Джонни Бахман возвращается домой

1

На железнодорожной насыпи.

Фантастические летающие устройства.

Неудача на реке.

«Я хочу только домой».

Солнце обогревало железнодорожную насыпь и болотистые канавы по обе стороны. Впереди между неровными группами ольхи и прозрачными островками мелкого кустарника мальчик увидел реку.

Река была неширокая. По ее берегам застыли заросли прошлогодних сухих камышей. В тени тускло поблескивали остатки серого снега. Черная, местами темно-зеленая вода вяло плескалась о дамбу.

Мальчик наклонился вперед. Он был небольшого роста и казался совсем хрупким. Его лицо было худым и бледным. На лбу выступили капли пота. Светлые, растрепанные, давно не стриженные волосы сосульками свисали на шею. Мальчик внимательно посмотрел вниз, на воду, а потом вперед, где должен быть мост. Где же мост? Ему и в голову не приходило, что моста могло и не быть. Только ясный воздух. Правда, внизу, под косогором, по болоту, камышам к воде было проложено что-то вроде мостков из стальных подпорок, шпал и обрезков рельсов.

Кругом было тихо. Только с востока, с той стороны, откуда всходило солнце, доносилось приглушенное гудение. На воде мальчик заметил свою тень и рассердился: вот еще общество нашлось!

«Нет ли здесь лодки?» — подумал мальчик.

Рукавом пиджака с протертыми локтями, который был ему явно велик, он вытер вспотевшее лицо, но лоб тут же снова покрылся испариной. У него вдруг закружилась голова. Вспомнилась сказочная история о летающем сундуке. Этот сундук может свободно летать по воздуху — стоит только раскрыть его и сесть внутрь. Перед мысленным взором мальчика прошли фантастические семимильные сапоги, ковры-самолеты, пушечное ядро, оседланное бароном Мюнхаузеном, и конь, который благодаря своей волшебной силе может огромными скачками перенести кого угодно через мхи, болота и леса. Но все видения так же неожиданно исчезли.

«Я должен как-то перебраться на ту сторону», — решил мальчик и посмотрел на откос.

Лишь колючие кустарники покрывали бесплодную, усыпанную галькой землю. Медленно переставляя ноги, почти на ощупь он стал спускаться вниз. На нем были неуклюжие тяжелые башмаки. Мелкие камешки срывались из-под ног и катились по откосу вниз.

Когда мальчик оступился и упал, вслед за ним в грязный подтаявший снег с шумом посыпался острый щебень. Длинные тесные брюки порвались. Из ранки на колене сочилась кровь. Он не чувствовал боли, только в голове сильно стучало. Он поднялся, сбросил башмаки и начал раздеваться. Завязал одежду в узел и, держа над головой, осторожно вошел в воду.

Вода в реке была холодной как лед, а дно ускользало из-под ног. Через несколько шагов вода дошла ему уже до бедер; он с трудом вытаскивал ноги из илистого дна. Суставы застыли и стали безжизненными; он чувствовал, как их пронзают тысячи мелких игл. Мужество покинуло его. Неверными шагами он побрел назад, к берегу.

Разбитая коленка все еще кровоточила. В голове шумело.

«Хоть бы не заболеть», — подумал мальчик, одеваясь. Он связал ботинки шнурками и закинул себе на шею. Теперь он решительно направился к разбитому мосту.

Окрашенное в серый цвет железо нагрелось на солнце. Его ноги ощущали шелушившуюся краску и шершавую ржавчину. Головки заклепок больно царапали голые ступни.

Метр за метром мальчик медленно продвигался вперед. За ним тянулся тонкий кровавый след. И вот наконец он добрался до середины реки. Теперь осталась только половина пути! Он поднял глаза и вдруг увидел, что сидит на изогнутой балке, которая ведет не к берегу, а вверх. Ее обломанный конец медленно раскачивался на фоне чистого неба.

«Как же теперь быть?» — мальчик нагнулся. Часть мостовой фермы лежала в воде.

Он судорожно сглотнул.

— Нет, — прошептал он, — нет, нет!

Он до тех пор смотрел на блестящую поверхность воды, пока не зарябило в глазах. Вдруг что-то скользнуло по его шее и плечу. Всплеск — и его ботинки, как два связанных кораблика, закачались на волнах.

— Помогите! — закричал мальчик, ногтями вцепившись в железо. Голова у него раскалывалась от боли. Дышать было тяжело. Он зажмурил глаза. Вокруг заплясали огненные круги. — Помогите!

Не слышно даже эха.

— Я хочу домой! — всхлипнул мальчик.

Над лесом и цепью заросших холмов приглушенно прокатились гулкие раскаты, от которых, казалось, сотрясается все болото.

2

В шалаше.

Солдат Густав.

Чудесный мешок.

«А что же будет завтра?»

Когда мальчик очнулся, перед глазами у него все еще стояла туманная желто-зеленая пелена. Он чувствовал себя изможденным и вялым. По телу медленно растекалось тепло. Все члены расслабились и казались тяжелыми.

«Где я? — подумал он. — Дома?» Но над ним был не серый растрескавшийся потолок родительской спальни, а сложенный из листьев купол нежнейшего зеленого цвета. Он попробовал повернуться на бок. Лежать было очень мягко. «Что это, пуховый матрац?» Мальчик спокойно вздохнул и снова закрыл глаза. Он чувствовал себя в царской опочивальне. «Сейчас я снова засну…»

— Эй, малыш, довольно тебе спать! — вспугнул его чей-то незнакомый голос.

Он поднял голову. Как сквозь пелену тумана увидел странное сооружение, сплетенное из ветвей и камыша. Проникавший сквозь отверстие туманный вечерний свет позволил разглядеть фигуру сидящего на корточках человека.

Мальчик удивленно протер глаза и разглядел молодого мужчину, широкоплечего, подтянутого, в солдатской форме.

— Ну что, пришел в себя? — спросил солдат.

Ветки шалаша затрещали, когда он медленно поднялся. Мундир на незнакомце был довольно-таки изношен. На правой стороне его груди мальчик заметил нашивку с орлом, вцепившимся когтями в свастику. Орел по краям обтерся, свастика была погнута.

— Где я? — приглушенно спросил мальчик и чуть отодвинулся от незнакомца. «Кто знает, какие у него намерения?» — мелькнуло у него в голове.

— Не бойся, — успокоил его солдат. — Ты здесь в полной безопасности.

Состояние оцепенения постепенно прошло. Остался только горьковатый привкус во рту. Мальчик оперся на руки и хотел было согнуть ноги, но, почувствовав боль в правом колене, закусил губу.

— У тебя что-нибудь болит? — солдат повернул к нему свое круглое лицо. Его светлые жесткие волосы были коротко острижены. Нос был довольно крупный, уши — большие, мясистые — чуть оттопырились.

— Мне кажется, у меня что-то с ногой, — ответил мальчик.

— Ты себе проделал неплохую дыру, — заметил солдат. — Такое впечатление, что у тебя под ногами взорвалась граната.

— Да нет, я только упал.

— Только? — вздохнул солдат и добавил: — Я думаю, пора сменить тебе повязку.

Удивленный мальчик откинул одеяло. На ноге белела повязка.

— Когда ты успел меня перевязать?

— Вчера, — объяснил солдат, — вчера после обеда, когда подобрал тебя.

— Как? — удивился мальчик. — Значит, я здесь уже долго?

— До сих пор ты спал как убитый и проспал почти двадцать четыре часа. Я уже думал, ты никогда не проснешься. — Солдат невозмутимо стянул с себя узкий мундир, достал из кармана перевязочный пакет, перочинный ножик. Ножик был широкий, тяжелый, с несколькими лезвиями. Солдат раскрыл тонкое, узкое лезвие. Осторожно снял с ноги засохшую повязку. Мальчик взглянул на него:

— А где ты меня нашел?

— Недалеко отсюда, — ответил тот, не поднимая глаз, — внизу, у реки.

— Да? — мальчик вздрогнул.

— А что? — спросил солдат, осторожно снимая с раны пропитанный кровью бинт.

— Ничего, — ответил мальчик.

— Если будет больно, скажи.

— Пока не больно. Я думаю, как ты мог найти меня на реке. Ай! — вдруг вскрикнул малыш.

— Потерпи немного, — сказал солдат и скомкал в руке повязку, — лучше сразу, рывком! Да, я нашел тебя на реке, а точнее, на берегу.

— Забавно! — проговорил мальчик и вытер слезу со щеки.

— Ты лежал на животе, распластавшись, как камбала, без движения и еле дышал. Вот я и притащил тебя сюда. Не сказать, чтобы ты был особенно тяжелым. Надеюсь, теперь ты пойдешь на поправку.

Солдат раскрыл перевязочный пакет, отмотал кусок чистого бинта. Потом снова присел на корточки и положил больную ногу мальчика на свое колено. Края раны уже затягивались, но в середине проглядывало водянисто-белое.

— По-настоящему тебя надо бы в лазарет отправить, — проворчал солдат.

— Здесь тоже вполне прилично, — попытался отшутиться мальчик.

Солдат начал перевязывать колено. Делал он это медленно и осмотрительно.

— Ты есть хочешь? — спросил он. Мальчик кивнул.

— Так, значит, ты голоден, — с удовлетворением заметил солдат. Перебинтовав ногу, он вытащил из темного угла шалаша туго набитый военный рюкзак. — Еда здесь, — объявил он радостно и развязал тесемки. — Погляди-ка!

Мальчик потянулся вперед, насколько позволяла раненая нога, и широко раскрыл глаза.

— На твоем лице все написано, — добродушно пробурчал солдат. — Ну скажи честно, когда ты ел в последний раз?

— Довольно давно, — нерешительно ответил мальчик.

— Как ты вообще попал в такую неприятную историю?

— Я ехал, — объяснил мальчик, — ехал по железной дороге. И позавчера отстал от поезда. Это было так: мы сели в поезд в Шёнайхе. Это большая деревня недалеко от Одера. Туда была эвакуирована почти вся наша школа. Но занятий у нас уже давно не было, все больше военная подготовка да уборка картофелехранилищ…

— На них похоже, — прервал его солдат. — Русские сидят на Одере с начала февраля. Дураку ясно, что они рвутся на другой берег. А они посылают туда вас, малышей.

Мальчик хотел было возразить, сказать, что его друзья давно уже не малыши. Ведь он уже помогал рыть окопы и устанавливать противотанковые заграждения! Это будет непреодолимый рубеж, на котором большевики захлебнутся собственной кровью, как им не раз говорил учитель и один из руководителей юнгфолька. Но зачем же затевать спор с человеком, который так о тебе заботится?

— Я надеюсь, русские там не забросали вас чемоданами?

— Что-что?

— Чемоданами, ну, тяжелыми гранатами.

— Нет, — ответил мальчик, — там все время было тихо. Но потом надо было срочно уехать. Это было несколько дней назад. Сначала мы ехали пассажирским, но недолго; у Франкфурта все с поезда сошли. Несколько километров шли пешком до другой линии, где стоял товарный состав. Там еще было много людей кроме нас. Большинство беженцы. И несколько солдат. Трое… Один ефрейтор. Но они не смогли поехать с нами. Потому что полевые жандармы, ну те, которые ходят с бляхами на шее, им не разрешили.

— Цепные псы, — пробормотал сквозь зубы солдат.

— Они хотели предать Германию, сказал наш учитель, и мы должны были закидать их камнями и грязью, — горячо рассказывал мальчик. Потом, внезапно успокоившись, задумчиво продолжал: — Но ефрейтор сопротивлялся; тогда они просто столкнули его, толкали автоматами в спину, пока он не упал из вагона…

— Толкали все?

— Не все, только некоторые.

— А ты? — допытывался солдат.

Мальчик покачал головой.

— Почему?

Мальчик молчал. Ему было неприятно, что солдат его так расспрашивает. Не кидал, и баста! И он продолжал рассказывать, словно не слышал вопроса.

— Ефрейтор, которого жандармы столкнули с поезда, захромал и заплакал; взрослый, но он заплакал.

Лицо солдата было задумчивым. Прошло некоторое время, прежде чем он спросил:

— А дальше что было?

— Состав стоял еще несколько минут. Мы все очень устали. А поесть нам дали один раз: каждый получил кусочек хлеба и маленький кусочек колбасы. Потом наконец поезд тронулся. Он шел очень медленно, потому что часто делал остановки. То локомотив ломался, то пути были разворочены бомбами. Иногда появлялись штурмовики, и мы сломя голову бежали прятаться в лес. Позавчера вечером они тоже прилетели. В лесу я прилег на землю и сразу же уснул, потому что очень устал. Локомотив всегда перед отправлением давал три свистка, но в этот раз я не слышал ни одного. Когда я проснулся, то увидел, что остался совсем один.

— И ты хотел добраться домой по шпалам?

— Да.

— До самого Берлина?

Мальчик кивнул.

— Ты мужественный парень, — сказал солдат.

Мальчик почувствовал себя польщенным. Такой похвалы он давно, уже много недель, ни от кого не слышал. Он выпрямился.

— До самого Берлина, — произнес он небрежно, — что же в этом такого?

— Ты живешь в Берлине? — спросил солдат.

— Я берлинец.

— Так-так, — пробурчал солдат. Он о чем-то ненадолго задумался, потом спросил: — Когда ты шел по шпалам, ты, наверное, видел ответвление железной дороги, а?

— Кажется, а что?

— Эта дорога ведет не в Берлин, — заметил солдат. — Она ведет южнее, к Котбусу.

Мальчик дочесал в затылке, как это порой делают взрослые, когда они чем-то озабочены.

— Как же это могло случиться!

— Успокойся, — проворчал мирно солдат. — Есть люди, которые затевали большие авантюры — и гораздо худшие. К тому же благодаря этому разрушенному мосту ты не так далеко успел уйти. Ты сейчас находишься на дальних подступах к столице. Только скажи мне, неужели по пути ты не встретил никого, кто бы мог помочь тебе?

— Сначала я встречал много людей: вермахтовцев, фольксштурмовцев, эсэсовцев. Но у них не было времени заниматься мной: они должны были идти вперед. Однажды недалеко от путей я наткнулся на артиллерийскую позицию. Там все было вверх дном. Какой-то офицер сказал мне, чтобы я поживей убирался оттуда.

— А потом?

— А потом я уже больше никого не встречал.

— Ни одного человека?

Мальчик покачал головой.

— Только однажды я проходил мимо сгоревшей будки путевого обходчика.

Солдат потер сильной рукой крепкий подбородок. Потом весело обернулся к мальчику:

— Ну, а теперь ты здесь, — и раскрыл рюкзак.

— Да здесь у тебя чего только нет! — воскликнул радостно мальчик.

— Все что угодно изголодавшемуся человеку: хлеб, масло, сыр, колбаса. У меня даже шоколад есть.

— Слушай, да это просто волшебный мешок! Настоящий шоколад?

— Это шоколад, который выдают летчикам. Я его забрал из сбитого американского самолета. — Он вытащил буханку хлеба и длинным широким лезвием ножа стал нарезать толстые ломти. Потом открыл жестяную банку с колбасой. — Ну вот, этого нам вполне хватит, теперь закрой банку.

Тем временем в шалаше стало сумрачно, только через входное отверстие еще проникал скупой свет. Снаружи виднелось несколько деревьев, далеко за ними непроницаемой стеной стоял сосновый бор.

Мальчик наконец поел и теперь пил из миски маленькими глотками сгущенное молоко.

— У тебя здесь хорошо, — сказал он, оглядываясь, — а этот шалаш стоял здесь и раньше?

Солдат покачал головой.

— Я построил его сам, — объяснил он, — сначала притащил тебя, потом построил шалаш.

— Как это у тебя получилось…

— Это не так трудно, особенно для специалиста: я ведь плотник. До сих пор я строил только бункеры и оборудовал огневые позиции. Это мое первое настоящее жилище. Тебе нравится?

— Да.

— А как тебя зовут?

— Джонни, — ответил мальчик.

— Как только в наше время разрешают носить такое имя.

— А что?

— Звучит по-английски, почти как Томми.

— На самом деле я Иоганнес, — разъяснил мальчик. — Иоганнес Бахман. Но мама всегда звала меня Джонни. Меня все называли Джонни: и бабушка, и дедушка, которые уже умерли, и дядя Альфонс, и тетя Клерхен.

— Ладно, последую их примеру, идет? — сказал солдат.

— Идет, — согласился мальчик.

— Сколько тебе лет?

— Скоро тринадцать.

Солдат оценивающе посмотрел на него:

— Глядя на тебя, этого не скажешь.

— Все так говорят, даже мои друзья по школе.

— Дразнят?

«Иногда они доходят даже до грубости», — подумал Джонни.

— Не обращай на них внимания, — утешил его солдат. — Двенадцать лет — прекрасный возраст. Радуйся, что тебе еще не шестнадцать. Кстати, можешь звать меня просто Густавом.

— А сколько тебе лет?

— Мой возраст стал ныне редкостью. Мне исполнился двадцать один. Хочешь еще молока?

Мальчик покачал головой.

— Я наелся, спасибо.

— Как себя чувствуешь?

— Отлично. Если бы еще только мама знала, где сейчас я.

— Зачем она вообще отпустила тебя из дома?

Мальчик молча смотрел на стенку шалаша, черную на фоне темного неба.

— Из-за воздушных налетов, — ответил он наконец. — Воздушные тревоги были почти каждую ночь, а иногда даже днем. Мама сказала, что, если папа вернется, он обязательно должен застать в живых хотя бы одного из нас. Бабушка с дедушкой погибли от бомбежки, дядя Альфонс и тетя Клерхен тоже. Поэтому она меня и отправила в лагерь. Она сказала, что там не бомбят…

Густав, с кряхтением стягивавший сапоги, заметил:

— Сейчас такого места нигде не найти.

— А здесь, — возразил Джонни, — где стоит наш шалаш?

— Спроси лучше, надолго ли.

Потом они лежали рядом на подстилке из мха и травы, покрытой брезентом. Мальчик, положив руки под голову, смотрел вверх. Кое-где в щелях между ветвями проглядывали звезды.

«Только одни звезды нас и видят, — думал он, — а больше никто не знает, где мы…»

Вдруг солдат выпрямился. Под его постелью затрещали ветки.

— Чуть было не забыл, — услышал мальчик голос Густава.

— Что еще?

— Протяни руку!

Джонни вытянул руку. На ладонь ему лег небольшой предмет. На ощупь он был похож на кубик из детского конструктора.

— Шоколад, — сказал солдат, — чтобы ты хоть знал, какой он на вкус.

— Спасибо.

— Не за что.

— Густав, что будет с нами завтра?

— Поживем-увидим.

— Мы останемся здесь еще?

— Зачем?

— Я просто спрашиваю.

— Спи же ты наконец, — буркнул солдат, — утро вечера мудренее.

Джонни потянулся. От сладкой истомы ломило все тело. Он глубже забрался под одеяло, выставив наружу только рот и копчик носа. «Здесь почти как дома», — подумал он. На языке у него медленно таял кусочек шоколада. Он давно уже не чувствовал себя так спокойно и в полной безопасности.

Он уже засыпал, когда ему послышался приближающийся к их убежищу шум и грохот, похожий на тот, который он слышал накануне,

3

Странная гроза.

«Придут ли сюда русские?»

Джонни озабочен.

Снова в путь.

Где-то вдали гремело и грохотало порой сильнее, порой слабее, но гораздо громче, чем вчера. Джонни проснулся и протер глаза. Увидел над собой знакомую камышовую крышу, сквозь которую кое-где проглядывало небо. Потом он заметил, что место возле него было пусто. Там лежал только смятый брезент. Мальчик поспешно отбросил шерстяное одеяло и поднялся.

— Густав! — негромко позвал он.

Ответа не последовало. Только был слышен рокот вдалеке.

Сначала мальчик испугался. Но, увидев недалеко от лагеря знакомый туго набитый рюкзак, несколько успокоился. Он опустился на колени и высунул голову из шалаша.

Было свежо. Терпкий, бодрящий воздух захватывал дух. Над болотами плавали тонкие полосы тумана. Вокруг росли кусты высотой в человеческий рост, еще голые, без листьев, обсыпанные росой.

Мальчик осмотрелся и крикнул еще раз, но уже громче:

— Густав!

— Не кричи так, — где-то совсем близко отозвался солдат. Это прозвучало почти грубо. — Так ты переполошишь всю округу!

Кусты в нескольких шагах от шалаша раздвинулись, и оттуда показался Густав. Его крепкое тело было до пояса обнажено, на шее повязан полотняный носовой платок. В руках он нес наполненный водой котелок.

— Вот хорошо, — облегченно вздохнул Джонни.

— Что хорошо? Ты думал, что я ушел, провозившись с тобой целых два дня?

Мальчик смущенно замолк.

Густав указал на вербу с голыми поникшими ветвями, видневшуюся за полосой разросшихся кустарников.

— Там за ними река. Беги быстро умойся! — приказал он, бросая мальчику носовой платок и мыльницу, которую он вытащил из кармана брюк.

— Зубной щетки у меня, к сожалению, нет. Да я и не люблю с ней возиться.

Над рекой туман был намного гуще. Он лежал на воде тяжелым серым покрывалом. Мальчик босиком сбежал вниз. Мокрая болотная трава хлестала голые ноги. Недалеко от него, словно скелет какого-то допотопного зверя, склонился над рекой разрушенный мост. Шум и грохот, доносившиеся уже два дня, затихли.

Когда Джонни, насвистывая потихоньку песенку, возвратился назад, он не сразу нашел шалаш. Утреннее купание в холодной воде освежило его, настроение сразу же улучшилось.

Тем временем Густав уже оделся по всей форме, даже на голове у него была пилотка. Перед шалашом горел небольшой костер. На перекладине, приспособленной над костром на двух рогатинах, булькала в котелке густая коричневая жидкость, которую Густав время от времени помешивал ложкой.

Мальчик потянул носом.

— Что ты там варишь? — спросил он с любопытством.

Густав, не отрываясь от своего занятия, ответил:

— Усиленное питание, мешанина из сгущенного молока, воды и шоколада; вдруг из этого получится нечто подобное какао.

— Отлично! — закричал мальчик.

Солдат внимательно оглядел Джонни.

— Пойди-ка лучше причешись. У тебя совсем одичавший вид.

Потом они завтракали. Доели начатую вчера банку колбасы и по очереди пили из котелка горячий напиток, действительно походивший на какао.

— Опять была эта смешная гроза, — сказал Джонни, кивнув в сторону деревьев, из-за которых доносился гул.

— Ты имеешь в виду шум, который оттуда слышно? — сдержанно спросил Густав.

Мальчик, осторожно отхлебнув горячее питье из котелка, кивнул.

— Гремело еще позавчера, — сказал он, — хотя солнце тогда светило, да и вчера я слышал гром, когда засыпал. А теперь опять, уже довольно громко. Вот только дождь никак не пойдет.

Молча, не торопясь, но и не мешкая, солдат принялся укладывать в рюкзак остатки недоеденного завтрака. Он велел мальчику допить какао. И пробурчал, опустив голову:

— То, что ты слышишь, никакая не гроза. Это грохот пушек. Вероятно, там уже третий день беспрестанно идут бои.

— Так, значит, там идет бой! — крикнул мальчик.

— И, как мне кажется, чертовски большой.

— С русскими?

Густав сначала выпрямился, а затем пояснил:

— Я слышал, они уже давно переправились через Одер.

— Гм… — произнес мальчик, не знавший, что на это ответить. «Переправились через Одер? Через эту широкую реку с такими болотистыми берегами?» Он сразу же вспомнил о позициях и танковых заграждениях, которые видел у самой реки и в километре от нее: окопы и бункеры с рядами колючей проволоки, а перед ними — минные поля. «И все это русские преодолели? Если это так…» — подумал он, а вслух с возмущением сказал: — Я не верю этому! Ты лжешь. Русские никогда не перейдут через Одер. На укреплениях у Одера большевики найдут свой конец!

Густав задумчиво уставился на мальчика.

— То, что ты сейчас сказал, ты, очевидно, не сам придумал, а от кого-то слышал?

Джонни опустил глаза. Ему вспомнились многочисленные собрания и линейки, на которые их, мальчишек, так часто гоняли. Речи и обращения, торжественные обещания. Произносились выразительные, огненные, многообещающие слова. Его товарищи слушали их с восторгом, сдерживая дыхание. Иногда даже на Джонни они производили впечатление.

Он не был таким сильным и ловким, как другие, и поэтому никто из товарищей не принимал его всерьез. Во время десятикилометрового пешего перехода с полной выкладкой он безнадежно отстал от всех остальных. А когда они присутствовали на учебных стрельбах из панцерфаустов, то вздрагивал при каждом выстреле. И до сих пор его мучило неприятное воспоминание о проверке личных шкафчиков. Как издевались над ним товарищи, когда в его шкафчике нашли сказки Андерсена и братьев Гримм!

— А что с нами будет, если русские перейдут через Одер? — спросил он жалобно.

Солдат залез в шалаш, скатал брезент, перебросил его через плечо и только тогда заметил:

— Посмотри лучше, не забыли ли мы чего. Собери все в рюкзак, и побыстрее. Через две минуты я вернусь.

— Они придут сюда?

— Да уж, наверное, они не будут топтаться на одном месте.

У Джонни комок встал в горле. «Что будет с нами, если сюда придут русские?»

Через некоторое время солдат действительно вернулся. Под мышкой он нес большой, похожий на подушку, сверток. Это был туго набитый чем-то брезент. Из концов свертка торчали сухие камышины.

— Зачем это тебе? Ты что, еще хочешь лечь поспать? — пошутил Джонни.

— А ты разве уже не хочешь в Берлин? — парировал его вопрос Густав.

Мальчик кивнул.

— А кто хочет попасть в Берлин, тому надо переправиться через реку. С помощью этого можешь попробовать и ты.

Туман начал подниматься, и река теперь была хорошо видна. Оранжевый свет проникал сквозь деревья, и на ветвях кустарников засияли всеми цветами радуги капли росы.

«Как жаль, что мы так быстро должны расстаться», — подумал не без страха Джонни.

— Что это у тебя такая печальная рожица? Не хочешь идти домой?

А что еще ему остается? Так или иначе он должен идти дальше. Дома его ждет мама, она и так уже давно о нем беспокоится. Джонни невольно подумал о том, сколько ему еще предстоит пройти. Километров сорок, никак не меньше. Сорок километров по незнакомой местности. С перевязанной коленкой! Поезда теперь, конечно, не ходят. Без еды, без денег, без продовольственных карточек, даже без ботинок. Безо всякой помощи, полностью предоставленный самому себе. Да, положение тяжелое. Мальчик вдруг страшно испугался от одной только мысли, что он останется один, и тихо сказал: — Это потому, что мы должны расстаться…

— С чего ты взял? — удивился солдат.

— А разве ты идешь не вперед, не навстречу русским?

Густав бросил на землю пузатый, похожий на подушку сверток, закинул себе на спину рюкзак. Подхватив за один конец брезент, он приказал мальчику взяться за другой.

Сердце Джонни дрогнуло от радости.

— Ты пойдешь вместе со мной на другой берег?

— Да, и даже чуть дальше, — добродушно проворчал солдат. — Вернее говоря, ты со мной, — возразил Густав. — Надеюсь, ты ничего не имеешь, против?

— Конечно же нет! — горячо отозвался мальчик, с готовностью подхватывая конец брезентового свертка.

Они тронулись в путь, и зеленый островок с шалашом скоро остался позади них.

4

Короткие размышления.

Удивительное средство для переправы.

«Напрямик короче всего!»

Привал в лесу.

«Мы идем вместе! — ликовал мальчик. — Густав остался со мной, а я с Густавом, ура! Он большой, сильный и практичный, и у него есть чудесный рюкзак. Я буду с ним еще целый день, а может, и больше, а может… — он задумался. — А может, до самого Берлина? Это было бы слишком большим счастьем. Он должен будет вернуться назад и воевать против русских, ведь он солдат. Густа» наверняка храбрый солдат. Он покажет русским! Жаль, что я еще маленький, а то бы я был ему верным другом. Сто, тысячу русских, — да что там! — половину русской армии обратили бы мы в бегство, стреляя из пулемета или из чудо-оружия, о котором сейчас столько говорят. А потом, может быть, получили бы по ордену. И о нас написали бы в военных сводках. Вот бы удивились все, когда узнали, что Густав и Иоганнес Бахман героически защищали Германию от большевиков и за это получили из рук фюрера Рыцарский крест. — Джонни вдруг остановился. — От фюрера? Маме бы это не понравилось. Она не слишком хорошо отзывается об Адольфе Гитлере. Она называет его свиньей, иногда даже коричневой свиньей».

«Свинья, страдающая манией величия», «Русские обратят ее в бегство», «Во всех несчастьях виноват он и его приспешники».

Джонни нередко слышал такие мамины рассуждения, когда они были одни в квартире. И чувствовал себя при этом очень неспокойно, так как знал, что порой и стены имеют уши.

— Эй, не мечтай, — раздался над ухом мальчика голос Густава.

Тем временем они подошли к берегу.

— Теперь все надо делать быстро. Апрель еще не самое лучшее время для купания, и, чем проворнее мы будем, тем меньше замерзнем.

Они быстро разделись, вещи связали в узелок. Бросили на воду набитый камышом брезент. Густав велел мальчику лечь на брезент животом, а узелок с вещами положить себе на шею, чтобы тот не промок. Джонни сделал все, как ему сказали. Брезент был мягкий, как матрас, и только чуть промок снизу.

Сильными толчками рук Густав уверенно толкал это оригинальное средство переправы через реку. Буквально минуты за две они добрались до противоположного берега.

— Разотрись как следует, — посоветовал солдат мальчику, когда они взобрались на крутой склон, — три как можно сильнее, пока кожа не покраснеет, как у вареного рака!

Сам он вернулся на другой берег и перевез подобным же образом рюкзак и свои вещи.

Затем они отправились вверх по течению. Железнодорожная насыпь с разрушенным мостом оставалась позади, становясь все меньше и меньше, пока совсем не исчезла в туманной дымке. Земля под ногами была влажной и немного пружинила. Иногда им приходилось осторожно обходить болотистое место или трясину. Джонни держался как можно ближе к своему взрослому другу, шедшему впереди с длинным шестом в руках, которым он нащупывал дорогу. Мальчику было немного не по себе. Он то и дело вздрагивал, когда из болотных луж поднимались и лопались зловонные пузыри. Ему казалось, что за ними все время следят злые пучеглазые болотные духи и зеленые, печально вздыхающие русалки, живущие в непроходимых топях. Джонни боялся навсегда исчезнуть в вязкой грязной трясине.

Когда утреннее солнце на ладонь поднялось над горизонтом и в его лучах растаяли последние облачка тумана, они наконец свернули от реки в сторону. По небольшой низине они дошли до соснового бора, непреодолимой стеной поднявшегося метрах в двухстах от них.

Молодые деревца были прямыми и стройными, их ветви и сучья переплелись между собой.

Солдат и мальчик прошли немного вдоль опушки, пока не натолкнулись на заросшую просеку, клином вдававшуюся в лесок.

Густав вытащил из кармана гимнастерки карту, потом военный компас, с помощью которого быстро сориентировался на местности.

— Нам не остается ничего другого, — проговорил он, сдвигая пилотку на лоб и почесывая рукой затылок, — кроме как попытаться пробраться вот здесь.

«Через этот запутанный лес? — хотел было спросить Джонни. — Так он еще более непроходимый, чем колючая изгородь вокруг замка спящей красавицы…»

Солдат, словно угадав мысли мальчика, пояснил:

— Здесь короче всего.

«Здесь пробьется только тот, кому это действительно очень нужно. Кто знает, — мысленно утешал себя Джонни, — может, Густав выполняет какое-нибудь особо важное задание?»

Широкими сильными плечами Густав помогал себе прокладывать путь. Ему то и дело приходилось пускать в ход толстую палку. Но ветви и сучья мстительно хлестали по рукам и ногам. Сосновые иглы и мелкие кусочки коры падали за воротник, прилипали к потной шее, вызывая нестерпимый зуд. Джонни с облегчением вздохнул, когда они наконец наткнулись на узкую тропинку, идти по которой было легче.

Солнце поднялось уже над верхушками деревьев, когда они вышли на поляну — крохотную такую, не больше цирковой арены. Остановившись на прогретом солнцем пятачке, Густав сбросил с плеч рюкзак, а мальчик тут же устало опустился на росшую островками траву.

— Что, тяжеленько было, а? — спросил солдат.

Джонни подвернул брюки и посмотрел на свои израненные ноги. Они горели так, словно он добрый час простоял в муравейнике.

— Если бы у меня были ботинки, — пробормотал он.

Густав задумчиво потер подбородок.

— Сперва немного отдохни, — сказал он наконец.

Джонни сосал шоколад, который солдат достал ему из своей сумки, и мечтательно глядел в голубое небо. Накануне вечером шоколад показался ему гораздо вкуснее. Вдруг вдали снова раздался шум. Наверное, он и не прекращался, просто мальчик не обращал на него внимания. Шум доносился приглушенно, то с одной стороны, то с другой.

Густав, казалось, и не собирался продолжать путь.

Джонни силился взглянуть на него, но веки помимо его воли становились все тяжелее и тяжелее.

Вдруг раздался многоголосый гул, становившийся все мощнее и громче. Мальчик разглядел в безоблачном небе несколько крошечных точек. Медленно, но верно они удалялись в западном направлении.

— Наверное, бомбардировщики? — поинтересовался Джонни.

— Да, — подал голос Густав, — поэтому они и летят так высоко.

— Немецкие?

— Отсюда не разберешь. Я уже давно не видел немецких бомбардировщиков.

— Тогда, выходит, русские?

— Так как я почти три года прослужил в зенитных войсках и имею кое-какой опыт, можно предположить, что да.

— Куда же они летят?

— К своей цели.

— В Берлин?

Прошло несколько секунд, прежде чем Густав пробормотал в ответ:

— Тем, что наши города превратились в развалины, мы в большей степени обязаны американцам и Томми.

Темные точки в небе, попав в солнечные лучи, ярко засияли, а потом исчезли за верхушками деревьев. Джонни подумал, что Густав прав. Каждый раз, когда объявляли воздушную тревогу, прилетали либо англичане, либо американцы, одни — ночью, другие — днем. Русских самолетов он не видел ни разу. Говорили, что у русских нет таких самолетов, а если бы были, то они бы тоже бросали на берлинцев бомбы.

— Откуда они взялись?! Нам надо быстрее идти дальше, — вздохнул Джонни.

Густав молчал так долго, что мальчик поднялся и с любопытством поглядел в его сторону.

Он увидел перед собой согнутую спину. Руки солдата усердно работали, словно водили иголкой с ниткой.

— У тебя что-то порвалось?

Солдат покачал головой.

— Что же ты тогда шьешь?

— Погоди.

И тут мальчик увидел брезент. Он был разрезан на куски и разложен на земле. Рядом был воткнут в землю тяжелый солдатский нож.

Джонни подошел ближе и заглянул через плечо солдата. Тот как раз кончал сшивать два куска брезента; один из них по форме был похож на стельку.

— Я знаю, что это будет! — закричал мальчик. — Это будет ботинок.

— Хотелось бы, — ответил Густав, отматывая с катушки длинную нитку.

— Да ты все умеешь, — удивился мальчик, — и шалаш строить, и плот, а теперь еще и ботинки шьешь.

— Кто часто и подолгу живет вдали от дома и родной матери, тот со временем может многому научиться.

Джонни прижался головой к широкой и теплой спине солдата. Тот дышал глубоко и спокойно, и плечи его равномерно поднимались и опускались.

— Как вдруг стало тихо.

Отдых и забота Густава доставляли ему большое удовольствие.

— Да, — услышал Джонни его шепот, — тихо, как на кладбище.

— Или так, будто война кончилась…

— Хорошо бы.

— Как будет хорошо, когда настанет мир.

Солдат помедлил с ответом.

— Не могу тебе наверняка сказать, — заговорил он наконец, — потому что я немного старше тебя. Может быть, дело в том, что вам все время забивали голову вождями и завоевателями — и в школе, и в гитлерюгенде, и во время трудовой повинности. Да и в газетах, и по радио то же самое…

— Но ведь когда-то же должен наступить мир, — не отступался от своего мальчик.

Наступившая тишина и покой вокруг, теплое весеннее солнце, присутствие взрослого доброго друга располагали его к разговору на эту тему.

На этот раз плечи солдата поднялись резко, и Джонни понял, что тот пожал ими.

— Я действительно не могу тебе всего этого объяснить. Могу только сказать, чего бы я хотел для себя лично, когда кончится эта война: я хотел бы спокойно жить и работать. Да, по-настоящему работать, а не только разрушать. Иногда я мечтаю о доме, который построю сам, о настоящем собственном доме, из окон которого выглядывают люди, а во дворе играют дети. И моя мать выходит из дверей…

— Моя мать говорит, что пока эти коричневые свиньи или свинушки будут здесь… — мальчик вдруг запнулся. Горячая волна страха захлестнула его. Когда мать с горечью, а иногда даже со злорадством высказывалась о фюрере Адольфе Гитлере, Джонни ужасно боялся, что их могут услышать, он даже старался не упоминать при посторонних об этих разговорах.

Густав обернулся так, что голова мальчика соскользнула с его спины, и спросил:

— Что за свинушки?

Опомнившись, Джонни встал.

— Разве я что-то сказал?

— Да, ты говорил о каких-то свиньях.

Мальчик почувствовал, как зарделись его щеки.

— Так, вырвалось случайно, — сказал он и опустил взгляд. — Просто вырвалось. Может быть, потому что я был болен, может быть, это из-за лихорадки.

Густав снова вернулся к своему занятию.

— Свинушки — это грибы, — робко пробормотал он, — невысокие такие, толстые, с коричневой шляпкой. Если они заведутся в балках строения… А собственно, чем занимается твоя мать? Она работает? Расскажи-ка мне о ней!

— В Шёневайде, — обрадованно подхватил Джонни, довольный, что его друг сам сменил тему разговора, — только не в Нижнем Шёневайде — там жили бабушка с дедушкой, а в Верхнем Шёневайде, где много фабрик. Она работает на фабрике, где делают телефонные кабели для вермахта.

Мальчик наблюдал за руками солдата, аккуратно делавшими стежок за стежком. Нечто похожее на ботинок было уже почти готово.

— Она работает по двенадцать часов, когда днем, когда ночью. Иногда бывает, что она совсем не приходит ночевать домой. Мы живем далеко от фабрики, на Кюстринерштрассе; это между Силезским вокзалом и Франкфуртераллее. Когда объявляли воздушную тревогу или когда были разворочены рельсы после бомбежки, ей просто не оставалось ничего другого, как остаться на фабрике до следующей смены.

