Длинные тени советского прошлого

Двоевластие. Конституция Советской России 1918 года

Русские революции 1917 года не только положили конец существованию одной из крупнейших мировых империй. Они также вызвали к жизни первое в мире советское социалистическое государство рабочих и крестьян. Период между февральской и октябрьской революциями традиционно именуется двоевластием, и слово это имеет преимущественно негативную коннотацию и вызывает четкие аналогии с разрухой, политической неразберихой и неуклонным продвижением страны к краю пропасти. Все это так, но все же не следует забывать, что в это мрачное и тяжелое время нашлось место и шагам положительной направленности. В первую очередь, это относится к законодательным нововведениям Временного правительства, реализованным сразу после отречения от престола Николая Второго. В самом начале марта была объявлена амнистия для всех политических заключенных, затем была обнародована программа ближайших действий, включавших предоставление политических прав женщинам, ликвидацию черты оседлости и формальное уравнение евреев в правах с остальным населением, пересмотр законодательства о судах, уголовного и гражданского законодательства как материального, так и процессуального характера. Начать пришлось незамедлительно с изменений в сфере уголовного права: после амнистии политзаключенных другие осужденные стали активно требовать улучшения содержания. По всей стране начались тюремные бунты. Спустя две недели после амнистии для «политических» Постановлением Временного правительства от 17 марта «Об облегчении участи лиц, совершивших уголовные преступления», были внесены кардинальные изменения в условия и сроки отбытия наказания для осужденных по неполитическим статьям. Приговоренные к небольшим срокам тюремного заключения подлежали немедленному освобождению, приговоренным к каторжным работам срок отбытия наказания сокращался вдвое, смертная казнь заменялась 15 годами каторги. Наиболее очевидным и быстрым результатом того, что на волю вслед за «политическими» вышло огромное количество уголовников, стал резкий всплеск преступности. Бороться с этим или хотя бы контролировать рост криминала было на тот момент крайне затруднительно: правопреемники опытных и хорошо подготовленных полицейских дореволюционного периода с этой задачей справлялись из рук вон плохо. Эскалация преступности в стране, уставшей от войны, людские потери в ходе которой были огромны, где в период между двумя революциями 1917 года дезертировало почти полтора миллиона солдат, усугублялась нарастающей политической нестабильностью. Временное правительство и Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов оказались не в состоянии справиться с нарастающим кризисом. Забастовки возникали по всей стране, дефицит продовольственных и промышленных товаров достиг опасного уровня, и угроза голода постепенно обретала все более реальные очертания.

1 сентября 1917 года Временное правительство издало Постановление, в котором провозглашало, что исходя из безотлагательной потребности «положить предел внешней неопределенности государственного строя, памятуя единодушное и восторженное признание республиканской идеи, которое сказалось на Московском государственном совещании, Временное правительство объявляет, что государственный порядок, которым управляется Российское государство, есть порядок республиканский, и провозглашает Российскую республику. Срочная необходимость принятия немедленных и решительных мер для восстановления потрясенного государственного порядка побудила Временное правительство передать полноту своей власти по управлению пяти лицам из его состава во главе с министром-председателем»[2]. В качестве главных задач Временного правительства были определены «восстановление государственного порядка и боеспособности армии».

Возглавляемое Керенским Временное правительство по сути представляло собой высший орган одновременно законодательной и исполнительной власти. При нем был образован Временный совет Российской республики, именуемый также Предпарламентом, который предположительно должен был функционировать вплоть до созыва Учредительного собрания. Но органы власти Российской республики оказались не в состоянии удержать стремительное продвижение России в сторону анархии. Поэтому политический взрыв, вошедший в историю как «Великая Октябрьская социалистическая революция», был явлением закономерным. Однако беды России на этом не закончились — они видоизменились.

В отечественном конституционном праве существует позиция, согласно которой первые акты советской власти фактически являлись малой конституцией страны. Об этом, в частности, пишет Е.Б. Абросимова: «в качестве актов, имеющих конституционное значение безусловно необходимо назвать "декреты Октября": Обращение "К рабочим, солдатам и крестьянам!" 7 ноября 1917 года, Декрет о земле 8 ноября 1917 года, Декрет о мире 8 ноября 1917 года, Декрет "О полноте власти Советов" 8 ноября 1917 года, Декрет "Об учреждении Совета Народных Комиссаров" 8 ноября 1917 года, Декларация прав народов России 25 января 1918 года, Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа 25 января 1918 года, а также Резолюцию III Всероссийского Съезда советов "О федеральных учреждениях Российской Республики" 28 января 1918 года, три декрета о суде и декреты о революционных трибуналах 1917–1918 годов. Практически эти акты явились учредительными документами нового государства, определившими систему и принципы деятельности государственных органов новой России и правовой статус человека в этом государстве. Иными словами, "Декреты Октября" действительно представляют собой малую конституцию Российской Федерации, имевшую к тому же временный (вплоть до принятия собственно конституции) характер»[3].

Первая Конституция нового режима была принята в июле 1918 года. Подобно текстам большинства первых актов советской власти, ее текст ярок, эмоционален и изобилует красочными выражениями и аналогиями: «Выражая непреклонную решимость вырвать человечество из когтей финансового капитала и империализма, заливших землю кровью в настоящей преступнейшей из всех войн» (ст. 4 гл. 3 разд. 1), «в целях уничтожения паразитических слоев общества» (ст. 3 гл. 2 разд. 1). Первый раздел Конституции объявлял Россию республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, которым принадлежала вся власть как в центре, так и на местах. Ст. 2 гл. 1 разд. 1 устанавливала, что «Российская Советская Республика учреждается на основе свободного союза свободных наций, как федерация Советских национальных республик» (коренные начала этой федерации были определены в гл. 4). При этом Конституция предусматривала не только запрет частной собственности на землю, объявление земельного фонда, недр, лесов и вод общегосударственного значения, живого и мертвого инвентаря, образцовых поместий, сельскохозяйственных предприятий, общенародным (национальным) достоянием и переход средств производства и транспорта в собственность рабочих и крестьян. В тексте давалась также исполненная классового чувства мотивация вышеперечисленных действий (так, например, переход всех банков в собственность рабоче-крестьянского государства являлся одним из условий освобождения трудящихся масс из-под ига капитала (п. «д» ст. 3 гл. 2 разд. 1). Эти хорошо известные меры, предпринятые правительством большевиков и обретшие конституционное закрепление в Основном Законе РСФСР 1918 года, должны были быть предприняты в целях уничтожения эксплуатации человека человеком, создания прекрасного бесклассового общества и «установления победы социализма во всех странах». Вопрос о том, хотят ли этого другие страны, никак не артикулировался, ибо по умолчанию считалось, что, безусловно, хотят.

Установив, что эксплуататорам нет места в любом органе власти, Конституция лишила их также и активного избирательного права. Ст. 65 установила перечень лиц, в том числе и не в ходящих в категорию эксплуататоров, которые были поражены в избирательных правах:

а) лица, прибегающие к наемному труду с целью извлечения прибыли;

б) лица, живущие на нетрудовой доход, как то проценты с капитала, доходы с предприятий, поступления с имущества и т. п.;

в) частные торговцы, торговые и коммерческие посредники;

г) монахи и духовные служители церквей и религиозных культов;

д) служащие и агенты бывшей полиции, особого корпуса жандармов и охранных отделений, а также члены царствовавшего в России дома;

е) лица, признанные в установленном порядке душевнобольными или умалишенными, а равно лица, состоящие под опекой:

ж) лица, осужденные за корыстные и порочащие преступления на срок, установленный законом или судебным приговором.

