Дикий плющ (Духовная автобиография дзэнского наставника Хакуина)

Составитель: Норман Уоделл

Дикий плющ

Духовная автобиография дзэнского наставника Хакуина

Хакуин Экаку (1686-1768) является одной из самых заметных фигур японского дзэн-буддизма. Уже при жизни он пользовался безграничным уважением за необыкновенную смелость, убежденность, бескомпромиссность и независимость. Спустя два с половиной столетия после смерти Хакуин в пределах своей школы был наделен саном патриарха. Его жизнь и работа стали символами истины, которую он исповедовал. Причиной того, что Хакуин продолжает занимать уникальное место в истории дзэн, без сомнения, является оставленное им необычайное литературное и художественное наследие. Данная книга представляет собой перевод `Дикого плюща` (`Ицумадэгуса`) - духовной автобиографии Хакуина, написанной им на восемьдесят первом году жизни, за два года до смерти.

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ К ОРИГИНАЛЬНОМУ ИЗДАНИЮ

Жизнь Хакуина

Первые годы жизни (1685-1699, от рождения до 14 лет)

Посвящение и первые странствия (1699-1708, 14 лет - 23 года)

Сёдзу-родзин (1708 г., 23 года)

Практика после сатори (1709-1716 гг., 24 года - 31 год)

Дзэнская болезнь

Сёиндзи; Великое просветление (1716-1726 гг., 31 - 41 год)

На пути учительства (1726-1768 гг., 41 год - 83 года)

Дзэнский наставник Хакуин как человек

ДИКИЙ ПЛЮЩ

О тексте

Глава 1. ПОДЛИННЫЙ ДЗЭН

Посвящение и жизнь в вере

Дзэнское странствие

Преодоление преграды

Сёдзу-родзин

Сознание просветления

Послесловие

Глава 2. ПОСЛЕ САТОРИ

Странствие после просветления

Одинокое пристанище наставника страны Мусо

Одинокое пристанище

Глава 3. ГОРА ИВАТАКИ

Совет ученика

Образцы дзэнской практики

Назад в Сёиндзи

Передача Дхармы

Глава 4. ДЗЭНСКАЯ БОЛЕЗНЬ

Наставник Хакую

Лечение

Поддержание жизни

Снадобья, поддерживающие жизнь и доставляющие бессмертие

Приведение сознания в нижнюю часть тела

Несозерцание

Развитие энергии сознания

Метод мягкого масла

Прощание с Хакую

Польза от медитации самосозерцания

Послесловие

ПРИЛОЖЕНИЕ

Предисловие к "Задушевным беседам в ночной лодке"

Примечания

Предисловие к оригинальному изданию

Хакуин Экаку (1686-1768) является одной из самых заметных фигур японского дзэн-буддизма. Уже при жизни он пользовался безграничным уважением за необыкновенную смелость, убежденность, бескомпромиссность и независимость. Такими качествами отличался этот неустанный борец за оживление традиции дзэн в те времена, когда она была в состоянии упадка и глубочайшего духовного застоя. Спустя два с половиной столетия после смерти Хакуин в пределах своей школы был наделен саном патриарха. Его жизнь и работа стали символами истины, которую он исповедовал, а его незримое присутствие чувствуется и в наши дни.

Причиной того, что Хакуин продолжает занимать уникальное место в истории дзэн, без сомнения, является оставленное им необычайное литературное и художественное наследие. При жизни он прославился как писатель, художник и каллиграф, вполне проявив свои таланты, до последних лет жизни пытаясь найти новые пути распространения учения дзэн среди людей всех классов и слоев общества. Результатом этого труда стал целый корпус работ - многотомные писания, многочисленные рисунки тушью и каллиграфические надписи, которые насыщены выражением его талантливой, деятельной личности и по сей день являются живым свидетельством глубины его духовного пробуждения.

Работа Хакуина протекала в пределах традиции, наставники которой проявляли необыкновенную сдержанность относительно событий своей собственной жизни, так что их автобиографий практически не существует. Хакуин же оставил записи, посвященные своей жизни и религиозному опыту, которые на почве японского буддизма не имеют аналогов по своему масштабу и подробности. Склонность к повествованию о своей жизни росла у Хакуина с возрастом и к семидесяти-восьмидесяти годам стала выдающейся особенностью стиля его учения. То же самое можно сказать и о его живописи. К указанному периоду - восьмому и девятому десятку его лет - относится широко известная серия автопортретов, которая является своеобразной автобиографией, а также изображения других буддийских наставников, таких как Бодхидхарма и Бу-дай. Эти изображения несут на себе несомненное сходство с их создателем. Образ личности, воплощенный в литературе и изобразительном искусстве Хакуина, стал для последующих поколении учеников квинтэссенцией дзэнской жизни. В последние десятилетия Хакуин был признан подлинно великим религиозным деятелем и за пределами своей родной страны.

Данная книга представляет собой перевод "Дикого плюща" ("Ицумадэгуса") - духовной автобиографии Хакуина, написанной им на восемьдесят первом году жизни, за два года до смерти. Она является самой длинной и исчерпывающей автобиографической записью изо всех тех, которые содержатся в его работах. Являясь основным источником по истории первых трех десятилетий его жизни, то есть того времени, когда Хакуин вступил на путь дзэнского учения, она содержит записи о многих событиях, не встречающиеся в иных источниках. Но и само по себе, как автобиография, это повествование обладает ценностью и представляет интерес с точки зрения зафиксированных в ней эпизодов его жизни и живых, авторских описаний тех решающих событий, которыми отмечены кризисные периоды его духовного роста и развития.

Основным намерением Хакуина, которым обусловлено было появление настоящих записей, было наставничество. Он был убежден, что рассказами о своем собственном опыте он способствует духовным упражнениям слушателей и проясняет таким образом свой собственный подход к тому, как следует изучать дзэн и помогать ученикам избежать печальной участи современных ему доктрин, которые, как он полагал, разрушали освященную временем традицию наставления при помощи коанов, разработанную школой Риндзай. На протяжении всего повествования он постоянно прерывается для того, чтобы привести высказывание или преподать урок, который был бы, с его точки зрения, чрезвычайно полезным. Такие отступления, превращающие "Дикий плющ" в почти эпизодическое, несвязное повествование, сами принимают форму небольших притч, хлестких нападений на воззрения современных ему еретических учителей дзэн, прямых увещеваний быть рассудительными и острожными.

Повествование "Дикого плюща", подобно другим автобиографиям Хакуина, обусловлено в первую очередь тем, что он являлся опытнейшим наставником. Свою форму в повествовании события принимают, либо проходя через рефлексию автора и его религиозную аргументацию, либо в динамике самого исторического повествования. Большее внимание уделяется, соответственно, эпизодам и темам, которые с течением времени приобрели для Хакуина особое значение. Таковы, например, вред, приносимый учителями дзэн "не-рожденного", дзэн "молчаливого озарения", современниками Хакуина, а также величие его учителя Сёдзу-родзина. Как и во многих автобиографиях, здесь также встречаются некоторые преувеличения и возвеличивания, эпизодические натяжки и неувязки.

Данное повествование часто является единственным источником описанных событий; более того, иногда Хакуин приводит несколько версий той или иной истории. Все это неизбежно влечет за собой случаи разногласий и несоответствий в тексте, которые необычайно трудно, а в ряде случаев невозможно проверить.

Однако я полагаю, что все вышесказанное не может поколебать уверенности в том, что Хакуин в общих чертах дал точное описание своей жизни. Целью данной работы был перевод "Дикого плюща", и я ограничиваюсь здесь некоторыми дополнительными замечаниями относительно несоответствий и противоречий повествования, которые, как мне кажется, могут представлять некоторый интерес.

Норман Уоделл

(переводчик: И. Ларионов)

Жизнь Хакуина

Первые годы жизни (1685-1699, от рождения до 14 лет)

Посвящение и первые странствия (1699-1708, 14 лет - 23 года)

Сёдзу-родзин (1708 г., 23 года)

Практика после сатори (1709-1716 гг., 24 года - 31 год)

Дзэнская болезнь

Сёиндзи; Великое просветление (1716-1726 гг., 31 - 41 год)

На пути учительства (1726-1768 гг., 41 год - 83 года)

Дзэнский наставник Хакуин как человек

Следующий обзор жизни Хакуина был составлен нами для того, чтобы подвести под составленное из разрозненных эпизодов повествование "Дикого Плюща" более широкие хронологические основания. Я постарался не упустить из виду ни одного оригинального источника. Под этими источниками подразумеваются следующие тексты: о первой половине его жизни - почти исключительно те воспоминания автора, которые можно встретить в "Диком плюще" и "Гусиной траве" (яп. "Яэму- гура"), которая была опубликована в Японии десятью годами ранее и содержит множество параллелей с "Диким плющом"); о второй же половине жизни Хакуина - труд Торэя Эндзи "Жизнеописание дзэнского наставника Хакуина" (яп:. "Хакуин-осё нэмпу"), который является фактически единственным описанием последних сорока пяти лет его учительства. (В данном "Предисловии" можно встретить множество небольших цитат из "Жизнеописания" Торэя).

Хакуин Экаку - таково его полное духовное имя - родился в двадцать пятый день двенадцатого месяца 1685 г. (по нашему летоисчислению - 19 января 1686 г.) в небольшой деревушке Хара, расположенной у подножия высокого конуса горы Фудзи; его назвали Нагасава Ивадзиро. Хара была земледельческой и рыболовецкой деревней, а также и почтовой станцией на главном тракте острова Токайдо, соединявшей столицу Киото и стремительно растущий административный центр в Эдо*.

* Будущий Токио. - Прим. ред

Вступая во второе столетие правления Токугава, Япония уже пять лет находилась под властью Цунаёси, пресловутого "собаки-сегуна", на пороге эпохи невиданного экономического и культурного процветания. В году, предшествовавшем началу первого из целой серии дзэнских странствий Хакуина, которыми были полны первые трид- цать лет его жизни, произошли события, связанные с деяниями "сорока семи ронинов"* которые в большей степени, чем все другие, всколыхнули общество периода правления Токугава. В те времена, когда странствовал Хакуин, восточная Япония стала жертвой мощнейших природных бедствий. В 1703 г. несколько землетрясений, волн цунами и пожаров произвели масштабные разрушения и унесли множество жизней в Эдо и вдоль всего побережья Токайдо. В 1707 г. новое извержение Фудзи опустошило родную провинцию Хакуина Идзу. В окрестностях Хара целые деревни были сметены с лица земли и погребены под мощнейшим потоком грязи и каменных осколков. В эти самые дни Хакуин навестил свою родную деревню. Все ее жители, включая служителей храма, в котором он остановился, бежали в поисках безопасного места, но Хакуин оставался в центральном зале храма и не прекращал медитации, в то самое время, когда самый фундамент здания потрясали бесчисленные угрожающие удары.

* Ронин - самурай, потерявший службу. - Прим. ред

Из пяти детей в семье Хакуин был последним. У Нагасава родилось трое сыновей и двое дочерей. Они владели небольшой гостиницей Омодака-я, о которой известно, что она принадлежала к классу ваки-хондзин.В ней останавливались начальники войск дайме ** и изволили останавливаться сами даиме, проезжающие через Хара по дороге в Эдо и обратно.

** Даймё - князь, крупный феодальный владетель. - Прим. Ред

Отец Хакуина родился в самурайской семье Сугияма. Вступив в брак, он принял фамилию своей жены - На-гасава. Позже, став главою дома Нагасава, он принял также и наследственное имя Гэндзаэмон, унаследовав должность начальника почтовой станции в Хара, в обязанности которого входило обеспечение процессий даймё, чиновников, торговцев и всех остальных, следующих по Большому Восточному Тракту, лошадьми и носильщиками.

Возможно, Хара была одной из самих мелких почтовых станций Токайдо, однако она не была похожа на сонный омут. Расположенная на перегруженной движением прибрежной дороге, окаймляющей залив Су руга, она, согласно множеству свидетельств, была ареной оживленной деятельности. Энгельберт Кэмпфер, врач из Голландии, проезжавший в Эдо в 1791 и в 1793 гг., описывает "Farra" как обычную по величине деревню, насчитывающую около ста пятидесяти домов. Юный Хакуин (а в год второго посещения деревни Кэмпфером ему было восемь лет), очевидно, мог с любопытством наблюдать толпы людей, которые выстроились по краю дороги напротив гостиницы его отца, чтобы бросить хотя бы единый взгляд на проезжающий кортеж непривычно одетых голландцев. В книге "Японская гостиница" Оливера Статлера приводится очень живое описание провинции Идзу, изображающее жизнь Минагути-я - другой гостиницы класса ваки-хондзин, - которая располагалась на почтовой станции Юи всего в трех остановках к западу от Хара. Сам Хакуин в одной из своих ранних работ описывает жизнь станции Мисима, которая находилась в трех милях к востоку от Хара:

"Мисима, издавна знаменитая жемчужина провинции Идзу, занимает стратегически важную позицию, не имеющую себе равных во всей стране, ведь высоко над ней лежат вершины заставы Хако, а быстротекущая река Фудзи ограничивает ее с тыла. Толпы людей наполняют ее оживленные улицы, и среди них можно встретить негодяев со всех областей страны. В каждом углу притаились мошенники и иные злодеи, жизнь которых протекает по ту сторону закона... они безнаказанно осуществляют свои злодеяния тысячами различных способов: взламывают замки на складах, залезают в сумки прохожих, поджигают строения, а затем ускользают в соседний округ, где продолжают вымогать деньги или отнимать у людей все имущество. Вот что происходит в пределах почтовой станции Мисима, так что покой не ведом ни днем, ни ночью равно местным жителям и приезжим" (1).

