О различии логического и исторического способов исследования

Мы уже отмечали то важнейшее обстоятельство, что теоретический анализ эмпирических фактов всегда органически совпадает с критическим анализом понятий, с творческим развитием имеющихся, исторически сложившихся категорий, что новое теоретическое понимание фактов (новая система категорий) всегда и везде возникает не на пустом месте, не «прямо из фактов», как хотелось бы позитивистам и вульгаризаторам, а через строжайшую научную критику имеющейся системы категорий.

Проблема творческой преемственности в развитии теории (проблема исторического развития науки) и выступает на первый план тотчас, как только речь заходит об отношении научного (логического) развития к историческому.

Энгельс в своих рецензиях на книгу Маркса «К критике политической экономии» ясно показал, что проблема отношения логического к историческому непосредственно встает перед теоретиком как вопрос о способе критики имеющейся теоретической литературы: «Критику политической экономии даже и согласно приобретенному методу можно было проводить двояким образом: исторически или логически» 1. [186]

Но поскольку разработка нового теоретического поникания фактов может совершаться только через критику имеющейся теоретической литературы, то способ критики теоретической литературы по существу совпадает со способом отношения к фактам. Критика теоретических категорий осуществляется путем их сопоставления с реальными эмпирическими фактами. В этом отношении никакой разницы между логическим и историческим способами анализа понятий и фактов нет и быть не может.

Разница состоит в другом. При так называемом историческом способе критики предшествующих теорий эти теории критически сопоставляются с теми самыми историческими фактами, на основе которых они были созданы. Например, если бы Маркс предпочел исторический способ критики теории Рикардо, он должен был бы сопоставлять эту теорию с фактами, современными Давиду Рикардо, т.е. с фактами капиталистического развития конца XVIII – начала XIX вв.

Теория Рикардо, ее категории и законы критически сравнивались бы при этом с фактами более или менее отдаленного прошлого, с фактами неразвитой стадии товарно-капиталистической действительности. Но этот способ критики предполагает, что самые эти факты достаточно хорошо изучены или должны быть изучены. А в этом отношении отсутствовала всякая предварительная работа. Эти факты не были не только научно поняты, но даже просто собраны, подытожены. При этих условиях исторический способ критики был явно нецелесообразен. Он только затянул бы работу.

Поэтому Маркс и предпочел так называемый логический способ критики и соответственно логический способ рассмотрения действительности.

При этом способе исторически предшествующая теория подвергается критическому сопоставлению непосредственно не с теми самыми фактами, на основе которых она возникла, а с фактами, наблюдаемыми на другой исторической ступени развития предмета, – с теми фактами, которые непосредственно имел перед глазами сам Маркс.

Этот способ обладает двумя решающими преимуществами: во-первых, современные Марксу факты были лучше ему известны и при нужде могли быть тщательнее проверены, а во-вторых, они гораздо отчетливее и резче [187] выявляли все тенденции капиталистического развития, чем факты, современные Давиду Рикардо.

Все то, что в начале XIX в. проступало еще неясно, к середине XIX в. приобрело более зрелую форму выражения, – достаточно указать хотя бы на кризисные явления.

Логический способ поэтому позволяет рассматривать каждое экономическое (поскольку речь идет о политической экономии) явление именно в той точке, где оно достигает максимально полного выражения и развития.

Ясно, что в логическом сопоставлении с реальными фактами развитого капитализма гораздо легче было обнаружить как ложность определенных теоретических положений Рикардо, так и их рациональное зерно. Одновременно достигалось непосредственное выражение современной Марксу действительности. В этом и заключаются два решающих преимущества логического способа анализа понятий и фактов перед историческим.

Но эти преимущества остались бы непонятыми, а сам способ логического анализа остался бы неоправданным с философской точки зрения, если бы мы не показали, как и почему анализ высшей стадии развития сам по себе, не обращаясь к детальному исследованию прошлого (поскольку в одних случаях это крайне затруднено, а в других случаях и вовсе невозможно, как, например, при исследовании космогонических явлений), может дать историческое понимание действительности.

Другими словами, как и почему теоретический (логически систематический) анализ настоящего одновременно может раскрывать тайну прошлого – истории, которая привела к этому настоящему.

Проанализируем сначала два принципиально возможных случая, могущих иметь место в отношении между развитием науки и историей ее предмета.

Первый случай: теория переживает свое развитие в течение такого промежутка времени, который слишком мал для того, чтобы сам предмет мог претерпеть сколько-нибудь существенные изменения. Это случай более характерен для естественных наук – астрономии (космогонии), физики, химии и т.д.

В данном случае применение логического способа анализа понятий и фактов не только правомерно, но [188] и единственно возможно. Здесь различные стадии развития науки имеют дело с одной и той же исторической ступенью развития предмета, с одним и том же предметом на одной и той же ступени развития. Так, и Ньютон, и Лаплас, и Кант, и О.Ю. Шмидт исходили из одной и той же стадии развития солнечно-планетной системы.