Избирательной правосубъектностью наделялись достигшие на день выборов 18-летнего возраста граждане РСФСР обоего пола независимо от их вероисповедания, национальности, оседлости и т. п., относящиеся к следующим категориям:

а) все добывающие средства к жизни производительным и общественно полезным трудом, а также лица, занятые домашним хозяйством, обеспечивающим для первых возможность производительного труда, как то: рабочие и служащие всех видов и категорий, занятые в промышленности, торговле, сельском хозяйстве и проч., крестьяне и казаки-земледельцы, не пользующиеся наемным трудом с целью извлечения прибыли;

б) солдаты Советской армии и флота;

в) граждане, входящие в категории, перечисленные в пунктах «а» и «б» настоящей статьи, потерявшие в какой-нибудь мере трудоспособность.

Высшей властью РСФСР объявлялся Всероссийский съезд Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов, созывавшийся не реже двух раз в год (ст. 24 и 26 гл. 6). В период между съездами высшей властью республики являлся Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет (ст. 30 гл. 6). Гл. 8 устанавливала, что исполнительная власть (или, по формулировке Конституции, «общее управление делами РСФСР» принадлежит большевистскому правительству, именуемому «Совет Народных Комиссаров», наделенному полномочиями «принимать все меры, необходимые для правильного и быстрого течения государственной жизни». Министерства, перечень которых дан в этой же статье, именовались Народными Комиссариатами и возглавлялись наркомами, при каждом из которых и под его председательством надлежало создать коллегию, члены которой утверждались Совнаркомом. Решения наркомами принимались единолично, но подлежали обжалованию в случае несогласия с решением Коллегии в целом или отдельных ее членов. Обжаловать решения надлежало в Совнарком или Президиум ВЦИК, при этом факт обжалования исполнения решения не приостанавливал.

Очевидно, что система органов государственной власти, установленная Конституцией 1918 года, не оставляла места для принципа разделения властей. Отсутствовал профессиональный и действующий на постоянной основе парламент, суды даже не были упомянуты, что, в общем, и неудивительно с учетом специфики времени принятия первой Конституции Советской России.

Новая экономическая политика

Жесткое преследование инакомыслия и вопиющее неуважение к человеческой личности, явно прослеживающиеся между строк декларативных заявлений о равенстве, братстве и уничтожении эксплуатации человека человеком, были неотъемлемыми атрибутами советской власти, начиная с самых первых дней ее существования. В это же время оформляется один из базовых советских принципов — принцип пренебрежения к частной собственности. При этом предусмотренных Конституций мер оказалось недостаточно — всего за несколько дней до принятия Конституции начала активно проводиться в жизнь экономическая политика военного коммунизма. Посредством милитаризации труда, жесточайшей дисциплины для рабочих и всеобщей трудовой повинности для лиц, не являющихся пролетариями, насильственного и практически полного изъятия сельскохозяйственной продукции у крестьян, а также иных мер, направленных на ликвидацию частного предпринимательства и изъятие чужой собственности и денежных средств, большевики рассчитывали предотвратить или хотя бы замедлить нарастание экономического кризиса и, в определенной степени, стабилизировать ситуацию. Однако предпринятые меры ситуацию не спасли — они ее усугубили. Официальный отказ от политики военного коммунизма в марте 1921 года на X съезде Российской коммунистической партии (большевиков) (РКП (б)) и одновременное провозглашение новой экономической политики (НЭПа) стало первым признанием на государственном уровне провала экономической политики советского государства. Это же событие стало первым подтверждением гуттаперчивости коммунистической идеологии: перед лицом надвигающейся экономической катастрофы несгибаемые борцы с капиталистами-эксплуататорами и частной собственностью незамедлительно решили допустить определенные элементы частного предпринимательства в экономике для того, чтобы не дать стране погрузиться в хаос. Правительству большевиков стало очевидно, что в стране, истощенной десятилетием войн и революций, голодное и измученное население нуждалось в чем-то большем, нежели лозунги и заверения в скорой победе диктатуры пролетариата во всем мире.

Первым актом эпохи НЭПа стал Декрет ВЦИК о замене продовольственной и сырьевой разверстки натуральным налогом от 21 марта 1921 года. Продразверстка заменялась продналогом «для обеспечения правильного и спокойного ведения хозяйства на основе более свободного распоряжения земледельца продуктами своего труда и своими хозяйственными средствами, для укрепления крестьянского хозяйства и поднятия его производительности»[4]. В декрете провозглашалось, что «общая сумма налога должна быть постоянно уменьшаема по мере того, как восстановление транспорта и промышленности позволит Советской власти получать продукты сельского хозяйства в обмен на фабрично-заводские и кустарные продукты». Беднейшие крестьянские хозяйства освобождались от некоторых, а в исключительных случаях — от всех видов натурального налога (ст. 4), снабжение беднейшего сельского населения должно было производиться в государственном порядке и по особым правилам. Были предусмотрены также система поощрения старательных крестьян и наказания нерадивых: старательным полагались льготы по выполнению натурального налога (ст. 4), на тех же, кто налог не выполнил, органам Советской власти поручалось налагать взыскания (ст. 7)[5]. Другими важнейшими нормативно-правовыми актами НЭПа были определены основы нового экономического курса страны:

• Декретом СНК «О потребительской кооперации» от 7 апреля 1921 года кооперации было предоставлено право заготовлять всякого рода сельскохозяйственные продукты. Декрет предусматривал добровольное объединение всех граждане РСФСР в потребительские общества (ст. 1), которым предоставлялось «право обмена и скупки излишков сельскохозяйственного производства, а равно кустарных и ремесленных изделий и сбыт их» (ст. 5), право закупать у производителей «произведения их хозяйства, заключая с каждым производителем, группами производителей или кооперативами всякого рода договоры, не противоречащие советскому законодательству, как-то: на заготовку, поставку, переработку, хранение, очистку, сборку вышеуказанных продуктов, снабжение орудиями и материалами и принимать по таковым договорам на себя обязательства» (там же), право «организовывать предприятия по добыче и обработке продуктов, а также устраивать огороды, молочные фермы и другие предприятия подобного рода, выполнять поручения в области снабжения, заготовок и распределения, даваемые добровольными потребительскими объединениями, учреждениями и отдельными лицами»[6];

• Декретом СНК «Об обмене» от 24 мая 1921 года разрешался «свободный обмен, покупка и продажа остающихся у населения после выполнения натурального налога продуктов сельского хозяйства», при этом «право обмена, покупки и сбыта распространяется также на изделия и предметы кустарной и мелкой промышленности» (ст. 1). Там же устанавливалось, что «обмен, покупка и продажа разрешается отдельным гражданам и кооперативным объединениям потребительским, сельско-хозяйственными кустарным и может производиться, как на рынках и базарах, так и в других местах, с лотков и ларей и в закрытых торговых помещениях» (ст. 2)[7];

• Постановлением Совета Труда и Обороны «Основные положения о мерах по восстановлению крупной промышленности и поднятию и развитию производства» от 12 августа 1921 года, Наказом СНК РСФСР (август 1921 года) предусматривался перевод государственных предприятий на начала хозяйственного расчета.