— А ты был дома совсем один?

— Да.

— И отца тоже не было дома?

Джонни кивнул.

— Он в солдатах, да?

— Сначала он работал на железной дороге, а потом его забрали в солдаты. Мы уже давно не получаем от него писем.

— Пропал, наверное, без вести?

— В России.

— Ну и командование у нас, — вздохнул Густав, — пропал без вести — не живой, не мертвый.

— Мой отец обязательно вернется! — заявил Джонни. Он не мог себе представить, что больше никогда не увидит отца. Отец всегда был веселым, готовым на всякие развлечения. С ним просто не могло ничего плохого случиться…

В этот момент послышался гул моторов с большой высоты. Грохот был такой, что затряслись ветви деревьев, и казалось, что земля сама качается под ногами. Шум то нарастал, то спадал.

— Ты видел их? — спросил мальчик.

— Нет, — ответил Густав, — они идут в стороне от нас. Я узнал звук моторов, это штурмовая авиация, и тоже не немецкая.

Несколько минут оба прислушивались. Вдруг недалеко раздались взрывы, словно земля разлетелась на куски.

— Разгрузили свои чемоданы, — сказал солдат.

— Что же они бомбят?

— Понятия не имею. — Солдат начал шить быстрее и, как показалось мальчику, не так старательно. — Честно говоря, меня все это несколько настораживает. Позади нас уже не слышно никакой стрельбы, а впереди идут бомбежки. Черт меня возьми, если я знаю, где теперь проходит линия фронта.

5

Разбитая колонна.

Странное поведение Густава.

Страшное открытие.

Брошенная усадьба с растрепанной курицей.

Сшитую Густавом обувь для Джонни едва ли можно было назвать симпатичной. Она была бесформенной, пожалуй даже неуклюжей. Но зато как раз по ноге. Грубая ткань свободно облегала ступни. Джонни сделал несколько шагов и понял, что Густав вшил по крайней мере три подошвы. Мысль, что его ноги хотя бы кое-как защищены, придала мальчику уверенности. Теперь его беспокоила только боль в разбитом колене.

— Ну, а теперь в путь! — скомандовал Густав, с помощью карты и компаса наметивший их дальнейший маршрут.

Джонни с радостью отметил, что идти ему теперь гораздо легче. По мере их продвижения лес постепенно становился все реже и реже, а затем они вышли на холмистую равнину. Невысокие плоские песчаные холмы на ней поросли островками растрепанного вереска. Поодиночке стояли низкие березки. Некоторые деревца были уже окутаны зеленой дымкой весны.

Густав тяжело шагал вперед.

Джонни хотел приладиться к его шагу. Ботинки отлично себя оправдали: колючки больше не царапали ноги, нагретый солнцем песок не обжигал их. Это были самые удобные ботинки, какие он когда-либо носил. Он не отдал бы их ни за какие сокровища. Идти сейчас мешала только режущая боль в колене.

Когда они намеревались обогнуть небольшую березовую рощицу, солдат вдруг протянул руку и жестом остановил мальчика.

— Что случилось? — спросил Джонни.

Солдат слегка пригнулся, раздвинул ветки и сказал:

— Смотри туда!

Перед ними раскинулась не очень широкая, по довольно длинная низина, поросшая по краям высокими деревьями. В низине они увидели несколько грузовиков и бронированных машин. Некоторые из них были перевернуты кверху колесами.

Джонни увидел помятые, пробитые насквозь и искромсанные кабины и кузова. Некоторые машины еще горели. От них загорелись и росшие поблизости деревья.

— Наверное, это была исходная позиция, — проговорил Густав и закусил губу. — Все разнесено, даже три штурмовых орудия и те разбиты.

— Это те самолеты?

— Эти ребята уже отвоевались, — солдат кивнул на разбитые машины.

— Может быть, там кто-нибудь еще остался?

— Несколько человек, наверное.

— Где же они?

Густав молчал. Пожар тем временем распространялся все шире. Он шуршал и потрескивал, выстреливая временами оранжевыми огоньками. Над лесом клубились облака черного дыма.

— Мы должны здесь пройти, — сказал солдат после небольшого раздумья. — Но сделать это надо быстро, пожалуй, лучше даже бегом.

Джонни поднял на него удивленные глаза. «Почему бегом, к чему такая спешка? Ведь здесь еще нет русских?» Он вспомнил о своей забинтованной ноге, которая с трудом сгибалась. Ему вдруг представилось на миг, что ногу ему ампутируют.

Пригнувшись, они побежали вперед. Достигнув последней группки берез, тяжело дыша, опустились на корточки. Через низину вела песчаная дорога. На ней явственно проступали следы от колес и гусениц.

Густав долго и пристально разглядывал противоположный холм. Расположенный на его склоне лесок казался отсюда пушистым покрывалом. Воздух над ним дрожал в теплых солнечных лучах. Солдат подал знак, и они снова побежали.

После первых же шагов мальчик едва не закричал от боли. Ощущение было такое, словно колено обварили кипятком. Когда они, задыхаясь, добежали до поросшего деревьями склона, неожиданно раздался сильный взрыв.

Иголки молодых сосен кололи Джонни лицо. Он надеялся, что теперь они опять пойдут не торопясь, но напрасно. Густав заторопился еще больше. Спина солдата перед глазами Джонни все уменьшалась; расстояние между ними все росло.

— Густав! — жалобно позвал Джонни.

Но тот продолжал бежать.

— Подожди же! — Глаза мальчика наполнились слезами.

На этот раз солдат услышал крик. Он остановился, потом вернулся назад.

— Ты чего хнычешь? Что случилось?

— Ничего…

— Так в чем же тогда дело, ты опять устал? — В его голосе слышалось и нетерпение, и недовольство. — Не мог ты еще устать, мы ведь совсем недавно хорошо передохнули!

Мальчик вытер слезы. Но они набегали снова и снова. Солдат вздохнул с видом человека, готового впасть в отчаяние.

— Ну что же, видно, ничего с тобой не поделаешь, — сказал он уже значительно спокойнее. — Сейчас как раз будет заброшенная усадьба. Когда ее пройдем, сделаем привал в лесу.

Джонни обрадовался и даже забыл о своем колене.

— Усадьба? — переспросил он. — Тогда почему женам не сделать привал на тихом крестьянском дворе с конюшнями и старым домом? — Его прельщала мысль об отдыхе под тенистым деревом с развесистой кроной. — Почему мы должны пройти усадьбу?

— Не знаю, — Густав нерешительно пожал в ответ плечами.

— Я бы хотел туда, — заупрямился мальчик.

Он хотел не только тихого тенистого местечка. Он хотел еще прохладную комнату с диваном. Может быть, хозяйка даст что-нибудь попить. Полную кружку свежего жирного молока.

— Не выйдет, — угрюмо заявил Густав.

— Но почему?

— Видишь ли, Джонни… — начал было солдат, но тут же его слова перешли в какое-то неразборчивое бормотание.

— Ну пожалуйста, Густав!

— Ну ладно, — наконец сдался солдат и указал мальчику на дорогу. — Только я пойду позади тебя, — объяснил он, делая серьезное лицо. — А если ты заметишь что-нибудь подозрительное, то дай мне знак.

Джонни обещал так и сделать. И они снова пустились в путь, теперь уже гораздо медленнее, чем прежде.

Не прошло и четверти часа, как они добрались до усадьбы. Она стояла у подножия отлогого холма. К ней вела песчаная дорога, терявшаяся дальше за постройками в гуще леса. Мальчик пробрался сквозь низкие деревья и увидел перед строениями большой яблоневый сад. Сад был запущен, ветви деревьев переплелись. Слева раскинулся обтянутый колючей проволокой луг, на котором беспорядочно были разбросаны какие-то черно-белые круглые предметы. Джонни никак не мог разобрать, что это такое. Был ясно виден крестьянский двор. Вдруг Джонни испуганно вздрогнул.

— Что там? — прошептал Густав, державшийся немного сзади.

— Это больше уже не усадьба, а одни развалины.

— Как так?

— Все сгорело.

— А людей не видно?

— Никого, — отозвался Джонни, — даже страшно.

Медленно и осторожно они двинулись вперед. Ограда сада была сплетена из заржавевшей колючей проволоки. Они перебрались через нее.

Пестрые пятна на лугу не давали Джонни покоя. Когда они уже пробирались через яблони, он огляделся еще раз.

— Густав! — вдруг в ужасе закричал мальчик, изо всех сил махая руками. — Густав, скорее сюда!

Отбросив всякую осторожность, солдат заторопился на зов мальчика.

— Посмотри-ка туда, Густав!

— Что там такое? — спросил солдат.

— Коровы, — прошептал Джонни прерывающимся от волнения голосом. — Коровы, пять штук…

— Их пристрелили, — сухо проговорил Густав.

— Но почему? — Мальчик не мог себе представить, кому и зачем это могло понадобиться. «Коровы, молоко, — думал он, — полные миски молока…» — Зачем убили коров? — еще раз спросил он.

— Да уж нашли зачем, — ответил Густав, презрительно фыркнув.

Ему пришлось подтолкнуть мальчика, который не мог оторваться от ужасной картины. Одно из животных с неестественно откинутой шеей лежало прямо возле забора. Темные глаза коровы уже потеряли свой живой блеск, за длинным черным бархатным ухом запеклась кровь.

— Ну иди же ты, — торопил мальчика солдат, — в жизни бывает кое-что и похуже. Все равно здесь уже ничем не поможешь.

Между сараем и разрушенной конюшней был узкий проход во двор, почти полностью заваленный развалившимися стенами, обуглившимися балками и осколками кирпича. Посреди двора Джонни увидел колодец. А возле него курицу, растрепанную курицу, которая, не обращая ни малейшего внимания на людей, возбужденно копошилась в пыли.

— Сядь на крыльцо, — приказал Густав и указал мальчику на обломок стены из красных кирпичей, бывших когда-то домом, где жили люди. — А я нока поищу воду.

Джонни все еще не мог забыть тусклый глаз коровы я кровавое пятно у нее за ухом. Его мутило. Словно сквозь туманную пелену он видел солдата, шедшего к колодцу. Встревоженная курица захлопала опаленными крыльями и неуклюже заторопилась к сараю.

— Негодяи, подлецы проклятые, — вдруг вырвалось у Густава.

— Что такое? — тихо спросил Джонни.

— Мы не сможем взять здесь воды.

— Почему?

С сердитым выражением лица солдат молча пробирался через развалины.

Мальчик прислонился к обгоревшему косяку. Ему на хватало воздуха, словно что-то сдавило горло, и поэтому приходилось то и дело сглатывать слюну.

— Что с тобой, малыш? — озабоченно спросил солдат. — Ты устал?

Джонни молчал и старался дышать как можно глубже.

— У меня еще осталось немного молока, — сказал солдат, опуская рюкзак на землю. — Я знаю, тебе пришлось трудновато. У меня есть молоко, целая кружка молока и сухарь. Это быстро поставит тебя на ноги…

Мальчик закрыл глаза и показал на свое колено.

— Болит?

Джонни слабо кивнул.

— Давно?

— Да.

— Развяжи! — приказал Густав.

Он закатал рукава своей гимнастерки и решительно опустился перед мальчиком на колени.

6

Неожиданное знакомство с Грилле из гитлерюгенда.

«Настоящая французская водка!»

Джонни вступает в бой.

Тайна Густава раскрыта.

Повязка на ноге вся пропиталась грязью и слиплась. Она плотно прилипла к ране. Солдат снимал ее круг за кругом при помощи своего ножа. Потом озабоченно посмотрел на разбинтованное колено.

В этот момент растрепанная курица поспешно вылетела из сарая, пронзительно кудахтая. Ее вспугнул громкий стук и грохот разбитых кирпичей.

— Эй, приятели! — позвал чей-то звонкий голос из-за дочерна обгорелых стен.

Джонни был слишком слаб даже для того, чтобы испугаться. Он устало взглянул на пустой, развалившийся дверной проем. Но там никого не было видно.

— Покажись сперва ты, дружище! — крикнул Густав. Он старался говорить решительно и бодро, но голос его звучал хрипло.

Из дверей неуклюже вышел подросток. На нем была темно-синяя, перепачканная зимняя форма гитлерюгенда. Рукава слишком свободной гимнастерки он закатал, что придавало ему ухарский вид. На левом плече у него висел на ремне немецкий автомат, ствол которого угрожающе был направлен в сторону крыльца. Бледное лицо под лыжной шапочкой со сломанным козырьком, несмотря на строгость выражения, выглядело совсем по-детски.

— Что, любуетесь моим видом? — подчеркнуто небрежно спросил паренек, вразвалку подходя ближе.

— Видали и не таких, — ответил Густав.

Паренек ухмыльнулся, словно это была очень остроумная шутка. Его маленькие серые глаза оглядели все кругом и изучающе остановились на солдате.

— Я знаю, юный Зигфрид выглядел, конечно, куда более впечатляюще. Но и твоя физиономия не напоминает киноактера.

Голос Густава обрел привычную звучность, когда он сухо заметил в ответ:

— Пока я не собираюсь сниматься ни в каком фильме.

Паренек засмеялся.

— А ты, я вижу, за словом в карман не лезешь, — заметил он, подходя к крыльцу. Он снял с плеча автомат и, покачивая, держал в руке. Потом выпрямился, подтянулся: — Ну что же, познакомимся!

— С визитными карточками или без?

— Я серьезно, — сказал паренек.

— Тогда начинай, — пробурчал Густав. — Право первенства — молодым.

— Ладно, — ухмыляясь согласился тот и отвесил нарочитый поклон. — Позвольте представиться: Грилле. Имя довольно обычное, но, во всяком случае, настоящее немецкое, Гарольд Грилле. — Затем большим пальцем он указал на свои погоны: — К тому же ротенфюрер, значит, не в особенно высоком звании, боевая группа «Мюнхеберг». Ну, а ты?

— Канонир Фельгенхау, — не вставая, ответил Густав. — Густав Фельгенхау. Первый зенитный дивизион. — Он угрюмо добавил номер полка и своей батареи.

— А что вы тут делаете? — спросил парень, поднимая автомат и стирая пыль с прорези прицела и мушки.

— Ты же видишь, ухаживаю за мальчиком!

Паренек подошел ближе. При этом он все время держался чуть в стороне, чтобы одновременно видеть и солдата, и Джонни.

— Ай-я-яй, — сказал он, качая головой, — рана выглядит не лучшим образом. Гноится?

— Это не столь важно, — деловито ответил Густав, — видишь, все зажило. А колено распухло потому, что было очень туго затянуто.

— Надо как следует его охладить.

— Попробуй украсть грош из кармана у голого человека! Для того чтобы охладить, нужна вода. Может быть, у тебя есть хоть немного? — Солдат кивнул на обернутую войлоков флягу с завинчивающейся крышкой, висевшую на боку у паренька.

— Тут есть колодец, — ответил тот, указывая стволом своего автомата на середину двора. — Воды там хватит на добрую половину армии.

— Там вода отравлена, — пробормотал Густав, — ты туда сам-то заглядывал?

— Когда же? Я ведь только что пришел.

— Там плавают мертвые овцы. Их всех прикончили. Эти паршивые мерзавцы, будь они прокляты!

— Ты кого имеешь в виду? — понизив голос, прошипел парень.

Густав промолчал.

— Во всем должен быть свой резон, — уже спокойно заметил парень. — Или ты хочешь, чтобы все это досталось русским Иванам?

Солдат ничего не ответил, подтянул к себе рюкзак и стал в нем что-то искать. Джонни, старавшийся не пропустить ни одного слова из этого разговора, внимательно смотрел на своего друга. Капли пота застыли у него на лбу, он выглядел очень обеспокоенным.

— А где сейчас эти русские? — как бы между прочим поинтересовался Густав.

— Черт их знает, — ответил Гарольд Грилле и сплюнул в пыль. — Сегодня утром мы задали им перцу у Фалькенхагена, бои шли три дня подряд. Ну и бои были, скажу я вам!

И в нескольких словах, небрежно бросаемых сквозь зубы, он рассказал, что шестнадцатого апреля, рано утром, когда еще было совсем темно, у Кюстрина, с плацдарма на Одере, началось давно ожидаемое большое наступление Красной Армии с получасовым непрерывным артиллерийским налетом.

— Ни одного квадратного метра земли не осталось нетронутым, — утверждал Грилле. — Неожиданно нас ослепила резкая вспышка света. Мы думаем: может, у Иванов новое чудо-оружие? Но это были просто прожектора. Даже не знаю сколько, но, должно быть, очень много. И при свете этих самых прожекторов они начали нас атаковать. Примерно так я представлял себе светопреставление. Но мы сдерживали их в течение трех дней, этих Иванов, особенно возле Зееловских высот. Я сам подбил один танк. Из панцерфауста. Подпустил поближе, а потом как бахнул!

— Так, значит, ты уже созрел для ордена? — не без ехидства заметил Густав.

До сих пор веселое лицо Грилле на секунду приняло глуповатое выражение.

— К сожалению, никто из начальства этого не видел или, точнее говоря, все, кто видел, давно уже… — он показал пальцем вверх, — вознеслись на небо. Слушай, чем они нас только не били, — продолжал он, — из всех артиллерийских калибров. А потом поперли танки. Первым вышел из строя наш командир, ему оторвало обе ноги. А потом пошли все один за другим.

— А сюда-то как тебя занесло? Зеелов ведь северо-восточнее отсюда…

Парень опустился на каменное крыльцо возле Джонни. Сдвинул на затылок свою лыжную шапочку, так что из-под нее выбились тонкие рыжие волосы. Автомат он положил себе на колени.

— Нас оттеснили на юго-запад. А когда мы, конечно согласно приказу, хотели оторваться от оставшихся, на нас пошла колонна русских танков с пехотой. Никто не предполагал, что они будут наступать нам на пятки. Мы были вынуждены рассыпаться на местности поодиночке. Каждый, кто только мог, бежал куда глаза глядят.

— Когда это случилось с колонной? — поинтересовался Густав.

— Уже порядочно, часа два назад.

— Странно, — Густав впервые поднял голову, — что здесь ничего не осталось.

— Это вроде мертвого пространства между двумя атакующими сторонами, — поучительно произнес Грилле.

Наконец Густав нашел то, что искал. Он вытащил из рюкзака длинную плоскую бутылку с яркой этикеткой и, подняв, посмотрел на солнце. В бутылке была коричневатая прозрачная жидкость.

— А что ты теперь намерен делать? — спросил между тем солдат.

— В приказе было ясно сказано: всем отступать до следующей зоны заграждений.

— А где это?

Грилле взглянул Густаву в глаза.

— Вот так вопрос, — протянул он, — вы что там, со своими зенитчиками, на луне живете, что ли?

— Я пропустил очередной тактический инструктаж, — нашелся солдат.

— Следующая зона заграждений находится непосредственно на подступах к Берлину.

— И там тоже будут идти бои?

— Слушай, уж не думаешь ли ты, что мы пропустим туда Иванов?

Густав проворчал что-то непонятное себе под нос.

— Или ты в этом сомневаешься?

Солдат, тщетно пытавшийся пальцами вытащить пробку из бутылки, наконец решил сделать это зубами.

— Дожить бы только до дня рождения фюрера, — продолжал болтать парень, — тогда все пойдет иначе!

Густав выплюнул пробку. Потом взял свой носовой платок, смочил его жидкостью из бутылки и приложил к колену Джонни.

— Ну как, лучше? — с участием спросил он.

— Чудесно охлаждает, — ответил мальчик.

И тут Грилле, наблюдавший за всей этой процедурой, спросил неожиданно и строго:

— А где, собственно, расположилась твоя таинственная зенитная батарея?

Густав показал в направлении ближайших к усадьбе высоких деревьев:

— Там, в лесу.

— Зенитные орудия в таком высоком лесу? Как же вы оттуда сможете вступить в наземный бой, например, если появятся русские танки?

Солдат снова смочил платок, пожал плечами.

— Спроси у кого-нибудь другого. Нас, низших чинов, об этом нечего спрашивать.

— Слушай, приятель, у тебя не только нет в физиономии ничего актерского, — насмешливо заговорил Грилле, — но ты, как я посмотрю, вообще совершенно не приспособлен для игры. Ты думаешь, если ты мне сейчас расскажешь, что твой карабин стоит в камере хранения вокзала Фюрстенвальде, я тебе так и поверю? Уж не считаешь ли ты меня за идиота, дружище! Это нехорошо, мое сокровище, очень нехорошо. — Он снял автомат с колен, прислонил его к стенке возле себя и нагнулся к бутылке, которую Густав поставил у своих ног. Вызывающе схватив бутылку, он встряхнул ее, посмотрел на этикетку и понюхал у горлышка. — В самом деле, французская. Настоящая французская водка! Где это ты добыл?

— Трофейная, — недовольно пробурчал Густав, — и в дальнейшем не суй нос не в свое дело.

— Да, да, — прошипел парень, и глаза его угрожающе сузились, — ты рискуешь высказаться откровенно.

— А ты тут мешаешь!

Паренек нагло ухмыльнулся:

— Трофейная. А ты знаешь, что такое грабеж? А знаешь, что будет, если я тебя здесь сейчас же прикончу? Ничего не будет! Тебе небось известен приказ фюрера? — Он снова с видимым удовольствием приложился к бутылке и сделал небольшой глоток.

— Приказ фюрера? — медленно спросил Густав. — Фюрер выпустил много приказов. Все их разве упомнишь.

— Я имею в виду приказ от шестнадцатого апреля, трехдневной давности! Самовольный уход из части — предательство, и предатель должен быть расстрелян на месте…

Джонни испугался. Хотя он и старался внимательно следить за этой словесной перепалкой, принимавшей все более угрожающий характер, но понимал он из нее мало. Его распухшее и ставшее круглым, как мяч, колено занимало все его внимание. Однако слова «предательство», «предатель» сразу же насторожили его. «К кому они относятся? Неужели к Густаву?»

Мальчик видел, что солдат презрительно пожал плечами.

— Убить — в этом нет ничего нового. Такое уже давно можно услышать. А если ты хочешь испортить мне настроение, то это и я с успехом могу тебе сделать.

Грилле сделал еще один большой глоток.

— Ты забываешь одно существенное обстоятельство, мой дорогой. Я… — он махнул рукой в сторону стены, — у меня еще есть оружие.

Джонни вдруг стало безразлично, о чем идет речь в их перепалке. Его беспокоило только то, что Густава, его спутника и товарища, так самоотверженно заботившегося о нем и помогавшего ему вот уже целых два дня, обижает этот парень из гитлерюгенда. Он отнял у них даже бутылку. И все только потому, что у него есть автомат, которым он может хвастаться и всем угрожать? Джонни беспокойно задвигался по крыльцу. Еще кусочек, еще. Теперь осталось только протянуть руку.

— Брр… — произнес в это время Грилле, встряхнул плечами и довольно вытер рукой влажные губы. Потом предостерегающе закричал: — Эй, эй!

Но было уже поздно. Мальчик схватил автомат за ремень и потянул к себе.

— Густав, держи!

Густав поймал автомат.

— Спасибо, Джонни, отлично действуешь!

Лицо Грилле приняло еще более глупое выражение, чем раньше.

— Отдай автомат! — потребовал он.

Густав быстро подскочил и встал прямо перед ним.

— Ты уже довольно наболтал, — злобно проговорил он, — и достаточно надоел нам.

— Что ты собираешься делать? — спросил Грилле.

— Ты так любезно напомнил мне о приказе фюрера…

Парень откинулся к стене.

— Я готов, — сказал он и расстегнул две верхние пуговицы на гимнастерке. — Можешь стрелять. Ну, стреляй же! — вдруг закричал он, и его тонкий голос оборвался. — Или ты думаешь, я боюсь?

— Ты сейчас в том возрасте, когда ломается голос, — пробормотал Густав, — к тому же я больше ни в кого не стреляю.

Он повернулся к колодцу, открыл крышку ствольной коробки, вынул затвор, потом магазин и выбросил то и другое в колодец. Потом он взял автомат за ствол и стал изо всех сил бить им по каменной колоде колодца, пока ствол не согнулся, а затем выбросил его в колодец.

— Вот так-то лучше, — сказал он, вернувшись, потирая руки. — Вот так! — А потом заметил тоном человека, который в этот день неплохо потрудился: — Время обеда давно прошло, а в животе у нас еще пусто. — Он повернулся к сжавшемуся в комок пареньку и спросил: — У тебя есть что-нибудь пожевать?

Грилле отрицательно покачал головой.

— Ах, мальчики, мальчики, — задумчиво произнес Густав, — они бросают вас в огонь и в воду. А вот есть не дают. Может, у тебя во фляжке что-нибудь осталось?

— Только чай.

— Давай ее сюда. А если у тебя найдется перевязочный пакет для мальчика, тоже давай. И не жалей, за это мы тебя накормим.

Затем они втроем ели запасы из рюкзака Густава; Грилле тоже получил свою порцию. Он уселся в сторонке у стены и зажал между колен банку с тушенкой. Он вынимал вилкой большие куски мяса и накладывал их себе на большой ломоть черного хлеба.

У Джонни не было аппетита. Он съел только несколько небольших кусочков, потом попил чаю.

— Послушай, Густав, — помолчав, сказал он, и неуверенно посмотрел на друга.

— Что тебе?

— Он назвал тебя предателем… — Джонни показал на парня из гитлерюгенда.

— Я это слышал.

— Но ведь ты никакой не предатель, правда?

В эту минуту Грилле отбросил пустую банку на другой край двора. Она покатилась с ужасным шумом. Парень же с удовольствием погладил свой живот.

— Отличное ощущение появляется сразу, когда поешь, — сказал он, слегка отрыгивая, — а вот это вам, наверное, еще пригодится. — Он щелчком подвинул Джонни и солдату перевязочный пакет. — А теперь позвольте вас спросить: когда вы собираетесь трогаться в путь?

— А ты как думаешь? — обратился Густав к Джонни.

— Я бы хотел еще немножко передохнуть, — попросил тот.

— Мы не можем оставаться здесь долго.

— Густав, пожалуйста, ну еще хоть часок!

— Так долго? — подал голос Грилле. — И попасть здесь в руки русских?

— Наелся и опять надулся от спеси? — недовольно проворчал Густав.

Грилле потянулся. Он действительно чувствовал себя отлично.

— Задержать вы меня не можете, — сказал он, позевывая. — А короткая передышка мне и самому нужна. — Он поднялся, вышел на середину двора и снова уселся в тени колодца, повернувшись к Густаву и Джонни спиной.

— Послушай, Джонни, — возобновил Густав прерванный разговор, — я хочу тебе кое-что объяснить.

— Да?

— Когда мы еще были в шалаше, ты мне рассказывал о солдатах, которые хотели ехать на поезде с беглецами, помнишь?

Мальчик кивнул. Перед глазами его снова возникла ужасная картина: полевые жандармы сталкивают с поезда ефрейтора, и тот надрывно плачет.

— Я такой же, как и он, — тихо продолжал Густав. — Но, видишь ли, слово «предатель» здесь никак не подходит. Так говорят только те, — он на секунду замолк, подыскивая нужное слово, — только свиньи, да-да, свиньи. Твоя мать нашла для них самое подходящее название.

— Так, значит, ты все-таки расслышал меня тогда?^: — подавленно спросил Джонни.

— Расслышал. Твоя мать, должно быть, умная и понятливая женщина…

Мальчику пришлось по душе такое замечание.

— Она, конечно, не слишком рада этой войне?

Джонни постарался смягчить свой ответ:

— Она иногда ругается.

— Я тоже больше ничего не хочу знать о войне. Она принесла столько горя, стоила стольких жизней! Я не собираюсь отдать ей и свою, я хочу жить, ты понимаешь?

Джонни удивленно посмотрел на друга. Конечно, такой храбрый солдат, как Густав, никогда не умрет так просто.

— Я просто должен остаться в живых, — говорил Густав. — Мой отец погиб в Польше, в самом начале войны. Мой старший брат получил гроб бесплатно: он погиб в подводной лодке где-то в Атлантике. У матери остался теперь я один. Поэтому я не хочу больше воевать. Вот, собственно, почему я и скрываюсь. Я не хочу погибнуть сейчас, за пять минут до конца войны!

Солдат замолчал, пристально глядя в глаза мальчику.

Джонни не знал, что ему ответить; он чувствовал себя слишком смущенным. Где-то он мог понять своего взрослого друга. «Моя мама тоже за меня боится», — подумал он.

— Но что же будет? — спросил он через некоторое время.

— Мы пойдем дальше, Джонни.

— А что мы будем делать с ним? — Он кивнул в сторону Грилле, отдыхавшего в тени возле колодца.

Густав пожал плечами.

— Я и сам не знаю. Во всяком случае, не можем же мы тащить его с собой до самого Берлина…

Джонни встрепенулся:

— Ты тоже хочешь попасть в Берлин?

— Да, — ответил Густав, — я тоже там живу.

Джонни облегченно вздохнул. Густав тоже пойдет в Берлин! Этот ответ разрешил сразу все проблемы. Его друг никакой не предатель. Глупости все это. Кто хочет остаться живым ради того, чтобы увидеть маму, тот не может быть предателем. А уж Густав-то знает, что он делает!

7

В пути через заколдованный лес.

Встреча с танками.

«Ну и вопрос!»

«Откуда вдруг взялось столько пчел? Раньше их здесь не было. Только одинокая пугливая растрепанная курица копошилась в пыли. И вообще, настоящая весна началась только теперь…»

Джонни повернулся набок, собираясь еще немного подремать. Что-то давило на голову.

«Да, здесь лежать еще хуже, чем на деревянных скамейках в бомбоубежище, — подумал он. — И пчелы жужжат все громче». Он схватился за висок, начавший болеть еще сильнее.

Потом мальчик с трудом открыл глаза и посмотрел на солнце, большое, круглое и оранжевое, как апельсин. Оно стояло низко над лесом. Его лучи преломлялись в кронах деревьев и окружали противоположное здание красноватым сиянием, отчего оно стало немного похожим на старинную разрушенную крепость.

Джонни поднялся. Пригладил ладонями волосы. Увидел, что голова его лежала на обломке кирпича, а напротив находится не старая крепость, а обгоревший сарай. А жужжали вокруг него совсем не пчелы.

Его взгляд скользнул вдоль полевой дороги, которая шла через одичавший фруктовый сад и луг с трупами коров, и остановился на склоне холма. Над невысокими верхушками сосен стояло черно-серое облако пыли.

— Где же Густав?

Джонни испуганно оглянулся. Согнувшись и скрестив на груди руки, солдат спал, сидя у стены дома. Пилотка соскользнула у него с головы.

— Подъем! — Джонни потряс солдата за плечо. Пыльное облако над лесом поднималось все выше. — Вставай же, Густав!

Но тот только тяжело вздохнул и продолжал спать. Верхняя часть туловища у него наклонялась все ниже, он мог вот-вот свалиться на землю. Тогда мальчик начал дергать его за волосы и колотить по спине. Здоровой коленкой он толкал его в бок. Он буквально стонал от своей беспомощности и отчаяния, а вдали все нарастал скрежет гусениц и многоголосый гул моторов.

— А? — наконец очнулся солдат.

— Здесь очень страшно! — вскрикнул Джонни. — Ты только послушай.

Густав медленно открыл глаза и, ничего не понимая, огляделся вокруг. Земля дрожала, от стены сарая отрывались куски штукатурки и катились по двору.

— Танки!

Солдат подскочил, забросил за спину рюкзак и надвинул поглубже на лоб пилотку.

— Скорее, за дом!

Он схватил Джонни за руку и потащил за собой. Вдруг Джонни вспомнил о парне из гитлерюгенда:

— Мы забыли Грилле!

Солдат поспешил назад.

— Его нигде нет, — сказал он, когда вернулся обратно.

— Как это нет?

— Странный вопрос! У колодца никого нет!

— Где же он может быть?

— Да идем же скорее, танки с минуты на минуту будут здесь!

Они обежали разрушенный дом, осторожно прокрались вдоль старого забора, а оттуда по обросшему мхом бревенчатому настилу выбрались на узкую дорогу, ведущую к лесу. Там они почувствовали себя уверенней, однако не стали останавливаться, чтобы передохнуть. Под высокими деревьями царил приятный полумрак. Шум танковых моторов звучал здесь более приглушенно.

— И как только я мог так заснуть! — сокрушался Густав. — Ведь я все время старался держать себя в руках.

Они пошли медленнее.

— Какое счастье, мальчуган, что ты проснулся!

Тропинка, по которой они шли, пружинила под ногами. По обе стороны от нее между стволами елей и буков землю покрывал зеленый ковер мха. Когда он стал темнее, им с трудом удавалось не сбиться с тропы. До них все еще доносился гул танков, но уже не сзади, а со всех сторон. Потом послышались приглушенные звуки пушечных выстрелов и треск пулеметов. Когда стемнело, стало видно, как в небе время от времени вспыхивали осветительные ракеты, которые с минуту держались в вышине. Их желтоватый свет оживлял лес — заколдовывал, как казалось Джонни. Кроны деревьев сияли, стволы поблескивали, а тени от них качались на матово блестящей земле, как маятник огромных часов.

Шум боя утих далеко за полночь. Солдат и мальчик, не сходя с тропинки, сделали уже не один привал, раз от разу становившийся все продолжительнее. В последний раз они устроились под еще голым кустом и так провели последние ночные часы. Оба боролись со сном и, не будь ночь такой прохладной, наверное, заснули бы. Едва небо на востоке заалело, они отправились дальше.

Наконец они добрались до опушки леса и остановились перед полого спускающейся вниз, поросшей отдельными группками деревьев равниной. Вдалеке, в нескольких километрах, виднелась поросшая лесом цепь холмов. Справа, наискосок от леса, проходила темно-серая лента дороги, скрывавшейся дальше за ближайшей группой деревьев.

Солдат тихо заметил, что им обязательно нужно обойти эту дорогу стороной.

«Жаль, — подумал Джонни, стуча зубами. Ночной холод не принес ему пользы. — Теперь мы должны ото всех прятаться, не только от своих, от немцев, которые могут схватить Густава, но и от русских». — А вслух он задумчиво пробормотал:

— Если ты так считаешь…

Они осторожно вышли из леса. Хотя вокруг было тихо и спокойно, чувствовалась какая-то напряженность. Горизонт багрово светился.

— Там что-то горит, — прошептал мальчик.

Он уже начал разбираться в пожарах. Когда после ночной воздушной тревоги где-нибудь над домами большого города показывался такой свет, Джонни знал, что это горит улица или даже целый квартал.

— Это далеко от нас, — отозвался Густав, — наверное, в Фюрстенвальде или же в Мюнхене. Там наверняка уже идут бои.

Все яснее вырисовывались очертания деревьев и кустов; уже можно было различить сосны на той стороне холма. Неожиданно в небо бесшумно взлетел сноп траекторий; трассирующие пули были похожи на жемчужины, нанизанные на нитку.

Густав выпрямился, и мальчику показалось, что тот похож на медведя, трусливо ожидающего подкрадывавшегося к нему охотника.

— Черт знает что кругом творится, — пробормотал он.

И словно в ответ из глубины леса донесся звук мотора.

— Ну ладно, — сказал солдат, и в его голосе послышались успокоительные вотки, — посмотрим, нельзя ли нам перебраться на другую сторону!

Они снова пошли, но уже быстрее.

Шум усилился. Потом стали слышны металлический звон и лязг гусениц.

— По ту сторону лощины я бы чувствовал себя спокойнее, — проговорил Густав.

— Танки скоро будут здесь? — спросил Джонни.

— Пожалуй.

Неслышимые из-за стоявшего вокруг шума, появились легкие бронемашины на колесном ходу. Они мелькали между деревьями, на секунду останавливались, наверное, чтобы уточнить путь, а затем почти бесшумно катились дальше. Чуть позже из леса с грохотом показались первые танки.

— Опоздали мы! — в отчаянии выкрикнул Густав. — Буквально на несколько минут!

Танки шли один за другим с одинаковыми интервалами. Иногда у них из-под гусениц вылетали искры. Они шли без яркого света: горели только небольшие подфарники. Джонни удивленно разглядывал длинные стволы орудий, торчащие из вращающихся башен, как окаменевшие хоботы неведомых зверей.

«Странно, — думал мальчуган, — как странно, что я совсем не боюсь. — Он только удивлялся себе, что стоит здесь и смотрит на все это, вместо того чтобы бежать отсюда сломя голову. — Интересно, какие солдаты сидят в этих железных колоссах?» — мысленно спрашивал он себя.

Джонни представлял русских в виде чудовищ, как старался им внушить школьный учитель. Однако отец, приезжавший однажды после ранения в отпуск, ни разу не говорил о русских пренебрежительно. Напротив, он упоминал о них всегда с уважением. Потом Джонни как-то увидел военнопленных. Эта картина надолго врезалась ему в память. Их гнали под строгой охраной по Кюстринерштрассе к вокзалу. Изможденные пленные, одетые в форму, уже превратившуюся в лохмотья, были больше похожи на тени, нежели на людей.

— Людей можно убивать и так, — тихо заметила тогда при их виде мама. Да, она так и сказала «людей»!

«Как же выглядят русские люди, когда они не измождены и не одеты в лохмотья? Что они испытывают, проезжая по немецким улицам?»

— Слушай, Густав…

— Да? — раздался голос Густава, который шел справа, под прикрытием ветвистого кустарника.

— Густав, скажи, а что будет, если мы выберемся на дорогу и пойдем по ней?

— Ну и вопрос!

«Русские не только посадят Густава в тюрьму, а, наверное, даже приговорят к смерти, — размышлял про себя Джонни. — Ну, а как же остальные?»

— Слушай, почему ты не ответил на мой вопрос? — спросил Джонни еще раз солдата, который хранил упорное молчание.

— Ну что тебе на него ответить? Я знаю только одно: мы русским причинили много горя и зла.

— Думаешь, они будут мстить?

— Возможно…

— Что же мы натворили там, в их России?

— Мы им все разрушили, много городов и деревень.

— И бомбили их тоже?

— И бомбили тоже.

— А почему же они не забрасывают нас бомбами, как другие? Может быть, все-таки они нам ничего не сделают? — Джонни скорее рассуждал, чем спрашивал.

8

Два висельника.

Эсэсовское гнездо.

Грилле уже тут.

«Ты считаешь нас дураками?»