В этом случае естественно оправдывается применение логического способа критики категорий (соответственно способа теоретического выражения фактов). Старая, прежняя теория и ее категории постигаются как неполное, одностороннее, абстрактное выражение истины. Новая же теория предстает как более полное, более конкретное теоретическое выражение существа тех же самых фактов, того же самого предмета. Естественно, что рациональное зерно прежней теории включается в новую теорию на правах ее абстрактного момента. Отбрасывается лишь представление, что старая теория заключала в себе исчерпывающее выражение сущности фактов. Старая теория при этом (конечно, не вся в целом, а лишь ее рациональное зерно) превращается в один из оттенков новой теории, в частный случай всеобщего принципа новой теории.

Здесь право теоретика применять логический способ критики прежних теорий основано на том, что теории и категории, подвергаемые анализу с точки зрения актуально данных фактов, отражали тот же самый предмет, который и он имеет ныне перед глазами. Поэтому теоретик и производит очную ставку теорий, созданных сотни лет назад, с фактами, наблюдаемыми сегодня, обычно не вдаваясь в сомнения насчет своего права делать это.

Сложнее дело обстоит во втором случае, когда различные стадии развития науки имеют дело с различными историческими ступенями развития предмета. Здесь сама история науки выступает как своеобразное отражение истории предмета. Перемены в науке отражают крупные исторические перемены в структуре самого предмета. Предмет развивается достаточно быстро, исторические сроки его развития совпадают с историческими сроками развития науки, ее категорий.

Этот случай, как само собой понятно, характернее для наук общественных. Типичным примером этого случая является та же политическая экономия. В этом же [189] положении находится и эстетика, и этика, и гносеология, и правоведение.

Поэтому может возникнуть законное сомнение: а применим ли тут вообще логический способ развития теории?

Как можно сравнивать теорию, категории, развитые сотни лет назад (и даже десятилетия), с фактами, которые наблюдаются сегодня? Ведь в данном случае предмет изменился за эти сроки весьма существенно; даст ли в данном случае эффект применение логического способа критики категорий? Может быть это поведет лишь к недоразумениям, к тому, что одними и теми же категориями будут выражаться разные вещи, лишь к теоретически бесплодным словопрениям?

Диалектико-материалистическое представление о развитии рассеивает это сомнение. Надо учесть, что и в данном случае наука на всем протяжении ее развития имеет дело с фактами, относящимися все же к одному и тому же предмету, хотя этот предмет и предстает перед ней на разных ступенях и фазах его «зрелости». А это непосредственно означает, что те действительно всеобщие и необходимые закономерности, которые составляют «простую сущность» исследуемого предмета, абстрактные контуры его внутреннего строения, остаются одними и теми же на всем протяжении его исторического развития. С другой стороны, те явления и категории, которые имеют место на ранних ступенях развития, но бесследно исчезают на высших, самим фактом своего исчезновения объективно доказывают, что они не принадлежат к числу атрибутивных, внутренне необходимых форм бытия предмета.

Маркс при анализе экономических теорий и категорий, развитых его предшественниками (не только Адамом Смитом и Давидом Рикардо, но даже Аристотелем), уверенно применяет логический способ их критики, обращаясь к историческому способу лишь в отдельных случаях, как к вспомогательному.

Этот способ анализа теорий прошлого является не только допустимым, но и наиболее целесообразным при развитии общей теории предмета, так как он сразу же оставляет в стороне все те моменты, которые имеют лишь чисто историческое значение, характеризуют более или менее случайные обстоятельства, внутри которых совершалось развитие предмета, интересующего общую теорию. [190] Логический способ критики и развития теории дает Марксу объективный критерий различения категорий, относящихся к составу внутренней структуры товарно-капиталистического организма, от всех тех моментов, которые связаны с вытесняемыми и разрушаемыми его развитием формами производства, с чисто местными особенностями капиталистического развития в той стране, где непосредственно возникла анализируемая теория, и т.д.

Преимущества логического способа критики предшествующих теорий основываются на том, что более зрелая стадия развития предмета, с которой непосредственно сопоставляются теории прошлого, обнаруживает атрибутивные формы его строения с большей чистотой и отчетливостью, показывает их в обнаженно чистом виде. При этом «...каждый момент можно рассматривать в той точке его развития, где процесс достигает полной зрелости и классической формы» 2, – отмечает преимущество логического способа Ф. Энгельс в своей рецензии на книгу К. Маркса «К критике политической экономии».

В силу этого мы и можем подвергать критическому анализу, например, гегелевскую Логику не с точки зрения современных ей, а с точки зрения современных нам фактов развития науки, и результатом такой критики будет как диалектическое освещение этих фактов, так и критически материалистическое понимание категорий гегелевской диалектики, их рационального зерна.

Исходя из этих соображений, Маркс и считает не только правомерным, но и наиболее целесообразным именно логический способ критики предшествующих теорий, способ развития их рационального содержания, не только в естественных науках, где предмет остается неизменным на всем протяжении развития науки, но и в общественно-исторических областях знания. Принципиальной пропасти между естественными и общественными науками в этом отношении нет. К тому же и в естественных науках дело обстоит не так просто, как это могло бы показаться на первый взгляд: хотя Эйнштейн и имел дело с «тем же самым» предметом, что и Ньютон, все же непосредственные факты, из которых он исходил в критике ньютоновской механики, были иными. Чувственно-практическая [191] деятельность общественного человека, эксперимент, «развернули» перед ним «тот же самый» предмет гораздо более полно и всесторонне. Так что и с этой стороны право на применение логического способа критики и развития теории в общественных науках обосновано не меньше, чем в естественных.

