Династия

Глава двенадцатая

Ребенок родился первого сентября, и это был мальчик. Элеонора назвала его Ричардом, в честь покровителя ее семьи, и попросила лорда Ричарда быть крестным отцом мальчика. К ее изумлению и радости, герцог написал очень любезное письмо, соглашаясь на предложенную роль, и прислал красивый набор серебряных ложечек и подарок на крещение. Доверенный лорда присутствовал на крестинах, его специально прислали из родового поместья герцога, и Элеоноре было чрезвычайно приятно это очевидное проявление заботы. Выбор имени для ребенка оправдывался еще и тем, что самый младший в семье герцога Ричарда и герцогини Сесилии тоже был назван Ричардом. Элеонора вспомнила, что первым ребенком у Йорков была девочка, названная Анной, точно так же, как и первая дочь Элеоноры. Первенец-сын в обеих семьях получил имя Эдуард. Элеоноре думалось, что выбор имени для сына, совпадающий с выбором герцога, будет правильным шагом. Ей казалось, что назвать младшего ребенка Ричардом означает замкнуть некий жизненный круг и придать их взаимоотношениям недостающую завершенность.

Рождество того года было временем радости, смешанной с печалью, оттого что Элеоноре предстояло провести первое Рождество без Роберта. Элеонора спрятала свое горе, не позволяя окружающим догадаться о боли утраты. Она ни с кем не делила своей печали, но ее близким было понятно, насколько тяжело ей приходится. Изабелла, которая без памяти любила отца, ходила еще более мрачная, чем обычно, и только Гарри с Джоном старались держаться бодрыми. К списку невосполнимых утрат прибавилась и смерть отца Сесилии, господина Шоу, который умер восемнадцатого декабря. В довершение ко всему любимица Элеоноры, Лепида, была обнаружена мертвой в одном из загонов, ее окрас был едва ли не белее снега. Лошадке исполнилось двадцать восемь лет, но она казалась еще очень здоровой, поэтому ее смерть стала для Элеоноры настоящим шоком.

Но были и радостные вести. Сесилия ждала ребенка, что означало возможное рождение наследника династии Морландов, которое должно было произойти в июле 1459 года. Источником радости был и малыш Ричард, живость и здоровье которого не могли не радовать. Наконец, радостной была новость о визите герцога Йорка, который проездом собирался посетить Морландов в январе. Другим известием, хоть и незначительным, но весьма приятным, явилось то, что прошение Роберта о собственном гербе было удовлетворено. Их герб должен был изображать «на серебристом фоне белого, бегущего по черному полю зайца». Элеонора была очень рада. Она немедленно заказала ливреи для слуг, весьма сожалея, что они не будут готовы к приезду лорда Ричарда.

Герцог Йорк покинул свой дом в понедельник, а уже во вторник был в Морланд-Плэйсе. Он и Элеонора приветствовали друг друга тепло и с пристрастием обменялись взглядами, чтобы оценить перемены, произошедшие с ними за время их долгой разлуки. От Элеоноры не ускользнуло, что лорд Ричард выглядит постаревшим и уставшим. Тем не менее, его мужское обаяние по-прежнему не вызывало сомнений. Для нее он оставался самым привлекательным и красивым мужчиной на свете. Он привез с собой подарки для всех членов семьи, среди которых особой роскошью поражал подарок для Элеоноры. Ричард распорядился, чтобы Элеоноре доставили лиловый плащ, отороченный черно-бурой лисой, прямо из Балтии. Этот подарок был столь дорогим, что Элеонора невольно прослезилась. Для малютки он привез серебряную чашку.

— Мой крестник, да еще и тезка, где он и как поживает? Мне можно с ним познакомиться?

— О да, ваша светлость. — Элеонора быстро перешла от слез к смеху. — У меня была только одна трудность — удержать его гувернантку от того, чтобы она не отправилась встречать вас со своим подопечным на полдороге от вашего родового поместья.

Ани вышла вперед с малышом на руках, одетым во все белое. Ричард, сам опытный отец, осмотрел его с серьезным видом.

— Чудесный здоровый ребенок, мадам. Он вырастет крепким. А еще я вижу, что у него будут ваши яркие красивые глаза, — вынес свой вердикт герцог. — Уж я-то знаю, поскольку видел на своем веку немало младенцев. Позвольте мне его подержать. Ну, что же это, право, не стоит волноваться, — сказал он Ани, видя ее колебания. — Я еще ни одного не уронил.

Ребенок пошел к нему на руки с большой охотой. Вскоре он уже радостно заливался смехом, пуская пузыри, и махал кулачком. Один из ударов пришелся лорду Ричарду по подбородку, и он притворился серьезно ушибленным, после чего передал кроху няньке.

— Я вижу, он уже готов побороться со мной, — сказал лорд Ричард, потирая подбородок. — Даже подумать страшно, что же будет, когда он вырастет и станет взрослым. Представляю его таким же великаном, как и мой собственный Эдуард. Представьте себе, Элеонора: ему только семнадцать, а он уже шести футов роста. И это еще не предел — он продолжает расти.

Непринужденно болтая, они вошли в большой зал, где уже был приготовлен банкетный стол.

— Как поживают миледи и ваши дети, милорд? — вежливо поинтересовалась Элеонора.

— Благодарение Богу, все в порядке, хотя я полагаю, что младшие очень страдают от недостатка отцовского внимания. Джордж и Маргарет просто дикие звери, несмотря на все усилия Сесилии, но, по-моему, Ричард усидчивый и способный к наукам.

Он вздохнул, но глаза его светились весельем.

— Он пошел в меня, бедняжка. Все наши дети золотоволосые красавцы, лишь он один темнокожий и серьезный, как я.

— Я должна поблагодарить миледи за ту доброту, которую она проявила ко мне, когда мой муж был болен. Я получила ее любезное письмо, которое ее светлость прислала мне вместе с лекарством, — проговорила Элеонора.

Лорд Ричард накрыл ее ладонь своей и подвел к уставленному блюдами столу.

— Очень сожалею, что лекарство не оказало лучшего действия, — сказал он. — Хотя мы и не должны роптать на волю Бога, очень часто бывает трудно вынести такие потери.

Элеонора грустно улыбнулась и опустила глаза, чтобы скрыть невольно выступившие слезы.

— Расскажите мне, — продолжал говорить лорд Ричард, когда они заняли свои места, — как вам удается управлять всем и всеми. Должен признать, что ваше имение выглядит процветающим.

— Оказалось легче, чем мы себе это представляли, — призналась Элеонора. — Все слуги очень хорошие. Кроме того, у меня хороший личный помощник и честный управляющий. Я всегда интересовалась ведением дел и вопросами управления поместьем, поэтому мне не составило труда посвятить Эдуарда в разные детали. Да и сам он очень способный. Роберт позаботился о его образовании. Он легко запоминает новое и относится к делу с серьезностью, свойственной не многим молодым людям в его возрасте.

Ричард взглянул на Эдуарда, сидевшего с ними за столом, и спросил:

— Он женился уже после того, как я последний раз получал от вас вести?

— Да, прошлым летом, на Сесилии Шоу.

— Она самая милая девушка из всех, кого мне доводилось видеть.

— Мой сын Томас прозвал ее Дейзи — Маргаритка, это имя подходит ей. Сейчас она уже ждет ребенка, благодарение Господу.

Глаза Ричарда озорно блеснули:

— О госпожа Кортени, значит, вы скоро станете бабушкой?

— В первый, но не в последний раз, я надеюсь, — засмеялась Элеонора. Затем добавила более серьезным тоном: — Милорд, расскажите о своих делах. У нас не было никаких новостей с начала зимы.

Лорд Ричард покачал головой.

— Все новости, которые я могу сообщить вам, не будут для вас утешительными. Королева намерена во что бы то ни стало погубить нас. Рано или поздно дело дойдет до войны. Король любит меня и доверяет, но он полностью под влиянием королевы и делает все, что она ему велит. Я постараюсь выиграть как можно больше данного мне времени, но в конце концов мне придется бороться, потому у что я не могу позволить ей уничтожить мою семью.

— Когда… дойдет до этого, — сказала Элеонора низким напряженным голосом, — позовите меня. Я пришлю вам столько воинов, сколько смогу. Наверное, вы сможете рассчитывать не менее чем на двадцать человек. Знайте, что мое золото тоже в вашем распоряжении. Все, что будет в моих силах, я сделаю для вас, милорд.

— Спасибо вам, — просто и сердечно поблагодарил он ее.

Позже, когда наступил час отходить ко сну, Элеонора и Ричард поднялись наверх по ступеням, а их слуги держались чуть поодаль.

— Я должен поблагодарить вас, Элеонора, за ваше гостеприимство и доброту, — произнес лорд Ричард.

— Для меня это было удовольствием, милорд. А за доброту позвольте мне благодарить вас.

Они дошли до поворота в коридоре и остановились. Ричард поднес к губам ее руку и поцеловал. Этот галантный жест особенно тронул Элеонору, которая привыкла видеть в Ричарде прежде всего воина, а не светского человека.

— Впереди у нас непростое, смутное время, — сказал он. — Нам потребуется помощь и поддержка каждого друга, ведь, когда тебе приходится смотреть в лицо врагам, очень важно знать, что за твоей спиной стоят друзья.

— Будь я мужчиной, так и случилось бы. Я сражалась бы вместе с вами, — горячо воскликнула Элеонора. — С вами будут мои люди, а я стану молиться за вас.

— Я этого никогда не забуду. Одному Богу известно, свидимся ли мы снова. Если что-то случится со мной…

— Ваш сын, Эдуард, — Элеонора поняла его с полуслова. — Я буду верна ему, как сейчас верна вам.

— Пусть вас благословит Бог. Везде я сталкиваюсь с предательством. Но в преданности вашей семьи я уверен.

Элеонора вспомнила Роберта. Она подумала о том, как вынудила его отказаться от своего покровителя.

— Мы не подведем вас, — произнесла она наконец.

Они расстались и разошлись по спальням. Ему предстояло уехать на следующий день еще до наступления зари. У них больше не было времени. Элеонора лежала в своей холодной одинокой постели, и мысли все крутились у нее в голове, исчезая в пучине желаний, как камни, брошенные в омут. На ум все время приходили слова Ричарда: «Впереди у нас непростое, смутное время… Одному Богу известно, свидимся ли мы снова». Затем эхом в ее голове прозвучали слова Роберта: «…мужчина ничто без чести, свою веру и преданность невозможно подарить дважды».

Лорд Эдмунд умер преданным. Предательство — худший из ударов, которые может преподнести жизнь. А сама Элеонор, кто она?

Дом погрузился в ночную тишину. Все спали. Элеонора поднялась, набросив на себя легкую накидку, и тихонько, чтобы не разбудить Ани, спавшую с ней в одной комнате, выскользнула из спальни. Она прошла по коридору к заветной двери. В сердце Элеоноры как будто вонзился обоюдоострый кинжал: одним ранящим острием была любовь, другим — честь. Долгое время она молча взирала на дверь, словно та была из стекла. Элеонора представила, как он лежит без сна в своей постели. Бог знает, когда произойдет новая встреча, ведь он солдат, чья жизнь состоит из разлук. А она теперь вдова. Роберта не вернуть, он мертв. Старая сердечная привязанность оказалась сильнее. И вот, когда ее рука поднялась к дверной щеколде, дверь внезапно бесшумно отворилась… Их глаза встретились.

— Я знал, что ты придешь, — сказал он.

Летом 1459 года Томас приехал домой после окончания университетского курса. Он был намерен немного отдохнуть перед возвращением в Лондон, где хотел поступить в Тзмпл, чтобы продолжить изучать право. Многое изменилось с тех пор, как он прошлым летом был здесь на свадьбе у брата. Первым сюрпризом явилось то, что домашняя прислуга была облачена в ливреи с изображением их семейного герба. Форменная одежда слуг Морландов была сшита из домотканой ткани красно-коричневого цвета. Теперь Эдуард и остальные члены семьи считались джентльменами не только по уровню жизни, но и по праву рождения. Томаса все это приятно удивило, хотя вслух он подсмеивался над этой сменой статуса.

Еще одним сюрпризом, притом неприятным, стала траурная одежда его матери, так как он привык видеть ее только в ярких платьях. Он знал ее пристрастие к живым оттенкам красного, зеленого и голубого, но в конце концов был вынужден признать, что и черный цвет ей к лицу — он так красиво оттенял синеву ее глаз и благородный сливочный оттенок кожи. Она не улыбалась так часто, как раньше, и это было заметно, но, с другой стороны, Элеонора была полна энергии, управляя всеми делами твердой рукой (часто к неудовольствию бедняги Эдуарда), а еще она находила время, чтобы объезжать породистого красавца гнедой масти, заменившего ей Лепиду.

— Мы, конечно, должны назвать его Лепидусом, — сказала Элеонора Томасу, когда он выразил свое восхищение необыкновенной, дикой красотой животного.

Томас покачал головой со страхом и изумлением, когда подумал о том, что его матушка может переломать себе все кости, пока укротит жеребца.

Ну, и главным сюрпризом было появление в детской двух чудесных малышей. Его младший брат Ричард в десять месяцев уже ходил и пытался разговаривать, как двухлетний ребенок. Вторым карапузом был его племянник, сын Эдуарда и Маргаритки. Мальчика нарекли семейным династическим именем Эдуард, но все уже звали его Нэд, в отличие от старшего Эдуарда. Он был довольно слабым ребенком, и родители, обожая его, испытывали постоянный страх за его здоровье.

— Он выглядит очень серьезным, — отметил Томас, пристально глядя на малыша. — Это потому, что он уже чувствует возложенный на него груз ответственности.

— Какой груз? — не поняла Изабелла.

Она как будто обороняла от него малышей, потому что была искренне привязана к детям. А поскольку Изабелла всегда любила самого слабого, то, естественно, ее любимчиком был племянник, а не младший брат.

— Груз того богатства, которое он унаследует однажды, — сказал Томас, обводя рукой все вокруг и имея в виду их дом и земли, принадлежавшие Морландам. — Он станет хозяином шести особняков, займет пост главного поставщика шерсти, наконец, он будет джентльменом с собственным фамильным гербом. Кто знает, может, к тому времени к этому прибавится еще и герцогство. Невольно станешь задумчивым при таких обстоятельствах.

Маргаритка засмеялась и обняла Изабеллу, с которой очень сблизилась за время жизни в Морланд-Плэйсе.

— Он просто дразнит нас, Изабелла. Даже если малыш Нэд такой серьезный, это не помешает ему вырасти настоящим джентльменом, у которого в жизни не будет ни одной неприятности.

— И, конечно, он женится на принцессе, — закончил за нее Томас. — Я лично спокоен за его будущее. Матушка, как я понял, намерена заняться торговлей тканями вместо шерсти. Поэтому, смею предположить, Нэд может стать богаче самого лорда Солсбери.

— Она ждала смерти отца, чтобы приступить к исполнению своих планов, — неожиданно злобно выпалила Изабелла. — Только он сдерживал ее. Я бы ни капельки не удивилась, если бы…

— Изабелла! — предупреждающе произнесла Сесилия. — Думай, что говоришь!

— О Белла, неужели ты все еще цепляешься за ваши старые противоречия? — вздохнул Томас.

Он взял сестру за руку и подвел ее к окну детской. Стоял ветреный солнечный день, и белые облака плыли, словно преследуя кого-то по небесной глади.

— Посмотри на мир вокруг себя, — сказал ей Томас. — Он прекрасен, слишком прекрасен, чтобы тратить жизнь на переживание разочарований и ненависть. Чем наша матушка заслужила такое отношение?

— Ты просто ничего не знаешь, потому что годами не бывал дома. Тебе не доводилось видеть, как строго она судила отца, как сурово обращалась с ним и принижала все, что им было сделано. Если хочешь знать, я считаю, что она и довела его до могилы. Кто знает, не приложила ли она к этому руку, a?

— Изабелла, что такое ты говоришь? — воскликнула шокированная Сесилия.

— Почему бы и нет? Ведь она не наказала мальчишку, который принес ему еду? Она позаботилась о том, чтобы он просто исчез из дома, чтобы никто не мог докопаться до истины. Она даже не приказала его выпороть, хотя он убил собственного хозяина.

Томас вопросительно посмотрел на свою невестку, но она лишь отрицательно покачала головой и твердо обратилась к Изабелле:

— Все это несусветная чепуха, и ты сама это знаешь. Твой отец боготворил ее, а его смерть была просто несчастным случаем, нелепым стечением обстоятельств. В этом не было ничьей вины. Твоя мать больше всех оплакивала его. Я думаю, тебе стоит немедленно обратиться к мистеру Джеймсу, чтобы он отпустил тебе столь грешные и несправедливые высказывания.

— Я удивлена, что ты еще и защищаешь ее, — сердито отозвалась Изабелла. — Ты ведь видишь, как она ведет себя по отношению к Эдуарду. Она муштрует его точно так же, как когда-то отца, не позволяя ему и слова сказать, хотя он теперь глава семьи.

Сесилия открыла было рот, чтобы возразить, но тут решительно вмешался Томас:

— Дамы, дамы, не ссорьтесь. Давайте не тратить такой чудесный день на раздоры. Белла, почему бы тебе не пройтись со мной к конюшням и не показать мне жеребят? А еще я уверен, что у вас появились новые овечки, которыми можно похвастаться. Пойдем же, в такой день нельзя сидеть дома…

Он потянул ее за собой. Она охотно согласилась показать ему новых лошадей и ястребов, потому что сейчас, как никогда, чувствовала, что ей нечем себя занять. Томаса очень обеспокоил этот разговор: он ясно увидел, как неадекватно воспринимает Изабелла их мать, очевидно до сих пор веря, что Элеонора сыграла какую-то роковую роль в смерти ее жениха. Позже он выбрал момент, когда его матушка была одна, и завел с ней разговор на эту тему:

— Что будет с Изабеллой?

Элеонора тяжело вздохнула и отложила свою работу.

— От нее одни проблемы, я должна это признать. Роберт собирался отослать ее в монастырь, чтобы она была устроена, чтобы о ней там заботились.

— Может, это и есть решение всех проблем? — сказал Томас.

Элеонора покачала головой.

— Я все еще намерена выдать ее замуж. Ей двадцать два, но с хорошим приданым, которое мы за ней даем, возраст не помеха замужеству. Ее брак может быть очень выгодным для нашего нового дела торговли тканями. Я хочу найти богатого текстильщика, можно вдовца без детей. Дарить ее церкви мне не хотелось бы.

— Матушка, да вы просто интриганка, да еще и язычница, — пошутил Томас.

Элеонора рассмеялась:

— Кроме того, она не будет счастлива в монастыре. Ее любимыми занятиями остаются охота и скачки. Как она будет себя чувствовать запертой в монастыре? Вот это будет жестоко. Не годится такой план, нет.

— А вы действительно переживаете о ней, — отметил Томас.

Элеонора выглядела более чем удивленной.

— Ну конечно. Неужели ты хоть на минуту поверил в ее россказни о том, что я убила ее жениха? Постыдись, Томас. От тебя я этого не ожидала. Конечно, я хочу видеть ее счастливой, если это возможно, если это не идет вразрез с ее обязательствами по отношению к семье.

Томас понимающе кивнул.

— Если уж мы заговорили об обязательствах… — начал он.

— Какие новости? — быстро спросила Элеонора. — Ты всегда находился ближе к месту событий, чем я.

Томас был таким же ярым приверженцем Йорков, как и сама Элеонора. Неудивительно, ведь с самого юного возраста он был любимцем матери и рос под сильным ее влиянием.

— Там неспокойно, весьма неспокойно. Вы же знаете, что лорд Ричард перевез свою семью в Ладлоу. Два его старших сына уже наверняка там.

— Я слышала, что он покинул Фазерингей, но ничего более. Что же происходит?

— Королева собирает армию, и на этот раз она твердо намерена покончить с ним. Не полагаясь на прочность системы своего родового поместья, герцог переехал в Ладлоу, где будет чувствовать себя более защищенным. Я узнал, что армия королевы собирается в Ковентри. Так что для меня не будет неожиданностью, если со дня на день наши силы начнут формироваться вокруг Ладлоу.

Элеонора поднялась.

— Неужели время наступило? Неужели войне суждено начаться? — взволнованно сказала она.

— Похоже, что так.

— Тогда я должна выслать людей! Я обещала ему. Он сказал, что даст мне знать, но я боюсь опоздать.

— Успокойтесь, матушка. Ведь это только начало. Он даст вам знать, если обещал. Не стоит беспокоиться.

— Все равно, мне необходимо все проверить. Так много надо приготовить — одежду, оружие, еду. Мы должны быть готовы выехать сразу же по сигналу.

— Мы? — рассмеялся Томас, не в силах сдержаться, несмотря на серьезность момента. — Матушка, я могу подумать, что вы сами готовы взяться за оружие и выступить в поход!

— Если бы я не имела несчастья родиться женщиной, то уже была бы там с мечом в руках, — сурово произнесла Элеонора.

— Благодарение Богу, что вы женщина, — сказал Томас. — Матушка, вам придется остаться здесь в качестве нашего доверенного лица. Когда наступит час выступления, пойду я!

Элеонора пристально посмотрела на него, а потом обняла своего сына, вкладывая в этот жест всю силу своей любви.

— Сын, которым можно гордиться! — воскликнула она. Затем выпрямилась, и через мгновение все сантименты уже были позади — она вновь думала о делах. — Давай-ка спланируем все, что нам предстоит сделать.

Они получили сигнал в августе. Известие привез всадник, который сообщил им и о том, что герцог Солсбери уже отправился в поход, поддерживаемый большой группой сторонников Йорков. Он даже столкнулся с армией королевы, и это дорого обошлось последней. Уорвик, сын Солсбери, находился теперь на пути из Кале и вел с собой гарнизон. Герцог Йорк прислал Элеоноре короткую записку с просьбой «выслать как можно больше людей».

— Мы ждали таких вестей, поэтому будем готовы уже утром, сообщила Элеонора курьеру. — Вы останетесь у нас, чтобы передохнуть?

— Благодарю вас, мадам. Я поеду утром с вашими людьми и укажу им путь, — ответил курьер, обрадованный тем, что ему не придется выполнять свою миссию в одиночку, потому что Англия была охвачена беспорядками.

В тот вечер семья собралась в рабочей комнате Элеоноры, чтобы провести вместе время накануне разлуки. Элеоноре открылось много нового: во-первых, к ней подошел Гарри, который делил теперь время между Морланд-Плэйсом и поместьем Шоу, поочередно управляя тем и другим. Гарри поговорил с Томасом, который всегда был его кумиром, и тут же загорелся идеей отправиться в Ладлоу.

— Но тебе только пятнадцать лет, — удивилась Элеонора.

— Матушка, в следующем месяце мне исполнится шестнадцать. Я уже мужчина. Эдуард не может уехать, так как должен остаться и заботиться обо всем. Значит, должен поехать я. Курьер говорит, что в армии полно мальчиков, которым по двенадцать лет. Морланды должны быть достойно представлены среди сторонников Йорков. Томас не может отправляться в одиночку. Что, если с ним что-нибудь случится?

Элеонора вздрогнула и перекрестилась.

— Не надо так говорить, — резко проговорила она.

Ей даже в голову не пришло, что она может потерять своих дорогих мальчиков.

— Гарри, ты еще юн. Ты принесешь гораздо больше пользы, если останешься здесь и закончишь учебу, если потренируешься лучше владеть мечом. Все, даже слушать не хочу. Довольно об этом. Смотри, сюда идут остальные.

Гарри отступил, но переубедить его все равно не удалось. Он был намерен вернуться к этому разговору, как только появится такая возможность.

Элеонора поднялась, чтобы приветствовать Хелен и Джона Батлера, которые специально прибыли попрощаться. Было решено, что Джон отправится вместе с людьми Морландов, а Хелен останется у матери ждать возвращения мужа. Слезы душили ее, но она все равно гордилась тем, что ее супруг в сопровождении двух слуг выступит под знаменами Йорков. Поскольку она жила теперь в городе, то слышала гораздо больше речей в защиту клана Йорков, чем в Морланд-Плэйсе. Для нее выбор мужа был неоспоримо правильным.

Изабелла же была настроена весьма злобно и язвительно.

— Все это суета, кстати, ненужная, — сказала она Хелен, когда оказалась наедине с сестрой.

— Будь ты мужчиной, ты не стала бы так говорить, — ответила Хелен, приняв близко к сердцу слова Изабеллы. — Ты рвалась бы вместе с ними. Лиса не может дотянуться до винограда, поэтому говорит, что не хочет его кислых плодов, да, Изабелла?

С тех пор как в семью вошла жена Эдуарда, которая подружилась с Изабеллой, сестры заметно охладели друг к другу. Изабелла просто из духа противоречия хотела поспорить с Хелен и посмотреть на ее реакцию.

— Наш отец не выступил бы в этот поход, — помолчав, добавила она.

Хелен посмотрела на сестру с чувством явного превосходства:

— Вот тут-то ты ошибаешься. Наш отец сражался в Олбани, хотя ты, очевидно, совершенно забыла об этом.

— Он поступил так против своей воли, — упрямо продолжала Изабелла. — Позже он сожалел об этом. Будь он сейчас жив, то ни за что не поехал бы в Ладлоу.

— Не тебе об этом судить, — прервала их разговор Сесилия. — Он сражался на стороне Йорков, и что бы ни чувствовал по этому поводу, он выразил свою позицию в делах.

— Ты не слышала, о чем он говорил на смертном одре, — выпалила Изабелла.

— Даже если он что-то и говорил, то точно не тебе, — парировала Сесилия.

— А я все равно слышала. Все знают.

На плечо Изабеллы опустилась рука, после чего она немедленно оборвала себя.

— На твоем месте я попридержал бы язык, Белла, — сказал ей Томас. — Подумай, ведь матушка может услышать этот разговор.

— Услышать что? — спросила Элеонора, как раз в этот момент входившая в комнату.

— Изабелла сказала, что завтра уедет, переодевшись мальчиком, и ей за это ничего не будет, — произнес Томас быстро, пытаясь защитить сестру.

Все засмеялись при воспоминании о детских проделках Изабеллы.

Но Изабелла не нуждалась в снисходительности. Она бросила вызывающе:

— Ничего подобного я не говорила. Я сказала, что все эти приготовления и выступления просто большая чепуха.

— Никто не спрашивал твоего мнения, Изабелла, — холодно отозвалась Элеонора.

— Тем не менее, матушка… — включился в разговор Эдуард.

Элеонора попыталась остановить его, почувствовав в его голосе неодобрение.

— Ты не можешь присоединиться к ним, потому что ты нужен здесь, Эдуард.

— Да? — ответил он, искоса поглядывая на мать. — Так или иначе, матушка, вы отдаете себе отчет, как называется то, что мы делаем? Мы собираемся выступить против короля! Если королева одержит победу…

— Королева — это никакая не королева, а лишь жена короля, который вовсе и не король. И она не одержит победу, — ответила Элеонора сердито.

— Матушка, наш король Генрих Шестой был коронован, хотим мы этого или нет, поэтому выступить против него с оружием в руках — значит быть обвиненным в измене. Если королева выиграет это сражение, нас могут лишить всего. Мы рискуем потерять не только наше богатство, но и наши жизни.

— Его предки не думали об этом, когда украли корону у законного короля. А теперь законный наследник законного короля собирается восстановить свои права и вернуть себе корону. Йорк победит, победит законно, победит, потому что Бог на его стороне.

— Все равно это считается изменой, — терпеливо продолжал спор Эдуард. — Король Генрих был сыном бывшего короля, значит, он имеет законное право на престол…

— Законное? Какое он может иметь право на престол, украденный его дедом? Восстановление в правах законного претендента не может считаться изменой. Утром Морланды отправятся в Ладлоу, во главе наших людей поедут Томас и Гарри, — сказала она, обнимая сыновей.

Гарри вспыхнул от удовольствия.

— Мы должны показать, что наша семья безоговорочно поддерживает Йорков, чего бы это нам ни стоило.

— Прекрасно сказано, матушка, — воскликнул Томас, хлопая в ладоши и пытаясь смехом разрядить напряженную атмосферу. — Ну, Эдуард, осторожность сказала свое слово, а мы послушали ее, как и подобает воспитанным людям, но теперь пусть она отдохнет, а ты нам скажешь честно, что просто зеленеешь от злости при мысли о том, что остаешься дома, в то время как твои братья едут сражаться на войну.

Эдуард решил прекратить спор и уступить брату:

— Моя Маргаритка и слышать не захотела бы о таком, — ответил он со смехом.

С этого момента разговор принял непринужденный характер. Каждый с хвастовством описывал, как он легко будет расправляться с врагами. Мужчины разговаривали, а женщины слушали: Элеонора с гордостью, Изабелла мрачно, а Хелен и Сесилия с сомнением.

Когда они уже разошлись по спальням, к Элеоноре подошла Ани с просьбой взять в поход ее племянника, четырнадцатилетнего парня, который мечтал выступить в качестве личного слуги Томаса или Гарри.

— Что же его мать, она хочет этого?

Ани состроила гримасу.

— Я не думаю, чтобы хоть какая-то мать желала отправлять своего ребенка на войну, но, по правде говоря, Колин очень трудный парень, с ним просто не совладать, кроме того, его отец тоже отправляется в этот поход…

— Хорошо, — сказала Элеонора. — Я даю свое согласие.

«Как странно и непривычно ощущать такую большую власть», — подумала Элеонора. Она могла решать судьбу этого ребенка, сделав за него выбор между жизнью и смертью.

Мужчины должны были тронуться в путь еще до наступления рассвета. В три часа поутру прошла служба в часовне и были произнесены специальные молитвы за людей, отправлявшихся в Ладлоу. Получив благословение, воины попрощались со своими женами и семьями, а затем собрались во дворе перед господским домом. Все его обитатели высыпали во двор сказать слова напутствия воинам. Элеонора, которая знала каждого в лицо, обошла их ряды, благословляя на подвиг и находя для любого нужные слова. Воины склоняли голову при ее приближении, ибо отправлялись в поход не только под знаменем Йорка, но и в ее честь. Для них она была так же величественна, как и королева. Здесь собралось двадцать пять человек, и их одежда теплым красным пятном выделялась на фоне серого утра. Кроме них, к группе присоединился слуга Джона Батлера и Колин, который должен был возглавить колонну со знаменем в руках.

Три всадника, гордость семьи Морландов, садились в седла, а женщины расправляли складки их плащей на крупах лошадей. Джон Батлер, крепкий приятный мужчина с добрым сердцем; Гарри, почти ребенок, с раскрасневшимся от возбуждения лицом; Томас — высокий и красивый, военная выправка которого приковывала все взгляды, никого не оставляя равнодушным. Элеонора попрощалась с каждым из них: Джону она пожелала удачи, Гарри приказала во всем слушаться брата, но когда она подошла к Томасу, то не смогла вымолвить ни слова. Она держала сына за руку и просто смотрела на него пристально. Он заговорил первым, улыбнувшись ей своей потрясающей улыбкой, полной мужского обаяния.

— Матушка, — сказал он, — пожелайте мне удачи и попрощайтесь со мной с улыбкой. Я хочу запомнить, как вы прекрасны. Прекрасны, как звезда. Именно такой я всегда представлял вас, когда судьба разлучала нас надолго.

Элеонора разомкнула сжатые губы, но слезы тут же подступили к ее глазам.

— Да, — продолжал он, — я знаю, как вы беспокоились обо мне, думая о том, что я делаю там, в Кембридже, не привезу ли я вам в дом свою жену. Однако не стоит переживать, ведь вы навсегда останетесь моей единственной настоящей любовью. Только вы занимаете все мои помыслы. О, так уже лучше! Вы смеетесь!

— О мой дорогой сын, — проговорила Элеонора, крепче сжав его руку. — Когда ты увидишь милорда, скажи ему… передай ему… что ты приехал и привез с собой двадцать пять человек и золото. Оно в сохранности? Хорошо же. Благослови тебя Господь. Ты увозишь с собой мое сердце.

— Я не предам милорда, матушка, — с самым серьезным видом изрек Томас. — Теперь я всецело принадлежу ему.

Элеонора отошла, и на секунду все замерли, потому что господин Джеймс произносил молитву о ниспослании милости Божьей всем отправляющимся в дорогу. Затем прозвучала громкая команда, от которой, казалось, содрогнулось небо. Кавалькада всадников начала движение, за ними пошли пехотинцы. Сначала, чеканя шаг, они вышли со двора, а потом процессия свернула на дорогу. Семья собралась в тесный круг, чтобы наблюдать за уходящими людьми. Их внимание, конечно, было приковано к всадникам, сидящим на чудесных породистых скакунах, к их ярким плащам, которые были подобны оперению птиц. Затем взор провожавших обратился к колонне людей, двигавшихся в такт; среди них выделялся мальчик со знаменем в руках. На полотнище красовался бегущий белый заяц — собственная эмблема Элеоноры. Они шли на войну, для участия в сражении. Возможно, не все вернутся этой дорогой домой, но Элеонора запретила себе думать о плохом.

Она уже повернулась, чтобы уйти, как только воины скрылись из виду, но тут ее взгляд встретился с Джо, который стоял рядом. В его взоре она прочла полное понимание.

— Томас идет за меня, — сказала она, и в ее тоне без труда угадывалась обращенная к Джо мольба одобрить ее поступок.

Элеонора почувствовала, что очень хочет услышать заверения Джо о том, что она поступила правильно, что сделала единственно возможный выбор.

— Он поймет. Хозяин тоже все понял бы. Человек должен поступать по своей вере. Человека в жизни должна вести его преданность кому-то.

— Ты подтвердил эти слова собственной жизнью, — улыбнулась Элеонора.

Положив руку ему на плечо, она вошла в дом.

Сражения как такового не произошло. На протяжении всего месяца, в сентябре, силы сторонников Йорка подтягивались к Ладлоу. Их противники собирались под знаменами королевы в Ковентри. В конце концов в начале октября королевская армия начала продвигаться на запад, а когда она достигла Ворсестера, лорд Ричард отправил королю гонцов с прошением об установлении мира, так как, несмотря на давние противоречия, он не хотел вооруженного конфликта. Но королева прислала в ответ только обещание помиловать тех, кто покинет ряды Йорка, своим приказала продолжать поход. Армия короля достигла Ладлоу двенадцатого числа и разбила лагерь в миле от замка герцога.

По численности она превосходила армию противника в три раза. К неблагоприятным факторам добавлялось и то, что сторонники Йорка были измучены долгим ожиданием событий. К тому же обещание королевы помиловать дезертиров деморализовало дух осажденной армии, а ночью оказалось, что гарнизон, привезенный из Кале, покинул лагерь и бросился наутек от Йорка в объятия короля. Лорд Ричард был сильно разочарован, ведь измена всегда имеет привкус горечи. После спешного совета генералом было решено, что спасти остатки армии можно только бегством.

Лорд Ричард со старшими сыновьями Эдуардом Марчем и Эдмундом Рутландским скрылись верхом, взяв с собой лишь небольшую группу людей. К ним присоединились и Уорвик, и Солсбери. Герцогиню Сесилию с двумя младшими детьми, Джорджем и Ричардом, пришлось оставить в замке на милость короля. Остальная часть армии получила приказ отступить незамеченными под покровом темноты, разойтись по домам и ожидать нового призыва под знамена, который обязательно произойдет в ближайшее время. Последовавшая сцена напоминала кошмар: все двигались в спешке; неровный свет факелов отбрасывал огромные тени на стены и потолки старого замка. При этом все происходило в гнетущей тишине, нарушаемой только случайным цоканьем копыт о камень или нервным конским ржанием.

Люди Морландов быстро приготовились к отъезду. Джон и Гарри придерживали лошадей, ожидая, что и Томас вот-вот присоединится к ним. Они собирались покинуть замок до наступления утра. Мужчины стояли в тишине, невольно поеживаясь от ночного холода, и минуты тянулись медленно, как часы. Вдруг передними появился Томас, словно вырос из темноты. В скупом свете факела он выглядел бледным и каким-то постаревшим.

— Я не еду с вами, — резко начал он. — Я обещал нашей матушке, что не покину милорда. Я отправляюсь с ним. Мне нужна моя лошадь.

Молчание нарушил Гарри:

— Я еду с тобой. Куда ты, туда и я. Матушка тоже хотела бы этого.

— Хорошо, я согласен. Тогда отправляемся немедленно. Джон, ты теперь должен доставить людей обратно и позаботиться об их безопасности. Я знаю, что могу на тебя положиться.

Они пожали друг другу руки, и Томас с надеждой в голосе произнес:

— Передай матушке, что мы ее любим. Скажи ей, что нам надо срочно собирать силы. Скоро, совсем скоро мы вернемся.

— Тебе известно, куда вы отправитесь?

— Думаю, что в Ирландию. Милорда там любят. А теперь пора в путь. До свидания. Да благословит тебя Бог.

Двое молодых людей быстро оседлали лошадей и уехали. Джону Батлеру предстояло отвести людей Морландов от замка. Когда он повернулся, чтобы отдать необходимые приказы, то увидел юного Колина, который открыто рыдал.

— Остановись, дитя мое, не бойся, — мягко отругал он мальчика. — Мы доберемся домой целыми и невредимыми.

— О сэр, вы неправильно меня поняли, — продолжал всхлипывать мальчик. — Я не боюсь. Просто я должен был отправиться вместе с ними, потому что я их оруженосец. Теперь я посрамлен до конца своих дней.

Джон хлопнул его по худенькому плечу:

— Ничего подобного. У тебя нет лошади, поэтому ты не смог бы уехать с ними. Ничего постыдного в этом нет.

Мальчик поднял на него глаза, в которых забрезжила надежда… Джон продолжал:

— Они это хорошо знают. Давай же, подними знамя повыше. Покинем это место, как и подобает мужчинам.

Он сел на лошадь, а Колин выполнил приказ и поднял знамя высоко над головой. Так они отправились в свое долгое путешествие домой, чтобы сообщить неутешительные новости обитателям Морланд-Плэйса.

Глава тринадцатая

Им пришлось пробыть в пути долгих четыре месяца. Джон Батлер вел людей домой до наступления февраля, и лишь тогда Элеонора смогла получить известия о своих сыновьях. Еще до этого до нее дошли слухи и официальные новости, которые давали общее представление о том, что произошло. Было известно, что сторонники Йорка разделились, после того как покинули Ладлоу. Лорд Ричард в сопровождении своего сына Рутленда на лодке добрался до Ирландии. Уорвик, Солсбери и Эдуард Марч бежали в Девоншир, а оттуда тоже воспользовались морским путем, чтобы добраться до Кале. Герцогиня и дети были взяты в плен королевскими военными силами, и король приказал держать их под арестом. Однако об условиях содержания столь знатной дамы позаботились как следует. Герцогине разрешили, чтобы ее сестра, миледи Бекингем, находилась рядом с ней.

В январе пришла новость: в декабре парламент провел заседание и постановил лишить пять лордов и многих других виновников осенних событий земель и привилегий. Элеонора была в отчаянии и решила написать своей дочери Анне в надежде на то, что она хоть что-нибудь знает об их мальчиках, но никакого ответа Элеонора не получила. Затем в феврале пришло письмо из Кале, которое было спрятано в кипе овечьей шерсти. Письмо было получено с последней партией товара, что было большой удачей, так как король уже запретил торговлю с Кале. Письмо было от Гарри.

В нем рассказывалось о побеге и о том, как им пришлось разлучиться после отступления.

«Я остался бы с Томасом, но милорд приказал только шестерым мужчинам сопровождать его. Он остановил свой выбор на Томасе, потому что тот обещал быть с ним до конца. Я присоединился к Эдуарду Марчу…»

Ричард оставил при себе Томаса! Это было чудесно, так, как и должно было случиться. Далее в письме говорилось, что ониi сейчас заняты в Кале сбором средств для нового похода и заручаются поддержкой сторонников.

«…Господа поставщики помогают нам, и я занимаю деньги от своего имени, пользуясь той хорошей славой, которую оставил здесь о себе наш отец. Я ничего не могу сообщить вам о наших планах, на случай если это письмо будет перехвачено».

Несмотря на сдержанность письма Гарри, вся страна знала о том, что лорды из Кале и милорд Ричард высадятся в Англии летом. Все, кроме ближайшего окружения короля и клана Ланкастеров, приветствовали грядущие перемены. Король и королева не пользовались авторитетом у своих подданных, так как установили высокие налоги, а их правительство бездействовало. Народ с надеждой взирал на Ричарда Йорка, ожидая от него восстановления поруганной справедливости. К тому же это лето было худшим из возможных: без конца лил дождь, все низины затопило, и урожай гнил на полях, что угрожало голодом. Дороги размыло, или они были похоронены под непроходимым слоем грязи. Наводнения стирали с лица земли дома и мосты, принося смерть сотням людей, которые жили на отдаленных участках, а теплая сырая погода стала источником появления полчищ насекомых.

