Диалектика общественного развития (опыт современного марксизма)

Мы не ставим здесь задачи сколько-нибудь подробно проследить изменение форм собственности в период становления классового общества, хотя этот вопрос заслуживает самого пристального внимания. Отметим лишь, что при расщеплении по видам реализации наиболее обобществленной на протяжении длительного времени оставалась функция владения - сначала реально, а затем номинально; первой же “приватизации” подвергалась функция пользования. Прежде всего это положение касалось собственности на землю. Так, Энгельс отмечал, что в роде американских индейцев “земля является собственностью всего племени, только мелкие огороды предоставлены во временное пользование отдельным хозяйствам” (Соч., т. 21, с. 98). Иерархичность прав собственности в позднепервобытном обществе признается большинством современных исследователей. Обычно право владения землей закреплялось за общиной как целым; распоряжаться ею мог только род в лице своих органов управления; отдельным же семьям передавалось лишь право пользования земельными участками. Традиция общинного владения была настолько глубока, что номинально владение иногда признавалось за древними обитателями данной территории, даже когда никто из них на ней уже не жил, хотя такое “владение” не давало никаких реальных прав.

В качестве примера расчлененных отношений собственности в более позднюю эпоху, непосредственно предшествующую образованию классового государства, когда и функция владения теряет свой общественный характер, можно привести так называемое “условное владение землей” в Китае эпохи Чжоу. Здесь общество уже подверглось далеко зашедшей стратификации, образовалась многоуровневая иерархическая система. Земля, раньше бывшая в общественной собственности, теперь считалась принадлежащей верховному правителю, как бы олицетворяющему общество в целом. Находящуюся в его владении землю он передавал в распоряжение членов следующей иерархической ступени и в пользование простолюдинам; то же происходило и на каждой последующей ступени иерархии; и только простолюдины, непосредственно пользующиеся землей, не владели и не распоряжались ею.

Начало разложения первобытного строя связано с появлением избыточного продукта. Однако, если природные условия не способствовали взаимодействию (определенным формам его) между отдельными общественными образованиями, внутренние процессы переходили в стадию загнивания, характеризующуюся распадом родовых институтов и замедлением, а то и полным прекращением развития производительных сил. В таком положении цивилизация застала практически все сохранившиеся отсталые общества. Их характеризовали многовековой застой и отсутствие перспектив. Избыточный продукт приводил только к определенной (в конечном счете зависящей от его размера) стратификации общества, но не к классообразованию. Последнее вне контактов между общественными образованиями, на основе только внутренних процессов невозможно (как, впрочем, невозможно оно и без этих процессов).

Другой вариант, представляющий собой магистральный путь развития человечества, характерен для тех условий, в которых применение поливного земледелия создало условия для совместных действий, повышения производительности труда, гарантированного избыточного продукта. Возможность получения уже прибавочного продукта и целесообразность совместных производственных операций в свою очередь создали условия для классовой организации общества, для порабощения одних общин другими с присвоением последними создаваемого первыми прибавочного продукта. Так возникли великие рабовладельческие державы древности (Египет, Месопотамия, Центральная и Южная Америка и др.).

Итак, переходный период от первобытного к классовому обществу начинается с появлением избыточного продукта, т. е. с началом использования части самостоятельно полученных материальных благ для индивидуального, в противоположность остальным членам общества (но через них) удовлетворения общественных потребностей; кончается он с появлением прибавочного продукта, т. е. с использованием для той же цели (равно как и для удовлетворения индивидуальных потребностей) труда других людей, с разделением общества на тех, кто этот прибавочный продукт создает, и тех, кто его использует. Возникают условия для эксплуатации человека человеком как системы, которая в социальном смысле как раз и представляет присвоение результатов труда других людей, воплощенных в прибавочном продукте, для удовлетворения собственных потребностей.

На первых порах принудить человека к созданию прибавочного продукта, используемого другим, можно было только непосредственным насилием. Поэтому классовое общество возникает в виде рабовладельческого строя, в котором осуществляется вооруженное господство одной организованной социальной группы над другой, такой организации не имеющей. Переход к классовому обществу осуществляется в форме образования рабовладельческих государств, население которых делилось на два антагонистических, противостоящих друг другу класса - рабовладельцев и рабов. Рабовладельцы как организованная сила осуществляли внеэкономическое принуждение рабов к труду. На первом этапе классового общества в определенном смысле происходит возврат к утраченной целостности отношения собственности, но уже как собственности частной.

Рабовладельческий строй просуществовал несколько тысяч лет, что много дольше времени существования всех остальных классовых общественно-экономических формаций вместе взятых. Этой долговечностью он обязан своему консерватизму, вызванному столь тотальным, без оттенков и промежуточных слоев, противостоянием двух полярных социальных групп. Однако и он, хотя и в очень малой степени, был подвержен развитию. Развитие это медленно шло по пути от всеобъемлющей групповой формы частной собственности к индивидуальной ее форме. Если первая наиболее ярко была выражена в древних рабовладельческих государствах Египта и Месопотамии (по Марксу, “азиатский способ производства”), то вторая нашла свое воплощение в античном рабстве, особенно в Римской империи. Взятые сами по себе “азиатский способ производства” и античное рабство различаются весьма существенно. Но по своей классовой сути они представляют последовательные формы одной и той же общественно-экономической формации - рабовладельческого общества, с крайними модификациями одной и той же формы собственности. Закабаление рабов усиливалось по мере формирования индивидуальной частной собственности; одновременно шло снижение экономической эффективности рабства как социального института, что не могло в конечном счете не привести к его ликвидации. А с другой стороны, окончательное становление индивидуальной формы частной собственности, приведя к формированию класса индивидуальных владельцев средств производства, в долговременной перспективе надолго определило развитие общества, а непосредственно создало необходимые предпосылки для перехода к феодализму.

Сказанное, однако, не значит, что феодализм развился как прямой наследник классического рабовладельческого строя, хотя последний был его историческим предшественником и создал предпосылки для его становления. Формирование феодального строя осуществлялось не как следствие внутренних процессов, свойственных рабовладельческому строю, а в результате взаимодействия последнего с окружающей социальной средой. Когда внутренние противоречия в рабовладельческом государстве достигают такой степени, что приводят к его загниванию, они разрешаются “в большинстве случаев путем насильственного порабощения гибнущего общества другим, более сильным”; это может происходить неоднократно, пока “не происходит завоевание таким народом, который вместо рабства вводит новый способ производства” (Соч., т. 20, с. 643). Но вопрос заключается в том, откуда этот новый способ производства вообще берется.

Пути становления феодализма в различных регионах значительно отличаются. В Западной Европе феодализм сложился в результате воздействия античных общественно-экономических отношений на общественный строй завоевавших эту территорию германцев. “Все жизнеспособное и плодотворное, что германцы привили римскому миру, принадлежало варварству. Действительно, только варвары способны были омолодить дряхлый мир гибнущей цивилизации. И высшая степень варварства, до которой и на которую поднялись германцы перед переселением народов, была как раз наиболее благоприятной для этого процесса. Этим объясняется все” (Соч., т. 21, с. 155). Наличие стратификации в племенах варваров обеспечило возможность формирования из аристократии родоплеменной аристократии землевладельческой, феодальной, господствующей как над местным, завоеванным населением, так и впоследствии над разорившимися соплеменниками. В соседних регионах процесс феодализации шел под воздействием уже сложившихся феодальных государств, но часто на другой основе и более длительно. С крупными “варварскими” нашествиями связана также интенсификация процесса феодализации в таких странах, как Индия и Китай.

Перечень можно было бы продолжить, но какие бы регионы мы не взяли, всюду и всегда формирование феодализма было связано с взаимодействием различных общественных образований, при котором внешнее влияние накладывалось на подготовленную внутренними процессами почву. Благодаря влиянию рабовладельческих государств феодализм обычно формировался там, где вообще не имело места рабовладение. Но и тогда, когда оно предшествовало феодализму, нигде в мире развитие последнего не являлось непосредственным следствием прежде всего внутренних процессов в рабовладельческом обществе и, хотя и было с ними связано, никогда прямо не вытекало из этих процессов.

Здесь, по-видимому, необходимо сделать небольшое отступление. Если все то, что излагалось выше, с определенными оговорками укладывается в классическую марксистскую теорию общественного развития, то изложенные соображения о характере смены общественных формаций уже достаточно заметно от нее отличаются. Этот момент требует специальных пояснений.

Мы уже отмечали, что в анализе столь сложной системы, как общество, особо важную роль играют методологические моменты. В основе методологии Маркса лежала гегелевская диалектика. Маркс считал Гегеля своим учителем, что не помешало ему критически отнестись к тому, что тот процесс мышления, свою “абсолютную идею” превращает даже в “самостоятельный субъект”. Но, по мнению Маркса, “мистификация диалектики” у Гегеля нисколько не меняет того, что он дал “всеобъемлющее изображение всеобщих форм движения”. Дело стало, следовательно, только за тем, чтобы “поставить на ноги”, сделать материалистической стоящую “на голове” идеалистическую гегелевскую диалектику, что и было выполнено.

Но остался неучтенным еще один существенный момент гегелевской диалектики. Его “абсолютная идея” представляла собой не только отмеченный Марксом “самостоятельный субъект”, но и некий искусственно созданный объект развития. В этом не было бы ничего плохого (на модели легче решать задачу развития теории), если бы не то обстоятельство, что данный объект был единственным и, следовательно, лишенным взаимодействия с какими-либо другими объектами. Естественно, что при этом самодвижение становилось не просто основным, но и единственным фактором развития; учет внешних влияний принципиально не предполагался. Но реальные объекты столь же принципиально находятся во всеобщей взаимосвязи. На характер их развития не может не влиять наличие материального и информационного взаимодействия с другими объектами, как и вообще со средой.

Если сильно упростить взгляды классиков марксизма на общественное развитие, выделив в них основное, то можно сказать, что они представляли себе его как изменение некоторого объекта - общества - по диалектическим законам под действием внутренних противоречий, связанных с развитием производительных сил, того главного, что определяет производство - способ существования общества в его взаимодействии с природой. Развитие производительных сил по мере этого развития приводит их в противоречие с наличными общественными отношениями, в которых совершается производство; в результате происходит скачок общественного развития и старая, отжившая общественно-экономическая формация заменяется новой, в которой достигается временное соответствие характера производственных отношений уровню развития производительных сил. Общество при этом представляется в качестве единого объекта развития (конечно, с постоянной сменой его элементов - индивидов).

Но в том-то и дело, что общество как некоторая целостность - только потенциальный результат начавшегося процесса, как раз и представляющего собой по своей сути процесс формирования этой целостности. Стало быть, это развитие с самого начала невозможно без взаимодействия отдельных его объектов. Уже распад первобытнообщинного строя и ростки раннеклассового общества были бы невозможными без все учащающихся и приобретающих все большую интенсивность контактов между первичными самостоятельными образованиями - первобытными племенами. Только объединение множества племен могло привести к образованию первых рабовладельческих государств, “запустив” весь механизм интеграции человечества в единое целое. И далее развитие шло все время неравномерно и во взаимодействии различных частей, принадлежащих и не принадлежащих к единому (существующему и не существующему) целому, находящихся на одинаковых или различных уровнях. И это взаимодействие становится одним из наиболее существенных факторов общественного развития.

