Дикий Волк

1

Корабль, на котором Джим со Старкиенами прилетел сюда, был уменьшенной копией того, на котором они прилетели с Альфы Центавра III на Тронный Мир. Все же, он был достаточно большим, чтобы разместить полк солдат, а принцип его действия был достаточно простым и экономичным, как и все у Высокородных. Командир корабля просто представлял себе в уме место назначения, а все остальные расчеты, вплоть до самых сложных, проделывал сам корабль. Когда они снялись с Тронного Мира, корабль направлял Гарн II, так как Джим не знал места назначения. Но сейчас, когда они летели обратно, Джиму помощь была не нужна. Он мог просто представить в уме любое место на Тронном Мире – хоть свою собственную комнату – и корабль опустился бы точно там. В уме Джима возникла яркая картина, и корабль устремился в пространство.

Перед самым приземлением он отозвал адъютанта и Адока в сторону.

– Адъютант, – обратился он к Гарну, – я хочу, чтобы вы оставили своих людей на корабле, когда мы приземлимся. Вам не надо возвращаться в казармы и посылать рапорт о своем прибытии. Подождите в корабле, пока я не позову вас.

Гарн стоял неподвижно, долгое время не произнося ни слова.

– Это против обычных правил, – наконец произнес он. – Скажите, это приказ?

– Да, приказ, – подтвердил Джим.

– В таком случае, – продолжал Гарн, – единственное, что может служить причиной его невыполнения – другие приказы Императора, или предположение, что пребывание на корабле противоречит желанию Императора. После того, что с нами случилось, я не думаю, что этот ваш приказ может противоречить желаниям Императора.

– Можете мне верить, адъютант, – медленно проговорил Джим. – Я забочусь только о благополучии Императора. А этого можно достигнуть, только если вы со своими людьми останетесь на этом корабле, а не вернетесь в казармы.

– Сэр, – многозначительно сказал Гарн. – Вы возвращаетесь к себе?

– Да, – подтвердил Джим. – И беру с собой Адока.

Он коснулся руки последнего и переместил его в свою комнату. Его квартира была пуста. Джим немедленно отправился к Ро.

Ро была у себя и возилась с питомцами – своими и Афуан, – подрезала когти у какого-то обезьяноподобного создания. Но вид Джима вызвал у нее такой взрыв чувств, что она отбросила свои инструменты и буквально забыла о них.

– Джим! – вскричала она. – О, Джим!

Он на секунду прижал ее к себе, затем легонько оттолкнул назад. Наконец, нежно поглаживая ее по голове, освободился из ее объятий.

– Прости, – нежно сказал он, держа ее руки, – но мне надо спешить.

Она захихикала, почти зло, не обращая внимания на то, что он держит ее руки. Ее глаза окинули его фигуру.

– Это твоя Старкиенская форма? Какой ты в ней большой! Скажи, эти полосы, которые ты носишь, все еще заряжены?

– Да, – ответил Джим, не понимая, что вызвало у нее такую реакцию, и надеясь, что спокойный ответ успокоит ее.

– Да? – она опять захихикала. – Сокруши эту стену! Покажи мне!..

И она внезапно смолкла и разрыдалась.

– Нет, нет! Что я такое говорю! – Внезапно ее истерика прекратилась, и она храбро взглянула на него. – Что такое, Джим? Ты выглядишь обеспокоенным!

– Обеспокоенным? – Джим отпустил ее руки. – Не совсем так, но вполне возможно, что тут есть из-за чего беспокоиться. Скажи мне, Ро, что на Тронном Мире голубого цвета?

– Голубого? Ты имеешь в виду голубой цвет? – переспросила она.

Он кивнул головой.

– Но… мы обычно носим белые одежды. Ты это знаешь. Иногда немного красного. Не думаю, что сейчас ты найдешь на Тронном Мире что-нибудь голубое, разве что несколько сувениров, которые некоторые Высокородные привезли с собой из иных миров.

– Подумай, – сказал Джим. – Постарайся вспомнить.

– Но ведь действительно ничего… О! – остановила она сама себя, разве что ты хочешь, чтобы я перечислила тебе очевидные вещи. У нас голубое небо и голубая вода. Ох, да… – она улыбнулась. – У нас есть еще Голубой Зверь Императора, спрятанный где-то в дворцовых покоях, если тебе и это необходимо знать.

– Голубой Зверь?

Вопрос был задан так резко, что Ро побледнела.

– Ну да, Джим, – сказала она, уставившись на него, – но это ничего не значит. Это просто игрушка, которой он забавлялся еще ребенком. Только потом ему начали сниться кошмары о ней, и игрушку спрятали подальше. Я не знаю, кто ее спрятал и куда, и думаю, что сейчас этого никто не знает уже. Но дело дошло до того, что Императора раздражало абсолютно все, что имело голубую окраску. Поэтому, где бы ни был Император, он никогда не увидит ничего голубого – все вещи этого цвета убираются от него. Почему это так важно для тебя?

Он слышал в конце ее речи вопрос, но для него он прозвучал как слабый и очень далекий шум. Мозг его напряженно работал и Джим даже не потрудился ответить.

– Мне нужно немедленно видеть Вотана. Как мне найти его, Ро?

– Джим, что случилось? – Сейчас она по-настоящему встревожилась. – Вотан с Императором. Ты не можешь просто по своему желанию взять и пойти к ним. О, я знаю, тебе это удалось один раз. Но не стоит делать этого сейчас. Особенно сейчас.

– Почему «особенно»?

Она отступила от него чуть в сторону.

– Джим, – неуверенно произнесла она. – Не надо… Не смотри так…

Джим сделал над собой огромное усилие и придал своему лицу спокойное выражение.

– Ну, хорошо, – как можно спокойнее сказал он. – Теперь скажи мне, почему «особенно сейчас»?

– Просто именно сейчас начались все эти неприятности на колониальных мирах, – сказала Ро. – Вотан все время отсылает Старкиенов на помощь губернаторам низших рас, и сейчас на Тронном Мире почти не осталось солдат. У него нет ни одной свободной минуты… – Вдруг она замолчала и уставилась на Джима. – Джим, в чем дело?

Но вновь он едва услышал ее. Мозг его напряжено работал, до конца осмысливая все то, что он только что услышал от Ро. С минуту он смотрел сквозь прозрачное окно на песчаный берег. И здесь тоже песчаный берег и океан? Мысль о том, что Ро устроила для своих питомцев этот вид, потратив столько усилий, вернула его к реальности.

– Мне нужно видеть Словиэля, – сказал он, вновь глядя на Ро. – Затем мы вчетвером – ты, я, Словиэль и Адок – должны найти Вотана во что бы то ни стало – с Императором он или нет.

– Ты сошел с ума, Джим? – сказала она. – Ты не можешь пойти к Императору, имея на себе эти энергетические ленты! Ни один человек не имеет права носить при Императоре более сильного оружия, чем трубка. Его Старкиены убьют тебя в ту же секунду, чисто рефлекторно. Если ты собираешься заниматься такими дикими вещами, то сними по крайней мере свои энергетические ленты! И ты тоже, Адок!

Она посмотрела мимо него на Старкиена. Ее руки уже стягивали энергетические ленты с мускулов Джима. Она, несомненно, была права, и через секунду он стал помогать ей. Уже через минуту он остался безоружен, за исключением черной трубки, висевшей на поясе в двух петлях. Оглянувшись, он увидел, что Адок уже снял с себя энергетические ленты.

– А сейчас, – сказала Ро, – к Словиэлю.

Она дотронулась до руки Джима, и они втроем оказались совсем в другом помещении.

– Словиэль! – позвал Джим.

Ответа не последовало, хотя из комнаты, в которой они появились, вели три двери.

– Его здесь нет, – сказала Ро. – И нет никакого смысла бегать по всему Тронному Миру и искать его. Так мы никогда его не застанем. Я думаю, что самое лучшее – подождать его здесь.

– Подождать? – нахмурился Джим. – Ждать, – это именно та роскошь, которой мы не можем себе позволить. Возможно…

Он смолк, потому что именно в эту секунду перед ним появился Словиэль.

– Приветствую тебя, Джим, – сказал Словиэль. – Ты первый из наших победивших героев, возвратившихся домой. Я слышал, что твой корабль опустился, но когда я отправился к тебе домой, тебя там не было. Я заглянул к Ро и нашел там кипу энергетических лент. Вот я и вернулся назад в надежде, что получу от вас весточку – а вы уже здесь!

Он улыбнулся и галантно помахал Ро и Джиму, приглашая их усесться на подушки. На Адока он не обратил ни малейшего внимания.

– Присаживайтесь! Как насчет того, чтобы выпить и перекусить? Я могу предложить вам…

– Не сейчас! – оборвал его Джим. – Скажи, Словиэль, ты верен своему Императору?

Словиэль поднял брови.

– Мой дорогой экс-Дикий Волк, – протянул он. – ВСЕ Высокородные ВЕРНЫ Императору. В противном случае, мы изменили бы сами себе!

– Есть верность и верность, – резко ответил Джим. – Я не спрашивал, лоялен ли ты формально к Императорской власти. Я спросил тебя, верен ли ты, как верен Старкиен?

Тело Словиэля слегка напряглось, его белые брови сдвинулись вместе.

– Это что еще за катехизис, Джим?

Но тон его уже не был ленивым. Под маской безразличия скрывался сильный интерес.

– Ты мне не ответил, Словиэль, – напомнил Джим.

– А стоит ли мне отвечать? – сказал Словиэль тоном человека, не знающего, какой пирожок выбрать с подноса. – В конце концов, я – Высокородный, а он – всего-навсего бывший Дикий Волк, существо низшей расы… а, впрочем, я отвечу. Я верен, Джим.

Голос его внезапно стал жестким, в нем не осталось ничего от той ленивой бессмыслицы, которую он нес. – А сейчас, в чем дело? И мне нужен прямой, быстрый ответ!

– Десять частей Старкиенов на Атийе, – просто сказал Джим, – пытались заманить в ловушку, которая, естественно, не была бы ловушкой, если бы там не было антиматерии.

– Антиматерии?

Лицо Словиэля на секунду как бы окаменело в изумлении, затем он быстро расслабил мышцы, а его мозг, мозг Высокородного принял это невероятное утверждение и быстро начал исследовать всевозможные причины и следствия, из него вытекающие. Через несколько секунд он вновь взглянул на Джима.

– Да, ты прав, Джим, нам нужно повидать Вотана.

– Именно это я и собирался сделать, – с облегчением сказал Джим. – Я только ждал тебя, чтобы захватить с нами.

– С нами?

Словиэль взглянул на Ро и Адока.

– Да, – подтвердил Джим. – Адок мне нужен, как свидетель происшедшего, а Ро с нами пойдет, потому, что так безопаснее для нее.

– Безопаснее? – Словиэль бросил на Ро быстрый взгляд. – О!.. Я понимаю, что ты хочешь сказать. Ее могут взять как заложницу и использовать против тебя, кто бы ни стоял за всем этим. Хорошо. Старкиен!

Адок подошел поближе, и они вчетвером отправились к месту своего назначения.

Они появились не в той комнате, где Джим видел Императора и Вотана прежде. Эта комната была больше – она напоминала зал с большой сценой на одном ее конце. Стены бледно-зеленого цвета поднимались к высоченному потолку. В центре зала на полу стоял странного вида прибор с вращающимся устройством, похожим на баскетбольный мяч. При его вращении на потолке загорались все цвета радуги, кроме голубого. Император полулежал на подушках, глядя на этот радужный концерт.

Рядом стояли три Старкиена, вооруженные трубками и энергетическими лентами. Вотан находился футах в двадцати от Императора за столом, поверхность которого была усеяна всевозможнейшими рукоятками.

Он проделывал точно то же, что Джиму уже довелось раз наблюдать, с той лишь разницей, что тогда Вотан не стоял, а сидел.

При появлении четырех людей, Старкиены автоматически выхватили свои трубки. Вотан резко вскинул руку, но, увидев Словиэля, жестом приказал Старкиенам убрать оружие. Он отвернулся от стола и гневно взглянул на непрошеных гостей, чуть дольше задержав глаза на Джиме.

– Я не знал, что твой полк вернулся в казармы, – сказал он Джиму. – Я мог бы использовать этих людей прямо сейчас.

– Именно поэтому я и приказал им не возвращаться в казармы, – ответил Джим.

Вотан нахмурился.

– Что ты имеешь в виду? И кто дал тебе право…

Он был прерван появлением слуги – человека, похожего на Мелнеса, – несущего в руках маленькую белую коробочку.

– Это только что было доставлено тебе, Вотан, – сказал слуга. – Это было послано Афуан через губернатора… – слуга назвал Имперское слово, означающее Альфу Центавра.

– Хорошо, – отрезал Вотан.