Дождливым летом двадцать шестого июня милорды из Кале высадились в Сэндвиче и беспрепятственно прошли до Лондона. Им не оказали никакого сопротивления, а, наоборот, встретили с распростертыми объятиями. Королева и двор были в Ковентри, а король с армией расположились несколько южнее, в Нортемптоне. Десятого июля противоборствующие силы встретились.

Сражение было коротким и с большими потерями для обеих сторон. Через час все было закончено. Короля захватили в палатке, он дрожал от страха. Его доставили в Лондон и поместили в Тауэр. Королева, получив это известие, немедленно взяла с собой сына и бежала в Уэльс. Элеонора, услышав об этом, застонала от досады: в плен нужно было захватить королеву, а не короля!

В сентябре пришло письмо от Гарри.

«Мы получили новость о том, что милорд Йорк высадился в Глостере, а миледи герцогиня выехала встречать его. Она 6ыла подобна королеве, потому что все было украшено голубым 6архатом, а везли ее восемь великолепных лошадей. Томас сопровождает милорда, я уверен в этом, так что пусть ваш сон не омрачают беспокойные мысли, матушка. Как только милорд доберется до Лондона, он намерен созвать парламент. Знаю наверняка, что милорда выберут лордом-протектором, потому что король не в состоянии управлять страной. К королю относятся со всей возможной добротой и почтением. Мне кажется, что он с радостью отрекся бы от короны, если бы его об этом попросили, поскольку без королевы, которая определяла все его решения, он предпочитает заниматься тем, что приносит ему истинное удовольствие, а именно чтением.

Матушка, а еще мне хотелось бы рассказать вам о моем милорде Марче. Его символом стало солнце, окруженное сиянием. Это как нельзя лучше подходит ему, потому что Марч высокий и широкоплечий, как наш Томас, только светловолосый и светлокожий. Он подобен божеству. Ни одна женщина не устоит перед ним, стоит ему только пальцем ее поманить, но он, как и все мы, слишком занят, чтобы предаваться развлечениям и веселью. Однако при этом милорд находит время каждый день навещать своих младших сестер и братьев, чтобы справиться об их здоровье и успехах. Я сопровождаю его почти все время, и для меня нет большего удовольствия, чем видеть его искреннее доброе отношение к ним. Они же боготворят его. Особенно обожает своего брата младший, Ричард, который, по-моему, твердо верит в то, что милорд Марч — посланник небес».

В ноябре Элеонора получила весть, которая наполнила ее сердце почти такой же радостью, как если бы она воочию увидела своих любимых сыновей, — к ней в руки попало письмо от Томаса. Оно было коротким, но сообщало все главные новости.

«Когда мы десятого октября приехали в Лондон, жители города приветствовали милорда, как короля. Когда же мы подъехали в Вестминстеру, чтобы встретиться со знатью, собравшейся в великолепной расписной комнате, милорд величественно приблизился к трону и провозгласил, что он прибыл сюда по праву, которое дано ему по рождению. Мое сердце на секунду замерло от предвкушения того счастья, которое нас ожидает. Я буквально не мог дышать от захлестнувших меня чувств. Глаза мои наполнились слезами, потому что милорд выглядел, как и подобает королю, торжественно и мужественно. Однако у знати не хватило храбрости лишить престола короля Генриха и объявить о его свержении, поэтому начались долгие переговоры, во время которых они наконец пришли к соглашению. Милорда назначили лордом-протектором на весь период правления теперешнего короля. После же смерти Генриха трон должен будет занять наш господин, герцог Йорк. Сын королевы, таким образом, исключается из списка престолонаследников, тем более что многие, не склонны верить в отцовство короля. Вот так.

Но, матушка, вам известно, что королева не намерена сдаваться. Она собирает армию, поэтому наша главная задача — выступить в поход и решить ее судьбу. Нам очень нужны люди, поэтому милорд просил меня передать вам свое желание видеть ваших людей готовыми к сражению. Вышлите их, как только сможете, к Нортемптону, где мы должны быть после дня св. Николая».

Закончив чтение письма, Элеонора позвала Джо и сообщила ему новости. Затем она отдала приказ подготовить людей и оружие.

— На этот раз они покончат с королевой раз и навсегда и наступит долгожданный мир, — сказала она. — Иди и отдай необходимые распоряжения. Не забудь отослать известие Джону Батлеру, ведь скоро он нам понадобится.

Томас и Гарри снова были вместе. Когда они встретились, заключив друг друга в объятия, был как раз тот чудесный день вступления герцога Йорка в Лондон. Им многое надо было рассказать друг другу. Братьям казалось, что они не виделись не три сотни, а целых три тысячи дней, — таким насыщенным было время, проведенное ими в Кале и Ирландии. При первой же возможности получить аудиенцию у герцога Гарри обратился к нему с просьбой присоединиться к свите милорда. Герцог любезно удовлетворил его прошение, поэтому братья получили шанс снова быть вместе.

Томас очень нуждался в присутствии брата, ведь, несмотря на бодрый тон его письма к матери, он не мог не чувствовать, что надвигаются роковые события. Знать, среди которой был даже собственный сын Йорка, Эдуард Марч, не поддерживала категоричных претензий герцога на королевский трон. В те дни в Ирландии Ричард Йорк снова и снова обдумывал свой выбор. Его врагом была королева, а не король. Герцог хотел оставаться преданным подданным монарха. Но влияние королевы нельзя было нейтрализовать без свержения короля. Наконец он пришел к решению, что единственно возможным выходом может стать его коронация, и герцог потребовал этого. И получил отказ. Своей нерешительностью знать вновь вернула его к необходимости сделать все тот же непростой выбор, над которым он ломал голову в Ирландии. Да, он не мог пожаловаться на недостаток власти, но его полномочия не были абсолютными, как он того хотел. Королева все еще имела возможность собирать под свои знамена сторонников-роялистов, и не в силах Йорка было этому помешать.

Томас понимал, какие сомнения терзают сердце великого солдата, который не был таким же великим политиком. Он не мог не видеть, что на этот раз фортуна оказалась к ним благосклонна, но темные тучи уже собирались над ними. Томас был, как никто, близок к своему господину в те дни, поэтому бодрое настроение Гарри разрядило накопившиеся усталость и напряжение в лагере герцога. Гарри был моложе и беспечнее, поскольку никогда не уезжал далеко от дома, не осознавал назревающих проблем. Он с большим оптимизмом смотрел в будущее и был уверен в успехе. С ними был легендарный герой, сравнимый с Тезеем, храбрый и бесстрашный, на счету которого был не один десяток подвигов: ними был Эдуард Марч, яркий, как солнечное светило, так как с ним они могли потерпеть поражение? Ночами братья спали, укрытые одним плащом, и рука Гарри лежала на плече старшего брата, словно оберегая его от возможных опасностей.

Конечно, их ум занимали не только мрачные размышления о будущем. Они находили время и для веселья, и для любви. Томас всегда пользовался особым успехом у женщин, так как обладал харизмой своего хозяина и был необыкновенно красив. Не одну холодную зимнюю ночь их согревало присутствие под плащом какой-нибудь симпатичной девицы. Весь Лондон был преисполнен благодарности Йорку и его армии за то, что они освободили их от продажного правительства. А есть ли лучший способ выразить свою признательность, чем познакомить молодых людей со своими дочерьми?

Переговоры со знатью все затягивались, поэтому только девятого декабря армия покинула Лондон. Люди Морландов прибыли в назначенное место на неделю раньше до появления там основных сил. К этому времени группа, предводительствуемая Марчем, разделилась и некоторые из них отправились в Уэльс. Герцог Уорвик остался оборонять Лондон, милорд, юный Рутланд и его дядя Солсбери вели армию навстречу королеве. Эмблема Морландов была видна на правом фланге. Томас ни на шаг не отставал от милорда — они выступали под символом Йорка — соколом. Широкоплечий, с военной выправкой, Ричард Йорк, ставший для Томаса таким же близким человеком, как его собственная мать, казалось, был окружен волшебным сиянием. Томас не мог покинуть его ни на минуту.

Они проходили по пустынной деревенской местности, а разведчики время от времени приносили новости о передвижении королевских сил, которые следовали по направлению к югу. Где бы они ни появлялись, люди выходили встречать их, благословляли и напутствовали добрыми словами, умоляя избавить их от Маргариты и ее продажных фаворитов.

Армия королевы разрушала все на своем пути. Люди, населявшие центральные и южные территории, не скрывали своего желания увидеть, как доблестный Йорк остановит ее продвижение на юг.

К двадцать первому декабря они достигли Йоркшира, и разведка донесла, что королева всего в десяти милях от них, в Понтефракте. Собственный замок Ричарда располагался неподалеку, поэтому он повел свою армию в замок и разместил ее там. Затем Ричард послал группу людей для переговоров с генералами королевской армии. Томас принес людям Морланда известие о том, как прошла эта встреча.

— Перемирие на Рождество, — мрачно объявил он, появившись у входа. Люди Морландов заняли небольшое кладовое помещение в главном холле, они устроились там вполне комфортно. Когда пришел Томас, они, чтобы убить время, играли в карты и кости и радостным кличем приветствовали его слова.

— Это хорошая новость, — сказал Гарри. — Мы сможем здесь здорово устроиться. Нам даже можно будет вырваться домой, ведь отсюда до дома не больше дня езды. Томас, в чем дело, ты не рад?

— Нет, — кратко ответил тот.

— Не рад установлению перемирия? Но драться на Рождество?! — удивился Батлер.

— Меня раздражает это ожидание, — объяснил Томас. — Мне хотелось бы каких-то действий. У меня такое ощущение, что чем дольше мы ждем, тем сильнее становится королева. Она, как гидра, у которой на месте отрубленной головы немедленно вырастает новая. Оттого я не могу избавиться от этого чувства ужаса.

— Это все волнение, нервы, — мудро изрек Гарри. — Жизнь солдата — это долгие дни ожидания, которые сменяются короткими периодами активных действий.

— Он это говорит по собственному огромному опыту, — заметил Джон Батлер, смеясь. — Скажи это милорду Йорку. А как к задержке относится он?

— Эта идея как раз ему и принадлежит, — сказал Томас. — Он слишком хороший, и это главная проблема. Тут он похож на короля Генриха, именно поэтому король его так и любит. Ни тот, ни другой не стал бы сражаться в святые дни. Он настолько порядочный, что даже не представляет всей глубины ее непорядочности. Он солдат, а не политик.

Все слушали Томаса с сочувствием, ведь среди них не было ни одного человека, который с готовностью не сложил бы голову за своего господина и не верил бы безоговорочно в его правоту.

— Нам ничего не остается делать, как устроиться здесь поудобнее, раз уж мы должны переждать несколько дней, — заключил Томас.

— Точно. Что говорит милорд? Неужели найдется глупец, который решит покинуть это удобное место? — с готовностью согласился Гарри.

— А если тебе нечем заняться, ты всегда можешь присоединиться к тем, кто добывает продовольствие и заготавливает фураж, — добавил Джон Батлер.

— Завтра первая вылазка, — заметил Гарри.

Томас неожиданно усмехнулся и покачал головой:

— Эти обязанности для вас, парни. Я на особом положении, потому что я личный страж милорда. Если вдруг понадобится срочно меня разыскать, вам просто надо найти милорда.

Он по-светски изящно махнул им рукой и ушел. Томас даже на военной службе был воплощением галантности.

Так случилось, что в тот день, за неделю до окончания перемирия, Томас оказался в маленькой комнате с генералами и другими военачальниками. Йорк, Рутланд и Солсбери сидели вокруг стола. Предметом их обсуждения были прошлые военные кампании, тактические приемы боя, женщины и другие темы, которые могут обговаривать военные мужи. Томас и пара молодых людей стояли на страже у стены, краем уха прислушиваясь к разговору. Группа солдат, которых отправили за продовольствием, как раз покинула лагерь, запасы уже заканчивались, и все с нетерпением ожидали начала действий.

Рутланд занимался тем, что бесконечно вонзал нож в стол, наблюдая за тем, как он мелко дрожит, когда острие погружается в дерево. Милорд сохранял абсолютное хладнокровие, присущее истинному солдату: его сильные мускулистые руки спокойно лежали на столе. Он легко откинулся на спинку стула, а его проницательный взгляд, который не мог выдержать ни один лгун, останавливался попеременно на каждом говорившем. Солсбери в этот момент взял слово.

— Если не принимать во внимание всех накопившихся мелких проблем, то остается одна самая существенная: нам все труднее поддерживать дисциплину. Каждый день мне доносят о драках и ссорах. К счастью, здесь нет больших запасов выпивки, иначе нам было бы не избежать серьезных неприятностей.

— Надо организовать какие-нибудь игры, — произнес Ричард. — У нас впереди еще неделя. Не помешает и дополнительная тренировка с оружием. Я хочу предложить…

Но никто уже не услышал, что намерен был предложить герцог, потому что в этот самый момент вбежал один из часовых, которого догонял взволнованный разведчик.

— Сэр! Милорд! Возвращаются те, кого послали за едой и фуражом… — начал первым часовой, но его тут же перебил разведчик, громко крича: — Королева направляется прямо сюда! Ее армия уже совсем близко, милорд! Они окружили наших людей. Их там тысячи, и они вооружены до зубов!

Рутланд вскочил на ноги.

— Они нарушили перемирие! — воскликнул он. Лицо Йорка исказилось от ярости.

— Ничтожная мразь! — вскричал он. — Отродье дьявола, клятвопреступники…

Его рука легла на рукоять меча. Он направился к двери. Гнев его был настолько велик, что он просто не мог сдержать себя:

— Мы проучим этих людишек, покажем им, как нарушать данное слово, да еще и в день святого праздника. Таким не место на земле! Вперед! Сейчас они увидят, что значит иметь дело с настоящими солдатами!

Он сбежал вниз по ступеням, и все остальные старались ни на шаг не отставать от него. На ходу он надел шлем, схватил щит, и снова все последовали его примеру. Они выбежали во двор, схватили лошадей. В их крови кипела жажда мщения. Люди выкрикивали в адрес своих врагов самые страшные проклятия и ругательства. Их целью были спасение и месть. Ворота немедленно распахнули, и воины помчались по направлению к равнине. Томас находился на расстоянии вытянутой руки от милорда. Как и его господин, он жаждал битвы, потому что был измучен долгим ожиданием и возмущен вероломством врага. Но он был сыном своей матери, поэтому голос разума подсказал ему оглянуться. И — о ужас! Он увидел, как мало их было. Впереди группа воинов, которые выезжали в этот день за продовольствием и фуражом, хотя и захваченные врасплох, старались построиться и держать оборону, но их силы просто таяли на глазах без подмоги. Послышался сигнал общей тревоги. Если бы милорд не вступил так стремительно в бой, группа воинов впереди была бы обречена на неминуемую гибель.

Они мчались на помощь, но враг был ближе. Хотя всадники под предводительством милорда и рвались мужественно навстречу неприятелю, Томас почувствовал обреченность и отчаяние. Столь быстрое появление подмоги, однако, отбросило врага назад. И остальная часть войска герцога, воодушевленная, потребовала продолжать сражение до победного конца. Силы сторон сошлись в единоборстве, и с этого момента всякое чувство порядка и смысла было утрачено.

Томас управлял обезумевшей лошадью рукой, защищенной щитом. Он рубил врагов, бил их направо и налево и колол мечом. Время, казалось, остановилось, а шум стал таким невыносимым, что в нем не выделялись отдельные звуки. Томасу представлялось, что он сражается в мире безмолвия, где нет ничего, кроме возникающих все новых лиц врагов, с которыми надо расправиться, сквозь которые надо пробиться к заветной победе. Удар, еще удар, меч вытащен и снова готов к бою. Краем глаза Томас видел широкую спину милорда, а неподалеку от него алел плащ Солсбери.

Внезапно красное пятно плаща исчезло. Томас дернулся, и в этот момент его конь заржал и упал на колени: Томаса выбросило вперед. Невероятным усилием ему удалось удержаться на ногах, чтобы встретить следующий удар противника. У него еще оставалась секунда, чтобы оглянуться. Этого оказалось достаточно, чтобы увидеть милорда впереди: он все еще сидел в седле и сражался сразу с двумя воинами справа от него. Вдруг Томас перехватил движение слева от Йорка — к герцогу подбирался человек с копьем наперевес.

— Нет! — закричал он что было сил, прыгнув вперед.

Его крик и прыжок пришлись на одно мгновение, но на долю секунды Томас все-таки опоздал: копье уже вошло глубоко в грудь Ричарда. Он упал, словно подрубленный ствол, набок, а его лошадь, не чувствуя на себе седока, рванула вперед. Томас издал крик, которому, казалось, вторит сама земля. Сражение было самым кровопролитным именно здесь. К тому времени, когда Томас пробрался к своему господину, пять или шесть копий уже вонзилось в него самого. Он ощутил жжение и огонь внутри и понял, что тяжело ранен. Томас продолжал сражаться, чувствуя, что его тело уже не принадлежит ему. Постепенно он опускался на землю, которая принимала его в свои холодные объятия.

Темнота захлестнула все вокруг. Везде был запах крови, он проникал в ноздри, а воины, сражавшиеся над его головой, казались ему каким-то мутным водным потоком. Он просто попал на дно ручья. И тут он почувствовал, что милорд рядом с ним. Он трогал голову своего господина, словно касался женщины, и повторял снова и снова: «Я не покинул его, матушка!» Лицо Томаса осветила улыбка. Его тело было пронзено несчетным количеством смертельных копий; темнота хлестнула ему в лицо — и все закончилось.

Было утро второго января. Члены семьи и все домочадцы собрались в большом холле в ожидании новостей. Инстинктивно они старались держаться ближе друг к другу, словно в поисках утешения. До них дошли слухи, зловещие и неопределенные. Говорили, что из-за предательства сражение выиграла королева. Элеонора вздрогнула. Предательство! Измена! Казалось, что этим отравлен даже воздух, который они вдыхали. Им сообщили, что армия милорда Ричарда разгромлена и королева направлялась в Йорк, прежде чем идти на Лондон.

Элеонора не уставала повторять себе, что это только слухи. Сжимая руки, она снова и снова говорила, что слухи не обязательно должны подтвердиться. Надо было ждать правды, надо было ждать официальных новостей. Что же произошло с мальчиками и Джоном? Они должны скоро приехать. Они расскажут ей правду. Надо ждать и надеяться. Нельзя падать духом. Ее мальчики не могли погибнуть такими молодыми. Слуги поддерживали огонь в очаге, но на большее их не хватало. Казалось, что ночь будет длиться вечно. Была середина зимы, и восход солнца ожидался поздно, не раньше семи.

А затем, еще в темноте, вдруг послышался стук копыт во дворе, они услышали шаги бегущего человека, и перед ними появился один из слуг их старого поместья. Даже в бледном утреннем свете было видно, как побелело его лицо от волнения.

— Госпожа, — вымолвил он, едва дыша, — господин Батлер и наши люди приехали в Микл Лит. — Слуга не мог унять дрожь. — Они говорят, что королевские войска наступают. Наши скрываются от преследования.

Элеонора уже была на ногах.

— Мои сыновья? Что с ними?

— Их нет. Там только господин Батлер и двенадцать человек с ним.

— Где они? Где мои сыновья? — Элеонора схватила несчастного за плечи и начала трясти. Она не помнила себя от волнения.

Эдуард коснулся ее руки и попытался отвести в сторону. Он начал говорить с испуганным до полусмерти слугой, мягким спокойным тоном:

— Говори, что тебе известно. Ты узнал, что произошло с моими братьями?

— Нет, сэр. Я не стал ждать, пока передадут все новости, а прибежал сразу, как только увидел, что они приехали. Меня послал мистер Батлер. Но они говорят, что потерпели поражение и королева перешла в наступление.

Слезы застилали ему глаза, и было видно, что он едва держится на ногах. Эдуард дал своему пажу знак увести слугу.

— Мне лучше немедленно отправиться туда самому и выяснить, что происходит, — сказал он. — Джо, я хочу, чтобы ты сопровождал меня.

— Я с вами, — воскликнул маленький Джон. Эдуард положил руку ему на плечо:

— Нет, Джон, кто-то должен остаться, чтобы позаботиться о женщинах и детях.

— Сэр, я предпочел бы не оставлять госпожу, — пробормотал Джо, но Эдуард не успел ответить.

— Ани, немедленно принеси мой плащ. Я должна отправиться туда сама и узнать, что там произошло, — произнесла Элеонора.

Эдуард не стал спорить с ней, заранее зная, что это бесполезно. Втроем они тут же отправились в путь, направив лошадей сквозь утреннюю дымку, укутывавшую заснеженные поля. Их целью было как можно скорее добраться до Микл Лита.

Джон встретил их у двери старого холла. Он валился с ног от усталости. Под его глазами были черные круги, но он не был ранен.

— Ради Бога, скажи нам скорее, что же произошло? — воскликнула Элеонора, едва увидев его.

Он рассказал им, как по-предательски поступили с ними люди королевы.

— Будь проклята ее подлая душа! — выкрикнула Элеонора. — Что же с Томасом и Гарри?

— Гарри был со мной. Мы ничего не подозревали до тех пор, пока не прозвучала общая тревога. Томас находился с военачальниками, поэтому, когда они ринулись в бой, он оказался на передовой. У него не было ни малейшего шанса — горстка людей против этого полчища, но все равно он и другие бились так храбро, что оттеснили врага на некоторое время. Милорд был в самой гуще сражения, а Томас не отходил от него ни на шаг. А затем мы увидели, как милорд упал. Томас немедленно убил напавшего на герцога человека, но на него тут же набросились шестеро других.

Элеонора ошеломленно молчала, а затем едва слышным шепотом вымолвила:

— Томас убит?

Джон Батлер склонил голову. С губ Элеоноры сорвался нечеловеческий крик, который, казалось, потряс землю:

— Боже милостивый!!!

Затем наступило молчание, и Элеонора со страхом спросила:

— Лорд Ричард… тоже?

— Они пали вместе. Милорд Рутланд тоже погиб, милорда Солсбери захватили в плен, а на следующий день ему отрубили голову. Остатки армии разбежались. Некоторые отправились домой. Гарри присоединился к милорду Марчу. Я бы сделал то же самое, но мне приказали отправляться домой: королева теперь жаждет крови, поэтому мы должны быть готовы защитить наши семьи, если она появится здесь.

Не в силах унять дрожь, Элеонора спросила:

— Значит, Гарри в безопасности? Он не ранен?

— Он не получил ни царапины. Немало людей последовало за ним, так мы избежали смерти. Теперь, когда многие спаслись, и во главе станут Марч и Уорвик, королева подумает хорошенько, прежде чем двинуться на юг. Сегодня уже доподлинно известно, что она держит путь на Йорк, чтобы снова восстановить свои права. И… — Он остановился, словно сопротивляясь тому, что должен был произнести.

Лицо Элеоноры было залито слезами, но ее голос прозвучал решительно:

— Его сын должен продолжить борьбу отца. Молодой Эдуард. Он такой же хороший, да?

— Один из самых лучших, — ответил Джон. — Такой же храбрый солдат, как и его отец…

— О, Боже мой! — Элеонора закрыла лицо руками, безудержно рыдая.

Эдуард обнял мать за плечи, но его лицо тоже было в слезах.

— Ричард мертв. Томас мертв. Я не думала, когда они отправлялись в поход… такие храбрые, мужественные. Я не знала, что больше не увижу его. Умереть! И как умереть! Измена! О Боже милостивый, умереть от рук женщины! Подлой низкой женщины! Ричард должен был объявить себя королем. О Томас, сынок… Мой сын.

Джон Батлер не скрывал слез. Он низко опустил голову, и его следующие слова были едва слышны:

— Он умер, как солдат, сражаясь доблестно и отважно. Это лучшая смерть для мужчины. Он ни на секунду не покинул своего господина. Томас отомстил за него, поразив убийцу. Бог примет его с почестями, потому что небесам мила столь храбрая и честная душа.

Слова Джона утешали разум, но не сердце. Худшее же ожидало их впереди. Армия королевы собралась в Йорке. Солдаты мародерствовали, сжигали дома и насиловали женщин. Поместья Морландов пострадали незначительно, поскольку были хорошо укреплены, а вооруженная стража не позволила солдатне проникнуть на территории их угодий. Однако были сожжены амбары и уничтожены зимние запасы. В остальных местах пострадали целые деревни — там все было разграблено, а люди убиты.

В первый день своего приезда в Йорк Элеонора не могла сдержать дрожи, когда увидела выставленные на всеобщее обозрение отрубленные головы мятежников. Она с ужасом взирала на картину, которую не могла представить себе даже в самом кошмарном сне: для устрашения народа Маргарита приказала посадить на кол головы своих злейших врагов — юного Рутланда, Солсбери и Ричарда Йорка.

Элеонора чувствовала, что может сойти с ума от горя при виде окровавленной головы человека, который был любовью всей ее жизни. Шутовская корона из бумаги и соломы выглядела страшным надругательством над мертвым. Элеонора невидящими глазами созерцала эти твердые губы, некогда дарившие ей улыбки и поцелуи, а сейчас покрытые кровавой коркой. Остаться здесь и ждать, пока вороны выклюют его глаза, когда-то синие и полные жизни, — нет, это могло лишить ее рассудка. Он был таким добрым, порядочным человеком и оказался наказанным за то, что слово чести не было для него пустым звуком. Этот блестящий рыцарь ставил понятие достоинства выше власти, выше любви и богатства. Его благородное сердце, не знавшее подлости, было так жестоко предано! С ним обошлись, как с разбойником, хотя в смерти своей, как и в жизни, он заслуживал лишь почестей. Жить, чтобы увидеть такое беззаконие, значило зря проживать свои дни.

— Он будет отмщен, — со слезами вымолвила Элеонора. — Его сыновья, мои сыновья… отомстят за него.

Глава четырнадцатая

Когда весь армейский сброд под предводительством королевы двинулся на юг, остатки армии лорда Ричарда собирали силы, чтобы направиться на запад. Их целью было найти Эдуарда Марча. Стояла ужасная погода: зима выдалась самой холодной, какую только помнили. Они продвигались очень медленно, поэтому неудивительно, что многие воины под прикрытием бурана убегали из лагеря и возвращались домой. Гарри чувствовал себя лучше других, он все еще был в седле, и его выхоленная лошадь благодаря заботам слуг Морланд-Плэйса отличалась силой и выносливостью. Но сердце Гарри болело от тяжелой утраты — смерти любимого брата Томаса. Кроме того, как и всякий последователь Йорков, он был морально уничтожен смертью своего милорда и его главных соратников.

Наконец они обнаружили дислокацию армии Марча, которая укрывалась от метели в Шросборо. Их приветствовали с радостью, смешанной с сочувствием, ибо, как известно, плохие новости распространяются быстрее хороших, так что весть о поражении в битве и гибели Йорка долетела сюда еще до появления остатков его армии. Эдуард, высокий, сиятельный и великолепный, старался согреть их сердца, несмотря на собственное горе — ведь он потерял самых близких ему людей. Он был решительно настроен нанести ответный удар королеве и ее армии.

— Сейчас наша главная надежда, — заявил он, — на кузена Уорвика, на то, что он сумеет удержать Лондон, так как на помощь королеве движется армия валлийцев под предводительством лорда Пемброка и Вилтшира. Они требуют нашего внимания в первую очередь, потому что направляются сейчас на запад, и мы должны их перехватить.

— Мы легко справимся с этим, — выкрикнул один из ветеранов. Эти коротконогие валлийцы не очень быстро передвигаются.

Золотоволосый Эдуард рассмеялся вместе со всеми, а затем отдал приказ отдыхать и позаботиться о тех, кто только что присоединился к ним после долгих блужданий.

— Нам предстоит отправиться в путь завтра на заре, парни. Приказываю вам хорошо выспаться.

Несмотря на то что Эдуард был очень занят, он нашел время перемолвиться словом с каждым, кто в этот день прибыл в лагерь. Они были особенно дороги ему: эти люди выжили в кровавой битве, которая унесла жизнь его отца. Особое внимание уделил Эдуард Гарри — он приветствовал его возвращение под свои знамена и выразил искреннее сочувствие по поводу гибели Томаса.

— Я тоже лишился брата, — сказал он.

Таков был Эдуард, внимательный и чуткий к тем, кто ему дорог. Он всегда находил время позаботиться о вещах, на первый взгляд незначительных, но очень важных.

Они находились в необитаемой части страны, где бушевали вьюги и непогода выбивала из сил, поэтому их переход был сопряжен с огромными трудностями. Только на Сретение они напали на след валлийцев. Это произошло у места, которое носило название Мортимер Кросс и располагалось неподалеку от замка Ладлоу, где Марч провел свое детство. Расправиться с валлийцами для армии Йорка не составило труда и не заняло много времени. Среди захваченных в плен оказался и Оуэн Тидр, авантюрист, которому удалось возвыситься до самой постели вдовы короля Генриха Пятого, Екатерины Валуа, родившей ему троих детей (один из сыновей от этого союза женился на племяннице лорда Эдмунда Маргарите, к великому неудовольствию Элеоноры).

Оуэна судили и приговорили к смерти, но судьба всегда была к нему столь благосклонна, что он не мог поверить в свою неудачу и на сей раз. Только на плахе, стоя на коленях в ожидании, когда топор опустится на его голову, он наконец осознал все происходящее. И закричал как ужаленный:

— Отрубить голову, которая покоилась на коленях у Екатерины?

Даже после смерти Оуэна Тидра его необыкновенный успех у дам продолжал поражать воображение: как стало известно, одна деревенская женщина забрала его голову, сняв ее с кола на рыночном помосте, где она была выставлена на обозрение людей, умыла его лицо и расчесала волосы.

Гарри и еще десять человек, которых он привел с собой из Йорка, в этот день узнали вкус настоящей битвы, из которой они вышли победителями, с небольшими потерями и с огромным опытом.

— Белый заяц теперь обагрен кровью, — произнес Гарри после этого, — зато он точно знает, как сражаться.

Одержав верх над противником в Мортимер Кроссе, они продолжили движение, их целью были Юг и Лондон. На третью неделю февраля они встретились с остатками армии Уорвика, который сообщил им ужасную весть о том, что королева нанесла им сокрушительный удар в Олбани, захватила короля, а теперь уверенно двигалась на Лондон.

— Что с моей матушкой? С моими братьями? — первым делом поинтересовался Эдуард, поскольку герцогиня Сесилия и два его младших брата жили в это время в Лондоне. Уорвик лишь покачал головой, так как ничего не знал точно. Эдуард кусал губы, но его кузен потрепал его по плечу, сказав:

— Не следует мучить себя напрасными тревогами. Герцогиня — женщина необыкновенно храбрая и сильная духом. Я уверен, что она вывезла детей.

— Я не могу допустить, чтобы с ними что-то случилось, я не могу потерять еще кого-то из членов своей семьи, — ответил Эдуард сурово и отвернулся.

Новости одна за другой просачивались в лагерь Эдуарда. Все они были о событиях в Лондоне. Сначала стало известно, что королевские солдаты разбойничают в окрестностях города, сея среди жителей панику. Остатки армии, разгромленной под Олбани, искали прибежища в городе, а затем начали присоединяться к вновь формирующимся частям. Наконец прибыл слуга с эмблемой Йорков на потертой ливрее, чтобы сообщить, что ее светлость отправила детей морем в безопасную Бургундию, но сама герцогиня осталась в городе и пытается организовать жителей Лондона в отряды самообороны.

— Что я говорил! — воскликнул Уорвик, не скрывая радости. Я говорил, что она не даст себя в обиду. И если уж кто-то имеет влияние на лондонцев, так это именно она, наша герцогиня. Лондон всегда был за Йорков. Теперь у нас есть не просто слабая надежда на победу, а шанс победить!

Так и случилось. Лондон закрыл ворота перед собственной королевой, не желая ее возвращения. Жители оказывали сопротивление армии Маргариты десять дней, пока сторонники Йорка не зашли в город под громкие приветствия лондонцев. Гарри казалось, что самый заветный его сон становится явью. Все, что происходило в октябре прошлого года переживалось вновь, но теперь лорд Эдуард, а не лорд Ричард возглавлял победное шествие и получил такой великолепный прием. На этот раз, когда лорд Эдуард выразил свои претензии на королевский трон, никто не оказал ему сопротивления или выступил в оппозиции. Урок был усвоен, и Эдуард не намеревался повторять допущенных ошибок. Четвертого марта Эдуард был провозглашен королем Англии.

Гарри удалось отправить короткую весточку Элеоноре через купца, который направлялся в сторону поместья Морландов. Он набросал несколько строк о событиях, которые предшествовали их победному шествию по Лондону. Он уверял Элеонору, что все они целы и невредимы.

«Матушка, мне жаль, что вы не могли видеть, как наш король вошел в город. Но вскоре у вас появится такая возможность, да и я живу мыслями о предстоящей встрече с вами и молюсь об этом каждый день. Мы отправляемся на север, чтобы настичь королеву Маргариту, а когда сокрушим ее, то сможем вернуться домой. Только тогда везде установится долгожданный мир».

С сердцем, преисполненным надеждой, Гарри, сопровождаемый верными людьми Морландов, двенадцатого марта вышел через городские ворота и выступил в составе королевской армии в славный поход. Армию возглавлял золотой Эдуард — красавец-король, и герцог Уорвик, величайший из лордов.

Армия экс-королевы быстро убегала. Только у Таутона, в пятнадцати милях от Йорка, Эдуард наконец настиг врагов и вынудил их к ответным действиям. Гарри был особенно доволен:

— До дома будет рукой подать, когда вернемся после сражения, — сказал он своим воинам.

Было двадцать девятое марта.

— Вербное воскресенье, — заметил кто-то.

— Значит, на Пасху отправимся домой, — пообещал Гарри. — Король Генрих не будет драться сегодня, нельзя сражаться в святые праздники.

— Зато королева будет, помяните мое слово. Но наш король Эдуард не попадется в ту же ловушку, что и его отец. Это случится именно сегодня, не беспокойся.

Они взглянули на небо. Оно было низким и свинцово-серым.

— Похоже, пойдет снег, — размышлял кто-то. — Темно, как ночью.

К ним подъехал курьер.

— Парни, — бодро заговорил он, — постройтесь. Вы все хорошо знаете, где вам занимать место в бою.

— Где же враг?

— Поймете совсем скоро. Они на поле, между ручьем и дорогой. Поторопитесь.

— По крайней мере, в бою нам не будет холодно, как раз согреемся и разомнемся, — бросил один из воинов, поднимаясь на ноги.

— Не занимайте свои головы лишними мыслями, — сказал Гарри. — Думайте о доме. Если бы мы сейчас были на вершине холма, клянусь, мы увидели бы Морланд-Плэйс.

Мужчины радостно приветствовали его слова. Схватившись за оружие, они поднялись на ноги.

Армия королевы превосходила их по численности почти вдвое. Они поняли это, как только увидели вражеские ряды. Стоя в ожидании приказа действовать, Гарри с обостренным чутьем, выработанным за долгое время пребывания на войне, заметил, что королева выигрывает и по занимаемой позиции. С фланга ее армию защищал ручей, выгоден для нее был и покатый склон. Серое небо, казалось, устрашающе опускалось все ниже и ниже. В этот момент Гарри с удовлетворением подумал, что на их стороне тоже есть неоспоримое преимущество: на их стороне была правда. Если ужи существовали какие-то зловещие знаки, то они предназначались их врагам. А их символом должен стать новый король Эдуард — как раз теперь он верхом ехал занять свое место. В серости дня на его шелковом платье эмблема солнца сияла особенно ярко, как будто на мгновение настоящее солнце вышло из-за туч. «Темные мрачные тучи для королевы, а яркий солнечный свет для нас, ведь на нашей стороне Бог», — подумал Гарри. Забыв о промозглом холоде, не обращая внимания на еще болевшую после удара мечом руку, Гарри улыбнулся и крепче сжал оружие в ожидании сигнала.

Вначале казалось, что им грозит поражение. Отразив первую атаку, противник сумел перехватить инициативу, а его явное численное превосходство отнимало шансы у короля Эдуарда и его людей. Белый заяц находился в центре битвы, которая была особенно ожесточенной на правом крыле. Многие уже полегли в сражении, а рана Гарри открылась после полученного нового удара мечом. Если бы он знал немного больше о тактике сражения, то понимал бы, что всаднику больше всего следует беречь руку и незащищенное бедро.

И вот почти наступил момент их вынужденного отступления. Победа ускользала от них, и страшным призраком замаячило поражение. Но произошло чудо, им был дан знак, что Бог благоволит к ним: темные зловещие тучи рассеялись и посыпались белые хлопья снега. Сначала снег падал на землю редкими снежинками, но через мгновение он уже повалил сплошной белой пеленой. В то же время сорвался первый порыв ветра, он начал дуть все сильнее и сильнее через маленькую равнину прямо в лицо солдатам королевы. Ветер и снег ослепляли их. Они не могли бороться с прежней силой и отступали. С яростными криками, с именем Йорка на устах армия короля Эдуарда бросилась вперед на врага.

По прихоти судьбы Гарри оказался отрезанным от остальных воинов своего отряда. Его меч был в крови по самую рукоятку, рука не могла держаться твердо и скользила в потоке крови. Звук лошадиных копыт заглушался щедро устилавшей землю грязью, смешанной с кровью. Это становилось похоже на резню: сторонники Ланкастеров один за другим падали замертво, их тела лежали всюду, куда падал взгляд. Ручей, который сначала давал им преимущество, теперь стал их злейшим врагом: люди были прижаты к его берегу, а потом и загнаны в воду. Вода в быстром ручье обдавала ледяным холодом и сбивала с ног. Очень многие воины утонули, не сумев удержать равновесия, остальные же, стоя по колено в воде, были смертельно ранены и падали прямо в ручей — их кровь смешивалась с бурным водным потоком.

Лошадь Гарри убили прямо под ним, но он тут же поднялся на ноги и продолжал сражаться рядом с людьми, которых прежде никогда не видел. Вдруг его взгляд остановился на серебристом льве на одежде воинов. Он понял, что им пришла подмога из Норфолка. Теперь они не могли проиграть! Он на секунду ослабил руку, которую все еще пронзала сильная боль, и взглянул на картину сражения: далеко впереди он увидел людей, которые спасались бегством, преследуемые армией Йорка. Все позади! Победа была на стороне Эдуарда!

В эту минуту его внимание привлек чей-то крик сбоку от него. Он резко повернул голову и увидел перекошенное лицо какого-то бородача. На одежде этого человека была эмблема дракона. На миг его руке блеснуло короткое копье и через секунду поразило Гарри в шею. Он почувствовал, как острие пробило кость, но боли не было. Гарри ощутил лишь бесконечное удивление. Он хотел крикнуть, но не мог. Вместо крика из горла вырвался какой-то захлебывающийся звук. Лицо его убийцы исчезло. Он просто двинулся дальше продолжать свое кровавое дело. Гарри опустился на колени, его руки потянулись к смертельной ране, и алая кровь хлынула на его онемевшие пальцы. Он не мог дышать, ибо нос, рот и легкие были залиты его же кровью. Гарри подумал в последний момент: «Я тону…» С этой мыслью он как подкошенный рухнул вперед, затихнув в смертном сне у кромки водной глади.

Это сражение было самым кровопролитным из всех возможных, так как битва продолжалась даже после наступления темноты. Армия противника была наголову разбита, но обезумевшие йоркисты преследовали выживших с горячностью гончих псов и убивали их повсюду, где настигали несчастных. Их военачальники тщетно пытались прекратить бессмысленную резню. Победа была безоговорочно на стороне Эдуарда, хотя и на этот раз королеве удалось спастись. Она забрала короля и своего сына из места укрытия, которое специально было выбрано в Йорке. Королева уже находилась на пути в Шотландию, где мечтала отсидеться в безопасности. Убийства продолжались и в самом Йорке, хотя Эдуард сделал невозможное, чтобы остановить дальнейшее кровопролитие. От Таутона до Йорка дорога была сплошь красной от крови, а по ее сторонам лежали тела, бесконечное количество тел. В Морланд-Плэйс новость о победе Йорка дошла еще до окончания сражения.

— О, благодарение Богу! — вскрикнула Элеонора. — Теперь нам остается только дождаться возвращения наших бравых мужчин домой.

Она собрала всю семью в часовне, где мистер Джеймс вознес Господу благодарственные молитвы за дарованную победу. Весть о том, что Маргарита снова ускользнула от возмездия, однако, омрачила всеобщую радость.

— Смерть этой женщины принесла бы облегчение всем. Пока она жива, она будет продолжать строить козни, пока она жива, она будет сеять смерть на этой земле, — заявила Элеонора.