Чувственно-практическая деятельность общественного человека и там и здесь оказывается опосредующим звеном между предметом «в-себе» и мыслью теоретика. Именно поэтому в анализе отношения между естественными и общественными науками как раз практика выступает тем решающим аргументом, с помощью которого разбивается неокантианская идея о принципиальной пропасти между методами естественных и общественно-исторических наук.

Конечно, исторический способ критики предшественников у Маркса вовсе не исключается. Маркс постоянно прибегает к нему, выявляя те исторические обстоятельства, внутри которых возникла критикуемая им теория. Но все же исторический способ критики играет у него лишь подчиненную, вспомогательную роль. Столбовой дорогой критики и развития теории остается логический способ.

«Чтобы развить законы буржуазной экономии, вовсе не обязательно писать действительную историю производственных отношений. Однако правильное рассмотрение и выведение этих производственных отношений как таких отношений, которые сами сложились исторически, всегда приводит к некоторым первым соотношениям – каковы, например, эмпирические числовые данные в естествознании, – указывающим на некоторое прошлое, лежащее позади исследуемой системы. Эти указания в сочетании с правильным пониманием настоящего дают тогда также и ключ к пониманию прошлого...» 3, – писал Маркс в 1858 г. [192]

1 Маркс К. К критике политической экономии. Госполитиздат, 1953, с. 235.

2 Там же, с. 236.

3 Marx К. Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie. (Rohentwurf). Moskau, 1939, S. 364‑365.

Логическое развитие как выражение конкретного историзма в исследовании

Выше мы сформулировали вопрос так: как и почему теоретический анализ (анализ фактов, совершающийся через критику категорий), исходящий из результатов [192] исторического процесса, может сам по себе давать историческое по существу (хотя и логическое по форме) выражение действительности даже в том случае, если реальная (эмпирическая) история, приведшая к этим результатам, непосредственно в деталях и не исследуется.

Ответ на этот вопрос может быть получен только через рассмотрение тех реальных диалектических закономерностей, которым подчиняется всякий действительный процесс развития как в природе и обществе, так и в самом познании, в мышлении. Если мы в исследовании результатов определенного исторического процесса можем открыть «снятую» в них историю их возникновения и развития, если мы можем, исходя из результатов истории, теоретически восстановить общие контуры картины их возникновения, то эта возможность основана прежде всего на том, что объективный результат процесса развития сохраняет в себе в каком-то измененном, «снятом» виде свою собственную историю.

Логическая проблема и здесь оборачивается в проблему того закономерного отношения, в котором находится исторический процесс развития к его собственным результатам. Выше мы отметили, что действительно всеобщие, действительно необходимые моменты, характеризующие предмет как конкретно-историческое целое, сохраняются в нем на всем протяжении его существования и развития, составляя закон его конкретно-исторического бытия.

Вопрос, стало быть, заключается в том, чтобы выяснить, в каком виде, в какой форме сохраняются на высших ступенях развития предмета исторические условия его возникновения и развития. И здесь мы сталкиваемся с фактом диалектического отношения между исторически предшествующими условиями возникновения предмета и позднейшими, на их основе развившимися следствиями. Диалектика этого отношения состоит в своеобразном «перевертывании» исторически предшествующего в последующее и обратно, условия – в обусловленное, следствия – в причину, сложного – в простейшее и обратно и т.д.

Благодаря этой объективной диалектике получается то парадоксальное на первый взгляд обстоятельство, что логическое изображение законов исторического процесса (логическое по форме и конкретно-историческое по существу понимание фактов) являет собой картину, [193] обратную по сравнению с той, которая представляется «естественной», кажется соответствующей эмпирически констатируемому порядку развития предмета.

Чтобы понять эту диалектику, необходимо принять во внимание прежде всего следующий факт. Любой реальный процесс конкретного развития (в природе, обществе или сознании) всегда начинается не на пустом месте, не в эфире чистого разума, а на основе предпосылок и условий, созданных не им, а другими процессами, подчиняющимися совсем иным законам, и в конечном счете – всем предшествующим развитием мироздания.

Так, человек начинает свою специфическую историю на основе предпосылок и условий, созданных до и независимо от него природой. Возникновение жизни (специфически биологическое развитие) предполагает независимо от нее сложившиеся, притом очень сложные химические образования. Любая качественно новая форма развития не только возникает внутри условий, не ею созданных, но и все свое дальнейшее развитие переживает внутри тех же условий, внутри сложнейшего взаимодействия с ними. Это ясно. Но далее мы и сталкиваемся с трудностью – с диалектическим характером отношения между низшими и высшими формами развития, с объективным изменением их роли внутри этого взаимоотношения.

Дело в том, что исторически позднейший результат, возникший на основе всего предшествующего развития, вовсе не остается лишь пассивным результатом, лишь следствием. Каждая вновь возникшая (высшая) форма взаимодействия становится новым всеобщим принципом, который подчиняет себе исторически предшествующие ей формы, превращает их в побочные внешние формы своего специфического развития, «в органы своего тела», как выразился Маркс в применении к одному из случаев такого рода. Их движение начинает совершаться согласно законам, характерным для той новой системы взаимодействия, внутрь которой они попали.