Слуга исчез. Вотан положил коробку на стол, помедлил секунду, затем снял с нее обертку. Его недовольство усилилось.

– Что это? – спросил он.

Он начал поворачиваться к посетителям, но в это время прозвучал новый голос.

– Что у тебя происходит, Вотан?

Император уже поднялся с подушек и подошел к столу, с интересом глядя на коробку. Он сунул в нее руку и вынул нечто, напоминающее кусок старого гранита, грубо отполированного, примерно трех дюймов в диаметре.

– И здесь записка… – Он вынул из коробки карточку и взглянул на нее. – Тут сказано: «По просьбе моего доброго друга Джима Кейла», – произнес Император, поворачиваясь к Вотану и группке людей. – «Посылаю этот образец скалы с его родной планеты, как сувенир для Высокородного Вотана».

Император, восхищенно улыбаясь, поднял свой взгляд на Вотана.

– Это – подарок тебе, Вотан, – весело сказал он, – от нашего бывшего Дикого Волка! Возьми!

Император кинул камень старому Высокородному, чьи руки автоматически поймали камень в полете.

Правая рука Вотана сжала камень – и в ту же секунду он весь засверкал блестящим голубым цветом, слепящим глаза, изменяющим линии его человеческой фигуры во что-то страшное, зловещее, звериное.

Император громко застонал, пятясь назад, и вытянул вперед свои длинные руки, прикрывая лицо.

– Племянник…

Это был голос Вотана, но тоже какой-то искаженный и необычайно громкий. Он поднял свои голубые, похожие на звериные руки и, как бы защищаясь, сделал шаг к Императору.

Император вновь застонал и бросился назад, почти упав на подушку, но все же удержавшись на ногах. Он вытянул руку, указывая пальцем на чудовище.

– Голубой Зверь! – проскрежетал он, бешено кивая головой своим Старкиенам. – Убейте его! УБЕЙТЕ ЕГО!

Если Старкиены и заколебались, то лишь на какую-то долю секунды. Одновременно были выхвачены три трубки, и ослепительно-голубая фигура Вотана, все еще идущая к Императору, окуталась белым пламенем. Фигура споткнулась. Голубое сияние исчезло. Небольшой кусочек красного гранита покатился по полу, покрытому ковром. На этот же ковер рухнул и Вотан: лицо его было нетронуто, но фигура изменена до неузнаваемости, обожженная белым огнем трубок.

В комнате воцарилась мертвая тишина. Император стоял, глядя на Вотана. Он смотрел на тело очень долго, прежде чем выражение его лица начало меняться.

– Дядя? – произнес Оран дрожащим голосом. – Дядя? – Он медленно подошел к Вотану. И чем ближе он подходил, тем сильнее горбились его плечи, а лицо дергалось, как у человека, который переживает чудовищные душевные муки. Он медленно приблизился к Вотану и встал, возвышаясь над ним. Император глядел на нетронутое огнем лицо. Для такой чудовищной смерти лицо Вотана выглядело на удивление безмятежным. Глаза и рот его были закрыты, мышцы расслаблены, черты спокойны. От шеи и выше, Вотан выглядел, как человек, впавший в глубокое раздумье.

– Вотан… – начал было с тоской Император.

Но затем голос его затих, как затихает звонок заводной игрушки. Он замер, чуть склонившись над Вотаном, свесив над ним свои длинные руки, сгорбившись. На секунду Джиму показалось, что в такой позе невозможно сохранить равновесие. Но Император замер, как статуя на пьедестале.

Позади Джима Словиэль издал какой-то звук. Он сделал шаг вперед.

– Оран…

Внезапно в дальнем конце комнаты раздался изумленный смешок. Краем глаза Джим увидел, что Старкиены выхватили свои трубки.

Потом раздались подряд три странных кашляющих звука, и Джим едва успел повернуть голову, чтобы заметить, как Старкиены падают. Они лежали на полу, такие же спокойные и неподвижные, как Вотан.

Джим обернулся, глядя в дальний конец комнаты. Там, у зеленых портьер, стоял Галиан, держа в правой руке черную трубку, а в левой – странное, похожее на пистолет устройство с длинным закрученным стволом. За Галианом стояли Афуан и Мелнес. Когда Джим повернулся к ним, Галиан небрежно, почти презрительно, отбросил левой рукой пистолет, который пролетел по всему полу и остановился, ударившись о ногу мертвого Старкиена.

Галиан неспешно двинулся вперед, Афуан и Мелнес следовали за ним. Каблуки Высокородного громко стучали по полированному полу, не покрытому ковром. Он опять засмеялся, глядя на маленькую группу людей, стоящих перед ним.

– А ты, оказывается, крепкий орешек, Дикий Волк, – обратился он к Джиму. – Ты не только умудрился вернуться обратно живым, но своим возвращением заставил меня действовать, опережая график. Но все кончилось хорошо.

Галиан сделал последние шаги по полированному полу и ступил на ковер. Он остановился и перевел свой взгляд с Джима на Словиэля.

– Нет, Словиэль, – шутливо сказал он. – Не «Оран», а «Галиан». Нам следует научить тебя говорить «Галиан».

2

Слова Галиана, казалось, эхом отдались у них в головах. Глядя на Словиэля, Джим увидел, как этот Высокородный весь напрягся и начал выпрямляться. Галиан был самым высоким из Высокородных, которых Джим видел – за исключением самого Императора. Но Словиэль был почти так же высок.

А сейчас, когда он перестал нарочито сутулиться, можно было увидеть, насколько он высок на самом деле. Два человека, оба намного выше семи футов, смотрели друг на друга с расстояния не более десяти футов покрытого ковром пола.

– Тебе никогда не удавалось выучить меня чему-либо, Галиан, – сухим, жестким голосом проговорил Словиэль. – Если бы я был на твоем месте, я бы и сейчас не пытался этого сделать.

– Словиэль, не будь идиотом, – заговорила Афуан.

Но Галиан резко оборвал ее.

– Неважно! – быстро сказал он, не отрывая от Словиэля своих лимонно-желтых глаз. – Кто мы такие, чтобы говорить Словиэлю, что ему делать? Как он сказал, мы никогда не могли ничему его научить.

– Мы? – Словиэль горько улыбнулся. – Ты уже начал употреблять множественное число Императора, Галиан?

– Разве я сказал «мы»? – удивился Галиан. – Ну, это просто оговорка, Словиэль.

– Значит, ты не собираешься его убивать? – спросил Словиэль, кивком головы указывая на согбенную фигуру застывшего Императора.

– Убивать его? Ну, конечно, нет. Заботиться о нем – вот моя главная задача. Вотан никогда не мог по-настоящему ухаживать за ним. Он же немного нездоров, ты знаешь.

– А ты? – спросил Джим.

Глаза Галиана зло блеснули на Джима.

– Потерпи, мой маленький Дикий Волк, – прошептал он. – Твое время еще придет. Сейчас я забавляюсь со Словиэлем.

– Забавляешься? – сказал Словиэль с угрюмой иронией, которая была под стать жестокому юмору, проскальзывающему в голосе Галиана. – Ты лучше придумай объяснение тому, как погиб Вотан.

– Я? – ухмыльнулся Галиан. – Вотана убили Императорские Старкиены про Императорскому приказу. Ты же сам все видел.

– А кто убил Старкиенов? – не унимался Словиэль.

– Ты, конечно. Ты совершенно вышел из себя, когда увидел, что Вотана приказали убить безо всякой на то причины…

– Без причины? – отозвался Словиэль. – А как насчет искаженного света? Джим никогда не просил губернатора Альфы Центавра посылать этот камень. Это – твоих рук дело.

Галиан поднял палец. Мелнес торопливо отбежал в сторону и поднял кусок закатившегося гранита, положив его к себе в карман. Потом он опять встал за Галианом.

– О каком «искаженном свете» ты говоришь? – спросил Галиан.

– Понятно, – сказал Словиэль. Он глубоко вздохнул. – Но ведь я, конечно, не убивал этих Старкиенов.

– На твоем месте я не стал бы говорить об этом другим Высокородным. Теперь, когда умер Вотан, к Императору нужно приставить человека, который следил бы и ухаживал за ним, и этим человеком буду я. И если ты будешь рассказывать всякие сказки, Император вполне может решить выслать тебя в изгнание и изолировать – для твоего же собственного блага.

– Да? Но даже если я и промолчу, – протянул Словиэль, – сразу видно, что эти три Старкиена убиты тяжелым ручным интерспейсером. Другие Старкиены, вернувшись обратно, будут очень удивлены, как это я умудрился убить этих трех воинов с помощью трубки, когда на них были надеты энергетические ленты полной мощности. Я могу доказать, что не появлялся на складе интерспейсеров больше года.

– Без всякого сомнения, – сказал Галиан. – Но ты сказал: «другие Старкиены, вернувшись обратно…». Но они не вернутся.

Словиэль внезапно взглянул на Джима. Тот кивнул головой.

– Значит, наш Дикий Волк принес сюда известия об этих маленьких ловушках на колониальных мирах, вот как? – сказал Галиан. И Джим и Словиэль вновь посмотрели на него. – Тогда ты все знаешь, Словиэль. У меня есть идея создать новых Старкиенов – подчиненных скорее мне, нежели Императору. Во всяком случае – выбирай сам: или молчание, или до свидания.

Словиэль рассмеялся и, потянувшись, вынул из-за пояса Адока трубку.

Галиан тоже засмеялся, но в его голосе слышалось презрение.

– Ты действительно сошел с ума, Словиэль? Мы с тобой фехтовали еще мальчиками. У тебя хорошая реакция, но ты знаешь, что нет такого человека, у которого реакция была бы быстрее моей. Кроме…

Тут он кивнул головой на все еще застывшую фигуру Императора.

– Но мы с тех пор не практиковались, – сказал Словиэль. – Кроме того, я, признаться, устал от всех этих пустых слов и забав Тронного Мира. Я думаю, что мне просто очень хочется тебя убить.

Он шагнул вперед. Галиан поспешно отступил назад, на полированный пол и вынул трубку из петель своего пояса.

– Может быть, поспорим? Давай спорить на такое количество Пунктов Жизни, чтобы одного из нас можно было изгнать с Тронного Мира. Как насчет пятидесяти Пунктов? А, Словиэль? Кто бы ни проиграл столько, ему этого вполне хватит, чтобы отправиться в изгнание.

– Не говори мне об этих игрушках, – сказал Словиэль, медленно наступая вперед, шаг за шагом, в то время как Галиан также медленно отступал. – Мне кажется, я потерял всяческий интерес к спорам. Мне хочется чего-нибудь несколько более возбуждающего.

Сейчас они стояли почти в центре залы. Расстояние между ними осталось неизменным – все те же двенадцать футов – но из-за их высокого роста, широких плеч и вытянутых вперед трубок казалось, что они находятся друг от друга не более чем на расстоянии вытянутой руки.

Внезапно трубка в руках Словиэля полыхнула белой молнией. И в тот же момент он отклонился назад и в сторону, чтобы напасть на Галиана с фланга.

Галиан, однако, нырнул под белое пламя, ударившее в то место, где секунду назад была его голова, и повернулся на каблуках, все еще в немного согнутом положении, лицом к лицу со Словиэлем, с трубкой в руке, также извергнувшей пламя.

Чуть быстрее – и Галиану удалось бы направить линию огня мимо первого выстрела Словиэля и поразить его. Однако, в то время, которое занял у Галиана поворот, Словиэль опустил свое оружие чуть ниже, так что заряд, выпущенный Галианом, столкнулся с зарядом Словиэля. Две линии белого огня встретились и безо всякого ущерба для противников рассыпались искрами.

И с этого момента огонь из трубок извергался непрерывно.

За первым страшным обменом ударов – а Джим достаточно практиковался с Адоком в фехтовании на трубках, чтобы понять, насколько ожесточенной была борьба – оба Высокородных обменялись всего лишь обычным комплексом нападения и защиты. Как Джим уже понял, практикуясь с Адоком, фехтование на трубках было тем же самым, что и фехтование на шпагах, если принять во внимание, что длина такой шпаги может произвольно увеличиваться и уменьшаться. Линия огня могла варьироваться от шести дюймов до десяти футов, но не далее. Один заряд полностью уничтожался другим, а все остальное, в основном, зависело от ловкости и быстроты противников.

Словиэль и Галиан осторожно двигались по полированному полу, избегая быть припертыми к стене. Из дул трубок вырывалось пламя, неожиданно взрывающееся фонтаном искр и исчезающее. На лице Галиана застыла хмурая улыбка, губы были плотно сжаты, а лоб слегка нахмурен. Словиэль же, наоборот, после своей первой бешеной атаки полностью расслабился, и на лице его застыло мечтательное выражение, как будто это была не дуэль, когда речь шла о жизни и смерти, а какое-то незначительное спортивное состязание, в котором он, возможно, сделал несколько самых мелких ставок.

