Диверсанты

Глава I Нейтральная полоса

Здесь масштабных боевых действий не велось.

Не было здесь больших населённых пунктов, индустриализации. Завоёвывать и защищать просто-напросто нечего.

Местным жителям и беженцам опасаться манёвров войск тоже не приходилось, так как направления, называвшиеся дорогами, и в мирное время представляли собою место, по которому собираются проехать, а уж в войну и вовсе оказались запущенными.

Тайга — это не лес, даже дремучий, даже большой.

Тайга — это дикие непролазные места с таким подлеском, что без топора не пройти. Подлесок густо растёт меж сплошных, одна на одной, заросших травой кочках высотой в рост взрослого человека, а порой и больше. Промеж плотно натыканных кочек с навечно перепутанными длинными травяными стеблями даже летом вполне можно найти лед в тёмных стылых лужах.

В таком подлеске невозможно просто идти, там нужно продираться, прорубая топором проход, скорость продвижения удручающе низкая, выматывающая, отбирающая последние силы.

Тайга — это глубокие распадки, где солнечного света, наверное, никогда не бывает, где холодно даже жарким летом.

Тайга — это лесистые возвышенности, откуда открывается безбрежное зелёное море, смертельно опасное не только для неопытных, но и для бывалых, рискнувших отправиться в путь.

Тайга — это буреломы, это широкие стремительные реки без всяких мостов, это громадные коварные болота, это выгоревшие десятки километров мёртвых обугленных торчащих палок.

Тайга — это местами странным образом спиленные наполовину сосны. У заезжих по-первости появляется навязчивый вопрос: кому нужно было забираться на дерево и не на одно, чтобы спилить наполовину? Почему не спилили у корня? И только местные знают: снегом тайгу порой заваливает так, что заключённые, работающие на лесоповале, откапывают дерево сколько могут и спиливают что торчит. А когда весной снег сходит, становится видно наполовину спиленный ствол.

С начала войны здесь стояли лишь небольшие гарнизоны. Условная линия фронта разделялась широкой буферной зоной, местами достигавшей ста и более километров. На этой ничейной территории нет-нет, да и попадались забытые богом небольшие посёлки, деревни и деревушки в несколько дворов.

Когда началась бомбёжка городов, когда возник повальный дефицит на всё, когда пропало электричество и тепло, — люди, спасая себя и свои семьи, устремились в таёжные края в надежде прожить на «подножном корму»: грибах, ягодах, посадке картофеля на маленьких участках, вскопанных и кое-как очищенных от сплетения корней деревьев.

Некоторые умельцы промышляли охотой, и все — рыбной ловлей. Рыба стала основной пищей беженцев. Благо, её непуганой в местных водоёмах оказалось столько, что хватало всем с избытком, а она сама всё шла и шла, без страха подплывая и тукаясь в ноги стоящим в воде людям.

В эти же края стремились многочисленные дезертиры с обеих сторон, имеющие оружие и превосходство. Порой они бесчинствовали, измываясь над беззащитными мирными людьми, отбирая последнее. Однако туда, где организовывались отряды самообороны, дезертиры не совались, довольствуясь более доступным.

Здесь же промышляли ушедшие в побег уголовники. До войны их исправно отлавливали, метелили до полусмерти и добавляли срок за побег. И всё равно некоторые заключённые даже под страхом непременной поимки и зверского избиения срывались в бега, не в силах терпеть неволю, чтобы хоть пару дней побыть свободными людьми.

В редких случаях побегушников так и не находили. Успокаивались тем, что они всё равно погибнут — сломают ногу, неловко оступившись; умрут от голода или от диких зверей; утонут в болоте; просто сгинут, безнадёжно плутая в этакой глуши по воле лешего, хозяина здешних мест.

Мало кому из бежавших удавалось совершить побег в полном смысле этого слова. Как правило, это были таёжники или военные, прошедшие курсы выживания в подобных условиях.

С началом войны беглецов искать почти перестали: время такое наступило, каждый думал о себе, о том как выжить. Поэтому они без особого страха быть обнаруженными оседали в выстроенных охотниками избушках, то есть там, где в мирное время опытные и неутомимые преследователи искали бы прежде всего. Сейчас же побегушники почти не опасались быть пойманными и уже не стремились выйти к цивилизации, где полыхала гражданская война.

Вместе с тем оставались и глухие территории, где солдат, дезертиров и беглых осуждённых не видели вовсе, зная о войне лишь из плохо функционирующих радиоприёмников. Их изредка включали, экономя допотопные батарейки или редкие аккумуляторы: электричества в этих местах не помнили с самого начала гражданской.

Верхом шика считались дизельные генераторы, но это только в наиболее крупных населённых пунктах и только для расположенных там гарнизонов военных.

Мирные люди довольствовались дневным светом, проводя в темноте безрадостные вечера, становящиеся с окончанием лета всё более долгими.

Иные и вовсе жгли лучины: свечи давным-давно стали чем-то нереальным, далёким, совсем из другой жизни.

До зимы, на семь-восемь месяцев сковывающей всё живое, оставалось совсем немного. Беженцы запасались дровами, утеплялись, затыкая мхом пазы абы как выстроенных избушек. Кто не имел возможности построить и такое жильё, старались просушить глубокие землянки, готовясь к почти метровому промерзанию почвы.

Люди собирали ягоды, остатки грибов, кедровые орехи, сушили и вялили рыбу, и тревожно вслушивались, не донесётся ли до этих мест гулкая канонада, означающая, что относительно спокойной жизни наступил конец.

В эти глухие места и направилась группа Янычара после получения очередного задания от Астронома. Спецназовцам предстояло устранить известного борзописца. Тот на свою беду посмел не совсем корректно в своих статьях отзываться о Большом Папе.

Янычар и парни читали некоторые статьи и, строго говоря, ничего такого в них не находили за исключением разве что бросавшегося в глаза явного пристрастия к самому герою из публикации в публикацию.

С таким упорством об одном человеке, едва ли не под микроскопом исследуя каждый его шаг, действие, слово, можно писать только по чьему-либо заказу и в мирное время. А сейчас шла война, Астроном и щелкопер были, что называется, по разную сторону баррикад. Чем уж и кого на стороне фйдеров интересовал Большой Папа, оставалось известным только ему, но журналюга старался на совесть, отрабатывая свой нелёгкий хлеб.

В конце концов, Астроном не выдержал и, вызвав Туркалёва, отдал соответствующий приказ.

Капитан в очередной раз подивился укреплениям и коммуникациям глубокого бункера. Его всегда доставляли и вывозили со всеми предосторожностями, так что он не знал, где находится подземное сооружение.

По всему выходило, командование реально опасалось ядерного удара со стороны федералов и тщательно оберегало свои драгоценные жизни, отправляя на гибель сотни тысяч солдат и подвергая страданиям ещё больше гражданских.

Туркалёв был почти уверен, что руководство фйдеров сидит в таких же бункерах, мало беспокоясь о тех, кто на своих плечах выносит все тяготы их непомерных амбиций.

Впервые появившись здесь после недавнего отпуска, Янычар сразу же вспомнил слова Лены о том, что его не очень-то ценят. С новой силой заныл засевший в душе больной занозой вопрос: «зачем он на этой войне, чьи интересы защищает…»

По сведениям Большого Папы, имевшего разветвлённую агентурную сеть, щелкопер должен появиться в тех глухих местах, чтобы написать громкую и правдивую статью о беженцах, вынужденных прозябать в полупервобытных условиях.

Чем уж он собирался удивить читателей, привыкших ко всему, да и по большому счёту в условиях военного времени беспокоящихся только о себе и своих близких, оставалось не ясным. Но имя журналюги по-прежнему было на слуху, а рейтинг на хорошем уровне.

Купаясь в лучах славы, борзописец утратил чувство самосохранения, и из глубокого тыла, где достать его не так уж и просто, подался в прифронтовую полосу в погоне за жаренными фактами и новой порцией славы уже фронтового корреспондента.

Но самое главное, на чём заострил внимание капитана Астроном, журналюга будет сопровождать весьма высокопоставленного чина. Тот, по сведениям Большого Папы, должен приехать в те места поохотиться. Ликвидация одного из руководителей федеральной верхушки дело непростое, но для специалистов вполне посильное.

В разговоре Астроном с напускным прискорбием обмолвился, дескать, воистину неискоренимы в наших людях безалаберность и русское «авось». Охотиться в прифронтовой полосе! Это ж надо! В общем, обоих устранить любой ценой. Такой шанс выпадает только раз за всю войну, да что там, за всю жизнь.

За эту операцию Большой Папа обещал всей группе очередные воинские звания и государственные награды.

При фразе «любой ценой», Астроном проникновенно заглянул в глаза Янычару, о чём сам капитан вспоминал с неприязнью, будто в душу заползла холодная змея. Всё-таки Большой Папа был ой как непрост. Чтобы владеть такой информацией, нужно иметь не только разветвлённую агентурную сеть, а своего человека в верхнем эшелоне власти федералов. На чём строятся отношения Астронома и его агента, парням оставалось только гадать.

Кроме явного дискомфорта Янычар ощущал и тревогу, совершенно справедливо полагая, что большой чин в одиночку не поедет в столь дремучие места. Не совсем же он идиот, должен кое-что понимать. Значит, с ним будет хорошая охрана. Это помимо солдат, которых местное командование обязательно выделит для высокого гостя, а то и заставит бедных вояк загонять для охотника диких зверей.

На обратном пути Туркалёв невесело размышлял, как в этих условиях провести боевую операцию, а потом в темпе и самое главное без потерь уйти.

Об обещанных орденах и о присвоении очередных воинских званий капитан думал меньше всего.

Он считал награды ещё одной уродливой гримасой этой войны, когда каждая из враждующих сторон верит, что сражается за Россию, за интересы и чаяния простых людей.

И федералы, и оппозиционеры продолжали применять прежнее законодательство, награждать солдат и офицеров одними и теми же медалями и орденами, присваивать воинские звания.

И те, и другие говорили: «Служу России», принимали одну Присягу и были убеждены, что только им принадлежит право продолжателей прежних традиций, только за ними будущее и Победа…

От места посадки «мишки» до условного места проведения операции добирались около двенадцати часов. Тайга в этом районе оказалась вполне проходимой, поэтому шли без особых усилий.

Останавливались часто — каждые две-три минуты, вслушивались, стараясь выявить посторонние, нехарактерные для леса шумы. Шли пятьдесят минут, отдыхали десять.

Из-за близости гарнизона федеров шли со всеми предосторожностями. Приходилось учитывать появление случайных охотников, сборщиков ягод из числа беженцев, возможные секреты, аппаратуру слежения. Но последнее уже в идеале: до линии фронта далеко, военных действий не ведётся, засекреченных объектов, подлежащих усиленной охране, нет.

И всё же. Всё же.

Любой разведчик знает, в их деле мелочей не бывает. Те, кто считают иначе, долго не живут.

Из спецодежды не было никакой экзотики, когда владелец напоминает куст или травяную кочку, вдруг ожившую и осторожно перешедшую на другую позицию. Эффектно, не поспоришь, но в условиях реальной операции малоэффективно. Запутаешься этакой амуницией в кустах, тут тебе и конец.

Так что парни были облачены в обычные штормовки и брюки из плотной ткани с подходящей случаю расцветкой. Такая форма одежды наиболее удобна для передвижения в лесистой местности с преобладанием кустарника.

У всех облегчённые берцы, высокие и крепко зашнурованные они страхуют голеностоп. Никаких кроссовок, ходить в них по тайге опасно: запросто можно подвернуть, а то и сломать ногу.

Рюкзак десантника у каждого заполнен самым необходимым вплоть до рыболовных крючков с леской. На этот раз готовились основательнее, нежели к выводу генерала Тарасевича. Всё-таки тайга есть тайга, пренебрегать ею ни в коем случае не стоит, иначе расплата наступит очень быстро.

Разумеется, никто лишнего не тащил, боевой опыт подсказывал, что может понадобиться.

Оружие тоже привычное — автоматы «вал», а у Мамбеталиева «винторез».

Помимо этого Куба вооружился пулемётом Калашникова с двумя коробками с лентами на двести пятьдесят патронов каждая, больше решили не брать — тяжело. Масса одной коробки с лентой почти десять килограммов. Вес самого пулемёта девять килограммов.

Пулёмёт с одной коробкой нёс Куба, вторая досталась Янычару.

Бек тащил гранатомёт РПГ-32 «Хашим», а Негатив нагрузился противопехотными минами и двумя РПГ-18 «Муха».

Признаваясь самому себе как на духу, Бек считал, что хватило бы и РПГ-18, но на складе он увидел «Хашим» и не смог отказать себе почти в мальчишеском капризе опробовать этот гранатомёт, о котором все были наслышаны, но ни разу не стреляли. А тут подвернулась такая возможность. Как не взять? Остальные ревниво заявили — раз стрелять Бек надумал сам, то и тащить гранатомёт он будет сам. Повздыхав для виду, Шахов согласился, очень уж ему хотелось «самому стрельнуть».

На дороге предполагалась стандартная схема засады: как только колонна войдёт в зону поражения, следуют выстрелы из гранатомётов по первой и последней машинам, пулемётчик отстреливает ленту, уничтожая живую силу, нанося ей ранения, внося панику.

В это время Мамба «обслуживает» «клиентов», а потом — не потерявших самообладания, то есть самых опасных и толковых.

Куба тем временем начинает отход. Как только он занимает заранее выбранную позицию, под его прикрытием отходит группа, минуя предварительно установленные растяжки и пехотные мины.

Есть, конечно, риск самим напороться на них в суматохе, но ставить во время боя, при быстром отходе — задача трудновыполнимая. Поэтому приходилось разумно рисковать.

При сработке первых растяжек или мин о погоне можно забыть, мало кто рискнёт преследовать противника попав в такую ситуацию.

Вполне возможно погоню организуют после, но за это время группа должна уйти далеко, где её подберёт «мишка».

Могут быть и другие варианты засады с расстрелом колонны иным способом, без расстрела колонны с «обслуживанием» только «клиентов». Но зачем оставлять врага, способного сразу же организовать погоню?

Такой вот план. Нехитрый, стандартный, эффективный.

При его разработке о неудачном варианте никто не говорил: во-первых, не принято, во-вторых, понятно, что будет с ними, если операция пойдёт не так, как задумывалось.

Позицию над небольшой даже не дорогой, а так — две неглубокие колеи, петляющие в траве между деревьями, облюбовали загодя.

От места засады до дороги не более сорока метров. Очень близко, практически в упор, но в лесном массиве более дальняя граница огневого контакта не рекомендована. Между парнями расстояние составляло от силы десять-пятнадцать метров, в пределах видимости. Для переговоров использовалась внутренняя связь.

Оставалось ждать.

Ожидание, как и скрытность в работе разведчика необходимый элемент. Умение ждать ничего не подозревающую жертву нужно в себе вырабатывать. Это непросто. Зачастую ожидание проходит в, мягко говоря, не очень комфортных условиях, вплоть до того, что порой приходится сидеть в прямом смысле слова в выгребных ямах, чтобы «обслужить» присевшего со спущенными штанами «клиента». Конечно, это уже из разряда особой экзотики в стиле заштатного низкобюджетного боевика, но бывает и такое, истинная правда. Об этом по понятным причинам вряд ли кто честно поведает, да и вообще вряд ли что расскажет, если не болтун какой, а всамделишный спец.

От беспощадного таёжного гнуса кое-как спасали репелленты и накомарники, но в целом приходилось тяжко. Злые мошки роились тучами, облепляя с ног до головы, норовя пролезть в любую щелку, и пролезали, гады, доставляя массу неудобств и раздражения своим беспримерным упорством в желании укусить.

Засаду устроили на бугре, руководствуясь незыблемым правилом ведения боя в горах — быть выше противника.

Вообще-то в тайге это правило спорное, но парни выбрали привычную тактику.

Местный УАЗ то и дело курсировал по лесной колее, мотаясь по делам от гарнизона к поляне, оборудованной для посадки винтокрылых машин.

Другой техники парни тут пока не видели, поэтому вполне резонно предполагали, что встречать высокого гостя тутошнее начальство поспешит на этом лимузине. Обратно тоже поедут на нём. Не пешком же идти.

Если гостей повезут только на УАЗе без всякого сопровождения, то задача группы облегчалась донельзя, но лучше не загадывать, а то мало ли.

По сведениям Астронома пожаловать гости должны были как раз к прибытию группы. Но, как часто бывает, что-то где-то не срослось или пошло не так. Вертолёт задержался почти на сутки.

Диверсионная группа терпеливо ожидала большого любителя охоты, ещё не подозревающего, что охотиться в этот раз будут на него. Ну, а щелкопёру просто не повезло: сидел бы в тылу да писал грязные пасквили, а лучше бы вообще не писал. Надо понимать, что можно в этой жизни, а что — ни-ни. На кого можно тявкнуть, а перед кем лучше хвост поджать. Глядишь, пожил бы подольше, а так… Сам виноват, никто его сюда на аркане не тянул.

Спали по очереди — один спит, четверо бодрствуют. Для удобства использовали полиуретановые коврики с брошенными на них спальными мешками, покрытыми водоотталкивающей тканью. Если сравнивать с другими операциями — гостиница «люкс», да и только. Если б ещё не гнус, вообще был бы курорт, а не боевая операция.

На рассвете послышался рокот двигателей. Из гарнизона в сторону поляны двигались два БТР и тот самый УАЗ. Оказывается, имелась тут и бронетехника. На обоих бэтээрах сидели солдаты численностью примерно взвод. Все в касках, бронежилетах с автоматами. Сидели расслабленно, по сторонам почти никто не смотрел.

— Встреча на высшем уровне, — используя переговорное устройство, выразил общую мысль Мамба.

— Как я погляжу, у них тут расслабуха. Посмотрите на эти заспанные рожи, — смачно зевая, подал голос только что проснувшийся Негатив.

— А ты бы предпочёл обратное? — поинтересовался Бек.

— Я бы предпочёл лежать на пляже и наблюдать за девушками топлес.

— Что ты всё о бабах? — хмыкнул Янычар.

— А о ком мне ещё говорить — молодому, да не женатому? — удивился Седых.

Тем временем небольшая колонна проползла перед притаившимися диверсантами и удалилась в сторону поляны.

Вскоре донёсся знакомый шум винтов. Между деревьями было видно, как метрах в ста от места засады садится вертолёт Ми-8Т. Когда лопасти винтокрылой машины замерли, безвольно обвиснув, вновь отчётливо стал слышен щебет птиц, встречающих рассвет.

Если бы не бронетехника, вооружённые солдаты, можно было бы вполне подумать, что никакой войны нет. Никто сейчас нигде не стреляет, никто не умирает, не мучается от ран, не испытывает голода, страха, ненависти, не скорбит о потере родных и близких, не страдает от неизбежных во всякой войне лишений.

У вертолёта шло мероприятие по встрече высокого гостя. Через оптику парни наблюдали построение солдат, доклад старшего офицера — наверняка начальника гарнизона, прибывшего в УАЗике с другими офицерами, стоявшими чуть позади. Весь местный бомонд в сборе, операция обещала стать очень результативной.

Рядом с дородным внушительным большим чином суетился журналюга, руководя действиями оператора, прильнувшего к камере на штативе. Вокруг этой милой компании расположились уверенные на вид ребята в качественном камуфляже, вооружённые автоматами «КЕДР»[4]. Охранники зорко прокачивали округу взглядами.

Вскоре бэтээры снова загудели двигателями, солдаты и часть старших офицеров с личной охраной высокого чина погрузились на броню. Высокий чин с начальником гарнизона уселись в УАЗ, туда же юркнул щелкопер. Оператору с гробиной на штативе места в салоне не досталось, он с философским видом неловко полез на броню, страхуя самое драгоценное — камеру.

Колонна двинулась в обратную сторону.

— Работаем, — отдал Янычар команду по внутренней связи.

Уже прокатился мимо первый БТР с сидящими на нём старшими офицерами. Их окружали солдаты. Автомобиль поравнялся с Мамбой, следом метрах в двадцати рокотала вторая бронемашина с солдатами во главе с лейтенантом и оператором, прижимающим камеру.

Негатив произвёл выстрел из РПГ-18.

Граната врезалась в бок первого бэтээра, грохнул взрыв, в стороны полетели бесформенные безвольные тела, тяжёлыми мешками падая к колёсам. Взрывная волна качнула ветви деревьев, уходя в лес, подняла тучу старых листьев, иголок, пыли.

Одновременно Янычар выстрелил из второй «Мухи» по замыкающей колонну бронемашине, добившись того же эффекта, что и Негатив. Тела солдат горохом посыпались на землю.

