12

11 января, Китай, провинция Хэйлунцзян, 44 °C ниже нуля

Сегодня утром мы движемся с довольно большой скоростью. В результате осенних наводнений впечатляющее количество вырванных с корнями осин скопилось на изгибах реки, у островков, в старицах и на отмелях. Лесорубы, пользуясь зимой тем, что река замерзла, ездят по льду на стареньких мопедах. Они распиливают деревья, складывая в груды бревна длиной в три метра. За этими бревнами приезжают грузовики, оставляющие колесами на льду реки красивые следы, по которым мои собаки бегут теперь на приличной скорости.

Снова отправляясь в путь, я поставил во главе упряжки Мивука и Бюрку. Нужно было видеть умоляющее выражение на морде Бюрки и опасение, что ее с самого начала дня отодвинут в упряжке назад. Рядом с Квест я поставил Юника. Эти две собаки уживаются друг с другом достаточно хорошо. Квест, похоже, довольна тем местом, которое я ей предоставил. Она, во всяком случае, не очень эмоциональная и не склонна изливать свои чувства так, как это делает Бюрка. По правде говоря, я убежден, что она предпочитает бежать во второй паре вместе с Юником, чем во главе упряжки рядом со своей соперницей Бюркой.

Сразу позади Квест, в середине упряжки, находится идеальная пара, состоящая из двух братьев — Хэппи и Кали, которые бегут так равномерно, будто руководствуются метрономом. Хэппи продолжает набирать вес, обрастать мускулами и увеличиваться в размерах (теперь он чем-то похож на игрока в регби), тогда как Кали сохраняет поджарую фигуру бегуна-марафонца. Смотреть на то, как они бегут вместе, — просто удовольствие, ибо они идеально подходят друг другу. Дайте мне четырнадцать таких, как они, и я стану делать на самого себя ставки на самых больших скачках мира, в которых собираюсь принять участие следующей зимой…

Стоящие за ними Камик и Казан выглядят довольно бледно. Они отнюдь не плохие собаки, но по своему бегу — немного хаотичному, не очень-то равномерному и не отличающемуся легкостью — никак не могут сравниться с Хэппи и Кали, выдающимися ездовыми собаками. Кстати, Камик и Казан, находящиеся в самом низу иерархической лестницы моих собак, постоянно выглядят немного грустными.

— Хорошо, мой Камик! Хорошо, мой Казан!

Я не забываю их подбадривать и хвалить, и они благодарят меня за это тем, что вкладывают в выполняемую работу все свое сердце.

Непосредственно перед санями — неразлучные Дарк и Вольф. Добрый большой Вольф и веселый молодец Дарк. Эти двое вместе развивают мощность, которая способна сдвинуть с места сани даже в самых тяжелых ситуациях. Дарк уступает Вольфу в способности бежать резвой рысью, а потому, когда темп нарастает, ему приходится нелегко, однако, будучи упрямым и волевым, он никогда этого не показывает. Я не думал, что он способен выдерживать стабильный темп в течение нескольких дней подряд, но теперь пришлось переменить свое мнение о нем.

«Верь в своих собак!»

Это был первый совет моего большого друга Фрэнка Тернера, одержавшего победу в «Юкон Квест» — гонке, в которой он принимал участие двадцать раз и одним из величайших героев которой является. Он в течение зимы учил меня преодолевать на собачьей упряжке длинные дистанции, когда я по приглашению жил со своей семьей у него дома, в Юконе. Именно он открыл для меня и заставил полюбить мир грандиозных гонок на собачьих упряжках — мир, в котором каждый год рождаются легенды во время состязаний, считающихся одними из самых изнурительных в мире. Рядом с ним и с его помощью я научился совершать невозможное и добился от своих собак гораздо больше, чем мог себе представить.

«Верь в своих собак!»

Я помню этот совет и пытаюсь следовать ему, хотя это и не всегда удается. Примером тому являются уроки, которые мне преподнесли Мивук и Дарк.

Так какая из моих собак завтра преподаст мне очередной урок?

Когда я езжу на собачьей упряжке, то всячески стараюсь воспитать из своих собак замечательных спортсменов — так, как поступает со своими игроками тренер футбольной команды. Я постоянно ищу, что еще мог бы улучшить, каким образом мог бы придать большей уверенности собакам, у которых ее не хватает, как мог бы проявить особое внимание к тем из них, которые в таком внимании нуждаются. А еще — как перевоспитать тех, кто совершает ошибки, как устранить тот или иной недостаток, как усилить положительное качество. Подобный постоянный поиск и достигаемый в результате него прогресс являются источником морального удовлетворения, которое наряду с пейзажами, что мне доводится видеть, и встречами с интересными людьми и животными вызывает у меня восторг и заставляет любить — и даже обожать! — путешествия на собачьей упряжке.