Но видимое безразличие Словиэля абсолютно не соответствовало развивающейся дуэли. Всего несколько недель назад Джим решил бы, что это просто какой-то показательный танец, когда два больших человека держат в руках что-то похожее на римские свечи – танец, который демонстрирует ритмику людей и красоту фейерверка. Сейчас же он хорошо знал, что это значит. Более того, это знание говорило ему, что дуэль может иметь только один конец. Как ни быстр и изящен Словиэль, Галиан уже несколько раз чуть было не опередил его своими зарядами. Рано или поздно, но все искусство Словиэля не поможет ему отразить огненный удар противника.

Галиан был быстрее. А в таких дуэлях это самое главное. И конец наступил быстро. Внезапно Галиан резко откинулся влево; высоко ударил язык пламени, нырнул под контрудар Словиэля, полыхнув пламенем по левому бедру и руке Высокородного.

Словиэль упал на полированный пол на правое колено, левая рука его безжизненно свисала вниз. Трубка выпала и покатилась по полу.

Он засмеялся прямо в лицо Галиану.

– Тебе так смешно? – прерывистым голосом спросил Галиан. – Я сотру эту улыбку с твоего лица!

И Галиан поднял руку, направив ее дуло на тонкие черты Словиэля.

– ГАЛИАН! – вскричал Джим и бросился вперед. Звук его голоса не остановил Галиана, но, услышав быстрый звук подошв Джима по полу, он, как кошка, повернулся. На бегу Джим выхватил из-за пояса свою трубку. У него только и оставалось время, чтобы вытащить ее и полыхнуть пламенем перед собой, когда заряд из трубки Галиана разрядил это пламя, полыхнувшее искрами.

Джим высоко поднял свою трубку, разряжая в воздухе белую молнию, и отступил назад.

Галиан рассмеялся.

– Дикий Волк, Дикий Волк… – сказал он, покачивая головой. – Ты так никогда по-настоящему и не успел понять, что такое Высокородный, не так ли? Кажется, мне придется дать тебе урок.

– Джим! – вскричал с пола Словиэль. – У тебя нет ни одного шанса! Не надо! Беги!

– Оба вы ошибаетесь, – сказал Джим.

Сейчас, когда он начал свою схватку с Галианом, ум его стал холоден, как лед, а спокойный голос выдал его бесстрастность.

Он схватился с Галианом, и они разрядили несколько обоюдных ударов. Брови Галиана взметнулись.

– Совсем неплохо, – сказал он. – Даже, я бы сказал, совсем неплохо для не-Высокородного и просто бесподобно для такого дикаря. Я буду очень огорчен, что мне придется потерять тебя, Дикий Волк.

Джим не ответил. Он продолжал драться – абсолютно хладнокровно – заботясь только о том, чтобы пламя из его трубки хоть на миг опережало разряд Галиана, и стараясь кружиться по залу так, чтобы не оказаться прижатым к стене. Если бы у него не было богатого опыта на Земле по сражениям на шпагах, саблях и эспадронах, он никогда бы не смог выучиться сражению на трубках за те две короткие недели, что он практиковался с Адоком. Но этот опыт, сложенный вместе с его природными способностями, сейчас сказывался. Мало-помалу в ходе дуэли его движения становились все более уверенными.

– Да и вообще – зачем мне терять тебя? – спросил Галиан, во время одного из их схождений, когда пламя рассыпалось искрами и они чуть было не столкнулись носами. Белая кожа на лице Высокородного блестела от пота. – Будь разумен, Дикий Волк, и не заставляй меня убивать тебя. Словиэлю все равно придется умереть – после того, что произошло. Но я строил для тебя великие планы – ты будешь главой моих новых Старкиенов.

Джим продолжал молчать. Но он увеличил напор своей атаки. Внезапно он услышал со стороны звук бегущих шагов и голос Ро, кричащей:

– НАЗАД!

Джим не посмел оглянуться, но через несколько секунд они поменялись с Галианом местами, и он краешком глаза заметил Ро, стоящую рядом с упавшим Словиэлем, и державшую в руке трубку, которую тот выронил. Трубка эта была направлена на принцессу Афуан. Мелнес лежал у ног Адока, и было похоже, что у господина над всеми слугами сломана шея. Только фигура Императора, склоненная над погибшим Вотаном, оставалась недвижимой.

– Кого ты из себя воображаешь? – сказал Галиан, разлепляя свои губы в почти механической усмешке. – Мне это надоело! Я играл с тобой, надеясь, что ты одумаешься. Сейчас с этим покончено. Я убью, тебя Дикий Волк!

Внезапно Высокородный атаковал, искры посыпались со всех сторон, и Джим понял, что ему приходится бороться за свою жизнь с максимальным напряжением сил. У Галиана были перед ним огромные преимущества – высокий рост, широкий шаг, более длинные руки – и он использовал эти преимущества полностью.

Продолжая быстро парировать его удары, Джим все же был вынужден отступать, а Галиан наступал, возвышаясь над ним, давя на него.

Джим попытался уйти вправо, но путь этот сразу же оказался отрезан ослепительными молниями оружия Галиана. Он попытался прорваться слева, но и тут Галиан опередил его. Уголком глаза Джим видел остальные три стены и, прикинув расстояние, понял, что находится недалеко от четвертой. Если Галиану удастся прижать его к стене, скованность движений Джима даст Высокородному все преимущества и дуэль быстро закончится.

Зубы Галиана были обнажены в застывшей улыбке, по подбородку стекали ручейки пота. Его длинные руки давали возможность ему мешать Джиму уйти вправо или влево. К тому же, скоро Джиму нельзя будет отступить назад – и он окажется окончательно припертым к стене.

Был только один путь из той огненной тюрьмы, в которую заключил его Галиан. То есть, ударить по самому сильному месту Галиана. Джим должен остановить атаку Высокородного своей контратакой, заставить его сначала остановиться, а потом – в свою очередь – отступить.

И при такой атаке только одним можно было ответить на преимущества Галиана – ему надо превзойти в скорости Высокородного.

Дальше колебаться не имело смысла. В очередной раз Джим отразил нападение Галиана и стремительно ринулся в атаку. При первых яростных выпадах Джима, Галиан отступил назад на три шага в полном изумлении, но быстро оправился и остановился.

Он рассмеялся раскатистым, коротким смехом. Казалось, Галиан хотел что-то сказать, но затем, вероятно, решил не тратить своего дыхания. И ему, и Джиму явно не хватало воздуха. Примерно в течение десяти атак и их отражений они стояли буквально нога к ноге, ни один из них не сдвинулся ни на дюйм. Скорость была убийственная. Такая, что ни один человек на свете не смог бы выдержать ее еще минуту, и при этом не упасть замертво на землю. Но Джим не уступал, и медленно глаза Галиана начали расширяться. Он уставился на Джима через полыхающий огонь и летящие дождем искры, отбрасывающие на пол тени.

– Ты… не… можешь… этого… не можешь, – выдохнул он.

– Могу! – так же выдохнул Джим.

Лицо Галиана неожиданно исказила дикая ярость. Он отразил очередную атаку Джима и немедленно провел огнем полный круг, – почти то же, что у фехтовальщиков Земли называется «мулине».

Это была обычная пустая попытка сбить пламя с самого конца дула трубки Джима. Если бы Галиану удалось это, у него в запасе оказалась бы целая лишняя секунда, чтобы отпрыгнуть в сторону и убить Джима. Пламя из трубки Галиана описала дугу и пошло вниз, и все это время пламя из трубки Джима следовало этому потоку. Несколько раз круги пламени бежали с бешеной скоростью, и ни один из противников не уступал, а затем настала очередь Джима перехватить ту же самую инициативу.

Он сам начал эту огненную дугу, потом сам нарушил ее точно за линией оружия противника и послал луч полной силы в незащищенную грудь Галиана.

Галиан споткнулся и упал, взмахнув руками с трубкой, которая полоснула огнем по правому боку Джима, прежде чем вывалиться из рук Высокородного. Внезапно, глубоко под ребрами, Джим почувствовал пустоту и холод, и Галиан распростерся у его ног.

Сквозь застланные потом глаза он увидел теперь, что Словиэль забрал у Ро трубку, которой она раньше целилась в Афуан. И не только это. Словиэль, как ни удивительно, уже стоял на ногах, хотя еще тяжело опирался на Ро. Как только к Джиму вернулось дыхание, он медленно отошел от распростертого тела Галиана и направился к Ро и Словиэлю.

– Джим, – сказал Словиэль, с удивлением глядя на него и медленно засовывая свою трубку за пояс. Сейчас, когда подошел Джим, он уже не обращал никакого внимания на Афуан. – Кто ты?

– Дикий Волк, – ответил Джим. – Зачем ты встал?

Словиэль невесело рассмеялся.

– Мы Высокородные, залечиваем свои раны быстро, – сказал он. – Как ты?

– Со мной все будет в порядке, – сказал Джим. – Но я оставил после себя еще один труп, так что придется тебе заняться всем этим. А мне, я думаю, пора отправляться домой.

– Домой? – переспросил Словиэль.

– На Землю – в мир, из которого я пришел, – сказал Джим. – Чем меньше будет шуму, тем лучше для Императора. Никто не обратит внимания на мое исчезновение, а ты сможешь сказать остальным Высокородным, что Галиан убил Вотана и Старкиенов в припадке безумия, а тебе, в свою очередь, пришлось убить его, чтобы защитить Императора. – Он взглянул на Афуан, которая стояла, как высокая белая статуя. – Все это, – добавил Джим, – если тебе удастся заставить принцессу молчать.

Словиэль едва взглянул на нее.

– Афуан не захочет меня огорчать, – сказал он. – Галиан предположил, что если я не соглашусь с ним, Император может найти необходимость отправить меня на дальнюю планету и изолировать меня в моих же интересах. То же самое будет относиться и к ней.

Он повернулся, отпустив плечо Ро, и пошел к неподвижной фигуре Императора, лишь слегка прихрамывая, но явно владея своим телом. Джим и Ро последовали за ним на ковер.

Словиэль легко дотронулся до руки Императора.

– Оран… – мягко позвал он.

Несколько мгновений Император оставался недвижим. Затем он медленно выпрямился и повернулся, тепло улыбаясь.

– Словиэль! – сказал он. – Как хорошо, что ты так быстро пришел. Ты знаешь, что я нигде не могу найти Вотана. Он был здесь всего несколько минут назад, и я мог бы поклясться, что он не покидал комнаты, но он вдруг куда-то исчез.

Император взглянул на полированный пол, драпированные стены, на сцену, на ковер и на игрища света на потолке – он осматривал все и заглядывал всюду, не замечая неподвижной фигуры, лежащей у его ног.

– Ты знаешь, я видел сон, Словиэль, – продолжал Император, с симпатией глядя на Высокородного. – Это было даже сегодня ночью, или может совсем недавно. Мне снилось, что Вотан – мертв, Галиан – мертв, и все мои Старкиены – мертвы. И тогда я пошел по дворцу и по всему Тронному Миру, чтобы сообщить об этом другим Высокородным, я никого не встретил – по крайней мере, их не было ни во дворце, ни во всем Мире. Я был совсем один. Как ты думаешь, ведь это нехорошо, что я оставался один, а, Словиэль?

– Пока я жив, я буду с тобой, Оран.

– Спасибо, Словиэль, – Император снова оглядел комнату, и голос его стал несколько тревожным. – Но я хотел бы знать, что случилось с Вотаном? Почему его нет?

– Ему пришлось ненадолго уйти, Оран, – сказал Словиэль. – Он велел мне оставаться с тобой пока не вернется обратно.

Лицо Императора посветлело и опять озарилось теплой улыбкой.

– Ну, тогда все в порядке! – счастливым голосом сказал он. Он обнял Словиэля за плечи и еще раз оглядел всю комнату. – О, да здесь маленькая Афуан… и маленькая Ро, и наш маленький Дикий Волк. Бывший Дикий Волк, я бы сказал.

Он взглянул на Джима, и его улыбка сменилась торжественным, немного грустным выражением.

– Ты ведь нас покидаешь, да, Джим?.. – спросил он, явно извлекая его имя из каких-то тайников своей памяти. – Мне показалось, что ты только что сказал нечто похожее.

– Да, Оран, – подтвердил Джим. – Мне надо сейчас идти.

Император кивнул головой, все с тем же грустно-торжественным выражением.

– Да, я действительно это слышал, – сказал он словно сам себе. Он в упор посмотрел на Джима. – Я ведь иногда слышу кое-что, даже когда не слушаю. И иногда я кое-что понимаю, намного лучше, чем любой из Высокородных. Это хорошо, что ты возвращаешься на свою родную планету, Джим.

