8

Еще несколько сотен километров отделяют нас от китайской границы, которую мне необходимо пересечь до первого января — дня, когда таможенный пост, через который я пройду и через который иностранцев обычно не пропускают, будет закрыт. Хотя все вопросы были согласованы на самом высоком уровне между французскими и китайскими властями, меня терзают дурные предчувствия. Административные хлопоты, всевозможные демарши, оформление и переоформление целых кип документов, встречи в посольстве Китая во Франции, в посольстве Франции в Китае, в Министерстве иностранных дел Франции и в канцелярии президента Французской республики при высоком патронаже самого Франсуа Олланда, которые в общей сложности заняли больше года, едва не сломили мою легендарную настойчивость — качество, которое единодушно приписывают мне знакомые… Больше года мы блуждали по меандрам китайской административной системы, но так и не сумели добиться хоть какого-нибудь официального письменного разрешения. Мы получили его лишь за несколько дней до своего отъезда в виде долгожданных виз. Власти автономного района Внутренняя Монголия очень сильно задержали выдачу соответствующих разрешений, хотя на них и оказывали давление наше посольство и высшие инстанции французского государства. Все наши собеседники предупреждали о трудностях, с которыми мы можем столкнуться в том регионе. Местные власти очень настороженно относятся к проектам, которые — как и мой проект — выбивают их из привычной колеи. К счастью, нам помогает календарь праздничных дат: первого января как во Франции, так и в Китае начинают торжественно отмечать пятидесятую годовщину установления дипломатических отношений между этими двумя странами, и наша экспедиция является одним из официально признанных мероприятий, связанных с данным событием, инициированным генералом де Голлем. Избавит ли это нас от дальнейших трудностей? Таких, например, с какими мы столкнулись при получении разрешения на пересечение территории автономного района Внутренняя Монголия, когда — буквально в последнюю минуту! — от нас потребовали внести кардинальные изменения в маршрут, что, вообще-то, было несовместимо с моим средством передвижения, а именно с собачьей упряжкой!

В России все было проще (или, лучше сказать, не так сложно), поскольку меня знают местные власти, которые помнят мое прибытие на собачьей упряжке на Красную площадь (я получил на это разрешение при содействии Жака Ширака). Это было редкое исключение из правил, своего рода магическое заклинание «Сезам, откройся!» для иностранца, коим я являюсь и «который в какой-то степени является частичкой нашей страны» (как написал министр иностранных дел России в ответ на письмо, направленное ему Лораном Фабиусом с просьбой посодействовать проведению моей экспедиции). Тем не менее бюрократической волокиты, порой весьма и весьма утомительной, меньше от этого не становится, поскольку указания сверху не всегда поступают чиновникам в должное время.

Меня удивляет наивность некоторых людей, которые полагают, что для меня все легко и просто, потому что, как считают они, я теперь человек известный. В действительности от известности пользы абсолютно никакой. А если она и есть, эта польза, то весьма далека от тех масштабов, которые приписывают ей некоторые люди. К организации данной экспедиции я сумел привлечь только некоторых из инвесторов, на которых рассчитывал, а потому приходится расходовать личные средства. Что касается необходимых разрешений, то мне пришлось бороться за них так же, как в самый первый раз, пусть даже (признаюсь честно) я и воспользовался симпатией ко мне со стороны различных местных властей во Франции, России, Китае и Монголии. Но как же мне пришлось побороться!

Именно о потраченном времени, о встречах, об утраченных надеждах и о своих сомнениях я думаю сегодня утром, когда мы направляемся к границе.

Из окружающего пейзажа я вижу лишь небольшую часть, потому что мое поле зрения ограничивается дорогой, по которой я еду. Это похоже на поле зрения, обеспечиваемое подзорной трубой, поскольку съемный капюшон, обшитый мехом, который уже покрылся инеем и льдинками, образует перед моим лицом что-то вроде конуса. В глубине этого длинного конуса находятся мои глаза, которые, будучи лишенными возможности видеть что-либо по сторонам, концентрируются на объектах, находящихся далеко впереди. Я могу, конечно, повернуть голову, но маска из плотной шерсти с отверстиями для глаз, которая облегает мою голову, покрылась корочкой льда и похожа на ортопедический аппарат для поддержания шеи и головы, который мешает мне крутить головой. Это — неизбежное неудобство, с которым приходится мириться, если решил путешествовать при морозе в пятьдесят градусов (а именно такую температуру показывал термометр сегодня утром).