Благодаря рисунками и ксилографиям того времени мы можем видеть, как в восемнадцатом веке должна была выглядеть Хара и окружающая ее сельская местность. Над ней с таким же, как и ныне, грозным великолепием одиночества нависала гора Фудзи. На гравюрах Хиросиге из разных его серий видов Токайдо, изображающих Хара, мы видим массивную, серо-белую ее вершину, которая занимает весь задний план, возвышаясь в синем небе над полями и предгорьями к северу от придорожных селений. И хотя нам не известно ни происхождение, ни смысл имени Хакуина, буквально означающего "спрятанная белизна" или "спрятанный в белизне", общепринятым считается то, что оно каким-то образом связано с покрытой снегом вершиной, которая была рядом с ним с самых ранних лет его жизни.

Первые годы жизни

(1685-1699, от рождения до 14 лет)

Биографические свидетельства содержат очень немного сведений об отцовской линии семьи Хакуина. Судя по всему, Сугияма происходили из деревни под названием Нисиура, расположенной неподалеку от Хара. Торэй возводит ее родословную к знаменитому клану воинов периода Камакура, глава которого сражался на стороне славного Есицунэ. Один из представителей этого рода - Дайдзуй, дед Хакуина, - был дзэнским священнослужителем. По слухам, Дайдзуй способствовал тому, чтобы отец Хакуина был принят в семью Нагасава. К его заслугам относится также и перестройка Сёиндзи, дзэнского храма в Хара. Предполагается, что отец Хакуина в юности довольно долгое время обучался в этом храме. Сам Хакуин в возрасте пятнадцати лет пришел для того, чтобы пройти посвящение, именно в Сёиндзи, и туда же, после того, как ему исполнилось тридцать лет, он возвратился, чтобы стать в нем настоятелем. В этом маленьком храме была его резиденция, там он учил в течение следующих пятидесяти лет своей жизни, преобразовав его в известное по всей стране средоточие буддийской практики.

По материнской линии - Нагасава - Хакуин относился к семье, исповедовавшей буддизм школы Ни-тирэн. Сама семья изначально происходила из деревни Нагасава в Минобу, провинция Каи, в которой Нити-рэн-сёнин провел последние годы жизни и которая стала священным местом для каждого последователя школы Нитирэн*

* Нитирэн - буддийский монах XIII в. Первоначально принадлежал к школе Тэндай. Позднее создал свое учение, главное в котором - поклонение "Лотосовой сутре" (Мёхорэнгэкё) - Прим. ред.

Судя по всему, Хакуин был особенно близок к своей матери. Он описывает ее как "простую, добрую по характеру женщину... которая находила удовольствие во внезапных порывах доброты и сострадания". Отправляясь на молитву в местный храм школы Нитирэн, она брала его с собой. Совершенно очевидно, что глубокая религиозная натура этой женщины оказала глубочайшее влияние на ее младшего сына. Несмотря на то, что Хакуин, избрав религиозную жизнь, обратился к школе дзэн, его попытки реформировать учение школы Риндзай, которые он не оставлял всю свою жизнь, отмечены множеством особенных черт, имеющих больше сходства с воинственным энтузиазмом проповеди Нитирэна, нежели с тем стилем учения, который традиционно ассоциируется со школой дзэн. Его исключительная энергия и осознанная решимость может быть, по крайней мере отчасти, объяснена средой, в которой он оказался в детстве.

В записках о юных годах Хакуина содержится множество эпизодов, включенных в них специально для того, чтобы показать, что с самого раннего возраста, даже еще до рождения, его отличала склонность к религиозной жизни. В целом эти истории вполне правдоподобны, однако они содержат необходимые элементы обычной японской агиографии, так что мы не знаем наверняка, когда и как Хакуин обратился к вере. Во всех своих рассказах он особо подчеркивает, что в возрасте одиннадцати лет его охватил крайний ужас, когда он узнал о знаменитой проповеди Нитирэна, описывающей в деталях ужасные наказания, которые падают на головы грешников, оказавшихся в Восьми горячих адах. С этого самого времени его начал мучить страх, что он сам может встретится лицом к лицу с таким ужасным возмездием. Сам Хакуин говорит нам, что именно страх заставил его искать средства избежать столь печальной участи. Сильное впечатление на него произвели рассказы о буддийских священнослужителях, великая добродетель которых позволила им пройти через тяжелейшие испытания, невыносимые для простых смертных, и Хакуин сам принялся соблюдать правила их религиозных упражнений. Он вставал с первым криком петухов, читал сутры, обливался ведрами холодной воды, совершал поклоны, молил богов о помощи. Если верить "Жизнеописанию", эти юношеские попытки религиозной практики продолжались несколько лет и не привели к заметным результатам. Связав свой неуспех с возбуждающей силой и омраченностью, которые являются неизбежными свойствами этого мира, он заключил, что единственным шансом спастись от ада и его мук является буддийское духовенство - чистый и незамутненный мир, в котором он будет волен посвятить свое время и внимание исключительно интересам веры.

Посвящение и первые странствия

(1699-1708, 14 лет - 23 года)

Родители Хакуина, которые поначалу были против самой мысли о том, чтобы отдать сына в монахи, к четырнадцати его годам, наконец, смирились с неизбежным. Они привели мальчика к Танрэю Содэну, старейшему из местных священнослужителей прихода храма Сёиндзи, для того, чтобы он провел посвящение. Несмотря на то, что Хакуин позже описывал Танрэя как "свободомыслящего и весьма способного священнослужителя", в "Диком плюще" он делится робким признанием в том, что тот в действительности принадлежал к "племени учителей дзэн не-деяния", чье пагубное влияние на современный ему дзэн сам Хакуин безапелляционно считал расшатыванием истинной и освященной временем традиции.

По тем или иным причинам (обычно указывают на немощь и почтенный возраст Танрэя) Хакуин был почти сразу же отослан в братский храм Дайсёдзи, находящийся в соседнем городе Нумадзу. Следующие три или четыре года он прислуживал местному наставнику Соку-до Фуэки, в качестве молодого послушника исполняя всякую черную работу и укрепляя свои знания в классическом китайском языке, языке буддийских текстов, изучение которого являлось важной частью образования.

Одним из прочитанных им еще в Дайсёдзи трактатов стала "Сутра лотоса", самая знаменитая и популярная из всех махаянских сутр. Она также занимала центральное место в писаниях школы Нитирэна, буддизм которой исповедывала мать Хакуина, так что он, очевидно, к тому времени был до некоторой степени знаком с содержанием этого трактата. Тем не менее известно, что Хакуин, проштудировав ее от начала до конца, испытал глубокое разочарование, обнаружив, что она "содержит в себе только простенькие рассуждения о причинах и следствиях, и ничего больше". Он более не обращался к "Сутре лотоса" и оставался при своем мнении в течении почти четверти века, до той самой ночи, когда он испытал последнее, окончательное просветление. Именно тогда он, наконец, постиг глубину ее смысла и понял, почему ее называют "царицей сутр", величайшей из буддийских проповедей.

В восемнадцать лет Хакуин покидает Дайсёдзи и направляется в монашеский зал для упражнений при храме Дзэнсодзи, расположенный неподалеку от Хара. По его собственным рассказам, он пустился в путь, полный надежд, намереваясь начать, наконец, настоящее обучение. Его воображение было полно рассказов о трудностях, которые были преодолены в борьбе за достижение просветления выдающимися дзэнскими наставниками прошлого. Однако эти надежды не оправдались. Он обнаружил, что, вопреки его ожиданиям, монахи Дзэнсодзи вовсе не занимаются многодневными изнурительными медитациями. Они попросту изучают тексты, собрания дзэнской поэзии. Такова была его первая встреча с теми, с кем ему придется часто сталкиваться на протяжении странствий и кого он с презрением называл "поставщиками молчаливого дзэн не-деяния".

Вскоре вслед за этим его поразил второй удар, возможно, даже более впечатляющий. Главный настоятель храма в одной из своих лекций обратился к стиху, касавшемуся жизни великого дзэнского наставника Янь-Тоу. Замечание священнослужителя заинтересовало Хакуина, и он отправился в книгохранилище с целью узнать больше о жизни Янь-Тоу. Тогда он и узнал, что тот был убит разбойниками, причем предсмертный его крик, когда ему рубили голову, был слышен на расстоянии десяти миль. Юный Хакуин никак не мог понять, каким образом он, обыкновенный монах, может надеяться избежать адского огня и мук в будущем, если даже великий наставник прошлого неспособен был защитить себя от разбойников этого мира. Это открытие развеяло все надежды и чаяния, которые Хакуин возлагал на буддийское духовенство. Дзэн потерял для него всякий интерес. Он и все, что с ним связано, стали вызывать у Хакуина чувство сильнейшего отвращения: "Один только вид сутр или буддийских изображений мог вывернуть его желудок".

Но Хакуин отверг самый очевидный план дальнейших действий - признать свои ошибки и вернуться домой, - поскольку он был "слишком унизительным, чтобы об этом вообще думать". Ему предстояло решить, чему теперь посвятить свою жизнь. После недолгих колебаний он убедил себя в том, что, поскольку он бессилен повлиять на свою судьбу в будущей жизни, он будет наслаждаться настоящей до тех пор, пока это будет возможно. Чувствуя природное призвание к ученым изысканиям, Хакуин решил заняться изучением литературы, рисованием и каллиграфией. Эти занятия не просто помогли бы ему избавится от страхов, пронзающих его сознание. Усердно трудясь, он мог бы зарабатывать себе на жизнь как художник или писатель.

Когда Хакуин пребывал в Дзэнсодзи, произошло одно событие, участниками которого был сам Хакуин и молодая девушка. Это событие дает нам редкую возможность взглянуть на не столь внушительную, человеческую сторону личности наставника, которую жития духовных лиц обычно обходят молчанием. Судя по всему, Хакуин отправился на почтовую станцию Эйдзири, чтобы присутствовать на представлении, устроенном труппой бродячих актеров. Собралась большая толпа, поскольку труппа представляла события жизни сорока семи ронинов, произошедшие годом раньше и продолжавшие занимать умы людей того времени. В середине представления места для сидения, переполненные народом, внезапно обрушились, задев и поранив многих зрителей. Увидев, что ряды начинают падать, Хакуин стремительно бросился к девушке, стоявшей неподалеку от него. Его быстрые и умелые действия спасли девушку, следствием чего стала безграничная благодарность ее отца, состоятельного торговца кимоно. Хакуин стал часто появляться в их доме. Он снискал такое расположение главы семейства, что тот стал относиться к Хакуину как к будущему зятю. Родилась даже идея принять его в семью, однако Хакуин, мысли которого и тогда были сосредоточены на духовной жизни, отклонил это предложение.

Весной 1704 г., проведя в Дзэнсодзи целый год, Хакуин покидает храм. Вместе с двенадцатью другими монахами он направился на запад вдоль Токайдо в храм под названием Дзуиндзи, находившийся в городе Огаки провинции Мино. Этот храм привлек его рассказами о том, что местный настоятель, ученый наставник Бао-род-зин ("Почтенный старец Бао"), является весьма образованным человеком, вследствие чего книгохранилище храма необычайно обширно. Однако Бао оказался крайне грубым типом с удивительно скверным характером, так что ученики, прибывшие в Дзуиндзи вместе с Хакуином, вскоре принялись рассуждать о том, не стоит ли покинуть храм и попытать счастья в каком-нибудь ином месте. Хакуин же, который, судя по всему, ценил способности Бао больше, чем сторонился его неотесанности, решил для себя никуда не уходить. В последовавшие за этим месяцы ему удалось наладить сердечные, почти нежные отношения с "диким конем провинции Мино".

По прошествии нескольких месяцев, в течение которых Хакуин изучал в храме Бао основы китайского и японского стихосложения, до него дошли известия, что его мать после непродолжительной болезни внезапно скончалась. В "Диком плюще" не содержится ни единого упоминания об этом событии. В "Жизнеописании" Торэя мы находим краткое упоминание об этом: "его горе было безутешным". Гем не менее, нет никаких сомнений в том, что эта неожиданная утрата, вместе с все более углубляющимся пониманием того, что ученые изыскания никак не могут исцелить от духовных страданий, встряхнула и отрезвила Хакуина. Благодаря всему этому Хакуин принимает решение отправиться следующим летом в новое дзэнское странствие.

Приблизительно тогда же, во время ежегодного проветривания храмового книгохранилища, произошло одно из самых знаменитых событий в истории дзэн в Японии. Самая пространная версия рассказа самого Хакуина об этом событии содержится в "Гусиной траве". Кроме всего прочего, это повествование показывает, что страх оказаться в аду продолжал грызть его душу:

"Я оказался в совершенном тупике... мое сознание все еще одолевали страхи... я не имел не малейшего представления, к кому обратиться за помощью. По моим щекам непроизвольно текли потоки слез[;]... мой взгляд случайно упал на веранду залы для приема гостей, на которой, по случаю ежегодного проветривания, на столах были сложены сотни книг... Тогда я в качестве приношения воскурил перед книгами благовония, совершил множество поклонов и вознес ревностные молитвы богам и буддам, прося их о помощи,... жалуясь им на то, что я хоть и обрил голову четыре или пять лет назад, однако с тех пор так и остался шестилетним или семилетним послушником и не имею не малейшего понятия о том, чему мне следует посвятить свою жизнь,... и о том, какой путь следует избрать мне: буддизм, конфуцианство или даосизм... Закрыв глаза, я медленно приблизился к одному из столов, на котором лежала кипа книг. Я погрузил в кипу большой и указательный пальцы и начал вслепую копаться в ней, пока не выудил оттуда одну из книг... Я вытащил ее, два или три раза в благоговении поднял над головою. После этого я раскрыл книгу..." (2).

