Джон Браун

Еще в XVIII столетии квакеры, поселившиеся в Соединенных Штатах, высказывались за отмену рабства, приводя в качестве сильнейших аргументов библейские тексты. В начале XIX века либеральная буржуазия Севера также начинает агитировать против рабства, и по мере промышленного роста страны эта агитация усиливается. Созываются конгрессы, возникают целые организации, созданные буржуазной интеллигенцией. Но, когда на арене появляется хлопок, увлечение буржуазии внезапно проходит. Если бы не существовало рабства, не было бы и такого оживления торговли и промышленности. Так рассуждает буржуазия и примиряется с существованием невольничества.

Однако в тридцатых годах движение против рабства снова возрождается и принимает широкие размеры. Теперь к нему примыкают писатели и журналисты Юга. Появляются статьи и книги, посвященные негритянскому вопросу.

В тридцатых годах XIX века эта борьба против рабства приняла характер организованного национального движения. В стране уже существовали антирабовладельческие организации, объединявшие не только белых, но и негров. В 1826 году в Балтиморе состоялись конференции обществ борьбы с рабством, которых было уже около полутораста. В 1828 году такая же конференция была проведена в Вашингтоне.

Официальным началом расцвета аболиционизма в Америке считают выход первого номера журнала "Либерейтор", появившегося 1 января 1831 года. Владельцем и издателем этого журнала был Уильям Ллойд Гаррисон - один из выдающихся людей прогрессивной Америки. Еще двадцатитрехлетним юношей Гаррисон примкнул к аболиционистам. Вся его жизнь, весь его талант острого публициста, энергичного организатора, политического оратора и журналиста были отданы борьбе с рабством. Тридцать пять лет возглавлял он журнал "Либерейтор", его подписчиками были сотни негров и белых людей, его слово вдохновляло аболиционистов не только в Америке, но и в Англии. Надо было обладать большим политическим мужеством в те годы, чтобы быть активным аболиционистом. Гаррисон подвергался жесточайшим преследованиям. В 1835 году в Бостоне толпа расистов протащила Гаррисона на веревке по улицам города и намеревалась его линчевать. Его спасли женщины: они встали вокруг него цепью, крепко взявшись за руки, и не подпустили к Гаррисону линчевателей. По свидетельству историка, многие аболиционисты жертвовали своим домом, дружбой, состоянием и иногда даже жизнью за рабов.

Борцов против рабства избивали, арестовывали, обмазывали дегтем и вываливали в перьях.

В первом номере "Либерейтора" Гаррисон писал: "Пусть трепещут южные угнетатели, пусть трепещут их северные защитники, пусть трепещут все враги гонимых черных... Не призывайте меня к умеренности в таком вопросе, как этот. Мои намерения серьезны, я не стану увиливать в трудную минуту, не буду прощать, не отступлю ни на шаг - и м е н я у с л ы ш а т".

Такая декларация Гаррисона вызвала против аболиционистов взрыв яростной ненависти всех сторонников рабовладения. Особенно неистовствовали южане. В южных штатах начали действовать комитеты "бдительных". Некоторые рабовладельцы объявляли о том, что дадут от пятидесяти до ста тысяч долларов вознаграждения за труп или голову того или другого выдающегося аболициониста. На Севере также начались преследования аболиционистов. В 1837 году в штате Иллинойс был предан линчеванию редактор аболиционистской газеты "Иллинойс Обсервер" Лавджой.

Сторонники рабовладения всеми способами пытались помешать пропаганде свободы. Они разгоняли митинги, препятствовали почтовым операциям аболиционистов: боялись, что пересланные аболиционистами печатные материалы попадут в руки негров Юга. Дело дошло до того, что президент Джексон внес в конгресс предложение: считать отправку аболиционистской литературы по почте федеральным преступлением. С тех пор почтмейстеры на Юге пользовались правом решать по своему усмотрению, какие печатные материалы задержать, а какие отправлять по почте.

Разумеется, отныне никакие газеты и брошюры аболиционистов не попадали на Юг по почте. Однако "Либерейтор" и другие аболиционистские издания проникали туда нелегально. Редакции аболиционистов несколько раз громили. И все же, несмотря на всемерное противодействие, Общество борьбы с рабством вырастало в мощную организацию, потому что сама борьба эта была вызвана исторической необходимостью. Уже в 1835 году у общества было двести отделений в штатах с четкой структурой, с определенным количеством членов, которые обязаны были регулярно вносить взносы, с определенной дисциплиной всех участников. В 1836 году отделений было пятьсот, в 1840 году - две тысячи, а еще через десять лет не было поселка в свободных штатах, где не существовало бы кружка сторонников Гаррисона, то есть аболиционистов.

Членами общества были в основном фермеры, интеллигенты, рабочие, среди них много негров и женщин. Фермеры, хорошо знающие, как борются за землю с крупными плантаторами, издавна ненавидели угнетателей. На Западе много людей, бежавших от гнета южных помещиков, проникались отвращением к системе угнетения и насилия. Все это были волевые, энергичные, преданные идее освобождения члены общества. В "Декларации принципов" общество так говорило о своих задачах и убеждениях:

"Мы верим и утверждаем, что цветные люди, имеющие те же качества, которые требуются и от белых, должны быть допущены впредь к тем же привилегиям и пользоваться теми же правами, что и белые. Пути к служебному продвижению, к благосостоянию и к образованию должны быть открыты для них так же широко, как и для белых людей". До этой твердой "Декларации" некоторые аболиционисты придерживались взгляда, будто добиться освобождения негров возможно путем парламентской борьбы. Если бы аболиционистам удалось провести на выборах своего президента и получить большинство мест в сенате и конгрессе, уничтожение рабства, по их мнению, произошло бы в законодательном порядке.

Другие сводили задачи движения против рабства просто к улучшению жизни рабов. Они полагали, что можно освободить рабов постепенно, а не единым актом, и при этом считали необходимым компенсировать рабовладельцев за их "убытки" при освобождении рабов, то есть предлагали вносить за рабов выкуп их владельцам.

Третьи наивно считали, что освободить негров можно быстрее всего отделением северных штатов от южных. Когда, мол, рядом с рабовладельческим государством вырастет независимая свободная республика, плантаторам придется туго; негры тысячами побегут в свободную страну, и рабовладельцы станут уходить все дальше на юг, до тех пор, пока им уже некуда будет податься.

Четвертые, наконец, верили, что рабовладельцев можно уговорить добровольно освободить негров. Они переоценивали силу морального увещания и воспитательной агитации. Правда, некоторые рабовладельцы действительно освободили своих рабов, но число таких "добровольцев" было настолько незначительным, что возлагать на них серьезные надежды было невозможно. Кроме того, излишнее увлечение моральной агитацией привело некоторых аболиционистов к тому, что они осуждали всякое "применение физической силы при отстаивании своих прав", то есть вооруженное восстание. Самостоятельное движение негров внушало им страх. Им уже чудилась расовая война и поголовное истребление белых.

Американское общество борьбы с рабством хоть и не имело очень ясной программы, однако требовало безоговорочного освобождения рабов без всякого выкупа. И умеренные аболиционисты и так называемые "воинствующие" встречали такое бешеное сопротивление рабовладельцев, что вся борьба их сразу приняла революционную окраску. Особенно повлияло на характер этой борьбы то, что аболиционистское движение объединилось с аграрным движением мелких фермеров и что в нем принял участие рабочий класс Соединенных Штатов.

Наиболее активные аболиционисты усиленно собирали средства для материальной помощи неграм, а наиболее состоятельные из них жертвовали в фонд аболиционистских комитетов не только деньги, но и земли. К таким постоянным благотворителям принадлежал и Геррит Смит.

Приглашение Смита, адресованное неграм, не было новинкой для северян. В те годы в различных свободных штатах часто создавались негритянские общины. Доходы в этих общинах распределялись поровну между ее членами. По воскресным дням в общинах происходили так называемые "моральные чтения". В общине "Нашоба", организованной аболиционисткой Фрэнсис Райт, ставили своей целью просвещение негров и объединение их с белыми. Во всех этих общинах белые брали на себя роль педагогов, охотно обучали негров и помогали им строить жизнь на новых началах.

Поэтому Геррит Смит не слишком удивился, когда в ответ на его объявление пришло письмо от некоего мистера Джона Брауна, который предлагал свои услуги для помощи и обучения негров, для организации негритянских колоний на новых местах. Он обещал приехать переговорить обо всех подробностях с самим благотворителем.

Был снежный вечер, когда Джон Браун сошел с поезда на полустанке в городе Питерборо штата Нью-Йорк. Слуга Геррита Смита уже ожидал его с санями. В двух милях от полустанка среди холмов стоял богатый, обширный помещичий дом, такой, в каких еще не приходилось бывать Джону Брауну.

Геррит Смит, розовый, благожелательный, утонувший в расчесанных бакенбардах, уже ждал гостя в холле. Джон Браун увидел дубовые блестящие панели, громадные кресла и медвежьи шкуры на полу - все то благополучие и уют, которого он никогда не знал в своей собственной жизни. И здесь, в этом богатстве думают о черных бедняках?

Он обратил к хозяину бледное, резко очерченное лицо с крепко сомкнутыми губами, и Геррит Смит, увидев это лицо, ощутил какую-то смутную еще робость. Гость заговорил сухо, кратко, энергично. Он читал объявление мистера Смита. Он и его семья готовы помочь неграм устроиться на новом месте и бесплатно их обучать. У него, Джона Брауна, уже есть некоторые опыты работы с неграми.

Геррит Смит обрадовался: такой человек был нужен ему, чтобы возглавить новую негритянскую общину. Что-то в госте, в его сжатых губах и крепком подбородке продолжало пугать Смита и вместе с тем привлекало. Он был слаб и нерешителен, ему хотелось опереться на сильную волю, передоверить все хлопоты и переложить ответственность на чьи-то чужие плечи. Теперь такой человек стоял перед ним и сам предлагал свои услуги.

Однако земли в Северной Эльбе, выделенные для негров, были тощи и давали скудный урожай. Зимы там были суровы, с бесснежными, пронзительными ветрами, которые срывали крыши с амбаров и мчали по полям тучи серой пыли. Смит честно сказал об этом Брауну.

- Но ведь вы считаете, что они годятся для негров? - гневно возразил гость. - Стало быть, они годятся и для меня.

12. "ПОДПОЛЬНАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА"

Браун не был создан для торговли; это становилось с каждым днем все очевиднее. Перкинс терял терпение: у компаньона не было умения ни продать, ни купить. Дела шли все хуже и хуже; половину овец пришлось распродать по себестоимости. Перкинс пробовал открывать отделения своей конторы в различных поселках Массачусетса. За ним тянулся компаньон, а за компаньоном вся его семья - тринадцать человек детей и мужественная, всегда спокойная жена. Но и Мэри Дэй Браун начинала уставать от скитаний. Детям надо было учиться, хотелось иметь постоянный угол, клочок земли, где они могли бы сеять весной и собирать урожай осенью.

Когда отец сказал им, что намерен бросить торговлю и поселиться с неграми в Северной Эльбе, они обрадовались. Быть может, это окажется последним путешествием их фургона по бесконечным дорогам Америки.

Но прежде чем перевозить свою семью, Браун хотел помочь расселиться неграм.

Зимой 1850 года он отправился в Северную Эльбу. То, что он застал там, на миг лишило его присутствия духа. Горы, поросшие колючим кустарником, каменистая земля и сухой морозный ветер, стегающий людей, как жгучий хлыст. В этой обстановке негры были беспомощны, как дети. Они устремились целыми семьями на даровые земли, расставили свои жалкие палатки и в стужу жались друг к другу, согреваясь собственным теплом. Ни один не знал, что нужно делать, как взяться за работу.

Браун появился среди них и вдохнул силы в слабых, надежду в отчаявшихся. Он предложил работать всем сообща. Пока одни валили деревья в горах, другие очищали их от сучьев и пилили, а третьи везли заготовленный лес на место будущего поселка. В неделю выросло несколько домиков, и веселый огонь запылал в очагах.

Но, когда кончились строительные работы и в каждой хижине поселилась семья, оказалось, что больше нечего делать и почти нечего есть. Дороги занесло снегом. Браун посылал письма Герриту Смиту, просил прислать продуктов или денег, но ответа не было. Негры приходили к нему и молча смотрели просящими глазами. В конце концов он роздал им все свои деньги и ел один раз в день овсяную кашу. Он жил в доме, который построил собственными руками. Дом был большой, но еще не отапливался, и ночью ему приходилось укрываться поверх одеял козьей курткой. Но он не жаловался. Его словно согревал внутренний огонь.

Он будто впервые открыл себя, постиг, понял, для кого и для какого дела готовила его судьба. Здесь, заброшенный в горах, с горсточкой негров, которых он должен был учить и направлять, которые ждали от него помощи и вверяли ему себя, он вдруг ощутил полноту жизни. Вот оно, настоящее, то, о чем мечталось еще в детстве. Дубленая кожа, овечья шерсть - о, как преступно тратил он лучшие свои годы на ничтожные дела!

Зимой 1850 года в Америке был издан закон о беглых рабах, позволявший владельцам ловить своих невольников на любой территории и преследовать их укрывателей. Время отнюдь не смягчило нравы, и в 1850 году законы о невольниках были более суровы, чем двадцать лет назад.

В декабре Джон Браун написал семье, ожидавшей его в Спрингфилде: "Кажется, закон о беглых рабах породит больше аболиционистов, чем все собрания и лекции за эти годы. Я, конечно, ободряю моих цветных друзей, советую им "уповать на бога и держать порох сухим". Я сказал это сегодня публично, на митинге".

На том же митинге негритянской общины Джон Браун прочел свое первое произведение: "Ошибки Сэмбо" - нечто вроде дидактико-политической брошюры.

Негр Сэмбо исповедуется в своих ошибках: он отлынивал от работы и учения, вместо серьезных книг читал пустые романы.

"Но самая худшая из моих ошибок состояла в том, что я пытался сохранить уважение белых, покорно принимая все унижения, вместо благородного протеста против жестокости, вместо того, чтобы завоевывать свое место, как подобает человеку и гражданину".