Мальчик так и не получил ответа на свой вопрос. Да он и не ждал его, потому что заметил, что солдат его почти не слушает. Поддавшись все возрастающему беспокойству своего друга, он и сам начал думать только о том, как бы перебраться целым и невредимым через дорогу. Солнце уже стояло высоко над горизонтом, когда они, скрытые облаками пыли, поднятой гусеницами, прошмыгнули между двумя танковыми колоннами и оказались по ту сторону шоссе.

С трудом переводя дыхание, прячась за островками деревьев и кустов, они бежали по противоположному склону холма и замедлили бег, лишь достигнув середины. Чем дальше позади них оставалась дорога, тем приглушеннее слышался скрежет гусениц и гул танковых моторов.

— Это не один полк! Они обнаружили здесь брешь, и теперь вводят свои главные силы. — Густав показал вверх, на цепь холмов. — Нам бы туда добраться, и тогда мы можем считать себя вне опасности.

Ветви деревьев, казалось, все еще хранили тепло лучей утреннего солнца. Солдат первый вошел под них. Джонни последовал за ним.

Вдруг откуда-то со стороны раздался чей-то добродушный голос:

— Эй вы, путешественники, живо идите сюда, и без фокусов!

Густав остановился так резко, что Джонни ткнулся головой в его рюкзак. Они уставились туда, откуда раздался голос, однако ничего не увидели, кроме кустарника.

Через несколько секунд послышался еще один окрик, уже с другой стороны, более отрывистый и нетерпеливый, который, по-видимому, принадлежал уже другому человеку:

— Ну, поживее! Руки вверх! И без шума!

Густав неторопливо поднял руки, следом за ним Джонни. Они пошли на голос. — Живее! Живее!

Вскоре в кустарнике образовался просвет, сквозь который виднелись несколько высоких сосен. Между деревьями изгибался ров. Свежий бруствер был замаскирован сосновыми ветками и дерном.

— Что вам от нас надо? — спросил Густав.

— Только терпение, — отозвался первый голос, более мягкий.

Потом справа и слева от них раздался шорох, словно кто-то поднимался с земли. Последовали приглушенные шаги, и словно из-под земли перед ними появились два человека.

Один из них был мужчина средних лет, одетый в пятнистый зеленый маскировочный костюм. На его каске были прикреплены зеленые ветки. За ремень, туго охватывавший талию, были заткнуты две ручные гранаты, в правой руке он держал автомат. Как-то странно скривив лицо, он почти просительно произнес:

— Вы могли бы идти и побыстрее. Нехорошо заставлять своих хозяев ждать.

— Хозяев? — хмыкнул Густав, стараясь скрыть свое замешательство. — Нам от вас ничего не нужно.

— А нам от вас кое-что нужно! — крикнул другой мужчина, вразвалку приближаясь к Джонни и солдату. Одет он был так же, как и его товарищ, по виду был моложе, примерно возраста Густава. Лицо у него было бледное и невыразительное. — У вас небось и душа ушла в пятки от страха? — спросил он.

Тот, что был постарше, сделал успокоительный жест рукой и, изобразив на лице нечто похожее на улыбку, спросил:

— Откуда же вы взялись, диковинные пташки?

Густав ответил заученным тоном:

— Я бежал, чтобы не попасть в плен к русским.

— Так сказать, совершали героическое отступление, — неизвестный почти сочувственно кивнул. — А где же оружие, невинная овечка?

Солдат явно медлил.

— Пришло в полную негодность, — ответил он после длительной паузы, — в последнем бою.

— Ты выбросил его, тряпка! Ничтожество ты этакое! — выпалил молодой, и его бледные щеки и шея покрылись красными пятнами. — Знаем мы вас, мерзавцев!

Старший покачал головой, словно хотел возразить ему.

— А разве можно говорить неправду! Если бы об этом узнала твоя мать, ай-я-яй… — Он сделал рукой такой широкий жест, что борта его маскировочного костюма разошлись у шеи.

Джонни увидел кусочек серой военной формы и черный уголок воротника с двумя острыми молниями. Его отец презрительно называл этих людей висельниками. Это было перед его вторичной отправкой на фронт, в Донские степи. Тогда девятилетний Джонни не придал значения словам отца и скоро забыл о них. Теперь же они невольно всплыли у него в памяти.

— Ну вы, подмастерья, идемте-ка вместе с нами, пока мы не нарвались здесь на наших друзей русских.

Им ничего другого не оставалось, как последовать приказу неизвестных. Оба незнакомца шли следом за ними, почти наступая на пятки. Через несколько минут они добрались до вырубки. Здесь прямо на земле вповалку, словно пьяные, лежали около дюжины эсэсовцев в маскировочных костюмах. Все они были вооружены. Куда бы ни глянул Джонни, он везде видел оружие: автоматы, ручные гранаты, панцерфаусты и даже один пулемет.

Их провели мимо спящих. Некоторые громко храпели. Один, лежавший на спине, взглянул на них из-под каски бессмысленными глазами. Вдруг мальчик запнулся. У корней сосны сидела, съежившись, небольшая фигурка, одетая не в масккостюм, а в темно-синюю, почти черную, форму. Эта худая, долговязая фигурка показалась Джонни знакомой.

— Грилле! — закричал он. — Как ты сюда попал?

Паренек поднял глаза. В руках у него снова было оружие, автомат.

— А, господа, кажется, знакомы, — ухмыльнулся старший эсэсовец. — Поди сюда, парень, — подозвал он Грилле, — да объясни-ка нам, кто они, эти трогательные друзья природы!

Грилле не торопясь подошел, выражение лица у него было отсутствующее. Он не смотрел ни на Джонни, ни на солдата.

— После того как я подбил два русских танка… — начал он.

Но молодой эсэсовец перебил его:

— Слушай, не начинай от Адама и Евы. Речь идет вовсе не о тебе. Эти двое, это те самые, что напали на тебя и отняли оружие?

Паренек сглотнул, явно медля с ответом.

— Да, — пробормотал он после некоторого молчания. «Он лжет, — возмутился про себя Джонни, — как можно так лгать!» От волнения он даже опустил руки, которые до этого все время держал за головой.

— А случайно, ты не ошибаешься?

— Нет, шарфюрер, — ответил Грилле, придав своему лицу решительное выражение.

— И что же они сделали с твоим оружием?

— Прошу прощения, шарфюрер, — поспешил Грилле, — не оба, а только этот. — Он кивнул в сторону Густава, не поднимая на него глаз. — Мальчуган тут ни при чем.

— Не топчись вокруг да около, говори прямо!

Грилле вытянулся по стойке «смирно».

— Этот солдат, — заговорил он быстро и таким тоном, каким сообщают срочные донесения, — этот предатель родины вероломно отнял у меня оружие, когда я пробирался на новый участок обороны, сломал его и выбросил в колодец. Кроме того… — Паренек снова сглотнул. — Да, кроме того, у меня такое впечатление, что он разложившийся элемент и оставил свое подразделение без приказа.

— Ты все слышал, краевед? — обратился старший из эсэсовцев к Густаву. — Дезертирство, разоружение военнослужащего, уничтожение армейского имущества и так далее. Честное слово, я опасаюсь за твое будущее…

Солдат стоял неподвижно, как колонна, держа руки за головой и глядя прямо перед собой. Он молчал.

— Но… — начал было Джонни, решив объяснить, что оружие у Грилле забрал он и что ему, собственно, даже не было нужды отбирать у того автомат силой, так как они мирно сидели все вместе и ели…

— Молчи, — оборвал его молодой шарфюрер, — а не то!.. — И он погрозил Джонни кулаком.

Джонни испугался и отступил на шаг назад.

— Ну что? — обратился шарфюрер к старшему эсэсовцу и кивнул в сторону леса. — Может, сразу?

Тот снова скорчил гримасу, отчего лицо его страшно сморщилось.

Но тут в разговор вмешался Грилле. Он поспешно обратился к старшему эсэсовцу:

— Позвольте мне внести предложение, обершарфюрер!..

Тот сделал шаг навстречу:

— Ну говори!

— Я бы не стал торопиться с этим. — Грилле сделал легкое движение головой в сторону Джонни. — Я бы немножко подождал на этот раз.

— Для чего нам этот сопляк? — недовольно спросил более молодой.

Грилле сделал обиженное лицо.

— Член гитлерюгенда не может быть сопляком. Кроме того, я командир роты и, следовательно, могу быть взят в вермахт в качестве ефрейтора!

— Ладно, — кивнул старший эсэсовец, — что же ты нам посоветуешь?

— Я думаю, — горячо продолжал паренек, кивнув в сторону Густава, — что он много дней болтался между нами и русскими. Может быть, он больше, чем предатель, возможно, он шпион?

— Предатель ли, шпион ли — теперь уж все равно, — недовольно проворчал шарфюрер, — по нашим следам уже идут русские.

Грилле задумчиво покачал головой и поднял свое хитрое лицо.

— Не знаю, — сказал он, — может, у него что-то есть в запасе. Было бы интересно узнать, кто он такой и зачем послан. Я бы отправил его в вышестоящий штаб.

— Поблизости ничего подобного нет и в помине.

— Ну, мое дело предложить, — заметил Грилле, — но, может быть, предоставить решение вопроса старшему по званию…

— Он не придет раньше чем через час.

— Час — это не так уж и долго.

Несколько секунд они стояли в нерешительности, пока наконец молодой шарфюрер не прикрикнул на Грилле:

— Не мели ерунды! Ты что, считаешь нас дураками?

— В конце концов, — высказал свое предложение обершарфюрер, — один час никакой роли действительно не играет. И вообще, я еще не завтракал. — Он повернулся к Густаву и приказал, ткнув дулом автомата в его рюкзак: — Сними-ка. И вынь все из карманов! — Потом кивком подозвал Грилле: — Отведи его в бункер и охраняй. Ты отвечаешь за него головой, ясно?

9

В бункере.

Густав в опасности.

Надежды на чудо-оружие.

«Я сделаю все, что ты скажешь».

Эсэсовцы забрали у Густава рюкзак и все мелкие вещи, которые он вытащил из карманов. Быстро осмотр«» это небогатое имущество, молодой эсэсовец расческу, пилочку и ключи бросил в кусты, а остальное спрятал. Густава куда-то повел парень из гитлерюгенда.

Джонни сначала стоял в нерешительности, а потом пошел следом за ними.

— И смотри, чтобы они не болтали между собой, — приказал шарфюрер.

— Ясно! — ответил через плечо Грилле.

Бункер оказался большой глубокой прямоугольной ямой, вырытой в земле, — стены которой были укреплены бревнами; сверху бункер перекрывали балки с наброшенными на них ветками, а сверху засыпанные землей. Вход в него оказался таким, что широкоплечий Густав с трудом протиснулся внутрь. Грилле уселся на грубую скамью. Автомат он положил себе на колени.

«Все вышло совсем не так, — думал Джонни. — А что, собственно, значит не так?» Он все еще никак не мог отделаться от неприятного ощущения, что, так или иначе, их путешествию скоро придет конец. В душе он не переставал удивляться тому, что, несмотря на все препятствия, им с Густавом удалось пройти немалое расстояние, миновав и посты, и дорожный контроль, и эсэсовцев, и полевую жандармерию.

Он устало опустился на землю недалеко от входа в бункер.

Утренние лучи солнца пробивались сквозь кусты и ветви деревьев, ложась пятнами на землю. Свет падал на вход в бункер и освещал часть помещения. Там, прислонившись к стене, сидел Густав. Вдруг мальчик всхлипнул. До сих пор он старался сдерживаться, а теперь слезы градом полились у него из глаз.

— Ну, только не реветь, — сказал Густав из бункера; его голос доносился словно из могилы.

— Что теперь с нами будет? — всхлипывал Джонни.

— Да, — вздохнул солдат, — похоже, что дела наши плохи.

— Они убьют тебя…

Густав ничего не ответил на это, только добавил:

— Тебе они ничего не сделают. Ты еще маленький. Если тебя спросят, сколько тебе лет, отвечай: только десять.

— Вам же было сказано не болтать! — вмешался Грилле.

— Это тебе не положено с нами разговаривать, — грубо оборвал парня Густав, — и вообще, мне наплевать на все ваши запреты!

Грилле внимательно рассматривал ствол своего автомата, затем зачем-то потрогал предохранитель. Его узкое лицо выглядело напряженным. Обычно живые глаза были неподвижно уставлены на верхушки сосен.

— Разреши нам убежать, — вдруг обратился к нему Джонни, — отпусти нас, пожалуйста.

— Ну и идеи у тебя, — невольно проворчал тот, — а что будет со мной, если вы убежите, а? Слышал: я отвечаю за вас головой!

Мальчик на миг задумался.

— Тогда идем вместе с нами, — неожиданно предложил он через минуту.

— Ты этого мне не говорил, я не слышал, — угрожающе отозвался Грилле.

Тут в разговор вмешался Густав, наполовину высунувшийся из бункера:

— Прекрати клянчить, Джонни. Этот Гарольд Гриле — подлец, хотя и маленький!

— Да пойми же ты, — выпалил Грилле, — я не могу! Неужели не ясно?

— Я понимаю только то, что дело принимает для меня дурной оборот, — заметил Густав, — и главным образом все из-за твоей подлости. Если ты сможешь жить и дальше спокойно с чувством собственной вины — что ж, желаю всего наилучшего.

— Хорошо тебе говорить, — фыркнул Грилле.

— А зачем ты растрепался о нас еще до того, как нас поймали? Зачем тебе понадобилось врать, что я напал на тебя из-за угла и прочее? Может быть, ты рассказал о том, что твое начальство тебя не кормило, а у нас ты досыта и вкусно наелся?

Грилле уже не мог больше сидеть спокойно. Он крутился, как червяк, на которого напали муравьи.

— Да они меня самого поймали, — сказал он, тяжело вздыхая, — двумя часами раньше, на том же самом пригорке и без оружия. Еще вчера здесь был тыл. Ты сам понимаешь, что это значит, когда тебя задерживают в тылу, без оружия да еще эсэсовцы! — Он обернулся в сторону кустов, за которыми исчезли оба незнакомца. — Мне нужно было как-то выкручиваться, вот я и рассказал о вас. Может, я что и преувеличил, согласен. Но иначе бы мне не поверили. — Сказав это, он сорвал с головы шапку и, бросив ее на землю, взъерошил свои рыжие волосы. — Кто бы мог подумать, что вы пойдете той же дорогой!

— Бедный Гарольд Грилле, — пробормотал Густав с иронией. — А зачем тебе понадобились эти идиотские обвинения меня в шпионаже?

— Если бы я не сказал этого, — начал оправдываться парень, нагибаясь за шапкой, — они бы сразу же прикончили тебя.

— О, значит, я должен принести тебе свою благодарность?

— Может быть, эта отсрочка тебе еще пригодится?

— Она мне пригодится только в том случае, если я отсюда смотаюсь!

— Сейчас ты отсюда не уйдешь. Это хорошо оборудованный и охраняемый узел сопротивления…

Некоторое время все молчали. Вокруг стояла тишина. Облака постепенно затягивали солнце. Сквозь стену зарослей до них едва слышно доносился гул моторов.

Густав первым нарушил молчание.

— Что же это за узел сопротивления? — сказал он презрительно. — Меньше чем в полукилометре отсюда, ниже по дороге, идут русские танки.

— Может быть, это засада, — возразил уже успокоившийся Грилле. — Может быть, их сюда заманивают…

— Так же, как через Одер, да? А еще раньше через Вислу и Буг? Послушай, Грилле, у тебя на плечах есть голова? Подумай сам: русских никто не заманивает, они прорываются сюда силой. Осталось еще немного — война кончится и русские танки пойдут по Берлину!

Грилле запальчиво возразил:

— Завтра у фюрера день рождения, и он пустит в ход свое чудо-оружие.

— О господи! — простонал Густав. — Сначала я думал, что ты просто маленький выдрессированный негодяй. Оказывается, совсем нет. Но мне от души жаль тебя.

— Но-но… — возмутился было Грилле.

— Серьезно, мне жаль тебя, потому что ты дурак, большой дурак. День рождения фюрера, чудо-оружие, а еще, может, и победа. Господи, если бы собственная глупость причиняла человеку боль, то ты должен был бы кричать от боли!

Шум от идущих танков не утихал ни на минуту. Время текло незаметно, прошло, пожалуй, уже с полчаса.

«Нам следовало пойти к русским, — подумал Джонни, не упустивший из этого разговора ни слова. — Хуже нам бы там не было. Мне бы они ничего не сделали, потому что мне только двенадцать лет, да и Густава бы они пощадили, потому что он не желает больше воевать против них. Но теперь уже поздно…»

— Эй, Джонни, — услышал он вскоре голос солдата, — ты еще здесь?

— Да, Густав.

— Послушай внимательно, что я тебе скажу, — продолжал солдат. — Если тебе удастся выбраться отсюда живым, окажи мне одну услугу!

У Джонни не хватило сил ответить. Он только кивнул.

— Когда все кончится — эта проклятая война продлится не больше чем недели три, — сходи ко мне домой, к моей матери. Ее зовут Хедвиг Фельденхау. Берлин, Мауербергштрассе, дом три, второй дом во дворе, пятый этаж. Найти это совсем нетрудно. Недалеко от Щецинского вокзала. Запомнишь?

— Да, Густав.

— А то запиши себе адрес на земле и выучи его наизусть. Зайди туда обязательно! Скажи матери, чтобы она больше не ждала меня. Но сделай это осторожно. Придумай что-нибудь, чтобы смягчить этот удар, обещаешь?

— Я сделаю все, как ты скажешь, — ответил мальчик и беззвучно заплакал.

Внезапно в их разговор вмешался Грилле.

— Это невозможно вынести, — проговорил он с трудом. И, повернувшись, к мальчику, добавил: — Послушай, Джонни! — Он в первый раз назвал его по имени. — Посмотри потихоньку, нет ли здесь какой-нибудь лазейки?

10

Тщетные усилия.

Еще один висельник.

«Вы за все это ответите!»

Отчаянный побег.

Грилле — активный член гитлерюгенда! Грилле хочет им помочь! Джонни колебался несколько секунд.

— Ну, давай же! — цыкнул на него парень. — Если вернется гауптштурмфюрер, тогда я ни за что не ручаюсь!

Джонни вытер нос рукавом пиджака и шмыгнул в сторону леса. Перед самыми деревьями он увидел просеку, а неподалеку от нее виднелись ров и окоп. Джонни насчитал здесь с десяток эсэсовцев. Все они были в маскировочных костюмах, и заметить их было нелегко. Нет, здесь и мышь не прошмыгнет… Мальчик незаметно повернул обратно к холму. Пришлось быть особенно осторожным, так как кустарник, росший между соснами, плохо скрывал его, более того, он предательски шуршал при каждом неосторожном движении. Справа от Джонни кто-то закашлял. Значит, надо держаться левее. Вскоре в кустарнике появился просвет, и прямо в лицо мальчику выглянуло солнце.

В нескольких метрах перед ним лежали на земле двое мужчин и негромко разговаривали.

— Спорим, что сегодня пойдет дождь, — произнес знакомый голос. Джонни узнал молодого шарфюрера.

— А мы с тобой торчим под открытым небом, как лесники, — недовольно пробормотал обершарфюрер. Между ними лежал раскрытый рюкзак Густава. Знакомая длинная плоская бутылка с яркой французской этикеткой, уже пустая, была небрежно отброшена в сторону.

Тихо и осторожно мальчик отполз назад. В стороне он обследовал еще два места, но и там нельзя было пробраться незамеченным. Джонни забеспокоился еще больше.

Вдруг он услышал голоса. Сквозь ветки ему удалось разглядеть большую группу эсэсовцев, выстраивающихся полукругом. А со всех сторон подходили еще и еще. Шарфюрер и обершарфюрер тоже встали в строй. Перед группой стоял высокий, необычайно худой военный, отличавшийся от других тем, что на голове у него была не каска, а серая помятая фуражка. Под серебряным орлом на ней поблескивала кокарда в форме мертвой головы, а на груди висел полевой бинокль.

— Итак, беспрепятственно пропускать большие колонны, — обратился офицер к эсэсовцам. Он говорил немного в нос и негромко, но тоном, не терпящим никаких возражений. — Пропускать отдельные машины, не везущие важных грузов. Разные колымаги, к примеру. — Он коротко засмеялся. — Штабные машины, грузовики… останавливать! Открывать по ним огонь. В случае необходимости даже из панцерфаустов, но только по моему приказу!

Джонни хотел было незаметно удалиться, но наступил на сухую ветку, которая громко хрустнула у него под ногами.

Офицер обернулся. Все уставились на мальчика.

— Это еще что за негодяй?

— Пришел к нам сегодня утром, гауптштурмфюрер, — объяснил оберштурмфюрер.

— Подойди сюда! — крикнул эсэсовец.

Джонни боязливо взглянул на лицо с выпуклыми глазами и необыкновенно длинным плоским носом. Маленький острый подбородок офицера с торчащей на нем щетиной внушал мальчику страх.

— Ну, иди же! Что ты здесь ищешь?

Джонни осторожно приблизился.

— Он был не один, гауптштурмфюрер. С ним был один солдат, дезертир.

— Вы уже распорядились?

— Нет еще, — ответил обершарфюрер.

— Идиоты!

— Мы думали… — попытался оправдаться эсэсовец.

Резким взмахом руки офицер прервал его:

— Где этот второй?

— В бункере.

Не проявляя к мальчику больше никакого интереса, офицер поспешно покинул собравшихся. Он быстро удалялся на длинных ногах, покачиваясь, как на ходулях. Его сопровождал обершарфюрер. Джонни побежал за ними.

Увидев приближавшихся офицеров, Грилле вскочил и застыл по стойке «смирно». Он уже было открыл рот, чтобы доложить, но не успел произнести ни слова.

— Еще один сопляк! — выругался гауптштурмфюрер. — Где вы их набрали?

— Он пришел сегодня рано утром. Но с ним все в порядке. Говорит, что подбил русский танк. Он охраняет пленных.

Офицер, настроенный уже более миролюбиво, приказал Грилле:

— Освободи-ка место, чтобы господин мог выйти к нам.

— Кому это я вдруг понадобился? — послышался голос Густава из бункера.

— Эй ты, выходи! — картаво приказал гауптштурмфюрер. Он стоял перед входом в бункер, широко расставив ноги, на шее у него раскачивался бинокль.

Скользя по песку, Густав пытался выбраться наружу. Его лицо покраснело, в глазах появилась неуверенность. Выбравшись из бункера, он вызывающе и без малейшего страха взглянул на офицера.

— Живо, живо!

Густав лениво потянулся и зевнул:

— Иди ты к черту!

У офицера от бешенства затрясся подбородок. Несколько секунд он стоял неподвижно, потом ударил солдата сапогом в лицо.

Густав пошатнулся и упал, ударившись спиной о деревянную обшивку бункера. Он с трудом встал на ноги. Его правая бровь была разбита и кровоточила.

— Ну вот, теперь ты похож на одноглазую лягушку, — усмехнулся офицер. Несколько эсэсовцев сзади хмыкнули. Кое-кто из них даже засмеялся.

— Ты знаешь, что тебя ждет?

— Нетрудно догадаться, — пробормотал солдат, вытирая руками лицо. — Повсюду стоят ваши виселицы.

— Ты неплохо информирован.

— Вы ответите за все совершенные вами убийства…

— О-о! — весело произнес гауптштурмфюрер и улыбнулся.

— Вы слышали, ребята? На этот раз мы поймали странную птичку. Кажется, он пастор. — Он снова повернулся к солдату: — Ты, быть может, и в самом деле священник?

Густав промолчал.

— Отвечай же, у нас мало времени.

— Охотно верю, — отозвался солдат, дерзко глядя на эсэсовца. — У вас в самом деле не так много времени, конец ваш совсем близок.

— Ты, как я вижу, о нас не слишком хорошего мнения, священничек. — Офицер неодобрительно покачал головой. — Ты, разумеется, не хочешь, чтобы мы проиграли эту войну?

— Наоборот, — ответил твердо Густав. — Я хочу этого. Вы не можете победить, и не победите. Русские разобьют вас в пух и прах. Должна же наконец восторжествовать справедливость!

— Браво! — Офицер сделал вид, что аплодирует. — Браво! Он заслуживает нашего одобрения, а ребята? — Он окинул взглядом окружающих и позвал: — Шарфюрер!

Молодой эсэсовец, лицо которого покрыли красные пятна, поспешно выступил вперед.

— Шарфюрер, покажите-ка этому милому проповеднику, что значит наше одобрение!

— Разрешите мне, — вмешался обершарфюрер, до сих пор безучастно стоявший поодаль. Он снял с плеча автомат и медленно направился к Густаву.

Сердце Джонни словно стиснули чем-то холодным. Хотелось закричать.

Густав качнулся, но тут же взял себя в руки. От его френча отлетели две пуговицы. Обершарфюрер приблизился к нему еще на два шага. На его морщинистом лице не отражалось никаких чувств. Не торопясь, со знанием дела, словно выполняя каждодневную работу, он ударил солдата.

— Густав! — в ужасе закричал Джонни, стремительно кидаясь на эсэсовцев, для которых все происходящее было не более чем самым обычным развлечением. — Густав! Вы же убьете его! — задыхаясь выкрикнул Джонни.

— Да? — упершись руками в бока, сказал офицер.

— Вы забьете его насмерть…

— Беги отсюда, Джонни!

Мальчик уставился на окровавленного солдата, а затем перевел взгляд на Грилле, который стоял тут же, прислонившись к дереву.

— Беги же! — бросил солдат почти умоляюще.

Офицер снова улыбнулся и поманил Джонни пальцем.

На фуражке эсэсовца тускло сверкнула кокарда с мертвой головой.

Джонни отошел на несколько шагов.

— Не убивайте Густава, — взмолился он, — ну что вам с того, что вы его убьете?

Гауптштурмфюрер, не глядя в его сторону, стал расстегивать кобуру.

— Предлагаю не здесь, гауптштурмфюрер, — предложил обершарфюрер, оставив наконец Густава в покое. — Выстрел может привлечь внимание русских.

Офицер бросил на него недовольный взгляд, но все же спрятал пистолет.

— Эй, паренек, подойди-ка сюда!

— Беги же наконец! — крикнул Густав.

На какую-то долю секунды Джонни увидел своего друга, который, сжавшись, выставил вперед руку, словно это могло защитить его, Грилле, отвернувшегося в сторону, его маленькие серые глазки, ставшие большими от ужаса. Офицер приближался, и его фигура становилась все больше и больше, вырастая в размерах. Мальчик, дрожа, пятился к кустарнику.

— Ты висельник, — пробормотал он. Гибкие ветки сомкнулись у его лица. — Все вы здесь висельники! — закричал он и изо всех сил побежал, раздвигая руками ветки. Он бежал, охваченный ужасом, в сторону спасительного леса.

11

Как же плохо все получилось!

Чужие машины, чужие лица.

Выстрел из засады.

Атака отбита.

Мальчик перепрыгнул через одну канаву, потом через другую. Он слышал, как за его спиной кто-то проревел:

— Стой! Стой, стрелять буду!

Но Джонни уже скрылся в лесу. У него перехватило дыхание, сердце колотилось где-то у горла, ноги, казалось, передвигались сами собой. Ветки деревьев цеплялись за одежду, словно хотели остановить его. За ним бегут преследователи. Может быть, сейчас прозвучит выстрел? Мальчик не решался обернуться. «Бегите, ноги, бегите же быстрее, не останавливайтесь!»

Вдруг Джонни споткнулся о корень и растянулся ничком на земле. Он скорчился от боли, закусил губы. Сердце в груди билось, как маленький затравленный зверек. Он в изнеможении вытянулся.

«Они меня убьют! — мелькнула в голове мысль. — Густав наверняка уже мертв».

Но никто не стрелял в него, никто не гнался за ним следом. Мальчуган удивленно поднял голову. Лес уже почти кончился, до опушки можно было добросить камнем. Сразу же за ней простиралась низина; она была покрыта желтыми островками травы вперемешку с нежно-зелеными ростками. Джонни узнал дорогу, через которую они еще сегодня утром перебирались вместе с солдатом. Он был до того потрясен всем пережитым за день, что даже не обратил внимания на приближающийся шум моторов.

Около получаса он пролежал, отдыхая, не имея сил подняться. Но едва он попытался встать, как почувствовал, что непослушное тело словно налито свинцом. Он снова опустился на землю и равнодушно посмотрел на дорогу, терявшуюся среди деревьев за поворотом. Шум моторов был уже совсем рядом. Наконец на шоссе выкатила первая колонна машин. Как во сне, Джонни увидел мощные грузовики, кабины которых были похожи на большие прочные коробки. За широкими передними стеклами были видны где два, где три человека. В кузовах сидели солдаты в оливково-зеленой форме. Из-под невысоких меховых шапок с завязанными наверху ушами смотрели простые, загорелые, словно вылепленные из глины, лица.

«Так вот они какие, эти русские солдаты. А это русские машины, русские пушки».

Пушки были не особенно велики, но с длинными стволами. На неровной дороге орудия покачивались и подпрыгивали, как молодые, непокорные звери.

На мгновение Джонни удивился, что при виде всего этого не испытывает ни волнения, ни страха. Он лежал на животе, опершись подбородком на сжатые кулаки и закрыв глаза. Перед его мысленным взором в мгновение ока промелькнули одно за другим: разрушенный мост, камышовый шалаш на берегу реки, кудахтающая курица, возбужденно бегающая по усыпанному битым кирпичом крестьянскому двору. Затем перед ним встало лицо Густава, его широкий лоб, мясистые уши, крупный нос и глаза, всегда сиявшие добротой и приветливостью. «Ах, Густав!! Как все плохо кончилось!»

Вдруг поблизости раздались выстрелы. Мальчик, в своей беспомощности и отчаянии забывший о времени, поднялся. Дорога была почти пуста — только три небольшие машины, миновав поворот, приближались к середине низины. Это были небольшие грузовички повышенной проходимости, размером чуть больше обычной легковой машины. Над последним из них высилась длинная топкая, как камышинка, антенна, качавшаяся на ветру. Заскрипели тормоза. Первая машина завиляла от обочины к обочине. Выстрелы не прекращались. Длинные пулеметные очереди дырявили кузова машин, обитые металлическими листами. Машина с антенной неожиданно резко затормозила, а затем пошла задним ходом. Вторая машина, получившая больше повреждений, развернулась и последовала за ней. Опоздала лишь головная машина: она закачалась, а на крутом повороте опрокинулась набок.

Через мгновение до Джонни дошел смысл случившегося.

«Эсэсовцы! Ведь я собственными ушами слышал об их намерениях!»

Из упавшей машины выбрались трое военных. Двое из них подхватили третьего и, держа под мышки, потащили к кювету.

Снова застрочил пулемет. На этот раз пулеметчик бил по грузовику с антенной, который отъехал за поворот под прикрытие деревьев. Но пули уже не представляли для него опасной угрозы. Они или сбивали верхушки елей, или ударялись о дорогу и, рикошетируя, с жужжанием, как рассерженные пчелы, улетали в сторону. Громкий взрыв потряс долину-это взорвалась перевернувшаяся машина. Джонни, наблюдавший за происходящим, спрятался поглубже в лес.

Однако русские солдаты, видимо, быстро сообразили, как им лучше отразить нападение эсэсовцев. Откуда-то словно из-под земли подкатило несколько грузовиков с красноармейцами. Каждый грузовик тащил за собой пушку. Они остановились недалеко от изгиба дороги. Солдаты быстро подготовили пушки к бою. По обе стороны дороги в кюветах залегли пехотинцы. Вскоре последовали первые выстрелы. Послышался скрежет гусениц. Джонни не видел танки: очевидно, они подходили к холму со стороны. Над долиной взвилась красная сигнальная ракета. Началась атака.

Джонни не успел как следует осмыслить происходившие события, так как они развивались слишком быстро. Русские пехотинцы выбрались из кювета, и джипы тронулись с места. Они осторожно объехали разбитую немецкую машину, над которой подымался столб черного жирного пламени.

Между тем ружейно-пулеметный огонь не утихал. Две пули просвистели над головой Джонни, от страха он совсем сжался в комок, еще плотнее прижавшись к земле.

А потом неожиданно наступила тишина. Полуобгоревшую машину оттащили в сторону, и поток машин и людей двинулся по дороге, словно тут ничего особенного не произошло. Повисшая над холмами туча пыли и дыма начала постепенно рассеиваться.

Джонни не мог больше усидеть в своем укрытии. Он вскочил на ноги и бегом пустился вверх по склону. Ни ветки кустарника, больно хлеставшие по ногам, ни острая боль в коленке не могли заставить его замедлить бег.

«Я должен бежать к Густаву, — повторял он про себя как одержимый, — я должен узнать, что с ним стало. Вдруг он еще жив?»

12

Необычный ландшафт.

«Стой!»

Драка с незнакомым мальчиком.

Златокосая девушка.

В воздухе стоял своеобразный запах — пахло смесью жженого пороха и вытекавшей из раненых сосен смолы. Мальчик осторожно раздвинул ветки деревьев. Он заметил, что находится недалеко от места, где утром их с Густавом задержали эсэсовцы. Но как здесь все изменилось с тех пор!

Земля была сильно искорежена, как бы перепахана, словно сотни людей неделю искали здесь таинственный клад. Тут и там Джонни натыкался на воронки от взрывов гранат. Кругом валялись вырванные кусты и обломанные ветки, а также пришедшие в полную негодность предметы: порванные палатки, пробитые каски, стреляные гильзы, головки от панцерфаустов. В двух особенно больших воронках Джонни увидел искореженные железные обломки. Лишь внимательно приглядевшись, он догадался, что это были остатки станкового пулемета. Рядом из земли торчал кусок солдатского сапога.

Мальчик медленно двигался по следу, оставленному в мягкой земле гусеницами танка. Временами ему приходилось перелезать через поваленные деревья. Но все его поиски не имели успеха. Он не обнаружил даже следов Густава.

Джонни все дальше и дальше удалялся от бывшего эсэсовского лагеря, пока не добрался до леса. Там было так тихо, что мальчику показалось, будто он остался один на целом свете. Солнце уже начало клониться к закату, когда он вышел на небольшую равнину, полого спускавшуюся вниз. В расположенных по кругу и замаскированных дерном окопчиках он заметил пушки с длинными стволами, почти вертикально уставленными в небо.

Джонни осторожно миновал оставленную солдатами огневую позицию. Он потерял всякую надежду разыскать друга. Силы его были на исходе: ужасно хотелось есть, пить, он валился от усталости.

— Стой! — раздался вдруг звонкий мальчишеский голос.

Этому крику Джонни скорей обрадовался, чем испугался. Наконец-то человек среди этого ужасного одиночества! Джонни стоял, опираясь на кривую палку, которую он подобрал на позиции и с которой собирался продолжать свое бесцельное путешествие, и с любопытством огляделся вокруг. В небольшом березовом лесочке, совсем рядом с ним, что-то зашуршало. Тонкие, покрытые нежной землей веточки чуть заметно шевельнулись. Из-за деревьев показался мальчик. К удивлению Джонни, мальчик был меньше его ростом и значительно младше. На нем была зеленая форма, какую носили русские солдаты. На великоватой гимнастерке красовались широкие, негнущиеся погоны. Талия мальчугана была схвачена коричневым ремнем, на пряжке которого Джонни увидел блестящую золотую звезду. Маленькая красная звездочка сверкала у него и на пилотке, так лихо сдвинутой набекрень, что оставалось только удивляться, как она еще держалась на его круглой голове.

— Ты что, решил меня напугать? — спросил Джонни по-немецки.

Незнакомый мальчик даже не пошевелился. Выражение его лица оставалось строгим, почти сердитым. Темные миндалевидные глаза не отрывались от палки, на которую опирался Джонни. Когда Джонни хотел подойти к незнакомцу поближе, тот сжал кулаки и снова громко крикнул:

— Стой!

«Не очень-то он любезен», — подумал Джонни, а вслух растерянно спросил:

— Ты что так сердито на меня смотришь? И что такое значит «стой»? Я не понимаю тебя!

Вдруг мальчик подбежал и схватил его за локоть. Ну и хватка же у него была! Березовая палка Джонни полетела на землю. Мальчик быстро отбросил ее ногой в сторону и так толкнул Джонни в плечо, что тот упал на землю.

— Фашист проклятый!

— Ты что это? — Джонни собрал все силы и быстро поднялся. — Я же тебе ничего не сделал!

Но незнакомец не стал от этого любезнее. Он снова двинулся на Джонни.

Джонни никак не мог решить, защищаться ему или нет, так как чужой мальчик, хотя и достаточно крепкий, отнюдь не казался ему достойным противником. Ему было от силы лет девять. Если взяться как следует, его можно так отделать! Но когда Джонни получил второй, еще более сильный удар, он рассердился и тоже вступил в драку.

Через несколько минут оба мальчугана сцепились и колотили друг друга что было сил. Пилотка с красной звездочкой упала в песок. Старый пиджак Джонни затрещал на плечах. Потом мальчики выпрямились, уперлись ногами в землю и так стояли, то приближаясь на шаг друг к другу, то отступая. Их лица раскраснелись. Они пыхтели, как два норовистых бычка. Наконец Джонни удалось подставить своему противнику ножку. Оба повалились на землю. Катаясь в пыли, они переругивались, ногами и локтями взрывали сухой песок.

Вдруг Джонни застонал. Ему показалось, что кто-то провел по его больному колену жесткой щеткой и сорвал повязку вместе с засохшей на ране коростой. На глазах у него выступили слезы. Но он не хотел уступать и упрямо думал: «Погоди, я тебе еще покажу!»

Но ему так и не удалось положить мальчика на спину. На зубах у него скрипел песок, содранная рана сильно болела.

— Может, прекратим, а? — неожиданно для себя услышал Джонни свой смущенный голос. Он чувствовал, что выдохся и ослаб.

Мальчик в форме никак не отреагировал на его слова. Быть может, он принял это предложение за оскорбление? У него словно сил прибавилось. Он, видно, задался целью обязательно победить своего противника. Схватив, он рывком поднял Джонни в воздух.

Джонни почувствовал, что его покинуло всякое желание сопротивляться дальше; напряжение и трудности двух прошедших дней, ужасы, пережитые в эсэсовском лагере, голод, жажда и отчаянная боль в коленке — все это лишило его сил. Он позволил уложить себя на обе лопатки. От злобы и стыда он готов был зареветь.

Вдруг пальцы незнакомца разжались. Джонни смог глубоко вздохнуть. Из-за деревьев в этот момент раздался звонкий девичий голос:

— Петя, давай!

Еще плохо понимая, что происходит, Джонни открыл глаза и приподнял голову. Незнакомец, поваливший его на землю, повернулся в сторону.