На протяжении всей ночи собаки страшно выли, чувствуя запах крови в воздухе. В темноте то и дело мелькали чьи-то пугливые фигуры — люди мчались прочь от места трагедии в поисках убежища. Элеонора стояла в часовне, окруженная своими верными слугами. Эдуард и Изабелла были вместе с Сесилией в ее спальне, так как она ждала ребенка и они боялись, что такие потрясения могут привести к преждевременным родам. Джон, Ричард и Нэд находились в детской вместе с Ани и господином Дженни, они пытались уснуть, но каждый раз, заслышав какой-нибудь страшный и необъяснимый звук, невольно прижимались друг к другу.

Красно-кровавое солнце поднялось над горизонтом, залив розовым светом грязный снег. Вскоре после рассвета двое мужчин, хромая, зашли во двор поместья. Их одежда насквозь промокла от крови. Они были ранены, глаза их были воспалены. На лицах пришедших читалась огромная усталость, они были крайне истощены, поскольку не смогли даже поднять руку для приветствия. Их тотчас окружили с криками радости и сочувствия и провели к огню в большом холле, где сразу же появились еда и питье. Ранения мужчин не были серьезными, скорее, их одолевала усталость. Все домочадцы бросили свои занятия и выбежали к ним.

— Где остальные? — немедленно спросила Элеонора.

Мужчины обменялись тревожными взглядами.

— Где же все наши? — настаивала Элеонора.

— Остальных нет. Остались только мы двое, — наконец вымолвил один из них через силу.

— Сражение было очень тяжелым, — добавил другой.

Ему казалось, что все, о чем он говорит, бессмысленно, потому что пережито с таким напряжением сил и потерями. Ему трудно было говорить об этом еще и потому, что это заставляло словно заново переживать тот кошмар. Эта высокая сердитая женщина, стоявшая перед ним, железной рукой будто вновь отправляла его на поле битвы.

— Многих убило в первой же схватке. Нас превосходили по численности во много раз.

— Да, нас оказалось намного меньше, чем их, — подтвердил слова товарища второй. — Так было, пока не начался снег. Дик, я и другие оказались разделены. Джека, который был с нами, тут же убило. И вот нас осталось только двое.

Он понурил голову. Элеонора пыталась найти смысл в его объяснениях.

— Но Гарри? Где мой сын? — в ее голосе прозвучала мольба. Но она уже почувствовала страшную для себя правду. Дик покачал головой. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Он решился:

— Мы искали тела везде, уже после того, как все было кончено. Мы нашли несколько. Вы никогда не подумали бы, что может быть столько убитых. Господин Гарри лежал возле ручья. Мы оттащили его от воды, но не могли принести ни его, ни кого-то другого, потому что у нас не было лошади.

В этот момент он поднял голову и с нескрываемым восхищением посмотрел на свою госпожу — она приняла удар с достоинством королевы, выпрямившись и не подав виду, как сразила ее эта весть. Однако ее лицо мгновенно постарело. Как ужасно было потерять прекрасных молодых господ, как мистер Томас и мистер Гарри, но, когда человек чувствовал такую усталость, как эти двое, единственным желанием было провалиться в глубокий сон. Не успела эти мысль мелькнуть в голове у воинов, как глаза их тут же закрылись сами собой.

— Пусть о них позаботятся, — сказала Элеонора, понизив голос. — Эдуард, мы должны привезти тела до того, как на поле выйдут могильщики. Я слышала истории о том, как они иногда специально уродуют тела, чтобы их невозможно было опознать. Лучше всего отправиться вооруженными. Тебе понадобится телега, а может, и две. Привези их. Привези их домой. Возьми Оуэна и других сильных, выносливых мужчин. А еще не забудь взять саван, чтобы укрыть тела. Элис, Энн, принесите ткани господину. Поторопитесь, хватит стоять и рыдать. Джо, позаботься о лошадях. Почему все стоят? Столько всего нужно сделать! Поторопитесь!!!

— Матушка, — начал Эдуард, потрясенный скоростью происходящего, но в этот момент послышался громкий крик наверху. Лиз, горничная Сесилии, вбежала, запыхавшись, ее прическа сбилась набок от спешки.

— Мадам, мадам, у миледи начались роды. Скоро родится ребенок! — кричала она.

Эдуард вздрогнул и хотел было повернуть назад, но Элеонора твердо взяла его за руку и направила к двери.

— Я присмотрю за Маргариткой. Ты нужен в другом месте. Иди же и привези сюда своего брата и других воинов. Смерть требует такого же внимания, как и жизнь.

Ребенок родился за два часа до полудня. Это была девочка, и ее нарекли Сесилией в честь матери. Эдуард и Оуэн вернулись только после наступления темноты. Они привезли телегу, доверху нагруженную телами. Зрелище было скорбным, оно заставляло сердца сжиматься от печали. Поездка заняла у них столько времени, потому что дороги были ужасно размыты, а тел на поле оказалось так много, что потребовался не один час для поисков. Весь вечер женщины посвятили тому, что омывали тела, расчесывали гребнями волосы покойным и укутывали их в чистый лен. Затем тела павших перенесли в часовню, окуренную благовониями, где при свечах проводилась ночная служба.

Элеонора преклонила колени перед телом своего дорогого сына, дивясь тому, каким свежим и одухотворенным выглядит его лицо, которое не могла обезобразить даже смерть. Холодная вода в ручье смыла всю кровь, и кожа Гарри светилась белизной и была безупречно чистой, как мрамор.

«Он словно статуя», — подумала она и тут же решила, что необходимо изваять изображения Томаса и Гарри, возможно, в мемориальной картине их гибели на поле брани. Она не знала места, где оборвалась жизнь Томаса и где погребено его тело, потому что погибшие в той битве были похоронены в общей могиле. Гарри должен получить положенные ему последние почести. Она позаботится о том, чтобы ее мальчику были устроены пышные похороны. И эти похороны будут посвящены и памяти ее Томаса тоже.

— Он был так молод, — произнесла она вслух.

— О да, мадам, и при этом отличный солдат, — раздался голос рядом. Она обернулась и увидела Дика, который умылся, отдохнул и наелся, но даже и теперь выглядел измученным.

— Он сражался, как лев, мадам, до самого последнего вздоха. Он умер мгновенно, — сказал он, словно извиняясь, потому что боялся расстроить госпожу и не знал, какие слова могут прозвучать утешительно.

Но Элеонора кивнула, принимая его сочувствие.

— Они оба были чудесными молодыми людьми. Благодарение Богу, что их смерти не были напрасными.

Она погладила щеку сына, которая была цвета слоновой кости, и ее пальцы ощутили холод, который не дает живая плоть. «Он ушел от меня, я потеряла его навсегда», — отчетливо осознала она.

— Я помню, — проговорил Дик тихим голосом, — как перед самым сражением Гарри сказал, что мы вернемся домой на Пасху.

Домой навеки.

В субботу накануне Пасхи король, как теперь надо было величать Эдуарда Марча, вернулся после безрезультатной погони за Генрихом и Маргаритой. Он вошел в Йорк под оглушительные фанфары и разливающийся по городу перезвон колоколов. Даже не подкрепившись после долгой дороги, он приказал первым делом немедленно снять с ворот иссохшие головы своих отца, брата и дяди и поместить их в гроб. Гроб был установлен в ближайшей церкви Святой Троицы, и Эдуард хотел, чтобы в будущем обезглавленные трупы перевезли для похоронных обрядов в Понтефракт, ближайший из Йоркских замков.

На Пасху король отправился отмечать праздник. Все были обставлено с большой помпой. Вся семья Морландов, за исключением Маргаритки, которая еще приходила в себя после родов, присутствовала на празднике в кафедральном соборе. Даже маленький Ричард, которому едва исполнилось два с половиной года, и Нэд, которому не было еще и двух, были вместе со всеми. Их одели в красивые детские наряды, и они хранили молчали на протяжении всей службы, потрясенные торжественностью происходящего, тишиной и присутствием нового короля.

А король Эдуард выглядел просто великолепно. Больше шести футов ростом, широкоплечий, с мускулистой и изящной фигурой, он потрясал воображение. Его золотистые волосы были тщательно причесаны под короной, усыпанной драгоценностями, а яркие голубые глаза живо блестели, но их взгляд напоминал скорее не его проницательного отца, а утонченную и добрую герцогиню мать. Элеонора не могла скрыть радости и удивления, что сын Ричарда, ее Ричарда, стал королем. Однако ощущение утраты тут же острым уколом напомнило о себе, потому что Эдуард так сильно походил на мать и так мало на своего незабвенного отца. Королем должен был стать Ричард. Эдуард просто заменил его на троне. Нет, Эдуард был не Ричард.

Позже по улицам города пошла триумфальная процессия, которую возглавлял Эдуард. Он ехал медленно, махая рукой и смеясь, и девушки бросали цветы под копыта его лошади. Цветы бросали и старики, но девушки делали это чаще других. С ним связывали надежду на восстановление мира, объединение страны под единой правящей властью, установление законности и порядка, изгнание продажных чиновников… Но, главное, людям нравилось, что страной будет править молодой и красивый король. Он выглядел по-королевски, и для простого народа это было гораздо важнее того, насколько по-королевски он будет поступать.

В понедельник, первый день пасхальной недели, был организован огромный пир в городском холле, и вся знать Йорка и окрестных земель приглашалась в качестве гостей короля. Эдуард и Элеонора были в списке приглашенных.

— Это такая честь, — щебетала Сесилия, лежа в кровати с маленькой дочуркой на руках. Все опытные няньки уже предсказывали, что малышка станет непревзойденной красавицей. Сесилия продолжала: — Я просто счастлива, что вы пойдете туда. Пожалуйста, приготовьтесь рассказать мне все-все, когда вернетесь. Постарайтесь запомнить, как будут одеты гости. Конечно, бесполезно требовать это от Эдуарда, ведь он не может отличить одно платье от другого.

Элеонора кивала головой в знак согласия, но, странное дело, ее вчерашнее настроение все сильнее давало о себе знать, и она не предвкушала удовольствия от этого праздника.

— Так ты думаешь, что это следует воспринимать как большую честь? Но, по-моему, король просто очень нуждается в деньгах, а мы ведь богаты.

— О матушка! Как можно? Все совсем не так, как вы представили. Он же только закончил все военные операции и вряд ли будет уже сейчас занимать себя мыслями о деньгах.

— Если Эдуард хочет стать великим королем, он только и должен делать, что занимать себя такими мыслями, потому что нельзя управлять страной без звонкой монеты в кармане. Кроме того, Генрих Ланкастер оставил большие долги. Вернее, оставила казну в таком состоянии эта француженка, его жена.

— Все равно, — произнесла Маргаритка. — Я не хочу, чтобы вы своими мрачными размышлениями умаляли величие сегодняшнего дня. Это честь быть приглашенным королем, и точка. Даже если вы не принимаете это сами, то должны вспомнить о бедных Томасе и Гарри.

Маргаритка увидела, как в глазах ее свекрови блеснула слеза, и поняла, что ее слова достигли цели.

— О да, ты права, — сказала Элеонора. Маргаритка не остановилась на этом.

— Кроме того, вы не можете не помнить, что писал о нем в своем письме из Лондона Гарри… — продолжила она. — Он писал, что Эдуард всегда находил время проведать своих маленьких братьев. Разве такой человек не заслуживает уважения? Этот поступок показывает его с очень благородной стороны.

— О да, в этом ты абсолютно права. Я отношусь к нему с большим уважением. Уверена, что он будет великим королем.

— Тогда предлагаю сосредоточиться на другом важном вопросе — какой наряд вам выбрать?

Маргаритка радовалась, как дитя, что ей удалось уладить это дело. Женщины принялись за обсуждение бархата и парчи, шерсти и драгоценностей, и Элеонора решила не прислушиваться больше к своему внутреннему голосу, который тихонько, но упрямо нашептывал: «Он совсем не такой, как его отец».

Это был самый великолепный и роскошный пир, который только можно было устроить за такое короткое время. Тридцать поваров трудились ночь напролет над приготовлением изысканнейших блюд. Еще больше людей были заняты работой в холле: окуривали помещение благовониями, натирали лавки, выбивали ковры и устанавливали повсюду свечи и факелы. Эдуард и Элеонора въехали в город сразу же после открытия ворот. Они отстояли утреннюю службу в соборе, а затем направились в главный городской холл в сопровождении слуг, двух горничных и двух пажей, которые шествовали впереди господ.

Лепидус был потрясающим красавцем. На лошадь Элеоноры не просто обращали внимания — от этого скакуна никто не мог оторвать глаз: его гриву украшали серебряные бубенцы, которые весело позвякивали при каждом шаге лошади, а попона была сшита из ярко-красного бархата. Элеонора и Эдуард были одеты подобающим образом. Как сказала Элеонора, если уж у тебя будут просить взаймы, то надо хотя бы получить от этого удовольствие. На ней была черная шелковая нижняя юбка, обшитая золотой парчой, а ее платье было из черного бархата. Длинные свисающие рукава наряда украшала отделка из горностая. Головной убор Элеоноры отличался особой изысканностью: он был выполнен из черного бархата, по которому двойной нитью тянулся жемчуг. Довершал ансамбль длинный, около шести футов, шлейф из тончайшего газа. Ее наряд производил впечатление чрезвычайной роскоши, но не выставляемой напоказ.

Шею Элеоноры обвивали бусы из бесценного черного жемчуга, привезенные с другого конца света предприимчивым купцом. Они стоили так дорого, что Роберт даже не стал сообщать Элеоноре, сколько именно. Ее талия все еще оставалась тонкой, несмотря на многочисленные беременности. Она затянула ее поясом из золотых нитей с жемчужными плетениями, с которого на золотых цепочках свисали крест из слоновой кости и молитвенник, некогда подаренный ей лордом Ричардом. Фиолетово-пурпурный плащ был оторочен лисьим мехом. Этот плащ был особенно дорог Элеоноре, ибо тоже являлся подарком Ричарда — отца нового короля.

Эдуард был в платье из черного бархата с горностаем. Талию подчеркивал длинный золотой пояс, спускавшийся к коленям. Чулки его были из голубого шелка, а туфли — с длинными заостренными носками, как того требовала мода, — садиться на лошадь в таких туфлях было крайне неудобно. Господ сопровождали двое пажей в ливреях с вышитым на груди белым зайцем и изображением черно-белого семейного герба Морландов на домотканых плащах. Горничные Элеоноры были одеты скромно и просто, но элегантно — в платья из тонкой черной шерсти и белого льна. Все было лучшего качества, поэтому они производили впечатление богатых и известных людей, какими они и были на самом деле.

В городском холле им помогли спешиться и провели к месту за вторым столом. Они оказались очень близко от короля, что являлось несомненной честью, так как ближе сидели только высокородные знаменитости и очень знатные гости. Элеоноре и Эдуарду было хорошо слышно, о чем разговаривает король со своими приближенными. Пир продолжался, блюда сменялись, а развлечения, предлагавшиеся гостям, становились все разнообразнее: для них пели четырнадцать мальчиков, а также были приглашены десять менестрелей. Когда гости закончили вкушать яства, каждого из них пригласили для представления королю.

Поднявшись из глубокого реверанса, Элеонора прямо перед собой увидела юного Эдуарда и, встретив его взгляд, почувствовала, что дрожит. Она не могла унять волнения, ведь перед ней был сам король! Слухи о его необыкновенной привлекательности не были преувеличены. Его красота затмевала всех вокруг. Но более всего поражало его живое и умное лицо! Голубые глаза заглянули ей прямо в душу, как будто он хотел понять ее характер. Король был чрезвычайно прельстителен как мужчина. Больше похожий на мать, чем на отца, но тем не менее что-то от Ричарда в нем было, особенно в откровенном и добром выражении лица, которое заставляло и доверять ему, и подчиняться его воле.

Он протянул Элеоноре руку, помогая подняться, и продолжал держать ее руку в своей.

— Я немало слышал о вас, — сказал он галантным тоном. — Я знаю, что вы были большими друзьями с моим отцом. Когда он попросил вас о помощи, вы не подвели его. А еще мне известно, что вы отдали под наше начало своих сыновей-героев, жизнь которых оборвалась в сражениях за клан Йорков. Но никто мне не поведал о вашей потрясающей красоте.

Его глаза лучились смехом. Когда он улыбался, обнажались красивые белые зубы. Элеонора невольно улыбнулась ему в ответ, столь приятное впечатление он на нее произвел. Она подумала, что теперь ей известна причина его огромной популярности у окружающих, особенно у женского пола. Затем он вдруг стал серьезным.

— Нам обоим хорошо известно, как тяжело пережить утрату того, кто тебе особенно дорог, — произнес он. — Примите мои самые искренние соболезнования. Я не могу не выразить восхищение доблестью ваших сыновей. Они не погибли напрасно.

Элеонора склонила голову в знак согласия, а затем сказала:

— Ваша светлость, однажды я пообещала вашему отцу, что при любых обстоятельствах сохраню преданность вам, потому что вы его сын. Сейчас я хочу повторить свое обещание.

— Я принимаю его с большой благодарностью. Пусть вас благословит Бог.

Она присела в реверансе и отошла. Элеонора ощутила огромный душевный подъем, как после благословений, получаемых на службе в церкви. Да, она отдала свою веру и преданность вновь. Она сделала это без усилий. По большому счету, она не произнесла новой клятвы, а лишь подтвердила свое обещание, которое когда-то дала Ричарду. Преданность Ричарду означала преданность Эдуарду. Но теперь ее занимал другой вопрос: если бы Эдуард не был столь авторитетным и ослепительным, сделала ли бы она свои признания с такой легкостью?

Глава пятнадцатая

В 1463 году Изабелле исполнилось двадцать шесть, и она все еще ходила в девицах. Прошло десять лет после трагической гибели Люка Каннинга. За эти годы она даже не была ни с кем обручена, поэтому она начала верить в невозможное, ведь, достигнув такого возраста, она не вышла замуж, но осталась жить дома. Ее любовь к веселому, жизнерадостному парню, который сумел тронуть струны ее души, осталась неизменной. В моменты, когда грусть заполняла ее до краев, она приветствовала желание семьи отослать ее в монастырь. Но проходили годы, и в ее памяти все реже возникал образ Люка. Она обнаружила, что в жизни есть много других радостей: Изабелла получала огромное удовольствие от хорошей еды, танцев, скачек по торфяникам и соколиной охоты.

Ее враждебность по отношению к матери уменьшилась, хотя и не исчезла окончательно. Наконец, она не могла не признать, что ей вновь стало интересно в компании других людей. Особенно любила Изабелла прогулки верхом в сопровождении Джо и маленького Джона. Она вообще предпочитала мужскую компанию, но с тех пор, как у Эдуарда появилась жена, Изабелла нашла себе и новую подругу, а малыши занимали ее все сильнее. Нэд и Ричард обожали делить с ней свои детские заботы, а крошка Сесиль любила семенить за ней повсюду, уцепившись за юбку любимой тети. Детей она любила, потому что находила в них много общего с животными — такие же беспомощные, доверчивые и беззащитные. Они не скрывали своих чувств и не плели интриг и заговоров, что было столь свойственно взрослым.

Теперь мысль о монастыре совсем не вдохновляла ее. С другой стороны, равно чужда и неприятна была ей мысль о замужестве. Это было связано прежде всего с интимной стороной брачных отношений, о которых после романа с Люком Изабелла вспоминала как о наполненных радостью и счастьем. Представить себе интимную близость с каким-нибудь незнакомцем Изабелла не могла — это казалось ей кощунством, и сама мысль о такой близости наполняла ее отвращением. Хотя малыши и были для нее источником большой радости, но самой производить их на свет, нянчить, отдавать им все свое время представлялось Изабелле слишком большим испытанием. Вот Маргаритка прошла через тяжелые роды совсем недавно и лишь для того, чтобы родить мальчика, который неделю спустя умер. Все это никак не прельщало Изабеллу.

Ее мать, однако, настаивала на том, чтобы дочь была выдана замуж. Когда умер отец, Изабелла всерьез опасалась, что так и случится.

Но затем начались бесконечные политические баталии, война, потом смерть мальчиков на поле брани, и это отвлекло Элеонору от банальностей повседневной жизни и забот о замужестве дочери. Ее мать начала вести новое дело. Король занимал большие суммы у нее, как у друга его отца, а у Эдуарда — как у главного поставщика шерсти, поэтому все мысли Элеоноры были заняты только тем, как заставить ферму производить побольше продукции.

На нее работали пятьдесят человек. Они пряли и ткали, и уже новый план созрел в голове предприимчивой хозяйки — купить собственную мельницу, чтобы быть полностью независимой от текстильщиков.

— Ее конечной целью, — однажды пытался объяснить Джо Изабелле, когда они возвращались после охоты с пойманной на обед дичью, — является полное производство, как цикл, здесь, на территории поместья. Она хочет сама управлять всем, начиная от выращивания овец и заканчивая изготовлением ткани. Сейчас ей приходится платить за покраску ткани, растягивание ее на специальных досках и еще за многое другое тем, кто занимается подготовкой ткани к продаже. Их услуги обходятся недешево, это уменьшает прибыль.

— Она теперь только и думает, что о деньгах, — заметила Изабелла.

— Король часто просит в долг, — напомнил ей Джо. — Деньги же должны откуда-то браться. Не забывай, что, не будь у вас денег, ни видать тебе ни лошадей, ни лучших соколов или гончих. Не говоря уже об одежде или о еде. Ты должна быть благодарна судьбе за то, что богата, и не говорить о матушке в таких непозволительных выражениях.

— О Джо, правильнее тебя не найти человека, — вздохнула Изабелла. — Наверное, это уже старость. О, не обижайся, — поспешно добавила она, — я просто дразню тебя. Ты ведь знаешь, как я уважаю твое мнение. Ты прав, когда говоришь о матушке. Что теперь? Мне даровано прощение?

Джо лишь покачал головой:

— Что-то больно быстро ты согласилась. И я подозреваю, что такая готовность со всем согласиться у тебя лишь на словах, но не в сердце.

— Ну, мне просто не очень понятно, зачем матушке давать в долг столько денег королю, — ответила она сердито, ибо ненавидела, когда Джо критиковал ее.

— Потому что, — начал свою речь Джо медленно и строго, — во-первых, король занят тем, что пытается установить мир в наших землях, а это важно для всех нас. Он сдерживает воинственных шотландцев на границе, иначе они давно напали бы на нас и сожгли все вокруг. Во-вторых, она обещала отцу короля, что поможет его сыну и поддержит его во всех его начинаниях, и не нарушит своего обещания.

— Ах да, лорд Ричард, — по слогам произнесла Изабелла. — Он был очень милым. Ты помнишь, как он танцевал со мной, Джо? Это правда, что он был любовником нашей матери?

— Конечно, нет, — быстро ответил Джо. — Разве твое достоинство не унижают эти сплетни, которые распускаются слугами?

— Но откуда тебе знать? — упорствовала Изабелла. — Король очень дружен с ней, я бы даже сказала, что она числится среди его особо приближенных людей. Зачем бы ему было приглашать ее на поминание лорда Ричарда в минувшем январе? А вспомни, как горячо она отстаивает маленького брата короля, Ричарда, говоря, что он единственный похож на отца.

Они въезжали во двор, и им навстречу выбежал слуга. Они немедленно прекратили разговор, не желая, чтобы их подслушали.

— Ничего, абсолютно ничего мне не известно об этом, — твердо заявил ей Джо. — Весьма сомневаюсь, чтобы в этом была хоть доля правды. Для человека, который сам любил ночные свидания, это очень поспешные и смелые выводы.

— Понятно, что ты имеешь в виду. Мол, придержи язык, если хочешь, чтобы я придержал свой. Так? — сказала Изабелла. — По-моему, Джо, это подло. — Она повернулась к слуге со словами: — Все в порядке. Я сама отведу коня на конюшню. Я хочу проследить, чтобы его как следует вытерли. Пойдем, Джо, или твоя знатность не позволяет тебе самому ухаживать за собственной лошадью?

Вместе они прошли через двор к конюшне, ведя за собой лошадей. У Изабеллы был молодой жеребец Лиард Второй, названный в честь прежнего любимца, который, к сожалению, умер два года назад. Она сама его объездила, так же как Элеонора своего Лепидуса. Пожалуй, это было единственное, что их объединяло. Джо спросил, от кого, как ей кажется, она могла унаследовать такую любовь к лошадям, если не от матери.

— Джо, — поинтересовалась вдруг Изабелла, — а почему ты не женился? Ты вообще собираешься это сделать? — Она уже не раз задавала ему этот вопрос, но не могла добиться ответа, так как Джо становился необыкновенно замкнутым, когда дело касалось его личной жизни. — Ты ведь не старый, тебе исполнилось только сорок.

— Мне сорок два года, мисс, и вам это прекрасно известно, — ответил ей Джо тоном, не терпящим возражений. — А еще, дорогуша, тебе хорошо известно, что я не могу жениться, поскольку состою на службе у твоей матушки.

— Но это не может помешать тебе создать семью. Например, если бы ты женился на Ани? Я уверена, что она охотно вышла бы за тебя замуж.

— Я не хочу жениться на Ани, а она не хочет выходить за меня замуж.

Изабелла оглянулась вокруг, чтобы убедиться, что их не подслушивают, а потом заговорила вновь, но на этот раз избегая смотреть на Джо. Щеки Изабеллы покраснели от смущения.

— Ты мог бы жениться на мне, — вымолвила наконец она. Наступила тишина, а когда Изабелла все же решилась поднять глаза, то увидела на лице Джо выражение жалости и нежности. Через мгновение он уже скрыл свои истинные чувства и принял обычный для него непроницаемый вид.

— А что, тебе не хотелось бы? — с мольбой в голосе спросила она.

— О госпожа, — беспомощно развел руками Джо. Изабелла тем временем быстро продолжала:

— Понимаешь, я всегда испытывала к тебе самые теплые чувства. Я знаю, что и ты всегда выделял меня среди других. Джо, я просто очень боюсь, что матушка отошлет меня прочь. Она выберет какого-нибудь ужасного старикашку, чужака, за которого вынудит меня выйти замуж. А если она не найдет подходящей кандидатуры, то отправит меня в монастырь. Мне же двадцать шесть, — несчастным трогательным голосом произнесла она.

— Может, монастырь не покажется тебе таким уж плохим вариантом, — попытался утешить ее Джо. — Ты будешь там на правах леди, поскольку твоя матушка не пожалела бы для тебя денег.

— Но я не хочу уезжать отсюда. Это мой дом. Я не могу представить себе, что меня будут держать взаперти и я не смогу больше поехать на охоту или пуститься вскачь, ощущая, как свежий ветер дует мне в лицо. Джо, я знаю, что нравлюсь тебе. Нам было бы очень хорошо вместе. Разве так уж трудно постараться полюбить меня хоть немножко?

В отчаянии она уронила поводья и бросилась прямо в объятия Джо, тесно прижавшись к нему. Глаза Джо наполнились слезами, и он обнял ее в ответ, словно пытаясь защитить. Она посмотрела на него снизу вверх, подставив губы для поцелуя, и он поцеловал ее нежно, а потом мягко отстранился. Его поцелуй был красноречивее всяких слов. Так целовал Изабеллу отец.

— Я все поняла, — с горечью произнесла она. — Извини, если я поставила тебя в неловкое положение.

— Дорогая Изабелла, — начал Джо, — ты знаешь, что я люблю тебя очень сильно, но…

— Но отеческой любовью, — закончила за него Изабелла. — Твоя любовь принадлежит моей матери, да? Можешь не утруждать себя ответом. Мне надо было догадаться гораздо раньше, ты любишь ее, а на нас смотришь, как на детей. — Внезапно ей в голову пришла мысль, поразившая ее настолько, что она тут же выпалила: — А может, ты относишься к нам, как должен относиться к своим детям? Бог ты мой, как я не додумалась раньше! Вот почему ты был так уверен, что она не любовница лорда Ричарда… Потому что она твоя?..

— Изабелла, как тебе не стыдно! Выбрось немедленно этот бред из головы, тогда Бог проявит снисходительность к тебе, с твоими нечестивыми мыслями. Я люблю твою матушку, но я не смогу тебе объяснить свои чувства. Я был рядом с ней чуть ли не с детства. Это правда, что мое отношение к госпоже не такое, какое подобает слуге, но твои подозрения все равно не оправданны. И потом, неужели ты думаешь, что я мог бы обманывать твоего отца в его собственном доме, ведь он был моим господином, и хорошим господином, уверяю тебя!

Изабелла выглядела пристыженной.

— Джо, прости меня. Я не хотела тебя обидеть. У меня просто сорвалось это с языка. Это все из-за того, что я очень беспокоюсь.

— Я понимаю, — ответил он ей мягко. — Но, дитя мое, если твоя матушка найдет для тебя подходящую партию, разве это не доставило бы тебе хоть какого-то удовольствия? Ведь это означало бы, что ты сможешь распоряжаться своими деньгами — немалыми деньгами, — иметь собственный дом, слуг, и сама будешь решать, ехать тебе на охоту или отправиться в гости.

Изабелла подняла поводья Лиарда и грустно покачала головой, отворачиваясь от Джо.

— Ты не понимаешь, потому что ты мужчина. Быть замужем означает рожать детей.

С этими словами она удалилась, открыв наконец свой главный страх.

Апрельское заседание парламента касалось обсуждения торговли тканями. Элеонора была очень довольна тем, что соответствующие законы приняли. Судя по выражению ее лица, можно было предположить, что она имеет к этому какое-то отношение. Согласно новым законам, сокращался до минимума импорт ткани, определялись стандарты, которым должна была соответствовать производимая материя. Самым важным представлялось то, что расчет за ткань или шерсть шел теперь только в деньгах или слитках серебра и золота. Принятые правила защищали английский рынок ткани от конкуренции с иностранными производителями и недобросовестными торговцами внутри страны. Парламент принял и закон об оплате труда рабочих: они должны были получать наличные деньги, причем в пределах установленных сумм, а это означало, что обеспечивалась минимальная оплата их труда. Такое решение очень приветствовалось, потому что способствовало стабилизации рынка труда.

Элеонора начала подыскивать мельницу. Она обнаружила только одну подходящую и по размеру, и по расположению. Мельница была построена у ручья, который не пересыхал круглый год. Находилась она в четырех милях от Морланд-Плэйса. Ее окружали небольшие ровные поля, которые могли использоваться для валяния, сушки и других необходимых в этом процессе операций с тканью.

Хозяином мельницы был некий Эзра Брэйзен, торговец тканью из Йорка, который не очень интересовался самим производством, но владел этим участком и еще четырьмя мельницами. Ему было около пятидесяти — бездетный вдовец, о котором говорили как об очень жестком дельце. Поговаривали, что три мельницы ему достались, мягко говоря, не вполне честным путем. Он жил один в огромном доме на Коуни-стрит. В доме с ним проживали трое слуг, а еду приносили из харчевни по соседству, где Брэйзен держал лошадей. Одет он был всегда богато и по моде, как и подобает торговцу таким товаром.

По традиции Элеонора начала переговоры еще в церковном дворе однажды после утренней службы. Она пригласила его отобедать у нее в Морланд-Плэйсе через неделю. Никто не высказывал горячего желания записать его себе в друзья или в родственники, поскольку, несмотря на богатый наряд, выглядел он ужасно, так как был очень некрасив: с седеющими прилизанными волосами, морщинистым простоватым лицом и к тому же с плохими зубами. Он был тщедушного телосложения, но на самом деле обладал большой силой, что видно было уже по тому, с какой легкостью он усмирял непослушную лошадь. Изабелла отметила, что Брэйзен неоправданно часто прибегает к кнуту. Маргаритка была в ужасе от его манер за столом, а Эдуарду показалось, что их гость не проявил достаточного уважения к его семье, ведь Морланды имели фамильный герб и были личными друзьями короля.

Никто не высказал своих замечаний вслух, ведь после переговоров о продаже мельницы никто и не предполагал когда-нибудь увидеть этого человека. Семья выдержала марку: все вели себя очень вежливо, слушали его, когда он говорил, и не перечили, когда не соглашались с его мнением. После обеда Элеонора предложила ему прогуляться по саду. Это означало, что она готова приступить к обсуждению деловых вопросов. Все тотчас изъявили желание подышать свежим воздухом. Элеонора отстала от компании, сопровождаемая только своим гостем и двумя горничными.

Они наслаждались прогулкой около двух часов, но Эзра отклонил предложение остаться отужинать, сказав, что ему необходимо быть дома из-за дел. Элеонора и Эдуард вызвались его проводить. Они наблюдали, как он стегнул лошадь, позвал собаку и уехал, а затем повернули назад к поместью, где их ждал накрытый стол.

По дороге в дом между ними состоялся такой разговор:

— Предполагаю, — начал Эдуард небрежно, — что вам пришлось согласиться на его цену. Говорят, что он очень неохотно торгуется.

Элеонора была задумчивой. Она взглянула на своего сына, как будто не слыша его.

— О, он не согласился на продажу, — рассеянно ответила она наконец.

Эдуард поднял брови в знак удивления.

— Не согласился?! Вы имеете в виду, что его не устроила предложенная цена? Он хотел больше?

— Нет, не совсем. Хотя, можно сказать и так. Он не хочет продавать, он хочет, чтобы мы стали партнерами.

Эдуард остановился и схватил мать за руку.

— Матушка, о чем вы говорите? Расскажите же, на что вы согласились.

— Не дави на меня, — сердито отозвалась Элеонора.

— Ничего подобного, я не давлю на вас. Ведение дел — это моя забота, хотя незнакомому человеку простительно, если он об этом не знает. На что вы согласились?

— Я еще ни на что не согласилась, — сказала Элеонора сдержанно.

— Тогда на что вы готовы согласиться?

Она вздохнула.

— Он хочет жениться на Изабелле.

Наступила короткая пауза.

— Жениться на Изабелле? Господи, зачем?

— Думаю, что она ему понравилась. Кроме того, он станет членом семьи, а это принесет ему сплошные выгоды, с нашими-то связями. Он очень богат. У него нет детей. Если бы она родила ему детей, они стали бы его наследниками. Если нет, то она сама наследует все. Мы дадим за ней приданое, но не очень большое, учитывая, что она сама как член семьи Морландов станет для него залогом успешной торговли.

— Матушка! — оборвал ее Эдуард. — Вы говорите так, словно уже все решили.

— Ну, честно говоря, я на пути к этому, — произнесла удивленная Элеонора. — А что?

— Но ради чего? Зачем?

— Мы получим право бесплатного пользования мельницей. Кроме того, нам разрешается по своему усмотрению использовать земли вокруг мельницы. Он сам выставит нашу ткань на продажу под комиссионные. Иначе нам пришлось бы продавать ее перекупщикам. Ну, а когда он умрет, ведь он уже не молод, все его богатство перейдет к нам. Теперь ты понимаешь, что это хорошее предложение?

— Но, матушка, женить его на нашей Изабелле! Наверняка есть какой-нибудь другой способ договориться с ним.

— Никакого другого пути у нас нет. А кроме того, что плохого в том, чтобы выдать Изабеллу замуж? Ее все равно надо куда-нибудь пристраивать. Другого предложения о браке мы можем и не получить. Ей двадцать шесть лет. Может, она бесплодна. Я удивляюсь, что он вообще захотел взять ее в жены.

— Но он… Он не нашего круга. Он простолюдин. Он ест за столом, как свинья, и…

— Он богат, он хорошо одет, он держит слуг, а если его манеры за столом не отличаются изысканностью, то они все равно лучше, чем были у твоего деда. Поверь, уж если я смогла смириться с ними, то ты вполне сможешь принять Эзру Брэйзена со всеми его мелкими недостатками.

— Значит, ваше решение уже окончательное?

— Да, пожалуй, так. Обсуждать больше нечего. Пойдем в дом, нас ждет ужин.

— Когда вы собираетесь сказать Изабелле?

— В свое время. Не торопись.

— Я полагаю, что ей надо сообщить об этом в первую очередь, ведь это касается прежде всего ее.

— Ее это не касается совсем. Вспомни, что произошло, когда Изабелле позволили самой сделать выбор. Нет, брак детей должны определять родители. Она обязана проявить послушание и сделать так, как ей велят, — Элеонора говорила резко, а чтобы подчеркнуть, как ее раздражает тон Эдуарда, обогнала его и пошла впереди.

Эдуард последовал за ней, сохраняя на лице выражение обеспокоенности. Когда все заняли свои места за столом, Джо разлил вино и эль, и немедленно начался разговор, посвященный недавнему гостю.

— Разве он не ужасный коротышка? — звонко прозвучал голос Маргаритки. — Я не могла вынести, когда он начал ковыряться в зубах ножом.

— Не будь такой строгой, — холодно отозвалась Элеонора. Маргаритка немного удивилась, потому что обычно Элеонора была очень строга к тому, что касалось хороших манер человека.

Однако Изабелла, не очень чувствительная к подтексту, продолжила беседу в том же духе, что и ее невестка.

— Что мне особенно не понравилось, так это его отношение к лошади, он нещадно стегал ее кнутом. Так вести себя с животным нельзя. А вы обратили внимание на его пса?! Уверена, что он бьет и его.

Эдуард посмотрел на Элеонору, и в его глазах явственно читался вопрос: «Разве я вас не предупреждал?» Элеонора барабанила пальцами по столу с раздражением.

— Хватит, Изабелла, достаточно. Никому не интересно твое мнение.

— Да что я сказала?..

— Замолчи!

— Но даже Маргаритка заметила…

— Замолчи!

— Матушка! — начал Эдуард.

Джо, обходя стол, вопросительно посмотрел на свою госпожу. Элеонора холодно глянула на него и затем обратилась к присутствующим за столом:

— Раз уж все намерены обсуждать нашего гостя в такой бесцеремонной манере, мне лучше сказать первой. Мистер Брэйзен попросил руки Изабеллы.

За столом установилась мертвая тишина. Изабелла побелела как мел.

Затем Маргаритка нерешительно спросила:

— Вы, конечно, ему отказали, матушка?

Элеонора смерила ее ледяным взглядом.

— Я не отказала, но и не приняла его предложения. Пока… Я намерена ответить ему согласием, если мы договоримся об условиях.

— Матушка, нет! Вы не можете так поступить! — воскликнула Маргаритка. — Он же ужасный. Он некрасивый. Он простолюдин. Как он может претендовать на Изабеллу Морланд, одну из самых богатых девушек…

— Ты забываешь, что она больше не девушка, — произнесла Элеонора тихо. — Эта партия представляется мне очень хорошей. Он богат, и у него нет детей. Именно Изабелла или ее дети, если их ей пошлет Господь, унаследуют все.

Изабелла уронила вилку и невидящим взором уставилась на свою мать, не в силах вымолвить ни звука. Но при слове «дети» она вскочила с громким криком, как раненый олень, и бросилась вон из комнаты. Убегая, она не заметила, как опрокинула чашку, и ее содержимое разлилось по белой скатерти, оставив след, похожий на кровавый.

Когда разговор на эту тему продолжился позже, Элеоноре удалось склонить каждого на свою сторону. Маргаритка не могла не согласиться с тем, что это вполне сносная партия, коль скоро речь идет о хорошем статусе в обществе, особенно в сравнении с перспективой оказаться в монастыре. Эдуард нехотя признал, что мужчина и не должен обладать потрясающей внешностью, а манеры Эзры ничуть не хуже манер некоторых знатных господ в городе, с которыми ему приходилось иметь дело. Тринадцатилетний Джон вообще не мог понять, отчего поднята вся эта суета, ведь жить в городе намного интереснее и веселее, чем в удаленном поместье.

Единственный, кто подумал о чувствах будущей невесты, был Джо, посвятивший много времени разговорам с ней. На следующий день он застал Элеонору одну и решил поговорить с ней без свидетелей. Каждый день ранним утром Элеонора проводила полчаса в часовне, поминая в своих молитвах мужа и сыновей. К этому времени уже был установлен прекрасный мраморный мемориал. Он изображал юного воина и посвящался обоим ее сыновьям. На памятнике были указаны имена и годы жизни, а лицо воина являлось копией лица ее любимого Томаса.

Как только Элеонора увидела Джо, она сразу поняла, что он пришел умолять ее не принимать никаких решений. Она невольно сжала губы.

— Мадам…

— Нет, Джо. Я знаю заранее все, что ты хочешь сказать. Можешь не тратить понапрасну сил. Однажды тебе уже удалось переубедить меня, но на этот раз моя решимость сильнее твоих доводов.

— Она не хочет за него замуж, госпожа, — начал Джо. Элеонора не могла скрыть своего возмущения:

— Что? Какое она имеет отношение к тому, что я решила? Она обязана сделать, как велит дочерний долг. Все это потому, что ей всегда слишком многое позволялось. Ее отец испортил ее, а ты довершил это тем, что убедил меня быть более снисходительной к ней. Да что же такое есть в нашей госпоже Изабелле, что все вокруг должны потакать ее капризам?! Она всегда была эгоистичным, непокорным ребенком. Я не вижу ни одной причины, по которой всему дому надо подстраиваться под нее с ее бесконечными претензиями!