Рука Императора соскользнула с плеча Словиэля. Он сделал шаг вперед и остановился, не переставая глядеть на Джима.

– Твой мир полон молодой энергии, Джим, – сказал он. – А мы здесь устали. Очень устали. С тобой и другими Дикими Волками будет хорошо, Джим. Я вижу это – ты же знаешь, что достаточно часто я могу видеть все довольно ясно…

Его лимонно-желтые глаза, казалось, заволоклись туманом, и он стал смотреть сквозь Джима.

– Я вижу, что с тобой все будет хорошо, Джим, – произнес он. – С тобой и другими Дикими Волками. А то, что хорошо для тебя, хорошо и для всех… всех нас.

Его глаза вновь сфокусировались на лице Джима.

– Что-то говорит мне, что ты оказал мне огромную услугу, Джим. Мне бы хотелось прежде, чем ты уйдешь, утвердить твое усыновление. Да, с этих пор я объявляю тебя Высокородным, Джим Кейл.

Он внезапно рассмеялся.

– Хотя я не даю тебе ничего такого, чем бы ты уже ни владел.

Он выпрямился и посмотрел на Словиэля.

– Что мне делать сейчас? – спросил он его.

– Я думаю, что сейчас нужно отослать Афуан обратно домой, – сказал Словиэль, – и сказать ей, чтобы она оставалась там, пока не услышит от тебя другого приказа.

– Да будет так.

Взгляд Императора пробежал по залу и уперся в Афуан, но она смотрела на него лишь секунду, а затем отвела свой взгляд на стоящих рядом Ро и Джима.

– Грязнолицая! Дикарь! – выкрикнула она. – Убирайтесь в свои кусты и размножайтесь там!

Джим весь напрягся, но Ро поймала его за руку.

– Ну! – сказала она почти с гордостью. – Разве ты не видишь? Она ревнует! Ревнует ко мне! – Все еще крепко держась за его руку, она взглянула прямо ему в лицо. – Я иду с тобой, Джим, – сказала она, – в твой мир.

– Да, – неожиданно прозвучал задумчивый голос Императора. – Это правильно. Так я все и видел. Да, маленькая Ро должна пойти с ним…

– Афуан! – резко сказал Словиэль.

Принцесса бросила на него исполненный ненависти взгляд, точно такой же, как до этого на Джима и Ро. Затем она исчезла.

Внезапно в голове у Джима все поплыло. Он изо всех сил напрягся и взял себя в руки, и комната перед ним приобрела нормальные очертания.

– Тогда нам надо быстрее отправляться, – сказал он. – Я пошлю к тебе Старкиенов со своего корабля, Словиэль. Тебе придется приставить их к охране Императора до тех пор, пока ты не сможешь вернуть с других Колониальных миров столько Старкиенов, сколько это будет возможно. Если ты поспешишь, ты еще многих успеешь спасти от этих ловушек с антиматерией Галиана.

– Я это сделаю. До свидания, Джим, – сказал Словиэль. – И спасибо.

– До свидания, Джим, – сказал Император. Он шагнул вперед и протянул руку.

Джим высвободил свою левую руку у Ро и неуклюже подал палец Императору.

– Адок, – сказал Император, не выпуская руки Джима и оглядываясь на Старкиена, – у тебя есть семья?

– Теперь уже нет, Оран, – ответил Адок своим обычным бесстрастным голосом. – Мой сын вырос, а моя жена вернулась обратно в женское поселение.

– Ты бы хотел пойти с Джимом? – спросил Император.

– Я… – За все время, которое Джим знал его, Старкиен, впервые, казалось, потерял дар речи. – Я не привык желать или не желать чего-то, Оран.

– Если я прикажу тебе отправиться с Джимом и Ро и оставаться с ними до конца жизни, – проговорил Император, – ты подчинишься с охотой?

– Да, Оран, – сказал Адок.

Император выпустил руку Джима.

– Тебе понадобится Адок, – сказал он ему.

– Спасибо, Оран.

Ро вновь схватила Джима за руку.

– До свидания, Оран. До свидания, Словиэль, – сказала Ро.

И в ту же секунду они оказались у взлетной площадки, на которой Джим оставил свой корабль с полком Старкиенов.

Когда они приблизились, то увидели, что у самого корабля, как часовой, стоит Гарн. Он быстро повернулся к Джиму.

– Рад вас видеть, сэр, – сказал он.

Внезапно Джим почувствовал, что все вновь начинает кружиться перед его глазами. Собрав всю свою волю, он заставил себя прийти в чувство и как раз услышал, как Адок говорит Гарну:

– Высокородный Вотан и принц Галиан мертвы, – кратко пересказывал события Адок. – Было также убито три Старкиена. Высокородный Словиэль занял место Вотана. Ты и твои люди должны явиться к Императору.

– Да, – вставил Джим.

– Сэр! – сказал Гарн и исчез.

Внезапно они очутились внутри корабля – Джим, Ро и Адок. И еще раз у Джима помутилось в голове, когда Ро бережно помогла ему улечься на подушках.

– Что это?.. Адок! – услышал он голос Ро, но прозвучал он как бы издалека, словно с другого конца длинного коридора, по которому он скользил все быстрее и быстрее, удаляясь от нее. Он сделал над собой огромное усилие, и вызвал в уме сначала картину космического порта на Альфе Центавра III, а затем путь от этого космического порта до Земли, с которой он пришел. Это было его последнее усилие – с этого момента корабль все сделает сам. Исходя из тех знаний, которые Джим почерпнул в учебном центре, он не сомневался, что они достигнут Земли, согласно тому изображению, которое он вызвал у себя в сознании.

На мгновение он перестал сопротивляться и стал скользить все дальше и дальше от Ро по этому огромному туннелю. Но ему надо было еще кое-что сделать. С трудом он боролся против наступающего беспамятства, пытаясь вернуться к Ро, хотя бы на секунду.

– Галиан перед смертью сжег мне бок, – прошептал он. – Сейчас я умираю. Поэтому ты должна будешь говорить вместо меня, Ро. Там, на Земле. Скажи им все…

– Но ты не умрешь! – Ро заплакала, с силой обхватив его руками. – Ты не умрешь… ты не…

Но даже несмотря на то, что она держала его, Джим стал скользить без всякой надежды на возвращение вниз по этому туннелю – все дальше и дальше, в полный мрак.

3

Когда, наконец, Джим открыл глаза и увидел свет после своего долгого блуждания во тьме, он с трудом узнал образы и очертания предметов вокруг себя. Он чувствовал себя так, словно был мертв в течение долгих лет. Постепенно, однако, он начал видеть лучше. Чувства возвращались к нему. Джим понял, что лежит на какой-то поверхности, намного тверже, чем подушки Высокородных, и что потолок, на который он смотрит, белого цвета, хотя с каким-то странным серым оттенком и очень низкий.

Сделав над собой усилие, он повернул голову и увидел рядом с собой небольшой столик, несколько стульев и белый экран, который обычно ставится в больницах. Кроме того, в эту единственную небольшую комнату через окно в дальнем ее конце проникал желтый солнечный свет, которого он раньше не замечал. Через это окно он мог видеть только небо – голубое небо с маленькими белыми облачками, разбросанными по нему. Джим лежал, глядя на это небо, и старался сообразить, что же случилось.

Совершенно очевидно, он находился на Земле. Это значило, что по меньшей мере пять дней он провел в бессознательном состоянии. Но если он был на Земле, почему он находился здесь? И где это – здесь? И где Ро и Адок, не говоря уже о корабле?

Джим лежал неподвижно и думал. Через некоторое время внезапно он вспомнил про правый бок, который сжег ему Галиан. Боли он не чувствовал. Заинтересованный, он откинул простыни, задрал голубую пижаму, которая была на нем, и исследовал свою кожу. Насколько он мог видеть, тело выглядело так, словно он никогда не был ранен.

Джим вновь одернул пижаму, натянул простыни и откинулся назад. Он чувствовал себя хорошо, только немного слабо, как после долгого сна. Он вновь повернул голову и взглянул на маленький столик у кровати. На его обычной пластиковой поверхности стоял стакан с остатками плавающего в нем льда и маленькая коробка с салфетками. Значит, он действительно находился в больнице. Это было не удивительно, если бы он был действительно тяжело ранен умирающим Галианом. Но раны не было.

Он продолжал свой осмотр. Под верхней поверхностью столика находилась еще полка – вертикальная доска, к которой был прикреплен телефон. Он поднял трубку и прислушался, но никаких гудков не услышал. На удачу, он попробовал набрать несколько цифр, но телефон оставался мертв. Он положил трубку на место и внезапно увидел рядом с аппаратом кнопку, на которой было написано «СЕСТРА».

Он нажал кнопку.

Ничего не произошло. Подождав минут пять, он снова нажал на кнопку, и еще раз.

Почти сразу же, через несколько секунд, дверь распахнулась, Но, однако, вошла не девушка в белом халате и шапочке, которую он ожидал увидеть, – в дверях появился молодой мускулистый человек, чуть пониже ростом самого Джима, с широченными плечами, одетый в белые слаксы и белый свитер.

Он подошел к кровати, посмотрел на Джима, не произнося ни одного слова, и склонился, взяв Джима за левое запястье. Подняв его кисть, он стал считать пульс, глядя на свои часы.

– Я вполне здоров, – сказал ему Джим, – Что это за больница?

Мужчина-санитар, кем он, казалось, был, издал горлом какой-то непонятный звук. Окончив считать, он уронил кисть Джима на кровать и повернулся к двери.

– Эй, подождите! – сказал Джим, внезапно садясь.

– Лежите на месте! – сказал человек глубоким, хриплым голосом. Он торопливо открыл дверь и выскользнул из палаты, захлопнув ее за собой.

Джим скинул простыни и соскочил с кровати одним быстрым, уверенным движением. Он сделал по направлению к двери три шага и схватился за ручку, но его пальцы лишь заскользили по гладкому, неподвижному металлу, когда он попытался повернуть ее. Дверь была заперта.

Он еще раз потряс ручку, затем отступил назад. Первым его импульсом, вызванным сразу же, как только его ум пробудился и начал работать в полную силу было стучать в эту дверь, пока кто-нибудь не придет. Но вместо этого он стоял и задумчиво смотрел на нее.

Палата, в которой он находился, стала все меньше походить на больничную и все больше на такое место, где держат буйных умалишенных. Он быстро повернулся и подошел к окну. То, что он увидел, только подтвердило его подозрения. Невидимая с постели, все окно покрывала толстая решетка, находящаяся дюймах в четырех от оконного стекла. Эта решетка выглядела относительно тонкой, но, несомненно, была достаточно прочной, чтобы обезопасить от исчезновения пациентов, если у них не было необходимых орудий.

Джим выглянул из окна вниз, но то, что он увидел, ничего ему не сказало: под окном простиралась зеленая лужайка, вокруг которой росли высокие сосны. Они были достаточно высокими, чтобы скрыть то, что находилось за ними.

Джим вновь повернулся и задумчиво подошел к своей постели. Через минуту он улегся и укрылся простыней.

С терпением, которое уже стало его вторым внутренним «я», он приготовился ждать.

Прошло, по меньшей мере, несколько часов. Затем, безо всякого предупреждения, дверь открылась и вошел тот же санитар, за которым следовал человек небольшого роста, лет около пятидесяти, с узким лицом и абсолютно лысый, в белом врачебном халате. Они вместе подошли к постели, и человек в халате посмотрел на Джима.

– Все в порядке, – сказал он, поворачиваясь к санитару. – Вы мне больше не понадобитесь.

Санитар вышел, захлопнув за собой дверь. Врач, так как ничем иным он быть не мог, взял Джима за руку и сосчитал его пульс.

– Да, – сказал он через минуту, как бы сам себе. Он отпустил руку Джима, откинул простыни, поднял вверх пижаму и осмотрел правый бок. Внезапно он начал ощупывать пальцами бок то там, то здесь, Джим весь напрягся.

– Больно? – спросил врач.

– Да, – бесстрастно сказал Джим.

– Гм… это интересно, – сказал доктор, – …если это правда.

– Доктор, – спокойно сказал Джим, – что-нибудь не в порядке со мной – или с вами?

– Нет, с вами все в порядке, – сказал врач, опять одергивая пижаму и накрывая его простыней, – но я – не верю в это. Единственное, во что я могу верить, это в то, что я видел собственными глазами, а именно, в большую перфорацию на вашем правом боку.

– Во что же тогда вы не верите? – спросил Джим.

– Я не верю, что на этом месте у вас была выжженная огнем рана двух дюймов в ширину и шести в длину, – пояснил врач. – Да, я видел по телевизору ваш корабль, и я знаю, что мне сказала девушка, но я в это не верю. Во-первых, с такой раной, которую она мне описала, вы были бы мертвы еще задолго до того, как прилетели сюда. А, во-вторых, я могу поверить только в небольшую ранку, которая заживает без всяких видимых шрамов. Но вы не убедите меня, что такое может получиться при большой ране.