Квест, Кали и Камик бегут в своих попонах, вырезы в которых позволяют оставить свободными плечи и лапы, чтобы собака могла без затруднений двигаться. Густой мех других собак вполне надежно защищает их от сильного холода.

Местность меняется: она как бы выравнивается. Мы оставляем позади горы и въезжаем в зону лесов, которые состоят из сосен, осин и берез и среди которых все чаще и чаще встречаются обширные участки и свободные пространства. Участки эти, насколько я могу предположить исходя из характера имеющейся на них растительности, превращаются летом в болота. Приходится попрощаться не только с горами, но и с надеждой встретить по пути тигра. Меня это приводит в уныние… В последние несколько дней, до того как рельеф местности стал представлять собой не горы, а покрытые лесом длинные холмы, я постоянно думал о тигре, пытаясь обнаружить хоть какие-то признаки его присутствия здесь. Сердце у меня начинало биться сильнее, когда я, находясь в тайге, различал вдали рыжеватое пятно, которое позднее оказывалось то оленем, то деревом с ободранной корой — в общем, чем угодно, но только не Великим Ваном. Мне повстречались два лесоруба и один охотник, и все трое заявили, что в этом районе есть тигры и они сами их видели. Охотник на предыдущей неделе заметил издалека в тайге тигрицу с двумя тигрятами. Какая удача! Однако его, похоже, больше обрадовало то, что посчастливилось увидеть собачью упряжку, которая для него была гораздо более редким явлением, чем тигр, так как этих четвероногих хищников в той местности, где он живет, всегда было не так уж и мало.

— Приезжай ко мне в гости следующей зимой. Поохотимся вместе, тигров поищем… Я тебе обещаю, мы на них непременно наткнемся!

Я приеду. Я хочу увидеть тигра.

Воспоминания о разговоре с другом-журналистом до сих пор вызывают у меня невеселые мысли. Слова его были весьма характерными для мира, в котором мы живем, — мира, основанного на лжи и корысти, подчиняющегося единоличному распорядителю новым мировым порядком, управляющему сильными мира сего и самим этим миром. Распорядитель этот — информация и средства ее распространения.

Совет журналиста был прост:

— Расскажи, что ты видел тигра. Видел издалека. Никто не сможет доказать обратное, стало быть, ты ничем не рискуешь! Если ты признаешься, что не видел ни одного тигра, то разочаруешь публику, поскольку объявил, что увидеть этого хищника — одна из целей твоего путешествия. Поверь мне!

Да, именно таков наш мир. Мир, в котором сказанное имеет гораздо большее значение, чем сделанное. Мир, в котором необходимо искажать правду, а если возникнет потребность — ее выдумывать. Мир обещаний, которые не выполняются, и лжи, которая не воспринимается как ложь, потому что прикрывается ложью других людей. В качестве примера может служить «дело Каюзака», которое кажется мне особенно показательным применительно к тому, о чем я сейчас рассуждаю. Министр, который сделал борьбу с уклонениями от уплаты налогов своим коньком и который, как выяснилось, был абсолютным чемпионом по части подобных уклонений, причем в масштабах, которые в ту эпоху были просто невообразимыми… Ну что за люди! Какой позор! Самое худшее заключается в том, что негодование по данному поводу длилось не дольше, чем горит пучок сухого сена, потому что обман стал уже нормой жизни. В настроениях людей наблюдается что-то вроде фатализма, который вызывает у меня немалую тревогу. Правосудию следовало относиться с особой суровостью к преступникам, которые выдавали себя за поборников справедливости.

