Диалектика общественного развития (опыт современного марксизма)

Рассматривая вопросы изменения классовой организации, Ленин писал: “Известно, что в рабском и феодальном обществе различие классов фиксировалось и в сословном делении населения, сопровождалось установлением особого юридического места в государстве для каждого класса. Поэтому классы рабского и феодального (а также крепостного) общества были также и особыми сословиями. Напротив, в капиталистическом, буржуазном обществе юридически все граждане равноправны, сословные деления уничтожены (по крайней мере, в принципе), и потому классы перестали быть сословными. Деление общества на классы обще и рабскому, и феодальному, и буржуазному обществам, но в первых двух существовали классы-сословия, а в последнем классы бессословные” (ПСС, т. 6, с. 311). Выше мы видели, что положение о сословности верно только в отношении феодального общества, но не рабовладельческого.

Изменения эти происходят соответственно изменению той базы, на которой основывается господство одного класса над другим - отношений собственности. Если в рабовладельческом обществе собственность господствующего класса распространялась также и на источник труда, т. е. самого производителя, а в феодальном - на результаты его труда, то в обществе буржуазном - уже только на условия труда (средства производства). И во времени, по наследству теперь передается уже не строго фиксированное место в обществе, а только отношение к средствам производства. Отношение к средствам производства (но уже не передающееся по наследству) остается той основой, на которой базируется деление на классы также и в социалистическом обществе, но уже в другом виде, опять же с учетом изменения характера отношений собственности, ее расщепленности. Главное же для всего процесса в целом заключается в том, что по мере изменения отношений собственности глобальность противостояния классов снижается, границы классов размываются; другими словами, процесс с начала и до конца имеет затухающий характер. И весь он происходит внутри упомянутого “квазиорганизма” - государства.

Одновременно идет и другой процесс, но он уже гораздо менее ограничивается указанными рамками. С одной стороны, также в основном в рамках государства происходит этническая консолидация, приводящая в конечном счете к образованию наций, с другой же - процесс передачи культуры следующим поколениям не может ограничиваться рамками только того или иного государственного образования, в той или иной мере он неизбежно включает в себя также результаты культурного развития в рамках других государственных образований. Другими словами, одновременно и здесь идут два процесса: формирование особой национальной культуры (язык, традиции, искусство, религия, другие общественные установления) и формирование культуры общечеловеческой, не ограниченной никакими рамками, когда те или иные явления локальной культуры получают общечеловеческое значение. Процесс, конечно, идет совсем не гладко вследствие постоянного взаимодействия не только людей, но и самих этих “квазиорганизмов”, сопровождающегося нередко их разрушением, слиянием, изменением и т. п. Тем не менее общий характер развития прослеживается достаточно четко.

Первая составляющая указанного процесса культурного строительства представляет собой постоянное поступательное движение; вторая имеет резко выраженную нелинейность: вначале движение имеет чрезвычайно ограниченные темпы, но затем, по мере усиления интеграционных тенденций, темпы прогрессивно нарастают. Процесс такого рода (в отличие от первого, т. е. процесса классообразования, монотонно затухающего) всегда имеет экстремальный (т. е. с явно выраженными “переломными” точками) характер. В данном случае максимум приходится на буржуазное общество, когда, с одной стороны, формирование общего этнического целого практически полностью завершилось, а с другой - интеграционные процессы весьма резко усилились. Воплотился он в формировании буржуазных наций. Дальше процессы общечеловеческой консолидации начинают неизбежно доминировать, и по мере истончения связывающей государственной оболочки будет происходить постепенно растворение этих образований в общечеловеческом объединении.

Вернемся, однако, к изменениям классов. Как было сказано, это процесс, связанный с изменением форм собственности на средства производства, а потому постепенно затухающий по мере обобществления производства и соответственно ведущий к полной ликвидации классов с достижением в будущем полного же обобществления производства на основе общественной собственности на средства производства. И важным этапом этого процесса, этапом завершающим, являются классовые преобразования в социалистическом обществе.

Сущность классовых преобразований при переходе от второго к третьему этапу развития социализма заключается в ликвидации противоположности (относительной, частичной, поскольку нет целостного отношения собственности) между классом-распорядителем и классом-исполнителем. Прежде чем перейти к результатам этой ликвидации, отметим, что сегодня в промышленно развитых странах производственные классы уже не составляют, как прежде, абсолютного большинства населения, поскольку разрослись слои общества, обеспечивающие его нужды вне сферы производства. Вообще уже давно отношения в обществе не ограничиваются отношениями между основными производственными классами, хотя именно последние определяют сущность данного общественного строя. По мере усложнения общественных отношений, по мере возникновения новых областей общественной жизни появляются также новые социальные группы, занимающие возникшие “экологические ниши” и обслуживающие так или иначе потребности господствующего класса. Отношения господствующего класса с этими новыми слоями включаются в общую систему общественных отношений, занимая в ней все большее место по мере роста численности и социальной роли этих групп, возможность которого обеспечивается ростом производительности труда, а необходимость - усложнением социальной организации и расширением форм удовлетворения общественных потребностей.

Это явление имеет тенденцию к дальнейшему и все ускоряющемуся (особенно в последнее время) развитию. Поэтому-то еще до полной ликвидации классов возникает совершенно уникальная в истории человечества возможность существования всего одного производственного класса - класса-производителя, взаимодействующего с обслуживающими слоями населения. И этот класс приобретает статус основного социального образования в обществе, сохраняющийся постольку и до тех пор, пока и поскольку производство остается основной, наиболее важной сферой общественной деятельности.

Таким образом, для классовой структуры социализма характерно поэтапное изменение самого характера классов. На первом этапе мы имеем еще вроде бы все те же классы, которые были раньше, но с изменившимися, как бы “перевернутыми” отношениями между ними (а, стало быть, уже не совсем те); господство здесь всестороннее и опирается на прямое насилие. На втором этапе классы являются уже совершенно специфичными для социализма, поскольку полностью и исключительно базируются на расщепленных отношениях собственности; господство носит внеэкономический характер и относительно. И, наконец, на третьем этапе вообще останется только один производственный класс - класс-производитель; о его “господстве” говорить уже не приходится, а особое положение в обществе будет существовать лишь постольку, поскольку производство все еще останется некоторое время основной сферой деятельности общества и отомрет по мере того, как оно перестанет ею быть. В конце этапа исчезнет любая социальная неоднородность; закончится “предыстория” человечества, наступит “царство свободы”, свободы не только в социальном смысле, но и свободы от материальной нужды, от необходимости основное внимание и основные силы направлять на добывание средств к существованию, ибо “царство свободы начинается в действительности лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью, следовательно, по природе вещей оно лежит по ту сторону сферы собственно материального производства” (Соч., т. 25, ч. II, с. 386-387). При этом производство, как процесс взаимодействия общества с окружающей средой с целью обеспечения его сохранения и развития, естественно, не только останется, но будет и дальше развиваться, однако оно перестанет быть четко ограниченной и определяющей все остальные общественные отношения сферой деятельности человека.

В основном общественно-экономические отношения определяет система собственности. И если старая система собственности перестала обеспечивать эффективность экономики, то вполне естественно попытаться найти другую. Вопрос только в том, как это делается. Новые условия требуют новых решений. А вместо этого нам предлагают еще более старую систему частной собственности на том сомнительном основании, что в других условиях она оказалась эффективней.

Сейчас за новейшее достижение теоретической мысли выдается идея сосуществования различных форм собственности. Но, во-первых, в этой идее нет ничего нового. Многоукладность экономики - обычное явление в истории человечества. Более того, она представляет собой непременное условие самой смены форм собственности, которая была бы попросту невозможна, если бы различные формы собственности (но, конечно, не какие угодно) не могли сосуществовать. Но смена форм собственности происходит еще и потому, что они не могут сосуществовать мирно, “на равных” - вопрос “кто кого” присутствует постоянно. Буржуазная собственность развилась при господстве собственности феодальной; набрав силу, она революционным путем обеспечила свое господство. Да и в рамках буржуазного строя капиталистическая собственность постепенно подчиняла себе (хотя и не вытеснила полностью) собственность мелких товаропроизводителей и сама в свою очередь и в свое время попала под власть монополий и финансового капитала, заняв подчиненное положение.

Так что возможность сосуществования различных форм собственности не подлежит сомнению. А вот возможность их равенства (даже при юридическом равноправии) представляется чрезвычайно сомнительной. Поэтому при практическом воплощении данной идеи необходимо иметь в виду и второй момент. Казалось бы, что может быть безобиднее и полезнее, чем соревнование на равных различных форм собственности: какая бы из них ни выиграла, положительный результат будет для всех. Но в том то и дело, что если сейчас законодательным путем ввести формы собственности, органически не соответствующие общественным условиям, то никаких положительных результатов не будет, а проиграем мы все, ибо опять же придется возвращаться назад, а это в лучшем случае моральные и материальные издержки, чьи-то потерянные годы и разбитые судьбы, а в худшем - общественные катаклизмы.

Какую же форму собственности можно считать органичной для третьего этапа социализма, закономерно вытекающей из всего предшествующего его развития, соответствующей социально-психологическим условиям в нашем обществе и обеспечивающей высокую эффективность производства? Прежде всего следует еще раз подчеркнуть, что для этого этапа, как и для предыдущих этапов социализма, характерным является расщепление отношений собственности по владению, распоряжению и пользованию. На данном этапе реализация отношений собственности будет осуществляться через государственное владение, общенародное пользование и коллективное распоряжение средствами производства. Посмотрим, каким образом это может быть осуществлено и к каким социальным последствиям приведет.

