Джон Браун

30. Арсенал Харперс-Ферри

А в это время тот, на кого готовилась вся эта грандиозная государственная облава, деловито расстанавливал бойцов и осматривал склад оружия в арсенале.

Правительственный арсенал Харперс-Ферри представлял собою ряд зданий, окруженных со всех сторон высокой каменной стеной. Когда-то арсенал служил не только для хранения оружия, но и для изготовления его. К главному складу примыкала старая литейная, или машинная, где некогда лили пушки. Там еще до сих пор оставались плавильная печь, ковши, разные инструменты для формовки, а также металлические и деревянные модели пушек.

В складе хранились запасы огнестрельного оружия, военные повозки и несколько чугунных, бронзовых и стальных орудий для сухопутной артиллерии и флота.

Военный министр Соединенных Штатов Джон Флойд по своим симпатиям, которые он неохотно обнаруживал, был ярым виргинцем. Вероятно, втайне он думал, что его любезному Югу в недалеком будущем могут понадобиться винтовки, патроны к ним и пушки. Недаром незадолго до «рейда» Джона Брауна он отдал приказ переправить в арсенал Харперс-Ферри как можно больше боеприпасов из северных арсеналов. Таким образом, в руках Брауна и его бойцов оказалось вдоволь всякого оружия. Благополучно обстояло дело и с заложниками. Как мы помним, чернобородый Стевенс и шлюзовой сторож Кук привезли ночью в арсенал самых именитых заложников: внучатного племянника первого президента Америки Льюиса Вашингтона и нескольких виргинских помещиков. К утру в арсенале находилось сорок два человека из самых известных жителей городка и окрестностей. Это был крупный успех, который нужно было во что бы то ни стало закрепить.

Однако Браун уже в первые часы «рейда» допустил тактическую ошибку: он был недостаточно решителен, ограничился захватом арсенала и дал разрешение уйти поезду из Балтиморы. Поезд этот стал тем глашатаем, курьером, который распространил по всей стране весть о «рейде» и мобилизовал военные силы. Кроме того, Браун дал время жителям Харперс-Фсрри оправиться от утренней растерянности, и вот теперь они вызвали отряд милиции из Чарльз-Тауна и со всех сторон оцепили арсенал, явно обнаруживая намерение перестрелять всех засевших в этом здании.

Не считая старых кремневых ружей и штуцеров, у местных жителей оказались и настоящие винтовки. Позади арсенала были мастерские, в которых кто-то обнаружил оружие, и все жители побежали туда, чтобы вооружиться и покончить с «ворами негров».

Минуты первой растерянности прошли. Население увидело, что врагов меньше, чем почудилось вначале, что засевшие в арсенале ниоткуда не получают поддержки, что отряды у оружейной и на мосту тоже не имеют связи и немногочисленны и что с ними ничего не стоит покончить. И вот из ближних домов, с холмов, из окон послышались сперва одиночные выстрелы, а потом начался беспрерывный, упорный обстрел.

Браун то и дело подходил к одной из бойниц и смотрел на дорогу, ведущую к мосту: не идут ли негры? Не скачет ли Кук с отрядом восставших невольников? Не спешит ли Оуэн с добровольцами из Кеннеди-Фарм?

Но Кук, отправившийся на мэрилендскую сторону, точно в воду канул.

От Оуэна из Кеннеди-Фарм тоже не было вестей, зато Кэги, охранявшему оружейную, удалось-таки отправить гонца с запиской к Брауну.

Он советовал атаковать осаждавших и бежать с отрядом в горы. Он напоминал капитану первоначальный его план. Никто не смог бы упрекнуть Кэги в недостатке храбрости, но он уже начинал терять надежду на приход негров.

Браун внимательно прочитал записку, потом нервно скомкал ее в руке. Теперь было бы нелегко выполнить советы Кэги.

Две убитые лошади лежали во дворе у крепких дубовых ворот арсенала. Оглобли нагруженных подвод поднялись вверх, как руки, умоляющие о помощи. Небо было объято заревом: горело подожженное кем-то здание станции. Добровольцы из плантаторских сынков бесновались снаружи, проклиная аболиционистов и грозя поджечь весь арсенал.

Рядом с главным складом был пожарный сарай. Почти все бойцы Брауна собрались в этом помещении. Здесь были самые толстые стены и самые маленькие, похожие на бойницы, окна.