Это наивное и грубоватое произведение быстрее и легче дошло до негров, чем великолепные статьи и речи присяжных журналистов. "Ошибки Сэмбо" ходили по рукам, их читали вслух, и голос чтецов дрожал в том месте, где Сэмбо говорит о худшей из своих ошибок. Той же зимой "Ошибки" были напечатаны в аболиционистской газете в Нью-Йорке за полной подписью Брауна.

Когда в горах стаял последний снег, Джон Браун повез жену и сыновей посмотреть на негритянский поселок в Северной Эльбе. Лил дождь. Могаук вышел из берегов, смывая хижины. Из фургона Браунов было видно, как желтая мутная река мчала оторванные от полей маленькие островки: на некоторых из них еще стояла сухая прошлогодняя кукуруза. Мэри Дэй с сомнением разглядывала местность, где ее муж собирался осесть надолго, быть может, навсегда. Сквозь пелену дождя она увидела горы и услышала шум потока.

Все было невесело, и только когда Мэри смотрела на мужа, уходила ее тревога, и она начинала верить, что в Северной Эльбе для него отличная жизнь.

Джон Браун сильно изменился за осень и зиму. Перкинс с трудом узнал бы своего вялого и неспособного компаньона в этом деятельном, всегда радостно возбужденном и подвижном человеке. В Брауне вдруг словно открылся и бил через край сильный и животворящий источник. Он родился борцом. В занесенной снегом хижине он понял это и только пожалел о том, что ему уже пятьдесят лет и лучшие годы прошли в никчемной погоне за куском хлеба. Он сказал об этом Перкинсу, и тот разорвал их контракт: конечно, без Брауна торговля пойдет удачней.

В Северной Эльбе негры радостно встретили Брауна. Они терпеливо ожидали возвращения своего друга. Снова Браун вернулся к земле, стал фермером. Геррит Смит слал письма, наполненные добродетельными и благочестивыми размышлениями; на его помощь было мало надежды.

Поселок вырастал на глазах. Теперь у каждой семьи был крепкий дом, выстроенный всем миром, и возле дома - огород.

Джон Браун пристроил к своей хижине сруб.

- Я выстроил моим черным детям лекционный зал, - сказал он сыновьям.

Теперь дома уже не удивлялись тому, что он шутит и смеется, и Мэри думала про себя, что муж удивительно помолодел, живя в Эльбе. Это была правда. Браун вскакивал раньше всех в поселке.

- Сегодня пахота - пора, пора идти на общественное поле!

Он искал выхода своим силам в работе, и работа давала ему только радость. Вечером в лекционном зале Браун видел обращенные к нему внимательные черные лица. Он читал истории войн или биографии великих полководцев; негры ловили каждое его слово.

Описаниями знаменитых сражений он хотел бы зажечь кровь в этих недавних рабах. За окнами хижины бесновался ветер, стонали деревья в горах, а в лекционном зале кавалеристы воинственно взмахивали саблями, пехота подымала на штыках свои медвежьи шапки, и прославленный полководец скакал на белом коне навстречу врагам. Дым, раскаты пушечных залпов, лязг оружия - и вот, наконец, победа...

Браун вглядывался в лица своих слушателей. Они возбуждены, хотят слушать еще и еще, у них блестят глаза. Браун доволен.

Ночью его будит Джон-младший:

- Отец, Томсон привел двух беглых, они хотят пробраться к Бай-Тауну...

И вот Браун уже разговаривает с Генри Томсоном и его спутниками. Генри никак не может говорить шепотом: впрочем, здесь нечего стесняться люди свои. "Подпольная железная дорога" переправляет двух беглых в Канаду. Их доставили к нему на "станцию" из Уильмингтона, а он теперь привел их к Брауну, потому что ему известно, что Браун тоже "кондуктор".

Браун велит сыновьям накормить беглецов. У парней ноги сбиты в кровь, они уплетают похлебку и рассказывают, как за ними гнались собаки надсмотрщиков.

У одного из них жена осталась в неволе, и он боится, что хозяин выместит на ней его бегство. Только благодаря "подпольной дороге" они добрались до свободного штата. Спасибо "кондукторам", они так добры к бедным неграм, - и оба беглеца протягивают руки своим спасителям.

Кто из негров тогдашней Америки не знал о "подпольной железной дороге" ("Underground Railroad") - этой замечательной организации аболиционистов.

Замученные своими хозяевами, невольники стремились на Север, в свободные штаты. Но дороги кишели шпионами, полиция и суд энергично помогали владельцам ловить бежавших. Поэтому негры выбирали окольные дороги через юго-западные и северо-западные штаты. И на всем пути беглецов аболиционисты организовали сеть нелегальных станций "подпольной железной дороги".

Цепь убежищ тянулась от Мэриленда, через Пенсильванию и Нью-Йорк, в Канаду или от Кентукки в Виргинии, через Огайо, к озеру Эри и реке Детройт. Если беглецу удавалось благополучно добраться до первой "станции", он был уверен, что теперь непременно достигнет Канады. Его переправляли в ящике с яблоками, под соломой, в мешках из-под муки до следующей "станции", и энергичные друзья не останавливались до тех пор, пока беглец не оказывался в полной безопасности.

Развивалось состязание, кто остроумнее и скорее доставит негров на место. Многие известные и влиятельные люди были деятелями "подпольной железной дороги".

Жена одного сенатора в Бостоне прятала беглых у себя в доме на чердаке, в то время как ее муж был специально уполномочен проводить в жизнь закон о беглых.

С. Мэй, маршал США в Бостоне, писал впоследствии:

"Когда они заставляли меня искать своих невольников, я всегда говорил: я не знаю, где ваши негры, но я погляжу, не смогу ли узнать. Потом я пережидал несколько дней и шел в контору Гарриса. Там я говорил: найдите таких-то и таких-то негров, узнайте, где они. Следующее, что я узнавал, - это то, что парень давно в Канаде".

Филадельфийское отделение "подпольной железной дороги" выпустило нелегальный путеводитель по "станциям" со сведениями о наиболее активных и полезных помощниках в пути.

Некоторые аболиционистские газеты открыто писали о "подпольной железной дороге", а одна из них весело сообщала, что от некоего "кондуктора" получено известие, будто движение на его "линии" за последнее время быстро увеличивается.

Какую опасность представляла для рабовладельцев эта организация, видно из того, что ежегодно в северные штаты бежало свыше тысячи человек, а захвачено из них с 1850 года, то есть с момента проведения закона о беглых, до середины 1856 года только двести человек. Всего за двадцать лет "подпольная железная дорога" переправила свыше пятидесяти тысяч беглых негров.

Но значение этой организации было не только в той конкретной пользе, которую она приносила. "Подпольная железная дорога", выражая настроение передовых людей того времени, несомненно, оказывала влияние на общественное мнение.

Внимание северян было привлечено к судьбе миллионов негров-рабов, и каждый беглый, которому помогала подпольная организация, приобретал множество сочувствующих, а рассказ о его страданиях будил симпатию к его братьям в неволе. Одни возмущались несправедливостью к черным людям, другие боялись растущего политического влияния Юга, но мало-помалу все приходили к выводу о недопустимости рабства.

Джон Браун с ранней юности помогал беглецам. Он не думал тогда ни о какой организации. Он и его соседи-фермеры как бы безмолвно сговорились между собой наносить ущерб помещикам. Но после закона о беглых нужна была крепкая организация.

Браун собрал в лекционном зале негров и некоторых белых соседей-фермеров. Беглых становится все больше. Рабовладельцы озверели: на границе Виргинии они линчевали двух "кондукторов". Здесь, на пути беглецов, необходимо создать "Лигу освобождения", написать обращение к беглецам.

Так в Северной Эльбе появилась "Лига освобождения", объединившая негров и белых - противников рабства. Среди негров распространилось воззвание Лиги, названное "Слова совета". В воззвании Джон Браун советовал беглецам прибегать к помощи влиятельных белых, чтобы делать из них своих соучастников. Этим способом к движению привлекались многие нужные люди. Под воззванием подписались восемь белых и сорок четыре негра Северной Эльбы.

Голодная зима бушевала в Северной Эльбе. Снег косо скользил по обледенелым склонам гор и острыми сугробами скапливался по оврагам. Все работы приостановились.

Молодежь в доме Брауна томилась и удивлялась отцу: он был по-прежнему деятелен и оживлен и до поздней ночи занимался с неграми.

Мимо поселка беспрестанно шныряли разные люди: меховщики, охотники, фермеры, солдаты, просто бродяги. Они шли на Запад. Молодые Брауны видели, как целые обозы переселенцев переваливали через Аллеганские горы и двигались по течению рек в пышные зеленые степи. Земля там, по их словам, была баснословно дешева, и не нужно было платить почти никакой ренты. Там не существовало ни чиновников, ни налогов, ни полиции.

Постепенно слово "Запад" начинало звучать магически. Стремительный человеческий поток двигался к "молочным рекам и кисельным берегам".

Сыновья Брауна тоже начали мечтать о новой земле. Джон-младший и Оуэн съездили в Спрингфилд и вернулись оттуда возбужденные: им нарассказали разных чудес о землях Запада. Сначала там тянутся степи, одни лишь степи со стадами буйволов, потом идут горы и, наконец, открывается прославленный край сказочного богатства, доступный каждому, кто хочет владеть им. А здесь поля давали плохой урожай, зимой налетали циклоны и вихри, и даже летом часто бывали заморозки.

По вечерам Оуэн напевал новую песню:

На Запад, на Запад,

В свободную страну,

Где мощная Миссури несет к морям волну,

Где хорошо тому, кто любит вольный труд...

13. "МИССУРИЙСКИЙ КОМПРОМИСС"

Лето 1854 года принесло страшную засуху среднему северу. В полях вместо злаков сухо и зловеще шелестела выжженная солома, черви объедали с деревьев последние высохшие листья. Скот ревел от голода, не находя на пастбищах ничего, кроме растрескавшейся земли. Люди выбивались из сил, чтобы сохранить почве хоть какую-нибудь влагу. Но на небе не было ни облачка, и истомленные люди и животные спасались в тени своих жилищ. И как раз тогда, когда уже надвигался призрак голодной зимы, в дом Браунов пришло письмо от их родственника - пастора Эдера. Эдер недавно переселился в Канзас и писал, что для людей, желающих и способных работать, Канзас золотое дно, что тучные пастбища и черная жирная земля только и ждут хороших хозяйских рук, чтобы давать обильные жатвы.

Письмо Эдера было каплей горячей смолы, а может быть, искрой, упавшей в порох. Молодежь семейства Браунов как будто только ждала такого сигнала. Все сыновья были охвачены волнением: "Ехать, ехать в Канзас, подыматься всем!" Они приступили к старику: ведь и он непоседлив, ведь и он не дорожит этим опостылевшим жильем в Эльбе, этой бесконечной борьбой за жизнь. "Едем в Канзас, отец!" Но Джон Браун-старший упрямо качал головой:

- Нет, дети, у меня другие планы. Быть может, скоро наступит время, когда я должен буду исполнить мой долг. Мне нужно быть готовым к этому.

Сыновья знали: если отец что-то задумал, что-то решил, никакие силы не могут свернуть его с пути, заставить переменить решение. В письме пастора Эдера были многозначительные слова:

"Здесь потребуются хорошие, верные люди".

В семье Брауна знали, что именно подразумевает под этим Эдер.

В США каждая территория с населением не менее пятидесяти тысяч человек имела право требовать приема ее в Союз в качестве самостоятельного штата. К 1820 году в Союзе было двадцать два штата - одиннадцать свободных и одиннадцать рабовладельческих. Но равновесию угрожал новообразованный штат Миссури. Северяне настаивали, чтобы он был введен как свободный штат, южане требовали, чтобы он был рабовладельческим.

Конечно, ни одна "демократическая" конституция не могла установить закон, по которому число рабовладельческих штатов непременно соответствовало бы числу свободных. Такой закон был немыслим. В результате длительной борьбы рабовладельцам Юга удалось добиться постановления о приеме штатов на паритетных началах: на один свободный штат - один рабовладельческий. Это соглашение, не являвшееся ни договором, ни законом, получило название "Миссурийского компромисса". В силу этого соглашения из старого штата Массачусетс был выкроен новый штат - Мэн. Он вошел в Союз в качестве свободного штата, а Миссури стал рабовладельческим. Чтобы избежать в будущем "недоразумений", конгресс США принял постановление, по которому рабство в территориях и штатах севернее 36° широты запрещалось.

В двадцатых годах прошлого столетия за рекой Миссури лежали огромные пустынные степи, и творцы "компромисса" не предполагали, что степи эти будут вскоре наводнены поселенцами.

"Компромисса" строго придерживались в продолжение тридцати лет. К 1850 году в Союзе прибавилось еще восемь штатов, все на паритетных началах.

Но за тридцать лет Америка сильно изменилась. Север быстро обгонял южные штаты и по населению и по росту промышленности, и Юг понимал, что сохранить "компромисс" незыблемым не удастся. Поток переселенцев, устремившийся на Запад, опрокидывал все политические сделки. На Западе молниеносно росли поселения, они объединялись в штаты и требовали признания. Это были в большинстве фермерские штаты, которые не желали вводить у себя рабство.

В то же время рабовладельцы Миссури не ограничивались правом селиться в своем штате, за установленной чертой, они желали распространить рабство до самых Скалистых гор. Во многих штатах возникали тайные общества сторонников рабовладения - "Голубая ложа", "Сыны Юга", "Социальные общины". Вступая в эти общества, новые члены давали обещание помогать плантаторам распространять рабство.

В 1850 году волна переселенцев устремляется в не занятые еще области Луизианы. Такими свободными от поселений землями являлись бывшие индейские резервации - Канзас и Небраска.

Из них Канзас был самым ценным для переселенцев, так как в нем сходились все главные пути, связывающие Восток с Дальним Западом.