– А разве необходимо вас убеждать? – мягко спросил Джим.

– Нет, – сказал врач. – А, следовательно, меня это не беспокоит. Я могу только дать свое заключение, что сейчас вы совершенно здоровы – и я им так и передам.

– «Им»? – спросил Джим.

Врач посмотрел на него.

– Доктор, – спокойно сказал Джим, – непонятно почему, но, по-моему, у вас обо мне сложилось плохое мнение. Это – ваше дело. Но я думаю, что отнюдь не ваше дело держать своего пациента в неведении относительно того, где он находится и кто в этом принимает участие. Вы говорили о девушке, которая рассказала вам обо мне? Скажите, она не ждет сейчас за дверью?

– Нет, – ответил врач. – Что же касается ваших вопросов, я могу сказать, что сюда вас поместили люди из Правительства Мира. Мне было сказано, чтобы я ни о чем не говорил с вами, если это не будет иметь отношения к лечению. Лечения моего вам больше не требуется, а, следовательно, мне не о чем с вами разговаривать.

Он повернулся и пошел к двери.

Взявшись за ручку, он, казалось, начал испытывать какие-то угрызения совести, потому что вновь повернулся к Джиму.

– Они пришлют к вам одного человека после того, как я доложу, что вы окончательно выздоровели, – сказал он. – Вы сможете задавать ему любые вопросы, какие сочтете нужным.

Он еще раз отвернулся от Джима, нажал на ручку и обнаружил, что дверь заперта. Он стал стучать по ней кулаком и кричать кому-то, по всей видимости человеку, находившемуся на другом конце коридора.

Через минуту дверь осторожно открыли. Врачу было разрешено выскользнуть в самое маленькое отверстие. Тут же дверь хлопнула и щелкнул замок.

На этот раз ждать ему пришлось недолго. Прошло не более двадцати минут, прежде чем дверь распахнулась еще раз – и тут же захлопнулась, пропустив человека, лет на десять моложе врача, с загорелым лицом и одетого в серый деловой костюм. Он вошел, без улыбки кивнув Джиму, и приставил один из стульев к его кровати. Джим уселся на ее краю.

– Я – Даниэль Уилкоксин, – сказал человек, – но если хотите, можете называть меня Дэном. Правительство собирает Комиссию по Расследованию, и я назначен вашим адвокатом.

– Что, если я не захочу вас? – мягко спросил Джим.

– Тогда, конечно, меня не будет, – сказал Уилкоксин. – Но расследование не будет иметь ничего общего с судебным процессом. Судебный процесс начнется позже, если так сочтет нужным Комиссия по Расследованию. Так что сейчас вам адвокат, по существу не нужен, и вас никто не может принудить иметь его. С другой стороны, если вы откажетесь от меня, вряд ли Комиссия предоставит вам другого адвоката, так как, согласно тому, что я уже говорил раньше, это не судебный процесс и формально адвокат вам не нужен.

– Ясно, – сказал Джим, – я бы хотел задать вам несколько вопросов.

– Ну, давайте, – сказал Уилкоксин, откидываясь на спинку стула и кладя руки на колени.

– Где я? – холодно спросил Джим.

– Этого, боюсь, я не могу вам сказать, – сказал Уилкоксин. – Это правительственная клиника, в которой лежат особые люди, если по какой-то причине их дела требуют большой секретности. Меня самого привезли сюда в закрытом автомобиле. Даже я не знаю, где нахожусь – кроме того, что мы не более чем в двадцати минутах езды от здания Правительства, где находится моя собственная контора.

– Где мой корабль? И где женщина и мужчина, с которыми я прилетел?

– Ваш корабль на правительственном космодроме, – сказал Уилкоксин. – Он окружен стражей, которые держат всех на расстоянии четверти мили от него. Два ваших товарища все еще на борту этого корабля, за что вы можете поблагодарить губернатора Альфы Центавра III. Он здесь, на Земле, и когда правительство решило попросить их сойти с корабля и поместить туда своих людей, губернатор отговорил их от этого. Кажется, та женщина, которая прилетела с вами – то, что они называют Высокородными, а губернатор прямо-таки дрожит перед каждым Высокородным. Мне кажется, я не могу его упрекнуть в…

Уилкоксин внезапно замолчал и с любопытством уставился на Джима.

– Насколько я понимаю, Высокородные правят всей Империей? – вырвалось у него.

– Да, – спокойно ответил Джим. – Зачем меня поместили сюда?

– Эта леди Высокородная…

– Ее зовут Ро, – хмуро прервал его Джим.

– Ро встретилась с представителями правительства, как только корабль приземлился и они пришли к ней. Насколько я понял, пришли встречать ее люди очень важные, так как губернатор Альфы Центавра III, гостивший на Земле, узнал этот корабль, как принадлежащий Высокородным. Как бы то ни было, Ро впустила их и рассказала им довольно-таки впечатляющую историю, включая и то, как вы были ранены на дуэли, убив при этом принца Империи. Она сказала, что вам уже намного лучше, но не возражала, когда правительство предложило ей поместить вас в одну из клиник. Очевидно, им удалось убедить ее, что несмотря на все ее познания в медицине, лекарства, к которым вы привыкли, вылечат вас значительно быстрее.

– Да, – прошептал Джим, – она очень доверчива…

– Очевидно, – сказал Уилкоксин. – Во всяком случае, она позволила забрать вас. И Комиссия решила начать расследование, как только вы поправитесь. Насколько я понял, доктор уже дал положительное заключение о вашем здоровье, так что предварительное расследование начнется завтра утром.

– Что это будет за расследование? – спросил Джим.

– Видите ли… – Уилкоксин наклонился вместе со стулом. – В том-то и дело. Как я уже сказал, расследование это не может иметь ничего общего с судебным процессом. Теоретически, оно создано только для того, чтобы правительство получило нужную информацию, из которой заключило бы, что им делать с вами, вашими друзьями и кораблем. В действительности же, и я думаю, вы уже поняли это, они просто хотят открыть судебное дело, обвинив вас в предательстве и измене.

Последние слова Уилкоксина как бы повисли в неподвижном воздухе палаты. Джим взглянул на него.

– Вы сказали: «как вы уже поняли», – повторил Джим спокойно. – Почему вы решили, что я должен ожидать нечто в этом роде по своем возвращении на Землю?

– Но… – Уилкоксин замолчал и быстро с проницательностью взглянул на него. – После того, как вы улетели с Альфы Центавра III вместе с остальными Высокородными, на Землю вернулся Максвелл Холланд, который доложил, что вы сказали, что вам наплевать на все их приказы, и что вы хотите действовать по своему усмотрению и поднять на Тронном Мире чуть ли не бунт. Естественно, Холланд приведет ваши слова дословно на завтрашнем заседании Комиссии. Вы хотите сказать, что вы никогда ему не говорили этого?

– Нет, – сказал Джим, – все, что я сказал ему, – что я буду руководствоваться только своими собственными суждениями.

– Для Комиссии это будет звучать точно так же, – заметил Уилкоксин.

– Похоже на то, – согласился Джим. – Эта ваша Комиссия уже признала меня виновным… в чем там?.. в предательстве?

– Я бы сказал, что да, – ответил Уилкоксин. – И поэтому я автоматически перехожу на вашу сторону, как ваш защитник. И я бы не сказал, что все это мне нравится. Вы были выбраны из многих людей, кандидатов на Тронный Мир, на вас затратили массу средств, многие были отстранены от работы для вашего обучения – и все это для того, чтобы вы смогли вести наблюдения, живя среди Высокородных. Правительству надо было решить, действительно ли мы часть Империи, о которой они забыли, или есть шанс, что мы развились самостоятельно – и просто совершенно другая раса, чем те, кто населяет Империю. Правильно?

– Да, это так, – сказал Джим.

– Значит, здесь вы согласны, – сказал Уилкоксин. – Очень хорошо. Но теперь, исходя из рассказа Ро, вместо того, чтобы вести наблюдение, вы начали драку с Высокородным еще будучи на корабле и ранили его ножом, затем, вместе со своим телохранителем, вы ввязались при дворе в какую-то интригу, в которой был убит дядя Императора и его брат, а также Имперская охрана. Это правда?

– Это целиком покрывает физический факт того, что произошло, – просто сказал Джим. – Но ситуацию трудно понять, судя по одним голым фактам, которые не дают полной картины.

– Вы хотите сказать, что эта девушка – Ро – лгала? – требовательно спросил Уилкоксин.

– Я хочу сказать, что она не могла сказать всего этого именно такими словами, – ответил Джим. – Скажите, вы слышали этот рассказ сами из ее уст, или это пересказ того, кто ее слышал?

Уилкоксин задумчиво потер подбородок и откинулся в кресле.

– Я слышал этот рассказ из вторых уст, – признался он. – Но если человек, который говорил мне это, так же убедительно выступит перед Комиссией по Расследованию, то для вас это будет выглядеть весьма неважно.

– Значит, эта комиссия очень предубеждена против меня, – сказал Джим.

– Возможно… – Уилкоксин опять задумчиво поскреб подбородок. Внезапно он вскочил на ноги и начал мерить комнату шагами. – Я совершенно честно признаюсь вам, – сказал он, останавливаясь перед Джимом, – я был не в восторге, когда меня назначили вашим защитником. Возможно, я и сам был немного предубежден… – Он сдержал себя. – …я говорю это не потому, что вы как-то переубедили меня, – торопливо сказал он. – Я говорю это просто потому, что вполне возможно – именно возможно – что все происходило совсем не так.

Он снова уселся в кресло у кровати Джима.

– Ну, что ж, – сказал он. – Теперь, давайте послушаем, что можете сказать вы. Что случилось после того, как вы покинули Альфу Центавра III и до этих самых пор, пока ваш корабль не приземлился здесь?

– Я отправился на Тронный Мир, – сказал Джим, глядя ему прямо в глаза, – чтобы выяснить, как вы сказали, населена ли Империя родственными нам людьми или же мы развились совершенно самостоятельно. Все что случилось там, было следствием моих поисков и наблюдений.

Уилкоксин продолжал молчать, как бы ожидая, что Джим продолжит свой рассказ.

– Это все, что вы собираетесь сказать? – спросил он после некоторого молчания.

– Пока что – да, – сказал Джим. – Более подробно я все расскажу этой Комиссии по расследованию, если они, конечно, захотят слушать.

– Тогда вы намеренно не говорите мне то, что можете сказать, – нахмурился Уилкоксин. – Разве вы не понимаете, что я не смогу быть вам ничем полезен, если вы не расскажете мне всего без утайки?

– Я понимаю это, – сказал Джим. – Но если говорить откровенно, я вам не доверяю. Я не то чтобы не доверяю вам, как человеку, хорошо ко мне относящемуся – не поймите меня превратно, – я просто не верю в ваши способности принять то, что я расскажу, так же, как и любому человеку, не побывавшему на Тронном Мире.

– Да, но ведь… – начал Уилкоксин, – …на Тронном Мире ведь не было ни одного землянина!

– Совершенно верно, – сказал Джим. – Я и не думаю, что хоть один человек может мне помочь. Не тогда, когда Макс Холланд собирается свидетельствовать против меня перед Комиссией, которая уже заранее решила, что меня надо предать суду за предательство!

– Но, в таком случае, я никак не смогу быть вам полезен! – Уилкоксин вскочил со стула и направился к двери.

– Подождите минутку, – сказал Джим. – Возможно, вы сможете мне быть полезны, но не как защитник, не более чем любой другой человек, но вы сможете помочь мне в другом.

– Как?

Уилкоксин обернулся к нему, когда одна рука была уже на ручке двери.

– Начнем с того, – спокойно начал Джим, – что вы хотя бы будете считать меня невиновным до тех пор, пока не будет доказано обратное.

Уилкоксин остался стоять у двери, затем рука его упала с ручки, он медленно пошел обратно и сел на стул.

– Извините, – сказал он, глядя на Джима. – Ну, хорошо. Скажите, что я могу для вас сделать?

– Видите ли, – сказал Джим, – с одной стороны, вы можете пойти со мной завтра на заседание комиссии, как мой адвокат. Но, с другой стороны, я буду рад, если вы ответите мне на несколько моих вопросов. Во-первых, почему эта Комиссия, Правительство и весь народ вообще так хотят признать меня виновным в предательстве, хотя все, что я сделал – это вернулся живым с Тронного Мира и привез с собой ценный космический корабль, а также двух людей Империи? Я просто не вижу, как это может сочетаться с тем, что я решил предать людей, когда находился на Тронном Мире. Конечно, существует еще Макс Холланд, который желает обвинить меня во всех смертных грехах, но, если у вас имеются только его показания, я думаю, беспокоиться не о чем.