Всё. Обе «Мухи», рассчитанные на один выстрел, своё отработали. Бронемашины сильно «клюнув», замерли на месте, горя и дымясь.

В дело вступил Куба, расстреливая из пулемёта дезорганизованную уцелевшую пехоту.

Мамба из «винтореза» лупил по УАЗу.

Бронебойные пули дырявили машину будто картонную, разрывая живую плоть, забрызгивая красными кляксами салон и разбитые стёкла. Затвор лязгал как сумасшедший, выбрасывая гильзы, а выстрелов почти не было слышно, не в пример грохоту пулемёта. От ударов мощных пуль машина содрогалась, словно сама испытывала ужасную боль. Открылся капот, из-под него пошёл дымок от продырявленного как сыр двигателя.

Куба, расстреляв пулемётную ленту, начал отходить ко второй позиции, чтобы оттуда прикрыть отход группы.

На миг снова наступила тишина, все всматривались в побоище, выискивая уцелевших. Похоже, таковых не осталось. Куба отработал свою часть программы на совесть.

— Занял позицию, — послышался его голос в наушниках парней.

Бек выстрелил из «Хашима» по вертолёту. Заряд угодил в кабину, грохнул взрыв, винтокрылая машина осела, хвостовая балка отвалилась, лопасть со свистом вращаясь, отлетела, юзом выкосив траву. Покорёженная машина утонула в пламени. Горящие тела пилотов без движения лежали рядом с полыхающим вертолётом.

Всё. Дело сделано.

— Отходим, — отдал команду капитан.

Первым уходил Бек, за ним Негатив, следом Янычар. Замыкающим шёл Мамба. Перед отходом он ещё раз осмотрелся быстрым всё подмечающим взглядом. Увидел, как чудом уцелевший охранник опасливо приподнялся и, неловко пригибаясь, побежал прочь от страшного места, позабыв о своём автомате «КЕДР».

Мамба поймал его в прицел оптики и нажал на спусковой крючок.

Голова охранника взорвалась красным. Почти обезглавленное тело безвольным кулём упало в траву.

Затвор передёрнулся и выбросил чуть дымящуюся гильзу.

— Не бегай от снайпера. Умрёшь уставшим, — холодно произнёс Мамба и отошёл с позиции следом за остальными, тщательно обходя растяжки и противопехотные мины.

Никакой погони не было. Вероятно, принимать решение о преследовании уже некому. Младшим офицерам и без того забот прибавилось. Мало того, что своё командование полегло почти в полном составе, так ещё и высокого чина из Генерального штаба убили. И где? Там, где войной и не пахло. Журналист ещё этот…

Так что жди теперь комиссии, проверки, нахлобучки. Какая тут погоня, да и кого посылать? Ягнят за волками?

Тем не менее, отходили со всей возможной осторожностью. Любой разведчик подтвердит, что нередко потери случаются как раз после выполнения задания, когда опасности уже не ждёшь.

Они были готовы к опасности, но осознали её не сразу. Впереди, там, где их должен забрать «мишка», затянутое низкими тучами небо разрывалось сполохами сухой грозы — беспрестанно сверкали молнии и лупил с треском гром без дождя.

Настроенные на встречу с врагом разведчики обращали внимание на любую мелочь, в том числе и на птиц, вдруг с шумом целыми стаями полетевших куда-то влево, затем туда же побежали мелкие грызуны, запетляли зайцы, лисы, большими мягкими прыжками пронеслась рысь, через кусты ломились несколько сохатых…

— Пожар! — крикнул Янычар, выразив общую мысль.

Парни рванули следом за зверьём, безошибочно выбирающим путь к спасению.

Каждый в полной мере ощутил, как непросто тащить оружие, экипировку и бежать, что есть сил, прыгая через трухлявые стволы. Петлять меж деревьев, продираться через папоротник и траву высотой в пояс и выше, когда ничего не видно, когда каждый шаг таит реальную опасность, когда покатиться кубарем и переломать кости — раз плюнуть.

А за спиной уже слышался треск. Дующий вдогонку горячий ветер донёс дым и запах гари.

Вдруг капитан затылком почувствовал опасность, на миг оглянувшись, еле успел увильнуть, уступая дорогу громадной туше медведя с тяжёлым сопением пролетевшей мимо. Гора работающих мышц пронеслась вперёд, оставив просеку в зелёных зарослях папоротника, шлейф запаха шерсти и страха. За мамашей, сильно отставая, жалобно крича, косолапили двое детишек. Местность пошла под уклон, где медведи бегают плохо, медвежата совсем отстали, а парни проскочили рядом с медведицей, косясь с опаской. Впереди блеснула полоса реки, как раз туда и спешило зверьё, ведомое инстинктом сохранения.

Жар становился нестерпимым. Пожар шёл верхом. Это наиболее опасно, при ветре пламя распространяется очень быстро не оставляя шансов медлительным, не способным вовремя и правильно сориентироваться.

На берегу спасительной, метров семьдесят шириной реки бросили экипировку, взяли только оружие, влетели в воду, отчаянно мослая руками, отплывая дальше. Почти сразу за ними с сильным плюхом ухнула медведица. Из воды торчала лохматая голова с маленькими глазками и шевелящимися чёрными ноздрями. Она быстро догнала разведчиков, на крейсерской скорости прошла дальше.

А позади ревущее пламя не находя новой пищи бесновалось у воды плюясь искрами, горящими веточками, дрожащим раскалённым воздухом, пронёсшимся над самыми головами.

Медведица выбралась на противоположный берег, энергично отряхнулась и развернулась, высматривая потомство.

Парни на четвереньках выползли на отмель и без сил попадали, глядя на полыхающую тайгу. На их счастье река оказалась рядом, а тайги позволяла передвигаться бегом. Если б тут были сплошные заросли, разведчики были бы обречены.

Медвежата исправно выгребали, а мамаша рычанием поддерживала детишек. Вот они выбрались, тоже отряхнулись, мать обнюхала обоих, и троица вразвалку заспешила в лесную чащу метрах в сорока от реки.

— Неслабо пробежались… — немного отдышавшись, прохрипел Негатив.

— «Мишки» не будет… — выдохнул капитан.

— Мишки в лес ушли… — отозвался Мамба.

Все засмеялись со смешанным чувством усталости, ещё не отпустившей тревоги и вместе с тем расслабленности, понимания, что обошлось…

До условленного места предстояло топать ещё часа четыре, а пожар пришёл как раз с той стороны. Это значит, пилоты для очистки совести сделают пару кругов и уйдут на базу, а до неё больше трёхсот километров сплошной тайги.

Приплыли…

Следовало углубиться в лес и уже там принимать какое-то решение. Парни покинули берег, хлюпая водой в берцах, мокрые с ног до головы, зашли в чащу. Лейтенанты Мамбеталиев и Седых заняли оборону, а старшие лейтенанты Шахов и Кубаев вместе с капитаном Туркалёвым склонились над планшетом.

Согласно карте, никаких населённых пунктов на предстоящем пути не было, экипировка успешно догорала на оставленном берегу.

— Дела наши хренувы, — подвёл итог короткого совещания капитан. — Рации нет, «уоки-токи» не в счёт, это вы и без меня знаете. На вертолёт рассчитывать не приходится. И всё же пройти триста километров по дремучей тайге мы сможем. Чай, не барышни кисейные. Весь вопрос в том, сколько времени на это уйдёт. Дело к осени, путь неблизкий, а экипировочка лёгкая. Не успеем выйти — дадим дуба. Ладно, не будем о грустном. Надо сплавать назад, посмотреть, что уцелело. Фляжки — наверняка. Может, ещё что-то осталось. Надо забрать всё. Гранатомёт и пулемёт с лентой тоже заберём, тащить тяжело, а оставлять глупо. Воду во фляжках придётся экономить. Между обозначенными на карте реками путь неблизкий, наверняка есть ручьи и родники, но не факт, что попадутся на пути. Всё, возвращаемся за имуществом. Мамба! Прикроешь на всякий случай, мало ли чего.

Переправившись назад с остатками уцелевших вещей и оружием, занялись осмотром, ревизией и укладкой вещей в один более-менее целый РД. Отжали сырую одежду, носки и тронулись в путь с прежними предосторожностями. Ходить по-другому они просто не умели.

Впереди ждала труднопроходимая тайга, буреломы, бескрайние непроходимые топи, холодные реки, озёра, дикие звери и великое безмолвие девственной не тронутой человеком природы.

— Слушайте, — подал голос Бек. — Может, останемся? Ну её нахрен, эту войну, а?

— Вообще-то мы Присягу принимали, если что, — строго ответил Янычар, сдержав улыбку.

— Если что, командир, для всех мы заживо сгорели или погибли во время операции, — возразил Бек. — Даю голову на отсечение, искать нас никто не будет.

— А шо, Бек дело гутарит, — поддержал Негатив. — Ещё бы баб и вообще можно было бы зажить коммуной.

— Этот всё о бабах, — с показным сожалением вздохнул Бек.

— Так ты хочешь остаться тут без баб? — сварливо воскликнул его друг. — Тихо сам с собою правою рукою?

— Да пошёл ты, — беззлобно отозвался Шахов.

— Я-то пойду. Да вот что ты без меня делать будешь? — завёл любимую пластинку Седых. — Пропадёшь ведь без меня.

Янычар улыбался, представляя себя и парней этакими бородачами-отшельниками в лаптях, в рубахах до колен, подпоясанных ремешками. Все живут в избушках на курьих ножках, охотятся, ловят рыбу, собирают грибы, ягоду.

И никакой войны.

Идиллия.

В словах Бека есть смысл, только вряд ли кто реально собирается так поступить.

Они другие.

Война — их крест.

Они сами выбрали этот путь и эту ношу.

Нести её каждый будет столько, сколько отмеряно Свыше.

Глава II Чайная ложечка

Прошедшие курс выживания в подобных условиях, парни, тем не менее, с трудом преодолевали намеченный маршрут. В пути находились уже пятые сутки, щетина на лицах успела стать мягче, а они успели вплавь перебраться через пару относительно нешироких рек и через одну широкую — метров двести от берега до берега. Во всех случаях использовали сухостои. Высохший ствол помогал с переправой нелёгкого оружия, сами же разведчики держались за дерево одной рукой, а второй выгребали.

Питались в основном рыбой, её ловили по пути в реках, небольших ручьях и в одном из необъятных озёр с красивейшей девственной природой. На берегу озера даже устроили дневной привал, расслабляясь с оружием наготове. По-другому просто не получалось.

Вечерами на стоянках жгли небольшие костерки, жарили рыбу, заедали жаренное ягодой вперемешку с гнусом, от него не было никакого спасу.

Постепенно в разговоры стало вплетаться всё больше мирных тем. Война, сжимавшая душу тисками, начала отступать. Даже не верилось посреди этой тишины и красоты, что где-то сейчас стреляют, где-то смерть, разруха, голод, страх, боль.

На седьмой день пути с поросшей вековыми соснами сопки открылось первое поселение.

Парни наконец-то вышли на более-менее проходимый участок тайги и шли уже не с таким трудом, что прежде. Здесь корабельные сосны были повсюду, прогретый солнцем чистейший воздух напитан запахом смолы и больших муравейников.

Предчувствие близкого жилья появилось как-то вдруг, сразу, на уровне подсознания, всегда готового к опасности.

Вроде бы ничего в тайге не изменилось, ан нет. Она стала иной. Причём никакого мусора, пакетов, бутылок, кострищ, прочей дребедени в достатке имеющейся везде, где есть люди, не видно и в помине. И всё же в этом месте тайга была другой. Поблизости жили люди, и это чувствовалось.

Взобравшись на поросшую красивыми корабельными соснами сопку, парни обнаружили на другом её склоне у подножия небольшое поселение из десятка кое-как рубленых, неказистых избушек.

Конечно, можно и одним топором срубить терем-теремок, но люди явно не умели этого. А главное, находились не в тех условиях, чтобы дать волю творческой смекалке и вдохновению.

Домишки с небольшими оконцами без ставен подняты из плохо отёсанных, ещё не успевших потемнеть брёвен. Двускатные крыши сделаны из подогнанных, толком не ошкуренных сосёнок.

Зато над каждой крышей имелась настоящая печная труба. Не иначе среди поселенцев был спец, способный выложить печь, а не просто абы что. Кирпичи наверняка делали из местной глины. По пути сюда группа миновала рукотворный карьерчик.

У изб жители разбили небольшие огороды всё из тех же тонких стволов. На обработанных участках росла картошка.

Парни решили, что, несмотря на неказистые избы, люди устроились неплохо. Видать, хозяйственные подобрались. Им бы ещё время для обустройства побольше, материал да инструмент соответствующий, наверняка воздвигли бы крепкий посёлок.

Война согнала с насиженных мест, вот и подались беженцы в глухую тайгу. Обустроились как смогли и зажили заново, пережидая лихолетье и невзгоды, кутерьмой закружившие по бескрайней России.

Разглядывая поселение, диверсанты видели в огородах женщин и детей, вырывающих сорняки.

В том, что местные не просто бросали между столбиками две-три жердины, а ставили заборы, пусть некрасивые и корявые, было что-то самоутверждающее, что ли, хозяйственное, когда люди обустраиваются всерьёз и надолго. Ведь и огораживать, собственно, не от кого — скотины не видно, топтать картошку некому, соседи воровать не полезут, у всех одно и то же. А вот, поди ж ты! Есть в человеке первобытная потребность застолбить свою территорию и всё тут. Даже тысячелетия спустя не утрачена она людьми.

В других дворах опять же женщины и дети двуручными пилами не спеша, размерено вжикали по нетолстым брёвнам, заготавливая дрова на долгую холодную зиму, там же виднелись сложенные в поленницы уже рубленые. Наверняка мужчины раскололи, да и построили всё. Не женщины же. На амазонок они не похожи. Есть мужчины, есть. Только не видно их. На охоте, наверное, или на рыбалке.

Всё как в древние времена: женщины поддерживают очаг, мужчины добывают мамонтов и жадно поедают их мясо у костра. Минули десятки тысяч лет, а человек ничуть не изменился. Стоило оказаться вне цивилизации, как он тут же ухнул сквозь пропасть тысячелетий почти в первобытнообщинный строй.

За поселением вели наблюдение уже час. Янычар лежал под сосной и с удовольствием, как и остальные, жевал серу. Замечательная это вещь, кто понимает. И полезная, самое главное. Никакая жевательная резинка со всем каскадом дорогущей рекламы о её пользе не идёт в сравнение с обычной жевательной серой, которую никто не рекламирует, о которой в больших городах уже крепко подзабыли.

По стволу муравьи строем ползали куда-то наверх и возвращались назад, вроде бы с грузом. Капитан маленькой долькой сознания завидовал им, их простой жизни в трудах и мирных заботах. А когда приходит время покидать этот не лучший из миров, они уходят в какое-то своё муравьиное вечное царство.

Всё по Закону Творения Божьего.

И только люди, ничтоже сумняшеся, позволяют себе ослушаться Воли Его, а потом взывают к Нему в стенаниях, заламывая руки, мол, за что нам, Господи, это?

В процессе наблюдения стало ясно, военными тут и не пахнет. Заходить в поселение группа не собиралась. К чему? Помощь не требуется. Связи с внешним миром в виде рации или междугороднего переговорного пункта тут точно нет, вызвать сюда «мишку» не представляется возможным. Попросить или даже забрать какой-нибудь транспорт, ссылаясь на военное время и превосходство в силе и вооружении, не получится: нет тут никакого транспорта, как и дорог. Кругом тишь, гладь и благодать. Войны тут тоже нет.

— Ну, что, командир, обходим этот оазис мирного благополучия? — поинтересовался Мамба, выразив общий вопрос.

— Да, демаскироваться смысла нет, — ответил Янычар. — Полежали, отдохнули вдоволь. Идём по гребню в прежнем порядке максимально скрытно. Где-то здесь их мужики шастают. Возможно, кто-то из женщин и детей собирают ягоду, травки всякие. Не все же дрова пилить и сорняки вырывать взялись одновременно. Если попадутся, вреда не причинят, но и пользы от них никакой, напугаем только и себя обнаружим. Ни к чему это. Всё. Группа, подъём. Выступаем.

— Командир, движение на два часа, — подал голос Куба, продолжая осматривать окрестности в оптику.

Все немедленно прильнули к своему оружию, ловя направление, указанное Кубаевым.

Из-за деревьев неспешно выходили вооружённые автоматами бородатые мужчины в поношенной форменной одежде. Остановившись у границы леса, они стали всматриваться в поселение.

При виде вооружённых бородачей у Янычара, Негатива и Бека, прошедших «горячие точки», глаза непроизвольно сузились.

Мамба — уроженец Дагестана, лишь слегка покачал головой на эту реакцию.

Это не укрылось от Кубы и он, чтобы разрядить обстановку, произнёс:

— Не похоже, чтобы это были местные мужики, как-то странно они себя ведут.

Словно в подтверждение его слов, шедшая по поселению женщина, увидевшая бородачей, встала как вкопанная, а потом, сорвавшись с места, по-бабьи побежала прочь.

— Ого, да тут что-то серьёзное, — прокомментировал Мамбеталиев.

Меж тем женщина подхватила на руки девочку лет пяти и укрылась в избе. Увидев это, ещё несколько женщин побежали в свои избы, похватав маленьких детей, а те, что постарше устремились следом. Поселение опустело совсем, лишь чёрно-белая кошка, сидя на скамеечке, беспечно умывалась.

Семеро бородачей растянувшись цепью, не спеша входили в посёлок, держась невысоких заборов из нетолстых стволов.

Дойдя до первой избы, пятеро рассредоточились, заняв оборону, а двое медленно начали подходить к двери. Один толкнул её, запертую, чуть склонился и что-то сказал. Подождал, а потом несколькими ударами ноги выбил оказавшийся некрепким запор, распахнув дверь вовнутрь, установленную так не напрасно: в особо снежные зимы жильё может завалить по крышу. Чтобы иметь возможность выйти и проделать лаз в сугробе, дверь устанавливают открывающейся в избу.

Отпрянув от проёма, оба бородача замерли, держа наизготовку автоматы. Затем один вошёл и через несколько секунд вытолкал двух женщин: пожилую, полную и молодую постройнее с ребёнком на руках.

Подталкивая рукой в спины, погнал женщин по улочке дальше. Те испуганно оборачивались, но бородатый что-то им командовал, и женщины спешили вперёд.

Из других изб пришельцы также выгоняли жителей — сплошь женщин и детей, и тоже гнали к центру.

Согнав всех в одну небольшую испуганно жмущуюся толпу, бородачи почувствовали себя увереннее.

Некоторые держали автоматы на плечах, с надменным видом прохаживались, слушая своего старшего — крупного высокого рыжебородого мужчину, что-то говорившего жителям. Он небрежно придерживал у правого бока автомат Калашникова. От его внушительной фигуры и позы исходила уверенность и угроза.

— Похоже, это дезертиры, — высказал свою версию Бек.

Никто с ним спорить не стал. Правота Шахова была очевидна.

— Что будем делать, командир? — спросил он.

— Уходим. Это не наша война. Мы не армия спасения, — ответил Янычар спокойно.

Группа двинулась по гребню сопки, соблюдая максимальную скрытность, бросая редкие взгляды вниз, где рыжебородый продолжал что-то говорить.

Неожиданно для разведчиков от поленницы дров в их сторону скользнула женская фигура. Местной жительнице удалось спрятаться, и сейчас она решила спастись в лесу, а может быть позвать своих мужчин.

Её бегство не укрылось от рыжебородого. Он сделал знак и двое подчинённых устремились вслед беглянке.

Женщина бежала довольно быстро, но всё же уступала в скорости поджарым бородачам. Все трое двигались в направлении группы. Беглянка добежала до подножия сопки. Дальше можно было только вверх. Женщина, помогая себе руками, спешила между деревьев, хватаясь за стволы, поднимаясь по склону, иногда соскальзывая на старых листьях и иголках, снова устремлялась вверх, а бородачи настигали. Первый схватил её за длинную юбку, сдёргивая вниз. Запутавшись в ней, женщина упала, отчаянно визжа, перевернулась на спину. Бородач совсем сдёрнул юбку, оголяя светлые ноги, раздвигая их, подминая беглянку, безуспешно отталкивающую насильника. Второй остановился рядом. А насильник уже приспустил штаны и, пристроившись, заёрзал голым задом.

Шедший замыкающим Куба напряжённо произнес:

— Командир!

— Отставить, старший лейтенант Кубаев! — жёстко отозвался Туркалёв. — У группы другая задача.

Куба со сдерживаемой яростью в голосе сказал:

— Командир, хоть расстреляй потом, но терпеть я это не стану!

Он опустил на землю пулемёт и неслышно заскользил вниз.