Таким образом, феодализм, как следующая за рабовладельческим строем форма классового общества, являлся таковой только в весьма широком понимании и не вытекал непосредственно из своего исторического предшественника; однако он не мог и сформироваться без его влияния. Переход рабовладельческого общества в феодализм - конкретный пример развития общества на этапе разорванности, когда не существует определенного и четко ограниченного объекта развития, в котором в соответствии с законами гегелевской диалектики в результате разрешения внутренних противоречий последовательно сменялись бы этапы развития; но в то же время развитие это еще не представляет и общечеловеческого процесса, объектом которого выступало бы человечество как единое целое. Первый целостный объект исчез вследствие разложения первобытного племени, второй же может возникнуть только как результат всего процесса общественного развития. Несмотря на максимальную раздробленность общества, а в известном смысле именно вследствие этой раздробленности, феодализм как общественная формация требует определенных средств общественной консолидации. Она достигается организационно - на уровне господствующего класса, и идеологически - в масштабе всего общества. В соответствии с этим два момента характерны для политической организации в эпоху феодализма: иерархическая организация господствующего класса и сквозная “идеологизация” общества посредством религии. Именно такая пирамидальная, устойчивая форма организации публичной власти с наследственным определением единственно возможного места в этой пирамиде каждого члена господствующего класса, с одной стороны, и освящающая такое состояние религия (сила воздействия которой заключалось в ее особой необходимости для социальной компенсации в этот период максимальной раздробленности людей) - с другой, могли совместно обеспечить устойчивое существование данного общественного строя.

В рабовладельческом обществе вначале в человеке еще не признавалась личность, и не только в представителе угнетенного, но и господствующего класса. И в известном смысле история рабовладельческого общества - это история индивидуализации человека. Естественно, это не относится к рабам, но тем не менее создает принципиальную возможность дальнейшей “нуклеаризации” общества, достигающей максимума при феодализме. Здесь индивидуальным становится уже само отношение между эксплуататором и эксплуатируемым: как бы ни воспринимал первый последних как некую безликую серую массу, эксплуатирует он их не всех вместе, а каждого в отдельности. Такое дробление снимает, наконец, антагонизм между “своими” и “чужими”, членами некоторой целостности, с одной стороны, и всеми остальными - с другой. “Чужой” и “свой” уравниваются - хотя только в негативном плане, как объекты эксплуатации: феодал к разорившемуся соплеменнику относится так же, как и к потомку раба. Первая половина сверхзадачи общественного развития (разъединительная, деструктивная) решена - старое целое уничтожено полностью. Объективно наступает пора выполнения второй ее половины (объединительной, конструктивной).

Но выполнение этой задачи предполагает в конечном счете исполнение каждым человеком функции элемента общества в его целостном виде, что возможно лишь в том случае, если его действия определяются только его собственными потребностями, для удовлетворения которых он действует в соответствии со своей собственной волей, т. е. необходима личная свобода. Расстояние от несвободы к свободе не преодолевается одним скачком. Ее достижение должно начинаться в ведущей области человеческой деятельности на данном этапе развития - в области производственной: только повышение уровня этой свободы возможно в данных условиях, поскольку оно обеспечивается соответствующим повышением производительности труда, т. е. соответствует также интересам господствующего класса. На первом этапе речь еще не может идти о политической свободе, так как именно ее отсутствие обеспечивает господствующему классу получение прибавочного продукта за счет внеэкономического принуждения, насильственного его отъема у производителя. Поэтому развитие феодализма, хотя и крайне медленно, происходит именно в этом направлении: барщина, натуральный оброк, денежный оброк - вот основные ступени повышения уровня самостоятельности производителя в области экономической деятельности.

На этом пути общество и проходит экстремум раздробленности: если при барщине еще остаются отдельные элементы общественного производства в виде совместной деятельности насильственно организованных больших или меньших групп, а при денежном оброке работник должен хотя бы в некоторой степени уже самостоятельно включаться в развивающееся общественное разделение труда, то при натуральном оброке производственные связи достигают абсолютного минимума, который как раз и представляет собой поворотный пункт в развитии общества - от деструктивных тенденций к конструктивным.

Общественное разделение труда - давнее изобретение человечества. Однако весь предшествующий период оно было лишь дополнением к основным формам хозяйственной деятельности, носящим автаркический характер. Только с появлением денежного оброка оно постепенно становится основой общественного производства, превращаясь при капитализме в определяющий фактор.

Но появление возможности коренных общественных изменений вовсе не означает их неизбежности, их перехода в необходимость. Внутренние процессы в общественном образовании не могут привести к таким переменам без включения внешних сил, без взаимодействия с другими общественными образованиями. В данном конкретном случае только рост “третьего сословия”, в значительной степени вызванный расширением обмена, купеческой деятельностью, грабежом колоний - всем тем, что давало богатство представителям нового зарождающегося класса, создало материальную основу возникновения и развития буржуазной идеологии. Личная свобода, политическое равенство, неотчуждаемая насильственно собственность - вот те три условия, которые необходимы были для появления нового общественного строя. Они и стали знаменем буржуазной революции (это уже позднее из пропагандистских соображений столь существенная “собственность” была заменена в известном девизе на ничего реально не отражающее “братство”).

Буржуазное общество на своей собственной основе проходит определенный путь развития. Сначала это в основном конгломерат лично свободных товаропроизводителей (мелкобуржуазное общество). Следующий этап - классический капитализм, столь подробно изученный Марксом. При этом вступают в договорные отношения владелец капитала и владелец рабочей силы - свободно, без какого-либо внешнего регулирования.

Приобретя этот специфический товар - рабочую силу - капиталист ведет производство ради прибавочного продукта. “Но из чего состоит этот прибавочный продукт? Быть может, из предметов, предназначенных для удовлетворения потребностей и прихотей класса капиталистов, - предметов, входящих, таким образом, в их потребительский фонд? Если бы это было так, то прибавочная стоимость была бы прокучена вся без остатка, и имело бы место всего лишь простое воспроизводство” (Соч., т. 23, с. 593). Поэтому, анализируя процесс капиталистического производства, Маркс говорил: “Мы отвлекаемся здесь от той части прибавочной стоимости, которая проедается самим капиталистом” (Соч., т. 23, с. 595). Такое “проедание” тоже, конечно, имеет место, но обычно капиталист основную часть прибавочной стоимости вкладывает в развитие производства. Это касается любого нормально развивающегося общества, не только капиталистического: “Устранение капиталистической формы производства позволит ограничить рабочий день необходимым трудом. Однако необходимый труд, при прочих равных условиях, расширит свои рамки … к необходимому труду будет причислена часть теперешнего прибавочного труда, именно тот труд, который требуется для образования общественного фонда резервов и накопления” (Соч., т. 23, с. 539).

Почему же при капитализме эта часть труда, которая ведь тоже является необходимой (на будущее), включается Марксом в прибавочную и учитывается при определении уровня эксплуатации? Да потому, что и эту часть, объективно направляемую на развитие производства, капиталист тем не менее также умудряется использовать для удовлетворения своих собственных потребностей, но только другим способом, не “проедая” ее. Суть дела заключается в том, что, распоряжаясь произведенной прибавочной стоимостью, капиталист тем самым приобретает власть - тем большую, чем больше капитал и выше прибавочная стоимость (это, в частности, касается и непосредственной власти - “всякий индивидуальный капитал есть большая или меньшая концентрация средств производства и соответствующее командование над большей или меньшей армией рабочих” (Соч., т. 23, с. 639) - но, конечно, не сводится к ней). Становясь таким образом (через власть) средством самоутверждения капиталиста, прибавочная стоимость становится его главной целью - в пользовании этим нематериальным “продуктом” для него субъективно в значительной степени заключается смысл производства (Маркс цитирует Лютера: “… каждая власть есть один из элементов страсти к обогащению”).

Стремясь к удовлетворению собственных потребностей, капиталист тем самым стремится развить производство; но производство не может существовать без потребления. Таким образом, независимо от субъективных целей капиталист объективно ведет дело к повышению уровня потребления, и не только своего собственного, но и большинства населения. Здесь, однако, необходимо отметить один весьма существенный момент. Мы ранее видели на примере феодализма, как общественный строй в своем развитии проходит точку экстремума, когда его противоречия выражаются наиболее полно. Нечто подобное имело место и для капитализма. Эта точка совпадает по времени с созданием Марксом своей теории, что не могло не сказаться на некоторых особенностях последней. Именно в это время действует тот закон обнищания пролетариата, который Маркс в “Капитале” назвал абсолютным. Причиной такого положения явились интенсивное развитие производства, поглощающее почти весь прибавочный продукт, какой только капиталист может выколотить из рабочего. Возможность этого связана со слабостью рабочего движения, а необходимость - с характером технического развития. Первая половина XIX века - время бурного развития механических технологий, имеющего, как и всякое техническое развитие, S-образный характер (т. е. сначала медленное развитие, затем резкий подъем и, при достижении определенного уровня, спад темпов). Этот подъем вызвал необходимость в постоянном техническом перевооружении производства, настоятельно диктуемом конкурентной борьбой, и, следовательно, существенно более быстрый рост производства средств производства, чем предметов потребления (такой же работой “на себя” было развитие промышленности и у нас в стране в период индустриализации; но в отличие от рассмотренного случая оно так и не было преодолено и до сих пор продолжает сказываться на соотношении производства средств производства и предметов потребления).

В дальнейшем по мере развития положение существенно меняется. Конечно, при этом достижения цивилизации, как говорил Энгельс, есть результат приведения в действие низменных страстей. Но объективно эта тенденция носила, несомненно, прогрессивный характер. Однако в настоящий момент нарастание производства ради самоутверждения и стимулирование роста потребления ради дальнейшего роста производства привели к тому, что поставлена под вопрос сама возможность выживания человечества как биологического вида. Дальнейшее развитие в том же направлении неизбежно ведет к экологической катастрофе. Но остановка, прекращение раскручивания спирали “производство-потребление” капитализму как системе органически не свойственны, поскольку только постоянное повышение уровня потребления всего населения капиталистических стран может обеспечить перманентное развитие производства и, следовательно, рост прибавочной стоимости. А только это дает возможность капиталисту удовлетворять свои общественные потребности в наиболее полном и близком к адекватному виде, оставляя остальным удовлетворение их в более извращенной форме.

Когда одна (меньшая) часть монополизировала возможности самоутверждения, связанные с реальным влиянием на судьбы общества, тогда большинство неизбежно обращается к извращенным формам удовлетворения данной потребности, к методам социальной компенсации, прежде всего к “вещизму”. За то, что наемные работники соглашаются оставаться людьми второго сорта, довольствуясь иллюзорным удовлетворением своих общественных потребностей, они получают возможность все более интенсивного их удовлетворения <197> но таким образом, как барон Мюнхгаузен поил своего коня с отрубленной задней половиной. Это столь же неизбежно ведет к гипертрофированию потребления и раскручиванию спирали производства с хищническим истреблением ресурсов, а в результате - к экологической катастрофе.

Итак, буржуазное общество, оставаясь внутренне единым, базирующимся на единой основе - существовании свободных товаровладельцев, прошло длительный путь развития. Маркс подробнейшим образом проследил два этапа его развития. Он показал, что неизбежно с ростом производительных сил происходит преобразование общества мелких товаропроизводителей в другое, в такое, где собственность на средства производства отделяется от работника, где владелец материальных условий производства на рынке противостоит владельцу рабочей силы, лишенному средств производства. Маркс считал, что этой экспроприацией мелких товаропроизводителей обобществление средств производства достигает уровня, при котором частнокапиталистическая форма приходит в противоречие с общественным содержанием производства; отжившая оболочка взрывается и форма приводится в соответствие с содержанием. Но, как оказалось, развитие буржуазного общества на этом не закончилось. Оно показало, что “экспроприация экспроприаторов”, дальнейшее обобществление производства может идти в рамках все той же общественно-экономической формации, без ликвидации частной собственности. Еще сам Маркс видел, что “дальнейшая экспроприация частной собственности приобретает новую форму. Теперь экспроприации подлежит уже не работник, сам ведущий самостоятельное хозяйство, а капиталист, эксплуатирующий многих рабочих … Один капиталист побивает многих капиталистов” (Соч., т. 23, с. 772). Но только уже после Маркса, в начале XX века достиг расцвета монополистический капитализм, характеризующийся экономическим господством финансовой олигархии, войдя тем самым в высшую стадию своего развития -империализм. Анализ этого этапа развития буржуазного общества достался на долю Ленину. Это третий, завершающий этап развития общества на той же базе -частной собственности на средства производства и личной свободе наемного работника. Дальше теоретически мыслим только переход общества в новое качество, к новому общественному строю. Но это - в рамках формальной диалектики Гегеля. Объективная диалектика оказалась другой.