— Все не так…

— Что ты хочешь этим сказать?

— Она разговаривала со мной…

— Я догадалась.

— Она не будет счастливой…

— Чепуха. Послушай, Джо, мой дорогой друг, ты ведь знаешь, что альтернативой замужеству станет монастырь. Там она будет еще более несчастной. Нет, на этот раз я приняла окончательное решение, ибо это может быть последним шансом устроить ее судьбу.

Джо красноречиво посмотрел на нее, но не вымолвил ни слова. Элеонора накрыла его руку своей и сказала:

— Что? Что такого есть в Изабелле, что могло заставить тебя вести со мной этот разговор? Она всегда ходила в твоих любимицах, так?

Джо подумал, что он должен использовать последний шанс спасти Изабеллу и, хотя страшился последствий, все же отважился:

— Да, мадам. Вы правы. Она настолько любима мною, что я не могу не спросить вас, как бы вы отнеслись к моей просьбе выдать Изабеллу замуж за меня?

— За тебя? — Элеонора, казалось, не до конца понимала смысл услышанного.

— Да, мадам. Я никогда не говорил с вами об этом, но если бы вы дали свое согласие…

— Это она тебя надоумила? — резко спросила Элеонора.

— Клянусь, что она не знает о том, что я сейчас веду с вами этот разговор.

Элеонора отдернула руку, словно ее ужалили.

— Ты серьезно?

— Более чем.

Она прищурила глаза и произнесла ледяным тоном:

— Тогда ты, наверное, сошел с ума! Жениться на Изабелле? Ты ведь мой слуга, мой слуга, и я советую тебе никогда об этом не забывать. Никогда больше не заговаривай со мной на эту тему.

С этими словами она стремительно покинула часовню, даже не удостоив его взглядом. Джо не мог сдвинуться с места, его била мелкая дрожь — он знал, какой серьезный проступок совершил. Он боялся, что потерял ее доверие навсегда. В ужасном настроении он отправился к Изабелле и рассказал ей обо всем.

— Я не смогу больше говорить с ней об этом. Я не смогу больше тебе ничем помочь. Может быть, я даже ухудшил твое положение этим разговором.

— Мне не в чем винить тебя, — произнесла Изабелла трагическим голосом.

Ее широко открытые глаза наполнились слезами. А затем ее внезапно охватил гнев, и она удивительно напомнила в эту минуту собственную мать. Изабелла злобно выпалила:

— Но ей не удастся сломить меня. Я этого не сделаю. Ты можешь передать ей, чтобы она даже не надеялась на этот брак, потому что я не выйду за него замуж ни при каких обстоятельствах!

Сначала Элеонора старалась урезонить дочь по-хорошему.

— Это же для твоего блага, — говорила она. — У тебя появится собственный дом. О тебе будут заботиться. Иначе нам придется подумать о монастыре.

Затем она пыталась представить ей иные заманчивые перспективы этого союза:

— Он старик. Может, он не задержится долго на этом свете. В любом случае, он даст тебе больше свободы, чем ты имеешь здесь. А когда он умрет, ты станешь богатой наследницей.

Элеонора нашла еще одно преимущество, которое должно было понравиться Изабелле:

— Ты будешь жить в пяти минутах от Хелен и Джона. Ты сможешь навещать их, часто видеться с сестрой и быть в курсе всех новостей.

Наконец запас терпения Элеоноры иссяк.

— Изабелла, бесполезно спорить со мной по этому поводу. Ты выйдешь за него замуж, потому что я приняла такое решение, — отрезала она. — Ты просто испорченная и неблагодарная девчонка, которая не принесла нашей семье ничего, кроме позора. Ты паршивая овца в стаде Господнем… Ты выйдешь за него. Ты станешь его женой. Точка.

— Вы не можете принудить меня сделать это, — вымолвила Изабелла. — Вы же не можете насильно привести меня в церковь. И ты не можете заставить меня произнести клятву, что я беру его в мужья. А если я не скажу этого, то брак не будет считаться законным.

— Это правда, — задумчиво произнесла Элеонора. — Пойдем со мной, дитя мое.

Они разговаривали в рабочей комнате Элеоноры, и Изабелла последовала за ней.

— Куда мы идем? — спросила она.

— Увидишь, — ответила ей Элеонора приятным голосом.

— Что вы собираетесь сделать?

На этот раз Элеонора не потрудилась ответить. Она вела свою дочь по переходам дома туда, где располагались кладовые комнаты. Она заглянула в одну из них, затем в другую, а потом шагнула в сторону от двери и приказала Изабелле войти внутрь.

— Что здесь? — спросила Изабелла, перешагнув порог. Комната была пуста, в ней стоял только какой-то древний деревянный комод. Было темно, и только из крошечного окна высоко под потолком просачивался слабый свет и в лоскутке неба открывался вид на дымоходы.

— Я не могу заставить тебя выйти замуж за Эзру Брэйзена, это так, — сказала Элеонора все тем же приятным тоном, пока искала ключ среди висевшей у нее на поясе связки, — но я могу тебя заставить захотеть этого. Я сейчас запру тебя здесь, и ты останешься в этой комнате до тех пор, пока не изъявишь желания согласиться на предложенный тебе брак.

— Нет! Вы не можете так поступить со мной! — закричала Изабелла, бросаясь вперед, но Элеонора успела быстро отойти и закрыть дверь. Пока она запирала ее на ключ, придерживая одной рукой, Изабелла яростно колотила в дверь руками и ногами.

— Выпустите меня! Выпустите меня! Вы не можете держать меня взаперти!

— Могу и буду! — заявила Элеонора и ушла. Спустившись вниз, она рассказала обо всем Эдуарду.

— Но, матушка, не слишком ли это сурово по отношению к бедной Белле? — засомневался ее старший сын.

— Бедная Белла стала большой упрямицей, к тому же своенравной и несговорчивой. Если бы я вбила в нее здравый смысл с самого начала, не поддаваясь ничьим влияниям, то сейчас не должна была бы прибегать к таким крайним мерам. Но как случилось, так случилось. Она выйдет замуж за Эзру Брэйзена, и это мое последнее слово. К счастью, погода стоит хорошая, так что она не пропадет. В комнате есть какие-то подстилки — на них она может спать. Через окно ей не убежать — оно слишком мало. Она образумится, потому что очень скоро поймет, каково это обходиться без хорошей еды и прогулок верхом. А чтобы не затягивать время наказания, я намерена немного поморить ее голодом.

— Матушка!

— Тише, молодой человек! Изабелле это не повредит. Ей будут приносить хлеб и воду, так что придется пока обходиться без любимых соусов. Я хочу, чтобы она проявила покорность, как и положено хорошей дочери. Пусть думает о том, что, будь она замужем, ела бы все, что ей заблагорассудится.

Неделю Изабелла просидела взаперти. Каждый день ей приносили кувшин с водой и кусок хлеба. Иногда она впадала в ярость, кричала и пыталась выломать дверь. Временами мерила шагами комнату, захлебываясь слезами. Но большую часть времени она сидела на комоде с мрачным и упрямым выражением лица и размышляла. Все продолжали заниматься своими делами, прекрасно зная о присутствии в доме узницы, но никто не посмел вмешаться и хотя бы тайно передать Изабелле еду. Элеонора продолжала сердиться на Джо. Она была настроена так решительно, что никто не осмелился перечить ее воле.

В конце второй недели Изабелла сильно похудела, побледнела, под глазами появились черные круги. Но она все равно продолжала проявлять упорство.

— Мне плевать, если я здесь умру, — заявила она. — Для меня смерть гораздо привлекательнее, чем это замужество.

Эзра снова наведался к Элеоноре, и она обговорила с ним все условия, но сказала, что не готова еще назначить день свадьбы. Брэйзен заподозрил что-то неладное и сразу начал выставлять той требования, но Элеонора решительно охладила его пыл.

— Если уж я оказываю вам честь, разрешив жениться на моей дочери, вы должны быть терпеливы и подождать, пока я сама сообщу вам дату свадебной церемонии. Вам не придется долго ждать.

После его ухода Элеонора погрузилась в раздумье. В конце концов она позвала свою горничную и приказала:

— Пойди к господину Дженни. Скажи, чтобы он дал тебе розги и принеси их мне в рабочую комнату.

Когда горничная выполнила распоряжение, Элеонора отпустила ее, а затем спустилась в комнату, где сидела в заточении ее дочь. С расстроенным видом она посмотрела на розги, которыми иногда учитель наказывал Томаса и Гарри за непослушание — другие мальчики росли спокойными и послушными. Она смотрела на это орудие наказания, словно представляя его силу. Лицо Элеоноры было печальным, но она считала, что должна выполнить свой долг, даже если это не принесет ей ничего, кроме горечи. Она провела рукой по лицу, а затем выпрямилась, словно приняла окончательное решение, и, достав ключ, вставила его в замочную скважину.

Изабелла обвенчалась в церкви Святой Троицы на следующий день после праздника урожая.

День выдался пасмурный, но теплый. Целый день накрапывал мелкий дождь. Изабелла проплакала все время, словно соперничая с погодой. От слез у нее опухли и покраснели глаза, изможденная и уставшая, она выглядела гораздо старше своих лет. Эзра Брэйзен явно с колебанием ответил согласием во время произнесения традиционных обетов. Изабелла же, напротив, отвечала хотя и тихо, но не колеблясь. За неделю она поняла, что готова умереть, чтобы не выйти замуж, однако не готова терпеть ежедневные побои, и лучше уж выйти замуж. Ее страшила не столько боль, сколько унижение, которое она испытывала. Больше всего ее сломило ожидание неминуемого наказания. Теперь она совершенно точно знала, какие испытания ей не под силу.

Еще она совершенно точно знала, что никогда и ни при каких обстоятельствах не простит свою мать. Во время свадьбы и пира, который состоялся после церемонии, она часто останавливала свой взгляд на Элеоноре. В ее глазах была неприкрытая ненависть. Элеонора видела это, но решила не придавать значения настроению своей дочери. Она считала, что теперь, когда дочь устроена в жизни, она поймет, что все было сделано для ее же блага и для пользы семьи. А если и не поймет этого, то какая, в сущности, разница? Изабелла замужем, и ничто не изменит положения дел. Эзра неуклюже танцевал со своей невестой, на свадьбу он надел туфли на высоких каблуках, чтобы не казаться ниже Изабеллы. Перехватывая ее взгляд, что, впрочем, случалось не очень часто, Эзра многозначительно улыбался и кивал ей головой. Она не отвечала ему, ибо с ужасом представляла себе грядущее испытание. Больше всего ей не нравилась его манера облизывать губы.

В первый раз за многие годы перед ней возникло лицо ее давно покинувшего этот мир возлюбленного. Он улыбался ей через годы, которые их разделяли. Люк был ей особенно дорог и мил теперь, и никогда прежде она так ощутимо не осознавала, что он потерян для нее, потерян навеки. «О Люк, почему смерти было угодно разлучить нас? Боже мой, что я сделала, чтобы заслужить такие страдания?» — плакало ее сердце.

Глава шестнадцатая

Изабелла лежала в кровати, со страхом ожидая своего мужа. До нее доносились шаги поднимающегося по лестнице Эзры. Прошло всего два месяца со дня свадьбы, но ей казалось, что они тянулись дольше всей ее прежней жизни. Их новая кровать была из резного бука, а покрывало сшито из небесно-голубого шелка, но это были единственные красивые вещи во всем доме. В остальных комнатах стоял неприятный удушливый запах затхлости. Изабелла всегда не очень жаловала городскую жизнь, потому что не любила шума и неизменного зловония. Она предпочитала свежий, рвущийся в лицо ветер, ей нравилось уединение загорода. А этот дом пах так, словно город с его отвратительными запахами проникал сюда сквозь стены.

Слуги здесь были старыми. Пожилая супружеская пара находилась в услужении у Эзры уже много лет. Они делали свою ежедневную работу по дому в полной тишине, стараясь не поднимать глаз. Третьим слугой оказался их сын, психически неполноценный мальчик, у которого рот был постоянно растянут в идиотской улыбке. От слуг тоже исходил отвратительный запах. Эзра мылся только в том случае, если отправлялся по очень важным делам. Слуги не мылись совсем, так что «аромат», который они источали, вызывал у Изабеллы слезы.

Семья вполне примирилась с этим браком. В присутствии кого-нибудь из членов семьи Эзра вел себя просто безупречно. Он старался следить за своими манерами за столом и обращался с Изабеллой исключительно галантно. В такие минуты ей хотелось кричать от несправедливости.

Эдуард, напротив, принимал все за чистую монету и даже пробормотал Маргаритке что-то похожее на похвалу, отметив, что парень, дескать, оказался вполне скромным и порядочным. Изабелле не на что было пожаловаться, потому что Эзра заботился о соблюдении внешних приличий. И никому не дано было узнать, через какие муки ей приходится проходить каждую ночь.

С наступлением темноты она каждый раз напряженно ожидала его появления в своей спальне. Это напоминало ей то унизительное ожидание, когда ее мать появлялась в кладовой комнате с розгами в руках. Нет, Эзра не избивал ее, он просто умел причинять боль по-другому. В первую ночь он был слишком пьян, чтобы заметить подпорченную девственность Изабеллы. Он мучил ее так долго, что она невольно начала кричать. В ответ на это он сказал, что так и должно быть и святая обязанность женщины мириться с болью.

Только тогда Изабелла поняла, почему она наказана судьбой. Ее наказывали Господь и Святая Дева за то, что она согрешила с Люком. Если бы она не нарушила предписанных правил, то и не узнала бы, какова настоящая любовь и какие чувства должна вызывать близость любящих друг друга мужчины и женщины. Если бы ей не довелось узнать все это, то выносить издевательства Эзры оказалось бы намного легче. Она научилась не кричать, потому что чем больше она кричала, тем сильнее он ее мучил. Изабелла не понимала, какова природа получаемого им удовольствия, но безошибочно поняла, как это можно остановить. Однако он стал еще изощренней в своих пытках, у него в запасе была сотня способов причинить ей боль и заставить физически страдать. В довершение ко всему он ставил свечу у изголовья кровати, чтобы улавливать малейшие изменения в выражении ее лица, когда мучил Изабеллу.

— Так и должно быть, цыпленочек, — шептал он ей, и она чувствовала несвежесть его дыхания. — Такова женская доля, знаешь ли. Придется терпеть, так уж заведено природой.

Как только она издавала хоть малейший звук, он начинал смеяться, щипать и больно сжимать ее снова.

Иногда Изабелла думала о том, знает ли он, что у нее был любовник. Может, поэтому он настойчиво терзал ее, чтобы вынудить признаться в этом? Она лежала, сжав зубы, и, чтобы заставить себя молчать, кусала кончик языка так, что он начинал кровоточить. Она не хотела доставить ему удовольствие увидеть ее плачущей. Изабелла смахнула слезы и глубоко вдохнула, когда услышала звуки приближающихся тяжелых шагов. Мурашки невольно побежали у нее по коже от плохих предчувствий, а ладони внезапно вспотели. «О Матерь Божья, о Боже милостивый, дай же мне сил вынести это. Пусть это закончится как можно быстрее, если уж такова воля Твоя», — вне себя от страха, шептала Изабелла.

Дверь с тихим скрипом отворилась, и тени от свечей резко запрыгали по комнате. Она отчетливо услышала его дыхание в тишине комнаты. «Боже милостивый, Пресвятая Богородица…» Внезапно ей пришел на ум вопрос: отчего умерла его первая жена?

— Ты не спишь, цыпленочек? — тихо хихикая, произнес он.

Семья собралась на Рождество, и все пребывали в приподнятом настроении, потому что и Сесилия, и Изабелла одновременно o6ъявили о беременности. Известие Изабеллы было встречено с удивлением и удовольствием, поскольку мало кто верил в плодовитость их брака с Эзрой. Вообще-то Эзра не выглядел таким довольным, как ожидалось. Только тот, кто знал особенности их отношений, смог бы заподозрить всю правду: беременность означала прекращение всяких сексуальных контактов между мужем и женой до самого рождения ребенка, что было спасением для Изабеллы.

— Я так за тебя рада, — произнесла Маргаритка, поглаживая руку своей любимицы Изабеллы, — ведь ты, должно быть, счастлива.

— Да, можно сказать и так, — вяло ответила Изабелла.

— И все? Но ты же так любишь малышей. Моих, во всяком случае, ты обожала.

— Твоих мне не приходилось рожать, — заметила Изабелла. Хелен выглядела несчастной и грустной. Она держала свою маленькую племянницу Сесиль на коленях.

— Некоторые готовы выдержать все ради счастья иметь детей. О, если бы только Бог благословил нас с Джоном…

— Бедняжка Хелен, — у Маргаритки было доброе сердце, и она всегда была готова проявить сочувствие. — Но ты и так получила благословение. Подумай, ведь Джона могли убить на войне, как Томаса и Гарри. Ты должна быть благодарна за то, что он вернулся целым и невредимым.

— Да, это правда. Но еще большую благодарность я бы испытала, если бы имела и его, и двух детишек, как ты. — Затем она обернулась к Изабелле: — Белла, ты выглядишь очень уставшей. И ты сильно похудела. Ты не больна?

— Нет, наверное, это просто так влияет на меня беременность, — резко ответила Изабелла, чтобы предупредить следующие вопросы.

Она оглянулась вокруг, стараясь не встретиться взглядом с сестрой, и увидела своего мужа, занятого разговором с Элеонорой, конечно же, о делах.

— Мне приятно быть дома. Интересно, позволит ли мне матушка рожать здесь, а не в городе?

— Думаю, что да. Если твой муж не будет возражать, — ответила Маргаритка веселым тоном. — Ведь нам следует ожидать рождения детей в одно время? Хотя, может, дома тебе было бы удобнее?

Изабеллу передернуло.

— Дом для меня здесь.

Изабелла говорила очень напряженным тоном, и Сесилия, не желая бередить старые раны, оборвала разговор.

В то лето, пока герцог Уорвик вел переговоры во Франции по поводу женитьбы короля, сам король был в Уэльсе, где усмирял волнения. Элеонора в это время занималась расширением своего производства, используя для этого поля возле полученной от Эзры мельницы. Приобретение мельницы означало, что она может весь процесс изготовления ткани организовать силами своих работников. Овечью шерсть развозили по коттеджам на лошадях. Там работали прядильщицы, которые в конце недели передавали выполненную работу ткачихам.

Вытканную ткань затем отправляли на мельницу, там ее пропускали через барабаны, которые постоянно крутились под давлением воды. После этого ткань расстилали на огромные деревянные помосты, чтобы она высохла и выгорела на солнце. Вскоре они уже производили такое количество материи, что все бескрайнее поле вокруг представляло собой сплошное белое полотно. Высушенную ткань снова выкладывали на деревянные козлы и обрабатывали вручную: видимые недостатки исправляли с помощью специальных пинцетов.

Затем уже другая группа работников занималась покраской ткани в огромных бочках. Некоторое количество ткани уходило на продажу специально непрокрашенной. После покраски ткань вычесывали и нарезали. Ее сворачивали и, наконец, отправляли на склад, где сортировали, проставляли штампы и грузили на лошадей для последующей отправки торговыми баржами вниз по реке. В конце пути следования партию товара обычно уже ожидали крупные торговцы.

Большим спросом пользовалась грубая крепкая материя. Работники Элеоноры производили также и тонкую ткань, но в малом количестве. Она отличалась красивым рисунком, изысканностью отделки и была очень дорогой. На рынке эта ткань была известна под названием «Морланд». Элеонора была неутомима, когда дело касалось торговли и производства. С таким числом работников приходилось быть особенно внимательной, чтобы контролировать качество, наказывать нерадивых. Каждого работника она знала по имени, была осведомлена о его семейном положении, поэтому, совершая обход, часто останавливалась поговорить с ними, узнать, что им нужно, предложить помощь, если она требовалась. Установив с работниками такие отношения, Элеонора могла рассчитывать на их честность.

Она выезжала почти каждый день, и частенько ее не было дома уже на заре. Возвращалась она обычно не раньше, чем начинало смеркаться. Кроме того, она сама занималась ведением всей отчетной документации, понимая, что Эдуард не очень силен в цифрах. Хотя Элеонора и могла передать ведение домашнего хозяйства Маргаритке, она предпочитала все контролировать сама. Эдуард помогал ей тем, что занимался управлением нескольких поместий и следил за делами на ферме. Но даже здесь Элеонора позволяла себе вмешиваться и время от времени выезжала на ферму, прихватив с собой малыша Джона, для того чтобы он набирался опыта. Посещение одних только особняков на территории поместья могло занять весь день, но Элеонора все равно успевала всюду.

Ее энергии можно было только позавидовать. Даже Изабелла, которая в августе вернулась в Морланд-Плэйс для подготовки к родам, с неохотой вынуждена была признать, как много сделала ее матушка. Маргаритка иногда позволяла себе мягкие намеки на то, что Элеоноре не стоит так сильно себя нагружать, что Эдуард и она могли бы со всем успешно справиться. И только Джо было понятно, что Элеоноре требуется эта кипучая деятельность, чтобы заглушить голос одиночества в своем сердце. Иногда, когда пришло лето и долгие летние вечера радовали своим теплом, Джо выходил в сад, который они вместе разбивали и выращивали. Он сидел у ног своей любимой госпожи, играя ей на гитаре, пока та отдыхала, вдыхая свежий чистый воздух, и смотрела в небо.

Бывало, она закрывала глаза, и тогда он всматривался в ее лицо, отмеченное морщинками печали. Она была женщиной, которой требовалась любовь, а с уходом мужа и того, другого мужчины, который был смыслом ее жизни, в ее сердце поселилась пустота. Она потеряла сына, которого боготворила и выделяла среди других детей, и это тоже изранило ее душу. Но проходило время, она открывала глаза и встречала взгляд Джо. Элеонора улыбалась ему и обнимала за плечи, молча выражая свою благодарность за поддержку. «Спасибо за понимание», — говорил ее взгляд. Она очень тепло относилась к нему за то, что он неизменно был рядом.

Изабелла однажды увидела их из окна и подумала, что теперь у нее должны отпасть всякие сомнения. Как никогда раньше, она была уверена, что они любовники. Она вообразила, что ревность заставила ее мать с таким упорством желать замужества дочери. Горечь и разочарование Изабеллы от этих размышлений только усилились.

Жарким августовским днем у Изабеллы начались схватки. Они дали о себе знать ранним утром, и ее мгновенно охватила паника. Ясное осознание того, что ей предстоит испытать, приводило ее в ужас. Больше всего Изабеллу страшило то, что эта боль неизбежна.

— Роды не начнутся в ближайшие несколько часов, — голосом умудренной опытом женщины наставляла ее Маргаритка.

Она сама была сейчас большой и неповоротливой, так как ожидала скорого рождения ребенка, но все равно ни за что не хотела покидать свою Изабеллу. Она выполняла все ее желания, которые у той возникали то и дело.

— Как ты думаешь, смогла бы ты немного походить? Это облегчило бы твое состояние.

Но Изабелла покачала головой и застонала.

— Я знаю, что умру. Мне уже ничего не поможет.

С наступлением темноты она впала в забытье. Она совершенно потеряла ощущение времени, не в силах выносить непрекращающуюся боль. Изабелла переводила взгляд с одного лица на другое, но, казалось, никого не узнавала. Она жалобно стонала и вслух произносила молитвы с просьбой поскорее прекратить ее мучения. Элеонора и Ани, которые обладали большим самообладанием, чем Маргаритка, подняли ее на ноги и заставили ходить. Собственно говоря, они просто поддерживали ее, потому что Изабелла не шла, а волочила ноги. Все было бесполезно.

— Изабелла, возьми себя в руки, — резким тоном произнесла Элеонора. — Ты должна ходить, иначе как ребенок сможет родиться?

Но Изабелла только стонала, предрекая себе скорую смерть. В два часа ночи Элеонора послала за повивальной бабкой.

— Она не справится сама, — сказала Элеонора. Акушерка осмотрела свою пациентку и поцокала языком:

— Ребенок очень большой, а она маленькая. Это первые роды? Она ходила? Нет? Это плохо. Давайте посмотрим, что можно сделать.

На рассвете Изабелла кричала, не помня себя от боли. Для нее уже ничего не имело значения: ни где она, ни что с ней происходит. Единственное, что она еще ощущала, это боль, которая была везде. Ей казалось, что кто-то намеренно подвергает ее пыткам. Она представляла, что умерла и попала в ад, а черти тычут в нее своими раскаленными длинными вилами, наказывая за грехи. Подручные дьявола говорили страшными голосами, эти звуки набухали в ее голове, а затем громко взрывались. Они были все словно на одно лицо — порочные, злые, безжалостные. Они хотели растерзать ее и смеялись над ней. Она кричала:

— Матерь Пресвятая Богородица! Помоги мне! Я не согрешила. Прости меня. Я не буду больше. Хватит.

У одного из чертей было лицо ее мужа, и он особенно старательно мучил ее.

— Она слишком маленькая, — сказал дьявол женским голосом. — Нам придется вытягивать его.

Кто-то попытался разорвать ее изнутри.

— Нам придется вытягивать его, — произнесла акушерка. — Она может умереть. Мне понадобится ваша помощь.

— Ребенок выживет? — спросила Элеонора.

— Не могу сказать точно, — ответила акушерка. — Наша задача спасти роженицу. Останется ли в живых ребенок, я не знаю.

— Постарайся быть храброй, любимая моя, — проговорила Элеонора, отирая пот со лба дочери.

Она не могла не видеть, что лицо Изабеллы искажено судорогой постоянной боли.

Изабелла снова закричала. Ее крик звучал пронзительно, словно принадлежал не человеку, а животному.

Элеонора задрожала от плохих предчувствий.

— Поторопитесь! Она страдает.

Сесилию отослали из комнаты, потому что она была на грани обморока. Элеонора и Ани остались с акушеркой. На дверях поставили горничных на случай, если понадобится их помощь. Сесилия спустилась вниз, где ее принялся утешать Эдуард. Джо сидел у окна, глядя на утренний свет. Его лицо было искажено гримасой страдания и боли. Изабелла всегда была предметом его особых переживаний.

Крик превратился в однотонный высокий звук. На самом пике он вдруг оборвался. Казалось, человеческое ухо не могло бы выдержать знака такого невыносимого страдания. В воцарившейся на минуту тишине вдруг послышался слабый плач ребенка. Маргаритка крепче прижалась к мужу и разразилась слезами.

— Все позади, — пытался утешить ее Эдуард.

— Она умерла, — сказала Сесилия, и никто не попытался возразить ей.

В том крике, который они слышали несколько минут назад, казалось, было прощание с самой жизнью. Все были уверены, что Сесилия права.

Через некоторое время на лестнице раздались шаги, и Элеонора спустилась в холл, серая от усталости. Сидевшие там подняли на нее взгляд, а Джо бросился к ней, считая, что ей понадобятся слова утешения.

— Мальчик, — ответила она на не прозвучавший вопрос. — Оба живы. Похоже, что все обошлось.

— О, благодарение Богу! — воскликнула Маргаритка и закрыла лицо руками.

Никто не произнес ни слова. Элеонора переводила взгляд с одного лица на другое, а когда увидела Джо, то обратилась к нему:

— Она страдала, Боже, как она страдала… Если бы я знала, что это обернется таким страданием…

Она замолчала. Но всем стало ясно, что она имела в виду замужество, к которому теперь не стала бы принуждать свою дочь.

— Вы не могли этого предугадать, — быстро ответил Джо. — Не надо себя казнить.

Но Элеонора все равно осознавала, как сильно провинилась перед дочерью. Вслух она ничего не говорила, не в состоянии признать, что Джо был прав. В первый и последний раз он принял ее в свои объятия, и она положила голову ему на плечо в надежде, что он снимет с ее хрупких плеч эту невыносимую тяжесть вины.

— Вы не могли знать, что все произойдет именно так, — повторил он.

Никто не посчитал их поведение странным или необычным.

Ребенка Изабеллы назвали Эдмундом. Его немедленно окрестили, хотя уже через несколько часов стало ясно, что он вырастет сильным мужчиной — мальчик родился крепким и здоровым. Спустя четыре дня Сесилия родила прекрасную девочку. Роды прошли очень быстро и легко. Ребенка нарекли Маргарет в честь бабушки, матери Сесилии. Маргаритка уже вскоре была на ногах, а Изабелла продолжала лежать прикованной к постели. Ее состояние по-прежнему оценивалось как тяжелое, боли не отпускали ее. Несколько дней Изабелла провела между жизнью и смертью.

Эзра прибыл в дом Элеоноры, чтобы справиться о здоровье жены. Узнав обо всех деталях, он всерьез обеспокоился. По поводу ребенка он выразил естественное в таком случае удовлетворение, что Бог даровал ему сына.

— Я думаю, что ей не стоит переезжать в Йорк, пока она не окрепнет. Мне кажется опасным перевозить ее из дома в дом, — сказал он.

— Вы хотите оставить здесь и ребенка? — спросила его Элеонора ледяным тоном.

Она посчитала, что его поспешное согласие с тем, что Морланды взяли на себя ответственность за его жену, выходило за рамки приличий.

— Да, я думаю, что так будет лучше всего. Мои слуги вряд ли в состоянии обеспечить ребенку должный уход. А у вас здесь все организовано. У вас есть детская и гувернантки… Пусть ребенок останется с матерью. Пока они оба не смогут перебраться домой.

Несмотря на присутствие в доме сразу двух малышей, эта осень не была счастливой, поскольку Изабелла все еще находилась в тяжелом состоянии. Она не покидала затемненных комнат наверху. Через две недели после родов Сесилии Джон Батлер внезапно заболел и скоропостижно скончался. Обходя складские помещения, он уколол палец на ноге, и у него началась гангрена. Еще до того, как они решили позвать хирурга, чтобы ампутировать ему ногу, заражение распространилось по всему организму и Джон Батлер умер.

Бедная Хелен была в полном смятении: она искренне любила своего мужа, который ни разу не упрекнул ее за то, что они были бездетны. Элеонора тоже погрузилась в траур, узнав в нем достойного человека еще во время войны. Все отзывались о Батлере только хорошо, и у каждого нашлось для него доброе слово. Казалось, он не обладал какими-то очевидными достоинствами и не достиг особенных высот, но он был несомненно добрым человеком, который умел собирать вокруг себя друзей, где бы ни появлялся. На его похоронах не потребовались услуги плакальщиков, ибо сотни людей в похоронной процессии проливали слезы и искренне выражали свою скорбь. Желающих проститься с покойным собралось так много, что все не поместились в церкви.

А затем Морланды получили шокирующую новость из Лондона. Оказалось, что король Эдуард тайно женился еще в мае. Он держал это в секрете до тех пор, пока милорд Уорвик не завел с ним разговор о партии, которую он подобрал ему во Франции. Только тогда король вынужден был признаться во всем. Уорвик был вне себя от ярости. Когда новость просочилась и стала достоянием общественности, народ тоже крайне неодобрительно воспринял ее. Женщина, которая заполучила их сиятельного короля, была на пять лет его старше, вдова, имевшая двух взрослых сыновей от первого брака и несметное количество бедных родственников. Звали избранницу короля леди Грей Горби.

Ее мать, бывшая герцогиня Бедфорд, считалась ведьмой. Ходили слухи, что она «присушила» каким-то колдовским зельем их красавца короля к своей овдовевшей дочери.

— Эти слухи кажутся мне обоснованными, — заявила Элеонора, когда впервые услышала эти вести. — Он мог получить любую, а в результате получил самую незавидную. Ее отец женился на богатой вдове, а сам был обыкновенным помещиком. У этой леди Грей шесть сестер и пять братьев и ни гроша за душой.

— Наверное, она очень красива, — предположил Эдуард.

— Какое значение имеет красота в браке короля? Что она может предложить ему в качестве приданого, кроме своих родственничков? У меня такое впечатление, что, когда дело доходит до женитьбы, королей поражает какой-то приступ безумия, если судить по их выбору. Посмотри, к чему привел брак бывшего короля Генриха. Помяни мое слово, эта Елизавета будет ничем не лучше. Король не должен жениться на той, кто ниже его по положению. Королева должна знать, как вести себя, а не напоминать жену мясоторговца.

— Матушка, вы слишком строго судите, — ответил ее сын. — Должно быть, она добродетельная и порядочная женщина, иначе ему не пришлось бы предлагать ей руку и сердце.

Элеонора окинула Эдуарда испепеляющим взглядом.

— Не сомневаюсь, что ее хорошо подготовили. Мужчины ведь не могут отличить правду от лжи. Что же касается моих строгих взглядов, то ты сам можешь убедиться в том, что она уже принесла двору одни несчастья. Милорд Уорвик пришел в ярость от этой вести, а он такой человек, которого королю лучше иметь другом, а не врагом, замышляющим интриги за его спиной. Страна опять на грани развала!!! О, почему мужчины такие глупцы?!

— Все будет в порядке, матушка, не омрачайте себе жизнь, — успокоил Эдуард, но Элеонора лишь бросила на него недовольный взгляд.

Время залечило некоторые раны. Изабелла окрепла настолько, что смогла вернуться на Коуни-стрит вместе с сыном и двумя слугами, которых ей дала мать. Эзра стал настаивать на возвращении семьи, потому что боялся потерять контроль над ребенком, если тот останется под влиянием своей властной бабушки. Видя, что Изабелла все еще очень слаба, он позволил ей жить в отдельной комнате, со служанкой и сыном. Испытание, через которое довелось пройти Изабелле, сделало ее калекой. Она не могла пройти больше нескольких шагов, а о скачках нечего было и думать. Из Морланд-Плэйса она вернулась жалкой бледной тенью той Изабеллы, какой была раньше.

Ссора между милордом Уорвиком и королем не завершилась полным примирением. Того доверия, которое царило в их отношениях, уже не было. Милорд Уорвик теперь время от времени задавался вопросом: что, собственно, он получил в награду за те титанические усилия, которые он приложил, чтобы возвести Эдуарда на королевский трон?

В довершение ко всему король Бургундии запретил торговлю тканями из Англии. Таким образом, вложив все силы и деньги в производство тканей, Элеонора обнаружила, что из-за ссоры двух королей все рынки оказались для нее закрыты.

Глава семнадцатая

Летом 1468 года принцесса Маргарет, младшая сестра короля Эдуарда, вышла замуж за герцога Бургундского. Хелен и Сесилия сидели в итальянском саду, наслаждаясь солнцем и вышивая. Они обсуждали королевскую свадьбу, как, впрочем, и вся Англия в то лето. Вместо тяжелых головных уборов на них были тонкие накидки — это позволяли непринужденность домашней обстановки и уединенность сада.

— Две сотни золотых крон, — восхищалась Сесилия.

Она, как всегда, была спокойной и добродушной. После рождения последнего ребенка Сесилия располнела и стала немного задыхаться при большой нагрузке.

— Это же уйма денег. Теперь мне понятно, почему милорд Уорвик был против этого.

— Нет, он был настроен против брака не из-за трат, а потому, что хочет установить союз с Францией. Он желает этого еще с тех пор, как подыскивал для короля французскую принцессу. Помнишь, какое возмущение у него вызвала весть о женитьбе короля на леди Грей?

— По-моему, этот брак оказался не таким уж плохим, — заметила Сесилия. — Двое детей. И скоро ждут третьего.

— Две дочери, не забывай, она родила ему девочек.

— Твоя матушка родила трех дочерей, прежде чем осчастливить вашего батюшку рождением наследника, — строго отозвалась Сесилия. — Я уверена, что король с одинаковой нежностью относится ко всем своим детям, будь то девочки или мальчики.

— О Маргаритка, ведь речь не идет о любви, — Хелен говорила несколько раздраженным тоном. — Монархи не заводят детей просто ради удовольствия иметь их, как обычные смертные. Король должен дать стране наследника, чтобы после смерти монарха не разразилась гражданская война.

— Ну да, кто же спорит, — примирительным тоном проговорила Сесилия, возвращаясь к предыдущей теме. — Этот брак с бургундцем должен быть выгодным для торговли.

— Пока никаких перемен. Герцог не сделал ничего, чтобы отменить запрет на торговлю английскими тканями.

Какое-то время они молчали, погруженные в свои мысли. Затем Сесилия снова решила сменить тему.

— Говоря о браке… — начала она. Хелен покачала головой.

— Я знаю все наперед. Ты будешь уговаривать меня, но лучше не надо.

— Но, дорогая Хелен, почему бы тебе не выйти замуж второй раз? Бедняга Джон уже четыре года как умер. Ты все так же привлекательна…

— Ты забываешь, — произнесла Хелен тихо, — что я бесплодна. Никому не нужна жена, не способная иметь детей.

— Но почему ты так уверена, что проблема в тебе, — резонно заметила Сесилия. — Ты никогда не думала о том, что проблема могла быть в Джоне? Наверняка ведь не скажешь. Возможно, все было в том, что он не мог иметь детей.

Хелен выглядела удивленной — видимо, это никогда не приходило ей в голову. Она, как и все, считала, что бесплодие бывает только по вине женщины. Мысль Сесилии показалась ей очень смелой, и Хелен уже знала для себя ответ.

— Это не имело бы значения, Маргаритка, ведь никто не поверил бы в это, даже если бы мы обе знали все точно. Давай не говорить об этом сейчас.

Она сделала глубокий вдох и оглянулась вокруг.

— О, как хорошо быть дома, даже короткое время!

— Почему бы тебе не переехать домой насовсем? — спросила Сесилия с надеждой в голосе. Она начала горячо уговаривать подругу: — О Хелен, пожалуйста! Ты составила бы мне компанию, да и для матушки это стало бы приятным сюрпризом и приободрило ее, я уверена, особенно если учесть, что Джон уехал из дому. Ты ведь знаешь, как она не любит отпускать нас из гнезда.

Джона, достигшего восемнадцатилетия, определили учеником к некоему Леонарду Бирну, известному в Лондоне ювелиру. Все знали, каким уважением и властью пользуются люди этой профессии, поэтому Джону повезло, да и Элеонора не скрывала того, что довольна перспективами, которые открывались перед ее сыном. Однако его отъезд стал для нее неприятным напоминанием о том, как Томас покинул дом ради учебы в колледже. Эти события не в лучшую сторону повлияли на характер Элеоноры, которая после разлуки с сыном довольно часто проявляла крутой нрав и стала раздражительной.

— Я хотела бы вернуться, но не могу оставить Изабеллу одну в городе.

— Бедняжка, как она?

— Ей не хуже, если говорить о ее телесном здоровье. Но ее рассудок с каждым днем становится все слабее. Иногда она не узнает меня. А временами даже вскрикивает, когда я захожу к ней, представляя меня дьяволом или еще чем-то таким.

Женщины набожно перекрестились при упоминании властителя тьмы. Хелен продолжила, несколько понизив голос:

— Маргаритка, ты знаешь, я иногда думаю, все ли в порядке с этим Эзрой Брэйзеном. Я видела страшные синяки и другие ужасные отметины на теле Изабеллы. Мне кажется… — Она остановилась, потому что боялась произнести вслух свои обвинения. — Ребенок тоже внушает мне опасения, он такой странный.

— Эдмунд?

— Да, ему уже скоро четыре года, а он едва говорит. Он почти не двигается, просто сидит в углу и смотрит на все взглядом… как тебе сказать? Не знаю, нормален ли он.

Лицо Сесилии хранило печальное выражение.

— О Хелен, но это ужасно! Как я могла забыть о несчастном Эдмунде?! Ведь он такого же возраста, что и моя Маргарет, а она такая чудесная малышка. Послушай, а не могли бы мы устроить так, чтобы Изабелла переехала сюда? Я уверена, что Эзра не хочет заботиться о ней, тем более что у нее, как ты говоришь, помрачение рассудка.

— Думаю, что мы могли бы попытаться это устроить, — с сомнением в голосе проговорила Хелен. — Я даже знаю, с кем мне нужно побеседовать на эту тему в первую очередь, — с матушкой. Она может уладить любой вопрос. Если она поговорит с Эзрой, то без труда убедит его. А где она? Я ее сегодня еще не видела. Она на мельнице?

Сесилия улыбнулась.

— Нет, сегодня она учит Тома ездить верхом.

— Уже? — Хелен рассмеялась. — Ему же только три года. Отчего она так волнуется?

— Нет, она не волнуется. Просто она очень привязана к этому ребенку. Хелен, с того самого дня, как он родился, она сразу же начала выделять его среди других детей. Она заботится о нем больше, чем о Ричарде в свое время. Она сама его одевает, присматривает за ним, играет, занимает его интересными разговорами. Вот теперь решила научить его держаться в седле. Как только матушка закончит с этим, клянусь, она примется учить его объезжать собственного жеребенка!