— Твою мать… — выругался Негатив. — Ввязались всё-таки… Ну никак без приключений не можем!

Скрипнув зубами, Янычар скомандовал:

— Бек! Мамба! За мной! Займёмся теми пятерыми в посёлке. Негатив!

— Туточки, командир! — отозвался Седых.

— Работаешь с Кубой. Потом прикроете нас сверху.

— Делаю! — ответил Негатив, и также бесшумно скользнул вслед за Кубаевым, подхватив оставленный пулемёт.

— Мамба! Заходишь слева от крайней избы! Бек! Двигаешься к поленнице у забора! Я по центру. Начали!

Тем временем Куба уже спустился до насильников. Имея возможность застрелить стоящего бородача, он всё же неожиданно набежал сбоку, используя элемент внезапности, ударом приклада в заросшее лицо противника сбил его с ног.

Тот выронил автомат, кубарем покатился вниз, стукнулся головой о сосну, болезненно сжался калачиком, подтянув к лицу колени.

Увлечённый второй почувствовал, как сильная рука, схватив его за ворот, сдёрнула с женщины, удар кулаком в лицо ослепил, швырнул на спину. Едва свистнул нож, вылетая из ножен, и в ту же секунду его достоинство сжала крепкая ладонь, а потом ужасная боль между ног затуманила разум, хриплый крик утробно захлебнулся. И тут же что-то страшно обжигающее внутренности вошло в живот, разворотило кишки, пронзило уже всё тело нестерпимой болью. Потом спасительная темнота накрыла его сознание.

Женщина с расширенными от ужаса глазами отползала в сторону.

Подбежавший следом Негатив бросил ей на ноги юбку.

— Не бойся. Надень. Никто в посёлке не узнает, — сказал он, глядя, как Куба кромсает насильника, понимая, что товарища уже не остановить. Он, потерявший жену, убитую такими же насильниками, не успокоится, пока не разделает этого на куски.

А Кубаев с безумными глазами и в самом деле пластал агонизирующее тело бородача, сердце которого ещё билось, поэтому тёмная кровь шла толчками между ног, брюшная полость тоже заполнилась кровью.

Не замечая, что руки едва ли не по локоть в крови, Ринат вытаскивал кишки, отрезал, отбрасывал в сторону, запускал руки в полость и снова вытягивал что-то, отсекая и отбрасывая…

Чтобы не видеть этого, Негатив, привалившись к дереву, приложил к плечу «вал» и стал смотреть в оптику на посёлок.

Там рыжебородый уже лежал на спине, раскинув руки, дёргая в агонии правой ногой, его автомат валялся рядом. Тут же лежали ещё двое бородачей без признаков жизни. Кто-то из местных сидел на корточках, закрыв головы руками, другие женщины и дети разбегались по избам.

Подальше от полянки лежали двое других дезертиров. Далеко убежать не удалось, пули оборвали жизни, которые они стремились сохранить, дезертировав с фронта, бросив товарищей. Но Провидение не обмануть. Спасшись от войны, они нашли смерть здесь, где им ничто не угрожало, где угрожать могли только они.

Янычар Мамба и Бек также тихо и скрытно отходили к подножию сопки. Страхуя их отход, Негатив краем глаза заметил, как женщина, поспешившая надеть юбку, неловко убегает в сторону, со страхом оглядываясь назад. А Кубаев переместился ко второму бородачу, пришедшему в себя, но ещё не имеющему сил самостоятельно подняться.

Обречённо вздохнув, Седых, стараясь не глядеть, что будет сейчас со вторым, смотрел, как трое разведчиков уже начали подъём на сопку, покидая вновь опустевший посёлок.

Жители разбежались по избам подальше от тел дезертиров и неизвестных, незаметно появившихся и также незаметно исчезнувших.

Куба присел на корточки рядом с привалившимся к дереву вторым дезертиром с плавающими мутными от сотрясения глазами.

Подождав, пока взгляд бородача сфокусируется на нём, заботливо поинтересовался:

— Ну, как ты, родной?

— Кто ты? — едва ворочая непослушным языком, спросил тот.

— Я твой самый жуткий материализовавшийся кошмар, — с душевной теплотой ответил Кубаев.

Дезертир перевёл взгляд на окровавленные руки незнакомца, стрельнул глазами на лежащего в стороне разделанного подельника со спущенными до колен штанами, с разбросанными повсюду внутренностями, и с застывшим от ужаса взглядом невольно попытался отпрянуть, но дерево не позволило сделать этого.

— Ну что ты, что ты, родной, куда ты? — вроде бы мягко спросил Куба.

Но от этой заботливости даже у видавшего виды Негатива прошёл мороз по коже. Он продолжал смотреть в оптику на поднимающихся по склону товарищей.

— Вы с этой деревни, да? — дрожащим голосом спросил бородач.

— А ты с какой целью интересуешься? — с иезуитской вкрадчивостью произнёс Кубаев.

— Мы никого не собирались убивать, нам нужна была еда, тёплые вещи. Зима скоро.

— А что в магазине не купили? Денег нет? Не заработали? — опечаленно спросил Ринат.

— В каком магазине?

Дезертир вновь уставился на окровавленные руки незнакомца.

— Как в каком? — натурально удивился Куба. — Тут, за углом.

Бородач подавленно молчал, наконец, полностью придя в себя и сообразив, что дела, мягко говоря, не очень. Его забила крупная дрожь.

Подошли парни.

Глянув на изуродованный труп первого, Янычар выругался.

— Негатив, заканчивай с этим сам побыстрее, — сказал он.

— Не мешай, командир, — процедил Куба, не оборачиваясь.

Отлично зная, что в такой ситуации всякие приказы бессильны, а физическое вмешательство до добра не доведёт, Туркалёв с досадой сплюнул и отошёл в сторону, повернулся ко всем спиной, присел на поваленный, поросший мхом трухлявый ствол, поставил между ног «вал», тяжело и обречённо вздохнул.

К нему присоединились Мамбеталиев и Шахов.

Седых продолжал осматривать в оптику поселение.

— Местные мужики возвращаются, — сказал он вдруг. — Вижу пока пятерых. Все вооружены ружьями. Двое на лагах тащат тушу кабана.

Парни встали и тоже в оптику начали смотреть на посёлок.

Мужики выходили из леса со стороны почти противоположной той, откуда вышли дезертиры.

— Женщина, что была здесь, побежала в избу, — продолжал Седых.

Но остальные и так видели это.

Мужики, удивлённые пустотой в поселении, не спеша шли, осматриваясь. Все тоже были бородатыми, но выглядели вполне мирно. Висящие на плечах ружья не вызывали ощущения опасности.

Один, видимо старший, шёл чуть впереди следом за двумя большими лохматыми собаками.

Никто не торопился навстречу кормильцам.

Но вот дверь одной избы отворилась.

Пугливо оглядываясь, к мужчинам поспешила женщина, прижимая руки к лицу, что-то начала говорить.

Мужики тут же сдёрнули с плеч ружья, сноровисто вставляя в них патроны из держащихся на поясах патронташей.

— Куба, поторопись, — распорядился Янычар. — Хрен их знает, этих мужиков, что им в бушки втемяшится. Вдруг в погоню устремятся, не воевать же с ними.

— Что вы сделаете со мной? — заикаясь от страха, спросил бородач, уставившись на страшного незнакомца с окровавленными руками.

— А что бы вы сделали с женщиной после изнасилования? — отчётливо спросил Кубаев.

— Отпустили бы… Зачем она нам?.. Да я вообще не собирался… — спохватился дезертир. — Я только смотрел…

— Смотрел, да? Любопытно было? — зловеще процедил Куба. — Мою жену тоже вот так… Двое… Один сначала смотрел, а потом…

— Но это же не я был! — взвизгнул бородач.

— Все вы одинаковы, — отрезал Ринат. — Отпустить собирались? Смотрел, говоришь? Я тебя тоже отпущу…

Остальные удивлённо обернулись.

— Отпущу, — подтвердил Куба.

— Спасибо, братцы! Братцы… Я же свой… Свой! Просто получилось так… Я вернуться хотел на фронт, правда… Я ведь свой…

— Конечно свой, — покладисто согласился Ринат. — На чьей стороне воевал?

— Ну… это… — замешкался дезертир, опасаясь ошибиться, скользнув взглядом по одежде незнакомца, пытаясь по знакам различия определить принадлежность к той или иной стороне.

Но, естественно, парни были экипированы в форму без всяких регалий и знаков различия.

— На нашей, конечно… За федералов, — решился, наконец, дезертир, на миг замерев, ожидая реакции незнакомца.

— Ну вот видишь, за федералов, — с тёплой доброй улыбкой произнёс Куба. — Значит, не тронул бы женщину, посмотрел бы только?

Расслабившийся бородач, заискивающе улыбаясь, торопливо мелко закивал.

Неожиданно Ринат ударил костяшками пальцев в заросший кадык дезертира. Тот захрипел, пытаясь втянуть спасительного воздуха, скорчился.

Но Куба резко опрокинул его на спину, уселся верхом на грудь, блокируя коленями руки. Достал из кармашка разгрузки обычную чайную ложечку, потемневшую от заварки, невзрачную. Левой пятернёй схватил заросшее лицо противника в жменю, прижимая голову к земле. Чайную ложечку углубил в правую глазницу, сразу же наполнившуюся кровью.

Бородач задёргался, судорожно засучил, застучал ногами. Из зажатого рукой рта вырвался сдавленный вой:

— Ы-ы-ы-ы!!!

— Тихо, родной, тихо… — процедил Куба, орудуя ложкой, вытаскивая глазное яблоко.

По правой стороне лица дезертира текла тёмная кровь, заполнив всю глазницу, мышцы тянулись за глазом, легко отрываясь.

— Ы-ы-ы-ы!!! — дико мычал бородач, ёрзая, дёргаясь всем телом, надёжно прижатым к земле.

Куба вытащил глаз и отшвырнул в сторону. Сразу же приступил ко второму.

— Ы-ы-ы-ы!!! — ещё сильнее отчаянно замычал дезертир.

— Всё уже, всё, — успокаивающе произнёс Ринат, вытащив второе глазное яблоко и отбросив в ту же сторону.

После чего сорвал пучок травы и протёр ложку, поднялся с бородача.

Получивший свободу дезертир катался по земле, стукался о деревья, скрёб руками землю, дико воя на весь лес:

— Ы-ы-ы-ы!!!

Не обращая больше на него внимания, Куба положил ложечку обратно в разгрузку.

— Ты чё??? — ошарашено спросил Негатив, глядя как та исчезает в кармашке.

— А чем я сахар размешивать буду, когда вернёмся? Пальцем? — спокойно поинтересовался Ринат.

Ни на кого не глядя, тщательно вытер сорванной травой руки, поднял «вал», закинув ремень на левое плечо, и устроил на правом пулемёт.

— Я готов, командир.

— Ну спасибо, уважил, — процедил Туркалёв, поднимаясь следом. — Чё с этим-то, Гомером, бля, делать?

— Ничего, — пробурчал Ринат. — Я обещал отпустить его. — И хмыкнул: — Пусть идёт, куда глаза глядят. Вдруг, создаст свою «Илиаду» и «Одиссею»? Может, у него талант проявится, зачем лишать будущее человечество великих эпосов?

— Эк ты хватил, шутник! — недовольно удивился Янычар. — Ладно, хер с ним. Местные всё равно добьют. И добавил официально: — Старший лейтенант Кубаев, за неподчинение приказу объявляю дисциплинарное взыскание — выговор. Выступаем в прежнем порядке.

Они удалялись по гребню сопки, а сзади доносился почти беспрерывный дикий вой ослеплённого дезертира:

— Ы-ы-ы-ы!!!.. Ы-ы-ы-ы!!!.. Ы-ы-ы-ы!!!..

Эхо металось в деревьях, пугая птиц, шумно взлетающих с веток. Звери чутко замирали, вслушиваясь в человеческий вопль с нечеловеческой болью и страхом безысходности от потери зрения.

Никто не упрекал Рината в чрезвычайной жестокости. Они не принадлежали к выпускникам института благородных девиц, каждый был способен на подобное.

И всё же Янычар испытывал раздражение из-за неподчинения Кубаева приказу, из-за его импульсивного желания вмешаться в ситуацию с дезертирами и жителями. Этим он обнаружил скрытное передвижение группы.

Хорошо, если местные вообще не контактируют с властью. А вдруг наоборот? А вдруг у них есть возможность сообщить о появлении неизвестных, без труда положивших семерых вооружённых бандитов?

Нет нужды гадать, чем это грозит группе.

Погоню вышлют обязательно.

И это будут уже не дезертиры, не боящиеся только безоружных женщин.

Это будут солдаты регулярной армии, а то и подобная группа спецназа.

Плохо. Очень плохо.

Остаётся надеяться, что местные не желают вообще общаться с внешним миром, опасаясь нарушить обустроенный мирок в таёжной глуши.

Через три недели трудного пути цивилизацией всё ещё не пахло ни в каком смысле. Парни удивлялись, как беженцы из поселения смогли зайти так далеко и сумели вполне сносно обустроиться в совершенно диких местах? Впрочем, чего только ни сделаешь, лишь бы не видеть войны.

Маршрут пролегал то по непролазной чаще, то по относительно проходимыми участкам. Вплавь и вброд переправлялись через бесчисленные реки и речушки, вода и так не была тёплой, а с приходом сентября стала холодать день ото дня.

Приходилось мокнуть под осенними затяжными дождями, страдать от нескончаемых орд гнуса, огибать обширные болота и немалые озёра, продираться через буреломы, подниматься на крутые сопки, откуда открывалась панорама бесконечного зелёного покрывала.

Порой шли по мёртвому выжженному лесу с торчащими обугленными палками. Их заботливо укрывал молодой подлесок, тянулся вверх, залечивал страшные язвы бескрайней тайги, заигравшей красками осени.

У парней уже отросли приличные бородки, а всегда короткие стрижки на крепких головах перестали быть уставными.

Янычар успокоился по поводу возможной погони, но никто не расслаблялся, продолжая соблюдать максимальную осторожность, нарушая её лишь вечерами, когда жгли костерки для приготовления всё той же рыбы, ставшей привычным рационом.

Они шутили, что скоро в темноте начнут светиться фосфором. Все были приучены к сыроедению, но по общему согласию в крайности решили не впадать.

Конечно, это было нарушением, в любой момент поблизости могли оказаться враги, но реальная ситуация вносит коррективы в инструкции выживания в условиях, приближенных к боевым.

Знакомый шум винтов услышали на рассвете в середине четвёртой недели пути от таёжного поселения беженцев. Тайга уже не была такой безнадёжно непролазной, но и признаков цивилизации в виде каких-нибудь дорог, троп, бытового мусора, поселений и тому подобного пока не встречалось.

Все подскочили, вмиг сбросив поверхностный сон, а бодрствующий на посту Мамба стоял, расставив ноги, глядя в пасмурное небо, жмурясь от капель дождя, пытаясь определить направление. По всему выходило, что шум идёт как раз с той стороны, куда всё это время с методичным упорством двигались.

Где-то находился аэродром подлёта, база или что-то ещё. Хотя не факт. До них может быть не близко, ведь вертолёт способен преодолевать немалые расстояния от места базирования. В любом случае половину пути группа миновала, следовало быть осторожнее: теперь никаких костров.

Тот самый аэродром подлёта открылся на второй день после того, как услышали шум винтов.

Это была обычная лесная поляна. На ней ангар, крытый рифлёным железом крашенным зелёной краской, с небрежно натянутой маскировочной сеткой. У входа, под небольшим навесом маялся всамделишный часовой, вооружённый автоматом Калашникова с примкнутым штык-ножом.

Поблизости от ангара возвышалась бочка. С топливом, скорее всего. Четыре столба поддерживали зелёную рифлёную крышу. Сооружение тоже укрылось сетчатой маскировкой. И здесь скучал вооружённый военный.

Выезд из просеки на заросшую травой поляну перегораживала обычная кривая жердь на двух рогатинах. Чтобы пропустить транспорт, часовому приходилось оттаскивать её в сторону, а потом снова класть на рогатины. Учитывая, что автомобильное движение здесь крайне слабое, часовые, должно быть, особо не напрягались, время от времени таская деревяшку. И вообще не было понятно, на кой она тут нужна. Для форсу, поди. Всё ж таки «аэродром».

Почти вплотную к импровизированному шлагбауму торчал «грибок». Подобные сооружения имеются во всех войсковых частях. И здесь был. Под ним, укрываясь от моросящего дождя, стоял третий часовой в незастёгнутом бушлате. На правом плече автомат Калашникова с примкнутым штык-ножом.

Бушлаты спасали от сырости и осени, но в застёгнутых, видимо, было жарковато. Наверное, поэтому столь вопиюще нарушалась одна из статей Устава караульной службы.

Держащиеся на затылках часовых уставные кепи и расстёгнутые бушлаты вкупе с унылыми позами насквозь выдавали запущенность несения караула на этом стратегическом объекте.

Быть может, местный начальник особо не обращал внимания на расхристанных солдат. Большая удалённость, унылость, монотонность способны разъесть любую дисциплину.

Неподалёку от шлагбаума располагался строительный вагончик без маскировочной сетки, выкрашенный в зелёный цвет. Наверняка остальные из бодрствующей и отдыхающей смен находились в нём.

Тут же у вагончика под навесом была кухня, что-то кашеварил местный шеф-повар, помешивая половником парящее варево в котелке средних размеров, подвешенном на перекладине. Огонь горел плохо по причине отсыревших дров, затяжного дождя и вообще повсеместной сырости.

Шеф-повар то и дело аккуратно плескал на тлеющие поленья горючую жидкость из консервной банки, снова наполняя её из двадцатилитровой канистры. Огонь тут же ярко вспыхивал, быстро опадая, а повар снова плескал подпитку.

Метрах в десяти от вагончика одиноко устроилась неказистая будочка клозета всё той же зелёной расцветки.

Это всё, что успели разглядеть парни, бесшумно подойдя к поляне, рассредоточившись, заняв позиции для наблюдения.

Они радовались, что нет собак. Эти лучшие друзья человека не дали бы подойти скрытно.

Принадлежность объекта к федеральным войскам сомнений не вызывала — обвисший сырой выцветший триколор на флагштоке полностью подтверждал это.

У оппозиционеров тоже был триколор, но с двуглавым державным орлом.

Несмотря на запущенность, унылость, затерянность в тайге, смена караула производилась каждые два часа. Когда из вагончика первый раз за время наблюдения вышел разводящий, а за ним трое часовых из новой смены, сердце Янычара тревожно ворохнулось. Прильнув к оптике, он опознал Саньку Попова — своего сокурсника по Рязанскому училищу. Их кровати стояли рядом. Они были друзьями.

Только этого не хватало…

Санька сильно хромал на левую ногу, подволакивая её какую-то неживую, вялую, опираясь левой рукой на палочку, правая рука висела у груди на перевязи.

Требования устава к смене караулов он соблюдал неукоснительно, не обращая лишь внимания на внешний вид солдат.

Впрочем, при виде разводящего те старались подтянуться, хоть и не нравились им такие порядки, судя по недовольным физиономиям. Наверняка считали лишней подобную строгость на столь отдалённом объекте. Но, видимо, спуску подчинённым Попов всё же не давал.

Когда караул сменился третий раз и на посты заступили те же часовые, что стояли при выходе разведчиков к поляне, капитан сказал:

— Численность личного состава известна. Ночью работаем. Разводящего не трогать. Сокурсник это мой…

— Вот это номер! — не удержавшись, воскликнул Негатив.

— Во, попадалово… — поддержал товарища Бек.

— И чё теперь делать? — осторожно поинтересовался Мамба.

— Ага, просвети, командир, — поддакнул Куба.

Каждый втайне боялся подобного. Гражданская война разбросала бывших сокурсников и однокашников по разные стороны, сделав друзей вынужденными врагами.

Как убить того, кто был ближе всех, стоял плечом к плечу в одном строю, делил тяготы и лишения, привыкая к армейской жизни, стремясь стать офицером, защитником страны, народа?

— Допросим его, — нехотя ответил Янычар. — Нужно выяснить, когда приходит наземный транспорт, а ещё лучше — вертолёт. Если повезёт с «вертушкой», то через час будем пить чай с пряниками.

Никто не спросил, что станет потом с другом командира, воюющим на стороне врага.

На войне такие вопросы задавать не принято…

Сентябрьский день быстро угасал, невидимое из-за низких туч солнце поспешно закатилось за разлапистые верхушки елей. У входа в вагончик, у ворот ангара и у бочки зажглись три небольшие двенадцативольтные лампочки, видимо, запитанные от аккумуляторов.

Смена караулов шла с неукоснительной регулярностью, в том же режиме менялись и спецназовцы, по двое отдыхая и по трое бодрствуя.