На третьем этапе развития социализма владение средствами производства, как и на первых двух этапах, останется государственным, но будет осуществляться через систему Советов. У нас последним временем распространилась мода называть Верховные Советы парламентами, местные советские органы - муниципальными и т. п. Это совершенно не соответствует существу дела, ибо советская система в принципе значительно отличается от парламентской представительной системы в буржуазном обществе. Отличается она прежде всего тем, что здесь речь идет не только о политической (и тем более не только о законодательной) власти. Тот лозунг времен революции, который еще недавно призывали воплотить наконец в жизнь, гласил: “Вся власть Советам!”. Именно вся, а не только политическая, т. е. и экономическая власть - через владение средствами производства. Без этого нет Советской власти. Только вся полнота власти у Советов каждого уровня обеспечивает реальную возможность народовластия, возможность определять всю (в том числе и экономическую) жизнь советского народа им самим во всех его частях сверху донизу (в том числе она представляет единственный способ преодоления пресловутого “группового эгоизма”). Только Совет, будучи владельцем практически всех средств производства, расположенных на его территории, будет иметь также реальную возможность обеспечить социальную защищенность всех проживающих на этой территории граждан через создание каждому условий общественной самореализации, а не условную посредством социального вспомоществования, закрепляющего за вполне дееспособными гражданами статус “людей второго сорта”, питающихся, говоря словами Маркса, “унизительным хлебом благотворительности” - частной ли, государственной ли.

Для обеспечения целостности социалистического государства как зародыша будущей целостности общества владение средствами производства должно носить иерархический характер (и в этом отличие характера владения на третьем этапе развития социализма от второго, где государство функции владельца выполняло через свои центральные органы, создавая таким образом возможность распоряжаться сверху вниз принадлежащими ему средствами производства организованному в иерархическую систему господствующему классу). Это значит, что непосредственным владельцем средств производства, расположенных на его территории, выступает местный Совет. Только он может принимать решения как их владелец, и никто, кроме Совета более высокого уровня, не может изменить эти решения. Что же касается Совета более высокого уровня, то он, как представитель всего населения более широкого региона, также выступает в качестве владельца, но уже всех находящихся в данном регионе средств производства, каждая часть которых одновременно находится также во владении Советов более низкого уровня. Так выстроится вся пирамида владения всеми основными средствами производства страны - вплоть до Верховного Совета, являющегося воплощением всеобщего государственного владения (но не распоряжения!) всей совокупностью ее средств производства, поскольку он представляет в совокупности весь советский народ. Такая иерархическая система владения допускает сколь угодно большое расширение количества входящих в нее элементов, создавая возможности дальнейшего объединения. Основная власть при этом сосредоточится в низовых Советах, причем их относительное значение будет все время возрастать.

Не такие ли формы организации производства имел в виду Ленин, когда писал, что “строй цивилизованных кооперативов при общественной собственности на средства производства… - это и есть строй социализма” (ПСС, т. 45, с. 373)? В своей в последнее время часто упоминавшейся статье “О кооперации” он ведь говорил вовсе не о той кооперации, которую у нас старались развивать. В ней он специально (и неоднократно!) обращает внимание на то, что “с принципиальной стороны” кооперация в его понимании (т. е. специфически социалистическая кооперация) сохраняет “собственность на средства производства в руках государства” (ПСС, т. 45, с. 370). И уж конечно никакой “перемены взглядов на социализм” здесь у Ленина нет - он последовательно развивает взгляды на кооперацию основателей марксизма. Вот как они выглядят у Энгельса: “Что при переходе к полному коммунистическому хозяйству нам придется в широких размерах применять в качестве промежуточного звена кооперативное производство, - в этом Маркс и я никогда не сомневаюсь. Но дело должно быть поставлено так, чтобы общество - следовательно, на первое время государство - сохранило за собой собственность на средства производства и, таким образом, особые интересы кооперативного товарищества не могли возобладать над интересами общества в целом” (Соч., т. 36, с. 361). Ленин совершенно определенно считал кооперацию буржуазной, если в ней “выделяется слой пайщиков, составляющих меньшинство населения”, и если она “дает выгоды (дивиденды на паи и т. п.) группе особых пайщиков” (ПСС, т. 37, с. 471), т. е. если она является как раз такой, какой сейчас является кооперация у нас. Так какой же выход из этого положения? “А выход один - слияние кооперации с Советской властью” (ПСС, т. 37, с. 351). Только в этом случае можно получить предприятия, в которых их члены, во-первых, равноправны, а во-вторых, свободно распоряжаясь средствами производства, соблюдают тем не менее интересы общества в целом - именно потому, что не им, а “государственной власти принадлежат все средства производства” (ПСС, т. 45, с. 369).

Сказанное, естественно, вовсе не означает, что нынешние кооперативы не нужны. Более того, в настоящее время на них, как и на ряд других вновь возникающих экономических структур возлагается важнейшая функция - придать начальное ускорение изменениям в экономике, расшатывая существовавшую систему распоряжения средствами производства. Но мы должны отдавать себе отчет в их буржуазной природе и в том, что не они, а те “кооперативы” в ленинском понимании, т. е. трудовые “арендные” коллективы, базирующиеся на находящихся во владении государства средствах производства, определяют будущее нашей экономики. Что же касается других форм собственности, в том числе и кооперативной, то они вполне могут (в той мере, в какой они совместимы с социалистической собственностью) существовать и в дальнейшем - многоукладность народного хозяйства вполне сочетается с господством форм собственности, определяющих саму сущность производственных отношений на данном этапе развития общества.

Мы стоим еще только на пороге третьего этапа развития социализма, а потому трудно сколько-нибудь определенно говорить о конкретных формах осуществления распорядительной функции. Демократизация всей нашей, в том числе экономической, жизни, открыв свободу творчества трудящихся, позволит отыскать оптимальные формы, а пока наиболее целесообразно “не связывать себе… рук какими-либо предписаниями, директивами или правилами, пока мы недостаточно собрали фактов хозжизни на местах” (ПСС, т. 45, с. 133). Исходя из изложенных соображений, можно только предположить, что в наиболее вероятном варианте отношений в сфере материального производства (как в промышленности, так и в сельском хозяйстве) основной ячейкой станет трудовой коллектив, “арендующий” находящиеся во владении государства средства производства, которыми он распоряжается непосредственно или через демократически избранный совет трудового коллектива, а управляет средствами производства по его поручению назначаемая и сменяемая советом трудового коллектива администрация. И это все при условии, что производственная деятельность данного коллектива в конечном счете направлена на пользу всего народа. Это последнее имеет важнейшее значение и обеспечивается именно государственным владением средствами производства через Советы.

Политическая власть в обществе всегда базируется на экономических отношениях, конкретно воплощаясь в определенные политические институты. В капиталистическом обществе экономическая власть полностью сконцентрирована в руках буржуазии как класса, а политическая осуществляется по ее поручению административной системой, организация которой должна быть максимально эффективной для достижения поставленной цели. Управляющая административная система должна выражать волю буржуазии именно как класса. Но существование различных групп буржуазии, имеющих определенные (хотя бы и частные по отношению к коренным интересам класса) различия в интересах, может приводить, и иногда приводит, к тому, что политическая власть склоняется в ту или иную сторону, что, в свою очередь, ведет к дестабилизации общественной жизни и в пределе может поставить под угрозу интересы класса как целого. Этому противостоит демократия как форма организации господствующего класса, выражающая его совокупную волю и своими механизмами наиболее полно обеспечивающая его интересы как целого. Одним из главных таких механизмов, предотвращающим указанную угрозу, является разделение властей, обеспечивающее стабильность и баланс интересов различных групп господствующего класса в соответствии с его коренными общими интересами.

Переход к третьему этапу социализма при отсутствии внеэкономических факторов организации (как это было на предыдущих его этапах) также требует создания специальных стабилизационных механизмов, способных согласовывать интересы различных социальных групп и слоев. Как и в предыдущем случае, они неизбежно будут связаны с определенным взаимодействием экономических и политических факторов. Однако, если в буржуазном обществе господствующий класс объективно заинтересован в сохранении экономических механизмов своего господства над остальными социальными группами политическими методами, то при отсутствии господствующего класса, при сохранении только одного производственного класса механизмы стабилизации должны быть направлены только на “внутреннее<175”. Становление и развитие народовластия, самоуправления через Советы (то есть без особой административной системы, базирующейся на представительной демократии) не оставляет места для “разделения власти, вообще столь дорогого буржуазии” (Соч., т. 23, с. 435). Поскольку народу не с кем разделять свою власть, то нет и необходимости в каком-либо ограничении политического полновластия Советов (и их органов).

Но это не означает, что проблема общественной стабилизации, обеспечения баланса интересов снимается, ибо на данном этапе общественного развития еще сохраняется наличие общественных групп с различными интересами, сохраняется до полного обобществления средств производства, которое произойдет только в конце этапа. Следовательно, сохраняется и необходимость в специальных стабилизационных механизмах. Их роль будет выполнять упомянутое ранее разделение экономической власти, связанное с юридическим разделением субъектов владения, распоряжения и пользования, при их значительном и все усиливающемся физическом совпадении (что является также базой политической власти через Советы). Именно это разделение (при общей базе) станет противоядием для вызываемого существованием таких групп “группового эгоизма”.

Таким образом, на третьем этапе социализма разделение по владению, распоряжению и пользованию будет иметь юридический характер, связанный с функционированием собственности, но не произойдет разделения физического субъекта, поскольку в основном здесь действуют одни и те же люди. Они пользуются собственностью для создания средств своего жизнеобеспечения, но они же владеют ею через органы самоуправления - Советы, и распоряжаются как члены трудового, производящего коллектива. Собственно, именно поэтому они и имеют возможность пользования. Естественно, что такое совпадение на начальном этапе будет только частичным. По мере развития отношений, характерных для третьего этапа социализма, оно будет становиться все более полным, что фактически означает постепенное формирование целостного отношения теперь уже действительно общественной собственности на средства производства. Но уже на начальном этапе такие отношения, даже если их за неимением нового термина назвать арендными, существенно отличаются от классических отношений имущественного найма при разделении вступающих в них физических субъектов. Соответственно меняется и характер обмена между производителями.