Новая, высшая (исторически позднейшая) система конкретного взаимодействия начинает сама, своим собственным движением сохранять и активно воспроизводить все действительно необходимые условия своего движения. Она как бы «порождает из себя» все то, что первоначально было создано не ей, а предшествующим развитием. [194]

Развитие в этом случае и приобретает ту форму спирали, которую мы анализировали в первой части работы как одну из характернейших черт внутреннего взаимодействия, конкретности в подлинном смысле этого понятия.

Необходимо предполагаемое условие исторического возникновения предмета становится при этом необходимо полагаемым следствием его специфического развития.

В этом виде исторически необходимые условия возникновения предмета сохраняются в его структуре на всем пути его развития, его специфического движения. Все же те моменты, которые хотя и присутствовали при рождении новой формы развития, но не были абсолютно необходимыми условиями этого рождения, в итоге не сохраняются, не воспроизводятся. На высших ступенях развития предмета последние не наблюдаются, – они исчезают в ходе его исторического созревания, тонут во мраке прошлого.

Поэтому логическое рассмотрение высшей ступени развития предмета, уже развившейся системы взаимодействия выявляет картину, в которой сохранены все действительно необходимые условия ее возникновения и эволюции и отсутствуют все более или менее случайные, чисто исторические условия ее возникновения.

Поэтому логическому анализу и не приходится «очищать» от чисто исторических случайностей и от исторической формы изображение тех действительно всеобщих и абсолютно необходимых условий, при наличии которых данная система взаимодействия только и могла возникнуть, а возникнув – сохраняться и развиваться. Это «очищение» проделывает за теоретика и до теоретика сам исторический процесс.

Иными словами, сам объективный исторический процесс производит абстракцию, в которой удержаны лишь конкретно-всеобщие моменты развития, очищенные от исторической формы, зависящей от стечения более или менее случайно сложившихся обстоятельств.

Теоретическое выявление именно этих моментов и дает в итоге конкретно-исторические абстракции. Этим принципом уверенно руководствовался Маркс, анализируя категории политической экономии.

Рабочая сила как таковая, как способность к труду вообще принадлежит к числу исторических предпосылок возникновения капитала, точно так же, как и земля, и [195] воздух, и полезные ископаемые. В качестве таковой она и остается лишь предпосылкой возникновения капитала, не являясь одновременно его следствием, его продуктом. Зато капитал активно воспроизводит (рождает как свой продукт) рабочую силу как товар, т.е. ту конкретно-историческую форму, в которой рабочая сила функционирует в качестве элемента капитала.

То же происходит и с товаром, и с деньгами, и с торговой прибылью и с рентой и т.д.: как таковые они принадлежат к числу «додилювиальных» предпосылок капиталистического развития, к числу его «доисторических» условий. Как конкретно-исторические формы бытия капитала, отражающие своим движением его специфическую историю, они суть продукты самого капитала.

В итоге все действительно необходимые условия возникновения капитала наблюдаются на поверхности развитого капитала как его побочные формы, притом наблюдаются в очищенном от исторической формы виде. Воспроизводя их как свой продукт, капитал стирает с них все следы их первоначального исторического облика. Одновременно логический анализ дает указание и историческому исследованию. Он своими выводами ориентирует историка на отыскание действительно необходимых условий и предпосылок возникновения определенного процесса, дает ему критерий для различения существенного от просто бросающегося в глаза, необходимого от чисто случайного и т.д.

Описанная диалектика имеет место, конечно, не только в случае с капиталом. Это – всеобщий закон.

То же самое мы можем наблюдать, например, и в становлении биологической формы движения материи. Первоначально простейшее белковое тело возникает независимо от каких бы то ни было биологических процессов, просто как один из продуктов химизма, притом как очень неустойчивый продукт.

Как, при каких конкретных условиях возникло это простейшее биологическое образование – этого мы с достаточной точностью не знаем и до сих пор. Химия еще не может искусственно создать живого белкового тела, не может создать условий, внутри которых такое тело возникло бы с необходимостью. Это значит, что она точно не знает, какие это условия. [196]

Но зато вполне достоверным, объективно констатируемым фактом является следующее: внутри развитого биологического организма эти условия (причем вся их необходимая совокупность) актуально наличествуют, актуально осуществлены до тех пор, пока организм живет. Эти условия, при которых извне привходящее вещество превращается в белок, в живое вещество, здесь могут быть установлены вполне объективно и строго. Одновременно (исходя из того факта, что не любое вещество может быть ассимилировано организмом) можно открыть и те первоначальные продукты химизма, которые способны при надлежащих условиях превратиться в живое тело.

Тем самым изучение процессов, протекающих в ныне здравствующих организмах, может дать и дает понимание процесса возникновения жизни на земле, правда, в общих контурах.