– Как вы не понимаете? – прервал его нахмурившийся Уилкоксин. – Все эти разговоры о предательстве начались потому, что они боятся, что вы наделали на Тронном Мире такого, что Империя возжаждет мести, и неизвестно, что сделает с Землей.

– Почему? – спросил Джим. – Почему?..

Уилкоксин даже поперхнулся.

– Может быть потому, что дядя Императора и его брат мертвы. Разве не может Император захотеть, чтобы Земля заплатила за их смерть?

Джим ухмыльнулся. Брови Уилкоксина удивленно поднялись вверх.

– Вы думаете, это смешно? – спросил он.

– Нет, – сказал Джим. – Просто теперь я понял, почему меня решили обвинить в предательстве. Ведь, насколько я знаю, предательство карается смертной казнью?

– Иногда… – нерешительно сказал Уилкоксин. – Но причем здесь это?

– Боюсь, что не смогу вам объяснить. Скажите, вы не могли бы пойти и повидать Ро на борту корабля?

Уилкоксин покачал головой.

– Я пытался это сделать раньше, – сказал он. – Но власти не разрешили мне даже приблизиться к кораблю.

– А вы сможете передать ей записку? – спросил Джим.

– Думаю, да. – Уилкоксин нахмурился. – Хотя я не знаю, смогу ли я передать вам ее ответ.

– Это не обязательно. Ро отдала меня земным врачам безо всякого протеста. Следовательно, она доверяла им. А отсюда я делаю вывод, что она не знает, что собирается сделать завтра со мной эта Комиссия. Не сможете ли вы просто передать ей, какие цели преследует эта Комиссия и каково отношение ко мне этих людей.

– Думаю, что да, – сказал Уилкоксин. Потом он с бодростью добавил. – Да, конечно, я смогу! Если ничего больше не останется, я поговорю с ней завтра утром. Они вызывают ее, чтобы она повторила свой рассказ перед Комиссией. Она, несомненно, будет также присутствовать при расследовании.

– Если вы сможете передать ей это сегодня вечером, я буду вам еще более благодарен.

– Наверное, смогу. – Уилкоксин странно на него взглянул. – Но что вы от нее ожидаете? Она ведь теперь не сможет дать другие показания, чем в первый раз.

– Я от нее этого и не жду.

– Но ведь вы сказали, что ни один человек на Земле не в силах вам помочь. Значит, помочь вам смогут она и еще этот человек, который прилетел с вами с Тронного Мира. Разрешите мне предупредить вас, что они – главные свидетели обвинения против вас. Короче говоря, в вашу защиту не выступит ни один человек.

– Может быть, да, а, может, и нет. – Джим слегка улыбнулся. – Существует ведь еще и губернатор с Альфы Центавра III.

– Он! – Глаза Уилкоксина зажглись. – Я никогда о нем не думал! Это верно – он ведь хотел замолвить слово за Ро, когда она захотела остаться на корабле. Может быть, он и выступит завтра в вашу защиту. Хотите, чтобы я связался с ним?

Джим покачал головой.

– Нет. Предоставьте это мне.

– Не понимаю, – тоже покачал головой Уилкоксин. – Просто не понимаю. Но я – с вами. Что-нибудь еще?

Он взглянул на Джима.

– Нет. Просто передайте все Ро, если сможете.

– Хорошо, – Уилкоксин встал. – Я приду за полчаса до того, как вас отправят в Комиссию по расследованию, и я поеду с вами.

Он подошел к двери, подергал за ручку и постучал.

– Это Уилкоксин! Откройте!

4

Даниэль Уилкоксин зашел к Джиму следующим утром ровно в восемь пятнадцать, и сидел рядом с ним в закрытой машине, отвезшей их в зал заседаний Комиссии в одном из зданий Правительственного Центра. Расследование, как сказал Уилкоксин, должны начать ровно в девять.

Джим спросил только, удалось ли ему переговорить с Ро. Уилкоксин кивнул.

– Мне не разрешили подняться на корабль, – сказал он, – но мне удалось переговорить с ней по телефону, установленному на одном из пограничных постов по охране корабля. Я задал ей множество общих вопросов, ответы на которые мне якобы были нужны, чтобы защищать вас, и передал между строками то, что вы хотели ей сообщить.

– Хорошо, – сказал Джим.

И после этого, за все время, пока они ехали в машине до Правительственного Центра, Джим не произнес ни единого слова, и полностью игнорировал вопросы, которые пытался задавать ему Уилкоксин. Дошло до того, что адвокат был вынужден толкнуть его локтем, чтобы привлечь к себе внимание.

– Послушайте, ответьте мне в конце концов, – потребовал Уилкоксин. – Не забывайте, я должен защищать вас через полчаса. Вы должны мне ответить! Не забывайте, я связался для вас с Ро, а это было нелегко. Кроме этого полевого телефона, других связей с кораблем попросту не существует.

Джим посмотрел на него.

– Правительственный Центр менее чем в десяти милях от правительственного космодрома. Правильно?

– Но… да, – удивился Уилкоксин.

– Если бы я находился в здании Правительственного Центра, мне не понадобились бы ваши услуги, чтобы передать Ро все, что мне нужно, – сказал Джим. – На таком расстоянии я и сам смог бы спокойно разговаривать с кораблем.

Уилкоксин посмотрел на него не верящим и недоумевающим взглядом.

– Просто я говорю это к тому, – спокойно сказал Джим, – что мне нет никакого смысла терять драгоценное время, когда я могу все обдумать – ответы на ваши вопросы, которые вы все равно не поймете, даже если и поверите. То, что скажут Макс Холланд и другие свидетели обвинения, абсолютно не имеет для меня никакого значения. Все, о чем я вас попрошу, после того, как вы передали мое поручение Ро, – это просто сидеть рядом и не мешать мне.

Джим вновь погрузился в раздумье, и Уилкоксин уже не мешал ему.

Они подъехали к Правительственному Центру и к тому зданию, в котором должно было проходить расследование. Джима отвели в маленькую комнату, где он должен был находиться до тех пор, пока не соберутся члены Комиссии. Затем его и Уилкоксина отвели на их места в уже переполненный зал.

Их усадили за один из столов, находившийся прямо напротив чуть приподнятой сцены, на которой стоял длинный стол, где должны были разместиться шесть членов Комиссии. Когда Джим вошел, он увидел, что в первом ряду – чуть поодаль от толпы – сидели Макс Холланд, Старк Якобсон – глава Проекта, тренировавший его перед отправкой на Тронный Мир – и Ро. Неподалеку сидели также и некоторые другие люди, рангом поменьше, которых он знал по своей подготовке перед путешествием.

Ро поймала его взгляд. Она выглядела немного взволнованной и была бледнее обычного. Одета она была в простую белую тунику и юбку, не очень отличавшуюся от обычных нарядов, которые носят женщины Земли и которые можно было на них видеть в этом зале.

Но сам ее вид сильно отделял ее от окружающей толпы. Глаза Джима привыкли к высокому росту и классическим чертам Высокородных. Сейчас народ его собственного мира показался ему некрасивым и низкорослым. Ро, игнорируя всех остальных, смотрела на него. Вошло шесть человек – членов Комиссии, представители различных секторов Земли.

Все в зале поднялись, ожидая, пока рассядутся члены Комиссии; и тут же по аудитории побежал взволнованный шумок, так как в зал вместе с Комиссией вошел невысокий коричневокожий человек, который занял место рядом с Элвином Хейнманом, представителем могущественного Центрально-Европейского сектора. Джим взглянул на маленького человечка и слабо улыбнулся. Но тот просто посмотрел на Джима – печально и торжественно. Члены Комиссии расселись, и публике разрешили занимать свои места перед тем, как Комиссия начнет свое расследование.

– …и пусть в протоколе будет отмечено, – говорил Хейнман в микрофон, установленный перед ним на столе, – что губернатор Альфы Центавра любезно согласился неофициально присутствовать на заседании Комиссии, чтобы помочь следствию своим опытом и знанием фактического материала.

Хейнман постучал по столу председательским молотком и велел официальному представителю Правительства выступить и описать дело.

Представитель выступил. Он тщательно избегал слова «предательство», но ухитрился подать все в таком свете, что у публики не осталось сомнений не только в том, что Правительство возбудит против Джима судебное дело об измене, но и в том, что вряд ли настоящее расследование вообще необходимо. Затем представитель правительства сел, и вызвали Старка Якобсена.

Ему задавали вопросы о том, как Джима готовили к отправке на Тронный Мир, и почему именно его выбрали из многих кандидатов, мечтающих попасть туда.

– Джеймс Кейл, – сказал Якобсен, – был необычайно одарен во многих областях. Его физическое состояние было великолепным. То, что и требовалось, так как мы хотели послать туда человека, способного показать корриду. К тому же, в то время, когда мы обратили внимание на Джима, он не только имел научные степени историка и химика, как и антрополога, но и показал себя значительным авторитетом в областях культурных и социальных.

– Вы хотите сказать, – вмешался Хейнман, – что характером он значительно отличался от остальных?

– Он был ярким индивидуумом. Но, в конце концов, все они таковы, – сухо сказал Якобсен.

Он был довольно пожилым человеком лет шестидесяти, с копной седых волос, датчанин по национальности. Джим вспомнил, что с самого начала Якобсен был расположен к нему, в отличие от Макса Холланда.

– …это было одним из требований, которые мы предъявляли избраннику, – говорил Якобсен.

Далее он перечислил по списку остальные требования. Грубо говоря, они обуславливали хорошее физическое и умственное развитие, эмоциональное равновесие и широкий диапазон знаний.

– Как насчет эмоционального равновесия? – вновь вмешался Хейнман. – Не нашли ли вы его… скажем… несколько антисоциальным? то есть, я хочу спросить, не чурался ли он людей? Не пытался ли он все сделать в одиночку?

– Да, – подтвердил Якобсен. – И опять-таки, нам нужен был именно такой человек – ведь он должен был попасть в совершенно незнакомую обстановку, в чуждую культуру – намного более чуждую, чем где бы то ни было на Земле. Мы хотели, чтобы он был настолько замкнут в себе, насколько это возможно.

Якобсен не уступал ни на шаг. Хоть Хейнман и пытался задавать ему разные каверзные вопросы, седовласый человек держался крепко. Он продолжал утверждать, что Джим был не более и не менее, а как раз таким человеком, которого и требовалось послать по Проекту.

Речь Макса Холланда, выступавшего сразу же за Якобсеном, была абсолютно противоположна предыдущей.

– …остальные члены группы, включенные в Проект, – сказал Холланд, чуть подавшись вперед, с горящей между пальцами сигаретой, – никогда бы не допустили подобного риска – риска для всей Земли, я хочу сказать. Наш мир, по сравнению с Империей, все равно, что цыпленок рядом со слоном. Цыпленок настолько мал, что может считать себя в безопасности, покуда на него не обращают внимания, разве что случайно или по ошибке он попадет под ногу слона, и поэтому у него нет никакой надежды. Мне кажется, весь Проект в целом принес нам серьезную опасность попасть под одну из ног слона-Империи, или случайно, или по ошибке человека, которого мы послали наблюдать на Тронный Мир. И мне стало еще более не по себе из-за характера и привычек Джеймса Кейла.

Холланд, как и Якобсен, был допрошен Хейнманом и другими членами комиссии. Но Холланд, в противоположность Якобсену, с готовностью помогал им обрисовывать Джима черными красками.

Он утверждал, что Джим с самого начала показался ему полным антиобщественником, вплоть до паранойи, человеком эгоистичным и уверенным в своей непогрешимости. Затем, очень холодно, он пересказал содержание беседы, которую они вели в раздевалке под трибунами арены на Альфе Центавра III, в которой Джим сказал ему, что отныне он будет действовать самостоятельно.

– Тогда, по вашему мнению, – сказал Хейнман, – этот человек, даже еще до того, как достиг Тронного Мира, уже был твердо намерен игнорировать полученное им задание, независимо от последствий для людей Земли?

– Да, я так считаю, – подтвердил Холланд. После этого вопросов ему больше не задавали.

Следующей была вызвана Ро. Но ее попросили просто посидеть и прослушать магнитофонную запись ее собственного рассказа о том, что Джим сделал с того времени, как она впервые увидела его на борту корабля принцессы Афуан, и вплоть до того момента, когда корабль опустился на космодром Земли.

Когда запись кончилась, Хейнман откашлялся, прочищая горло, и наклонился, как бы собираясь заговорить с ней. Но губернатор Альфы Центавра, сидящий рядом, тоже наклонился и что-то прошептал председателю Комиссии на ухо. Хейнман внимательно выслушал его, затем откинулся в кресле. Ро была отпущена Комиссией безо всяких вопросов.