В полчетвёртого утра, когда до смены караула оставалось полчаса, а часовые откровенно поникли головами, Янычар скомандовал:

— Начали.

Три бесшумных хлопка оборвали жизни солдат, так и не проснувшихся, осевших в высокую траву.

Тёмные силуэты Бека, Мамбы и Кубы устремились к ним. Негатив и Янычар остались на месте.

С убитых сорвали бушлаты, накинули на себя, ожидая за долгое время почувствовать тепло, но сырые насквозь комбинезоны мокро липли, вызывая озноб. Спецназовцы встали на посты, подражая позам часовых, держа на плечах автоматы с примкнутыми штык-ножами.

В темноте, несмотря на свет лампочек, нельзя было разобрать кто стоит. Конечно, при смене караула всё откроется, но доводить до этого никто не собирался. Нужно лишь дождаться сменщиков, чтобы вышли из вагончика, увидели силуэты часовых и, ничего не подозревая, выстроились в колонну. Затем уничтожить их, не трогая по желанию капитана разводящего, а потом уничтожить отдыхающую смену в вагончике.

Вот и всё. Просто и понятно.

В четыре часа скрипнула дверь, вышли трое солдат во главе с сильно хромающим разводящим. Они успели проделать только половину пути до «грибка». Для солдат это были последние шаги. На своё счастье они не подозревали об этом и умерли, не ожидая смерти. Это, наверное, наиболее предпочтительный способ, когда душа не мечется от страха ожидания неминуемой гибели, а просто покидает своё временное пристанище, устремляясь в Вечность.

Тела солдат, мягко попадали в траву, а разводящий, раненый в ногу, упал и болезненно закричал. Пуля, выпущенная из «вала» Негатива, раздробила ему берцовую кость.

Чертыхнувшись, Бек, стоявший под грибком, бросил Калашников, подхватил из травы «вал», рванулся к вагончику, распахнул дверь и несколькими бесшумными выстрелами расстрелял отдыхающую смену. Их смерть тоже была лёгкой, не страшной.

Разводящий продолжал протяжно и болезненно кричать, тревожа предрассветный сырой лес с начавшим подниматься туманом. Негатив и Янычар подхватили его под руки и потащили в вагончик. Следом за раненым тянулся кровавый след, щедро пачкая сырую траву.

Остальные, рассредоточившись, заняли оборону на улице.

В вагончике безвольного разводящего посадили на шаткий скрипнувший стул, капитан сам вколол старому другу промедол и перевязал.

Раненый замолчал, вглядываясь мутными от недавней боли глазами в незваных гостей. Задержав взгляд на капитане, ошеломлённо прохрипел:

— Лёха?! Туркалёв?!

— Я, Саня, — вздохнул Янычар.

— За что?!

И тут до разводящего вдруг стало доходить. Он подозрительно уставился на товарища.

— Ты опузер? — спросил недоверчиво. — Хотя больше на дезертира смахиваешь: обросший весь.

Алексей промолчал.

— Мы враги, — грустно резюмировал Попов.

— Враги, Саня, — мрачно подтвердил Туркалёв, глядя в сторону.

Разводящий ошарашено молчал, переваривая информацию, пытаясь осознать её неотвратимость, рассматривая расстрелянную отдыхавшую смену. Тела лежали так, будто спят. Если бы не пятна крови…

— Ну, расскажи бывшему другу, как ты докатился до такого? — спросил Попов. — Как изменил Присяге?

— Никакой измены, Саня, — ответил капитан. — Я со своей частью оказался на стороне оппозиции. Вот и всё. Я не выбирал. Я выполнял приказы.

— Понятно, — сухо ответил разводящий. — У тебя был выбор, а ты предпочёл выполнять приказы. Понятно. Ты меня подстрелил?

Янычар отрицательно качнул головой.

— Хоть за это спасибо, друг, — усмехнулся Попов, сделав акцент на последнем слове. — Меня, значит, оставили «на потом». Промедолом поделились, благодетели. Информация вам нужна, да?

— Да, Саня, и мы её получим. Ты знаешь, как это делается, — катая желваки, ответил капитан.

— Сам пытать будешь, дружище? — пристально глядя на Янычара, спросил Попов.

— Ты можешь уйти с нами. Я поспособствую твоей реабилитации, возможность для этого есть хорошая.

— Переходи на сторону зла, у нас печеньки есть, — встрял Негатив.

Алексей посмотрел на него так, что Седых предпочёл от греха уйти прочь.

Попов криво усмехнулся:

— Весёлый у тебя подельничек.

— Не подельничек он, Саня. Он, как и я, офицер российской армии.

— Да что ты! — деланно удивился разводящий. — А я всегда считал, что опузеры предатели. А тут, оказывается, вон как. Офицеры российской армии. Надо же… А что бы вам всем скопом не перейти на сторону федералов, а? Согласны? И у нас печеньки есть. Я тоже рекомендацию дам. Нет? То-то. Что ж ты мне тогда предлагаешь подобное? Кстати, что вы делаете в этой глуши?

— Выходим после выполнения операции. «Вертушка» забрать не смогла, своим ходом топаем. Наткнулись на этот объект. Лучше бы стороной обошли…

— Понятно. Не извиняйся, дружище. Ты ведь выполняешь приказы, верно? — разводящий скорбно покачал головой. — Так это вы шишку из Генерального штаба и всю его охрану вместе с журналистом, солдатами и техникой положили?

Янычар промолчал.

— Издалека топаете, ничего не скажешь. Натворили вы дел. Тут такая заваруха началась, что ты! Комиссии, разбор полётов, крайних-то надо найти, сам понимаешь. Начальство прилетает — сплошь по три звезды на беспросветном погоне[5]. Я такого скопления звёзд в одном месте сразу и не видел никогда. Все через этот аэродром подлёта прошли.

Разводящий помолчал и спросил:

— Ты-то хоть кто по званию?

— Капитан.

— Что-то не жалуют вас там в оппозиции. Могли бы уже и майора дать.

— У нас там всё, как и было до войны. Ничего не изменилось.

— А я, как видишь, здесь обосновался. Перевели после тяжёлого ранения, доверили объект, — усмехнулся Санька одними губами. — Так что вы хотите узнать от меня?

— Давно ты здесь? — спросил Янычар.

— Полгода почти. Сразу после госпиталя. Меня в самом начале войны ранило, только майорские звёздочки обмыл и на тебе… Долго в госпитале валялся, левая нога совсем не слушается, правая рука тоже. Комиссовывать не стали — война. Строевые офицеры нужны. Если не в бой, так хоть сюда. И на том спасибо, что не вышвырнули на улицу, как других… Ковылял тут потихоньку. Теперь вот вы ещё правую ногу изуродовали…

— Когда придёт наземный транспорт или вертолёт?

— На рассвете. Подгадали вы тютелька в тютельку. Борт сядет на дозаправку. Дальнейший маршрут мне не известен, но, скорее всего, опять туда полетят, откуда вы топаете. Примерно в это же время придёт «Урал» наливник, пополнит запас топлива.

— Сопровождение?

— Водитель и старший машины. Он сдаёт топливо, я принимаю. На борту кроме, понятное дело, экипажа, могут быть большие звёзды, а могут не быть, может будет десант, а может нет… Знаешь, чего я хочу?

— Догадываюсь… Чтобы в этот раз был десант, да? Тогда нам не уйти.

— Дурак ты, Лёха. Я хочу, чтобы десанта не было.

— Так ты пойдёшь с нами? — с надеждой вскинулся Янычар.

— Нет, Лёха, не пойду, — вздохнул Попов. — У меня к тебе просьба будет, — произнёс он, помолчав. — Сделаешь?

— Что смогу.

— Не оставляй меня.

— Что?!

— Не оставляй меня.

— Ты в своём уме?!

— В своём, Лёха, в своём. Вы ведь всё равно должны меня убить. Так что не притворяйся. По большому счёту моя просьба лишняя, но мало ли. Вдруг ты решишь оставить меня в живых, по старой памяти.

— Пошли с нами!

— Я же сказал, нет.

— Я не отдам приказ убить тебя!

— Я прошу сделать это. Правда. Очень прошу. Сам я не могу. Духу не хватает. Посмотри на меня. Я же калека… Кому я нужен? Вы ещё вторую ногу изуродовали, кость разнесли вдребезги, не собрать. В госпитале отчекрыжат, однозначно, к бабушке не ходи. Ну и куда я такой? На паперти подаяние просить и пропивать потом? Разве это жизнь?

— Саня, ты хочешь от меня невозможного!

— Помоги мне, будь мужиком. Конечно, ты можешь уйти, но представь моё будущее… Помоги, я прошу тебя… Не могу я в таком состоянии жить и не хочу, понимаешь?

— Пойдём с нами!

— Нет.

Янычар смотрел на старого товарища. А затем произнёс:

— А помнишь, в училище…

— Не начинай, Лёха, не надо… Просто сделай это и всё. Я прошу тебя. Пожалуйста…

Капитан молча поднялся. Долгим взглядом посмотрел на бледное в бисеринках пота лицо друга, на его ногу в окровавленных набухших бинтах.

Пристально глядя ему в глаза, Попов медленно кивнул.

Янычар так же медленно кивнул в ответ, развернулся и вышел из вагончика.

— Ну, что, командир? — спросил Негатив.

— Он просит помочь ему… Сам не может… Сделаешь?

— Я тебе чё, палач?! — возмутился Негатив.

— Я не смогу…

— А я, значит, смогу, да?! Спасибо за оказанное доверие! — зло выдохнул Седых.

— Ты ведь не знаешь его… А я с ним в училище лямку тянул…

— Так одно дело в бою и совсем другое, когда человек сам просит!

— Я прошу тебя, Витя… Я лично.

Негатив с досадой сплюнул, резко распахнул дверь, не закрывая за собой, решительно вошёл внутрь.

Капитан услышал, как два раза почти беззвучно кашлянул его «вал», лязгнул затвор, выбросив две гильзы, звякнувшие о пол. Следом повалилось что-то мягкое, тяжёлое, стукнул упавший стул.

Седых вышел, не глядя на Туркалёва.

А тот, стиснув до боли челюсти, отошёл в сторону, сел на сырую траву, обхватив голову руками.

«Как же я устал… — думал Янычар, крепко зажмурив глаза, не в силах удержать выступившие слёзы. — Как же всё надоело… Устал оправдываться выполнением приказов… Устал чувствовать всю нелепость этого оправдания, всю бессмысленность этой войны…»

Подошёл Мамба, сел рядом. Помолчал и тихо сказал:

— Мы на войне, командир. Аллах простит.

— Я в другого Бога верю, Рустам, — горько ответил Туркалёв.

— Он тоже простит, Алексей.

— А я сам прощу себя? — едва не всхлипывая, спросил капитан.

Мамба молчал.

Подошли остальные, сели рядом. Шахов заботливо накинул командиру на плечи чужой бушлат.

Туман поднимался всё выше, заливая белым молоком тёмные силуэты деревьев на светлеющем небе.

Скоро вертолёт. Возможно, с десантом. Скоро бой… Если он будет, чем закончится? Неизвестно. Но если уж ввязываться в драку, надо побеждать. В противном случае не стоит и начинать. У них выбора «начинать» или «не начинать» нет. Они на войне.

Парни сидели молча, сплочённые одной целью, такие близкие и такие разные.

Шум винтов услышали издалека, когда солнце уже брызнуло лучами из-за верхушек елей. Впервые за несколько дождливых промозглых дней погода налаживалась на хорошую, ясную, с опрокинутой синевой бездонного неба, с ослепительным солнцем, с играющими буйными красками осенью; и так хочется жить, видеть эту красоту, радоваться ей.

С первыми лучами туман начал быстро рассеиваться, ещё прячась в чаще. Но поляна уже полностью открылась, засверкала мириадами капелек росы на полёгшей траве.

Разведчикам некогда было любоваться этой красотой. Они попрятали трупы часовых и заняли их места. У ангара встал Янычар, у бочки — Куба, под грибком пристроился Негатив, у кострища с ноги на ногу переминался Бек, изображая повара. Мамба сидел в вагончике у двери, держа наготове «винторез».

У пилотов не должно возникнуть никаких подозрений, они должны посадить машину, иначе её не захватить.

Шум нарастал. Когда он заполнил всё, из-за верхушек елей вынырнул Ми-8Т.

Он шёл на посадку, прямо на середину поляны.

— Работаем, как только выключат двигатели, — отдал Янычар команду по внутренней связи. — Мамба! За тобой пилоты. Работай через фонарь. Но не раньше, чем кто-нибудь откатит дверь в салон.

— Принял, — отозвался Мамбеталиев.

— Мы действуем по ситуации. Негатив, Бек! Как только Мамба разберётся с пилотами, сразу в кабину и на взлёт.

— Принял, — отозвался Шахов.

— Принял, — подтвердил Седых.

Бешено крутящиеся лопасти колыхали траву и ветви ближайших деревьев, шасси машины коснулись поляны, почти сразу отъехала дверь салона. В проёме показался человек в камуфляже, разгрузке, с автоматом Калашникова в правой руке. Пригибаясь, он спрыгнул. Одновременно с этим дверь вагончика распахнулась, в кабине экипажа на стёклах из триплекса образовались две дырки, а спрыгнувший человек неловко, ничком повалился в траву. Его «обслужил» Янычар.

Появившийся в проёме второй сразу сообразил, в чём дело и попытался захлопнуть дверь, однако капитан застрелил и его. Тело наполовину вывалилось из салона, руки безвольно повисли вниз. Кто-то выталкивал его, но что-то не получалось, видимо, боялся высунуться в проём. Этой заминки хватило, чтобы Мамба добежал до вертолёта и, сунув в салон ствол «винтореза» несколько раз выстрелил, очень рискуя повредить бронебойными пулями машину. Но и по-другому никак: в салоне пытались укрыться оставшиеся. Наверняка они были вооружены и собирались оказать активное сопротивление.

К машине спешили Янычар с подготовленным к выстрелу «Хашимом» на плече, и Куба с пулемётом Калашникова наперевес.

Со своей стороны к машине устремились Шахов и Седых.

Капитан не зря снарядил гранатомёт, он помнил, что должен прийти ещё и наливник для пополнения запаса топлива. Так и произошло. «Урал» выехал из просеки к поляне.

Туркалёв опустился на колено и произвёл выстрел. Машина взорвалась столбом пламени. Оно достало жаром до вертолёта, плеснуло в обе стороны от просеки, подожгло лес и часть поляны, поедая быстро опадающую скручивающуюся траву.

Мамба уже был в салоне. Когда он сунул туда ствол, под его выстрелы попали три фйдера, лежащие теперь ничком. Все трое в звании генерал-майоров.

— Ох, ни хрена себе! Сразу трёх генералов завалил! — с глубочайшей досадой чертыхнулся Мамбеталиев. — Это ж надо, а! Кому сказать, ни в жисть, не поверят. Однако ж мне и шишку из Генштаба недавно пришлось обслуживать. Я делаю странные успехи… Чёрт, три генерала разом… Это ж такие «языки»… Что за непруха…

В самый дальний угол забился ни много ни мало, а целый генерал-полковник, большой и румяный. Он обречённо глядел, ожидая смерти.

Увидев его, Мамба расцвёл счастливой улыбкой:

— Да это ж Звезда Героя, не меньше! — заорал он, не сдержавшись. — Ах ты радость моя румяная! Что ты так испужалси, родной ты мой? Не трону я тебя, не трону. Ты ж на вес золота, как раз на столько, чтоб награду из твоих звёздочек отлить и на грудь мою широкую прикрепить. Ну-ка, не сиди сиднем, поворачивайся, ручки холёные за спину. Вот так, радость ты моя пучеглазая.

Мамба споро спеленал «языка» его же брючным ремнём.

Тот пугливо оглядывался на заросшего чёрной бородой человека явно «кавказской национальности», и припоминал, как удачно «косил» от командировок на Кавказ, ещё не будучи в столь высоком звании.

А тут где-то посреди сибирской тайги, откуда ни возьмись, выскочил бородатый абрек и, скалясь белозубой улыбкой, твердит что-то о Звезде Героя.

Седых и Шахов уже выдёргивали из кабины убитых пилотов. Пули обоим разворотили грудные клетки. Их безвольные залитые кровью тела выбросили в траву, туда же побросали остальных, не тушуясь перед большими звёздами, а сами заняли места пилотов, вновь запуская двигатели.

Янычар запрыгнул в салон, затолкав прежде гранатомёт. Зарядов уже не осталось, но капитан был не в силах бросить это чудо-оружие.

За ним прыгнул Куба, сразу установил пулемёт в проёме, контролируя часть поляны, начавшую уходить вниз и в сторону. Вместе с ней уплывали крыша ангара, вагончик, «грибок», полыхающие клубами чёрного дыма останки «Урала» и горящий лес. Подальше от пожара деревья раскинулись бескрайним зелёным покрывалом со щедрыми вкраплениями красок осени.

— Под крылом са… нет… под винтом вертолёта о чём-то поёт зелёное море тайги! — проорал Кубаев возбуждённо.

— Бек! Топливо? — спросил Негатив.

— Километров на двести пятьдесят хватит. Дотянем, — уверенно ответил Шахов. — В дырки ветер бьёт, — добавил он недовольно. — Мамба из машины чуть дуршлаг не сделал.

— Пальцем заткни! — деловито посоветовал Негатив. — А можешь чем-нибудь другим, — добавил он многозначительно.

— Пошёл ты, — по привычке беззлобно отреагировал Бек.

— Я-то пойду, да куда ты без меня? Пропадёшь ведь, — улыбнулся Седых. — Живём, братуха, а? Живём!

Вдруг эфир ожил радиопозывными:

— «Кашевар», ответь «Базе».

Негатив вопросительно посмотрел на товарища, всем видом спрашивая, ответить или нет.

Бек отрицательно покрутил головой, но Негатив не смог отказаться от удовольствия попаясничать, хоть и подвергал всех риску. Ведь федералы, узнав о захвате вертолёта с такими высокими чинами, вполне могут выслать помощь, а то и перехватчик для уничтожения винтокрылой машины, чтобы пленные не успели развязать языки.

— «База», «Кашевара» нет, — ответил Седых. — Мамба отправил пилотов к праотцам.

После недолгого молчания эфир снова ожил:

— Кто это?

— Конь в пальто, — усмехнулся Негатив. — Говорю же, нет твоих пилотов и генералов тю-тю. Ещё вопросы есть, «База»?

— Ты, сучара, борт наш взял? — гневно спросили от «Базы».

— Ага, — как можно беспечнее ответил Седых. — А ты, падла, имеешь что-то возразить?

Потом с обеих сторон пошла отборная витиеватая ненормативная лексика. Каждый от души высказался о том, что он думает об умственных способностях собеседника, что у него в башке вместо мозгов, о половой ориентации друг друга, всех родственников до седьмого колена, о том, в какой извращённой форме они все были использованы…

В конце «дружественной беседы» от «Базы» пообещали:

— Пи…ц вам, гандоны, перехватчик уже в небе.

— Довыёживался? — недовольно спросил Бек, отключив эфир.

Негатив беспечно махнул рукой:

— Гонит он. От бессилия хотя бы напугать пытается.

— А если всё же не гонит? — не успокоился Шахов.

— Чё-то я не понял, Бек, — заворчал Негатив, — ты чего-то опасаешься?

— Известно чего.

— Да брось, не успеют они.

— Зачем ты вообще ответил?

— Захотел так, — отрезал Седых.

— Захотел он… — косо глянул Шахов.

— Всё, Бек, завязывай, — стал злиться Негатив.

Тайга уносилась назад, но впереди её было не меньше. Внизу блестели речушки, озёра, виднелись проплешины болот и гребни сопок. Через всё это парням пришлось бы ещё идти и идти, если бы не удачно подвернувшийся случай.

Линия фронта оповестила о себе задымлённым горизонтом. Топлива оставалось на минимуме. Предстояло проскочить позиции фйдеров, что нетрудно, учитывая нанесённые на фюзеляж опознавательные знаки их войск. А вот над своими позициями могло произойти всё, что угодно.

Машина снизилась максимально, набрав скорость, отчего исковерканная боями местность быстро проносилась назад. Внизу беспорядочно вспыхивали многочисленные огоньки, расцветали разрывы, горела техника. Шёл тяжёлый бой.

Вертолёт нырял в дымовую завесу, выпрыгивал, снова исчезал в дыму. Снизу полетела цепочка трассеров, частью прошедшая мимо, частью хлёстко ударившая по днищу машины. Лежащие на полу в кабине экипажа бронежилеты подбросило пулями. Пилоты специально кладут их на пол, чтобы хотя бы так уберечься.

