Дитя из слоновой кости

XV. ОБИТАТЕЛИ ПЕЩЕРЫ

После этого мне казалось, что я спал долгим беспокойным сном. Я не смог бы припомнить тех странных видений, которые грезились мне.

Наконец я открыл глаза и увидел, что лежу в большой прохладной комнате восточного типа на низкой кровати, возвышавшейся дюйма на три над полом.

В комнате не было окон; заменявшие их отверстия в стенах прикрывались висячими циновками, которые легко поднимались.

В оконное отверстие я увидел покрытый лесом склон лежавшего невдалеке холма. Он напомнил мне нечто, связанное с Дитятей. Что именно — я не мог вспомнить. Размышляя об этом, я услышал осторожные шаги и, обернувшись, увидел Ханса, вертевшего в руках новую соломенную шляпу.

— Ханс, — сказал я, — где ты взял эту новую шляпу?

— Мне дали ее здесь, — ответил он, — баас помнит, что дьявол Джана съел мою старую.

Тут память постепенно начала возвращаться ко мне. Ханс продолжал вертеть свою шляпу в руках, что немного раздражало меня. Я велел ему надеть ее на голову и спросил, где мы находимся.

— В городе Дитяти, куда бааса перенесли после того, как он едва не умер. Это очень хороший город. Здесь много пищи, хотя баас три дня спал и не ел ничего, кроме нескольких ложек молока и супа, которые баасу влили в горло, когда он на минуту очнулся.

— Я был сильно утомлен и нуждался в продолжительном покое, Хана. А теперь я чувствую голод. Скажи мне, здесь ли лорд Рэгнолл и Бена, или они погибли?

— Они живы и здоровы, баас, и все наше имущество цело. Они были с Харутом, когда он выручил нас, но баас потерял сознание и потому не видел их. С тех пор они ухаживали за баасом.

В это время в комнату вошел Сэвэдж, принесший мне на деревянном подносе суп.

— Добрый день, сэр! — приветствовал он меня, — я очень рад снова видеть вас с нами, особенно после того, как мы считали вас и Ханса мертвыми.

Я поблагодарил Сэвэджа и, съев суп, попросил приготовить мне что-нибудь посущественнее, так как почти умирал от голода. Он ушел исполнять мою просьбу. Ханса я услал за лордом Рэгноллом.

После их ухода пришел Харут. Он важно поклонился мне и уселся по восточному обычаю на циновку.

— Должно быть, сильный дух живет в тебе, мой господин Макумацан, — сказал он, — ибо ты жив, хотя мы были уверены в твоей смерти.

— Да, ты ошибся, мой друг Харут. Твоя магия мало помогла тебе.

— Однако магия сделала свое даю, Макумацан. Я был ранен в колено и так утомлен, что в первые два дня после прибытия сюда не мог взойти на гору и обрести свет от глаз Дитяти. Но на третий день я сделал это, и оракул рассказал мне все. Я поспешно сошел с горы, собрал людей и как раз вовремя выехал навстречу тебе. Те глупцы уже поплатились за намерение причинить тебе зло, господин. Да, Джана оказался сильнее моего брата и остальных. Только ты и твой слуга смогли одолеть его.

— Все не так, Харут. Скорее, он одолел нас. Нам удалось только бежать от него, выбив ему глаз и поранив конец хобота.

— И это много по сравнению с тем, что удалось сделать другим в продолжение многих поколений. Но все равно конец Джаны близок, и падет он от твоей руки.

— Значит, он появляется на земле белых кенда?

— Да, Макумацан. Он, или его дух — не знаю, кто. Дважды в своей жизни я видел его на Священной горе, но как он приходит и уходит — никто этого не знает. Но я скажу: пусть причинивший Джане зло остережется его!

— Пусть Джана тоже остережется меня, если я встречу его с хорошим ружьем в руках. Но вот что, Харут. Перед гибелью твой брат Марут начал говорить мне что-то о жене лорда Рэгнолла. Тогда мне было не до того, но из его слов я понял, что леди Рэгнолл находится на Священной Горе.

