Дигитал

Глава девятая Home

Тропический ливень сменился моросящим осенним дождем. Сначала бодрящая прохлада освежала и возвращала покой, как прозрачный сентябрь после угара августа, но спустя минуту-другую вдруг сделалось постыло и одиноко, как под последним ноябрьским дождем.

Алексей подкрутил кран, и сверху вновь хлынул африканский, парной ливень.

По мягкому удару сквозняка в спину он понял, что Марина открыла дверь и, стоя на пороге, любуется им. Была у нее такая привычка. Возбуждения своего не таила. Но Алексеевы водные процедуры почему-то называла «Купаниями красного слона».

Из-за гудения стиральной машинки и плеска воды он не разобрал, что она сказала.

Оглянулся. Она скользнула по нему взглядом, и ее глаза до краев заполнил кофейный ликер.

Марина вернулась полчаса назад, принеся огромный букет, кошачью негу в глазах и запах кофейного ликера на губах. Алексей не стал говорить, что видел коробчонку, на которой приехала лягушка-царевна. Владельцы «ниссан-альмеро», как известно, извозом не подрабатывают. А спешащие домой девушки не сидят со случайным водителем целых двадцать минут в интимной темноте салона.

Марина протянула ему трубку телефона.

Алексей не стал ее спрашивать, кто звонит. Еще в начале совместной жизни отучил Марину узнавать имя абонента. Мало ли кому потребовался опер Колесников. В любое время суток. И вторым пунктом негласных правил стояло: не спрашивать, куда и к кому после звонка срывается Леша. По умолчанию считалось, что по служебным делам. Так оно, кстати, и было.

Он выключил душ, стряхнул руку и взял трубку.

— Спасибо, Мариша.

Она вышла, неплотно прикрыв за собой дверь.

— Слушаю, Колесников.

— Леха, это Вован Волков. Как ты?

— Погоди. — Алексей потянулся и выключил низко урчащую машинку.

Подумалось, а что бы сказал такой матерый волчара, как Волков, увидев ночную стирку и пару кроссовок, до блеска отмытых, стоящих на сушилке? Ничего бы не сказал, только прищурился на секунду да повел носом. А потом бы стал аккуратненько нарезать круги, подбираясь к жертве на бросок.

Потому что в их практике такой случай уже имел место. Пришел мужик с работы, вкалывал гастербайтером, то есть всем сразу, будучи в Москве никем, квартиру делил еще с тремя такими же бедолагами. Вымыл кроссовки, выстирал джинсы и рубашку. А утром за ним пришли Леша с Волковым. Увидев сохнущие вещи, переглянулись. Только и спросили, во сколько вчера пришел. Услышав, что в полпервого, защелкнули на натруженных руках гастербайтера наручники. И все потому, что его подругу нашли забитой до смерти, как утверждал эксперт, смерть наступила между девятью и десятью часами вечера.

Когда-нибудь, оттеснив Марининых и клонированных Донцовых со Степанцовыми, войдет новый Куприн и положит на стол редактора новую «Яму». Только «ямой» в этой книге будет вся страна. Кто хочет, пусть надеется, что заглянув в ту помойную яму, страна ужаснется, очистится и покается. Скорее всего, снимут по книге очередной сериал, и будет страна замыленным глазом смотреть на свое отражение в экране телевизора, медитируя, как бомж на слюдяной бок немытой бутылки. Впрочем, не будем спорить, поживем — увидим. Если доживем.

А пока приходится довольствоваться милицейскими сводками с глумливыми комментариями борзописца из «МК».

Итак, жили-были в Москве армянский чернорабочий и украинская красавица. Он своим горбом поднимал лужковскую стройиндустрию, она торговала на рынке. Так, во всяком случае, первое время говорила. Потом призналась, что основное время работает на Манежной площади. Но не в шикарном торговом центре, а на ночной толкучке дешевых тел. Московские морозы и суровая столичная жизнь уже успели остудить восточный пыл возлюбленного, интернациональный союз двух одиноких сердец устоял даже после такого удара. Решили жить дальше, махнув на принципы, и строить свой раек посреди гигантской помойки. Встречались, когда совпадали графики работы, гуляли и строили планы. Потом проститутку нашли забитой до смерти.