Шахов и Седых непроизвольно поджали ноги.

— Вот суки, а! — выругался Бек.

— Да это наши уже! — ответил Негатив. — Фйдеры по своей машине стрелять не станут.

— Какая, нахер, разница? Чуть насквозь не продырявили!

Возник Янычар.

— Чё не садимся? — крикнул он.

— Надо бы! — ответил Бек. — А то с ПЗРК[6] могут шарахнуть!

— Сплюнь, — посоветовал Негатив.

А Шахов, не слушая, продолжал:

— Почему таких больших звёзд перевозят на плохо защищённой машине? Системы электронного подавления[7] я тут в упор не наблюдаю.

— Так, может, сядем? — предложил капитан. — Ну его нахрен рисковать по-глупому.

— Куда садиться-то? Надо место хоть выбрать. А то как сядем — костей не соберём, — крикнул Бек.

— Садись хоть куда-нибудь, — сказал Седых. — Топливо почти на нуле. Рухнем.

Шахов чертыхнулся и начал снижение на холмистую местность, поросшую невысокими деревцами. Через этот лесок к вертолёту уже спешила группа вооружённых автоматами людей.

— Вот и делегация принимающей стороны, — сообщил Негатив. — Свои хоть, нет? Свои вроде.

— Ага! — подтвердил Бек. — Только мы для них пока ещё не свои. Берегите зубы. Щас начнётся.

Лопасти рубили верхушки тонких деревьев, пригибая потоком воздуха те, что пониже. Ошмётки веток и листвы летели во все стороны.

Бек выключил двигатели. Постепенно лопасти замерли, безвольно обвисли.

Янычар откатил дверь, прячась за ней.

— Не стреляйте, мужики! Свои мы! Разведка!

— Ну-ка грабки высунул, сучий потрох! — зло крикнули из леска. — Выходим по одному без оружия, харей сразу вниз! Стреляю без предупреждения!

— Поняли! — ответил капитан. — Не стреляйте только! С нами «язык», звездистый очень!

— Пасть заткни! На выход и харей вниз! На счёт «три» влеплю их «Мухи»! «Два» уже было!!! Ну!!!

— Всё! Выходим!

Янычар первым спрыгнул, сразу падая в траву, откатываясь, давая возможность спрыгнуть другим.

— Не шевелиться, падлы! — крикнули из леска. — Все вышли?

— Все! — крикнул Мамба, покидая салон, выталкивая перед собой пленника, прыгая ему на спину, сбивая с ног.

К вертолёту не спеша подходили мотострелки, держа наизготовку у плеч автоматы. Сразу окружили машину, рассредоточились, двое быстро заглянули в салон и тут же отпрянули. Не обнаружив опасности, запрыгнули внутрь. Остальные принялись охлопывать разведчиков, заламывать руки, вязать.

— Ты смотри, какое сопровождение у этого фикуса! Только связанный он чего-то, — высказался какой-то солдат. — Небритые все. Что там, у фйдеров, мыльно-рыльные принадлежности закончились? Видать, совсем плохи у них дела.

Другой боец удивлённо воскликнул, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Гляньте-ка! «Хашим»! Я его только на картинке видел. Чур, я первым стреляю! Где заряды к нему?

— Старший кто? — тем временем спросили властно.

— Я! — ответил Янычар. — Капитан Туркалёв, разведка триста одиннадцатого полка!

Сильные руки подняли его, поставили перед крепким капитаном с литыми плечами, обтянутыми камуфляжной курткой. Мощная грудь распирала разгрузку, утыканную снаряжёнными автоматными магазинами.

— Ну, привет, разведка, — произнёс он, резко ударив кулаком в лицо Янычару.

Туркалёв примерно этого и ожидал. Увернувшись, насколько смог, рухнул вниз. Но всё равно рот заполнился кровью.

— Ты смотри, ловкий какой, — недовольно произнёс офицер. — Поднимите-ка его.

Следующий удар пришёлся в солнечное сплетение.

И это ожидал Янычар. Но дыхание всё равно перехватило, пронзив тело резкой болью. Он опять повалился вниз, сморщился, часто и мелко задышал.

— Товарищ, капитан, может не надо, а? Вдруг и впрямь своя разведка? — подал кто-то голос.

— Ага. На вертолёте противника в разведку летали, генерал-полковника с собой взяли для разнообразия, — зло ответил капитан. — Небритые все. Я на таких насмотрелся. Вон тот вообще на «духа» похож здорово.

— Так связанный генерал-полковник, и откуда они про триста одиннадцатый полк знают? Пусть скажут, кто командир и начальник штаба.

— А что это, такой секрет? — хмыкнул капитан. — А генерала связали спецом, типа, «язык». — Ладно. Поднимите его.

Янычара вновь вздёрнули вверх, поддерживая.

— Кто командир и начальник штаба? — спросил офицер.

— Командир — полковник Наумов, начальник штаба — подполковник Садыков.

— Вертолёт откуда?

— У фйдеров напрокат взяли, — ответил Янычар, сплюнув кровь.

— Ох, ты! — усмехнулся мотострелок. — Генерал-полковника тоже на время одолжили?

— Ты не поверишь, капитан, но с ним ещё три генерал-майора было. В суматохе шлёпнули, потом только разглядели. А этот спрятался в глубине салона. Этим и спасся. Капитан, свяжись с триста одиннадцатым полком, проверь, а то морда-то у меня не казённая, чай. Разобьёшь всю попусту. Скажи там, мол, Янычар со своими парнями вернулся с задания.

— Янычар… Надо же! — вновь усмехнулся офицер. Чё небритые такие?

— Долго выходили. С «мишкой» не срослось, пришлось издалека по тайге топать. Хорошо, хоть этот борт подвернулся. А то б до зимы выходили, вообще бы до пояса бороды отросли, как у староверов.

— Ладно, разговорчивый ты мой, — усмехнулся капитан. — Проверим. Ведите их к блиндажу, — приказал он солдатам.

Всех повели через раскрашенный осенью лесок, весь изрытый окопами с оборудованными пулемётными гнёздами и блиндажами из брёвен. Похоже, это была вторая линия обороны. Следов боя здесь не наблюдалось. Зато хорошо слышалась тяжёлая канонада неподалёку. В той стороне дым полностью застлал голубое чистое без единого облачка осеннее небо.

Разведчиков посадили на землю.

Минут через двадцать появился капитан с фляжкой в руке.

— Развяжите их, — скомандовал он солдатам и присел рядом с Туркалёвым.

Солдаты принялись исполнять команду, оставив связанным генерал-полковника.

— Сильно я тебя? — спросил офицер.

— Терпимо. Могло быть и хуже.

— Давай мировую, — мотострелок протянул фляжку. — Водка.

Янычар охотно отхлебнул большой глоток, сморщился, с удовольствием проглотил.

— Ух! Хорошо пошла, — произнёс он блаженно. — Кажется, сто лет не пил. Сразу в голову ударило.

Мотострелок отхлебнул в свою очередь, тоже сморщился и произнес:

— Андрюха.

— Лёха, — ответил Янычар, пожимая протянутую крепкую ладонь.

Капитан завинтил крышку, бросил фляжку Мамбе, всё же недовольно покосившись на него, небритого, чернобородого.

Мамбеталиев криво ухмыльнулся, отвинтил крышку, сделал хороший глоток и протянул фляжку Кубе.

— Вас уже похоронили там, — сказал мотострелок.

— Немудрено, — отозвался Туркалёв. — Больше месяца назад ушли. Как у вас тут дела?

— Держимся. Фйдеры прут, как дурные, но мы ещё ни на шаг не сдвинулись. Они уже выдохлись порядком. С флангов наши танковые корпуса прорвались до семидесяти километров и замкнули кольцо. Одна их армия в котёл попала. Слышишь, долбят её?

Капитан кивнул и сказал:

— Хорошо. Молодцы. Нам бы к своим.

— Могу только БТР выделить до аэродрома. Оттуда улетите, куда вам надо, летунов я предупрежу.

— А привезти оттуда топливо для этого борта? — поинтересовался Туркалёв. — Мы на нём бы и улетели.

— Ну ты уж совсем, разведка, — хмыкнул мотострелок. — Слышал я, что вы бессовестные, но уж не до такой степени. Может ещё вертолёт туда на руках перетащить? Да и как вы полетите над нашей территорией с их опознавательными знаками?

— Ладно, не бери в голову, — улыбнулся Янычар. — Но генерал-полковника я с собой заберу.

— Он бы и здесь пригодился, — не согласился мотострелок.

— Это не обсуждается. Он отправится на самый верх, к моему непосредственному начальнику.

— О, как! — удивился офицер. — А как же триста одиннадцатый полк?

— Временно прикомандированы. Но задачи у нас другие.

— Как это вы пристроились так?

— Хочешь жить, умей вертеться. Слышал такую прописную истину?

— Слышал. Верчусь постоянно. Везёт пока. Тьфу-тьфу-тьфу, — мотострелок постучал по прикладу автомата. — Ну, что, пойдём, выделю вам броню до аэродрома, свяжусь с летунами, пока вы едете.

Мотострелок в сопровождении разведчиков и связанного генерал-полковника пошёл вдоль окопной линии к вертолёту. Парни забрали оружие, находящееся под охраной двух солдат, выставленных в караул возле винтокрылой машины.

Затем небольшой отряд снова углубился в лесок, где стоял уделанный старой засохшей грязью БТР.

Постучав прикладом по броне, мотострелок дождался, когда из люка появится заспанное лицо механика-водителя.

— Чё надо? — пробурчал тот.

Увидев командира, парень испуганно юркнул назад, быстро появился уже более взбодрённый.

— Левченко, гад, спишь опять?

— Никак нет, товарищ капитан. Изучаю матчасть.

— Аж рожа опухла от учения, — отозвался офицер. — Доставишь группу на аэродром и пулей назад. Выполняй.

— Есть, доставить на аэродром и пулей назад! А кто это, небритые такие?

— Будешь задавать много вопросов, заставлю с порошком мыть машину.

— Понял, товарищ капитан. Молчу, как немой.

— Ладно, разведка, давай прощаться.

Офицер пожал всем руки.

— Удачи вам, — сказал он напоследок, когда парни разместились на броне, подняв связанного «языка». — Может, развяжете, куда он денется? Всё ж таки генерал-полковник, не хрен собачий.

— Ничего, посидит связанный, — ответил Янычар. — Когда ещё увидишь связанного генерал-полковника? Удачи тебе и твоим людям, капитан.

БТР взревел двигателем и тронулся.

На диверсантов пролился золотой дождь от очень довольного результатом операции Астронома.

Во-первых, все получили по Ордену Мужества. У Янычара, Бека и Негатива это были вторые ордена. Кроме того, каждый был награждён медалями «За отвагу», заслуженными в «горячих точках».

У Мамбы и Кубы это были первые награды.

Во-вторых, Большой Папа сдержал обещание и всем присвоил очередные воинские звания. Так капитан Алексей Туркалёв стал майором, догнав в звании отца, причём тот майором вышел на пенсию, а его сыну не было ещё и тридцати.

Старшие лейтенанты Ринат Кубаев и Юрий Шахов стали капитанами.

Лейтенанты Рустам Мамбеталиев и Виктор Седых примерили новенькие погоны с тремя звёздочками.

Одно немного огорчало обласканных диверсантов: в их ситуации поносить погоны вряд ли удастся. Может, после войны…

А вот отпуск Астроном зажал.

Но он, кстати, и не обещал его за это задание. От щедрот своих он дал парням трое суток отдыха в пределах гарнизона, где разведчики останавливались всякий раз, когда Янычара с завязанными глазами увозили в бункер.

Парни спрятались в выделенном им домике и хорошо отметили событие.

Война продолжалась.

Очередное задание получили сразу после отдыха.

За время отсутствия группы у Астронома накопились кое-какие нерешённые вопросы, ими он занялся, загрузив парней опасной работой.

Закончились сентябрь и октябрь, наступил ноябрь, ударили первые морозы, выпал снег.

На фронте шли тяжёлые бои.

Глава III «День артиллериста»

Утром выпал снег. Девственно чистый, белый он укрыл изуродованную войной измученную землю, обновил старый, успевший потемнеть, перемешаться с глиной взрывами, гусеницами и колёсами бронетехники, автомобилей, сотнями тысяч ног, втаптывающих в это месиво бесчисленные стреляные гильзы, брошенные окровавленные, грязные бинты, рваную старую одежду, прочий бытовой мусор.

На какое-то время всё это укрылось новым белым покрывалом, словно сама природа заботилась о неразумных детях, жалея, пряча их варварство и безумие.

Лёгкий морозец приятно обжигал лицо вышедшему из блиндажа Янычару в накинутом на плечи камуфлированном бушлате.

Он передёрнулся:

— Б-р-р! Der winter ist da, es ist kalt…

— Чё? — непонимающе повернулся Негатив, справлявший малую нужду неподалёку от входа в блиндаж.

— Пришла зима, говорю, холодно, — пояснил Янычар.

— А-а! Понял… А это ты на каком?

— На немецком.

— Командир, ты часом, не заболел?

— Шпрехен зи деич, Виктор Андреич? — выдал новоиспечённый майор очередной перл.

— Пойду, ребятам пожалуюсь. Скажу, командир использует не по назначению данные ему привилегии, обзывается на безответных подчинённых, — пробурчал Негатив, застёгивая ширинку.

— Иди-иди, жалуйся, ябеда, — сказал ему в спину Янычар, вставая на его место, вжикая неуставной «молнией» на пятнистых штанах. — Кстати, ты чё ссышь у блиндажа? На дальняк лень сходить? Вон он, в пятидесяти метрах.

— На дальняке боец из залётчиков ёлку рубит. Тутошний старшина наказание ему такое придумал, — ответил Негатив.

«Рубить ёлку на дальняке» на местном жаргоне означало, что залётчик, то есть провинившийся в чём-то боец, отправлен приказом старшины в туалет сломать намороженный столб экскрементов, «выросший» под самую дырку от бесконечных страждущих, отправляющих там естественные надобности. Для этого бойцу пришлось спуститься в промороженную выгребную яму и сапёрной лопаткой «срубить ёлку».

— Не, ну ты молодец, командир! На меня наезжаешь, а сам? Что-то будет сегодня, день как-то странно начался, — продолжал ворчать Седых, закрывая за собой скрипнувшую дверь.

Боёв не было уже неделю, а это верный признак, что скоро начнётся очередная заваруха. За последнее время фйдерам такого шухера навели, что они улепётывали, не оглядываясь, бросая всё: и технику, и имущество, и раненых.

Продвижение войск Объединённой Оппозиции по всему фронту составило более ста километров. Можно было идти и дальше. Деморализованный, разбитый противник ещё не скоро придёт в себя. Но сильно отставала тыловая служба, поэтому командование решило наступление приостановить.

Ситуация напоминала ту, когда Красная Армия отбросила немцев от Москвы в сорок первом. Кадры кинохроники очень наглядно передавали те события — горящая, покорёженная техника, сотни трупов, заметаемые снегом…

То же самое наблюдалось и сейчас, только воевать приходилось со своими, в этом было очень существенное, принципиальное отличие от той войны, когда фашисты пришли как захватчики, а наши обороняли Родину.

Янычар вздохнул от таких мыслей. Он очень сильно подозревал, что стремительному наступлению поспособствовал добытый «язык». Видать, выложил все карты, румяненький, раскололся по самые ягодицы. Что с ним теперь? Как поступают с такими чинами те, кто сам чином не меньше? Пленные-то солдаты и офицеры на тяжёлых работах используются, очень часто их по минным полям гонят впереди наступающих… Война…

Фйдеры тоже с пленными не церемонятся и поступают с ними не лучше. Гражданская война страшна кровопролитностью, с обеих сторон гибнет один и тот же народ.

От бесполезных мыслей Алексея отвлёк скрип открывшейся двери. Из блиндажа вышли парни с алюминиевыми тарелками в руках, в незастёгнутых камуфлированных бушлатах, резко контрастирующих с пока ещё девственным снегом.

— Пойдём к кухне, командир, попробуем найти пожрать, — предложил Куба. — Я твою чашку и ложку взял.

— А что вы всем коллективом? — спросил Туркалёв. — Мог бы кто-то один прогуляться.

— В наступление на кухню лучше скопом ходить, а то Эммануила Гедеоновича в одиночку хрен прошибёшь, — ответил Кубаев. — Щас наедем на него всей толпой, глядишь, разживёмся чем-нибудь. У него заначка всяко есть. Иначе, какой он шеф-повар?

— Вроде рано ещё, — высказал сомнение майор.

— А чё ты, жрать не хочешь? — удивился Негатив.

— Я бы не отказался от курочки копчёной и запотевшего штофа водочки, — несколько жеманно признался Янычар.

— Ха! — не сдержался Седых. — Я бы тоже. И от бабы заодно.

— Опять он о бабах, — вздохнул Бек.

— Молчи, презренный плебей, — отрезал Негатив. — Не мешай образованным интеллигентным людям с тонкой душевной организацией общаться на высокие темы.

Майор присоединился к процессии, двинувшейся в направлении походной кухни. Операцией взялся командовать Куба.

— Возьмём кока в плен, — делился он своими соображениями, — обойдём с двух сторон, охватим в клещи, тут ему и конец, заначка у него есть, или я ничего не смыслю в тактике. Спрячьте чашки под бушлаты, а то он прочухает раньше времени и свалит куда-нибудь, типа по делу, ищи его потом.

С утра уже занятый варкой повар — мужик лет сорока пяти, большой и грузный, велеречиво именовавшийся Эммануилом Гедеоновичем, до войны работал шеф-поваром в элитном ресторане. Чем-то он проштрафился, возможно, кому-то из его высокопоставленных клиентов не понравилось блюдо, и угодил за это на фронт, да попал не куда-нибудь поближе к большим звёздам, любящим «что-нибудь вкусненькое», а в самую что ни на есть задницу — на передовую.

В связи с наступлением и неразберихой его временно приставили кормить роту разведки, что само по себе уже было необычно: иметь в небольшом мобильном подразделении своего личного шеф-повара — это не хухры-мухры, это статус. Но в армии случаются и не такие казусы. В общем, Эммануил Гедеонович с некоторых пор кормил разведчиков.

Он поздно заметил гоп-компанию, а когда увидел, в его большой и рыхлой душе ворохнулось нехорошее предчувствие, очень быстро переросшее в уверенность, что недавно прикомандированные к роте разведчики, вроде бы идущие мимо, топают как раз по его большую и рыхлую душу.

Только раньше с утра такого не наблюдалось — обычно вечером, когда после скудного обеда проходило достаточно много времени, а трёхразовым питанием тут никого не баловали. Ну, разве что «блатных и приближённых», как любил выражаться командир полка, имея в виду всех близких к полковому штабу, и всю хозроту, которая понятное дело голодной никогда не останется.

Бросив большой черпак, тряся мясами, бывший шеф-повар потрусил, как ему, наверное, казалось, очень быстро в сторону блиндажа командира роты разведчиков.

— Заходи, заходи слева! — зашипел Куба. — Отсекай его.

Быстро рассредоточившись, парни взяли в кольцо повара. Тот понял, что попался, обречённо вздохнул, останавливаясь.

— Утречко доброе, Эммануил Гедеонович! Как ваше драгоценное здоровье? — как можно дружелюбнее поинтересовался Кубаев. — А что это вы в блиндаж ротного наладились?

— Да… Надо было по делу заглянуть, забыл совсем, — нашёлся повар.

Разговаривал он, мастерски подражая диалекту одесских евреев, хотя мог вполне говорить без всякого местечкового акцента.

— А-а-а! — понятливо протянул Куба. — А хотите, я схожу или отправлю кого помоложе, пошустрее?

— Не нужно. Я потом зайду.

— Как скажете, Эммануил Гедеонович, — покладисто согласился Ринат. — А мы вот тут с утра, знаете ли, решили пройтись, глядим, вы что-то кашеварите. Чем порадуете нас сегодня? Лобстерами? — осведомился он светским тоном лондонского денди.

— Лобстерами… Каша гречневая будет с тушёнкой, — проворчал Эммануил Гедеонович.

— С тушёнкой? — расцвёл Куба.

Сообразив, что проговорился, шеф-повар обмяк.

— А откуда такое чудо? — спросил Ринат.

— Парни из хозроты наткнулись на склад фйдеров, брошенный при отступлении, затарились на весь полк с запасом, пока другие не растащили.

— Ты смотри, какие сноровистые у нас снабженцы! — порадовался Куба. — На войну бы так ходили. Но всё равно, честь им и хвала. Так где, вы говорите, тушёнка-то, Эммануил Гедеонович?

— Мало её, — попробовал защититься шеф-повар.