Новые отношения собственности изменят весь характер экономики, в том числе дадут толчок развитию рыночных отношений, о необходимости которых сейчас так много говорится. Утверждают, что именно рыночные отношения могут помочь нам поднять экономику, насытить потребительский рынок товарами. Но что касается особенностей такой экономики в условиях социализма, то здесь не идут дальше рассуждений о необходимости сочетания рыночных и плановых начал или о регулируемом рынке. Но что это все означает, понять довольно трудно, особенно если учесть, что сам рынок по своей сути как раз и является регулятором функционирования экономики; о каком же “регулируемом рынке” может идти речь? Ну, а последним временем в связи с ударным “строительством капитализма” все больше приходят к выводу, что рыночные отношения вообще возможны только на основе частной собственности.

Однако необходимо принять во внимание следующее. Опыт показал, что классическая, отработанная капитализмом рыночная экономика действительно может создавать условия для насыщения рынка товарами, их относительный избыток. Но нужно иметь в виду, что это касается всех товаров, следовательно, та же судьба прежде всего ожидает такой специфический товар, как рабочая сила. Изобилие товаров на рынке, диктат потребителя над производителем, превышение предложения над спросом включает в этом случае также избыток рабочей силы, т. е. безработицу. Такого ли будущего мы хотим? Можно с уверенностью сказать, что советские люди, которые - что бы там ни говорили - сейчас все еще практически полностью проникнуты социалистической идеологией, никогда не согласятся на такое снижение социальной защищенности. А потому и социалистический рынок будет иметь существенно отличный характер, т. е. будет именно социалистическим.

Понятно, что на втором этапе развития социализма экономика не могла быть рыночной, так как, во-первых, существовало внеэкономическое принуждение, неразрывно связанное с нормативным распределением (являющимся базой власти “номенклатурного класса”), а во-вторых, в связи с иерархической системой распоряжения со стороны этого класса, не было в наличии множества суверенных экономических субъектов, которые в совокупности могли бы образовать рынок. Кроме того, государственное владение средствами производства приводит к тому, что отдельный индивид теряет качества экономического субъекта. На третьем этапе развития социализма положение изменится в том смысле, что экономическим субъектом станет не отдельный индивид или их группа, т. е. индивидуальный или коллективный собственник средств производства, но производящий коллектив, распоряжающийся средствами производства, не владея ими.

В таком характере собственности одновременно заключается и возможность рыночных отношений, и противовес рыночной стихии, т. е. только они позволяют успешно разрешить альтернативу планового и рыночного хозяйства. Влияние государства - владельца средств производства - приводит к тому, что “продукт социалистической фабрики… не есть товар в политико-экономическом смысле, во всяком случае не только товар, уже не товар, перестает быть товаром” (ПСС, т. 43, с. 267). Другими словами, это товар, но не в том смысле, который ему придает классическая политэкономия - нецелостный характер социалистической собственности накладывает отпечаток и на эту категорию.

“Новые” рыночные отношения есть повторение “старых” на новом этапе и, следовательно, не сводятся к последним. Они будут различаться прежде всего разделением сфер обращения средств производства и предметов потребления. На третьем этапе развития социализма наступает такой момент, когда экономический субъект, вступающий в отношения обмена продуктами производства, не совпадает с субъектом потребностей, ради удовлетворения которых вообще ведется производство. Соответственно разделяются и сферы обращения. В условиях капиталистической системы рынок всех товаров принципиально един, сколь бы ни были различны его варианты для их различных типов. Рынок социалистический столь же принципиально будет разделен на два различных рынка. Рынок, связанный с обращением средств производства, и рынок потребительских товаров составят как бы два круга кровообращения, имеющихся в организме, которые пересекаются в его сердце, являющемся двигателем всей системы, - социалистическом предприятии. Деньги, насыщенные кислородом на рынке потребительских товаров, будут совершенно иначе, чем сейчас, функционировать и в системе производства.

Экономическим субъектом в первой сфере может являться только производящий коллектив, а это исключает возможность продажи индивидом своей рабочей силы и, следовательно, эксплуатации. Не являясь экономическим субъектом, индивид не может выходить на рынок с этим специфическим товаром. Да и кто будет покупателем? Не может же работник, становясь членом экономически самостоятельного производящего коллектива, сам быть покупателем своей же рабочей силы. Иначе придется прийти к высмеянному еще в свое время Марксом выводу, что “рабочий, ссужающий самого себя не только жизненными средствами, но и средствами труда, является в действительности своим собственным наемным рабочим” (Соч., т. 23, с. 526). Труд здесь перестает быть наемным; совершается очередной важный шаг к его освобождению. Во вторую сферу индивид в этом случае попадает только как потребитель, как производитель - лишь в качестве члена производящего коллектива. Другими словами, расщепленность отношений собственности вызывает и расщепленность субъектов рыночных отношений.

Мы достаточно подробно остановились на характеристике социалистических рыночных отношений как регулятора общественного производства на третьем этапе социализма. Но хотелось бы еще хотя бы в общих чертах обсудить вопрос о способах регулирования экономики, и в этой связи о будущей судьбе рыночных отношений.

“Обратная связь” производства с потреблением, ради которого оно и осуществляется, уже по одной этой причине существовала всегда, но в разное время она носила различный характер, и вовсе не всегда регулирование экономики осуществлялось посредством рыночных механизмов. Так, в феодальном обществе, производительные силы которого находились на весьма низком уровне, производимого никогда не хватало вполне для удовлетворения потребностей, а потому и обратная связь между производством и потреблением осуществлялась всего лишь в виде большего или меньшего побудительного стимула к производству, имевшего различный характер, но неизменно направленного исключительно на максимально возможное возрастание производства. Таким образом, развитие последнего определялось не степенью удовлетворения потребностей, а только уровнем развития производительных сил.

Капиталистические производственные отношения устанавливаются тогда, когда производительные силы достигают уровня, при котором в принципе возникает возможность перепроизводства жизненных благ. Следовательно, возникает возможность того, что применительно к техническим системам с автоматическим управлением называют перерегулированием, т. е. “проскакивания” по инерции необходимого уровня регулируемого параметра. Если возникает новая модификация потребности, она вызывает к жизни производство средств своего удовлетворения. При настоятельной потребности и наличии достаточных возможностей рост производства идет весьма быстро, и его уровень в какой-то момент оказывается выше того, который характеризует необходимый для удовлетворения (зачастую не абсолютно, а с учетом общих возможностей) данной потребности. Начинают действовать противоположные факторы, производство снижается, уже с другой стороны приближается к нужному уровню, который “сходу” опять проскакивается. Дальше процесс повторяется в виде колебаний, в идеале более или менее быстро затухающих. Действие указанных факторов осуществляется посредством рыночного механизма.

Именно рыночный механизм играет роль регулятора капиталистической экономики, которого, по причине отсутствия в нем надобности, не было в феодальном обществе. “Рынок, - писал Ленин, - есть категория товарного хозяйства, которое в своем развитии превращается в капиталистическое хозяйство и только при этом последнем приобретает полное господство и всеобщую распространенность” (ПСС, т. 3, с. 21). По мере развития экономических связей (сначала внутренних для каждого государства, а затем и международных), взаимодействие отдельных экономических механизмов, постепенно сливающихся - посредством все того же рынка - в единую общехозяйственную систему, происходит синхронизация указанных колебательных процессов, в результате которых возникают периодические кризисы.

Мы уже отмечали, что второй этап социализма по своей общественной роли в соответствующем переходном периоде, а следовательно, и по целому ряду характеристик, с известными оговорками можно считать аналогичным феодализму. И в этом качестве он имеет аналогичный (но существенно модифицированный соответственно форме собственности) тип регулирования экономики. Стимулом к развитию производства непосредственно становятся потребности (вспомним опять “основной закон социализма”). Эти потребности в соответствии с новыми возможностями производства возросли, но они опять же не удовлетворялись полностью, а потому опять требовали всемерного развития производства, ограниченного не некоторым желательным по тем или иным соображениям уровнем, а только уровнем развития производительных сил. А потому - в полном противоречии с господствующим мнением - никакого планового хозяйства у нас не было.

Регулирование “по общему плану” народного хозяйства предполагает установление по тем или иным соображениям (скажем, в соответствии с научным расчетом) желательного уровня производства необходимых продуктов и такого управления производством, которое позволило бы его достичь. Но ничего такого у нас никогда не было. Имело место стремление всемерно увеличивать производство - и только. Больше, больше, больше - вот главная идеология этого периода. А потому и многократно обруганное и высмеянное “планирование от достигнутого” было не результатом чей-то тупости или злой воли, а объективным выражением реального процесса, естественной необходимостью определенного этапа общественного развития. А то, что называли планом, было не более чем попыткой сохранения определенных пропорций народного хозяйства и обеспечения в нем необходимых связей в процессе его неограниченного поступательного развития.

Плановой экономики в смысле предварительного определения необходимого - согласно имеющимся потребностям и возможностям - уровня развития как отдельных отраслей, так и всего народного хозяйства, у нас и быть не могло. Для этого на том этапе не было ни возможности (ибо не был достигнут необходимый для непосредственного общественного регулирования уровень обобществления производства), ни необходимости (ибо как природные, так и общественные условия, позволяя неограниченный рост производства соответственно росту производительных сил - которому недаром отдавался приоритет, - этого не требовали).