— Либо ты не понял Марута, мой господин, либо мой брат бредил от страха, — ответил Харут, лицо которого при этом приняло каменное, бесстрастное выражение. — Прекрасной леди нет на Священной Горе. Но позволь мне сказать, что никто, кроме жрецов Дитяти, не может ступить на гору. Кто попробует сделать это, тот умрет, ибо гору охраняет страж, который страшнее Джаны. Не спрашивай меня о нем: больше я ничего не скажу. Но если ты и твои друзья дорожите жизнью, не пытайтесь даже взглянуть на этого стража!

Видя, что продолжать разговор на эту тему бесполезно, я перевел его на град, побивший поля черных кенда.

— Я знаю, — сказал Харут, — это первое проклятие Дитяти, моими устами обещанное Симбе и его народу. Вторым будет голод, а он уже близок, ибо запасы хлеба у черных кенда подходят к концу, а большая часть их скота побита градом.

— Не имея запаса, они попытаются напасть на вашу страну, Харут, и отобрать у вас хлеб.

— Да, господин, они, конечно, попробуют сделать это, и тогда исполнится третье проклятие, проклятие войны. Все предопределено, Макумацан, и ты здесь для того, чтобы помочь нам в этой войне. У вас в багаже есть много ружей, пороху и свинца. Вы должны научить наш народ стрелять из ружей, чтобы мы могли уничтожить черных кенда.

— Ну нет, — спокойно ответил я, — я пришел к вам, чтобы убить большого слона и получить слоновую кость, а не для того, чтобы сражаться с черными кенда. Этого уж довольно с меня. Кроме того, ружья принадлежат не мне, а лорду Рэгноллу, который, быть может, назначит за них свою цену.

— С лорда Рэгнолла, пришедшего сюда против нашей воли, мы сами можем спросить плату за спасение его жизни. Пока прощай, мы поговорим потом, так как ты еще болен и слаб. Но прежде чем уйти, я еще раз повторяю: если вы хотите по-прежнему глядеть на солнце, не пытайтесь ступить в лес, растущий на Священной Горе!

С этими словами он поднялся, важно поклонился мне и ушел, оставив меня наедине со своими мыслями.

Вскоре вернулись Сэвэдж и Ханс и принесли мне превосходно приготовленный обед.

Я ел с большим аппетитом. Когда остатки еды унесли, пришел лорд Рэгнолл.

Мы горячо поздоровались как люди, уже потерявшие надежду встретиться на этом свете. Я спросил, что они делали все это время. Лорд Рэгнолл ответил, что ничего, достойного рассказа.

Город мал; жителей в нем не более двух тысяч. Занимаются они земледелием и разведением верблюдов. Единственным человеком, с кем они могли объясняться, был Харут, говоривший на ломаном английском языке. Он сказал, что гора — священное место, посещаемое только жрецами. В городе не видно этих жрецов. Но на склоне горы появляются люди, которые пасут там овец и коз. Кто живет на горе — неизвестно. Лорд Рэгнолл печально прибавил, что он уже потерял надежду найти здесь какой-либо след своей жены. Я повторил ему слова Марута, дослушать до конца которые мне не удалось. Это, казалось, вдохнуло в него новую жизнь. Но что предпринять в дальнейшем?

Прошла целая неделя.

За это время я почти совсем оправился. Только одно делало меня по-прежнему беспомощным. Рана, причиненная щипком Джаны, зажила, но воспаление задело нерв левой ноги, некогда поврежденной львом. Это причиняло мне такую боль, что я вынужден был оставаться в постели и довольствоваться тем, что мою кровать выносили в небольшой сад, окружавший построенный из глины выбеленный дом, в котором мы жили. Там я лежал целыми часами, глядя на Священную Гору, возвышавшуюся ярдах в пятистах от города.

На протяжении мили ее склон был покрыт травой с разбросанными кое-где деревьями. В бинокль было видно, что в одном месте начиналась отвесная стена, идущая футов на сто в высоту вокруг всей горы. За стеной рос густой лес, покрывавший гору до самой вершины.

Однажды, когда я был поглощен рассматриванием горы, в сад вошел Харут.