— Как странно, — задумчиво протянула Хелен. — Может, это связано с его именем. Я помню, что она очень холила Томаса, когда он был крошкой.

Сесилия покачала головой.

— Нет, дело в самом ребенке. Именно она настояла на этом имени, а мы зовем его только Томом. Может, он ей чем-то напомнил Томаса, поэтому она и решила, чтобы он носил это имя в честь своего героического дяди.

— Что ж, я предлагаю пойти и посмотреть, закончила ли она, — сказала Хелен, которая предпочитала не говорить, а действовать. — А вот и Джо. Сейчас мы узнаем, где она. Джо!

Джо остановился на полпути с корзиной роз в руках. Одной из его необременительных обязанностей было срезать цветы для букета в спальню Элеоноры. Он вопросительно посмотрел на двух леди.

— Ты не знаешь, где госпожа?

— Наверное, она только что вошла в дом, мадам. Она во дворе показывала Тому, как расседлывать лошадь.

— Совершенно в матушкином духе, — засмеялась Хелен. — Мы сами найдем ее.

— Расстегни подпругу, вот так, а теперь потяни ее на себя, — наставляла внука Элеонора. — Нет, нет, пусть он сам это попробует сделать, — раздраженным тоном обратилась она к слуге, который хотел помочь малышу.

— Разве это так уж обязательно, мадам, — настаивал слуга, который не понял, что от него требуется подчиниться. — Я могу его сделать за него. Молодой хозяин…

— Оставь все, как есть, иначе я сейчас надеру тебе уши! — сердито воскликнула Элеонора, замахиваясь, так что слуга поспешно отступил. — Еще как обязательно. Что за мужчина из него вырастет, если он не будет знать, как позаботиться о собственной лошади?! И как он проконтролирует твою работу, если не будет знать, правильно ли она сделана? Все, уходи. Я сама присмотрю за лошадьми.

Слуга словно испарился в страхе перед своей недовольной хозяйкой. Хелен и раньше замечала, что ее мать в последнее время была очень резкой, — так сильно она скучала по Джону.

— А теперь, Том, сними с него седло. Позволь мне посмотреть, как ты уводишь его. Погладь его, да, да, вот так. Скажи ему, что он хороший.

— Ты хороший, Герои, — послушно произнес Том, еле дотягиваясь до загривка лошади. — Бабушка, а зачем мне знать, как все делать? Если есть слуги…

— Том, что за вопрос?! А что, если ты окажешься без слуг? Что, если тебя призовет на службу король, как твоего дядю Томаса? Ты ему ответишь, что не можешь отправиться в поход: «О, простите, я не могу быть с вами, потому что не умею седлать собственную лошадь».

— Дядя Томас был храбрым, да, бабушка?

— Да, дитя мое. Он был не только храбрым, но еще и красивым. Настоящий джентльмен.

— Но его убили, да?

— Он погиб в бою, сражаясь на стороне милорда. Томас убил человека, который смертельно ранил его господина. И погиб сам, — произнесла Элеонора, которую переполняли эмоции.

Маленький Том на секунду задумался.

— Я бы не хотел умирать, бабушка, — решил он наконец. — Ведь тогда я не смог бы ездить верхом.

— Мы все когда-нибудь умрем, дитя мое. А когда мы умрем, то должны быть готовы рассказать Создателю, что наша жизнь не прошла напрасно, что мы были храбрыми и преданными, честными и искренними с теми, кого любили, что мы действовали по заповедям Божьим и подчинялись Его воле. Нам хочется, чтобы Бог оказался доволен нами, ведь так?

Том не мог рассуждать о таких серьезных вещах, но по интонации вопроса догадался, что от него требуется, и согласно кивнул. Он все еще думал над их разговором.

— Но, бабушка, а Бог был доволен тем, как умер дядя Томас?

— Бог радуется, когда мы защищаем правду. Когда мы не нарушаем своих обязательств. Если нам приходится умирать за справедливость, то Бог любит нас еще больше.

Но Элеоноре не удалось выглядеть убедительной в глазах внука. Жизнь казалась ему наполненной такими чудесными вещами, что он совсем не хотел думать о смерти. Про себя мальчик решил, что дядя Томас сделал бы намного лучше, если бы не погиб, но Том любил бабушку и хотел угодить ей и потому вслух произнес:

— Я бы хотел быть похожим на дядю Томаса, бабушка.

Он достиг своей цели, потому что бабушка наклонилась к нему и обняла, сказав таким немного смешным и странным голосом, который означал, что она пытается не заплакать:

— Ты будешь, как он, когда вырастешь и станешь мужчиной. Да благословит тебя Бог!

Затем она выпрямилась, унося с собой сладкий запах роз, который неизменно витал вокруг нее, и сказала:

— А теперь позволь мне посмотреть, как ты снимаешь уздечку.

Они как раз закончили и поворачивали к дому, держась за руки, когда их нашли другие члены семьи. Первыми их встретили Ричард, Нэд и Сесиль, которых только что отпустил после занятий мистер Дженни. Они бежали со всех ног в надежде увидеть молодого ястреба, который принадлежал Нэду. По крайней мере, Нэд и Сесиль точно собирались это сделать, а Ричард следовал за ними, как мотылек, которого манит свет огня. Ему исполнилось десять лет, он был довольно маленьким для своего возраста и рос тихими способным к наукам мальчиком. У Ричарда была привычка вздрагивать при любом неожиданном звуке, а еще он часто витал в каких-то своих детских мечтах, вместо того чтобы заниматься уроками или играми. Он обладал очень живым воображением и уже в этом возрасте сочинял стихотворения и песни. Девочки с удовольствием слушали его рассказы перед сном — у него в запасе всегда находилась какая-нибудь увлекательная история об эльфах и других сказочных существах. Элеонора предполагала, что ее сын унаследовал этот дар от Роберта, который тоже любил поэзию и музыку. Его схожесть с отцом она усматривала и в том, что Ричарда очень привлекали сильные характеры.

Нэд в девять лет был очень крепким ребенком. Он походил на мать: такой же светловолосый, как она, такой же энергичный, необыкновенно живой и вместе с тем мягкий. Сесиль в семь лет проявляла гораздо больше капризности и своенравия, чем ее брат. Обычно автором всех вытворяемых в доме шалостей называли именно ее. Она занималась вместе с братьями, потому что Эдуард сказал, что девочка должна получать такие же знания и образование, как и мальчики. Сесилия жаловалась, что ее дочь растет неуправляемой и хитрой, как лиса, и пока не видит в ней будущую леди.

Элеонора поддержала Эдуарда, сказав:

— Впереди еще много времени, чтобы освоить манеры леди. Когда ей исполнится десять, мы начнем подыскивать для нее жениха, вот тогда и займемся этим. Выучить же латынь и греческий за несколько недель ей вряд ли удастся, поэтому пусть продолжает учебу.

Сесиль росла красавицей, похожей на мать и цветом волос, и цветом кожи, напоминавшим нежный розовый лепесток. Маргарет, которой исполнилось четыре, тоже была симпатичной, пухленькой и румяной, однако в ней пока не угадывалось поражающей глаз красоты. Том не походил ни на мать, ни на отца. Он был копией своей бабушки: высокий, темноволосый, с яркими синими глазами, волевым подбородком и чувственным ртом. Возможно, именно это очевидное сходство и заставляло Элеонору по-особому относиться к нему. С момента его рождения она связывала с ним большие надежды.

Когда дети, забрав с собой и Тома, убежали со двора, появились Хелен и Сесилия. Они решили составить компанию Элеоноре и проводить ее в дом.

— Как Том справляется с верховой ездой? — поинтересовалась Хелен.

— Отлично, — с радостью в голосе ответила Элеонора. — Он очень крепкий для своего возраста мальчик, и у него прекрасное чувство равновесия. Из него получится отличный наездник.

— Матушка, не кажется ли вам, что Герои слишком велик для него? — спросила Сесилия с тревогой. — Не лучше ли обучать мальчика на Пэчворке, ведь он не такой крупный?

Элеонора вздохнула.

— Моя дорогая, ты совершенно не представляешь, о чем говоришь. Пэчворк просто пони, к тому же тягловый. Он, наверное, такой же широкий, как кровать. Как еще ребенок может научиться держаться в седле, подобно джентльмену, если не на лошади, которая подобает джентльмену?

— Я не об этом переживаю, матушка. Я только хочу, чтобы он дожил до того времени, когда его будут величать джентльменом.

Элеонора перекрестилась.

— Не говори так. Поверь мне, Маргаритка, он в большей безопасности на хорошей скаковой лошади, чем на пони, который только и умеет, что идти, куда его поманят. Доверься мне. Я ведь воспитала восьмерых детей.

— Да, матушка, я знаю, — немедленно пошла на примирение Сесилия, видя, что Элеонора начинает хмуриться.

— Кстати, именно об одном ребенке мы и собирались с тобой поговорить, — сказала Хелен.

Элеонора перевела взгляд с дочери на невестку и неожиданно улыбнулась.

— У вас такой серьезный вид. Ну что же, дорогие мои дочери давайте присядем и займемся шитьем, потому что добрая сотня рубашек еще должна быть сшита, и никто, кроме нас, этого не сделает. Заодно и обсудим ваши проблемы.

— Матушка, — начала Хелен, когда они сели в рабочей комнате Элеоноры с шитьем в руках, — я очень обеспокоена состоянием Изабеллы. Ее малыш мне тоже не нравится. Я как раз говорила Маргаритке об этом, и тут ей пришла в голову идея привести Изабеллу пожить здесь. Я бы тогда помогала вам присматривать за ней.

Элеонора даже не подняла головы от работы.

— Изабелла — замужняя дама. Только ее супруг вправе решать, что для нее будет лучше.

— Я знаю, матушка, но она не в себе. За Эдмундом нет ухода. Я уверена, что с ним не занимаются. Более того, он наверняка не получает даже достаточно еды. Эзра его отец, но мальчик из семьи Морландов, поэтому о нем следует позаботиться. Да и об Изабелле никто не печется должным образом. Мы что, будем сидеть сложа руки? Разве не наша обязанность что-то предпринять в такой ситуации?

Элеонора прекратила шить.

— Это такой сложный вопрос, дитя мое. Что касается мальчика, то, поскольку Эдмунд — будущий наследник, он должен получить все положенное. Я не думаю, что мистер Брэйзен станет возражать против такой постановки вопроса. Но этот ребенок всецело принадлежит отцу, поэтому именно ему решать, как воспитывать собственного сына. — Она остановила Хелен, которая хотела прервать ее рассуждения, и продолжила: — Позволь мне договорить. Возможно, однако, что он согласится оставить ребенка в нашем доме, как если бы он определил его в какую-нибудь богатую семью для получения образования. Обычно это происходит не раньше, чем мальчику исполнится семь или восемь лет, но в подобных обстоятельствах ему может понравиться ваша идея.

— А Изабелла? Что же будет с ней? — с волнением спросила Сесилия.

— Она другое дело. Она его жена. Он может делать с ней все, что ему заблагорассудится, даже просто игнорировать ее, бить ее, если такова его воля. Мы не имеем права вмешиваться, и ему может показаться неприличной наша уверенность в том, что мы позаботимся о ней лучше, чем он, ее муж.

— Но, матушка! — воскликнула Хелен.

— Но, матушка! — воскликнула Сесилия.

Элеонора вновь приступила к работе.

— Это неправильно, даже если все, что вы говорите, правда. Прекратите кудахтать, как куры перед лисой. Полагаю, в ваших словах есть здравый смысл, поэтому я предложу мистеру Брэйзену разделить с ним заботу о больной жене и маленьком ребенке, поскольку это непосильная нагрузка для него и его слуг, — с иронией в голосе Элеонора выделила последние слова. — Я намерена уже завтра переговорить с ним по этому вопросу. Спасибо, дети мои, за предложение.

Эзра Брэйзен был не чета Элеоноре Кортени в искусстве принимать решения и добиваться того, чего хочешь. Она стремительно вошла в дом и так же стремительно его покинула, договорившись, что Изабеллу и ребенка отправят в Морланд-Плэйс на следующий день. Она позволила ему сохранить достоинство в этой ситуации, притворившись, что эти договоренности носят временный характер. Но они оба понимали, что Изабелла не вернется в город.

Элеонора была откровенно шокирована состоянием дочери. Она никогда раньше не наносила визитов на Коуни-стрит: социальное положение ее дочери после замужества оказалось ниже, чем до него, поэтому Изабелла могла приезжать к матери, но не наоборот. Элеонора не была готова к тому, что увидела. Изабелла лежала на грязной постели, похоже, ее не купали несколько недель, так как от нее исходил неприятный запах, а в спутанных волосах ползали вши. Она была измождена до такой степени, что под ее глазами залегли глубокие тени, а щеки запали. Изабелла бормотала что-то невразумительное монотонным голосом, ее пальцы все время цеплялись за грязные простыни. Элеонора не могла поручиться, что ее дочь понимала, о чем ей говорят. Она даже не была уверена, что та узнала в Элеоноре свою мать.

— Она в гораздо худшем состоянии, чем я ожидала, — сказала Элеонора Эдуарду на следующий вечер, когда Изабеллу доставили домой, искупали и причесали. Дочь поселили в ее старой комнате, где уже была приготовлена чистая постель.

— А меня беспокоит ребенок, — поделился с матерью Эдуард. — Эдмунду уже скоро четыре, а он почти не говорит. Если вы сравните его с Маргарет…

— Дай ему время, — твердо произнесла Элеонора. — Дай ему время, и все образуется. Мистер Дженни утверждает, что мальчик не глуп. Он просто напуган. Ани рассказала, что он проявил трогательную благодарность, когда она искупала его и покормила.

— Такого худого ребенка в жизни еще не доводилось видеть, — сказал Эдуард. — Это преступление. Это стыд и срам, что один из Морландов терпел такое обращение.

— Теперь это не имеет значения. Ребенок у нас. Здесь он в полной безопасности. Меня бы не удивило, если бы я узнала об отъезде мистера Брэйзена из Йорка.

— Что вы хотите этим сказать, матушка?

— Не обращай внимания. Мы сильная семья, которая обладает властью. Какая польза от власти, если ты не можешь защитить собственную семью?

Глаза Элеоноры потемнели от ярости.

— А Хелен, нам ждать ее завтра? — спросил Эдуард.

— О да. Она намерена продать дом. Хелен будет делить с Изабеллой ее комнату. Она же и позаботится о сестре.

— Хелен отпустит своих слуг?

— Нет, я сказала, что мы найдем для них работу здесь. Мне не по себе, когда отпускают хорошего слугу. Ты знаешь, я думаю, что забота об Изабелле и ее ребенке принесет Хелен только пользу.

— О, вы имеете в виду, что он заменит ей детей, которых у нее нет? Да, я об этом не подумал.

За что бы ни взялась Элеонора, она всегда все делала быстро. Изабелла не пробыла дома еще и двух недель, как пришла весть о том, что Эзра Брэйзен покинул страну. О нем больше никогда не слышали. Уже спустя много лет нашлись такие, которые не сомневались, что Элеонора приказала его убить. Она была настолько богата, что могла нанять кого-нибудь за плату сделать это. Вопрос был в том, насколько мстительной была Элеонора.

Так или иначе, но она никогда больше не говорила о нем, кроме того, что «он взял на себя слишком много, когда связался с Морландами, потому что Морланды дружат с королями».

Исчезновение Брэйзена давало Элеоноре как опекунше Изабеллы полную власть над его мельницами, складами и землями, которыми она, впрочем, и так пользовалась. Мысль о складе заставила ее завести следующий разговор за обедом примерно неделю спустя.

— Подумайте, как мы делаем нашу ткань, — наставляла она членов семейства. — Что мы делаем в первую очередь? Отвозим шерсть, чтобы получить из нее пряжу, а затем везем пряжу ткачихам. Мы забираем готовую работу и отвозим ее на мельницу. Оттуда везем ее на склад. И со склада отправляем ее торговцам.

— Да, все так. Что из этого? — спросил Эдуард.

— Все эти поездки туда и обратно. Я так полагаю, шерсть путешествует миль двадцать, перед тем как попасть к нам в виде ткани.

— Возможно, но что же тут поделаешь? — удивился Эдуард.

Элеонора обвела всех торжествующим взглядом. Ее глаза встретились с глазами Джо. Она сразу увидела, что он понял ее мысль. Ее очень позабавило, что остальные так и не догадались, что она им собирается сказать.

— Ну, Джо, — с вызовом произнесла она, — что же? Вместо того чтобы возить шерсть рабочим…

— Приведите рабочих к шерсти, — закончил он за нее. Воцарилась тишина.

— Я не понимаю, в чем смысл? — спросил Эдуард.

— Понятно. Я поняла, — догадалась Маргаритка. — Эдуард, конечно, людям проще передвигаться, чем нам возить шерсть.

— Куда же им придется передвигаться? — все еще не мог сообразить Эдуард.

— В этом и заключается моя мысль, — сказала Элеонора. — Склад Брэйзена стоит на реке, в которую впадает ручей с мельницей. Выстраивается замечательный путь, но только для одной поездки. Все, что нам надо, так это возвести огромный сарай, или склад, или мастерскую у мельницы и делать все внутри. Если мы построим большое помещение, то там хватит места для всего.

Прядильщицы и ткачихи просто могут приходить туда и работать. Мы поставим там все необходимое, ведь мы только что получили из Франции ткацкие машины. Там же будут стоять и веретена. Нам придется подвозить шерсть к мастерским, а это основательно укорачивает путь. И все. Готовую ткань отвозим на мельницу. Дело сделано.

— Матушка, чудесно! — воскликнула Хелен. — Блестящая идея! Ведь это сэкономит огромные деньги на транспортировке…

— Кроме того, у нас появится возможность контролировать работу и проверять на месте, все ли делается как следует, — добавила Элеонора.

— Но как вы собираетесь убедить людей, что ходить на работу лучше, чем оставаться дома?

Вдруг подал голос Том, сидевший на дальнем конце стола:

— А им просто надо предложить больше денег.

Вновь наступила тишина.

— Том обещает стать не только великим дельцом, но и примерным джентльменом, — засмеялась Элеонора. — Я лично проблемы не вижу. Рабочие на ферме выходят в поле, так почему другие рабочие не могут прийти на свое рабочее место?

— В строительство придется вложить немалые деньги, — размышляла вслух Хелен.

— Все окупится, потому что мы сможем увеличить производство. Кроме того, благодаря контролю мы сумеем добиться еще лучшего качества.

— Матушка, позвольте мне дать вам деньги, которые я выручила за продажу дома. Мне нет смысла их беречь, ведь у меня не будет ребенка.

— Да благословит Бог твою доброту, Хелен. Я с радостью приму твои деньги, а тебя сделаю партнером в этом деле. Если ты надумаешь выйти замуж второй раз, то получишь их обратно, да еще и с прибылью к своему приданому.

Хелен вспыхнула, улыбнувшись.

— Не думаю, что решусь на брак. Но участвовать с вами в производстве ткани мне бы очень хотелось. Научите меня, матушка.

— Конечно, дитя мое. Обязательно отправимся вместе, да еще и Нэда прихватим с собой. Завтра мы поедем на мельницу.

На следующий день, который Элеонора планировала посвятить послеобеденной поездке с Нэдом, она решила, что было бы неплохо захватить с собой и Ричарда.

— Мужчина должен знать, откуда взялось его богатство, — сказала она, но слуга, которого она послала за сыном, доложил ей, что Ричарда нигде не могут найти.

— Ерунда, — не поверила Элеонора, — я же видела его за обедом. Он не мог уйти далеко. Иди же и поищи его. Спроси у других слуг. Возможно, он с мистером Дженни в классной комнате.

— Я уже искал там, мадам, но господин наставник не видел его.

— Тогда отправляйся в детскую. Иди, не стой здесь столбом!

Через полчаса стало ясно, что Ричарда нет в Морланд-Плэйсе.

— Может, он отправился в Микл Лит повидаться с Эллингом? — предположил Нэд. — Ему нравится слушать его истории.

Немедленно снарядили слугу в Микл Лит. На всякий случай еще одного слугу отправили в Двенадцать Деревьев — соседнее поместье, которое тоже принадлежало семье. Когда слуги вернулись и не принесли новостей, Элеонора начала всерьез беспокоиться.

— На него не похоже просто так шататься по округе. Если бы речь шла о Томе или о Сесили… Джо, пошли кого-нибудь в поместье господина Шоу, пусть поищут там. Куда же он мог пропасть? Джо, отправь двух слуг. Пусть они спросят у каждого, не видал ли кто-нибудь Ричарда. Его мог заметить кто-то из пастухов.

Наступил глубокий вечер, когда слуга, посланный в город, вернулся с вестью о том, что видел маленького господина, игравшего у дороги возле Микл Лита днем.

— Что он делал? С кем он был? — немедленно потребовала ответа Элеонора.

— Он был один, — нервничая, ответил слуга, которому было хорошо известно, что в состоянии раздражения или волнения Элеонора могла и собственноручно наказывать слуг. — Он просто сидел у дороги и играл камнями в траве.

— И никого не было поблизости? Разве тебе не показалось странным, что ребенок без присмотра, один, играет?

— О мадам, — извиняющимся тоном произнес слуга, — говоря по правде, мои мысли были заняты, так что я едва взглянул на мальчика. Я все думал о проповеднике…

— Каком проповеднике? Боже милостивый, дай мне терпения. О каком проповеднике?

— Ну, знаете, вот эти странствующие проповедники… Он сидел у дороги и читал какую-то проповедь. Ну, у них так заведено. Они читают проповеди для прохожих. Там уже собралось несколько человек, и я тоже попытался послушать его — так, на ходу, потому что у меня ведь были поручения…

— Можешь сейчас не оправдываться, — с нетерпением выкрикнула Элеонора, но Эдуард прервал ее, чтобы спросить более спокойно:

— Как ты думаешь, господин Ричард слушал проповедника?

— О хозяин, мне трудно сказать. Может быть. Он на него не смотрел, он же играл, ну… вы понимаете. Хотя вот теперь, когда я подумал, то вспомнил, что он сидел близко, так что мог и слушать его.

— Хорошо, теперь можешь идти, но будь готов, что тебя позовут. Ты нам снова можешь понадобиться.

Эдуард жестом отпустил слугу.

Когда тот ушел, Элеонора посмотрела на сына без особой надежды.

— Что ты думаешь?

— Я предполагаю, что его могли увести. Такие случаи известны, — сказал Эдуард.

— Никогда не думала, что буду проклинать тот день, когда мы поселились так близко от большой дороги. Целый день там шляются всякие бандиты и разбойники. Что же нам делать, Эдуард? Как бы я хотела, чтобы твой отец был жив… Я плохо соображаю!

— Что же с этим проповедником? — размышлял Эдуард. — Люди видели его. Они могли заметить, был ли он один или с мальчиком. Кто-то мог остановиться и поговорить с ним.

— Да, да! — в лихорадочном волнении воскликнула Элеонора. — Надо немедленно послать какого-нибудь надежного человека на поиски этого проповедника. Нужно отправить Оуэна. Нет, постой. Я сама пойду. Я не могу оставаться здесь в неведении. Я пойду вместе с Оуэном.

Ее никто не смог отговорить. Спустя короткое время Элеонора в сопровождении Оуэна и Джека отправилась на поиски проповедника. Все, что им удалось выяснить, сводилось к тому, что люди видели, как он покинул городские ворота. Возвращался ли он, наверняка никто не знал.

— Он мог выйти и через другие ворота на другом конце города, — сказал Оуэн. — Мадам, вам надо отправляться домой. Завтра на рассвете мы возобновим поиски. Спросим стражников на всех воротах. Сегодня мы ничего больше уже не сможем сделать.

Прошли две бессонные ночи и два дня бесплодных поисков. Морланды опросили всех, кого только можно: стражников у ворот, одиноких пастухов, работников на полях. Всем задавали один и тот же вопрос: «Не видели ли вы мальчика в зеленой курточке или странствующего проповедника?» Элеонора везде ходила в сопровождении Оуэна, Джо брал с собой Джека, а Эдуард искал брата с Холлом. Все они ходили разными дорогами. Ни у одного из них поиски не увенчались успехом. Они узнали, что проповедник покинул город, но тот ли это был проповедник, они не могли сказать наверняка. Проповедник же, который ушел из города, наверное, был каким-то волшебником, потому что напасть на его след так и не удалось.

Наступил третий день, суббота. Элеонора решила отправиться в церковь на службу и поспрашивать там — в этот день в церкви должны были собраться люди из разных мест. Она отстояла службу и молилась святому Кристоферу и святому Антонию, чтобы они помогли ей. Ее молитвы были услышаны, так как третий человек в церковном дворе, к которому она обратилась с вопросом, ответил ей:

— Да, госпожа, я видел проповедника, который уже две ночи останавливается в харчевне «Звезда». Я знаю, потому что живу напротив, и я видел его стоящим на улице и произносящим проповеди. Был ли с ним мальчик, я сказать не могу.

— Да благословит тебя Бог за эту весть, — воскликнула Элеонора.

Она немедленно подозвала Оуэна, и вместе они поспешили к харчевне.

Хозяин рассказал ей, что проповедник спит в комнатах наверху, а прибыл он с Севера в пятницу утром.

— Тогда он, вероятно, не тот, кого мы ищем, — сказала разочарованная Элеонора.

Но Оуэн предположил:

— Он мог в четверг покинуть город, а в пятницу уже вернуться. Эту странствующую братию не поймешь.

Они нашли проповедника завтракающим в задней комнате. Он сидел за голым столом и резал ножом кусок хлеба. Как только они вошли, он обратил к ним свой взгляд и ласково улыбнулся:

— Добро пожаловать, добро пожаловать. Не хотите ли сесть и пообедать со мной? У меня есть хлеб и чудесный эль, который пил еще наш праотец Адам. О миледи, вы можете не говорить. По вашим глазам я вижу, что вы мать, благословенная, как и все, кому дарованы дети. Он спит наверху, потому что поздно уснул вчера после нашего разговора. Мы почти всю ночь провели в беседе! Я знал, что вы придете за ним. Поэтому я остался в городе, хотя голос Господний призывает меня отправиться на Север, где земля страдает от постоянных войн и волнений. Он наверху, спит на сене, как наш милосердный Спаситель, стопами которого он желает пойти.

Проповедник махнул в сторону приставной лестницы, которая вела на крышу. Оуэн тут же стал подниматься наверх, а проповедник в это время отрезал еще один кусок хлеба и принялся медленно его жевать, получая видимое удовольствие от еды.

— Нельзя вкушать пищу в спешке, сестра моя. Надо помнить, кто подарил тебе каждую крошку. Еда, как молитва. А, вот и мой маленький друг.

Элеонора вскрикнула от облегчения, увидев, что Оуэн с ее сыном на руках спускается с лестницы.

— Где же ты был? Почему ты так бессовестно убежал? Я волновалась, — начала ругать мальчика Элеонора, как только закончила его обнимать. Теперь ей хотелось преподать ему урок послушания.

— Но, матушка, я же был с проповедником Томасом, — ответил ей Ричард, глядя на мать большими ясными глазами.

Элеоноре показалось, что он видит что-то еще, кроме окружающего его мира. Ричард продолжил:

— Я был в безопасности.

— Но откуда мне было знать это? Ты испорченный мальчик. Мы не знали, что с тобой сталось. Ведь могло произойти все что угодно.

— Но что могло произойти? Господу было известно, где я. Я был в такой же безопасности, как птицы. Вы же не назовете их испорченными.

— Такие вещи нельзя сравнивать, Ричард. Тебе не разрешается уходить просто так. У тебя есть обязательства перед своей семьей. Где твои туфли?

— Я отдал их нищему. Они нужны были ему больше, чем мне. Проповедник Томас ходит босиком. Матушка, я должен думать о семье больше, чем о Боге? Он позвал меня.

— Сын мой, Бог отдал тебя на попечение твоим родителям. Его воля в том, чтобы ты проявлял послушание и любовь, пока не достигнешь возраста мужчины, — обратился к нему проповедник. — Ступай, куда тебе велит твоя матушка. Бог будет ждать тебя, потому что Он узнал твое сердце.

— Почему вы не привели ребенка домой? — сердито спросил Оуэн.

Проповедник поднял на него глаза.

— Кто я такой, чтобы вмешиваться в Божий Промысел? Может, Его воля была в том, чтобы вы отправились на поиски. Может, вы должны были найти не только пропавшего ребенка, — ответил проповедник.

— Я благодарю вас за то, что приглядели за ним, — коротко сказала Элеонора, крепко держа за руку Ричарда. — Пусть вас не оставит Бог.

— Благословение Божье и вам, — ответил проповедник.

Он наблюдал, как они вышли на солнечный свет, и улыбка на миг озарила его лицо. Лошади уже ожидали их. Оуэн посадил Ричарда к себе за спину. Они потрусили вдоль затемненных улиц города по направлению к Микл Литу. Элеонора пребывала в глубокой задумчивости. Слова проповедника эхом отзывались в ее сердце: «…найти не только пропавшего ребенка». Что же он хотел этим сказать?

— Ричард, — обратилась она к сыну, когда они повернули на большую Южную дорогу.

— Да, матушка?

— Почему ты пошел с ним?

— Я пытался найти объяснения, — медленно произнес он. — Бог хочет меня для чего-то на земле. Мне хотелось понять зачем.

В устах такого маленького мальчика эти слова звучали как бессмыслица. Ему еще не исполнилось и десяти лет. Между тем, это не было бессмыслицей. Элеонора почувствовала что-то похожее на благоговение. В этом ребенке было заложено нечто, что дала ему не она. Казалось, он пережил прикосновение Божественного света. Возможно, проповедник был прав. «…Найти не только пропавшего ребенка».

Спустя месяц Ричарда отправили в колледж святого Уильяма. В этом здании, в тени деревьев, в царящей там торжественной атмосфере богослужений, ему было бы легче постигать голос Бога. Он должен был выполнять там обязанности служки у алтаря. Если ему была уготована эта стезя, то именно там он мог начать свой путь. Отсылать его в таком возрасте из дому, конечно, было рано, но та странная благодать, которая поселилась в нем, казалось, не давала места страхам. Элеонора утешала себя тем, что он находился очень близко от нее и она могла повидаться с ним, а он с ней, как только у кого-нибудь из них возникнет такое желание.

Глава восемнадцатая

Ужасными казались дни революционных потрясений, но они были позади. Все верили, что наконец всюду установился мир. Великий Уорвик и обезумевший брат короля Эдуарда Джордж Кларенс восстали против правящего монарха, вознамерившись захватить власть. То были ужасные дни: короля Эдуарда схватили и бросили в темницу, а бывшего короля Генриха снова короновали. Страной опять начала править Маргарита Французская с помощью Уорвика.

Но королю Эдуарду удалось бежать при поддержке младшего брата Ричарда Глостера, того самого, на эмблеме которого был изображен белый вепрь. Его девизом служили слова: «Верность — мой долг». Существенную помощь оказал им их зять герцог Бургундский. Они вернулись и нанесли последний сокрушительный удар Ланкастерам. Это была окончательная победа Йорков. Ричард Глостер сражался, как лев, несмотря на полученное ранение. Сумасшедший Джордж позорно бежал с поля битвы, как только понял, что она проиграна. Его братья даровали ему прощение. Но король Генрих был приговорен к смерти и казнен, потому что Эдуард усвоил урок: милосердие могло стоить ему королевства. Маргарита, уничтоженная и раздавленная смертью мужа и сына, который погиб при бегстве, была отослана в заточение во Францию, где содержалась в приличествующих ее положению условиях. Великий Уорвик, один из самых могущественных лордов Англии, был мертв. Он оказался убит в сражении против человека, которого сам же сделал королем.

Элеонора никогда не отрекалась от сына Ричарда Плантагенета, посылала ему деньги и людей и даже помогала ему бежать в Бургундию, подвернув опасности свою семью. Однако, по счастливому стечению обстоятельств, они почти не пострадали. Почти, потому что одна жертва все-таки была. Погибла бедная Изабелла. Она утратила всякую связь с реальностью, и все больше погружалась в кошмар, заново переживая смерть Люка и ужас супружеского рабства, через который ей довелось пройти в браке с Эзрой Брэйзеном. Крики, громкие шаги и общая суматоха сражения окончательно расстроили ее рассудок. Прежде чем кто-то успел заподозрить неладное, случилось самое худшее, и однажды утром Джо нашел ее лежавшей мертвой у болота. Ее наполовину засосала трясина.

Трудно было представить, как она могла очутиться там, потому что Изабелла едва могла пройти несколько шагов. Рассказывая об этом позже, Джо признался Элеоноре, что Изабелла ходила на свои тайные ночные встречи с Люком именно к тому месту, где была обнаружена мертвой. По иронии судьбы, она спустилась туда из той самой спальни и покинув ту самую кровать.

— Возможно, бедняжка вообразила, что она вернулась в свою юность, поэтому должна спуститься вниз на встречу со своим возлюбленным. Шум, который был слышен повсюду в ту беспокойную ночь, мог показаться ей обычным условным сигналом Люка. Она неуверенно держалась на ногах, поэтому легко могла поскользнуться и провалиться в трясину. Когда же она оказалась в ней, у нее уже не хватило сил выбраться.

Элеонора дернулась всем телом, представив столь ужасную картину.

— Может быть, так и было. Теперь мы этого не узнаем наверняка. Но я готова взять всю вину на себя. Если бы я не принуждала ее к этому браку, она осталась бы жива, проводила бы время в каком-нибудь монастыре, здоровая и невредимая. Кто знает, возможно, она была бы даже счастлива там.

Джо прикоснулся к ее руке.

— Все в руках Божьих, и ее судьба тоже.

Элеонора покачала головой, сохраняя трагическое выражение лица:

— Не может быть, чтобы она заслуживала такую судьбу, бедное дитя. Мне никогда не удастся забыть об этом.

Хелен была глубоко потрясена смертью сестры, так как должна была присматривать за Изабеллой. Она чувствовала, что не справилась со своими обязанностями. Именно в ту злосчастную ночь Хелен пришлось отлучиться в Микл Лит, чтобы присматривать за ранеными солдатами. Она не предполагала, что нечто подобное могло произойти в доме, полном людей — и членов семьи, и слуг. Хелен видела теперь для себя только один способ исправить случившееся — взять на себя заботу о сыне Изабеллы Эдмунде и попробовать заменить ему мать. Она отдалась своей новой роли со всем жаром души. Эдмунд почти не знал матери. В его памяти она осталась бесплотной тенью, так как либо была прикована к постели, либо вела себя очень странно. К Хелен он быстро привязался, и результаты вскоре дали о себе знать: Эдмунд стал более живым и вышел из душевного заточения, в котором находился первые четыре года своей жизни.

Смерть Изабеллы отозвалась болью в сердцах всех обитателей Морланд-Плэйса. Об этом несчастном случае почти не говорили, но ее печальная судьба волновала всех. После ее похорон в часовне появилась бронзовая табличка, установленная рядом с мемориалом в честь Томаса и Гарри. Надпись на ней гласила: «Изабелла Морланд. 1437–1469. Теперь в руках Господа».

В Морланд-Плэйсе снова готовились к встрече Ричарда Плантагенета. В прошлый раз, в тот далекий день, они ожидали Ричарда Плантагенета, герцога Йорка, и его герцогиню Сесилию, которая тогда только приходила в себя после рождения последнего ребенка. В этот раз им предстояло встретить того самого ребенка, который вырос и превратился в молодого красавца двадцати лет от роду. Они ожидали приезда Ричарда Плантагенета, герцога Глостера, младшего брата короля, главного претендента на королевский трон, с его герцогиней, новобрачной Анной Невилл, младшей дочерью Уорвика.

Элеонора испытала большую симпатию к молодому Ричарду, еще когда встретила его на ежемесячных поминаниях герцога Йорка, в 1461 году, почти одиннадцать лет назад. Он единственный из всех герцогских детей напомнил ей тогда Ричарда-отца. Его лицо хранило торжественное выражение. Тогда он носил символ графа Уорвика — медведя — и производил впечатление слабого юноши. Но теперь он вырос, повзрослел, в чертах его угадывалась зрелость очень способного мужчины, умного и серьезного. Он по-прежнему был изящного телосложения из-за своего невысокого роста и худобы, но благодаря постоянным упражнениям он имел очень развитую мускулатуру. Держался он прекрасно, так что даже самый большой его недоброжелатель вынужден был бы признать, что герцог обладал достоинством особы королевской крови.

Он женился на любви своего детства, так же как и его отец. Молодожены как раз совершали путешествие в Мидлхем — замок, где Ричард провел большую часть своего детства. После бесславной смерти Уорвика замок передали Ричарду, и они, направляясь туда, решили сделать остановку в Морланд-Плэйсе.

— Двор, я полагаю, не пришелся по вкусу вашей светлости, — сказала Элеонора за столом.

Ричард Глостер небрежно пожал плечами:

— Я никогда не был слишком привязан к роскоши. Его жена добавила мягким голосом:

— Милорд мечтает вдохнуть свежий воздух здешних мест. Только здесь мы чувствуем себя по-настоящему счастливыми.

— Легко могу понять вас. С тех пор как я попала в Йоркшир, у меня такие же ощущения.

Элеоноре понравилась Анна Невилл: в ее лице было что-то неуловимое, напоминающее ей Изабеллу. Анна, так же как и несчастная дочь Элеоноры, не могла называться красавицей: ее волосы не отливали золотым блеском, лицо покрывала россыпь веснушек, и рот ее был велик. Но когда она смотрела на Ричарда, ее озарял некий внутренний свет, который изменял ее внешность, добавляя красок и привлекательности. Даже стороннему наблюдателю было ясно, что она обожает своего мужа, а он отвечает ей полной взаимностью.

— Только недавно мне пришлось пережить время, когда казалось, что я уже не вдохну больше свежего воздуха, — сказала она. — Не найди меня Ричард… хотя теперь я знаю, что в случае необходимости смогу найти себе применение в качестве кухарки.

Они с мужем обменялись улыбками, в которых смешались любовь и печаль.

Из-за холодной погоды они обедали в зимней гостиной. Да и молодая чета настаивала на том, чтобы не устраивать в их честь пышного приема. Зимняя гостиная была недавно пристроена к большому холлу по приказу Эдуарда. Светские люди все больше усваивали привычку обедать в уединенных комнатах, а большие залы предназначались для особо торжественных случаев. Считалось, что время трапез в огромных помещениях постепенно уходит в прошлое. Однако Элеонора, хотя и чуткая ко всему новому настолько, что в свое время приказала построить дымоходы в доме, осталась в этом случае верна старой традиции и настаивала на том, чтобы большой холл использовался как и прежде, делая исключение для именитых гостей. Она чувствовала, что речь идет не о простом вкушении пищи, а о важной части их жизни, в которой должны присутствовать и слуги, и ее работники. Она все еще ощущала себя хозяйкой дома, и посему заставила всех подчиниться своему решению.

Но сегодняшний вечер всецело принадлежал высоким гостям, поэтому господские слуги, включая небольшую свиту Глостеров, обедали в большом холле, а герцог и герцогиня делили компанию в зимней гостиной с Элеонорой, Эдуардом, Хелен и Сесилией.

Поскольку никто не нарушал приватности их беседы, да и уютная обстановка располагала к откровенному разговору, Элеонора позволила себе смелый вопрос:

— Можно ли было бы рассчитывать на рассказ вашей светлости о том, как вы поженились? В свете ходит множество слухов, а мы очень хотели бы узнать правду из первых уст, если это, конечно, покажется вам удобным, ваша светлость.

Анна и Ричард обменялись взглядами, а затем Анна вымолвила:

— Если вам так интересно это услышать… хотя некоторые моменты все еще болезненно отзываются в моей памяти…

Жизнь Анны была полна тревог. Она обожала своего великого и блестящего отца, а когда он оказался предателем короля, ее состояние невозможно было описать, потому что, с одной стороны, он все еще оставался самым большим авторитетом для дочери, а с другой — мысль об измене брату ее дорогого Ричарда не могла оставить Анну равнодушной. Уорвик выдал замуж свою старшую дочь Изабель за брата короля Джорджа Кларенса, пообещав возвести его на трон вместо Эдуарда, да и Ричарда пытался увлечь заманчивыми перспективами славы. Но для Ричарда верховным законом была преданность королю Эдуарду, поэтому его не удалось переманить на сторону изменников. Уорвик обратился за поддержкой к другим силам, найдя сторонников в окружении королевы Маргариты, поэтому он выдал Анну замуж за сына Маргариты, бывшего принца Уэльса, которого тоже звали Эдуардом.

