Диббук с Градоначальницкой

Глава 5 Дом на Французском бульваре. Нэпман и Кира. Налет. Странный посетитель

Дом продувался со всех сторон, и даже при закрытых окнах в нем гуляли вечные сквозняки – может быть, потому, что рядом не было никаких строений, способных сдерживать безудержные воздушные потоки. Он стоял над обрывом, над самым морем. Когда-то давно это была одна из тех роскошных дач, которые украшали Французский бульвар, сделав этот аристократический район настоящей жемчужиной Одессы, но мятежное, кровавое время не пощадило красоты архитектуры. Оно вихрем пронеслось над изящными особняками, уничтожая их, стирая с лица земли. Большинство хозяев этих особняков давно покинули Одессу, добрались до Парижа и теперь служили вахтерами, таксистами, чернорабочими, официантками и горничными на абсолютно чужой земле. Изящные рамы и двери вывернул, искорежил ветер, от французского стиля остались только почерневшие, разбитые камни, превратившие этот французский стиль в руины.

Правду сказать, какую-то часть строений, пригодных для жилья, не сильно пострадавших в результате кровавой войны, поправили на сколько могли и разбили на отдельные дома и квартиры. В некоторых виллах даже открыли санатории, особенно разрушенные снесли. А в остальных сделали множество вариантов для сдачи жилья – начиная от коммунальных квартир и заканчивая в целом неплохими домиками, в которых можно было поселиться, правда, за немалую цену.

Дом, о котором идет речь, уцелел после всех боев и даже во времена обстрелов с моря, когда корабли союзников деникинского десанта в попытках взять Одессу обстреливали склоны Французского бульвара. Уцелел он и среди строений, предназначенных новой, большевистской властью на снос. Может быть, потому, что находился не на самом Французском бульваре. Чтобы его найти, нужно было свернуть с бульвара в совсем узкий, глухой переулок и пойти по направлению к морю. Можно сказать, что дом этот прятался от чужих – был он закрыт не только холмистой местностью, но и разросшимися деревьями, закрывавшими большую часть переулка.

Когда-то это была часть роскошной виллы, находящейся на Французском бульваре, – гостевой дом. Может, именно поэтому большая часть комнат первого этажа сохранились в целости и сохранности, имея вполне жилой, пригодный вид. Правда, этого нельзя было сказать о втором этаже, подвергшемся разрушению. Окна там были без стекол, часть крыши и стены – повреждены. Поэтому второй этаж заперли наглухо, а внаем стали сдавать только первый этаж. Да и то до того времени, пока власть не решит, что делать с этим унылым домом – сносить, восстанавливать, переоборудовать или отдавать под пролетарский санаторий, разрастающийся по соседству.

Желающих снять дом не нашлось. Сначала, как только было объявлено, что в доме можно поселиться за определенную плату, появилось довольно-таки много любопытствующих. Все это были нэпманы – люди, располагающие деньгами, а потому способные платить немалую арендную плату, назначенную новой властью. Но… постепенно поток желающих иссяк – люди ходили по дому, смотрели и уходили восвояси, не решаясь его снять. Все, как один, говорили, что особняк выглядит уныло, навевает мрачные мысли… В нем наверняка живут призраки. А отдаленность не способствует безопасности тех, кто рискнет поселиться в нем.

Дом показывал местный сторож, дедок, который по совместительству работал в соседнем санатории. Он любил поговорить, а потому сразу же вываливал все: и легенду о проклятии старинного рода, которому принадлежал особняк, и то, как восставшие моряки высадились на берег и перебили всех обитателей дома, и так же вполне откровенно отвечал на вопрос, куда делись предыдущие жильцы все-таки жившие здесь уже во время большевистской власти. Откровенность состояла в подробном рассказе о том, что предыдущие жильцы все, как один, умерли от тифа, и трупы долго лежали в доме – в связи с его удаленностью.

После этого все желающие снять особняк разворачивались и уходили. А старик-сторож искренне не понимал, почему его такие интересные рассказы не вызывают у людей никакого желания погрузиться в такую необычную историю.

Но однажды все изменилось – появился невысокий полноватый мужчина с хитрым и нагловатым выражением глаз и, не слушая россказней старика, вернее, никак на них не реагируя, моментально снял дом.

