Мы вышли на перрон. Солнечные лучи заливали брусчатку, и казалось, что мир светится изнутри, словно в каждом растении, в каждой капле росы есть душа, готовая вырваться наружу. Зацепишь травинку – и она упадёт, разобьётся, расплескает свой невероятный внутренний мир. Только кто его заметит?
– Получается, люди в вашей философии делятся на хороших и плохих? – спросила я после паузы.
– Почему вы так решили? – спросил писатель.
– Вы ведь собираете диалоги. Но вы берёте для своих книг не все диалоги. Та история, которая живёт внутри меня…она про что-то неземное. Необъяснимое. Но, несомненно, тёплое и доброе. А наш мир наполнен болью. Переживаниями. Порой то, что мы видим, невыносимо. Разве человек, который рассказывает вам о боли, становится из-за этого плохим? Чем его монолог хуже моего, пусть ещё и не высказанного?
Собеседник молчал, слушая меня.
– У каждого есть свой внутренний мир, вы ведь сами говорили. Получается, – она перешла на шёпот, – если вам не нравятся вопросы, которые задаёт человек, о которых кричит его душа, то он становится плохим?
Мир вокруг неё подёрнулся маревом. Она потеряла ориентацию во времени и пространстве, ощущала лишь поток сознания, который, как некогда рассвет, огненной лавой выплёскивался на перрон, словно кто-то раскачал сосуд с её мыслями.
Я молчал. Сквозь ослепляющее солнце она, стоящая на перроне, видела, как я иду вперёд, но не тронулась с места.
– Ответьте, – уже тише попросила девушка.
– А вы? Вы готовы принять всех? Каждого человека на этой земле? С его болью, обидами? С его моралью? – спросил я, не оборачиваясь.
– Вы сказали, что все мы ёжики…
– Сказал. Но вы готовы искать эту душу? Или вы отвернётесь, едва дотронувшись до колючек?
Поезд тронулся. Я вскочил на подножку..
– Самое ценное в нашей жизни – это диалоги. Сотканные из чувств и мгновений, они наполняют наше мироздание. Люди вовсе не делятся на хороших и плохих. Они делятся на тех, кто готов дарить тепло, и на тех, кто утратил веру в человека. Диалоги звучат кругом. Нужно лишь услышать.
Падали слёзы в раскалённое солнце. Шипя, они становились облачками пара. Он был прав. Я не готова. Я сама свернусь в клубочек, только бы не видеть, не знать, не чувствовать.
Опомнившись, я вскочила в последний вагон.