Армянин сначала все отрицал, но алиби никак не выстраивалось. А подружки убитой, вместе снимали квартирку в Чертанове, дружно топили армянина, мол, ссорились и угрожал. Через неделю тюремного житья армянин вдруг начал каяться. Правда, путано и как-то неуверенно в деталях.

Дело вел Костик, пусть земля ему будет пухом. Мог бы по счету раз отправить дело в суд, а армянина на северные стройки. Но Костя в детстве читал правильные книжки и вырос правильным парнем. И он стал рыть носом землю.

По своим каналам установил, что на армянина в камеру пришла «малява», после чего два уголовника с молчаливого согласия «смотрящего» стали прессовать бедолагу по полной программе. Вот и вся причина «приступа совести». Узнав это, Костя жутко оскорбился. А вот что особо насторожило: дружный коллектив путан экстренно убыл из столицы. Не сами, а милиция отловила и выдворила через приемник-распределитель. Проявили, так сказать, служебное рвение в нужное время и в нужном месте, оставив следствие без свидетелей. Один на один с кающимся обвиняемым.

Костя угостил Алексея пивом и в приватной обстановке пивняка поставил боевую задачу: отловить и прессануть сутенера. Найти бывшего владельца шести хохляцких тел труда не составило, эта мразь особо не конспирируется.

Показания с сутенера Алексей снимал без свидетелей. Весь гонор вышиб с двух ударов. Из сутенера полезло такое дерьмо, что срочно пришлось вызванивать Костю. Вдвоем, кому же довериться в таких раскладах, на коленке набросали план оперативных мероприятий. И сутенер, размазывая сопли и кровь, вызвал на встречу «крышу». Врал, но складно, что получил повестку из прокуратуры. Просил защиты и совета. «Крыша», оставив свой номер на дисплее мобильника, проворчала, что едет.

Место регулярных встреч сутенерчика с «крышей» Алексею совершенно не понравилось. Три проходных двора на подходе, одинокая скамейка, не просматриваемая из окон, обрыв, рощица внизу, цинковые полусферы складов за ней, дальше — тылы Ботанического сада. Для полноты картины не хватало лежалого трупа. Сутенерчик оценивающего взгляда Алексея не понял, зато Костя, перехватив его, согласно кивнул.

Сутенерчика оставили в качестве живца на скамейке, засунув передатчик в потное от страха причинное место, а микрофончик закрепив под рубашкой. Сами сели в засаде.

Точность — вежливость королей и мечта оперативных работников. Ровно в назначенное время на встречу прибыл… капитан ОМОНа. Правда, без формы, но явно при оружии. Иначе зачем ясным июньским вечером напяливать на себя кожаную куртку? Краткий диалог капитана с сутенером полностью подтвердил показания: «крышевал», отнимал деньги, пользовался девочками, хохлушку забил до смерти, проводя разъяснительную беседу о необходимости профилактики венерических заболеваний. Анализы пострадавшей в деле имелись, оставалось получить их у капитана.

Брать его Костя планировал на рабочем месте на следующий день. Но у капитана были свои виды на собственную судьбу. Он вдруг врезал сутенеру по уху, да так, что у Алексея затрещало в наушнике. И, заломив ему руку, поволок худосочного мелкого торговца живым товаром в рощицу.

Алексей без команды рванул спасать свидетеля. Успел вовремя. Капитан уже закончил пересчитывать ребра, и до добивающего удара с последующим измочаливанием лица оставалось совсем чуть-чуть. Капитан так разошелся, что не услышал подкравшегося Алексея.

На окрик: «Стоять, милиция!», капитан ответил неправильно. Бабахнул из табельного на звук.