— Он фашист, — услышал Джонни его голос, звучавший в этот раз не столько зло, сколько разъясняюще.

— Дурак, — отозвалась еще невидимая девушка и снова повторила: — Дурак!

Лежа на земле, Джонни наблюдал, как его противник отряхивает гимнастерку и брюки, надевает на коротко остриженную голову пилотку. Один погон у него посередине прогнулся.

Джонни пришло в голову, что ему, пожалуй, не следует оставаться в такой унизительной позе. Он хотел подняться, но едва попытался опереться на больную ногу, как земля поплыла у него перед глазами, и он снова упал.

— А ну-ка, подымайся!

Джонни с трудом встал на ноги. Покачиваясь, он старался отыскать глазами девушку. Наконец он увидел две стройные ноги, обутые в невысокие сапоги, потом подол вылинявшего льняного платья с едва различимым узором, на плечах толстый ватник. Ему удалось рассмотреть и лицо девушки: овальное и свежее, с тонкими бровями вразлет.

«Какая хорошенькая», — невольно подумал мальчик. Боль и злость были тут же забыты. На вид девушке можно было дать лет шестнадцать-восемнадцать. У нее были светлые шелковистые волосы, заплетенные в толстую косу, свисавшую почти до бедер.

«Лорелай, — подумал Джонни, — прелестнейшее в мире создание, с золотой косой, сидевшая на берегу Рейна». На голове у нее была фуражка с такой же красной звездочкой, как и на пилотке у паренька. В руке она держала карабин со штыком.

— Почему вы дрались? — с преувеличенной строгостью обратилась она к Джонни.

Он потер шею. Потом указал на мальчика:

— Он первый начал. — Горечь поражения опять начала мучить Джонни, поэтому в его голосе звучало недовольство. — Просто налетел на меня неизвестно с чего…

Девушка повернулась к незнакомцу. Она строго погрозила мальчику кулаком. Тот смущенно водил носком сапога по песку.

— А тебе здесь что надо? — спросила она у Джонни по-немецки.

— Я искал моего друга, его зовут Густав.

Девушка прищурила глаза.

— Что за Густав? — спросила она похожим на свирель голосом.

— Просто Густав, солдат.

— Немец?

— Да.

— Значит, фашист!

«Опять это слово!» Джонни недоуменно пожал плечами.

— Я не знаю, что значит фашист. Во всяком случае, он спас мне жизнь.

Немного подумав, девушка произнесла:

— Немецкие солдаты почти все фашисты! — И опасливо покосилась в сторону оставленной позиции зенитной батареи, словно там прятался по крайней мере с десяток немецких солдат. — Куда же он делся, твой друг?

— Понятия не имею, — подавленно проговорил Джонни.

— Ты лжешь!

— Я правда не знаю, где он.

— Ему просто не следует здесь показываться! — Она коротко взмахнула карабином.

— Но Густав очень хороший человек…

— Ерунда, — фыркнула девушка, и ее лицо стало таким злым, что Джонни подумал, может ли прекрасная Лорелай из легенды быть такой. — Все вы одинаковые.

Некоторое время они стояли друг против друга. Джонни не знал, как себя держать. На душе у него было неспокойно. «Может быть, мне лучше просто уйти?» Но эта неожиданная встреча родила в нем надежду, что ему помогут выбраться из того отчаянного положения, в которое он попал.

Вдруг девушка спросила:

— Что у тебя с коленкой?

Джонни посмотрел на ногу. Правая штанина, заботливо зашитая Густавом, пока он лежал в бреду в шалаше, снова разорвалась. Из дырки выглядывал кусок серого от грязи, пропитанного кровью бинта.

— А-а, — протянул Джонни, безнадежно махнув рукой. «Пусть не думают, что после неудачной драки с этим парнем я буду жаловаться». — Ничего особенного.

Девушка с упреком посмотрела на другого мальчика, все еще смущенно ковырявшего ногой песок.

— Идем, — приказала она Джонни и кивнула ему головой.

— Куда?

— Не задавай так много вопросов!

— А если я не хочу?

— Тебе придется захотеть, иначе… — Она угрожающе похлопала по прикладу своего карабина.

Джонни стало страшно.

«И почему я сразу не убежал, — подумал мальчик, и на лице его отразилось сожаление. Ему уже не хотелось больше сравнивать эту девушку с золотокосой Лорелай. — Она, пожалуй, еще, чего доброго, выстрелит в меня?» Мальчик покосился через плечо, увидел спасительную тропинку, но тут же отбросил мысль о побеге, решив, что девушка и паренек определенно догонят его.

Но тут размышления Джонни были прерваны.

— Ну, вперед! — строго произнесла девушка и толкнула его стволом карабина.

13

«Куда меня ведут?»

У русских в лагере.

Страшный сон.

«Вы теперь всего боитесь!»

Девушка и мальчик в советской военной форме (мальчугана звали Петя) шли позади Джонни. Джонни опять оказался под конвоем. В животе у него бурчало, словно он наелся зеленых слив и напился холодной воды.

«Что им от меня нужно?» — думал он, переставляя с трудом ноги.

Бежать было поздно: впереди между деревьями показался просвет. Примерно в ста метрах Джонни увидел несколько повозок, покрытых брезентом, натянутым на железные пруты. Рядом паслись распряженные лошади. Разбойничий лагерь! Мимо Джонни проскакал коричневый пони с крепкой шеей и густой черной гривой и, остановившись возле невысокой березки, с хрустом начал жевать первые зеленые листочки. Потом, обмахнувшись густым хвостом, он занялся ветвистым кустом вереска. Джонни насчитал четыре повозки, стоявшие небольшим кругом. Между ними курился тонкий голубой дымок, исчезая в вечернем небе. Они обогнули первую повозку, и мальчик увидел на земле нечто вроде очага. Рядом с огнем возился с топором в руках пожилой мужчина в белом фартуке и в вылинявшей гимнастерке с закатанными по локоть рукавами.

Вдруг откуда-то из-за полевой кухни выскочила маленькая черная собачонка, худой и грязный зверек, ковылявший на трех ногах. У нее была большая голова и длинные уши. Джонни тут же забыл всю опасность положения, в котором он оказался. Он никогда еще не видел более потешного создания. С лохматой собачьей морды на него смотрели два сердитых голубоватых глаза, нос был мокрый и блестящий. Похожий на кисточку обрубок хвоста вертелся с быстротой пропеллера. Собака подскочила к мальчику и зарычала, оскалив зубы. Только теперь Джонни заметил, что у собаки нет одной ноги, правой передней. Он невольно отпрянул назад и оказался между девушкой и мальчиком. Собачонка прыгала вокруг него как ненормальная, захлебываясь лаем.

— Замолчи, Трехногий, — прикрикнула девушка на собаку.

Собака тут же послушалась и, недовольно рыча, отошла в сторону, опустив к земле большую голову.

— Он чует, что ты немец, — усмехнулась девушка. Она подошла к человеку в фартуке, старавшемуся разрубить на большой деревянной доске кусок мяса.

Вид сырого мяса неприятно подействовал на Джонни. Он слышал, как девушка о чем-то спрашивает пожилого мужчину. Тот погладил свои негустые рыжеватые усы, свисавшие по обе стороны рта и придававшие ему вид старого, исхудалого морского льва, пожал плечами и наконец указал топорищем в сторону одной из повозок. Девушка взяла Джонни за руку, и он послушно пошел за ней.

Она велела ему сесть на длинный зеленый ящик и куда-то ушла. Петя стоял рядом, как часовой. Он ехидно улыбался и строил Джонни гримасы.

Каждый раз, как только топор пожилого мужчины погружался в мясо, Джонни охватывал озноб. Он невольно вздрагивал, зубы у него нервно стучали.

Девушка вернулась не одна. С ней была невысокая полная женщина в форме и каске на голове. У нее было широкое, плоское лицо, покрытое множеством крохотных шрамов. Широко поставленные глаза были узкими и темными. Пока девушка ей что-то объясняла, та бегло взглянула на Джонни и понимающе кивнула. Между тем Джонни делалось все хуже и хуже. А когда женщина опустилась возле него на колени и протянула к нему руки, он откинул назад голову и протяжно застонал.

— Что с тобой, немец? — холодно спросила девушка. Она стояла возле ящика, широко расставив ноги и вдавив каблуки сапог в землю.

Джонни покосился на руки женщины, тянувшиеся к его штанине. Что это были за руки! Темные, неестественно темные, каких он еще никогда не видел. А стук топора все раздавался в его ушах.

«Какие темные руки! А что, если это от засохшей, въевшейся в них крови?» — мелькнуло у него в голове.

— Нет! — испуганно закричал он, пытаясь защитить себя руками от прикосновения полной женщины.

А Петя все хмурился и строил гримасы.

— Ты, как я вижу, дурак, — выговорила девушка, нетерпеливо перебросив косу за спину. — И притом довольно большой дурак! Тетя Даша хочет тебе помочь, а ты орешь. Не вздумай еще раз закричать! — Она сунула ему под нос свой маленький кулачок. — Сиди тихо!

Женщина тем временем разбинтовала больное колено Джонни и задумчиво покачала головой, прищурив свои и без того узкие глаза. Над ее верхней губой росли тонкие темные волоски.

«Так у нее еще и усы, — подумал Джонни, теряя сознание. — Как у ведьмы. Ведь все ведьмы усатые!» Он почувствовал, как лоб его покрылся холодным потом и, отчаявшись, закрыл глаза. «О, Густав, они хотят меня убить и разрубить, как это мясо! Все кончено…»

Но, когда он спустя некоторое время открыл глаза, ничего страшного не произошло. Санитарка спокойно рылась в большой кожаной сумке, которую принесла с собой. На сумке был нарисован красный крест. Женщина достала какую-то коробочку с желтым порошком и присыпала им рану. Потом она взяла шприц с длинной иглой и коробку с ампулами. Отломила стеклянную головку одной из ампул, готовясь сделать укол в верхнюю часть ноги Джонни.

— Так надо, — объясняла между тем девушка, — чтобы у тебя не было столбняка.

Наконец колено было забинтовано чистым бинтом, пропахшим лекарствами. Пока женщина укладывала свою сумку, Джонни спустил штанину, встал с ящика и, переступив с ноги на ногу, смущенно спросил:

— Теперь я могу идти?

— Тебя здесь никто не держит, — ответила ему девушка.

Джонни с облегчением вздохнул. Как вкусно пахнет свежий вечерний воздух! Он сделал несколько шагов. Но, увидев под передними колесами одной из повозок знакомую собачонку, в нерешительности остановился.

— Ну что еще? — недовольно спросила девушка.

Джонни замешкался:

— Там собака…

— Трехногий?

— Его так зовут?

— Да, — ответила девушка.

— Смешное имя.

— У него потому три ноги, что он наступил на мину.

— А-а, — понимающе протянул Джонни.

Девушка искоса взглянула на Джонни.

— Зачем ты про него спросил? Испугался такой маленькой собаки?

Джонни молчал.

— Ну, иди-иди! — крикнула ему девушка.

Джонни осторожно пошел, стараясь подальше обойти опасную повозку и недоверчиво поглядывая на ее колеса.

— Эх вы, немцы, — презрительно проговорила девушка. — Вы теперь всего боитесь, даже тогда, когда вам хотят помочь. И даже при виде маленькой собачки вас моментально бросает в дрожь.

— Она может меня укусить…

— Да, может, потому что песик терпеть немцев не может. Он понимает, что мина, на которой он подорвался, была немецкой. Поэтому он и ненавидит немцев. И я тоже! — Она резко взмахнула рукой и вдруг закричала: — Что ты тут стоишь? Убирайся!

14

Неопределенное положение.

«Нам тоже надо в Берлин».

Временное избавление.

Прихрамывая, Джонни вышел с территории лагеря. Быстро он не мог идти при всем желании. Вдруг неподалеку затрещали ветки-это коричневый пони с длинным хвостом осторожно брел через кусты. Заметив мальчика, он остановился, смущенно качнул сильной шеей и поглядел ему вслед. Джонни пробирался между невысокими березками, пока не увидел в сотне метров перед собой широкую дорогу, по которой непрерывной чередой ехали бессчисленные машины. И только теперь он позволил себе сесть и отдохнуть.

Больше он уже не испытывал страха. Но на сердце у него было тяжело. С каждым шагом неясность его положения становилась все более очевидной. Вечерело, становилось прохладнее, и Джонни стало тоскливо. Ах, если бы девушка предложила ему остаться! Но она распрощалась с ним холодно, почти презрительно, как с человеком, от которого лучше держаться подальше. Да, Джонни было явно не по себе.

Постепенно небо стало темно-серым. Верхушки деревьев в высоком лесу, росшем по ту сторону дороги, выглядели на его фоне совсем черными. Над ними собирались тяжелые тучи. До Джонни доносились из лагеря звяканье металла, удары топора, отдельные крики. Все эти звуки успокаивали его, так как он знал, что недалеко от него есть люди. Теперь ему стало стыдно своих детских страхов. «Конечно, русские не бьют детей! Кан можно было быть таким глупым!»

Налетел легкий ветерок, и верхушки деревьев закачались. Небо тем временем совершенно затянулось облаками. Становилось все прохладнее. Джонни подобрал под себя ноги, насколько ему позволяло больное колено, и обхватил их руками. Скоро заморосил дождик. Джонни набросил себе на голову и плечи куртку, но тонкая, изношенная материя была плохой защитой. Тут он подумал о брезенте, которым были прикрыты повозки: уж он-то, наверное, не пропускает воду. Да прекратится ли когда-нибудь этот проклятый дождь!

Но дождь все усиливался. Крупные тяжелые капли скатывались по шее за воротник, и рубашка Джонни скоро промокла насквозь. Мальчику стало холодно. У него начали стучать зубы, и он был не в силах остановить эту дрожь. Сейчас ему хотелось только одного: поспать в сухом и теплом месте.

«Может быть, мне вернуться? — подумал он. — И вообще: почему меня никто не удержал? Даже эта трехногая собака со смешным именем и та имеет крышу над головой».

Джонни трясло. Он весь сжался в комочек. Горячие слезы потекли по его щекам.

«Если мне никто не поможет, к утру я умру», — подумал он.

— Эй ты! — послышался чей-то голос через несколько минут.

Джонни даже не шелохнулся. «Я сплю и вижу сон», — решил он про себя.

— Эй, немец!

Джонни прислушался. Несомненно, кто-то звал его.

— Отзовись же наконец! — нетерпеливо приказал голос. — Я знаю, что ты где-то здесь!

Джонни чуть-чуть повернулся. Целый поток воды полился у него со спины. Он спросил, стуча зубами:

— Что такое?

Мокрая трава заскрипела от приближающихся шагов. На сером фоне появились размытые очертания чьей-то фигуры.

— Чего же ты сразу не отозвался? — спросил его звонкий голос.

Перед Джонни стояла прекрасная разбойница в военной фуражке, а ее длинная золотистая коса была брошена на грудь.

— Я, наверное, заснул, — ответил мальчик.

— В такую-то погоду?

— Да.

— Если ты надеешься дождаться машины, то тебе долго придется сидеть. Вряд ли кто-нибудь возьмет тебя с собой, потому что скоро уже ночь.

Джонни ничего не ответил. Его занимала мысль: почему она пришла? Он спросил:

— Что тебе надо? — И в этом вопросе слышалась надежда.

Девушка подошла к нему почти вплотную. На плечи у нее была наброшена плащ-палатка, и она старалась держать ее так, чтобы укрыть от дождя и Джонни.

— Мне ничего не надо. Я просто так пришла.

Дождь барабанил с прежней силой. Джонни почувствовал на своем плече руку девушки. Ему казалось, что он слышит на своей иззябшей щеке ее дыхание. На спину ему больше не капало.

— Куда ты, собственно, собираешься идти? — спросила незнакомка.

— Домой, к маме.

— К маме. Значит, она у тебя жива?

— Да. А почему ты об этом спрашиваешь?

Вместо ответа девушка снова задала ему вопрос:

— А где она живет, где-нибудь недалеко?

— Нет, в Берлине.

— Берлин, — пробормотала девушка. — Ну что же, нам тоже надо в Берлин.

— Да? — переспросил Джонни и выпрямился: — Когда же?

— Когда мы дадим фашистам по роже, — резко ответила девушка.

Капли по плащу застучали вроде бы реже, и теперь был слышен шум деревьев.

— Ты всегда так зло говоришь о немцах, — едва слышно проговорил Джонни.

Девушка отстранилась от него и спросила язвительно:

— Тебе-то что?

— Послушав тебя, можно испугаться…

— Люблю я немцев или нет, это мое дело.

— Ты всех немцев так не любишь?

— Да, — твердо отозвалась девушка, — всех, кроме двух.

— А кто это?

— Обоих немцев, которых я люблю, зовут Эрнстами. Первый — Эрнст Тельман, второй — Эрнст Ешке. Товарища Ешке ты не знаешь, а Эрнста Тельмана, наверное, знаешь.

— Нет, — покачал головой Джонни, — я о нем никогда ничего не слышал.

Прошло несколько секунд, пока девушка наконец перевела дух от изумления.

— Что? Ты ничего не слышал о вожде рабочих Эрнсте Тельмане?

— Нет, ничего.

— Тогда ты типичный продукт германского фашизма.

— А ты-то кто? — взорвался Джонни. — Ты сама говоришь, как настоящая немка!

Девушка грубо оттолкнула его в сторону. С ее плаща водопадом хлынул поток воды.

— Ты уже слышал, что я говорю и по-русски. А больше всего, заметь себе, я люблю говорить по-польски!

Механически, ничего не соображая, Джонни ответил:

— Да.

— Тогда прекрати болтать и вообще лучше задавай поменьше вопросов!

Джонни почувствовал, что девушка, которая правилась ему все меньше и меньше, вот-вот вспылит и уйдет. Но она продолжала сидеть. Спустя минуту ее голос звучал уже не так строго, когда она спросила:

— Раз ты берлинец, ты, наверное, хорошо знаешь город?

— Берлин — большой город, — отозвался Джонни, — но кое-что я в нем знаю.

— Ты слышал что-нибудь о Хеннингсдорфе?

— Как-как?

— Хеннингсдорф. Не притворяйся таким глупым!

Мальчик покачал головой и с сожалением ответил:

— Нет.

— Да нет же, ты должен знать, — нетерпеливо возразила девушка.

— Нет, Хеннингсдорфа я в самом деле не знаю. А это в Берлине?

— В Берлине или неподалеку.

— Если только где-нибудь под Берлином…

— Но, во всяком случае, совсем недалеко, — упрямо сказала девушка.

— Возможно.

— Возможно, возможно. А еще берлинец! Что ты вообще знаешь о Берлине?

— Бранденбургские ворота, — подумав, ответил мальчик.

Он хотел рассказать, что был там несколько раз в воскресенье со своим отцом. Отцу всегда доставляло удовольствие сменить поношенный, пропахший прогорклой смазкой мундир железнодорожника на выходной костюм, единственный, какой у него был, и не спеша прогуляться с Джонни по центру города. Иногда они шли в какой-нибудь музей, где подолгу разглядывали огромные полотна или предметы старины, награбленные в других странах. Бывали они и в арсенале, битком набитом оружием, знаменами и картинами с изображением битв. Прогуливались по широкой тенистой липовой аллее Унтер-ден-Линден, ведущей к Бранденбургским воротам. Иногда, после обеда, им удавалось послушать маршировавший мимо военный оркестр. Каждый раз, услышав оркестр, Джонни бросал отцовскую руку и в восторге несся навстречу оркестрантам. Особенно нравился ему музыкант, который бил в литавры и своим громким «бум-бум-бум» задавал темп всем музыкантам. Но Джонни тут же с испугом подумал, что девушке едва ли интересно слушать все это и она, чего доброго, опять рассердится на него. Поэтому он принялся поспешно перечислять:

— Я знаю, где находится дворец, красное здание ратуши, а потом Александерплац…

— А рейхсканцелярию? — перебила девушка.

— Нет, — ответил Джонни.

— Что? Ты и ее не знаешь?! — воскликнула удивленная незнакомка. — Какой же ты немец? Об Эрнсте Тельмане ты ни разу не слышал, где находится Хеннингсдорф, не знаешь, а теперь еще и это!

— Папа никогда не водил меня туда, — пробормотал мальчик.

— Да там же торчит ваш Гитлер, — ядовито проговорила девушка, — ваш обожаемый фюрер, которого вы с таким восторгом приветствовали!

— Я его не приветствовал, — возразил Джонни, — потому что я его никогда не видел, разве только в кино.

— Зато все другие приветствовали, — сквозь зубы проговорила девушка, и Джонни заметил, как она резко взмахнула сжатым кулаком. — Но теперь уже все! Вот увидишь, у вашего Гитлера земля будет гореть под ногами!

У Адольфа Гитлера будет гореть под ногами земля — это трудно себе представить. Вдруг плащ соскользнул с головы Джонни. Девушка поднялась.

«Сейчас она уйдет и оставит меня здесь одного, на таком холоде», — пронеслось в голове у Джонни. Он лихорадочно раздумывал, как бы задержать девушку.

— Теперь я знаю, кто такой этот Эрнст Тельман. И о рейхсканцелярии ты мне тоже рассказала. Но что же такое Хеннингсдорф?

Девушка не поддалась на его уловку и нелюбезно ответила, глядя на него сверху вниз:

— Это тебя не касается. Джонни сжался в комок.

— Ну ладно, — продолжала она уже более миролюбиво, — не стоит сразу пугаться.

— Ты хочешь уйти?

— Я не собираюсь промокнуть здесь до нитки.

Голос Джонни прозвучал жалобно, когда он спросил:

— А что мне делать?

— Ты же хотел в Берлин.

— Но как мне туда попасть? Ведь до него по крайней мере километров сорок!

— Вот и пройди их!

— Но я уже так много прошел за вчерашний день.

— Значит, ты многому научился.

— Но я больше не могу, — чуть не плача проговорил Джонни, — а теперь, ночью…

— Эх ты, — сказала девушка, и в ее голосе не было ни злости, ни пренебрежения. Она взяла его за руку и помогла подняться. — Идем!

— Значит, можно?

— А я ни у кого не спрашивала разрешения.

— Так, значит, нельзя?

— Слушай, — вздохнула девушка, — ну что ты за человек! Как ты думаешь, зачем я тащилась сюда по такой погоде? Уж не для того, чтобы собирать грибы. Ты пойдешь со мной в лагерь, но только на одну ночь!

— Спасибо, — пробормотал Джонни.

Девушка вздохнула, потом насмешливо заметила:

— Стоит вам только промочить ноги, как вы сразу же становитесь на удивление очень смирными.

15

Дождливая ночь.

Может ли пони плакать?

«Охотнее, всего я бы остался здесь».

Лорелай по имени Ганка.

Мокрая трава хлестала по ногам. Девушка опять набросила на плечи Джонни половину своего плаща, и Джонни крепко придерживал его за краешек полы. Втянув голову в плечи, едва видя перед собой дорогу, он шел рядом с девушкой.

— Теперь иди тихо, как мышь, — прошептала она. Вскоре их кто-то окликнул.

«Наверное, патруль», — подумал Джонни, уловив в тишине металлический щелчок затвора.

Девушка еще плотнее закрыла его плащом, назвала отзыв и, тесно прижав к себе, повела дальше.

Скоро они добрались до повозок, похожих на маленькие хижины с круглыми брезентовыми крышами. Пахло остывшей мокрой золой. Правее, где находилась полевая кухня, поблескивал слабый красный огонек.

Они подошли к одной из повозок. Послышалось легкое сопение, и возле колес кто-то зашевелился. Это был пони. Он тесно прижался к брезентовому боку повозки, чтобы хоть как-то спрятаться от дождя. Девушка откинула брезент с тыльной стороны телеги.

— Лезь туда! Там, внутри, сухо, — сказала она, — все выложено сеном. И где-то лежит несколько попон. Да смотри не ушибись: там стоят ящики.

— А ты куда?

— Я должна сейчас сменить часового, — ответила девушка. — Выспись как следует, в четыре часа утра я тебя разбужу. Тебе надо будет уйти.

Дно повозки действительно было выстлано толстым слоем сена. Скоро Джонни нашел попоны. Он разделся, повесил свои вещички сушиться. Потом расстелил одну попону, лег на нее, укрылся другой и с облегчением потянулся. Он был снова спасен.

«И почему нельзя сделать так, чтобы Густав тоже был здесь? Ах, Густав!» — Джонни зажмурил глаза. Воспоминание о погибшем друге болью отозвалось в душе. Несмотря на усталость, сон долго не шел к мальчику. Тихо и равномерно стучали по брезенту капли дождя. Снова послышался стон ветра. Иногда с деревьев срывались тяжелые капли и градинами стучали по натянутому брезенту.

Пони зашевелился, потоптался на одном месте и снова вздохнул так тяжело, словно у него было какое-то горе. Джонни лежал тихо и напряженно прислушивался.

«Неужели это пони издает такой тонкий, звенящий звук, то выше тоном, то ниже? Странно, — подумал мальчик, — похоже, что кто-то плачет. Разве пони может плакать? Немыслимо. Плачут дети, особенно маленькие. Но, может быть, пони тоже плачут? Ведь они маленькие лошадки. Да, конечно, бедный маленький пони плачет, потому что должен стоять там, под холодным дождем…» Джонни еще глубже забрался под попону. Приятное тепло истомой растекалось по телу, как тогда, в шалаше у Густава. Постепенно мальчиком овладел тяжелый сон. Спал он крепко, безо всяких сновидений, и проснулся оттого, что вокруг стало довольно светло. Увидел над собой туго натянутое полотнище брезента, светлой полосой расходившееся у входа. Через нее внутрь пробрался яркий солнечный луч. Джонни сразу вспомнил, где он находится. «Неужели ночь уже прошла? Так быстро?» А ведь он должен был уйти отсюда в четыре часа!

Мальчик хотел было подняться, но передумал. Здесь так уютно: а кто знает, что ожидает его снаружи? Лучше подождать, пока его позовут.

Джонни лежал в полудреме; время шло незаметно. Вдруг кто-то откинул край брезента, закрывавший вход. Девушка заглянула в палатку, опершись рукой о край повозки, тихонько позвала:

— Эй!

— Да? — также тихо отозвался Джонни.

— Проснулся наконец?

— Уже довольно давно.

— Я уж думала, что ты тут умер.

— Разве уже так поздно?

— Половина одиннадцатого, — ответила девушка.

— Что?! — воскликнул Джонни.

— Удивляешься? С четырех часов я заходила сюда уже раза три.

— Почему же ты меня не разбудила?

— Ты спал как убитый.

Джонни поднялся, прикрывшись попоной:

— Сейчас я выйду.

— Не надо особенно спешить, — успокоительно произнесла девушка. Она уже успела забраться внутрь, и ей пришлось нагнуться, чтобы не задеть головой брезента. На плече у нее все так же висел карабин. В одной руке она держала котелок, в другой что-то завернутое в платок, Пригнув голову так низко, что коса ее свисала, цепляясь за солому, она подвинулась к нему ближе.

— Почему ты опять с винтовкой? — поинтересовался Джонни.

— Меня только что сменили с поста. Теперь у меня есть немного свободного времени.

Она поставила перед Джонни котелок. Потом развязала платок и достала из него кусок черного хлеба величиной с кулак и нарезанное ломтиками сало. При виде такого богатства у Джонни сразу же потекли слюнки.

— Подкрепись-ка для начала!

Мальчик не заставил себя долго упрашивать и тут же принялся за еду.

Девушка задумчиво разглядывала его.

— Ты больше не боишься нас, да? — спросила она резко.

Джонни снова потянулся к котелку, в котором был горячий чай. В ответ он слегка качнул головой и пробормотал:

— Нет.

— А вчера?

— Сначала очень, а потом чуть-чуть. — Он отправил себе в рот сразу два ломтика сала. — А теперь совсем не боюсь.

— Так говорят почти все…

— Кто именно?

Девушка не ответила. Джонни, не знавший, как истолковать ее молчание, продолжал жевать, пока на расстеленном платке ничего не осталось.

«Было бы совсем неплохо, — размышлял он тем временем, — если бы мне удалось пожить здесь несколько дней». И он сказал:

— Охотнее всего я бы остался здесь!

— Не пойдет, — заметила девушка.

— Почему?

— Наш командир против.

— Кто же ваш командир? Эта женщина в каске, что с санитарной сумкой?

— Тетя Даша? Нет, она наша санитарка.

— Может быть, старый солдат, который рубил вчера мясо возле кухни?

— Это дядя Коля, наш повар. А я имею в виду командира нашего санитарного подразделения. Он находится не здесь, а на перевязочном пункте, это где-то недалеко. Не знаю где. Мы вчера полдня его разыскивали. Но сегодня уж найдем обязательно.

— А почему вы его разыскивали? — спросил Джонни, опростав котелок. — Вы что, отстали?

— Мы отвозили раненых в тыл.

— На этих телегах?

— Не только, — ответила девушка и добавила: — На лошадях везде можно проехать, даже по самым плохим дорогам. Из-за дождя и талых вод все развезло до самого Одера. Да еще наши танки разъездили дороги. Но мы все-таки доставили всех раненых в полевой госпиталь. А теперь возвращаемся с лекарствами и перевязочными средствами к своим.

— А зачем вам эта кухня на колесах?! Ведь в ней можно готовить по крайней мере на двести человек!

— Это новая полевая кухня, — объяснила девушка, — старую разнесло снарядом. Хорошо еще, что дяди Коли в это время не было поблизости. А теперь у него современная кухня, в ней можно готовить чай и диетические блюда. Надо строго следить, чтобы больные и раненые получали только то, что им можно и нужно.

— У вас всегда много раненых?

— В последнее время много, — задумчиво отозвалась девушка, — особенно после того, как мы перешли Одер. И очень много погибает. И это незадолго до конца войны, когда мы уже стоим под самым Берлином.

— Сколько же километров осталось до Берлина? — спросил Джонни.

— Нашим осталось самое большее километров двадцать.

— Двадцать километров…

— Да. Может, даже меньше. Но бои будут длиться еще несколько дней или даже недель. И, к сожалению, еще будет много убитых и раненых. Фашисты огрызаются, как бешеные собаки. Но мы все равно свернем им всем шею.

— Фашисты, — задумчиво заметил Джонни, — вы все время повторяете это слово. Вот и ваш мальчик в форме назвал меня вчера фашистом…

— Петя еще маленький, ему только девять лет. Он особенно ненавидит немцев.

Джонни поднял глаза:

— А почему ты их ненавидишь?

Девушка оперлась на свой карабин и поднялась на ноги.

— У меня есть на это свои причины, — ответила она нехотя.

— Послушай, а как тебя зовут? — спросил вдруг Джонни.

— Это так важно?

— Меня зовут Иоганнес, — миролюбиво сказал Джонни, — но называют меня обычно Джонни.

Девушка покачала головой.

— Мне как-то все равно, как тебя зовут. Самое большее через полчаса ты уйдешь.

— И все же, — продолжал настаивать мальчик, — когда я буду думать о тебе, я буду хоть знать твое имя.

— Меня зовут Ганка. Теперь ты доволен? — резко ответила девушка.

— Ганка, — повторил Джонни, — чудесное имя. Звучит гораздо лучше, чем Лорелай…

— Что-что?

— Так звали красавицу из одной немецкой легенды…

— Ты начинаешь действовать мне на нервы, — сказала девушка, но прозвучало это совсем не сердито. Ганка взяла в руки котелок, платок и направилась к выходу. Подняв полог брезента, она еще раз обернулась к Джонни: — Кстати, когда будешь уходить, смотри, чтобы тебя никто не увидел.

— А ты больше не придешь?

— Я устала, — сказала девушка, — устала как собака, ни минуты не спала ночью. Пойду сейчас лягу.

Она хотела уйти, но ее остановил голос Джонни:

— Послушай, Ганка!

— Ну что еще?

— Только один вопрос: скажи, лошади могут плакать?

Девушка наморщила лоб.

— Как это? — спросила она неуверенно. — Это тоже из твоей немецкой сказки?

— Я слышал сегодня ночью, как одна лошадь плакала.

— Быть того не может!

— Нет, совершенно точно. Плакал пони возле повозки.

Губы девушки скривились, когда она строго сказала:

— Какая чепуха! — Взметнулся полог у входа, и Джонни остался один.

16

Трехногий пес поднимает тревогу.

Более близкое знакомство с Петей.

Возле походной кухни.

Штрафная работа, переставшая быть наказанием.

«Останешься до тех пор, пока мы не тронемся с места!»

Джонни выбрался из-под попоны и оделся, сидя на деревянном ящике. Вещички его почти совсем высохли. Он озабоченно оглядел свою обувь. Ботинки если только можно было назвать ботинками неуклюжие чуни, сшитые ему Густавом, начали разлезаться по всем швам, а подметки в некоторых местах протерлись до дыр.

Он подполз к выходу и осторожно отодвинул край брезента. Местность выглядела куда веселее, чем накануне. День был напоен солнцем. Капли дождя, повисшие на тонких, покрытых блестящей зеленью ветках березы, сияли, словно хрустальные. В нескольких метрах от него стояла еще одна повозка. Мокрый брезент на ней дымился под солнечными лучами, пустая оглобля напоминала штангу шлагбаума. Рядом паслись две коричневые лошади. Иногда они вытягивали тонкие шеи и терлись друг о друга большими головами. Возле прогретой солнцем стороны повозки стоял пони, положив морду на теплый брезент.

«И все-таки ты плакал, я совершенно ясно слышал», — подумал мальчик. И ему вдруг стало жаль оставлять этот надежный мирный уголок. Он широко распахнул брезентовый полог и медленно выскользнул наружу.

Вдруг ногу ниже колена пронзила резкая колющая боль.

Ошеломленный Джонни попробовал осторожно согнуть ногу, но тут услышал угрожающее рычание. Он посмотрел вниз и увидел розовую собачью пасть с острыми зубами. Трехногий! Его уши стояли торчком на лохматой голове, обрубок хвоста раскачивался из стороны в сторону.

— Пошел вон! — цыкнул на него мальчик. — Я хочу только выйти отсюда!

Пес вытянул единственную переднюю ногу и, положив на нее косматую голову, выжидательно уставился на Джонни.

Мальчик нырнул обратно в повозку. «Что же теперь делать?»

Он подождал немного в надежде, что пес уйдет. Потом перелез через ящики, надеясь вылезти с другой стороны. Высунул голову и осторожно огляделся. Невдалеке под деревом стояла полевая кухня на колесах. Выглядела она заброшенной. Между деревом и повозкой был натянут кусок брезента, видимо, для защиты от ветра. За ним не раздавалось ни звука. Едва Джонни спустил вниз ноги, как из-под колес снова вылетела собака. Она воинственно ковыляла на своих трех ногах.

— Пошла вон! — крикнул Джонни, стараясь придать голосу решительность и сжимая кулаки. — Убирайся!

Тут собака по-настоящему разъярилась и отчаянно залаяла.

Мальчик снова залез на сено. Собака, не переставая лаять, металась под повозкой.

«Кто-нибудь да обязательно услышит», — подумал Джонни. И вдруг в повозке стало светло. Две маленькие руки раздвинули края брезента, и в телегу забрался Петя. На его голове красовалась фуражка с красной звездочкой. Вглядываясь в темноту, он что-то спросил, наверное: кто тут?

— Я, — жалобно отозвался Джонни.

— Кто?

Джонни на четвереньках подвинулся к свету.

Петя, уставившись на него и покусывая нижнюю губу, что-то пробормотал, что Джонни не понял, но не слишком любезное. Внизу как одержимый все еще заходился лаем пес. Джонни молил бога, чтобы пришла Ганка и помогла ему выбраться из столь неловкого положения. Но она, видимо, уже уснула.

Наконец Петя сделал энергичное движение рукой вниз, что, видимо, означало: давай вылезай

Джонни повиновался этому приказу. Пока он стоял около телеги, собака прыгала вокруг него, стараясь зубами ухватить за брюки и обувь.

— Давай, давай! — приказал Петя, слегка подтолкнув своего пленника в спину.

— Куда? — спросил Джонни, неохотно трогаясь с места.

— Давай, давай! — Петя сам пошел вперед, при этом вид у него был такой, будто он конвоировал важного пленника.

Джонни уныло плелся за ним, понимая, что побег сейчас не имеет ни малейшего смысла: собака тут же помчится за ним по пятам. Петя несколько раз оборачивался, подгоняя его и повторяя всего два слова:

— Давай, давай!

Они обогнули полевую кухню. Из похожей на печную трубы, прикрытой сверху конусообразным железным колпаком, курился дымок. Зайдя за брезентовое полотнище, служившее для защиты от ветра, Петя остановился. Там стоял деревянный стол, когда-то, видимо, белый, но потемневший от солнца, дождя и ветра. Вокруг были расставлены какие-то плоские ящики и картонки. Возле невысокой горки картошки стояла цинковая ванна, до половины наполненная водой. Три-четыре очищенные картофелины казались в ней желтыми камешками.

Петя показал на картофельную кучку.

— Что мне делать? — спросил Джонни, начиная понимать, что от него хотят.

Мальчик нагнулся, поднял лежавший возле картошки нож и протянул его Джонни.

— А-а, почистить?

Петя кивнул и провел ладошкой немного ниже краев ванны.

— До сих пор? Немало.

Джонни подвинул к себе табуретку и взял из кучи картофелину.

Петя смотрел на него еще некоторое время, потом свистом подозвал собаку и направился обратно к повозкам.

Шлеп! Первая очищенная картошка с плеском упала в воду. Шлеп! Шлеп! Джонни работал быстро. Ему часто приходилось чистить картошку, особенно в последнее время, когда всех учащихся их школы эвакуировали в пригород. Вместе с другими школьниками, он перечистил целую гору картошки для солдат, для фольксштурмовцев и беженцев. Это было не очень-то приятное занятие, особенно если чистить заставляли в наказание. Джонни не всегда успешно справлялся с учебными заданиями по военной подготовке. Его не слишком интересовало, какие существуют воинские звания в вермахте и в войсках СС, чем вооружена пехотная рота и чем танк «Пантера» отличается от танка «Тигр». В то время как учитель рассказывал о воздушных боях, в которых участвовал полковник Мельдерс, или же о приключениях, пережитых матросами на подводной лодке капитан-лейтенанта Прина, он тосковал по родному дому на Кюстринерштрассе, чем и заслужил репутацию чудака. Однако на этот раз он воспринял чистку картошки отнюдь не как наказание. Это была такая работа, за которой он мог отдохнуть, более того — его даже могли покормить обедом. Он старался изо всех сил. Пусть никто не думает, что он лентяй. Картофелины одна за другой летели в ванну с водой. Когда дно ее уже было сплошь покрыто желтыми клубнями, сзади раздался звук шагов.