За одним из поворотов, которые все чаще и чаще делает река, я замечаю рыбака — такого же, каких я уже встречал, однако этот окликает меня на английском:

— Хо-о-о-о! Where do you come from?[3]

Прибегая к помощи тормоза, я останавливаю упряжку, прочно закрепляю якорь в трещине во льду и затем кладу сани на бок, наглядно показывая собакам, что мы задержимся здесь на некоторое время… Дарк такого понять, конечно же, не может.

— Дарк! Замолчи!

Я начинаю злиться, и он замолкает. Воспользовавшись этим, я объясняю по-английски, откуда тут взялся. В ответ узнаю кое-что об этом странном рыбаке, которому на вид около шестидесяти лет. Я говорю ему, что очень удивился, когда он обратился ко мне по-английски. Усевшись вместе со мной возле небольшого костра, который он развел неподалеку от своей рыбацкой полыньи, он рассказывает мне о себе.

Юнсилу — рыбак, сын рыбака и внук рыбака. Когда-то он ловил за полдня по десять-двенадцать килограммов рыбы, и этого вполне хватало для того, чтобы прокормить семью. Часть этой рыбы его родные съедали, а часть обменивали на то, что было необходимо для жизни, — иначе говоря, на самые обыкновенные вещи. Затем дети подросли и им захотелось обзавестись телевизором, телефоном… Тогда Юнсилу начал посвящать рыбалке больше времени и стал выуживать в день по двадцать, а то и по тридцать килограммов рыбы. Однако и другие рыбаки стали рыбачить больше, а потому рыбы в реке поубавилось и требовалось все больше и больше времени для того, чтобы поймать такое количество рыбы, в котором он нуждался для удовлетворения новых, все возрастающих потребностей своей семьи. В конце концов ситуация настолько ухудшилась, что он уже не мог вылавливать достаточно много рыбы, хоть и увеличил количество своих полыней и рыбачил по десять часов в день. Поэтому, чтобы повысить свои доходы, он, как и многие другие рыбаки, устроился работать на фабрику, изготавливающую бумажную массу. Поначалу он работал там по четыре часа в день, а затем — до десяти часов в день шесть дней в неделю. Он вообще перестал ходить на рыбалку, потому что та уже не приносила нужного дохода. Сейчас у Юнсилу уже есть телевизор, телефон и электричество, но он с ностальгией вспоминает о былых — благословенных! — временах, когда каждое утро отправлялся пешком на реку, чтобы наловить ровно столько рыбы, сколько было нужно ему и его семье для нормальной жизни.

И вот теперь каждое воскресенье — как, например, сегодня — этот пожилой китаец снова становится на один день рыбаком, однако уловы стали очень маленькими, потому что фабрика, на которой он работает, выбрасывает в реку слишком много целлюлозы и хлора… Поэтому он довольствуется тем, что слушает тетеревов, которые, усевшись на ветвях высоких сосен, все еще поют здесь по утрам. То, что поведал мне Юнсилу, могли бы рассказать о себе многие рыбаки, живущие на берегах таких же маленьких маньчжурских рек.

— А где ты выучил английский?

— На фабрике. Мой приятель выучил этот язык в армии, поскольку служил в войсках связи. Затем он угодил в тюрьму, а когда вышел на свободу, то приехал работать сюда.

Чтобы как-то скрасить себе жизнь на неинтересной работе, на которой часами приходилось совершать однообразные действия, Юнсилу придумал для себя антидот: он попросил приятеля, который жаловался, что забывает английский язык, потому что нет возможности в нем попрактиковаться, обучать его, что тот и делал в течение восьми лет. Сейчас они разговаривают между собой в основном по-английски, и Юнсилу, которому почти не предоставлялось возможности пообщаться на английском с кем-нибудь еще, кроме своего приятеля, ужасно рад, что ему подвернулся я. Расплываясь в широкой улыбке, он болтает без умолку и не позволяет мне снова отправиться в путь до тех пор, пока я не отвечу на многочисленные вопросы, которые он задает о моей стране, моей семье и моей работе.