В дымном сумраке с трудом можно было различить сваленные посредине ручные пожарные насосы, тачки с кирками и веревками, трубы — всю гордость добровольной пожарной дружины города Харперс-Ферри.

Двумя самыми большими пожарными машинами капитан Браун распорядился забаррикадировать на всякий случай ворота, выходившие на улицу. Люди устроились в оконных нишах. Затворы щелкали непрерывно. У бойцов были напряженные лица: капитан приказал открыть усиленный огонь, надо было создать впечатление, что бойцов не меньше сотни. К десяти утра «сыны Виргинии» сыпали пулями, как градом. Большинство пуль отскакивало от толстых стен, но некоторые все-таки находили свои жертвы. Коппок, судорожно сжав маленький рот, перевязывал обрывком рубахи свою окровавленную левую руку.

Немного погодя из строя выбыли два негра. Их уложили в углу пожарного сарая. Чтобы раненым было мягче лежать, капитан подложил под них свой плащ и теперь расхаживал в одной легкой куртке. В руке у него была блестящая сабля Вашингтона.

Лицо Джона Брауна, серьезное, угрюмое, выражало энергию и какую-то мрачную решимость. Запах пороха, шум выстрелов пробудили в нем старый боевой дух; ноздри его раздувались, свинцовая грива свисала на лоб. Он нетерпеливо мял бороду и шагал от одного бойца к другому, выглядывая в окна и ежеминутно рискуя быть подстреленным.

— Капитан, что вы делаете? Капитан, поберегите себя! — восклицали то Андерсон, то Стевенс. — Вас убьют, капитан!

— Не волнуйтесь, друзья мои, пули не трогают тех, кто бьется за правое дело, — говорил Браун.

Бойцы переводили взгляд на своих раненых и вздыхали: капитана ничто не могло переубедить.

— Нам недолго осталось ждать. Набат поднял негров на всех окрестных плантациях. Они придут к нам, и мы вместе ударим на врага, — твердил беспрестанно Браун.

Не обращая внимания на пули, летавшие вокруг головы, Джон Браун пересек двор и направился к караульному помещению. Сейчас в маленьком домике находились заложники, взятые ночью людьми капитана. Сюда выстрелы долетали глуше. У двери на карауле стоял Император.

Джон Браун вошел в караулку и огляделся. На скамьях и стульях сидело и лежало самое пестрое общество, какое ему когда-либо приходилось видеть. Были тут люди в длинных ночных рубахах, с лысинами, повязанными теплой фланелью, и джентльмены в синих вечерних фраках с золотыми цепочками, выглядывавшими из-под жилетов. Вся эта компания жаловалась, сыпала проклятиями и брезгливо сторонилась негров, забегавших в караулку погреться или взять винтовку. При входе Брауна наступила тишина. Все взгляды обратились к нему. Еле слышный шепот пронесся по комнате: «Старый Браун… Браун из Осоватоми…» О, все отлично знали, кто такой Браун Осоватомский! Со времени канзасской войны они охотились за Брауном.

И вот теперь он здесь, перед ними!

Внезапно в караулке поднялся невообразимый шум. Цилиндры и фланелевые колпаки, халаты и фраки — все это подступило к капитану.

— Есть! — требовали цилиндры и колпаки. — Дайте нам, черт возьми, поесть!

— Что вы с нами делаете? — вторили им халаты и фраки. — Как вы смеете держать нас в этой конуре?!

— Ваши аболиционисты, сэр, просто бандиты. Если вы хотите уморить нас голодом, скажите нам это прямо! — надрывался старик в вязаном белье, с абсолютно голой головой.

На него зашикали:

— Тс… Мистер Олстэд, вы погубите нас всех…

Капитан поднял руку. Наступила тишина.

— Понимаю, джентльмены, — сказал он спокойно. — Сейчас я постараюсь что-нибудь сделать для вас.

По его распоряжению, из гостиницы, расположенной поблизости от арсенала, принесли бисквиты и кофе для заложников. Один из негров-невольников, стоявший на карауле возле пленников, перенес на палке все продукты в арсенал. Ни Браун, ни его бойцы не притронулись к еде, как ни пересохло у них горло: капитан боялся, что «Сыны Юга» отравили пищу.

Когда пленники насытились, один из них — очень молодой человек, по имени Кросс, — попросил капитана отпустить его «на минутку» домой. У него дома осталась тетя, и тетя сойдет с ума от беспокойства, если он вовремя не вернется домой. Кросс обещает вернуться, он дает в этом слово джентльмена…

— Идите, — прервал его уверения Джон Браун. — Можете не возвращаться.

