Дикий батальон

Часть седьмая

— Слушаем вас.

— Это я слушаю вас.

— Не понял? — я был сбит с толку.

Мы этого козла не звали, сам приперся, так какого хрена ему надо?

— Вы служите в мусульманской армии, на благо великой идеи… — начал он.

— Секундочку, — я перебил его, — мы не служим в этой армии, а работаем инструкторами. И поэтому мы лишь выполняем работу, и не более того. Душу вкладывать мы не собираемся. И комбат, и начальник штаба, и сам Гусейнов об этом знают.

— Да, я слышал о ваших мытарствах на пути к свету! — он был по-прежнему слащав до отвращения.

— Вы слышали о наших мытарствах? — Витя не утерпел и взорвался как сто тонн тротила. — Вы слышали! Ах, вы слышали! О пытках, избиениях, о расстреле, вы слышали?!

— Витя, заткнись!

— Нет, Олег, пусть этот пластырь божий послушает!

— Витя! Не ћпластырьЋ, а ћпастырьЋ.

— Да какая мне черт разница! Он слышал, видите ли, что нас чуть не поубивали! А сделал что-нибудь?

— Я же говорю, что путь к свету у вас долгий, но сейчас вы среди своих друзей! Мы все помогаем друг другу, ради нашего большого дела — освобождения земли предков. Это и есть наш путь к свету! — голос муллы по-прежнему оставался невозмутимым, но глаза уже начинали гореть лихорадочным огнем, на лице стали появляться красные пятна, лицо все как-то окаменело, руки стали стремительно перебирать четки. Янтарные бусинки с шорохом прокатывались у него под пальцами.

— Это и есть великая цель всех нас здесь! Сам Аллах прислал вас к нам в помощники!

На шум ворвались охранники и недоуменно уставились на нас.

— В чем дело? — мулла недовольно обернулся.

— Не любит дядька, когда его прерывают. Сам себя слушать любит!

— У вас все в порядке?

— Все в порядке. Что мне могут сделать эти два помощника в священной войне против неверных?

— Мы за дверью. Если что — зовите! — охрана закрыла дверь и удалилась.

— Так на чем я остановился? Ах, да! Так вот, началась священная война…

— Это мы уже слышали. Война за землю своих предков.

— Нет, вы не поняли, война против неверных, тех, кто не чтит пророка Мухаммеда! Начали ее первыми русские, когда вошли на священные земли братского народа Афганистана. И теперь здесь, когда мы изгнали русских собак с нашей земли, надо добить их прихвостней — армян. Они топчут нашу землю, едят наш хлеб.

Мы устали терпеть этот произвол. А после обеда, когда солнце будет в зените, нам проводить занятия.

— Что вы от нас хотите?

— Я хочу, чтобы вы подумали и приняли самую правильную религию на земле — ислам! — голос миссионера был торжественен.

— А зачем?

— Как зачем? Вы и так помогаете нам, но когда вы примите ислам, вы будете нашими братьями, будете ходить без охраны. Мы найдем вам жен, дадим новые имена.

— А со старыми женами что делать?

— Если они примут ислам, то можете жить с ними.

— Ну да, чтобы мне член укоротили! Нафиг!

— Ну, это не обязательная процедура, — мулла снисходительно улыбнулся.

— А если мы откажемся?

— Тогда я буду сомневаться в искренности ваших поступков, и сделаю все, чтобы ваша жизнь стала невыносимой!

— Тогда иди сам проводи занятия с личным составом по огневой подготовке. Если бы не мы, так они бы в первом бою у тебя остались на поле с молитвой и сломанным оружием.

— Мое оружие — слово. А вы подумайте! Крепко подумайте!

— Хорошо, мы подумаем. А сейчас нам нужно отдыхать, наши раны еще не зажили. Они, кстати, тоже были нанесены во имя вашей великой войны. Так что можете считать нас мучениками, — Витька все-таки не удержался и съязвил.

Мулла встал, с достоинством наклонил голову и вышел.

Мы откинулись.

— Интересно, а Модаев принял ислам?

— Наверное. Так ему член обрезали? Теперь он не просто м…к, а будет м…к обрезанный!

— А если снова поведут на расстрел? Что тогда делать будем?

— Не знаю. Одно дело быть инструктором, а другое — веру поменять.

— Я сам как-то не задумывался об этом, но очень не хочется ислам принимать. Есть же предел человеческому падению.

— Интересная мысль! Надо будет спросить у Модаева при случае. Упал он морально до конца или нет?

— Ладно. Спи!

Мы прикорнули на час-полтора, и после обеда снова на лошаденке добрались до стрельбища.

Стрелял личный состав по три пробных и по три зачетных выстрела. Мало кто поражал мишени. Многие злились, психовали. Все, кто не попал, ругали свои автоматы. Когда все по кругу закончили, мы построили их и начали говорить.

— Вы поняли, как трудно, сложно стрелять?