Выполняя новые исторические задачи, капитализм сам по себе развивался по той же схеме, что и другие классовые общественно-экономические формации. Он последовательно проходил естественные этапы своего развития до тех пор, пока полностью не исчерпал всех заложенных в нем возможностей, после чего столь же естественно, как и другие формации (например, рабство в Римской империи или крепостничество в России), стал перед перспективой загнивания, что вообще означает господство социальной группы, полностью выполнившей свою историческую роль в развитии общества. Конкретно в данном случае это означает усиление олигархических тенденций в политической сфере. Но есть и одно весьма существенное отличие данного строя от остальных общественно-экономических формаций. Если, скажем, судьба того или иного (пусть очень даже крупного) рабовладельческого государства имела сугубо локальное значение, так как рабовладельческий строй находился еще у самого начала интеграционного процесса, то судьба капитализма, находящегося на завершающем этапе данного процесса, имела принципиально международное, глобальное, общечеловеческое значение. Капитализм обеспечил себе монополию во всемирном масштабе, а, “как всякая монополия, она порождает неизбежно стремление к застою и загниванию” (ПСС, т. 27, с. 397). При этом перед угрозой загнивания, перед угрозой господства олигархии оказалась не та или иная страна, не тот или иной регион, но все человечество. Столь глобальной угрозы человечеству в его истории еще не было. Но такой, закономерный на данной общественно-экономической базе, путь развития был прерван - грянула Великая Октябрьская социалистическая революция, коренным образом изменившая ситуацию.

Непосредственной причиной социалистической революции, как и революций буржуазных, явилось нарастание противоречий внутри общества. А отличие заключается в том, что эти противоречия не могли в новых условиях разрешаться так же, как и ранее, т. е. путем установления господства буржуазии. Буржуазные революции двигались не только сознанием несправедливости существующего положения, но и положительными идеалами утверждающегося прогрессивного класса - буржуазии, идеалами, которые воспринимались как общечеловеческие. Однако со временем развитие капитализма показало, что провозглашенная этой идеологией свобода - это свобода для имущих, что равенство формально и не имеет ничего общего с реальной жизнью, что “священная собственность” - это собственность буржуазная, позволяющая меньшинству эксплуатировать большинство. Таким образом, в конце прошлого и в начале нынешнего века буржуазные идеалы полностью проявили свою классовую сущность и в качестве таковых потеряли былую привлекательность для широких масс.

В России, где назрели революционные преобразования, вообще не могло быть той классической буржуазной революции, когда новая, прогрессивная буржуазная идеология пробивает путь к политическому господству прогрессивному классу - буржуазии: капитализм в ней еще не развился в достаточной степени, а буржуазные идеалы уже не работали, будучи к этому времени дискредитированными развитием мирового империализма. Поэтому никаких двух революций не было. Была одна - социалистическая - революция со своими этапами, характеризующимися различными задачами и движущими силами, смена которых вызывалась уже самой логикой начавшегося процесса, т. е. политическими, а не экономическими факторами. Таким образом, и здесь становление нового общественного строя осуществлялось по общему (для всех случаев смены общественно-экономических формаций) сценарию, т. е. первоначально в стране, где еще не развился предшествующий строй, но под действием окружения, где он не только развился, но прошел все этапы своего развития на собственной основе вплоть до загнивания.

То, что капитализм - последний общественный строй в ряду формаций классовой организации общества, последний уклад, опирающийся на частную собственность, существенно усложняло процесс общественно-экономических преобразований, так как делало предстоящий скачок более фундаментальным, имеющим более высокий порядок, чем все, что имело место внутри классовой организации. Связанные с этим трудности перехода настолько велики, что, быть может, только счастливой случайности - появлению на исторической арене ленинского гения - мы обязаны тем, что этот переход произошел вовремя, избавив человечество от участи длительного глобального господства олигархии, всепланетного загнивания как “естественного” хода дальнейшей эволюции капитализма на собственной основе. Всегда хватало, а сейчас появилось еще больше критиков Ленина, возлагающих на него ответственность за негативные общественные процессы, имевшие место в нашей истории, принижающих его роль в истории мировой. В действительности дело обстоит прямо противоположным образом. Роль Ленина в истории пока что еще далеко не оценена по достоинству. По-видимому, только будущие поколения по-настоящему поймут, что в истории человечества еще не было личности такого масштаба, личности, роль которой была бы столь велика для его судеб, поскольку это человек, в критический момент спасший человечество от коллапса.

История не имеет сослагательного наклонения - это общеизвестно. И все же то один, то другой исследователь задается мыслью: как пошла бы всемирная история, если бы не победил Октябрь? В начале XX века в развитых капиталистических странах вполне явственно проявились олигархические тенденции. Будущее мира при дальнейшем развитии и укреплении этих, подмеченных им в США, тенденций рисует Джек Лондон в “Железной пяте”. И так ли уж фантастичен был нарисованный им мир? Заметим, что фашизма, доведшего эту тенденцию до реального политического воплощения, тогда еще и в помине не было, но не так-то много времени прошло до его появления. Оно явилось “естественной” тенденцией развития, ибо “политически империализм есть вообще стремление к насилию и к реакции” (ПСС, т. 27, с. 388). Уже в конце первой трети нашего века фашизм пришел к власти в Италии и в Германии, вскоре в Испании, близкая по духу идеология господствовала в Японии, мощные профашистские движения существовали в Скандинавии, в странах Южной и Восточной Европы, были они и в Англии, и во Франции. В тех конкретных условиях политически именно фашизм (в различных разновидностях) явился логическим завершением развития империализма - конкретной политической формой его загнивания. На мировое господство фашизма (или какого-либо другого политического воплощения власти “железной пяты” олигархии) внутренней логикой развития капитализма были обречены “западные демократии” (а следовательно, и весь мир). Но этого не произошло - потому, что в мире свершилась социалистическая революция, нарушившая “всемирную монополию” капитализма, создав тем самым возможность дальнейшего развития.

Можно ли считать сколько-нибудь серьезным предположение, что столь значительные социальные изменения на одной шестой поверхности Земли не сказались самым кардинальным образом на всем мировом развитии, не преобразовали его самым существенным образом? Глобальная миссия социализма на начальном этапе объективно состояла именно в том, чтобы прервать гибельную линию мирового развития, не допустить тупика, и он эту миссию выполнил. И не только тем, что первая социалистическая страна встала на пути триумфального шествия фашизма, ценой невероятных жертв сломала ему хребет, хотя переоценить значение этого факта невозможно. Еще более важно другое: само существование мощного социалистического государства (а затем и целого социалистического лагеря), сам факт наличия в мире нового общественного строя изменил весь ход общественных процессов, в том числе и в капиталистических странах. Существование социализма позволило трудящимся капиталистических стран более успешно добиваться удовлетворения многих своих требований; оно способствовало крушению колониальной системы; оно заставило капиталистические государства перед лицом всеобщей угрозы положению господствующих классов отнести на задний план противоречия между ними, усилив интеграционные тенденции. Что могло бы обусловить эти (и многие другие) процессы, не будь в мире реального социализма?

Влияние социалистической революции сказывается на соотношении борющихся сил в капиталистических странах немедленно. Ответом на возникновение нового общественного строя в них становится буржуазный реформизм. Не случайно, что как раз с 1919 года, когда стало ясно, что революцию не задушить, положение в этих странах начинает существенно меняться: вводится восьмичасовой рабочий день, появляются пособия по безработице, возникает социальное страхование и т. д. (что не мешало в то же время нарастанию реакции там, где для этого были соответствующие условия, приведшей затем к временной победе в ряде стран олигархических тенденций). Конечно, это не значит, что империализм делает такие преобразования добровольно. Социальные завоевания - результат борьбы самого рабочего класса за свои права, ставшей на порядок более успешной с появлением на планете социализма.

Что же касается обратного воздействия - давления на Страну Советов со стороны мирового капитализма, то оно постоянно представляло собой чрезвычайно важный фактор, в огромной мере сказывающийся на характере и темпах нашего развития. Вспомним: сначала интервенция, затем блокада двадцатых годов, небезуспешные попытки направить нацистские поиски “жизненного пространства” на восток в тридцатых, надежда на взаимное ослабление двух борющихся сил (до осознания реальной опасности для себя) в сороковых, атомный шантаж и опять фактическая блокада в пятидесятые годы, затем “холодная война” и гонка вооружений - все это реальные факты такого давления, которому Советский Союз вынужден был (сначала вообще в одиночку) противостоять с колоссальной затратой сил и средств. Не учитывать этот фактор в развитии как капитализма, так и социализма, по меньшей мере, нелогично.

Те, кто, рассматривая современное общественное развитие, отбрасывают марксистскую теорию, часто сами по сути дела находятся у нее в плену, причем в плену как раз тех застывших догм, которые и следовало бы отбросить. Это прежде всего относится к положению об исключительной роли внутренних факторов в развитии. Они рассматривают развитие капиталистических и социалистических стран фактически (ибо на словах все признают всеобщую взаимосвязь) как изолированное, совершенно самостоятельное, практически независимое друг от друга; “третий мир” вообще как бы выносится за скобки и в расчет не принимается. В этих условиях неизменно декларируемое единство мирового процесса приобретает в некотором роде мистический характер.

Говорят: современный капитализм уже совсем не тот, каким он был во времена Маркса и даже Ленина, он сильно изменился. Капитализм в самом деле сильно изменился, но в определенном смысле скорее по форме, чем по сути. Он и прежде стремился эксплуатировать одних, подкармливая в то же время других. Но раньше это явление имело преимущественно внутренний характер, а сейчас окончательно приняло глобальные масштабы. Еще со времени образования рабовладельческого общества система эксплуатации связана с разделением на классы в пределах единого структурного образования - государства. При капитализме, когда общественные процессы начали все больше приобретать общечеловеческий характер, социальная дифференциация дополнительно приняла глобальный масштаб с разделением государств на эксплуатирующих и эксплуатируемых. Конечно, первое разделение также сохраняется (вспомним хотя бы теорию “двух третей”, согласно которой при капитализме для его успешного функционирования треть населения неизбежно должна находиться за чертой бедности). Но за счет эксплуатации природных богатств стран “третьего мира”, как и населения этих стран, внутренние противоречия существенно сглаживаются. Внутри своих стран капитализм действительно во многом стал (не по своей воле) “гуманным”, но вовне и сейчас он обращен своим “звериным ликом”.

Еще в начале века “капитализм перерос во всемирную систему колониального угнетения и финансового удушения горстью “передовых” стран гигантского большинства населения Земли” (ПСС, т. 27, с. 305), таким он остается и сейчас. Та небольшая (всего порядка 15 %) часть человечества, которая наслаждается сейчас высоким уровнем жизни, заработала это, конечно, собственным упорным трудом, но далеко не только им одним. Уже первоначальное накопление осуществлялось за счет ограбления колоний, и сегодня это происходит за счет остального человечества, прежде всего за счет природных ресурсов всей планеты. Сейчас мы уже знаем, как они ограничены. В так называемых цивилизованных странах идет их непропорциональное потребление. Например, Соединенными Штатами, имеющими 5 % населения Земли, потребляется четверть вырабатываемой на ней энергии и сорок процентов природных ресурсов. Верхом цинизма было бы утверждать, что только леность и тупость остальных мешают им приблизиться к “цивилизованному” уровню потребления. Мир находится на грани экологической катастрофы - пока только на грани. Но если бы - представим себе это - все человечество скачком вышло на тот же уровень потребления (а, стало быть, и производства), что в промышленно развитых странах, жить на планете стало бы попросту невозможно.