Новые земли быстро заселялись, и вскоре выделились два новых штата Канзас и Небраска. Сразу возник вопрос, на каких началах будут включены в Союз эти штаты - как свободные или как рабовладельческие? Этот вопрос имел огромное политическое значение. Вожди рабовладельческого Юга великолепно понимали, что сохранение рабства есть в то же время сохранение политической власти в Соединенных Штатах.

В январе 1854 года сенатор Дуглас, представитель штата Иллинойс в сенате, предложил отменить "Миссурийский компромисс" и предоставить новым территориям возможность самоорганизоваться на основе "народного суверенитета". Другими словами, штаты должны были теперь решать сами, быть им свободными или рабовладельческими.

Формулировка "народный суверенитет" была удобна тем, что каждый мог ее понимать по-своему. Северяне были уверены, что население, которому предоставлен свободный выбор, конечно, решит вопрос против рабства, южане, как всегда, рассчитывали действовать путем террора и во что бы то ни стало добиться введения рабства в новых штатах.

В июне 1854 года "Миссурийский компромисс" был отменен.

Каждый штат отныне мог решать по своему усмотрению, быть ему свободным или рабовладельческим. Первым на очереди был Канзас, и внимание всего Союза сосредоточилось на канзасских выборах.

Все понимали, что решается судьба Соединенных Штатов и что, если победят южане, то есть получат перевес в сенате, они постараются распространить свое влияние на весь Союз. Из правительственных вашингтонских сфер вопрос был перенесен в прерии и долины, на берега полноводных рек и в зеленые леса. Всякому было ясно, что предстоит борьба не на жизнь, а на смерть.

В Массачусетсе был основан Северный комитет помощи переселенцам. Фермеры, учителя, студенты, юристы потянулись к Миссури, дав клятву добиться свободной конституции для Канзаса. В то же время члены "Голубой ложи" уже построили свои бараки в Ливенуэрте и Атчисоне, и когда первый северянин переправился через реку Миссури и объявил, что он против рабовладения, его посадили в лодку и пустили по течению без пищи и весел.

"Сыны Юга" созвали митинг в Уэстпорте, на границе Канзаса, где была принята следующая резолюция: "Общество обязуется мобилизовать своих членов по первому требованию каждого гражданина территории Канзаса для оказания ему помощи и немедленного изгнания всех пришельцев, являющихся туда под покровительством Северного комитета помощи переселенцам".

Газета "Суверенитет скваттеров", издаваемая в Атчисоне, напечатала в одном из первых номеров декларацию плантаторов: "Мы будем по-прежнему придерживаться закона, установленного большинством: будем вешать, обмазывать дегтем, валять в перьях и топить всякого аболициониста, который осмелится осквернить нашу землю".

В июле 1854 года тридцать сторонников свободных штатов переправились через Миссури. Они были хорошо вооружены и привезли с собой палатки и продовольствие. Поднявшись по реке Канзас, они выбрали громадный, покрытый цветами луг и разбили там лагерь. Так было положено основание городу Лоренсу, вокруг которого суждено было разгореться войне за Канзас.

В августе к новым поселенцам присоединились еще семьдесят хорошо вооруженных северян. Слух о дерзких пришельцах, нарушивших законы территории, взбудоражил всех сторонников рабовладения. Триста пятьдесят "Сынов Юга" на лошадях окружили Лоренс и потребовали, чтобы новые переселенцы немедленно покинули поселок. На сборы им давалось три часа. Но из Лоренса послышались звуки американского рожка: поселенцы готовились обороняться. "Сыны Юга" не ожидали отпора. Увидев, что предстоит сражение и что янки, по-видимому, решили отстаивать свои права с оружием в руках, миссурийцы начали постепенно отступать. К вечеру у нового города уже не было ни одного всадника.

Таков был Канзас - та обетованная земля, куда стремились сыновья Джона Брауна в поисках счастья.

14. ОБЕТОВАННАЯ ЗЕМЛЯ

Для Джона Брауна и его сыновей вопрос о рабстве негров был таким же болезненным и насущным, как вопрос о собственном пропитании. Прадед Браунов погиб за дело свободы и независимости, сражаясь в девятом взводе Коннектикутской колонны. Дед Оуэн, тот, которого в Огайо звали "Дубовый Браун", сам себя называл аболиционистом, говорил, что умрет аболиционистом, и был одним из организаторов и руководителей переправы рабов по "подземке". И теперь, узнав, что в Канзасе, в этом краю, который звал их своим изобилием, могут понадобиться их силы, чтобы сделать край свободным, сыновья Джона Брауна твердо решили ехать.

К тому же и отец, уехавший в Эйдирондакские горы, в негритянский поселок, писал им:

"Если кто-нибудь из моей семьи склонен уехать в Территорию*, чтобы помочь тем, кто хочет уничтожить сатану и его легионы, я ничего не имею против и не стану их отговаривать. Однако сам я чувствую, что должен работать на другом поприще. Если бы я не чувствовал этого долга, я и сам последовал бы за вами в Канзас. Об одном только я вам напоминаю: о постоянном страхе божием, который есть начало всякой мудрости. Всех вас поручаю его вечной благости. Ваш отец Джон Браун".

_______________

* Т е р р и т о р и я - Канзас.

Ранней весной 1855 года трое сыновей Джона Брауна - молчаливый и мечтательный гигант Фредерик, покорный отцу, очень крепкий, но с сухой от рождения левой рукой Оуэн и горячий Сэлмон - отправились в Канзас.

Оставшиеся дома братья и их семьи с нетерпением дожидались вестей от этих "разведчиков". И вот наконец пришло письмо. Оуэн писал братьям, что местность им понравилась, что, вероятно, можно будет и работать и выращивать хорошие урожаи, что начинать новую жизнь нетрудно. И был в этом письме многозначительный конец: "Если мы сумеем превратить Канзас в свободный штат, это будет большим делом на пользу всего человечества".

Письмо это сняло последние остатки колебаний: прошло несколько дней, и еще два брата, женатые, Джон-младший и Джезон, были уже в пути вместе со своими семьями.

И оба брата и их семьи чувствовали необыкновенный подъем: всем им казалось, что вот наконец-то начинается новая, счастливая жизнь. Они ехали на пароходе по Миссури и вслух мечтали об этой новой жизни. Джезон страстный садовод - вез с собой саженцы плодовых деревьев, чтобы сейчас же, как только приедет в Канзас, посадить плодовый сад.

Но с каждым часом мечты их тускнели, умирали. Все мрачнее становились братья, все пугливее их жены. Они прозревали, они видели, что на пароход вваливаются толпы вооруженных, возбужденных южан, они слышали, как говорилось о "проклятых янки, которые лезут в Канзас, чтобы воровать негров", они видели, что южане пробираются на Территорию отнюдь не для того, чтобы пахать и мирно пасти свои стада. Все сильнее чувствовалось, что предстоит борьба не на жизнь, а на смерть. К довершению всех бед, на пароходе заболел и умер от холеры маленький сын Джезона, Остин. Капитан-южанин потребовал, чтобы они немедленно убрали трупик. Он остановил пароход и предупредил, что такая остановка будет за счет обоих братьев. Где-то на берегу, возле незнакомого миссурийского городка, братья вырыли могилу и опустили в нее маленького поселенца, не доехавшего до обетованной земли. Стеной шел дождь, плакали дети и женщины, а Джезон и Джон стояли с сухими глазами, крепко сжав кулаки и мысленно давая клятву непримиримой ненависти к тем, кто хочет сделать из Канзаса край насилия и злобы.

"Дорогой отец, у нас на пятерых всего один револьвер, один охотничий нож, неважная винтовка, маленький карманный пистолет и праща. Нам необходимы шестизарядный револьвер Кольта, хорошая винтовка и тяжелый охотничий нож. Имея все это, мы сможем управиться даже с теми, кто вооружен пушкой. Мы уверены, что ты достанешь нам оружие. Оно нам здесь нужней, чем хлеб".

Буквы расползались на грязном клочке бумаги, вырванном из блокнота. Джон-младший все аккуратно подсчитывал, как бухгалтер, но это не помешало ему и его братьям тотчас по приезде в Канзас вмешаться в борьбу.

В Северной Эльбе тоже стояла засуха. Земля потрескалась, и у коров пропало молоко. На пастбищах мычали телята, изнывавшие от зноя. В полях засохшая кукуруза шелестела как бумага.

Негры сидели у своих хижин, с надеждой глядя на небо: не пошлет ли оно дождя. Но небо было все так же безжалостно сине, и вечером Брауну приходилось утешать своих черных друзей. Ему было не лучше, чем остальным: бобы и фасоль в огороде погибли, гусеницы попортили фруктовые деревья, хлеба не было.

А тут еще эти письма от сыновей и смерть внука Остина, его похороны на берегу Миссури, о которых ему сообщили. Сыновья писали также о богатейших плантациях рабовладельцев, о рабах, которых по вечерам загоняют, как скот, в хлева, о травле аболиционистов. Браун больше не мог читать своим черным слушателям о великих сражениях былого: прошлое заглушалось настоящим.

Там, в Канзасе, борьба разгоралась все жарче. Лоренс переходил из рук в руки. С Юга хлынули вооруженные до зубов плантаторы. Дважды назначались выборы и дважды признавались недействительными. На новых землях росли и рабовладельческие и свободные поселения, и между ними непрерывно шла партизанская война.

Джон-младший писал, что его избрали председателем повстанческого комитета, и снова просил достать оружие.

Письма и засуха. Брауну казалось, что все внутри у него пылает, как земля, сжигаемая солнцем.

Негры приходили спрашивать, правда ли, что в Канзасе воюют за них, за их свободу. Они смотрели на Брауна вопрошающими и, как ему казалось, укоризненными глазами.

Мэри Браун видела его иссохшее лицо и понимала, что он страдает. Больше всего в жизни он ненавидел пустых болтунов, щеголявших одними пышными фразами о свободе и равенстве. Ему казалось, что теперь он уподобился этим болтунам.

Нет, пусть он стар, пусть ему пошел уже шестой десяток, но он не может оставаться в стороне, он должен действовать!

Он собрался быстро. Ни жена, ни дети не удерживали его. Они знали, что это бесполезно.

Он взял с собой в Канзас только самого младшего сына Оливера. Мальчик, тонкий, гибкий и сильный, как стальной хлыст, уже прославился тем, что победил в борьбе самых сильных лесорубов в здешних местах. Но для матери он был все еще малышом, и она впервые взглянула на мужа страдальческими глазами.

- Не бойся, мать, - сказал ей Браун, - с ним ничего не случится. Мальчик должен повидать жизнь, это ему полезно.

Уатсон, которому уже исполнилось восемнадцать лет, страстно завидовал отцу и брату; он так хотел бы быть вместе с ними! Но негры Северной Эльбы не могли оставаться без руководителя, в доме тоже нужен был мужчина для тяжелой работы, и вот Уатсон один на один остался лицом к лицу с жестокой природой.

Мать и две младшие девочки - Энни и Нэл - были не в счет. Мэри, преждевременно постаревшая от неустроенной жизни, от постоянных переездов и скитаний, была сильна только своим терпением, своей волей и спокойствием. Она привыкла беспрекословно подчиняться всему, что хочет ее муж. Даже больше: она, как и он сам, верила, что судьба избрала его для чего-то большого, важного и нужного, что именно ему, Джону Брауну, предстоит стать орудием этой судьбы. Джон сумел убедить ее в этом; сам он верил в свое предназначение так крепко, как будто голос с неба сказал ему об этом.

Сухим и знойным августовским утром Джон и Оливер Брауны уехали. Путь Брауна лежал не прямо в Канзас. Он не мог явиться туда с пустыми руками. И потому через сутки он стоял перед Герритом Смитом - такой же неожиданный, решительный и пугающий, как и в первый раз.

Нужны деньги и оружие. Повстанцы в Лоренсе ждут помощи от северян. Тут он прибегнул к лести: всем известны благородные стремления мистера Смита. Мистер Смит всегда был горячим сторонником освобождения негров. Теперь мистеру Смиту предоставляется случай еще более прославить свою гуманность.

Геррит Смит нервно потирал руки, его толстые щеки дрожали от волнения. Оружие? Война?!

"Впрочем, Браун прав, - рассуждал он про себя. - Мы должны перестать надеяться на победу путем голосования. Было время, когда с рабством можно было покончить при помощи политических действий, но это время прошло, боюсь, что навсегда. Я льстил себя тщетной надеждой, что справедливость медленно, но верно возьмет верх. А теперь я вижу, что американские помещики не обладают достаточной добродетелью, чтобы покончить с рабством бескровным путем. И все, что остается, - это покончить с ними силой".

Все это Геррит Смит несколько позже написал в аболиционистских газетах. А теперь он смотрел на Джона Брауна и все больше проникался его словами, все сильнее сдавался перед его непреклонным взглядом. Конечно, конечно, он согласен поддержать мистера Брауна, он даже съездит с ним в Сиракузы. Завтра там митинг аболиционистов. Мистеру Брауну, с его красноречием, разумеется, нетрудно будет добиться от них помощи.

Собрание в Сиракузах было как две капли воды похоже на все собрания умеренных аболиционистов. Множество речей, множество евангельских притчей.

Учителя и пасторы в длинных сюртуках, почтенные леди в чепцах и шалях, заколотых брошками, фермеры в туго накрахмаленных праздничных манишках. Всё так чинно, благопристойно, сдержанно. Взывали к состраданию и гуманности, жалели бедных, темных негров.

На этот раз, впрочем, настроение подогревалось событиями в Канзасе. Поэтому, когда Геррит Смит представил собравшимся мистера Брауна, "у которого пять сыновей сражаются за свободный Канзас", внимание всех устремилось на новоприбывшего.

Благотворители-аболиционисты увидели перед собой высокого седого человека в старом поношенном костюме, высоких сапогах и длинном толстом плаще с капюшоном. Он был похож на монаха-капуцина, странствующего по горам и одержимого идеей своей высокой миссии на земле.

Браун не тратил времени на речи и притчи. Его раздражали эти собрания. "Водянисто-молочные" рассуждения аболиционистов вызывали в нем глухую злобу. Но сейчас он нуждался в их помощи. И он прочел им два письма своих сыновей из Канзаса.