Анну выдали замуж во Франции. К великому разочарованию, она обнаружила в своем муже злобного и хитрого человека — очевидно, эти качества он впитал еще с молоком матери. Анна не могла не быть благодарной Маргарите, которая, просчитав свои ставки, решила расторгнуть их союз. Анне пришлось пережить ужасное путешествие по морю назад в Англию, во время которого у ее сестры Изабель начались роды, завершившиеся рождением мертвого ребенка.

Затем были сражение и бегство. После этого она получила ужасную новость о гибели отца. В то же самое время пришла и весть, несколько рассеявшая ее горе, — весть о том, что она стала вдовой: ее молодой муж был убит. Анну и Изабель отослали к коварному Джорджу, который вовремя переметнулся на другую сторону в надежде спасти свою шкуру и богатство. Наконец наступил чудесный момент ее встречи с Ричардом.

— Я всегда хотел жениться только на Анне. Еще когда мы были детьми, то говорили об этом. Разница была в том, что обычно дети забавляются подобными разговорами, а мы говорили совершенно серьезно. Как только я узнал, что Анна в безопасности, я немедленно отправился к Эдуарду и получил его разрешение на брак.

— Но, к сожалению, милорд Кларенс возражал, — с горечью сказала Анна.

Ричард неодобрительно покачал головой, словно прося ее не говорить ничего дурного о его брате, даже если он того заслуживал. Но Анна проявила настойчивость, потому что узнала много подлости от Кларенса.

— Здесь мы среди своих, Ричард. Госпожа Элеонора была другом вашего отца.

— Мой брат тоже неизменно уважительно отзывается о вас, — обратился к ней Ричард.

Элеонора улыбнулась в ответ:

— Я горда тем, что он ценит меня. Для меня было бы большой честью, если бы вся ваша семья считала меня своим другом.

— О, конечно, — горячо воскликнула Анна. — Я чувствую себя здесь, как дома. А вы, Ричард? Что ж, если продолжить рассказ, то милорд Кларенс, считая себя моим опекуном, претендовал на половину поместий моей матери, которые были завещаны мне. Но он не был моим опекуном, и, когда Ричард справедливо указал ему на это, заручившись поддержкой короля, Джордж просто отказал Ричарду во встрече со мной. Джордж заявил, что поскольку он, по словам Ричарда, не является моим опекуном, то его совершенно не интересует, где я могла бы находиться. А затем… — она вздрогнула от нахлынувших воспоминаний, — он приказал выкрасть меня из дома ночью и отправить к своему другу в Лондон. Меня переодели кухаркой и держали взаперти, морили холодом и голодом, избивали и заставляли спать в комнате, которая кишела крысами и тараканами. О, я и сейчас с ужасом вспоминаю запах готовящейся пищи! Мне казалось, что я пропитана им. Я делала все возможное, чтобы сбежать, но за мной следили.

Слушатели с сочувствием кивали головами. Быть захваченной в такой бесславный плен намного хуже, чем оказаться в заточении, где она могла бы рассчитывать на благородное обращение, которое предполагалось ее высоким происхождением. В этот момент лицо Анны озарилось внутренним светом, она наклонилась через стол и коснулась руки милорда.

— Но он нашел меня. Я не знаю, как он это сделал, но он нашел меня и спас. Он отправил меня в монастырь святого Мартина, где я была в полной безопасности.

— Затем начались долгие затяжные переговоры, — включился в рассказ Ричард. — Эдуард был всецело на моей стороне и выступал за брак с Анной. Он считал претензии брата на спорные поместья безосновательными. Но Джордж проявил упорство, он чувствовал себя ограбленным и думал, что у него отняли то, что принадлежало ему по праву.

Всем было ясно, что Ричард не осуждает своего брата и не объясняет поступки Джорджа жадностью и эгоистичностью его характера. Он убедил себя, что Джордж был сбит кем-то с пути или введен в заблуждение.

— В конце концов нам удалось достичь согласия. Я отказался от претензий на большое количество поместий…

— …но не на Севере Англии. Мидлхем мы отстояли, — вмешалась Анна.

— Да, Мидлхем мы не отдали. Мы хотим жить здесь постоянно. Он же отказывался от всех притязаний на Анну.

— Вы отказались от всех поместий, которые принадлежали вам по праву? — удивился Эдуард.

Он считал, что Ричард проиграл. Это озадачило его, но он не высказал своих сомнений вслух, хотя и не мог понять, почему в угоду герцогу Кларенсу была допущена явная несправедливость.

Ричард вдруг улыбнулся, и его улыбка была подобна лучу солнца, которое показалось из-за туч.

— Мне они были не нужны. Все, что я хотел получить, я получил. Анна со мной, — счастливый, он посмотрел на свою жену. — Мы поженились немедленно, чтобы никому не удалось помешать этому браку. Нам требовалось особое разрешение, поскольку Анна моя кузина, но мы не отважились ждать.

— Я рада, что ваша история имела счастливый конец, — радостно сказала Элеонора. — Значит, вы собираетесь постоянно жить на Севере? Это чудесная весть. Нам здесь необходимо мощное правительство, а вы уже показали себя мудрым и сильным государственным деятелем, милорд.

Ричард пристально посмотрел на нее своими серыми глазами — они не имели василькового оттенка, но очень живо напомнили Элеоноре глаза герцога Йорка. Отец Ричарда был блестящим военным и человеком кристальной чистоты, слишком честным, чтобы противостоять злу. Он принадлежал к той редкой породе людей, которые честь и верность ставят превыше всего. О Ричарде говорили, что никакой лжец не мог выдержать его проницательного взгляда. Те же самые черты угадывались и в его младшем сыне. Несмотря на то что ему было лишь двадцать лет, он уже проявил себя способным военачальником. Мудрость суждений и умение принимать важные государственные решения были редкостью и для человека, гораздо более старшего, а он был наделен этими талантами сполна. Девиз «Верность — мой долг» оказывался главной движущей силой его поступков, а его чистый взгляд приводил в трепет людей с нечистой совестью.

— Да, — ответил он. — Мы будем жить на Севере так долго, насколько нам будут позволять наши дела. Я предполагаю, что по каким-то государственным вопросам придется время от времени выезжать в Лондон, но мне не хотелось бы долго оставаться при дворе. Да и другие не будут в восторге от моего присутствия там.

— Мадам королева… — начала Анна, но Ричард остановил ее взглядом.

Элеонора легко сгладила паузу.

— Королева ждет еще одного ребенка? Говорят, что это вот-вот должно произойти. Большая удача, что их брак оказался таким плодовитым, но спальня женщины в это время закрыта для мужчины. Мой муж часто говорил, что во время моих родов хотел бы оказаться где-нибудь в Уэльсе, потому что чувствовал себя, как лис среди перепуганных кур.

За столом послышался смех, и неловкость была быстро сглажена. Герцог Глостер имел репутацию достаточно желчного и излишне серьезного человека, но если даже в этом и была доля правды, то в тот вечер он показал себя совсем другим человеком — любящим смеяться и находить радость в мелочах. По окончании ужина блюда убрали со стола, и детям, Нэду, Сесиль, Маргарет, Эдмунду и Тому, позволили войти и приветствовать именитых гостей. Они старались изо всех сил продемонстрировать свои хорошие манеры перед Анной и Ричардом, а те, в свою очередь, задали им вопросы о занятиях и играх, разговаривая в самой непринужденной манере, так что дети совершенно перестали смущаться и немало позабавили гостей.

Потом уже никто не мог вспомнить, как случилось, что спустя полчаса и взрослые, и дети начали играть в прятки, да еще с таким азартом, что в конце вечера все просто падали с ног от беготни и смеха. Когда же игру прекратили, дети по очереди стали развлекать собравшихся пением, а завершился импровизированный концерт исполнением любимой всеми песни «Лето», которую господин Дженни научил их петь хором. Элеонора увидела, что время уже позднее, и после произнесения вечерних молитв все отошли ко сну, а сладкие голоса детей все еще продолжали звучать в их памяти.

Утром дом проснулся рано, поскольку гости намеревались отправиться в путь на заре. В часовне была организована месса, и после этого в большом холле подали завтрак. Ричард поблагодарил Элеонору, пока они сидели за столом, сказав, что тронут ее гостеприимством.

— Ваш визит осчастливил меня, ваша светлость, — ответила Элеонора, и эти слова были не просто проявлением вежливости — она говорила искренне.

— Прошу вас, давайте обойдемся без церемоний, госпожа Элеонора. Я чувствую себя так, как будто знаю вас всю свою жизнь, хотя, возможно, мои ощущения оправданны.

— Милорд, если вы настаиваете на том, чтобы мы обходились без церемоний, тогда я повторю, что ваш приезд явился для меня большой честью. Лорд-констебль Англии, управитель северных провинций — кто бы не почувствовал себя польщенным вниманием такого именитого человека?

— О, я полагаю, что истинное удовольствие от знакомства не зависит от званий человека, особенно если он их недостоин.

— Это не о вас, потому что вы их по праву заслуживаете. Вы так похожи на своего отца…

— Я хочу поблагодарить вас за добрые слова, госпожа Элеонора. Всем сердцем надеюсь и в будущем не потерять этого сходства. Я мечтаю быть достойным его имени. Давайте отставим в сторону комплименты, которые заставляют меня краснеть, поскольку я прежде всего воин, как и мой отец, и не привык к придворным манерам обхождения.

Элеонора рассмеялась.

— При дворе, как я слышала, любой комплимент сопровождается последующей просьбой об одолжении.

Ричард улыбнулся ей в ответ.

— Что же вы собираетесь попросить у меня?

— Прошу вас поверить мне, милорд, что я не расточала вам комплиментов, а лишь говорила правду.

— Это замечательно, потому что для меня нет ничего милее правды. Поэтому настаиваю, чтобы вы сказали мне, могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?

Они взглянули друг на друга, и в их глазах было взаимопонимание.

— Мой внук Нэд, — сказала Элеонора.

Ричард кивнул.

— Прекрасный мальчик, крепкий и смышленый.

— Его наставник вложил в него много сил, чтобы он преуспели в учебе, и в музыке, и в играх. Он получил много знаний о том, как правильно вести дела, поэтому однажды станет богатым человеком. Но больше всего мне хотелось бы, чтобы он научился вращаться в высшем обществе. Я была бы вам более чем благодарна, если бы вы рекомендовали его…

— Для службы при дворе? — спросил Ричард.

— Так высоко мои надежды не поднимались, — проговорила Элеонора.

— Если бы он стал личным пажом короля, то, несомненно, прошел бы хорошую светскую школу, — сказал Ричард. — Придворная служба имеет еще одно преимущество: человек усваивает знания очень быстро. Мне он показался мальчиком с сильным характером, поэтому я не вижу опасности в том, чтобы ввести его в свет.

— Милорд, я не знаю, как благодарить вас.

— Так и поступим. Мне, как представителю своего брата в северных провинциях, хотелось бы сделать вам приятное.

Через час после наступления рассвета гости уже покинули дом. Они уехали, закутавшись в меха, поскольку на дворе стояла ветреная мартовская погода. Анна прекрасно держалась в седле, чем снова напомнила Элеоноре ее Изабеллу. Когда они обменялись привычными в таких случаях словами прощания, Элеонора, поддавшись порыву, обняла молодую жену Ричарда, и та ответила ей такими же теплыми объятиями.

— Да благословит вас Бог, — сказала Элеонора, и слезы выступили на ее глазах. — Вы обязательно будете счастливы вместе, потому что вы, как никто, этого заслуживаете.

— О, благодарю вас, — ответила Анна, а затем обратилась шепотом к Элеоноре: — Я так сильно его люблю.

Через мгновение они уже выехали со двора, держа путь на север, а Морланды поспешили внутрь, в тепло своего дома, чтобы вернуться к обычному течению жизни.

Лорд Ричард был человеком слова — уже в апреле, вскоре после известия о том, что королева счастливо разрешилась от бремени еще одной дочерью, Нэд отправился в Лондон, чтобы поступить на службу к королю. Ему еще не исполнилось и тринадцати, хотя он был хорошо развитым для своего возраста мальчиком, и было бы неудивительно увидеть в его глазах слезы при прощании с родным домом, который, возможно, ему не придется увидеть многие годы. Однако Нэд был настолько возбужден открывавшимися перспективами, что едва сдерживал свою радость. Сесилия же пролила немало горьких слез, думая о том, что ее мальчик уезжает от нее далеко и надолго.

Маленькая Сесиль тоже неожиданно дала волю слезам, а затем убежала в сад, где нарыдалась вдоволь. Крошка Эдмунд немедленно последовал за ней, желая утешить кузину. Когда Элеонора несколько позже наткнулась на нее, уже беззаботно играющую, то не выдержала и спросила, почему Сесиль расплакалась. Элеонора предположила, что она плакала от разлуки с любимым братом.

— О да, бабушка, мне было жаль, что Нэд покидает нас, — уклончиво ответила Сесиль.

— Но я вижу, что ты плакала не из-за этого. Рассказывай же, дитя мое! Чем были вызваны твои слезы?

— Мне тоже хотелось в Лондон, — неохотно призналась Сесиль. — Я думаю, что такая поездка — это самое замечательное событие в жизни. Мне было жаль, что я не родилась мальчиком. Так несправедливо, что именно им достается в жизни все самое интересное.

Элеонора отвернулась, чтобы скрыть улыбку, но внутренне содрогнулась при мысли, что Сесиль уже так сильно напоминает свою мятежную тетю Изабеллу.

Глава девятнадцатая

Элеонора закончила читать письмо и подняла взгляд на сидевших вокруг нее членов семьи.

— Ну, что же, — сказала она. — Что вы об этом думаете?

— Война с Францией, — задумчиво произнес Эдуард, и в его голосе были слышны нотки сомнения. — Я не знаю.

— Почему нет? — удивилась Хелен. — Почему мы не можем вернуть земли, которые испокон веков были нашими?

— Все не так просто, — проговорил Эдуард. — Я думал о торговле, о том, как война отразится на ней. Не стоит забывать, что мы полностью зависим от вывоза нашей ткани…

— О, ткань? Кого это сейчас волнует?! — порывисто выкрикнула Сесиль. — Какое это имеет значение, если мы должны думать о славе Англии, о солдатах, которые отправляются в поход, навстречу опасностям…

— Достаточно, — резко оборвала дочь Сесилия. — Не забывай, что солдаты могут быть убиты. Твой брат Нэд тоже там.

— Не стоит говорить о смерти, это плохая примета, — сказала Хелен, ее рука невольно коснулась плеча Эдмунда, словно она хотела удостовериться, что он слишком мал, чтобы отправиться на войну.

— Но все, что я говорю, правда, — воскликнула Сесилия. — Помните… — Однако она не стала произносить имена Томаса и Гарри вслух.

— Уж меня-то не убили бы, — сказал Том, подпрыгивая на месте от охватившего его возбуждения. — Я был бы очень-очень умным. Я бы держал меч вот так…

— Никуда ты не пойдешь, — презрительно бросила Сесиль. — Ты слишком мал.

— Ему уже почти девять, — защитила брата Маргарет, но Том не нуждался в чужом покровительстве, потому что и сам был в состоянии постоять за себя.

— Я подрасту и все равно отправлюсь в поход, — заявил он. — А ты навсегда останешься девчонкой, так что никуда не пойдешь.

— О, как я ненавижу быть девочкой! — выкрикнула Сесиль. — Это так несправедливо! Я хочу отправиться в поход вместе с Нэдом, я хочу сражаться на стороне короля, но не могу ничего такого сделать только потому, что я девочка.

— Ты сможешь внести свой вклад, — примиряющим тоном сказала Сесилия. — Когда ты выйдешь замуж, то подаришь своему мужу прекрасных сыновей. Это и будет твоя посильная помощь нашему делу.

— Я хочу выйти замуж за воина, — быстро ответила Сесиль.

— Ты выйдешь замуж за того, кого тебе найдет семья, — резко произнесла Элеонора.

Элеонора уже имела на примете жениха для Сесиль, которая в четырнадцать была настолько развита физически, что вполне была готова к обручению с перспективой сыграть свадьбу в следующем году. У Элеоноры установились хорошие деловые отношения с текстильщиком по имени Дженкин Баттс, у которого было не только два чудесных сына, но и порядочно золота в придачу. Старшего из них Элеонора выбрала мужем для Сесили. Дженкин Баттс был из йоменов, но женился на дочери джентльмена и добился обращения «господин» благодаря своим собственным заслугам. Возможно, сходство его жизненной истории с историей Роберта позволило Элеоноре быстро найти с ним общий язык, а мысль о том, что между их семьями могут возникнуть родственные отношения, вызывала у нее только положительные эмоции.

— Мне не нравится, что слово «хочу» не сходит у тебя с языка, — заметила она Сесиль, но та смело выдержала ее взгляд, ничуть не смущаясь. — Ты должна быть готова выполнить свои обязательства перед семьей. При этом тебе следует помнить, что некоторые вещи происходят независимо от того, хочешь ты этого или нет.

— Бабушка, но я не могу не хотеть. Я уверена, что ты желала того же самого, когда была в моем возрасте.

— Замолчи и придержи язык! — сердито отозвалась Элеонора. Сесилия неодобрительно покачала головой и сурово посмотрела на дочь:

— Сесиль, ты не должна так себя вести. Иди-ка лучше в классную комнату и почитай, что наш Господь говорил о покорности и послушании. Оставайся там, пока не образумишься.

Сесиль вышла из комнаты с мрачным выражением лица. Когда она исчезла из виду, Элеонора сказала:

— Этот ребенок становится неуправляемым.

— В последнее время я много размышлял, — произнес Эдуард неуверенно, — не подумать ли нам о новой гувернантке для нее. У меня такое чувство, что Ани не справляется с ней, и в ее возрасте это простительно.

— Ерунда, — отрезала Элеонора. — Ани моложе меня.

— Матушка, вы у нас особый случай, — Эдуард улыбнулся, глядя на мать. — Даже бедняга Джо не поспевает за вами. У меня уже немало седых волос, а вы… — он с восхищением посмотрел на Элеонору.

Ей уже было почти пятьдесят девять, но она сохранила такую же прямую осанку. Она по-прежнему была стройной, а ее черные волосы отдавали все таким же блеском, как и раньше, не тронутые ни сединой, ни временем. Если Элеонора и знала секрет сохранения этого насыщенного черного цвета, то об этом было известно только ее горничной. Ее яркие глаза поражали все тем же сапфировым оттенком. Самое главное, что она была все так же неутомима. Ани располнела с годами так, что, бегая за девочками, задыхалась. Джо, бывало, жаловался на боль в суставах, особенно если погода на дворе стояла сырая. Одну Элеонору время словно обошло стороной, не коснувшись своей жестокой рукой.

— А вы не становитесь старше, — сказал Эдуард, подходя к ней, чтобы поцеловать мать в щеку. — Нет ничего удивительного в том, что заяц считается колдовским животным.

— Прекрати, дитя мое, не говори неподобающих вещей, — пристыдила его Элеонора, но ее улыбка говорила, что она довольна услышанным. — Теперь, когда нас некому прерывать, мы можем вернуться к вопросу о войне. Наш державный монарх Эдуард нуждается в денежной поддержке. Он просит нас дать ему золота на благотворительные цели. Я понимаю, что «благотворительные цели» могут сравниться с налогом, который требуют от нас в очень мягкой форме, но вопрос о том, платить или нет, даже не стоит. Речь идет о сумме.

— Я считаю, что нам не стоит скупиться. Не нужно забывать, что Нэд связан со двором. На нем не самым лучшим образом отразится скромность нашего вклада. Раз он на службе у короля, мы не можем допустить, чтобы мальчик почувствовал хоть какую-то неловкость.

— Мне нравится ход твоих рассуждений, — заметила Элеонора, — ибо, какой бы глупой ни казалась мне эта война, раз король отправится на нее, то и Нэд будет его сопровождать.

— Есть еще одно обстоятельство, матушка, — произнес молодой Ричард, который до этого, по своей привычке, хранил полное молчание. После шестилетнего пребывания среди священников он окончательно утвердился в роли слушателя и наблюдателя. Теперь он снова был с семьей, потому что после учебы хотел окончательно определить свой дальнейший жизненный путь. Он еще не решил, хочет ли стать священником в приходе, уйти в монастырь или остаться в миру. Ему исполнилось шестнадцать лет. Он был приятной наружности, с мягкой линией рта и серьезным проницательным взглядом, в глазах его иногда плясали искорки смеха. Больше он не витал в облаках. Проведенные в затворничестве годы скорее приблизили юношу к внешнему миру повседневности, чем увели от него.

— Да, сын мой, — вопросительно произнесла Элеонора. Она с неизменным одобрением слушала замечания Ричарда.

— Эта кампания может свести на нет те волнения, которые наверняка привели бы к гражданской войне. Может быть, наш король надеется на то, что добьется мира внутри страны, если мобилизует всех на борьбу с внешним врагом.

В январе пришел призыв от Ричарда Глостера собраться под его знамена. Он должен был повести людей во Францию. Ричард, а не Кларенс, пообещал королю, что наберет сто двадцать вооруженных человек, включая себя, и тысячу лучников. Когда известие о призыве пришло в Морланд-Плэйс, Элеонора была готова отправить троих вооруженных воинов и двадцать лучников. Пока она была занята подготовкой ответа, Ричард нашел ее и спросил, может ли он отправиться с милордом во Францию.

— Ты, Ричард? — спросила изумленная Элеонора, которая не ожидала, что ее младший, такой мягкий сын решил принять участие в войне. Она считала его почти священником, полностью отданным в руки Господа. — Почему ты хочешь пойти на войну?

— Я чувствую, что это мой долг.

— Но, дитя мое, я подумала, что ты решил посвятить свою жизнь служению Господу. Я даже полагала, что ты готов отправиться служить в приход.

Ричард подошел к окну и взглянул на зеленые холмы, тянувшиеся на юге.

— Я очень много размышлял о своей жизни, пока был в колледже, — сказал он. — Чем больше я думал об этом, тем сильнее чувствовал, что избран Богом не для того, чтобы жить затворником. Я понял, что Бог хочет призвать меня нести Слово Божье в мир, который полон несправедливости и соблазнов. Именно в миру идет постоянная борьба добра и зла за души человеческие. Я хочу быть странствующим проповедником, как преподобный Томас. Только так я принесу больше всего пользы. Если я призван помочь людям, то обязан знать природу вещей и набраться опыта. Поэтому я должен отправиться во Францию. Вы меня понимаете, матушка?

Последний вопрос прозвучал почти жалобно, как будто он боялся, что мать может поднять его на смех. Но когда он обернулся, чтобы взглянуть на нее, ее глаза сияли любовью и восхищением.

— Я понимаю, сын мой. Я сообщу милорду Глостеру, что ты готов служить под его началом. О Ричард, как я рада! Ты младший из моих сыновей. Хотя я не стала бы противиться тому, чтобы ты выбрал для себя стезю священника, я очень довольна, что Бог распорядился так, чтобы ты оставался в миру.

Ричарду Глостеру был отправлен ответ, в котором Элеонора обещала милорду четверых вооруженных всадников, включая самого господина Ричарда Морланда, и двадцать лучников. В конце января 1475 года один из командующих вооруженными силами Глостера Бланк Синклер Персевен посетил Морланд-Плэйс, чтобы заранее выдать жалованье воинам и обсудить вопрос, касающийся обмундирования. Все воины, независимо от места назначения, должны были носить символ Глостера — изображение белого вепря.

— Господин должен прибыть двадцать шестого мая в Бархем-Доун, поблизости от Кентербери, — сообщили Морландам. — Милорд отправится по дороге через Йорк, поэтому вы можете присоединиться к нему там.

— Милорд собрал нужное число людей? — спросил Эдуард из интереса.

Глашатай довольно улыбнулся.

— Белый вепрь так храбр и решителен в сражении, что воины готовы немедленно стать под его знамена, — сказал он. — Милорд собрал на три сотни людей больше, чем планировал.

Стоял яркий майский день, когда все обитатели дома собрались во дворе, чтобы попрощаться с воинами, которые должны были присоединиться к славному войску герцога Глостера. Элеонора прошла с благословением сквозь ряды, останавливаясь перед каждым с добрым напутственным словом. Ее память неизменно возвращалась к тому утру четырнадцать лет назад, когда она отправляла на войну своих сыновей, чтобы никогда уже не увидеть их снова. Элеонора не могла поверить, что прошло так много лет с тех пор. Хелен тоже должна была помнить своего любимого мужа, который уезжал в тот же день. В ее глазах были слезы, когда она стояла с Эдмундом, которого теперь считала своим сыном, на ступеньках дома, наблюдая за происходящим. Форма воинов была яркого цвета, их голоса звучали бодро и весело. На одежде у каждого из них красовалось изображение белого вепря. Все как один мечтали отправиться в славный поход, предвкушая почести и богатые трофеи.

Последний, к кому подошла Элеонора, был ее сын, сидевший верхом на Лиарде, десятилетнем своенравном скакуне Изабеллы.

— Ричард, — сказал Элеонора, касаясь сына. Он улыбнулся ей, глядя сверху вниз. Ричард больше напоминал ей друга, а не сына. Ее младший ребенок, дитя, которого не суждено было увидеть Роберту.

— Твой отец гордился бы тобой. Исполняй свой военный долг достойно, верно служи милорду, как это делали твои братья. Пусть Бог будет настолько милостив к тебе и позволит вернуться домой целым и невредимым. Я не смогу обойтись без тебя, сынок.

— Я вернусь и выполню все, что вы мне велели, — твердо ответил Ричард, как будто действительно мог обозреть собственное будущее.

— Ты можешь встретить Нэда, я надеюсь, что так и будет. Передай ему, что мы его любим. Скажи, что мы ждем его после окончания кампании домой. А теперь тебе пора в дорогу. Да благословит тебя Господь.

— Пусть и вас хранит Бог, матушка.

Когда Элеонора отошла в сторону, он дал знак, и колонна двинулась вперед за ворота. Том и Маргарет приплясывали от возбуждения на месте. Все энергично махали солдатам, стоя на ступеньках, а когда те скрылись из виду, вошли в дом.

— Я надеюсь, что они с Нэдом окажутся вместе, — сказала Сесилия. — Он позаботится о нашем мальчике, ведь Ричард такой благоразумный. Никто и не подумает, что ему только шестнадцать.

Гарри тоже как раз исполнилось шестнадцать, когда он и его брат отправлялись на войну.

Согласно плану, войско Эдуарда — а это была самая мощная армия, которую когда-либо удавалось собрать королю для похода во Францию, она состояла из полутора тысяч вооруженных всадников и одиннадцати тысяч лучников, — должно было присоединиться к армии зятя короля, герцога Бургундского. Но еще до того, как английские солдаты пересекли Ла-Манш, стало известно, что Чарльз увел свое войско в другой поход и не встретит Эдуарда, как они договаривались. Когда герцог Бургундский все-таки приехал в лагерь англичан, то его сопровождала лишь небольшая группа стражников. Он высказал предположение, что армия Эдуарда достаточно сильна и без его поддержки. Как считал герцог, им легко будет нанести поражение французам. Возможно, сказал Чарльз, ему будет лучше присоединиться к Эдуарду у Рейма, когда кампания завершится и он сможет прибыть на церемонию коронации.

С этого момента судьба кампании, казалось, была предрешена. Когда новость о том, что на помощь рассчитывать не придется, дошла до солдат, их боевой дух упал. Некоторые полагали, что в создавшейся ситуации будет лучше отступить и немедленно вернуться домой. Были и такие, кто считал помощь герцога Бургундского ненужной и утверждали, что Эдуард справится с королем Луи и без него. Нэд и Ричард обсуждали эту тему особенно горячо. Они встречались довольно часто, потому что состояли на службе у родных братьев.

— Я очень надеюсь, что нам не придется отправляться домой, — сказал Нэд. — Я знаю, что король этого не хочет, хотя и не уверен в этом до конца.

— Милорд Глостер настаивает на сражении, — поддержал его Ричард.

— Да, если бы все наши военачальники были похожи на него, то у нас был бы неплохой шанс одержать победу, а пока… — Нэд лишь пожал плечами и одернул рукава своего жакета. Его манерность была результатом долгого пребывания среди придворных, его одежда была сшита по последней моде, и в этом Нэд превзошел даже своего отца, который всегда питал слабость к современным нарядам. Разница между Ричардом и Нэдом казалась огромной. Их отношения носили несколько странный характер: Ричард считался дядей Нэда, хотя фактически был на год старше его. С другой стороны, Нэд два года пробыл при дворе на королевской службе, и это позволяло ему чувствовать себя гораздо более искушенным во многих вопросах. Тем не менее они хорошо ладили, потому что испытывали друг к другу симпатию и были воспитаны как братья.

— Ну же, Нэд, — сказал Ричард, — не позволяй себе говорить лишнее.

— О Ричард, ты знаешь, что я прав, но я с тобой согласен. Человека украшают скромность и сдержанность.

— Почему ты так переживаешь, останемся ли мы здесь? Какая, в сущности, разница?

— Я хочу участвовать в сражениях. Ведь для этого я и прибыл сюда. Меня совершенно не привлекает возможность вернуться домой. Вернуться и признаться, что мы прошли так далеко лишь для того, чтобы от испуга передумать двигаться дальше. Да и, кроме всего прочего, жизнь при дворе такая скучная, ведь там всем заправляют дамы. Мадам королева… и все эти нежности…

— Мой господин находит придворный свет таким же, — мягко проговорил Ричард, убедившись, что их не подслушивают. — Мадам не испытывает к нему особой любви, как и он к ней, поэтому они предпочитают обмениваться любезными посланиями, оставаясь в разных концах королевства. Но однажды она заставит его приехать в Лондон, и — хлоп! — Ричард сделал движение, как будто поймал муху. — Она заманит его!

Нэд рассмеялся:

— Да ты знаешь не меньше меня, хотя и не бывал никогда при дворе. Что ж, мы на службе у милордов, поэтому должны действовать по их приказу. Но будь я королем, то дрался бы… И плевать мне на французов!

— Слова истинного англичанина, хотя и звучат не по-христиански, — засмеялся Ричард. — Пойдем и найдем немного эля в этом роскошном лагере. Давай споем несколько песен и представим, что мы в Морланд-Плэйсе, где нет места слабым мужчинам! Да, там нет диванных песиков, там каждый отвечает за свои поступки!

— Ты насмехаешься надо мной! — воскликнул Нэд, и, конечно, он был прав.

Если дела обстояли плохо, то это не значит, что они не могли бы обстоять еще хуже. К середине августа армия прошла много миль, разбила большое количество лагерей, произошли даже какие-то незначительные столкновения с разрозненными отрядами, но они до сих пор не видели ни одного солдата регулярной французской армии и не принимали участия ни в одном серьезном сражении. В стане англичан начала стремительно падать дисциплина. Кроме того, все труднее стало добывать провиант, потому что король Луи специально опустошил все поля, чтобы лишить противника пищи. Герцог Чарльз часто приезжал в английский лагерь, где сидел за столом короля, разделяя с ним еду и питье, однако его армия была от них так же далеко, как и армия Луи. По всем этим причинам двадцатого августа было принято решение передать королю Франции предложение о начале мирных переговоров. Депешу отправили с одним из освобожденных пленных.

Неожиданно быстро от Луи пришел ответ, в котором монарх с радостью принимал предложение о переговорах и намекал на очень выгодные условия при заключении мирного договора. Король сразу же созвал своих ближайших соратников на совещание. В нем принимали участие Глостер и Кларенс, Норфолк, Дорсет, Нотумберленд, Пемброк, Риверс, лорд Гастингс, Стэнли и Говард. Нэд, который был королевским сквайром, тоже присутствовал на этой памятной встрече. После ее окончания он немедленно поспешил к Ричарду поделиться новостями и своими впечатлениями.

— В письме король Луи фактически молит о мире и обещает, что щедро заплатит нам, если мы отправимся домой.

— Да уж, вряд ли ему доставляет радость видеть, как такая многочисленная армия бродит по его королевству, даже если она и не рвется в бой, — снисходительно заметил Ричард.

— Его королевство! Вы только послушайте! Он украл его у нас! — гневно произнес Нэд.

— А мы в свое время забрали его у французов, — уточнил Ричард. — Продолжай и не позволяй своим речам уводить тебя от сути. Садись вот здесь. С этого места тебе труднее будет вскакивать.

Он притоптал землю у костра. Нэд с брезгливой гримасой присел, Ричард устроился рядом, и они начали тихую беседу.

— Хорошо, — сказал Нэд. — Значит, мне можно продолжать? Как только король кончил читать письмо, все командиры заговорили в один голос. Из всего, что мне удалось услышать, я понял только, что они считают это замечательным предложением и целиком одобряют его. Милорд Дорсет прямо заявил, что лучше мирные договоренности, чем бродить по кругу еще один месяц, моря солдат голодом. «Почему нам следует бояться голода? — спросил милорд Говард. — Огромные запасы продовольствия находятся в городах. Нам остается только захватить их». — «Только захватить их… — произнес Гастингс. — Зачем рисковать и начинать сражение, если нам готовы заплатить, лишь бы мы отправились домой?» Затем выступил милорд Глостер и сказал: «У нас самая лучшая армия. Риск, на который мы решились бы, минимальный». А лорд Гастингс, после того как все замолчали, все-таки вставил: «Зачем нужно сражаться? Почему вас не устраивают деньги?» Глостер ему и ответил: «Потому что это не делает нам чести». Морланды обменялись многозначительными взглядами.

— Могу поспорить, что далеко не всем его ответ пришелся по душе, — заметил Ричард. — Подобными словами, да еще сказанными таким жестким тоном, легко нажить себе врагов.

— Ты прав. Наступила прямо-таки зловещая тишина. Все старались избегать встречаться с Глостером даже взглядом. Ты ведь знаешь, как он может посмотреть на человека…

— Еще бы! Мне ли не знать! — воскликнул Ричард. — Говорят, что его отец умел так же смотреть на людей, словно они из стекла. Всем казалось, что он насквозь видит душу человека.

— Да, всем это хорошо известно. Ну вот, а потом кто-то пробормотал: «Вам легко говорить, Глостер, у вас солдаты под контролем, а у нас половина армии неуправляема». А милорд им отвечает: «Это потому, что мои солдаты хотят сражаться. Они отправились в этот поход, чтобы добыть победу, и у них до сих пор боевое настроение». Но затем присоединился король и тихо сказал: «Я за мир, Дикон». Он говорил так, как будто предупреждал герцога, чтобы тот не перечил ему. Милорд же смело продолжил: «Я тоже, ваша светлость. Именно поэтому я говорю о том, что нам необходимо сражаться, чтобы завоевать мир, как подобает победителям, на тех условиях, которые мы будем вправе диктовать». Король послушал его и ответил: «Сражаться необязательно». После этого он отвернулся от милорда, словно давая понять, что обсуждение закончено.

— Но милорда это не остановило, — догадался Ричард.

— Ты прав. Он снова заговорил. Тишина стояла такая, что, упади иголка, было бы слышно. Первый раз в жизни он открыто пошел против короля. Очевидно, чувствовал, что правда на его стороне. Он сказал: «Народ Англии платит налоги и делает щедрые пожертвования, чтобы такая армия, как наша, могла появиться и отправиться покорять Францию. Воины пришли выполнить свой долг и сразиться. Просто получить золото и оставить французов в покое — значит подорвать престиж нашей короны». В этот момент кто-то из командиров тихо высказал свое одобрение, но было видно, что они не готовы выступить так же смело, как и милорд. Король мрачно взглянул на герцога, а затем покачал головой и слегка улыбнулся, сказав: «Хорошо, раз ты так настаиваешь, мы поставим этот вопрос на голосование».

— Можешь не продолжать, — Ричард решительно покачал головой. — Я уже догадываюсь. Лорд Ричард был единственным, кто выступил за боевые действия.

— Нет, не совсем. За него проголосовали милорд Норфолк и лорд Говард. Все остальные отдали свой голос за короля и мирные переговоры. Вот так дело и было улажено.

— Что ж, в конце концов, возможно, так будет лучше всего, — заключил Ричард. — Какая польза от того, чтобы умирали люди? Пусть уж лучше они вернутся домой, к женам и детям, возделывают свои земли двумя здоровыми руками и выращивают сыновей.

— Но это идет вразрез с понятием чести! — возмущенно произнес Нэд. — А если кому-то и была суждена гибель, то это была бы славная смерть за Англию и короля.

— Славную смерть суждено принимать только мученикам, — возразил Ричард с улыбкой. — Тебе не приходило в голову, что ты согласен с мнением моего господина, в то время как я разделяю позицию твоего? Приободрись, Нэд. Подумай, ведь ты отправишься домой без шрамов, а если они тебе так уж нужны, то ты легко можешь их получить от какого-нибудь разъяренного барана, когда приедем домой. Могу нарисовать тебе еще одну перспективу: можно утонуть, пересекая море. Так что — приободрись!

— Смейся сколько угодно, — сердито отозвался Нэд, — но я все равно жалею, что мы не будем сражаться.

— Об этом еще рано судить, — усмехнулся Ричард. — А если бы мы проиграли?

Условия, предложенные Луи, выглядели очень привлекательно, поэтому были немедленно приняты. Англичане обещали покинуть захваченные территории после подписания договора о перемирии на семь лет. Кроме того, предполагалось подписать и торговое соглашение. Луи должен был выплатить семьдесят пять тысяч крон, а Эдуарду полагалась ежегодная пенсия в размере пятидесяти тысяч крон. Французский монарх обещал женить дофина на старшей сестре короля Элизабет. Короли также подписали тайное взаимное соглашение на весь срок своего правления, по которому обещали оказывать помощь друг другу в случае мятежа своих подданных. Герцог Чарльз услышал о подписании договора и спешно приехал в лагерь Эдуарда, где начал упрекать его в совершении этого опрометчивого шага. Он отказался признавать мирные соглашения и снова присоединился к своим войскам, которые по-прежнему располагались на очень удаленном расстоянии. Чарльз долго питал надежду на то, что Эдуард разобьет Луи наголову, а его поставит своим наместником. Заключения союза между ними он не ожидал, поэтому такой исход событий стал для него неприятным сюрпризом.

Двадцать пятого августа две армии встретились и торжественным маршем прошли до Амьена, куда Луи выслал сто телег, нагруженных вином для англичан. В городе были накрыты столы, уставленные яствами из оленины и других деликатесных блюд. Воинам было разрешено развлекаться, пока Луи привечал Эдуарда. Ворота города были открыты, а солдаты получили бесплатную еду и бесплатное питье, горожанам же отдали приказ встречать англичан, как дорогих гостей.

Солдаты английской армии вошли в город в радостном праздничном настроении — им не дали сразиться, но им разрешали напиться! Только войско под предводительством Глостера сохраняло дисциплину. Его воины расположились чуть поодаль от остальных и были начеку, стражникам приказали наблюдать за обстановкой, а над натянутыми по всем правилам военной науки шатрами развевалось изображение белого вепря.

Нэд поискал Ричарда.

— Что же ты, не собираешься в город? — крикнул он ему.

Ричард лишь улыбнулся в ответ и отрицательно покачал головой.

— Видишь этот знак? — спросил он, указывая на белую эмблему на его груди. — Я в лагере Глостера.

— Это не имеет значения, — нетерпеливо ответил Нэд, — ведь сам король Луи сказал…

— Но наш милорд запретил нам, а мы подчиняемся только его приказам.

— Милорд запретил?! — Нэд не мог поверить тому, что слышит. — Но почему?

— Он сказал, что мы воины, а не крестьяне на ярмарке, поэтому должны вести себя подобающим образом, пока не получим увольнения, — Ричард очень похоже копировал своего господина. — А еще он сказал, что быть солдатами означает оставаться в лагере и подчиняться дисциплине. Нам запрещено входить в город, а если хоть одного воина найдут пьяным, то его примерно накажут.

— Бог ты мой! — в ужасе вскричал Нэд. — Как ваши солдаты? Наверное, в ярости?

— О, ты мало знаешь наших воинов, Нэд, дитя мое, — засмеялся Ричард. — Они его боготворят. Они сказали: «Старина Дик строгий господин, но он настоящий солдат, какого не сыщешь среди всех этих придворных». Только в нашем лагере слово «придворный» звучит как оскорбление. Так что иди, Нэд, веселись, но не напивайся. Будь осторожен и внимательно следи, чтобы тебя не ранили в какой-нибудь дешевой таверне.

— Я буду внимателен. Обещаю, что в дешевые таверны я и носа не покажу. Но я хотел бы, чтобы ты составил мне компанию, Дикон!

— Я испорчу тебе праздник, — сказал Ричард, — так что иди, но будь поосторожнее. Береги себя!

Гульба длилась четыре дня. Вскоре после начала этого праздника командиры с завистью посматривали на лагерь Глостера, в котором царили тишина и порядок. Там не было случаев пьяного дебоша, драк, воровства, проблем из-за присутствия женщин. Шатры не заваливались, а стражники всегда стояли на посту, еда подавалась по заведенному режиму. Кое-кто из генералов что-то пробормотал насчет Ахилла, который мрачно отсиживается в своем укрытии. Однако Эдуард публично дал высокую оценку действиям брата и наградил его несколькими поместьями, чтобы доказать свою любовь к нему, несмотря на занятую Ричардом позицию по отношению к заключенному договору.