История с вымышленным тигром перекликается в моем мозгу с ложью Каюзака. Думая обо всем этом, я скольжу по девственному снегу, белизна которого кажется мне олицетворением чистоты. Такие скачки в ходе мыслей могут показаться странными, однако я, когда еду на собачьей упряжке, частенько думаю о чем-то, что никак не связано с моим путешествием. Набираясь с возрастом все больше жизненного опыта и мудрости, я чаще и чаще размышляю о том, куда катится мир и какого будущего я хотел бы для своих детей.

Я не видел тигра. Я не видел даже его следа, что было бы для меня вполне достаточно, потому что для такого следопыта, каким являюсь я, увидеть след — это почти что увидеть животное, которое его оставило…

У меня есть еще шансы — правда, очень маленькие — натолкнуться на этого хищника возле реки Амур, однако я знаю, что рядом с этой рекой их проживает гораздо меньше, чем в горах, которые я пересек. Поэтому-то мои шансы увидеть тигра такие маленькие. Очень маленькие, почти нулевые…

Зато по мере того как я двигаюсь на запад, я встречаю птиц, которых никак не ожидал увидеть здесь в таком количестве, — это фазаны. Настоящие фазаны, дикие, а не те птички, которых разводят люди и которых парижане приезжают по воскресеньям пострелять в Солонь — регион, где я живу. Те фазаны, что встречаются здесь, выглядят великолепно. Они живут стаями от пяти до тридцати или даже сорока особей.

Собак забавляет присутствие этих птиц, и, едва завидев их, они начинают бежать быстрее, наверняка теша себя надеждой, что рано или поздно застанут их врасплох. Однако фазаны, будучи осмотрительными и прыткими, взмывают в воздух задолго до того, как собаки подбегут к ним. Иногда мы видим мелькнувших где-то в стороне лис, которые питаются в основном фазанами. Я наталкиваюсь на множество рысьих следов, но увидеть хотя бы одну рысь мне не удается. Рысь вообще довольно скрытное животное. Она, как и все представители семейства кошачьих, ведет себя очень осторожно.

Собаки прогрессируют изо дня в день. Они быстро приучаются выбирать темп бега, который могут выдерживать в течение нескольких часов подряд. Бегут они ровно, размеренно, и в их действиях уже нет ни малейшей несогласованности, хотя некоторые из них находятся в более благоприятных условиях, чем другие.

Я с годами уже не настолько ловкий, каким был раньше, но мое тело все же нашло в себе энергию, требуемую для такого путешествия. С меня сошел жирок, мускулы укрепились, и я снова приобрел спортивную форму марафонца. Чтобы еще больше увеличить физическую нагрузку, связанную с ездой на собачьей упряжке, я довольно часто бегу позади саней, причем стараюсь с каждым разом бежать дольше и быстрее, постепенно повышая пределы своих физических возможностей. Правда, сегодня, при пятидесятиградусном морозе, я веду себя сдержанно. Позволять такому холодному воздуху стремительно врываться в рот, а затем в легкие крайне нежелательно. Как раз наоборот: нужно ограничивать свою физическую нагрузку и нагрузку собак, чтобы избежать обморожений. Я делаю это как само собой разумеющееся, особо не задумываясь, поскольку очень хорошо знаю этого старого друга — мороза.

Где-то к двум часам дня я начинаю искать глазами сухое дерево, возле которого можно было бы сделать остановку, развести костер пожарче и, расплавив в котелке снег, напоить собак, но тут замечаю дымок, поднимающийся над густым лесом. Узенькая тропка, отделяющаяся от дороги, по которой я еду, ведет к поляне. На этой поляне я замечаю хижину. Бюрка и Квест, конечно же, даже без каких-либо команд с моей стороны, сворачивают на эту узенькую тропу. Я позволяю им это сделать, заранее радуясь, что во время короткой остановки смогу избавиться от ледяной корочки, которая парализует лицо.

Собака, привязанная на веревке возле хижины, громким лаем предупреждает своего хозяина о нашем появлении — я вижу, как он настороженно смотрит наружу через единственное маленькое оконце своего жилища. Затем из хижины появляется мужчина лет сорока, из-за которого выглядывает подросток. Мужчина расплывается в широкой лучезарной улыбке.