Джон-младший ездил на выборы членов территориального совета и палаты представителей в Ливенуэрт. Он писал, что миссурийцы явились с пушками, ружьями, револьверами, палатками, захватили барак, где происходили выборы, и голосовали за рабовладельческую конституцию.

В Миссури газеты демократов* трубили о победе. Губернатор Ридер, сторонник "народного суверенитета", дал четыре дня на опротестование выборов. Вильям Филипс, адвокат из Ливенуэрта, составил письменный протест против незаконных выборов. Тогда "Сыны Юга" схватили его, силой посадили в лодку и перевезли на миссурийскую сторону, в Уэстон. Там Филипса высекли, обмазали смолой, вываляли в перьях и повезли по городу. В конце концов его стали продавать с аукциона как невольника и с криком и угрозами присудили в собственность одному негру. Но Филипсу удалось бежать из Уэстона. Теперь он снова в Ливенуэрте и ждет, что его вот-вот убьют.

_______________

* Демократическая партия в США была в то время партией

рабовладельцев.

Словно злой вихрь пронесся по залу. Кружевные чепцы и рединготы пришли в волнение. Разбойничий посвист "Сынов Юга" коснулся их ушей. Нет, даже из одного чувства самосохранения они должны помочь тем, кто борется с миссурийцами. Южная опасность приближается с каждым днем.

Геррит Смит аккуратно собирал пожертвования. Сам он уже вручил некоторую сумму Брауну. Разумеется, деньги должны идти исключительно на защиту. Собравшиеся категорически против наступательных действий, которые могут только раздражить южан.

Браун покупает оружие: тяжелые шестизарядные револьверы, ружья Шарпа, длинные охотничьи ножи. В оружии он знает толк: еще в детстве индеец Две Луны научил его отличать хорошую сталь от плохой. Он заезжает в Огайо, в местечко Экрон, где он некогда пас овец. Здесь ему не нужно рекомендаций Геррита Смита - все знают его семью, и экронские фермеры охотно дают деньги на канзасское дело. Они все ненавидят плантаторов и рады насолить им чем могут. Теперь у Брауна собрано около двухсот долларов, и с собой он везет два ящика с оружием. В Чикаго Браун с Оливером покупают лошадь и крепкий степной фургон.

И вот легкий стук колес по проселочной дороге, фырканье лошади, ночевки под звездным небом и крепкий запах незнакомых трав, трав Канзаса.

15. КАНЗАС

Браун вспоминал: на старых картах Америки Айова изображалась бобром, Небраска - антилопой, а Канзас - буйволом. Через эти равнины проходили некогда стада диких буйволов, на которых охотились индейцы чийенны.

Теперь дикие буйволы почти вывелись, но земля была такая, о которой он читал в Ветхом завете. Там она тоже называлась "обетованной". Бесконечная, до самого горизонта уходящая прерия, волнистые холмы, покрытые шелковой муравой с огненными звездочками диких ноготков. Маленькие золотые подсолнечники, которые растут гроздьями и словно освещают весь луг солнечным светом.

Отец и сын следили за сойками, мелькавшими в небе, и слушали их щебет. Иногда они останавливались на берегу реки кормить и поить лошадей, и тогда Оливер отправлялся на охоту. Он приносил бекасов и вместе с отцом ощипывал дичь и жарил ее на костре.

Когда они сидели так, вдвоем, у тлеющего костра, глядели на теплые испарения, подымающиеся от земли, слушали свист сусликов и воркование какой-то ночной птицы, Оливеру не верилось, что где-то здесь в этом зеленом и голубом Канзасе, идет война, люди убивают друг друга и кровь пятнает траву.

Но старший Браун не поддавался очарованию природы, он был неспокоен, и Оливер, просыпаясь ночью, видел, что отец сидит у костра, неподвижно устремив глаза на огонь.

Скоро им стали попадаться помещичьи ранчо с заколоченными ставнями, пустые и враждебные. Дорога была теперь усеяна костями волов и лошадей, тучи воронья сидели на скелетах и отвратительно кричали, когда проезжавшие мешали их пиршеству. Попадались им и люди, в телегах и верхом. Встречные угрюмо, подозрительно оглядывали их и не отвечали на вопросы.

В начале октября 1855 года они прибыли в Браунсвилл - так пышно назвали пятеро сыновей свою стоянку - жалкий лагерь из нескольких дырявых палаток.

Джон Браун писал домой в ответ на жалобы жены:

"Дорогая жена и дети, и я переживаю вместе с вами все ваши неудачи и испытания, которые выпадают на вашу долю, но испытания - не только ваш удел. Здесь все много болеют, никакого дома у них нет, только палатки, в которых даже крепкий человек не нашел бы защиты от резких холодных ветров и буранов, которые здесь бушуют больше, чем в любом другом месте, где мы когда-нибудь жили, даже в вашей морозной области. И за сеном не уследили, как и за всем другим, заборов нет и пшеница вытаптывается скотом и лошадьми. Джезон и Оливер все еще слабы от лихорадки. Мы уже сделали кое-что, но пока очень немного. У нас уже есть хижина в три бревна высотой, проконопаченная и обнесенная земляным валом, и труба, достаточно высокая, чтобы можно было поддерживать огонь для самых маленьких. Мы успели снять небольшой урожай бобов, которые вместе с кукурузной похлебкой, молоком и тыквой являются нашей единственной пищей... Сэлмон поймал стальным капканом степного волка. У нас все еще продолжаются дожди с жестокими ветрами, капли превращаются в льдинки, когда падают, и в холодные ночи земля замерзает.

С тех пор как получено письмо от Уатсона, я очень обеспокоен тем, что вам придется провести зиму в холодном доме, и я придумал простой, дешевый способ, чтобы избежать этого. Возьмите обыкновенные доски и вройте их прямо в землю до стропил, наподобие сарая, но гвозди не забивайте глубоко, чтобы их можно было легко вытащить. Зашейте таким образом досками все, кроме окон и дверей. Это может сделать всякий, даже самый слабый, и большую часть досок потом можно использовать для растопки и в хозяйстве. Я много думаю также, Мэри, о твоем вдовьем положении и иногда позволяю себе мечтать о том, что когда-нибудь я снова смогу воспользоваться домашним уютом...

Мы получили те две газеты, которые ты прислала, и для нас, так далеко отрезанных от мира, это было большим подарком. Мы слыхали, что Фрэнк Пирс в Вашингтоне строит планы против нас, что он намерен раздавить людей свободного Канзаса. Что ж, будем ждать этого времени. Только кровь может смыть этот огромный черный грех. Я поручаю вас заботам того, кто питает молодых птиц, когда они голодны.

Я думаю, что следующей весной Уатсон сможет заработать немного денег стрижкой овец в долинах. На этом кончаю. В а ш м у ж и о т е ц Д ж о н Б р а у н".

Он привез с собой сыновьям в Канзас страшный груз: маленький ящичек с телом Остина, умершего от холеры. Браун выкопал его из прежней могилы. Теперь семья похоронила его близ хижины. Опять раздались рыдания женщин, Джон Браун смотрел на них, но у него не было слов утешения, он не знал таких слов. Он только сказал:

- Его взяли другие руки. Не надо плакать.

И больше ничего. Все было так безотрадно, так сурово кругом. Поле за палатками не было вспахано. Вообще никто здесь по-настоящему не занимался фермерством.

Браун сразу почувствовал это, поглядев на сыновей. Птенцы оперились и возмужали. Даже болезненный Фредерик, которого считали слабоумным, носил за поясом револьвер. Джон-младший командовал отрядом добровольцев. Отец едва узнал его: Джон оброс курчавой бородкой, у него теперь была походка кавалериста, и в разговоре он то и дело вставлял военные термины.

Все пятеро были рады приезду отца. В этом человеке, которого они между собой называли Стариком, была какая-то внутренняя сила, которая передавалась им. В такое время отец был очень нужен сыновьям.

С помощью террора была избрана законодательная палата из сторонников рабовладельцев и нескольких фрисойлеров*. Новая законодательная палата открыла свои заседания, но фрисойлеры, узнав о ее составе, вскоре удалились. Губернатор Ридер назначил местом пребывания палаты деревушку Павнию, в двухстах сорока километрах от Миссури. Члены законодательного собрания были очень недовольны тем, что заседания должны происходить так далеко от Миссури. Они самовольно переселились в здание школы на берегу Миссури. Тогда Ридер объявил палату распущенной. Несмотря на это, палата продолжала действовать и послала в Вашингтон требование об отставке Ридера. Ридер был отстранен от должности, взамен его был назначен ярый сторонник рабовладения Шаннон.

_______________

* Free soil - свободная земля.

Воспользовавшись тем, что палата рабовладельцев распущена, сторонники свободного штата созвали народное собрание в Топике. Здесь фрисойлеры составили проект конституции, запрещавшей рабство, избрали Ридера делегатом на конгресс и постановили, что конституция должна быть утверждена народом. В то же время в Ливенуэрте, центре канзасских рабовладельцев, начала заседать рабовладельческая палата под председательством Шаннона. Две власти утвердились в Канзасе одновременно. Страсти разгорались все сильнее. Миссурийцы стали готовиться к новому походу на Канзас.

В Ливенуэрте члены "Голубой ложи" врывались в дома сторонников свободного штата, обыскивали их и отбирали оружие. Адвокат Филипс не позволил миссурийцам войти в дом; тогда они взяли дом приступом, а самого Филипса убили. Потом они сожгли половину Ливепуэрта, собрали всех северян, посадили их на пароход и отправили вниз по реке.

Слухи о таких событиях передавались из уст в уста и подливали масла в огонь. Джон Браун жил с сыновьями в палатке. Палатка была низкая, залезать в нее приходилось ползком, и ночью все спали вповалку. Было тесно и трудно дышать, и если человек хотел повернуться, ему приходилось будить остальных. Впрочем, все они спали, что называется, вполглаза; у каждого под рукой всегда лежала заряженная винтовка или револьвер - ежеминутно могла вспыхнуть тревога. Джон Браун ничуть не тяготился подобной жизнью. Глаза его снова заблестели. По утрам он стал практиковаться в стрельбе.

Стрелял он отлично, так что Оливер даже слегка завидовал отцу, но Старик был недоволен и уверял, что с годами меткость ему изменила.

В ноябре произошло еще несколько столкновений рабовладельцев с аболиционистами. Как-то ночью на дороге нашли трупы северян. Это было последней каплей. С Севера начали приходить поезда, набитые вооруженными людьми. Губернатор штата Шаннон призывал на помощь "Сынов Юга". Сторонники свободного штата взывали о помощи к президенту и гражданам Соединенных Штатов. Огромные толпы миссурийцев собирались во Франклине и по берегам Варакузы, раздавались проклятия по адресу аболиционистов. Угроза надвигалась.

В Лоренсе готовились к обороне. Джон-младший со своим отрядом строил земляные укрепления. Из Топики для защиты города явились фермеры.

Джон послал сказать отцу в Браунсвилл, что его присутствие в Лоренсе необходимо. Старик обладал многими ценными познаниями. Он побывал в Европе, видел земляные укрепления пруссаков и англичан и, быть может, даст несколько полезных советов.

6 декабря газета аболиционистов Лоренса "Херальд оф Фридом" сообщила: "В город прибыл мистер Джон Браун, пожилой джентльмен из штата Нью-Йорк, с сыновьями".

Почти одновременно с Брауном в Лоренс прибыл губернатор Шаннон. Дело становилось похожим на настоящую войну. Из Вашингтона слали запросы, и карьера губернатора висела на волоске. Надо было во что бы то ни стало покончить дело миром. Шаннон льстил, обещал поддержку, уговаривал. В конце концов ему удалось добиться от аболиционистов обещания, что прошлое будет предано забвению.

Миссурийцы поневоле должны были разойтись по домам.

Браун с сыновьями также вернулся в Браунсвилл.

"Так окончилось канзасское нашествие, - писал он семье в Северную Эльбу, - миссурийцы вернулись к себе, претерпев значительные трудности, издержки и лишения, не разрушив и не спалив ни одного города и даже ни одной аболиционистской газеты. К их сожалению, они оставили сторонников свободных штатов хорошо вооруженными, организованными и полными хозяевами территории. Я все более и более убеждаюсь, что рабство здесь будет вскоре уничтожено..."

16. "ВРАГОВ НАДО УНИЧТОЖАТЬ"

О эта канзасская зима в недостроенных хижинах.

Когда-то в молодости Джону Брауну был нипочем любой мороз. Но теперь этот снег, сухой, как песок, и ветер, воровато залезающий во все щели, наводили на него тоску. Он никак не мог согреться, и ему трудно было работать в таком холоде. Газета города Лоренса величала его "пожилым джентльменом", а соседи уже звали его "старым Брауном". Канзасская земля пока еще не приносила урожаев. В Северную Эльбу приходилось посылать одни благословения, денег у Брауна не было.

Между тем в Канзасе продолжалось напряженное положение. В Топике была принята конституция свободного штата, и в январе состоялись выборы.

Это вызвало новые стычки рабовладельцев с аболиционистами. По всем дорогам шатались вооруженные до зубов молодцы из Южной Каролины, ловили проезжавших и спрашивали: "За рабовладение или против?" С отвечающими "против" расправлялись на месте.

Президент Пирс выпустил воззвание, в котором предостерегал от сопротивления избранному рабовладельцами законодательному собранию и называл правительство в Топике революционным. Президент категорически воспрещал сбор денег на Канзас, вербовку людей и снабжение их оружием. "Все попытки вмешательства будут решительно пресечены", - писал он.

Своим воззванием Пирс окончательно развязал руки рабовладельцам, узаконил все их действия и открыто направил вооруженные силы государства против сторонников свободного штата. Но и в самом конгрессе в Вашингтоне было неспокойно: от речей почтенные депутаты стали переходить к драке. Сенатор Семнер назвал рабовладельцев Юга "бандой разбойников" и "гнилой отрыжкой цивилизации". За это другой сенатор, южанин Брукс, ударил Семнера палкой по голове.