Через четыре дня короли были озабочены только желанием поскорее подписать все соглашения, потому что опасались потерять контроль над армиями. Эдуард попросил у Луи разрешения вывести войска из города, чтобы построить их перед торжественным подписанием договора. Люди начали возвращаться в лагерь, одни бодрые и отдохнувшие, другие измотанные кутежами, а некоторые все еще пьяные и даже больные. Затем герцог Глостер вызвал к себе в шатер Ричарда. Тот немедленно явился, низко поклонился милорду и с любопытством посмотрел на него. «Старина Дик» сохранял мрачное выражение лица, но в глубине его ясных серых глаз таилось веселье.

— Король сообщил мне, что один воин из его ближайшего окружения все еще не вернулся из города, — сообщил он Ричарду. — Это твой брат. Доложили, что господина Морланда видели в последний раз танцующим с молодой дамой на городской площади. Это было вчера вечером. Думаю, что он все еще там. Я разрешаю тебе покинуть лагерь, отправиться на его поиски и по возможности заставить его прекратить выставлять себя на посмешище.

— Благодарю вас, милорд, — ответил Ричард.

— Ты серьезный парень, Ричард. Соображай быстро и возвращайся поскорей.

Ричард поклонился и вышел, а через мгновение уже можно было видеть, как он галопом скакал на Лиарде к городским воротам.

Нэд был удивлен не столько тем, что его разбудил Ричард, сколько тем, что он очнулся от праздничного забытья.

— О моя голова! — простонал он. — Если ты меня хоть капельку любишь, пожалуйста, Ричард, не тряси меня. Я жив? Что ты здесь делаешь? Вообще где я?

— Глупец, зеленый неопытный глупец, — сказал Ричард.

— Не такой уж зеленый, я ведь всего на год младше тебя.

— Но у меня намного больше здравого смысла, — с укором произнес Ричард.

— Нет, необязательно, — он возражал Ричарду, пытаясь сохранить достоинство. — Просто ты не сталкивался с искушениями. — Он снова закрыл глаза. — Кроме того, один раз позволить себе выпить лишнего не такой уж грех. Да и наказание за такой проступок приходит немедленно. Я чувствую себя ужасно.

— Нэд, — осторожно проговорил Ричард, — сколько из этих трех дней ты можешь восстановить в памяти?

— Ничего, — ответил Нэд, не открывая глаз. — Пусто. Должно быть, я очень здорово провел время.

— Ты не помнишь девушку по имени Джакоза?

— Нет. Кто она? Где я?

— Джакоза дочь Жана де Трувиля, городского мясника. Очень зажиточный человек, однако грубый и неотесанный, несмотря на приставку «де» в своем имени. Ты в его доме, в комнате для гостей, а Джакоза, твоя жена, сейчас внизу.

Нэд открыл глаза, моментально придя в себя.

— Моя кто?

Он попытался немедленно подняться, но невольно застонали схватился за голову.

— Как мне плохо. Не надо так шутить с самого утра, прошу тебя.

— Уже давно не утро, и я не шучу, — ответил Ричард.

— Нет, ты шутишь. Мне даже не нравится, как это звучит… Моя жена? Я не могу жениться, потому что я на королевской службе. Чтобы жениться, мне требуется специальное разрешение милорда.

— Я рад, что ты понимаешь всю серьезность своего положения, — тихо продолжал Ричард. — Я предлагаю тебе подняться и привести себя в порядок, хотя ты и не можешь побриться, пока не попадешь в лагерь.

— Хорошо, но ради Бога, скажи мне, что означает вся эта чепуха о моей жене.

Ричард помог племяннику подняться на ноги, а пока тот умывался, рассказывал ему все по порядку.

— Насколько я понял из рассказа торговца, французский которого совсем не такой, какому нас учил господин Дженни, ты сделал предложение девушке во время танцев на городской площади вчера утром. Очевидно, девушка вышла на площадь повеселиться, но толпа разделила ее с дуэньей. Ты увидел, что ей досаждают какие-то пьяные солдаты, и, как галантный джентльмен, решил позаботиться о девушке, хотя был пьян не меньше этих солдат.

— Мне нравится, как тщательно ты выбираешь слова… Надосаждали! Я представляю… Ладно, что дальше?

— Когда продолжилось веселье, ты объяснил девушке, какой ты замечательный молодой человек и предложил ей выйти за тебя замуж. Она привела тебя домой, где тебя встретили с распростертыми объятиями и начали щедро угощать, полагая, что их дочка подцепила прекрасного жениха.

— Бог ты мой, я начинаю вспоминать. Я еще подумал, до чего же они дружелюбные, все время похлопывают меня по плечу и накачивают вином. Однако должен тебе сказать, что девушку, хоть убей, не помню. Там девушек было полным-полно. Ты хочешь сказать, что меня так приветливо встретили потому, что их дочь собирается за меня замуж, а я жених? Тогда все в порядке. Тебе достаточно объяснить, что это была ошибка.

— Я должен это сделать? — язвительно спросил Ричард.

— Ну, твой французский намного лучше моего. Только потому, что я не очень хорошо знаю их язык, и произошла ошибка. Они поймут. В любом случае, они не могут держать меня здесь, мне скоро отправляться в поход. Не пойдут же они со мной в Англию.

Ричард печально посмотрел на него.

— Боюсь, у нас нет никакой возможности расторгнуть этот союз.

— Что ты хочешь этим сказать, Дикон? Ну, говори. Не считаешь ли ты, что я должен соблюсти договоренности, даже если не помню, как они были сделаны? Не удивлюсь, если девица все это выдумала. Я не помню ее, поэтому она наверняка не слишком хорошенькая.

— Хорошенькая или нет, но тебе придется на ней жениться, — сказал Ричард. — Вчера вечером — как бы выразиться помягче? — ты несколько опередил привычный в браке ход событий. Господин Трувиль не очень доволен, но он списывает это на твое состояние и любовь.

— Ты имеешь в виду?.. — Нэд с усилием сосредоточился, а затем улыбка медленно поползла по его лицу. — Я правда это сделал?

— Ты даже этого не помнишь? — с ударением спросил Ричард.

— Я помню, но смутно. Девушку не помню совсем, потому что было темно, как ты понимаешь, — улыбка погасла на его лице. — Так что, никакого выхода нет? — в его голосе звучала мольба.

Ричард покачал головой.

— Что же скажет король?

— Не о том переживаешь. Что скажет моя матушка? — мрачно сказал Ричард.

— Боже милосердный, я же совсем забыл о бабушке! Она ведь с меня живого шкуру сдерет!

— Очень похоже на то.

— Послушай, Дикон, она очень страшная, эта девица?

— Да нет же. Она очень приятная девушка, насколько я могу судить, но это не имеет никакого значения. Она младшая дочь французского мясника, так что для наследника Морланд-Плэйса не очень блестящая партия, знаешь ли. Моей матушке это точно придется не по нраву. Но тебе лучше спуститься и поговорить с ее родителями. Они тебя ждут.

Нэд застонал, но отряхнул одежду и последовал за своим дядей.

— Теперь я знаю, почему говорят, что выпивка — это зло. Никогда в жизни не возьму в рот и капли вина.

Семья собралась внизу в холле. Они были полны мрачных предчувствий и с волнением ждали, чтобы этот английский солдат в дорогой одежде развеял их страхи и согласился на свадьбу. Они понимали, что нет никакой возможности заставить его сделать это, особенно если учесть, что через несколько недель он уедет из страны. Их дочь тогда будет обесчещена, а найти ей новую партию будет не так легко.

Джакоза была в смятении, так как безумно влюбилась в красивого англичанина. Ее любовь ослепила ее настолько, что она не стала дожидаться свадебной церемонии, чтобы отдаться будущему мужу, хотя обручение можно было считать таким же незыблемым ритуалом, как и само венчание. Отец и мать не прекращали бранить ее вот уже полчаса, и она была готова расплакаться, ведь, пока они не начали ее ругать, ей и в голову не приходило, что он может уехать без нее.

Два молодых человека вошли в комнату, и обе стороны нервно приветствовали друг друга на французском. Нэд с интересом посмотрел на свою «жену» и с облегчением обнаружил, что она вполне ничего: симпатичная, пухленькая, темноглазая. Мягкие каштановые локоны обрамляли ее детское лицо. Она, конечно, не была похожа на его мать, признанную красавицу, но и уродливой ее нельзя было назвать. Сейчас в его голове начали всплывать смутные воспоминания о том, как он встретил ее на площади, но все дальнейшее представлялось сплошной путаницей.

Нэд тихо слушал, как Ричард говорил по-французски. Он взял на себя обязанность объясниться, хотя его знание языка было лишь немногим лучше, чем у Нэда. Французский, которому их научил господин Дженни, оказался для Трувилей таким же иностранным языком, как и их французский для Нэда и Ричарда. Отец семейства был высоким, лысым и худым мужчиной со впалыми щеками, что выглядело неожиданно, если вспомнить его профессию. Его кожа имела тот желтоватый оттенок, который юношам часто приходилось видеть у французов. В темных глазах Трувиля застыло меланхоличное выражение. Слушая Ричарда, он постоянно переводил взгляд с одного англичанина на другого. Его жена, напротив, была полной, даже несколько оплывшей — видимо, торговые запасы мужа пошли ей впрок, а ему, скорее, повредили; ее лицо хранило следы былой красоты, но излишняя полнота смазала ее черты, и теперь она производила впечатление грубой краснощекой торговки. «Совсем не во вкусе моей бабушки», — подумал Нэд.

Ему хватило знания французского, чтобы понять Ричарда, который объяснял Трувилям положение Нэда. В частности, он говорил, что Нэд состоит на службе у короля (при этих словах они заметно повеселели), поэтому ему необходимо получить разрешение монарха на брак, а уже потом вернуться за Джакозой. Затем он поинтересовался у отца невесты, какое приданое они дают за дочерью, готово ли оно, поскольку Нэд скоро отправится с армией в путь. Нэд не понял ответа, поэтому, волнуясь, обратился к Ричарду с вопросом: «Что он сказал?»

Ричард повернулся к нему:

— Лучше, чем я думал. Я готов был даже к тому, что за ней совсем нет приданого. Но он говорит, что дает за ней пятьдесят золотых крон, одежду и лошадь.

— Да уж, богатство! — фыркнул Нэд. — Если бы он сказал, что не дает за ней никакого приданого, я мог бы отказаться?

— Не забудь, что ты уже женился на ней, — строго остановил его Ричард. — Если ты совершаешь какие-то поступки, то приготовься отвечать за них. Я скажу ему, что мы вернемся за Джакозой, как только уладим все вопросы в лагере.

Немного погодя они уже держали путь к месту стоянки армии, оставив семью Трувилей все в том же напряженном ожидании, хотя и немного повеселевшими: ведь им теперь было известно, куда надо обратиться, если потребуется найти суженого их дочки. Ричард посадил Нэда сзади себя и пустил Лиарда вскачь по направлению к лагерю йоркширцев. По совету Ричарда Нэд решил попросить помощи у лорда Глостера. Морланды предстали перед суровым генералом, которому была рассказана вся история, приключившаяся с Нэдом.

Ричард Глостер внимательно их выслушал, а затем встал и начал мерить шагами шатер.

— Итак, ты хочешь жениться? Вернее, ты хочешь спасти честь своей невесты?

— Да, ваша светлость, — ответил Нэд, сбитый с толку пристальным взглядом серых глаз милорда.

— Ты поступил очень глупо. Несомненно, ты это уже осознал. Однако вынужден признать, что ты связан обещанием. Наверное, ты хочешь, чтобы я поговорил с королем об этой истории?

— Я не смею хотеть, ваша светлость… Я просто желал вашего совета, — заикаясь, проговорил Нэд.

Лицо Ричарда Плантагенета осветила неожиданная улыбка.

— Совета тебе следовало спрашивать у меня перед тем, как ты отправился в Амьен, дорогой мой. Интересно, что на это скажет твоя бабушка? А, парень?

Нэд произнес нечто нечленораздельное:

— Этот ужас мне еще предстоит пережить, ваша светлость.

— Король сейчас занят. Он подписывает соглашение с французским монархом. Да. Я остался за кулисами, — сказал он, отвечая на их взгляды. — Я не мог бы участвовать в этом, несмотря на то что мы имеем свершившийся факт, говоря языком закона. Но король вернется в лагерь к вечеру, и я найду возможность поговорить с ним на эту тему.

— Благодарю вас, ваша светлость. Вы так добры, — горячо проговорил Нэд.

Всем было известно, что мнение и совет брата король ценит превыше всего.

Глостер обратился к Ричарду:

— Ты пойдешь со мной. Возможно, сегодня у тебя будет шанс последний раз увидеть своего племянника. Через несколько дней мы выступим в поход.

Разговор короля с Нэдом был коротким — он занял паузу между обсуждением государственных дел. Нэд вспомнил рассказы бабушки о том, что Эдуард не пренебрегал даже самыми незначительными вопросами.

— Как я понял, тебе требуется мое разрешение на брак? — спросил король.

Он все еще поражал воображение своей статью, хотя спокойная жизнь, полная удовольствий, не способствовала стройности его фигуры. Король несколько раздался по сравнению с тем временем, когда только занял престол.

Нэд мрачно кивнул.

Король улыбнулся:

— Мой брат сообщил мне, что я не имею права ругать тебя, так как сам тайно женился, что не одобрялось многими. Ты бы согласился с этим?

— Ваша светлость, я…

— Знаю, что не посмеешь ответить согласием. Итак, ты решил жениться на этой девушке, поэтому мы мало что можем изменить в данной ситуации. Отправляйся завтра в город и делай так, как должен поступить при таких обстоятельствах. Совершайте брачную церемонию, а ее родителям скажи… Какое сегодня число? Двадцать девятое. Завтра тридцатое. Мы отправляемся назад первого сентября, так что скажи ее родителям, пусть их дочь будет готова выехать с нами в этот день.

— Благодарю вас, ваша светлость. Я очень признателен.

— Тогда можешь идти. Надеюсь, что она принесет тебе радость, Нэд. По крайней мере, ее семья не будет докучать тебе, находясь на таком большом расстоянии.

Когда Нэд покидал королевский шатер, он невольно подумал, что король, должно быть, крайне утомлен близостью родственников мадам королевы, если позволил себе высказаться в таком духе.

Король окликнул его.

— Между прочим, ты не думал, как к этому отнесется твоя семья? Вижу, что думал. Хорошо. Можешь не волноваться. Я улажу этот вопрос.

— Спасибо вам, ваша светлость.

На этот раз его благодарность была искренней, потому что семья не могла бы его строго наказать после вмешательства самого короля.

Серым туманным утром первого сентября английская армия начала поход домой, направляясь к побережью. Все командиры, кроме Ричарда Глостера, уезжали из Франции, став богаче, чем были. Им были даны большие взятки и обещаны пожизненные пенсии. Глостер принял в дар лишь новую лошадь, дав понять, что его невозможно подкупить. Солдаты уезжали, обогащенные опытом, и этого им должно было хватить. Нэд отбывал тоже не с пустыми руками — с ним в путь отправилась и его пухленькая француженка-жена, которая ехала позади него на толстом белом пони и безутешно рыдала от мысли, что она покидает свою родину навсегда. Проезжавшие мимо нее солдаты делали грубые замечания по поводу ее присутствия в рядах воинов, но, к счастью, эти замечания были понятны только Нэду.

Глава двадцатая

Прием, который устроили Нэду в Морланд-Плэйсе, не был таким ужасным, как он ожидал. Отчасти в этом была заслуга его дяди Ричарда, который добрался до поместья раньше и подготовил семью к мысли о переменах в семейном положении будущего наследника. Армия под предводительством Глостера пересекла Ла-Манш четвертого сентября. Они были одними из первых, кто достиг побережья, в то время как армия, во главе которой стоял король, добралась туда только к двадцать четвертому сентября. Именно поэтому к тому времени, как Нэд и его молодая жена только ступили на английскую землю, йоркширцы уже были дома. Лорд Глостер соизволил сделать остановку в Морланд-Плэйсе, чтобы лично помочь Ричарду объяснить ситуацию Элеоноре.

Хотя такой союз был мезальянсом для будущего владельца всех земель Морландов, расстроенными себя чувствовали родители — Эдуард и Сесилия. Что касается Элеоноры, то все ее силы ушли на осуждение соглашения и его условий.

— Разве для этого мы давали деньги? — сказала она милорду Глостеру. — Этот договор не будет популярен в народе. Я удивлена, что король пошел на такое.

— К счастью, народ не будет обвинять его, — Ричард вытянул ноги к огню. — Люди любят Эдуарда. Во всех грехах они готовы винить только его советников. Я ничуть не сомневаюсь, что этой зимой нам следует ожидать волнений в провинциях.

— А вас будут любить еще сильнее за то, что вы не побоялись выступить против, — проговорила Элеонора.

— Мне не доставило удовольствия противостоять брату. Я никогда раньше не выступал против него…

— Я знаю, но в этом случае вы не нарушили принципов. Вы остались верны ему. Он это понимает, я уверена.

— Хотелось бы надеяться. Но всегда найдутся такие, кто готов действовать не в мою пользу.

— Пока король благоволит к вам, вы можете позволить себе не учитывать мнения остальных, — сказала Элеонора. — При любом повороте событий северяне будут на вашей стороне.

— О, если бы только я мог провести здесь всю жизнь, — вздохнул лорд Ричард. — Здесь каждый понимает разницу между справедливым решением и несправедливым. Здесь преданность испрашивается и дается как дар, а обещания и клятвы не нарушаются. Южане совсем другие: сплошь обман и предательство, а за красивыми словами скрываются коварные планы, и у каждого припрятан кинжал в букете. Юг, как трясина, покрытая зеленой травкой. Она манит тебя, но стоит оступиться, и ты пропал.

Он поежился, и Элеонора с любопытством посмотрела на него.

— Чего вам бояться? — спросила она.

— Трудно сказать. Я простой человек, а жизнь полна сложностей. Многие вещи в действительности не такие, какими кажутся, а решения, которые выглядят легкими, принять вообще невозможно. Иногда даже добро не оказывается на пользу. Временами меня охватывает смутное предчувствие, что мне уготована темная судьба, что в мою жизнь войдет измена, и я приму ее, потому что слишком простодушен, чтобы распознать ловушку, — он поднял взгляд на Элеонору, как будто желал найти в ней поддержку. — Вы мудрее меня, — сказал он. — Я хотел бы, помогли мне.

— Вы хороший, достойный человек, — ответила Элеонора. — Нет другого такого, любимого народом. Что бы ни случилось, никто не поставит под сомнение ваши мотивы, а если вы позовете на помощь, то она непременно придет.

— Мне приятно разговаривать с вами, — произнес он, немного успокоенный. — Анна похожа на вас. Она выглядит хрупкой, но у нее твердый стержень внутри, у моей яблоньки. Завтра я увижу ее и нашего малыша. Как же я по ним соскучился! Дети растут так быстро, их трудно оставить даже на один день, не говоря уже о полугоде.

— Завтра вы будете дома, — подбодрила его Элеонора.

Они оба улыбнулись. Дом — хорошее слово, согревающее душу.

Итак, когда Нэд приехал в Морланд-Плэйс со своей новоявленной женой, сидевшей на белом пони, ему оказали несколько холодный прием — и только, да еще пришлось выдержать кое-какие замечания Элеоноры о сравнительно большой ценности пятидесяти крон, полученных в качестве приданого невесты.

Сесилия была в слезах, но она не могла долго сердиться, тем более что девушка напоминала ей ее саму, с той лишь разницей, что Сесилии не пришлось приезжать издалека. Эдуард прочитал сыну длинную нотацию, а затем больше не возвращался к этому вопросу, ибо что толку негодовать, если исправить ситуацию невозможно.

Тучи развеялись на удивление быстро. После первых дней жизни в новой обстановке Джакоза немного приободрилась, потому что по натуре была девушкой покладистой и доброй. Она любила своего Нэда страстно и была счастлива, когда он находился поблизости. Она немедленно начала учить язык своей новой семьи, который давался ей с большим трудом. Господин Дженни помогал ей, как мог. Ее поддразнивали дети. Кроме того, она была несколько ошеломлена красотой женской половины семейства Морландов, а общая обстановка роскоши приводила ее в трепет. Сырой и холодный климат тоже был для южанки источником постоянных тревог. Но в начале октября Джакоза подтвердила то, о чем подозревала с самого начала: она ждала ребенка. После этого известия ее положение приобрело новый статус — она стала полноправным членом семьи, обитающей в Морланд-Плэйсе.

— Мальчик, мадам, — провозгласила Ани с гордостью, словно она лично имела отношение к полу первенца Нэда.

Элеонора, сидевшая в беседке итальянского сада, вскинула глаза:

— Здоров?

— Конечно, мадам, — Ани как будто даже оскорбилась вопросом. — И дитя, и мать здоровы. Роды прошли легко, а ребенок, хоть и маленький, но абсолютно здоровый. Мать отдыхает, но, похоже, испытание схватками было для нее не очень трудным.

— Последний день апреля, — размышляла вслух Элеонора. — По любым подсчетам на месяц раньше. Интересно…

Ани точно знала, что имела в виду ее хозяйка.

— Лучше не думайте об этом, мадам, — сказала она.

Какая польза в том, чтобы ломать голову, наступила ли беременность Джакозы до встречи с пьяным английским солдатом или после нее.

— Бесполезно, я согласна с тобой, — произнесла Элеонора. — Нэд ею доволен. Но при таких обстоятельствах невольно задумаешься… Ладно, хватит об этом. Они все еще настаивают, чтобы ребенку дали это иностранное имя?

— Имя Поль взято из Библии, мадам, имя святого, — напомнила ей Ани.

— Но оно не английское, — упорствовала Элеонора.

Если человеку исполнилось шестьдесят, то ему положено иногда ворчать.

— Поль Морланд — мне не нравится, как это звучит. Но я полагаю, что Эдуард и Сесилия не возражают. Я не принимаю в этом участия.

Ани улыбнулась при мысли об Элеоноре, которую игнорируют, настолько это не вязалось с ее настоящим образом, а затем сказала:

— Хозяину понравилось бы это имя, мадам.

— Бедняжка Роберт выбирал для своих детей приличные имена, — произнесла Элеонора.

Она посмотрела на Ани и увидела, какой седой и сгорбленной та стала. Слезы выступили на глазах Элеоноры.

— Ани, неужели прошло уже двадцать лет, как он умер? Я иногда думаю, узнал ли бы он меня сейчас?

— Он по-прежнему любил бы вас, мадам, так же сильно, как и раньше.

Две женщины пристально посмотрели друг на друга, вспоминая годы, которые они прожили вместе. Внезапно их уединение нарушилось звуком детских голосов. Слышно было, как дети бежали и кричали за высокой живой изгородью.

— Чем там занимаются дети? — сердито крикнула Элеонора. — Моим детям никогда не позволялось так шуметь. Куда это они направляются без няни? Ани, кто должен быть с ними? Сесилия не имеет никакого представления о дисциплине и порядке. Я не знаю, куда катится молодежь. Ани, что же ты стоишь, пойди выясни, что там такое происходит.

Так громко шуметь могли только Том и Маргарет. Эдмунд тихо следовал за ними. Он все делал тихо. Они крикнули ему что-то, раздраженные тем, что он не разделял их энтузиазма.

— Эй, Эдмунд! Не отставай! Мы не будем тебя ждать вечно! Ты что, не можешь бежать быстрее?

Эдмунд показал, что может держаться наравне с ними, и дети рванули через парк, спрятавшись там под деревьями.

— Теперь нас не поймать, и никто не позовет назад в дом, — сказал Том с удовлетворением.

— За нами могут кого-нибудь послать, — предположила Маргарет, заметно волнуясь. — Разве ты не заметил, что бабушка сидела в саду, когда мы пробегали мимо?

Том покачал головой. Он выглядел озабоченным.

— Она точно кого-то послала, — сказал им Эдмунд. — Вы не видели, что она отправила Ани посмотреть, куда мы направляемся?

— А, тогда все в порядке, — быстро ответила Маргарет. — Ани не в состоянии быстро бегать. Она немножко пройдет и вернется. Скажет, что не нашла нас. Так что мы можем не возвращаться до ужина.

— Я могу вам кое-что показать, — неожиданно сказал Том. Ему было десять, а остальным — по одиннадцать, но чаще всего именно он был главным заводилой. Все с нетерпением посмотрели на него.

— Что? — требовательно спросила Маргарет. — Говори, а то я тебя ущипну.

— Я в любом случае собирался показать, — с достоинством произнес Том, — и готов поспорить, что ты меня не ущипнешь, если я сам не позволю.

Эдмунд перевел взгляд с него на нее, размышляя, стоит ли ждать еще одной ссоры между братом и сестрой. На этот раз Маргарет решила не идти дальше угроз, а просто сказала:

— Хорошо. Говори же.

— Нет, я собираюсь не говорить, а показать, но если только вы будете вести себя очень тихо.

Том повел их через лес по тропинке, которая углублялась в заросли. Опытный лесничий без труда угадал бы, что совсем недавно по этой тропинке проходил какой-то крупный зверь, а может, даже не один. Через некоторое время Том дал им знак замолчать и начал пробираться вперед с особой осторожностью. В конце концов они укрылись в зарослях кустарника и увидели оттуда двух лошадей, привязанных к дереву.

— Одна из лошадей принадлежит нам, — с негодованием воскликнула Маргарет, — ее украли?

— Шшш! — сразу же отозвался Том. — Пойдемте, нам дальше! Трое детей медленно и осторожно начали прокладывать себе дорогу, пока Том не остановился почти возле лошадей. Они увидели впереди небольшую поляну, на которой в траве лежала пара.

— Что они там делают? — спросила Маргарет, нарушая тишину.

— Они целуются, — объяснил взволнованный Том. Он напоминал ведущего, который не был уверен, понравится ли публике представление.

— Целуются, но и еще что-то, — с сомнением протянула Маргарет.

Наконец Эдмунд произнес то, о чем они не решались сказать вслух.

— Они спариваются, — без колебаний прошептал он. — Как овцы с баранами осенью. Я наблюдал в прошлом году. Но люди делают это не так, как животные.

Храня молчание, они простояли еще некоторое время.

— Это наша Сесиль и Генри Баттс, — со значением объявил Том, на случай если эта деталь ускользнула от внимания зрителей.

— Но ведь предполагается, что Сесиль выйдет замуж за Томаса Баттса, — сказала Маргарет. — Я слышала, как бабушка говорила об этом с мистером Баттсом.

— Может, ты не то услышала, — высказался Том.

Маргарет покачала головой.

— Нет, я уверена, что речь шла о Томасе. Он старший, поэтому я точно говорю. Бабушка не стала бы выдавать ее за младшего сына мистера Баттса.

— Тогда, возможно, Сесиль что-то перепутала, — решили они и успокоились на этом. Пара в траве приподнялась, потому что им показалось, что они услышали какой-то шум. Маленьким зрителям пришлось замереть на месте, а потом ретироваться в абсолютной тишине.

Генри Баттс сел и стряхнул опавшие листья с волос. Для юноши шестнадцати лет он был исключительно красив. Генри был на год старше Сесили, но уже танцевал, как придворный, и одевался по последней моде. Генри суждено было однажды стать очень богатым, поскольку он унаследовал состояние своей матери. Единственное, что не говорило в его пользу, — это то, что он не был старшим сыном своего отца и поместье со временем отошло бы к его брату.

— Ты слышала? — спросил он Сесиль.

Она сонно улыбнулась, лежа на подушке из травы, которую он ей устроил.

— Нет. Не волнуйся. Мы здесь в полной безопасности. Это, наверное, лошади.

— Да я беспокоюсь только из-за тебя. Если нас застукают, неприятности будут у тебя. О себе я не стал бы волноваться.

— Ничего со мной не случится. Если даже нас и найдут, им просто придется согласиться на наш брак, вот и все. Если ты боишься, что меня накажут, то напрасно. Никто меня не бьет, ни папа, ни мама. Они никого из нас никогда и пальцем не тронули. А моя гувернантка слишком стара и неуклюжа.

— Ну, а как твоя бабушка? Я слышал, она очень строгая. Она в прекрасных отношениях с моим отцом. Ты ведь знаешь, что они хотят выдать тебя замуж за Томаса.

— О, Томас! — с легким презрением в голосе произнесла Сесиль. — Кому он нужен как муж. Он же скучный, как ноябрьский день.

— Он мой брат. Он очень хороший человек, — защищаясь, произнес Генри.

— Но он и вполовину не такой красивый, как ты, — льстиво ответила Сесиль, проводя травинкой по лицу Генри. Он резко перевернулся и поймал Сесиль за руки, глядя сверху вниз на ее красивое кошачье лицо.

— Ты ведьма, — сказал он. — Наверное, ты заколдовала меня, как королева короля, чтобы заставить жениться на себе.

— Только вот я не старше тебя, да и точно не вдова, — парировала Сесиль. — Ты хотел бы на мне жениться?

— Ты ведь знаешь, что хотел бы. Но мой отец и твоя бабушка никогда этого не позволят, так что бесполезно даже думать о женитьбе.

— Кто знает, может найтись выход. А если найдется… ты ведь любишь меня, Генри?

— Да, да, и ты об этом знаешь, — горячо ответил он, склоняясь к ней для поцелуя.

Но на этот раз она капризно оттолкнула его и села.

— Нет, довольно. Время отправляться домой. Жена Нэда рожает, а я уехала. Может, у нее уже появился ребенок. Так что я должна вернуться, чтобы посмотреть…

— Твоя невестка рожает, а ты вот так взяла и уехала? — шокированный, Генри был не в силах сдержать удивления.

— О, большое дело! Кому интересны эта глупая Джакоза и ее глупый младенец? — Заметив выражение неодобрения на его лице, она поспешно добавила: — В любом случае мое присутствие бесполезно. Ей не стало бы легче. Мне бы не разрешили присутствовать при родах и не пустили бы дальше коридора. Генри, что ты так суетишься? Помоги мне встать!

Он взял ее за руку и потянул к себе. Она рванула с его головы шляпу и убежала, чтобы он погнался за ней. Генри нагнал ее возле места, где паслись их лошади, и обнял, совершенно забыв о своем недовольстве ее поведением.

— Ты ведьма, — пробормотал он, глядя ей в лицо.

Сесиль не могла назваться красавицей в классическом понимании этого слова: у нее было широковатое лицо, курносый нос, а рот слишком велик. Но все равно от ее привлекательности захватывало дух, настолько она казалась живой и милой. Тому, кто ее любил, ее лицо не могло не казаться прекрасным.

— Нет, не ведьма. Я просто одна из Морландов. И я должна отправляться немедленно домой, иначе меня выпорют.

В июле была запланирована большая церемония: тела герцога Йорка и графа Рутленда предполагалось эксгумировать в Понтерфакте и перевезти в Фазерингей для перезахоронения с почестями, подобающими отцу и брату короля. Эта обязанность была возложена на милорда Глостера, которому поручалось выступить официальным представителем двора, но в последнюю минуту король объявил, что он тоже будет присутствовать на церемонии. Очевидно, он хотел на время сбежать из Лондона, где как раз свирепствовала эпидемия оспы, которая, похоже, пока не собиралась утихать. Вполне возможно, что король желал присутствовать на церемонии перезахоронения, поскольку ожидался приезд именитых гостей, в том числе и послов многих иностранных держав.

Элеонора была приглашена на похоронную церемонию и последующее поминание, которое устраивалось в поместье Фазерингей. Ее сопровождали Эдуард и Сесилия. Лорд Ричард лично вручил ей приглашение, когда они встретились в городском холле в один из его частых приездов в Йорк.

— Насколько я понял, ожидается приезд гостей из посольства Франции, — сказал он ей. — Среди них будут Гулом Ресто и Луиде Марафи, купцы из славного города Руана, но с ними прибудет и некий купец из Амьена, чье имя выскочило у меня из головы…

— Неужели Трувиль, ваша светлость? — смеясь, спросила Элеонора.

— Вот именно. Каким-то образом ему удалось затесаться в эту компанию. Как он это сделал, ума не приложу. Не удивлюсь, если узнаю, что к этому проложил руку Эдуард. Он поразительно сентиментален. Поскольку Фазерингей находится по дороге в Йорк, то, я уверен, Трувиль будет счастлив нанести вам визит и своими глазами увидеть, кого произвела на свет его дочь.

Элеонора недовольно поморщилась, а затем сказала:

— Вы когда-нибудь видели этого Трувиля? Вы знаете его? Действительно ли невооруженным глазом видно, что он простолюдин?

— Я никогда не видел его, — извиняющимся тоном произнес Ричард, — но я слышал, что он вполне приличный человек. По крайней мере, у него репутация честного гражданина. Его ни за что не включили бы в число приглашенных, если бы его происхождение и манеры оставляли желать лучшего. Утешьтесь тем, что я приму его как гостя. Наверняка вы сможете последовать моему примеру?

Услышав это, Элеонора почувствовала себя пристыженной и тут же попросила прощения.

Кортеж покинул Понтерфакт двадцать четвертого июля, тела везли в великолепной колеснице, украшенной гербами Англии и Франции. Создавалось впечатление, что герцогу воздают почести, как королю. В колесницу впрягли шестерку вороных лошадей, украсив им гривы и покрыв богатыми попонами. Герцог Глостер следовал за катафалком, одетый в траурные одежды. Двадцать девятого июля процессия достигла поместья Фазерингей. Здесь тела были преданы земле после проведения торжественной службы, а затем в замке устроено грандиозное поминание, на котором присутствовал король.

Герцог Глостер вел себя на поминании очень сдержанно, держась несколько в стороне, так как его очень взволновала предшествующая церемония. Он хотел тихо посидеть с друзьями, но все равно нашел время приветствовать Элеонору, Эдуарда и Сесилию. Отец Джакозы был представлен семье. Ричарда немало позабавило, когда он наблюдал, как Элеонора разрывалась между желанием соблюсти приличия и явным нежеланием общаться с представленным ей гостем. Еще более забавным делал эту ситуацию тот факт, что французский у Элеоноры был намного лучше, чем у Эдуарда. Сесилия же практически им не владела, поэтому француз, естественно, обращался исключительно к Элеоноре. Тем не менее, Элеонора нашла время обсудить с членами своей семьи все последние новости из Лондона: там появилось новое изобретение господина Кокстона — печатный станок, который был установлен в Вестминстере. Говорили, что с его помощью можно изготовить столько экземпляров книги, сколько пожелаешь, и происходит это в мгновение ока. Изобретение Кокстона грозило оставить без работы тысячи писарей. Следующей темой для обсуждения стала оспа, ежедневно уносившая жизнь многих людей. Считалось, что в Англию ее завезли из Франции на каком-то торговом корабле.

Тридцать первого числа того же месяца Морланды отправились в Йорк, и Трувиль поехал вместе с ними. Он очень старался произвести хорошее впечатление, поэтому расточал похвалу по любому поводу: хвалил окружающий пейзаж, тучных овец, восхищался здоровым видом крестьянских детей и красотой англичанок. Про себя Элеонора порадовалась тому, что они не встретили по дороге разбойников (после возвращения армии из Франции в стране было неспокойно), иначе Трувилю пришлось бы искать повод похвалить и их.

Как бы ни относилась Элеонора к французу, наблюдать сцену встречи отца и дочери было очень трогательно. Они уже думали, что им никогда не суждено будет встретиться вновь — и вдруг это произошло, к тому же отец Джакозы познакомился с ее новой семьей. Трувиль впервые увидел своего внука, будущего наследника богатства Морландов. Полю исполнилось три месяца, и он рос здоровым малышом, несмотря на то что был маленьким и имел желтоватый цвет лица. Джакоза снова была беременна, словно решила таким образом развеять все сомнения в отцовстве Нэда. Это известие потрясло господина Трувиля. Он был в восторге оттого, что его дочь с таким рвением взялась за выполнение своей обязанности рожать Морландам наследников. В разговоре он часто возвращался к этой теме — настолько часто, что Элеонора сочла это переходящим всякие рамки приличия.

На следующий день после их приезда из поместья Фазерингей в честь господина Трувиля был устроен торжественный обед. Среди приглашенных были пара гостей, несколько представителей городской знати и друзья семьи, включая Дженкина Баттса и двух его сыновей. Все было организовано с величайшим размахом. Слуги, одетые в ливреи, были расставлены на каждом углу под строгим присмотром Джо, который стал седовласым и тонким, как трость, но не утратил своей проницательности и сметливости. Кроме того, обед должен был проходить под аккомпанемент музыкального квартета и хора из шести мальчиков.

Жаркое августовское солнце пробивалось сквозь витражи в холле. Чтобы гостям было прохладно, два маленьких мальчика приводили в действие придуманную Джо гениальную конструкцию, похожую на огромный веер, благодаря которому создавалось постоянное движение воздуха. Двери оставили открытыми, и во дворе, залитом солнечным светом, слышалось воркование голубей на свесах крыши. Собаки мирно дремали, если могли найти хотя бы полоску тени. Стены холла были украшены свежими зелеными ветвями, наполнявшими дом ароматом леса. Под ними сидели гости, болтая и веселясь от души. Яркие краски их шелковой одежды отливали блеском.

Повсюду царили гармония и роскошь, а если что-то и нарушало их, то замечал это только наблюдательный Джо и молча давал знак Элеоноре. Нэд, счастливый молодой отец, давно успел благополучно забыть, как выглядит его тесть, поэтому прибытие Трувиля стало для Нэда настоящим шоком, и он, как мог, старался с ним справиться. Нэд по-новому, с некоторым неудовольствием, смотрел и на свою пышечку-жену, лицо которой стало еще круглее, а кожа лоснилась от жира. Здесь же сидела и Сесиль, а рядом с ней — ее жених Томас Баттс. Сесиль разговаривала с ним надменно и держалась несколько отчужденно. В это же время она успевала заговорщически поглядывать своими чуть раскосыми кошачьими глазами на красавчика Генри.

После обеда гости отбыли, за исключением семьи Баттсов, которых пригласили остаться на ужин. Все вышли на свежий воздух прогуляться и посидеть в саду. Элеонора прохаживалась с Дженкином по саду, где были высажены разные лекарственные травы, — они, как всегда, обсуждали свои дела. Дженкина очень интересовала система размещения всего производственного цикла под одной крышей, которую внедрила у себя Элеонора. Они могли обсуждать улучшение этой системы часами. Эдуард ушел по делам, прихватив с собой Рейнольда. Сесилия и Хелен в сопровождении братьев Баттсов направились в итальянский сад и сидели там у фонтана, не переставая болтать и смеяться. Понаблюдав немного, как играют дети, Сесиль вскоре заскучала и ускользнула куда-то.

Генри Баттс вскоре после исчезновения Сесиль предложил принести фруктов и тоже ушел, а дети, бросив свои игры, всей гурьбой отправились гулять. Знойному усыпляющему дню, казалось, не будет конца. Когда в пять часов всех позвали на ужин, семья недосчиталась Сесиль и Генри.

— Генри был с нами, а затем пошел принести фруктов, — сказала Сесилия. — Я и забыла. Он, наверное, заснул в саду. Сегодня очень жарко.

— Джакоза и я пробыли в саду целый день, — откликнулся Нэд. — Генри не приходил туда.

Наступила короткая пауза, а затем Эдуард, ничего не подозревая, спросил:

— А где же Сесиль?

Элеонора бросила на сына испепеляющий взгляд. Она до последнего надеялась, что никому и в голову не придет связывать эти два имени, пока она сама не выяснит, в чем дело. Но ее опередили.

— Она ушла прогуляться, — сказала Хелен. — Я подумала, что она могла зайти в дом — такая жара может разморить кого угодно.

Снова воцарилось молчание. Все смотрели друг на друга. У каждого во взгляде читались одни и те же подозрения. Элеонора повернулась к Джо отдать распоряжение отослать на поиски молодых людей слуг, но в это мгновение в холл вбежали дети — Маргарет, Эдмунд и Том.

Элеонора не успела предупредить их вопросы, как Эдуард уже обратился к детям:

— Вы не видели нигде Сесиль и Генри Баттса? Маргарет невинно выболтала все тайны:

— О, они же в лесу…

Ее ручка взметнулась к губам, едва она поняла, что сказала что-то не то. Том, который соображал быстрее сестры, ткнул ее в спину, предупреждая, но уже было поздно.

— Что ты хочешь этим сказать — в лесу? Они что, вместе? — спросил Эдуард.

— Что они там делают? — выпалила Сесилия. Маргарет, покраснев, попыталась спасти ситуацию.