По вызывающей одежде мужчины, по массивному золотому перстню с неприлично крупным, просто вульгарным бриллиантом на указательном пальце левой руки в нем можно было угадать одного из тех наглых и предприимчивых нэпманов, которые, бросаясь из одного дела в другое, сколачивали быстрые, но незаконные деньги.

И это была правда. Мужчина был известным валютчиком, работой которого было надувать своих деловых партнеров россказнями о лживых инвестициях, а затем, получив инвестиции настоящие, быстро исчезать в неизвестном направлении. Так он добрался до Одессы, где закрутил фальшивую аферу с поставками в городские санатории несуществующих медикаментов. Вложив полученные таким путем деньги в швейный бизнес, он сколотил удачливую артель. А затем надул с поставками муки сеть пекарен, в которые якобы планировал инвестировать значительную сумму. И при этом он не забывал заниматься валютными операциями, настоящим своим делом, которое и принесло ему славу в известных кругах.

Его еще не искали, но обстановка уже накалялась. Поэтому приближенные к нему недоумевали, зачем, вместо того, чтобы с прибылью рвать когти из Одессы, он решил здесь осесть и снял странный дом на Французском бульваре.

Предприимчивый делец никому ничего не объяснял. Поздним вечером того же дня, как был снят дом, он переехал, перевезя минимальное количество вещей и абсолютно ничего из мебели, и заперся. Так он провел целых три дня. Еду из магазина раз в сутки ему приносил его заместитель по валютным делам, совсем уж приближенное лицо, единственный, кто знал местонахождение своего хитрого начальника.

На четвертые сутки нэпман вышел из дома с округлившимся, каким-то неестественным лицом. И, сев в трамвай, который уже курсировал по Французскому бульвару, отправился в центр города. Там он зашел в небольшую ресторацию «Бристоль», причем со служебного входа. И, легко ориентируясь в переплетении узких вонючих коридоров, каких не видят посетители, постучал в деревянную выщербленную дверь, больше уместную для сарая, чем для ночного клуба, хоть и второразрядного.

Там, за дверью, была гримерная некой певички по имени Кира, с которой нэпман крутил в последнее время.

Кира, худощавая брюнетка со злым выражением бледного истощенного лица, лежала на старом диване и куталась в рваную шаль. Она думала о том, где взять деньги на оплату квартиры. Денег не было даже на то, чтобы оплатить этот месяц.

Дела на певческом поприще шли из рук вон плохо. Кире уже исполнилось сорок, хотя это не мешало ей безбожно врать всем, что ей 31. Голосок у нее был слабенький, внешность – тоже не очень. В Одессе она оказалась, сбежав из Москвы с неким графом, который обещал увезти ее в Париж. Но граф убыл в Париж один, а Кира осталась в Одессе, потому что возвращаться в родную Москву было бессмысленно – некуда и не к кому.

Как ни странно, когда к власти пришли большевики, Кира приняла их на ура – после графа она возненавидела всех аристократов. Кира научилась петь революционные песни, и в первое время ей сопутствовал успех.

Большевистский комиссар, с которым она закрутила, устроил ее в театр, и дела ее пошли в гору. Но комиссара убили, и из театра Киру немедленно выгнали за склочный характер. Тут пришел НЭП, став для нее настоящим спасением – Кира принялась петь по разным кабаре и ресторанам, впрочем, не задерживаясь там надолго. Постепенно судьба занесла ее во второразрядный ресторан «Бристоль», где молоденькие, действительно молоденькие конкурентки как могли наступали ей на пятки. А оттого дела Киры с каждым днем шли все хуже и хуже – до тех пор, пока не стало совсем плохо.

Услышав стук и открыв дверь, Кира нахмурилась. С этим нэпманом она крутила одно время, но он оказался жадным, экономил на ней изо всех сил. А ведь ничто не раздражает женщину больше, будь то певичка из ресторации или почтенная дама, чем желание мужчины на ней сэкономить! Поэтому, разорвав отношения, Кира перестала воспринимать нэпмана всерьез, напоследок послав его – тоже всерьез. И вот после этого он явился вновь!

– Какого черта ты… – начала было Кира, но нэпман ее перебил:

– Я нашел! Теперь у меня будет куча денег! Вернее у нас! И мы сможем жить вместе! Вот! Это тебе!

