Дикари, их быт и нравы

VIII. От колыбели до зрелого возраста

Лук и стрелы.

Есть одно чувство, которое одушевляет весь род человеческий и одинаково близко как диким, так и образованным народам. Это чувство воодушевляет людей на дела самоотвержения; оно служит источником самых чистых радостей и благородных побуждений человека; оно является первым условием его успехов в жизненной борьбе. А зовется это чувство родительской любовью.

Чего-чего только не делают во имя ее дикари, — те люди, которых мы привыкли представлять себе грубыми и жестокосердыми! Как бы тягостна ни была жизнь дикарки, она всегда сумеет позаботиться о том, чтобы ее ребенок рос в холе. Пусть ей самой большею частью приходится спать на голой сырой земле: для своего малыша она всегда найдет из чего сделать мягкую колыбель.

Мать-негритянка за полевой работой.

Средь тяжелых дневных трудов индианка никогда не забудет приготовить для своего ребенка удобную колыбель из тканей, пуха и мха, в которой он лежит в чистоте, сохраняя свободу движений.

А сколько нежного чувства проявляет австралийка, когда она во время перекочевок, и без того чрезмерно нагруженная тяжелой поклажей, несет еще у себя на спине своих меньших ребятишек, щадя их слабые ножки.

Не бросает дикарка своих детей и тогда, когда занята вне дома какой-либо работой: в стране черных можно часто видеть в поле негритянку, работающую с ребенком, мирно спящим у нее за спиной. Работа становится от этого много утомительнее, конечно, но мать думает только о безопасности ребенка и потому будто вовсе не замечает тягости милой ноши.

И как же дикарке не нежить и не холить своих ребятишек! Ведь они — величайшая и, быть может, единственная отрада в ее бедной радостями жизни. Недаром же в одной австралийской сказке женщина, потерявшая всех своих детей, умирает с горя и говорит перед смертью: «Для чего матери жить на свете, если умерли ее дети».

Эскимосские матери нередко умерщвляют себя в голодное время, чтобы оставить свою долю пищи детям. А на Ново-Гебридских островах, в случае смерти ребенка, мать его сама убивает себя, желая, как они объясняют, сопутствовать ему и охранять его в «загробном мире».

И дикари-отцы, эти грубые и черствые на первый взгляд люди, таят в своем сердце много нежной любви к потомству. Путешественники, побывавшие в гостях у страшных людоедов, с изумлением рассказывают потом о виденных ими там трогательных сценах родительской любви, когда людоеды целыми часами забавляли и нежили с бесконечной лаской своих детей.

Бразилианка со своим ребенком.

А про краснокожих Америки нам рассказывают, что их любовь к детям не знала границ. Во время голодовок отцы и матери отказывались почти совсем от пищи, заботясь только о том, чтобы накормить своих ребятишек.

Писатели XVII века сохранили для нас рассказ о геройском подвиге краснокожего отца, показывающий нам, как глубока у этих диких людей любовь к своим детям. Однажды, во время войны племени Чиппевеев с Лисьим племенем, был захвачен в плен малолетний сын славного вождя. Отец пошел по следам похитителей и явился в их лагерь как раз в то время, когда они собирались сжечь на костре его сына. Тогда он сказал своим врагам: «Мой сын видел всего несколько зим, ему не довелось еще ни разу побывать в бою. А моя голова уже вся в сединах, я принес домой уже много скальпов, и они были сняты с голов ваших воинов. Бросьте же меня в огонь и отпустите на волю моего сына!».

И когда враги приняли его предложение, старый воин стал у столба и погиб на костре за своего сына, не издав ни одного стона.

После этого геройского подвига краснокожего отца нам уже не покажется пустой выдумкой прекрасная сказка таитян о происхождении хлебного дерева.

«Когда-то люди не знали другой пищи, кроме красной глины. Долго они так жили. Но вот случилось, что у одних родителей был единственный сын, которого они нежно любили. Мальчик рос хрупким и слабым. И однажды отец сказал: „Мне жалко нашего сынишку. Он не может жить красной землею. Я умру, чтобы стать пищей для нашего сына“. И он умер, а на его могиле выросло дерево с плодами, которые с тех пор стали служить пищей таитянам».