Итак, логическое развитие категорий, изображающих внутреннюю структуру предмета в том ее виде, в каком она наблюдается на высших ступенях его развития, приводит «в первом приближении» к пониманию истории его возникновения, закона становления этой структуры. Логическое развитие поэтому совпадает с историческим развитием внутренне, по самому существу дела. Но совпадение это глубоко диалектично, и без понимания этой диалектики его добиться нельзя. [197]

Абстрактный и конкретный историзм

Конкретного понимания действительности нельзя достигнуть без исторического подхода к ней. Но и обратно, – историзм, лишенный конкретности, представляет собой чистую фикцию, псевдоисторизм. В наше время в науке не сыщешь человека, который отрицал бы идею развития в ее общей, абстрактной форме. Но точка зрения историзма вообще, не соединенная с диалектической идеей конкретности, неизбежно превращается в пустую фразу. Неконкретный, т.е. абстрактный, историзм не только не чужд метафизическому способу мышления, но и составляет одну из его характернейших черт. Метафизики всегда много и охотно рассуждают о необходимости «исторического подхода» к явлениям, совершают экскурсы в историю предмета, подводят «исторические обоснования» под свои [197] теоретические построения. И отличить конкретный историзм метода материалистической диалектики от абстрактного историзма метафизиков не так-то легко, как может показаться на первый взгляд.

На точку зрения абстрактного историзма (псевдоисторизма) сползти очень нетрудно. Более того, она как раз и кажется самой естественной. В самом деле разве не кажется естественным, когда хочешь понять предмет исторически, начать рассматривать историю, создавшую этот предмет?

Но эта простая и естественная точка зрения быстро приводит к неразрешимым трудностям. Начнем с того, что любая исторически возникшая вещь имеет за своей спиной, в качестве своего прошлого всю бесконечную историю вселенной. Поэтому попытка понять явление исторически на пути прослеживания всех тех процессов и предпосылок, которые так или иначе предшествуют его рождению, неизбежно поведет в дурную бесконечность и уже поэтому неспособна привести к сколько-нибудь определенному и конкретному результату.

Хочешь – не хочешь, а идя «назад», где-то придется сделать остановку, чтобы хоть с чего-то начать. С чего? Абстрактный историзм никаких преград для субъективизма и произвола здесь выставить не может.

Но этого мало. Точка зрения абстрактного историзма неизбежно и помимо желания приводит к тому, что под видом исторического подхода к делу получается самый грубый антиисторизм. Это понять нетрудно. Буржуазные экономисты, понимающие капитал как «накопленный труд вообще», весьма логично и естественно видят час его исторического рождения там, где первобытный человек взял в руки дубину. Если же капитал понимается как деньги, приносящие из оборота новые деньги, то историческое начало капитала столь же неизбежно усмотрят где-нибудь в древней Финикии. Антиисторическое понимание сущности, природы явления в данном случае оправдывается «историческими» аргументами. И ничего удивительного тут нет – понимание прошлого тесно связано с пониманием настоящего. Прежде чем рассматривать историю предмета, приходится волей-неволей отдать себе отчет в том, что такое тот предмет, историю которого хочешь исследовать. [198]

Результат применения принципа абстрактного историзма таков: за факты истории определенного явления начинают приниматься факты, относящиеся к истории каких-то совсем других явлений, тех самых, которые лишь исторически подготовили его появление. Благодаря этому фокусу данное конкретно-историческое явление превращается в глазах теоретика если не в «вечное», то во всяком случае очень древнее, гораздо более великовозрастное, веже ли оно есть на самом деле.

Ярчайшим примером такого абстрактно-исторического подхода – понимания, которое исторично по видимости, но антиисторично по существу, – может служить объяснение, данное буржуазными экономистами «первоначальному накоплению».

Буржуазный экономист тоже рассматривает этот процесс «исторически». Он легко согласится с тем, что капитал – не вечное явление, что он где-то и как-то возник. История его возникновения состоит в том, что средства производства какими-то путями сконцентрировались в руках немногих лиц. Как эта произошло исторически?

Пути эти чрезвычайно многообразны. Во всяком случае факт остается фактом: сначала средства производства сконцентрировались в руках будущего капиталиста любым путем, кроме эксплуатации наемного рабочего. Здесь играют роль и пресловутая бережливость, и собственный труд человека, впоследствии ставшего капиталистом, и удачные торговые операции, и простой грабеж, и феодальное наследство, и т.д. и т.п.

Буржуазный экономист отсюда и делает вывод: значит, капитал по своему происхождению, а следовательно, по своей сути, вовсе не есть продукт неоплаченного труда наемного рабочего. Наемный же рабочий сам «исторически» произошел из крепостного, бежавшего в город от жестокого феодала, или из разорившегося в силу своего неумения ремесленника, или из бродяги-бездельника. Иными словами, наемный рабочий создан не капиталистической эксплуатацией, а совсем иными процессами. Капиталист же, предоставляющий ему работу, начинает выглядеть как благодетель.

Здесь ясно видно, как историческое по форме объяснение превращается в средство беззастенчивой апологетики существующего положения вещей. Историческое [199] обоснование становится аргументом в пользу антиисторического понимания как процесса первоначального накопления, так и природы капитала. Капитал изображается «вечным» и «естественным» отношением именно «историческими» аргументами. И суть этого фокуса состоит в том, что история создания исторических предпосылок рождения капитала непосредственно выдается за историю самого капитала как конкретно-исторического явления.

Действительным историческим началом развития капитала является, как показал Маркс, тот пункт, начиная с которого капитал начинает строить свое тело из неоплаченного труда наемного рабочего. Только здесь начинается его специфическая, конкретная история. Первоначально же концентрация средств производства в руках будущего капиталиста может совершаться какими угодно путями, – это не имеет никакого значения для истории капитала как капитала и не относится к бытию человека, им владеющего, как к бытию капиталиста.