— Поняли, только не попадаем.

— Какое расстояние до мишеней? — я обратился к бойцу, стоявшему передо мной.

— Не знаю. Думаю, метров сто.

— Теперь смотри на свой автомат. Прицельная планка установлена на что?

— Ну, буква ћПЋ.

— Что это обозначает? Кто знает?

— Прицел постоянный, — крикнул кто-то из строя.

— На каком расстоянии устанавливается этот прицел?

— Не знаю.

— Триста метров. Здесь сто. Поставьте на нужную отметку и попробуйте еще раз.

Боец попробовал снова стрелять. Показатели улучшились. Потом вновь прогнали всю роту. Все стали стрелять гораздо лучше. Задачу усложнили. Поставили на расстоянии около пятидесяти метров еще несколько мишеней. И вот поодиночке, перебегая дорогу, надо было поразить тремя выстрелами группу ћпехотыЋ на расстоянии пятидесяти метров и одним патроном тех, что на ста метрах. Они долго бегали после каждого стрелявшего, смотрели — попал он или нет. Но дело спорилось. Многие начали уже понимать, что к чему, почувствовали вкус к стрельбе.

Затем нужно было, стоя за углом спиной к мишени, быстро повернуться и произвести два выстрела по мишени, что была на расстоянии около ста метров. И началось!

Были люди неврастеники, те терялись в сложной обстановке. Мы всех проинструктировали по мерам безопасности. Но один занервничал, и по команде ћОгоньЋ не развернулся и ранил другого ополченца. Пришлось проводить занятия по оказанию первой помощи при ранении. Оказалось, что ни у кого не было индивидуального медицинского пакета. Порвали куртку и белье раненого и перевязали. Ранение было тяжелым — в грудь.

Неврастеник, бросив автомат на асфальт, плакал, его колотил озноб. Когда отправили раненого, командир роты подошел к стрелявшему и начал молча, ни слова ни говоря, бить его ногами, тот лежал на земле и лишь вздрагивал под ударами ротного. Потом ротный достал пистолет и выстрелил в лоб своему бойцу.

Тело лежавшего выгнулось от выстрела, он лишь дернул ногами.

Многих, — тех, кто стоял неподалеку, стало рвать. Кто опирался рукой на стену, кто на приклад автомата.

Ротный что-то крикнул, и все быстро построились. Он что-то заорал, и человек шесть бросились, подняли тело убитого и рысцой понесли в сторону казарм. Никто ничего не говорил. Ротный начал что-то кричать, размахивая перед строем пистолетом, автомат держал за цевье в левой руке. Первая шеренга очень напряженно следила за движением его рук. Потом он спрятал пистолет в кобуру и повел личный состав в расположение своей роты.

Лошади пока не было. Нам пришлось медленно, постоянно останавливаясь, идти вперед. Наша охрана тоже была потрясена бессмысленным убийством.

Во время очередного отдыха по дороге к медпункту я спросил у охранников:

— У вас так всегда, мужики, круто? Раз — и убили, кто провинился?

— Нет, — хмуро ответил один.

— Это что-то нашло на Низами.

— Ничего себе ћнашлоЋ! Сначала избил человека до полусмерти, а затем пристрелил как собаку, а остальные просто стояли и молчали. Ребята — это сумасшествие. И ему это сойдет с рук?

— Сойдет. Он уже убивал своих, когда они спали на посту. Ночью проверял караулы, часовой спал. Он подошел, окликнул его, он не ответил, тот достал пистолет и убил его. Зверь!

— И никто не попытался его за это наказать, снять с роты, отстранить от командования или даже просто убить?

— Нет. Его все боятся.

— А как он воюет?

— У нас командиры не воюют.

— Не понял. Это как?

— Командир находится сзади, в тылу роты, и по радиостанции командует. Но радиостанций на всех не хватает, а те, которые есть, часто ломаются, бегают посыльные и передают команды командиров.

— Круто! Так можно посылать людей на смерть пачками, сам при этом не рискуешь! Абсолютно ничем не рискуешь. Только дырки на кителе крути для орденов, — если они что-то освободили, захватили. Сколько у него осталось людей после боевых действий, когда батальон попал под обстрел?

— Это военная тайна!

— Ну-ну. Из всей роты обстрелянных тех, кто мог как-то стрелять, было человек пять. Это все кто уцелел?

— Это военная тайна! — голос охранника не был уверенным. Значит я прав.

Потихоньку мы доковыляли до столовой. На плацу выступал мулла. Мы знали, что по мусульманским обычаям убитого должны были похоронить до заката солнца. Может это и правильно? А то лежит у нас тело покойного три дня. И так этот запах всем надоест. И что с этим покойным делать?

Мусульманство появилось в жаркой стране. Там, если покойный полежит три дня, то такое будет! Странно, о чем он говорит? Вроде до вечерней молитвы еще далеко.

— Мужики! О чем ваш поп разоряется?