Однако грубая, неустроенная жизнь дикарей не позволяет им всегда следовать голосу родительской любви. Дикари, как мы знаем, беспечны, и потому голодная жестокая нужда часто навещает их и требует от них кровавых жертв: чтобы избавиться от «лишних ртов» дикари повсеместно убивают своих детей. Но как ни жестоко и страшно это дело, мы не должны слишком осуждать за него дикаря. Это ведь — совсем нищий человек. Ему при его убогом хозяйстве не вскормить многочисленного потомства. А если бы он даже и вырастил каким-нибудь чудом много детей, они потом не нашли бы в своей стране достаточного на всех пропитания, рвали бы друг у друга кусок изо рта и мерли от голода. Ведь каждому дикому охотнику нужно иметь в своем распоряжении не одну десятину земли для того, чтобы прокормить как-нибудь себя с семьей: один ученый высказал мнение, что с меньшим угодием, чем в сорок пять квадратных километров, дикарю никак не обернуться!

Понятно, при таком неумелом ведении хозяйства дикарь не может видеть в многочисленном потомстве особенной радости. Каждый новый ребенок — это для него новая угроза, новая опасность беспощадного голода и нужды. Неудивительно после этого также, что вся община бдительно следит за тем, чтобы число ее членов не слишком увеличивалось, и чтобы каждая семья имела не больше детей, чем это дозволено обычаем. Итак, судьба каждого «лишнего ребенка» в семье бывает уже заранее предрешена.

Австралиец считает, согласно обычаю, уже третью девочку в семье «лишнею» и обрекает ее тотчас по рождении на смерть. На Каролинских островах, где природа скудная, ни одна женщина не имела права воспитывать более трех детей. У дикарей других частей света существуют подобные же обычаи: тотчас по рождении ребенка родителями решается вопрос, жить ему или нет, и с беспощадной суровостью сам отец предает смерти ребенка, если он признан «лишним». Мальчикам при этом отдается предпочтение: ведь из них выйдут со временем воины, а девочки могут стать только женщинами, к которым, как мы знаем, дикари относятся с великим презрением.

«У эскимосов, по рассказу Нансена, если родится мальчик, отец и мать так и сияют от счастья: если же родится дочь, оба плачут или высказывают свое полное неудовольствие. Но можно ли этому удивляться? Хотя эскимос и очень добрый по природе, но ведь и он человек. Мальчик для него представляется будущим охотником, опорой семьи и кормильцем престарелых родителей; а девочек, по его мнению, и без того уже достаточно на свете…»

В одной песенке среднеазиатских кочевников даже говорится с жестокой прямотой:

«Лучше если дочь не родится или не останется в живых. Если она родится, лучше будет, если она очутится под землей, когда поминки совпадут с рождением…»

Дико звучит теперь для европейца подобная песенка. Детоубийство кажется ему бесчеловечным преступлением, и закон строго карает виновного в нем.

Но когда-то, во время суровой старины, европейцы, подобно нынешним дикарям, умерщвляли своих «лишних» детей. Так было у древних греков и у древних римлян. Греческие мудрецы находили ужасный обычай детоубийства разумным в справедливым: «во избежание излишества населения некоторых детей должно бросать», говорили они.

Германцы, как об этом помнят еще немецкие народные сказки, оставляли своих детей в глухом лесу или, уложив в короб, пускали вниз по течению реки. Скандинавы топили своих детей. Кельты делали из щита колыбель детям и пускали вниз по воде.

Не чужд был жестокий обычай детоубийства и славянам. А у донских казаков он сохранялся до недавних еще времен: у них установлено было бросать по приговору младенцев в воду, «дабы оные собой отцов и матерей не обременяли». С течением времени они стали бросать только девочек, а потом «общим кругом постановили, чтобы девочек более не губить».

Так суровая нужда родит повсюду одни и те же жестокие обычаи. Haряду с убийством детей она научила первобытного человека еще другому страшному делу: покидать на произвол судьбы и умерщвлять немощных стариков и больных.

Итак будем помнить, что страшный обычай детоубийства, знакомый всем дикарям, объясняется не грубостью их натуры и черствостью их сердца. Этот обычай создан незнающею жалости и пощады голодной нуждой, постоянно преследующей беспечного дикаря. Как злому богу, дикарь приносит в жертву нужде своих детей, — и так свыкся с этой необходимостью, что не сознает ужаса творимого им дела. К чему только человек не привыкает!