Мы сожалеем, что не оказались в числе столь же обильно потребляющих, но гораздо реже вспоминаем, что огромная часть человечества действительно страдает от недоедания (только в Африке голодает больше 140 миллионов человек, и число это не снижается, а растет), что миллионы детей в мире ежегодно умирают от голода (а в то же время Общий рынок в качестве условия вступления в него требует снижения производства продуктов). Где только возможно, выкачивается нефть, а в результате - повышение энерговооруженности (и, следовательно, уровня жизни) одним, а загрязнение окружающей среды, парниковый эффект и т. п. - для всех; изводятся в невероятном темпе тропические леса - легкие планеты, а в результате прибыль одним (причем тем, кто для сжигания органического топлива потребляет больше кислорода), а задыхаться будем все; кислотные дожди, утоньшение озонового слоя, другие экологические беды касаются всех, а следствием они являются неудержимого развития производства ради потребления в “цивилизованных” странах. Причем существенно, что эти беды затрагивают прежде всего как раз менее развитые страны, у которых меньше возможности противостоять их разрушительным следствиям (к сожалению, в этом насилии над природой и мы достаточно преуспели; сомнительным утешением служит только то, что в собственной стране, и прежде всего сами от этого страдаем).

При этом не исключается и прямая эксплуатация большинства человечества “цивилизованными” странами, и не только непосредственно в так сказать классическом виде, но и за счет несправедливого международного разделения труда, ограбления интеллектуальных ресурсов, опутывания долгами и т. п. Вследствие всего этого противоречие между эксплуататорами и эксплуатируемыми сейчас нарастает прежде всего в международном масштабе, и мы неизбежно окажемся перед лицом глобального противостояния, чреватого разрушительным взрывом. И нет другой силы, кроме социализма, которая могла бы его предотвратить.

Итак, пройдя все три стадии развития, капитализм как система неизбежно вступает в период загнивания. Конкретной, слишком хорошо нам знакомой политической формой этого процесса явился фашизм - раковая опухоль человечества, грозившая ему гибелью. В результате столь дорого обошедшейся “операции” непосредственная угроза ликвидирована. Но как раковые клетки постоянно рождаются самим организмом человека, так и буржуазное общество, начиная с определенного уровня развития, само из себя все снова и снова рождает олигархические тенденции. Благодаря действию иммунной системы - демократических институтов, достигших значительного развития в буржуазных странах под влиянием угрозы самому существованию капитализма как общественного строя в связи с наличием в мире социализма, этим “клеткам” не удается превратиться в опухоль.

Более того, в капиталистическом обществе начались весьма явственные конвергентные процессы, развитие которых может привести к очень существенным общественным последствиям. Благодаря им создается возможность перехода развитых капиталистических стран к социализму не революционным, а эволюционным путем (путем постепенного введения элементов расщепленной собственности), но только при условии не просто сохранения, а коренного изменения указанного влияния, - в противном случае остается реальная вероятность возврата капитализма к “естественному” ходу развития. Уже сейчас можно видеть определенные тенденции такого рода. Распад мирового социалистического лагеря, внутренние процессы в нашей стране, вызывающие экономическую и политическую нестабильность, привели к существенному ослаблению влияния социализма на мировые процессы; и это немедленно же привело к явственному усилению империалистических тенденций, прежде всего в политике Соединенных Штатов Америки, которые, несомненно, будут усиливаться и дальше по мере снижения нашего влияния в мире, даже не столько за счет ослабления военной мощи или экономического потенциала, сколько за счет дискредитации социалистической идеи, ослабления социализма как противоядия власти олигархии. Уже с самого начала снижения своей международной роли мы безропотно благословили США на крупную жандармскую акцию. Помнится, во время проигранной “грязной войны” во Вьетнаме любимым занятием американской прессы был подсчет соотношения трупов - своих и вьетнамских. Во время победоносной операции в Персидском заливе этого уже не понадобилось, поскольку и войны никакой не было - имел место массированный отстрел иракцев во имя справедливости, свободы и демократии. То ли будет теперь, после развала Союза и торжественно провозглашенной президентом США “победы над оплотом коммунизма”!

Общее поправение, “консервативные революции” в “цивилизованном мире” в наше время - тоже результат ослабления мировой системы социализма. Сейчас же, при ее развале, процессы эти активизируются, и “цивилизованный мир” еще больше качнется вправо. И такие тенденции неизбежно будут нарастать, пока социализм не преодолеет кризис, не справится со своими проблемами, не выйдет на очередной этап своего развития. Тогда, как и в 20-30-х годах, когда социализм был на подъеме, резко повысится его влияние на мировые процессы, усилятся конвергентные процессы в капиталистических странах, опять начнется общее полевение. Поэтому направление дальнейшего развития процессов в мире, а тем более сохранение и углубление существующих благоприятных тенденций в развитых капиталистических странах сегодня полностью зависит от судеб социализма, к рассмотрению которых мы теперь и переходим.

ГЛАВА 3

СОЦИАЛИЗМ КАК ПЕРЕХОДНЫЙ ЭТАП

Идея социализма родилась и развивалась как представление о торжестве социальной справедливости. Имея многовековую историю, определенно оформилась она в учении социалистов-утопистов, которые конструировали данное общественное устройство как идеальное и рассчитывали достичь такого состояния, убедив остальных в его преимуществах, полагая, что “истинный разум и истинная справедливость до сих пор не господствовали в мире только потому, что они не были еще надлежащим образом поняты” (Соч., т. 20, с. 18). Классики марксизма, напротив, никогда не ставили своей целью сконструировать некое “идеальное общество”. По словам Ленина, “никаких собственно перспектив будущего никогда научный социализм не рисовал: он ограничивался тем, что давал анализ современного буржуазного режима, изучая тенденции развития капиталистической общественной организации - и только” (ПСС, т. 1, с. 186-187).

Понятие социализма, генетически связанное с одним из источников марксизма, для классиков марксизма хотя в определенной мере и отождествлялось с будущим общественным устройством, но уже не означало идеального, наиболее соответствующего человеческой природе общественного устройства, а только первую ступень к “царству свободы, необходимость которой объективно предопределена невозможностью перехода к коммунизму в виде однократного акта.

Таким образом, в марксистской теории понятие социализма определяется (и определялось всегда в той мере, в какой это была теория, а не пропаганда) не столько некоторым набором характеристик (“Капитал” - это главное и основное сочинение, излагающее научный социализм, ограничивается самыми общими намеками насчет будущего” (ПСС, т. 1, с. 187), сколько местом в общественном развитии, занимаемым данным социальным устройством. И только исходя из этого представления о социализме как промежуточном, переходном этапе между обществом классовым и обществом бесклассовым, всей до сих пор имевшей место “предысторией” человечества и его “>подлинной историей, которая начнется с достижением полного единства, можно понять суть данной общественной формации, ее основные черты и закономерности.

В историческом плане существенные особенности социализма определены особым характером смены капиталистической формации социалистической, особым относительно других известных нам процессов смены общественных формаций. Лучше всего этот процесс изучен для периода смены феодальной формации капиталистической. “Одно из основных различий между буржуазной и социалистической революцией, - писал Ленин, - состоит в том, что для буржуазной революции, вырастающей из феодализма, в недрах старого строя постепенно создаются новые экономическое организации, которые изменяют постепенно все органы феодального общества. Перед буржуазной революцией была только одна задача - смести, отбросить, разрушить все путы прежнего общества. Выполняя эту задачу, всякая буржуазная революция выполняет все, что от нее требуется - она усиливает рост капитализма.

В совершенно ином положении революция социалистическая” (ПСС, т. 36, с. 5). Процесс перехода от капитализма к социализму, как процесс уже не внутри классового общества, а приводящий в конечном счете к смене классового общества бесклассовым, носит качественно отличный характер. Дело здесь прежде всего в том, что в недрах капиталистического строя не могут зародиться ростки социалистических общественно-экономических отношений, поскольку их зарождение должно быть связано с коренной сменой отношений собственности (а не только изменением ее формы как при преобразованиях в пределах классовой организации общества), которая может произойти только революционным путем. Следовательно, не может и возникнуть социального слоя, в силу своего общественно-экономического положения в обществе генерирующего социалистическую идеологию. Возникая на базе реальных противоречий капитализма, она может быть только плодом научных разработок. Затем социалистическая идеология внедряется в среду рабочего класса, своим общественно-экономическим бытием наиболее подготовленного к ее восприятию. Овладевая массами, она становится реальной силой, способной изменить общество.

Но никакое внесение извне не может заменить реальных экономических отношений, когда дело касается формирования идеологии той или иной социальной группы во всей ее совокупности, отражающей (и определяющей) место данной группы в процессе производства, ее отношение к средствам производства. Буржуазная идеология - идеология правящего класса, но не только. Будучи господствующей, она пронизывает все слои общества: “Мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями” (Соч., т. 3, с. 45). Господство буржуазии над пролетариатом обеспечивалось также тем, что и рабочий класс - в своеобразной форме, можно сказать, большей частью в виде “негатива”, - тоже в своем большинстве воспринимал эту идеологию, поскольку он, как и буржуазия, представляет собой неотъемлемую составную часть той же общественно-экономической формации, тех же производственных отношений, которые данную идеологию порождают и которые она обслуживает и поддерживает. Социальное положение пролетариата как класса гарантировало только его готовность принять социалистические взгляды, а не само их наличие, не их выработку в массах благодаря этому положению: “о самостоятельной самими рабочими массами в самом ходе их движения вырабатываемой идеологии не может быть и речи” (ПСС, т. 6, с. 39).

Пролетариат - в своей массе, как класс - может под руководством революционной партии произвести переворот, взять власть в свои руки и осуществлять диктатуру до тех пор, пока не будет в основном ликвидирован его класс-антагонист - буржуазия. Этим исчерпывается действие той негативной стороны (части) идеологии, которая выработалась в определенных общественно-экономических условиях в результате противостояния с классом капиталистов, исчерпывается с окончанием в основном этого противостояния на уровне классов. В целом же идеология рабочего класса в момент взятия власти еще не может соответствовать социалистическим общественно-экономическим отношениям (т. е. быть социалистической), поскольку последних попросту нет. Их еще не создает сам факт экспроприации буржуазной собственности, да и процесс этого создания весьма длителен, поскольку “дело идет об организации по-новому самых глубоких, экономических основ жизни десятков и десятков миллионов людей” (ПСС, т. 36, с. 173). Идеология класса как целого в своей основе долго остается той же, что и раньше, т. е. буржуазной (и мелкобуржуазной), а потому “перевоспитывать надо в длительной борьбе, на почве диктатуры пролетариата, и самих пролетариев” (ПСС, т. 41, с. 101).

И опыт Парижской Коммуны, и опыт первых лет Советской власти говорит об одном и том же: на первом этапе революции, когда речь идет прежде всего о подавлении эксплуататорских классов, осуществляется диктатура пролетариата как класса, как вооруженного народа, когда отсутствует “учреждение общественной власти, которая уже не совпадает непосредственно с населением, организующая самое себя как вооруженная сила” (Соч., т. 21, с. 170).

Когда положение изменилось, когда на первый план постепенно стали выходить конструктивные задачи, оказалось, что буржуазная идеология живуча и до победы новых общественно-экономических отношений воспроизводится, в том числе и в среде рабочего класса, что отсутствие соответствующих общественно-экономических отношений во всем объеме не позволяет рассчитывать на самоорганизацию рабочего класса в процессе производства, что для этого нужен специальный аппарат и что “жить без этого аппарата мы не можем, всякие отрасли управления создают потребность в таком аппарате” (ПСС, т. 36, с. 169). И тогда уже не весь пролетариат как масса, а только “авангард пролетариата взял в свои руки строительство власти”, начала устанавливаться “диктатура революционных элементов класса” (ПСС, т. 39, с. 295, 267).