Принципиально важным документом являлся Декрет ВЦИК от 22 мая 1922 года «Об основных частных имущественных правах, признаваемых РСФСР, охраняемых ее законами и защищаемых судами РСФСР», предоставивший всем дееспособным гражданам широкий спектр вещных и обязательственных прав, в том числе:

• право организовывать торговые и промышленные предприятия и заниматься всеми дозволенными действующим законодательством профессиями и промыслами;

• право собственности на строения в городских и сельских местностях, не муниципализированные местными советами до издания настоящего декрета (ст. 1);

• «устанавливаемое по договорам с местными органами власти, коим вверено распоряжение землей, право застройки земельных участков в городских и сельских местностях на установленный особым законом срок, но не свыше 49 лет, с предоставлением на тот же срок указанных в предыдущем пункте прав на строения» (ст. 2);

• «право собственности на движимое имущество, заключающееся вфабрично-заводских, торговых и промышленных предприятиях, могущих находиться в частном обладании, всякого рода орудиях и средствах производства, в продуктах сельскохозяйственного производства и промышленности, товарах, не изъятых из частного оборота специальными узаконениями, в денежных капиталах, в предметах домашнего обихода и хозяйства и в предметах личного потребления» (ст. 3);

• ст. 5 устанавливала право на изобретение, авторское право, право на промышленные модели, товарные знаки и рисунки в пределах, устанавливаемых «особыми законами»;

• ст. 7 предусматривала право заключения всех не запрещенных действующим законодательством договоров, устанавливала принцип обязательности таких договоров для заключивших договор сторон и право их на судебную защиту. Эта же статья содержала правила установления недействительности договоров;

• Декрет не предусматривал возможность реституции для бывших собственников, имущество которых было «экспроприировано на основании революционного права» до издания Декрета;

• иностранные компании различных организационно-правовых форм могли приобрести статус юридического лица на территории РСФСР. При этом для иностранных юридических лиц, не наделенных правом на производство операций на территории РСФСР, предусматривалось право на судебную защиту «по претензиям, возникающим вне пределов РСФСР и относящимся к ответчикам, пребывающим в ее пределах, не иначе, как на началах взаимности»[8].

Данный Декрет не только по содержанию, но и с точки зрения языка и содержащихся в нем юридических формулировок является весьма нетипичным нормативно-правовым актом раннего советского периода. Использование принципа «дозволено все, что не запрещено» и очевидная направленность на создание благоприятного климата для иностранных компаний создают ощущение того, что одной из задач данного документа было «цивилизованное позиционирование» советского государства в сфере экономики — как в национальном масштабе, так и за рубежом.

Таким образом, переход к НЭПу преследовал не только экономические цели (удержать страну от экономической катастрофы, ликвидировать угрозу голода, восстановить промышленность и сельское хозяйство), но также социальные (предотвращение дальнейших бунтов и снятие социальной напряженности, в особенности среди беднейшего крестьянства), и политические (прекращение международной изоляции Советской России, обеспечение дипломатического признания, установление экономических связей с иностранными государствами).

Конституции СССР 1924,1936 и 1977 годов

Следующая советская конституция уже именовалась Конституцией Союза Советских Социалистических Республик, который образовали РСФСР, Украинская ССР, Белорусская ССР и Закавказская СФСР, включавшая в себя Грузию, Армению и Азербайджан. Каждая из республик-основателей уже имела свою собственную конституцию, но создание Советского Союза требовало принятия нового Основного закона. Утверждённая резолюцией II Съезда Советов Союза ССР 31 января 1924 года, новая Конституция состояла из двух основных частей — Декларации об образовании СССР и Договора об образовании СССР. Как и в Конституции 1918 года, язык новой Конституции ярок, эмоционален и идиоматичен, в особенности в преамбуле. Она установила весьма пространный перечень предметов ведения федерации, в отношении республик был использован термин «суверенитет», ограниченный лишь «в пределах, указанных в настоящей Конституции, и лишь по предметам, отнесенным к компетенции Союза» (ст. 3 гл. 2). За каждой из союзных республик сохранялось право выхода из состава Союза (ст. 4). Верховным органом власти СССР был провозглашен ежегодно созываемый Съезд Советов; в период между съездами верховным органом власти являлся Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР. ЦИК СССР представлял собой наделенный как законодательными, так и административными полномочиями бикамераль-ный орган, состоявший из Совета Союза и Совета Национальностей. Совет Союза являлся органом представительства республик, избираемым Съездом Советов СССР, Совет Национальностей представлял более сотни национальных и этнических групп, проживавших на территории страны. В период между сессиями ЦИК СССР верховная власть осуществлялась состоящим из 21 человека Президиумом ЦИК СССР, являвшимся, согласно букве Конституции, «высшим законодательным, исполнительным и распорядительным органом власти Союза ССР» (ст. 29). Дополнительным и распорядительным органом ЦИК СССР являлся Совет Народных Комиссаров, состав и компетенция которого были определены в гл. 6 Конституции. Впервые на конституционном уровне были закреплены статус, порядок формирования и компетенция Верховного Суда СССР, создаваемого «в целях утверждения революционной законности». Ст. 43 содержала предельно откровенную формулировку «при ЦИКе Союза ССР учреждается Верховный Суд». Как de jure, так и de facto ЦИК СССР являлся вышестоящим органом для Верховного Суда СССР; именно перед ЦИКом должно было происходить «рассмотрение и опротестование по представлению прокурора Верховного Суда Союза ССР постановлений, решений и приговоров верховных судов союзных республик, по соображениям противоречия таковых общесоюзному законодательству, или поскольку ими затрагиваются интересы других республик»(пункт «б» ст. 43). Гл. 9 Конституции предусматривала создание нового органа — объединенного государственного политического управления, получившего печальную известность как ОГПУ. Эта аббревиатура долгие годы заставляла трепетать советских граждан.

Ст. 61 гласила: «В целях объединения революционных усилий союзных республик по борьбе с политической и экономической контрреволюцией, шпионажем и бандитизмом, учреждается при СНК Союза ССР объединенное государственное политическое управление (ОГПУ), председатель которого входит в СНК Союза ССР с правом совещательного голоса».

Конституция СССР 1924 года не содержала какого-либо упоминания о правах и свободах советских граждан. Этим она кардинальным образом отличалась от следующего основного закона страны — принятой в 1936 году знаменитой «сталинской» Конституции. Конституция 1936 года провела четкую демаркационную линию между двумя периодами конституционной эволюции Советского Союза. Время диктатуры пролетариата истекло, ее миссия была выполнена. Настало время праздновать победу социализма на всей территории Советского Союза. Основная цель Конституции СССР 1936 года заключалась в легитимации основ социалистической системы и, в то же самое время, в представлении сталинского политического режима как истинной демократии. Политическая элита 1930-х годов прекрасно осознавала необходимость отвлечь внимание как советских граждан, так и иностранных государств от того, что на самом деле происходило в стране. Именно поэтому необходимо было отказаться от жесткой и эмоционально насыщенной риторики первых лет большевизма и принять новый основной закон советского государства, содержащий достаточно широкий спектр прав и свобод граждан и ряд иных, на первый взгляд вполне демократических положений.

Новая Конституция официально провозгласила победу социализма в СССР. Экономическая система была определена как социалистическая, при которой большинство «орудий и средств производства» находятся в собственности государства и лишь малая их толика принадлежит колхозам и кооперативным организациям. От НЭПа и его нововведений не осталось и следа; ст. 4 новой Конституции провозгласила, что социалистическая система хозяйства и социалистическая собственность утвердились в результате «ликвидации капиталистической системы хозяйства, отмены частной собственности на орудия и средства производства и уничтожения эксплуатации человека человеком». Возросло количество союзных республик: входившие ранее в состав ЗСФСР Армения, Грузия и Азербайджан получили статус союзных республик. В 1936 году в состав СССР вошли также Казахская и Киргизская ССР. В 1940 году список пополнили Молдавия, Эстония, Латвия, Литва и Карело-Финская Республика.