— Не правда ли, дом бога красив? — сказал он.

— Очень, — ответил я. — Но как взбираются на гору по этой отвесной стене?

— По ней невозможно взобраться, но есть дорога, по которой ходят на гору поклонники Дитяти. Но я уже говорил тебе, Макумацан, что все чужестранцы, когда-либо отправившиеся этой дорогой, нашли смерть. Пусть попробуют те, кто не верит, — многозначительно прибавил он. Потом, осведомившись о моем здоровье, он сообщил, что до него дошли слухи о приближающемся голоде в земле черных кенда.

— Скоро они захотят собрать вашу жатву своими копьями, — заметил я.

— Да, Макумацан. Поэтому поправляйся скорей, чтобы быть в состоянии прогнать этих воров ружьями. Через четырнадцать дней на нашей земле начнется жатва. Я должен уйти на гору дня на два. Прощай и не бойся. Во время моего отсутствия вам будут доставлять пищу и охранять. Я вернусь на третий день.

После отъезда Харута глубокое уныние охватило нас. Приуныл даже Ханс. Что касается Сэвэджа, он выглядел точно осужденный на смертную казнь. Я попробовал ободрить его и спросил, что с ним.

— Не знаю, м-р Кватермэн, — ответил он, — мне кажется, что я навсегда останусь в этой проклятой дыре.

— Но, по крайней мере, здесь нет змей, — пошутил я.

— Нет, м-р Кватермэн. Я их еще не встречал, но они постоянно по ночам ползают около меня. Каждый раз, когда я встречаюсь с этим пророком, он говорит мне о них.

С этими словами Сэвэдж ушел, чтобы скрыть свое волнение.

Вечером вернулся Ханс, которого я послал обойти гору вокруг и узнать, что она представляет с другой стороны. Однако он потерпел полную неудачу. Пройдя несколько миль, он встретил людей, приказавших ему вернуться обратно. Они так угрожающе вели себя, что если бы не ружье Интомби, которое Ханс взял с собой под предлогом охоты на козлов и к которому белые кенда питали большое уважение, они убили бы его. Вскоре после этой неудачной попытки, мы, серьезно обсудив положение дел, пришли к определенному решению, о котором я расскажу дальше.

Если память не изменяет мне, после возвращения Харута со Священной Горы произошел весьма интересный случай.

Наш дом был разделен на две комнаты перегородкой. В левой комнате спали Рэгнолл и Сэвэдж, в правой Ханс и я.

На рассвете меня разбудил возбужденный разговор Сэвэджа и его господина. Через минуту они вошли в мою комнату.

При слабом освещении я увидел, что лорд Рэгнолл был сильно взволнован, а Сэвэдж крайне перепуган.

— В чем дело? — спросил я.

— Мы видели мою жену, — ответил лорд Рэгнолл.

Я удивленно посмотрел на него.

— Сэвэдж разбудил меня и сказал, что в нашей комнате есть еще кто-то, — продолжал он, — я приподнялся и увидел (это верно, Кватермэн, как то, что я жив) мою жену, освещенную светом, падающим из окна. Она была в белом одеянии, волосы ее были распущены. На груди висело ожерелье из красных камней, подарок этих негодяев, который она постоянно носила. В руках было что-то, похожее на скрытое покрывалом дитя; я думаю, оно было неживое. Я был так потрясен, что не мог говорить. Она стояла, глядя на меня широко открытыми глазами, и не двигалась. Но я могу поклясться, что губы ее шевелились. Мы оба ясно слышали, как она говорила: «Не покидай меня, Джордж! Ищи меня на горе». Я вскочил, и она исчезла.

— А что видел и слышал Сэвэдж? — спросил я.

— То же самое, что и его светлость, м-р Кватермэн. Не больше и не меньше. Я видел, как она прошла через дверь.

— Через дверь! Разве она была открыта?

— Нет, сэр. Но она прошла как будто двери вовсе не было.

— Это, верно, была не женщина, а привидение, баас. Я проснулся за полчаса до рассвета и лежал, глядя на эту дверь, которую сам запер вчера вечером. Ее никто не открывал. За ночь паук сплел на ней паутину, и она до сих пор цела. Пусть баас сам посмотрит, если не верит мне.