— О, они просто прогуливались вместе. Наверное, они случайно встретились.

Элеонора быстро перехватила инициативу.

— Джо, будь добр, пошли кого-нибудь туда. Давайте садиться за стол. Их мы ждать не будем.

— Но, матушка… — начал Эдуард.

У Томаса Баттса был несчастный вид, Дженкин Баттс был в ярости, а мсье Трувиль оказался озадачен больше всех, так как его английский не позволял ему понять, в чем дело.

— Не теперь, Эдуард, — твердо произнесла Элеонора, но строгий отец победил в Эдуарде послушного сына.

— Нет, матушка, я намерен выяснить, что происходит.

— Я тоже хочу этого, — заявил Дженкин, глядя на Томаса. — Тебе что-нибудь известно?

Томас покачал головой.

— Итак, Маргарет, сколько это уже длится? — строго обратился к дочери Эдуард.

Маргарет разразилась слезами.

— Я никому не хотела причинить зла, — рыдая, произнесла она. — Их нашел Том.

— Нашел? Что такое, Том?

— Мы пошли за ними просто так, для смеха, — уклончиво ответил Том.

— Сколько они уже встречаются?

— Я не знаю.

Том выглядел очень смущенным, но появление героев этой истории спасло его от дальнейших расспросов. Провинившиеся появились на пороге — раскрасневшиеся и запыхавшиеся от быстрой ходьбы. Слуга, которого отправили на их поиски, встретил их за воротами. Сесиль и Генри торопились домой, только недавно осознав, что они порядком опоздали к ужину.

— Простите меня за опоздание, — сказала Сесиль, сохраняя удивительное хладнокровие. — Я не слышала звонка.

— Где ты была? — гневно выстрелил вопросом Эдуард.

Сесиль перевела взгляд с одного лица на другое, затем посмотрела на Генри, понимая, что их тайна раскрыта, хотя не могла понять, когда и как это могло произойти. Она решила встретить неприятности стойко и смело заявила:

— Гуляла по лесу. Было жарко…

— Наглая, бесстыжая девчонка! — воскликнул Эдуард, после чего разразилась настоящая буря.

Дженкин на чем свет стоит ругал своего сына, а Эдуард дочку, Сесилия плакала, а дети, дрожа от страха, прижимались к Хелен и Элеоноре. Она одна пыталась прекратить громкую ссору, намекая на присутствие гостей.

— Мне плевать, — выкрикнула наконец Сесиль горячо. — Мы с Генри любим друг друга. Мы хотим пожениться.

— Да, это так, — заявил Генри, хотя не так уверенно, как Сесиль. Ему не хватало ее бесстрашия. — Нам суждено быть вместе, потому что мы созданы друг для друга.

— Ничего подобного, — отрезала Элеонора. — Сесиль обручена с Томасом. Никакие ваши обещания не изменят того, что должно произойти. Сесиль, ты пойдешь со мной, я хочу поговорить с тобой. Нет, Эдуард, позволь мне уладить этот вопрос. Не забывай, что мне приходилось делать это не раз. Господин Дженкин, я предлагаю вам спокойно объяснить своему сыну его ошибки. Хелен, присмотри за детьми. Сесилия, Эдуард, отведите всех к столу, а нас не ждите. Наш разговор может затянуться. Идите же, не спорьте.

Господин Дженкин, бросив на Элеонору благодарный взгляд, вывел Генри во двор. Его восхитила способность Элеоноры решать трудные вопросы. Убедившись, что все двинулись к столу, она дала Сесили знак следовать за ней. Элеонора повела девочку в любимый уголок сада и там уселась на каменную скамью, сложив руки на коленях. Она сидела с прямой, как струна, спиной, держа голову высоко, так что ее массивный головной убор имел вид купола, венчающего храм. Элеонора подавляла своим авторитетом, и Сесиль стояла перед ней, сохраняя мрачное и решительное выражение, хотя чувствовала себя уже не так уверенно, как пять минут назад.

Элеонора взирала на свою внучку, долго не говоря ни слова, и былое бесстрашие покинуло Сесиль. Элеонора намеренно вела такую игру, и когда она заговорила, то ее слова прозвучали тихо, но отчетливо и с особым значением.

— У тебя совершенно нет чувства стыда? Ты повела себя, как уличная девка, как дешевая потаскушка, да еще и выбрала для этого такой день, когда мы принимаем гостей. Ты хотела обесчестить свою семью, унизить ее в глазах собственного жениха и его отца, в глазах людей, которые вскоре заменят тебе нас. Может, Бог лишил тебя рассудка? Тебе всегда давали слишком много свободы, больше, чем получали мои дети, но я надеялась, что тебе дали и понятие о приличиях. В твое образование вложили немало сил, и ты могла бы усвоить, что нельзя так обманывать чужое доверие. Неужели уроки наставничества господина Дженни и Ани прошли даром?

— Я люблю Генри Баттса, и я хочу за него замуж, — пробормотала Сесиль, но уже не таким убежденным тоном.

— Чепуха, — отрезала Элеонора. Она произнесла это как само собой разумеющийся факт. Элеонора выглядела такой уверенной, что Сесиль невольно подчинилась. — Любовь приходит в браке. Женщина любит своего мужа. Он не твой муж, и он никогда им не будет.

— Но мы… мы созданы друг для друга.

— Нет, ты была обещана Томасу Баттсу, за которого ты и выйдешь замуж.

— Генри и я… мы… — Сесиль едва могла говорить, но Элеонора продолжила:

— Ты обручена с Томасом, поэтому, что бы ты ни сказала Генри или делала с ним, ничто не может изменить ход событий. Ты меня поняла? Даже если ты согрешила с ним, то это прелюбодеяние, но не препятствие к браку с Томасом.

Элеонора пристально посмотрела на внучку, и Сесиль, не выдержав ее взгляда, залилась краской, глаза ее наполнились слезами — она почувствовала, что ее воля столкнулась с волей более сильной. Она поняла, что проиграла, что вынуждена будет отступить.

Элеонора увидела, как сопротивление Сесиль рушится, и немедленно заговорила мягче и более ободряюще:

— Дитя мое, где твоя гордость? Как можно хотеть младшего брата, если милостивая судьба посылает тебе старшего? Ты Морланд. Томас — это прекрасная партия для тебя, а что такое Генри? Наши деньги вложены в ткань, и ты можешь приумножить семейное богатство, если выйдешь замуж за наследника успешного текстильщика, богатого купца господина Дженкина Баттса. Выйди замуж за Томаса — и твои сыновья будут богачами. Выйди замуж за Генри… — Элеонора пожала плечами. — Генри может быть хорошей партией для Маргарет, — коварно добавила она, зная, как сыграть на зависти Сесиль к более красивой сестре, — но именно ты старшая дочь в семье, так почему тебе должно достаться худшее?

— Но, Генри, я обещала… — слабо сопротивляясь, выдавила Сесиль.

Элеонора нанесла последний решающий удар:

— В этот самый момент Генри все отрицает перед своим отцом, говоря, что всем сердцем жалеет о том, что вообще встретил тебя.

— Правда?!

— О дитя мое, я все это видела раньше. Поверь мне, Томас лучше как человек, как муж, как партия. Неужели ты думаешь, что я дала бы согласие на твой брак, если бы не уверилась в том, что это самая лучшая партия из всех возможных? Разве не я знаю твою истинную цену? Подойди ко мне, моя крошка, моя девочка, и поцелуй меня. Ты мое сокровище, а теперь не плачь, потому что нам нет смысла начинать разговор заново.

— О бабушка, — всхлипывая, произнесла Сесиль, — я прошу у вас прощения, ведь я и не думала…

— Конечно, не думала, а впредь будешь думать. Вытри слезы, ущипни себя за щеки, давай пойдем в дом, и ты все исправишь. Ты будешь любезной с Томасом, потому что ты чуть не разбила ему сердце.

— А… господин Баттс?

— Я поговорю с ним. Мы просто не будем возвращаться к этому досадному эпизоду, вот и все.

— О, благодарю вас, бабушка, — горячо воскликнула Сесиль. Она посмотрела на Элеонору с признательностью и любовью.

После примирения они вошли в дом вместе.

Глава двадцать первая

Зеленоватый свет августовского вечера проникал в холл, затененный ветвями деревьев, и Сесиль сидела, как лесная фея, в своем платье цвета зеленого яблока и с уложенными в золотые косы волосами, — сидела на подушках и пела, аккомпанируя себе. Ее молодой голос звучал чисто. Она улыбнулась Томасу, который устроился рядом с ней, он выглядел абсолютно счастливым и довольным, как кот, наевшийся сливок. Случай, который был связан с именем его брата, казался теперь нелепым недоразумением.

Элеонора и Дженкин сидели чуть поодаль и тихо разговаривали.

— Я не знаю, как вы это сделали, но налицо полная капитуляция, — сказал Дженкин. — Она смотрит на него, как овечка на барашка.

Элеонора улыбнулась, но внезапно ее память озарило воспоминание о том, как ее свекор сказал Роберту в их первую брачную ночь: «Покрой эту овечку, как следует, и она подарит тебе красивого ягненочка». Какие только трюки порой выкидывает наша память, ведь отец Роберта уже сорок лет как умер, а Элеонора помнила каждую интонацию его голоса.

Она выбросила эти мысли из головы и сказала:

— Я думаю, что было бы неплохо поженить их как можно быстрее. Они уже долго обручены, поэтому необходимо сыграть свадьбу, пока никакие другие искушения не возникли на их пути.

— Я согласен, — ответил Дженкин. — Я знаю, что мы не будем спорить по поводу условий, госпожа. Ее приданое очень щедрое, не могу не признать. Я тоже не поскуплюсь. Они очень красивая пара, поэтому заслуживают не хорошего, а только лучшего.

— Они довольны. Давайте назначим свадьбу на этот месяц?

— Годится. Что вы скажете о тридцатом августа?

Они пришли к согласию, а затем Элеонора обратила свой взгляд к Генри, который прислонился к камину, отрешенно наблюдая за своей коварной возлюбленной.

— Что нам делать с этим молодым человеком? — спросила Элеонора, привлекая внимание Дженкина к его сыну. — Он единственный, кого явно не устраивает положение дел.

— О да, мы должны что-то придумать, иначе он может позариться на чужие угодья, желая вкусить запретного плода. Что, если мы сразу устроим и вторую свадьбу? Ваша младшая девочка очень подходящая кандидатура, а Генри получит состояние матери.

Элеонора взглянула на Маргарет, которая играла с мальчиками за столом. Она была прекрасна, как розовый бутон, но гладкая линия ее щек еще сохраняла округлость, свойственную детским лицам.

— Ей только двенадцать, — проговорила Элеонора. — Она слишком юная для замужества.

— Девиц выдают замуж и раньше, — заметил Дженкин.

— Знаю, но считаю, что четырнадцать лет — более подходящий возраст. К тому же Маргарет гораздо большее дитя, чем Сесиль в ее возрасте. Нет, такой вариант не пройдет, но все равно с Генри что-то надо делать.

Дженкин был немного обижен таким решительным отказом. У него возникло подозрение, что Элеонора просто не считает его сына достаточно выгодной партией. Однако, изменить ситуацию было не в его силах.

— Возможно, лучше, если Генри вообще переедет, — сказал он. — Я долго размышлял над тем, чтобы Генри занялся бизнесом, потому что нет ничего хуже молодого человека, которому нечем заняться, как только искать себе приключений. Ему шестнадцать, как раз подходящий возраст попробовать свои силы.

— Что у вас есть для него на примете?

— Мой помощник в Лондоне уже стареет, и я не сомневаюсь, что скоро он отойдет от дел. Как бы вы посмотрели на то, чтобы я отослал Генри к нему в Лондон освоить премудрости профессии, а со временем и занять место помощника?

— Чудесная мысль, — согласилась Элеонора. — Полная смена обстановки позволит ему выбросить Сесиль из головы.

Дженкин хитро взглянул на нее.

— Кто знает, может, в Лондоне ему повезет встретить молодую богатую девушку, на которой он женился, — сказал он, надеясь испугать Элеонору такой перспективой.

Но Элеонора быстро охладила его пыл.

— Боюсь, что этим надеждам не суждено сбыться, господин Баттс. Судя по моему опыту, стоит ожидать как раз обратного. Мой сын Джон, которого я послала в Лондон обучиться ювелирному мастерству несколько лет назад, как я узнала недавно, женился на женщине низкого происхождения и совершенно без денег. Он даже написал мне, прося помощи, но я, конечно, отказала. Возвращаясь к вашим словам, я бы скорее советовала предупредить Генри перед отправкой его в Лондон о последствиях неосторожных поступков, иначе вы можете получить, сами того не желая, невестку, которая вовсе не придется вам по вкусу.

Дженкин Баттс выглядел мрачным.

— Примите мое сочувствие, мадам, — торжественно произнес он. — Я очень надеюсь, что мне больше повезет с моим сыном, а удача улыбнется ему не так, как вашему.

Элеонора знала, что он пытается посадить ее на крючок, но лишь улыбнулась. Ей было хорошо известно, что Дженкин не представляет для нее никакой опасности, иначе она ни за что не сообщила бы ему о столь удручающем факте, как неудачная женитьба ее сына.

Господин Трувиль остался в Морланд-Плэйсе еще на некоторое время, поэтому ему посчастливилось стать свидетелем великолепного свадебного торжества. Эдуард и Сесилия решили наверстать упущенное поспешным браком своего сына и наследника, устроив пышный праздник для Сесиль. Они старались не замечать, что Нэд неодобрительно посматривает на свою ничем не примечательную жену, уже сильно раздавшуюся в ожидании ребенка. Сесиль была одета в золотистое платье поверх бледно-желтой нижней юбки. В украшении холла тоже преобладали золотые тона, чтобы подчеркнуть красоту невесты. Она выглядела, как молодая львица, дикая и неукрощенная. Томас, глядя на нее, не мог до конца поверить своему счастью. Он стоял рядом с ней, потрясенный ее красотой. Специально для Сесиль господин Дженкин заказал в Лондоне массивное обручальное кольцо с рубинами. Он же преподнес ей в качестве свадебного подарка великолепное жемчужное ожерелье тонкой работы, украшенное золотыми бусинами, и красивую лошадку, уже специально объезженную для всадницы. Он не хотел, чтобы его обвинили в скаредности, и настаивал на организации шикарного торжества.

Господин Трувиль покинул их на следующий день после свадебного банкета. Со слезами на глазах он заключил в объятия свою дочь, которую не надеялся встретить снова, поскольку счастливая возможность попасть в Англию вряд ли могла подвернуться еще раз. Джакоза рыдала так безутешно, что Элеонора в резкой форме приказала ей замолчать, чтобы ее слезы не повлияли на характер ребенка. Генри Баттс уехал в тот же день, ему предстояло присоединиться к компании отца и еще нескольких торговцев, которые направлялись в Кале, до самого Лондона. Их отъезд вызвал у Элеоноры вздох облегчения, так как она слишком легко сломила сопротивление внучки и опасалась, что Сесиль может оступиться снова, причем с намного более опасными последствиями, поскольку ее принудили к браку сложной психологической игрой.

Рождество в тот год отметили без особого размаха, потому что Джакоза была накануне родов и чувствовала себя плохо, очень страдая от сырости и холода, к которым так и не смогла привыкнуть. Кроме того, они получили печальную весть о смерти в родах герцогини Кларенс, Изабель Невилл. Произошло это трагическое событие двадцать второго декабря. Элеонора понимала, что в поместье Мидлхем это Рождество тоже будет омрачено, потому что Анна Глостер очень любила свою сестру. Потеряв уже так много близких людей, Анна, без сомнения, переживала эту смерть особенно тяжело.

Затем тридцатого декабря, ровно через восемь месяцев после рождения Поля, у Джакозы начались схватки, через несколько часов они закончились появлением на свет еще одного сына, маленького и хрупкого мальчика, которого решили немедленно окрестить и назвать в честь отца Эдуардом.

Ани, которая ухаживала за Джакозой, была сильно огорчена таким исходом и сказала Элеоноре:

— Она уже дважды не дотянула до положенного срока. Похоже, с ней что-то не так. Боюсь, так будет всегда.

— Что с ребенком? — спросила Элеонора.

— Он может и не выжить. Такой маленький и слабый. Будь сейчас лето, можно было бы надеяться, а в этом холоде он долго не протянет.

Сесиль, приехавшая в дом родителей на рождественские праздники со своим мужем и свекром, продемонстрировала неожиданную доброту к Джакозе: она подолгу сидела в ее комнате, стараясь развеселить несчастную разговорами. Она даже пыталась занять ее чтением вслух «Истории Трои», напечатанной на чудо-прессе мистера Кокстона в Вестминстере. Эта одна из первых изданных книг, очень дорогая, была подарком Томаса своей жене на Рождество. Книгу сумел достать и переслать Генри, который теперь обосновался в Лондоне. Сесиль была чрезвычайно горда таким вниманием и рада возможности похвастаться книгой. Она сама теперь ждала ребенка, поэтому не могла не сочувствовать своей невестке, которую раньше почти не замечала.

Джакоза не поправилась так скоро, как после первых родов. Ее состояние резко ухудшилось, когда третьего января ее крошка-сын покинул этот неприветливый холодный мир, ставший слишком большим испытанием для его маленького хрупкого тельца. Зима в тот год была особенно суровой. Несмотря на огонь, постоянно горевший в камине, несмотря на меховое покрывало на кровати, Джакоза никак не могла согреться. Она лежала, дрожащая и несчастная; ее приободряли лишь частые посещения Сесиль. Джакоза снова и снова переживала тот день, когда поддалась искушению и пошла за красивым английским солдатом, от всей души теперь жалея, что не повела себя иначе.

В январе пришла новость, что Чарльз Бургундский мертв. Он не оставил после себя сыновей, поэтому его единственной наследницей оказалась Мэри, его дочь. Эта весть была воспринята как настоящая драма, потому что города Фландрии считались важными для английской торговли тканями. Бургундия всегда выступала союзницей Англии и противницей Франции. Король Франции, узнав обо всем, немедленно объявил о присоединении бургундских земель к французской короне, приготовившись ввести на эти территории войска, чтобы защитить свои интересы. Если бы французская интрига удалась, это могло бы парализовать всю английскую торговлю. Король созвал совещание, и Ричард Глостер покинул свой замок и помчался верхом на встречу с братом. Эдуард находился в городе, когда мимо промчался кортеж. Он привез в Морланд-Плэйс свежую новость о том, что королю грозит еще одна опасность, но известно это лишь немногим: Джордж Кларенс, недавно овдовевший, уже вел переговоры по поводу женитьбы на Мэри Бургундской. Он снова решался на одну из своих безумных и опасных выходок, имевших целью украсть корону у брата.

— Однажды король прозреет и поймет, что нет конца порокам этого человека, — предсказала Элеонора. — Есть предел даже братской любви, и я удивлена только тому, что он до сих пор не переступил его.

— Насколько я понял, лорд Ричард не знает об этих слухах, никто не осмеливается сказать ему, ведь это может разбить ему сердце, — сказал Эдуард.

В конце марта холода наконец прекратились. С резким наступлением теплой погоды Морланд-Плэйс погрузился в бесконечные туманы. Джакоза все еще выздоравливала после родов, и Ани поделилась с Элеонорой своими опасениями, что жена Нэда уже никогда не поправится. Действительно, Джакоза была погружена в постоянную меланхолию, которая лишила ее прежнего спокойствия и добродушия. Нэд спал отдельно, и хотя делалось это для ее же блага, но в результате только усилило ее депрессию. Дело в том, что для Джакозы Англия была приятной страной, пока она связывалась в ее сознании с любовью Нэда. Теперь, когда она думала, что он разлюбил ее, жизнь уже не доставляла ей удовольствия.

Теплая туманная погода принесла с собой обычный «урожай» кашля и простуды. Гораздо серьезнее казался новый всплеск эпидемии оспы, охватившей в прошлом году Юг. На этот раз эпидемия приближалась к их дому. Она началась в Ковентри, а потом перекинулась на Морланд-Плэйс, выбрав самого слабого. Сначала болезнь не заметили: Джакоза постоянно чувствовала недомогание. Лишь случайно Элеонора обнаружила, что она серьезно больна. Однажды она вошла в комнату, когда Сесиль читала, по своему обыкновению желая утешить Джакозу. Элеонора намеревалась отправить внучку домой.

— Твой муж начнет удивляться, зачем он женился, если все свое время ты проводишь здесь, — весело произнесла она, а затем обернулась к Джакозе: — Как ты сегодня чувствуешь себя, дорогуша? Ты выглядишь значительно лучше, у тебя даже появился румянец.

Она наклонилась, чтобы отбросить волосы от лица Джакозы.

— Ты же вся горишь! — воскликнула она, приложив руку к ее лбу. Вдруг она увидела безошибочные признаки страшного недуга: маленькие, как луковички, подкожные нарывы.

Она побледнела, а Сесиль, увидев, как изменилось ее лицо, закричала:

— Бабушка, что такое?

Элеонора приложила палец к губам, потому что Джакозу нельзя было беспокоить. Она многозначительно указала на ее лоб.

Сесиль приложила руку ко лбу Джакозы, почувствовала нарывы, а затем ее глаза расширились от ужаса и она резко отдернула руку.

— Боже милосердный, спаси и сохрани! — она машинально перекрестилась, шепотом произнося слова. — Оспа… Мой ребенок! Я была с ней все время. О бабушка…

— Шшш! — Элеонора предупреждающе подняла руку. — Ее нельзя расстраивать. Выходи. Я сейчас присоединюсь к тебе.

— Что такое, бабушка? — спросила Джакоза, почувствовав беспокойство вокруг себя.

— Нет, ничего. Тебе надо отдохнуть. Сесиль чувствует себя нездоровой. Я лучше пришлю к тебе Ани. Ложись и не беспокойся.

Джакоза снова опустилась на подушки, но ее уже охватило лихорадочное состояние, так что она с трудом понимала слова Элеоноры. Она пробормотала что-то на французском — английский улетучился у нее из головы, как только ее настиг первый приступ болезни. Элеонора тихо вышла из комнаты, но Джакоза вряд ли обратила на это внимание. Сесиль ждала бабушку у двери. Она была вся в слезах.

— О бабушка, что теперь делать? Я точно заразилась от нее, ведь я была с ней все время. Ребенок, Боже, я потеряю ребенка… Зачем она появилась в нашей жизни, эта французская сучка?! Почему Нэд не женился, как нормальный человек, на нормальной приличной англичанке?! Что мне теперь делать, что же теперь будет…

— Замолчи. Иначе я тебя ударю, Сесиль, — резко оборвала ее Элеонора. — Во-первых, нет такой уж вероятности, что ты обязательно заболеешь оспой. Нет никой опасности и для ребенка. Но теперь тебе нельзя покидать дом, иначе ты можешь разнести инфекцию. Ты останешься здесь, пока опасность не минует. Джакоза слабая и больная, а ты молодая, сильная и здоровая. Ты выпьешь напиток, который я заварю тебе прямо сейчас, и будешь держаться подальше и от Джакозы, и от остальных членов семьи. Через неделю ты будешь в полной безопасности и поедешь домой. Теперь иди и позови ко мне Ани, а потом отправляйся в зимнюю гостиную, сиди и жди моего прихода.

Сесиль ушла, немного успокоенная словами Элеоноры. Вскоре появилась Хелен.

— Ани чувствует себя нехорошо, — сказала она, — она прилегла, а я подумала, что если плохо Джакозе, то вам понадоблюсь я, а не одна из горничных.

Элеонора рассказала ей о случившемся, и они не стали скрывать друг от друга страха, который ясно читался в их взглядах.

— И Ани тоже. Я молю Господа, чтобы это было не так.

— Мы все должны уповать на Господа. Матушка, как вы думаете, Сесиль может заразиться?

— Не знаю. У нее хорошие шансы, ведь она молодая и сильная. Но… не знаю. Хелен, я не хочу, чтобы ты находилась в этой комнате. Я сама справлюсь, а Беатрис мне поможет. Я не могу допустить, чтобы ты заболела.

— Нет, матушка, — твердо ответила Хелен. — Я лучше разбираюсь в травах, и вы это знаете. Вместе мы справимся.

Элеонора посмотрела на дочь с искренней признательностью:

— Какая ты у меня сильная, Хелен, — проговорила она. — Да, помоги мне. Я рада, что ты пришла. Давай подумаем, как нам действовать. Детей надо держать отдельно, а кого-нибудь следует отправить за доктором…

Ужасная тишина опустилась на Морланд-Плэйс, когда там поселилась болезнь и неутомимо совершала свою жуткую работу. Элеонора изолировала больных женщин, надеясь предупредить дальнейшее распространение эпидемии. Всю работу по уходу за больными выполняла сам Элеонора, а помогали ей Хелен, Лиз да еще ее собственная горничная. Сначала все шло хорошо, но на третий день слегли двое слуг, а на четвертый день Сесиль обнаружила страшные пятна на своей коже и немедленно прибежала к бабушке с криком о помощи. Она требовала, как дитя, чтобы ей сказали, что она не больна. Доктор немного приободрил их.

— Это оспа, но не в самой тяжелой форме, — заключил он. — Хорошие шансы есть у молодых и выносливых. Старые и слабые, боюсь, не в силах будут пережить эту напасть. Молодая госпожа может потерять ребенка, но ей лучше об этом не говорить, иначе это случится наверняка.

На пятый день умерла Джакоза. Последние два дня она провела в полубессознательном состоянии, бормоча что-то на своем родном языке, как будто представляла себя в родном Амьене, иногда она звала своего мужа. Нэд, конечно, не присутствовал при этом. Он был в другом крыле дома с теми, кого болезнь пощадила. Только когда господин Дженни пришел из другой половины дома, Нэд получил известие, что стал вдовцом. Он был очень подавлен, потому что по-своему был привязан к жене, а его сын, которому не исполнилось еще и года, теперь стал сиротой. С другой стороны, он не мог не чувствовать, что все случилось к лучшему. Нэд пообещал себе быть более осторожным при выборе второй жены и не повторять старых ошибок.

Новость о смерти Джакозы скрыли от Сесиль, потому что при последних вздохах своей невестки Сесиль начала рожать. Эти роды были долгими и тяжелыми. Хелен не отходила от нее, держа за руку и всячески стараясь приободрить. Сесиль была не из легких пациенток, она кричала намного громче, чем Джакоза, пережившая роды дважды. Когда Хелен попыталась успокоить ее, так как боялась, что своим криком Сесиль потревожит больных, та сердито выкрикнула:

— Что ты можешь знать об этом? У тебя же не было детей! Ты не понимаешь, как это больно!

Опечаленная, Хелен продолжала успокаивать Сесиль. Через восемь часов, перед рассветом, она родила ребенка. Это был мальчик, и он был мертв. Сесиль рыдала, несмотря на полное измождение. Ничто не могло ее утешить.

— Я хочу домой, — твердила она. — Я хочу к Томасу. Я хочу домой.

Элеонора была непреклонна. Она считала, что нельзя распространять инфекцию, но Сесиль доводила себя до приступов бесконечными слезами. Наконец Элеонора решила спросить совета доктора.

— У нее болезнь в легкой форме, — сказал тот. — Несколько пятен, никакой лихорадки, так что можно считать, что самое страшное позади. Если она чувствует себя хорошо, а ее муж не возражает, то пусть едет. Но когда она попадет домой, то должна оставаться в помещении и не выходить на улицу или в гости. Должно пройти пять дней после момента полного исчезновения пятен. Расскажите ей это и отпустите, когда она все запомнит.

Приехал Томас и забрал свою жену, которая цеплялась за него, словно утопающий за соломинку. Он крепко прижимал ее к себе. Было видно, что его любовь к ней нисколько не уменьшилась, а Элеонора с усмешкой вспомнила, как та не хотела выходить за него замуж. Да, брак изменил ее внучку.

— Пусть она забеременеет снова, — пробормотала Элеонора, когда молодая пара уехала. — Нет более надежного способа забыть о мертвом ребенке, чем родить нового ребенка и погрузиться в заботы о нем.

Ани умерла в тот же день. Ей было пятьдесят семь лет. Последнее время ее самочувствие было очень плохим, она задыхалась и жаловалась на частые боли в груди. Кроме того, у нее отекали ноги и ей стало трудно ходить. Хотя ее организм и сопротивлялся, как мог, оспе и даже казалось, что она выздоравливает, Ани умерла в одночасье. Врач сказал, что это бывает: сердце просто перестает биться без всякой видимой причины.

Потеря такого друга, помощницы и компаньонки подкосила силы Элеоноры. Весь дом скорбел, потому что Ани искренне любили. Она вынянчила три поколения Морландов, была с ними и в радости, и в горе. Она стала частью семьи, как если бы сама была одной из Морландов. Элеонора долго не могла заставить себя отойти от кровати, где покоилось тело Ани: она вспоминала разные жизненные ситуации, которые им довелось пережить вместе, ей вспомнилось, как именно Ани помогала ей сорок лет назад при рождении первой дочери, Анны.

Ани пожертвовала своим личным счастьем ради Элеоноры, она никогда не выходила замуж, желая остаться в услужении у хозяйки, хотя и была в свое время красивой, живой девушкой. Элеонора какое-то время надеялась, что Ани выйдет замуж за Джо, но этого не произошло. Джо полностью разделял чувства госпожи, тяжело переживая смерть верного друга, каким была для него Ани. Они выросли вместе, Элеонора, Ани и Джо; никто бы теперь не мог занять место столь преданной помощницы и милой подруги.

Свет в комнате почти померк, а Элеонору все еще ждала работа. Она бросила прощальный взгляд на полную седую женщину, которая в момент рождения Анны была худенькой и большеглазой, и слезы покатились по щекам Элеоноры. У нее пересохло в горле.

— Прощай, дорогой друг, — с трудом вымолвила она, испытывая боль, а затем вышла и тихо закрыла за собой дверь.

В коридоре она наткнулась на Хелен, которая искала мать.

— Матушка, я нехорошо себя чувствую, — сказала Хелен с легким вздохом, глядя в глаза матери, и страшный смысл сказанного был понятен им обеим.

Ветреным днем в конце апреля Хелен похоронили рядом с мужем в их семейном склепе. Дождь вперемешку с туманом мокрой пеленой окутывал все вокруг, а ветер безжалостно срывал лепестки с только начинавших цвести деревьев, бросая их на темную землю. Братья Хелен, Эдуард и Ричард, стояли, прислонившись друг к другу, и безутешно рыдали. Сесилия собрала вокруг себя плачущих детей, потрясенных смертью двух любимых людей — няни и тети. Элеонора стояла несколько в стороне, ее лицо не выражало никаких эмоций, но Джо, как всегда сопровождавший свою госпожу, знал, какая боль сжигает ее изнутри. Она слегка покачивалась, и он поддержал ее за руку, которую она с благодарностью приняла, нуждаясь в утешении.

Самое печальное зрелище представлял растерянный двенадцатилетний мальчик. Эдмунд не помнил Изабеллу — последние восемь лет Хелен заменяла ему мать: она утешала его в горе, она хвалила его за успехи, она пела ему песни, и именно ей он с радостью рассказывал о приключениях прожитого дня. Другие дети были больше привязаны к Ани, считая ее своим лучшим другом, и оплакивали ее уход, но Эдмунд всем сердцем принадлежал прекрасной Хелен, и эту женщину, которую он мог назвать своей мамой, теперь положили в черную сырую землю.

Жизнь никогда уже не будет такой, как прежде. Сесилия теперь примет на себя заботу о двух осиротевших мальчиках, а Элеонора уже отдала распоряжение перевести Лиз в гувернантки. Смерть была лишь частью жизни, она продолжалась, оставляя ушедших любимых в памяти, но для Эдмунда этот день никогда не будет просто днем — он не сможет его позабыть, потому что в этот день вместе с его названой матерью ушла и часть его души.

Страна живо отзывалась на все события, которые происходили в тот год: интриги сумасшедшего Джорджа, герцога Кларенса, поражали своей изощренностью. Те, кто уже, казалось, был готов ко всему, приходили в ужас от его новых выходок. У герцога была репутация пьяницы, поэтому многие люди снисходительно приписывали его поступки этой порочной страсти к вину. Другие, однако, считали его просто испорченным и злым, удивляясь долготерпению короля.

Элеонора верила, что герцог был безумным в прямом смысле этого слова.

— В его словах и действиях нет никакого смысла, — утверждала она.

В апреле, например, он послал вооруженных людей к дому женщины, которая была горничной у покойной Изабель Невилл. По его приказу несчастную вытащили из дома, судили и затем повесили по обвинению в отравлении своей госпожи. В мае он распространил слухи, что король практикует черную магию и готов подсыпать яд любому, кто проявит непокорность его воле. В том же месяце он поднял мятеж в Кембридже, чтобы возвести себя на престол, а в июне возобновил свои происки, снова вступив в переговоры о женитьбе на Мэри Бургундской. Главной своей целью он видел вооруженный захват власти.

Поэтому никто не удивился, когда король Эдуард призвал наконец брата к ответу, обвинил в государственной измене и приказал арестовать и заключить его в Тауэр. Удивление скорее вызвало то, что король долго не решался это сделать. Вопрос о судьбе Кларенса все еще не был решен. Казалось, исправить герцога невозможно, и если снова дать ему волю, то он немедленно начнет плести интриги. С другой стороны, бесконечно содержать его в Тауэре было бы неправильным, так как это привлекало бы внимание недовольных и постоянно омрачало бы жизнь короля Эдуарда.

В октябре Ричард Глостер первый раз за последние полтора года поехал в Лондон, чтобы испросить у монарха прощения для Кларенса.

— Он так простодушен, что не верит в рассказы о злодеяниях брата, — говорила Анна Невилл Элеоноре, когда они встретились в Йорке на церковной службе. — Для него, похоже, не имеет значения, сколько непростительных поступков тот совершает, Ричард готов прощать его бесконечно. Посмотрите, как Кларенс повел себя с поместьями моей матери, ведь половина из них принадлежали мне, а половина была завещана Изабель, но Ричард безропотно отдал их своему брату. Он слишком добр и мягкосердечен. Когда я пытаюсь поучать его, он говорит, что прощение понадобится нам всем в день Страшного Суда; как будто такой ответ может меня успокоить.

— Как вы думаете, что будет делать король? — спросила Элеонора.

— Не знаю, — ответила Анна, качая головой. — С одной стороны, я надеюсь, что он снова простит его, потому что Ричард не перенес бы казни брата. С другой…

— Никто не может чувствовать себя в безопасности, пока он будет иметь возможность творить беззаконие, — закончила за нее Элеонора.

Анна кивнула.

— И Джордж, должна вам сказать, не стал бы колебаться, принимая подобное решение, если бы дело касалось Эдуарда или Ричарда. Он бы хладнокровно их убил, если бы посчитал выгодным для себя. Он лишен всяких старомодных представлений о верности и порядочности по отношению к своей семье. Но Ричарду об этом говорить бесполезно.

Элеонора видела, что хотя Анна Невилл и обеспокоена ходом событий, тем не менее, она гордится поведением мужа и его благородством.

— Однако у меня есть подозрение, что на сей раз так просто это ему с рук не сойдет. Мадам королева ненавидит Кларенса. Она винит его в смерти ее отца. Теперь, когда он в Тауэре, она сделает все возможное, чтобы он остался там.

— Как велико ее истинное влияние на короля? — спросила Элеонора.

Анна пожала плечами.

— Ему нравится тихая размеренная жизнь, она же постоянно докучает ему жалобами. Посмотрите, как он оскорбил Мэри Бургундскую, предложив ей в мужья брата королевы. Он решился на такой необдуманный поступок, потому что его принудила к этому королева.

— Та быстро отказала, — отметила Элеонора.

— Быстрее, чем даже Джорджу. Но этот случай показателен тем, что королева может влиять на короля. Ричард уехал просить помиловать брата, но королева ненавидит Ричарда так же сильно, как и Кларенса. Не думаю, чтобы его слова произвели какой-то эффект, несмотря на всю любовь Эдуарда к брату. — Она невольно вздрогнула и продолжила: — Я надеюсь, что вскоре этот вопрос решится так или иначе. Я не выношу, когда Ричард в отъезде. Мне спокойно, только когда он дома, когда он со мной на Севере, где люди любят нас и не замышляют заговоров, коварство которых невозможно понять человеку с открытым сердцем. Конечно здесь не живут ангелы, но если кто-то совершает неблаговидный поступок, то хотя бы можно понять его мотивы.

Но желанию Анны не суждено было сбыться. Ричард оставался при дворе всю зиму, провел там Рождество, а в январе 1478 года даже присутствовал на бракосочетании своего племянника Ричарда, младшего сына короля, и шестилетней наследницы герцога Норфолка. Ричард Глостер все время ходатайствовал о помиловании своего брата, а королева напевала королю в другое ухо совсем иную песню, настаивая на казни изменника. Парламент собрался специально, чтобы заслушать это дело. Эдуард объявил, что готов простить своего мятежного брата, если тот публично покается, но Кларенс отказался это делать, лишний раз доказав, что представляет прямую угрозу правлению монарха. Седьмого февраля Кларенса признали виновным и приговорили к казни.

Даже теперь Эдуард проявлял нерешительность, и мольбы Ричарда только усиливали ее. Он не мог убить своего брата. Уже всем казалось, что и на это раз Джордж выйдет сухим из воды. Но королева связалась со спикером парламента, который выступил перед Палатой лордов с просьбой исполнить приговор. Восемнадцатого февраля Кларенс был казнен в Тауэре. Ричард Глостер не стал ждать. Судебный процесс оставил у него в душе горький осадок. Несмотря на искреннюю любовь к брату и племянникам, он воспринял казнь Джорджа как сильный удар, который глубоко ранил его сердце. Он попросил разрешения короля покинуть двор немедленно и помчался на Север.

По пути он остановился на одну ночь в Морланд-Плэйсе и провел ночь за разговором с Элеонорой, изливая ей свои сомнения и печали. Она с сочувствием слушала.

— Я никогда не вернусь, — сказал он. — Только если крайняя необходимость заставит меня появиться там. Я хочу остаться в Мидлхеме и жить тихо и счастливо со своей Анной и Эдуардом. Благодарение Богу, король не слишком нуждается в моих услугах. Я нужен здесь, на Севере, где я выполняю свою работу, причем выполняю хорошо. Эдуард это знает, поэтому и отправил меня сюда. Я верю, верю всем сердцем, что, начни король все сначала, он подумал бы, прежде чем остановить свой выбор на этой женщине. Бог свидетель, она была ему хорошей женой, рожала детей, но она плохая женщина, и она завладела его умом. Она заставляет его плясать под свою дудку, ведь он делает вещи, о которых в другие времена не стал бы и думать. Лучше, если мы больше не будем встречаться.

Наконец выговорившись и успокоившись, Ричард поднял свои ясные серые глаза на Элеонору и сказал:

— Вы настоящий друг — выслушали меня, не прервав и не задав ни одного вопроса. Мне лучше было рассказать все это именно сейчас, а не в присутствии Анны. Она восприняла бы все это очень болезненно. Вы не возражаете?

— Нет, милорд. Я только рада, что смогла быть вам полезной. Он устало потер глаза, и его память снова обратилась к покойному брату.

— Мы вместе выросли, нас воспитывали одинаково — меня, его и еще Маргарет. Мы никогда не видели ни Эдуарда, ни Эдмунда — они всегда находились в Ладлоу. Джордж был заводилой. Он всегда придумывал всякие шалости, и мы с радостью шли за ним. Я не знаю, отчего у него был столь необузданный нрав. Матушка держала нас в строгости, а отец, когда бывал дома, вел себя, как суровый и набожный человек. Вы знали моего отца, да? Как у такого отца мог вырасти подобный сын?

Элеонора не ответила, зная, что он и не ждет ответа. Ему нужен был слушатель, которому можно было излить душу.

— Отец доверил нас заботам Эдуарда. Он сказал, чтобы тот думал о нас, беспокоился о нас. Эдуард приезжал к нам. Как он мог убить собственного брата?

Глаза Ричарда снова наполнились слезами.

— Это вино, это проклятое зелье во всем виновато. Он пил, пил, пока у него не наступало помутнение рассудка. Бедняга Джордж, я не могу его винить. Вино заставляло его совершать безумные поступки. Вино и привело его на плаху.

Он снова потер глаза и сказал, уставившись на огонь:

— Я уехал из Лондона сразу же. Везде эти разговоры… Мне казалось, что даже стены нашептывают мне ужасные истории о том, как Йорки убили собственную плоть и кровь. В Лондоне шутят, что Джордж так хотел утопить себя в вине, что в конце концов утонул. Хорошая эпитафия на могиле пьяницы, правда? У этих лондонцев острый язык. «Утонул в бокале вина» — как вам эта эпитафия на смерть брата короля?!