В новой Конституции были закреплены существенные изменения, произошедшие в системе органов государственной власти. Высшим органом стал Верховный Совет СССР. Согласно ст. 32, к его исключительной компетенции была отнесена законодательная власть. Он имел бикамеральную структуру, аналогичную структуре упраздненного ЦИК СССР, и его палаты носили идентичные названия и обладали аналогичным статусом. Избирался ВС СССР сроком на 4 года, сессии его созывались Президиумом ВС СССР 2 раза в год. Как правило, в совокупности продолжительность этих сессий не превышала 2 недель в году, депутаты не являлись профессиональными парламентариями, так что на звание парламента высший орган законодательной власти в СССР претендовать никак не мог. Высшим исполнительным и распорядительным органом страны, согласно ст. 64, являлся Совет Народных Комиссаров СССР (он же Правительство СССР, или Совнарком), формировавшийся на совестном заседании обеих палат Верховного Совета СССР, перед которым был ответственен и которому подотчетен, а в промежутках между сессиями ВС СССР — Президиуму Верховного Совета СССР.

Конституция 1936 года в существенной степени демократизировала избирательную систему и установила всеобщее, равное и прямое избирательное право при тайном голосовании. Ограничения избирательной правосубъектности определенных категорий лиц, закрепленные в Конституции 1918 года, утратили актуальность в стране победившего социализма и были отменены за ненадобностью. Впервые в истории конституционного развития СССР в основном законе страны была закреплена руководящая роль коммунистической партии, являвшейся «передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя и представляющую руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных» (ст. 126). Хотя эта статья не содержит ни слова о запрете каких-либо иных политических партий, в особенности оппозиционных, тем не менее сформулирована она таким образом, что все партии, кроме ВКП(б), лишались возможности функционировать на территории Советского Союза. Данное конституционное положение стало краеугольным камнем могущества коммунистической партии.

В отличие от Конституции 1924 года, уделившей внимание лишь Верховному Суду СССР и обошедшей молчанием судебную систему страны, Конституция 1936 года дает ее развернутое описание. Иным образом определяется и предназначение Верховного Суда СССР: если согласно Конституции 1924 года он учреждался в «целях утверждения революционной законности на территории СССР», Конституция 1936 года использует термин «правосудие» и устанавливает, что правосудие осуществляется всеми структурными элементами советской судебной системы, от народных судов до Верховного Суда СССР (ст. 102)[9]. Меняется и статус Верховного Суда: он уже создается не при каком-либо органе государственной власти, как это было предусмотрено Конституцией 1924 года, а как отдельная структура. Вводится принцип выборности судей: народные суды избираются гражданами, а вышестоящие суды — Советами соответствующего уровня. Впервые на конституционном уровне устанавливается, что судьи независимы и подчиняются только закону (ст. 112). Согласно ст. 111, «разбирательство дел во всех судах СССР открытое, поскольку законом не предусмотрены исключения, с обеспечением обвиняемому права на защиту». Эти демократические положения, столь резко контрастирующие с формулировками предыдущих актов конституционного уровня (да и не только конституционного), — лишь немногие из содержащихся в Конституции 1936 года.

В части закрепления конституционных прав граждан «сталинская» Конституция была уникальна не только в национальном масштабе, в определенном смысле она была уникальна для того исторического периода. В отличие от предыдущих советских конституций, Конституция 1936 года предусматривала широкий спектр политических, экономических и социальных прав. Некоторые экономические права, предусмотренные «сталинской» Конституцией, не были включены в Конституции большинства западных демократических государств того времени. Гл. X «Основные права и обязанности граждан» поражает воображение — в особенности тех, кто хорошо знает, что на самом деле происходило в Советском Союзе в то время. Вот лишь несколько примеров. Ст. 125 устанавливала, что «в соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя гражданам СССР гарантируются законом: а) свобода слова; б) свобода печати; в) свобода собраний и митингов; г) свобода уличных шествий и демонстраций. Эти права граждан обеспечиваются предоставлением трудящимся и их организациям типографий, запасов бумаги, общественных зданий, улиц, средств связи и других материальных условий, необходимых для их осуществления»[10]. При внимательном прочтении данного конституционного положения бросается в глаза цинизм законодателя: да, важнейшие политические права советским гражданам предоставляются, но реализация этих прав имеет не абсолютный, а условный характер и возможна в строго определенных пределах и при непременном соответствии интересам трудящихся и целям укрепления социалистического строя. Согласно ст. 127, «гражданам СССР обеспечивается неприкосновенность личности, никто не может быть подвергнут аресту иначе как по постановлению суда или с санкции прокурора», а ст. 128 устанавливала, что неприкосновенность жилища граждан и тайна переписки охраняются законом. В период сталинских репрессий положения этих статей игнорировались полностью. После окончания репрессий с реализацией данных конституционных норм, в особенности в части неприкосновенности личности и тайны переписки, дело обстояло, мягко говоря, тоже неблагополучно, попытки реально использовать конституционное право на свободу слова влекли за собой преследование со стороны органов государственной безопасности и осуждение за «антисоветскую агитацию». Некоторые права власти сознательно не включили в текст Конституции, например, право на свободу передвижения.

Конституция СССР 1977 года и принятые годом позже конституции союзных республик провозгласили построение развитого социализма и общенародного социалистического государства. В преамбуле и ст. 1 союзной Конституции говорится о создании принципиально новой исторической общности людей — советского народа. Вся власть принадлежала народу, который осуществлял ее через Советы народных депутатов, составлявших политическую основу СССР. В Конституции РСФСР 1978 года был закреплен особый конституционноправовой статус КПСС — «руководящей и направляющей силы советского общества, ядра его политической системы» (ч. 1 ст. 6), определены принципы построения и функционирования российского государства — полновластие Советов народных депутатов, выразителей воли народа (ст. 2), демократический централизм (ст. 3), социалистическая законность (ст. 4). Положения ч.1 ст. 6 Конституции РСФСР 1978 года чудесно гармонировали со ст. 7 союзной Конституции, согласно которой «все политические партии, общественные организации и массовые движения, выполняя функции, предусмотренные их программами и уставами, действуют в рамках Конституции и советских законов». Обширный перечень прав, свобод и обязанностей советских граждан содержался в гл. 7 союзной Конституции. Ст. 39 устанавливала, что «граждане СССР обладают всей полнотой социально-экономических, политических и личных прав и свобод, провозглашенных и гарантируемых Конституцией СССР и советскими законами. Социалистический строй обеспечивает расширение прав и свобод, непрерывное улучшение условий жизни граждан по мере выполнения программ социально-экономического и культурного развития. Использование гражданами прав и свобод не должно наносить ущерб интересам общества и государства, правам других граждан». В ст. 59 содержалось дополнительное разъяснение: осуществление прав и свобод неотделимо от исполнения гражданином своих обязанностей. Аналогичный спектр прав, свобод и неотделимых от них обязанностей советских граждан содержался в главе б Конституции РСФСР.

Конституция СССР 1977 года утратила силу на территории России в связи с принятием Соглашения о создании СНГ 8 декабря 1991 г. и его последующей ратификацией Верховным Советом РСФСР. Конституция РСФСР 1978 года после распада СССР неоднократно изменялась и дополнялась; она утратила юридическую силу после принятия 12 декабря 1993 года новой Конституции России.

Непростые отношения с правом

Формирование феномена, получившего название «советское право», началось сразу же после революции. В своем стремлении уничтожить все аспекты царского режима большевики конечно же не могли обойти своим вниманием дореволюционное законодательство. При этом они отдавали себе отчет в том, что создать принципиально новую советскую правовую систему из ничего невозможно. Поэтому с самого начала советское право представляло собой меланж минимально необходимых элементов дореволюционного законодательства и марксистско-ленинской идеологии, которая являлась основным компонентом вновь создаваемой системы права и проникала во все его отрасли, насыщая их классовым подходом. С точки зрения марксизма-ленинизма, право представляло собой важный институт буржуазного общества, необходимое орудие утверждения верховенства капиталистического класса и отражение буржуазных ценностей. В период диктатуры пролетариата и перехода к социализму (а вслед за этим — и к коммунизму) от права отказываться не стоило, оно было необходимо как временный инструмент, используемый в интересах трудового народа для подавления эксплуататорских классов. После построения бесклассового общества потребность в праве должна была автоматически отпасть; праву предстояло неизбежным образом отмереть ввиду ненужности и завершенности его исторической миссии.