Он уже слышал обо мне и о моем возможном появлении здесь, когда по радио сообщили об изменении маршрута путешествия, вызванном аномальной погодой, установившейся в начале этой зимы. Он надеялся, что я загляну к нему, хотя и не очень-то в это верил.

— Давай! Давай! Холодно! Чай пьете или водку, может быть? — говорит он мне по-русски.

Я отвечаю, используя свой словарный запас, насчитывающий около сотни недавно выученных русских слов, что мне не холодно, что я хочу разместить своих собак на нетронутом снегу (дабы они могли улечься на нем и отдохнуть) и что не отказался бы, если он наполнит мой термос водой, чтобы я мог напоить собак, а потом я с большим удовольствием зайду в его хижину и выпью там чего-нибудь горячего.

Он отправляет сына за водой и начинает с большим интересом рассматривать собак, спрашивая про каждую, как ее зовут и сколько ей лет. Узнав, откуда я еду и сколько километров покрываю в среднем за день, он восхищенно присвистывает.

Я уезжаю, а точнее решаюсь вырваться из приятного тепла хижины на мороз, лишь два часа спустя, поскольку Сергей (так зовут мужчину), изо всех сил напрягая воображение, приводит доводы один убедительнее другого, лишь бы уговорить меня провести ночь здесь, в его хижине, а не под открытым небом при таком морозе.

Когда я прощаюсь и горячо благодарю его, он покачивает головой, давая понять, что я человек хоть и симпатичный, но безнадежно чокнутый. Впрочем, я с ним охотно соглашаюсь.

После отъезда мне в голову приходят следующие мысли: затевая различные экспедиции, я провел в Сибири в общей сложности более трех лет, проехал около двадцати тысяч километров и познакомился со множеством людей, но никогда и нигде — ни одного раза! — не бывало так, чтобы передо мной, незнакомым человеком, не распахивали дверь и не предлагали еду и ночлег. Поэтому сегодня, завидев эту хижину, я даже не задался вопросом, пригласят меня в нее зайти или нет. Какой пример хорошего тона для французов, чья страна считается одной из самых негостеприимных в мире! Я, изрядно попутешествовав по свету, подтверждаю обоснованность этой репутации.

Один канадец, объехавший Францию на велосипеде, как-то рассказывал о своих впечатлениях от этого путешествия в эфире национального радио. Шел проливной дождь, когда с наступлением темноты он наконец приехал в маленькую деревушку в Нормандии. Он видит дом, в котором горит свет. На крыльце сидит мужчина и с рассеянным видом курит. Дрожа от холода, канадец приближается к нему: «Добрый день, мсье. Я канадец, путешествую по вашей стране на велосипеде. Не подскажете, где бы я мог укрыться от дождя?» Дождь льет как из ведра. Мужчина на пару секунд задумывается и отвечает: «Вам повезло. Смотрите, вон там, прямо перед нами, крытая автобусная остановка. Там вы можете спрятаться». Он желает канадцу доброго вечера и, поднявшись со стула, заходит в дом…

Нет смысла говорить, что для канадца нечто подобное является немыслимым! Возможно, он не дошел бы до того (как это сделал бы сибиряк), чтобы предложить незнакомому путешественнику приют в своем доме, но уж точно не поступил бы так, как поступил этот человек, который, и я в этом уверен, полагал, что помогает путешественнику, указывая ему на такого рода «убежище»…

Я искренне люблю Россию. Путешествовать по стране, в которой тебе везде рады и где каждая изба является потенциальным пристанищем, — это нечто удивительное, и во время своего путешествия я каждый день имею возможность насладиться этим. Данным заявлением я хотел бы поблагодарить — искренне и от всего сердца! — всех тех россиян, у которых я провел ночь или несколько ночей и которые меня кормили, поили и вообще оказывали мне всяческое содействие.

Я надеюсь, что тоже доставил им хоть немного радости. «Ты помнишь, Николай, француза с собаками, который останавливался у нас?» Я везде изо всех сил старался вести себя так, чтобы воспоминания обо мне были приятными.