Первоначально он присваивает как не-капиталист, и способы, которыми он присваивает здесь продукт труда, вовсе не относятся к истории его как капиталиста. Они находятся где-то за нижней границей истории капитала, подобно тому, как процессы, создавшие предпосылки жизни, – химические процессы – лежат за нижним пределом истории жизни, относятся к области химии, а не биологии.

То же надо иметь в виду и в логике, чтобы не принять за историю понятия историю его предпосылок (абстракции вообще, слова, отражающего по смыслу общее, и т.д.).

Таким образом, становится очевидной важность принципа конкретного историзма, обязывающего в каждом случае строго объективно установить тот пункт, в котором начинается действительная история рассматриваемого предмета, подлинное конкретное начало его становления.

Идет ли речь о возникновении товарно-капиталистической системы или об историческом становлении человека, о точке зарождения жизни на земле или о способности мыслить в понятии – проблема остается одной и той же.

Лозунг абстрактного историзма лишь дезориентирует теоретика в этом решающем пункте теоретического анализа. Ведь известно, как часто в науке принимали [200] биологическую предысторию человеческого общества за не до конца развившуюся человеческую форму существования, биологические законы – за абстрактные, простейшие всеобщие законы человеческого развития. Примером того же порядка могут служить и попытки вывести эстетические чувства человека из внешне схожих с ними явлений в животном мире – из «красоты» павлиньего хвоста, расцветки крыла бабочки и тому подобных чисто биологических приспособлений.

Историзм логического метода Маркса – Энгельса – Ленина конкретен. Это значит, что он обязывает говорить не об истории вообще, но каждый раз о конкретной истории конкретного предмета. Это, разумеется, гораздо труднее. Но научное исследование и не может руководствоваться принципом легкости, принципом «экономии интеллектуальных сил», вопреки иллюзиям кантианцев. Научное развитие может руководствоваться только принципом соответствия предмету, и если предмет сложен, то тут уже ничего не поделаешь.

Логическое развитие категорий, в форме которого совершается построение системы науки, должно совпадать с историческим развитием предмета, как отражение с отражаемым. Сама последовательность категорий должна воспроизводить реальную историческую последовательность, в которой протекает процесс формирования предмета исследования, процесс складывания его структуры.

Это – основной принцип диалектики. Но в том-то и заключается вся трудность, что конкретную историю конкретного объекта не так-то легко выделить из океана реальных фактов эмпирической истории, ибо созерцанию и непосредственному представлению всегда дана не «чистая история» данного конкретного объекта, а сложнейшее переплетение массы связанных между собой процессов развития, взаимодействующих между собой, взаимно изменяющих формы своего проявления. Трудность заключается именно в том, чтобы из эмпирически данной картины совокупного исторического процесса выделить те моменты, которые составляют узловые пункты развития данного, конкретного объекта, данной конкретной системы взаимодействия. Логическое развитие, совпадающее с историческим процессом становления конкретного целого, [201] должно строго установить пункт его исторического начала, рождения и затем проследить его дальнейшую эволюции в ее необходимых закономерных моментах. В этом-то а заключается вся трудность.

Товарно-капиталистическая система, например, возникает не на пустом месте, а на основе и внутри исторически предшествующих ей форм экономических отношений, и ее конкретное развитие совершается в борьбе, в преодоления этих форм. Возникнув вначале в качестве малозаметного, но более жизнеспособного способа экономических отношений, эта система постепенно преобразует в соответствии со своими требованиями, на свой лад, все исторически застигнутые ею при рождении формы производства. Она постепенно превращает ранее независимые и даже враждебные ей формы экономики в формы своего собственного осуществления, подчиняет их себе, частью ломая без остатка, частью продолжает (иногда очень долго) влачить за собой их обломки, которые она не успела разложить, частью развивая до полного значения то, что имелось ранее лишь в виде не до конца выявившейся тенденции.

В результате исторический процесс развития конкретного целого, понятый в его сущности и выражаемый именно логическим развитием, не совпадает с той картиной, которая дана на поверхности явлений, открытой теоретически невооруженному глазу. Сущность и явления совпадают и здесь лишь диалектически, лишь через противоречие.

Поэтому логическое развитие категорий, имеющее целью отражение реального исторического порядка формирования исследуемой системы взаимодействующих явлений, и не может руководствоваться прямо и непосредственно той последовательностью, в которой на поверхности исторического процесса, открытой эмпирическому созерцанию, появлялись или играли решающую роль отдельные стороны становящегося целого. «...Недопустимым и ошибочным было бы брать экономические категории в той последовательности, в которой они исторически играли решающую роль» 1, – категорически подытоживает методологическое значение этого реального обстоятельства Маркс. [202]

Теоретик же, стоящий на позиции абстрактно понимаемого историзма, руководится именно тем принципом анализа, который Маркс определяет как недопустимый и ошибочный. И когда он рассматривает явления в той последовательности, в какой они исторически, во времени, следуют друг за другом, в последовательности, кажущейся на первый взгляд самой естественной, то он на деле рассматривает их в последовательности, обратной реальной и объективной.

Видимое, мнимое соответствие логического историческому здесь скрывает от теоретика их действительное несоответствие. На поверхности исторического процесса очень часто (гораздо чаще, чем думает эмпирик) подлинная объективная причина явления обнаруживается во времени позже, чем ее собственное следствие.