Все помещики на Юге пришли в восторг, и Брукс получил в подарок множество дорогих палок с надписями, прославляющими его "геройство".

В марте аболиционисты написали в Вашингтон прошение о принятии в Союз свободного штата Канзас. Адвокат Лэйн и губернатор Ридер - сторонники фрисойлеров - были избраны сенаторами штата; Джон Браун-младший также вошел в новоизбранное правительство.

В том же месяце палата послала из Вашингтона в Канзас комиссию для выяснения вопроса о законности той или другой власти. Когда комиссия прибыла в Лоренс, туда явился шериф округа Джонс и, чтобы спровоцировать новое столкновение, арестовал одного фрисойлера. На помощь арестованному бросились его друзья, и шерифу пришлось убраться. В тот же день губернатор Шаннон издал приказ о мобилизации всех сторонников рабовладения.

Теперь в Канзасе разгорелась уже настоящая война. Кроме добровольцев с обеих сторон, в ней принимали участие войска федерального правительства.

В апреле отряд федеральных войск был послан на помощь губернатору Шаннону. Шериф Джонс, глава этого отряда, арестовал в Лоренсе целый ряд сторонников свободного штата. Ночью кто-то выстрелил в окно дома, где остановился Джонс. Шериф был только ранен, но миссурийцы обрадовались предлогу и объявили, что Джонса убили фрисойлеры.

Газеты рабовладельцев завопили о мщении. Была объявлена официальная мобилизация для борьбы с мятежным Лоренсом. Быть может, если бы в этот момент в Лоренсе оказался "старый джентльмен" - Джон Браун, все дальнейшие события обернулись бы совсем иначе. Но Браун вспахивал с Оливером поле за своей хижиной в Браунсвилле, и карабин его лежал рядом с винтовкой сына на возу.

Семьсот головорезов-южан под предводительством Дэйва Атчинсона, бывшего вице-президента Соединенных Штатов, начали громить Лоренс. Дэйв Атчинсон выступил перед своим "отважным отрядом", и речь его была напечатана во многих газетах.

- Мы войдем в этот проклятый Лоренс и дадим этим проклятым аболиционистам такой южный урок, которого они не забудут до самой смерти, - сказал "предводитель". - Это самый счастливый день в моей жизни, друзья. И помните: если кто-нибудь станет у вас на пути - будет ли это мужчина или женщина, безразлично, - угостите их свинцом и отправьте к праотцам.

Возбужденные этой речью, миссурийцы набросились на город. Над ними развевалось черно-белое знамя с их девизом "Южные права". Здание почты, многие дома в городе были разрушены пушечными выстрелами. Миссурийцы подожгли редакцию газеты "Херальд оф Фридом". Они изломали печатные машины сторонников свободного Канзаса, бросили их в реку и бесновались вокруг рассыпанного по земле набора.

Гостиница, где заседал "свободный" конвент, была также разрушена выстрелами. В городе шел грабеж, погром. "Сыны Юга" громили лавки и дома фрисойлеров.

К сожалению, в этот критический момент у сторонников свободного штата не нашлось достойного руководства. Ридер бежал, другие члены правительства спасовали перед сильнейшим противником и постановили не оказывать сопротивления.

В Браунсвилл прискакал на взмыленной лошади один из соседей.

- На помощь! Все на помощь! - закричал он. - Они жгут Лоренс! Город горит! Мы собираем всех. Встреча вечером, на калифорнийской дороге!

Джон Браун и его сыновья побросали свои мотыги: до мотыг ли сейчас! Один из сыновей сбегал за ближайшим соседом - кузнецом Винером. Австриец Винер, такой же гигант, как Брауны, участвовал в революционных событиях 1848 года и всеми силами души ненавидел помещиков-поработителей. Он явился на зов, даже не сняв кожаного фартука, в котором работал у наковальни.

- Что надо делать?

- Идти к Лоренсу, - отвечал Браун. - Теперь нам остается надеяться только на самих себя. У нас нет вождей, и мы не можем ждать помощи от правительства. Правительство уже доказало, на чьей оно стороне. Миссурийцы действуют террором и думают, что аболиционисты отступят, постесняются отвечать тем же. Но врагов надо уничтожать любой ценой. Борьба есть борьба. Помните: "Око за око, зуб за зуб".

Он вынул из кармана потрепанную книгу, которую теперь всегда носил с собой. Это была библия, та самая, которую когда-то читала ему мать.

В этом обращении к богу, как помощнику во всех вопросах жизни, не было ничего удивительного в те времена. Джон Браун с его пуританскими традициями и религиозностью воплощал в себе типичные черты тогдашнего американского фермерства. Его бог был богом простых людей, в поте лица добывающих свой хлеб. Этот бог помогал ему и его товарищам бороться с засухой и недородами, он защищал своим словом права бедняков и помогал бороться с угнетателями. Но рядом с религиозностью в Джоне Брауне жил дух неистребимой мятежности, жажда настоящей свободы и вера в справедливость, которую добывают только в борьбе. И вот теперь, когда перед ним стояли и ждали его решения сыновья и соседи, он не медлил ни минуты.

- Собирайтесь, мы едем.

К ночи тридцать четыре всадника из области Осоватоми собрались на калифорнийской дороге. Среди них был старый Браун и его шесть сыновей, большие, крепкие, как деревья. Все были вооружены.

В темноте маленький отряд двинулся к Лоренсу. Всадники ехали в угрюмом молчании. Еще никто не знал, сколько именно человек ворвалось в город, с кем придется сражаться, но все уже твердо чувствовали, что пришел конец мирной сельской жизни, что войну теперь не остановить.

Над Лоренсом далеко окрест стояло зарево. Маленький отряд отправил на разведку одного из всадников. Вскоре тот вернулся.

Миссурийцы захватили мост. Их много. Несметные толпы хозяйничают в городе. Говорят, будто их около тысячи. На каждого осоватомца придется по крайней мере двадцать человек. Идти дальше, подвергаться такой опасности бессмысленно. Надо дождаться подкрепления и двигаться на Лоренс.

Джон Браун-младший, который считался у поселенцев командиром отряда фрисойлеров Поттавоттоми, сказал, что приведет еще добровольцев, и вместе с Джезоном отправился собирать людей. Остальные расположились лагерем возле дороги. Здесь они будут ждать подкреплений из дальних поселков.

Наступила ночь. Джон Браун жарил на костре свинину для своих партизан и говорил с Винером. Надо что-то делать. Надо выступить поскорее и решительнее, иначе Канзас как свободная земля погибнет. Довольно церемониться с врагами. Из-за проклятой мягкотелости аболиционисты теряют все, что завоевали с таким трудом. Рабство - это нечто отвратительное, противоестественное, бесчеловечное, надо уничтожить его любой ценой. Уничтожить его путем биллей невозможно, это уже проверено. Значит, надо уничтожить рабство вооруженным путем.

Каждое слово старого Брауна находило живой отклик у кузнеца. Ведь и Винеру было хорошо известно, что происходило в "свободных" поселках Канзаса. Бесчисленные убийства ни в чем не повинных фермеров, бесчинства, постоянные вооруженные стычки, стрельба по ночам. Люди не могли ни на минуту быть спокойны за себя и за свои семьи. Миссурийцы грабят на дорогах тех, кто прибыл с Востока, вооруженные отряды останавливают фургоны и расстреливают людей только за то, что они против рабства. Пора покончить с этой жизнью под огнем.

- Они зарезали Гилла и Бракетта, изрезали так, что их и родные не узнали. Они застрелили как дикого зверя Дага. Они нападают на наши семьи.

- И за что? За то, что фермеры защищали свое право на свободную землю... - говорили люди.

Джон Браун подозвал к костру еще нескольких осоватомцев. Могут ли они назвать имена тех, кто стрелял в фермеров, возвращавшихся из Ливенуэрта? Кто был главарем банды, нападавшей на собрание в Итоне? Кто убил двух свободных негров близ Лоренса?

Конечно, они знают - это всем известные активные сторонники рабовладения. Имена назывались без колебаний: Бил Шерман, Детч Генри, Дойл-отец и два его сына.

Джон Браун вынул записную книжку.

- Я запишу эти имена, - сказал он.

Браун произнес это совсем просто, но люди, окружавшие костер, содрогнулись. В этом старом человеке в обвисшей соломенной шляпе и дырявых сапогах, в его изможденном лице, на которое бросал свой отблеск костер, им почудилось что-то неумолимое и беспощадное, как сама судьба.

Долго-долго тянулась ночь. Никто не приехал. Наутро лагерь встал еще более хмурый, напряженный. Люди не знали, на что решиться. Никому не хотелось отступать, но и бросаться опрометчиво в заведомо безнадежное дело не тянуло. И вдруг по всему лагерю точно искра пробежала: старый Браун о чем-то договорился с фермером Таунсендом. Таунсенд запрягает лошадь, и Браун куда-то едет с ним и берет с собой четырех сыновей и Винера. Винер наточил им всем старые обоюдоострые сабли.

Осаватомцы окружили старика:

- Куда вы едете? Что вы собираетесь делать?

- Мои планы касаются только меня, - резко отвечал им старик. Он подозвал сыновей: Оливера, Сэлмона, Фредерика, Оуэна. Вместе с ними был и муж Рут Браун-младшей - Томсон. Все они сложили в телегу Таунсенда сабли, несколько винтовок и узелок с едой.

- Эй, будьте осторожны! - сказал кто-то из лагеря. - Не наживите неприятностей.

Браун вдруг яростно обернулся на голос. Его возмутило слово "осторожность". Он уже много лет слышит это слово, слышит от умеренных аболиционистов, от людей, подобных Герриту Смиту. Ему надоело это слово, оно ничего не таит в себе, кроме трусости. "Осторожность" - это слово трусов!

Семеро мужчин уехали. Ни один из тех, что оставался в лагере, не подумал ни на секунду, что старый Браун убегает от борьбы, что он покинул их в трудную минуту. Все они достаточно хорошо знали этого старого человека, и все чувствовали, что он уезжает неспроста.

Телега с Брауном и его верными направилась в Поттавоттоми и дальше в поселок рабовладельцев - Москито-Крик.

Прошел день, наступила снова ночь. Браун и его люди сидели, притаясь, в овраге, близ Москито-Крик. Так приказал им Джон Браун. Все - и сыновья, и Винер, и Томсон с Таунсендом - знали теперь, что думает делать старый Браун. Сначала план его ужаснул их всех. Но у Джона Брауна был такой дар убеждения, он так свято верил в правоту своего дела, в то, что только кровью можно смыть "грех" рабства, как он говорил, что он сумел победить их нерешительность. Теперь они все готовы были помогать ему уничтожать тех, кто уничтожал сторонников свободы.

Когда стемнело, Браун подал знак: "можно идти".

Прогретая земля не остывала даже ночью, и воздух был насыщен теплом. Пользуясь тьмой, кучка людей в молчании дошла до поселка. Залаяли собаки. Все дома были на крепких запорах. Казалось, спущенные ставни затаенно выслеживают врага. Дом Дойла был самый большой и богатый, с длинной конюшней и хлевом. Джон Браун громко постучал в дверь.

- Кто там, во имя дьявола?! - спросил заспанный голос.

- Где здесь живет Уилкинсон? - вопросом на вопрос ответил Браун.

- Уилкинсон? Чего вы шляетесь по ночам? Обождите, я покажу вам, где живет Уилкинсон...

Долго возились с засовами, потом высунулась сердитая физиономия Дойла. Браун, увидав его, почувствовал странное облегчение: этот человек был похож на крысу. Оттеснив Дойла, он вошел со своими людьми в дом.

- Мы из Северной армии, - сказал он Дойлу, - вы в наших руках, сдавайтесь!

Дойл заметался по большой комнате. Вышли два его сына, похожие на отца как две капли воды.

- Ваша судьба послужит угрозой для других, - сказал им Джон Браун. Больше вы не будете здесь разбойничать и мучить людей.

- Пощадите, - взмолился младший, - мы ведь еще молоды...

- Из гнид вырастают вши, - пробормотал Браун, - одевайся и выходи из дому.

- Проклятые ублюдки аболиционисты! - проскрежетал зубами старший. Будь вы...

В соседнем доме орал и ругался Детч Генри, он услышал лай собак и почуял опасность. Из дома раздался выстрел. Винеру пришлось высадить дверь и вытащить Детча Генри силой. Увидев молчаливых людей, он затих и сжался. Зато Шерман сдался без сопротивления; язык его заплетался от страха, и он еле волочил ноги.

Брауновцы ушли, оставив на берегу реки пять трупов.

Кто покарал пятерых рабовладельцев? Никто никогда не смог добиться ответа от свидетелей этой ночи. Но молва упорно называла Брауна. Он всегда говорил, что врагов надо уничтожать не жалея.

17. ФЕРМЕР-БОЕЦ

Когда высокий старик с сыновьями и Винером вернулся в лагерь сторонников свободного Канзаса, их встретил опасливый гул. Слух о том, что случилось в Москито-Крик, опередил их появление, и аболиционисты, стоявшие за осторожность и умеренность, ужаснулись. Необходимость перейти к решительным действиям так их испугала, что они отступились от Брауна. Даже больше: они объявили Брауну, что выдадут его властям, если он немедленно не уйдет из лагеря. Предупредили, чтобы ни он, ни его сыновья не возвращались в поселок Осоватоми, что аболиционисты не хотят иметь с ним ничего общего.

- Мы и не хотим возвращаться, - отвечал им Браун. - Вы стойте на коленях, если вам нравится, а мы уже выпрямились, мы будем драться.

Джон и Джезон, которые не ездили с отцом в Москито-Крик, теперь трепетали за судьбу своих семей, оставшихся в поселке. Они знали, что миссурийцы будут теперь беспощадны даже к их детям. Джон-младший был как в лихорадке. Он взобрался вместе с Джезоном на одну лошадь и погнал в Осоватоми.

Весть об убийстве пяти "Сынов Юга" распространилась молниеносно. Все в Соединенных Штатах думали, что это мщение за разгром Лоренса. Рабовладельцы неистовствовали от бешеной злобы. Собрания следовали за собраниями, у всех на устах было имя Джона Брауна. Старая ненависть разгорелась с новой силой.