Джонни оглянулся — это подошел пожилой солдат в белом фартуке. Дядя Коля, повар. Джонни поймал на себе его испытующий взгляд. Повар набрал полную горсть очисток и, внимательно посмотрев на них, довольный, бросил их на землю. Мальчик чистил не только быстро, но тонко и аккуратно. Повар разгладил усы, и губы его растянулись в добродушную улыбку. Потом он направился в глубь кухни и принялся шинковать длинным острым ножом кочаны капусты, которые лежали в ящиках.

Джонни от души обрадовался молчаливому одобрению своих успехов и почувствовал себя более спокойно.

Спустя примерно час кто-то подошел к нему и похлопал его по плечу. Он обернулся и увидел Ганку. Она распустила косу, и ее шелковистые волосы мягко струились по плечам.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она Джонни.

— Петя притащил меня сюда.

Девушка сердито выругалась, по крайней мере так показалось Джонни. Потом добавила по-немецки:

— Лентяй никудышный!

— Не надо, — успокоил ее Джонни, — эта работа доставляет мне даже удовольствие.

Но Ганка не унималась.

— Куда спрятался этот бездельник?

Мальчик пожал плечами.

Лицо девушки приняло озабоченное и беспомощное выражение.

— Куда же он задевался?

— Он ушел вон туда, — сказал Джонни, показывая ножом в сторону лагеря.

— Значит, снова околачивается возле лошадей. Ну и задам же я ему сейчас!

Ганка решительно зашагала прочь. От ее сапог на влажной земле оставались четкие следы. Вскоре она вернулась, ведя за руку упирающегося Петю. Между ними разгорелся спор, причем Петя то и дело равнодушно пожимал плечами.

— Этот сорванец считает, что чистить картошку должен ты один, — пояснила наконец Ганка Джонни.

— Я с удовольствием чищу, — немедленно откликнулся мальчик.

Но Ганка покачала головой:

— Нет. Этого я не допущу. Я сама поручила ему эту работу.

— В качестве наказания? Он что-нибудь натворил?

— Ничего он не натворил. Только он всегда занимается тем, что ему в голову взбредет, уходит куда-то, ведь кругом полно гитлеровцев…

Тут заговорил Петя. Он обращался только к девушке, отчаянно размахивая при этом руками. Он так разгорячился, что взгляд его темных миндалевидных глаз то и дело перебегал с Ганки на Джонни и обратно.

— Он что-нибудь говорит обо мне? — поинтересовался Джонни, когда Петя наконец замолчал.

Он чувствовал себя как-то неловко. «Дурацкое положение, — думал он, — стоишь и не знаешь, что именно о тебе говорят».

Ганка кивнула Джонни и пояснила:

— Петя считает, что ты должен остаться здесь и работать. Это будет своего рода искуплением.

— Что-что?

— Ну как бы тебе объяснить? — Девушка в затруднении потерла подбородок. Обдумывая каждое слово, она продолжала: — Так как ты немец, ты должен здесь работать, это будет своего рода штраф за то дело, которое, другие ваши немцы причинили его родине. Это и есть искупление. Во всяком случае, Петя так себе представляет искупление!

В этот момент пожилой солдат, шинковавший капусту, что-то сказал, показывая на Джонни своим длинным ножом. Между ним и Ганкой завязался спор. Сначала девушка возражала повару, но потом стала постепенно сдаваться. Петя тоже втянулся в их разговор.

— Эй ты! — наконец обратилась девушка к Джонни.

— Что такое?

— Наш дядя Коля считает, что ты должен остаться, потому что ты отлично чистишь картошку. Он очень торопится: хочет обязательно сегодня испробовать новую кухню. Поэтому чисть дальше, но не один, а вот с этим товарищем! — И она кивнула в сторону Петра.

— С удовольствием, — согласился Джонни.

— Пока мы не тронемся с этого места, будешь тут жить под мою ответственность. Но как только мы узнаем, где наши, нам придется с тобой расстаться, ясно?

17

Новая надежда.

Еда из фарфоровой миски.

«Дай поесть, русский товарищ!»

Отвратительная перебранка.

«Я могу остаться! — мысленно ликовал Джонни. — Я могу остаться до среды, а может, и дольше. Я не буду голодать, не буду бродяжничать. Целый день я могу ничего не бояться. Только сидеть, отдыхать и немного помогать этим необыкновенным людям в незнакомой военной форме, говорящим на непонятном мне языке».

Джонни совсем не понимал языка Пети. У него был какой-то гортанный, немного повелительный голос. Часто Джонни не улавливал, говорил ли тот ему что-то доброе или недоброе. Вначале он каждый раз пугался, когда Петя без всякого выражения на лице бросал ему картофелину и что-то говорил. Прошло какое-то время, прежде чем Джонни понял, что ему надлежало всего лишь ловить картофелину. Как будто это так просто: чистить одну картофелину и в то же время на лету поймать другую. Возможно, что сам Петя и умел так делать, но проверить это не было возможности, так как он выбирал из кучи и бросал Джонни только самые крупные клубни. Видно, ему не очень-то хотелось самому чистить картошку.

Закончив работу, оба мальчугана послонялись немного около кухни, а затем разлеглись в сторонке среди кустов вереска. Они не выпускали из виду походную кухню и повозку с припасами. Там все было спокойно, только лошади, сонливо стоявшие в тени фургона, помахивали иногда хвостами.

Дядя Коля стоял на узкой, сколоченной из неструганых досок скамейке и размеренно помешивал большим черпаком в дымящемся котле, который был заполнен нарезанной капустой, очищенным картофелем и кусками нарубленного мяса.

«Наверное, что-то вкусное получится», — думал Джонни. Новыми для него здесь были не только военная форма и язык, но также и способ приготовления пищи.

Внимание Джонни привлекли люди, которые появились метрах в двухстах от него. Их было человек десять или двенадцать. Эти люди в серо-зеленой униформе уныло и медленно шли, как плохо заведенные часы, по направлению к лужайке. Выйдя на нее, словно по команде, они опустились на землю. Стоять остался только один человек. На нем была форма красноармейца,

«Это — пленные, — сообразил Джонни, — а тот — конвоир».

Немецкие солдаты, военнопленные, тут, совсем рядом! Ему хотелось рассмотреть их поближе. Но он не осмеливался на это. Он боялся потерять спасительное место возле дымящейся походной кухни.

Повар взобрался на повозку. Было слышно, как он там возился. Через некоторое время он вылез оттуда, прижимая к животу несколько полных полотняных мешочков. Подойдя к кухне, он высыпал их содержимое в котел. Своим серьезным, даже каким-то торжественным видом он напомнил Джонни старого, мудрого волшебника, который варил что-то загадочное, вроде омолаживающего зелья. Помешав в котле ложкой, которая всегда была у него при себе, повар зачерпнул немного, остудил и попробовал. При этом лицо у него приняло такое довольное выражение, что Джонни не удивился, если бы дядя Коля тут же выпрямился и превратился бы в молодого великана.

Между тем группа пленных на лужайке все увеличивалась. Из леса подходили новые люди в зеленой униформе.

Вдруг Джонни почувствовал, что его толкнули. Петя показывал ему рукой на стол около кухни. На нем стояла большая суповая миска с вычурным золотым узором и с одной отбитой ручкой. Из миски поднимался пар. Петя вскочил и побежал. Из кармана брюк он на ходу вытаскивал ложку. Он крикнул Джонни, который отстал от него, что-то подбадривающее. Подбежав к столу, мальчуганы подвинули к нему два ящика и сели на них. Повар, который, улыбаясь, стоял рядом, протянул Джонни ложку, которой он брал пробу. Ребята склонились над едой.

Это были щи, горячие и очень вкусные. Ложки попеременно постукивали о стенки миски. Когда одному из мальчуганов попадался кусок мяса, то он обязательно показывал его другому. Чувствовалось, что еда доставляла им удовольствие.

Когда миска уже почти опустела и Джонни торжествующе хотел показать Пете большой кусок мяса, он увидел недалеко от кухни двух немецких солдат. Это были пожилые люди с изнуренными, небритыми лицами. В своей потрепанной униформе они были похожи на грязные чучела. Они боязливо оглядывались. Но их никто не окликнул. Примерно в десяти метрах от кухни они остановились и стали пристально смотреть на дядю Колю, который помешивал в котле большим черпаком. В руках пленные держали обшарпанные, помятые котелки. У одного была перевязана рука, другой, в очках в тонкой никелированной оправе, имел какой-то растерянный вид.

Наконец пленный с перевязанной рукой осмелился подойти к кухне ближе. Он протянул котелок и пробормотал невнятно по-немецки:

— Русский камрад, голодно.

Дядя Коля невозмутимо продолжал помешивать в котле. Он будто не замечал просящего. Только его морщинистые щеки немного подрагивали, а кончики рыжих усов то поднимались, то опускались.

Пленный с трудом держал вытянутую руку. Он беспомощно пожал плечами и оглянулся на своего товарища. Тот натянуто улыбнулся и сделал несколько шагов вперед, тоже протянув свой котелок повару. Этот в очках был похож на сову.

— Пожалуйста, господин, — заговорил первый пленный, — дайте нам немного поесть.

Петя тоже заметил немцев и недовольно что-то пробормотал.

Джонни готов был отдать пленным свою миску с супом. Но тут случилось такое, чего он никак не ожидал. Молча, резким движением дядя Коля налил в каждый котелок по полному черпаку супа. Скорее испуганно, чем благодарно пленные смотрели на повара. Затем тот в очках слегка поклонился и пробормотал по-немецки:

— Большое спасибо, товарищ.

Усталой походкой, непрерывно оглядываясь, они поплелись назад.

Другие пленные внимательно наблюдали за этой сценой. С нескрываемой жадностью они смотрели на их котелки. Потом, посовещавшись, они стали один за другим подниматься с земли и подходить к кухне с тем же боязливым и недоверчивым видом.

Дядя Коля продолжал раздавать суп. Выражение его лица при этом не менялось. По звуку черпака Джонни заметил, что большой котел постепенно пустел.

Наконец к кухне подошли несколько человек отнюдь не боязливого вида. Они смотрели скорее мрачно, даже вызывающе.

— Эй, дед! — крикнул старому повару молодой кучерявый солдат с лихой прядью на покрытом потом лице. — Дай-ка и нам что-нибудь поесть!

Один из пожилых пленных начал вслух возмущаться:

— Целых пять лет мы тянули лямку. А когда дело доходило до жратвы, так эти сопляки всегда лезли вперед!

— Тихо, дяденька! — с издевкой прикрикнул на него кучерявый. — Вам надо было получше воевать, тогда мы не толпились бы сейчас у этой кухни!

— Что? — выкрикнул пожилой. — Будешь поучать старого вояку? Может, ты ходил на русский дот под пулеметом?..

И тут до пожилого пленного вдруг дошло, что он говорит совсем не то. Он моментально запнулся и посмотрел на дядю Колю, прищурив глаза.

Усы повара недовольно вздрогнули, но он как ни в чем не бывало продолжал разливать суп: в миски, котелки и консервные банки. Видимо, он уже привык к подобным разговорам.

18

Пленные немцы.

«Что ты делаешь у русских?»

Новая встреча с двумя эсэсовцами.

«Жив ли Густав?»

После обеда мальчуганам больше нечего было делать на кухне. Джонни заметил, как Петя спрятал свою ложку в карман. Он сделал то же самое.

«Дядя Коля не рассердится, если я подержу ее пока у себя, — подумал он. — Возможно, еще удастся и второй раз поесть тут с ними».

Правда, Джонни не особенно верил в это, так как русским нужно было двигаться дальше. Если бы он только знал, где именно он находится и куда ему надо идти, чтобы поскорее попасть в Берлин. Но кого здесь можно спросить об этом? За исключением Ганки, никто не говорит по-немецки. И тут он подумал о пленных, которые только что осаждали кухню. С ними он мог бы поговорить. Но пойдет ли с ним Петя? Он тронул его за плечо и кивнул в сторону немецких солдат. Тот понял его жест.

Группа военнопленных выросла тем временем уже примерно до пятидесяти человек. Их охранял один часовой с автоматом, довольно молодой солдат. Он недовольно помигивал, видя, как группа все увеличивается. Когда прибыла новая группа пленных человек в десять, которую сопровождал красноармеец на мотоцикле, конвоир резко что-то сказал ему. Тот, однако, лишь пожал плечами, надел защитные очки и укатил на своей машине обратно.

Вновь прибывшие робко присоединялись к остальным.

— Что, и ты тут? — спросили одного из них.

Тот резко ответил:

— Шел бы ты…

Кто-то спросил:

— Где вас взяли?

— В лесничестве Фалькенберг.

— А где линия фронта?

— Сам черт не разберет, где она сейчас проходит.

Джонни и Петя шли по лужайке. Часть пленных лежала, растянувшись на земле и тупо глядя перед собой, часть спала. Двоих из них Джонни сразу узнал. Небритого с перевязанной рукой и другого, в очках. Совсем близко от них спал солдат, который похвалялся, что ходил на советские доты. Он лежал на спине с широко открытым ртом и храпел.

— Посмотрите-ка, — вдруг сказал кто-то из гитлеровцев, — они даже детей одели в военную форму!

Джонни вздрогнул и увидел парня в черной форме танкиста, имевшего чин унтер-офицера. Рядом с ним развалился кучерявый. Оба с издевкой уставились на Петю, который невозмутимо шагал среди сидевших пленных по направлению к часовому.

— Я уже видел этого малыша возле русской кухни, — насмешливо произнес кучерявый. — А что, может быть, у них больше уже и нет взрослых солдат?

— И мы как идиоты сдаемся им в плен, — произнес танкист, — когда русские уже выдохлись.

— Может быть, нам исчезнуть?

Кучерявый бросил беглый взгляд в сторону часового, который, скручивая цигарку, по-дружески кивнул подходящему Пете. Автомат лежал у него на руках, как гитара.

— Куда вы хотите податься? — вмешался в разговор небритый солдат с раненой рукой. — Радуйтесь, что вы выбрались целыми из этого дерьма.

— Чтобы сдохнуть на каком-то свинцовом руднике в Сибири?

— Это уже геббельсовская пропаганда, — ответил небритый.

— Тебе это лучше известно, да?

Небритый недоуменно пожал плечами.

— В человечности русским все же нельзя отказать, — вмешался в разговор старый солдат в никелированных очках, — с нами обращаются вполне прилично.

— Во всем есть свой расчет, — отрезал кучерявый.

— Но вы же сами пошли на это, правда?

— С пустым желудком не очень-то разбежишься.

— Видать, кое-кому еще не надоело… — проворчал небритый.

— Не надоело! — понизив голос, ответил танкист в черной форме. — Во всяком случае, для нас с вами война еще далеко не кончилась!

Разговор затих, когда они увидели, что русский мотоциклист снова возвратился. На заднем сиденье у него сидел еще один русский солдат. Сойдя с мотоцикла, он взял автомат за ремень и направился к часовому, который все еще разговаривал с Петей.

Джонни разочаровал услышанный разговор. Ему стало как-то не по себе. Только двое старых солдат внушали ему некоторое доверие. Он подошел к небритому и поздоровался:

— Здравствуйте.

Пленный и те, кто был от него поблизости, с подозрением посмотрели на Джонни.

— Ты — немец? — спросил пленный в очках.

— Да.

— Сначала я подумал, что ты украинец или поляк. А что ты делаешь у русских?

— Я здесь случайно. Я хочу добраться домой, в Берлин.

— Тогда скоро доберешься, — сказал небритый.

— Вы тоже скоро окажетесь дома, — попытался утешить их Джонни.

— Ну да, во всяком случае, мы пока живы, — сказал небритый.

— Слава богу, — произнес очкарик. — Вчера вечером мы были еще в таком дерьме.

— Где вы сражались?

— Сражались? — переспросил он с горькой усмешкой. — Мы, два старика, не сражались. Мы бросили свои трещотки и подняли руки вверх, когда увидели русских. Это было севернее Фюрстенвальде.

— Где он находится?

— Недалеко отсюда. Пожалуй, километрах в десяти.

В это время все задвигались. Из леса вышли четыре немецких солдата с поднятыми над головой руками.

Один из часовых показал им дулом автомата на группу пленных.

— Теперь полежите тут, отдохните, — насмешливо сказал кто-то, — до Урала еще далеко.

— Трусы! Сдаться добровольно! — прошипел танкист. — Даже фельдфебель с ними!

— Давно уже такое творится, — пробормотал небритый. — В лесу, видно, еще хватает земляков. Большинство уже сыто войной по горло, только не решаются. Если так и дальше пойдет, то скоро нас на сотни больше станет.

— Часовым, кажется, немного не по себе, — заметил солдат в очках и указал на обоих красноармейцев, которые с беспокойством обходили место сбора. Один из них держал автомат наготове.

— Надо бы их просто убрать, — посоветовал танкист. — А потом всем отсюда убраться подальше. Нас уже набралась почти рота, а оружия кругом валяется сколько угодно.

— И что дальше? — спросил его кучерявый. — На Берлин?

— Ерунда, — вмешался в разговор тот солдат, что ходил на доты; он давно уже проснулся. — Глупо идти на Берлин: город почти полностью окружен. На запад надо пробиваться, к американцам.

— А они вас точно так же изловят, — сказал небритый.

— Ошибаешься, приятель. Мы им еще понадобимся, когда война пойдет дальше.

— Против кого же она будет вестись?

— Против русских. Янки и русские долго не пробудут вместе!

— О вас надо бы сообщить куда следует, — вставил солдат в очках.

Танкист привстал. Кучерявый прищурил глаза.

— Знаешь, — прошипел он, — как бы мы не устроили тебе здесь веселую жизнь, стерва!

«Надо уходить отсюда, — подумал Джонни. У него пропала всякая охота спрашивать о дороге. — Я и сам доберусь до Берлина!»

Тут его внимание привлекли два человека, которые лежали несколько поодаль от других, за кустами. Они делали вид, будто спят, а возможно, они и в самом деле спали. Джонни сразу же узнал пожилого мужчину с морщинистым, почти старым лицом и его товарища, который лежал на спине. Его возмутило, что оба они были одеты теперь в форму вермахта. И обмундирование-то на них было почти новым.

«А что, если я ошибаюсь? — подумал Джонни. Ища поддержки, он обернулся к Пете, который расхаживал вместе с часовым. — Он вряд ли поймет, если я буду объяснять ему, кто они такие».

Он подошел к солдатам.

— Вон там, — шепнул он им, — лежат двое, которых я знаю.

— Да?

Солдат устало посмотрел на него через стекла очков.

— Да, — сказал Джонни, стараясь подавить волнение. — Я видел их вчера. Оба они эсэсовцы.

Солдаты посмотрели туда, куда указывал Джонни, и пожали плечами.

— В этом нет ничего удивительного, — заметил небритый, — они переоделись в другие шмотки и теперь стараются затеряться среди нас. Конечно, каждый из нас хочет отделаться полегче. Эти парни из СС поступают так же.

— Но ведь они преступники.

— Многие из них натворили немало кровавых дел.

— Они хотели убить моего друга Густава, — поспешил добавить Джонни, — и, возможно, убили.

Солдаты молчали, не проявляя никакого интереса к сказанному Джонни.

От кухни доносились какие-то возгласы. Дядя Коля заводил лошадей в упряжку.

— Боже мой, — сказал наконец пленный в очках, — сколько людей погибло за последние дни! Мы это видели своими глазами. Почти на каждом дереве кто-то висел. Все это были те, кто не хотел больше воевать. К сожалению, им не повезло.

— Но нельзя же просто так отпустить таких убийц!

Все молчали. Вдруг пленный с перевязанной рукой сказал громко, чтобы всем вблизи было слышно:

— Нет, парень, мы в это дело не хотим вмешиваться!

Лошади уже были запряжены. Из-за фургона вышла санитарка. Она оправила гимнастерку, отряхнула синюю юбку и надела каску. Кроме санитарной сумки в руках она держала карабин. Она помогала дяде Коле погрузить ящики и коробки, которые еще лежали на земле.

Петя решительно показал рукой в сторону повозок.

И тогда Джонни осмелился.

— Петя! — крикнул он.

Петя остановился, затем направился к нему. На его лице застыло удивление.

— Эй, вы! — Джонни присел на корточки и стал тормошить за плечо пожилого эсэсовца, который лежал на животе. Он сделал это не очень вежливо, сам удивляясь собственной смелости.

Эсэсовец повернулся на спину и окинул Джонни взглядом с головы до ног.

— Вы меня, конечно, не узнаете?

— Нет, сынок.

— А я вас узнал!

Эсэсовец попытался улыбнуться, но его морщинистое лицо, казалось, уже не подчинялось ему.

— Вы — обершарфюрер! — громко выкрикнул Джонни, так что другие пленные услышали и обернулись в его сторону.

— Убирайся отсюда, парень! — шикнул тот на него.

— Но я хочу знать, что вы сделали с Густавом!

Обершарфюрер тронул за плечо своего приятеля:

— Ты знаешь какого-то Густава?

Тот не шевельнулся, лишь на мгновение приоткрыл глаза.

— Не имею ни малейшего понятия, — процедил он сквозь зубы.

— Не притворяйтесь!

К ним подошел молодой танкист.

— Что здесь происходит?

— Ничего особенного, — ответил шарфюрер. — Малыш спросил у нас, который сейчас час.

— Неправда! — возмутился Джонни так громко, что оба часовых на момент остановились и посмотрели в его сторону.

Вдруг шарфюрер незаметно пнул Джонни сапогом в ногу. Удар не был особенно сильным, но сделан был так быстро и незаметно, что даже Петя, который стоял рядом, ничего не понимая, кажется, не заметил его. Бледное и невыразительное лицо эсэсовца покрылось багровыми пятнами.

— Заткнись, парень, а то я прикокну тебя! — прошипел он.

— Кажется, малышу от вас что-то нужно? — полюбопытствовал танкист, подходя ближе.

— Этот парнишка, — пробурчал обершарфюрер, который уже сидел на земле, — немец, но собирается предать нас, своих земляков.

— Тогда уберите его.

Джонни испуганно вздрогнул. Сначала пинок сапогом, а теперь еще это! «Убить меня? Русские часовые не допустят этого. К тому же и Петя здесь. А возле кухни дядя Коля».

— Где Густав?! — крикнул он так громко, что его вопрос подхватило слабое эхо. — Что вы с ним сделали?

Часовые снова остановились. Один из них даже послал патрон в патронник автомата.

— Опомнись, парень, — злобно прошипел обершарфюрер, — не видишь разве, что все здесь против тебя?

Возмущение Джонни сменилось слезами. Он заметил, что большинство пленных бросали на него злые и презрительные взгляды и никто не собирался ему помочь. Тут Петя хлопнул его по плечу. Он хотел, видимо, узнать, в чем тут дело.

— Фашисты?

— Да, фашисты, два очень плохих фашиста!

Петя понимающе кивнул. Его глаза сузились. В этот момент Ганка позвала с фургона:

— Петя!

Оба паренька посмотрели на готовую к выступлению колонну. В самом хвосте ее стояла походная кухня, в которую был впряжен маленький пони. Ганка нетерпеливо помахала им рукой. Но поскольку ни Петя, ни Джонни не двинулись с места, она сама подошла к ним.

— Фашисты, — сказал ей Петя, усиленно жестикулируя, и указал на двух эсэсовцев.

Девушка обернулась к Джонни:

— Почему ты думаешь, что эти двое фашисты?

— Я знаю их, — ответил Джонни и всхлипнул, — Вчера они были в другой форме, в форме эсэсовцев…

Один из часовых незаметно приблизился и встал позади эсэсовцев.

Стоявшие вокруг пленные стали отводить взгляды. Танкист и кучерявый потихоньку вернулись на свои места.

Девушка резко ткнула эсэсовцев в спину прикладом своего карабина.

— Это правда, что он сказал? — спросила она.

Обершарфюрер даже не удостоил ее взглядом. Однако молодой шарфюрер не сдержался и пробурчал:

— Опять не так получилось!

— Значит, это правда?! — крикнула Ганка, и глаза ее вспыхнули недобрым огнем.

— Ну и что из того? — произнес обершарфюрер.

Девушка повернулась к часовому и заговорила с ним.

Тот свистнул и приказал обоим эсэсовцам встать.

— Есть у вас оружие? — спросила Ганка.

— Если перочинный нож — оружие, то да, — пробормотал обершарфюрер.

— Выверните ваши карманы!

Эсэсовцы посмотрели на часового и вытряхнули содержимое карманов на землю: помятую пачку из-под сигарет, спички и длинный перочинный ножик с несколькими лезвиями. Ножик Густава.

Джонни уставился на него, затем спросил:

— Что вы сделали с Густавом?

Пожилой эсэсовец прищурился:

— С Густавом? Нам надо было сразу же повесить и его и тебя тоже, ублюдок!

Часовой подтолкнул обоих эсэсовцев:

— Давай, давай! Шагай, там разберемся!

Эсэсовцы повернулись и нехотя поплелись.

— Жив ли Густав? — крикнул им вслед Джонни.

— Тебе это очень интересно знать, да? — бросил через плечо обершарфюрер. Он тронул своего приятеля за плечо и заметил: — Вчера мы допустили глупость!

19

«Хочешь здесь остаться?»

На последней повозке.

«На Берлин!»

Джонни стоял словно в оцепенении и смотрел вслед уходившим эсэсовцам. Жив ли Густав? Он посмотрел на пленных, как будто бы они могли ему ответить. Но они молчали.

Когда эсэсовцев увели, кто-то крикнул:

— Выше голову, ребята!

Ганка и Петя направились прямо через кусты к повозкам. Джонни нерешительно двинулся за ними.

На первой повозке сидел наверху молодой солдат. Он держал в руках вожжи и курил. Улыбаясь и не выпуская папиросу изо рта, он крикнул Ганке что-то задорное. Ганка ответила ему шуткой.

Лошади в упряжках вздрогнули и запрядали ушами. Они, видимо, чувствовали, что им предстоит нелегкий переход.

На второй повозке сидели санитарка и солдат. Она слегка нагнулась вперед, глаза ее были закрыты.

Петя побежал вдоль колонны к последней повозке, на которой ехал дядя Коля. Из-под натянутого брезента виднелась кое-какая кухонная утварь. Колонну замыкала походная кухня. Между оглоблями стоял, махая хвостом, маленький пони. Он вытягивал морду и косился вверх, как бы желая проверить погоду.

Вдруг Джонни почувствовал легкий толчок.

— Чего ты стоишь тут и смотришь? — спросила Ганка.

Джонни пожал плечами.

— Хочешь здесь остаться? Поехали с нами!

— С вами?

— С кем же еще?

Джонни медленно подошел к повозке.

— Разве ты не рад?

— Рад, — смущенно пробормотал Джонни.

— Ты парень хороший, — заметила Ганка, — ты, пожалуй, третий из немцев, которые мне понравились. Иди в последнюю повозку. Там Петя.

Девушка хотела уже отвернуться, но Джонни окликнул ее:

— Ганка!

— Что еще?

— Что будет с теми двумя эсэсовцами? — Мальчик указал в сторону пленных.

— Это тебя беспокоит? — Она встряхнула головой. — Сначала мы, конечно, разберемся, кто они такие. А остальное уже не наше дело.

Тут Джонни услышал собачий лай. Это Трехногий подбежал к повозке с высунутым языком.

— Ты снова где-то пропадал? — отчитывала песика девушка. — Снова чуть было не потерял нас!

Пес втянул большую лохматую голову, припал к земле и виновато косился на нее.

— Ну ладно уж! — решительно произнесла Ганка, а затем, обращаясь к Джонни, крикнула: — Давай садись быстро!

Колонна тронулась в путь.

Лошади затрусили, колеса заскрипели. Ехали по песчаной дороге, проходившей через высокий хвойный лес. Повозку все время трясло и качало, так что плечи мальчиков терлись друг о друга. Петя громкими возгласами подгонял маленького пони, чтобы он не отставал от колонны. Вскоре лес стал реже, и колонна выехала на проселочную дорогу. Походная кухня подпрыгивала то и дело на ухабах. Чем дальше они продвигались по дороге, тем более оживленной она становилась.

Все чаще их обгоняли грузовики. По дорогам, а где прямо по полям и лугам двигались колонны советских солдат, одетых большей частью в длинные шинели и меховые шапки. За спиной у каждого были зеленые, похожие на рюкзак вещевые мешки, оружие; некоторые везли за собой станковые пулеметы или несли на плечах ящики с патронами и части разобранных минометов. Впереди каждой колонны шел офицер. Некоторые колонны шли с песней, которая, видимо, воодушевляла их. Для Джонни, который слышал впервые пение сотен голосов, оно показалось захватывающим и приятным.

К вечеру они подъехали к бетонному шоссе с движением в четыре ряда. Посредине его проходила разграничительная полоса, поросшая травой. Здесь им пришлось ждать, так как въезд на шоссе был разрушен. Танки, самоходки, тягачи с тяжелыми орудиями и бронетранспортеры двигались по шоссе почти непрерывным потоком. На обочине, рассредоточившись вдоль откоса, отдыхало крупное подразделение пехоты. Солдаты сидели или лежали на сухой, желтой траве, одни дремали, другие курили или ели что-то из котелков. Кое-кто перематывал портянки. Наверху откоса, возле проезжей части, сдвинув фуражку на затылок, стоял в шинели нараспашку сильный, широкоплечий офицер, опиравшийся на палку. На его гимнастерке сверкали несколько орденов и медалей. Он диктовал пожилому бородатому сержанту распоряжения, которые тот быстро заносил в толстый, потрепанный журнал. Каждый раз, когда сержант начинал писать, он сначала слюнявил кончик карандаша.

Один молодой солдат со скучающим взглядом и круглым, толстощеким лицом охранял долговязого пленного немецкого полковника, на сухой шее которого болтался Рыцарский крест. Полковник низко склонился над открытой консервной банкой, из которой доставал вилкой кусочки мяса и неторопливо отправлял в рот. На фоне отдыхающих солдат он показался Джонни одинокой и странной птицей. Никто из солдат не обращал на пленного внимания. Их больше заинтересовал пони. Они похлопывали его по крупу и гладили. Один солдат протянул лошадке кусок хлеба и засмеялся, когда пони сначала обнюхал хлеб, а потом взял зубами и начал лениво пережевывать.

Петя спрыгнул с повозки и стал бродить по откосу. Дядя Коля раздавал желающим остатки супа из своей походной кухни. Тетя Даша с набитой до отказа санитарной сумкой деловито сновала среди отдыхавших; в первую очередь она подходила к тем, у кого были повязки на голове, руках и ногах.

Джонни видел, как она разговаривала с ранеными. С ней шутили, дружески хлопали по плечу. Наконец она остановилась возле солдата, который сильно натер ноги, и достала из своей сумки какую-то банку с мазью. Мальчуган заметил, что необычно темные руки санитарки ни у кого не вызывали никакого удивления. А его по-прежнему не оставляла мысль: почему все-таки у нее такая темная кожа?

Вскоре по шоссе снова прогромыхала танковая колонна. Люки машин были открыты. Джонни ясно видел выпачканные мазутом, потные лица водителей. Командиры машин, головы которых торчали из башен, внимательно следили за дорогой. На голове у танкистов были черные шлемы с толстыми ребрами. Лица их были серыми от пыли и закопченными от выхлопных газов или от порохового дыма. Пехотинцы, стоявшие на обочине, приветственно махали танкистам руками. Один солдат громко и раздельно прокричал сквозь гул моторов:

— На Берлин!

Джонни, воспринимавший происходившее вокруг него все с большим интересом и даже с удивлением, слез с повозки. Благодаря счастливому случаю он оказался в столь необычном для него обществе. И случилось это все как-то само собой.

Сначала несмело, потом все более свободно он стал с важным видом расхаживать возле солдат, описывая все более широкие круги вокруг повозки.

— На Берлин! — послышался новый крик. Он звучал как торжествующий призыв. «А почему бы мне и не дойти с ними до Берлина?» Он прошел еще немного и удивился, что никто не обращает на него особенного внимания. Последнее обстоятельство несколько огорчило его. Как будто было вполне обычным то, что он, немецкий мальчуган, разгуливает здесь.

Вскоре прошла еще одна танковая колонна, за которой проследовала длинная цепочка грузовиков с пушками. Вдруг Джонни захотелось как-то обратить на себя внимание. Он спустился по склону мимо офицера с палкой и бородатого сержанта.

— На Берлин! — крикнул он сначала несмело, а затем стал кричать все громче и громче. — На Берлин! На Берлин!

Сидевшие поблизости красноармейцы весело посмотрели на него. Их взгляды, казалось, говорили: «Кто это там пищит?» Кое-кто из солдат даже засмеялся.

И тогда произошло нечто необычное. Сначала один голос, затем все больше новых присоединялось к возгласу немецкого мальчугана.

20

Пони, оказывается, не плачут.

Палаточный лагерь.

«То, что ты знаешь, держи при себе».

Среди ночи Джонни проснулся. Он открыл глаза. И хотя вокруг было темно, он знал, что все еще лежит скрючившись на повозке. Он чувствовал под собой жесткие доски. «Отчего же я проснулся?» — мысленно спросил он себя.

Он начал вспоминать вторую половину вчерашнего дня, когда шоссе наконец освободилось от колонн и они пересекли его. Проселочная дорога, по которой они ехали, была основательно разбита бомбами и снарядами. В довершение ко всему то тут, то там на ней стояли исковерканные автомашины, обгоревшие танки и изуродованные орудия. Повсюду валялись каски, коробки противогазов и гильзы от снарядов.

Несмотря на столь мрачную картину, у Джонни было радостное настроение.

Петя же, наоборот, притих. Они проезжали через безлюдную, выгоревшую дотла деревню. На фоне красноватого темного неба она казалась огромным кладбищем, а торчавшие печные трубы напоминали надгробные камни огромных размеров.

Когда совсем стемнело и воздух стал еще более прохладным, Петя молча забрался внутрь фургона. Ехали через мрачный высокий лес, который убаюкивал своим однообразием. Слабое позвякивание цепей и монотонное шлепанье лошадиных копыт усыпили Джонни. Веки как бы сами собой сомкнулись. Он заснул и спал, пока… Да, но что же это все-таки было?

Его разбудил, по-видимому, какой-то звук. Джонни напряженно прислушивался. Вдруг он услышал какие-то всхлипывания. Он испугался. Неужели это снова плачет пони? Джонни встал на колени и перегнулся через передок повозки. Он уловил влажный и теплый пар, исходивший от лошади. Пони, почти невидимый в темноте, неподвижно стоял рядом. Он, видимо, спал стоя. Во всяком случае, плакал не он. Всхлипывание доносилось совсем с другой стороны.

Джонни захотелось узнать, в чем дело. Он медленно пополз вперед, чувствуя под руками мешки, кастрюли, ящики. Вдруг он наткнулся на что-то мягкое. Раздался такой резкий вскрик, что Джонни просто оцепенел.

«Тут кто-то есть! — Джонни задрожал от испуга. — Чего доброго, могут подумать, что я хотел сделать кому-то плохое. Но кто же все-таки здесь?»

Снаружи послышались быстрые глухие шаги, которые приближались к повозке. Вспыхнул луч карманного фонарика, и Джонни увидел Петю, который лежал между двумя мешками с картофелем и жалобно плакал.

Подошедшая Ганка начала утешать Петю ласковыми словами, гладила его по щекам и по голове, целовала его в лицо.

Плач прекратился. После того как фонарик потух, Джонни услышал шорохи и шуршание закрываемого брезента. Снаружи снова послышались глухие, на этот раз замедленные шаги. Было слышно, что девушка тяжело дышала. Сомнения не было: Ганка несла на руках успокоившегося и, возможно, снова заснувшего Петю.

Джонни, который лежал вытянувшись на ящике, только теперь понял, что его не заметили. И все же он чувствовал себя как-то неприятно. Когда рассветет, его прогонят, думал он, так как Петя кричал. Но я же задел его случайно! Почему Петя плачет по ночам? Теперь Джонни нисколько не сомневался в том, что и в предыдущую ночь плакал Петя.

Джонни хотелось, чтобы поскорее наступило утро. Однако время тянулось очень медленно. Наконец стало рассветать. Через брезент в повозку проникал серый утренний свет.

Ежась от холода, Джонни спрыгнул на землю. Руки и ноги у него замерзли, суставы онемели. Они остановились в редком сосновом лесу. Тонкие, шелушащиеся стволы, между которыми висел слабый туман, были похожи на колонны, поддерживавшие ребристую, пропускающую свет крышу. На некотором удалении Джонни увидел темно-зеленые, похожие на домики палатки, которых было не менее двадцати. Они стояли в один ряд. На трех из них развевались флажки с красным крестом.

Затем он услышал удары топора. Джонни вылез из повозки и увидел в невысоком молодом лесу остальные повозки. Лишь одна из них осталась далеко в стороне.

Совсем недалеко находилась и походная кухня. В топке мерцало пламя. Из железной трубы клубился густой дым. Дядя Коля, склонившись над старым пеньком, рубил на нем сухой сук.

— Доброе утро, — поздоровался Джонни, радуясь тому, что первым встретил именно повара. Снова зародилась надежда. А что, если он сейчас будет здесь хоть чем-то полезен?

— Дядя Коля, можно тебе снова помогать? — спросил мальчуган.

Тот выпрямился и благожелательно посмотрел на мальчика из-под своих редких рыжеватых бровей. Кажется, он его не понял.

Джонни показал на топор.

— Рубить дрова, — сказал Джонни, показав жестом, что он хочет делать.

Повар понимающе кивнул и отдал ему топор. Он показал сначала на принесенные им сучья, а затем на лесок, росший сбоку от палаток.

Джонни сразу же принялся за работу и вскоре даже вспотел. За работой он скоро забыл о том, что его тревожило. Может быть, все будет не так уж плохо?

Через полчаса все сучки и ветки были разрублены. Положив топор на плечо, Джонни направился в лесок, Оказалось, что не только дядя Коля встал так рано. Несколько солдат сгружали с грузовика матрацы. Перед палатками с красным крестом стояли ящики различных размеров и койки, выкрашенные в белый цвет. Поблизости находились автомашины с зеленым, кубической формы, кузовом, который делал их похожими на теплушки. Над ними были натянуты маскировочные сетки. Солдаты работали молча. Лишь иногда они негромко переговаривались.