По мере роста производства и оскудения природных ресурсов (не говоря о расширении потребностей) возникает настоятельная необходимость изменения такого положения. При все еще недостаточном уровне обобществления средств производства это требует включения механизмов саморегулирования экономики, т. е. опять же рыночных механизмов, но применительно к другим формам собственности на средства производства. Это и должно произойти на третьем этапе социализма.

В начале перестройки у нас теоретически существовала возможность непосредственного перехода к такой общественной организации. В свое время так и случилось при смене первого этапа социализма вторым. Но для этого необходимо либо руководство на ленинском уровне, либо хотя бы наличие соответствующей теории. И если на первое рассчитывать не приходилось, то создание теории (в отличие от двадцатых годов) уже было вполне возможным, ибо социализм к этому времени прошел достаточно длинный путь, и по крайней мере некоторые закономерности его развития проявились достаточно четко. Однако ясно, что угодливая апологетика и комментирование “исторических решений пленумов” - не лучшая питательная среда для научных исследований. А позднее многие подвизавшиеся на этом поприще наши теоретики с атрофированными многолетней застойной “невесомостью” интеллектуальными мышцами уже не в состоянии были преодолеть мощного притяжения западных супермаркетов.

Столь же теоретически возможность эффективного перехода к третьему этапу социализма, внедрение социалистических рыночных отношений без разрухи и катаклизмов пока сохраняется в некоторых социалистических странах с еще достаточно прочной иерархической структурой господствующего класса. Естественно, номенклатура в этих странах также отнюдь не жаждет потерять свое особое положение. Однако при определенной дозе реализма в оценке современного положения в мире, а также с учетом судьбы коллег в СССР и странах Восточной Европы, возможность такого хода событий для нее полностью исключить нельзя. И тогда вполне могло бы оказаться так, что именно эти страны совершат мощный рывок в социальном и экономическом развитии, как в свое время сделала его наша страна. К сожалению, вследствие консервативности “номенклатурного класса” на стадии загнивания социализма, вероятность такого развития событий весьма невелика.

То, что рынок необходим и неизбежен на последнем (третьем) этапе развития социализма, вовсе не означает, что раз возникнув, рынок в дальнейшем превращается в неизменный механизм регулирования экономики, допускающий разве что определенные модификации. Как и любые другие общественные институты, рынок возникает на определенном этапе общественного развития, когда в нем возникает надобность, и неизбежно исчезает, выполнив свою функцию. В дальнейшем рыночные отношения обречены на исчезновение, ибо в изменяющихся условиях они не смогут обеспечить эффективное функционирование экономики. И это вовсе не дело отдаленного будущего: соответствующие процессы начались, и с ними приходится считаться уже сегодня.

Возьмем реально функционирующие капиталистические рыночные отношения. В идеале они существуют как некоторые процессы в относительно непрерывной и безграничной среде, в которой капитал (а за ним и рабочая сила) могут более или менее свободно переливаться в те области, где выше прибыль, вызывая именно там рост производства. Политические изменения в капиталистическом мире неизменно были направлены на создание именно таких условий и в этом отношении достигнуты значительные успехи. Но поскольку экономика - не замкнутая система и ее важнейшая часть - производство - представляет собой связь общества с природой, то необходимо учитывать не только внутренние, но и внешние условия ее функционирования.

Любой организм нормально функционирует в соответствии со своими “внутренними” законами только до тех пор, пока ему обеспечено бесперебойное снабжение продуктами питания и столь же бесперебойный отвод продуктов метаболизма. Только при этом условии можно считать пространство его существования безграничным, процессы линейными и ограничиваться изучением внутренних процессов. Но если такое положение нарушается, начинают сказываться внешние обстоятельства, существенно влияя на внутренние процессы. По мере количественного роста населения и производительных сил, по мере оскудения природных ресурсов этот момент наступает и для общественного организма. Отсутствие подлинной целостности последнего приводит к тому, что появление соответствующих симптомов воспринимается как отдельные явления, не имеющие принципиального характера. Но постепенно эти симптомы усиливаются, в том числе и в экономике, и не замечать их становится невозможным.

Изменение характера экономических процессов началось с сельского хозяйства, а именно с проблемы ограниченности земли, где впервые ограниченность природных ресурсов начинает сказываться на экономических характеристиках. Уже в прошлом веке пахотная земля в Европе оказалась полностью введенной в хозяйственный оборот. И сразу же меняются экономические характеристики процессов в этой области, поскольку “ограниченность земли ведет к тому, что цену хлеба определяют условия производства не на среднем качестве земли, а на худшей возделываемой земле” (ПСС, т. 5, с. 115). И далее: “Эта ограниченность - совершенно независимо от какой бы то ни было собственности на землю - создает известного рода монополию, именно: так как земля вся занята фермерами, так как спрос предъявляется на весь хлеб, производимый на всей земле, в том числе и на худших и на самых удаленных от рынка участках, то понятно, что цену хлеба определяет цена производства на худшей земле (или цена производства при последней, наименее производительной затрате капитала)… Чтобы образовалась… “средняя производительность” и определяла собой цены, для этого необходимо, чтобы каждый капиталист не только мог вообще приложить капитал к земледелию…, но также, чтобы каждый капиталист мог всегда - сверх наличного количества земледельческих предприятий - основать новое земледельческое предприятие. Будь это так, тогда между земледелием и промышленностью никакой разницы не было бы… Но именно ограниченность земли делает то, что это не так” (ПСС, т. 5, с. 118). Как видим, здесь в первый раз происходит своеобразное нарушение “святая святых” рынка - закона стоимости.

Но в те времена данный процесс только начинался. Сегодня его результаты проявляются вполне определенно. В тех странах, где это произошло, практически полностью ликвидированы свободные рыночные отношения в данной области. Первенство здесь держит Япония как страна с наиболее ограниченными земельными ресурсами. По этой причине, как и благодаря высокому уровню промышленного развития, уровень дотаций сельскому хозяйству тут исключительно высок. Практически так же обстоит дело в Западной Европе (50-70 % стоимости производимой продукции дотируется). Здесь не только сельское хозяйство полностью регулируется государством, но и в ряде стран на надгосударственном уровне определяется необходимое количество продукции, квоты для каждой страны и региона, цены на нее и т. п., т. е. осуществляется действительно плановое регулирование производства. Другими словами, никакого “вольного хлебопашца на вольной земле” в “цивилизованных” странах Западной Европы давно не существует.

Аналогичные процессы происходят в США, хотя и не достигли еще указанного уровня как вследствие более позднего начала, масштабным факторам, так и в силу некоторых исторических причин и социально-психологической атмосферы американского индивидуализма. Здесь только крупные капиталистические хозяйства с наемной рабочей силой являются прибыльными (всего 1,4 % крупных фермеров производят 32 %сельскохозяйственной продукции и дают доход в 21,6 млрд. долларов в год), в то время как мелкие совершенно нерентабельны (34 % мелких фермеров производят всего 3,2 % сельскохозяйственной продукции, принося убыток в 0,7 млрд. долларов) и существуют только благодаря поддержке буржуазного государства, озабоченного наличием “среднего класса”. Так что и здесь ни о каком “вольном хлебопашце” нет и речи. (Заметим в скобках, что приходится только удивляться нашим радетелям крестьянства, в основном с городского асфальта, толкающим его в нигде не существующее единоличное рыночное “фермерство”). Постепенно указанные процессы распространяются и на другие отрасли народного хозяйства, особенно добывающие, по мере выработки ресурсов и нарастания проблемы отходов, загрязнения окружающей среды. Колониализм в XIX веке, как и сегодняшний неоколониализм несколько смягчают эти проблемы для промышленно развитых стран, но это только оттягивает неизбежные последствия.

Такие ограничения “внешних связей” экономики кардинально меняют процессы в ней самой. В ней все меньше остается места для “свободной игры” капиталов, т. е. все сильнее сужается сфера действия законов рынка как регулятора экономики, процессов саморегулирования, все большую роль приобретает управление как бы “со стороны”, сфера которого расширяется по мере увеличения числа объективных ограничителей, постепенно сводя на нет свободные рыночные отношения. “Началом конца” “истинно рыночной” экономики явилась “великая депрессия” начала тридцатых годов. Только введение элементов “внешнего” (планового) регулирования обеспечило выход из кризиса и продолжение развития экономики ведущих капиталистических стран. Сейчас подходит следующий этап. Плановое управление во всем мире со временем неизбежно заменит рыночные отношения. Но произойти это может двумя принципиально разными путями: либо в коммунистическом обществе посредством общественного самоуправления на основе изменения характера потребностей в соответствии с природой человека, либо олигархическим путем, посредством жесткого монополистического (и империалистического) контроля за производством и потреблением - третьего не дано.

Вернемся, однако, к проблемам функционирования экономики на третьем этапе социализма. Упомянутое ранее разделение сфер обращения, другие особенности социалистического рынка, как, впрочем, и сама необходимость в нем - следствие неполного обобществления средств производства, что связано с переходом к общественной собственности от частной. В это время сохраняется также индивидуальный характер потребления - но только частично. Удовлетворение индивидуальных потребностей соответственно всегда индивидуально; что же касается потребностей общественных, то оно разделяется на две части. Одна часть их удовлетворяется адекватно в производящем коллективе (ее адекватность обуславливается общенародным характером пользования), вторая - посредством “социальной компенсации”, все еще необходимой из-за того, что социализм также не является (даже на третьем этапе) обществом, адекватным природе человека. Но государственное владение и общенародное пользование собственностью создадут условия для доминирования и постепенного вытеснения извращенных форм удовлетворения общественных потребностей людей адекватными, соответствующими их общественной природе. Следовательно, существенно изменится также характер мотивации у индивидов в отношении трудовой деятельности.