Джон-младший и Джезон провели одну ночь у пастора Эдера, своего родственника. Тот дрожал от страха, что и с ним расправятся за укрывательство Браунов, и наутро сказал братьям, чтобы они уходили. Но куда?

- Отдайтесь в руки регулярных войск, - сказал братьям пастор. - Вас, конечно, арестуют, но таким образом вы уйдете от дикой расправы над вами. Если вы попадете в руки миссурийцев...

Он не договорил, но и Джон и Джезон хорошо знали, что ждет их, если они попадут во власть рабовладельцев.

Джон-младший пылал от жара: у него была сильная лихорадка, бред, ехать с ним на одной лошади было мученьем: он кричал, неистовствовал, порывался куда-то бежать. Наконец он столкнул Джезона с лошади и ускакал, крича что-то бессвязное и размахивая кулаком.

Джезон остался один, в лесу, в незнакомом месте. Он знал, что лес кишит охотниками за Браунами. Два дня он ничего не ел, чувствовал себя зверем, за которым идет по следу погоня. Его знобило. Как чуда, ждал он появления синих мундиров, которые должны его спасти от рук мучителей.

И все-таки он попался миссурийцам. Блуждая по лесу, Джезон наткнулся на отряд, обыскивающий окрестности. Двадцать миссурийцев взвели курки, когда услышали имя Брауна.

- Ага, вот один из тех, кого мы ищем!

- О, северная сволочь, наконец-то мы тебя поймали!

- Проклятый укрыватель негров, сейчас тебе конец!

Однако Джезон, самый слабый и нерешительный из сыновей Джона Брауна, вдруг обрел твердость, словно переродился в этот миг встречи с врагами. Он шагнул вперед, распахнул рубашку на груди:

- Вам не удастся выстрелить мне в спину. Стреляйте, смотря мне в глаза, подлые вы люди! Да, я стою за свободный Канзас, и я аболиционист. Стреляйте же!

Миссурийцы заколебались: их могут потом обвинить в убийстве безоружного. Они связали Джезону руки и погнали его перед лошадьми. Когда он потерял сознание, его привязали к седлу и привезли в поселок Паолу, где собрались двести охотников за Джоном Брауном и его сыновьями. В лесу, возле поселка, у большого дерева стояла эта огромная стая, жаждущая уничтожить Джезона. Местный судья тщетно пытался сказать несколько слов в защиту Джезона. Его участие в убийстве пятерых южан не доказано, надо дать ему возможность предстать перед настоящим судом, получить право защищаться, доказать свою невиновность. Никто не слушал судью. Все жаждали крови одного из Браунов. Чадя, горели факелы. Джезон, связанный, стоял, почти ничего уже не сознавая.

- Он сын старого Брауна! - рычали охотники. - Он сын старого Брауна!

Этого было достаточно. Судью свалили с ног, оттащили от Джезона и накинулись на "сына старого Брауна". Ноги в тяжелых подкованных сапогах начали топтать свою жертву. Джезона колотили по лицу револьверами, его все ближе подтаскивали к дереву, на котором священник уже приладил петлю.

- Вздернуть его!

- Скорее, скорее!

Еще минута, и Джезон Браун был бы повешен. Но в круг факелов вступила женщина в черном, внимательно всмотрелась в безжизненное лицо Джезона, в озверелые физиономии его палачей.

- Оставьте его, - сказала она палачам. - Этого человека не было в доме в ту страшную ночь. Он не приходил к нам, я свидетельствую перед вами. Присягаю, что это так. Я имею право говорить. Я жена убитого Дойла и мать его сыновей.

Так Джезону Брауну на этот раз удалось избежать смерти.

Однако ненависть рабовладельцев искала выхода. Если бы им попался сам Джон Браун, "старый Браун", они придумали бы для него новую, неслыханную в мире казнь. Но все поиски были тщетны: Браун исчез.

Джон Браун понимал: он должен скрываться как можно дольше, чтобы затихло возбуждение, чтобы перестали за ним охотиться так рьяно. Он должен спастись сам, а главное, спасти своих товарищей и сыновей. Люди вскоре понадобятся. Понадобятся для дела, для того большого, настоящего дела, которое теперь виделось ему уже совершенно ясно.

После ухода из Поттавоттоми у брауновцев сорок часов не было во рту ни крошки. Притаясь в глухих лесных зарослях, все они страстно мечтали о пище. Старый Браун был так же голоден, как его товарищи, но по его невозмутимому виду, по спокойному, упорному лицу никто не мог бы сказать, что он испытывает физические страдания. Наконец, видя, что Винер и остальные слабеют от голода, он приказал Оуэну пробраться в один из ближайших поселков и попытаться достать еды. Оуэн, самый послушный из сыновей, покорно ушел: может быть, отец посылает его на смерть, может быть, он наткнется на засаду и не вернется к своим, но отец принял на себя командование, он теперь отвечает за них всех, ослушаться его невозможно, отец лучше знает, что им всем делать.

И вот уже ночь, а люди все ждут и ждут... Никто не смеет заговорить громко, никто не смеет разжечь огонь - это может их выдать врагу.

Еще час, еще. И вот, наконец, слышен свист. Джон Браун настораживается, велит спрятаться в заросли. Сам он со взведенным курком винтовки двигается по направлению свиста.

В темноте навстречу Брауну шагают две фигуры. За ними слышна мягкая поступь лошадей.

- Оуэн, ты?

- Я, отец.

- Кто с тобой?

- Друг, отец. Его зовут Бонди. Ты знаешь его, он тоже за свободный Канзас.

Маленький, хрупкий на вид Бонди держал на поводу двух коней. Браун разглядывал его. Несколько раз он бывал в лавочке Бонди в Лоренсе и знал, что Бонди родом из Венгрии. Зачем он пришел за Оуэном? Знает ли он, что, если его поймают здесь, с людьми Брауна, его тоже ждет смерть?

Бонди кивнул: да, он все знает. Он пришел сюда как помощник и друг. У него ничего не осталось, миссурийцы разгромили его лавчонку и дом, он хочет тоже сражаться с ними, добывать свободу: "Я сражался за свободу в Венгрии и не боюсь".

Так у старого Брауна появился еще один боец-доброволец. Бонди показал всем им хорошее надежное место для того, чтобы укрываться в продолжение многих дней. Это место было у одного из притоков Оттавы. Браун понимал: чем ближе он будет к своим врагам, тем легче будет ему скрываться, те никогда не заподозрят, что он осмелился стоять лагерем у них под носом. Поэтому, пока его искали у Пальмиры и возле Марэ де Синь, он и его бойцы преспокойно лежали под разбитым грозой дубом и из своего лагеря слышали голоса солдат, посланных за ними в погоню и расположившихся биваком на противоположном берегу речки.

А слухи о нем будоражили умы, сводили с ума посланных в погоню. То его будто бы уже пристрелили близ Лоренса, то будто он и его люди напали на караульных у Лекомптона. Старого Брауна одновременно видели и возле Марэ де Синь и на сорок миль севернее - возле поселка переселенцев. Солдаты и добровольные преследователи сбивались с ног. Айверсон, майор регулярной армии, гонял своих солдат по прерии, по колючкам и лесным зарослям. Рабовладельцы обыскивали каждый клочок земли до самой границы Миссури. И никто не подозревал, что Джон Браун и горсточка его людей расположились в самом центре вражеского окружения.

Под крутым берегом шумел и дымился весенний ручей, в сырых ветвях потрескивал огонь костра, съеживая молодые листочки. Здесь, у притока Оттавы, нашел Джона Брауна 30 мая корреспондент "Трибуны", сторонник свободных штатов Джемс Рэдпет.

Рэдпет явился в Канзас, чтобы своим пером агитировать за свободу.

Война не испугала его, и он верхом, в одиночку, пустился в глубь страны. Так он ехал, задумавшись, вдоль речки, как вдруг из-за кустов высунулись дуло ружья и чья-то растрепанная медно-рыжая голова.

- Стой! Кто идет?

Вглядевшись хорошенько во всадника, медно-рыжий радушно закивал. Это был Фредерик, сын Брауна. Он встречал корреспондента в Лоренсе и знал, что это друг. Рэдпет также узнал Фредерика. Сын Брауна! Да ведь это сенсационная находка в тот момент, когда вся Америка трубит о преступлении отца!

- Не можешь ли ты сказать отцу, что...

- Да вы сами ему все скажите, - перебил Рэдпета Фредерик, - я провожу вас к нему.

И вот Рэдпет видит перед собой застывшее в свете костра суровое лицо человека, так глубоко погруженного в думу, словно весь лес и вся земля думают вместе с ним.

Корреспонденту становится неловко прерывать мысли этого человека, и он робко вступает в круг костра.

Конечно, больше всего на свете ему хочется узнать правду о Поттавоттоми, но Браун коротко пресекает попытки Рэдпета расспросить его сыновей.

- Я запрещаю всякие разговоры о Поттавоттоми, мистер Рэдпет. Если вам нужны какие-нибудь сведения, обращайтесь только ко мне, я начальник этого отряда, сэр.

- Я мог бы помочь вам, капитан Браун, - вкрадчиво говорит корреспондент. - Газета могла бы сыграть благую роль, привлечь к вам многих друзей вашего дела...

Слова эти действуют на Джона Брауна. Он становится словоохотливее:

- Конечно, на Востоке есть люди, которые могут помочь нашему делу деньгами, оружием, патронами. Ведь здесь у нас это только начало. На Юге еще услышат о нас.

Рэдпет с изумлением наблюдает старика в оборванном, побывавшем во многих непогодах платье, в рваных сапогах, из которых высовываются пальцы. Старик говорит спокойно:

- Я изучал тактику, фортификацию и здесь и в Европе. Я знаю, если собрать людей убежденных, людей честных и уверенных в правде и справедливости своего дела, то с ними можно побеждать целые армии. И горы... В горах с горсточкой людей можно противостоять какой угодно сильной армии.

Горы? Старик говорит о горах? Но зачем же он, в таком случае, находится здесь, в Канзасе?

- Вы слышите, сэр, о моих планах на будущее. Но и здесь нужна моя помощь, я знаю. Канзас должен войти в Союз штатов свободным от рабства. Мы убедились: мирные переговоры ни к чему не приводят. В борьбе слишком много места занимали пустые болтуны, мелкие политиканы, которым недороги интересы ни белых, ни черных. Теперь дело за смелыми людьми, которые не боятся ничем пожертвовать ради блага народа.

Костер трещал, бросая красноватые блики на изможденное лицо Брауна, на белую неровную бороду. И такая сила убеждения была в этом лице, такая вера в словах, что Рэдпет внутренне ахнул: этот человек и впрямь сдвинет горы, если захочет. Именно из таких и вырастают подлинные народные вожди.

- Пусть лучше оспа или лихорадка явится в мой лагерь, чем хоть один пустой, беспринципный человек, - сказал он корреспонденту. - С дюжиной людей твердых убеждений я сумею противостоять хоть целой сотне рабовладельцев.

Рэдпет скрепя сердце сообщил Джону Брауну печальные вести: Джон-младший и Джезон, которые в ночь расстрела расстались с отцом, один за другим были пойманы, избиты до потери сознания и отправлены в ливенуэртскую тюрьму. Говоря это, Рэдпет внимательно следил за Брауном, но любопытство его так и осталось неудовлетворенным. Лицо отца слегка дрогнуло, и он только пробормотал, что об этом необходимо подумать.

Корреспондент вскоре уехал: ему не терпелось поскорее написать о Брауне. Все газеты были полны сведений о старике и его сыновьях.

"Среди общего столпотворения возникло совершенно неожиданное обстоятельство: старый Браун... сделался легендой как среди своих, так и среди врагов. Его видят в каждой чаще и в каждой прерии, не проходит ни одной маленькой стычки, где бы он не участвовал в качестве вождя. Во Франклине рабовладельцы разбежались с митинга, так как прошел слух, что старый Браун едет, чтобы "изъять" нескольких человек. Всю ночь у речки, откуда должен был появиться Браун, стоял большой отряд с заряженными ружьями.

Известно, что только боязнь его мести удержала рабовладельцев от казни двух его сыновей, содержащихся в ливенуэртской тюрьме. Со времени событий в Поттавоттоми он скрывается, его видят очень редко, но его влияние растет. Недавно большой отряд миссурийцев двигался на северян. Кто-то в шутку крикнул в задних рядах: "Старый Браун едет!" Мгновенно люди перерезали на мулах постромки и бросились спасаться кто куда. На территории его боятся больше всего".

"Убийство в Поттавоттоми вызвало взрыв, подобный гражданской войне. Тысячи мирных противников рабства в Канзасе теперь будут в опасности, их подвергнут различным репрессиям, а те из них, которые живут в Осоватоми, будут жертвами особенно жестокого мщения.

Последние события, очень бурные, привели к странному, чтобы не сказать, противоречивому положению: старый Джон Браун стал всеми признанным поборником аболиционизма. По мнению всех, это единственный человек, который сможет защитить рабов от террора, вызванного им самим. Один из посланных сторонников освобождения нашел стоянку старого Брауна и просил его помощи против большого отряда миссурийцев, стоящего лагерем у Блэк-Джэка.

Капитан Браун взялся командовать небольшим отрядом свободных канзасцев. На рассвете он внезапно атаковал неприятеля, разбил и рассеял миссурийцев, которыми командовал шериф Пейт. Его имя теперь овеяно славой. Сейчас к нему прибывают добровольцы, и есть сведения, что в его лагере на Мидл-Крик уже находится сто пятьдесят человек. Он укрепляет траншеи на Мидл-Крик земляными насыпями".

"Неизвестно, сколько времени сможет действовать в открытую отряд Джона Брауна... По последним сведениям, против Брауна двигается крупный отряд из Миссури под командованием Уитфилда, но в то же время сюда идут и регулярные войска, чтобы прекратить действия обеих сторон и вообще всю эту незаконную бойню. Говорят, что старый Браун поклялся не сдаваться живым..."