Законодательство царских времен, отдельные элементы которого большевики предполагали использовать для создания советского права, было в целом весьма типично для неограниченной монархии, в которой не было ни Конституции, ни (до последнего момента) парламента, где роль полиции была в высшей степени важна, а власть ее — практически безгранична. Первые следы влияния западного права стали заметны после реформ 1860-1870-х годов. Великие реформы Александра Второго включали в себя освобождение крестьян от крепостной зависимости, военную реформу, реформу местного самоуправления, реформу системы образования и судебную реформу, которая стала важной вехой в процессе модернизации российской империи. Александр Второй предоставил судам статус пусть и относительно, но все же самостоятельной власти, впервые отделив судебные органы от органов административных, и в первом акте этой судебной реформы, высочайше утвержденном 20 ноября 1964 года Учреждении судебных установлений, первая статья начинается со слов «Власть судебная…». В ходе этой реформы была учреждена единая судебная система, в основу которой была положена французская модель, существенные изменения были внесены и в процессуальную сферу. Впервые в России были восприняты такие основополагающие принципы отправления правосудия, как принцип равенства сторон в процессе, введение открытых слушаний, принцип состязательности, равенство всех перед судом, отправление правосудия исключительно судами, независимость судов и судей, несменяемость судей и т. д. Разумеется, было бы наивно предполагать, что все провозглашенные в рамках реформы принципы успешно применялись на практике. Особенно это касается принципа равенства всех перед судом, который попросту не мог применяться без искажений в стране, в которой существовала печально известная черта оседлости с населением, в очень серьезной степени ограниченным в правах, в том числе и в праве на судебную защиту (примечательно, что один их первых декретов Временного правительства, изданный 20 марта 1917 года, провозгласил ликвидацию черты оседлости и уравнение евреев в правах с остальным населением России). Но уже сам факт провозглашения этих принципов представлял собой важнейший первый шаг российской судебной реформы. В числе других ее достижений следует упомянуть введение суда присяжных, учреждение института профессиональных независимых от государства адвокатов.

Таким образом, в судебной сфере законодательное наследие Российской империи выглядело весьма достойно. Но именно эту часть дореволюционного законодательства большевики как раз и не желали использовать. Основная идея нового режима заключалась в том, что социалистическая правовая система не имеет ничего общего с принципами верховенства права и разделения властей, а посему эти западные концепции были объявлены идеями нон грата наряду с гарантиями защиты частной собственности и правами и свободами человека и гражданина. Основанное на принципах марксизма-ленинизма, раннее советское законодательство вдохновлялось советским классовым подходом и утверждало в качестве базового принцип приоритета интересов государства над интересами отдельной личности. Но несмотря на горячее стремление нового правительства порвать с прошлым, очень быстро стало очевидно, что полностью отринуть и законодательство царских времен, и дореволюционных юристов вряд ли удастся. Для того, чтобы разработать новое законодательство, требовались месяцы, для того, чтобы выпестовать новое поколение советских юристов, нужны были годы, если не десятилетия. Ждать так долго отчаянно нуждавшиеся в новой законодательной базе и новых юридических кадрах большевики не могли себе позволить, и, оказавшись в ситуации отсутствия выбора, приняли решение использовать по необходимости «буржуазный опыт», а вместе с ним и профессиональные услуги юристов, получивших образование до революции и согласных сотрудничать с новым режимом.

Гражданское право. Первый советский ГК был разработан и затем обрел юридическую силу в 1922 году, вскоре после того, как на смену не оправдавшей себя политике военного коммунизма пришел идеологически чуждый НЭП, когда частное предпринимательство поощрялось государством, а в экономике появлялись некоторые рыночные черты. Проект ГК разрабатывался в спешке; на тот момент было в высшей степени преждевременно пытаться систематизировать воздействие социалистической революции на право и извлекать уроки из жизни в условиях социализма, поэтому и понятия, и концепции, и терминология, использованные в первом советском гражданском кодексе, основывались на аналогах из западноевропейских стран континентальной правовой системы.

В начале 1920-х годов перед советским гражданским правом стояли две плохо совместимые друг с другом задачи. С одной стороны, новое советское гражданское право должно было регулировать и стимулировать развитие рыночного товарообмена, создание новой национальной экономики и становление частного предпринимательства. В то же самое время перед разработчиками нового ГК была поставлена задача установить надежные барьеры для каких-либо попыток частных лиц извлечь выгоду из неблагоприятной экономической ситуации на государственных предприятиях и организациях.

Новый Гражданский кодекс предоставлял равные права всем гражданам РСФСР независимо от их пола, расы, национальности, вероисповедания и происхождения. Частная собственность допускалась только для малых предприятий. В то же самое время, в соответствии с идеологическими установками того периода Гражданский Кодекс вводил жесткие ограничения свободы предпринимательской деятельности и не предусматривал каких-либо гарантий стабильности гражданско-правовых отношений. Ст. 58[11] устанавливала, что собственнику принадлежит в пределах, установленных законом, право владения, пользования и распоряжения имуществом. Ст. 59 устанавливала, что «собственник вправе требовать устранения всяких нарушений его права, хотя бы они и не были соединены с лишением владения», но никакие средства правовой защиты, направленные на охрану прав собственности, в ГК не упоминались. Согласно примечанию 1 к этой же статье «бывшие собственники, имущество которых было экспроприировано на основании революционного права или вообще перешло во владение трудящихся до 22 мая 1922 года, не имеют права требовать возвращения этого имущества».

Характерной чертой данного нормативно-правового акта являются многочисленные и весьма обтекаемо сформулированные основания признания сделки недействительной. Так, согласно ст. 30 недействительной считалась сделка, «совершенная с целью, противной закону или в обход закона, а равно сделка, направленная к явному ущербу для государства»[12] (при этом четкое определение понятия «явный ущерб» отсутствовала, что создавало основу для произвольного и, как правило, расширительного толкования данной нормы). Ст. 33 наделяла «подлежащие государственные органы и общественные организации» правом в случае вступления лица под влиянием крайней нужды в явно невыгодную для себя сделку обращаться в суд с требованием о признании сделки недействительной, либо о прекращении ее действия на будущее время. фактически это означало возможность неконтролируемого вмешательства органов власти в экономические отношения в полном соответствии с законодательством того времени.

Гражданский кодекс 1922 года различал три формы собственности: государственную (национализированную и муниципализированную), кооперативную и частную. Ст. 54 устанавливала, что «предметом частной собственности могут быть: немуниципализированные строения, предприятия торговые, предприятия промышленные, имеющие наемных рабочих в количестве, не превышающем предусмотренного особыми законами; орудия и средства производства, деньги, ценные бумаги и прочие ценности, в том числе золотая и серебряная монета и иностранная валюта, предметы домашнего обихода, хозяйства и личного потребления, товары, продажа коих не воспрещается законом, и всякое имущество, не изъятое из частного оборота». В качестве фундаментального принципа советского гражданского права был установлен приоритет государственной собственности. Отдельные элементы капитализма и частного предпринимательства были дозволены, но ничем не гарантированы, и лица, решившие заняться предпринимательской деятельностью, несли существенные риски. Но и эта относительная экономическая вольница просуществовала недолго и была свернута после отказа от новой экономической политики.

Некоторым положениям ГК изначально отводилась пропагандистская функция. В первую очередь, это относится к примечаниям к ст. 8, согласно которым «иностранные акционерные общества, товарищества и проч, приобретают права юридического лица в РСФСР лишь с особого разрешения правительства. Примечание 2. Иностранные юридические лица, не имеющие разрешения на производство операций в РСФСР, пользуются правом на судебную защиту в РСФСР по претензиям, возникающим вне пределов РСФСР и относящимся к ответчикам, пребывающим в ее пределах, не иначе как на началах взаимности». (В ред. 23 ноября 1922 года).