Он всунул в ладонь Киры небольшую коробочку. Открыв ее, она ахнула – это был золотой браслет с алмазами и рубинами, по виду старинный. Кира разбиралась в камнях и сразу же прикинула, что если браслет заложить в ломбард, то за квартиру можно будет уплатить сразу за несколько месяцев. Всю ее неприязнь как рукой сняло. Она растаяла и бросилась нэпману на шею.

– Что же ты нашел? – она не могла сдержать любопытства.

– Клад! Настоящий клад, который владельцы особняка замуровали в стене и не успели взять с собою в Париж! – воскликнул нэпман.

– Ух ты! Как здорово! Покажешь? – лукаво посмотрела на него Кира.

– Ну конечно! Собирайся, поедем. Особняк, кстати, я снял. Так что мы вместе можем там жить.

Расщедрившись, нэпман даже заказал персональный автомобиль. Кутаясь в облезлое манто из котика, Кира внимательно слушала. Нэпман был воодушевлен.

– Ну, часть камушков придется продать, – сказал он как бы между прочим, – запишем на тебя и скажем, что они твои. Так будет проще.

«Конечно проще, дурень старый, – думала при этом Кира, – так я тебе и отдала деньги! Камушки продам, а деньги возьму себе. Давно уже пора начать новую жизнь!»

«Конечно проще, кошелка тупая, – думал при этом нэпман. – Если ЧК сядет на хвост – камушки твои, я тут ни при чем. А когда тебя зацапают с частью клада, я с оставшимся благополучно сделаю ноги».

Так они и ехали в полном согласии, обнимаясь всю дорогу. Они остановились на Французском бульваре. Расплатившись с водителем, нэпман помог Кире выйти.

– Холодно, – поморщилась она. – Долго еще?

– Тут придется пройтись, – нэпман пошел вперед, указывая Кире путь. – Ветер с моря, потому и холодно.

– Какой страшный дом… – Она застыла перед особняком, не решаясь в него войти. – Какое-то место ужасов… Как ты умудрился в нем переночевать хоть одну ночь?

– На самом деле четыре ночи, – ответил нэпман. – Я заперся и все время искал клад. Простукивал все стены, особенно на втором этаже. И наконец нашел – в стене за камином.

– А как ты узнал про клад? – Кире действительно было интересно.

– Да так, встретился с одним… – нехотя начал нэпман, но потом воодушевился. – Было это в Харькове. Выпили, разговорились. Он мне и рассказал, что в этом доме служил, когда хозяева в Париж решили рвануть. Да не все успели. Кто-то смог, а кого-то перебил отряд, ворвавшийся в дом. Бои тогда были страшные в городе. А перед отъездом они часть денег и драгоценностей в стене спрятали. Думали, что скоро вернутся, что революция ненадолго. Многие так тогда делали. В общем, клад этот в стене. Так и лежал до сих пор.

– Как страшно… Почему же он сам не забрал клад, ну, тот, кто тебе рассказал? – поежилась Кира.

– Попал под поезд, – покосившись на нее, коротко ответил нэпман.

– В этом доме наверняка умерло много людей. Он такой зловещий… – Кира разглядывала все вокруг.

– Да уж… Умирали, как во всех старых домах. Время такое.

Они вошли внутрь. Истлевшие половицы застонали под их весом. Нэпман провел Киру в одну из комнат первого этажа. Он тщательно занавесил окна и зажег керосиновую лампу – электричества в особняке не было.

На столе стояла небольшая дамская шкатулка из резного красного дерева.

– Открой, – скомандовал нэпман.

Киру просто ослепило сияние драгоценных камней! Они были прекрасны – жемчуг, золото, камни… Ярко блестели золотые перстни и браслеты… Только нэпман знал, что это была только часть клада – основные богатства он припрятал, не собираясь открывать все свои карты.

– Ну, что, – улыбнулся он, обращаясь к Кире, – теперь ты будешь со мной?

– Ну конечно! Я уже давно люблю тебя! Ты мой любимый! – она бросилась ему на шею, сжала в жарком объятии. Кира была выше его на полголовы. И раньше этот факт был для нее отвратительным. Но теперь, казалось, этого она вообще не заметила.