Я поднялся и осмотрел дверь (боль в бедре начала утихать, и я уже мог немного ходить). Ханс говорил правду. Дверь была затянута паутиной, посреди которой сидел большой паук.

Только два объяснения имел этот странный случай: либо все было простой галлюцинацией, либо лорд Рэгнолл и Сэвэдж на самом деле видели нечто сверхъестественное. В последнем случае мне хотелось бы пережить то же, что пережили они, так как увидеть настоящий призрак было моим страстным желанием.

Я еще не говорил, что мы пришли к выводу о бесполезности наших поисков и вообще пребывания в этих местах. Мы решили попытаться уйти отсюда, прежде чем будем втянуты в губительную войну между двумя загадочными племенами, из которых одно было совершенно диким, а другое — немного цивилизованнее.

Лорд Рэгнолл предложил такой план: я должен был попробовать в обмен на ружья приобрести верблюдов. Потом, под предлогом охотничьей экспедиции на Джану, мы думали попытаться уехать из этой страны. Но, быть может, видение было послано нам с целью разрушить наш план.

Размышляя об этом, я улегся спать и проспал до самого завтрака.

— Я долго думал о случившемся вчера ночью, — сказал лорд Рэгнолл, оставшись в это утро наедине со мной, — я человек не суеверный, но убежден, что мы с Сэвэджем видели и слышали душу или тень моей жены. У меня появилась уверенность, что она в плену на этой горе и приходила звать меня освободить ее. Поэтому я считаю своим долгом не покидать этой страны и попытаться добиться истины.

— А как это сделать? — спросил я.

— Я сам пойду на гору.

— Это невозможно, Рэгнолл. Я сильно хромаю и не смогу пройти и полумили.

— Я знаю, и это одна из причин, по которой я не хочу, чтобы вы сопровождали меня. Кроме того, я хочу сделать это один, не подвергая риску других. Но Сэвэдж говорит, что пойдет туда, куда пойду и я, оставив вас с Хансом здесь продолжать дальнейшие попытки в случае, если мы не вернемся. Мы хотим ночью выйти из города в белых плащах, какие носят кенда. Мне удалось выменять их на табак. Когда наступит заря, мы попытаемся найти дорогу через пропасть, а остальное предоставим Провидению.

Я сделал все зависящее от меня, чтобы отговорить лорда Рэгнолла от этого безумного намерения, но безуспешно. Я никогда не знал человека бесстрашнее и решительнее его.

Потом я говорил с Сэвэджем и указывал ему на все опасности, связанные с этой попыткой, но и здесь потерпел неудачу.

Сэвэдж объявил, что куда пойдет его господин, туда пойдет и он, и что он предпочитает умереть вместе с ним, нежели один.

Итак, со стесненным сердцем я помогал им делать необходимые приготовления к этому безумному предприятию.

Они, не прячась, ушли днем под предлогом охоты на куропаток и коз в нижней части горы, где нам была предоставлена в этом полная свобода. Наше прощание вышло очень печальным.

Сэвэдж передал мне письмо к своей старой матери в Англии и просил меня отправить его, если я когда-либо попаду в цивилизованную страну.

Я приложил все старания, чтобы ободрить его, но безуспешно.

Он горячо пожал мою руку, говоря, что для него было большим удовольствием узнать такого «настоящего джентльмена», как я, и выражал надежду, что я вырвусь из этого ада и проведу остаток своей жизни среди христиан. Потом, утерев рукавом слезу, он притронулся к своей шляпе и удалился.

Их снаряжение было весьма простым: немного пиши, фляга со спиртом, два двуствольных ружья, из которых можно было стрелять дробью и пулями, потайной фонарь, спички и пистолеты.

Ханс проводил их до конца города.

— Отчего ты так печален, Ханс? — спросил я, когда он вернулся.

— Потому что я очень полюбил Бену, — ответил он, вертя свою шляпу в руках, — он всегда был добр ко мне и так хорошо умел стряпать. Теперь эту работу придется делать мне, а я не люблю этого.