Например, всеобщий кризис перепроизводства в товарно-капиталистическом мире обнаруживается эмпирически прежде и раньше всего в виде возмущений в сфере банковского кредита, в виде денежного кризиса, потом захватывает торговлю и лишь в самом конце обнаруживает себя в сфере непосредственного производства, как реальный всеобщий кризис перепроизводства. Поверхностный наблюдатель, для которого принцип последовательности явлений во времени является единственным принципом исторического подхода к делу, отсюда и заключает, что причиной, основой и началом всеобщего кризиса являются недоразумения и коллизии в сфере банковских расчетов. Иными словами, самое абстрактное, производное следствие он принимает за действительную основу событий, а объективная основа начинает уже с неизбежностью казаться следствием своего собственного следствия.

Так грубый эмпиризм дает тот же нелепый результат, что и самая рафинированная схоластика. Грубый эмпиризм вообще неизбежно превращается в самую отъявленную схоластику, когда его делают принципом теоретического объяснения событий.

Но с точки зрения науки, с точки зрения действительного историзма совершенно очевидно, что факт перепроизводства на самом деле свершился раньше, чем он успел проявиться в виде возмущений и недоразумений в сфере банковских расчетов, которые лишь отразили на свой лад реально свершившийся факт, но ни в коем случае не [203] создали его. Логическое развитие категорий в системе науки соответствует подлинной, скрытой от эмпирического наблюдения исторической последовательности, но противоречит внешней видимости, поверхностной кажимости этой последовательности.

Правильно выявленный логический порядок развития категорий в системе науки открывает тайну подлинной объективной последовательности развития явлений, сторон предмета, дает возможность и самую последовательность во времени понять так же научно, а не эмпирически, не обывательски. Логическое развитие категорий в науке противоречит временной последовательности именно потому, что соответствует подлинной и объективной последовательности процесса формирования конкретной структуры исследуемого предмета. В этом и заключается диалектика логического и исторического.

«Исторически предшествующее» в ходе развития постоянно превращается в «логически последующее» и наоборот. Ранее родившиеся явления превращаются то и дело в формы проявления процессов, начавшихся гораздо позже. И начало (подлинное начало) новой ветви развития, новой конкретно-исторической системы взаимодействия, не может быть понято как продукт плавной эволюции исторически предшествующих форм. Здесь происходит подлинный скачок, перелом в развитии, в котором начинается принципиально новая конкретно-историческая форма развития.

И это новое направление в развитии может быть понято только из самого себя, из внутренне присущих ему противоречий. Каждый вновь возникший конкретно-исторический процесс имеет свое собственное, конкретно-историческое начало. По отношению к экономическому развитию Маркс выразил это обстоятельство так:

«Каждая форма общества имеет определенное производство, которое определяет место и влияние всех остальных и отношения которого определяют место и влияние всех остальных. Это – общее освещение, в котором утопают все остальные краски и которое модифицирует их в их особенностях. Это – особый эфир, который определяет удельный вес всякого существа, в нем находящегося» 2. [204]

Понятно, что этот закон вовсе не ограничивает свое действие общественным развитием, общественными явлениями. В природе развитие тоже протекает так и не может протекать иначе. И здесь новая конкретная форма развития возникает на основе и внутри ей предшествующих, превращается и конкретно-всеобщее «начало» новой системы и как таковая вовлекает эти предшествующие ей (во времени) формы в русло своей специфической конкретной истории.

Отныне историческая судьба этих исторически предшествующих явлений начинает определяться совершенно новыми законами. Химические вещества, вовлеченные в процесс развития жизни, ведут себя в этом процессе вовсе не так, как они вели себя прежде вне и независимо от него. Они подчиняются всеобщему закону этой высшей новой формы, и их движение может быть понято только из законов жизни, из конкретно-всеобщих законов этой высшей и по времени своего рождения позднейшей формы движения материи.

Разумеется, что ни нарушены, ни отменены, ни изменены законы этих простейших форм быть не могут. Но они приобретают здесь лишь подчиненное значение, значение абстрактно-всеобщих законов, которые ровно ничего не могут объяснить в движении того конкретного целого, внешними проявлениями которого они сделались. В процессе развития органической жизни тоже образуется «особый эфир», который определяет удельный вес всякого существа, в нем находящегося.

И этот «особый эфир», – т.е. конкретно-всеобщее начало новой, более высокой формы движения, возникшее по времени позже, но ставшее доминирующим началом, – должен быть понят в науке раньше и прежде всего из самого себя, из внутренне присущих ему конкретно-всеобщих противоречий.

Исторически предшествующее, ставшее в силу диалектики побочным, подчиненным моментом новой формы движения, своеобразным материалом, в котором реализуется какой-то новый конкретно-исторический процесс, может быть действительно понято только из конкретно-всеобщего закона высшей формы, в движение которой оно вовлечено.

Это исторически предшествующее может существовать [205] задолго до логически предшествующего, может составлять даже условие возникновения этого логически предшествующего, конкретно-всеобщего явления, превращаясь затем в его проявление, в его продукт.