Корреспонденции в газетах только в малой степени отражали то, что делалось в Канзасе.

Власти сбились с ног, разыскивая Брауна. Несколько отрядов искали его одновременно в разных местах. И в то же время в умах людей постепенно укреплялась мысль, что Браун как раз такой человек, который может стать вождем канзасских аболиционистов. Молва рисовала его непреклонным и отважным и прокладывала к лагерю Брауна невидимую тропу.

Солдаты и добровольные сыщики бродили попусту, а каждый, кому действительно был нужен Браун - вождь и покровитель, - легко и просто находил его в Оттава-Крик. Легко нашел его и капитан Шор, командующий отрядом фрисойлеров из Прерия-Сити.

Шор сообщил Брауну, что у Блэк-Джэка собрался отряд миссурийцев под командой виргинца Пейта. Пейт послан изловить во что бы то ни стало Брауна. У него в отряде до трехсот человек и большой обоз, так как он только что ограбил свободный поселок Пальмиру.

Браун не медлил ни минуты. Через несколько часов его отряд был в Прерия-Сити. Там его встретили с энтузиазмом: двадцать человек бросили пахоту и, взяв ружья, последовали за брауновцами.

Вскоре на дороге им удалось заарканить трех всадников из лагеря Пейта. Браун сам допросил пленников. Он получил исчерпывающие сведения. Пейт организовал свой отряд как маленькую армию - с пехотой, кавалерией и лагерными принадлежностями. Его обозные мулы тяжело нагружены военной добычей. Сейчас отряд расположился лагерем у Блэк-Джэка, и Пейт раскинул свою великолепную шелковую палатку, которая благодаря своему пурпуровому цвету видна чуть не за пять миль.

План Брауна был четок и прост: неожиданная атака на рассвете. В ту же ночь брауновцы, оставаясь незамеченными, подошли к лагерю Пейта. Лагерь безмятежно спал. Вокруг палаток были выставлены фургоны, позади паслись стреноженные лошади и мулы.

Браун разделил своих людей на два отряда. Бойцов Шора он оставил в резерве; они должны напасть на лагерь слева, когда подымется тревога и все внимание миссурийцев обратится на первый отряд. Свой отряд Браун построил в каре. Фредерик в арьергарде сторожил коней. Все делалось быстро и бесшумно. Часовые Пейта подняли тревогу, когда брауновцы появились уже у первых палаток лагеря.

Браун приказал выстрелить по лошадям. Испуганные животные понеслись на лагерь, подминая палатки и встречных людей и ломая себе ноги об оглобли фургонов. Внезапно разбуженные, миссурийцы метались как угорелые, кричали и беспорядочно стреляли. Спросонок им казалось, что на них напало больше тысячи фрисойлеров.

Посреди хаоса и стрельбы внезапно появился всадник. Это был Фредерик, сын Брауна.

- За мной, ребята, вперед! Они сейчас сдадутся! - закричал он своим. - Отступление отрезано!

Миссурийцы окончательно растерялись. Стрельба прекратилась. От палатки Пейта замахали белым платком. Неприятель просил пощады.

Браун выстроил свой отряд, состоявший всего из восьми человек. Сейчас явятся парламентеры, нужно создать впечатление, что бойцов много. Действительно, спустя несколько минут появились два парламентера. Браун выступил им навстречу.

- Вы капитан этого отряда? - спросил он старшего из парламентеров.

- Нет, капитан остался в лагере.

- Тогда ваш товарищ останется здесь, а вы вернетесь в лагерь и пришлете капитана. Я буду разговаривать только с ним.

Приходилось повиноваться. Явился взбешенный Пейт. Это был маленький курчавый человек желчного темперамента.

- Имейте в виду, что я уполномочен правительством! - закричал он.

Но на Брауна это, по-видимому, не произвело впечатления.

- Если у вас есть предложения, говорите, - спокойно сказал он Пейту. - После я сообщу вам мои условия. Впрочем, я требую безусловной сдачи.

Пейт скользнул взглядом по бойцам, стоявшим за этим удивительным старым командиром. Восемь брауновцев заслоняли пустоту позади себя. Пейт остался в твердом убеждении, что бойцов не меньше полусотни. Когда он узнал, что перед ним Браун, тот самый Джон Браун, которого он должен был изловить, с ним чуть не сделались конвульсии. Позеленев от бешенства, он подписал условия сдачи: Пейт освобождался в обмен на двух сыновей Брауна Джона и Джезона, - его люди обменивались на сторонников свободных штатов, арестованных в Паоле.

После победы над Пейтом Брауну уже не было необходимости скрываться. Он был отныне признанным вождем канзасских аболиционистов и мог действовать в открытую. Со всех сторон к нему стекались добровольцы. У Брауна был теперь отряд, был даже устав, написанный его собственной рукой:

"Настоящим мы, подписавшиеся на последующих страницах, обязуемся служить делу свободного Канзаса под руководством и командованием Джона Брауна. Мы обязуемся перед нашим командиром своим словом и честью выполнять свой долг в качестве регулярной и добровольческой части, поддерживать права и свободу всех граждан - сторонников свободного штата Канзас".

Вот некоторые параграфы этого устава:

"Безусловно невозможным признается всякое беспорядочное отступление. Каждому рядовому и офицеру предоставляется право, в случае необходимости, предотвращать всякое отступление силой. Всякая попытка покинуть поле сражения будет считаться позорной и незаконной".

"Непристойные, грубые и богохульные разговоры безусловно воспрещены".

"Каждый офицер части будет избираться большинством (за исключением командира)".

"Попавшим в плен гарантируется возможность беспристрастного суда: никто не будет предан смертной казни без такого суда".

"После наступления темноты в лагере воспрещается поддерживать костры и зажигать свет, за исключением тех случаев, когда это будет необходимо".

Сорок подписей стояло под этим уставом. Но люди Джона Брауна знали уже, что на северной границе штата стоит тысяча сто рабовладельцев - целая армия, ждущая только сигнала, чтобы расправиться с остающимися сторонниками свободного Канзаса, а поблизости от Осоватоми находятся двести миссурийцев, охотящиеся именно за отрядом осоватомцев.

Стычки происходили почти ежедневно: то миссурийцы жгли фермы сторонников свободы, то брауновцы отбивали у миссурийцев стада. Взаимная ненависть все росла.

В поселке Осоватоми Браун устроил свою штаб-квартиру. В своей новой роли боевого командира Браун был так естествен и так свободно и умело отдавал распоряжения, что никому из новых добровольцев не могло прийти в голову, что этот седой человек никогда в жизни не был военным. Да и его самого ничуть не удивляло новое положение. Как будто все его прошлое было лишь подготовкой к этой жизни на биваке, с заряженной винтовкой у изголовья.

18. ОСОВАТОМИ

Джон Браун, которого теперь именовали повсеместно капитаном, был со своими бойцами у Осоватоми, когда раздались частые выстрелы: это рабовладельцы явились отомстить за угнанный скот.

Схватив два револьвера, Джон Браун с несколькими бойцами побежал к реке.

- Был ты когда-нибудь под огнем, Парсонс? - спросил Браун бледного парня, следующего за ним.

- Нет, сэр. Но я буду выполнять приказы, как все.

- Помни, Парсонс, лучше умереть хорошо, чем жить бесславно.

Парсонс на всю жизнь запомнил старика в белом плаще, входящего в воду реки: полы плаща были как крылья, над головой старик держал два револьвера, кругом все кричали, он был молчалив и только изредка резким голосом подавал команду:

- Ни одного лишнего выстрела! Беречь патроны!

С запада неслась двойная линия всадников, и самые зоркие бойцы уже видели, что у миссурийцев впереди пушка. Вернуться в город? Но там женщины и дети, там нельзя свободно обороняться. И вот сорок бойцов и еще несколько присоединившихся к ним жителей Осоватоми рассыпались по берегу реки, укрываясь за деревьями.

Они встретили миссурийцев огнем. Всадники смешались, но быстро перестроились, отцепили и наставили пушку. Завизжала картечь. То один, то другой боец падал в воду. Джон Браун видел, что они не смогут продержаться против пушки и двухсот всадников.

- Переходите на ту сторону! - закричал он.

Пули сыпались в воду как дождь. Неглубокий поток стал могилой двух брауновцев. Вот остальные уже на другом берегу, они достигают старой лесопилки, там можно будет задержаться, попробовать обстрелять миссурийцев еще раз.

- Стой! - кричит своим капитан Браун.

Но у бойцов подмок порох, а по пятам за ними следуют враги. Высоко к самому небу взметывает пламя: это горит Осоватоми.

Сторонникам рабовладельцев было мало того, что они сожгли и разгромили поселок Осоватоми, они жаждали окончательно расправиться с гнездом брауновцев. Генерал Рейд и его драгуны были посланы в Осоватоми. Генерал рапортовал губернатору штата:

"Прошлой ночью я двинулся с двумястами пятьюдесятью людьми на форт и поселок аболиционистов Осоватоми, главную квартиру старого Джона Брауна. Мы прошли сорок миль и атаковали город перед восходом солнца. Была короткая перестрелка в течение часа. У нас ранено пятеро, не опасно, у них убито около тридцати человек, в том числе определенно сын старого Брауна и почти наверное сам Браун.

Захвачены их амуниция и продовольствие, и мои молодцы сожгли до основания поселок, чему воспрепятствовать я не мог".

Однако радость генерала Рейда была преждевременной: Джону Брауну удалось невредимым ускользнуть от врагов. Зато известие о смерти сына Брауна оказалось правильным. Генерал Рейд только скрыл от своего начальства обстоятельства этой смерти. Он не сообщил, что Фредерика Брауна, того, которого считали не вполне нормальным, застрелил в упор священник Мартин Уайт и что убийство это произошло не в бою, а просто на дороге, где миссурийцам встретился сын ненавистного им Брауна Осоватоми.

Неподалеку от пепелища - черного и пустынного, - которое было поселком Осоватоми, в молодой дубовой роще Джон Браун молча стоял над мертвым сыном. Фредерик вызывал в его памяти почти позабытое лицо первой жены - Дайант. Было в этом сыне много общего с матерью: нервная порывистость, бегающий взгляд, внезапный смех, раздражительность. И все же отец нежно любил его. Он снял с Фредерика порыжевшую от солнца и непогоды шляпу и надел ее на себя. Потом с силой вонзил в землю заступ и начал копать могилу.

Прошло несколько дней, и пятьдесят драгун в голубых мундирах снова столкнулись с крупным отрядом "свободных канзасцев". На этот раз драгунами командовал выпускник Вестпойнтовской академии Шрайвер, составивший себе карьеру на подавлении восстаний племени Сиу. Ему было приказано во что бы то ни стало изловить и арестовать одного из вождей "свободных канзасцев" Джона Брауна, по прозвищу Осоватоми. В отряде Шрайвера на всякий случай присутствовал полицейский инспектор Соединенных Штатов. Именно у него находился приказ об аресте Брауна.

И вот перед драгунами более двух сотен людей, одетых в самые разнообразные костюмы, вооруженных винтовками и револьверами. Шрайвер увидел, что на берегу реки, немного в стороне от всех прочих, стоит вороной конь со старым всадником. Белые волосы всадника были спутаны ветром. Шрайверу навсегда врезалось в память лицо этого всадника угрюмое, непреклонное, с глубокими горестными морщинами возле сомкнутого рта.

- Даю вам полчаса на то, чтобы оставить этот лагерь, - сказал Шрайвер, обращаясь к тем, кто стоял впереди. - Я послан правительством, чтобы рассеять все ваши незаконные сборища. Ваш отряд вооружен, а у меня приказ - уничтожать все вооруженные отряды. Разойдитесь.

- Мы защищаем свои дома и свои семьи! - закричали "свободные" канзасцы. - Кто гарантирует нам безопасность?!

- Безопасность? Но миссурийцы уже разошлись, - возразил Шрайвер.

- Не верим, - спокойно вмешался старый всадник на вороном коне. - И потом, сэр, мы сможем разойтись, только если вы примете некоторые наши условия.

- Никаких условий! - вскипел офицер. - Кто вы, чтобы ставить условия регулярным частям?!

- Я командую этими людьми. - Старик невозмутимо смотрел на Шрайвера. - Я достаточно известен на всей территории, сэр.

- Вот как? - Шрайвер еще раз пристально оглядел коня и всадника, потом подозвал полицейского инспектора. - Престон, взгляните на этих людей. Узнаете кого-нибудь из тех, на кого выписаны ордера?

Полицейский инспектор скрестил взгляд со стариком на коне. Вероятно, он узнал "убийцу из Поттавоттоми", как величали Брауна миссурийцы, он не мог не узнать его: приметы Брауна были известны каждому на Территории. И все-таки, повинуясь какому-то безотчетному чувству, Престон отвел глаза и хмуро сказал:

- Нет, я никого не узнаю, сэр. Здесь нет тех, кого нам надо.

Между тем вокруг Лоренса снова шла борьба. Теперь аболиционисты окружили город и старались выбить из него "Сынов Юга". После недолгих, но жестоких боев, с большими потерями с обеих сторон, им это удалось. Спустя неделю в уже освобожденном Лоренсе происходило заседание аболиционистов, представляющих правительство свободного штата. Обсуждали поход на Ливенуэрт. Правительство должно было решить, кому поручить командование партизанами.

Внезапно в открытые окна донесся глухой гул. Ближе, еще ближе... Теперь уже можно было различить, что это приветственные клики. Члены конвента поспешно вышли на балкон. Радостно возбужденная толпа восторженно выкрикивала чье-то имя. Шляпы взлетали в воздух, все взгляды были устремлены на старого изможденного человека, который спокойно въезжал в город на сильно истощенном коне.

- Да здравствует Браун Осоватоми! - кричала толпа.

И Браун кивал в ответ на восторженные приветствия так спокойно и непринужденно, как будто давно привык к славе.

Это был подлинный его триумф. Власти Лоренса встречали его как почетнейшего гостя. Конвент свободного штата предложил ему принять командование над отрядами добровольцев, отправлявшихся в Ливенуэрт.