— Но ведь он еще жив, Ханс!

— Это верно, баас, но он скоро умрет, потому что тень смерти была видна в его глазах.

— А лорд Рэгнолл?

— Я думаю, что он останется жив, баас, у него не было этой тени.

Всю следующую ночь я не смыкал глаз и лежал, полный тягостных опасений.

На рассвете я услышал стук в нашу дверь и шепот лорда Рэгнолла, просившего открыть ее. Я зажег свечу, — их у нас был большой запас.

Ханс открыл дверь.

В комнату вошел лорд Рэгнолл. По его лицу я сразу увидел, что произошло что-то ужасное. Он подошел к кувшину с водой и выпил три чашки одну за другой.

— Сэвэдж погиб, — сказал он и остановился, как бы припоминая что-то страшное.

— Слушайте, — продолжал он, — мы поднимались по склону горы и не стреляли, хотя видели множество куропаток и коз. К наступлению сумерек мы подошли к отвесной каменной стене, на которую не было никакой возможности взобраться.

Здесь мы увидели тропинку, ведущую к отверстию пещеры, или тоннеля. Пока мы раздумывали, что предпринять, появилось восемь или десять одетых в белое людей, которые схватили нас прежде, чем мы успели оказать какое-либо сопротивление. Потом, после некоторого совещания, их предводитель знаками объяснил нам, что мы свободны. Они ушли, унося с собой наши ружья и пистолеты, и, уходя, смеялись так странно, что их смех встревожил меня. Мы стояли в нерешительности. Уже становилось темно. Я спросил Сэвэджа, что теперь делать, ожидая, что он предложит вернуться в город. К моему удивлению он ответил: «Конечно, идти дальше, ваша светлость. Не надо позволять думать этим скотам, что мы, белые люди, ни шагу не смеем ступить без наших ружей».

С этими словами он зажег потайной фонарь.

Я смотрел на него с изумлением.

— Меня что-то тянет в эту пещеру, — продолжал он. — Вероятно, это смерть. Но что бы там ни было, я должен идти.

Я думал, что он потерял рассудок, и хотел удержать его. Но он быстро побежал к пещере. Я последовал за ним и, когда достиг ее, Сэвэдж уже пробежал ярдов восемь по тоннелю. В это время я услышал ужасный шипящий звук и восклицание Сэвэджа: «О, Боже!» Фонарь выпал из его рук, но не потух. Я бросился вперед и поднял его. Между тем Сэвэдж побежал дальше в глубину пещеры. Я поднял фонарь над головой и вот что увидел.

Шагах в десяти от меня, протянув руки, плясал — да, именно плясал, Сэвэдж под звуки ужасной шипящей музыки. Я поднял фонарь выше и увидел футах в девяти за Сэвэджем почти у самого потолка тоннеля голову неслыханно огромной змеи. Эта голова, которая едва уместилась бы в тачке, держалась на шее, имевшей толщину моей талин. В темноте обрисовывалось огромное покачивающееся тело серо-зеленого цвета, отливавшее золотом и серебром. Змея шипела, раскачивал своей огромной головой, и вдруг откинула ее назад и застыла на несколько секунд. Сэвэдж остановился, наклонившись немного вперед, как бы кланяясь гадине. В следующее мгновение она бросилась на Сэвэджа… Послышался ужасный треск костей… Я отшатнулся к стене пещеры и на минуту закрыл глаза, так как почувствовал слабость. Открыв их снова, я увидел на полу нечто бесформенное (то были останки Сэвэджа), а над ним огромную змею, смотревшую на меня своими стальными глазами. Я бежал из этой ужасной пещеры. Заблудившись на склоне горы, я бродил в продолжение нескольких часов, пока не вышел к окраине города.

После этого мы долгое время сидели молча. Наконец Ханс сказал невозмутимым тоном:

— Уже рассвело, баас. Я потушу свечу; зачем ей даром гореть. Теперь мне надо готовить завтрак. Эта дьявольская змея позавтракала Беной, но я надеюсь позавтракать ею. Змеи бывают вкусны, баас, если их умело приготовить по-готтентотски.