Он подошел к Льюису Вашингтону:

— Вас, сэр, я взял первым потому, что имя ваше, как моего пленника, произведет впечатление на местных жителей, да и вообще на всех в стране. Кроме того, мне пришлось взять вас потому, что вы непременно пришли бы на помощь губернатору Виргинии и помешали бы моим планам. Но я очень внимателен, сэр, к вам, прошу это отметить. И моя и ваша жизнь сегодня в равной цене, потому что каждую минуту я могу погибнуть. Пока же я обязан заботиться о вас. Пройдите к камину, сэр, там вы сможете обогреться…

Вашингтон молчал, презрительно выпятив нижнюю губу: он не желал разговаривать со «старым конокрадом», как он мысленно назвал про себя капитана, опоясанного саблей его знаменитого предка.

В этот первый день Джон Браун свято верил: вот-вот явятся Оуэн и Кук и с ними тысячи восставших невольников. Если они не пришли в первые часы, то непременно придут позже. А может быть, негры дожидаются темноты, чтобы прийти. Значит, надо продержаться до той минуты, когда густая южная ночь скроет Боливарские высоты и Мэрилендские холмы.

Почему же не стекались под знамя Брауна ни негры, ни местное белое население?

Много времени спустя революционные историки пришли к заключению, что Джон Браун неудачно выбрал район своего «рейда». В той части Виргинии, где находился Харперс-Форри, было мало так называемых «полевых» негров. Большинство рабов у местных помещиков составляли дворовые, которым жилось сравнительно сносно. Была и еще причина: Джон Браун не позаботился о том, чтобы предварительно подготовить рабов, даже просто посвятить их в свои планы. Поэтому большинство негров-рабов ничего не знало о его выступлении. О выступлении стало известно им уже после того, как Браун потерпел поражение и был схвачен южанами.

Однако все это стало понятно значительно позже. В те же часы, когда Браун и его сторонники удерживали арсенал, капитан был твердо убежден, что рабы всюду подымаются против своих угнетателей и с минуты на минуту придут сюда, к арсеналу.

Браун привязал к дулу винтовки носовой платок и поднял его над воротами. Стрельба на минуту стихла.

— Идите и скажите вашим друзьям там, чтобы они прекратили стрельбу. Это в ваших интересах, — сказал Браун одному из заложников — Джозефу Бруа.

Бруа выскользнул за ворота и начал подавать отчаянные знаки осаждающим.

— Не стреляйте! — жалобно закричал он. — Вы перестреляете своих, мы все сидим там. Ради самого неба, прекратите огонь! Капитан предлагает вам перемирие. Если вы оставите ему арсенал, он обязуется тоже прекратить стрельбу! Не стреляйте!

Однако не успел Бруа проскользнуть обратно, как стрельба возобновилась с новой силой. «Добровольцы» не обратили внимания на его крики, они решили во что бы то ни стало захватить проклятых янки. Ага, стало быть, янки уже посылают парламентеров! Ага, стало быть, они переходят от нападения к обороне?! Хорошо же, «Сыны Юга» покажут им, как посягать на исконные права южных джентльменов!

Очистилось небо, день разгорался все жарче. И с каждым часом, с каждой минутой усиливалась стрельба. Теперь восставших атаковали со всех сторон. Выше Харперс-Ферри «добровольцы» перешли через Потомак и подобрались кустами к мосту. Оливер Браун, Ньюби и Вил Томсон очутились, таким образом, под прицельным огнем. Против оружейных мастерских, где стоял Кэги, тоже залегла группа южан, перебравшаяся через Шенандоа. Теперь только Хэзлет и Осборн Перри оставались под надежным прикрытием арсенала и реки.

В полдень на мосту послышались сильные залпы, потом крики, смутный гул. Джон Браун и его люди бросились к воротам. Это негры! Они пришли! Это Оуэн! Наконец-то!

Но это были те трое, что стояли на мосту: Оливер Браун, Ньюби и Вил Томсон. Они бежали, спасаясь, к арсеналу, и за ними сплошным синим потоком текли джефферсонские гвардейцы.

— Гвардейцы! Пришли гвардейцы!

— За мной! — скомандовал Браун.

Он кинулся за ворота, и за ним все его бойцы. Они выстроились в шеренгу у ворот: кучка отчаянных людей, готовых дорого продать свои жизни.

— Огонь! — кричит Браун.