– Подожди, – отстранил ее нэпман. – Я хочу тебе сказать… признаться, вернее… Я женат. В Нижнем Новгороде живет моя жена и трое детей…

– Это ничего, – прошептала Кира. – Разве может это быть помехой истинной любви? Мне все равно! Я ведь люблю тебя.

При этом она подумала: «лживый старый козел!»

«Шкура», – подумал нэпман.

Они вместе накрыли на стол. Нэпман достал припасы, оставшиеся со вчерашнего дня. На столе появилась копченая колбаса, балык, хорошее вино. Когда сели ужинать, Кира не могла себя сдержать: она ела с жадностью, буквально заглатывая огромные куски, и по-простонародному облизывала пальцы. Пили за настоящее и за будущее. Планы обоих были красочны, как радуга. И в этих планах у обоих точно не было друг друга.

Внезапно раздался резкий треск, как будто что-то стукнуло в раму окна. Кира вздрогнула, едва не уронив бокал с вином.

– Ветер, – попытался успокоить ее нэпман, – ветер бьет в старые рамы на втором этаже. Я уже слышал такое.

Но Кира уже чувствовала, что дом полон таинственных шорохов и звуков. Вслед за рамой раздался скрип половиц. Камин не горел, но вдруг ветер завыл в трубе. Казалось, сквозь стены можно было слышать, как бушует и свирепствует буйное море.

Ей стало не по себе. Все пугало ее в этом доме – от шорохов, скрипов и звуков, до глаз нэпмана, в которых она вдруг прочитала что-то очень неприятное. А что именно – сама себе не могла объяснить.

И тут раздался резкий стук – распахнулось окно. Ворвавшийся ветер едва не потушил лампу. К счастью, чадящий фитиль прикрывал стеклянный колпак. Нэпман поднялся, чтобы прикрыть окно. Задуло холодом, и в этот момент с настоящим грохотом распахнулась дверь, и в комнату ворвались вооруженные люди. Их было пятеро – четверо мужчин и молодая женщина, державшаяся позади остальных.

Мужчины моментально схватили нэпмана. Двое из них скрутили ему ноги и руки толстой пеньковой веревкой, бросили на стул. Омертвев от ужаса, Кира словно приросла к месту. Один из мужчин покрутил перед ее лицом пистолетом и почему-то прокричал:

– Сидеть!

Предупреждение было излишним – она и так сидела, никакая сила на свете не подняла бы Киру с места. Ей казалось, что от ужаса она теряет сознание.

Женщина, выдвинувшись из-за мужчин, неспешно пошла к столу, открыла шкатулку, ухмыльнулась при виде содержимого. И, резко захлопнув, бросила шкатулку в большую холщовую сумку, висевшую у нее на боку. Затем так же неспешно она повернулась к нэпману:

– Где остальное?

– Что?… Ничего больше нет… Это все… – Язык нэпмана заплетался от страха, и вместо слов из его рта вырывалось противное блеянье. Бандиты заржали.

– Ты нас за фраеров держишь, шкурник? – ухмыльнулась женщина. – Повторяю второй раз и последний: где остальное?

– Христом Богом… вот как на ладони… больше и не было ничего! – застонал нэпман.

При всей трагичности ситуации Кира тем не менее присматривалась к женщине. Она была молода, черноволоса, с короткой стрижкой, с тонкими, какими-то благородными чертами лица. Можно сказать, что она была очень красива, даже несмотря на неестественную бледность, покрывавшую ее кожу как гипсовая маска. Глаза женщины были грустны, но время от времени в них вспыхивало пламя, напоминая алые отблески. Одета она была по-мужски – в кожанку и штаны, заправленные в кирзовые сапоги.

– Алмазная, что мы с ним панькаемся? – вдруг произнес кто-то из бандитов.

Алмазная! Кира вздрогнула. Проведя по кабакам полжизни, она не могла не знать о ней. Так звали знаменитую бандитку-налетчицу, чье имя гремело когда-то вместе с именем бандита Кагула. Но Кагула убили. Говорили, что и Алмазная умерла. Выходит, нет, жива.

– Подвесьте его, – в глазах женщины снова заплясал огонь.