— Ну-ну, Эммануил Гедеонович! — пристыдил его Ринат. — Вы ж сами сказали, что целый склад, затарились с запасом на весь полк. А ведь там не только тушёнка была, верно? Никогда не поверю, чтобы достойные сыны земли обетованной так бездарно упустили столь блестящую возможность.

— Да, там утеплённое обмундирование было, — решил шеф-повар увильнуть от прямого ответа.

— Это тоже очень кстати. Старшине мы сегодня нанесём визит вежливости. А помимо обмундирования?

— Только не говорите, что это я вам сказал, — забеспокоился бывший шеф-повар, намеренно не отвечая на вопрос.

— Эммануил Гедеонович! — в показной обиде воскликнул Куба. — Ну что вы так плохо о разведке?

— Это я на всякий случай, — попытался оправдаться повар.

— Так где тушёнка-то? И на второй вопрос вы не ответили, — настойчиво напомнил Ринат.

Что-то в Кубе неуловимо изменилось. Специалист поварского искусства почувствовал это подсознательно. И всё же решил стоять до последнего.

— Я командиру полка доложу, — заявил он как можно твёрже.

— Ах ты, гусь лапчатый! — поняв, что повар дозрел, подключился к обработке Негатив, применив тактику психологического давления. — Да я таких как ты! — он натурально закатил глаза, рванув на себе не застёгнутый бушлат. И без того недоброе лицо его исказила гримаса бешенства.

При этом из запазухи предательски выпала чашка. Парни сделали вид, что ничего не заметили, но шеф-повар обратил на упавший предмет внимание. Номер с «бешенством» угрожал бездарно провалиться.

— Как вот эту чашку гну! — нашёлся Негатив, подобрав посуду и сильными руками согнув её вдвое. — Ты со мной пойдёшь на следующую операцию! Нет, впереди меня! Побежишь, закрывая от пуль!

— Мужики, уведите его! — «забеспокоился» Куба.

— Не трогайте меня!!! — «прорываясь» сквозь захваты товарищей к шеф-повару, бешено шипел Седых, намеренно не повышая голоса, чтобы на эту комедию никто со стороны не обратил внимания.

— Пойдёмте, Эммануил Гедеонович, — Ринат подхватил под пухлую руку бывшего шеф-повара. — Ну его, этого психа. А вы в каком ресторане работали?

Потрясённый повар, увлекаемый Кубой в сторону полевой кухни, поначалу не мог вымолвить ни слова, но потом немного пришёл в себя.

— Нет, вы видели? Видели? — спросил он, задыхаясь от возмущения.

— Это страшные люди, Эммануил Гедеонович. Страшные. Но вы не переживайте. Я, если что, всегда помогу.

— Так вы же вместе с ними, — подозрительно вымолвил шеф-повар.

— Это на войне, а в другое время я страдаю от их грубости и жестокосердия.

— Правда? — вскинулся повар, тронутый таким откровением человека от которого он ожидал чего угодно, только не этого.

— Конечно, правда.

— А как же вы тогда?

— Приходится, Эммануил Гедеонович. Приходится. Но это я говорю только вам. Вы же меня не выдадите?

— Вы плохо обо мне думаете, молодой человек! — с достоинством произнёс повар. — У меня обедали очень известные люди!

— Как вас угораздило на фронт-то, Эммануил Гедеонович?

— О, молодой человек! Что вы! Для меня это такая же великая трагедия, как трагедия всего избранного народа! — воскликнул шеф-повар, заламывая пухлые руки.

— Так в каком ресторане вы работали? — снова спросил Куба, ненавязчиво увлекая шеф-повара в сторону полевой кухни…

В блиндаж он вернулся с пятью банками говяжьей тушёнки и выставил из объёмных карманов бушлата на стол. Туда же последовала килограммовая пачка сахара-песка, палка варёной колбасы, три пачки чёрного чая и две пол-литровые бутылки водки. Это всё он извлёк из чёрного пакета с каким-то стёршимся рисунком.

Парни обрадовано загалдели, засуетились, готовясь к пиршеству.

— Не прокатит больше такой номер, — с сожалением высказался Негатив.

— А больше и не надо, — ответил Ринат довольно. — Я наладил связи.

— Как это ты? — поинтересовался Мамба.

— Пообещал защитить от вас, если что.

— Так это не связи, это «крыша», — возразил Бек.

— Можно называть это как угодно. Главное, повар теперь мой хороший друг.

— Оба-на! — воскликнул Седых. — А с тобой выгодно дружить!

— А то! — улыбнулся Куба. — Командир, а ты чего молчишь?

— Слюной захлёбываюсь, — признался Янычар.

— И не ты один, командир! — поддержал его Мамба. — Давайте, по маленькой накатим, чтобы потом пошло хорошо.

Никто возражать не стал.

День начался не так плохо, как предполагал Негатив.

Ближе к обеду Куба остановил какого-то солдата, шедшего мимо блиндажа.

— Военный, сходи к полевой кухне, скажи повару, Ринат поклон шлёт, возьмёшь у него каши на пятерых. Давай пулей туда-назад.

— Ага, так он мне и дал на пятерых, — засомневался солдат.

— Ты скажи, Ринат просит. Понял?

— Понял.

— Давай. Посуду там возьмёшь. Скажешь, вернём.

Вскоре солдат пришёл с полной кастрюлей парящей гречневой каши, ароматно пахнущей тушёнкой.

— Благодарю за службу, боец, — сказал Куба. — Свободен.

Солдат ушёл.

— М-м-м! — протянул блаженно Ринат, поведя носом над кастрюлей. — Это на вечер, дайте бушлат, замотаю, чтобы быстро не остывала.

— Толку-то, всё равно до вечера остынет, — сказал Бек, протягивая бушлат.

— На буржуйке согреем, долго ли?

— Это уже не то, смак весь выйдет и подгореть может, — не унимался Шахов.

— Ну, давайте щас всё сожрём, пузо до колен отвиснет, а вечером будем лапы сосать, — ответил Кубаев.

— Ладно, не выступай, благодетель ты наш, — проворчал Негатив. — Давайте хоть поспим, пока всё спокойно, пока никто не припёрся, не заставил всякой военно-прикладной хернёй заниматься. — Он смачно зевнул, растягиваясь на сбитых из досок, накрытых спальником нарах. — Надо ещё к старшине сходить, посмотреть у него вещей тёплых.

— Старшину ты так не раскрутишь, — сказал Мамба.

— Не забывай, он наш с Беком земляк: тоже из Новосибирска. А не тебе ли, сыну гор, знать, что такое земляк, — ответил Негатив. — Всё, я сплю. Меня не кантовать, при пожаре выносить первым. При уборке пыль смахивать осторожно.

— Новосиб-то где сейчас? — спросил Мамбеталиев, имея в виду, что та территория находится под контролем федеральных войск.

— Вот чё ты начал?! — взвился Седых. — Тебе наливать вообще нельзя! Где сейчас Дагестан твой? А где Татарстан Кубы?

— Всё, Негатив, завязывай. Тебе самому наливать нельзя, — оборвал его Туркалёв.

— А чё он, командир! Ему скажи!

— Хорош, я сказал! Мамба, ты был неправ.

— Да понял я, командир. Сам не пойму, как вырвалось. Извини, Негатив.

— То-то, — удовлетворённо проворчал Седых, накрываясь с головой бушлатом.

— Кто в нарды сыграть хочет? — спросил Янычар.

— Давай, сыграем, — согласился Бек.

Туркалёв раскрыл потёртую доску для игры.

— Опять, — проворчал Негатив, отворачиваясь к бревенчатой стене. — Что за игра… Никогда не понимал и не пойму…

— Вот и спи, раз не понимаешь, — ответил Бек. — Бросай, командир.

Янычар бросил кости, дробно покатившиеся по доске.

Куба и Мамба устроились рядом, наблюдая за игрой, рассчитывая по очереди сменить проигравшего.

— Подбросьте дров, — попросил Седых. — Прохладно, что-то.

— Да, холодать стало, скоро вообще морозы ударят, — согласился Мамбеталиев, подбрасывая в тлеющие угли буржуйки пару поленьев, закрывая взвизгнувшую заслонку. — Как вы тут в своей Сибири живёте?

— Запомни, горячий парень, — подал голос из-под бушлата Негатив, — сибиряк не тот, кто морозов не боится, а тот, кто тепло одевается. И вообще, привыкай к морозам, лето у нас хоть и жаркое, но короткое. Хорошо, если на выходные выпадет. Да-же командир?

— Да-же, да-же, — покладисто ответил Туркалёв, в очередной раз бросая кости.

— Блин… Не кидайте вы так, спать не даёте, — заворчал Седых.

— Смотрите на него, нежный какой, — съязвил Янычар. — Небось, когда спать хочешь, то даже канонада не мешает.

— Во-во, дайте поспать. Вдруг война, а я уставший.

— Сплюнь, — посоветовал Шахов.

— Да хоть заплюйся весь.

— Чё ты всё ворчишь? — удивился Янычар.

— Чё-чё… Водки мало было… Бабу хочу…

— Опять… — почти застонал Шахов.

— Молчи, плебей! — огрызнулся из-под бушлата Седых.

— Да пошёл ты! — применил привычную тактику Бек.

— Не пойду!

— О! Это что-то новенькое, — выразил Мамба всеобщее удивление ответом.

— Отвалите, — опять заворчал Негатив.

Янычар вяло махнул рукой, улыбнувшись.

Игра продолжилась.

Вскоре Седых захрапел.

— Тоже поспать, что ли? — высказался Куба, зевнув.

— Поспи, когда ещё придётся, — согласился Туркалёв. — Мы сейчас доиграем, да тоже завалимся. Ты как, Бек, насчёт «на массу давануть»?

— Можно, — согласился Шахов.

— А я уже не поиграю, что ли? — обиженно спросил Мамбеталиев.

— Не судьба, брат, — ответил Янычар.

— Тогда в следующий раз я первый играю.

— Как скажешь, — согласился майор.

Через час блиндаж уже сотрясался от храпа и сопения простуженных глоток и носов.

Огонь в печке весело трещал, пожирая дрова, наполняя блиндаж сырым теплом. Это Янычар побеспокоился и подкинул поленьев, перед тем, как лечь спать.

Этот день, как и несколько предыдущих, протекал тихо и спокойно. Жизнь в расположении шла своим чередом: менялись часовые, куда-то, ревя двигателями, перемешивая остатки утреннего снега, ездила техника, строем под командованием офицеров ходили солдаты, кто-то что-то носил, в общем, царила обычная суета.

Разведчиков никто не трогал, командование полка прекрасно знало об их неофициальном статусе, поэтому без толку группу не дёргали, чем диверсанты и пользовались беззастенчиво, не задаваясь, впрочем, поддерживая нормальные отношения с офицерами части и с разведротой, как прикомандированные после выполнения задания.

Опустилась ранняя мгла поздней осени, но до вечера было ещё далеко. В расположении соблюдалась полная светомаскировка, поэтому дневная суета замерла, лишь одиночки и небольшие группы людей иногда перемещались по каким-то делам.

Выспавшиеся парни, чтобы не сидеть без дела, при свете двенадцативольтной лампочки запитанной от «камазовского» аккумулятора, занялись чисткой оружия — «валов», а Мамба почти любовно обхаживал «винторез».

— К старшине так и не сходили, — подал голос Куба, чтобы прервать молчание, до сих пор нарушаемое лишь характерным клацаньем оружия. — Бек, Негатив, это за вами, сами говорили, старшина ваш земляк.

— Наш-то наш, но к нему с пустыми руками тоже не пойдёшь, надо чем-то смазать, чтобы хорошо пошло, — ответил Бек.

— И что ты предлагаешь?

— Я не предлагаю, я выношу вопрос на обсуждение.

— Молодец, ловко соскочил, — хмыкнул Куба.

— Что я, зря с Негативом гужуюсь?

— А чё Негатив? Чуть что, так Негатив! Нет, Бек, ты в натуре молодец, стрелки перевёл, — удивился Седых. — У меня ничего такого нету, чего нет у старшины.

— Какое у него зрение? — поинтересовался Мамбеталиев.

— Спросил! — воскликнул Куба. — Кто ж его знает? В очках ходит постоянно. А к чему это ты?

— Помните, дней десять назад мы городишко взяли, брошенный фйдерами?

— И? — включился в разговор, молчавший до сих пор Янычар.

— Ну и нашёл я там очки в золотой оправе.

— В какой оправе? — переспросил Кубаев, сделав акцент на вопросе.

— А чему ты удивляешься, не видел никогда? — ничуть не смутившись, ответил вопросом на вопрос Мамба.

— Да не в этом дело. Ты же знаешь, всё ценное идёт в общий «котёл» группы. Деньги там, побрякушки, камушки.

— Знаю. Вот как раз такой случай и представился.

— Почему до сих пор молчал? — в повисшей тишине спросил Туркалёв.

— А чё вы уставились? Крысу во мне увидели?

— Заметь, этого никто не говорил, — ровным голосом произнёс Негатив.

— Ты меня на слове не лови, — так же спокойно ответил Мамбеталиев. — Мы сейчас пустые полностью, да? Да. Старшине предложить нечего. Я не собирался эти монокли зажимать, просто они у меня в РД лежали, подзабыл как-то о них. А теперь вот припомнил старшину и про монокли тоже вспомнил. Ещё вопросы есть?

— Вопросов нет, — подвёл итог нехорошему разговору Янычар.

— Ну и хорошо. Вот я и предлагаю подогнать их старшине. Насчёт линз не знаю, вряд ли они его глазам подойдут, это было бы очень большой удачей. — Мамба положил на стол очки в тонкой изящной оправе, блеснувшие стёклами в свете лампочки. — Пусть попробует свои стёклышки в эту оправу вставить, вдруг совпадут.

— Так они женские! — разочарованно протянул Кубаев.

— На них что, написано? — не согласился Мамба.

— Ты на форму посмотри, — не унимался Куба.

— А что, форма, как форма, — высказался Бек, взял очки и аккуратно примерил. — Блин, резкие, аж глаза заболели.

— Сними, — посоветовал Негатив. — Ты в них на фрица киношного похож.

— Пошёл ты… — пробурчал Шахов, снимая очки, часто моргая.

— Куда? Сам не видишь ничо, зенками лупишься, а меня посылаешь, — подначил друга Седых.

— Решено, с утра идём к старшине на склад, попробуем чего-нибудь из хороших тёплых вещей вымутить, — сказал Янычар. — А не подкрепиться ли нам?

— Хорошая идея, командир, — поддакнул с показушной угодливостью паркетного шаркуна Негатив.

— Далеко пойдёт, службу понял, — хмыкнул Бек, оценив шутку товарища.

— Надо уметь налаживать контакты с командованием, тогда оно о тебе не забудет. А будешь тянуть лямку молча, выйдешь на пенсию майором. Так что учись, студент, — балагурил Седых, ставя на буржуйку кастрюлю с кашей и допотопный металлический чайник с водой. — Поедим и устроим отдых после сна.

— Чего? — удивился Мамба.

— Отдых после сна, говорю, — охотно пояснил Негатив. — Я до войны ещё видел старый-престарый мультик. Реально старый, годов пятидесятых прошлого века. Там ленивый мальчик попал в царство подушек, мягких кроватей, кресел и прочих приятных вещей, предназначенных для лени. А так как это мультик, то мебель там была говорящая. Вот один то ли стул, то ли диван, не помню уже, произносит такую фразу: «Отдых после сна». Я запомнил. Сильно сказано, да? Отдых после сна.

— А я до войны кино одно смотрел… — подключился Янычар…

Вечер, как принято говорить, прошёл в тёплой дружественной обстановке.

Ближе к ночи артиллеристы вдруг удумали пускать дымы «брызги шампанского». Оказывается, у них случился профессиональный праздник — день артиллерии.

Народ на батарее хорошо поддал и решил отметить это дело. А как отметить? Запустили «брызги шампанского». Началась пушечная канонада, тёмное небо окрасилось яркими сполохами, осветившими округу. К ним в экстазе от праздника подключился не менее пьяный народ с соседней батареи «Ураганов». Взревели реактивные установки, выпуская ракеты в сторону фйдеров, которых там уже давно не было, поскольку их оттуда выбили. В общем, ракеты ушли в никуда. Вся округа подорвалась по тревоге, решив, что произошёл прорыв войск федералов.

Одна ракета по странной, только ей ведомой траектории, упала на позиции миномётной батареи третьего батальона и — о, чудо! — не взорвалась, сохранив жизни большому количеству людей.

Бывает с ракетами и такое.

Забегавшие в суматохе миномётчики не разобравшись, сдуру врезали по позициям первого батальона, накрыв его воющими в темноте минами. Вот те взрывались исправно, загнав первый батальон в укрытия.

Командир батальона связался с полком и доложил, что по его позициям идёт обстрел из миномётов. Ему поступил приказ открыть ответный огонь. А куда? А хер его знает, был ответ. Обстановка не ясна. Разбирайтесь на месте по ситуации.

Первый батальон, не долго думая, открыл огонь по небольшой роще, где стояла разведрота. Та в долгу не осталась, начав лупить из всех стволов в ответ.

Закрутилась кутерьма, когда никто ничего не мог понять, никаких приказов сверху не поступало, но каждый воевал с азартом.

Выспавшиеся, хорошо отужинавшие, умиротворённые разговорами о мирной довоенной жизни, играющие в нарды парни, услышав пальбу, похватав оружие, устремились наружу.

— Что за хрень? — спросил Мамба, стоя на одном колене, укрываясь стенкой блиндажа, держа «винторез» наизготовку.

— Фйдеры, похоже, прорвались, — ответил Янычар, пристроившийся рядом с остальными. — Все к пулемётному гнезду.

Пригибаясь, диверсанты устремились в указанном направлении, слыша свист пуль, трескотню автоматов и пулемётов, уханье миномётных разрывов.

— Откуда фйдерам тут взяться? — крикнул Бек на бегу, пригибаясь вместе со всеми. — Они хрен знает где!

— Может, моторизованная группа, какая? — высказал предположение Негатив.

— Куда все стреляют-то? — крикнул Янычар.

— В сторону первого батальона, кажись! — прокричал Куба. — Там прорыв.

— Точно фйдеры прорвались! — согласился Туркалёв. — Какой дурак по своим стрелять будет?

Они друг за другом быстро попрыгали в окопчик, где длинными очередями лупил из пулемёта какой-то солдат. В окопчике сразу стало тесно.

— Чё тут у тебя? — спросил Янычар, улучив момент, когда боец сделал перерыв между очередями.

— А х… знает! — крикнул разгорячённый солдат. — От первого батальона стрельба идёт!

— Фйдеры прорвались?

— Не знаю! — ответил боец, меняя коробку с пулемётной лентой.

— А чё палишь тогда?

— Как чё? Стреляют оттуда по нам! — ответил солдат, выпуская очередь.

Янычар ладонью постучал его по спине.

— Уймись, военный. Командир где?

— В своём окопе, наверное.

— Слышь, мы щас туда ломанёмся, прикроешь, понял? — сказал Янычар.

— Понял!

— Давай!

Диверсанты выпрыгнули из окопа, а боец снова дал хорошую очередь.

Пули страшно вжикали в темноте, в кровь выплеснулся адреналин, заставил сердца работать в учащённом режиме. Группа стремительной тенью сплочённо неслась в сторону командирского окопа, откуда тоже велась стрельба.

Попрыгав в него, парни перевели дух.

— Фйдеры прорвались? — спросил Янычар командира разведроты.

— Похоже на то. Первый батальон ведёт бой.

— А по нам кто стреляет?

— Фйдеры, скорее всего, расчленили линию обороны и работают по двум направлениям.

— С полком связь есть?

— Есть, но там ни хрена понять не могут. Говорят, разбирайтесь по обстановке, мол, «Ураганы» ведут обстрел недавних позиций фйдеров, где, скорее всего, находятся их основные подошедшие скрытно силы, а в наши позиции вклинился передовой отряд.

— Понял! — ответил Янычар. — Где нам пристроиться?

— Хули толку от ваших пэкалок? А у меня свободных стволов нет. Если, не дай Бог, убьют кого, подбирайте тогда.

Беспорядочная трескотня и уханье разрывов продолжались полночи, к утру немного стихнув. Лишь изредка пулемётчики простреливали предутреннюю темень, да с противоположной стороны, слышалась такая же редкая ответная пальба. И не было ясно, то ли перебили фйдеров, то ли они уничтожили первый батальон и спешно закрепляются, пользуясь передышкой и поджидая подхода основных сил.

Когда стрельба начала стихать, парни перебежками вернулись в свой блиндаж, обсуждая там ночную пальбу до утра. А как рассвело, отправились за новостями.