Раздается залп. Несколько синих фигур падает. Остальные, рассыпавшись, отступают под прикрытие гостиницы. Трое защитников моста уже близко. Но когда они подбегают к воротам, раздается выстрел сверху, и Ньюби падает, сраженный пулей.

Остальные двое благополучно проскальзывают во двор, за ними их прикрытие. Джон Браун схватывает сына за руку, приближает к нему лицо, уже закопченное, осунувшееся до предела. Не получал ли Оливер каких-нибудь вестей от Оуэна? Не присылал ли Оуэн гонца из Кеннеди-Фарм? Оливер качает головой, говорит хрипло:

— Нет, отец, никто не приходил.

Джон Браун крепче стискивает в руке саблю Вашингтона: значит, они придут позже. Значит, надо ждать их к ночи. Продержаться до ночи! Во что бы то ни стало продержаться до ночи!

Можно воспользоваться заложниками, именно они дадут выигрыш во времени.

Браун вошел в караулку. К этому времени сорок два пленника приободрились. Кое-кто уже рассказывал анекдоты, некоторые расположились досыпать: ночь была не из легких. При входе Джона Брауна все затихло: на него смотрели со страхом. Он приблизился к Льюису Вашингтону.

— Следуйте за мной, сэр. И вы… И вы…

Быстро, почти не глядя, он отобрал одиннадцать наиболее именитых пленников.

— Что вы собираетесь с нами делать?! — опять взбунтовался Олстэд.

Не отвечая, Браун провел всех выбранных в машинную и жестом указал на место у задней стены. Заставил войти туда же негров и вооружил их. Потом привел всех своих бойцов. Здесь, в машинной, будет их крепость. Отсюда они смогут лучше обороняться.

Он обратился к заложникам:

— Джентльмены, теперь, когда вы переведены сюда, ваши друзья и родственники там, снаружи, наверное, будут осмотрительнее палить в нас. Вы послужите нам прикрытием. Да и вам это будет удобнее: здесь, под защитой моих бойцов, вы будете в большей безопасности. А если нам будут грозить, вы разделите судьбу моих людей. Это я говорю вам для руководства и сведения…

Пленники поникли. Браун Осоватоми был не из тех, что бросают слова на ветер. Между тем в город продолжали прибывать войска. Прибыло три взвода гвардейцев из Мартинсбурга, винчестерцы, шефердстаунский отряд. Больше тысячи солдат окружали теперь Харперс-Ферри и машинную с запершейся там кучкой «шахтеров».

Браун подозвал к себе Вила Томсона: необходимо добиться хотя бы временного прекращения стрельбы. Пусть Томсон возьмет кого-нибудь из пленных и отправится к осаждающим для переговоров.

Вил повиновался и, слегка приоткрыв ворота, выскользнул на улицу. Но едва успел он показаться за воротами, как раздался торжествующий вопль врагов. Десятки людей набросились на парламентера, смяли его, связали и потащили в гостиницу. Наконец-то один из этих ненавистных янки в их руках!

Племянник городского мэра Харри Хэнтер и плантатор Чемберс первыми ворвались в гостиницу и приставили револьверы к голове Томсона. Трактирщица набросилась на них: она не хочет, чтобы портили кровью ее ковры, пусть джентльмены выбирают другое место для расправы! Тогда они вытащили свою жертву во двор. Томсон был очень бледен.

— Вы отнимаете у меня жизнь, но восемьдесят миллионов подымутся, чтобы отомстить за меня, — сказал он своим палачам. — Помните, рабы будут освобождены во что бы то ни стало!

Ударом приклада его уложили на землю, и долго еще слышались в арсенале победные крики врагов.

— Вот ваша этика, джентльмены, — горько усмехнувшись, сказал Браун заложникам. — По-видимому, честная игра вам незнакома.

Вашингтона передернуло, но он ничего не смог возразить старику: его сограждане действительно вели себя как бандиты.

К капитану подошел Стевенс:

— Надо послать кого-нибудь из негров сказать осаждающим, что брауновцы перестреляют всех заложников, если им не дадут свободно уйти отсюда…

Браун прервал его:

— Вы, Стевенс, и ты, Уатсон, возьмите белый флаг и постарайтесь договориться, чтобы они хоть временно прекратили огонь.

— Но, отец, ведь они забрали Томсона, заберут и нас…

Задумчивое лицо Уатсона обратилось к отцу. Легкое облако грусти лежало на этом лице.