Сидящий рядом с Джимом Уилкоксин был до сих пор абсолютно спокоен. Но сейчас он наклонился и возбужденно зашептал на ухо Джиму:

– Послушайте! Мы, по крайней мере, должны использовать право перекрестного допроса и допросить ее. Этот губернатор Альфы Центавра допустил ошибку, когда посоветовал Хейнману отпустить ее просто так. Может быть, это было знаком проявления почтения к ней, но вам-то это никак не может помочь. Она хочет давать показания в вашу пользу. Я уверен, что начни мы ее допрашивать, – ее ответы произведут прекрасное впечатление!

Джим покачал головой. В любом случае, спорить уже не было времени, потому что сейчас отвечать на вопросы Комиссии вызвали его самого. Хейнман начал было с личных качеств Джима, по которым его выбрали посланцем на Тронный Мир, но он быстро окончил эту тему, обходя этот скользкий вопрос.

– Возникали ли у вас когда-нибудь сомнения в правильности Проекта? – спросил он Джима.

– Нет.

– Но перед вашим полетом на Тронный Мир, у вас, кажется, все же возникли такие сомнения? – Хейнман стал рыться в листках у себя на столе и в конце концов вытащил тот, который был ему нужен. – М-р Холланд докладывает о разговоре, происходившем между вами на Альфе Центавра, я цитирую: «…Макс, теперь тебе уже слишком поздно вмешиваться. С настоящего момента я все решаю сам». Это так?

– Нет, – невозмутимо ответил Джим.

– Нет?

Хейнман нахмурился, глядя на него поверх листков, которые держал в руке.

– Я сказал не так, – ответил Джим. – Мои слова в действительности были такими: «Мне очень жаль, Макс. Но это должно было случиться рано или поздно. С настоящего времени, Проект не является для меня руководством. Сейчас я буду следовать только своему собственному мнению».

Хейнман нахмурился еще сильнее.

– Не вижу никакой разницы.

– По всей видимости, ее не увидел и Макс Холланд. Но я вижу, иначе я не сказал бы это такими словами.

Джим почувствовал, как его изо всех сил дергают под столом за левый рукав.

– Полегче! – прошипел Уилкоксин. – Ради всего святого, полегче!

– Ах, значит, вы ее видите, – сказал Хейнман с легкой ноткой торжества в голосе. Он откинулся назад и посмотрел на других членов Комиссии, сидящих за столом. – И вы не отрицаете, что взяли с собой на Тронный Мир револьвер и нож, несмотря на возражения м-ра Холланда?

– Нет.

Хейнман сухо откашлялся, вынул свой белый платок и отер им рот. Затем вновь спрятал платок в карман и откинулся в кресле.

– Ну что ж, с этим, кажется, все.

Он вытащил из стола другой листок и сделал пометку карандашом.

– А сейчас, когда вы слышали рассказ о ваших действиях, начиная с того момента, как вы покинули Альфу Центавра и до того, как вы вернулись на Землю… то есть рассказ мисс… Высокородной Ро… можете вы добавить что-нибудь к этому рассказу?

– Нет, – спокойно ответил Джим.

И вновь он почувствовал, как Уилкоксин бешено задергал его за рукав. Но он не обратил на это внимания.

– Никаких замечаний, – сказал Хейнман, вновь откидываясь назад. – Должен ли я понимать это так, что вы не желаете объяснить все те странные действия, абсолютно противоречащие вашей программе, которые вы производили на Тронном Мире?

– Этого я не говорил, – сказал Джим. – Тот рассказ, который вы прослушали, абсолютно правилен. То, как вы его поняли, абсолютно неправильно. Так же неправильно, как и ваше глубокое убеждение, что мои действия на Тронном Мире идут вразрез с программой, с которой меня туда отправили.

– В таком случае, как я считаю, вам лучше объяснить ваши намерения, – как вы полагаете, м-р Кейл? – сказал Хейнман.

– Я все время пытаюсь это сделать.

Ответ этот вызвал легкую краску на серых щеках председателя, но он решил оставить этот вызов без ответа. Он махнул рукой, разрешая Джиму продолжать.

– Объяснение достаточно просто, – сказал Джим. – Высокородные Империи Тронного Мира (я уверен, что губернатор Альфы Центавра согласится со мной) высшие существа не только по отношению к тем, кого они называют низшими расами, их собственными колониальными мирами, людьми, как и сам губернатор, – тут Джим посмотрел на губернатора, но коротышка явно избегал его взгляда, – но и по отношению к таким людям, как мы, земляне. Соответственно этому, какие бы тщательные планы не подготавливались на Земле, они никак не могли направить меня в абсолютно чуждой культуре, в которой самый захудалый ее член был в сотни раз выше, чем самые гениальные люди нашей Земли. Поэтому еще в самом начале я столкнулся с тем фактом, что мне придется приспосабливаться к ситуации на Тронном Мире согласно обстановке, а, следовательно, самостоятельно принимая решения, вне зависимости от того, что решили люди Земли.

– Насколько я понимаю, вы не сказали об этом вашем решении в течение всего периода обучения, – сказал Хейнман, все еще сидящий, откинувшись на спинку кресла.

– Нет, – ответил Джим. – Если бы я сказал им об этом на ранних стадиях моего обучения, когда меня еще можно было заменить, меня безусловно заменили бы.

Слева от себя Джим услышал отчаянный шепот Уилкоксина.

– Ну, конечно, – очень вежливо сказал Хейнман, – продолжайте, м-р Кейл.

– Соответственно, – продолжал Джим, – когда я прибыл на Тронный Мир, я обнаружил, что отстаивать интересы Земли я смогу, если только сумею войти в окружение Императора. Император был сумасшедшим, и его брат Галиан долго интриговал, чтобы стать его советником, вместо другого человека, дяди Императора Вотана, который фактически правил Империей. План Галиана заключался в том, чтобы убить Вотана и Старкиенов, которые были преданы Императору. Затем Галиан без труда занял бы место Вотана и держал контроль над Тронным Миром и Империей, а затем создал бы новых Старкиенов, преданных не Императору, а ему самому. Ведь Старкиены, по существу, есть специально выведенные люди, созданные методами генного контроля и веками ограничения рождаемости. Но Галиан знал, что сможет вывести новую породу таких воинов и телохранителей в течение двух или трех поколений, при условии, что у него будет хороший сырьевой материал. А этот сырьевой материал он собирался брать отсюда – с Земли.

Он остановился и взглянул на членов Комиссии, сидящих за длинным столом.

5

Прошло несколько секунд, как Джим замолчал, прежде чем его последние слова дошли до сознания земной аудитории. А последовавшая затем реакция была похожа на эпизод театральной драмы. Председатель подскочил на кресле и выпрямился. Остальные члены Комиссии тоже повскакали со своих мест.

– Что это значит, м-р Кейл? – требовательно спросил Хейнман. – Вы обвиняете принца Галиана – ведь это тот, которого вы убили – в том, что он хотел нас генетически изменить в своих целях и превратить в своего рода тупых и примитивных телохранителей?

– Я его не обвиняю, – Джим был абсолютно спокоен. – Я просто констатирую факт – признанный факт намерений Галиана. Этот факт он сам высказал мне. Он планировал сделать именно то, что я сказал сейчас. Я не думаю, что вы все это поймете, – впервые за всю его речь в голосе Джима послышалась ирония, – но эта его мысль сама по себе не показалась бы такой ужасной остальным Высокородным Тронного мира. Ведь, в конце концов, низшие расы колониальных миров всегда были слугами Высокородных. А мы даже не так важны, как они. Мы – Дикие Волки для них, дикие мужчины и женщины, живущие за пределами их цивилизованной Империи.

Хейнман откинулся на спинку кресла и повернулся к губернатору Альфы Центавра, что-то шепча ему на ухо. Джим сидел молча, пока их беседа не кончилась. Затем Хейнман опять повернулся к Джиму и наклонился вперед.

– Немного раньше, – сказал Хейнман, – вы говорили нам, что Высокородные на Тронном мире – высшие существа. Как вы можете сочетать тот факт с этими нечеловеческими планами, которые вы приписываете принцу Галиану? Не говоря уже о том, что согласно вашему утверждению, он планировал убить своего дядю и властвовать вместо Императора? Если Высокородные именно такие люди, о которых вы нам говорите, – а в этом с вами согласен даже губернатор Альфы Центавра, – то принц Галиан человек слишком цивилизованный, чтобы строить такие варварские и убийственные планы.

Джим рассмеялся.

– Я все-таки не думаю, что вы и члены Комиссии понимаете социальные отношения между Высокородными и людьми на колониальных мирах – или нами, – сказал он. – План Галиана против Императора был вершиной преступления в глазах любого Высокородного, например Словиэля. Но его планы в отношении нас вовсе не были бесчеловечными – опять-таки с точки зрения Высокородного. Более того, любой Высокородный счел бы нас счастливыми, так как мы удосужились привлечь внимание Галиана. И сделав нас Старкиенами, они избавили бы нас от болезней, и мы стали бы более здоровой расой, счастливой и объединенной. Точно так же, как здоровы, счастливы и объединены Старкиены Императора. Несомненное благо для нас, по мнению Высокородных.

Хейнман вновь стал о чем-то шептаться с губернатором. Но на этот раз после окончания беседы оба они выглядели расстроенными и не вполне удовлетворенными.

– Не хотите ли вы сказать нам, м-р Кейл, – сказал Хейнман (и впервые за весь допрос тон его голоса явно давал понять, что он требует честного ответа, в котором он сам заинтересован), что все действия, произведенные вами на Тронном Мире, шли не только на благо Императора, но и на благо всем людям Земли?

– Да, – подтвердил Джим.

– Я бы хотел вам верить, – сказал Хейнман, и слова его звучали так, словно он говорил правду. – Но вы хотите, чтобы мы слишком многое приняли на веру. Например, как вы могли узнать о планах принца Галиана, если он, несомненно, держал их в строжайшем секрете?

– Он держал их в секрете. Отдельные губернаторы и дворяне колониальных миров, – тут взгляд Джима скользнул по губернатору Альфы Центавра, – должны были знать о его планах уничтожения старых Старкиенов. Принцесса Афуан и Мелнес, начальник дворцовых покоев, должны были знать остальные части этого плана. Но, насколько это было возможно, Галиан старался никому ничего не открывать.

– В таком случае, как вы узнали о его планах? – требовательно спросил один из членов Комиссии – низкорослый толстяк, которого Джим не узнал.

– Я – антрополог, – сухо произнес Джим. – Моя главная область интересов лежит в изучении человеческих культур, во всех их проявлениях и вариациях. И существует определенный предел этим вариациям для любой человеческой культуры с концентрированным населением, в зависимости от того, насколько она развита. Социальные отношения на Тронном Мире и социальные отношения знати на колониальных мирах, отражающих отношения на Тронном Мире, были на самом высоком культурном уровне, которого, как верили Высокородные, они достигли. Высокородные – и имитирующие их колониальные дворяне – были разделены на маленькие искусственные группы или клики, которые вели себя точно так же, как и «нойо».

Джим остановился и подождал, пока его спросят, что такое «нойо». Спросил его об этом Хейнман.

– Французский этнолог Жан-Жак Петтер назвал термином «нойо» общество, раздираемое внутренними противоречиями, – ответил Джим. – Роберт Ардли несколькими годами позже, охарактеризовал это понятие, как «соседство территориальных властителей, связанных вместе дружеско-вражеской зависимостью». Примером «нойо» в природе является обезьяна Каллицебус. Каждая семья Каллицебус проводит свое время, свободное ото сна и пожирания пищи, у границы территории другой семьи Каллицебус, крича и угрожая ей. Все это, за исключением того, что физическая территория была заменена «положением», а угрозы – интригой, заставляющей другого человека и людей упасть в глазах своих товарищей, – можно отнести и к обществу Тронного Мира. Единственным исключением из такого «нойо» были Высокородные вроде Ро, но и то, только потому, что она была атавизмом – тем типом, который Высокородные развили только в процессе своих умственных и физических достижений, а затем двинулись дальше, в то время как Высокородные, подобные Ро, остались на том же уровне физического развития.

Поэтому ее не считали компетентной. Хотя это и не так.

Джим опять замолчал. Некоторое время ни один из членов Комиссии не нарушал молчания. Затем заговорил Хейнман.

– Ранее вы изображали этих Высокородных сверхсуществами по сравнению с нами, людьми Земли. Сейчас – с обществом обезьян. Они не могут быть и тем и другим.