Пришлось прострелить ему ногу. Но капитан раненым кабаном попер в последний бой. Конечно, потоптались, посопели, ветками похрустели, но капитана Алексей взял.

Утром Костя подписал постановление на освобождение из-под стражи армянина. Говорят, тот час стоял у ворот Бутырки и плакал.

Рассказать байку можно за пару минут, а в реальности чалиться на нарах армянину пришлось полтора месяца. Обидно, конечно. Но по сравнению с «десяткой» лет, что светила, сущая ерунда.

Вывод? Не надо, граждане, стирать вещи в неурочный час. Это подозрительно и чревато. Или заведите себя правило, стирать каждый вечер. И сделайте так, чтобы все про это знали.

Алексей первые полгода мучился, вечерами чувствуя убогий запах ментовки, пропитавшей за день одежду. Потом, чувствуя, что зарабатывает нервозный пунктик, разорился и купил машинку-автомат. Это было уже при Марине. Так что свидетель гарантирован. «Да, гражданин следователь, приходит и, как идиот, сует в машинку, а потом достает полусухую одежду. Правда, гладит не всегда, утром не успевает».

И, получается, стирает не потому, что следы избиения двух ментов уничтожает, а по привычке и из природной склонности к чистоте.

— Слушаю, Вовка, — пробормотал Алексей в трубку, усаживаясь на край ванны.

— Я тебя не разбудил?

— Нет. Еще не ложился. А ты что маешься?

— Домой ноги не шли. Заскочил в один адрес. Но и здесь не спится.

У Волкова, как знал, Алексей, дома имелся полный комплект баб: жена, теща и две дочки. Само собой с такой жизнью заведешь «адрес», где женщина присутствует в единственном числе.

— Я насчет Кости, — глухим голосом произнес Волков. — Псих этот, Молчанов, помер. Остановка сердца. Позвонили, когда ты ушел.

Алексей размазал по лицу влагу.

— Дело закрыто ввиду смерти подозреваемого, так? — спросил он.

— Да. На кого же вешать? — В трубке раздался тихий булькающий звук. — Но этот… Понимаешь, о ком я? Вот волчара! Дело по смерти девчонки выдернул себе в порядке надзора. А по эпизоду с диском будет тянуть служебное расследование.

— Флаг ему в руки, барабан на грудь и попутного ветра в спину, — проворчал Алексей. — Как я понял, мы в этих раскладах — побоку.

— Да, именно так и сказал. Завтра задействует своих оперативников, нам можно отдыхать, — Вовка вновь чем-то забулькал. — Радоваться бы надо, что от «висяков» избавились. А тут камень на сердце. Костю жалко. Ни за фиг мужик погиб. Уже подписали постановление на выдачу родным тела. Дня через два будут хоронить. Блядская жизнь… Мать его в реанимации, отец еле держится. Ты меня слышишь?!

— Да, — мертвым голосом ответил Алексей.

— Слушай, я тут бухаю потихоньку. В одно рыло. Больше не могу. Вот и дернул тебя. Извини.

— Ничего, Вован. — Он отчетливо представил себе Волкова на чужой кухне. Издерганного, беспомощного и жалко-пьяного.

— Тебе нельзя, я знаю. Давай так, чисто символично. — Волков поцокал чем-то стеклянным по трубке. — Я здесь, ты — там. Не чокаясь. Скажи что-нибудь, Леха.

Алексей зажал болевой шарик на затылке. Опять проклюнулась свербящая боль.

— Что молчишь, Леха?

Алексей закрыл глаза и с силой провел по мокрым волосам. Теплые струйки поползли по щекам, защекотали шею.

Он вдруг почувствовал себя пловцом, выбравшимся на берег ночной реки. Все позади, все в прошлом, все теперь — без него. Между ним и прошлым — жидкая текучая мгла. И он не дал ей, холодной и непроглядной, утащить себя за собой. Он — на другом берегу. Один. Во всем новом, сумрачном, необжитом мире, где еще ни разу не всходило солнце, он — один.

— Леха, ты что молчишь?