Но, по существу, партизанская война кончилась. Из Чикаго еще посылали экспедиции на помощь поселенцам Севера, а правительство Соединенных Штатов уже держало в Канзасе регулярные войска.

Начался период жестокого террора. Почти все партизанские отряды были ликвидированы правительственными войсками.

Джон Браун скрылся от правительственных и миссурийских ищеек в доме индейца, которого он некогда защитил от набегов, Детча Генри. Здесь он был в безопасности. Индеец знал, что за голову Брауна он мог бы получить много денег, но даже ценой собственной жизни не выдал бы старика, нашедшего убежище под его кровлей.

Из ливенуэртской тюрьмы удалось вырваться Джезону, а спустя некоторое время и Джону-младшему, ослабевшему, больному, почти потерявшему рассудок.

Оба сына с трудом нашли отца. Они молили его вернуться домой, в Эльбу. "Борьба кончилась, здесь нам больше нечего делать", - твердили они отцу. Браун и сам понимал, что временно период вооруженной борьбы миновал и что сейчас в Канзасе партизанскому командиру нечего делать. В Лекомптоне собралось рабовладельческое правительство и выработало свою конституцию. Несмотря на то что конституция эта была отвергнута населением, федеральный сенат признал Канзас рабовладельческим штатом. Формально победили рабовладельцы.

Канзасская война многому научила старого Брауна. Он увидел, что хотя местное свободное население победило рабовладельцев и на парламентских скамьях и на поле битвы, все-таки именно рабовладельцы, опирающиеся на центральную власть, остались победителями. Значит, единственно правильный путь борьбы - отнять власть у плантаторов. Он видел теперь совершенно ясно свой путь. "Борьба, борьба, и не словом, а оружием", - повторял он.

Он писал домой, жене:

"Надеюсь, что бог позволит мне когда-нибудь вернуться домой и снова увидеть лица моих осиротевших детей и Мэри, которая страдает вместе со мной... Если это когда-нибудь случится, то лишь очень ненадолго, потому что у меня есть большой выводок черных цыплят, за которых я должен драться. Я надеюсь, что все вы выполняете свой долг с терпением. В последнее время меня часто мучает лихорадка, и Джон нехорошо себя чувствует, во многих отношениях нехорошо... Снова один член нашей семьи почиет в земле. Это была горькая чаша, и мы хлебнули из нее полным глотком. Несмотря на слабость и болезни, мы продолжаем нашу деятельность..."

Наступала зима. Вьюги все чаще свирепствовали над Канзасом. Больной, измученный лихорадкой и бессонницей, Джон Браун с двумя сыновьями ехал на восток. Тряская старая телега медленно двигалась по равнине. Джезон вел лошадь под уздцы, рядом шагал исхудавший Джон-младший. На дне телеги, прикрытый от холода сеном, лежал их отец, в котором никто не узнал бы грозного капитана партизан. Даже враги не могли предположить, что этот беспомощный, дрожащий от лихорадки старик тот самый Осоватоми, которого они все еще разыскивали. Вот что доносил своему начальству лейтенант Томас Бонд:

"Лагерь у границы Небраски. Вчера в полдень мы чуть не арестовали известного здешнего разбойника Осоватоми Брауна. Было получено известие, что его и его шайку видели у Ноуча, в заброшенном доме на перекрестке. Немедленно был выслан отряд. Однако солдаты обнаружили в доме только какого-то старого фермера и его двух сыновей, ночевавших там. Оказалось, что искомый Браун успел уже перебраться в Небраску..."

А "старый фермер" продолжал свой путь на тряской телеге. Новые планы, новые мечты влекли его на Восток.

19. КАПИТАН СОБИРАЕТ СИЛЫ

На Востоке все интересовались канзасскими событиями. Многие либерально настроенные дельцы стояли за свободные штаты, жертвовали деньги в комитеты помощи переселенцам и помещали статьи в газетах. Они с восторгом приняли человека, сражавшегося в прериях и потерявшего там сына, человека, за которым так рьяно охотились рабовладельцы.

Брауна пригласили в комитет помощи переселенцам. Не возьмет ли он на себя организацию отряда или маленькой армии из членов комитета в Канзасе? Для этого нужны средства и оружие? Ну что же, мистеру Брауну не трудно будет собрать то и другое, пусть только он побольше рассказывает северянам о Канзасе. Однако мистер Браун обязан помнить: деньги и оружие должны идти исключительно на оборону.

Здесь тоже предпочитали лицемерить.

Итак, Джон Браун отныне был облечен полномочиями комитета. Он собирал ружья и доллары, печатал в газетах воззвания: "Я прошу всех искренних защитников свободы и человеческих прав, будь то мужчины или женщины, поддержать это дело посильной помощью".

Выступать более открыто Браун не решался. Слишком много врагов оставалось у него в Канзасе. Каждый южанин с удовольствием прикончил бы старого Брауна.

Из Северной Эльбы пришло письмо Джона-младшего, уехавшего домой вместе с Джезоном: "Вчера через Кливленд проехал полицейский комиссар. Я узнал, что у него есть ордер на твой арест за канзасские дела. Будь осторожен, отец".

Аболиционисты из комитета советовали Брауну изменить внешность. Его раздражали эти советы, хотя они не лишены были смысла. Брауну пришлось отпустить бороду.

В доме судьи Рэссель, аболициониста, где жил Джон Браун, соблюдалась строгая конспирация. На ночь гость клал под подушку револьвер. Он говорил жене судьи:

- Я не хотел бы портить кровью ваши ковры, но вы знаете, я не могу живым отдаться им в руки. Здесь, в моем револьвере, восемнадцать жизней.

И он просил ее в случае тревоги прятать ребенка, иначе, стреляя, он будет бояться за малыша.

В особняках самых почтенных граждан Новой Англии* начались тайные собрания, на которых выступал старик с белой неровной бородой и лицом ястреба. Его грубая обувь, его пасторский сюртук - все это производило впечатление. Хрипловатым, резким голосом он говорил слова, пронизывающие своей силой и убежденностью:

- Я иду крутой дорогой. Единственная цель моей жизни - служить делу свободы. Я не открываю мои планы. Их никто не знает, кроме меня.

_______________

* Так назывались шесть штатов США, образовавшиеся из наиболее

старых английских колоний, заселенных английскими пуританами и

шотландцами.

Его спрашивали:

- Капитан Браун, вы начали вашу борьбу против дискриминации от имени Общества помощи эмигрантам?

- Нет. Я начал борьбу против этой поганой старой блудницы от имени Джона Брауна.

Этот ответ повергал всех в трепет и восторг. У Брауна теперь появились друзья и почитатели. Самые разнообразные люди добивались его расположения и доверия и с готовностью помогали ему. Среди этих людей были: Теодор Паркер - знаменитый бостонский проповедник, доктор Сэмюэль Хоу, который во время своего кругосветного путешествия сражался на стороне восставших греков против турок, Томас Хиггинсон - унитарианский священник, который потом стал писателем, в войне Севера с Югом воевал во главе негритянского полка и был серьезно ранен, Лютер Стирнс - осторожный биржевик, председатель Канзасского комитета, Фрэнк Сэнборн, окончивший Гарвардский университет, восторженный и пылкий юноша, секретарь Канзасского комитета штата Массачусетс, и другие.

То, что Браун объединял таких различных людей, показывает силу его обаяния. Даже враги его не могли отрицать эту силу. Эндрью, губернатор штата Массачусетс, случайно увидевший Брауна в Бостоне, писал впоследствии: "Это был очень привлекательный человек, умевший сильно влиять на людей".

Сэнборн предоставил Брауну все свои деньги, полученные от отца.

Браун сразу сделался героем молодежи. Таким представлялся молодым аболиционистам идеальный борец за свободу. Лицо Брауна, его холодные глаза, сдержанные манеры - все отвечало образу героя. Он мог располагать ими, их жизнью, их средствами - они щедро отдавали ему себя.

20. ШЕСТИФУТОВЫЕ ПИКИ

Сбор в помощь Канзасу продолжался. Момент этому благоприятствовал: на пост президента Соединенных Штатов только что прошел сторонник рабовладения Бьюкенен, и в верховном суде начался процесс Дреда Скотта.

Юг и Север с одинаковым вниманием следили за этим процессом. Негр Дред Скотт был рабом военного врача Эмерсона. Хозяин взял его с собой сначала в Иллинойс, а потом в Висконсин, где рабство было отменено. Он так жестоко обращался со своим рабом, что Дред Скотт подал на хозяина жалобу в суд. Произошла неслыханная вещь: впервые раб осмелился поднять голос и пожаловаться на физическое насилие.

Делом заинтересовались самые выдающиеся адвокаты. Представители аболиционистов и рабовладельцев встретились на этом суде, как на поле брани. Дред Скотт, как человек, отступил на задний план: в суде боролись две системы. Усилия аболиционистских адвокатов сводились к тому, чтобы доказать, что раб, живущий на свободной земле, уже перестал быть рабом. Судья вначале поддержал их, но верховный суд Миссури отменил это решение. Было установлено, что хозяин негра менял местожительство временно и его права на собственность сохраняются, согласно законам того штата, в котором он живет постоянно.

Между тем Эмерсон успел продать Скотта и его семью некоему Сэндфорду из Нью-Йорка. Новый хозяин начал с того, что избил непокорного раба до полусмерти. Снова было возбуждено дело о побоях уже в новом суде. Сэндфорд отрицал, что он бил Скотта, говоря, что он только "приложил руки", чтобы заставить его слушаться, и что это его право по отношению к невольникам. Суд подтвердил законность этого заявления. Декабрьские сессии 1855/56 года занимались исключительно делом Скотта.

В 1857 году верховный суд вынес историческое решение: невольник есть такой же вид частной собственности, как и всякий другой товар. Этим решением суд уничтожил последнее различие между свободными и рабовладельческими штатами.

До тех пор беглый негр, переступив границу свободного штата, мог считать себя свободным. Иногда с помощью подкупленной полиции плантаторам удавалось похищать своих беглых негров, но таких случаев становилось все меньше. Во многих западных штатах местная власть относилась уже враждебно к рабовладельцам и не только не оказывала им содействия, но даже препятствовала поимке беглого.

Дело Скотта сразу узаконило ловлю негров во всех штатах. Теперь всюду и во всякое время появлялись ловцы негров и требовали от властей содействия. На улицах разыгрывались безобразные сцены: негров хватали, били, заковывали в кандалы.

"Демократические" политики призывали народ терпеть, не прибегая к насилию, а вести борьбу исключительно парламентским путем. Но в народе росло отвращение к Югу и южанам. Поэтому живая, действенная борьба в Канзасе снова начала привлекать всеобщее внимание, и Джону Брауну нетрудно было вызвать интерес к своему делу.

Стирнс, известный аболиционист, добился, чтобы комитет предоставил Брауну две тысячи винтовок и четыре тысячи патронов, и члены комитета собрали ему пятьсот долларов с тем условием, чтобы все, что дает комитет, шло исключительно на цели обороны. Браун выслушал это решение с подавленной яростью: "Только для обороны! О проклятые лицемеры! Пускай бы они явились сами в Канзас и попали в руки миссурийцев! Тогда они забыли бы свои разговоры об обороне!"

Однажды он даже не выдержал и с горечью сказал Сэнборну:

- Если бы я только мог получить для своей борьбы те деньги, которые они прокуривают в Бостоне за один день!

Между тем время шло, прошла зима, приближались первые месяцы весны, а денег и оружия было все еще мало. Хиггинсон по крохам собирал деньги среди своих прихожан. Теодор Паркер в своем приходе произносил зажигательные проповеди, но результаты были ничтожны. Геррит Смит прислал небольшую сумму, - всего этого было недостаточно для того, о чем думал Браун.

В феврале примчался взволнованный, радостный Сэнборн. Ему удалось договориться с Национальным канзасским комитетом. Это крупная организация с большими финансовыми возможностями. Члены комитета хотят послушать, что скажет им капитан Браун. Собрание состоится в Нью-Йорке. Съедется не меньше ста человек.

Джон Браун сказал хмуро:

- Я предпочел бы встретиться лицом к лицу с двадцатью бандитами из рабовладельцев. Боюсь, я не опытный оратор.

Однако в назначенный день он был в Астор-Хаузе, на собрании комитета. Сэнборн, как делегат от Масачусетса, внес предложение предоставить капитану Джону Брауну пять тысяч долларов для работы в Канзасе.

Капитану Джону Брауну пять тысяч?! Гул пронесся по Астор-Хаузу. Здесь были делегаты из дальних западных штатов, которым было хорошо знакомо имя Брауна Осоватоми. Мистер Браун - сторонник насильственных мер. Мистер Браун использует деньги для чего-нибудь такого, на что комитет не может пойти ни в коем случае. Мистер Браун опасный человек!

Брауну учинили "допрос с пристрастием":

- Если вам будут выданы пять тысяч долларов и оружие, станете ли вы насильственным путем вторгаться в Миссури и прочие рабовладельческие штаты? Станете ли вы не только обороняться, но и нападать?

- Вы знаете о моей судьбе, знаете, что я делал в Канзасе, знаете, что я потерял в этой борьбе сына, - отвечал Браун, - я не намерен подвергаться такому допросу. Если вы решаете дать мне деньги и оружие, дайте их без всяких условий и ограничений.

После долгого спора комитет постановил выдать капитану Джону Брауну двадцать пять кольтов флотского образца, двенадцать ящиков одежды для экипировки шестидесяти человек, пять тысяч долларов для любых мер обороны в случае, если такие меры окажутся необходимыми.

Для оборонительных мер этого, может быть, было и достаточно, но не для тех планов, которые лелеял Браун. Чтобы осуществить то, что он задумал, ему нужно было по крайней мере в пять раз больше денег и во много раз больше оружия.

Он снова выступил перед Объединенным комитетом по федеративным делам при Массачусетском законодательном собрании. На заседании обсуждался вопрос о материальной поддержке массачусетских переселенцев в Канзасе. Однако обсуждение вопроса было отложено на неопределенное время, и Браун ушел с заседания в тоске и ярости. Нет, он все-таки добьется своего!