– О, нет, могут, – сказал Джим. – Ардли так же утверждал, что «нации дают героев, „нойо“ – гениев». В случае Тронного Мира, который стал прообразом колониальных губернаторств, процесс был обратным. Гении сделали «нойо». Обезьяны Каллицебус живут, так сказать, в утопии. На деревьях им хватает и пищи и питья. Так же и Высокородные Тронного Мира создали для себя утопию, в которой технология направлена на удовлетворение малейших их желаний и физиологических потребностей. Естественно, в таких утопических условиях они когда-нибудь ослабнут и станут легкой добычей для колониальных миров, у которых положение намного тяжелее. Это – исторический переворот общества, когда аристократия слабеет и становится зависимой от низших форм.

– Почему же этого до сих пор не случилось с Высокородными? – подал голос Хейнман.

– Потому что им удалось создать нечто уникальное – увековеченную аристократию. Империя начала с того, что собрала на одной планете лучшие умы. Эта планета впоследствии стала Тронным Миром. И когда она уже стала Тронным Миром, туда все еще продолжали прибывать самые талантливые люди с других миров. Это обеспечило почти бесконечное вливание свежей крови. И, кроме того, аристократия Тронного Мира, развившаяся в Высокородных, сделала то, чего прежние аристократы никогда не могли сделать. Она заставила каждого члена своего аристократического общества знать все о технологии Империи. Другими словами, Высокородные были не просто гениями, они были гениями высокообразованными. Высокородная Ро, сидящая сейчас позади меня – дайте ей только время, материалы и инструменты – сможет сделать из Земли точную копию Империи со всеми ее технологическими достижениями.

Хейнман нахмурился.

– Я не вижу здесь связи между гениальностью Высокородных и тем, что они «нойо».

– Бесконечно обновляющаяся, увековеченная аристократия, – продолжал Джим, – останавливает естественные процессы человеческой эволюции. В результате создаются искусственные ситуации, при которых происходит социальная, а следовательно, и индивидуальная эволюция. Такая аристократия – если она и не будет разрушена снаружи – просто обязана в конце концов разрушить самое себя. У Высокородных когда-нибудь обязательно наступит упадок. Они упадочны по своей природе.

Губернатор наклонился и что-то настойчиво зашептал в ухо Хейнману. Но Хейнман, почти со злостью, отстранил его рукой.

– Как только я понял, что они обречены, – говорил Джим, не отводя глаз от губернатора, – я понял и то, что зерна разрушения Империи уже посеяны. Свидетельством этому упадку служило «нойо», до которого деградировали их общественные отношения. Другими словами, через несколько сотен лет, самое большее, Империя начнет разваливаться – и тогда им будет уже не до Земли и ее обитателей. Можно было бы не беспокоиться, но… К сожалению, я узнал в это время о планах Галиана, который жаждал захватить власть в свои руки. Не все Высокородные были удовлетворены тем, что могли дать «нойо» их чувствам. Некоторые индивидуумы, вроде Галиана, Словиэля и Вотана, чувствовали потребность в настоящих действиях, а не в этой тени существования, которую им предлагали «нойо» и игра в Пункты. К тому же, Галиан был опасен, поскольку, как и Император, был сумасшедшим. Но, в противоположность своему брату, он действительно был сумасшедшим – человеком, который был в состоянии применить свое безумие на деле. И у Галиана были свои планы в отношении Земли. Он втянул бы нас в упадок своей Империи прежде, чем Империя свалилась под собственной тяжестью.

Джим замолчал. Внезапно ему захотелось оглянуться на Ро и посмотреть, какое впечатление произвели на нее эти слова. Но он не осмелился.

– Итак, – заключил он, – я поставил своей целью остановить и уничтожить Галиана. И я это сделал.

Члены Комиссии за столом, губернатор, люди, сидящие в зале продолжали сидеть бесшумно и не двигаясь, как бы ожидая, что он продолжит свою речь.

Наконец, слабое перешептывание между членами Комиссии подсказало им, что Джим кончил.

– Значит, таковы ваши объяснения, – сказал Хейнман, медленно наклоняясь вперед и уставившись прямо на Джима. – Вы сделали то, то вы сделали, чтобы спасти Землю от упадочного безумца. Но как вы могли знать, что вы правы?

– Я скажу вам, почему, – Джим несколько мрачно улыбнулся. – Потому, что я нашел в их архивах достаточно сведений о том, что Земля все-таки была колонизирована Империей. Среди колонистов было несколько Высокородных, тогда они только-только стали так называться. И… – Он заколебался, затем выговорил медленно и очень ясно: – Я САМ ЯВЛЯЮСЬ ОТЩЕПЕНЦЕМ ПО ОТНОШЕНИЮ К ТЕМ ВЫСОКОРОДНЫМ, КОТОРЫЕ ВЫСАДИЛИСЬ ТОГДА НА ЗЕМЛЕ, ТАК ЖЕ, КАК И РО ЯВЛЯЕТСЯ ОТЩЕПЕНКОЙ ПО ОТНОШЕНИЮ К ВЫСОКОРОДНЫМ ТРОННОГО МИРА. В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ Я НЕ СМОГ БЫ СДЕЛАТЬ ТОГО, ЧТО СДЕЛАЛ, СОСТЯЗАЯСЬ С ГАЛИАНОМ И ДРУГИМИ ВЫСОКОРОДНЫМИ. Я БЫЛ ОТЩЕПЕНЦЕМ БОЛЕЕ РАННЕЙ И БОЛЕЕ ЗДОРОВОЙ ИХ АРИСТОКРАТИИ, И Я БЫЛ БЫ СПОСОБЕН СДЕЛАТЬ И ДОСТИЧЬ ГОРАЗДО БОЛЬШЕГО, ЕСЛИ БЫ МОЙ РОСТ НЕ БЫЛ ОСТАНОВЛЕН ЗДЕСЬ, НА ЗЕМЛЕ, КОГДА МНЕ БЫЛО ВСЕГО ДЕСЯТЬ ЛЕТ ОТ РОДУ!

В гробовом молчании, последовавшем за его словами, Джим обернулся и взглянул на губернатора. Губернатор стоял как вкопанный, рот его был слегка приоткрыт, коричневые глаза не мигая смотрели на Джима. Совершенно неожиданно Джим ощутил симпатию и веру в себя не только аудитории – чего он и добивался своей речью – но и среди членов Комиссии; веру и симпатию, которая так же неожиданно исчезла, сменившись недоумением и недоверием.

– Высокородный? Вы? – сказал Хейнман низким голосом, оторопело глядя на Джима.

Было похоже, что председатель задает этот вопрос скорее себе, чем Джиму. Долго он продолжал смотреть на Джима, затем взял себя в руки, и лицо его приняло прежнее выражение. Хейнман вспомнил, кем он был, и каковы его обязанности.

– В это трудно поверить, – и в голосе его чувствовалась скрытая, едва уловимая ирония, которая проявлялась при первых вопросах к Джиму. – Чем вы можете подтвердить свои слова?

Джим спокойно кивнул в сторону губернатора Альфы Центавра.

– Вот губернатор знает Высокородных, – сказал Джим, не сводя глаз с маленького человечка. – Но не только это. Он видел меня среди Высокородных Тронного Мира, в гуще его знати. Он сможет сказать вам, являюсь ли я таковым, если вы поверите в его свидетельство.

– О, – сказал Хейнман, не только откидываясь назад, но и отодвигаясь вместе с креслом. Я думаю, мы можем поверить свидетельству губернатора.

Он повернулся к маленькой фигурке, сидящей рядом с ним, и спросил громким голосом, прокатившимся по всему залу:

– М-р Кейл, находящийся здесь, утверждает, что он один из Высокородных. Что вы думаете по этому поводу, губернатор?

Глаза губернатора неотрывно следили за Джимом. Он открыл было рот, заколебался, затем заговорил с сильным акцентом, произнося земные слова.

– Нет, нет, – сказал он. – Он не Высокородный. Он никак не может быть Высокородным. Нет… НЕТ!

Аудитория позади него разом вздохнула, раздалось нечто похожее на стон, как бы дань реакции. Джим медленно поднялся с кресла и скрестил руки на груди.

– Сядьте, м-р Кейл! – выкрикнул Хейнман.

Но Джим не обратил на его слова никакого внимания.

– Адок! – сказал он в пустое пространство.

И внезапно Адок появился перед ним, стоя впереди стола Джима на ничем не занятом пространстве между этим столом и сценой, на которой восседали члены Комиссии. Он стоял молча, его могучее тело слегка блестело в электрическом свете, белые полосы энергетических лент выделялись на его руках, теле и ногах.

Позади Джима аудитория разом выдохнула, на этот раз с трепетом. Затем – тишина.

– Адок, – сказал Джим, – это наружная стена. Я хочу, чтобы ты открыл ее. Никакого шума, никаких обломков, никакого повышения температуры. Я просто хочу, чтобы ты открыл ее.

Адок чуть повернулся к стене, на которую указал Джим. Казалось, Старкиен не сделал ни одного движения, но внезапно на секунду вспыхнул свет, который казалось, способен был ослепить всех, и какой-то непонятный звук, словно хлопнула пробка от шампанского, пронесся над залом.

Там, где была стена, образовалось отверстие правильной формы, десяти футов в высоту и пятидесяти в длину – с гладко закругленными краями, как будто камень был расплавлен.

Через это отверстие виднелись крыши прилегающих зданий, голубое небо и маленькие облачка на нем, бегущие в даль. Джим указал на небо.

– Это облака, Адок, – сказал он. – Убери их.

Раздалось пять или шесть коротких звуков, напоминающих свист, настолько коротких, что человеческое ухо не в состоянии было уловить их.

Небо очистилось.

Джим повернулся, глядя на немного приподнятую сцену. Медленно он поднял руку и указал на губернатора Альфы Центавра.

– Адок… – начал он.

Маленькая коричневая фигурка внезапно сорвалась со сцены и бросилась к Джиму, пытаясь схватить его за руку, и упала перед ним на колени.

– Нет, нет, Высокородный! – вскричал губернатор на языке Империи.

Затем, в отчаянии, он перешел на английский.

– Нет! – закричал он, чуть ли не выворачивая голову и глядя на членов Комиссии. Его голос с сильным акцентом дико звучал в гробовой тишине. – Я ошибался. Он – ВЫСОКОРОДНЫЙ. Говорю вам, он Высокородный!

Голос губернатора поднялся до визга. Хейнман и другие члены Комиссии уставились на него со смешанным чувством ужаса и неверия. Он повернулся, оставаясь стоять на коленях, и очутился лицом к Джиму.

– Нет, нет! – закричал он. – Я говорю вам так не потому, что он указал на меня. Нет! Это из-за Старкиена! Вы не понимаете! Старкиены не подчиняются никому, кроме Императора и тех Высокородных, которым Император велит подчиниться. Старкиены не могут так повиноваться никому, кроме Высокородного! Это правда! Он действительно Высокородный, и я был неправ! Я был неправ! Вы должны обращаться с ним, как с Высокородным! Потому, что он действительно Высокородный!

Истерически рыдая, губернатор повалился на пол. Джим почувствовал, как чья-то рука скользнула к нему в ладонь. И чуть повернув голову, он увидел, что Ро поднялась со своего места и сейчас стоит рядом с ним.

– Да, действительно, – медленно сказала Ро Хейнману на правильном, но неуклюжем английском языке. – Я – Высокородная, и я говорю вам, что Джим – тоже. Император усыновил его, это с одной стороны, но даже Император сказал, что не дает Джиму ничего, чем бы тот уже не владел. Джим рисковал своей жизнью за всех нас, и он привел с собой меня и Адока, чтобы мы помогли вашему народу когда-нибудь взять в свои руки наследство Империи. – Она указала на губернатора. – Этот человек, должно быть, из тех, кто участвовал в заговоре Галиана. Он послал с Земли камень от имени Джима. Только это был не камень, а устройство, проецирующее голубой свет на Вотана. И бедный Император решил, что он видит Голубого Зверя из своих кошмаров, и так напугался, что приказал убить Вотана, как раз так, как и планировал Галиан. Не этот ли человек предложил вам судить Джима за предательство?

– Я лгал. Я сказал им, что принцесса Афуан скоро сменит Высокородного Словиэля, и что тогда она будет мстить Земле за то, что сделал на Тронном Мире Высокородный Джим, – простонал губернатор, пряча лицо в ладонях. – Но я был неправ, неправ! Он – Высокородный! Не только из-за усыновления, но и по рождению! Я был неправ, неправ…

На лице Хейнмана происходила бурная смена чувств, но в конце концов одно победило все, и он стал похож на человека, который только что вышел из темного туннеля после долгих блужданий к дневному свету, настолько яркому, что его тяжело было выносить глазам.

Джим взглянул на него, затем кивнул на маленького губернатора, и вновь хмуро уставился на Хейнмана.

– Да, – сказал Джим. – Теперь вы понимаете. Теперь вы можете понять, почему Империю любой ценой нельзя было допустить к Земле.