Повар, который за это время оборудовал место для кухни и даже натянул брезент между двумя деревьями, был приятно удивлен, когда Джонни в третий раз вернулся к кухне с охапкой сухих сучьев. Он молча указал на стол, где на чисто выскобленной доске стоял завтрак: лежали хлеба и колбасы, а рядом стояла алюминиевая кружка с дымящимся чаем.

Поев, мальчуган снова взялся за топор.

Тут навстречу ему вышла Ганка. Она выглядела бледной. На ней была длинная белая рубашка, а на плечи она накинула одеяло. В одной руке она держала, полотенце, в другой — кусок мыла. Зевая, она спросила:

— Ты что здесь делаешь так рано?

Джонни поспешно ответил:

— Я помогаю дяде Коле. Я уже принес и порубил целую охапку сучьев.

Девушка поежилась: ей было холодно.

— Когда сучьев будет достаточно, — добавил Джонни, — я спрошу дядю Колю, можно ли снова почистить картофель.

— Сегодня будет каша, чтобы тратить меньше времени, — промолвила Ганка. — Кстати, из тебя выходит кое-какой толк!

— Что? — осторожно спросил Джонни.

— Вчера на шоссе ты так кричал, как будто хотел один завоевать Берлин.

— А, это, — с облегчением пробормотал Джонни, поняв, что упреков не будет.

— А куда ты делась вчера вечером? — осмелев, спросил он.

— Я так устала, что спала как убитая. Ничего удивительного, прошлой ночью была на дежурстве, этой ночью… — она запнулась. — А где ты спал? — спросила она вдруг.

«Ну, теперь все», — подумал Джонни. Он показал на кухонную повозку и тихо сказал:

— Вон в ней…

Девушка внимательно посмотрела на Джонни.

— И ты мог в ней спать?

Он немного помедлил, а затем уклончиво ответил:

— Да, только доски были немного жестковаты…

— Ну? — Ганка сделала паузу. — А пони? Ты снова слышал, как он плачет?

«Что ей сказать на это?» Он пробормотал что-то неразборчивое.

Девушка выпрямилась, так что одеяло чуть не съехало у нее с плеч.

— Ну хорошо, — сказала она, — то, что ты знаешь, держи при себе.

И она скрылась за натянутым брезентом.

Джонни взял толстый сук и ударил по нему топором с такой силой, что обе половинки разлетелись в разные стороны, а топор глубоко вонзился в пенек. За брезентом забренчала миска. Затем Джонни услышал, как девушка стала фыркать и плескаться. Он распрямился.

— А что с Петей? — решился он спросить. — Что он сейчас делает?

— Он еще спит.

— Он скоро встанет?

Над брезентом появилась голова девушки. Глаза Ганки были зажмурены, лицо покрыто тонким слоем мыльной пены.

— Давай оставим его в покое, — сказала она, — и ты меня тоже. Мне надо спешить. Через какие-нибудь полчаса здесь начнется настоящее столпотворение!

21

Столпотворение.

Джонни нужен дяде Коле.

Теперь плачет Ганка.

То, что Ганка назвала столпотворением, не заставило себя долго ждать. Началось с того, что приехало несколько грузовиков. С разных сторон подъезжали колесные бронетранспортеры, в которых, плотно прижавшись друг к другу, сидели или лежали солдаты. Машины каждый раз останавливались неподалеку от трех палаток, которые издалека можно было узнать по флажкам с красным крестом. Там их уже ждали врачи и санитарки в чистых белых халатах.

Джонни, которому после заготовки дров было поручено подтапливать походную кухню, среди санитарок узнал и Ганку. Почти все солдаты на грузовиках были перебинтованы. Форма на них была порвана и пропиталась кровью. Многих приходилось снимать с машин на руках, Тетя Даша, которая распоряжалась очередностью подъезда машин к палаткам, наклонялась то над одним раненым, то над другим и тихо что-то говорила им. Видимо, она утешала или давала советы. Она и сама помогала переносить раненых. Солдат перевязывали и размещали в палатках.

Только к полудню наступило временное затишье. Грузовики уехали, и место для приема раненых опустело. Однако сильное нервное напряжение у санитаров долго не проходило.

Из палатки с флагом вышла стройная женщина. Она выглядела несколько иначе, чем медсестры или санитарки, и, судя по виду, была погружена в какие-то свои мысли. На ней был белый передник из клеенки. Мимо нее пронесли носилки, покрытые белой простыней. Женщина бегло взглянула на них. Прислонясь к туго натянутому канату палатки, она закурила папиросу. Быстро сделав несколько затяжек, снова исчезла в палатке.

Дядя Коля несколько раз посмотрел на свои карманные часы и вдруг заторопился. Он открыл острым кухонным ножом около пятидесяти банок мясной тушенки, предназначенной для каши. Джонни, обвязанный слишком большим для него передником, высыпал в котел содержимое консервных банок.

Тем временем к кухне стали подходить санитарки. Они по двое несли высокие гладкие бачки, которые повар доверху наполнял кашей с мясом. С небольшим бачком подошла и Ганка. Она выглядела бледной, ее маленькая белая шапочка, прикрывавшая волосы, сползла набок.

— Помочь тебе? — спросил Джонни, когда повар наполнил ее бачок.

Девушка провела рукой по лбу.

— Очень тяжелый день сегодня. Давно уже не было сразу так много раненых, — с горечью вздохнула она.

Джонни нагнулся к бачку, чтобы взяться за ручку. Ганка слабо отмахнулась:

— Не надо…

— Я смогу, — сказал Джонни. — Знаешь, я сегодня уже так много сделал: топил кухню, чистил овощи, даже у большого котла стоял. Если хочешь, я помогу тебе с бачком…

Вдруг он заметил на глазах у Ганки слезы. Он испуганно спросил:

— Что-нибудь случилось?

Ганка молчала.

— Уж не с Петей ли?

Девушка отрицательно покачала головой.

— Среди раненых, — сказала она, — находится и товарищ Ешке.

Мальчуган непонимающе смотрел ей в лицо. Рукавом халата Ганка вытерла слезы и снова постаралась казаться равнодушной. Наконец Джонни понял.

— Эрнст Ешке, это — один из двух хороших немцев?

— Да.

— Я хотел бы его увидеть.

— Нельзя.

— Почему?

— Он тяжело ранен и все еще находится без сознания. Вон там, — она показала на палатку с флагом, у которой недавно стояла молодая, изящная женщина, — его сейчас как раз оперируют,

22

Любопытство Джонни.

В палатке для раненых.

Знакомство с Эрнстом Ешке.

У всех есть какая-то тайна…

У Джонни пробудилось любопытство. Кто же он такой, этот Эрнст Ешке? Что он вообще делает здесь среди русских солдат?

Джонни представил себе высокого, сильного, как медведь, человека, с черной бородой и сильным басом, который один мог бы увезти кухню дяди Коли. Желание увидеть этого немца становилось все сильнее. Чем больше он о нем думал, тем таинственнее он ему казался.

После еды Джонни помог вычистить большой котел; он наливал в него чистую воду и тер тряпкой. Когда дядя Коля вернулся в свою повозку, чтобы немного поспать, мальчуган стал прогуливаться вокруг кухни, все чаще посматривая на палатки. И не только из любопытства. Кажется, здесь было и что-то другое. Джонни немного завидовал незнакомому человеку, которого Ганка уважала и из-за которого даже плакала.

Под одним из фургонов Джонни увидел Трехногого. Он лежал вытянувшись, положив лохматую голову на передние лапы. Джонни осмелился и негромко позвал:

— Трехногий!

Собака подняла голову.

— Ну, иди же ко мне, иди!

Собака поднялась, не очень быстро, правда, но все же встала. Она отряхнула пыль с черной косматой шерсти и лениво зевнула. Затем она не спеша подбежала к Джонни, ткнула его своим влажным, блестящим носом и уставилась на него.

«Она слушается меня, — обрадовался Джонни. — Она позволила даже почесать жесткую шерсть на затылке». Джонни собрал опорожненные консервные банки, раскрыл перочинный ножик, который достался ему от Густава, и вынул им несколько маленьких кусочков мяса. Трехногий благодарно слизнул их с руки.

Через некоторое время дядя Коля слез с повозки, натянул гимнастерку и разгладил усы. Увидев Джонни, он поманил его к себе. Сунув руку под брезент, он достал две щетки с жесткой щетиной. Одну из них дал в руку Джонни и жестом позвал его за собой. Джонни, который впервые за многие дни почувствовал нечто вроде скуки, обрадовался предстоящей работе. На привязи возле деревьев стояло несколько лошадей. Повар подошел к одной из них и кивком головы указал мальчику на пони.

Джонни понял: он должен вычесать лошадку. Время от времени он посматривал на старого солдата и старался все делать, как он. Работа ему понравилась. От удовольствия пони стоял совсем тихо. Джонни, сильно нажимая, водил щеткой по шее и твердой, округлой спине, расчесывая гриву и длинный хвост.

Вечером наконец появилась Ганка.

— Пойдем, — позвала она Джонни и повела его к санитарной палатке. — Он перенес операцию, длившуюся больше часа.

Девушка быстро и легко шла к палатке.

— Я привела одного твоего земляка! — крикнула она, раздвигая брезент палатки.

Джонни вошел следом за ней.

Внутри палатка оказалась довольно просторной. Сильно пахло медикаментами. Здесь было полутемно и тихо.

Джонни увидел несколько железных коек. Две койки не были заняты, постельное белье сияло белизной на фоне зеленоватого брезента палатки. Когда Ганка отошла в сторону, он увидел двух человек. Один лежал вытянувшись на дальней койке и не подавал никаких признаков жизни. Он был почти весь в бинтах. Там, где должна была быть голова, виднелось похожее на шлем сооружение из бинтов и гипса с тремя отверстиями: два — для глаз и одно — для рта и носа.

Джонни стало как-то не по себе, так как он не мог понять, куда смотрит этот человек. Он повернулся к другому раненому, который лежал на койке рядом с входом в палатку. Голова этого человека, по шею укрытого одеялом, показалась ему большой, почти круглой и с толстыми ушами. Волосы на висках были с проседью. Лицо выглядело желтоватым и слегка одутловатым. На щеках и подбородке виднелась светлая щетина. Большие глаза, смотревшие из-под кустистых бровей в потолок палатки, казались усталыми.

— Товарищ Ешке! — позвала громко Ганка. — Ты слышишь?

Человек произнес, не поворачивая головы:

— Слышу.

Голос у него был звучный и приятный. Девушка поправила ему одеяло.

— Тебе хорошо лежать?

— Как на седьмом небе.

Он немного сдвинул одеяло и попытался сесть.

Джонни увидел, что правая рука Ешке была забинтована, повязка доходила почти до самой шеи. Через расстегнутый ворот рубашки было видно, что и грудь его также туго перебинтована.

— Так кого же ты ко мне привела? — спросил он.

— Одного твоего земляка. Я уже говорила тебе о нем,

— Да? — Ешке рассматривал мальчика. Взгляд его оживился.

— Здравствуйте… — пробормотал Джонни смущенно.

— Откуда ты?

— Я и сам не знаю точно, — ответил мальчуган, — вот уже несколько дней как блуждаю.

— Но ведь где-то у тебя есть дом, не правда ли?

— Он из Берлина, — ответила за Джонни Ганка.

— Берлин, — задумчиво произнес Ешке и откинулся на подушку. Вдруг он процедил сквозь зубы: — Берлин, черт бы его побрал! — И сильно закашлялся.

— Только не надо волноваться, — стала успокаивать его девушка, — тебе это вредно!

— Ты права, дорогой товарищ, — тихо и сдавленно сказал Ешке, — но Берлин… Кажется, можно было доплюнуть, так близко я был от него. И вот теперь я лежу здесь!

— Разве ты опять был на той стороне? — спросила Ганка.

Ешке кивнул.

— Фашистов ты никогда не переубедишь. — Выражение лица у Ганки стало суровым.

Раненый попытался было глубоко вздохнуть, но остановился на полувздохе и задышал короткими и быстрыми рывками.

— Фашистов мы не переубедим, но других…

Видимо, для того чтобы переменить тему разговора, девушка спросила:

— Где тебя ранили?

— В нескольких километрах перед Эркнером.

— Оттуда далеко еще до Хеннингсдорфа?

Джонни подумал: «Опять она спрашивает об этом Хеншшгсдорфе…»

— Уже не далеко, — произнес Ешке с закрытыми глазами.

— И когда, по-твоему, мы займем его?

Раненый молчал. Его грудь беспокойно вздымалась и опускалась. Девушка продолжала теребить одеяло. Затем она прошептала:

— Сейчас мы оставим тебя в покое.

Джонни показалось, что Ешке слабо кивнул головой. Тихо, без лишнего шума они вышли из палатки.

— Врач извлекла у него три пули, — объяснила девушка, когда они снова оказались среди деревьев, — а одна все еще сидит в легких.

Они медленно удалялись от палаток. Джонни, которого заинтересовал этот человек, спросил:

— Кто он такой, этот Эрнст Ешке?

— Разве ты не понял? — спросила Ганка.

— Нет, — ответил Джонни.

— Ешке — коммунист, немецкий коммунист, наш товарищ. Надеюсь, ты знаешь, что такое коммунист?

Джонни молчал. Не мог же он так просто признаться, что еще многого не знает… Ганка продолжала:

— Он член комитета «Свободная Германия». Так, кажется, он называется. По поручению этого комитета он несколько раз переходил линию фронта, чтобы убедить немцев не стрелять больше и добровольно сдаваться в плен. Иногда ему удавалось это, но далеко не всегда. Однажды он привел с собой более двадцати немецких солдат.

— А как он пришел к вам?

Ганка пожала плечами.

— Я точно не знаю. Он уже, собственно, был здесь, когда я прибыла.

— До тебя был? — спросил Джонни. — А я думал, что ты всегда была у русских… в Красной Армии, — исправился он.

— Нет, только после Замброва.

— А где это находится?

— На моей родине, в Польше.

— Почему тогда ты все время спрашиваешь об этом Хеннингсдорфе, если твой дом в Польше?

Ганка выпрямилась и перекинула свою длинную русую косу через плечо.

— Об этом я расскажу тебе, пожалуй, в следующий раз.

Вечернее небо тем временем потемнело. На кухне вспыхивали красноватые отблески огня. Дядя Коля стоял у кухонного стола. Слева от него лежала горка прямоугольных буханок хлеба. Повар разрезал их и делил на куски размером с ладонь.

— А где Петя? — спросил Джонни.

— Я его спрятала, — ответила девушка.

— Спрятала, зачем?

Ганка не ответила.

— Почему Петя по ночам всегда плачет?

— Он больше уже не плачет, только иногда, когда он боится.

— Чего же он боится?

— Темноты, но только тогда, когда он остается один.

— А я совсем не боюсь темноты.

— Дурачок ты, — тихо проговорила девушка и снисходительно посмотрела на мальчика. — Что ты мог видеть?

«Я видел немало плохого», — хотелось ему сказать. Он почувствовал себя немного обиженным.

— Петя видел много ужасов, — объяснила Ганка. — Это так страшно, что ни ты, ни я не можем себе этого даже представить. И сейчас он немного болен. Нет, не совсем болен. — Девушка приложила свою руку к груди Джонни. Рука была теплой, и мальчику было приятно чувствовать ее. — Здесь у него болит, — продолжала она, — в душе. — Она убрала руку и деловито спросила: — Что ты должен сегодня еще сделать? Джонни показал на кухню.

— Дядя Коля один, я буду ему помогать.

— А я пойду спать, — сказала девушка, — устала, как лошадь. Все время устаю, пока идет эта война.

После этих слов она ушла, оставив мальчика одного.

Джонни смотрел ей вслед. В последние часы он увидел и услышал так много нового, что чувствовал некоторое смятение. Эрнст Ешке — немец, который проводит через линию фронта других немцев в плен. Но почему? Разве коммунист должен делать это? Почему Ганка, сама родом из Полыни, упорно спрашивает всех о каком-то Хеннингсдорфе? Что ей там нужно? Петя всегда плачет по ночам, а Ганка должна его прятать. Зачем? Чтобы его, может быть, не нашли? Так много вопросов и ни одного ответа на них. У всех есть какая-то тайна…

Джонни задумчиво пошел к кухне. Не ожидая указаний, он подложил в топку под котлом несколько сухих сучьев. Затем, повязав передник, достал из ящика стола нож и начал резать хлеб на куски. Дядя Коля подбадривающе кивнул ему.

23

Новая встреча с Ешке.

Человеческие судьбы.

Джонни в роли ученика парикмахера.

«Приходи еще, сынок».

На следующий день, когда Джонни завтракал, Ганка, проходя мимо, сказала ему:

— Товарищ Ешке спрашивал о тебе. Надо принести ему горячей воды.

— Помыться?

Ганка отрицательно мотнула головой:

— Побриться.

— Хорошо! — крикнул Джонни.

Остатки усталости исчезли. Через кроны высоких, тонких сосен светило утреннее солнце. Джонни зашел за натянутый брезент. В плоскую эмалированную миску он налил два ковша горячей воды, перекинул через плечо полотенце и, осторожно держа миску в руках, направился к палатке.

Когда он, отодвинув плотный брезент у входа, вошел в палатку, то увидел сначала раненого с забинтованной головой. На краю его койки сидел человек, которого Джонни раньше не видел. Он, видимо, занимал противоположную койку, так как простыня там была смята, а одеяло сдвинуто в сторону.

Новый раненый выглядел совсем молодым, однако лицо его было жестким и замкнутым. На нем был длинный халат в синюю с белой полоску. Одна нога была плотно забинтована до колена, с обеих сторон виднелись шины. В руке он держал горящую папиросу, резкий запах которой забивал даже запахи медикаментов. Затем он вставил папиросу своему товарищу в нижнее отверстие гипсовой маски. В этот момент Джонни услышал тихую мелодию. Она доносилась от койки, где лежал еще один раненый, бездумно смотревший в потолок. Это был худощавый мужчина средних лет с пышной темной шевелюрой, длинными черными бровями и узким правильным носом. Одеяло закрывало его до шеи. Песенка, которую он напевал, была печальной.

— Ну-ка, подойди поближе! — позвал Ешке Джонни и кивнул ему головой. Он сидел на койке, несколько приподнявшись и откинувшись на металлическую спинку, — Или ты так и будешь стоять у входа?

Джонни осторожно направился к нему, держа перед собой миску с горячей водой.

— Гутен таг, — радостно поздоровался Джонни.

Пение вдруг прекратилось, и раненный в ногу, который курил папироску, посмотрел на него недобрым взглядом.

— Он — немец? — спросил он по-русски.

— Да, он — немец, — ответил ему Ешке и стал что-то говорить по-русски, сделав успокаивающий жест здоровой рукой, смысл которого Джонни мог лишь предположить.

— Они злятся на меня? — спросил Джонни, когда Ешке умолк.

— Не совсем. Их немного раздражает, когда они слышат немецкую речь. Но ты должен это понимать, малыш: ведь все, кто лежит здесь и в других палатках, еще вчера были в полном здравии. А посмотри сейчас на моего соседа по койке. — Ешке указал направо. — Ты не сможешь узнать его. Да и сам он, пожалуй, не узнает себя, когда через пару недель ему дадут зеркало. Какой-то сопляк из гитлерюгенда выстрелил из засады по его танку. Это было в Герцфельде, а самое главное, что произошло это тогда, когда повсюду на улицах уже висели белые флаги, но этот маленький фашист все же выстрелил из панцерфауста. Все трое танкистов, находившихся в танке вместе с ним, сгорели; он-то еще уцелел, но следы ожогов останутся у него на всю жизнь. А у Миши, — он указал на молодого, мрачно смотревшего солдата, — также нелегко на душе. Он — тракторист. И со своей раздробленной ногой он вряд ли сможет когда-либо водить трактор в своем колхозе.

Джонни не знал, что такое колхоз, но не отважился спросить об этом.

— Хуже всего, пожалуй, вон тому майору. Он — дирижер и руководил большим оркестром. Он ослеп от осколка, который остался у него в голове. Вот так-то, малыш. Но не вешай нос. К тому же и вода у тебя остывает. На спинке койки висит полевая сумка, там моя бритва.

Джонни, поставив миску, нащупал в полутьме сумку. Она была набита до отказа и довольно тяжелая. Из нее торчала толстая пачка каких-то бумаг.

— Нашел ты там квадратную жестяную коробку? — спросил его Ешке.

Джонни вытащил коробку. В ней была бритва и толстый помазок, а также кусок мыла и зеркало.

— Так, — сказал Ешке, — а теперь подержи миску и зеркало, чтобы я мог намылиться.

— Если хотите, я намылю вас, — предложил Джонни.

— Ты можешь говорить мне «ты», — негромко предложил Ешке, а потом спросил: — Ты умеешь намыливать?

— Я видел, как это делал мой отец.

— Да? Тогда начинай, но побреюсь лучше я сам. Джонни взял помазок, окунул его в горячую воду и стал взбивать им пену на куске мыла. Ешке выдвинул подбородок вперед, насколько ему позволяла перевязанная шея, и сидел не шевелясь.

Джонни старательно нанес мыльную пену на нижнюю часть лица.

Молодой солдат с перевязанной ногой с интересом следил за мальчуганом. Обгоревший танкист с любопытством повернулся немного в его сторону. Слепой майор напряженно прислушивался.

— Кстати, — пробормотал Ешке сквозь мыльную пену, — ты тут упомянул об отце. Что он у тебя делает?

— Он пропал без вести.

— Жаль, хотя все-таки еще есть какая-то надежда. — А чем он занимался раньше?

— Работал на железной дороге, ремонтировал паровозы и вагоны.

— Значит, пролетарий. А нацистом он не был?

— Он? — Джонни покачал головой. — Я не слышал. Мама мне рассказала как-то, что однажды отец должен был собирать деньги для нацистов — каждый обязан был это делать. Так потом у него было плохое настроение, а это у него редко бывало.

— Ну ладно, — перебил его Ешке, — он рабочий, и нацисты не очень-то забили ему голову. Это уже что-то. Если он вернется живым — ведь это фашистское отребье выдает за пропавших без вести всех, кто не погиб наверняка на поле боя, — и если он сохранил хоть немного здравого человеческого рассудка, то есть еще надежда. Ну, дружок, ты меня достаточно уже намылил. Дай-ка теперь мне бритву!

Ешке взял бритву, и стало слышно, как скребет лезвие. Джонни держал зеркало у него перед лицом. Время от времени Ешке коротким кивком головы давал ему знак, в какую сторону надо наклонить зеркало. Мыльной пены на одутловатых щеках и на подбородке становилось все меньше. Кожа под ней была слегка покрасневшей и гладкой.

— Теперь ты выглядишь вполне здоровым, — сказал Джонни. — Но у тебя все же болит что-то?

Ешке втянул нижнюю губу и закончил брить подбородок.

— Сегодня мне сделали хороший укол. К тому же мне ужасно повезло. Только все это сейчас меня не очень-то радует.

— Как это так? Ведь ты остался жив. А выжить — это уже много, особенно сейчас, когда война кончается.

Ешке стряхнул пену с бритвы и с любопытством посмотрел на Джонни.

— Как это ты дошел до такой мудрости?

Джонни вспомнил о своем друге Густаве, о том, что он ему рассказывал, и ответил:

— Тут нет никакой тайны, война через несколько дней закончится, это знает каждый ребенок.

— Каждый ребенок? — с сомнением промолвил Ешке. — Тогда тебе, дружок, больше известно, чем мне. Знаешь, малыш, я был бы очень доволен, если бы это поняли все мои ошалевшие и заразившиеся стрельбой земляки!

— А сколько же еще может продлиться эта война?

— Не больше трех недель. На Берлин я дал бы не более двух недель. Но до этого прольется еще, к сожалению, немало крови… Ешке начал чертыхаться. — И я больше ничего не могу поделать против этого!

— А что будет с тобой?

Ешке глухо проворчал:

— Если бы эта проклятая пуля не задела легкое! Остальное — легкие ранения в мягкую ткань. Но из-за застрявшей пули дома, видно, мне пока не видать. Придется возвращаться назад, возможно даже в Москву.

— В Москву? Ты уже бывал там?

— Бывал, и даже очень подолгу.

— А как ты туда попал?

— Во всяком случае, совсем не так, как предполагала эта гитлеровская банда.

«Как же это?» — Джонни задумался. Затем спросил:

— Ты ведь коммунист, правда?

Ешке быстро взглянул на Джонни:

— Откуда ты это взял?

— Ганка считает, что ты коммунист.

— Ах, вот оно что!

— Только я совсем не знаю, что это такое — коммунист…

— Не знаешь?

— Нет. Когда нам в школе или еще где-нибудь говорили о врагах, то чаще всего их называли «плутократами» или «большевиками». А коммунисты?..

Промыв бритву в эмалированной миске, Ешке снова уложил все принадлежности в жестяную коробку.

— А что ты представляешь себе под словом «коммунист»?

Джонни пожал плечами.

— Пожалуй, ничего плохого…

— Почему ты так думаешь?

— Потому что ты такой добрый.

— Добрый? Ха-ха, добрый я только иногда. Ты думаешь, я буду таким же дружелюбным, когда встречу на пути какого-нибудь фашиста?

— Тогда коммунист — это тот, кто против Гитлера?

— Тут, пожалуй, прав.

— Значит, я теперь тоже коммунист?

Ешке засмеялся. Все его тело затряслось от смеха. Бывший тракторист, который только что вставил тяжело раненному танкисту новую папиросу в отверстие для рта, с удивлением посмотрел на Джонни. Хотя он и не понял, видимо, ни слова, но заулыбался. Даже раненый в маске из гипса повернулся в сторону койки Ешке. И только слепой майор лежал без движения. Ешке закашлялся. Молодой солдат с раздробленной ногой сказал что-то увещевающее. Наконец Ешке проговорил:

— Твоя логика, малыш, просто поразительна. Можно подумать, что ты уже прошел пару семестров по диалектическому материализму.

Джонни чувствовал себя польщенным, хотя и не понял смысла.

— Во всяком случае, — проговорил он через некоторое время, — если коммунисты против Гитлера, да еще… — Он запнулся.

— Что? — помог ему Ешке.

— Я думаю, что если вы еще и заботитесь о том, чтобы война поскорее закончилась и больше не умирало столько людей, то вы — хорошие.

— Ишь ты, — пробурчал Ешке, вытащил левую руку из-под одеяла и мягко потрепал Джонни за волосы.

Полотнище у входа отодвинулось. На какое-то мгновение в палатке посветлело. Вошла Ганка.

— Однако бритье у тебя затянулось, товарищ Ешке, — сказала она с легким упреком в голосе. — Вы хоть познакомились по-настоящему?

Ешке весело ответил:

— Еще бы! Этот твой Джонни довольно смышленый парень. Такой станет, пожалуй, когда-нибудь министром.

— Но сейчас я хочу увести твоего будущего министра. Скоро начнется обход. Да и дядя Коля ждет его на кухне.

Джонни сразу же повернулся к выходу.

— Приходи еще, сынок! — крикнул вслед ему Ешке.

— Хорошо, товарищ Ешке!

На раненого напал новый приступ кашля, но Джонни уже вышел из палатки.

24

Неприветливая тетя Даша.

Обнадеживающие известия.

Что нужно Ганке в Хеннингсдорфе?

Почему прячется Петя?

Дядя Коля снова поручил Джонни чистить картошку. Мальчик удивлялся: то каша без картошки, то капустный суп с картофелем. Он сразу же принялся за работу. Если он быстро все сделает, то часа через три снова сможет пойти к Эрнсту Ешке. Джонни чувствовал симпатию к этому человеку, который оказался таким добрым и откровенным.

В радостном настроении Джонни огляделся вокруг. Жаль, что не с кем было поговорить о новом знакомом. Если бы Петя был здесь? Где это только прячет его Ганка?

Джонни осмотрел фургоны, стоявшие на опушке низкорослого молодого леса, лошадей и ряды палаток. Наконец его взгляд остановился на хорошо замаскированных автомашинах с кузовами-коробками. Может быть, в этих машинах тоже стоят койки и в одной из них — Петя? Но такая машина не место, где можно по-настоящему спрятаться!

Перед палатками снова стало оживленно. Кар и утром, сейчас через определенные промежутки времени начали прибывать автомашины с ранеными. Однако не так много, как утром, отметил про себя Джонни.

В одной из последних машин приехала тетя Даша. На голове у нее была стальная каска, в руках она держала автомат и санитарную сумку. Ватник, который она надела на этот раз поверх гимнастерки, был грязным и изодранным. Она казалась какой-то тихой и еще более сдержанной. Санитаркам она велела следить за порядком, а сама тяжелыми шагами направилась к своей палатке. Ее широкоскулое, усыпанное мелкими морщинками лицо было в капельках пота.

— Добрый день, тетя Даша, — робко поздоровался с ней Джонни, ожидая от нее дружеского, приветливого взгляда.

Но санитарка даже не взглянула на него. Ее сумка, обычно туго набитая перевязочным материалом и медикаментами, болталась почти пустая, ударяясь при каждом шаге о бедро. Она будто засыпала на ходу.

Дядя Коля заторопился. Таким Джонни его еще ни разу не видел. Он понес в палатку тети Даши эмалированный тазик и большой алюминиевый чайник, из которого поднимался горячий пар. Затем подал ей плоскую деревянную коробку, в которой лежали большой кусок ядрового мыла и чистое, хорошо выглаженное полотенце.

Тетя Даша повесила свою каску на обломанный сучок, а автомат прислонила к колесу кухонной повозки, потом медленно сняла свой изодранный ватник. Старый повар, голова которого виднелась над брезентом, поднял вверх алюминиевый чайник и стал выливать из него воду тонкой струей. Из-за брезента слышалось фырканье и всплески воды.

Тетя Даша мылась так долго и основательно, что дяде Коле пришлось несколько раз ходить на кухню за горячей водой.

«Будут ли теперь руки у нее белыми?» — мысленно спрашивал себя Джонни.

Когда санитарка вышла из-за брезента, на ней была чистая, выглаженная гимнастерка. Темные волосы с седыми прядями влажно блестели. Она их тщательно расчесала и завязала на затылке в тугой узел. Ее руки, темно-коричневые, как и прежде, контрастировали со светлым лицом.

Тетя Даша прошла к кухонному столу, на котором повар тем временем приготовил для нее что-то поесть. Нехотя, как показалось Джонни, она ковырнула вилкой в консервной банке, без удовольствия стала жевать кусок хлеба, как будто это был кусок жесткой несъедобной резины.

Когда бачок был наконец заполнен очищенной картошкой, Джонни радостно крикнул:

— Дядя Коля, я готов!

Повар вопросительно посмотрел в его сторону.

— Можно мне снова ненадолго уйти? — Пока тетя Даша была поблизости, мальчуган чувствовал себя несколько стесненно.

Старый солдат бросил быстрый взгляд на бачок и согласно кивнул.

— Если я снова понадоблюсь, — Джонни показал на палатки, — то я у товарища Ешке.

Тут санитарка на момент обернулась и с раздражением бросила через плечо:

— Да, да!

В палатке раненых за это время ничего не изменилось. Они тихо лежали, закрыв глаза. Один Эрнст Ешке полусидел на своей койке. В руках он держал газету.

— Я не помешаю? — тихо спросил Джонни, осторожно войдя в палатку.

Ешке, который сейчас был в очках, повернул к нему большую голову и спросил:

— Тебе скучно, наверное?

— Немножко, — пробормотал Джонни и с легкой неприязнью подумал о тете Даше. У него было такое чувство, будто его прогнали. — Я немного поработал на кухне. Потом меня отослали. Видимо, дядя Коля хочет сегодня готовить обед без меня, вместе с тетей Дашей. Я бы мог еще почистить лошадей, но это можно сделать и после обеда.

— Ну тогда посиди немного около меня, — предложил Ешке и с трудом подвинулся немного в сторону. — Но несколько минут меня не трогай, пока я не закончу читать газету.

Джонни сел на край койки, свесил ноги и стал смотреть, как Ешке читает газету, напечатанную на незнакомом для Джонни языке. Из левого угла палатки доносилось легкое похрапывание. Там спал молодой солдат, раненный в ногу.

Через несколько минут, опустив газету, Ешке шумно и торжествующе вздохнул. Бумага зашелестела на одеяле.

— Ты чему-то рад? — спросил Джонни.

— Еще бы, — ответил Ешке. — Я только что прочел последнее сообщение с фронта. Красная Армия уже вступила в предместья Берлина. — Ешке откинулся назад. Он снял очки и протер глаза. — Третьему рейху наступает конец.

В палатке было совсем тихо, только слегка похрапывал молодой солдат, да снаружи доносился приглушенный говор. Видимо, прибыли новые машины с ранеными. Где-то в стороне заработал движок.

— Надеюсь, что теперь мои земляки поймут, что к ним идет нечто большее, чем только незнакомая им армия, — продолжил Ешке после долгого молчания, посмотрев на Джонни. — Когда фашизм будет свергнут, для нас

откроются невообразимые возможности. Длительный мир. И мы, немцы, получим наконец возможность начать все с самого начала…

— С новых домов, — вставил Джонни.

— Разумеется, мы будем восстанавливать разрушенные дома — да что дома! — целые города!

— И из домов будут смотреть на улицу люди…

— После работы, конечно.

— И на газоне перед домами будут играть дети…

— Так оно и будет. — Ешке весело кивнул головой. — И для вас, детей, мы, поскольку власть тогда будет в наших руках, сделаем все.

Джонни показал на газету.

— Там написано, что Красная Армия сражается уже в предместьях Берлина, а не сказано, в каком?

Ешке, водрузив очки на нос, снова взял в руки газету.

— Передовые части стоят перед Кёпеником, Мальсдорфом, Хоэншёнхаузеном, Вайсензее…

— Кёпеник я немного знаю, — сказал Джонни. — Я как-то был там с родителями. Мы ехали на пароходе, там, кажется, кругом вода.

— А у нас в Кёпенике была «кровавая неделя», — тихо проговорил Ешке. — В самом начале это было, в июне тридцать третьего. Фашисты тогда много коммунистов и социал-демократов поубивали.

Джонни спросил:

— А под Хеннингсдорфом тоже идут бои?

— Зачем тебе это надо знать?

— Потому что Ганка уже два раза спрашивала об этом.

— Хеннингсдорф находится, скорее, за Берлином, — объяснил Ешке, — но, как видно, на Берлин русские наступают не только с фронта, но и обходят город с севера и с юга. Так что можно предположить, что Хеннингсдорф будет освобожден еще на этой пределе, до полной капитуляции Берлина.

— Не знаю, почему это так интересует Ганку? Она ведь не немка, а из Польши.

— Она полагает, что там находится ее мать, — ответил Ешке. — Отца ее убили сразу же после прихода немцев, то есть еще в тридцать девятом году. Мать увезли на принудительные работы в так называемую Великую Германию.

— А почему Ганка не поехала вместе с матерью?

— Ей не разрешили. С ней намеревались сделать нечто другое: фашисты хотели ее онемечить. Ужасное слово. Ее должны были насильно превратить в немку. Ее отдали в нацистскую семью, где она должна была позабыть отца и мать. Прежде всего пытались сделать так, чтобы она забыла, что она полька. Но как ты видишь, это не удалось. Вместо того чтобы стать немкой, она стала ненавидеть все немецкое. Когда Красная Армия изгнала фашистов из Польши, она пришла к нам. Это было в Замброве. Она непременно хотела идти вместе с нами, к своей матери, которая работала вроде бы на одном военном заводе в Хеннингсдорфе. Об этом ей рассказал кто-то на родине. С тех пор все мы надеемся, что она найдет там свою мать. Ганка нам всем очень нравится. Она приносит большую пользу здесь в медсанбате. Прежде всего она заботится о малыше.

— О Пете?

— Да, она для него старшая сестра.

— Ганка говорит, что он пережил много ужасов.

— Почти все дети в этой войне пережили много ужасов. Пете же фашисты изуродовали душу. Многого из него не вытянешь, но кое-что нам все же известно: деревню, где он жил, фашисты сожгли. По-видимому, мальчик собственными глазами видел, как гитлеровцы расстреливали жителей деревни, в том числе и его родителей. Мы подобрали его в одном селе на Западной Украине — изголодавшегося, дрожащего от холода, совершенно оборванного.

Джонни молчал. Его глаза расширились, а в горле словно застрял комок.

— Ну, только не реветь, — предупредил Ешке и погладил Джонни по голове. — С тобой ведь фашисты тоже плохо обошлись, не так ли?

Джонни вытер слезы.

— Но если это так, — спросил он, — то я не понимаю, зачем же его прятать?

— А-а, — понимающе произнес Ешке, — опять, значит, она?..

— С утра вчерашнего дня, когда мы сюда приехали.

Ешке покачал головой и улыбнулся.

— Упрямая девушка, — похвалил он Ганку.

— Но зачем она это делает?

— Очень просто: прячут всегда для того, чтобы не нашли.

— Разве Петя что-то натворил?

— Ему нельзя здесь оставаться. Сколько трудов стоило поставить его на ноги, день и ночь кто-то был рядом с ним. Когда он выздоровел, все им занимались. Ему сшили новую одежду, а так как мастерская шьет только военное обмундирование, то и ему сшили настоящую форму. Петю следовало направить в детский дом, но там, где проходил медсанбат, фашисты везде оставили после себя только сожженные села и города. Тогда его решили сделать сыном медсанбата. Скоро, однако, выяснилось, что паренек все еще не забыл о тех несчастьях, невольным свидетелем которых он был. Для детской психики это было слишком тяжело.

По ночам все это он видел во сне. Вот тогда-то командир медсанбата — врач, которая меня вчера оперировала, — распорядилась, чтобы мальчика отправили в тыл с очередной партией раненых. Каждый раз, когда машины и повозки отправляли в тыл, Петя уезжал с ними, если ехала и Ганка. И каждый раз тайно возвращался вместе с Ганкой. Так повторяется от самой Варшавы. Оба они очень привыкли друг к другу. Конечно, Ганка могла бы остаться с ним в тылу, но, как ты знаешь, она ведь сама во что бы то ни стало хочет добраться до Хеннингсдорфа.

Ешке долго молчал, прежде чем закончил свой рассказ.

— Откровенно говоря, ни для кого не секрет, что Ганка прячет Петю. К этому уже привыкли. Ему с ней лучше всего. И то, что она держит его в расположении не на виду, тоже понятно. Пете незачем видеть все страдания раненых.

— Интересно все же, где она может его прятать? — спросил Джонни.

— Ну, — ответил Ешке, — во всяком случае, не в палатке. А ты смотрел около повозок?

— Да нет еще, — тихо ответил Джонни.

— Я бы на твоем месте попытался его найти.