Совершенно очевидно, что практическое применение данной нормы было сопряжено с невероятным количеством сложностей и бюрократических проволочек. Тем не менее, не слишком хорошо осведомленный о советских реалиях начала 1920-х годов читатель в первую очередь обращал внимание на то, что ГК предусматривал возможность приобретения прав юридического лица в РСФСР для иностранных компаний. В связи с этим достаточно обоснованной представляется точка зрения, согласно которой ГК 1922 года в известном смысле являлся нормативно-правовой потемкинской деревней, призванной впечатлить западных наблюдателей и уверить их в стабильности нового режима. Неоднократно изменявшийся и дополнявшийся ГК РСФСР 1922 года действовал до момента вступления в силу ГК РСФСР 1964 года.

Принятие в 1961 году Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик происходило в принципиально иной экономической и политической ситуации, когда в СССР, судя по сведениям из официальных источников, уже было построено развитое социалистическое общество. Основу экономической системы страны составляла социалистическая собственность на средства производства в форме государственной и колхозно-кооперативной собственности. Личная собственность определялась как производная от социалистической собственности и должна была служить одним из средств удовлетворения потребностей граждан. В тексте «Основ» отмечалось, что в коммунистическом строительстве товарно-денежные отношения обретают новое содержание; также подчеркивалось, что «советское государство осуществляет руководство экономикой на основе государственных планов экономического и социального развития, с учетом отраслевого и территориального принципов, при сочетании централизованного управления с хозяйственной самостоятельностью и инициативой предприятий, объединений и других организаций»[13]. В преамбуле Основ советскому гражданскому законодательству, помимо роли регулятора имущественных и личных неимущественных отношений «в целях создания материально-технической базы коммунизма и все более полного удовлетворения материальных и духовных потребностей граждан» отводилась политически важная функция «дальнейшего укрепления законности в области имущественных отношений и охраны прав социалистических организаций и граждан» и активного содействия «разрешения задач строительства коммунизма»[14].

В 1964 году был принят Гражданский кодекс РСФСР. Это был существенно более масштабный документ, нежели предшествовавший ему. Отдельные разделы были посвящены праву собственности, обязательственному праву, авторскому праву, праву на открытие и на изобретение, наследственному праву. Гл. 2 устанавливала понятия правоспособности и дееспособности и определяла круг субъектов гражданских правоотношений[15]. Ст. 93 подразделяла собственность на социалистическую, к которой относились государственная (общенародная) и колхозно-кооперативная собственность, собственность профсоюзных и иных общественных организаций[16], и личную собственность граждан, основой которой являлись их трудовые доходы. В тексте статьи прямо указывалось, что «государство охраняет социалистическую собственность и создает условия для ее приумножения». Вопрос об охране личной собственности граждан, напротив, никак акцентирован не был. Ст. 95 определяла объекты исключительной собственности государства, к которым относились земля, ее недра, воды и леса, а также основные средства производства в промышленности, строительстве и сельском хозяйстве, средства транспорта и связи, банки, имущество организованных государством торговых, коммунальных и иных предприятий и основной городской жилищный фонд. Гл. 11 определяла предельные размеры имущества, которое гражданам дозволялось иметь в личной собственности. Раздел об обязательном праве регламентировал различные аспекты возникновения, исполнения и прекращения обязательств, а также порядок заключения сделок и отдельные виды договоров, к которым относились договоры купли-продажи, мены, дарения, поставки, займа, госзакупки, подряда, перевозки и иные виды договоров, типичные для стран рецепированного римского права.

Семейное право. Первые советские нормативно-правовые акты в сфере семейного права представляют еще больший интерес. Главной идеологически мотивированной целью этих актов было ликвидировать дореволюционную практику заключения браков и их расторжения. Именно практику, ибо в многонациональной и многоконфессиональной Российской империи не было единого кодекса, регулировавшего брачно-семейные отношения. Для вступления в брак как жениху, так и невесте вне зависимости от их возраста требовалось согласие родителей. Заключение и расторжение браков регулировалось церковью; в случае, если жених и невеста принадлежали к разным конфессиям, для заключения брака требовалось высочайшее разрешение, равно как и согласие руководящих органов тех церквей, к которым принадлежали жених и невеста, либо одному из них надлежало сменить вероисповедание. Развод был делом весьма трудным и церковью не одобрявшимся, разрешался он лишь в случаях доказанной супружеской измены, неспособности исполнять супружеские обязанности либо чрезвычайно длительного и немотивированного отсутствия; процедуру развода осуществляли специальные церковные суды. Возможны были ситуации, когда виновной стороне воспрещалось впоследствии вступать в другой брак.

В дореволюционной России женщины и незаконнорожденные дети обладали весьма незавидным правовым статусом. Наделенная чрезвычайно ограниченными правами женщина должна была безоговорочно повиноваться мужу, повсюду следовать за ним, не могла без его согласия ни пойти учиться, ни устроиться на работу. Незаконнорожденные дети были практически бесправны вплоть до последних лет существования российской империи. Эта сфера настоятельно и очевидно требовала реформирования, поэтому быстрые и активные нововведения большевиков в этой сфере изначально носили ярко выраженный позитивный характер.

Первым документом нового режима, внесшим кардинальные изменения в сферу семьи и брака, стал декрет ВЦИК и СНК «О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния» от 18 декабря 1917 года. Единственной формой брака, признаваемой Российской республикой, были объявлены гражданские браки. Требования к желающим вступить в брак были существенно упрощены: ст. 2 Декрета устанавливала, что заявления о желании вступить в брак не принимаются от лиц, не достигших брачного возраста (18 лет для жениха и 16 лет для невесты), а также «от родственников по прямой линии, полнородных и неполнородных братьев и сестер, — причем наличность родства признается также между внебрачным ребенком и его потомством, с одной стороны, и его отцом и его родственниками, с другой; в) от состоящих в браке, и г) от умалишенных». Положения этой статьи примечательны также и тем, что содержат первое упоминание об уравнении в правах незаконнорожденных детей и детей, рожденных в зарегистрированном браке.

Принятый за два дня до этого Декрет о расторжении брака также знаменовал собой решительный прорыв в регулировании брачно-семейных отношений. Процедура развода была существенно упрощена, разводы отнесены к компетенции местных судов. Согласно ст. 12 Декрета немедленной передаче на хранение в местные окружные суды подлежали «все ныне производящиеся в духовных консисториях ведомства православного и прочих исповеданий, в правительствующем синоде и всяких учреждениях иных христианских и иноверных исповеданий и у должностных лиц по управлению духовных дел всяких исповеданий дела о расторжении браков, по коим не постановлено решений или постановленные решения еще не вступили в законную силу, признаются силою сего закона уничтоженными и подлежащими, со всеми архивами находившихся в производстве вышеназванных учреждений и лиц бракоразводных дел».

В октябре 1918 года вступил в силу Кодекс законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве (далее — Семейный кодекс 1918 года. — Прим, автора). Принятый в развитие двух вышеупомянутых декретов 1917 года, кодекс отражал представления нового режима о временном характере и ограниченном периоде необходимости права как такового и семейного права, в частности. В высшей степени прогрессивной чертой кодекса стали положения ст. 133 и примечаний к ней: «Основой семьи признается действительное происхождение. Никакого различия между родством внебрачным и брачным не устанавливается.

Примечание 1. Дети, родители которых не состоят в браке между собой, во всем уравниваются в правах с детьми, родившимися от лиц, состоящих в зарегистрированном браке между собой.