Однако и суровая нужда не в силах совсем ожесточить родительское сердце и заглушить в нем нежные чувства. Как мы уже видели, — тем из ребятишек дикарей, которых решено оставить в живых, вовсе нет основания жаловаться на жестокость или суровость их родителей. Выйдя из младенческого возраста, они растут на воле, как волчата; всё их шалости добродушно прощаются им, никогда они не услышат грубого слова, никогда старшие не ударят их.

Детская кукла из центральной Африки.

Дикарь, видно, никогда не забывает, что дитя еще мало смыслит, и что с него нельзя взыскивать, как с большого. Все старшие стараются забавлять его, мастерят для него всякие игрушки. «Они обходятся со своими детьми, — справедливо замечает один русский ученый, — много нежней, чем, например, те люди в наших городах, которым трудно приглядывать за детьми и у которых подчас срывается и напрасная брань, и колотушка».

Грубая пища составляет обычный стол дикаря: это полусырое мясо и невареные коренья. Но и такую пищу, как мы знаем, он не каждый день имеет, голодая многие дни подряд. Малышам такой стол, конечно, совсем не подходит, и потому мать-дикарка, в заботе об его здоровье, кормит грудью своего ребенка очень долго, до 3–4 лет, а иногда и того позже.

Европейским путешественникам доводилось наблюдать в диких странах смешную для нас невидаль: настоящих «молокососов» четырнадцатилетнего возраста. Нам после этого не покажется невероятным рассказ путешественников о том, как «грудные дети», только что сосавшие у матери молоко, получают тут же папироску, которую и курят самым заправским образом.

«Грудные дети», занятые курением табака.

Не следует, однако, заключать из этого, что младенческий возраст длится у диких ребятишек дольше, чем и у белых товарищей. Напротив, детвора у дикарей очень быстро развивается. У охотников Южной Африки — бушменов— семилетний мальчик разделяет уже все труды и заботы своего племени, а про девочек у индейцев один ученый рассказывает: «в младенческом возрасте они уже начинают помогать матери в домашней работе, при чем таскают такие тяжести, от которых изнемогли бы совершенно и старшие девочки в Европе».

Мы сказали, что дикие ребятишки растут, как волчата. Но ведь и волчат родители подготовляют к ожидающей их впереди жизни. Как же не позаботиться об этом более разумным существам, диким людям?

И дикари, точно, проявляют повсюду интерес к этому делу, стараясь вырастить ребенка таким, каким велит быть взрослому обычай и весь склад жизни его страны.

Новозеландцы, после наречения мальчику имени, давали глотать ему маленькие камешки, чтобы сердце его сделалось твердым и беспощадным. У некоторых других островитян Тихого океана через неделю после рождения приносились в жертву за мальчика луки, а за девочку волокна цыновок. А индейцы, натчезы, клали новорожденного мальчика на шкуру свирепой пантеры, а девочек — на шкуру смирного буйвола, в надежде, что таким образом в их детей перейдет характер этих животных.

Эти своеобразные обряды показывают нам, как с появления ребенка на свет дикарь озабочен тем, чтобы воспитать в нем известный характер. При этом между мальчиками и девочками делается разница. Мальчик, этот будущий воин, должен вырасти мужественным и жестоким, чтобы быть грозой всякому врагу, а девочке подобает быть смирной и трудолюбивой работницей. Но те и другие должны одинаково приучаться с раннего детства к выносливости, столь необходимой при грубой неустроенной жизни дикаря.

И сообразно с этими взглядами ведется все воспитание диких ребятишек.

У индейцев уже малыши приучались ненавидеть врага-иноплеменника и быть беспощадным к нему. Когда в деревню приводили пленного, дети принимали участие в страшных пытках, которым его подвергали, пускали в него свои маленькие стрелы и копья и всячески издевались над ним. Дакоты приводили своих детей на поле битвы и заставляли их рвать мясо и отрезать пальцы у павших иноплеменников, чтобы таким способом пробудить в них свирепость. В то же время индейцы старались воспитать в своих детях презрение ко всякому страданию. У ирокезов мальчики 5–6 лет состязались друг перед другом в том, кто сумеет дольше держать в руках горящие уголья.