— Он говорит, что в смерти обоих бойцов виноваты вы.

— Кто? — Витя не понял.

— Вы виноваты.

— Так, ну-ка пойдем, разберемся!

— Не ходите. Вас могут убить, — попросил один из охранников.

— Так вы же наши телохранители.

— Мы не сможем своих обидеть! — он был смущен.

— Ага, значит, как нам нож в спину всадить — это добро пожаловать, а как нас защитить и сказать этому идиоту, что мы не убивали и инструктировали всех по правилам техники безопасности — это фиг! Это так понимать?

— Примерно, — последовал уклончивый ответ.

— Веселые вы ребята! С вами оборжаться можно. Пошли! Скажем все, что думаем по этому поводу. Нельзя же такое терпеть.

Ковыляя, мы добрались до выступающего муллы. Он, увидя нас, перешел с азербайджанского на русский:

— Мы ведем священную войну, но к нам втерлись в доверие лазутчики! У нас есть вера, с нами Аллах! Зачем какие-то инструктора из неверных? По их вине погибли двое наши боевые товарищи. Это они, — он показал пальцем на нас: — специально так проводили занятия, что они поубивали друг друга! Их надо убить. Гусейнов — отважный командир, но он всего лишь человек. И вот эти гяуры втерлись в доверие к нему и проникли к нам. Они — убийцы, и не дойдете вы до линии фронта, как они сделают все, чтобы вы погибли здесь! Смерть шакалам!

Кто-то из строя одобрительно что-то заорал. Видать, многие хотят нашей смерти. А мы здесь никого не знаем. У, зверье!

— Здесь стоит первая рота, — начал я, слава богу, командирский голос у меня есть. — Спросите у них. Убивали ли мы ваших товарищей? Инструктировали или нет о мерах по технике безопасности? Спросите, кто убил первого, а кто второго. И есть ли в этом наша вина. Если позволите себя оболванить, то погибнете в первом же бою. Мы здесь не по собственной воле, но мы выполняем свою сторону договора.

— Я предлагал им сегодня принять ислам. Эти грязные собаки отказались! — перебил меня мулла. — Русские свиньи!

Придет время — ты у меня еще ответишь за «русских свиней»!

— У каждого своя вера, каждый верит во что-то свое, и здесь дело идет не о вере, а о том, чтобы мы научили вас выживать в бою.

— Видите! Видите! Эти гяуры учат вас всего лишь выживать, а не побеждать! — мулла торжествовал. — А нам нужна лишь победа!

— Я хочу, чтобы все вернулись домой целыми! Кто победит — я не знаю, но мы все нужны нашим семьям. Я не занимаюсь политикой и религией! Я лишь пытаюсь научить вас выжить. Если у кого много веры и нет опыта, но он уверен в своей победе, то может не посещать наши занятия — флаг ему в руки и электричку навстречу! Кто хочет вернуться домой, и спасти товарищей — милости прошу.

Народ одобрительно заворчал. Кажется, поняли, что я хотел им сказать. Дошло, доперло до этих ополченцев!

— Они вас обманывают словами, что заботятся о вас. Вы им не нужны. Только командиры и я заботимся о вас, — забеспокоился мулла.

— О, и это правильно! — я весело перебил его. — Именно ваши командиры нас и пригласили к вам. Именно ваши командиры, которые заботятся о вашем здоровье, вашей жизни, вашей победе.

— Как в Афгане говорили? С нами Аллах и четыре пулемета! — встрял Виктор.

Мы не стали дожидаться ответной реакции и ушли с плаца. Вслед нам неслись проклятья, но мы их не слушали. Мы выиграли этот раунд.

После ужина к нам пришел комбат и врач, что нас лечила в больнице. Аида!

Комбат шумно отдувался, от него по-прежнему несло запахом грязного тела и свежего перегара. Он и так был уже изрядно навеселе. Потерять по дурости двух людей и ходить веселиться! М-да! Ну и нравы!

— А, привет! Я вам доктора привел! Я все делаю, что обещаю! — он плюхнулся на кровать, икнул и сплюнул на пол. — Слышал о вас. И хорошее и плохое. Что моих бойцов учили стрелять — это хорошо, а то, что с муллой полаялись — это вы зря. Он очень авторитетный человек! И, — он поднял палец вверх: — очень уважаемый. С очень большими связями наверху!

— Авторитетнее чем вы сами?

— Нет, конечно! Я — командир! Я — самый главный здесь!

— Мулле скажите, пусть исповедует и не лезет в дела военные.

— Ни хрена вы не понимаете! Мы, — он снова громко икнул, — строим светское исламское государство, и поэтому религия и вера будут играть очень много. Ну ладно, вы мне помогли. И я вам тоже помогу, мулла не будет больше к вам приставать. А сейчас я пошел.

— Добрый вечер! — миловидная Аида нам улыбалась.

Единственное приятное лицо во всем этом бедламе.