Рассвет наступил в полной тишине. В разведроте, на удивление никого не убило. Появилось несколько раненых, посечённых осколками мин, но все лёгкие, оставшиеся в строю.

В спокойной обстановке удалось разобраться, что к чему. Предстоял серьёзный разбор полётов, кто-то обязательно должен получить по папахе, особенно когда выяснилось, что потери всё же есть — и в первом батальоне, и в третьем.

Особый конфуз вызывала абсурдность ситуации, заложниками которой оказались все. Причём, обстрелянные, не новобранцы какие-нибудь зелёные. А так опарафинились. Кто-то вспомнил, что накануне на календаре случился праздник, отчего прошедший бой сразу обзавелся названием — «день артиллериста». Виноватые, таким образом, определились сами собой.

Глава IV Нежданная встреча

Утро принесло оттепель. Такое в Сибири случается нередко, особенно там, где климат резкоконтинентальный. Например, вечером может быть минус пятнадцать, а утром потеплеет до нуля. Или наоборот, похолодает ещё сильнее — до минус тридцати и ниже, в зависимости от времени года.

Вместе с оттепелью нагрянули журналисты. Такое тоже случалось время от времени. Высшее руководство Объединённой Оппозиции показательно соблюдало принципы демократии, свободы слова и печати. Поэтому нередко устраивало пишущей братии экскурсии на фронт, дабы они могли осветить нелёгкий быт солдат, написать о простых мужественных парнях, готовых отдать жизни за общую победу над ненавистным врагом.

При этом, понятное дело, все допущенные журналисты были как один лояльны оппозиционному режиму. Они никогда не написали бы об устраиваемых в населённых пунктах зачистках, облавах, о повешенных чуть ли не гроздьями на каждом столбе непримиримых борцах с оппозицией, о массовых расстрелах всё тех же непримиримых, о госпиталях, переполненных ранеными, искалеченными людьми без будущего.

Справедливости ради стоит отметить, что и федералы проводили аналогичную политику: тоже устраивали облавы, расстреливали, вешали убеждённых сторонников Объединённой Оппозиции. Конечно, при этом под горячую руку попадали готовые принять любую власть, лишь бы выжить, тем более что обе стороны во весь голос заявляли о правах человека и всё такое. Но, как говорится, лес рубят — щепки летят. Кто станет волноваться о каких-то людишках, случайно попавших под замес? Когда сменяются не просто политические режимы, а создаётся новая веха мировой Истории, счёт идёт на миллионы жизней. Недаром говорят: одна смерть — это трагедия, а миллион — уже статистика. Правых и виноватых в этой войне не могло быть по определению, но их находили и назначали журналисты, под чутким, разумеется, руководством «старших товарищей».

Нагрянувшую журналистскую братию таковой можно было назвать условно, поскольку щедро была разбавлена женщинами. Вся эта толпа в сопровождении группы офицеров ходила по позициям. Им что-то показывали, рассказывали, операторы снимали, кто-то наговаривал на камеру текст будущего репортажа. Какой-то майор — старший среди офицеров из группы сопровождения, организовал взвод мотострелков, загнал в окоп, заставил через прицелы автоматов смотреть на «позиции врага». Потом взвод, опять же по приказу майора, открыл беспорядочную стрельбу в указанном направлении, изображая бой.

Операторы охотно снимали эту сценку с разных ракурсов, чтобы потом подать обывателям под соусом непосредственного участия съёмочной группы в реальном бою.

Не занятые в «бою» мотострелки повылезали из окопов, вышли из многочисленных палаток, блиндажей, залезли на БТРы, танки, БМД и БМП, чтобы лучше видеть «кино», в котором повезло сняться их товарищам.

Сидевших на броне снимали тоже, чтобы потом показать их — грязных, уставших, терпящих неудобства быта в полевых условиях. Это хороший сюжет честного репортажа для обывателя. Он должен быть уверен — да, тяжело, да, война. Но так надо. Объединённая Оппозиция всё равно победит. И тогда наступит совсем другое время — справедливое. Ради него стоило воевать и умирать. Если уж самим не довелось, пусть хоть дети с внуками поживут по-человечески…

Чистящие в блиндаже оружие после ночного «боя» парни услышали беспорядочную стрельбу.

— Здесь становится оживлённо, — заметил Куба. — Вам не кажется? — обратился он к остальным, в спешном порядке начавшим собирать детали автоматов. — Пойду, посмотрю, чё там.

Подхватив «вал» он аккуратно выглянул в приоткрытую дверь блиндажа.

— Чё-то не пойму нихера. Вроде стреляют не очень чтобы сильно, но азартно. И народ там же толпится как на демонстрации, плакатов только не хватает.

— Опять день странно начался, — высказался Негатив. — То командир по-немецки шпрехает, то стрельба какая-то сразу с утра, без кофе в постель, без завтрака с круассанами. Не нравится мне это безделье, не доведёт оно до добра. Так чё там? — обратился он к Кубаеву.

— Пойду, гляну. Вроде ничего серьёзного, народ реально стоит, смотрит, как кто-то стреляет. Мне даже интересно стало.

— Давай, разведай, что там, — сказал Янычар. — Только не долго, пойдём скоро к старшине, пока есть время.

Парни снова разобрали детали оружия и продолжили своё занятие, вслушиваясь в доносящуюся беспорядочную стрельбу.

Появился Куба.

— Чё там? — задал Мамба интересующий всех вопрос.

— Да-а… Корреспонденты опять приехали, «кино» снимают про войну.

— Бабы есть? — спросил Негатив.

— Есть.

— Красивые?

— По-моему, тебе сейчас всё равно, — хмыкнул Куба.

— А тебе нет? — сварливо огрызнулся Седых.

— Я бы щас любой засадил по самые помидоры, — признался Куба.

— Ладно, сексуальные террористы, пошли к старшине, — сказал Янычар.

Группа вышла из блиндажа накрытого брёвнами в три наката. Шедший крайним Бек выкрутил из патрона лампочку. «Крайний» — потому что у людей их опасной профессии не принято произносить слово «последний».

Помещение сразу окунулось в почти кромешную темень, лишь бледная полоска света, попадала в приоткрытую дверь.

Выйдя на улицу, Шахов плотнее закрыл дверь, сохраняя сырое тепло заглублённого блиндажа, глянув на курящийся из трубы небольшой дымок буржуйки.

Парни цепочкой двинулись в направлении первого батальона, с которым воевали почти всю ночь. Оттуда предстояло дойти до расположения штаба полка, где обитал искомый старшина, земляк Бека и Негатива.

Стрельба уже прекратилась. Зрители слезли с брони, вернулись в палатки и блиндажи, занялись текущими делами, стало заметно свободнее.

Журналисты продолжали свою работу. Парни как раз шли мимо, пялясь на женщин, словно увидели второе пришествие Христа.

Привыкшие к подобным взглядам женщины никак не реагировали, во всяком случае внешне не проявляли своего отношения. Но кто их разберёт, этих дщерей Евы, постоянно нуждающихся в мужском внимании и играющих в равнодушие?

— Лёша!

Звонкий женский голос подействовал на парней, как неожиданный выстрел.

Шедший первым Янычар, услышав своё имя, непроизвольно остановился, пытаясь понять, его ли это позвали или не его. Знакомых женщин у него тут не было.

На него налетел Негатив, шедший следом.

— Лёша Туркалёв!

— Командир, тебя?! — поразился Седых. — Кто это?!

— Не знаю, — неуверенно вымолвил Янычар, повернувшись к журналистам, соображая, кто его позвал.

На него смотрела девушка в светло-синих джинсах в обтяжку, в голубом коротком пуховике, наполовину прикрывающим соблазнительную филейную часть невысокой фигуры, голову украшала цветная спортивная шапочка с балабончиком.

Просто не укладывалось в голове, что можно делать здесь в такой неуместно мирной, одежде? Да и вообще, неужели можно одеваться вот так, когда вся страна объята войной? А с другой стороны, не ходить же в кирзачах и фуфайке? Это было во время совсем другой войны. Впрочем, тогда и в мирное время одежда не особо отличалась разнообразием.

— Лёша, ты не узнаёшь меня?

— Идите, я догоню.

— Командир, давай, я останусь для моральной поддержки, — предложил Негатив.

— Обойдусь.

— Вот так всегда, — заворчал Седых. — Чуть что, так Негатив. А как бабы, так «идите, я догоню». Мы подождём, чтоб ты не долго, — мстительно добавил он.

Туркалёв пошёл навстречу девушке, тоже отделившейся от своей группы.

Он узнал её не сразу. Не потому что забыл совсем, а как-то не ожидал встретить вот так, вдруг. В памяти пронеслись воспоминания их знакомства в Рязани, где был в увольнительной.

Он — бравый и статный, в тельняшке и камуфляже, в лихо заломленном голубом берете на коротко стриженой светлой голове.

Начало лета, цветущие деревья и никакой войны. Нет, война есть, но она где-то там, на Кавказе, далеко и оттого и не воспринимается, как должно.

И она — аккуратная, стройная на высоких каблуках, красивые ножки до колен прикрыты платьем, удачно подчёркивающим её женственность; с распущенными прямыми тёмными волосами до открытых плеч с золотистым загаром, полученным в солярии.

Как же он хотел её!

То ли это на пышущем здоровьем лице написано было, то ли ещё что, но уже через несколько часов знакомства она позвонила подруге. Они куда-то пошли, зашли в подъезд на третий этаж, открылась дверь квартиры, оттуда выпорхнула не менее красивая девушка, бросившая на него оценивающий взгляд, сказавшая «привет», и тут же — «пока-пока», и упорхнувшая на улицу.

А потом сумасшедший секс на провисшей скрипящей кровати, его рычание и её сладкие стоны…

«Вика. Её зовут Вика», — вспомнил Янычар, подходя вплотную.

— Привет, Лёша, — поздоровалась девушка, глядя снизу вверх карими глазами, улыбаясь припухшими не накрашенными губами. На её щеках лежал лёгкий нежный румянец. Из-под шапочки выбилась светлая чёлка.

«Перекрасилась. Или это свои волосы?» — подумал майор.

— Привет, Вика, — сказал он.

— Я уже подумала, ты не узнал меня.

— Если честно, то не сразу.

— Я так постарела? — пошутила Виктория.

— Нет, что ты! Просто место не самое подходящее, да и не ожидал.

— Понятно. Значит, ты здесь теперь?

— А где мне ещё быть? Я ведь военный.

— Я более глубокий смысл вкладывала в свой вопрос, имея в виду, что мы на одной стороне.

— А-а-а… Ну, да, конечно.

Понимая, что говорит не то и не о том, Янычар изо всех сил пытался собраться, стать прежним, но не получалось. Что-то мешало. Наверное, эта пропасть между её такой мирной, такой забытой одеждой и его засаленным бушлатом, давно не стираным камуфляжем. Благо, хоть бриться и мыться удавалось регулярно: парни поливали друг друга на улице из ведра подогретой на буржуйке водой. Стесняться тут было некого, поэтому раздевались догола, а потом растирались докрасна вафельными полотенцами, выпрошенными у того же старшины.

А вот со стиркой приходилось туго, поэтому носили несвежую одежду. И сейчас вдруг пришло опасение, что от него может нестерпимо разить. Но, кажется, ничего. Во всяком случае, Вика никак не изменила своего поведения, продолжая улыбаться.

— Вы тут репортаж снимаете?

— Да, работаем по заказу канала.

— Ты журналист?

— Я же училась на журфаке, а в Рязань в гости приезжала. Я тебе говорила, разве ты забыл?

— Нет, не забыл. Время прошло много, да и столько всего случилось.

— А ты чем занимался после училища?

Застигнутый врасплох таким вопросом, Янычар немного растерялся от странной на его взгляд женской логики. Чем может заниматься человек, окончивший элитное военное училище? Могут быть, конечно, варианты, могут. Но, как правило, такой человек служит в армии.

Его служба началась с направления на Кавказ и до настоящего дня состояла из войны. Из одной войны. И больше ничего.

— Служил, — ответил он нейтрально.

— Что-то я не могу понять, в каком ты звании? Ни звёздочек, ничего нет. Ты что, разжалован? — удивилась Вика.

— Здесь звёздочки только напыщенные идиоты носят и те, кто далеко от войны.

— А-а-а, — понимающе протянула девушка. — Снайперы. Верно?

Янычар кивнул.

— Видишь, я уже начала разбираться в вашей специфике. А что у тебя за оружие? Не видела ещё такого.

— Автомат «вал».

— Я и не думала, что бывают ещё какие-то, кроме автомата Калашникова.

— Бывает. Есть разное оружие.

— Ой, а давай мы тебя снимем?

— Нет, — решительно покрутил головой майор.

— Почему? — удивилась Вика. — Быть скромным в наше время не модно. Сделаю о тебе репортаж. Выпускник Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища — на страже интересов народов России и Объединённой Оппозиции. Звучит?

— Не знаю, — пожал плечом Алексей. — Нельзя мне. Я разведчик.

— Разведчик?! — восхитилась девушка. — Как романтично! Как Штирлиц?

Майор не смог сдержать улыбку.

— Вот теперь я вижу прежнего Лёшу Туркалёва, а не замкнутого грубого вояку, не способного заинтересовать красивую особу. Я ведь красивая? Ты мне говорил это, я помню.

— Да, Вика, ты красивая.

Девушка польщено улыбнулась.

— Но мне, правда, нельзя.

— Я уже поняла. Ты ходишь за линию фронта, берешь «языков». Верно?

— В целом — да. А вы надолго сюда?

— Нет, сейчас ещё поснимаем немного и в штаб полка, а там нас заберёт «вертушка». Так вы её называете?

— По-разному. Мы с ребятами зовём вертолёт «мишкой» от аббревиатуры «Ми».

— Интересно, не слышала ещё такого. Надо запомнить и блеснуть при случае. Это они тебя там ждут?

— Они.

— Вы куда-то по делам службы идёте?

— Можно и так сказать. Мы идём к штабу полка.

— Слушай, а вы можете меня подождать? Мы тут с оператором быстро управимся, а потом я с вами.

— Как это? А остальные твои коллеги?

— Нас сюда на бронетранспортёре привезли, и обратно, я полагаю, поедем также. Но я бы и пешком могла пройтись. На улице не холодно.

— Тут несколько километров топать по бездорожью и пересечённой местности.

— Ну и что, — беззаботно тряхнула балабончиком на шапочке девушка. — Здесь же уже не опасно?

— Уже нет. Хорошо, подождём, — согласился Янычар.

Тут к группе журналистов рыча, подкатил БТР. Старший в группе сопровождения офицер знаком предложил журналистам занять места в машине, что те и начали делать, залезая в люк, чего почти никогда не делают сами военные, зная, что сидеть на броне зачастую гораздо безопаснее, чем внутри.

Янычар призывно махнул своим рукой.

Подбежал Негатив.

— Здрасьте, — поздоровался он, поедая девушку глазами. — Меня зовут Виктор. А вас?

— А меня Виктория.

— Какое замечательное совпадение! — вдохновенно произнёс Негатив.

— Слушай, победитель, — не дал ему развить мысль Янычар. — Подождите нас. Вика со своим оператором поработают здесь ещё немного, а потом мы вместе пойдём к штабу.

— А как же остальные? — спросил Седых.

— А они уже уезжают как раз к штабу, — ответила девушка.

— Командир, разреши, мы с ними? — почти взмолился Негатив. — Что ты тут, один не справишься?

— Как знаете, — ответил Туркалёв.

— Спасибочки, командир, век не забуду твою доброту! — ответил довольный Седых, убегая к парням.

— Чего это он? — спросила Вика.

— Не пойму пока, — ответил Алексей.

Но всё стало ясно, когда Негатив кавалерийским наскоком лихо пристроился к какой-то девушке, взял её под руку, что-то говоря. Девушка сначала от неожиданности растерялась, а потом начала улыбаться.

— Теперь понятно, — резюмировал Янычар. — Ну, что, где вы будете работать? Имей в виду, снимать дислокацию войск и позиции нельзя.

— Я знаю, нас предупреждали, — ответила Вика. — Я хотела бы снять быт солдат. Такое нечасто показывают, я думаю, это будет интересным. Где ваша палатка?

— Мы с парнями блиндаж оккупировали.

— Здорово. А его снять можно?

— Вполне.

— Отлично. Идём?

— Пошли.

— Андрюша! — окликнула девушка своего оператора. — Не устраивайся там! Мы не едем. Поработаем ещё здесь.

Чертыхаясь, оператор полез из БТРа назад, придерживая бережно камеру.

Старший сопровождения майор недовольно пошёл в сторону Туркалёва и Вики.

— Послушайте, — сказал он, подходя. — Вы не можете остаться. Я отвечаю за вашу безопасность. Поэтому вы убудете вместе со всеми.

— У меня уже есть телохранитель, — не согласилась Вика.

— Нет, — жёстко возразил подошедший.

Как раз он-то и имел жёлтые звёздочки на новеньких погонах по-неуставному пристроенных на камуфлированный бушлат.

— Слушай, майор, не маячь, — сдержанно произнёс Янычар.

Бросив взгляд на «вал» собеседника, майор понял, что такое оружие может быть только у бойца спецподразделения, в данном случае — разведки, а с ними, он знал это по собственному опыту, лучше не связываться.

— Под вашу ответственность, — ответил он, уходя.

— Как это ты сумел убедить его одной фразой? — удивилась девушка.

— Он мой хороший знакомый, — легко солгал Янычар. — Нам туда, — указал он рукой в сторону блиндажа.

Тем временем БТР взревел двигателем, тронулся с места. Янычар увидел, что его парни сидят на броне, а на ногах у Негатива удобно пристроилась девушка. Её он бережно взял за талию, держась второй рукой за скобу.

«Ну, ловелас, успел уже как-то», — мысленно хмыкнул Туркалёв, провожая взглядом машину.

В сопровождении оператора они дошли до блиндажа.

— Ну, вот, здесь мы и живём в последнее время, — сказал майор.

— Андрюша, сними вот отсюда вход в блиндаж, — сказала Вика.

Она что-то начала наговаривать на камеру, а Янычар отошёл в сторону, глядя на неё, стройную, так неожиданно снова появившуюся в его не балуемой разнообразием жизни.

Когда они закончили, девушка спросила:

— Надеюсь, внутри снимать можно?

— К сожалению, нет, — вдруг сказал майор.

— Нельзя? — удивлённо переспросила Вика.

— Понимаешь, есть секретный приказ начальника штаба… быт разведчиков снимать запрещено, — сочинял на ходу Янычар. — Но показать без съёмок могу.

— Давай, хотя бы так посмотрим, согласилась девушка.

Майор распахнул перед ней дверь.

— Аккуратно спускайся, тут ступеньки земляные, я сейчас.

Девушка начала осторожно спускаться, а Янычар подошёл вплотную к оператору.

— Куришь? — спросил он у парня.

— Да, — ответил оператор и потянул из кармана пачку сигарет с целью угостить офицера.

— Не надо. Короче, Андрюха, потусуйся тут, покури, ничего не снимай, а то под арест угодишь. Я пообщаюсь со своей старой знакомой.

Оператор понимающе усмехнулся, кивнув.

— Вот и молоток, — ответил Янычар, скрываясь за дверью, закрывая за собой.

Спустился он быстрее и увереннее, чем девушка, нащупал патрон, вкрутил лапочку. Вместе со светом пришло ощущение уверенности, пропадающее, если человек оказывается впотьмах, да ещё в подземелье.

Девушка с интересом огляделась.

— А где Андрей? — спросила она.

— У него живот что-то прихватило, — нашёлся Янычар, подошёл вплотную к знакомой, положил автомат на стол.

— У него бывает, — сказала Вика.

«Надо же, в цвет попал», — подумал Туркалёв.

Так как он подошёл совсем близко, девушка непроизвольно попятилась, но ей помешал столб, поддерживающий дощатые нары.

— Ты что? — спросила она.

— Ничего, — ответил Янычар, вжикнув молнией её пуховика.

— О-о-о! Нет-нет! — засопротивлялась девушка.

— Есть возражения? — вдруг охрипшим голосом спросил майор.

— Да, вообще-то.

— Какие?

Он продолжал, сняв пуховик, за талию притягивая к себе лёгкое податливое тело.

— Во-первых, я не хочу, во-вторых, здесь не самое подходящее место.

И действительно, в полусыром, согретом буржуйкой воздухе плавали запахи тушенки, грубо открытая ножом банка стояла на столе. Тут же валялись шкурки вареной колбасы, рассыпаны хлебные крошки, пахло нестиранными носками, ружейной смазкой, и вообще мужским духом людей привыкших к грубой тяжелой полной опасностей жизни.

— Есть и третье?

— Есть. Понимаешь, Алексей, то, что случилось тогда между нами — это какое-то безумие двух людей, между нами проскочила искра… Прошло столько времени… И потом, я не одна…

— Это всё? — прохрипел Янычар.