С раннего детства дикие ребятишки, играючи, приучаются также к хозяйственной жизни своего племени. С игрушечным копьем и луком в руках, которые смастерили для него старшие, мальчик из охотничьего племени охотится за игрушечной «дичью», вроде ящерицы или саранчи. Он лазит на деревья, чтобы достать яйца птиц, ныряет, чтобы изловить рыбу, сидит целыми часами, притаившись, подстерегая какого-нибудь зверка. Затем, когда он станет немного ловчее и сильнее, он сопровождает отца по лесам и кустарникам, перенимая у него охотничью сноровку и изучая повадки и нравы животных.

Маленький новогвинеец на охоте за райскими птицами.

У эскимосов уже маленькие мальчики пускаются в море на игрушечных «каяках», которые сделали для них их отцы. Австралийки с шести лет привязывают своим сыновьям то одну, то другую руку за спиной, заставляя их действовать только одной свободной рукой. Так они приучаются владеть с одинаковой ловкостью обеими руками и потому с насмешкой смотрят на европейца, который, словно калека, умеет пользоваться по-настоящему только одной правой рукой.

Как дикие охотники — к охоте, так дикие скотоводы приучают своих детей с малых лет к уходу за скотом. Им дарят малых ягнят, телят, жеребят, — и они присматривают за ними, кормят и холят их, учась понимать и любить животных. В 3–4 года степной кочевник сажает уже своего сына на седло, и вскоре мальчик, только недавно научившийся бегать, сам уже лихо управляет конем. Впрочем у живущих на Великом океане островитян можно видеть еще более удивительные вещи: там малыши научаются плавать, прежде чем научаются ходить!

И у диких земледельцев дети рано начинают принимать участие в делах взрослых. У негров дети ходят сначала с матерью, а потом и с отцом в поле и по их примеру полют, заравнивают землю после посева, выкапывают и срезывают поспевшие растения. В Новой Гвинее дети принимают деятельное участие при обработке пашни, следуя за взрослыми, поднимающими кольями новь, и разрыхляют комья земли.

Haряду с этим детей обучают всяким ремеслам, знание которых необходимо каждому в диком быту, ибо все, что понадобится ему в его хозяйстве, дикарь привык приготовлять сам.

И как мальчики учатся тому, чем заняты их отцы, так и девочки, помогая с малых лет матери, привыкают исполнять всякие работы в хозяйстве. Они ходят собирать коренья и плоды, мелют зерно и пекут хлеб, приготовляют хмельные напитки (до которых дикари большие охотники), плетут корзинки и цыновки и т. д.

Постепенно юное поколение посвящается в обычаи племени, узнает его предания и верования, знакомится с его вековой житейской мудростью. Наставниками молодежи служат их отцы, а иногда особо сведующие люди племени, которыми почитаются среди дикарей колдуны. У австралийцев эти «караджи» рассказывают собравшимся вокруг лагерного костра юнцам различные сказания о «сотворении мира», о «богах», о «злых и добрых духах».

У басутов Африки необходимую часть воспитания составляют загадки; они предлагаются в виде упражнения целой компании детей. Вот некоторые из загадок, над которыми басутские дети изощряют свои умственные способности:

«Знаете ли вы, кто бросается с вершины горы и не убивается?» (Водопад).

«Кто ходит проворно без ног и без крыльев, и кого не может остановить ни стена, ни гора, ни река?» (Голос).

«Как называют десять деревьев с десятью плоскими камешками наверху?» (Пальцы).

Подобными же загадками занимают детей и на о-вах Южного океана. «Что за человек стоит перед дверьми с пучком на спине?», задает вопрос своим детям самоанец. И догадливый или, слыхавший эту загадку, отвечает: «Банан». Или еще: «четыре брата держат отца — кто это?» (скамеечка); «стоит человек меж двух прожорливых рыб» (язык и зубы); «человек кричит днем и ночью» (морской прибой).

Кроме таких загадок, дети слышат от своих отцов мудрые пословицы и поучительные басни, которые научают их понимать житейскую правду. Один путешественник собрал целый том подобных пословиц среди одних только негров западной Африки. Многие из них очень метки, некоторые близко напоминают наши собственные. Например: «у кого глаза налились кровью, — того не бьют в лицо» («не лей масла в огонь», говорим мы); «дочь краба не родит птицы» (то есть, по-нашему, «не вырастут на вербе груши»); «пепел летит на того, кто его бросает» («что посеешь, то и пожнешь», думаем и мы); «сколько бы времени ни прошло, а под конец ложь все-таки обнаружится» («все минется, одна правда останется», говорит и русский народ).

