После того, как допрос закончился, я больше не могла пить вино. Достала из морозильника «Пять озер» и щедро плеснула прозрачную, почти что густую от холода водку в рюмочку.
– Сука сраная! – сказала я покойнице вслух и посмотрела на потолок. – Жила, как в душу срала и сдохла так, чтоб я жизни не радовалась!
Можно, конечно, было винить себя. Поговори я с Крошкой Редакторенком, знала бы, какая именно сгорела «газель». Пошла бы пить свое вино в бар… Не пришлось бы отвечать на дебильнейшие вопросы. Я всхлипнула от жалости к себе и подлила еще водки.
Выпила. Ледяной огонь приятно опалил пищевод и с размаху рухнул в пустой желудок.
Я посмотрела на свои ногти.
Жизнь чертовски несправедлива к таким, как я! Живу, никого не трогаю, пытаюсь ни во что не встревать… Но нет! То орущие дети, то горелая мать! Я потерла ладонью лоб. В нормальной газете можно было бы покопаться в подробностях, сделать эксклюзив… В Интернет-издании весь мой эксклюзив скопипастят за пять секунд и ничего с этим не поделаешь.
Я налила еще водки. Голубое стекло бутылки покрылось инеем-сединой. Я выпила, задумчиво поглядев на стекло порадовалась, что у меня вот седины нет, – потом убрала бутылку, пошла в гостиную. Квартира у меня двухкомнатная, бабушкина, но ничего бабушкинского тут нет. Баб Шура занималась карточными гаданиями и зарабатывала так, что хватало и на ежегодный ремонт, и на непутевую внучку.
Меня даже удивило, когда участковый вдруг про нее вспомнил. Я рухнула на диван и фыркнула. Представила себе суд. Свою баб Шуру – величественно-важную; в черной блузе с рюшами и серебряным медальоном на шее.
– Убийца – Дама Мечей через Дьявола по семерке Мечей, да с Пятерки Кубков!
Полицейские, все же, странные чуваки. Бандиты как-то не требуют, чтобы их любили. А полицейские, так прям диву даются, что неприятны. Они свои рожи вытянутые видели хоть бы раз, когда расстраиваются твоему алиби.
Я им так и сказала:
– Ну, простите! Вы все еще можете запугать свидетелей и выбить из меня чистосердечное.
– Никто не собирается ничего из вас выбивать! – внушительно сказал участковый. – Вы, если вы вдруг запамятовали, – он выразительно указал на пакет с эмблемой «Винного погребка», – не просто угрожали покойной, вы еще и клялись ее детей уничтожить.
– Технически, это не может считаться угрозой, – ответила я, памятуя о временах, когда полицейские были просто менты и уважали журналистов чуть больше. – Я сказала ей, что засуну ее… ммм… детей ей обратно в… ммм… матку. Это невозможно чисто физиологически. Так что угрозой это можно назвать лишь затем, чтобы поскорей закрыть дело и пойти пить.
Участковый тонко мне улыбнулся.
Он был типичный российский мент – чуть лысоватый, с широким, обманчиво добрым лицом. Форма напряженно удерживала живот, но участковый все равно засунул под ремень большие пальцы.
– Вы, Елена Николаевна, до…летаетесь, – сказал он. – Как Гагарин до…летался.
Я улыбнулась.
– Серьезно! Угрожаете бедной старой женщине, Петр Евгеньевич?
Один из молодых патрульных, смутно знакомый и чертовски хорошенький, посмотрел на меня ореховыми глазами. Я покраснела, утратив мысль… Не то, чтобы я – в третьем поколении девственница. Просто парень был необычный. Привлекательный и при этом глядящий на меня, открыв рот.
– Госпожа Масленко! – прокашлялся участковый грозно.
– Что? – уточнила я. – Представьте, что ваш Пиромант – серийный убийца. И завтра ударит вновь. Я, прям, очень сильно советую вам завести алиби. Потому что вы мне только что, завуалированно, грозили.
Он покраснел и брякнул:
– Была бы еще жива Александра Васильевна…