Проблема мотивации трудовой деятельности - одна из сложнейших, однако, не только на уровне обыденного сознания, но часто и учеными этот вопрос решается чрезвычайно просто. Ответ известен любому нашему либералу - наиболее эффективное побуждение к труду осуществляется посредством экономического принуждения. Рабочий разучился работать? Ну, что же, поприжмем его слегка, устроим небольшую безработицу. Есть захочет, так небось заработает. Но поскольку все либералы - сплошь гуманисты, то такие соображения сопровождались разговорами о социальной защите, о пособиях по безработице и т. п.; суть их, однако, именно такова. Для подтверждения эффективности такого подхода ссылаются на Запад. Но насколько вообще оправданным можно сегодня считать расчет на экономическое принуждение?

Система экономического принуждения достигает максимума эффективности тогда, когда речь идет прежде всего об удовлетворении индивидуальных потребностей человека. Капитализм на протяжении столетий именно прессом голода и холода вырабатывал у рабочего привычку обеспечивать свое существование, продавая свою рабочую силу: “если бы рабочие могли питаться воздухом, их нельзя было бы купить ни за какую цену” (Соч., т. 23, с. 613). В дальнейшем, по мере развития производства и роста потребления, в промышленно развитых странах индивидуальные потребности удовлетворялись все более гарантировано, и по мере этого к ним все больше добавлялись потребности общественные, образуя целую систему потребностей, создающую стимулы к трудовой деятельности.

В условиях относительной обеспеченности индивидуальных жизненных потребностей общественные потребности все сильнее выходят на роль определяющих, все четче прослеживаются, а значит, неизбежно все больше будет выявляться их истинная сущность, до сих пор опосредованная деньгами, вещами и т. п. Это не значит, естественно, что в принципе капитализм как строй изменился. Капиталисты-“собственники” как и раньше удовлетворяют свои потребности за счет прибавочной стоимости, но их сравнительно немного (это только у нас собираются устроить мелкобуржуазный рай поголовного собственничества, а в реальной жизни такого не бывает: в США в 70-х годах, когда там начинала распространяться акционерная система, 1,6 % взрослого населения страны владело 82,4 % размещенных среди публики акций, а сейчас один процент самых богатых граждан Америки владеет сорока процентами всех материальных ценностей; в Западной Европе вообще 80 % населения отчуждено от собственности на средства производства - и это несмотря на наличие множества мелких предприятий). Для остальных же появляется ряд новых проблем и эти проблемы уже не могут решаться традиционно за счет извращенных способов удовлетворения потребностей. Все больше выступают наружу коренные требования природы человека, коренные потребности в красоте, общении, общественно-значимой деятельности в чистом, неопосредованном виде. Эти потребности должны удовлетворяться и там, где в настоящее время человек реализует главные свои потенции, - в производительном труде, что резко меняет роль и соотношение тех факторов, которые у нас называли моральными и материальными стимулами.

Посмотрим на то положение, которое создалось сегодня в ведущих капиталистических странах. Например, в Соединенных Штатах, где угрозы голода уже практически нет ни для кого, наряду с традиционным стремлением к обладанию вещами в качестве стимула к труду все больше выступает “американская мечта” об успехе в широком смысле этого понятия. А в практическом плане американские предприниматели все чаще стремятся поставить рабочего (отнюдь не только экономически) по отношению к другим в зависимость от его трудовых достижений, фактически применяя таким образом отбрасываемую нами систему “моральных стимулов”.

Но то, что с большим трудом (вследствие традиционного индивидуализма американцев) пробивает себе дорогу в США, находит исключительно широкое применение в Японии. Сам феномен Японии, ее недавнее бурное развитие объясняется прежде всего тем, что наряду с обычными здесь были использованы другие стимулы к труду. Работник в силу специфических традиций здесь с самого начала оказался включенным в целую систему взаимоотношений, не определяемых полностью непосредственными экономическими интересами. Именно не полностью свободный (в европейском, а тем более американском понимании, т. е. в смысле чисто экономического интереса в качестве движущей силы) японский работник оказался наиболее производительным.

В современных условиях только там, где удается достаточно полно использовать внеэкономические стимулы к труду, возможно резкое повышение производительности труда. Одна из американских организаций ежегодно определяет, какие работники в мире являются наиболее добросовестными и производительными. Когда в 1988 году в качестве такового был признан сингапурский рабочий, управляющий одной из сингапурских компаний так прокомментировал это сообщение: “Я думаю, что главное - в соревновательном настрое сингапурского рабочего. В результате этого он стремится улучшить свои показатели и обойти коллег”.

У нас много лет ситуация была таковой, что при общем низком уровне жизни обеспечивалась сравнительно высокая социальная защищенность. У наших людей нет выработанной многими годами привычки полагаться только на себя. Зато есть привычка удовлетворяться достаточно скромными благами. А потому рассчитывать, что у нас будет эффективно действовать стимул, который и “у них” не работает уже в былую силу, вряд ли разумно.

Попытки применять систему прямого удовлетворения общественных потребностей, систему “моральных стимулов”, давали ощутимые результаты на втором этапе социализма, особенно в его начале, но уже тогда специфические интересы “номенклатурного класса” препятствовали их эффективному использованию. В дальнейшем же, когда социализм перешел в стадию загнивания, эти стимулы стали использоваться представителями соответствующих уровней номенклатуры главным образом для достижения собственных целей (для укрепления своего положения и продвижения в иерархической системе), практически не связанных с интересами производства. Это, естественно, привело к их вырождению: и сам поощряемый, и окружающие прекрасно знали, как и для чего это делается; понятно, что такие “игры” никем не воспринимались всерьез. Но это, конечно, никак не доказывает порочности самой системы “морального поощрения”, которая по своей сути, базируясь на важнейших потребностях человека, способна обеспечить эффективность производства и качество продукции (в условиях социальной защищенности) гораздо лучше, чем любая система экономического принуждения, позволив при этом избежать негативных следствий, обязательно сопутствующих последней в ее классическом виде (прежде всего безработицы и социального неравенства). Однако действенной эта система может быть исключительно в том случае, если средства поощрения всецело окажутся в руках самого производственного коллектива.

Естественно, что данная система стимулирования вовсе не означает какого бы то ни было принижения принципа оплаты по труду. Наоборот, именно в ней этот принцип только и может найти свое наиболее полное воплощение, поскольку сам уровень оплаты становится одним из важнейших показателей положения человека в коллективе и, следовательно, реализуется в удовлетворении основных потребностей не только вне, но и в самом коллективе (а чем ближе к человеку объединение, в которое он входит, тем сильнее оно влияет на его поведение), т. е. с одной стороны, окончательно теряет значение цены рабочей силы, а с другой - приобретет качество еще и “морального стимула”. Будучи приведенной в действие, такая система способна обеспечить производительность труда в качество продукции, недостижимые никакими другими способами.

Преобразования, о которых шла речь ранее, имеют объективный характер, предопределены всем ходом общественного развития и произойдут независимо ни от нашего уровня понимания данного процесса, ни от сознательных намерений как отдельных людей, так и социальных групп. Однако, тем не менее, эти преобразования совершаются людьми, преследующими свои цели, социальными группами, руководствующимися своими интересами. Именно благодаря этой деятельности, а не велению некоей “высшей силы”, реализующей диалектические законы общественного развития, осуществляется последнее. А потому необходим конкретный анализ действующих сил, определяющих конкретное течение нынешних революционных преобразований.

Поскольку каждая революция решает двуединую задачу разрушения старого общественного порядка и становления нового, то она неизбежно должна проходить деструктивную и конструктивную фазу развития. Конечно, было бы прекрасно, если бы обе задачи могли решаться параллельно, и новое возникало по мере разрушения старого, занимая его место. Но характер движущих сил революции делает это недостижимым. В первой фазе революции ее движущие силы вдохновляются главным образом неприятием существующего порядка вещей; именно эта неудовлетворенность является основным стимулом разрушения старого порядка, тем стимулом, который позволяет преодолеть сопротивление его защитников. В определенной степени люди движимы “жаждой мести, которая в революционные времена является одним из самых могучих стимулов к энергичной и страстной деятельности” (Соч., т. 8, с. 80). На первый план поэтому выходит отрицание старого.

Положительные идеалы находятся как бы на втором плане и, как правило, носят “негативный” характер по отношению к существующему состоянию общества и также строятся на его отрицании. Что же касается собственно положительной части этих идеалов, то для придания последним конкретности в них обычно в том или ином виде включаются элементы прошлого, представляемого в качестве “золотого века”, разрушенного злыми силами, против которых и ведется борьба за его “возрождение”. Но поскольку никому еще не удавалось дважды войти в ту же реку, то осуществление этого идеала в его положительной части в изменившемся обществе неизменно наталкивается на непреодолимые препятствия. Только тогда - и никак не ранее - приходит время того истинного положительного идеала революции, который будет более или менее полно воплощен ею в жизнь.

Соответственно этому меняются и те социальные силы, которые в соответствии со своими интересами берут на себя основную тяжесть революционных преобразований. При этом следует иметь в виду, что поскольку задачи деструктивной и конструктивной фаз различны, то истории неизвестны такие революции, в которых все связанные с ними преобразования с начала до конца были бы выполнены под воздействием одних и тех же движущих сил.

Чтобы хотя бы в первом приближении представить себе ход революционных преобразований, необходимо проанализировать расстановку общественных сил в начале революционного процесса, определить коренные интересы различных социальных групп, связанные с их общественным положением, а затем проследить неизбежное изменение как этого положения, так и интересов в ходе революционных преобразований. В соответствии с изложенным ранее это значит, что прежде всего необходимо определить общественные группы, заинтересованные в сохранении существующего положения, которые поэтому оказывают наибольшее сопротивление революционным изменениям.