У негров европейцы нашли также множество басен. Иные из этих басен до поразительности близко напоминают но своему содержанию те, которые мы заучиваем в детстве. Послушайте и судите сами:

«Большая обезьяна обещала отдать свою дочь тому, кто сумеет выпить бочку рома. Слон, леопард, медведь, — все, сколько было сильных зверей, тщетно пытали свое счастье в этом деле. Но пришла мартышка и победила своей хитростью: выпив стакан рому, она скрылась в кусты, но сейчас же опять появилась. Никто не заметил, что это была уже другая мартышка, и когда она залпом выпила новый стакан рому, — все удивились, что такая мелюзга так легко пьет огненный напиток. Мартышка опять скрылась в кусты и опять сейчас же вновь появилась. И опять никто не заметил, что это была уже новая, третья мартышка. И когда она, не моргнув глазом, выпила новый стакан рому, — все опять удивились, что такая мелюзга так легко пьет огненный напиток. И так появлялась и исчезала одна мартышка за другой, пока вся бочка рому не была распита до дна. Нечего было делать, — пришлось тогда большой важной обезьяне отдать свою дочь за маленькую хитрую мартышку».

Разве эта басня чернокожих не напоминает нам нашу басню про бег взапуски ежа и зайца, в котором еж остался, благодаря своей хитрости, победителем?

Или вот другая басня, тоже схожая с нашей басней про лису и журавля, которые друг к другу в гости ходили и ушли «не солоно хлебавши».

«Обезьяна позвала к себе на пир черепаху, но поставила блюдо так, что черепаха никак не могла его достать. Тогда черепаха пригласила к себе на обед обезьяну, но прежде чем пустить ее за стол, — попросила гостью набело вымыть свои лапы. Обезьяне никак не удалось достичь этого, и, в свою очередь, она ушла с пира голодной».

Так протекают у дикарей годы детства и учения. А когда эти годы кончаются, — тогда, по обычаю всех диких стран, юноша на тяжелом испытании должен доказать своим мужеством и выносливостью, что он достоин быть принятым в общество взрослых. Вместе с его товарищами-однолетками (обыкновенно, это испытание происходит по достижении 15—16-летнего возраста) его уводят в заросли кустарника или в лес и там подвергают испытаниям, часто очень жестоким, для того, чтобы убедиться в его способности выносить жажду, голод и всякие телесные страдания. Юноше наносят раны на груди и на руках; его тело подвергают укусам муравьев и ос, сильному холоду и нестерпимому жару; его члены растягивают при помощи тяжестей; его подвешивают за волосы или за кожу. (Кстати здесь будет вспомнить, что не менее жестоким испытаниям подвергались в древней Греции юноши при переходе в возмужалый возраст.) И все эти страдания испытуемый должен вынести без крика и стона, чтобы доказать, что он достоин носить имя «настоящего человека» и быть принятым в круг мужчин. И нужно отдать им справедливость: дикие юноши держатся истыми героями во время этих испытаний.

Рассказывают, что у индейцев юноши предпочитали лучше умереть в пытках, чем испустить крик или мольбу о пощаде. Зато юношей, стойко выдержавших все искусы и испытания, торжественно встречают в деревне и устраивают в честь их шумные празднества, длящиеся несколько дней. Это важный момент в жизни дикаря. Юноша показал в тяжелом испытании, что он может быть воином, и с этим днем кончается его детство, кончается опека над ним его матери, и он вступает полноправым членом в общество взрослых.

Две сцены из обряда посвящения юношей в общество взрослых австралийцев.

№ 1. Юноше выбивают передний зуб.

№ 2. Юноши, прошедшие все испытания, собраны вместе. На головах у них венцы. Все они зажимают кровоточащую рану во рту. Отдельно сидит особенно пострадавший при операции. Ему прикладывают к больному месту копченую рыбу, которая считается смягчающим средством от боли.

У многих дикарей существуют подобные же испытания при переходе в зрелый возраст и для девушек. Их держат долгое время взаперти в маленькой хижине, пытая их голодом и различными истязаниями. Они должны соблюдать при этом множество причудливых предписаний, — например, у некоторых индейских племен им запрещалось во все время испытания хоть мельком видеть солнце или огонь: иначе они рискуют потерять на всю жизнь свое доброе имя.