Выбранной Хакуином книгой оказался трактат под названием "Побуждение ученика пройти сквозь препятствия дзэн" ("Чань-гуань цэ-цзинь") - коллекция цитат и историй, связанных с изучением дзэн, собранная из множества разнообразных дзэнских и других буддийских текстов. Хакуин несколько раз открыл книгу наугад и натолкнулся на параграф, рассказывающий о жизни и практике знаменитого дзэнского наставника десятого века Цы-мина. Этот наставник, медитируя морозными ночами на севере Китая, колол себя в бедро острым портняц-ким шилом, как только чувствовал приближение "демона сна". Столь удачное вмешательство Цы-мина значило для Хакуина следующее: человек, посвятивший себя достижению духовного пробуждения, должен с неколебимой решимостью продолжать двигаться вперед то тех пор, пока не достигнет цели, какие бы трудности не встретились ему на пути.

Кроме всего прочего, Цы-мин был крайне важной фигурой в истории дзэн линии Линь-цзи*

* Линь-цзи (Линь цзи И Сюань, 811-866 гг.) - основатель одноименной школы (яп. Риндзай) - Прим. ред.

По преданию, именно он во времена ранней династии Сун** сохранил жизнеспособность традиции, клонившейся к упадку. В свете же того, что сам Хакуин позже принял на себя роль реформатора умирающего японского дзэн, появление в его жизни Цы-мина оказалось вещим, сверхъес тественным событием, которое он едва ли мог упустить в своей автобиографии.

** Северная Сун (960-1127 гг.) - Прим. ред.

До наступления весны Хакуин оставался в храме Бао, а затем отправился в странствие, которое оказалось необычайно длинным, заняв следующие семь лет его жизни. Он обошел почти весь центр Японии и добрался до далекого западного города Мацуяма на острове Сикоку. Однако месяцы, которые он провел у Бао, развивая под его руководством свои поэтические и каллиграфические таланты, ни коим образом не были потрачены впустую. Впоследствии, уже став учителем и будучи все более заинтересованным в том, чтобы его учение распространялось не только среди его собственных учеников, но и среди народа, он найдет своим умениям лучшее, причем необычайно эффективное применение.

Покинув Бао, Хакуин так или иначе продолжал обучение самостоятельно, переходя из храма в храм, пытаясь без особого успеха отыскать учителя, которому мог бы полностью довериться. По его собственным словам, это путешествие дало ясное представление о недостатках современного ему дзэн. Большинство встреченных наставников, в числе которых оказались известные мастера всех трех основных школ, Хакуин описывает как защитников пассивной, спокойной религиозной практики. Позже в своих сочинениях он будет гневно осуждать ее за то, что она отвлекает учеников от самого важного, от "великого яростного упорства в достижении цели", которое он считал совершенно необходимым в духовном поиске. Наставник писал: "Несмотря на то, что ученики бросаются вперед к изучению дзэн со свирепостью и бесстрашием, они никогда не освободятся от сетей иллюзий Мары. Она будет цепляться за их кости и колотить их до тех пор, пока они не испустят дух".

С точки зрения самого Хакуина, не имеет большого смысла проводить различие между современными ему практиками "только медитации" школы Сото, нэмбуцу дзэн школы Обаку и "дзэн не-деяния, дзэн не-рожденного", исповедуемым большинством встретившихся ему наставников школы Риндзай. Согласно Хакуину, их доктрины весьма правдоподобны, однако они, оказывая влияние на сознание юных впечатлительных учеников, расшатывают основание истинной традиции дзэн. Трудно представить себе более гнусное преступление, и поэтому Хакуин обратил против них всю мощь своего язвительного осуждения.

Весной двадцать третьего года жизни Хакуин отправился в храм Эйгандзи в процветающем городе Та-када, расположенном в провинции Этиго на побережье Японского моря. Сам Хакуин называл две причины этого решения: в этом храме проводилась лекция-семинар по трактату "Око людей и богов" ("Жэньтянь яньму"), а о старшем настоятеле Эйгандзи ходили слухи, что он обладает исключительной духовной выдержкой и получил печать Дхармы от наставников каждой из трех школ дзэн. Первая из приведенных причин, очевидно, была не более, чем предлогом. Однако встреча со старшим настоятелем храма не произвела на него впечатления. Судя по всему, весь семинар Хакуин провел в медитации. В те времена он упорно боролся с коаном о "му", причем в течении последнего года стали обнаруживаться признаки того, что прорыв сквозь него вот-вот произойдет. Хакуину было необходимо остаться в одиночестве для того, чтобы ничто не отвлекало его от сосредоточения и не могло помешать. Поэтому он спрятался в небольшом помещении, обнаруженном им в задней части храма, и целую неделю пребывал в одиночестве. Он продолжал сидеть там до последней ночи, и уже в предрассветное время его слуха коснулся отдаленный звук колокола. Как только это произошло, Хакуин наконец преодолел порог перед сатори, то есть просветлением. Этот опыт был необычайно интенсивным, и ему показалось, что в продолжение последних трехсот лет никто не приблизился к столь славному достижению. Несколько последовавших за этим недель Хакуин расхаживал вокруг храма "раздуваясь от все возраставшей гордости, блестя своим высокомерием... презрительно косясь на всякого встречного, относясь к ним с презрением, будто к комьям грязи".

В это самое время, благодаря еще одному совпадению, которое, казалось, случилось именно для того, чтобы превратить жизнь Хакуина в парадигму изучения дзэн, он встретил старшего наставника Сёдзу-родзина ("Почтенного старца обители Сёдзу). Этому наставнику не составило большого труда присмирить чрезмерную гордыню молодого человека и освободить его от мысли, что его учение подошло к концу.

Сёдзу-родзин

(1708г., 23 года)

Именно в Сёдзу Хакуин, наконец, нашел того учителя, которого искал так долго. В его произведениях этот наставник предстает почти как инакомыслящий: по собственной воле поселившись в крохотной обители в труднодоступном уголке страны, он был крайне далек от основного потока дзэнского учения того времени. В ученики он принимал лишь немногих, и только те из них, которые доверялись учителю без остатка, полностью завладевали его вниманием и получали возможность со временем стать опытными наставниками. Но для таких учеников Сёдзу становился беспощадным, бескомпромиссным надсмотрщиком, чьи методы обращения были предельно суровыми.

Хакуин оставался при Сёдзу только восемь месяцев, однако его записки не оставляют никакого сомнения в том, что этот период был самым важным в его жизни. Хакуин замечает, что до того, как он встретил Сёдзу, он полагал, что приблизиться к постижению сущности дзэн относительно легко. Однако со стороны Сёдзу он подвергся нападкам, которые со временем только усилились, так что его сознание полностью освободилось от такого представления - оно было "разбито, как яичная скорлупа". Согласно описанию, которое дает Торэй, во время своего пребывания у Сёдзу Хакуин почти все время был в состоянии страха, "дрожа всеми сочленениями, покрываясь от ужаса гусиной кожей". Сёдзу часто хватал его и сбрасывал с террасы обители на землю - "как если бы я был слабым котенком", вспоминал позже Хакуин. Однако Сёдзу указал ему ряд "труднопроходимых" коа-нов, продираясь через которые, Хакуин преуспел, так что три раза "сбрасывал с себя кости и сухожилия". Новый опыт просветления углубил его понимание дзэн. Постепенно он осознал, почему его собственные объяснения причины ухода в монахи (страх перед адом) вызвали у Сёдзу пренебрежительный возглас: "Да ты ведь просто самовлюбленный подлец!" Однако окончательно он понял суть метода Сёдзу и значимость практики после первого сатори только через одиннадцать лет, в момент великого просветления, когда ему был уже сорок один год. Через год после великого просветления ученик Хакуина Торэй отвечал на тот же самый вопрос так: "Для того, чтобы спасти родные мне живые существа", и наставник рассмеялся: "Эта причина гораздо лучше, чем моя!"

"Практика после сатори" стала отличительной чертой дзэнского учения Хакуина. Можно сказать, что его собственная практика завершилась в момент великого просветления, которое, таким образом, подвело черту под ученичеством. Однако с точки зрения самого Хакуина, придававшего этому понятию более широкий смысл, "практика после сатори" на этом не прекращается, только меняется ее направленность. Она становится "практикой учительства". Более того, в своих сочинениях Хакуин часто отождествляет практику после сатори и сознание, направленное на просветление (сознание бодхи, бодхи-читта), объясняя и то и другое как "благодеяние через помощь другим и распространение даров Дхармы". Истолкованная таким образом "практика после сатори" становится лейтмотивом и источником "Дикого плюща" и других писаний наставника.

К зиме того же 1708 г. года, как утверждает сам Хакуин, он преуспел в "проникновении в сердце дзэн Сёдзу". Наставник настаивал на том, чтобы Хакуин стал его наследником в Сёдзу-ан, но тот отказался и в конце осени 1708 г. вернулся в Сёиндзи. Одной из причин этого решения стало то, что в Сёдзу-ан внезапно явились трое монахов, ранее сопровождавших его в Эйган-дзи. Они выразили желание остаться в Сёдзу-ан, что, возможно, является свидетельством того, что Хакуин был лидером в их группе. Их присутствие внесло бы разлад в общину. Хакуин осознавал это, и у него не оставалось иного выбора, как покинуть обитель.

В Сёиндзи Хакуин оставался все время зимнего затворничества, а с наступлением весны вновь отправился в странствия. В продолжении последующих лет он обошел множество храмов. Повсюду он искал учителя, который ответил бы ему на вопрос, как продолжать свои упражнения после сатори. Любопытно отметить здесь, что он ни разу за оставшиеся тринадцать лет жизни Сёдзу не вернулся в его обитель. Не известно также и фактов их переписки или какого-либо иного общения.

С отношениями Хакуина и Сёдзу вообще связано множество нерешенных вопросов, однако самым трудным и в то же время самым заманчивым остается именно этот: отчего Хакуин почти игнорировал существование своего наставника, особенно если учесть, что он постоянно расточал похвалы его наставническим способностям и не уставал выражать благодарность. Иида Тоин, высоко ценимый дзэнский наставник современности, подвел итог всем сомнениям, которые посещают читателя автобиографии: "Наставник обучался у Сёдзу едва ли больше восьми месяцев. После этого Сёдзу жил еще тринадцать лет. Известно, что его обитель была расположена в весьма удаленной области страны, однако не в заморских же странах! В самом крайнем случае Хакуин все же мог навещать своего учителя каждое лето и проводить летнее затворничество с ним".

С моей точки зрения, самым правдоподобным объяснением кажется следующее. Полностью Хакуин осознал, чем же он на самом деле обязан Сёдзу, только после его смерти. Следующее место из "Жизнеописания" может служить подтверждением этому: "Всякий раз, когда я слышал весьма резкие суждения Сёдзу относительно других учителей дзэн, я обычно думал: "Почему этот старик говорит такое? Отчего он столь раздражен по поводу уважаемых настоятелей других храмов, величайшие достоинства которых известны всей стране?" Мне даже казалось, что причина в том, что Сёдзу принадлежал к иной линии наставников. Покинув его, я исходил страну вдоль и поперек. Я видел множество самых разных учителей, но ни разу так и не встретился с подлинным дзэнским наставником. Никто из них не обладал истинным и совершенным оком Дхармы. Именно тогда я понял, насколько Сёдзу всех их превосходил".

Большинство рассказов Хакуина о его решающем просветлении, наступившем внезапно на сорок первом году жизни, сопровождаются утверждениями, что этот опыт помог ему впервые постичь истинную сущность дзэн Сёдзу. Есть и другие свидетельства того, что только тогда Хакуин осознал, сколь неоценимую роль сыграл в его духовном развитии этот наставник. Ближе к шестидесяти годам, когда Хакуин с энтузиазмом приступил к сочинению собственных произведений, он уже превозносил Сёдзу как единственного подлинного дзэнского наставника того времени и однозначно называл его единственным своим учителем.

Практика после сатори

(1709-1716 гг., 24 года - 31 год)

Странствия, закончившиеся возвращением Хакуина в Сёиндзи, дали ему ясно понять, что его достижения не могут считаться совершенными. У него не было сомнения относительно глубины своего просветления, он был уверен в точности и ясности своего понимания коанов и дзэнских писаний, но, возвращаясь к треволнениям повседневной жизни, он был не в состоянии удержать спокойствие, которое испытывал в зале для медитации.

"Я чувствовал себя, словно врач, который обладает множеством знаний и при этом не владеет действенными средствами лечения настоящих болезней, - жаловался Хакуин. - Есть ли у меня основания надеяться на то, что я избавлю от несчастий другие чувствующие существа, если сам страдаю от этой же болезни?" Он еще крепче утвердился в своей целеустремленности и "вновь взял в руки кнут для того, чтобы погонять мертвого быка". В целом, его занятия после достижения сатори были сосредоточены на том, чтобы достичь полного слияния двух сторон его жизни: спокойной и деятельной.

Зимой 1711 г. он оказался в провинциях, расположенных севернее Эдо. Ему тогда было двадцать шесть лет. В это время его слуха достигло известие, что учитель Сокудо тяжело болен, и за ним некому ухаживать. Хакуин немедленно вернулся в Дайсёдзи (3). Он оставался в храме весь год, готовя для Сокудо еду и лекарства. При этом все остальное время он отдавал дзадзэн, "не пропуская ни одной ночи и погружаясь в медитацию на время, равное горению восьми благовонных палочек". В то же время он познакомился с огромным количеством дзэнской и вообще буддийской литературы, "просветляя свой ум наставлениями древних". Хакуин не покидал Дайсёдзи до лета, когда внезапно подоспела помощь - другой ученик Сокудо стал ухаживать за учителем,, и это позволило Хакуину вернуться в Сёиндзи. Именно там, на исходе лета того же года он получил известие о том, что Сокудо скончался.