Главной социальной группой, положение которой было затронуто начавшимися революционными преобразованиями, является “номенклатурный класс”, занимавший в наших общественно-экономических отношениях ключевое место. В ходе революционных преобразований функция распоряжения основными средствами производства в конечном счете должна перейти от особой социальной группы - класса-распорядителя, - стоящей как целое как бы над производством, непосредственно к производящим коллективам (для этого, как мы видели, вовсе не требуется никакого “разгосударствливания” собственности; наоборот, скорее, необходимо укрепление роли государства в лице Советов, ибо владение ими средствами производства представляется необходимым условием таких преобразований).

С точки зрения классовой структуры нашего общества такие изменения в отношениях собственности означают ликвидацию данной социальной группы как производственного класса. Следует сразу же отметить, что эта “ликвидация” ни в коем случае не может и не должна иметь ничего общего с методами ликвидации классов, столь характерными для нашей истории. Это связано со следующими моментами. Во-первых, какие-либо репрессии относительно тех, кто входил в данный класс, не соответствовали бы гуманным целям преобразования социализма, тем более, что, как мы видели выше, это класс “неполный”, а составляющие его люди - те же советские люди, так же проникнутые в основном социалистической идеологией, как и все остальные, хотя она у них модифицирована на групповом уровне в соответствии с социальной ролью данного класса. Во-вторых, потеря данного контингента для активного и соответствующего их возможностям участия в общественных процессах означало бы ощутимое снижение общего потенциала общества. И, наконец, в-третьих, оттеснить, особенно вначале, их на обочину общественной жизни вообще не так-то просто, поскольку данная группа в определенном смысле являлась достаточно хорошо организованными целыми, и при существенной угрозе жизненным интересам своих членов могла оказать мощное организованное сопротивление с большими потерями для общества. Эти люди должны быть использованы с наибольшей выгодой для общества в целом и наименьшими потерями для них самих. Опыт, знания и энергию многие из них могли бы применять на верхних этажах управленческой лестницы, но уже не в качестве членов класса-распорядителя, а как менеджеры.

Ни один класс не исчезает с социальной арены физически. С разложением того или иного класса его члены вливаются во вновь возникающие социальные группы, характерные для формирующегося общественно-экономического строя. Те члены “номенклатурного класса”, которые не войдут в слой служащих-управленцев, будут либо вытеснены в сферу непосредственного производства (сравнительно редкий результат), либо будут стремиться занять место в формирующемся на данном этапе революционных преобразований “третьем сословии”.

В настоящее время это и происходит. Поскольку вследствие специфических социальных условий периода загнивания социализма в своей массе члены “номенклатурного класса” давно потеряли социалистическую (и коммунистическую) ориентацию, то никаких препятствий идеологического или морального плана для многих из них не возникает, зато благодаря опыту, положению в системе производственных отношений, связям в иерархической пирамиде им легче, чем кому-либо другому, включиться в нарождающиеся коммерческие структуры (что мы сейчас и наблюдаем наряду с экспансией “теневиков” и “дикой” капиталистической поросли мелких хищников). Кто вовремя сориентировался, давно уже превратился в записного демократа - “нынче всякий перебежчик зовет себя демократом” (ПСС, т. 11, с. 385) - и вовсю честит “коммунистическое рабство”, прославляя “свободное предпринимательство”. Еще большее число действует втихую.

Чем дальше будут идти преобразования, характерные для деструктивной фазы нынешней революции, тем сильнее будут проявляться указанные тенденции (характерный пример изменения интересов социальных групп в соответствии с общественными преобразованиями). Это процесс объективно неизбежный, но он и субъективно необходим, ибо переход от второго этапа социализма к третьему невозможен без ликвидации “номенклатурного класса”, весьма устойчивого не только благодаря своей организации, но и потому, что интересы его членов все же в определенной мере совпадали с интересами других слоев. “Капитализация” прямо противопоставляет их основной массе трудящихся, что значительно облегчает преобразования в конечной фазе революции.

Следует, по-видимому, упомянуть еще о судьбе слоя служащих-управленцев. Этот слой мелких чиновников, социальная задача которого состоит в проведении в жизнь воли господствующего класса, по самому своему существу является общественно пассивным, не способным на самостоятельные действия в качестве более или менее организованной, осознающей себя в качестве некоторой целостности, группы. Он будет верой и правдой служить в том же качестве любой обладающей властью и обеспечивающей ему пропитание социальной группе, тем более, что данный слой еще долго будет необходим в качестве составного элемента общественной организации.

Рассматривая социальные силы, разбуженные преобразованиями (первоначально начавшимися “сверху”), прежде всего следует отметить чрезвычайно важную роль интеллигенции. Будучи интеллектом народа, она всегда наиболее чувствительна к любым симптомам общественного неблагополучия. Нуждающаяся в свободе для своего эффективного функционирования и имеющая определенную, пусть даже очень урезанную, свободу, по необходимости предоставляемую ей с этой целью господствующим классом, она наиболее оперативно отреагировала на изменившуюся ситуацию, внеся огромный положительный вклад в преобразования нашего общества. То, что делала интеллигенция в процессе перестройки, особенно в ее начале, она делала в интересах всего народа. Однако, как и каждой социальной группе с определенным общественным положением, интеллигенции свойственны и свои специфические интересы, которые не могут не сказываться на характере ее деятельности. И эти интересы вовсе не всегда совпадают с интересами большинства населения страны.

Как мы уже говорили, интеллигенция как особая социальная группа не является производственным классом, т. е. она не имеет собственного отношения к средствам производства, не участвует непосредственно в основных общественно-экономических отношениях, характеризующих общественный строй. Но, выполняя определенную общественную роль, интеллигенция также ведет некоторое “производство” - производство духовных ценностей. “Производство” в данной сфере большей частью по своему существу носит индивидуальный характер и независимо от формы реализации его результатов является “мелкотоварным”. Отсюда склонность интеллигенции к мелкобуржуазной идеологии. Личная политическая свобода - изначальное и совершенно необходимое условие эффективности мелкотоварного производства. Отсюда роль соответствующих лозунгов во всех мелкобуржуазных идеологических течениях, в которых всегда видную роль играла интеллигенция.

Не являясь производственным классом, интеллигенция сама по себе не может перестроить производственные отношения. Максимум, что ей доступно - это дезорганизовать существующие (и в этом есть резон, так как не сломав старых производственных отношений нельзя построить новые). Но активно способствуя отстранению от экономической власти господствующего класса, она не может (да и не стремится) сама взять эту власть. Кто же это может сделать? Либо трудовые коллективы и Советы - в соответствии с изложенными ранее соображениями, либо новые буржуа; больше некому. Мелкобуржуазная идеология, свойственная интеллигенции, толкает ее ко второму решению. Создалось парадоксальное положение: интеллигенция у нас проводит идеологию класса, который еще и не сформировался. Это было бы совершенно невозможно, если бы между государствами в современном мире существовала “китайская стена”. Но надгосударственные процессы приобретают все большее значение. Господствующее положение в мире “международной” буржуазии неизбежно оказывает идеологическое влияние и в странах, где ее не существует. Именно это влияние, даже независимо от намерений, проводит наша либеральная интеллигенция, его она в конечном счете пропагандирует всеми доступными ей средствами. А поскольку сегодня это практически все существующие средства идеологического воздействия, то такое регулярное “промывание мозгов” не может, естественно, не дать определенных результатов. Другое дело, что результаты эти поверхностные, только до появления реальных следствий предполагаемых перемен.

Идея “деидеологизации”, под флагом которой наши либералы поначалу сражались с социалистической идеологией, сегодня практически полностью показала свою несостоятельность. Без определенного идеологического стержня, организующего и направляющего в основных чертах его функционирование, общество существовать не может. Та или иная идеология неизбежно приобретает доминирующее положение. Но не какая угодно. Господствующей идеологией, подчиняющей себе все остальные ее виды, всегда является идеология, связанная с общественно-экономическими отношениями - как известно, прежде, чем заниматься, скажем, политикой, люди должны питаться, одеваться, иметь жилище. Сегодня, несмотря на множество оттенков, имеются только два основных типа такой идеологии: социалистическая и буржуазная. Новые идеологи капитализма сделали все возможное, чтобы развенчать идеологию социалистическую и внедрить буржуазную. Пока ни того, ни другого до конца сделать не удалось, и целостной идеологии у нас сейчас нет; но и идеологический вакуум также невозможен. Поэтому до кардинального решения вопроса возможно - но исключительно временное - в качестве ведущей использование идеологии, связанной с той или иной общностью людей, т. е. идей национальных, патриотических, религиозных и др. Их, как и любые другие идеи, вырабатывает и стремится широко внедрить “в массы” интеллигенция.

Первым следствием освобождения интеллигенции из-под постоянного пресса господствующего класса, учитывая специфику нашей страны, явился рост национализма : желание занять лучшее место под солнцем привело ее к попыткам использовать тот рычаг, который ближе всего оказался под рукой. Это мы видим во всех республиках - от самых малых до самых больших. Вовсе того не желая, выпустили джинна из бутылки, и сама же национальная интеллигенция, попытавшаяся использовать национальный фактор в своих целях, во многих случаях оказалась заложницей пробужденных сил.

Национализм как общественное явление есть такой подход к любому вопросу, когда в основу его решения кладется национальная идея, превращаемая таким образом из одного из факторов в решающий. Как мы видели, на определенном историческом этапе, а именно на этапе формирования наций, это явление, безусловно, прогрессивное, ибо лежит в русле интеграционных процессов: разнородные части, оказавшиеся в пределах единой территории, справляются в единое целое - нацию, объединительные процессы превалируют над разъединительными. Иное дело - национализм в нашу эпоху. Конечно, там, где указанные процессы интеграции данного типа в самом разгаре, национализм - явление столь же прогрессивное (например, в ряде стран Африки, где он противостоит трайбализму). А вот в “цивилизованных” странах, где сегодня столь явственно проявляются надгосударственные интеграционные процессы, национализм олицетворяет противоположную тенденцию - сепаратистскую, разъединительную и однозначно имеет реакционный характер.