— Мало разве? — безуспешно пытаясь оттолкнуть его руками, спросила Вика.

— Достаточно. Подашь рапортом в трёх экземплярах каждый пункт. Рассмотрю, как будет время.

Майор запустил пальцы за пуговицу её джинсов и капрон колготок, почувствовал тёплый мягкий живот.

— Ты ненормальный…

— Здесь нормальных вообще нет.

— И наглый, как танк…

— Мадемуазель, гусары по определению должны быть такими.

— Гусар нашёлся…

— Я круче, я — разведчик.

— А-а-а! Я забыла! Штандартенфюрер Штирлиц…

Другую руку он положил девушке на затылок, стянул шапочку, отчего её волосы рассыпались по плечам. Запустив ладонь в волосы, майор слился в поцелуе с её припухлыми губами.

— Колючий… — прошептала она.

Руки Вики, безуспешно упиравшиеся в его грудь, обмякли, потянулись к сильной шее, обвили. Язычок девушки проник ему в рот.

Янычар положил Вику на топчан.

— Свет, — попросила она.

Майор распрямился, одним движением выкрутил лампочку, в темноте нащупал пуговицу джинсов, расстёгивая её и замок молнии, стягивая с крутых бёдер плотно сидящие джинсы вместе с колготками и трусиками.

Облегчая ему задачу, Вика приподнялась, прогнувшись в спине.

Быстро сняв с неё всё остальное и стащив с себя одежду, Янычар жадно накрыл её собой, податливую, знакомо сладко застонавшую…

Появились из блиндажа они не скоро. На улице было не так уж и холодно, но оператор посинел как баклажан. Он выкурил все сигареты и трясся осиновым листом.

Увидев парочку, облегчённо вздохнул, пробурчал про себя что-то вроде: «Наконец-то».

— Замёрз, Андрюха? — участливо спросил Янычар.

— В-в-в-вы уж-ж-же с-с-совсем, — еле выговорил оператор.

— Андрюша, с меня коньяк, как вернёмся, — проворковала Вика.

«Надо же! Коньяк! — невольно подумал Туркалёв. — Интересно, про войну они там помнят?»

— Ерунда, Андрюха, вот так бывает, сутками лежишь, ждёшь, — сказал он примирительно.

— С-с-с у-м-ма с-с-сойти… Нас там, н-н-наверное, уже п-п-потеряли, т-т-тревогу об-б-бъявили.

— Придумаем сейчас что-нибудь, пойдёмте, — уверенно произнёс Янычар.

Они пошли в сторону стоявшей рядами бронетехники. Дойдя, майор прикладом постучал по броне. Никакой реакции. Он проделал то же самое со второй. Тот же эффект. Из третьей высунулся механик-водитель.

— Слушай, военный, где командир твой?

— Вон в той палатке, — показал рукой парень.

Туркалёв кивнул, парень спрятался обратно.

— За мной, — скомандовал он.

Втроём зашли в палатку, где офицеры азартно резались в карты.

— Здорово, — поприветствовал всех разом Янычар. — Парни, выручайте, журналистка задержалась немного, надо доставить её к остальным к штабу полка.

Один из офицеров без знаков различия, как и другие, ответил:

— Сделаем. Пошли.

Они дошли до крайнего БТРа.

— Постучи, попросил офицер.

Майор стукнул прикладом.

Высунулся такой же чумазый механик-водитель, как и первый парень.

— Иванов, отвезёшь гражданских к штабу полка и сразу назад.

— Есть, — коротко ответил тот.

— Я тоже поеду, парни мои там, — сказал Туркалёв.

— Дело твоё, — согласился офицер.

Янычар помог Вике и скрюченному от холода оператору, обхватившему камеру, забраться на броню, легко залез сам, снова стукнул прикладом. БТР рыча, тронулся с места.

Когда группа журналистов разместилась с горем пополам внутри БТРа, Негатив, успевший познакомиться с симпатичной журналисткой, обратился к девушке:

— Наташа, должен вам сообщить, что ездить внутри не рекомендуется.

— Почему? — удивилась девушка. — Там же специально для этого всё устроено.

— Лучше вам этого не знать, уверяю вас, — совершенно серьёзно ответил Седых, зная, что случается с сидящим внутри десантом, если в машину попадает, к примеру, выстрел из «Мухи»: от избыточного давления людей размазывает по стенкам. Зрелище не для слабонервных.

— Самое правильное — ехать на броне, — добавил он.

— Да, я видела, все военные так ездят. Я думала, внутри места не хватает, — сказала Наташа.

— Нет, Наташа, не поэтому. Давайте, я вам помогу.

Устроившись на броне, Негатив предложил:

— Металл холодный, садитесь ко мне на ноги.

— Ой, что вы, Виктор, неудобно.

— Неудобно штаны через голову надевать и на потолке спать: одеяло падает. Вам надо о здоровье заботиться, вы — будущая мать.

— А как же вы?

— А у меня поджопник есть, — Негатив показал кусок полиуретанового коврика, вырезанный овалом, имеющий отверстия, с пропущенным в них обычным ремнём, держащимся на поясе. — Я его вот так сдвигаю на «пятую точку» и сажусь.

— Действительно, удобно. А вы можете одолжить мне… э-э… эту штуку на время поездки?

— А как же я, Наташенька? Ведь я — будущий отец пятерых девочек.

— Почему пятерых и почему девочек? — удивилась журналистка.

— Ну, пятерых, это я так, для примера, будет больше, а девочек, потому что мальчики — к войне.

— Какая грустная примета, — поделилась мнением девушка.

— И не говорите, Наташенька. Поэтому мне себя надо беречь, — Негатив снова перевёл разговор в нужное ему русло. — Садитесь, не стесняйтесь. Здесь так принято. Всех женщин перевозят так.

— В самом деле? Ни разу не видела, — скептически отозвалась девушка.

— Это потому что вам всё время попадались неотесанные мужланы.

— Но вы же не такой, Виктор?

— Конечно, нет. Разве может русский офицер быть таким?

— Ну, хорошо, Виктор, вы меня убедили, — девушка удобно устроилась у него на ногах.

В это время БТР тронулся с места. Всю дорогу Негатив развлекал журналистку байками и присказками, не давая скучать ни минуты. Остальные парни только хмыкали, как лихо у него получается общаться с противоположным полом.

Когда бронетранспортёр замер у штаба полка, Седых помог девушке спуститься и предложил:

— Наташенька, вам ведь нужен убойный материал?

— Конечно. А что вы можете предложить?

— У меня тут на примете есть один склад, мы с ребятами как раз туда направляемся. Там несёт нелёгкую службу весьма примечательный старшина. Так вы знаете, Наташенька, у него есть всё. Вы понимаете? Если у него чего-то нет, то это просто недоразумение природы, которое старшина обязательно исправит.

— А в чём убойность материала?

— Как в чём? — натурально удивился Негатив. — Напишете о том, что наша армия могла бы быть экипирована намного лучше, чем есть.

— Этим никого не удивишь, — сказала девушка. — Хотя, знаете, в этом что-то есть. Не убойное, как вы выразились, а наоборот, бытовое, повседневное, что обычно проходит мимо наших читателей, напичканных информацией о боевых действиях. Надо показывать войну и с другой стороны.

— Вот-вот, я и говорю, — подхватил Негатив.

— Хорошо, пойдёмте, поговорим с вашим старшиной, у которого есть всё.

Старшина находился на складе, заваленном какими-то тюками, заставленном ящиками, коробками. Кроме него в ангаре никого не было, что, в общем-то, выглядело странным: обычно ему помогал взвод солдат не меньше, чего-то переставляющих, таскающих, загружающих, выгружающих.

Увидев вошедших, старшина — суховатый маленький суетливый мужичок лет пятидесяти, подслеповато прищурился.

— Здорово, Петрович, это мы, земляки твои — Негатив и Бек. С нами двое наших братьев по оружию и очень известная журналистка.

— Здорово, Витя, здорово. А журналистка зачем? — забеспокоился старшина.

— Она хочет написать о тебе, скромном труженике военных будней.

— Хули обо мне писать? Писать надо о вас.

— Не, Петрович, о нас не надо, мы люди тихие, незаметные, профессия у нас такая. А чё ты щуришься? Очки где твои?

— Да, хули, вчера долбоёбы устроили обстрел, пара мин угодила в склад, одного солдата убило, пожар начался. Я со страху чуть не обосрался, на мне же весь подотчёт полка. Мало того, что с этим наступлением сорвались с места, всё перевозить пришлось, меня одного из всех кладовщиков на такой большой склад оставили…. Дурдом. Одно слово… Так ещё надыбали тут склад фйдеров, а там добра видимо-невидимо. Набрали, сколько увезти смогли, да ещё и съездили раз этак натнадцать. Взяли немало, а осталось ещё больше. Вымотались по полной. И всё равно надо опять ехать, пока другие не растащили. А пока это всё разложить, записать, на подотчёт взять, а тут вчерашнее несчастье с солдатом. Всех к особисту забрали на какой-то, то ли опрос, то ли допрос, не знаю. Сижу вот, ни х… не делаю…

— Петрович, ты б не матерился, с нами дама.

— Ой, я забыл, не вижу же ничо.

— Так где очки твои?

— Где-где… — в… ну, ты понял, где… Наступил на них боец какой-то вчера в суматохе, остался я слепой. Чё делать, ума не приложу, я ж без них ни писать, ни считать, вообще ничего, и других нет.

— Какие странные у вас прозвища, — тихо сказала девушка. — Почему Негатив?

— Так вышло, Наташенька. На самом деле я очень положительный. Хотите посмотреть, куда мины попали?

— А можно? — так же тихо спросила Наташа, не чувствуя подвоха.

— Конечно, — с готовностью согласился Седых. — Слушай, Петрович, я журналистке покажу, куда мины угодили? Ты не возражаешь?

— Пусть смотрит, мне не жалко. Мне очки мои жалко.

— Ну, мы пойдём, а парни тебе тут очки покажут. Как чувствовали, что-то не так у тебя. У меня самого со вчерашнего дня душа не на месте. Дай, думаю, к Петровичу наведаюсь, узнаю, что у него, да как.

— А у вас-то откуда очки? — удивился старшина.

— Товарищ нашёл как-то. Нам они и вправду ни к чему. А тебе, может, пригодятся. Ты примерь пока, вдруг подойдут по диоптриям там, плюс-минус, туда-сюда, — разглагольствовал Негатив, увлекая девушку в глубину склада, где было не так светло, где внавалку лежали объёмные тюки, вероятно, с обмундированием.

Завистливо вздохнув, парни обступили старшину. Мамба достал очки и протянул со словами:

— Примерь, Петрович.

Старшина напялил их на нос, осторожно приоткрыл глаза, через мгновение глянул увереннее.

— … твою мать! — воскликнул он громко. — Ой, дамочка, простите… Как раз для меня! Как вы подгадали, ребята! Да я же зрение обрёл!

— У них оправа золотая, — подал голос Куба.

— Не пи… — не поверил старшина. — Ой, опять… С этими женщинами не поговоришь нормально, — добавил он сокрушённо.

Из глубины склада донеслась какая-то возня, что-то упало.

— Чё это они там? — подозрительно спросил кладовщик.

— Не обращай внимания, Петрович, — подавил завистливый вздох Мамба. — Темно там у тебя, запнулись, наверное. Оправа, правда, золотая.

— А ты откуда знаешь?

— Так я их сам нашёл. И потом, что я, золотых оправ не видел?

— Ну-у, ребята! Вот это уважили, так уважили, — довольно протянул Петрович. — Не, правда, золотая?

— Честное слово, — подтвердил Мамба. — Нам бы вещей тёплых, хороших. А то морозы скоро.

— Какой разговор, ребята! Вы ж мне зрение вернули, да ещё в золотой оправе. Подберём всё, что вам будет нужно. У меня термобельё хорошее есть, вам это пригодится, новые бушлаты, камуфляж утеплённый, ботинки хорошие на натуральном меху. Всё дам, всё… Что-то Витя запропал…

— Придёт, никуда не денется, — успокоил старшину Бек. — Тебе как дужки, не давят? — спросил он, отвлекая Петровича.

— Нет, нормально. Вы мне скажите, оправа, правда, золотая?

— Петрович, ну что ты как маленький, в самом деле? — воскликнул Бек. — Тебе ж сказали — золотая.

— Уважили, ой уважили… — довольно бормотал старшина…

Негатив появился довольный как кот, слопавший кринку сметаны. За ним шла смущённая журналистка, поправляя причёску и одежду. Она ни на кого не смотрела, неловко себя чувствуя.

— Наташенька, пойдёмте, я провожу вас, — сказал Седых.

— Да, конечно… — отозвалась девушка, не поднимая головы.

Они ушли, а парни занялись подбором вещей для себя, Негатива и командира.

Седых и Наташа подходили к штабу, где толпились журналисты. Девушка остановилась, повернулась к Негативу и влепила ему хлёсткую пощёчину, а потом ещё несколько обеими руками.

Седых не отворачивался, катая желваки.

Вдруг Наташа бросилась ему на шею, поцеловала в губы, сказала:

— Дурак!

И убежала.

— А я думал, что знаю женщин… — пробормотал Негатив, потирая ладонями горящие щёки, глядя ей вслед.

Когда пришёл вертолёт, Вика и Янычар молча стояли у штаба, глядя, как поднимая снежные завихрения, садится винтокрылая машина.

— Давай прощаться, Вика.

— Да, пора, — произнесла девушка, опять глядя карими снизу вверх.

— Прости меня, — виновато сказал Туркалёв.

— Глупенький, мне хорошо было.

Янычар увидел, как заблестели глаза девушки, наполнились слезами.

— Почему всегда должно быть так, а Лёша?

— Как?

— Когда с кем-то хорошо, то обязательно нужно расставаться?

— Не знаю… У меня по-другому никогда не было.

Вика вздохнула:

— А ты знаешь, у меня тоже. Я тебя часто вспоминала. А ты думал обо мне?

— Почти каждый день, — не моргнув глазом, ответил Янычар.

— Врёшь… — опять вздохнула девушка. — Почему вы, мужчины, всё время врёте нам?

— Наверное, чтобы не огорчать. Но я, правда, никогда не забывал тебя. У меня ведь не так много женщин было, как, может быть, ты думаешь. При моём образе жизни это не мудрено. Среди них ты занимала не последнее место, могу тебе в этом поклясться.

— Спасибо и на том, — невесело усмехнулась Вика. — Знаешь, мне давно не даёт покоя вопрос: почему лучшие мужчины, от которых могут быть лучшие дети в плане приспособленности к жизни, благодаря передавшимся генам, вынуждены рисковать, зачастую так и не давая продолжения роду? Почему их жизни часто обрываются на взлёте? А неспособные должным образом защитить потомство, слабые и часто трусливые, плодятся как грибы после дождя?

— Наверное, это месть Природы за всё причинённое ей. Она устраняет человечество как вид, потому что люди уничтожают её. Она просто защищается.

— Более точного и ёмкого ответа я, наверное, не получу, — удивлённо вздохнула Вика. — Как хорошо ты ответил, прямо в точку. Значит, война тоже месть Природы?

— Конечно. Она уничтожает людей их же руками. Но может и по-другому, наводнения там всякие, извержения вулканов, землетрясения. Однако война не менее эффективный способ.

— С тобой интересно разговаривать. Мне так не хочется улетать… У тебя кто-нибудь есть?

Янычар покрутил головой.

— У меня тоже никого, — призналась девушка.

— А как же там, в блиндаже? Ты сказала, что не одна?

— Какие же вы, мужчины, наивные! Как дети. Ну, кто у меня может быть, когда я извожу себя вопросом: почему сильные уходят, а слабые остаются? Мне не нужен слабый отец моих детей.

— Разве таких среди гражданских нет?

— Есть, наверное, но мне что-то не попадались. Поэтому у меня нет никого, я тебе сказала неправду. Это всего лишь защитная реакция. Ты не обратил на неё внимания. И мне это понравилось. Так и должен поступать более сильный для продолжения рода. Твой на тебе не окончится, Лёша. Я тебе обещаю.

— Ты с ума сошла, Вика? Война идёт. Меня могут убить в любое время.

— Тебя не убьют, Лёша. Я верю в это. У нас будет сын, похожий на тебя.

— Лучше девочку, мальчики к войне…

— Нет, Лёша, сын. Он будет такой же сильный, как ты. Способный защитить свой род.

— Вика…

— Что?

— Если будет мальчик, заклинаю тебя, не отдавай его в военное училище. Хватит моего отца и меня. Я в своё время не послушал его, а зря.

— Он сам выберет свой путь, потому что будет способным принимать самостоятельные решения. Как ты хочешь назвать своего сына?

— Я не знаю… Пусть будет, как мой отец — Николай.

— Хорошо.

— А если всё же девочка родится? Назови её Викторией. Победительница — это хорошее имя.

— Я согласна. Я люблю тебя, Лёша. Я буду писать на адрес этого полка.

— Меня в любое время могут перебросить на другой участок фронта. У меня такая служба.

— Тогда возвращайся к нам после войны, когда всё закончится. Ты помнишь мой адрес? Я тебе говорила.

— Да, помню.

— Я надеюсь, сейчас ты не обманываешь меня. Я с сыном буду ждать тебя там после войны. Возвращайся обязательно.

— Я обещаю, Вика.

— Лёша, ты любишь меня?

— Сейчас чувствую, что да, я тебя люблю, — уверенно сказал Янычар.

Девушка улыбнулась, потянулась к нему, слившись в долгом поцелуе, нехотя оторвалась, развернулась, пошла к вертолёту, не оглядываясь.

Янычар смотрел ей вслед, а потом на вертолёт, взмывший в небо и исчезнувший вдали. Потом вернулся на склад, где парни увлечённо копались в шмотках.

— Вот и командир, — произнёс Негатив. — А мы тут от щедрот Петровича обновки подбираем, тебе кое-что нашли, но нужно примерять, сам понимаешь.

— А чего у тебя с мордой лица? — поинтересовался Янычар, глянув на товарища более пристально.

— Да… Так… Пока ехали на броне, ветром холодным обожгло…

— Чё ты мелешь? — удивился майор. — А у вас чего глазки такие хитрые? — спросил у остальных, старательно делающих вид, что разговор их не касается. — Ну-ка, колитесь…

Парни упорно отводили глаза, особенно Негатив.

— Щас кросс побежите с полной выкладкой, — шутливо пригрозил Янычар.

— Наташа меня ухайдохала, — как-то виновато ответил Седых.

— За дело хоть, нет? — пряча улыбку, спросил Туркалёв.

— Ещё бы! — довольно отозвался Негатив.

— Ну, тогда ладно, — усмехнулся Янычар.

Уже на выходе, переодетых во всё новое, пахнущее приятно, парней остановил командир полка, вышедший из тормознувшего у склада УАЗика.

— Ну, разведка! Ну, ухари! Везде поспеют, — загудел он мощным басом.

Парни смущённо стояли перед большим сильным человеком, которого не только уважали, но и побаивались.

— Приказ пришёл на вас, сами знаете от кого. Откомандировать пока к нему, дальше уже не знаю, куда вас отправят. Собирайте манатки, улетите бортом с ранеными. До госпиталя вас подбросит, а там сообразите, как до места добраться. Документы в штабе уже готовы. Зайдёте, получите. Честь имею, товарищи офицеры.

Полковник зашёл на склад, где тут же засуетился Петрович, а парни пешком направились к своему блиндажу, собирать манатки, как выразился комполка.

Сборы были недолгими.

Присели на дорожку. Помолчали.

— Пошли, — сказал Янычар, вставая. — Доложимся ротному, пусть заселяет кого-нибудь сюда. С ребятами попрощаемся и в штаб за документами.

Шедший крайним Мамба выкрутил лампочку.

В штабе — большой палатке, где в связи с наступлением и неразберихой располагались офицеры, стойко перенося походные условия, их долго не мурыжили. Командировочные документы, как и сказал полковник, были уже готовы. Без них соваться в тыл — равносильно дезертирству.

Оставалось ждать «мишку».

Парни вышли из штабной палатки, глядя на живущий своей жизнью лагерь.

Сколько их уже было у каждого по отдельности и в составе группы? Никто не смог бы ответить точно. Много, сказал бы каждый. А сколько ещё будет?

Вскоре послышался шум винтов.

На борт загрузили носилки с ранеными — тяжёлыми, кого лечить в полевых условиях невозможно. Самое обидное, пострадали они от своих же, устроивших «день артиллериста».

Группа погрузилась вместе с ранеными.

Вертолёт оторвался от земли, набирая высоту.

Их ждало новое задание.

Война продолжалась.