Хакуин вновь отправился в странствия. На этот раз он вернулся в восточную Японию - он побывал в провинциях Исэ и Вакаса, а также в областях Киото и Осака. Среди храмов, которые он посетил, был Хоундзи - храм линии Обаку в провинции Кавати, куда он направился для того, чтобы получить совет от восьмидесятилетнего наставника Эгоку Доме. В "Диком плюще" утверждается, что в ходе этой беседы Хакуин выспрашивал Эгоку, как лучше справиться с "дзэнской болезнью". Однако согласно "Жизнеописанию", Хакуин просил помочь справиться с тем недостатком свободы, который он ощущал и во время духовной практики, и за простой каждодневной работой. Эгоку предложил Хакуину следующий образ действий: "Отправляйся в горы и будь готов остаться там до тех пор, пока не найдешь избавления, пусть даже тебе придется высохнуть вместе с травами и деревьями". Трудно сказать, насколько точно переданы эти слова, однако они вполне похожи на средство от дзэнской болезни.

Итак, в течении следующего года и далее Хакуин пытался воплотить в жизнь полученный им от Эгоку совет. Он переходил из одной области в другую в безуспешных поисках какого-нибудь пристанища, в котором он мог бы остаться один. Первым делом он посетил Инрёдзи, храм школы Сото в провинции Идзуми. Тамошний настоятель и главный священнослужитель был настолько поражен его личностью, что предложил Хакуину остаться в храме и вступить в ряды его духовенства. Судя по всему, это предложение заставило Хакуина всерьез задуматься. Решение давалось трудно, однако в конце концов, по не совсем понятным причинам, он покинул храм и отправился в другие области страны.

Позже в сочинениях Хакуина современные ему практики, принятые в школе Сото, станут одной из самых главных мишеней крайне недружелюбной критики. Но тогда, во время своих путешествий, Хакуин посетил множество храмов этой школы. Основатель ее Догэн часто цитируется наставником, причем его имя всегда упоминается с глубоким почтением. Было бы небезынтересно представить себе, как на дальнейшее развитие этого направления повлияла бы такая экстраординарная личность, как Хакуин, прими он в свое время предложение настоятеля Инрёдзи.

Весной 1715 г., в возрасте тридцати лет, почти после полутора лет поисков, Хакуину, наконец, удалось отыскать достаточно удаленное от человеческого жилья место, пригодное для его одинокого пристанища - глубоко в горах провинции Мино. Там он обитал в одиночестве в крохотной хижине, поддерживая жизнь половиной горсти риса ежедневно и следуя совету почтенного Эгоку "высохнуть вместе с травами и деревьями".

Дзэнская болезнь

Как уже упоминалось выше, в период между уходом от Сёдзу и возвращением в Сёиндзи (то есть между двадцатью четырьмя годами и тридцатью одним годом жизни), Хакуин оказался в плену особой болезни, которую он сам называл "дзэнской болезнью" или же "болезнью от медитации" (дзэнбё). Хотя нам не известны точно причины этого заболевания, описание его симптомов дало основание современным исследователям определить его либо как туберкулез, либо как плеврит, либо как нервное истощение, либо как совокупность всех трех. Как бы то ни было, с течением времени состояние Хакуина ухудшилось и стало весьма серьезным препятствием на пути практики. История о том, как наставник боролся с этой болезнью, и о том, как он ее лечил при помощи особой техники медитации, усвоенной им от отшельника Хакую, являются предметом сочинения, известного как "Задушевные беседы в ночной лодке" (яп. "Ясэнканна"). Поскольку текст данного произведения был почти без изменений превращен самим автором в четвертую главу "Дикого плюща", я счел возможным поместить более подробные комментарии о Хакую и встречи с ним Хакуина в примечания к этой главе в настоящем издании. Здесь же нас может интересовать в первую очередь то, что Хакуин называет неубедительные сроки своей болезни: по его словам, она началась, когда ему было двадцать четыре года, как раз после того, как он покинул Сёдзу, и продолжалась почти до тридцати лет, то есть до того времени, когда он вернулся в Сёиндзи, чтобы стать настоятелем этого храма. Наши источники таковы, что точные сроки заболевания определить почти невозможно, однако, с моей точки зрения, вполне правдоподобной кажется хронология, предложенная Като Сёсюном, современным авторитетным исследователем жизни Хакуина. Он предполагает, что в качестве периода жизни, с которым следует связать эту болезнь, лучше всего подходят несколько лет до его тридцатилетия. Начало болезни он датирует тремя-четырьмя годами ранее ухода Хакуина на гору Иватаки. Като также заключает, что техника медитации, которую сам наставник считал причиной своего избавления и которую он описал в "Задушевных беседах в ночной лодке", была разработана им самим из комбинации приемов традиционной медицины, руководств по медитации и народных средств лечения, популярных в его время.

Так или иначе, Хакуин прожил в хижине на горе Иватаки более года, и все это время без жалости к себе предавался упражнениям, постился, несколько дней лишал себя сна. Он решил не оставлять своих попыток до тех пор, пока они не приведут его к дальнейшему религиозному прорыву, причем даже в том случае, если это будет стоить ему жизни. Хакуин называл это удовольствиями жизни в воздержании, и они могли продолжаться бесконечно, если бы не неожиданное появление в Ива-таки семейного слуги по имени Якэ Ситибэй. Ситибэй прибыл к нему для того, чтобы донести известие об опасной болезни отца и о том, что тот только и мечтает о возвращении сына домой и о том, что Хакуин обоснуется в лишенном настоятеля храме Сёиндзи. Наставник не мог оставить без внимания речи старого преданного слуги и согласился вернуться. Как Хакуин сознался позже, он делал это только потому, что впоследствии надеялся при первой возможности вновь отправиться в горную обитель. В действительности же возвращение Хакуина в Сёиндзи стало концом его дзэнских странствий.

Сёиндзи; Великое просветление

(1716-1726 гг., 31-41 год)

Хакуин нашел Сёиндзи в неописуемом состоянии почти полного разрушения и разорения. Судя по всему, предшественник Хакуина и его брат по Дхарме Торин Сосё попросту сбежал, оставив храм на произвол судьбы. В качестве причины такого поступка различные авторы обычно указывают на тяжелую, хроническую болезнь Торина, а также на его распутное поведение (подробности неизвестны), однако свою роль, несомненно, сыграли и невыносимые условия жизни в храме. "По ночам свет звезд проникал сквозь крышу. Полы отсырели от дождей и росы... Залы храма не имели дверей и некоторых стен. Богатства храма перешли в руки кредиторов, а церемониальные предметы и мебель были заложены... Лунный свет и звук ветра - вот таким было все достойное упоминания состояние храма".

На тринадцатый месяц после возвращения Хакуин был официально утвержден на посту верховного священнослужителя храма Сёиндзи. В том же 1718 г. он получил от высшего духовенства линии Мёнсиндзи титул дай-итидза, то есть "первый монах" - самый низкий из рангов, которые, согласно распоряжениям правительства, требовалось приобрести человеку для того, чтобы стать настоятелем храма. Судя по всему, таким образом духовенство попросту закрепило факт того, что Хакуин стал настоятелем в Сёиндзи. Очевидно, в то же самое время ему было дано самое известное его духовное имя Хакуин, причем, возможно, он принял его сам.

Оставаясь в обветшавшем древнем храме и перенося величайшие трудности и лишения, Хакуин переступил рубеж сорока лет. Старый слуга его семьи собирал дрова для очага, добывал овощи и таким образом мог обеспечить его едой два раза в день. Также появился в храме один монах, который помогал доставлять продовольствие, ежедневно отправляясь просить милостыню. Пища была постной. Нередко храм был вынужден довольствоваться неспелыми или полусгнившими овощами, которые удавалось найти на помойках, куда их выбрасывали жители окрестных сел.

Первые десять лет своего пребывания в Сёиндзи Хакуин не пользовался вниманием тех, кто жил за пределами его родной провинции Суруга. По всей вероятности, он оставался в храме, погруженный в повседневные обязанности, занимался своими упражнениями и изредка проводил лекции для небольшого количества монахов и мирян, которые приходили к нему за советом. Несколько историй из "Жизнеописания" дают нам некоторое представление о том, насколько сурова в те времена была простая и свободная жизнь Хакуина в Сёиндзи. Каждый раз с заходом солнца он забирался в ветхий паланкин и усаживался на им самим туда положенную подушку. Учившийся в храме мальчик закутывал Хакуина в плотную ткань и при помощи веревки фиксировал его тело в прямом положении. В таком виде наставник оставался всю ночь, "подобный изображению Бодхидхармы", а с наступлением дня тот же мальчик его развязывал. За жилыми покоями Хакуина была построена особая комната, в которой он мог уединяться и в тишине погружаться в медитацию. Наставник не пренебрегал и изучением дзэнских писаний и иных буддийских текстов: "Слова и высказывания Будд и патриархов всегда оставались подле него. С их помощью он просветлял свой ум, а с помощью ума - эти старые учения".

Жизнь Хакуина была сосредоточена вокруг вопросов собственной веры в течение почти четверти столетия. На исходе одной из ночей, когда наставнику был уже сорок один год, все внезапно изменилось. Он находился тогда в своей комнате и читал "Сутру лотоса", причем именно тот ее раздел (притчи), который много лет назад назвал "обычным собранием рассказов о причине и следствии". Он читал о том, как Будда объяснял своему ученику Шарипутре истинную природу бодхисаттвы Махаяны: собственное просветление является всего лишь первым шагом на пути к тому, чтобы помогать другим также достичь просветления. В том же самом пытался убедить Хакуина и Сёдзу много лет назад: подобно Шарипутре, Хакуин ошибочно считал свое просветление полным и совершенным, однако он не смог бы продвигаться дальше без своевременной поддержки подлинного учителя.

Хакуин читал и вдруг его слуха коснулся звук черепицы, упавшей на каменное основание храма. В тот же момент он преодолел преграду великого просветления. Немедленно исчезли все сомнения и неопределенности, которые накопились за все эти гоы. "В ослепительной ясности" явилось ему понимание, почему "Сутру лотоса" считают высочайшей изо всех записанных буддийских проповедей. Слезы "катились по его лицу, подобно нитям бус. Они неудержимо текли, словно бобы из разорванного мешка". С этого момента, говорит Торэй, наставник "жил в состоянии великого освобождения. Деятельная природа просветления Будды стала его собственной без остатка. Он мог говорить тем же самым языком и губами, которыми говорили Будды прошлого". Хакуин нашел применение обретенным возможностям выражать свой духовный опыт и оставшиеся сорок два года своей жизни посвятил учительству, сосредоточив на этом свою неутомимую энергию. Сочинения, подобные "Побуждению ученика пройти сквозь препятствия дзэн" и "Трем учениям буддийских патриархов", которые сыграли решающую роль в его собственном развитии, несомненно, убедили его в том, сколь неоценимую помощь в распространении учения могут оказать книги. Сам Хакуин часто ссылался на то, что практика письма может рассматриваться как "упражнения в выражении праджни (мудрости) в слове". Позднее он называл это так: "два-три слова просветленных учителей, сказанные специально для того, чтобы напугать последующие поколения учеников".

На пути учительства

(1726-1768 гг., 41 год-83 года)

Всеобъемлющее описание учительства, которому Хакуин посвятил вторую половину жизни, можно найти только в "Жизнеописании" Торэя. Читая это произведение, можно только удивляться неустанной энергии Хакуина и его односторонней самоотверженности. Вся последующая его жизнь вплоть до самой смерти была сосредоточена на том, чтобы реформировать и восстановить традицию школы дзэн. Он воспитывал в учениках целеустремленность, направленную на обретение такого же глубокого понимания и проникновения, какого достиг он сам. Кроме того, Хакуин постоянно разрабатывал новые приемы, которые помогли бы объяснить мирскому населению страны преимущества дзэн всматривания в коаны. "Жизнеописание" предоставляет нам пространный и полный отчет о числе путешествий наставника по Японии, предпринятых в ответ на бесчисленные приглашения участвовать в лекциях и наставничестве. Некоторые из этих поездок были довольно длительными. Торэй также перечисляет работы, опубликованные Хакуином, причем многие из них были изданы в храмовой печатне Сёиндзи, за свой счет и при поддержке храма. В "Жизнеописании" рассказывается множество истории о встречах и спорах наставника с учениками других представителей буддизма.

В 1732 г., то есть через шесть лет после великого просветления, в Сёиндзи пребывало и обучалось более двадцати монахов. В течение нескольких последующих лет Хакуин провел в храме лекции по ряду важнейших дзэнских текстов, среди которых были и знаменитые "Записки Лазурной скалы". В 1737 г., когда наставнику было пятьдесят два года, он впервые провел лекцию по просьбе другого храма. Это была четырехдневная сессия по "Запискам Лазурной скалы" в расположенном неподалеку от Сёиндзи храме Риндзайдзи в провинции Идзу. На лекции присутствовало более двух сотен человек. Вслед за этим начали поступать другие подобные приглашения, вследствие чего наставник стал тратить очень много времени на путешествия. Кульминацией этого активного периода наставничества стало большое лекционное собрание по "Записям Ши-гэна", проведенное им в Сёиндзи в возрасте пятидесяти пяти лет. В нем приняли участие более четырех сотен учеников. В это время Хакуин был и сам готов написать масштабный дзэнский трактат, в котором бы высказал все свои взгляды на дзэнское наставничество и практику. В этой лекции Хакуин сообщал миру о своем существовании и о том, что он убежден в необходимости реформирования школы, очистки ее от тех ложных доктрин и ошибочных подходов к практике, которые он считал причиной печального состояния современного ему дзэн. Лекционная встреча в Сёиндзи стала поворотным пунктом его жизни. Торэй пишет, что "именно тогда все узнали, что наставник является самым выдающимся учителем в стране".