Безусловно реакционны и деструктивные процессы в “бывшем” Советском Союзе. Мы вместе прошли длительный (и “особый”) путь развития, и как бы не раздражало это националистов всех мастей, все же реально составляем ту самую “новую социальную общность” - советский народ, объявленный коварной выдумкой сталинистов. Эта общность еще не раз обнаружит себя на всем пространстве того самого Советского Союза, который действительно разрушен сейчас деструктивными силами как политическая реальность, но все еще сохраняется как реальность социально-психологическая, и не учитывать этой реальности нельзя.

Но нельзя не считаться также и с другими реальностями (в том числе и связанными с расчленением Союза против ясно выраженной воли народа), которые еще принесут нам немало бед. К сожалению, приходится констатировать, что основные движущие импульсы национализма исходят от интеллигенции. Они имеют весьма ограниченную поддержку у населения в целом, но зато достаточно активную в некоторых слоях.

Одна из сил, активно поддерживающих разрушение старого уклада - это социальные слои с низким уровнем социализации. Здесь прежде всего следует назвать молодежь, которую любые радикальные движения всегда стремились использовать в своих целях. Но нужно иметь в виду еще один момент. В настоящее время классовая структура общества (а у нас особенно) уже далеко не имеет прежней четкости, границы между классами размыты. Тем не менее основная масса людей, относящаяся к тому или иному классу, если и не осознает этого, то по крайней мере достаточно ясно ощущает свою социальную принадлежность. Но есть немало людей, которых в этом смысле можно было бы назвать деклассированными. Они не ощущают себя частью той или иной социальной группы, и их гораздо проще использовать, направить их активность в нужную сторону, особенно если предоставить им новые эффективные средства самоутверждения, дать возможность играть более значительную социальную роль. Такие люди широко рекрутируются каждым радикальным движением, являясь для них одной из главных движущих сил. Благодаря влиянию на эти силы интеллигенция может проводить свою политику разрушения отживших структур, столь необходимую на первом этапе революции.

Положение меняется по мере развития революционных процессов. Если роль “номенклатурного класса” как определенной социальной группы в нынешней общественной ситуации однозначно реакционна, то роль такого общественного слоя, как интеллигенция, не поддается однозначной оценке. Безусловно прогрессивная в начале преобразований, когда интеллигенция выражает интересы большинства населения, по мере их осуществления эта роль существенно модифицируется собственными интересами данной социальной группы. Ее основой все больше становится буржуазно-либеральная и социал-демократическая идеология, а основным направлением деятельности - реставрация капиталистических общественных отношений. Учитывая социалистический характер нашего общества и столь же социалистический в конечном счете характер нынешних революционных преобразований, эта деятельность, не имея объективных возможностей достичь успеха, становится в результате контрреволюционной, соответственно объективно вступая в противоречие с интересами большинства населения страны.

Такое положение не может не сказываться на общем состоянии интеллигенции. Фактический отказ “общественного интеллекта” выполнять свою социальную функцию, перевод его работы как бы “на самого себя”, приводит даже к чему-то вроде “социальной шизофрении”. Началось увлечение парапсихологией, оккультизмом, восточными и другими экзотическими религиозно-философскими системами, а уж “заигрывание с боженькой” (Ленин) и православной (и не только) церковью в среде интеллигенции (особенно художественной) вообще приобрело характер повальной моды. Соответственно снижается и результативность деятельности в интеллектуальных сферах. Тяжелое положение в нашей науке хорошо известно, хотя оно зависит не только от желаний и возможностей ученых. Еще более показательным в этом отношении является искусство, в котором “качество продукции” зависит от художника самым непосредственным образом, и состояние которого сегодня в комментариях не нуждается. Но, конечно, положение это временное. По завершении социальных преобразований интеллигенция займет опять подобающее ей место в общественной жизни и будет снова успешно выполнять роль интеллекта советского народа.

Мы уделили столь большое внимание интеллигенции, поскольку в переходные периоды, т. е. в те периоды, когда процессы в обществе идут, подчиняясь логике скорее политических, чем экономических факторов, она всегда играет основную роль, в том числе и в настоящее время, время “внутреннего” развития нынешней революции. Множество партий и движений - не более чем “интеллигентские игры”, оставляющие подавляющее большинство населения совершенно равнодушными, - пока что “народ безмолвствует”.

Наиболее важно - но и наиболее сложно - проанализировать роль самого многочисленного класса нашего общества, составляющего его основу и фундамент - класса-исполнителя, состоящего из тех, кто непосредственно обеспечивает функционирование производства, т. е. рабочих, крестьян и технической интеллигенции. важно, ибо и количественно, и по роли в общественно-экономических отношениях этот класс своим поведением окажет решающее влияние на развитие социальных процессов. И сложно, поскольку, несмотря на появление признаков политической активности (например, в движении шахтеров), класс-исполнитель еще не занял подобающего ему места в политической жизни страны.

Мы не станем давать сколько-нибудь подробную характеристику таким его важным социальным группам как “рабочий класс” и “крестьянство” - о них существует огромная литература. Отметим только один существенный момент, важный с точки зрения анализа сегодняшних общественных процессов в нашей стране. Положение класса-исполнителя, в соответствии с тем местом, которое он занимает в обществе, носит двойственный характер. Представляя собой подавляющее большинство трудящихся в нашей стране, обеспечивая своим трудом материальную основу существования всех слоев нашего общества, класс-исполнитель во всех своих “отрядах” является хранителем лучших народных традиций и нравственных устоев. Именно он на данном этапе является социальной силой, которая объективно наиболее заинтересована в общественных изменениях. Именно на него ляжет основная тяжесть преобразований на конечном этапе нынешней революции (особую роль здесь, по-видимому, предстоит сыграть инженерному корпусу, как готовому резерву интеллектуальных сил, преданному интересам своего класса). Он же, превратившись в свободный класс-производитель, составит основную общественную силу на третьем этапе развития социализма.

Но проявить себя в настоящее время классу-исполнителю мешает то, что, как “парный” к “номенклатурному классу” производственный класс, он неизбежно был заражен (с известной модификацией) всеми пороками господствующего класса. Например, для них обоих характерен низкий уровень правосознания. Влияние длительного загнивания общественного строя привело к определенному развращению различных групп класса-исполнителя, конкретный характер которого в значительной мере определяется конкретной же спецификой непосредственной производственной деятельности этих групп. Общими же для них всех сегодня являются социальная апатия, пассивность, недоверие к лозунгам и призывам, а также к власть предержащим (“начальству”) - в общественной жизни, и низкая трудовая и технологическая дисциплина, безразличие к конечному результату труда, непрофессионализм - в производственной сфере.

Как мы уже видели, изменение общественно-экономической формации обязательно сопровождается изменениями классов; классы “старого” общества никогда не сохраняются в “старом” виде - они всегда трансформируются соответственно изменившимся условиям. Скажем, в буржуазном обществе “крестьянство не представляет из себя особого класса” - это при феодализме оно действительно “выступает как класс, но только как класс крепостнического общества” в противостоянии феодалам-крепостникам, а с развитием капитализма “внутри его самого складываются классы буржуазии и пролетариата” (ПСС, т. I, с. 289). Точно так же и рабочий класс (пролетариат) существует только там и до тех пор, пока существует буржуазия. При социализме произошли изменения общественно-экономических и социально-психологических характеристик соответствующей социальной группы с одновременным разложением на тех (меньшинство), из которых в значительной степени формировался “номенклатурный класс”, и тех (подавляющее большинство), которые входят в класс-исполнитель - ту социальную группу людей, которую мы в целом, несмотря на различия в конкретном характере труда, справедливо называли одним общим именем - “трудящиеся”. Но, существуя только как “парный” к “номенклатурному” производственный класс, класс-исполнитель не может сохранить своей социальной сущности в отсутствии последнего. По мере распада “номенклатурного класса” класс-исполнитель неизбежно трансформируется - либо опять в рабочий класс (пролетариат), продающий свою рабочую силу и противостоящий эксплуатирующему его классу предпринимателей (буржуа), либо в свободный класс-производитель, члены которого в первый раз в истории в качестве свободных тружеников сами организуют производство, самостоятельно выполняя все необходимые производственные функции или нанимая для некоторых из них профессионалов-управленцев.

Класс-исполнитель как целое пробудится от социальной апатии только тогда, когда под угрозу будут поставлены его наиболее важные классовые интересы. Сколь бы упорно не декларировали отрицательное отношение к классовой борьбе, сколь бы не открещивались от нее, от объективной действительности декларациями не отделаешься. Рано или поздно придется признать, что пока производство является основной областью деятельности людей и пока условием применения их рабочей силы в процессе производства являются средства производства, а также пока существуют общественные группы, социальным развитием поставленные в различные отношения к этим средствам производства, до тех пор существуют классы, и существуют отношения между ними, определяющим образом влияющие на общественную жизнь. При существенной разнице интересов эти взаимоотношения перерастают в борьбу, подспудную в относительно спокойные периоды и обостряющуюся в периоды переходные, когда под удар ставятся коренные интересы классов.