Примечание 2. Постановление настоящей статьи распространяется и на внебрачных детей, родившихся до опубликования декрета о гражданском браке (20 декабря 1917 г.)».

Ряд положений нового кодекса были прямо направлены на уничтожение «тяжелого наследия царского режима» в сфере семейного права. Перемена места жительства одним из супругов не создавала для другого обязанности следовать за ним (ст. 104). Согласно ст. 105, брак не создавал общности имущества супругов, иными словами, женщина сохраняла право собственности на имущество, нажитое ею до брака. При этом супруги могли «вступать между собой во все, дозволенные законом, имущественно-договорные отношения. Соглашения между супругами, направленные к умалению имущественных прав жены или мужа, не действительны и не обязательны как для третьих лиц, так и для супругов, которым предоставляется в любой момент от исполнения их отказаться» (ст. 106). Согласно ст. 107, нуждающийся (т. е. не имеющий прожиточного минимума и нетрудоспособный) супруг имел право на получение содержания от другого супруга, если последний был в состоянии оказывать ему поддержку. Ст. 130 при этом устанавливала, что «право нуждающегося и нетрудоспособного супруга на получение содержания от другого супруга сохраняется и при прекращении брака разводом, до изменения условий, служащих основанием для получения содержания (ст. 107)». Согласно ст. 52 только гражданский (светский) брак, зарегистрированный в Отделе записей актов гражданского состояния, порождал права и обязанности супругов. «Брак, совершенный по религиозным обрядам и при содействии духовных лиц, не порождает никаких прав и обязанностей для лиц, в него вступивших, если он не зарегистрирован установленным порядком. Примечание. Церковные и религиозные браки, заключенные до 20 декабря 1917 года с соблюдением условий и формы, предусмотренных ст. ст. 3, 5,12, 20,31 или 90 прежде действовавших законов гражданских (прежний Свод законов, т. X, ч. 1, изд. 1914 г.), имеют силу зарегистрированных браков».

Подтвердив упрощенную процедуру развода, введенную декретом от 16 декабря 1917 года, кодекс 1918 года предусмотрел возможность развода как по обоюдному желанию супругов, так и по инициативе одного из них. Согласно ст. 88, «просьба о расторжении брака может быть приносима как в письменной, так и в устной форме, с занесением ее в протокол».

Некоторые положения кодекса вызывают весьма странные и смешанные чувства. Ст. 144 гласит, что «если суд при рассмотрении вопроса установит, что лицо, указанное в ст. 141 (лицо, указанное матерью в качестве отца ребенка в заявлении, поданном в Отдел записи актов гражданского состояния), в момент зачатия хотя и было в близких отношениях с матерью ребенка, но одновременно с другими лицами, то суд постановляет о привлечении последних в качестве ответчиков и возлагает на всех их обязанность участвовать в расходах (связанных с беременностью, родами, рождением и содержанием ребенка), указанных в ст. 143. Еще более сильные эмоции вызывает ст. 183, согласно которой «с момента вступления в силу настоящего Закона не допускается усыновление ни своих родных, ни чужих детей. Всякое такое усыновление, произведенное после указанного в настоящей статье момента, не порождает никаких обязанностей и прав для усыновителей и усыновляемых». Отмена института усыновления в стране, в которой в результате Первой мировой войны, революции 1917 года и гражданской войны сиротами остались сотни тысяч детей, была не только жестокой и неразумной — она, разумеется, была идеологически фундированной. В то время Россия была преимущественно сельскохозяйственной страной, и утверждалось, что были многочисленные прецеденты, когда сироты усыновлялись крестьянскими семьями, после чего приемные родители насильно вовлекали таких детей в сельскохозяйственные работы. В связи с этим отмена института усыновления была провозглашена необходимой временной мерой, направленной против эксплуатации детского труда. Это, впрочем, никак не помешало распространить всеобщую трудовую повинность на детей с 16-летнего возраста; учащиеся всех школ должны были выполнять трудовую повинность в школе (ст. 4 Кодекса законов о труде 1918 года). При этом не было дано никаких разъяснений, почему выполнять обязательную трудовую повинность ребенку можно, а жить в приемной семье в деревне и принимать участие в сельскохозяйственных работах нельзя. Отмена института усыновления в 1918 году стала первым ярким проявлением истинной сути постоянно декларировавшей неустанной заботы советского государства о детях.

1 января 1927 года Семейный кодекс 1918 года утратил силу и был заменен принятым в 1926 году Кодексом законов РСФСР о браке, семье и опеке. Согласно положениям этого акта, фактический брак имел практически равный статус с браком, официально зарегистрированным в органах ЗАГС. Положения кодекса 1926 года об имуществе супругов, состоявших в зарегистрированном браке, распространялись также и на «имущество лиц, фактически состоящих в брачных отношениях, хотя бы и не зарегистрированных, если эти лица взаимно признают друг друга супругами, или же если брачные отношения между ними установлены судом по признакам фактической обстановки жизни» (ст. 11). Еще больше упростилась процедура развода; обращаться в суд уже не было необходимости, разводы были отнесены к компетенции органов ЗАГС (гл. 4 кодекса).

Согласно ст. 28–29 нового кодекса, в целях защиты интересов ребенка матери предоставлялось право во время беременности или после рождения ребенка подать заявление в орган ЗАГС по месту жительства с указанием имени, отчества, фамилии и места жительства отца. Органы ЗАГС уведомляли об этом лицо, указанное в заявлении в качестве отца, и если от него не поступало возражений в течение месяца, данное лицо записывалось отцом ребенка. Было восстановлено и более не выглядевшее опасным усыновление, которое отныне производилось посредством издания постановления органа опеки и попечительства и подлежало регистрации в общем порядке в органах ЗАГС (ст. 59). Усыновленные и усыновители наделялись по отношению друг к другу такими же личными и имущественными правами и обязанностями, что и родственники по происхождению. Новый кодекс рассматривал опеку и попечительство как весьма важную функцию, которая была детально регламентирована в разд. III.

В 1940-е годы стало очевидно, что ряд положений Кодекса Законов РСФСР о браке, семье и опеке 1926 года фактически превратились в мертвые нормы и более не имеют практического применения. Тому было немало причин, первой и основной из которых стала Вторая мировая война, перевернувшая жизнь страны и кардинальным образом изменившая демографическую ситуацию в СССР. Десятки миллионов жизней молодых мужчин были унесены войной и сталинскими репрессиями. В стране теперь проживало огромное количество одиноких женщин, у большинства из которых были маленькие дети. В 1944 году Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 июля 1944 года были внесены существенные изменения в кодекс 1926 года. Существовавшее до этого равенство зарегистрированного и фактического брака отныне было отменено. Указ от 10 ноября 1944 года «О порядке признания фактических брачных отношений в случае смерти или пропажи без вести одного из супругов» предусмотрел возможность установления ранее существовавших фактических брачных отношений в судебном порядке, которые не могли быть зарегистрированы вследствие смерти или пропажи без вести на фронте одного из супругов. Но норма эта была по сути лицемерной: об указе многие не знали, мало кто мог представить доказательства существования фактического брака, да и обращаться в суды, функционировавшие в основном как карательные органы, хотелось далеко не всем. А пенсию государство выплачивало только тем детям погибших военнослужащих, родители которых были официально женаты….