Говорят, что один из учеников Хакуина заметил однажды, что "если бы нашему старому учителю пришлось читать лекцию на высочайшем сидении великого и знаменитого храма, то весь мир тогда стал бы обивать пороги его жилища". Стоит, однако, отметить, что люди и без этого вели себя именно так, и это явилось свидетельством величия Хакуина. Сёиндзи наполнился монахами, прибывавшими в него на один из сезонов года со всех уголков страны. Но храм не имел возможности предоставить жилье и обеспечить такое количество монахов, так что те были вынуждены по большей части заботиться о себе самостоятельно. Монахи находили себе разнообразные убежища на территории, окружавшей храм. Заполонив собою пространство в три-четыре километра вокруг, они превратили окрестные леса и холмы в огромный центр буддийской практики. Хакуин советовал им объединяться в группы по трое, после чего они должны были отправиться на поиски каких-либо пустующих помещений, святилищ или свободных, никем не используемых домов. В этих помещениях им следовало пребывать, чтобы их никто не беспокоил и они имели бы возможность посвятить себя практике медитации-дзадзэн.

История не знала других подобных примеров, чтобы центр религиозной жизни возник практически внезапно, будучи созданным трудом одних учеников, которые собрались в одном месте, движимые чисто религиозными мотивами. Они прибывали туда в надежде получить руководства к практике от самого наставника Хакуина. Знаменитый пассаж из "Задушевных бесед в ночной лодке" дает некоторое понятие о тех тяготах, с которыми сталкивались эти монахи:

"С радостью они переносят весь яд извергающихся на них речей наставника. Их приветствует удар палки по спине, однако мысль об уходе никогда не возникает в сознании. Некоторые остаются на десять и даже двадцать лет, совершенно не принимая во внимание то, что они могут испустить здесь, в Сёиндзи дух и лечь костьми под храмовыми соснами... По утрам их встречает голод, а ночью подстерегает пронизывающий холод. Они поддерживают жизнь, питаясь ботвой и мякиной. Слух их измучен оглушающими криками и руганью наставника, кости ноют под ударами его кулаков и палки. Все, что они видят, заставляет недоверчиво хмурить брови, все, что они слышат, бросает их в холодный пот... Приходящие в Сёиндзи монахи обладают красотой Сун Ю или Хэ Яня, а тела их источают повсюду яркий свет здоровья. Проходит время, и они становятся столь же тощи и измождены, как Ду Фу или Цзя Дао* - кости, плотно обтянутые бледной кожей... Однако остался бы хотя бы на мгновение в Сёиндзи хоть один из этих монахов, если бы не был без остатка предан своей цели, отринув тело свое и самую жизнь?"

* Здесь перечисляются поэты и мыслители древнего Китая. - Прим. ред

Вот к таким, истинно погруженным в дзэн ученикам, причем как в Сёиндзи, так и в других храмах, расположенных в соседних провинциях, куда в качестве учителя приглашался Хакуин, и была обращена его наставническая деятельность вплоть до шестидесяти пяти его лет. Зимой 1750 г., когда ему было шестьдесят пять, он пустился в гораздо более длительное путешествие, отправившись в- провинцию Харима, к западу от Осака, для того, чтобы провести серию лекций в храме Рёкокудзи. Всю последующую весну он учительствовал в храмах, расположенных в соседней провинции Бидзэн. По пути домой он сделал остановку в Киото и оставался там несколько месяцев. Он читал лекции в резиденции состоятельного горожанина по имени Ецуги Масаюки. Когда Хакуин пребывал в Киото, среди учеников-мирян, приходивших к нему за советом, был знаменитый художник стиля бундзин Икэ Тайга.

В то же самое время Хакуин стал уделять больше внимания литературе. Первая его публикация - "Вступительные рассуждения о Дхарме к лекциям по Записям Ши-гэна" ("Сокко-року кайэн-фусэцу") - появилась в 1743 г., когда автору исполнилось пятьдесят восемь лет. За ней последовали "Записи о комментариях Сэн-дая к строфам Холодного пика" ("Кандзан-си Сэндай-кимон"), а через четыре года - "Сонные слова страны снов" ("Кайан кокуго"). Эти три работы входят в число важнейших его произведений и являются записями бесед и лекций. Они предназначены прежде всего опытным ученикам, хорошо знакомым с классической китайской дзэнской литературой. В них чувствуется зрелость Хакуина. Они являются высшей точкой развития его творческих сил. Ученики, описывавшие его в те времена, говорят о страшном, бескомпромиссном дзэнском наставнике, "сияющая сила" которого была такова, что ее "острота и могущество не давали возможности даже приблизиться к нему".

Тогда же Хакуин стало осознанно делать шаги в сторону того, чтобы распространить свое учение среди населения других местностей. Для жителей Хара, равно как и для крестьян соседних деревень, Хакуин никогда не был недостижимой фигурой. Судя по всему, он был в высшей степени убежден, что благодать дзэнского учения должна быть разделена между всеми людьми. Ранговые, классовые или половые различия теряли почти всякий смысл, когда на другой чаше весов оказывалось самое важное в жизни - достижение кэнсё, духовное самопробуждение, достигнутое через видение собственной сущности. "Вот главное богатство этой вселенной, - говорил наставник людям. - Если вы обладаете им, то это значит, что вам очень повезло и вы стали подлинно добродетельным и мудрым человеком вне зависимости от того, кто вы: лодочник или извозчик, прислуга или гувернантка. Однако, если вы не обладаете им, то вы бедны и невежественны и находитесь на самой низкой ступени, даже если являетесь императором или даймё".

Вплоть до самой смерти Хакуин жертвовал своими силами и временем ради того, чтобы его аудитория становилась все шире. Примером самого простого способа объяснения основ своего учения могут служить нехитрые рисунки тушью, которые он тысячами раздавал крестья нам, бесконечным потоком приходившим к нему за наставлениями. Для них же в последние пятьдесят лет своей жизни он составил десятки книг, как в прозе, так и в стихах, которые ошеломляют разнообразием стилей и жанров. Некоторые из них были написаны на классическом японском литературном языке, другие же, отдавая дань массовой моде того времени, он составил, используя выражения и стиль различных народных диалектов. Безумные или бессмысленные стихи, сказки, пародии на популярные песни, зашифрованные вирши, пародии на медицинские рецепты и даже загадки - все они становились колесницами, которые разносили его учение о кэнсё. При этом, благодаря необычайному литературному таланту, он создавал свои произведения, не искажая смысла своего учения.

Изобретательность и желание отыскать лучшие приемы приведения людей к важнейшему опыту, опыту просветления, заставили его составить новые и весьма оригинальные коаны, в число которых входит знаменитый "Звук хлопка одной ладони". Приблизительно к шестьдесят пятому году своей жизни он стал назначать этот коан начинающим ученикам вместо обычного в таких случаях коана о "му"*.

* "Обладает ли собака природой Будды?" Ответ: "My". - Прим. ред.

"Когда мне было двадцать один или двадцать два года, я возгорелся великой решимостью, напряженно и целеустремленно посвятив себя коану о "му" и день и ночь. Однажды ночью... когда мне было уже двадцать три года,... я внезапно испытал великое пробуждение. Я хотел, чтобы другие тоже каким-нибудь образом смогли приобрести такую мощь,... чтобы проникнуть в Великое. С тех пор и уже в течении сорока пяти лет я руковожу ими и учу, причем не только своих родственников или друзей, но вообще всех людей, старых и молодых, высокого или низкого положения. Я насаждал в них сомнение относительно их Самости, я назначал им для работы коан о "му", я использовал великое разнообразие надлежащих приемов... Нет сомнения в том, что среди людей бесчисленное множество способны испытать огромную радость достижения просветления.

Однако пять или шесть лет назад мне пришло в голову наставлять всех своих учеников, прося их услышать хлопок одной ладони, и я обнаружил, что это бесконечно лучше, чем все другие приемы наставления, которыми я пользовался раньше. Ученики, использующие этот метод, тратят гораздо меньше времени на возбуждение великого сомнения и достигают больших результатов в занятиях дзадзэн. Превосходство этого приема над другими подобно различию между облаками и грязью" (4).

Судя по всему, большие монастырские комплексы в Киото оставались совершенно непричастными к карьере Хакуина, причем не только в период его странствий, но даже тогда, когда он в качестве наставника читал лекции в храмах и областях, окружавших столицу. Что же касается храма Мёсиндзи, который был главным в линии, к которой принадлежал Сёиндзи, то очевидно, что часть его духовенства все же знала о деятельности этого чудесного провинциального проповедника с востока страны. Один из представителей Мёсиндзи - выдающийся ученый и священнослужитель Мутяку Дотю - сделал в своем дневнике особую запись о том, что на почетном месте одного из центральных залов храма были вывешены два свитка с образцами каллиграфии Хакуина. Если судить по дате записи, это были относительно ранние его работы. Возможно, они были созданы тогда, когда Хакуину было около пятидесяти лет, то есть до того периода, когда его каллиграфический стиль обрел свою простоту и монументальную мощь. И тем не менее, Дотю удивлялся "невыразимой силе и динамичности" этих творений кисти наставника.

Специально для чтения лекций в Мёсиндзи и равном ему по значению храме Тофукудзи Хакуин был приглашен в возрасте шестидесяти шести лет, в период временного, трехмесячного пребывания в Киото. В качестве ос- новы он взял тогда текст "Записок Лазурной скалы". Среди тех, кто принял участие в этом собрании, были жрицы трех императорских храмов, причем одна из них была дочерью императора.

По некоторым замечаниям, которые Хакуин делал в ходе своих лекций в возрасте семидесяти лет, мы можем ясно понять, насколько он был убежден в зрелости и глубине своего учения: "Какой предмет я не взял бы для объяснения вам, будь это даже кусок камня, он сразу же превращается в слиток чистейшего золота. Не имеет значения, где я - сижу ли, шучу ли или просто разговариваю с людьми. Я все равно вращаю при этом великое колесо Дхармы".

Четыре года спустя, весной 1763 г. стало совершенно очевидно, что возраст и болезни постепенно ослабляют общее состояние наставника. Ученики Хакуина могли своими глазами видеть, как он теряет свою обычную жизнеспособность и внимательность. Проведение лекций истощало его. "Казалось, был израсходован запас той невероятной силы, которой он наполнял свое наставничество". К середине же зимы признаки старости стали еще более явными. Монахи предполагали, что грядущей весной наставник закончит чтение лекций, и боялись, что он не сможет вообще принимать участия в делах. Однако Хакуин не обнаружил большой склонности к прекращению наставничества, но был, тем не менее, вынужден "разделять место проповедника" со своими учениками, такими, как Торэй. С приходом следующего года наставник официально ушел с поста настоятеля храма Сёиндзи, передав его своему ученику Гэнро.

На восемьдесят первом году жизни, весной Хакуин, объявив во всеуслышание, что не будет больше принимать учеников, отправился в паланкине в Эдо, для того, чтобы надолго остановиться в незадолго до этого построенном Торэем храме. Шесть месяцев он пребывал в нем. Известно, что каждый свой день он посвящал наставничеству, причем в число его учеников входили весьма высокопоставленные чиновники.

Следующую весну и лето Хакуин посвятил отдыху, наслаждаясь водами горячих источников на Идзу. Зима же застала его в Рютакудзи - в храме, незадолго до этого построенном под руководством наставника в соседней провинции Мисима. В Рютакудзи он читал лекции по собственному произведению "Ядовитые тычинки в зарослях колючек" ("Кэйсо докудзуй"). На этих лекциях присутствовало более двухсот пятидесяти монахов, многие из которых раньше числились в учениках наставника. Монахи собирались в Рютакудзи со всей страны, поскольку многие из них не сомневались, что увидят учителя в последний раз. К середине лекционного курса Хакуин так ослаб, что не мог продолжать его вести, и вынужден был передать право чтения Торэю.

Новый 1768-й год он встретил в Рютакудзи. В самом конце зимнего периода упражнений он был вынужден оставаться в постели, причиной чего стало заболевание, описанное врачами как "избыток сладости" (возможно речь идет об осложнении, связанном с сахарным диабетом). Было прописано слабительное, которое, вкупе с долгим сном, позволило наставнику восстановить силы. Весь год он чувствовал себя достаточно хорошо, так что смог удовлетворить просьбы трех близлежащих храмов и отправиться туда читать лекции. В двух храмах он провел беседы, длившиеся несколько дней. Предметом их было "все, что приходило в голову" наставнику. Однако такое напряжение вновь ослабило его. Когда же один из монахов предположил, что Хакуину следует приостановить свое наставничество хотя бы до тех пор, пока он не почувствует себя лучше, тот как обычно ответил: "Что усталость по сравнению с тем голодом, который терзает моих учеников".

Последний месяц жизни Хакуина лучше всего описан в "Жизнеописании" Торэя:

"В одиннадцатом месяце наставник вернулся в Сёиндзи. Было совершенно ясно, что его состояние стало еще более тяжелым. В шестой день двенадцатого месяца поднялась ужасная буря. Дождь наполнил воздух, удары молний с яростью обрушивались на землю. На следующий день явился врач Фуругори для того, чтобы проверить пульс наставника.

- И что вы думаете? - спросил тот.

- Ничего необычного, - ответил врач.

Наставник обругал его:

- Может ли человек называться опытным врачом,

если не может заметить, что его пациенту осталось всего

три дня жизни?

Тогда было позволено прийти почтенному господину Яманаси. Были вынесены доски, чтобы можно было ходить по снегу, но наставник, сделав несколько шагов, был вынужден остановиться.