— В качестве прикрытия захватите заложника, — сказал Браун. — Ведь не посмеют же они стрелять по белому флагу и по своим!

Но они посмели. Когда на открытой площадке перед арсеналом появились трое с белым флагом, раздался такой залп, что со стен посыпалась штукатурка. Острая боль пронизывает Уатсона, — его бедро раздроблено пулями. Рядом с ним падают Стивенс и белый, залитый кровью флаг.

— Надо их прикончить, — кричат где-то над ними.

Но Уатсон собирает силы и ползет назад, к караулке арсенала, и за ним, по грязной дорожке, стелется кровавый след.

Заложник спешит удрать. Он тащит с собой раненого Стевенса. Стевенс почти не подает признаков жизни. Лучший ученик Джона Брауна и лучший его командир лежит без сознания. Три порции свинца засели в его ребрах. Он не слышит над собой зверски радостных криков, ему все равно, что трясут, и теребят, и перетаскивают с места на место его тело, и наконец, бросают, как тюфяк, на полу гостиницы.

До караулки всего несколько шагов, но Уатсону кажется, что много десятков миль осталось ползти по этой желтой намокшей глине. Пули свистят вокруг него, бедро пылает нестерпимым огнем, а он все ползет и ползет.

Из машинной напряженно следят за ним. Император и Оливер крепко держат за руки Брауна. Капитан вырывается, он хочет идти к своему сыну, он должен спасти его, принести его сюда. Плоть от его плоти умирает на его глазах, а он не может ничем помочь! Но бойцы горячо уговаривают его. Что будет с ними, если его убьют? Капитан не имеет права рисковать своей жизнью. На его ответственности жизнь всех его бойцов, он не смеет бросать их…

Под взглядом сотен глаз Уатсон добирается до ворот.

Но тут вдруг раздается оглушительный залп: это Лимен — самый юный из учеников Брауна — решил прорваться сквозь стан врагов. Может быть, он успеет пробраться в Кеннеди-Фарм, поторопить тех, кто там остался, привести помощь… И вот он карабкается по створке задних ворот, падает, потом снова лезет вверх. Вот ему удалось влезть на верхнюю перекладину, он спрыгивает с семифутовой высоты и оказывается на берегу Потомака. Скорее, скорее бежать! Но враги пристально следят за быстрой гибкой фигуркой. Выстрелы гремят, пули шлепаются в воду, у самых ног Лимена. Лимен бросается в реку, плывет, он во что бы то ни стало хочет доплыть до островка впереди. Там он сможет передохнуть, укрыться хоть на несколько минут. Вот он уже возле островка, он карабкается на каменистый берег, но солдаты идут за ним по воде. Они все ближе, Лимен уже видит их лица. Вот они вскидывают ружья. «Я сдаюсь! Не надо стрелять!» — кричит им Лимен. Но они все-таки стреляют и сносят Лимену половину черепа. Так Лимен лежит на каменистом берегу, и весь день по его неподвижному телу палят практикующиеся в стрельбе новички.

…Солдаты, солдаты, всюду солдаты! Уже окружены возле оружейных мастерских Кэги и два его товарища — Копленд и Лири. Их оттесняют к Шенандоа. Они пробуют прорваться сквозь ураган огня, взобраться на холмы, укрыться в кустах, но их тоже загоняют в реку. Впереди и позади огонь. Первым тонет Кэги — самый образованный, самый дальновидный из брауновцев. Может быть, только он один предугадал такой конец восстания и все-таки не отступил, все-таки пошел за капитаном, так крепко, так незыблемо верил он в пользу даже собственной гибели. С пробитой головой, он тихо погрузился в ледяную воду Шенандоа, и почти тотчас же за ним утонул Лири.

Последним был мулат Копленд. Один из добровольцев подстерег его за обрывом, когда он выбирался из реки, и напал на него с ножом. Копленд поднял винтовку, но ему было трудно двигаться в намокшей одежде, и вскоре он оказался пленником виргинца.

На берегу вопили: «Линчевать его! Линчевать!» Когда победитель притащил свою темнокожую добычу, все уже связывали платки, чтобы сделать петлю и повесить Копленда. Только подоспевший милиционер спас мулата от линчевания. Он сказал, что жизнь мулата священна, ибо с настоящей минуты принадлежит суду Соединенных Штатов. И Копленда поволокли в город. Поволокли для того, чтобы еще долго мучить, держать в тюрьме, а потом все-таки предать смерти.