Двое бандитов быстро сняли с крюка над столом керосиновую лампу, сдернули со стула нэпмана и, вывернув его руки назад, подвесили их на крюк. При этом нэпман вопил как резаный, не столько от боли, сколько от страха при виде этой импровизированной дыбы.

– Это кто написал? – Женщина швырнула ему в лицо какую-то записку. – Донос в ЧК на сожительницу, которая скрыла найденный клад от советского государства? Датированный завтрашним днем?

Нэпман вопил нечто нечленораздельное. Женщина обернулась к Кире:

– Дура ты. Подставить он тебя хотел с этими финтифлюшками. Опоить и бросить здесь. И снотворное наверняка припас. Завтра, когда сюда чекисты нагрянули бы, сам был бы уже далеко… А тебя в тюрьму. Дура ты, дура… Растягивайте, ребята!

Бандиты стали растягивать нэпмана на дыбе. Он кричал так, что эти крики могли поднять на ноги всю округу. Но дом стоял на отшибе. Наконец нэпман не выдержал, все сказал. Один из бандитов из трубы в старом, неработающем камине достал вторую часть клада – большой металлический сундук.

Женщина сожгла донос, а пепел бросила на пол.

– Уходи, – повернулась она к Кире, – никто тебя не тронет, если не будешь языком болтать. Слово Алмазной.

Кира рванула с места и побежала так, что у нее начало болеть в груди. Но, открывая трясущимися руками двери, она вдруг отчетливо и ясно услышала выстрел. И поняла, кто стрелял… Женщина… У нее был револьвер… Нэпмана больше не было… Но Кира не собиралась по нему плакать – все-таки она осталась в выигрыше. У нее был браслет, и она могла заложить его в ломбард.

Туча деловито вошел в гостиную и вдруг замер. Гостя, который ранним утром появился в его доме, о котором его предупредили, он ожидал увидеть меньше всего. Из роскошного кресла в не менее роскошной гостиной Тучи поднялся цадик – раввин центральной синагоги Одессы, в которой Туча не появлялся много, очень много лет.

Раввин был уже стар, но Туча все-таки узнал привычные черты лица, знакомые ему еще с детства. Лоб раввина прорезали глубокие морщины, длинная борода стала белоснежной, а спина – сутулой, но в глазах его по-прежнему светилась глубокая мудрость и понимание.

Туча замер, не в силах сдвинуться с места. На него тут же нахлынули воспоминания детства, и он снова увидел родное, но такое далекое лицо мамы… Услышал голос отца. В детстве, с отцом, – именно тогда он был в синагоге последний раз. Было это еще до поступления в гимназию, где Туча бросил всю свою религиозность, которую пытались привить ему родители.

Как и большинство предприимчивых молодых людей, он счел религию ненужным грузом, противным балластом, который при первой возможности нужно будет выбросить за борт. А потом… Потом Богу больше не было места в той жизни, в которой Туча оказался помимо собственной воли.

Он не вспоминал о синагоге долгие, долгие годы. И вот теперь строгое лицо правды посмотрело на него, подавив своей жестокой суровостью.

Родители Тучи давно умерли. В последние годы жизни они ничего не хотели знать о сыне, который вдруг стал одним из самых известных бандитов Одессы, правой рукой Мишки Япончика. Они ведь всегда были порядочны и честны… Для них Мишка Япончик был чем-то вроде многоголового дьявола, который мог прийти в каком-то кошмарном сне.

В последний путь Туча провожал родителей тайком. Да и был на их могиле всего два раза…

И вот теперь старый раввин, единственный свидетель его давно ушедшего детства, зачем-то пришел к нему.

– Ребе… – начал Туча дрожащим голосом и запнулся.

– Мир тебе, сын мой, – поклонился ребе, – ты уж прости за столь неожиданный визит.

– Это вы простите меня, ребе, что не ходил в синагогу, – вдруг выпалил Туча, чувствуя, как краска расплывается по его лицу, – простите меня, ребе… Я денег пожертвую. Все, что нужно. Вы скажите только. Вы уж простите меня, – разнервничавшись, он забыл даже про привычный одесский язык, заговорил нормально.

– Не нужны мне твои деньги, – ребе печально покачал головой. – Разве сделали кого-то деньги счастливым? Нет, Изя, не за ними я к тебе пришел. А пришел я к тебе за помощью. В очень серьезном деле.