На десятый день наставник призвал к своей постели ученика Суйо и вверил тому ведение своих дел после смерти.

На закате следующего дня наставник задремал и, лежа на правом боку, спал необычайно спокойно. Один раз он громко простонал "у-нннн" и ушел от нас.

На пятнадцатый день состоялись похороны. Дул свирепый ветер и был дождь, из-за чего мы были вынуждены отложить сожжение. Оно состоялось на следующий день, причем среди пепла были еще найдены останки... Они напоминали голубые драгоценные камни - подлинные плоды жизни наставника, которая была наполнена медитацией и мудростью. Массы людей заполнили место, где производилось сожжение, и многие из них вели себя подобно тем демонам, толпа которых при сожжении Будды пыталась урвать для себя его мощи. Вследствие этого останки наставника были распределены на три части и заключены в ступы, помещенные в трех его храмах".

Через два года после смерти императорским указом Хакуин был удостоен почетного титула синки докумё в ранге дзэнси ("наставника дзэн"). В 1884 г. император Мэйдзи присвоил ему высший из принятых в Японии рангов "наставника страны" (кокуси) - сёсю.

Дзэнский наставник Хакуин как человек

Торэй так описывает Хакуина: "[его] движения были тяжелы, размеренны, будто у быка, а взгляд пронзителен, как у дикого тигра". Этот словесный портрет находится в соответствии с небольшой статуей наставника, которая по сей день строго взирает на всех приходящих в святилище в Зале основателя в Сёиндзи, с многочисленными автопортретами и рассказами учеников Хакуина. Внушительная фигура выдавала в нем огромную физическую силу, а также властный характер, свидетельствуя о том, что он был человеком решительным, самостоятельным и бескомпромиссным.

Однако Хакуин вовсе не был воплощением строгости и суровости. Видеть отблески простых, человеческих его качеств мы можем в некоторых замечаниях, добавленных Торэем к "Жизнеописанию". Они содержат анекдотические описания привычек и слабостей учителя, которые позволяют построить всеобъемлющий портрет этой разносторонней личности.

Так, Хакуин питал чрезмерную страсть к сладостям. Очевидно, эта его слабость была хорошо известна в дзэнских кругах, так как Торэй рассказывает, что, когда он первый раз пришел в Сёиндзи на встречу с наставником, то принес в качестве подарка целый мешок купленных в дороге сладостей. Исключительной любовью Хакуина также пользовалась лапша из ямса. Нам известно, что, когда в храмовой кухне готовилось торо-родзиру (блюдо, приготавливаемое из истолченного горного ямса), "было достаточно одного только звука растираемого в ступе ямса, чтобы, в предвосхищении, рот наставника наполнился слюной, а глаза стали узкими". Как и большинство японского духовенства, Хакуин любил сакэ. В "Жизнеописании" рассказывается об одном инциденте, когда наставник, которому было тогда около двадцати пяти лет, остановился перед входом в храм, для того, чтобы перед началом серии суровых упражнений принять еще одну чашечку сакэ. Согласно историку дзэн Рикугава Тайуну, Хакуин в первые десять лет, когда он был верховным настоятелем Сёиндзи, не позволял себе пить сакэ. Позже он пил в умеренном количестве, утверждая, что делает это исключительно в "лечебных целях". Кроме того, Хакуин имел привычку курить. Он курил, по крайней мере, с двадцати пяти лет. Однажды он решил бросить курить, испугавшись, что нарушает предписания Будды. Он взял свой мешочек для табака и трубку-кисеру и выбросил их в рисовом поле. Более того, чтобы разорвать все связи с этими предметами, он стал колотить по ним посохом до тех пор, пока они окончательно не скрылись в грязи. Позже он снова начал курить, оправдывая себя тем, что это позволяет ему "отдохнуть от насущных проблем и учительских обязанностей". Торэй, отличавшийся строгостью в исполнении всех предписаний, рассказывает, что иногда, заходя в келью Хакуина, он замечал, что наставник в спешке прячет за спину непотушенную трубку.

________________________________________

1.) Кабэ Сосе . Хакуин сё дзендзю 6 , рр. 155-156

2.) Хакуин . Дзендзисю рр. 397-398

3.) И в "Диком плюще", и в Гусиной траве" Хакуин утверждает, что вернулся в Дайсёдзи для того, чтобы уха живать за Сокудо, несколькими годами раньше, а именно в 1708 г., сразу после ухода из Сёдзу-ан. Мы же следуем хронологии, приведенной в "Жизнеописании",-точка зре ния которой кажется более убедительной.

4.) "Цветы-копья" ("Ябукодзи"). Хакуин-осё дзен-сю 5 рр.324-325

О тексте

В оригинале текст "Дикого плюща" состоит из четырех частей (четырех канов, то есть книг), из которых вторая состоит еще из двух частей. Однако для удобства я поделил перевод на четыре главы, причем счел возможным ввести по всему тексту дополнительное разделение и заголовки для них.

Избранное самим Хакуином заглавие этого труда состоит из названий двух распространенных в Японии растений: кидзута - дикий плющ (hedera rhombea) и маннегуса (sedum lineare). Неизвестно, какому из них сам автор отдавал предпочтение. Судя по всему, он имел в виду особенности каждого них. Вместе с тем, само слово ицу-мадэ-гуса буквально означает "до каких пор - травы" или "как долго - травы" (китайское прочтение тех же иероглифов дает: "стена" - "рост" - "трава"). В ранней японской литературе оно обычно значило краткость земного бытия, но здесь могло обозначать склонность названных трав бесконечно расти и умножаться, что можно рассматривать как забавный намек на несомненное качество самого Хакуина - быть в постоянном движении.

В "Диком плюще" Хакуин упоминает некое божество, названное им самим Ицумадэгуса мёдзин, то есть Божество дикого плюща. Там же автор говорит, что до тех пор, пока это божество стоит на страже, дзэнская Дхарма не исчезнет, даже если ложные учения "наводнят страну". Имя Ицумадэгуса мёдзин, очевидно, придумано самим Хакуином. Возможно, этим автор хотел подчеркнуть, что его сочинение может сыграть важную роль, удерживая от ложного учения последующие поколения учеников даже после его смерти. Сходное значение имеет слово маннегуса (буквально "тысячелетняя трава" или "вечная трава").

"Дикий плющ" написан канси - особой формой китайского стиха. Она развилась под воздействием другой любопытной формы - кёси, "безумной поэзии", - и была очень распространена во второй половине восемнадцатого века, переживая во времена Хакуина вершину своей популярности.

Каждая строфа состоит из обычного набора из семи рядов иероглифов, так что на первый взгляд может показаться, что она поддается прочтению так же, как и традиционная форма японского стиха канси (то есть с учетом того, что порядок слов в японском тексте изменен в соответствии с синтаксисом китайского языка). Однако отличительной чертой этой поэзии Хакуина является то, что во многих случаях нельзя определить значение фразы без учета того, что в ее состав могут входит идиомы японского простонародного, часто вульгарного языка, игра слов и эксцентричные выражения, характерные как раз для "безумной поэзии".

Прочтение такого рода письма не представляло особой проблемы для современников Хакуина, однако в настоящее время для большинства читателей оно представляет собой почти непреодолимую преграду. Нет сомнений, что это обстоятельство является исчерпывающей причиной того, что "Дикий плющ" остается почти неизвестным среди широкого круга современных японских читателей. И это тем более печально потому, что это произведение является уникальным самоописанием, чрезвычайно редко встречающимся среди таких грандиозных фигур дзэн-буддизма, каким был Хакуин.

Остаются непонятными причины, по которым Хакуин доверил свою автобиографию столь причудливому посреднику. Возможно, он рассчитывал на то, что произведение, написанное в столь модном в те времена стиле, привлечет к себе больше читателей. Однако, может быть, что он таким образом попросту развлекал себя в последние годы жизни. Нет сомнения в том, что ответ на наш вопрос лежит на пересечении указанных причин. Как бы то ни было, чрезвычайно трудно средствами перевода составить представление о том, сколь увлекательна по сути такого рода поэзия, которая основана по большей части на искусстве владения словом и изобретательности и которая является - это необходимо признать - поэзией только формально. Этот перевод является прозаическим, в чем он следует традиции некоторых современных японских изданий, в которых китайский стих переведен несколько упрощенным японским литературным языком.

Приложение содержит перевод "Предисловия" к известному сочинению Хакуина "Ясэнканна" ("Задушевные беседы в ночной лодке"), которое, вместе с этим "Предисловием", было опубликовано отдельно десятью годами раньше появления на свет "Дикого плюща". Позже, когда Хакуин принял решение включить текст "Ясэнканна" в "Дикий плющ" почти без изменений, он, разумеется, был вынужден опустить "Предисловие". Я счел нужным поместить его в нашем издании в виде приложения, так как оно содержит подробное описание существенных особенностей техники медитации самоосознания (найкан), о которой упоминает третья глава "Дикого плюща".

Даты приводятся в точности так же, как они даны в тексте, то есть не по европейскому календарю, а в соответствии с лунным, который использовался в Японии до эпохи Мэйдзи. Это, в частности, значит, что день рождения Хакуина (двадцать пятый день двенадцатого месяца 1685 г. по лунному календарю), и день его смерти (одиннадцатый день двенадцатого месяца 1768 г.) согласно европейскому летоисчислению приходятся на 19 января 1686 г. и 18 января 1769 г. соответственно. При этом, однако, изменена была японская система счета возраста, по которой человеку исполняется один год в день его рождения. Таким образом, в тексте в каждом указании возраста был вычтен один год.

"Дикий плющ" был опубликован в 1766 г. Часть издания отпечатана была в Сёиндзи, в храме Хакуина, а часть - в Сидоан, храме в Эдо, который был резиденцией ученика Хакуина Торэя. Настоящий перевод основан на ксилографическом издании Сидоан (на этом же тексте основывается издание текста ёмикуда-иси в "Хакуин Дзэндзисю" Токива Дайдзо). Для перевода одной из версий известного произведения Хакуина "Задушевные беседы в ночной лодке", отличающейся текстуально от более ранних его рецензий (этот текст является заключительной частью нашей книги), было использовано издание "Ясенканна фуроку", недавно выпущенное киотоским Институтом изучения культуры дзэн.

Мне хотелось бы выразить свою особую признательность двум работам: "Хакуин Осе сэден" ("Подробная биография священнослужителя Хакуина") Рикугава Тайуна и "Хакуин Осе Нэмпу" ("Хронология жизни священнослужителя Хакуина") Като Сёсюна. Первая из них стала для меня неоценимым источником информации о многих аспектах жизни и учения Хакуина. Аннотация и индекс ко второй помог мне в поиске и определении имен людей и названий местностей, упоминаемых в "Диком плюще". На последнем этапе моей работы оказались необычайно полезными советы, которыми со мной поделился Есидзава Кацухиро, глава бюро переводов Института изучения дзэн. Господин Есидзава, результатом работы которого является серия изданий основных произведений Хакуина, снабженных подробнейшим комментарием, был так любезен, что ответил на мои вопросы и великодушно предоставил в мое распоряжение собственные труды, большая часть которых еще не опубликована. Я уверен, что по завершению его работы на свет появится полное и каноническое издание произведений Хакуина, так что я, будучи, вероятно, первым, кто высоко оценил труд этого ученого, не буду последним. Впереди нас ждет переоценка - хотя, возможно, запоздалая - жизни и творчества Хакуина, основание которой подведено в исследованиях Есидзава. Они же послужили толчком к этому переосмыслению. И наконец, мне хотелось бы поблагодарить Университет Отани в Киото за грант, предоставленный для моей работы.

.

Дикий плющ

Глава 1. Подлинный дзэн

Посвящение и жизнь в вере

Дзэнское странствие

Преодоление преграды

Сёдзу-родзин

Сознание просветления

Послесловие

Опасности ложного учения

Всякий, кто намерен достичь Пути, который приводит к просветлению, должен без устали вращать колесо четырех величайших обетов. Но ты все равно окажешься на трех путях зла, пусть даже тебе удастся проникнуть сквозь врата недвойственности, если у тебя не появится сознания просветления (сознания бодхи) (1). Наставник прошлого Цы-мин, будучи учеником в Фэньян, вел жизнь, полную трудностей. Он принял себе за правило проводить в бдении долгие ночи, не обращая совершенно никакого внимания на пронизывающий холод, который так известен живущим к востоку от Реки, и не позволяя себе задремать ни на миг. Если демоны сна приближались к нему, он говорил себе: "Несчастный, достойный жалости человек! Что ты себе позволяешь? В этой жизни ты не можешь и одного слова произнести так, чтобы это пошло на пользу другим. После твоей смерти никто не вспомнит и единого звука из того множества слов, что ты изрек за всю свою жизнь". И при этом он колол себя в бедро шилом (2). Вот, поистине, пример тысяче грядущих поколений.

Всякий, кто назовет себя членом семьи дзэн, должен прежде всего достичь кэнсё, которое есть воплощение Пути Будды (3). Жестоко мошенничает тот, кто называет себя последователем дзэн, но при этом не достиг кэнсё.*

* Кэнсё - доел, "видение природы [Будды]" - особое состояние сознания, в котором сознание расширяется до бесконечности и достигается переживание единства всего сущего. - Прим. ред.

Да, обыкновенный негодяй! Даже Камасака Тёхан не так бесстыден был в своем обмане (4).