— А это правда, что в Европе вы работаете в больших отапливаемых кабинетах, причем работаете очень мало, а денег зарабатываете много?

Я объясняю, что это отнюдь не общее правило, пусть даже некоторые люди в европейских странах и в самом деле зарабатывают большие деньги, ничего материального при этом не производя, — например, в сфере финансов. Тут же я пытаюсь на ходу перевести на английский язык удивительное пророчество индейцев кри, которое вспоминается как нельзя кстати:

Вопросы и ответы следуют без остановки. Собаки начинают выказывать нетерпение, и мне приходится несколько раз вмешаться, чтобы их успокоить, потому что они — а особенно Дарк — выражают свое желание снова отправиться в путь тем, что дергаются и лают. Однако не может быть и речи о том, чтобы уехать отсюда, не поев и не выпив стакана чаю с этим рыбаком, который выглядит лет на двадцать старше своего возраста. Фабрика, хлор, ядовитые испарения привели к тому, что он состарился раньше времени.

Я покидаю его в твердой уверенности, что эта встреча стала для нас обоих настоящим подарком.

В течение второй половины дня — как мне иногда нравится делать, когда я нахожусь на санях, — я буду философствовать, вспоминая когда-то услышанную простую, но поучительную историю. Мне на память приходит несколько отрывков из книги Пьера Раби «К счастливой умеренности», которую я прочел незадолго до отъезда.

Я позволю себе — и будет понятно почему — воспроизвести текст объемом в четверть страницы, сопровождая его кое-какими комментариями.

Пьеру Раби было двадцать лет в конце 1950-х годов, когда он решил уйти «обратно к земле» от современной — и оторвавшейся от этой земли — цивилизации, когда у него перед глазами стало появляться то, что позднее назовут Славным тридцатилетием. Во Франции он видит грустное зрелище: и на полях, и на заводах человеку предлагают согласиться на своего рода самоотвержение только ради того, чтобы работал механизм экономики. Но что это за экономика? Вместо того чтобы распределять и перераспределять общие ресурсы между всеми людьми, глядя в далекую перспективу, экономика ограничивается в своем стремлении к безграничному росту тем, что вводит хищничество в ранг науки. Утробная связь с природой нарушена. Природа отныне воспринимается лишь как месторождение ресурсов, которые нужно добывать. Добывать и расходовать. Жизненный опыт позволяет прийти к вполне очевидному выводу: только путем ограничения наших потребностей и наших желаний, путем добровольной сдержанности можно будет порвать с таким людоедским порядком, который называется «глобализация». Только таким образом мы сможем снова сделать человека и природу главной целью всех наших забот и на конец-таки вернем нашей жизни легкость и сладость.

Данная точка зрения, которую некоторые считают упрощенческой и утопической, потому что мир стал неуправляемым, приобретает в свете услышанной мною истории (и на фоне всего этого путешествия) особый смысл. Я, как и Пьер Раби (и, несомненно, не только он), отнюдь не склонен идеализировать прошлое или верить в миф о «добром дикаре». Я также не испытываю особой ностальгии по прежнему миру, который, будучи далеким от идеального, имел очень много недостатков. Однако современный мир, к которому я принадлежу, кажется мне более уязвимым, потому что полностью зависит от сложнейших технологий, которые, в свою очередь, зависят от обычных видов энергии. Мы без труда можем представить катастрофический сценарий для целых народов, которые будут обречены на слепоту и глухоту, если вдруг погаснут все экраны. Мне очень даже может пригодиться ферма, которую я унаследовал от дедушки и на которой сумею жить хорошо, свободно и независимо, если все-таки произойдет подобная катастрофа, признаки которой уже были заметны несколько раз, когда система, в которой мы живем, начинала барахлить. Мы ведь знаем, что в октябре 2008 года (ипотечный кризис) мы едва избежали катастрофы, механизм возникновения и развития которой нам прекрасно известен. Если бы тогда не произошло массированного и согласованного вмешательства правительств наиболее развитых государств с неизбежным и немедленным психологическим эффектом, то через несколько часов банки и прочие кредиторские организации, осаждаемые теми, кто хочет забрать свои денежные средства, начали бы закрываться за неимением достаточных ликвидных средств. Вся Франция тогда бросилась бы в магазины и на автозаправочные станции и опустошила бы имеющиеся там запасы за несколько часов. Офисы опустели бы, службы закрылись одна за другой, парализуя всю систему, прекращая электроснабжение и водоснабжение, ставя под угрозу доставку товаров… Люди бросились бы массово уезжать из городов, и это привело бы к созданию гигантских и трудно ликвидируемых пробок на дорогах. В таком дезорганизовавшемся мире начали бы происходить аварии и утвердилось бы право сильного. Кто тогда смог бы остаться в стороне от этой катастрофы?