Рента как форма товарно-капиталистической экономики не может быть понята раньше, чем понят капитал. Но капитал может и должен быть понят в его внутренних противоречиях раньше ренты, хотя рента исторически появилась раньше и даже служила историческим условием его возникновения. Ведь немало помещиков, накопивших феодальную ренту, стали затем использовать ее в качестве капитала. То же самое происходит и с торговой прибылью.

Историческая судьба ренты и торговой прибыли как элементов товарно-капиталистического целого, как форм проявления, как модификаций капитала может быть уподоблена для наглядности судьбе куска мрамора, из которого ваятель высекает статую, изображающую человека.

Данная конкретная форма куска мрамора никоим образом не может быть объяснена из свойств самого мрамора. Она хотя и является формой, принадлежащей куску мрамора, но по своей реальной субстанции вовсе не есть форма мрамора как продукта природы. Он обязан ей не себе, не своей природе, а тому процессу, в который оказался вовлечен, – процессу художественного развития человека.

Мрамор миллионы лет лежал в земле, он родился намного раньше человека, не только раньше ваятеля, но и человечества в целом. Но та конкретная форма, в которой он существует в зале музея, есть продукт человеческого развития, которое началось гораздо позже, чем возник мрамор как таковой, как минерал. Это – деятельная, активная форма какого-то совсем иного процесса, осуществляющегося в мраморе и через мрамор, которая из мрамора как такового понятой быть, естественно, не может.

Аналогично обстоит дело с конкретно-исторической формой бытия ренты, процента, торговой прибыли и тому подобных форм и категорий. В процессе капиталистического производства они суть побочные, подчиненные формы экономики, суть формы проявления прибавочной стоимости, формы, которая появилась гораздо позже по времени, нежели они сами. [206]

Эта конкретно-всеобщая форма и должна быть понята науке раньше, прежде и совершенно независимо от всех других.

Их конкретная история как форм бытия прибавочной стоимости началась только там и тогда, где и когда процесс производства и накопления прибавочной стоимости вовлек их в свое русло, превратил их в органы своего тела, в способ своего осуществления. До этого момента их судьбы не имеют никакого внутреннего отношения к истории капитализма, к той истории, которая выражается последовательностью категорий политической экономии. Вне истории капитала, рядом с нею, но совершенно независимо от нее, они существовали задолго до этого момента. Но в процесс формирования товарно-капиталистической системы они попали, превратившись в конкретно-исторические формы, в элементы данной системы лишь там, где независимо от них развивавшаяся конкретно-всеобщая форма капитала выразила в них свое движение.

Следовательно, логическое развитие воспроизводит не историю вообще, а конкретную историю данного, конкретно-исторического целого, данной конкретной системы взаимодействующих особым образом явлений.

Этой истории и ее последовательности прямо и непосредственно соответствует логический порядок категорий науки, именно она и выражается в теоретически обобщенной форме. Логическое развитие категорий и их конкретных определений поэтому-то и не может руководствоваться принципом абстрактного историзма (псевдоисторизма), принципом временнóй последовательности появления различных сторон исследуемого целого в истории.

И наоборот, логическое развитие категорий, руководствующееся тем отношением, в котором элементы исследуемой конкретности стоят друг к другу в развитом предмете, в предмете на высшей точке его развития и зрелости, только и открывает тайну подлинной, объективной последовательности процесса формирования предмета, складывания его внутренней структуры.

Идя этим путем, мы всегда можем открыть действительно естественный, а не кажущийся таковым, порядок развития всех сторон исследуемого конкретно-исторического целого. В этом случае мы добьемся действительного совпадения логического с историческим. В противном случае [207] мы добьемся только расхождения того и другого, получим эмпирически-схоластическое выражение истории, но не объективно-теоретическое ее отражение в понятии.

Исследование системы товарно-капиталистического производства, осуществленное в «Капитале», блестяще подтвердило правоту этого методологического соображения, философского взгляда Маркса и Энгельса на диалектику исторического процесса и на процесс ее теоретического воспроизведения.

Чтобы понять товарно-капиталистическую формацию действительно исторически – в законах ее исторического становления, развития и гибели – Маркс исследовал прежде всего существующее состояние этой формации, исходил из современного ему положения дел, из отношения, в котором стоят друг к другу различные элементы ее необходимой структуры. С точки зрения этого существующего, фактически констатируемого положения вещей он и подверг анализу понятия и категории политической экономии, критически исследовал эти понятия и развернул на основе этого анализа свое теоретическое понимание фактов, систему теоретических определений.

Каждая из сторон, каждый из элементов структуры товарно-капиталистического организма поэтому и получили свое конкретное теоретическое выражение, были выражены в конкретно-исторической абстракции.

Теоретические определения каждой из категорий политической экономии были образованы Марксом путем прослеживания истории их возникновения, но не эмпирической истории, а истории «снятой» в ее результатах.

Это исследование непосредственно приводило его к пониманию реальных исторически необходимых предпосылок возникновения буржуазной экономики, давая тем самым ключ к теоретическому пониманию и эмпирической истории ее рождения и эволюции. С другой стороны, благодаря этому способу исследования буржуазная формация представала как система исторически-вызревающих предпосылок рождения другой, новой, более высокой системы общественных отношений – социализма, в которую неизбежно разрешается под давлением внутренних противоречий своего развития товарно-капиталистическая система производства материальной жизни. [208]

1 Маркс К. К критике политической экономии, с. 221.

2 Там же, с. 220.