Обычно говорят про восемь школ буддизма в нашей стране (5). Это доктринальные школы, которые занимаются освоением сутр и комментариев к сутрам; школа Чистой земли, последователи которой непрерывно воспевают имя будды Амиды; школа дзэн, члены которой составляют линии Риндзай, Сото и Обаку. Самой выдающейся называют дзэн. Однако в последнее время ее члены занимаются "молчаливым озарением", то есть не делают ничего, а сидят на одном месте, подобно безжизненным деревянным истуканам (6). Как вы считаете, что, кроме такого сидения, считают они первейшим предметом своего интереса? Они необычайно умело достигают состояния "благородного мужа", которому "больше нечего делать". Самозванные "благородные мужи", они всю жизнь разыгрывают эту роль, поглощая огромное количество прекрасного риса и проводя дни в дремотном сидении (7). Плащ-касая и ряса, которые они носят как буддийские священнослужители, - не более, чем обман. Неподалеку от меня живет один старый наставник, который целый день только и делает, что сидит в своей келье, стучит в деревянную рыбу и громким голосом распевает "наму кара тару но...". И правда, с его шеи свисает плащ, однако этот человек на самом деле ни разу не испытал кэнсё. Мне хотелось бы спросить у него, что же обозначают слова "тора я я", которые следуют после "наму кара тару но..." Я сказал бы ему, что они значат: "Будущее существование ужаснее голодного тигра"!(8) Я знаю стих, который воздает должное таким достойным пренебрежения ложным наставникам:

Кого все люди сторонятся?

Что в мире отвратительней всего?

Грязный крошащийся уголь?

Скользкие плесневелые дрова?

Протухшее масло?

Извозчик?

Перевозчик?

Злая мачеха?

Скунсы?

Комары?

Вши?

Навозные мухи?

Крысы?

Нет -лживый монах.

О монахи! О наставники! Не можете же вы все, все до единого стать ворами! "Ворами", то есть теми последователями дзэн "молчаливого озарения", воровством которых наводнена ныне вся страна.

Повсюду, где распространилась школа дзэн, "покинувшим дом" является всякий достигший кэнсё и оставивший дом рождения и смерти, а не тот, который бросил родной очаг только ради того, чтобы обрить свою голову. Существуют же такие люди, которые шатаются по стране и без всяких оснований на то восклицают: "Я покинул дом! Я священник! Я монах!" Если у них хорошо получается, то они преуспевают в том, чтобы обманом выманивать у мирян, владеющих домами, милостыню и подношения (9).

Может ли кто в этом мире поддерживать свое существование, подобное тонкой нити, без дома? О чем свидетельствует слово "мирянин"? "Мирянин", "хозяин дома" противоположен "покинувшему дом", "священнослужителю". Жизнь в миру ненадежна, это тяжелая бесконечная борьба. Возделывая землю, занимаясь торговлей, посещая лавку, мирянин постоянно встречается с трудностями. Он не знает передышки в этом мире рождения и смерти. Именно поэтому время от времени он совершает приношения духовенству, накапливая таким образом благие деяния, которые позволят ему в будущем разорвать узы рождения и смерти.

В свою очередь наставник, для того, чтобы поддержать других на пути к освобождению, разжигает в сердце своем огонь великой веры. Испытав кэнсё, он раскрывает глаз несравненной мудрости и посвящает себя неустанному труду ради великого дара Дхармы, ведя за собой своих последователей прямо к освобождению на пути буддийских патриархов.

Духовенство и миряне поэтому подобны двум колесам одной повозки. Вперед они движутся вместе. Печально видеть в наши времена большое число священнослужителей, которые жизнь свою проводят в сидении, подобные деревянным колодам, с удовлетворенным видом иссушая себя "молчаливым озарением". Такие не способны даже самих себя спасти от уз рождения и смерти; как же они могут помочь мирянам улучшить карму. Однако они не допускают даже мысли об этом и спокойно принимают приношения, не испытывая ни малейших угрызений совести. Скажите мне, разве не воры такие священнослужители?

В тот день, когда родители отпускали их из семьи для того, чтобы те стали буддийскими монахами, никто не мог и подумать, что их дети станут ворами. Но это произошло, и произошло потому, что существуют ложные наставники, учения которых весьма похожи на истину. Они забрасывают свои сети, отлавливают простых, многообещающих мальчиков и превращают их в слепых безволосых тупиц. Такие наставники приносят в миру огромное количество зла, чернота которого превосходит тьму пяти великих прегрешений (10). Проповедь закона - ответственность, несоизмеримая ни с чем. Принимать на себя ее тяготы следует только после тщательных размышлений.

В период Сётоку (1711-1716 гг.) в провинции Тотоми умерла некая девушка. Вскоре она вселилась в тело своей младшей сестры и рассказала о том, какие страшные мучения она испытывает в аду. Она молила: "Защити меня! Соверши обряды, раздай постную пищу наставникам, читай "Сутру Каннон* десяти строк". Спаси меня от ужасов Ада крика" (11).

Услышав ее рассказ, люди спросили: "В день твоих похорон, когда ты лежала в гробу, священнослужитель, отмеченный величайшей добродетелью, явился и возжег ради тебя благовония в качестве приношения. Что же стало причиной, что ты родилась вновь в таком жутком месте?"

"Добродетельный священник! ? - воскликнул дух. - Какая дурацкая шутка! Он со своими бесконечными разговорами о "дзэн молчаливого озарения" вверг бесчисленных молодых людей и девушек во зло. Он и сам теперь попал в ад и останется здесь надолго, будьте уверены. Он превратился в демона в обличье коровы. Когда я видела его последний раз, он тащил на себе сверкающую жарким огнем колесницу. Связавшись с ним в день похорон, я сама попала в ад. Вот причина моих страданий".

Число людей, с которыми случилось то же, что и с этой девушкой, огромно. Прочитать об этом можно в "Повестях о деяниях и их последствиях" Судзуки Сёсана (12).

В начальные годы периода Кёхо (1716-1735 гг.) я был приглашен в один из храмов провинции Каи (13). Несколько почтенных наставников из этого храма пришли помочь мне. Ведя меж собой глубокие и разнообразные беседы о Пути, мы засиделись далеко заполночь.

Один из священнослужителей, понизив свой голос почти до шепота, сообщил нам следующую историю. "Неподалеку от этих мест произошло нечто сверхъестественное. Жрецом одного из крупнейших синтоистских храмов овладел дух лиса (14). Он стал возносить молитвы, прибег ко всем тайным искусствам, которыми владел, однако ничего не помогало. Но случилось так, что его племянник был настоятелем дзэнского храма в провинции Синано, и к нему был отправлен посланник, рассказавший о злоключениях, постигших дядю. Племянник был крайне встревожен и немедленно отправился в паланкине к святилищу.

Прибыв на место, он первым делом отправился прямо в покой несчастного жреца, крепко держа в кулаке сип-пэй (бамбуковую палку) (15). Оказавшись рядом с дядей, он откинулся назад, изогнулся и с яростью в глазах прорычал:

- Откуда ты явился, дух лиса? Немедленно убирайся отсюда! Если ты не подчинишься, я вышибу тебя этой вот дубиной.

- А знаешь ли ты, к кому обращаешься? - ответил дух. - Своим сиппэем ты не сможешь даже задеть меня. Ведь я - верховный настоятель такого-то храма из та

кой-то провинции.

Услышав, какое имя слетело с губ дяди, племянник немедленно отбросил сиппэй прочь и в почтении сложил ладони.

- Вы были великим и весьма добродетельным буддийским наставником, - сказал он. - Что же повлекло за собой столь позорное возмездие?

- Много лет назад, - поведал дух, - я совершил ошибку, исповедывая ложную Дхарму. Теперь я расплачиваюсь за это.

- Ложную Дхарму? - удивился племянник, - Что вы имеете в виду?

- Дзэн "не-деяния", "не-рожденного". Увы мне, вот какому учению я последовал (16).

Но в буддийских сутрах есть слова "не-рожденный" и "бессмертный". Отчего же это учение считается столь преступным? Заслуги от проповеди такой Дхармы превозносились на страницах писаний. Об этом возвестили золотые уста самого Будды. Он сказал: "Можно собрать все сокровища мириад миров и отдать их ради блага чувствующих существ, однако заслуги от проповеди одной только строки закона все равно будут несравнимо большими' . Однако, если спокойное, неподвижное сидение в состоянии 'не-рожденного" является преступлением против Дхармы, не будет ли тогда преступным кашель, плевок и простое движение рукой?

-Начинать проповедь Дхармы, - ответствовал дух, - следует с величайшей осторожностью. В прошлом священнослужитель в течении пятисот рождений

пребывал в теле лиса, искупляя грех, заключенный всего в двух словах "Не может" (17). Но слово "не-рожденный" в десять раз хуже двух этих слов. Оно овладевает

юношами, покинувшими дом ради того, чтобы в монашестве проникнуть в буддийские истины, и высасывает из их ничего не подозревающего ума всякое бесстрашие и жизненную энергию. Я рассказал тебе все этого для того, чтобы ты искупил совершенное мною прегрешение, ибо оно до сих пор стоит на моем пути к избавлению от страданий.

-Как же вы явились сюда, о почтенный наставник? - спросил буддийский наставник духа.

-Теперь я Инари Мёдзин (18), - отвечал тот. - Я избрал своим обиталищем святилище в окрестностях столицы. Совсем недавно я научился передвигаться по воздуху. Много ходить по земле я не в состоянии, и все из-за этих собак. Нет большей неприятности! (19). Разные делишки позвали меня в Эдо, и на пути домой я решил осмотреть ближайшие области. Я опустился здесь, в провинции Каи, для того, чтобы побродить по земле. Меня заметил жрец этого храма и начал кидать в меня камни и осыпать тяжкими проклятиями. Я сам не успел понять, как произошло, что я оказался в его теле.

- Забудем о том, как вы измучили его, - сказал тогда наставник. - Это никак не поможет вам изменить карму, препятствующую вашему освобождению. Я умоляю

вас, оставьте его и поселитесь здесь. Сосредоточьте все силы на том, чтобы исчерпать вашу дурную карму.

- Прекрасная мысль! - воскликнул дух. - Вы, разумеется, правы. Как это верно сказано: забыть о всех прошлых рождениях, раз уж получил новое существование (20).

Я сделаю то, о чем вы меня просите, и освобожу его.

Сказав так, он улетел прочь.

Поистине, нет ничего ужаснее для священнослужителя, чем проповедь нечистой Дхармы".

"Удивительнейшая история, - заметил я, когда почтенный наставник закончил рассказ. - Она должна послужить бесценным уроком и предупреждением, особенно в наши дни, когда учение дзэн находится в столь плачевном состоянии и клонится к упадку. Правда, нам не следует позорить имя наставника, родившегося вновь в виде духа лиса, повторяя его вновь и вновь. Подумайте о наследниках нашего учения. Не думаете же вы, что они с радостью узнают о его судьбе, не расстроятся и не ужаснутся?"

Все находившиеся там наставники сложили перед ним руки в мольбе не разглашать имени. По их щекам струились слезы. Однако брови некоторых покрылись капельками пота (21).

Звук капель дождя, стучащих по листьям осенним, укрепляет душу,

Но не может сравниться с таинственным великолепием облаков при закате, источающих теплый свет полям золотого зерна (22).

Рассказы из детства

Давным-давно, когда я был еще ребенком, моя мать потрепала меня по голове и, посчитав на пальцах дни, сказала: "Сын, ты должен всегда относиться с почтением к божеству святилища в Китано, ведь ты родился в двадцать пятый день двенадцатого месяца второго года Дзёкё, во втором часу утра - с первым криком петуха. И год, и месяц, и день, и час находятся под знаком быка. Но двадцать пятый день, как известно, особо установлен для поклонения Божеству быка" (23).

Вот почему мне всегда казалось, что я имею некоторое сродство с этим божеством.

В те времена был священник из школы Нитирэн по имени Нитигон-сёнин (24). В провинцию Идзу он явился из местности под названием Кубоканэ и стал здесь известен как проповедник, сила речений которого ни кем не может быть превзойдена. Он читал лекции в Сёгэн-кёдзи, храме школы Нитирэн в Харе. В качестве исходного текста своих выступлений он брал наставительные послания Нитирэна (25). Люди со всех окрестных деревень собирались послушать его. Подобно облакам, они собирались в огромные массы. Я был на одной лекции с матерью и слышал, как он с ужасающими подробностями описывал мучения, которыми отличен каждый из восьми горячих адов. От этих его речей колени каждого слушателя начинали дрожать, а печень почти что замерзала от леденящего душу страха. Разумеется, я - маленький мальчик - не был исключением. Все мое тело сотрясалось от смертного ужаса.

В ту ночь, даже оказавшись под защитой материнской груди, я не смог привести свои мысли в порядок. Я не мог заснуть, всю ночь всхлипывал, а мои веки распухли от слез.

Я вспоминаю один случай. Моя мать решила помыть меня. Она любила, чтобы вода в ванной была горячей, словно кипяток, и не успокоилась до тех пор, пока девочка-прислуга не заполнила печь дровами до отказа и не разожгла огонь, сверкающий, словно адское пламя. Безумные его языки метались во все стороны, словно морские волны. Вода в ванной начала бурлить и клокотать, издавая свистящие громоподобные звуки и вызывая во мне панический страх. Я испустил тогда столь громкий крик ужаса, что, казалось, лопнут ленты из волокон бамбука, на которых держались ковши с водой.

Тогда со всех сторон сбежались встревоженные люди, решившие, что со мной случилось нечто ужасное. "Ты обжегся?" "У тебя живот болит?" - восклицали они. Моим ответом стал нескончаемый поток слез.

Был только один человек, поступок которого возымел действие, - Маруя Хатиро, муж моей старшей сестры. Он схватил меня за плечи и прокричал мне прямо в ухо: "Если ты собираешься и дальше реветь, объясни сейчас же, отчего! Ты орешь хуже, чем слабая девчонка. А ну-ка говори, в чем дело!"