— Я не молчу. — Алексей глубоко вздохнул. — Костя был настоящим мужиком. Земля ему пухом!

— Поехали! — выдохнул Владимир.

В трубке образовалась глухая тишина. Наверное, на том конце провода Волков зажал микрофон ладонью.

Алексей нажал на кнопку, и в трубе забились короткие нервные гудки.

Он уперся взглядом в свое отражение в запотевшем зеркале. Сквозь белесую муть на него смотрели чужие глаза. В левом глазу плавала кровяная медуза.

На кухне Марина читала журнал. На появление Алексея отреагировала, убрав ноги, вытянутые на свободный стул и закрывающие путь Алексею. Ноги у нее были красивыми, и она это знала. Поэтому сразу же вернула их на место. Мини-юбка и черный ажурный лифчик — все, что осталось от делового костюма, строгого покроя жакетик был небрежно наброшен на спинку стула.

Алексей подхватив падающее с бедер полотенце, устало опустился на свое место — спиной к окну. Через распахнутую створку вползал тухлый московский сквознячок. Но спину он все же холодил, и это было приятно.

Под приглушенным кухонным светом представленное Мариной на обозрение смотрелось весьма соблазнительно. Она успела ухватить свой кусочек лета, кожу покрывал нежный золотистый загар. Не средиземноморский, но все же. Где, когда, с кем загорала, точно неизвестно. Вернее, не стоит допытываться.

Они прожили вместе полтора года. Тройной срок среднестатистической молодой пары. Не расписываясь и не строя совместных планов на будущее.

Будущего Алексей не хотел, ему хватало настоящего. Честно спрашивая себя, отвечал, что никакой жизни, кроме оперовской ему и не надо. Свыкся, пообтерся и понял — мое. Так век бы и топтал «землю». Предел мечтаний уйти в МУР. Но и то, на пути к мечте калечить себя и затаптывать конкурентов не собирался.

У Марины сначала тоже не было никаких планов. Единственная дочь мамы-литературоведа, папа, выполнив биологическую функцию, больше по близости не появлялся, получила от мамы все, что можно: интересных знакомых, иногда остававшихся ночевать в маминой спальне, чтение вслух Гесса, Цветаевой и Бродского, воспитательные истерики, хорошие манеры, легкий невроз и путевку в педагогический институт. На филологический факультет, естественно. Который и закончила в год знакомства с Алексеем. На четвертом курсе она уже предпринимала попытку вырваться из маминых коготков, что выразилось в скоропалительном браке с отчаянным и бесшабашным молодым человеком в кожаной «косухе», рассекавшем по ночной Москве на грохочущем «Урале» собственной конструкции. Ко всем своим неотразимым достоинствам молодой человек еще и пел. Что-то сатанинско-металлическое.

Брак распался не из-за козней интеллигентной тещи. И не по инициативе молодой жены, Марина год металась в сатанинском любовном треугольнике: «она любит его, а он любит героин» и окончательно потеряла себя. Просто есть Бог на небе и его скромные слуги на земле. Металлическая рок-группа, в которой солировал молодой человек, в полном составе угодила под облаву в наркопритоне. Все находившиеся на хате перенесли появление милиции с наркотическим благодушием, только солист вел себя плохо. Так плохо, что перебил переносицу одному оперу и сломал палец другому. Чем обеспечил себе срок по полной программе.

У Марины хватило ума развестись с ним до суда. Наверно, решающую роль сыграло то, что буйный и скорый на руку супруг все время находился под стражей. И проломить ей голову, как не раз грозился, не имел возможности.

Затравленного воробышка Алексей мимоходом увидел в отделении, Марину с месяц тягали на допросы, в квартире молодых нашли героиновые заначки, и девушку прощупывали на предмет соучастия в хранении и сбыте наркотиков. Потом, когда все улеглось и забылось, встретил на улице. Узнал, улыбнулся. Она робко улыбнулась в ответ. И амур не промахнулся.