Формировалась (преимущественно из рабочих) новая социальная группа, в функции которой первоначально входило только управление социалистической собственностью, находящейся под широким рабочим контролем. Но те же интересы производства потребовали резкого усиления единоначалия. Необходимость “бороться с недостатками в рабочей среде сознания общности интересов, с отдельными проявлениями синдикализма” (ПСС, т. 39, с. 309) потребовала усиления влияния социалистического государства - неизбежно за счет уменьшения контроля “снизу”. “Это прошлое, когда царил хаос и энтузиазм, ушло”. Единоначалие потребовало руководителя, который “умеет утвердить, осуществить твердую власть, хотя бы и единоличную, но осуществить ее во имя интересов пролетариата”, когда “волю класса… осуществляет диктатор, который иногда более сделает и часто более необходим”, чем “сплошная коллегиальность” (ПСС, т. 40, с. 254, 219, 272). Но такой “диктатор” уже подотчетен не массам, а тем, кто его таковым сделал, т. е. государственному аппарату. По мере структурной организации этого слоя представителей государства из них формируется особая группа партийных, административных, хозяйственных руководителей-профессионалов, в своей совокупности осуществляющая диктатуру по отношению ко всем остальным слоям “во имя интересов пролетариата” - с целью построения общественно-экономической базы социалистического общества.

Итак, с победой социалистической революции возникает ситуация, когда в развитии общества образуется как бы потенциальный барьер, который создают “старые предрассудки, приковывающие рабочего к старому миру” (ПСС, т. 43, с. 308), и когда общественно-экономические преобразования должны осуществляться против действия социально-психологического фактора. В предыдущих революционных преобразованиях, в преобразованиях в пределах классового общества новые политические институты давали свободу развития новых, но уже проявившихся и доказавших свою более высокую эффективность общественно-экономических отношений. Здесь же они оказываются перед задачей формирования таких отношений, имея для этого три предпосылки: теоретически разработанную социалистическую идеологию, новую форму собственности на средства производства и политическую власть. В этих условиях именно политическая власть, диктатура революционного авангарда, опираясь на первые две предпосылки, могла обеспечить преодоление указанного потенциального барьера, вывести общество в ту точку социально-экономического развития, начиная с которой социалистическое сознание в массах вырабатывается автоматически, опираясь на социалистические общественно-экономические отношения.

Необходимость организации в новых условиях производства вызывала все возрастающее внеэкономическое давление со стороны формирующихся иерархических структур на большинство населения, в том числе и на большинство рабочего класса. И столь же естественно оно вызывало ответную реакцию, стремление сохранить уже достигнутый уровень демократии и самоуправления. Это приводило, с одной стороны, к подъему общедемократического движения, в том числе и выливающегося в ряд акций, подобных кронштадтскому мятежу, а с другой - в соответствии со своими демократическими убеждениями новым явлениям в стране и в партии оказывала сопротивление старая гвардия. В результате указанных процессов вполне явственно возникает угроза отката назад - сначала на основе анархо-синдикалистских устремлений, на мелкобуржуазно-демократической основе, - что неизбежно привело бы в конечном счете к реставрации капитализма. Объективная логика движения требовала изменения общественных отношений, перехода к новому этапу.

Этот качественно новый (второй) этап в построении социализма наступил в начале двадцатых годов. Первый этап завершился так называемой “дискуссией о профсоюзах”, формально направленной на определение роли профсоюзов в новых условиях, а в действительности посвященный судьбе диктатуры пролетариата. Фактически решался вопрос: может ли диктатура пролетариата на данном этапе строительства социализма осуществляться так сказать в классической форме посредством самоорганизации пролетариата как класса, или же политическая власть должна пойти по пути организации такой структуры, когда происходит “выделение именно революционной и только революционной части пролетариата в партию и такой же части партии в руководящие центры ее” (ПСС, т. 41, с. 448).

“Для нас принципиально не может быть сомнения в том, - говорил Ленин, - что должно быть главенство коммунистической партии… которая господствует и должна господствовать над громадным государственным аппаратом” (ПСС, т. 41, с. 404). Поскольку еще достаточно долго после победы революции буржуазная и мелкобуржуазная идеология имели господствующее положение (в том числе охватывая и подавляющее большинство рабочего класса), только диктатура узкой сплоченной группы, опирающейся на передовую часть трудящихся, могла привести к построению социализма в первой стране, вставшей на путь социалистического развития. В тот момент, на том этапе построения социализма для преодоления “потенциального барьера” нужна была именно диктатура меньшинства, как бы ни были привержены идее демократии основатели Советского государства - “революционная целесообразность выше формального демократизма” (ПСС, т. 42, с. 246). Осуждением Х съездом партии анархо-синдикалистского уклона фактически завершилась смена непосредственной диктатуры пролетариата как класса, как самоорганизующейся массы (когда “сам вооруженный пролетариат был правительством” (ПСС, т. 33, с. 118), сохранившей то же название, но коренным образом от нее отличающейся диктатурой его “революционного авангарда” - “руководящих центров” партии. Что касается противодействующих сил в самой партии, то на их нейтрализацию была направлена резолюция “О единстве партии”.

Это был первый кризис социализма, закономерно вызванный объективной необходимостью смены его этапов в соответствии со сменой задач - от разрушения старого к созиданию нового, первая “узловая точка” развития. Переход этот оказался чрезвычайно болезненным, ибо новые задачи требовали соответствующей смены ориентиров, а это исключительно трудно для активных участников процесса, а для кого-то и совершенно невозможно. Поэтому многими такая смена ориентиров воспринималась как измена делу революции. В результате партия, до сих пор, несмотря на большие потери в гражданской войне, быстро растущая, сразу потеряла 27 % своих членов. Многие были в растерянности. Одной из причин такого положения было отсутствие теории социализма, но условий для ее создания к тому времени еще не было. И только благодаря гению Ленина, практически интуитивно определявшего требуемое направление развития, его воле и авторитету удалось выйти из кризиса с относительно небольшими потерями. Но все же произошла неизбежная потеря темпа социалистических преобразований, что потребовало проведения новой экономической политики.

Новая экономическая политика, несмотря на широкое распространение противоположного мнения, представляла собой не более чем тактический ход, а отнюдь не органический этап развития социализма. Один из ведущих наших экономистов сравнил как-то экономику с самолетом. Если продолжить данное сравнение, то НЭП - это пикирование самолета, двигатель которого еще не обрел требуемой мощности, с целью набрать необходимую для дальнейшего полета скорость. Пикирование опасно, можно врезаться в землю, но и без скорости самолету не удержаться в воздухе, а других способов повысить ее не имеется. Но это отнюдь не нормальный режим полета, а увеличение скорости - не смена курса. И долго так лететь нельзя, выйти из пикирования нужно вовремя. У нас в свое время применительно к НЭПу из конъюнктурных соображений ухватились за слова “всерьез и надолго” (которые и Ленину-то не принадлежат) и знать не желали того, что Ленин всегда - именно всегда! - говорил о НЭПе как о временном отступлении; он же сам вскоре и объявил: “отступление, которое мы начали, мы уже можем приостановить и приостанавливаем. Достаточно. Мы совершенно ясно видим и не скрываем, что новая экономическая политика есть отступление, мы зашли дальше, чем могли удержать, но такова логика борьбы” (ПСС, т. 45, с. 5). Это “всерьез и надолго”? Но вернемся к рассмотрению основного пути развития социализма.

Капиталистическое общество, будучи нецелостным, “разорванным” в социально-психологическом смысле (отсутствие общества - субъекта), как общественно-экономическая формация является целостным образованием. Социализм же, историческая задача которого как раз и состоит в ликвидации этой разорванности, обеспечении перехода к новому целостному обществу - коммунизму, в смысле общественно-экономических отношений целостным не является и, как уже отмечалось, может быть понят только в контексте этой своей роли промежуточного этапа. Ленин писал: “Теоретически не подлежит сомнению, что между капитализмом и коммунизмом лежит известный переходный период. Он не может не соединить в себе черты или свойства обоих этих укладов общественного хозяйства” (ПСС, т. 39, с. 271). И главной характеристикой социализма, которая определяет все его основные особенности, является осуществление в нем перехода от законов классового общества к законам общества бесклассового. С изменением соотношения этих “черт или свойств” по мере развития социализма неизбежно изменяются отношения собственности на средства производства - то главное, что отличает капитализм и коммунизм как “уклады общественного хозяйства”.

Как переход от классового общества к бесклассовому (а раньше наоборот) невозможен без прохождения промежуточных ступеней, так и невозможно превращение собственности общественной в частную (и соответственно обратное) без ступеней расщепленной собственности. Именно такой характер она имеет на переходном этапе, а вовсе не представляет собой в это время какой-то смеси двух фундаментальных ее видов. Вообще недиалектическое мышление любой переходный период представляет как некую смесь “старого” и “нового” с постепенным вытеснением первого последним. На самом же деле это особый период трансформации “старого” в “новое”, когда они представляют собой не смесь, а сплав, который характеризуется своей “диаграммой состояния” с узловыми “критическими точками”, а не плавным переходом с увеличением одного и уменьшением другого, как это имеет место в смеси. И здесь количественные изменения, накапливаясь при относительно неизменном качестве, приводят к революционным изменениям в этих “узловых точках”. Это же относится и к внутренней структуре социализма как переходного этапа, и в частности касается изменения форм собственности.

При победе социалистической революции государственную власть под руководством партии берет рабочий класс, пролетариат; и “первый акт, в котором государство выступает действительно как представитель всего общества - взятие во владение средств производства от имени общества” (Соч., т. 20, с. 291). Характер политической власти, направленной на построение социализма и с этой целью использующей собственность на основные средства производства, делает последнюю социалистической, но не общественной - государство здесь ведь не представляет общество как целое, и даже все население страны. Поскольку в то время “вооруженный пролетариат был правительством”, то и собственность на основе средства производства, являясь государственной, тем самым относилась именно к пролетариату как целому. Последний ею и распоряжался через свои органы самоуправления - Советы. А “все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, которым являются вооруженные рабочие” (ПСС, т. 33, с. 101).

Что касается владения, то в дальнейшем на следующем этапе развития социализма собственность так и осталась государственной. Иначе дело обстоит с другими ее аспектами. С ликвидацией эксплуататорских классов социалистическая собственность, обращенная “на пользу всего народа” (ПСС, т. 35, с. 192), в конечном счете и использовалась для обеспечения средств к жизни населения страны. Это даже принято было выражать в так называемом “основном законе социализма”. Но бесплодность попыток придать этому “основному закону” такую же универсальность, какую имеет основной закон капиталистического производства, понятна, если принять во внимание, что сказанное относится только к одной “ипостаси” собственности на средства производства - пользованию. В этом смысле собственность действительно является национальной, общенародной.

Иначе обстоит дело с распоряжением. Как мы видели, в условиях “потенциального барьера” организация производства, развитие которого конечным направлением имело создание общественно-экономических отношений социализма, возможна была только посредством диктатуры сравнительно узкой, сплоченной и дисциплинированной группы функционеров. Эта социальная группа и взяла на себя в своей совокупности распоряжение социалистической собственностью, средствами производства. Люди, составляющие данную группу (не каждый в отдельности, разумеется, а именно в совокупности, как определенная, связанная общностью интересов социальная группа), оказались поставленными в особое отношение к средствам производства. Группу же, поставленную общественным развитием в особое отношение к средствам производства, в марксистской социологии принято называть классом.