"Я скажу только маме, и больше никому", - проговорил я сквозь слезы.

После того, как все удалились в задние покои, я опустился на колени перед своей матерью. Застенчиво обхватив себя руками, я рассказал ей о том, что напугали меня тяжкие рычащие звуки, которые доносились из котла.

"Не пойму, чего же ты испугался в простой булькающей воде", - сказала на это моя мать.

"Ты не понимаешь, мама. Я не могу туда залезть: мои колени дрожат и кровь стынет в жилах. Ведь то же самое будет, когда я весь предстану перед пылающим пламенем ада. И что же мне делать? Можно ли хоть как-нибудь спастись? Неужели мне так и придется спокойно сидеть и ждать до тех пор, пока не придет смерть? Может быть, ты знаешь какой-нибудь способ; расскажи мне о нем. Я хочу знать все об этом. Пожалей меня! Спаси меня! Невыносимые мучения, и они не оставляют меня ни днем, ни ночью. Я больше так не могу".

"Разговаривать об этом в старой темной бане мы не можем, - отвечала моя мать. - Давай завтра пойдем и найдем себе приятное и чистое место. Я обещаю, что расскажу тебе все, что тебе хотелось бы узнать об этом важном деле".

Я чувствовал себя вполне удовлетворенным, так что даже согласился залезть в ванну. Когда женщины отправились домой, многие из них пожелали узнать, что же все-таки было причиной моих слез, но моя мать ответила им:

"Нет. У этого мальчика в голове очень важные мысли".

"Ну посмотрите только на его лицо, - засмеялись они. - Такое впечатление, будто ничего и не произошло... А столько было шума". Они удивились, потеряли ко мне всякий интерес и вернулись к своим делам.

В ту ночь я погрузился в спокойный и благословенный сон. Мои глаза открылись только после восьмого часа утра, гораздо позже, чем я просыпался обычно. Проснулся же я от шума, который создавали молодые голоса и который исходил из святилища Тэндзина перед нашим домом. Стайка ребят, моих товарищей по играм, кричала и вопила необычайно возбужденно. Я выпрыгнул из кровати и выскочил наружу, чтобы увидеть, что же там творится. Дети нашли воронят и теперь скакали вокруг них, свистя и споря, кто ударит птенцов сильнее. Я рванулся было вперед, намереваясь принять участие в этом состязании, но осадил себя. Мои мысли тянули меня обратно в дом. Мы ведь условились, что именно сегодня мать посвятит меня в величайшую тайну, - вот что должно быть для меня на первом месте. Я развернулся и скрылся в доме.

Я застал мать за неторопливой беседой со старым врачом по имени Итикава Гэндо. Я подошел к одной из раздвижных дверей, сел за ней и принялся ждать, когда беседа завершится. Прошло немного времени, за дверью появился Гэндо, попрощался с моей матерью и ушел.

Я приблизился к ней и, с кислой миной на лице, провел руками по своим волосам. "Мама, у меня чешутся волосы. Мне очень плохо. Я прошу прощения за беспокойство, но не могла бы ты расчесать и вновь заплести мне прическу".

Она воскликнула: "Господи! Что это взбрело тебе в голову?"

Со всех сторон высунулись головы тех, кто мог услышать ее голос и прибежал узнать, что случилось.

"Он говорит, что у него чешутся волосы и что ему от этого очень плохо. Он хочет, чтобы я заплела их", - отвечала им моя мать.

Они отвечали: "Понятно. Потом он расскажет, что солнце встает на востоке".

Мать попросила служанку принести коробку, в которой лежали гребни, и отвела меня в дальний конец комнаты рядом с террасой. Я же сказал девушке, принесшей гребни, что ей можно идти и не ждать, пока меня начнут расчесывать. Служанка медленно удалилась, с любопытством поглядывая через плечо.

Когда мы остались одни, я вежливо опустился на колени прямо перед матерью и обратился к ней: "Я очень виноват. Но помнишь, что ты обещала мне этой ночью. Если ты знаешь, как избежать пылающих огней ада, то ты должна мне это рассказать и спасти меня от грядущего ужаса".

Мать отвечала: "Сын, ты знаешь, что я ничего от тебя не скрываю. Но давай сначала разберемся с твоими волосами, а после этого мы сможем уделить внимание и твоему вопросу тоже".

Я возражал: "Сначала расскажи, а потом делай с моими волосами все, что хочешь. Ну пожалуйста, расскажи".

"Нет, - сказала мне мать, - Сначала волосы".

Мы долго так спорили, и наконец, заглянув прямо ей в глаза, я вдруг понял, что она в действительности не знает, как мне помочь. Этой ночью он просто солгала мне, когда увидела, что иначе мои слезы не унять. Что ж, подумал я, если это только игра, то я попытаюсь вновь.

Я вскочил, вскинул подбородок и направился прочь, когда она вдруг остановила меня и сказала: "Подожди немного, мальчик. Я все скажу. Тебе следует всегда почитать божество святилища Китано".

Я ликовал. Подставив голову, я позволил ей расчесать мне волосы, а когда она закончила, я отправился к семейному алтарю, вычистил его, повесил там изображение Тэндзина и возложил цветы. Затем я возжег благовония и принялся без остановки повторять имя божества. С той самой ночи я знал "Сутру Тэндзина" почти наизусть (26). Каждую ночь в час быка [около двух часов ночи] я вставал с постели, возжигал божеству благовония и совершал перед ним поклоны. Я молил его об освобождении от сверкающего пламени, которое поджидало меня в аду.

Мой отец очень разозлился. "Маленький лентяй. Ночью не спит, жжет дорогое масло. Такой молодой, а уже читает сутры. Чего хорошего ты от них ждешь?"

"Господин, - перебила его мать, - ты сам забыл о своих религиозных обязанностях, а теперь хочешь, чтобы другие их тоже не исполняли. То, что наш сын хочет читать сутры, - это прекрасно. И не пытайся его остановить".

В те времена огромную популярность в народе обрела игра со стрельбой из лука, причем как среди детей, так и среди взрослых. Для нее были особые игрушечные лук и стрелы. Я принял решение в тайне ото всех набить себе руку в стрельбе. Раздвижная дверь, покрытая бумагой с изображенными на ней хризантемами, казалась мне подходящей целью. Я поставил себе задачу попасть в глазок, расположенный в центре одного из цветков, и самозабвенно отдался этому занятию.

В нашем доме была картина, изображавшая поэта Сайге, стоящего под ивой. Ее приобрел мой старший брат, а автором ее был художник по имени Рюи (27). Брат очень ею дорожил и всегда держал ее в нише токонома. Но случилось так, что одна моя стрела каким-то образом пролетела далеко от цели и пробила в картине дыру прямо в левом глазу Сайге.

Все мое тело задрожало, когда я понял, что случилось. Сложив свои ладони перед собой, я воззвал к Тэндзину и просил его прийти мне на помощь: "О великое божество из Китано, я поручаю себя в твои руки. Прошу, пусть капля твоего безбрежного сострадания и сила твоего чудесного обета защитит меня. Пусть это мое деяние останется безвестным".

Пока мое тело тряслось и обливалось потом от страха, мой брат тихо и незаметно для меня вошел в дом. Обнаружив поврежденную картину, он сорвал ее и кинулся в комнату матери. Его лицо было искажено гневом. Положив картину перед ней, он взорвался: "Посмотри, до чего дошел твой маленький подлец! Видишь, что он натворил!" Немного успокоив себя таким образом, он вышел из комнаты, покинул дом и пошел куда глаза глядят.

Мать уставилась на меня с грозным видом, однако даже не попыталась отругать. Я вновь заплакал. Я испытал тогда сильнейшее внутреннее потрясение. "О Тэндзин, - думал я, - ты весьма странное божество, ведь ты не в состоянии скрыть даже такое относительно малое происшествие. Как же я могу полагаться на тебя в деле спасения от адского пламени?"

В ту ночь я, как и обычно, в час быка покинул постель и совершил подношение цветами и благовониями. Крепко закрыв глаза и сложив перед собой ладони, я говорил: "О великое божество Китано, я полностью отдаю себя в твои руки. Если в твоей власти спасти меня от пылающего огня ада, заставь дым этого благовония подняться вверх словно по прямой линии. Если же ты не в состоянии помочь мне, то пусть дым расходится во все стороны".

Некоторое время я сосредоточено стоял с закрытыми глазами и сложенными ладонями. Затем я открыл глаза. О счастье! Благовонный дым поднимался вверх, прямой, как струна! Я вновь закрыл глаза и принялся размышлять о том, какое мне выпало счастье. Когда я открыл глаза вновь, сердце мое упало: дым клубился и распространялся во все стороны! Так моей вере в могущество Тэндзина был нанесен сильнейший удар. Сколь несчастным мальчишкой я был!

Я слышал, что никто из буддийских или синтоистских божеств не в силах превзойти могуществом бодхисаттву Каннон, которая оказывает помощь всякому, кто нуждается в духовной поддержке. Тогда я поспешил заняться чтением "Сутры Каннон" (28), и уже через несколько ночей она словно отскакивала у меня от зубов. Утром и ночью без передышки я распевал ее вместе с "Сутрой Тэндзина".

В конце концов меня посетили такие размышления: "Судя по всему, это чтение сутр не принесет большой пользы, сколько бы сил и времени я на это ни потратил. До сих пор мне страшно даже тогда, когда к моему телу подносят прижигание для лечения".

В наши края заехал театр марионеток. Он давал представления в местечке, которое называется Сува. Они разыгрывали пьесу "Шляпа-котел Ниссина-сёнина" (29). В ней владетельный Токимунэ, камакурский регент, задавал священнослужителю школы Нитирэн Ниссину такой вопрос: "Чувствует ли жар пламени человек, посвященный в учение "Сутры Лотоса"?"

"Истинный ученик, - отвечал Ниссин, - может без вреда для себя пройти через бушующий огонь. Он также может нырять в воду без страха утонуть".

Тогда Токимунэ решил проверить его. В огне был накален лемех, и им сковали руки Ниссина. На голову ему надели раскаленный докрасна котел. Ниссин же прошел через все испытания с полнейшим равнодушием. На его лице даже появилась улыбка.

Это произвело на зрителей глубочайшее впечатление. Когда пьеса подошла к концу, они стали распевать в унисон с хором святое имя "Сутры лотоса" - "наму мёхо-рэнгэ-кё, наму мёхо-рэнгэ-кё..."

Эта история заставила меня задуматься. "Если человек является священнослужителем такого же уровня, что и Ниссин, то он способен спасти себя от адского пламени. Стану буддистом и буду таким же, как он".

Я сообщил матери о том, что мне как можно быстрее хотелось бы покинуть дом и стать монахом.

"Я просто удивляюсь, как много ты интересуешься тем, попадешь ты в ад или нет, - сказала она, - Мне кажется, что нам так или иначе придется разрешить тебе то, к чему ты стремишься".

С того самого дня я посвятил все свое время изучению буддийских сутр. Я также прочел целиком одну антологию дзэнских поэтических высказываний (30). Это заняло два месяца: я начал на двадцать пятый день девятого месяца одиннадцатого года Гэнроку [1698 г.], а закончил на двадцать пятый день одиннадцатого. Вот каким образом вновь показало себя мое сродство с божеством Китано.

Посвящение и жизнь в вере

Мне было четырнадцать лет, когда, отправившись в храм Сёиндзи, я стал монахом. Весной того же года я стал прислуживать Нёка-роси (31). Это было время, когда я усердно изучал конфуцианское Пятикнижие и проштудировал поэтическую антологию "Вэнь-сюань" от корки до корки (32). Когда же мне исполнилось восемнадцать, в качестве спутника Кин Сюсо я отправился в город Симидзу, где нам было позволено присоединиться к монашескому собранию в Дзэнсодзи (33). В храме шли лекции, и в одной из них была вскользь упомянуто имя Янь-тоу Перевозчика. Пожелав узнать больше о жизни этого наставника, я достал список сочинения "Похвала истинной школе" (34). Вместе с Кином мы прочитали его, и тогда я узнал, что Янь-тоу встретил ужасную смерть от рук разбойников.

Открытие это весьма обескуражило меня. Ведь говорят же, что Янь-тоу был из тех людей, которые приходят раз в пятьсот лет - подлинный дракон своего времени! Но если даже такой человек при жизни может с легкостью стать жертвой нападения и даже быть убитым горсткой разбойников, отчего же мне, простому мелкому монаху, надеяться на то, что я сумею после смерти избежать трех путей ада? (35). Из этого я заключил, что буддийский монах есть самое бесполезное существо на земле.

"Что за небесное наказание обрушилось на меня! Не было в жизни моей более горького дня, чем тот, когда позволил я бритве коснуться моей головы! Взгляните на меня! Я выгляжу как нищий бродяга. Но я не могу вернуться в мир, ибо это было бы величайшим позором. Но столь же унизительно было бы ускользнуть незаметно и найти в воде свою могилу. Одно понятно теперь: моя жизнь в вере достигла своего предела, и мое нынешнее положение ужасно и достойно жалости".

Три дня, мучимый тяжкими мыслями, я лежал неподвижно на своем ложе. Оставаясь в монашеской келье, я отощал, ведь моя жаждущая пищи глотка не получила за все эти дни и зернышка риса.

Пятьдесят невыносимых дней! И все эти дни, не упуская из памяти то, что мне осталось еще жить, я не мог забыть горящие огни ада. Я размышлял, взвешивал свою жизнь так и эдак и пришел, наконец, в следующему выводу: поскольку, судя по всему, мне не представляется возможности избежать трех адских путей, я могу сложить свои руки и прыгнуть прямо в горящую бездну вместе с какой угодно ношей.