А на ферме меня согреют горящие в печи дрова, и я знаю, как раздобыть пищу в лесах, на нетронутых лугах и в прудах Солони. Вместе со своей семьей я вполне смогу жить — просто, но довольно хорошо — в условиях полной самодостаточности. Убежденность в этом является очень важной и действует на меня успокаивающе. Я не смог бы жить в городе, чувствуя, что мои дети уязвимы и зависят от системы, которую считаю искусственной и способной рухнуть в любой момент, потому что в действительности мы находимся во власти того, что, с нашей точки зрения, находится в нашей власти. Предпочтение, отдаваемое интеллекту в ущерб умению что-то делать собственными руками, превращает большинство современных людей в немощных существ, всецело зависящих от существующей системы. Я использую и люблю Интернет, а также большинство других средств общения на расстоянии, я имею в собственности автомобиль и другие товары, называемые потребительскими, но я умею также соорудить хижину с помощью примитивного топора, умею развести огонь под дождем, умею охотиться и ловить рыбу, умею возделывать землю, умею отличать съедобные растения, ягоды и грибы от несъедобных. Все это успокаивает меня в ужасном вихре нашего безумного мира.

Как можно считать реалистичным принцип безграничного роста, на котором базируется мировая экономика, с его неизбежным следствием, заключающимся в огромной задолженности, призванной подкармливать эту искусственную систему? Как можно не принимать в расчет противоречия этой модели, не способной производить, не уничтожая, и несущей в себе гены собственного уничтожения?

Как очень хорошо написал Пьер Раби: «Мало-помалу проливается свет на масштабы пагубных последствий, к которым неизбежно приводит эта идеология, являющаяся, возможно, самой лицемерной за всю историю человечества».

Умеренность. Воздержанность…

В таком путешествии, которое совершаю я, вынужденный отказ от лишнего наглядно демонстрирует, что человеку обязательно нужно для существования, что является для него необходимым. Прихватить с собой больше самого необходимого означало бы недопустимо перегрузить это природное средство передвижения, которое делает из меня свободного человека. А разве не ощущения свободы ищу я в ходе подобных путешествий?

Однако свобода не подразумевает беспечности, ибо путешественник может заплатить своей жизнью, если неправильно определит, что следует взять с собой, а что — нет.

В пустыне Сахара рассказывают историю об одном путешественнике с Запада, который умер от жажды возле колодца, потому что забыл прихватить то, что всегда возят с собой все кочевники, — веревку и ведро, с помощью которых можно достать воду из колодца!

Мне нравится довольствоваться немногим, пусть даже мое поведение не всегда в этом отношении последовательно и пусть даже моя жизнь тесно связана с существующей системой, которую я хотя и осуждаю, но все же использую.

Когда я возвращаюсь из путешествия, то восторгаюсь водой, которая течет из крана, кофе, который я пью, чтобы окончательно проснуться (и который «готовится сам по себе» благодаря программируемой кофеварке), и светом, который загорается и разгоняет темноту в результате всего лишь надавливания на клавишу выключателя. Однако детям, которых я встречаю, я пытаюсь привить любовь к природе, включающую в себя уважение к ней и умеренность, основанную на осознании того, как много она нам дает. Эта благодарность по отношению к изобилию земли сама собой подразумевается у тех, кто остался жить в непосредственном контакте с ней. Впрочем, таких людей в наших богатых странах становится все меньше и меньше. Я в меру своих возможностей стараюсь пропагандировать образ жизни, основанный на умеренности. Я приношу свою капельку воды — так, как это делала птичка колибри.

Да простит меня читатель за то, что я отклонился от своего повествования и рассказал об этой маленькой Земле, по которой мне очень нравится путешествовать. О маленькой Земле, которая в настоящее время является единственным оазисом жизни, который мы знаем в бескрайней Вселенной, но в отношении которого поступаем абсолютно абсурдно, рубя ветвь, на которой сидим. Мы врезались в древесину уже довольно глубоко, так давайте предпримем какие-то меры, пока эта ветвь не обломилась. Давайте объединим ради этого наши силы и — самое главное — наши сердца.