Особое положение указанной общественной группы в социалистическом государстве слишком очевидно, чтобы не вызвать попыток определить ее в качестве особого класса. Но исследователи, не являющиеся марксистами, в принципе иначе смотрят на эту проблему; марксисты же были зажаты в жесткие рамки официальных доктрин, не признающих такой постановки вопроса. И тем не менее такие попытки делались. Упомянем здесь Милована Джиласа, который еще в 1957 году и, по-видимому, первым заговорил об этой группе как о “новом классе”. Но, по его же словам, это определение у него носило, скорее, пропагандистский характер; оно не было (и у него, и у других - последний пример работа М. Восленского “Номенклатура”) наполнено общественно-экономическим содержанием. А без развернутой общественно-экономической характеристики данного класса с учетом характера собственности при социализме оно и не могло быть другим. Проблема классового деления - это прежде всего проблема различного отношения устойчивых социальных групп к средствам производства. Это касается классов в любом обществе. У нас “классы остались, но каждый видоизменился” (ПСС, т. 39, с. 279). Различие же, оставаясь на почве марксизма, нужно искать не во властных функциях, политических правах, привилегиях, уровне жизни, образовании и т. п., но прежде всего в отношениях собственности на средства производства, характерных для данного этапа развития социализма.

Рассмотрим некоторые особенности “номенклатурного класса” (назовем его так за отсутствием лучшего наименования). Конституирующим признаком класса является отношение его представителей к средствам производства, следовательно, и отношение к другим классам общества, а не отношения входящих в него людей между собой, хотя без этих последних класс не имел бы качественной определенности. Господствующий класс при экономической форме господства не нуждается во внутренней структурной организации. Но она необходима при осуществлении государственной власти по поручению господствующего класса административной системой, состоящей из общественного слоя чиновников. Именно такое положение имеет место в буржуазном обществе в отличие, например, от феодального, где наличие внеэкономического принуждения вызывает отождествление экономически господствующего класса с иерархической управляющей системой. Необходимость в жесткой внутренней организации существует и для “номенклатурного класса”, распоряжающегося социалистической собственностью. Целостность же свойственна этой социальной группе постольку, поскольку социалистическая собственность во владении выступает как единое целое.

Устойчивость такой системы обеспечивается ее иерархической организацией, когда она представляет собой пирамиду - наиболее устойчивое сооружение, в котором управляющее воздействие передается сверху вниз. Каждый очередной этаж имеет при этом строго фиксированный статус - ни одна иерархия не может существовать без этого весьма важного средства самоутверждения ее членов, гарантирующего их статус независимо ни от каких других обстоятельств - формально установленных различий по рангам (а уж “Табелью о рангах”, номенклатурой различного уровня, степенями, званиями и т. п. - это все равно). В этой системе важны все этажи, причем Ленин даже считал необходимым “на коммунистов, занимающих должность внизу иерархической лестницы, обратить особое внимание, ибо они часто важнее, чем стоящие наверху” (ПСС, т. 45, с. 155).

Рассмотрим последствия для социальной структуры общества, вызванные становлением “номенклатурного класса” как господствующего, осуществляющего диктатуру на втором этапе развития социализма. Принятая на себя “номенклатурным классом” роль класса-распорядителя социалистической собственности не оставляла в процессе производства для других социальных групп, в нем занятых, иных ролей, кроме роли класса-исполнителя. Рабочие, крестьяне, техническая интеллигенция - эти социальные группы внутри класса-исполнителя различаются только конкретным характером труда, но не отношением к средствам производства. В этом смысле все они - наемные работники, за зарплату выполняющие порученные задания. На начальном этапе такое преобразование всех имеющих отношение к производству социальных групп в класс-исполнитель оказалось исключительно сложной задачей. Проще всего это было применительно к рабочим, поскольку они по своему положению в процессе производства уже были подготовлены для выполнения указанной роли. Сложнее обстояло дело с другими социальными группами.

Формирующаяся иерархическая система для успешного функционирования, более того, для самого своего сохранения и развития с необходимостью должна была преобразовать все без исключения области жизни общества, организовать в некие поддающиеся управлению целостности все его социальные группы и слои. И, конечно же, в первую очередь это касалось самой многочисленной части населения страны - крестьянства. Средством и формой такой организации стали колхозы.

“Номенклатурный класс” из-за угрозы выполнению своей исторической миссии, как, впрочем, и самому существованию, не мог допустить наличия в стране какой-либо производительной, по самому существу своего функционирования связанной со средствами производства группы людей (тем более такой многочисленной и жизненно важной для народного хозяйства, как крестьянство), не вписывающейся в рамки формирующихся в то время основных отношений собственности, т. е. выходящей за рамки двух производственных классов - класса-распорядителя и класса-исполнителя. Поэтому были приняты самые жесткие меры, чтобы лишить крестьянина индивидуальных средств производства. В социально-психологическом плане для этого было важным изменить идеологические установки крестьянина, изменить психологию мелкого собственника, всем своим существом сросшегося со средствами производства, то самое пресловутое “чувство хозяина”, утрату которого мы столь дружно оплакиваем сейчас, но и без ликвидации которого на том этапе ни о каком построении социализма не могло быть и речи.

Процесс таких преобразований чрезвычайно сложен и болезнен. Психология мелкого собственника представляла исключительно мощную силу, и только исключительное политическое давление (читай - насилие) могло преодолеть личный экономический интерес, базирующийся на мелкобуржуазной собственности. В этом - а не в ошибках или злой воле - главным образом заключена причина так называемых перегибов коллективизации, раскулачивания середняков, ссылок и т. п. Это были только средства - достойные сожаления, но, по-видимому, тогда единственно возможные. Другое дело, насколько осторожно ими пользовались. Шла классовая борьба в самом чистом виде, во всей своей неприглядности, со всей присущей ей жестокостью, с колоссальными моральными, социальными, политическими, материальными потерями, со страданиями ни в чем не повинных людей, но - увы! - объективно абсолютно неизбежная. Победил тот класс, который оказался более организованным.

В плане победы новых общественно-экономических отношений ликвидация крестьянства как класса была важнейшей задачей, которую поставил перед собой “номенклатурный класс”. Но не единственной. В составе нашего общества были сформированы тогда и сохранились до сегодняшнего дня, две важные прослойки, играющие весьма существенную роль в функционировании общественного организма.

Реальное воздействие класса-распорядителя на класс-исполнитель осуществляется, как правило, не непосредственно, а через многочисленную (существенно превышающую по численности сам “номенклатурный класс”) прослойку служащих - мелких чиновников. Представители этого слоя не входят непосредственно в рассмотренную иерархическую структуру “номенклатурного класса”, но соединены с ним плотью и кровью, составляют как бы его основание и продолжение, являются его функциональным органом.

Другая социальная группа, также не имеющая самостоятельного отношения к средствам производства и, следовательно, не являющаяся классом, но как и в других формациях, обслуживающая интересы господствующего класса, - интеллигенция. В капиталистическом обществе беспокойное и внешне как бы неуправляемое племя работников умственного труда, не связанных непосредственно с производством, в действительности управляется тысячами различных видимых, а чаще невидимых, достаточно гибких и эластичных, экономических в своей основе нитей, благодаря чему в массе своей оно верой и правдой служит интересам буржуазии, сохраняя при этом респектабельность и видимость независимости от господствующего класса.

Иначе дело обстоит при наличии внеэкономических факторов господствования. В этом случае управление приобретает недопустимую для столь тонких материй грубую осязаемость, способную ощутимо снизить интеллектуальный потенциал и продуктивность данного слоя. Поэтому у нас “номенклатурный класс” для подчинения интеллигенции своим целям, для обеспечения ее управляемости при сохранении в необходимых для достаточно успешного функционирования дозах иллюзии самостоятельности избрал другой, не связанный с непосредственным индивидуальным воздействием путь - путь ее структурирования, создания некоторых управляемых целостностей с внутренней организацией, аналогичной собственной и обеспечивающей эту целостность, - путь своеобразной “коллективизации” интеллигенции. Такими “колхозами” здесь стали многочисленные творческие союзы, академии и другие подобные им образования. Они позволили внести организационное начало в высшие слои художественной, научной и другой интеллигенции, приручить, ввести в иерархические структуры, заставить выполнять роль элементов этих структур в обмен на предоставление средств самоутверждения элите и кормушки рядовым членам, а также соответствующих рангу каждого льгот и привилегий. Способ ранжирования - главным образом введение многочисленных и строго субординированных степеней и званий, жестко связанных с этими привилегиями, с возможностью самореализации (но вовсе не обязательно отражающими фактическую роль и значение индивида).

То, что указанные преобразования осуществлялись господствующим классом в соответствии с его собственными интересами, притом нередко весьма болезненно, ни в коем случае не снижает их исключительной эффективности для развития страны, в том числе и в области экономики. В освещении роли социализма в развитии нашей страны многолетняя ложь “с одной стороны” сменилась опять же ложью, но уже “с другой стороны”. И сейчас нам с упоением рассказывают сказки, как славно развивалась “Россия, которую мы потеряли”, когда коварные большевики оторвали ее от лона мировой цивилизации и ввергли в экономический хаос.

На самом же деле в России начала века, при многих несомненных успехах, в целом нарастало прогрессирующее отставание народного хозяйства от уровня промышленно развитых стран Запада, и она полным ходом шла к положению колонии. Это позднее можно было позволить себе иронизировать по поводу количества “чугуна и стали на душу населения в стране”; в те же времена это был, может быть, самый точный показатель уровня развития. И не то ведь было самым плохим, что Россия в 1900 году отставала от США по производству чугуна в 8 раз, по стали - в 7,7 раза, а то, что в 1913 году, году своего наивысшего дореволюционного развития, уже гораздо сильнее - в 11 и 9 раз. Не лучше обстояло дело и по отношению к европейским странам; например, указанное “возрастание отставания” по отношению к Германии составляло соответственно от 6 и 5,7 до 8 и 7,4; по отношению к Франции - от 3 и 2 до 4 и 3,5 раза. Почти весь свинец и цинк, весь алюминий и никель в 1913 году импортировались; импортировалось 58 % сельскохозяйственных машин, 60 % оборудования для промышленности (а металлорежущие станки - и вовсе 80 %), автомобили и тракторы - 100 %. Поневоле, даже при периодически повторяющемся голоде, будешь “пол-Европы” снабжать зерном (имперский министр финансов Вышнеградский определил политику так: “Недоедим, но вывезем!”). Да и культурное развитие имело весьма специфический характер: в том же году в России высших учебных заведений было 91, театров 177, а монастырей 1000, церквей 78000; количество “служителей культа” превышало количество врачей почти в шесть раз.

Таково было положение, и оно, повторим, неуклонно усугублялось. И только залитый сейчас потоками грязи, многократно оболганный “демократами” всей мастей социализм коренным образом изменил положение. Он не только, несмотря на экономические трудности, достаточно быстро практически ликвидировал неграмотность, но и в исторически короткий срок вывел отсталую полуколониальную страну на положение второй индустриальной державы мира, создал экономическую базу, без которой была бы невозможной победа в самой страшной в истории человечества войне. Посмотрим, как это конкретно происходило.

Разруха, вызванная первой мировой войной, затронула практически все (разве что кроме США) страны, но особенно пострадала наша страна. А потом была еще не менее разрушительная война гражданская. Тем не менее уже в начале двадцатых годов в СССР начинается бурный рост промышленности, темпы развития которой еще до “великой депрессии” намного превышали темпы развития в капиталистических промышленно развитых странах. Чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на таблицу, представляющую годовые темпы роста (в процентах) промышленности в СССР и странах капиталистического мира в предвоенное время:

год 1922, 1923, 1924, 1925, 1926, 1927, 1928, 1929, 1930

СССР 30,7, 52,9, 16,4, 66,1, 43,2, 14,4, 24,8, 25,9, 29,7

кап. мир, 19,1, 9,2, 2,4, 7,1, 1,0, 6,8, 4,2, 5,7, -13,8

год 1931, 1932, 1933, 1934, 1935, 1936, 1937, 1938,

СССР 24,9, 14,3, 8,3, 20,1, 23,1, 30,2, 11,4, 11,3,

кап. мир, -13,3,-16,0, 13,2, 8,0, 10,9, 11,8, 6,7, -10,0,

Нельзя не видеть, что все это время весьма резким колебаниям в капиталистическом мире противостоит значительный и неуклонный рост промышленности в некогда отстававшей стране. Как бы мы ни относились к достоверности приведенных цифр, результаты этого развития - превращение СССР в мощную индустриальную державу - сомнению не подлежит. Противники социализма толкуют теперь о рабском труде, представляя страну как один сплошной ГУЛАГ, как будто не знают, что рабский труд никогда не был и быть не может производительным, вроде бы им ничего не известно о том поистине огромном энтузиазме, который действительно овладел самыми широкими массами тружеников и без которого о подобных успехах не могло быть и речи. И не “обман” и “пропаганда” тому причиной, а реальные преимущества социализма - ведь все это сопровождалось широчайшей культурной революцией, плоды которой признаны во всем мире. Кроме трагического тридцать третьего, только начавшиеся массовые репрессии конца тридцатых годов затормозили стремительный рост производства. Окончился второй этап развития социализма.