После двух свиданий стали жить вместе. Ей жить было негде, а Алексею уже осточертела могильная пустота необжитой квартирки, доставшейся после разъезда с родителями.

— Кофе хочешь? — спросила она, перелистнув глянцевую страницу. — В холодильнике у тебя только лед.

— Может, сходим в ночной? — безо всякого энтузиазма предложил Алексей. На «у тебя» решил не реагировать, но оговорка больно царапнула слух.

— Не-а. — Марина мотнула головкой. — Я устала.

Поправила челку, упавшую на глаза, и углубилась в чтение.

Что вычитывают с умным видом женщины в своих журналах, Алексей никогда понять не мог. Даже кроссворды в них решаются за минуту. А пятистрочная заметка о новом муже кинозвезды уж никак не требует философских осмыслений.

— Трудный день? — спросил он.

— Не то слово. — Марина не подняла головы. — Полдня убила на переговоры с этими дятлами из «Интекса». Потом собачилась с «Персоной», в последнюю минуту умудрились запороть рекламу. Все жилы вытянули. А вечером шеф потащил весь топ-менеджмент в «Анкор».

— А там что было?

— Ай, обычная презентуха, — отмахнулась Марина.

Последние полгода процесс психологической реабилитации пошел такими бурными темпами, что Алексей уже не успевал реагировать на изменения, происходящие с Мариной и вокруг нее. Казалось, совсем недавно «презентация» произносилась с легким придыханием и вдруг сменилась пренебрежительной «презентухой».

Прошлой зимой приходилось встречать обмороженного воробышка у метро и чуть ли не на руках нести домой. Обладательница диплома педвуза проходила все ступени адаптации к рынку: рекламный агент, риэлтер на побегушках, редактор-надомник, репетитор для особо бестолковых школяров, потом опять рекламный агент. Все бы кончилось неизбежным нервным срывом, но неожиданно повезло: как снег на голову свалились неплохие деньги.

В привычной роли Деда Мороза выступил Алексей. Не без содействия Кости, он подработал частным детективом по одному закрытому делу. Не столько ради денег, сколько из чувства справедливости и профессиональной гордости. Все обошлось без криминала, чистый личный сыск и обычная аналитическая работа. Заказчики остались довольны. На гонорар, равный полугодичному окладу, Алексей купил для себя стиральную машину, остальное отдал Марине.

Как выяснилось позднее, деньги пошли на какие-то супер-пупер курсы топ-менеджеров всего на свете и приведение себя в адекватный вид. Через месяц затюканный птенец стал приобретать черты офисной жар-птицы. А потом уже стало поздно что-либо менять.

Алексей придвинул к себе чашку кофе. Заглянул в нее. Из проруби пузырчатой пены на него уставился черный глаз.

— Есть хочу, — сказал Алексей в чашку.

— Сходи в магазин, — отозвалась Марина. — Только готовить я не буду. Возьми что-нибудь покусочничать.

Алексей отодвинул чашку. Поднял взгляд на Марину. Знал, сейчас у него глаза с таким же потусторонним непроницаемым отливом, как у того, что плавал на поверхности остывшего кофе.

Марина, почувствовав на себе этот мертвящий взгляд, подняла голову.

— Что ты так смотришь? — слегка наигранным тоном произнесла она.

И осеклась.

Ему показалось, что к глазам поднесли перевернутый бинокль. Кухня изогнулась и вытянулась, превратившись в темный эллипс, в самом дальнем конце которого сжалась сгорбленная фигурка полуголой женщины. Совершенно чужой, неинтересной, бог весть как попавшей в это искаженное пространство.

Себя он ощутил неимоверно сильным, способным одним движением руки плющить, мять и лепить вновь бесконечное множество таких вот вытянутых мирков. Это не требовало никаких усилий. Но и интереса не представляло.

— Сейчас ты встанешь, соберешь вещи и уйдешь отсюда навсегда, — произнес он чужим голосом. Глухо и монотонно.