— После обеда, — сказал Джонни, — я его обязательно найду. Я поиграю с ним, чтобы ему не было так скучно.

25

Спасенный обед.

Куда только смотрел дядя Коля?

«Два куска, а не один!»

Когда Джонни вернулся к походной кухне, дяди Коли нигде не было видно. Из железной трубы шел густой дым. Широкая, тяжелая крышка котла была закрыта, а котел кипел так сильно, что вся кухня, казалось, вот-вот разорвется с оглушительным грохотом.

Джонни быстро пододвинул ящик из-под овощей, схватил какую-то чурку и, встав на ящик, откинул этой чуркой крышку котла. Вверх взметнулось плотное облако пара, всплески супа перехлестывали через край котла. Джонни показалось, будто перед ним небольшой рассерженный вулкан. Спрыгнув с ящика, он выгреб горящие поленья и угли из топки. Его сразу же обдало жаром. И тут он увидел, что дядя Коля торопливо выбрался из повозки. Расстегнутая гимнастерка висела на его худощавом теле как на вешалке. На голове у него не было ни пилотки, ни поварского колпака. Взобравшись на деревянную подставку, он начал перемешивать суп черпаком.

«Вот скандал был бы, — подумал Джонни, — если бы раненые остались без обеда! — Он немного гордился тем, что успел вовремя. — Куда только смотрел дядя Коля? Спал он, что ли?» Джонни осмотрелся вокруг: нет ли где-нибудь лопаты, чтобы зарыть выброшенные головешки и угли, которые дымились на покрытой хвоей земле. Он пошел за лопатой, которая была прикреплена к передней стенке повозки, и увидел тетю Дашу. Автомат висел у нее на ремне за спиной. Санитарная сумка снова была туго набита. Быстро и не оглядываясь, она куда-то шла.

«Ну ясно, — подумал Джонни, — они с поваром так разговорились, заболтались, что даже забыли о кухне!» Он бросил несколько лопат земли на дымящиеся головешки.

Санитарка направлялась не к палаткам, как предполагал Джонни, а к фургонам. Это его заинтересовало, и он старался не упустить ее из виду. Она дошла до последнего, стоящего в стороне фургона, отвела брезент в сторону и заглянула внутрь. И тут Джонпи вспомнил о словах Эрнста Ешке: Петя скрывается недалеко отсюда. Теперь у Джонни уже не было в этом никакого сомнения.

Больше всего ему хотелось вскочить и побежать туда, но там тетя Даша. Что она там делает, нельзя было понять. Может быть, она дает Пете лекарство? Санитарка оставалась у повозки еще довольно долго. Когда она наконец отошла от нее, обед был уже готов.

К кухне потянулись санитарки с бачками и кастрюлями. Только после того как обед был роздан, наступила тишина.

Джонни вдруг почувствовал, как кто-то погладил его по голове. Обернувшись, он увидел дядю Колю, который по-дружески похлопал его по плечу, а затем кивком головы указал на кухонный стол. На нем стояла фарфоровая супница с золотыми украшениями и с отбитой ручкой с одной стороны. Она была до половины наполнена супом. В середине плавал толстый, розовый кусок вареной колбасы.

— Это мне? — спросил Джонни.

Повар утвердительно кивнул головой.

Джонни обрадованно хмыкнул. Вдруг его осенила идея. Он провел пальцем почти по самому краю супницы, показывая, что ее надо долить до краев.

— Больше, — попросил он, — до этих пор!

Дядя Коля ухмыльнулся. Половинки его рыжих усов разлетелись при этом, как крылья птицы. Однако он все же добавил в супницу еще один черпак.

Джонни пожал плечами и недовольно скривил рот. Он показал пальцем на колбасу, затем поднял руку и выставил большой и указательный пальцы.

— Два, — сказал он, — два куска, а не один.

Повар удивился еще больше. Сдвинув пилотку на лоб, он почесал затылок. Затем несколько раз укоризненно покачал головой и произнес что-то вроде «ой-ой-ой!».

— Это ведь не только для меня, — с улыбкой начал объяснять старому солдату Джонни. — Это ведь и для Пети. — И он указал рукой на стоящий у опушки леса фургон.

Дядя Коля задумчиво смотрел на Джонни и некоторое время молчал.

— Петя, — тихо произнес он и кивнул головой. Затем он погладил Джонни по голове и еще раз сказал: — Петя.

26

В убежище.

Джонни вспоминает о своей жизни.

Серьезная игра.

«Вы мне понравились».

Повозка была до краев завалена сеном, а сверху на нем расстелено несколько шерстяных одеял. Петя лежал на боку, подложив одну руку под голову. Пилотка с маленькой красной звездочкой сползла набок. Дышал он тихо и ровно.

Джонни осторожно забрался в фургон и поставил супницу глубоко в сено, чтобы еда подольше не остыла. А сам сел рядом со спящим Петей и задумался.

Два года назад, нет, уже целых три года, мама сильно плакала, когда узнала, что отец пропал без вести где-то в России, зимой.

На следующий год не стало бабушки и дедушки. Дедушка болел. Еще с прошлой войны у него остался осколок в спине. Поэтому дедушка все время лежал в постели, а бабушка ухаживала за ним. Она не покидала его даже во время воздушных налетов. Когда дом разбомбило, они с мамой нашли под обломками часы. Они всегда висели на кухне. Маленькая стрелка остановилась на трех часах. Бомба разорвалась ровно в три часа ночи. Бабушка и дедушка, а также все, кто был тогда в подвале, погибли…

Как ни странно, часы еще оказались исправными. Их подарили потом дяде Альфонсу и тете Клерхен, а потом эта ужасная бомбежка. С неба сыпались зажигалки. Часы бабушки и дедушки сгорели. Сгорели также и дядя Альфонс и тетя Клерхен…

Воздушные налеты объявлялись все чаще. Поэтому они с мамой почти не спускались в подвал под домом, а ходили в бомбоубежище на Силезском вокзале. Там могли разместиться не менее тысячи человек. Только до вокзала было немного далековато, более полкилометра. Когда сирены возвещали о воздушной тревоге, им нужно было бежать со всех ног, чтобы поспеть вовремя. Иногда сирены молчали, так как не было электротока. Тогда никто не знал, вражеские бомбардировщики находятся над городом или еще нет.

Однажды налет застал их днем прямо на улице. Они вбежали в один дом и спустились в подвал. Там было темно. Горела лишь одна свеча. Скоро Джонни различил там много людей. Едва за ними закрылась железная дверь, как началась бомбежка. Странное чувство испытывает человек, когда сидит в подвале и слышит, как на землю падает бомба. Она издает такой рев, будто совсем рядом мчится скорый поезд. И пол колеблется. И уши закладывает. На этот раз рев, колебания пола и давление на уши были беспрестанными. Свеча упала. Послышались крики. Одна женщина громко молилась. Что-то ударило Джонни в ногу. Это была детская коляска, которая покатилась по полу. И вдруг сразу стало светло. Но это не свет загорелся, нет: в стене появилась широкая трещина, и через нее можно было видеть яркое желтое пламя. Людей сбросило на пол. Сверху посыпались камни. Через трещину в стене пошел густой дым. Скоро все начали кашлять. На полу появилась вода: разорвало трубу, которая поднималась все выше. Мама рассказала потом, что они еще много часов лежали засыпанные в этом подвале. На следующий день их откопали. Джонни поместили в больницу, так как он сильно отравился дымом. Тогда мама сказала: «С тебя хватит, Джонни, ты должен уехать из Берлина, все равно куда».

Петя перевернулся на спину, сжал кулаки, вытянул руки вдоль туловища.

— Эй, — негромко позвал Джонни, — ты уже проснулся?

Петя приоткрыл глаза.

Джонни наклонился над ним и легонько тронул его за нос.

Петя сморщился. Вдруг он оттолкнул Джонни и засмеялся. Джонни бросился на него. Они обхватили друг друга руками, стали барахтаться, сопя и кряхтя. На этот раз Джонни оказался сильнее: три дня отдыха и хорошее питание придали ему силы. Однако он не воспользовался своим преимуществом. Каждый раз, когда он чувствовал, что одолевает Петю, он поддавался, позволяя пареньку перевернуть себя на спину.

— Хватит, — сказал наконец Джонни, совершенно запыхавшись.

Но Пете борьба, видимо, доставляла большое удовольствие.

— Хватит, я сдаюсь!

И еще раз покатились они от одного края повозки к другому.

— Послушай! — уговаривал Джонни. — Так мы можем опрокинуть еду!

Наконец Петя остановился.

Когда оба наелись и успокоились, Петя вылез наружу.

Джонни с любопытством последовал за ним. В нескольких шагах от повозки он увидел небольшую площадку, посыпанную светлым песком. На ней были поставлены маленькие домики, сделанные из коры, проложены улицы и дороги, а еловые шишки, воткнутые в песок, изображали деревья; мох и лишайник, окаймленные вертикально воткнутыми палочками, изображали сады и огороды. Здесь же находился маленький колодец, сделанный из веточки в виде вилки, на которой лежала палочка длиной с палец.

— Да это же настоящая деревня! — удивился Джонни, обходя площадку.

Петя молчал.

— Это все ты построил?

Петя кивнул.

— Как у тебя здорово получается!

Джонни вдруг захотелось расширить эту деревню.

— В деревне должна быть также главная улица, вымощенная камнями.

Он стал искать камушки, которыми можно было бы выложить одну из улиц.

Петя, который быстро заразился намерением Джонни, тоже стал собирать камушки в свою пилотку.

— А теперь сделаем пруд, а в пруд должен втекать ручей.

На окраине деревни Джонни провел ладонью по песку широкую дугу. Из маленьких щепок они соорудили два моста и несколько переходов. Здесь должны плавать пароходы. Джонни нашел кусок толстой коры, достал ножик Густава и стал вырезать маленький пароходик.

Пете, кажется, понравилось это изделие. Он долго рассматривал пароходик, а потом вдруг положил его себе в карман.

— Это же для нашей деревни! — запротестовал Джонни.

Однако Петя пароходик не отдал. Он достал из кармана гильзу патрона, которая вытерлась до такой степени, что блестела, как золотая, и протянул ее Джонни.

— Ты хочешь оставить себе пароход? Поменяться на это? — Джонни подбросил гильзу на ладони. — Можно было бы и не меняться. Я могу вырезать тебе еще десяток таких пароходиков. — Однако он все же положил гильзу в карман. — Сейчас мы проложим еще и железную дорогу.

Оба мальчугана с усердием принялись за работу, построили вокзал, несколько домов, в том числе ратушу, больницу, школу и даже пожарную каланчу. Деревня росла и расширялась все больше.

«Это будет город, настоящий город, каким его построит Густав, в котором всем детям будет хорошо, так как бургомистром его станет товарищ Ешке. И все люди заживут счастливо в своих домах. Мир будет всегда…» — вот какие мысли теснились в голове у Джонни.

Солнце село, и под деревьями становилось все темнее.

Вечером пришла Ганка. Некоторое время она молча смотрела на них обоих.

— Скажи, а где ты спишь? — спросила Ганка Джонни после ужина.

— На кухонной повозке дяди Коли.

— А там тебе удобно?

— Немного жестко, но ничего.

— Ты можешь спать и здесь, в повозке с сеном.

— Вместе с Петей?

— Да, но только чтобы тихо было. Я тоже сплю здесь.

Ночь они провели рядом, друг возле друга. Джонни и Петя лежали по краям, у боковых планок. Ганка улеглась между ними. Ее длинные волосы распустились и немного щекотали Джонни лицо. Но это было ему приятно. Тишину леса нарушал лишь слабый шум деревьев, раскачиваемых ветром, да мирное похрапывание лошадей.

— Петя уже спит? — спросил Джонни. Ганка ответила ему шепотом:

— Да, спит.

Джонни зарылся поглубже в сено. Он чувствовал тепло девушки, которая лежала неподвижно и спокойно дышала.

— Вы мне понравились, — тихо проговорил он.

— И ты спи!

— Ганка!

— Что еще?

— Петя спит, и он сегодня не плакал…

27

Неожиданные перемены.

Просьба товарища Ешке.

Ганка злится.

Маленькая красная звездочка на прощание.

Когда Джонни проснулся, он сразу почувствовал, что произошли какие-то перемены. Ни Ганки, ни Пети в повозке не было, лежали лишь помятые одеяла. Потом он услышал какие-то незнакомые звуки.

Отбросив одеяло, Джонни выглянул наружу. Все повозки, в том числе и та, в которой он находился, переменили свое местоположение. Они выстроились в колонну у самых палаток. Появилось много новых повозок. Они были без брезента и доверху заполнены соломой. Ездовые, в основном пожилые солдаты, стояли небольшими группами. Некоторые держали в руках длинные кнуты. Они курили, перебрасывались негромкими фразами, смеялись. Где-то вдали играла гармошка.

В одной из групп Джонни увидел Ганку. Она была одета так же, как и в тот день, когда они познакомились: льняное, полинявшее платье, ватник, сапоги, за спиной неизменный карабин. На голове у нее была фуражка с красной звездочкой.

Девушка стояла, слегка наклонившись вперед. Казалось, она отчитывала кого-то, так как кулаки ее были сжаты, а через лоб от тонких, мягко изогнутых бровей пролегла вверх морщина.

Джонни слез с повозки. Теперь он увидел и Петю. Тот стоял перед Ганкой и водил носком сапога по земле, на лице его застыло виноватое выражение.

— Дурак! — выговаривала Ганка. — Набитый дурак!

— Что случилось? — удивленно спросил Джонни.

Девушка недовольно пробурчала что-то себе под нос.

Только сейчас Джонни заметил, что некоторые палатки исчезли. Повсюду валялись шесты, колышки, канаты, груды матрацев и разобранные железные койки.

— А, это ты, — сказала Ганка, увидев Джонни. Голос ее зазвучал немного приветливей. — Тебе надо обязательно зайти к товарищу Ешке. Он хочет о чем-то поговорить с тобой!

— А где он? — спросил Джонни. — Здесь все теперь по-другому. Его палатка еще на месте?

Девушка огляделась.

— Нет, — сказала она, — палатки уже нет. Он, должно быть, в первой группе раненых. Только побыстрей, времени осталось мало!

Джонни побежал к палаткам. Флага с красным крестом не было, его убрали. Он мельком заглянул в палатку, служившую операционной. Там лежали какие-то ящики и бутылки. Около неразобранных еще палаток сидели и лежали раненые. Основная часть их была уже на повозках и грузовиках.

На одной из повозок Джонни увидел молодого солдата с раздробленной ногой, а рядом — Эрнста Ешке, который лежал, положив голову на свою туго набитую полевую сумку. При дневном свете лицо его казалось каким-то одутловатым. Глаза закрыты, глубоко ввалились. Щеки, еще более бледные, чем вчера, отвисли.

Джонни осторожно дернул за ремешок полевой сумки.

— Алло, товарищ Ешке, это я, — тихо сказал он.

Ешке открыл глаза, прищурился от утреннего света и тут же снова закрыл их.

— Это ты, дружище? — спросил он через секунду.

— Да, я.

Ешке попытался повернуть голову, и это удалось ему, хотя и не без труда.

— Поднимись чуть повыше, — негромко проговорил он, — чтобы я мог тебя видеть.

Джонни встал на колесо и ухватился руками за верхний край повозки.

— Вот так лучше. Где ты пропадал вчера после обеда?

— Я играл с Петей.

— Значит, ты все же нашел его.

— Что тут такое происходит? — спросил Джонни.

— А, — вздохнул Ешке, — медсанбат перемещается вперед, так как фронт продвинулся. А нас всех отправляют в тыл.

— Куда же вас отправят?

Ешке молчал, наморщив лоб. Через некоторое время глухо пробурчал:

— Куда-куда! В настоящий большой госпиталь — за Одером, за Вислой, за Днепром, на Москве-реке — откуда я знаю…

— Жаль, — сказал Джонни, — тогда мы совсем не сможем больше встречаться.

Ешке попробовал засмеяться, это у него получилось натянуто.

— Да, из этого, видимо, ничего не выйдет.

Раненых быстро грузили на машины и повозки. Одного раненого вели два солдата. Это был летчик. На нем был кожаный комбинезон, а на голове — шлем с большими очками, какие Джонни видел у мотоциклистов. Руками летчик опирался на плечи солдат. Одна нога была согнута, а другой он отталкивался от земли.

Молодой солдат, бывший тракторист, сидевший рядом с Ешке, крикнул летчику что-то ободряющее и показал на свое забинтованное бедро с шинами. Летчик посмотрел на него, кивнул и двинулся дальше к одному из грузовиков. Там ему помогли влезть в кузов.

— Почему тебя не посадили на грузовик? — поинтересовался Джонни.

— Я так захотел, потому что здесь спокойнее, — ответил Ешке. — Мне приятнее ехать медленно, смотреть на небо. Ни тебе шума моторов, ни дыма. Знаешь, поднимись-ка чуть повыше, а то мне приходится громко говорить.

Джонни поднялся и наклонился поближе к Ешке.

— Что же будет с тобой? — спросил Ешке.

— Я не знаю, — пролепетал Джонни.

— Но ты все еще хочешь попасть домой?

— Хочу.

— В Берлин?

— Да.

— Это правильно, — сказал Ешке, — тебе обязательно надо туда. Я дам тебе хороший совет: лучше всего тебе держаться этого медсанбата, пока не кончится война.

— А мне разве разрешат?

— Разрешат. Я позабочусь об этом.

— Спасибо! — поблагодарил Джонни.

— Не надо благодарить, — возразил Ешке. — Я хочу, чтобы ты тоже сделал мне одно одолжение.

Он вдруг закашлялся. Одеяло, лежавшее у него на груди, поднималось и опускалось. Кашель скоро перешел в приступ, который никак не прекращался. Быстро подбежала санитарка. Она дала ему выпить из фляжки. Через некоторое время он успокоился.

— Вытащи осторожно из-под головы мою полевую сумку, сынок! — попросил он.

Джонни потянул за ремешок, Ешке приподнял голову.

— Теперь открой ее!

В сумке рядом с жестяной коробочкой для бритвы Джонни увидел цветные карандаши и толстую пачку бумаги.

— Возьми лист бумаги, карандаш и запиши то, что я тебе сейчас скажу!

Джонни вытащил один листок. Он заметил, что на другой стороне его был напечатан какой-то текст. Из гнезда сбоку он достал карандаш.

— Будет только адрес, и все, — пояснил Ешке. — Ты готов?

— Да.

— Тогда пиши: Рудольф Шнайдебах, Берлин, Нойруппинерштрассе, одиннадцать. Эта улица находится в северном районе, около шоссе на Пренцлау. — Он взглянул на Джонни. — Записал?

Джонни, записавший адрес маленькими, тонкими буквами на обратной стороне листа, кивнул.

— Еще что? — спросил он.

Ешке слегка покачал головой:

— Это все. Но тебе придется пойти туда сразу же, как только все кончится, даже если тебе нужно будет пройти пешком половину Берлина. Трамвай или какой другой транспорт вряд ли будет ходить. Когда повсюду бои закончатся и на Бранденбургских воротах будет развеваться красный флаг, сразу шагай по адресу. Отыщи Руди Шнайдебаха и скажи ему, что ты меня видел и что он должен еще немного подождать меня. Объясни ему почему. И главное, скажи ему, что я за годы нашей разлуки много думал о нем. Надеюсь, что он делал то же самое. Мы не имеем права повторять старые ошибки, это обойдется нам слишком дорого. Передай ему это, сынок. Руди знает, что именно я имею в виду. А теперь положи мне сумку снова под голову, так лучше лежать. Дай я тебе еще раз пожму руку. Ну, а теперь иди!

Джонни положил сумку на прежнее место, спустился с колеса, свернул записку и сунул ее в карман. «Какое странное поручение», — подумал он.

— Ну, тогда до свидания! — пробормотал он, потупив глаза.

— Что? Ну да, конечно, до свидания, мальчуган, — сказал Ешке громче, чем обычно, — и, как говорится, держись наших, тогда ты будешь в хороших руках, как у Христа за пазухой.

Джонни знакомым путем быстро пошел обратно. Тем временем все вещи из операционной палатки были уже погружены на машину. Все раненые разместились на повозках. На одной из повозок в середине колонны сидел солдат, который еще раньше играл на гармошке. Он все еще мучил свой расстроенный инструмент, у которого, кажется, не хватало нескольких ладов.

Вдруг перед Джонни словно из-под земли выросла Ганка.

— Нам пора попрощаться, — сказала она.

Этого Джонни не ожидал.

— И ты тоже? — спросил он с недоверием. — А куда ты поедешь?

Ганка указала на колонну с ранеными:

— Вот с ними в тыл.

— Как раз сейчас, когда мне разрешили остаться здесь, — уныло сказал Джонни.

— Это все из-за Пети! — Она сжала свою маленькую руку в кулак и погрозила им назад. — Ох уж этот несносный мальчишка!

— А в чем дело?

— Я как раз хотела с медсанбатом вперед пойти, — объяснила Ганка. — Я ведь тоже хочу стать санитаркой, настоящей санитаркой, как тетя Даша. Петю я могла бы тайком взять с собой. Все для этого было подготовлено. Только бы этот бездельник оставался в своем убежище. Но он, видите ли, не смог там выдержать. Как только в лагере поднялся шум, он вылез из повозки и на виду у всех прошел по расположению! — Ганка взглянула на Джонни, насупив брови. — Ты, конечно, спал, или же ты видел, как он это делал?

— Я ничего не видел, — признался Джонни. — Иначе я, конечно, удержал бы Петю.

Ганка прикусила нижнюю губу.

— Жаль, — проговорила она, — а то мы могли бы ехать дальше втроем. Ну, теперь ты останешься один с тетей Дашей…

Джонни встрепенулся:

— С тетей Дашей?

— А что ты удивляешься? — сказала Ганка. — Разве ты не рад? Если повезет, то ты уже сегодня будешь в Берлине. — Тут она поправилась: — Разумеется, где-нибудь на окраине Берлина. В городе сейчас идут упорные бои.

Джонни не очень обрадовался, что ему придется остаться с санитаркой, которая вчера не удостоила его даже взглядом и которая вообще казалась ему такой неприветливой.

— А почему мне нельзя остаться с дядей Колей?

— Нельзя.

— Разве он тоже едет в тыл?

— Конечно. А кто же будет кормить раненых в пути?

Петя стоял около кухни с унылым видом. Ганка не обращала на него никакого внимания. Она дернула Джонни за рукав старой, поношенной куртки и повела за собой. Он послушно засеменил рядом.

Когда они прошли всю колонну, Ганка показала на опушку молодого леса. Там, примерно метрах в ста, стоял грузовик. Это была машина темно-зеленого цвета с кузовом в виде коробки, напоминающим жилой дом. Больше таких машин нигде не было видно.

— Вот тот, — сказала девушка. — Другие уже уехали. С машиной что-то не в порядке, но водитель исправит.

Только теперь, когда он остался один между грузовиком и колонной с ранеными, Джонни полностью осознал, какие изменения должны были произойти с ним. Его сердце больно сжалось. Ему хотелось, чтобы Ганка повернула назад!

Но девушка даже не обернулась. Она взяла Петю за руку и пошла с ним вдоль колонны. У одной из головных повозок она остановилась. Джонни видел, как сначала на повозку залез Петя, а за ним и Ганка. Когда она сделала широкий шаг и поставила ногу на подножку, ее платье натянулось, а карабин мотнулся в сторону.

Джонни побежал к ним. Они сидели на передке. Петя держал в руках вожжи и болтал ими, явно гордясь тем, что ему доверили править. Он подмигнул Джонни.

— Увидимся ли мы когда-нибудь? — спросил запыхавшийся Джонни. Сердце его колотилось, будто хотело вырваться наружу.

Ганка смотрела прямо перед собой. Не меняя выражения лица, она сказала:

— Может быть, увидимся, а может быть, и нет. Что из этого?

— Ты шутишь? — крикнул ей Джонни. — Конечно же мы увидимся.

В голове колонны раздалась команда. Она передавалась от повозки к повозке. Стоявшие у повозок солдаты быстро разошлись по местам. Заиграла гармошка, впереди кто-то затянул песню.

— Я не знаю, встретятся ли еще наши пути, — сказала Ганка, голос ее звучал решительно. — Мы ведь еще на войне, и надо следовать туда, куда приказывают.

Джонни заметил, как глаза девушки стали влажными. Она судорожно сглотнула.

Джонни было больно видеть ее плачущей.

— Но я тебе обещаю, что, как только появится возможность, я снова уеду на фронт. И Петю постараюсь взять с собой: он должен видеть, как издыхает проклятый фашизм!

В голове колонны появилось легкое облако пыли. Это двинулись грузовики, за ними повозки. Послышалось хлопанье кнутов. Лошади навострили уши.

Вытерев слезы, Ганка крикнула Джонни:

— Подожди! Я хочу что-то подарить тебе на память!

Она перекинула свою тяжелую русую косу назад, сняла фуражку. В это время повозка тронулась. Джонни медленно пошел рядом.

— Вот, возьми! — сказала девушка и сунула ему в руку маленькую красную звездочку. — Приколи ее себе. Тогда все поймут, что ты вместе с нами!

Лошади в упряжке пошли сильнее. Заскрипели колеса, зазвенели цепи постромок — эти звуки стали знакомыми для Джонни за последние дни. Он остановился. Повозка с Ганкой и Петей удалялась все дальше.

Повозка за повозкой проезжали мимо Джонни. Раненые солдаты, лежавшие на соломе, задумчиво смотрели на деревья. Казалось, война для них уже кончилась. Нельзя было понять, были ли они рады своей судьбе. Вскоре появилась и походная кухня, которую тянул пегий пони. На повозке неподвижно сидел старый повар.

— Дядя Коля! Дядя Коля! — крикнул Джонни и замахал рукой.

Усы солдата дрогнули, он посмотрел на обочину дороги.

— До свидания, дядя Коля!

В ответ старый повар коротко махнул ему кнутом, В тот же момент ему что-то пришло в голову. Он потянулся назад, пошарил позади себя, пока не нашел то, что искал. В помятой тряпице он протянул Джонни полбуханки хлеба и большой кусок сухой колбасы. Затем он указал на ложку, которую Джонни с первого дня их знакомства носил в кармане куртки.

— Кушать! Хорошо! — крикнул он на ломаном немецком языке.

Дядя Коля взмахнул вожжами. Повозка проехала мимо, за ней просеменил с опущенной головой пони, запряженный в походную кухню.

28

Санитарная машина.

Тетя Даша курит.

Чуть-чуть не опоздал.

Поездка по тылам.

Вокруг воцарилась тишина. На старом месте осталась лишь небольшая команда, которая все еще занималась сворачиванием палаток и погрузкой оставшегося имущества. В команде было не больше десяти солдат. Вот упала еще одна из оставленных палаток. Два солдата свалили связку колышков и шестов в общую кучу. Остальные грузили ящики и бутылки на два открытых грузовика. Только теперь Джонни ощутил себя покинутым, Он тихо всхлипнул.

Капот на машине, которая должна была его забрать, был поднят вверх. Солдат, стоя коленями на крыле, копался в моторе. Он, видимо, работал ключом и другим инструментом, так как время от времени слышалось металлическое позвякивание. Наконец сделал рукой знак, крикнув что-то: мотор заработал.

Водитель выпрямился и спрыгнул с крыла на землю. Это был молодой парень с продолговатым, свежим лицом. У него были каштановые вьющиеся волосы, которые сейчас разлохматились. Вытерев выпачканные маслом руки о тряпку, он оправил гимнастерку. Над левым карманом блестела медаль. На руке были золотые часы.

Джонни, который уже прикрепил маленькую красную звездочку Ганки на куртку, оглянулся в поисках тети Даши, но ее нигде не было видно. Он чувствовал себя одиноко, так как водитель не обращал на него никакого внимания и, вытянув шею, обходил машину, прислушиваясь к звуку мотора. Из открытого окна кабины шли струйки голубого дыма.

«Второй водитель курит», — подумал Джонни.

Вдруг он услышал из кабины сварливый голос, недовольный и нетерпеливый. Он показался ему знакомым. В кабине, оказывается, сидел не мужчина, а женщина! Тетя Даша?

Санитарка уже вылезала из машины. В руке она держала самокрутку, которая была толще ее большого пальца. Но курение, видимо, не доставляло ей особого удовольствия. Когда она сунула цигарку в рот, лицо ее приняло такое выражение, как будто ей нужно было проглотить жабу. И вообще она выглядела по-другому. В уголках глаз собрались морщинки с синеватым оттенком, а щеки в крапинках немного подпухли.

— Добрый день, тетя Даша, — поздоровался Джонни и выжидательно посмотрел на нее. — Я пришел.

Женщина посмотрела на подростка не зло, но и не приветливо. Сделав еще одну глубокую затяжку, она с отвращением бросила дымящийся окурок на землю и растоптала его сапогом. Не говоря ни слова, она взяла Джонни за рукав и повела его к задней стенке грузовика, где свисала небольшая металлическая лесенка и находилась дверца в кузов. Джонни вдруг почувствовал, что его подняли. У этой женщины была такая сила, о которой трудно было и подумать.

Еще мгновение — и железная дверца за Джонни захлопнулась. Он услышал тяжелые шаги: санитарка направилась в кабину.

Глаза постепенно привыкали к темноте. Кузов машины был обставлен как маленькая комната. По обеим сторонам и сзади находились квадратные небольшие окошечки, завешанные широкой, пропускающей воздух марлей. Четвертое, совсем крохотное окошко позволяло заглядывать в кабину водителя. Посередине кузова стоял длинный, узкий стол, ножки которого были привинчены к полу. Под потолком висела лампа с абажуром в виде эмалированной тарелки. Вдоль стен было установлено несколько небольших узких шкафчиков.

Джонни продвинулся по лавке, обтянутой искусственной кожей, вперед и сел возле бокового окна. Отсюда он мог не только видеть места, мимо которых они проезжали, но и время от времени заглядывать в кабину.

Тем временем молодой солдат (видимо, который чинил двигатель) сел за баранку рядом с тетей Дашей. Джонни отчетливо видел золотые часы на его руке. Маленькая стрелка находилась между десятью и одиннадцатью.

Взревел мотор. Джонни сильно тряхнуло. Машина тронулась с места и задним ходом выехала из укрытия. Лампа, висевшая над столом, закачалась во все стороны. Джонни уцепился за край стола и с любопытством вытянул шею. На поляне уже исчезли последние палатки. Они были свернуты в большие длинные колбаски. Два солдата все еще собирали шесты и другое имущество.

Вдруг Джонни увидел черную лохматую собаку, которая неслась по опустевшему лагерю.

Джонни возбужденно забарабанил кулаками по стенке, отделявшей кабину. Гул двигателя сразу стих. Машина остановилась. Тетя Даша поднялась со своего места. Через какое-то время открылась дверца кузова. Санитарка без слов забросила в нее Трехногого.

Собака, проехав на трех лапах по линолеуму, виновато поджала хвост и забилась под лавку.

— Ты чуть-чуть не опоздал, — произнес Джонни.

В лесу, через который они ехали, видно, совсем недавно было сосредоточено много всевозможной военной техники. Повсюду виднелись следы колес и широких гусениц. По обеим сторонам дороги валялись кучи срубленных веток, которыми пользовались для маскировки автомашин и танков.

Затем машина выехала на проселочную дорогу. По обочинам валялись разбитые и перевернутые автомашины, исковерканные танки, раздавленные орудия. На одной лужайке Джонни увидел даже сбитый немецкий истребитель, зарывшийся носом глубоко в землю. Связисты убирали линии связи, наматывая провод на небольшие металлические катушки, висевшие у них спереди на груди. Саперы длинными шестами и миноискателями проверяли отдельные участки местности на наличие мин. Несмотря на различные препятствия, на объезды и частые пробки, они все же довольно быстро продвигались вперед. Постепенно Джонни свыкся с тем положением, в котором он оказался. Еще ни разу в жизни ему не приходилось ехать на грузовике, да еще на столь уютно оборудованном. Он мог удобно расположиться и даже поесть за столом. Мальчуган непрерывно смотрел в окно. Он видел так много нового и необычного. Печаль от расставания о Ганкой и Петей, с Эрнстом Ешке и дядей Колей час от часу незаметно убывала.

«Возможно, нет», — значит, возможно! Наверняка мы встретимся снова!» — так мысленно утешал он себя.

Через несколько часов езды санитарная машина въехала в небольшой населенный пункт. Перед похожим на сарай зданием с сорванной крышей стояла дымящаяся походная кухня, вокруг которой столпились освобожденные французские военнопленные в изодранной полосатой одежде и иностранные рабочие, согнанные в Германию на принудительные работы. По дороге все чаще стали попадаться дома, на заборах можно было видеть лозунги. «Берлин останется немецким!» — читал Джонни. У кирпичной стены, на которой белой расплывшейся краской было написано «Победа или большевистский хаос!», отдыхали советские солдаты. Пожилой солдат с всклокоченной бородой закрывал спиной нижнюю часть огромного восклицательного знака. На коленях у него лежала саперная лопатка, а на ней — лист бумаги. Солдат что-то писал. Может быть, донесение, а может, письмо домой. На лугу, чуть в стороне, паслась бездомная корова.

Затем они приехали в небольшой городок. Щит с немецким названием был свален. Вместо него стоял новый, написанный русскими буквами. Джонни не знал, что это за город — Фюрстенвальде или Мюнхеберг. По обеим сторонам улицы лежали руины зданий, известковая пыль толстым слоем покрывала землю.

На деревьях то тут, то там красовались указатели для продвигающихся советских частей, понятные только тем, кому они предназначались.

Санитарная машина миновала много баррикад, в которых были сделаны проходы. За этот городок еще несколько дней назад шли ожесточенные бои, а теперь это стало пройденным этапом.

Вдруг мотор издал долгий дребезжащий звук, как будто затрясли кастрюлю, полную металлических деталей. Затем он заглох.

29

Поломка машины.

Тетя Даша меняется.

На вилле какого-то богача.

Хлопнула дверца кабины. Молодой солдат выпрыгнул из машины. Джонни видел, как он взъерошил рукой вьющиеся каштановые волосы и лицо его приняло сумрачное выражение. Грузовики, следовавшие за ними, остановились, загудели, а затем выехали на другую сторону дороги и начали их объезжать.

Джонни понял, что остановка, видимо, будет долгой. Он открыл дверцу. В лицо ему ударила волна теплого воздуха. Трехногий вылез из-под лавки и, подняв морду, понюхал. Джонни спрыгнул на мостовую,

Санитарка также вышла из машины.

Джонни подошел к ней.

— Машина, видно, снова сломалась?

Не говоря ни слова и полуотвернувшись, она показала на солдата, который, насупившись, закатывал рукава своей гимнастерки. Золотые часы он на этот раз снял и оставил в кабине. Приказным тоном он крикнул что-то санитарке, которая ворчливо ответила, а затем направилась прямо к дому, похожему на виллу.

В открытой дверце машины показалась морда Трехногого: он потянулся и лениво зевнул. Санитарка вскоре вернулась, неся в руке плоскую белую миску, которую водитель сразу же взял у нее и задвинул ногой под машину. Затем он отыскал в коробке для инструментов несколько гаечных ключей.

Тетя Даша, покряхтывая, опустилась на кромку тротуара. Вид у нее был довольно уставший.

Взглянув на нее, солдат засмеялся, крикнул что-то шутливое и указал на инструмент. Затем он залез под машину и начал осматривать почерневший от дорожной пыли картер двигателя. Потом заработал ключом. В миску потекло иссиня-черное масло.

Трехногий стоял около передних колес машины и наблюдал за каждым движением шофера. Джонни присел на корточки рядом с солдатом. Тот не раз косился на санитарку, которая придвинулась теперь поближе к коробке с инструментом. Смуглой рукой она шарила среди молотков, ключей и клещей. Наконец она выбрала плоские клещи, посмотрела на них и скривила гримасу.

Когда все масло вытекло, солдат подвинул полную миску к Джонни. Джонни отнес ее к коробке с инструментом и тут только заметил, что тетя Даша куда-то исчезла.

И вдруг раздался такой грохот, что Джонни испуганно вскочил. Оказывается, это вернулась санитарка. Она метко бросила клещи в железную коробку и прокричала что-то водителю.

За время столь короткого отсутствия с женщиной произошли заметные перемены. Она стала держаться более свободно и энергично.

Водитель тем временем достал из-под машины два разломанных железных обломка с острыми краями величиной с большой палец. Джонни догадался, что оба эти куска, видимо, и являются сломавшейся деталью.

Тетя Даша внимательно рассматривала обломки. Начался длинный разговор. Женщина говорила с солдатом все более настойчивым тоном, и тот не раз пожимал плечами, как ученик, допустивший какую-то серьезную ошибку.

Джонни впервые слышал, чтобы санитарка говорила так много. При этом она несколько раз примирительно похлопала водителя по плечу, раз погрозила ему, а один раз даже улыбнулась.

Джонни раскрыл рот от удивления и уставился на нее. Какое превращение! Когда он мельком взглянул на железную коробку, то увидел в ней плоские клещи с длинными захватами.

Наконец тетя Даша отдала солдату какое-то приказание.

Тот вытер руки, опустил рукава запачканной гимнастерки и сунул в карман разломанные куски. Поставив в машину коробку с инструментом, он повесил на плечо карабин, поправил барашковую шапку и направился к центру города.

— Ну, давай только побыстрее! — сказала тетя Даша, обращаясь к Джонни, и указала на вход в виллу.

Джонни спросил:

— Зачем нам туда?

— Кушать, — ответила женщина.

Из кабины она достала свою каску и автомат, а также санитарную сумку и узелок. В такую же тряпицу дядя Коля завернул для Джонни полбуханки хлеба и кусок колбасы. Санитарка подняла узелок на уровень глаз и сказала по-немецки те же слова, что и дядя Коля:

— Кушать! Хорошо!

Они поднялись по лестнице с искусно вырезанными деревянными перилами. Будто новенькие, ступени были из темного дерева. Тетя Даша, казалось, уже неплохо знала этот дом. Она шла уверенно вперед.

Сначала они оказались в холле, где под потолком висела большая хрустальная люстра. За холлом находилась кухня, выложенная кафелем. Справа за широкой раздвижной стеклянной дверью Джонни увидел просторное высокое помещение с огромным камином, который доходил до самого потолка с лепными украшениями. В глубине виднелся эркер с окнами из разноцветного стекла.