Формирование в нашей стране социалистических общественно-экономических отношений, соответствующих данному этапу социализма, в которой ничем не заменимую роль сыграл “номенклатурный класс”, было практически завершено к концу тридцатых годов. Вот как по некоторым данным выглядел рост социалистического сектора в народном хозяйстве страны: в 1924 году - 35 %; в 1928 году - 44 %; в 1937 году - 99,1 %. С окончательным становлением социалистических общественно-экономических отношений полностью был ликвидирован “потенциальный барьер” в развитии социализма, создались условия спонтанного генерирования социалистического сознания. Следствием этого явилась возможность (и необходимость!) дальнейшего развития социализма на основе объективно действующих внутренних законов. Но тем самым изжил себя как исторически необходимая общественная сила класс людей, в интересах построения социализма распоряжающихся социалистической собственностью на средства производства. Дальнейшее “внедрение” социализма с непосредственной опорой на политическую власть не только потеряло смысл, но стало тормозом общественного развития: искусственное дыхание в критические моменты нужно только до тех пор, пока не заработает автоматическая дыхательная функция организма, дальше оно может только мешать.

Таким образом, развитием, окончательной победой социализма в нашей стране “номенклатурный класс”, обеспечивший эту победу в качестве основной движущей силы, как общественное явление был обречен на исчезновение. Но никогда ни один класс в истории не мог безропотно принять такую перспективу. То, что произошло в конце тридцатых годов в политической жизни страны, и было реакцией данного класса на требование истории, а потому и нельзя все, что тогда (как, впрочем, и позже) происходило, просто сводить к неким ошибкам, недомыслию, злой воле и т. п., а тем более объяснять все действиями одного человека, как бы ни усугублялись объективные тенденции особенностями его личности. Маркс писал: “При исследовании явлений государственной жизни слишком легко поддаются искушению упускать из виду объективную природу отношений и все объяснять волей действующих лиц” (Соч., т. 1, с. 192). Сталин прежде всего выполнял волю партийно-хозяйственной бюрократии, стремящейся в качестве класса к обеспечению своей устойчивости в условиях, когда общественное развитие объективно потребовало его ликвидации.

Под потребности этой социальной группы подводилась и теоретическая база, в частности, так возникла печально знаменитая теория усиления классовой борьбы по мере построения социализма. Парадокс же заключался в том, что эта теория по-своему, в искаженном виде отражала объективную реальность, то обстоятельство, что по мере становления социалистических общественно-экономических отношений нарастало действительное противоречие между интересами “номенклатурного класса” и основной массы трудящихся. Это противоречие наиболее остро чувствовали (и тем или иным образом на него реагировали) передовые представители этого же самого класса. Против них и было в основном направлено острие репрессий (хотя они, конечно, задевали и многих других): достаточно сказать, что между XVII и XVIII съездами партия потеряла 700 тыс. членов. Устранялись старые бойцы, у которых идеи коммунизма и социализма превалировали над соображениями “номенклатурной солидарности”. Они в широких масштабах заменялись новыми людьми, уже полностью проникшимися корпоративным духом, для которых средства, по необходимости применяемые на определенном этапе, приобрели статус единственной цели. Преобразования, назревшие к тому моменту, стали невозможными. Дальнейшее общественное развитие затормозилось. Социализм как система вступил в стадию загнивания.

Сейчас трудно себе представить, да и вряд ли стоит гадать, к чему привело бы дальнейшее развитие указанных тенденций, однако внутренние процессы в нашей стране были существенно модифицированы войной и послевоенным восстановительным периодом. Во-первых, вновь понадобилась жесткая дисциплина, без которой невозможно было бы противостоять столь мощной враждебной силе, и сформировавшаяся структура, несомненно, сыграла здесь положительную роль. Во-вторых, война, будучи величайшим общенародным бедствием, восстановила в значительной степени положение, когда окружающая среда оказывает давление не только на всю иерархическую структуру “номенклатурного класса” в целом, но и на каждый ее элемент в отдельности, что делает ее менее замкнутой в себе. Поневоле вводились новые порядки, приходили новые люди; критерий компетентности получил более высокий статус. Все это притупило остроту болезни, а в послевоенный период она в основном перешла в хроническую форму. “Искусственное дыхание” продолжали делать, но уже стремясь как-то приноровиться к естественным ритмам организма. Но беда в том, что ритмы эти сложны, приноровиться невозможно и процесс постоянно дает сбои. А перестать делать “искусственное дыхание”, т. е. централизованно управлять жизнью страны как в общем, так и в частностях “номенклатурный класс” не в состоянии: ведь это и значит потерять свою общественную роль, сойти с арены истории. Добровольно это не делается никогда. Реформы ничего не решают - необходимы революционные преобразования, которые привели бы к изменению формы собственности на средства производства и как следствие - к новой классовой организации, к новому этапу развития социализма.

Социализм - последний строй в разделенном мире (коммунизм будет уже иметь глобальный характер). Поэтому то внешнее воздействие на него, без которого не происходит революционных преобразований, на переходных этапах может оказать только все тот же, но измененный под его воздействием капитализм. Еще раз отметим, что вне взаимодействия социализма и капитализма понять характер современного общественного развития как одной, так и другой системы не представляется возможным. Развитие социализма, как и остальных формаций, происходит на основе внутренних законов, но в переломные моменты, как и в них, в нем важную роль играет внешний фактор - ведь “мы живем не только в государстве, но и в системе государств” (ПСС, т. 38, с. 139). Пока темпы нашего экономического развития, хотя и снижающиеся по мере удаления от “естественной” генеральной линии развития, превышали совокупные темпы развития капиталистических государств, мы имели достаточно ясные перспективы и во внутреннем, и в международном плане.

А темпы эти все еще были достаточно высокими. Сколь ни трудно было без внешней помощи восстанавливать народное хозяйство после новой разрухи, вызванной второй мировой войной (в то время как Западной Европе значительную помощь оказали США, промышленный потенциал которых в годы войны вырос на 50 %, а сельскохозяйственное производство - на 36 %), но и эта задача была решена достаточно быстро. Восстановившиеся темпы развития опять оказались значительно выше темпов роста в капиталистических государствах (кстати, высокие темпы развития были и в странах “социалистического лагеря”). Вот среднегодовые темпы роста за 1951-1976 гг.(в процентах) :

, Нац. доход Объем пром.пр-ва Объем с/х пр-ва

СССР 8,0 9,4 3,4

Страны-члены СЭВ 7,7 9,5 3,2

США 3,4 4,2 1,6

Страны-члены ЕЭС 3,4 4,9 2,1

Даже за столь длительный период, даже с учетом постоянного снижения темпов развития с течением времени, они у нас более чем вдвое превышали темпы развития капиталистических государств. В результате промышленный потенциал СССР по отношению к США из менее чем 30 % в 1950 году вырос до более 80 % в 1976 году. Какой же огромный “запас прочности”, какую громадную положительную инерцию должен был накопить социализм, чтобы, несмотря на крайне неблагоприятные условия (действие реакционных сил внутри, последствия разрушительной войны, внешнее давление “цивилизованного мира” и т. п.), продолжать, пусть и с замедлением, вызванным прогрессирующим загниванием, движение в темпе, столь существенно превышающем темп развитых капиталистических государств! Это обеспечило стабильность нашего социалистического государства, всей социалистической системы в мире, а также - что чрезвычайно важно ввиду роли социализма в развитии всего человечества - выполнение нашего интернационального долга, поскольку “главное свое воздействие на международную революцию мы оказываем своей хозяйственной политикой” (ПСС, т. 43, с. 341). Но даже такой колоссальный запас инерции не вечен, и если его не пополнять, неизбежно должен израсходоваться с течением времени. А внутренний источник исчерпался полностью. Достаточно взглянуть на приведенные ниже цифры, характеризующие “динамику застоя”, - среднегодовые темпы роста национального дохода страны по пятилеткам (в процентах):

8 (1966-1970) 9 (1971-1975) 10 (1976-1980) 11 (1981-1985)

7,8 5,7 4,3 3,6

Приведенные значения просто-таки с поразительной точностью укладываются в классическую экспоненту, описывающую замедляющееся движение системы без активного движущего начала под действием сил торможения. “За последнее перед апрельским Пленумом десятилетие (1976-1986 гг.), - писал Е. Примаков, - темпы роста национального дохода в СССР лишь в 1,3 раза превышали соответствующий показатель в США. Следовательно, разрыв в национальном доходе между СССР и США не только не сокращался, но увеличивался”. В международном плане мы потеряли свои главные преимущества, что сказалось и на положении страны, и на международном коммунистическом движении в целом. Пришла пора революционных преобразований.

Идущие сейчас в стране преобразования начались “сверху”. Изменение нашего положения в мире к худшему непосредственно затрагивало прежде всего статус самого верхнего этажа управляющей иерархической системы, поскольку, в отличие от групп остальных уровней, данная группа отождествляла свои интересы с интересами системы, свои судьбы с судьбами страны. Таким образом, на данном этапе развития интересы высшего руководства совпали с интересами всего народа. Появилась реальная возможность коренных, революционных преобразований. Но прежде чем перейти в анализу перспектив развития социализма, необходимо рассмотреть еще один его аспект.

Хотя социализм в своем развитии связан с конкретными странами, по своей глубинной сути он - явление глобальное, ибо, как мы уже неоднократно отмечали выше, представляет собой переход от общества разрозненного к обществу-человечеству. Поэтому международные аспекты развития социализма не менее важны, чем характер его развития в данной стране.

Рассмотренные выше особенности второго этапа развития социализма, наличие в каждой стране иерархической структуры господствующего класса, отстаивающего свои собственные интересы, привели в международном плане к тому, что, несмотря на широкое коммунистическое движение во всем мире и даже наличие весьма большой группы стран, вставших на путь социалистического строительства, далеко не всегда существовало единство даже по идейным, не говоря уж об организационных вопросах. Давно был ликвидирован единый коммунистический центр, который классики марксизма всегда считали важнейшим условием успешной борьбы за коммунистические преобразования. Сепаратистские тенденции, связанные с нежеланием “верхов” терять свое особое положение, возобладали над интеграционными. Естественно, тенденции такого рода были и раньше. Еще во время организации III Интернационала Ленин писал: “Признание интернационализма на словах и подмена его на деле, во всей пропаганде, агитации и практической работе мещанским национализмом и пацифизмом составляет самое обычное явление не только среди партий II Интернационала, но и тех, кои вышли из этого Интернационала, и даже нередко среди тех, кои называют себя коммунистическими” (ПСС, т. 41, с. 165). Эти его слова не потеряли своей актуальности и сегодня как в международном плане, так и (учитывая существующие национал-коммунистические тенденции) в наших условиях.