— Вот это новости! — Аккуратно выщипанные бровки взлетели вверх. — И все из-за того, что я устала и не могу быть домохозяйкой?

Алексей медленно покачал головой.

— У меня началась другая жизнь. И тебе в ней нет места.

Он слышал, как звуки гулкими шарами катятся по искаженно-вытянутому пространству. И ему было абсолютно наплевать, увернется ли кукольная женщина от тугих ударов его слов или шары прокатятся по ней, ломая пластмассовые косточки.

Журнал шлепнулся на пол. От резкого звука Алексей пришел в себя. Стены стали на место и больше не плющились.

— Ах, вот оно что! Очень мило. — Она развернулась, забросив ногу на ногу. — Можно узнать подробнее?

— Я отстранен от работы, — тихо, своим обычным голосом произнес Алексей. Прислушался, никакого гула камнепада и трубного эха.

— За что?

— По здоровью. Минимум месяц прокантуюсь в госпитале. Потом — с вещами на выход.

Стервозное выражение на ее лице улетучилось, сквозь боевой офисный макияж проступило лицо прежней Марины.

По молчаливой договоренности она никогда первой не заводила разговор о синяках и ссадинах, с которыми он периодически заявлялся с работы. Считалось, что ее это касаться не должно, жив — и слава богу. Но глаза все равно выдавали тревогу.

— Это из-за этой фигни? — Она, вытянув руку, указала на размокшую ссадину на его виске.

Он отстранился.

— Да.

— Так все плохо?

— Хуже, чем выглядит.

С секунду в ней шла внутренняя война, победила новая Марина, офисная стервочка.

— Интересно, почему ты решил, что я должна остаться в стороне? В конце концов, ты столько для меня сделал, что было бы непорядочно…

Она осеклась, со смесью недовольства и ужаса наблюдая за Алексеем.

А он и сам не знал, что с ним происходит. В голове медленно поднималась мутная волна. И вдруг эту непрозрачную муть вспорола яркая вспышка фосфорного огня. Раз, потом еще и еще. Фосфорно-слепящие молнии хлестали черную воду. Ломались, извивались и на миг застывали в угловатых линиях неведомых каббалистических знаков.

Алексей сжал ладонями виски.

— Рейс Москва — Ремини, вылет шестого числа в четырнадцать тридцать. Место восемь «А», бизнес класс, — произнес он невесть откуда взявшиеся слова.

Марина издала сдавленный сиплый крик. Вскочила. С грохотом рухнул на пол стул.

— Ты… Ты… Ты — мент поганый, — наконец, выдавила она. — В сумочке шарил, да? Может, тебе еще трусы предъявить? Ненавижу, как же я тебя ненавижу!!

Алексей поднял взгляд.

Такой он ее еще не видел. Напрочь чужой человек. Мерзкий в своем страхе и злобе.

Холодно отметил, что раскол произошел стопроцентный, как говорят опера, до самой задницы. Марина даже и не пыталась скрыть ни возмущения от покушения на личное, ни отчаяния от того, что до такой степени вывернулась наружу. До самого потаенного уголочка. Все кончено. Прежней не стать, не наиграть себя заново; раз увидев ее такую, в другую не поверит.

— Собирайся и уходи, — глухо произнес Алексей.

Марина с треском сорвала жакет со стула и выскочила из кухни.

Он мысленно выбросил ее из сжатого и искореженного пространства. Слепящие всполохи в голове вдруг погасли. Сделалось холодно и пустынно, как ночью в горах…

За стеной забушевал ураган с ласковым женским именем Марина. Грохотали створки шкафа, с визгом выдвигались и со стуком возвращались на место полки, посыпались стопки журналов, разнокалиберным перезвоном отозвались сметаемые в пакет флакончики. И все это под резкие выкрики женщины, которой уже не нужно таиться и утруждать себя правилами приличия.

Алексей слушал какофонию урагана, но мысли его были заняты другим.