Удивленный, Джонни остановился в дверях. Особенно сильное впечатление произвела на него обстановка. Во всю стену стоял огромный темный шкаф, полный книг. Слева от эркера стоял письменный стол искусной резной работы; вокруг большого овального стола, возвышавшегося посредине зала, стояли мягкие кожаные кресла. На паркетном полу лежал толстый пестрый ковер с бахромой. У Джонни захватило дух от такого богатства. Он вспомнил свою тесную квартирку: спальня, комната и кухня. Их квартира располагалась на первом этаже, а окна ее заслонял соседний дом, отчего в ней всегда было темно и сыро. Однажды матери пришлось снять со стены даже свадебную фотографию, висевшую над кроватью, так как она покрылась плесенью.

Тетю Дашу все это богатство, казалось, нисколько не трогало. Безо всякого стеснения она протопала своими сапогами прямо к огромному портрету Гитлера, который Джонни сначала даже не заметил. Портрет был в золотой раме и висел над письменным столом. Тетя Даша сняла портрет со стены, открыла окно и выбросила его во двор. Даже не посмотрев туда, она вытерла руки о свою юбку и вышла из комнаты.

Тут Джонни заметил на письменном столе предмет, который привлек его внимание. Он был величиной с ноготь и желтовато-белый. Он был похож на кубик для игры в кости. «Да это же зуб!..»

В этот момент из кухни послышался шум и треск. Это санитарка разламывала табуретку.

— Тетя Даша, посмотри, что я нашел! — крикнул Джонни и показал ей этот предмет.

Женщина засмеялась. Это был грубый, почти мужской смех. Она наклонилась к мальчику и широко открыла свой рот. Указательным пальцем она оттянула нижнюю губу вниз.

Джонни увидел почти полный ряд прекрасных зубов. Не хватало только одного зуба. Коренного.

— Так это твой зуб?

Тетя Даша кивнула головой и улыбнулась. Она взяла остатки разбитой табуретки и направилась на кухню. Вытерла плиту тряпкой. Скоро в топке запылало пламя.

— Ты сама его вытащила?

— Да.

— Теми клещами?

Женщина принесла из кладовой большой бак для стирки белья, затем два ведра.

— Да, да! — ответила она и подмигнула мальчику своими узкими глазами.

«Вот это мужество!» — мысленно удивлялся Джонни.

Скоро в котле закипела вода. Они принесли из кухни тарелки, чашки, вилки с ножами и поужинали за большим овальным столом в просторном, пышно обставленном зале.

Когда стало темнеть, тетя Даша притащила длинную ванну из оцинкованного железа, поставила ее посередине холла под хрустальной люстрой. Из сумки вытащила кусок мыла, на спинку стула повесила полотенце и стала засучивать рукава своей гимнастерки.

Джонни увидел мускулистые руки, которые были несколько светлее и контрастировали со смуглыми кистями.

Тетя Даша налила в ванну воду: горячую — из бачка, холодную — из ведра. Она сделала знак Джонни, чтобы он разделся. Осмотрела рану на колене, которая уже затянулась и постепенно заживала.

Джонни не чувствовал никакого стеснения. Даже рук ее он уже не боялся. Правда, был еще один вопрос…

Джонни весело, как рыба, плескался в воде. Он намыливался, ерошил отросшие волосы, попробовал даже нырять, для чего зажимал нос пальцами и окунал голову в воду.

— Замечательно! — несколько раз прокричал он. — Как хорошо!

Тетя Даша время от времени выглядывала из кухни. Потом она повесила ему на спину махровое полотенце. И снова он почувствовал ее руки на своем теле.

Джонни не мог больше сдерживать своего любопытства и потрогал ее руку.

— Тетя Даша, что ты с ней сделала?

Санитарка внимательно посмотрела на мальчика: видимо, она не поняла его.

Он тронул ее за локоть, потом снова за руку.

— Здесь все белое, а здесь почти черное.

Не сказав ни слова, санитарка повернулась и ушла. Вскоре она вернулась из кухни, держа в руках санитарную сумку. Она вытащила из нее небольшую темную бутылочку с темной жидкостью. Кисточкой она нанесла маленькое пятно себе на предплечье, а Джонни-на тыльную сторону ладони.

Джонни понюхал пятно. Мама часто смазывала ему ранки такой жидкостью. Это был йод! Он вдруг вспомнил раненых, которых санитарка приводила на перевязочный пункт. Тетя Даша сама смазывала себе руки этой жидкостью, когда лечила раны солдат.

Тепло закутанный, Джонни лежал под пуховым одеялом на широком кожаном диване. На столе стояла керосиновая лампа, которая чуть-чуть коптила. Санитарка сидела в мягком кресле и штопала вещи Джонни. Волосы, собранные в узел, распустились и водопадом потекли на плечи.

— Ты хорошая женщина, — тихо сказал Джонни.

Санитарка сосредоточенно молчала: она вдевала нитку в иголку.

— Ты скоро будешь спать?

Вопрос остался без ответа. Когда она потушит лампу?

Джонни засыпал. Он почувствовал еще, как кто-то погладил его по голове. Через окна эркера в комнату проникал мягкий ночной свет. Затем послышался шум передвигаемого кресла. Тетя Даша придвинула его поближе к открытому окну, на фоне которого четко вырисовывался ее профиль. Положив автомат на подоконник, она сидела не двигаясь и смотрела на ночную улицу.

30

В городском предместье.

Джонни мечтает.

Пробка на развилке дорог.

Взрыв с ослепительной вспышкой.

Когда Джонни открыл глаза, то услышал шум мотора и хлопанье дверцы машины. Он с удивлением уставился на картины, висевшие на стенах, и на светлое прямоугольное пятно над письменным столом, где еще вчера висел портрет Гитлера. Через окно эркера в комнату светило утреннее солнце, в его лучах весело танцевали и кружились миллионы пылинок. Джонни сбросил с себя одеяло и босиком побежал к окну.

Позади санитарной машины стоял большой грузовик с металлическим закрытым кузовом. Мотор ревел и рычал. Несколько солдат в темных комбинезонах поднялись в машину. Какой-то сержант попрощался с тетей Дашей, приложив руку к козырьку фуражки.

Трехногий радостно прыгал от одного солдата к другому, энергично вилял своим коротким хвостом и радостно лаял. Когда тяжелый грузовик развернулся, Джонни увидел в его кузове токарный станок и множество разных инструментов. Водитель санитарной машины даже не посмотрел на уезжавший грузовик, он как ни в чем не бывало сидел на подножке своей машины и тряпкой вытирал сапоги. Лицо его было перепачкано маслом, а сам он выглядел невыспавшимся.

Завтрак был коротким. Перед самым отъездом тетя Даша преподнесла Джонни один сюрприз. Она нашла в доме пару высоких, немного стоптанных ботинок со шнурками. Они оказались Джонни несколько великоваты, но с чулками были почти впору.

За ночь Джонни хорошо выспался, утром плотно поел, и потому настроение у него было прекрасным. Машина наконец-то в исправности! У него новые ботинки! Когда ему разрешили к тому же сесть в кабину между молодым солдатом-шофером и санитаркой, счастью его не было предела. Это был на редкость удивительный день!

Стрелки на золотых часах водителя показывали девять часов. На небе не было видно ни облачка. Едва они миновали последние дома городка, как снова оказались в середине какой-то колонны.

Санитарной машине и на этот раз пришлось останавливаться, совершать объезды, пропускать другие подразделения, прежде всего танки, самоходки, артиллерию и машины с боеприпасами. К полудню они приблизились к большому городу. В одном месте дорогу пересекла линия высокого напряжения, а параллельно ей, то приближаясь, то удаляясь, проходила железнодорожная ветка. Все чаще попадались населенные пункты с вокзалами. На перекрестках стояли телефонные будки. На уцелевших кое-где фронтонах домов виднелись рекламные щиты газеты «Берлинер Цайтунг» и пивоваренного завода.

После обеда они должны были быть уже в Берлине. Джонни все чаще думал о том, что ждет его дома. Возможно, уже сегодня вечером он встретится с матерью. Эта мысль теперь уже не казалась ему невозможной.

«Войска Красной Армии за это время, конечно, вышли к Силезскому вокзалу и захватили дорогу на Кюстрин. Какие глаза будут у тех, кто увидит, как я подъеду к нашему дому на военной машине! — От волнения мальчуган потер руки. — Все остановятся или же в изумлении высунутся из окон. А я, как ни в чем не бывало, пройду с тетей Дашей и с водителем через двор к своему дому. Мама, вот и я! Потом мы все вчетвером выпьем по чашке солодового кофе и закусим принесенной едой. Маленькую красную звездочку я покажу всем ребятам из обоих домов. И ложку дяди Коли тоже. И гильзу Пети. И, само собой разумеется, также перочинный ножик Густава».

Визг тормозов вернул Джонни к действительности. Дорогу перегородил внушительный полосатый шлагбаум. Солдаты в касках, с нарукавными повязками подошли к машине. Коренастый офицер с пистолетом на боку тщательно просмотрел документы, которые ему протянула тетя Даша. Затем долго смотрел на Джонни, видимо, потому, что о нем ничего не говорилось в тех документах. Тетя Даша с невозмутимым выражением лица объясняла что-то офицеру, несколько раз показав рукой на Джонни. Наконец офицер смилостивился и захлопнул дверцу. Шлагбаум подняли, и машина поехала дальше.

Через некоторое время они снова остановились, так как впереди них уже выстроилась длинная вереница машин, преграждающая путь. Дальше ехали очень медленно. Метр за метром они приближались к лесной развилке, на которой регулировщица своим флажком направляла поток машин в разных направлениях. Все, кто ехал справа, как оказалось, пользовался преимуществом: их пропускали без очереди. Только что регулировщица пропустила артиллерийскую колонну, которая свернула с дороги и медленно двинулась в западном направлении.

Солнце нагрело крышу кабины. Водитель положил свою шапку на баранку и опустил на нее голову. По ветровому стеклу с жужжанием ползла большая муха. Жара нагоняла сон. И Джонни, конечно, задремал бы, если бы не штурмовики, которые с громким гулом пролетали группами над самой землей, почти касаясь верхушек деревьев. Колонна, продвинувшись всего на несколько метров вперед, снова остановилась.

Джонни захотелось пить. Чтобы как-то отвлечься, он попытался поймать большую муху, но это ему никак не удавалось. Тетя Даша выгнала ее наконец через окно.

Тетя Даша забеспокоилась. Она ерзала на своем месте и все чаще поглядывала на часы солдата, который тихо посапывал. Через полчаса она решительно вышла из машины и направилась к девушке с флажком. Регулировщица была совсем молодая, крепкая, толстощекая. Из-под пилотки у нее торчали две короткие, но толстые косички. Джонни видел, как санитарка заговорила с девушкой. Регулировщица несколько раз с сожалением пожала плечами и решительно мотнула головой. Санитарка вернулась в машину явно не в духе. Усаживаясь на свое место, она пробурчала что-то злое.

— Тетя Даша, — отважился наконец заговорить Джонни, — я очень хочу пить!

— Пить?

— Да.

Женщина быстро заглянула в заднее окно кабины. Там на лавке, уютно свернувшись, лежал Трехногий, а над ним на стене висела фляга. Джонни захотелось выйти из кабины. В кузове, наверное, было прохладнее. Он кашлянул:

— Я хочу туда.

В фляжке оказался чай без сахара. Джонни пил длинными глотками. Затем он дал собаке тонкий ломтик колбасы и кусочек хлеба. Сам он тоже немного подкрепился.

— Ну, домой мы сегодня еще не попадем, — пробормотал мальчуган, гладя собаку по голове.

Снова подъехала новая колонна. Это были большие грузовики, на месте кузова у которых были установлены какие-то странные огромные рамы. Они состояли примерно из десятка соединенных между собой стальных балок. Смысл такого устройства Джонни никак не мог понять. Пока он думал, что же это такое, спереди послышались громкие голоса.

Шофер проснулся. Он пытался убедить в чем-то тетю Дашу. Несколько раз он показал на свои часы. Джонни не понял, что ответила санитарка.

Вдруг двигатель машины заработал. Шофер дал задний ход, а затем свернул с дороги в лес. Через заднее окно Джонни видел, как регулировщица побежала вслед за машиной, возбужденно махая флажком. Однако расстояние между ними все увеличивалось. Скоро развилка исчезла за полоской леса. Машина углублялась все дальше в сосновый лес.

Неожиданно машину сильно тряхнуло. Джонни перелетел в противоположный угол, не успев вцепиться в край стола. По полу катилось перевернутое ведро.

Так они ехали некоторое время. Иногда Джонни удавалось бросить беглый взгляд в окошко. Вскоре лес стал светлее. Местами были видны голые выгоревшие участки. Серый дым плавал между расщепленными соснами. Джонни услышал, что санитарка ругалась. Водитель пытался успокоить ее. Джонни пробрался к заднему окну и увидел, что часть леса была изрыта окопами. Езде мешали разбитые укрытия, перепутанные мотки колючей проволоки и воронки от снарядов.

«Почему мы едем так долго? — подумал он. — Ищем другую дорогу?»

Машину трясло словно в лихорадке.

Вдруг воздух как будто разорвало. На какое-то мгновение ослепительная вспышка осветила мальчугана, а затем стало темно и тихо.

31

«Может быть, я уже умер?»

У собаки нет одного уха.

Страшное открытие.

«Трехногий, я хочу уйти отсюда!»

Джонни лежал без движения на спине и смотрел на кроны сосен, которые выглядели серыми и голыми, как паутина. Небо над ними казалось желтоватым.

Так он пролежал какое-то время. Он не слышал никаких звуков и ничего не чувствовал. Ему казалось, что тела у него вообще нет, а все вокруг него существовало только в его воображении.

«Может быть, я не живу больше? Может быть, я уже умер?»

Джонни закрыл глаза. По крайней мере, это-то он еще мог: открывать и закрывать глаза. И дышать, да, дышать он тоже еще мог. Но, может быть, мертвые тоже могут дышать и по желанию открывать и закрывать глаза. Но это может знать лишь тот, кто умер. «Почему я, собственно, умер?»

Когда Джонни наконец снова открыл глаза и посмотрел на небо, оно было уже не желтоватое, а молочно-голубое. И кроны деревьев не выглядели больше столь призрачными, как раньше. Они были темно-зелеными и освещенными солнцем. Он попытался привстать. Постепенно он снова ощутил свои руки и плечи. Спина словно онемела, как будто на него надели огромный рюкзак, полный песка. Тяжело дыша, мальчуган выпрямился, сел и стал смотреть на землю, покрытую сухими сосновыми иголками и множеством шишек. Он чувствовал себя как на качелях: земля то приближалась, то удалялась. Пощупав лоб, он ощутил что-то теплое и клейкое. Кровь?

Джонни перевернулся на живот. Подтянув колени, он медленно встал на ноги и попытался сделать несколько шагов. Хотя бы дойти вон до того дерева! Он как пьяный переставлял ноги. Земля, казалось, колеблется, медленно раскачиваясь. Осторожно ставя одну ногу перед другой, он наконец доковылял до высокого, тонкого дерева,

Джонни прислонился к разогретой солнцем коре и наклонил голову. Кровь медленно текла со лба по носу и капала на лесной ковер.

«Если я могу двигаться, если я могу идти и у меня течет кровь, тогда я еще живой».

Между деревьями что-то чернело. Джонни поморгал глазами. Черный, взлохмаченный комок оказался на трех ногах.

«Трехногий, как ты попал сюда?»

Собака попыталась бежать, но, сделав рывок, сразу же осела на землю. Трехногий хлопал коротким хвостом по земле и несколько раз раскрыл свою пасть. Казалось, он лает. Один раз он попытался даже прыгнуть на Джонни, но и это ему не удалось. И тут мальчуган увидел, что у собаки было лишь одно ухо, другого не было. Виднелся лишь окровавленный обрубок.

Джонни протянул собаке руку. Она сразу же лизнула ему ладонь.

— Что же с нами произошло? — недоуменно пробормотал он. — Почему я в крови? Кто оторвал тебе ухо? Почему мы вообще здесь?.. — Мальчуган в испуге замолчал. «Я совсем не слышу своих слов, — пронеслось у него в голове. — И собака, конечно, только что лаяла, только я ее совсем не слышал!» — Э-ге-ге! — закричал он. Но все вокруг него было словно завернуто в вату. Действительно, ни звука!

Наконец мальчик отделился от дерева. Затылком он ощутил волну горячего воздуха и быстро обернулся. Его дыхание остановилось. Не далее чем метрах в двадцати он увидел остов автомашины. Измятое железо лизали красно-голубые языки пламени, превращавшиеся выше в жирные, черные клубы. Огонь лизал и землю.

Джонни смотрел на остатки разбитой горевшей машины и ничего не мог понять. Он осторожно обошел пожарище. От кабины осталась лишь бесформенная куча искореженного железа, а перед ней лежала окрашенная в зеленый цвет дверца, пробитая p нескольких местах осколками. На земле сверкнуло что-то блестящее. Часы. Большая стрелка обломалась, а маленькая остановилась на пяти. Пять часов!

Тут же мальчуган увидел растерзанную кожаную сумку с красным крестом. Вокруг было разбросано ее содержимое: пачки бинтов, коробочки с ампулами, темная бутылочка с йодом.

Джонни нагнулся, открыл бутылочку и понюхал.

— Тетя Даша! — дико закричал он. — Тетя Даша!

Кругом полная тишина. Даже себя он не слышал.

Расширенными от ужаса глазами Джонни смотрел на бутылочку с настойкой йода, потом на остатки санитарной машины.

— Тетя Даша, — всхлипывал он.

Вдруг он вздрогнул. Ниже левого уха он почувствовал резкую боль. Будто раскаленный предмет вытащили из огня и приложили к его шее.

Джонни закричал и прислонился к дереву.

— Трехногий!

Собака, казалось, услышала его. Она подняла голову. Тонкий, розовый язык высунулся изо рта.

— Трехногий, здесь произошло что-то ужасное, — прошептал Джонни, держа бутылочку перед носом собаки. Собака отвернула морду. — Ужасное, но что?

Взгляд его остановился на передней пораненной лапе собаки. Постепенно Джонни начал понимать, что только благодаря счастливой случайности остался в живых. Мина! Здесь было минное поле!

— Нам надо уйти отсюда, — прошептал он. Его зазнобило. — Трехногий, я хочу уйти отсюда!

Собака посмотрела вверх. Обрубком хвоста она совершала быстрые круговые движения.

— Ищи, Трехногий, ищи! — попросил Джонни жалобным голосам. — У тебя хороший нюх, ты ведь знаешь, что такое мина. Она может разорвать нас на тысячу кусков. Выведи нас, пожалуйста, отсюда!

Кажется, собака поняла его. Она поднялась и будто для разминки несколько раз обошла Джонни. Затем она пошла вперед, опустив маленький, влажный нос к самой земле. Трехногий то описывал дугу, то двигался прямо.

Джонни с трудом поспевал за ним. Метр за метром они удалялись от страшного места.

32

На пригородной станции.

Пустая электричка.

Джонни принимает решение.

Вечер и большую часть ночи Джонни провел возле железнодорожной насыпи на опушке леса.

Он нашел канаву, на песчаном дне которой было немного воды. Мальчуган напился, охладил ею лоб, а затем смыл с лица кровь. Почувствовав себя обессиленным, он вытянулся на земле и несколько часов провел в полусне. С наступлением ночной прохлады он пришел в себя, но путаница в голове не позволила ему по-настоящему осознать весь ужас прошедших часов.

Было еще темно, когда он взобрался по крутому откосу на железнодорожную насыпь. Наверху он почувствовал себя несколько лучше, чем под откосом у самой кромки черного леса, который все еще вызывал у него неприятное ощущение и даже страх. Чтобы хоть немного согреться, мальчик старался двигаться. Он почти ощупью пошел по шпалам. Собака не отставала от него ни на шаг. Они шли по направлению к горизонту, который светился огненно-красным светом. Джонни бессознательно тянуло к отблеску огня вдали, от которого веяло человеческим теплом. Чем дальше он шел по насыпи, тем равномернее становились его шаги. Ноги да и все тело наконец подчинились ему.

Над багровым горизонтом время от времени можно было различить яркие вспышки, в небо взвивались ракеты и трассирующие снаряды. Иногда с откоса скатывался вниз камень, который Джонни задевал носком своего ботинка.

Вдруг Джонни остановился. Ему показалось, что он как будто через толстую пуховую подушку услышал слабый шум. Он немного потоптался на одном месте. Неужели он снова может слышать?

— Алл-о-о! — нерешительно прокричал он, а затем громче: — Трехногий, ко мне!

Приглушенно, но он все же слышал собственный голос. Это несколько придало ему уверенности. Мальчуган зашагал быстрее.

По мере того как растворялась темнота, можно было различить отдельные деревья и кустарники, белые километровые столбы и дорожные знаки вдоль полотна. Сквозь туманную утреннюю дымку проступали очертания домов, серые и неприветливые.

Джонни приближался к станции. Вот уже был виден перрон. Под плоской крышей он показался Джонни выше обычного, и он пришел к выводу, что это не обычный пригородный вокзал. Контуры стоявшего там на путях поезда совсем не были похожи на поезд дальнего следования.

Когда примерно через полчаса Джонни приблизился к станции на расстояние нескольких десятков метров, он различил окраску вагонов: темно-красная до высоты окон и желтая до самой крыши. Это был вагон городской электрички.

«Берлинская электричка! Значит, я уже в Берлине», — подумал Джонни.

Он взобрался на перрон. Поезд выглядел готовым к отходу. Джонни шел вдоль вагонов. Купе были чистыми, лакированные деревянные сиденья блестели. В широких стеклах окон отражались розовые отблески.

«Странно, — думал Джонни, — весь поезд для меня одного».

Через открытую дверь он вошел сначала в служебное купе в голове локомотива, а затем в кабину машиниста. Сколько раз он мечтал постоять рядом с машинистом и посмотреть, как тот орудует различными непонятными рычагами, нажимает кнопки, которые приводят поезд в движение или же останавливают его. И вот эта мечта теперь осуществилась совершенно случайно, а он даже не ощутил того щекочущего чувства, какое вызывается нарушением запрета.

Через огромное лобовое стекло Джонни смотрел вниз на рельсы, поверхность которых, обычно серебристо-блестящая, покрылась зеленым налетом ржавчины. Где-то на горизонте рельсы, казалось, сходились вместе. Небо там было огненно-красным, вверх поднимались густые клубы дыма. Там был центр города…

«Я мог бы оказаться там еще вчера вместе с тетей Дашей», — размышлял Джонни. Он снова осознал всю глубину своего несчастья: он не только потерял хорошего человека, со смертью которого порвалась всякая связь с его новыми друзьями. Он снова остался один…

Со слезами на глазах, не зная, что теперь будет с ним, он осторожно уже хотел вылезти из кабины локомотива, но тут взгляд его упал на схему маршрута, которая висела в рамке под стеклом в простенке между дверью и окном. Джонни читал названия станций, находившихся на этой линии в пределах города. Вот он и Силезский вокзал. Значит, рельсы дороги вели к этому вокзалу, а оттуда было недалеко и до шоссе на Кюстрин!

Джонни позвал собаку. Она безмятежно разлеглась под одной из скамеек. Собака медленно приблизилась к нему, склонив голову набок.

— Трехногий, пошли дальше, — сказал Джонни. — Десять или пятнадцать километров по этим рельсам. Если все будет хорошо, то мы уже сегодня дойдем до дома!

33

Вдоль железнодорожного полотна.

Город, похожий на камень, разбитый на тысячи осколков.

Вынужденная остановка.

«Нельзя пока домой!»

Первые пять километров не были для Джонни особенно трудными, несмотря на необычно проведенную ночь. Ботинки, которые ему дала тетя Даша, были тяжелыми, словно из свинца. Он с трудом переставлял ноги, идя по узкой тропинке рядом с рельсами. По откосу росла трава. Иногда Джонни шел и не шпалам. Но скоро сходил с них на обочину, потому что частые шаги утомляли его.

Когда Джонни добрел до следующей станции, солнце поднялось уже довольно высоко над горизонтом. Откуда-то доносился многоголосый шум моторов, который он слышал теперь совершенно отчетливо. Земля слегка дрожала. Где-то не очень далеко отсюда шли танки и самоходки, оставляя за собой длинный шлейф пыли высотой с многоэтажный дом. Этот шум сопровождал Джонни более часа, а затих он только тогда, когда открытая местность, поросшая молодыми березками и сосенками, сменилась садами и летними домиками.

Вот и еще одно предместье столицы — Карлсхорст. На прямых, обсаженных деревьями улицах поднимались группы домов высотой до четырех этажей. Когда Джонни проходил по мосту около станции, то увидел внизу, на главной улице, длинные колонны автомашин и множество русских солдат. В помещении универмага с разбитыми витринами он заметил несколько советских офицеров, сидевших за столом, на котором стояло несколько телефонных аппаратов. К входу подъехал бронетранспортер. По комнатам быстро сновали ординарцы.

«Дальше, вперед», — подбадривал себя Джонни, борясь с желанием спуститься на улицу, чтобы попросить у советских солдат что-нибудь поесть себе и собаке и напиться. Джонни пошел дальше, и скоро вокзал, мост и все предместье остались позади. Трехногий, голова которого опускалась все ниже, уныло плелся сзади.

Через несколько километров стало нестерпимо жарко, так как солнце вышло из-за тучи и палило вовсю. Впереди виднелся широкий «веер» путей грузовой сортировочной станции. Локомотивное депо и мастерские казались вымершими. Над их плоскими крышами, покрытыми битумом, струился нагретый воздух. За ними в светло-голубое небо поднимались массивные металлические трубы электростанции.

На бреющем полете пролетело несколько штурмовиков. Они шли в западном направлении, причем так низко, что можно было без труда рассмотреть красные звезды на крыльях. Самолеты исчезли над крышами Руммельсбурга. В этом предместье дома стояли плотно друг к другу. Кое-где с них обвалилась штукатурка, черепичные крыши осыпались. В некоторых домах зияли провалы. На одной площади, изрытой окопами, стояли грузовики с железными рамами, которые Джонни видел вчера во время долгой стоянки на развилке. Только теперь на концах длинных балок были укреплены ряды сигарообразных снарядов, которые серебряно блестели а были похожи на небольшие крылатые бомбы или ракеты.

Совершенно вымотавшись от жары, голода и жажды, Джонни выпросил возле одной походной кухни кусок черного хлеба, который он великодушно разделил с Трехногим. Жажду они утолили водой из колонки на улице. После этого мальчуган сразу же отправился в путь. Собака плелась на расстоянии, которое все более увеличивалось.

Вблизи вокзала Осткройц обзор местности несколько расширился. Отсюда уже можно было рассмотреть значительную часть центра города. На горизонте виднелись чудом уцелевшие фабричные трубы, шпили соборов, водонапорные башни и другие высокие строения или, вернее говоря, их полуразрушенные остова, а вдалеке — купол Силезского вокзала. Весь Берлин был похож на гигантский камень, разбитый огромным молотом на тысячи мелких осколков.

Джонни ускорил шаг. Чем дальше он шел, тем знакомее становилась ему местность. Слева — одиноко возвышающийся каркас школы, красноватая церковь с острым шпилем, а чуть дальше — развалины заводов; справа, за длинными рядами отцепленных вагонов, — железнодорожные мастерские, в которых еще до призыва в армию работал отец. Километрах в двух отсюда должно быть шоссе на Кюстрин.

Над следующей станцией, которая лежала ниже, чем ряды разрушенных домов по обеим сторонам, проходил огромный путепровод. Трехногий бежал теперь впереди, Джонни удивлялся этому, ведь последние километры собака плелась все медленнее, так что иногда он даже терял ее из виду. Когда он подошел к домику начальника станции, то увидел, что собака легла перед открытой дверью.

Трехногий принюхивался, вытянув лохматую голову и постукивая коротким хвостом по перрону. Из комнаты доносился чей-то голос. Подойдя ближе, Джонни увидел в полутьме у разбитого окна худощавого, лысого солдата — сержанта, который непрерывно повторял что-то в телефонную трубку полевого аппарата. Вокруг чугунного котла, стоявшего на табуретке, сидели офицер и несколько солдат. Они ели ложками суп. Сначала солдаты заметили собаку, изуродованный вид которой, видимо, вызывал у них сострадание. Они попеременно гладили Трехногого, а один солдат налил ему немного супу в плоскую консервную банку.

Лишь потом они обратили внимание и на Джонни. Лейтенант, молодой человек с широким лицом и сильными плечами, поманил мальчугана к себе. Взял его за воротник куртки и потрогал пальцем маленькую красную звездочку, которую подарила Джонни Ганка,

— Русский? — спросил он.

Джонни покачал головой.

— Поляк?

— Нет, — ответил Джонни.

Лицо лейтенанта сразу же стало серьезным.

— Немец? — спросил он снова по-русски.

— Я не понимаю, что это…

Офицер легко взял Джонни за подбородок, медленно повернул мальчика к себе лицом и стал внимательно рассматривать.

— Немец, — сказал он хриплым голосом. — Немецкий ребенок, — произнес он теперь по-немецки. — Так, кажется, говорят у вас по-немецки?

Джонни постарался кивнуть.

— Откуда же ты? — Лейтенант, казалось, задумался. Видимо, он подыскивал нужное слово, которое никак не приходило ему сейчас в голову. Рукой он сделал в воздухе неопределенный жест. — Откуда у тебя эта звездочка? — спросил он наконец. — Маленькая красная звездочка.

— От ваших, — ответил Джонни и рассказал о том, что с ним произошло.

Кажется, лейтенант понял его.

— Ну, и что же дальше?

— Я хочу домой. Скоро две недели, как я в пути…

— Домой… Нах хаус, — медленно и протяжно повторил лейтенант эти слова.

Джонни сразу закивал:

— Да, да! — И показал рукой вперед: — Нах хаус.

Офицеру, видимо, понравились эти слова. Он задумчиво покачал головой, а потом тоже показал рукой вперед и произнес:

— Туда пока нельзя! Нельзя домой!

— Можно, — не соглашался с ним Джонни.

— Нельзя пока домой, — настаивал лейтенант, — там война!

Он указал через плечо в сторону, откуда пришел Джонни. «Неужели он меня снова отправит назад?» — с испугом подумал мальчуган.

— За нашей спиной — уже мир, — сказал офицер, — а впереди еще идет война. Нельзя тебе пока домой!

34

Страшные огненные полосы.

Трехногий не отказывается идти дальше.

Боевое крещение.

Дома!

«Обратно я не пойду, — решил Джонни, — ни в коем случае!» Еще час назад он, возможно, согласился бы с этим. Но сейчас он так близко от цели! Желание Джонни увидеть наконец свою мать было настолько велико, что его не мог остановить даже соблазн остаться с русскими солдатами, где он чувствовал себя в полной безопасности.

Но он не мог в то же время уйти просто так, тем более что суп в чугунном котле очень соблазнительно пахнул. Солдаты догадались, что Джонни голоден. Они пододвинули табуретку и пригласили Джонни поесть вместе с ними. Мальчик не стал ждать повторного приглашения, достал ложку дяди Коли и вместе с солдатами склонился над котлом. Давно насытившийся Трехногий растянулся под столом и задремал. Время от времени звяканье ложек о котел и чмоканье перемежались с глухим артиллерийским гулом.

Солдат, дежуривший у полевого телефона, принял, кажется, важное сообщение. Он что-то крикнул лейтенанту. Тот подошел к телефону и схватил протянутую ему трубку. Слышимость была не особенно хорошей; офицер несколько раз кого-то переспросил, чтобы лучше слышать. Он даже закрыл рукой одно ухо. Жестом руки он приказал солдатам прекратить разговоры. Трехногий заспанно взглянул вверх. Закончив разговор, лейтенант положил трубку и, посмотрев на часы, отдал солдатам какое-то распоряжение.

Солдаты дружно встали и разобрали свои карабины и автоматы. Офицер развернул лежавшую на столе карту. Это был крупномасштабный план Берлина с множеством пометок в виде красных и синих линий, кружков и других знаков.

Проходя мимо Джонни, офицер погладил мальчугана по голове.

— Ты смотри, — сказал он ему, — впереди нас все еще идет война!

Сапоги лейтенанта гулко застучали по каменной лестнице. Оп догонял своих солдат.

Орудия, стоявшие на огневой позиции вдали, стреляли все чаще и чаще. Вскоре к ним присоединились и другие орудия, стоявшие в стороне от них. Вскоре послышался беспорядочный нарастающий гул и приглушенный вой и свист множества снарядов.

Вдруг раздался мощный взрыв. Джонни вздрогнул. Вокзал, казалось, заходил ходуном. Котел на табуретке завибрировал, с потолка отвалился большой кусок штукатурки. Воздух наполнился многоголосым завываньем и визгом.

Джонни вышел во двор. Задымленное небо перечерчивали множество огненных полос.

«Это, видимо, и есть те самые крылатые ракеты!» — подумал Джонни. Он медленно пошел по перрону. Через разбитое стекло он услышал, как пожилой сержант снова разговаривал по телефону. Порой ему приходилось громко кричать, чтобы его могли услышать на другом конце провода. Сержант, кажется, не заметил ухода Джонни. Мальчуган поднимался по каменной лестнице, Трехногий следовал за ним.

Солнца не было видно, так как весь город был окутан плотным ковром густого дыма. Тут и там в воздух поднимались облачка взрывов. По обеим сторонам железной дороги прорывались танки. Где-то рядом затараторили пулеметы. Со стороны, почти над самыми крышами, словно желая срезать трубу, пронеслась группа штурмовиков.

Джонни прошел несколько метров по направлению к путепроводу. За заграждением из брусчатки и шпал он увидел уже знакомого молодого, коренастого лейтенанта.

Фуражку он надвинул поглубже на лоб, а к глазам поднес бинокль. Справа и слева от него стояли солдаты. Один из солдат, слегка пригнувшись, припал к стереотрубе, направленной на Силезский вокзал, металлический каркас которого можно было разглядеть в темных клубах дыма даже невооруженным глазом.

Шаг за шагом Джонни шел дальше. На него никто не обращал внимания, так как всем было не до него. За высокими домами справа полыхало пламя.

— Трехногий, — тихо позвал Джонни.

Собака, следовавшая за ним до путепровода, хотела было вернуться назад, в более тихое место, по, услышав оклик, в нерешительности присела на мостовой.

— Трехногий, ко мне!

Собака вопросительно посмотрела на Джонни, ему даже показалось, что она печально покачала своей большой, лохматой головой.

— Мы же идем к себе домой!

Трехногий неохотно, не поднимая головы, приблизился на несколько шагов к Джонни и снова остановился. Поджав свой короткий хвост, он коснулся единственным ухом пыльной земли. Когда над ними с воем пронесся новый залп, Трехногий повернулся и заковылял обратно к вокзалу.

— Ну, хорошо, — сказал Джонни, — возвращайся куда хочешь, но ты и меня должен понять…

Вся улица была засыпана мусором, повсюду валялись обломки черепицы и разбитые кирпичи, искореженные металлические балки. Стены многих домов были повреждены снарядами. На соседнем перекрестке, который представлял собой кучу руин, горели два подбитых советских танка.

Джонни пробежал мимо танков. С разрушенных домов по обеим сторонам то и дело сыпались обломки кирпичей и куски штукатурки. Несмотря на сильные разрушения, Джонни все же узнавал местность. У одной колонки стояли два советских солдата. Гимнастерки на них были разорваны и пропитались потом. Один из солдат качал воду, проворно орудуя ручкой, а другой подставил под струю воды голову.

«Вон там впереди должна стоять тумба для афиш», — подумал Джонни. Он знал, что сразу за ней начинается Кюстринское шоссе.

Однако он не сразу нашел эту тумбу. Она была сбита прямым попаданием снаряда и валялась на земле. Рядом с ней, под кроной разбитого платана, стоял советский танк. Башня с длинной пушкой была повернута в сторону. Танк непрерывно вел огонь по соседней улице.

Дойдя до угла, Джонни свернул в переулок, где раньше находился вход в кафе. Дом целиком сгорел. Чудом уцелела только одна вывеска, висевшая над пустыми глазницами окон. Внизу, прижавшись к стене, стояли человек десять советских солдат с автоматами наготове. Рядом находился станковый пулемет.

— Назад! — крикнул кто-то Джонни по-немецки. Сержант, весь покрытый известковой пылью и в помятой каске, энергично махал ему рукой.

Джонни замер на месте. Позади себя он услышал скрежет гусениц. С грохотом приближался танк, который остановился недалеко от кафе. Башня медленно поворачивалась, длинный ствол словно по волшебству поднимался вверх. Сразу же вслед за этим раздался выстрел.

— Давай назад! — снова прокричал сержант и подбежал к Джонни, стараясь держаться поплотнее к стене дома.

— Но я же живу тут, совсем рядом, за углом!

Танк снова выстрелил. Сержант схватил Джонни за плечо, оттащил его на несколько шагов назад и втолкнул в одну из ниш дома. Затем он погрозил ему кулаком.

— Я не хочу назад! — закричал Джонни.

Над их головами просвистела пулеметная очередь. Несколько пуль попали в танк. Срикошетировав, они с визгом отлетели в сторону. Сержант уперся вытянутыми руками в стену и склонился над Джонни. Сверху на него посыпались куски штукатурки и осколки кирпичей.

Вдруг каска его со звоном упала на мостовую. Сержант откинулся назад и схватился за левое плечо. Солдаты, стоявшие перед кафе, мигом выпрямились и один за другим начали перебежку. Один из них на ходу достал из сумки две ручные гранаты. Танк двинулся вперед. Теперь он снова стрелял то с ходу, то с коротких остановок.

Сильно перепугавшись, Джонни смотрел на раненого, который отпустил его плечо и со стоном прислонился к изуродованной снарядом стене. Между пальцами, все еще сжимавшими плечо, сочилась тонкая струйка крови, которая тут же впитывалась в пыльную разорванную гимнастерку. Сержант ругался на своем языке и грозил Джонни кулаком. Скоро к нему подбежал санитар с сумкой. Джонни, весь дрожа, начал пятиться назад, пока не оказался у арки ворот. Гул и стрельба отсюда слышались несколько приглушеннее. За развалинами стены он увидел улицу и замер. Это была его улица. Все дома на ней сгорели…

Все? И его дом тоже? Может быть, сгорел только передний дом?

Джонни сломя голову побежал по полутемному, полузасыпанному проходу и вскоре оказался во дворе. Шум боя все более удалялся.

Двор был целым. Квадратные ящики для мусора и перекладина для чистки ковров стояли на своих местах. Кусты сирени начинали уже зеленеть. Но и от дома, что стоял во дворе, остался один зияющий остов. Он сгорел, видимо, еще несколько недель тому назад,

Джонни был дома.

Но дома не было.