Особенно ясно это видно на примере стран, где коммунистические партии были правящими. Образ действия при победе социализма в нескольких странах был определен Лениным четко и однозначно: “Федерация является переходной формой к полному единству трудящихся разных наций… Признавая федерацию переходной формой к полному единству, необходимо стремиться к более и более тесному федеративному союзу, имея в виду… тенденцию к созданию единого, по общему плану регулируемого пролетариатом всех наций, всемирного хозяйства как целого, каковая тенденция вполне явственно обнаружена уже при капитализме и безусловно подлежит дальнейшему развитию и полному завершению при социализме” (ПСС, т. 41, с. 164). И действительно, при капитализме обнаружившиеся тенденции в некоторых случаях получили дальнейшее развитие в согласовании хозяйственных вопросов (конечно, в той мере, в какой это вообще мыслимо при капитализме), и в свободе передвижения граждан через границы ряда стран, и в образовании некоторых политических структур. А о каких стремлениях к федерализму можно было говорить применительно к социалистическим странам, если даже в рамках СЭВ объединялась только часть их, причем с уровнем интеграции значительно ниже, чем в ЕЭС? Стремление верхушки иерархии каждой страны к полновластию, препятствующее федеративным тенденциям, иногда выражалось так, как у нас в тридцатые годы, иногда как в Китае в период “культурной революции”, а чаще в более “мягкой” форме, но неизменно имели место практически во всех социалистических странах.

Надо отдавать себе отчет в том, что не кто иной, как мы, - причина повторения (а в известной степени и усугубления) наших недостатков в странах Восточной Европы. Положение в этих странах отличалось прежде всего тем, что там социалистические преобразования не были доведены до конца. Они не произошли естественным путем, как это было в нашей стране, не прошли через этап диктатуры пролетариата, их правящий класс не сформировался в результате внутренних процессов. Основные задачи по подавлению сопротивления эксплуататорских классов были выполнены Советской Армией. Установлены же новые общественные отношения у них были уже тогда, когда у нас в стране социализм, не перейдя к следующему этапу развития, находился в состоянии загнивания. Это не могло не сказаться и на характере социализма в этих странах (как, кстати, и в некоторых наших республиках и регионах). Зрелая “диктатура номенклатуры” в Советском Союзе, получив возможность оказывать существенное влияние на общественные процессы в этих странах, не могла допустить хотя бы той первоначальной демократии, которая имела место у нас на начальном этапе, создавала местные структуры по своему образу и подобию, следствием чего стало внешнее, неорганическое формирование иерархических структур господствующего класса. Благодаря такой внешней поддержке и не было жизненно необходимо довести внутренние преобразования до логического конца (тем более что этому мешало и давление со стороны мирового капитализма).

Социализм, прошедший стадии своего развития не полностью и в ускоренном порядке, воспринимался многими как нечто внешнее, навязанное, а не являющееся закономерным результатом собственного развития. Поэтому нынешние преобразования в нашей стране закономерно привели к бурным процессам в странах Восточной Европы, принявшим в том числе и форму отторжения социализма. Не следует, однако, думать, что данные процессы этим и завершатся; реальные, хотя извращенные и неполные, социалистические преобразования не могли не сказаться на социально-психологической атмосфере, которая еще внесет свои коррективы в характер дальнейшего развития.

Социализм как переходный этап к бесклассовому обществу, к объединенному человечеству, “когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся”, - неизбежный этап общественного развития, через который пройдут все народы мира. Но нигде и никогда он уже не может быть и не будет таким, как у нас - именно потому, что он был у нас. Его становление и развитие будет направляться другими законами (точно так же, как, к примеру, разными были пути становления феодализма в “варварских” странах и в странах античной культуры). Сколько горькой, а иногда и злобной иронии слышно сейчас по поводу нашего “особого пути”! Но что поделаешь - такова объективная действительность. Да, мы прошли особый путь. Именно мы приняли на себя всю тяжесть самого сложного периода в развитии человечества. Это советский народ, принеся колоссальные жертвы, изменил весь ход мировой истории, лишив империализм безраздельного господства, изменив соотношение сил в глобальном классовом противостоянии и отвратив тем самым реально нависшую перспективу всемирной олигархической “железной пяты”. Нам нечем хвастаться - не по осознанному выбору мы получили эту судьбу; независимо от нашего желания, в соответствии с объективными законами общественного развития именно нам выпал этот жребий. Но мы по праву можем гордиться выполненной исторической миссией. Остальным будет легче; мы же, ошибаясь и так тяжело расплачиваясь за ошибки, вынуждены были пройти в конечном счете единственный в данных исторических условиях путь, диктуемый объективной необходимостью развития общества, выжили в труднейших условиях, и как бы ни было трудно наше нынешнее положение, непременно выйдем на новый рубеж, открывающий широчайшие перспективы <197> не только для нас, но и для всего человечества.

Социализм, как переходный этап от общества классового к обществу бесклассовому, в миниатюре (и, естественно, в другой, относящейся к следующему витку спирали развития, форме) отражает основные черты, свойственные предшествующему классовому периоду, как бы повторяя все три его стадии. Это происходит потому, что в обоих случаях имеет место переход от одного состояния общества к другому, сопровождающийся сменой форм собственности. Разница же заключается в том, что весь период классового общества как переход от общественной собственности к общественной же (при различном характере субъекта собственности) через собственность частную имеет на всем протяжении целостное отношение собственности, а социализм, как непосредственно осуществляющий смену разнородных форм собственности - расщепленное, являющееся важнейшим признаком социализма вообще, на любом этапе развития. Как и любой переходный период, оба они состоят из трех этапов и проходят деструктивную и конструктивную фазы развития.

Каждый этап развития в обоих случаях выполняет определенную роль. Первый этап, непосредственно следующий за насильственным преобразованием собственности, выполняет функцию окончательного разрушения и подавления ее прежней формы и утверждения новой; он связан с вооруженным господством одной (заинтересованной в новой форме собственности) большой группы населения, имеющей самостоятельную роль в процессе производства, над другой (поставленной новой формой собственности в невыгодные условия), достигающимся только тотальным насилием. Задача второго этапа - привести все общественные отношения в соответствие новой форме собственности, привести в соответствие с ней направленность социально-психологического фактора, сделать ее “естественной” для большинства населения: насилие здесь, действуя совместно с идеологическим фактором и опираясь на него, обеспечивает не столько принуждение к труду, сколько внеэкономическое отчуждение его результатов, и осуществляется господствующим классом, чья иерархическая организация облегчает решение указанных задач. И, наконец, в третьем периоде, благодаря уже достигнутому на базе данной формы собственности соответствию между общественно-экономическим и социально-психологическим факторам, насилие в отчуждении результатов труда заменяется обменом между равноправными экономическими субъектами, создающим возможность саморегулирования экономической жизни общества.

С большой задержкой, представляющей длительный период загнивания нашего общества, вызванный противодействием назревшим переменам со стороны господствующего класса, мы как раз и подошли к порогу третьего, завершающего этапа развития социализма. Переход этот объективно составляет содержание революционных преобразований, еще недавно называвшихся перестройкой. И теперь мы приступаем к рассмотрению характера этих перемен, движущих сил революции, перспектив ее развития в соответствии с общими методологическими принципами, изложенными выше. Другими словами, речь идет о попытке экстраполяции тенденций, выявившихся в общем характере развития общества, применительно к анализу и (несмотря на всю неблагодарность этого занятия) прогнозу создавшейся сегодня общественной ситуации.

ГЛАВА 4

ПЕРСПЕКТИВЫ ДАЛЬНЕЙШЕГО РАЗВИТИЯ

Поскольку всякая социальная революция есть изменение общественно-экономического строя, она неизбежно сопровождается классовыми преобразованиями общества, являющимися одним из главных следствий этих изменений. Но коль скоро речь идет о тех изменениях, которые еще не завершены, так как революция пока продолжается, то чтобы рассчитывать на положительные результаты в их прогнозировании, следует рассматривать ожидаемые изменения как закономерное продолжение процессов, которые имели место в прошлом, - процессов изменения тех социальных объединений, в составе которых существовал человек на протяжении длительного исторического периода.

Сама возможность существования общества, как известно, связана с воспроизводством как самой жизни, так и ее материальных условий. Когда речь идет о воспроизводстве жизни, имеется в виду, естественно, не просто воспроизводство биологического существования индивидов - без этого вообще ни о чем другом речи быть не может, - а воспроизводство общества и общественного человека. Учитывая двойственный характер задачи, каждый человек должен быть поставлен в положение некоторой двуединой целостности, способной выполнить эту задачу. В первобытном обществе эта задача решалась его дуальной организацией - разделением племени на две равноправные фратрии.

При распаде первобытнообщинного строя исчезло и общество как конкретная целостность, как конкретный организм. Его место на протяжении всей известной нам истории занимал некий “квазиорганизм” - государство, в пределах которого совершались все внутренние социальные преобразования. В его пределах решалась и указанная выше двуединая задача сохранения и развития общества. Приобретя в качестве “квазиорганизма” определенную структуру с централизованным управлением (не свойственную общественному “сверхорганизму” с функциональной целостностью), государство уже не могло обеспечить равных условий различным социальным группам, того их полного и всестороннего равенства, которое было характерно для фратрий внутри первобытного племени. Более того, само государство и возникает как аппарат господства одной социальной группы над другой как раз в процессе решения одной из этих задач - обеспечения средств существования. Формируются новые общественные институты: классы как производственные единицы, организующие определенным образом взаимоотношения между людьми в процессе производства, и нации как социокультурные общности, обеспечивающие эффективную передачу во времени наличной культуры, т. е. фактически постоянное воспроизводство данного конкретного социального образования. При этом, естественно, возникает еще одна задача, которая в первобытном обществе не требовала выделения в качестве самостоятельной - воспроизводства элемента общества, индивида. В новых условиях эта задача решается при помощи вновь возникшего общественного института, начало которому было положено уже на стадии позднепервобытной общины, - семьи.

С точки зрения характеристик властных структур “государство есть продукт и проявление непримиримости классовых противоречий” (ПСС, т. 33, с. 7), но оно в то же время и некоторое единое социальное образование, обеспечивающее протекание внутренних процессов, в том числе тот котел, в котором в нечто единое сплавляются разнородные в этническом отношении элементы. Объединение их общей организацией для обеспечения возможности производства приводит в результате этого “сплавления” к образованию нации, обладающей общей культурой. Но происходит это только в результате долгого и противоречивого процесса.

Таким образом, в государстве параллельно идут два процесса - этнический, связанный с воспроизводством общественной жизни, и классовый, связанный с производством материальных условий жизни. Процессы, приведшие к образованию современных наций и современных классов - это две стороны одной медали, две составляющие единого процесса общественного развития на этапе разорванности общества, процесса, имеющего в конечном счете интеграционный характер, хотя первоначально идущего в сторону разрушения изначальной целостности, для частичной замены которой и осуществлялось формирование и развитие этих социальных общностей.

По мере общественного развития характер взаимодействия классового и этнического существенно менялся. Первоначально, на ранних стадиях рабовладельческого общества, классовое и этническое практически совпадают, причем этническое понимается здесь не только в культурном, но прежде всего - в генетическом смысле. В пределах государства имеет место единство в противоречии двух различных как по происхождению, так и по социальной роли в этом процессе групп. Затем в этих же пределах интеграционные процессы (и внутренние, и под внешним воздействием) приводят к слиянию, к формированию единого этнического целого, внутри которого существует классовое расслоение. Одновременно идут два процесса - смешение разнородных этносов в нацию, объединение их по некоторому критерию, и формирование в ней отдельных групп - сословий, т. е. разъединение по другому. Человек, относясь к тому же этническому целому, уже с рождения входит в класс-сословие, составляющий часть этого этнического целого. Осуществляется этот процесс на стадии феодализма. В буржуазном обществе интеграционные процессы продвинулись значительно дальше. С одной стороны, завершается процесс формирования этнического целого - нации, преодолевая былую феодальную разобщенность и раздробленность. С другой стороны, сколь бы ни было сильным (и во многом результативным) желание господствующего класса превратить его в замкнутую касту, в полной мере это уже невозможно: в принципе теперь “поверхность раздела” между классами допускает двухстороннюю фильтрацию.