Советские люди, к сожалению, вынуждены были научиться переносить “временные трудности”. Потому опасения господ-демократов по поводу “голодных бунтов” безосновательны - в сколько-нибудь широких масштабах их не было и не будет. Но не будет только до тех пор, пока прогрессирующее обнищание воспринимается как своего рода стихийное бедствие, затрагивающее всех. Первым же следствием введения даже начал капиталистических рыночных отношений явится то, что богатые станут богаче (причем значительно), а бедные - еще беднее. Самое же главное в том, что именно за счет перераспределения и приобретут главным образом свое богатство первые еще задолго до предполагаемых изменений в общественной производительности (а, следовательно, и в оплате) труда вторых. По меньшей мере наивно предполагать, что ограбленное большинство трудящихся с этим безропотно примирится. Когда внедряемые элементы капитализма, ликвидация социалистических завоеваний зайдут настолько далеко, что приведут к осязаемым результатам, рабочий, крестьянин, специалист остро осознают грозящую им опасность и будут на нее соответственно реагировать. Тогда начнется конструктивная фаза революции, и тогда придет время коммунистической идеологии.

У нас идет сейчас бурная политизация общества. Возникает масса различных политических движений (в том числе и опереточных, вроде анархо-синдикалистов или православных монархистов). Но даже и более серьезные из них не имеют под собой основы и, следовательно, вряд ли можно ожидать, что они окажут сколько-нибудь существенное влияние на жизнь общества. Сейчас, например, стараниями определенных кругов идеи частного предпринимательства если не глубоко, то достаточно широко “овладели массами”, но они не имеют реальной социальной базы в народе, а потому недолговечны. Но сказанное не относится к различным видам социал-демократии. Как мы видели ранее, она имеет весьма серьезную основу, прежде всего в лице интеллигенции, а потому со временем станет главным противником прогрессивных преобразований. Поэтому на социал-демократической идеологии, на ее соотношении с идеологией коммунистической, следует остановиться подробнее.

Между социал-демократической и коммунистической идеологиями, в основе которых лежит стремление к лучшему устройству общества, много общего, но немало и различий. Последнее в конечном счете сводится к одному, самому глубинному, хотя и весьма редко сколько-нибудь четко осознаваемому различию - к разным представлениям о природе человека.

С социал-демократической точки зрения человек по природе своей индивидуалистичен; ему изначально присущ эгоизм, агрессивность и другие аналогичные свойства. Только влияние общества, существовать вне которого человек не в состоянии (именно в этом смысле являясь существом общественным) оказывает на него облагораживающее воздействие. Опираясь на положительные качества, также в определенной степени присущие человеку, цивилизация по мере своего развития все сильнее “обуздывает” его природный индивидуализм, приучая постепенно к выгодным как для каждого человека, как и для окружающих, учету им интересов других людей. По мере развития цивилизации человек из “дикого”, “варварского” состояния войны “всех против всех” постепенно приходит к осознанию пользы кооперации с другими людьми, основанный на неких “общечеловеческих”, вневременных нравственных нормах, обеспечивающих достижение каждым своей выгоды в условиях уважения выгоды других. Если бы была возможна полная и совершенная кооперация для достижения своих индивидуальных целей с учетом законных интересов других людей, то это было бы идеальное состояние общества - социализм. Вследствие индивидуалистической природы человека идеал этот недостижим, но к нему можно и должно постоянно стремиться - в этом заключается глобальная цель социал-демократического движения.

С точки зрения коммунистической идеологии, человек - существо общественное не потому только, что общество обеспечивает ему возможность существования, а по самой своей природе. Не общество накладывает ограничения на поведение человека, делая его социально приемлемым, но он сам, будучи существом общественным, носит в себе общество как свою сущность; его общественные потребности, отражающие нужды общества как целого, не навязаны ему обществом в качестве внешней силы, но являются его собственными, отражающими эту его общественную сущность. Таким человек был изначально, и только нечеловеческие условия существования на определенных этапах развития общества приводят к “грехопадению”, деформируют личность, вызывают, в противоположность его общественной сущности, антиобщественное поведение человека. Поэтому не воспитание человека, а изменение общественных отношений (т. е. условий существования) изменяет его поведение (естественно, речь идет о человеке вообще, а не о конкретном индивиде). Конечным результатом общественных изменений (происходящих не по желанию людей, а с неуклонностью естественного процесса) является “царство свободы” - коммунизм, в котором условия существования человека опять приходят в соответствие с его общественной сущностью, являясь в этом смысле повторением на более высоком (общечеловеческом) уровне тех отношений между людьми, которые уже имели место в локальном объединении - первобытном племени. Социализм же с этой точки зрения составляет только последний этап перехода, последнее историческое усилие на пути к достижению такого состояния, то устье, в котором многочисленные и разрозненные страны и народы сливаются в безбрежном океане объединенного человечества. Им заканчивается “предыстория” человечества; дальше начнется его “подлинная история” когда на базе отвечающих природе человека общественных условий каждый индивид приобретает безграничные возможности развития своей неповторимой личности.

Сколь бы ни было упрощенным такое изложение основных положений социал-демократической и коммунистической идеологии, именно их развитие (не всегда, правда, последовательное) в конечном счете определяет весь комплекс как теоретических представлений, так и пропагандистских приемов.

Когда говорим об особой опасности для нас социал-демократических тенденций, это вовсе не означает вообще отрицания роли и значения социал-демократических движений. Но их оценка должна быть конкретной. В западных странах социал-демократия способствует конвергентным процессам, “социализации” капитализма, и ее роль, безусловно, оказывается прогрессивной. В наших условиях далеко зашедших социалистических преобразований социал-демократические тенденции, наоборот, связаны с введением элементов капитализма, т. е. объективно с движением назад, и, следовательно, их приходится расценивать как реакционные.

Но в плане мирового развития социализма коммунисты, ставящие своей задачей революционное преобразование общества, и социал-демократы, являющиеся приверженцами постепенного его совершенствования путем реформ, как бы дополняют друг друга. В свое время коммунисты России не смогли бы достичь своих целей без широкой мировой поддержки социал-демократических движений. Но и социал-демократы Запада не имели бы никаких перспектив достичь своих, не будь на планете реального социализма. И здесь только постоянное взаимодействие различных социальных образований обеспечивает прогрессивное развитие всего человечества.

Вернемся, однако, к революционным преобразованиям в нашей стране. Для тех, кто стоит на коммунистической точке зрения, сейчас создалось чрезвычайно сложное положение. Идеи коммунизма, которыми столько лет спекулировали, практически полностью дискредитированы. С политической точки зрения несущественно, что это касается только имитации коммунистических идей, поскольку в настоящее время отрицание догм, имеющих столько же общего с коммунистической теорией, сколько чучело с живой птицей, приводит к отрицанию и всего того, что с ними связано в общественном представлении. Существенную роль играет также отсутствие современной теории марксизма. Поэтому, хотя людей, потенциально готовых принять коммунистическую точку зрения, у нас в стране весьма много, шансов завоевать поддержку большинства в настоящий момент она не имеет.

Ситуация такова, что за власть все еще цепляются те, кто социализм отождествляет с одним из его этапов, с тем этапом, время которого давно прошло, фактически поддерживающих не социализм, а состояние его загнивания, а потому давно потерявших веру в коммунистические идеалы. На смену же им идут те, кто вообще отрицает социализм (иногда только потому, что отрицает его отживший этап) и уж во всяком случае не приемлет коммунистическую перспективу. На этой базе - отождествления социализма с его одним, уже отжившим этапом, парадоксально смыкаются реакция и контрреволюция. Но отрицание отжившего - настолько сильная позиция, что в настоящее время изменить ситуацию нельзя. Происходит то, что должно произойти, т. е. победа контрреволюции над реакцией. Но, поскольку такая победа по своим результатам не устроит подавляющее большинство советского народа и вызовет его мощное сопротивление, необходимо самым активным образом создавать теоретическую и организационную базу, чтобы суметь возглавить стихийно возникающее массовое движение и с минимальными потерями привести общественные преобразования к объективно необходимому завершению. Те, кто действительно стоят на коммунистических позициях, прийти сегодня к власти не могут да и не должны, - они не в состоянии остановить сползание общества в опасном направлении. Сегодня, по отношению к нынешней революции, справедливы слова, сказанные Энгельсом в свое время по отношению к революции социалистической: “Для того, чтобы условия созрели для нас, а мы для них, все промежуточные партии должны поочередно прийти к власти и обанкротиться. Тогда придет наша очередь”(Соч., т. 36, с. 33). Так и произошло во время социалистической революции, так будет и теперь. Но это вовсе не значит, что пока не создадутся соответствующие условия, нужно, подобно обезьяне из китайской сказки, сидя на горе наблюдать за схваткой двух тигров в долине. Эти “тигры” - и реакция, и контрреволюция - в живом теле народа. И нужно сделать все, чтобы неизбежные разрушительные последствия их схватки были минимальными.

Таким образом, сегодня главная задача тех, кто считает себя коммунистами не по названию, а по убеждению, это консолидация, анализ современной ситуации, в стране и в мире с научных, т. е. марксистских позиций, разработка и пропаганда теории марксизма и коммунистических идей, а также диктуемые конкретной обстановкой практические действия, направленные на всемерное снижение отрицательных следствий деструктивной фазы нынешней революции.

ГРИФФЕН

Леонид Александрович

ДИАЛЕКТИКА

ОБЩЕСТВЕННОГО

РАЗВИТИЯ

(опыт современного марксизма)

Редактор Н.Б.Иванова

Технический редактор В.А.Краснова

Корректор Л.М.Тищенко

Операторы Н.А.Заколодяжная, М.А.Кравченко

Подп. в печ. 08.05.94. Формат 84х108/32. Офс. друк. Гарн. Тип Таймс. Усл. печ. л. Усл. кр.отт. Уч.-изд. л.

Оригинал-макет изготовлен в издательстве “Наукова думка”

252601 Киев 4, ул.Терещенковская, 3.