Он не мог понять, откуда в него вошло безошибочное и убийственное в своей точности знание. Обычных оперовских навыков, которые он, кстати, запретил себе использовать против Марины, хватило бы на сопоставление десятиминутных посиделок в джипе со свежим блеском помады на губах. Вывод прост — подкрашивалась уже в лифте. Ну добавить к этому слишком долгое разглядывание одной и той же страницы в журнале. При этом глаза закатывались влево, что говорит о работе аналитического полушария, — характерное рефлекторное действие подследственного, лихорадочно выстраивающего в уме линию поведения. Ну еще парочка деталек, на основе которых можно было рассчитанными вопросами раскачать на откровенность или на откровенную ложь. Но не так же. И не с таким результатом!

Он на секунду прикрыл глаза и отчетливо увидел книжечку авиабилета «Трансаэро». Все дело в том, что в ее сумочку не заглядывал, даже и в мыслях не было.

Алексей сделал глоток остывшего кофе.

В дверях появилась Марина. Все еще возмущенная и растрепанная. Но во взгляде уже появилась слабинка. Запал прошел, и теперь не хватало ни ярости, ни отчаяния, чтобы сделать последний шаг.

— Ты идиот, Леша. И подлец к тому же. — процедила она. — Развел такой бардак, а из-за чего? Из-за обычной служебной командировки?! Так до нее еще две недели. Еще все триста раз переиграют! Поэтому и не стала тебе говорить.

Алексей дунул в кружку. Пустота отозвалась коротким гулким эхом.

Звук, нарастая и густея, заполнил собой все вокруг. Мир опять превратился в вытянутое, уходящее в бесконечность сферическое пространство.

И в нем опять ожил тот, другой, всесильный, бездушный и беспощадный. Он знал все. Не гадал, не процеживал факты, не строил версии, не копал наобум. Просто — з н а л.

Он саркастически усмехнулся.

— Что ты скалишься, идиот! — выкрикнула она.

— Командировка первым классом?

— Что ты в этом понимаешь?

— Ничего. — Он придвинул к себе Маринину кружку. — Летишь вместе с хозяином «Русиктура». Он обещал назначить тебя представителем в Италии. Две недели будет инспектировать свои агентства, выкинет того, кто плохо работает, а ты примешь дела. Две недели прощальных потрахушек. Потому что спишь с ним с мая. Чисто бизнес, ничего личного.

Кружка, прочертив крутую дугу, ухнула в раковину. Кракнула. Из раковины брызнули осколки фарфора и жгуты кофейной жижи.

— Девочка, предавать нужно, как убивать, моментально.

— Ты — псих! — завизжала Марина. — На всю голову трахнутый!

— Именно поэтому ты сейчас уйдешь.

Он медленно поднялся. Почудилось, что не хватит места, голова упрется в потолок, а плечи раздвинут стены.

Марина попятилась. Рот ее приоткрылся, но так и не выдавив из себя ни звука, она отпрянула в прихожую.

Через секунду залязгал замок. Скрипнули петли. В квартиру ворвался ветер. Грохнула, захлопнувшись, дверь.

Осела вздыбленная сквозняком штора.

Алексей прошел в комнату.

Поразительно, но Марина сумела собраться, как десантник по тревоге. Ничего не забыла. Ничего не оставила. Легкий беспорядок не в счет.

Только букет торчал из вазы. Кораллово-красные головки роз уютно лежали на бумажном кружеве.

Алексей, не чувствуя боли от уколов, сгреб букет, вышел на балкон.

Фигурка на пустой остановке с высоты двенадцатого этажа показалась совершенно игрушечной.

Куколка, сломавшись в талии, нагнулась к окну притормозившей машины. Выпрямилась. Закинув голову, бросила взгляд на окна дома. Подхватила спортивную сумку, через заднюю дверь втиснула ее в салон. Сама нырнула в машину через переднюю.

Красные габаритные огни машины поплыли над серым полотном дороги. Мигнув, исчезли за поворотом.

Цветной парашют, шелестя бумагой, ухнул в ночь.