В это же время было ликвидировано существовавшее ранее равенство внебрачных детей и детей, рожденных в зарегистрированном браке. Отменили и установление отцовства как в регистрационном, так и в судебном порядке, а заодно и право одинокой матери обратиться в суд о взыскании алиментов на содержание внебрачного ребенка. Существенные изменения произошли и в сфере прекращения брака. Функция расторжения брака была возвращена судам, при этом степень вовлеченности суда в решение вопроса о целесообразности сохранения конкретного брака представляется чрезмерной. Весьма распространенной была ситуация, когда супруги, имеющие малолетнего ребенка и поэтому лишенные возможности развестись через ЗАГС по обоюдному согласию, вынуждены были продолжать жить вместе годами, поскольку судья, ориентированный на необходимость сохранения каждой отдельной взятой семьи, должен был не менее двух раз дать им так называемый «срок для примирения». Средняя продолжительность такого срока обычно была около шести месяцев. Отношение общества к разводу существенно изменилось и стало враждебным. Чем дальше, тем больше развод становился делом общественным, широко обсуждаемым и порицаемым. Разводы рассматривались на заседаниях парткомов с обсуждением положенных личных деталей. А в характеристике разведенного советского гражданина присутствовала фраза «факт развода парткому известен». Наличие в биографии развода, ни в коей мере не интересовавшего советское государство в 1920-1930-е годы, к концу 1940-х обрело форму негативной личностной черты, не вполне гармонирующей с моральным кодексом строителя коммунизма. Таким образом, все прогрессивные достижения в сфере советского семейного права были ликвидированы в достаточно краткие сроки. Убедительным доказательством тому является текст Кодекса о браке и семье РСФСР 1969 года. Ст. 6 КоБС устанавливала, что государством признается лишь «брак, заключенный только в государственных органах записи актов гражданского состояния. Религиозный обряд брака, равно как и другие религиозные обряды, не имеет правового значения». В случае отсутствия несовершеннолетних детей и имущественных претензий развод можно было получить в органах ЗАГС; во всех иных случаях развод был отнесен к компетенции судов. Суду надлежало принимать меры к примирению супругов, и брак расторгался лишь в том случае, «если судом будет установлено, что дальнейшая совместная жизнь супругов и сохранение семьи стали невозможными» (ст. 33). После расторжения брака несовершеннолетних детей, как правило, оставляли с матерью, на отца же возлагалось обязательство по уплате алиментов. Если же отец не стремился исправно платить алименты, то согласно ст. 4 Положения о паспортной системе в СССР «в предусмотренных законодательством случаях органы внутренних дел производят в паспортах граждан, уклоняющихся от уплаты алиментов, отметки об обязанности платить алименты». КоБС 1969 года также ввел понятие общей совместной собственности супругов, которой является имущество, нажитое ими в браке (ст. 20). Ст. 48 предусматривала возможность установления отцовства в судебном порядке.

Трудовое право. Весьма яркое и двойственное впечатление производит первый Трудовой кодекс РСФСР, принятый 10 декабря 1918 года. Во многих отношениях этот акт имел четко выраженный прогрессивный характер. Он ввел в обиход такие понятия, как установление неспособности трудиться, льготы по болезни, трудовые карточки, еженедельные дни отдыха и праздничные дни. К важнейшим нововведениям, нашедшим отражение в кодексе, относятся участие рабочих организаций в решении вопросов, связанных с отношениями найма и увольнения, ежегодный оплачиваемый отпуск для каждого работника, проработавшего на конкретной должности без перерыва в течение года, введение государственного регулирования заработной платы, основанного на ставках, разработанных профсоюзами, учреждение организаций, в чьи функции входило обеспечение работой безработных. Впервые в истории в законодательном акте, регулирующем трудовые отношения, было закреплено положение о восьмичасовом рабочем дне — принцип, установленный в 1866 году во время Конгресса Первого интернационала в Женеве. Предусмотренное Трудовым кодексом право на труд для всех граждан страны, безусловно, никак не могло быть гарантировано правительством большевиков с учетом исторической ситуации этого периода. Но сам факт провозглашения этого права имел огромное политическое значение.

В качестве весьма яркой черты того времени можно рассматривать закрепление в кодексе всеобщей трудовой повинности, которой подлежали все граждане, способные трудиться. Основные, как экономическая, так и идеологическая, задачи заключались в том, чтобы обеспечить максимальное вовлечение населения в «общественно полезный труд». Для организации учета трудоспособного населения, а также дабы гарантировать, что никому не удастся ускользнуть от общественно полезного труда, советское правительство изобрело рабочие карточки. В эпоху военного коммунизма рабочая карточка была, по сути, важнейшим документом советского человека, важность которого можно сопоставить разве что с важностью партбилета в период застоя. В первые годы советской власти рабочие карточки являлись удостоверениями личности граждан Советской Республики. Но еще более могучим фактором, предопределяющим важность данного документа, являлась экономическая мотивация. Декрет Совета Народных Комиссаров от 5 октября 1918 года установил, что лишь те граждане страны, которые имели рабочие карточки (что являлось подтверждением выполнения ими всеобщей трудовой повинности), имели право получать продовольственные карточки. Поскольку выжить без продовольственных карточек в эпоху военного коммунизма было практически невозможно, рабочие карточки берегли пуще глаза своего.

Первый советский Трудовой кодекс, разумеется, не обошел своим вниманием детей. В период гражданской войны проблема детского труда весьма остро стояла на повестке дня нового режима. Изначально советские законодатели намеревались запретить детский труд, исходя из ряда соображений. Но с учетом ситуации гражданской войны, разрухи и острой нехватки школ, детских домов и интернатов изначальная установка на запрет детского труда поменялась. Идеологи и авторы Трудового кодекса сочли целесообразным предоставить детям право на труд; с их точки зрения, без этого рост числа заброшенных детей и повышение уровня подростковой уличной преступности были практически неизбежны. И, как всегда руководствуясь интересами детей, законодатели сочли, что предоставление детям права на труд будет все же безопаснее и пойдет детям во благо. Разумеется, это никак не воспрепятствовало ни увеличению числа беспризорников, ни эскалации преступности среди несовершеннолетних.

Окончание гражданской войны, переход к НЭПу и быстрое изменение экономической ситуации в стране определили необходимость внесения изменений в сферу регулирования трудовых отношений. В результате 9 ноября 1922 года был принят второй советский Трудовой кодекс. Этот документ не обладал яркой атрибутикой, присущей первым актам советской власти — эмоционально окрашенным, изобилующим яркими эпитетами и идеологически перенасыщенным. Новый кодекс вполне соответствовал требованиям времени, когда идеология временно отступила на полшага назад и на первый план выдвинулась необходимость законодательного обеспечения экономической деятельности, в которой были допущены отдельные элементы частного предпринимательства. Трудовой кодекс 1922 года установил возможность расторжения трудового договора как по инициативе работника, так и по инициативе администрации, предусмотрел исчерпывающий перечень причин для увольнения работника (включая полную либо частичную ликвидацию предприятия, дисциплинарные проступки, отсутствие на рабочем месте в течение более трех дней без уважительной причины, систематическое неисполнение работником своих должностных обязанностей). Для определенных категорий работников был предусмотрен сокращенный шестичасовой рабочий день — лиц моложе 18 лет, шахтеров, а также занятых интеллектуальным трудом или работающих в учреждениях. Для всех остальных продолжала действовать закрепленная в первом Трудовом кодексе норма о восьмичасовом рабочем дне. Было введено понятие сверхурочной работы, за которую полагалась отдельная компенсация. Минимальная продолжительность ежегодного оплачиваемого отпуска составляла 2 недели.

Уголовное право. Наиболее яркой чертой раннего советского уголовного законодательства является замена общепринятых юридических категорий социологическими. В первую очередь это относится к таким базовым для уголовного права понятиям, как преступление, наказание и вина. «Преступление отныне обозначалось термином «общественно опасное деяние», наказание — термином «мера социальной защиты». Понятие вины было объявлено буржуазным критерием, чуждым юному советскому уголовному праву. Меры социальной защиты судьям надлежало применять в интересах пролетарского рабоче-крестьянского государства, руководствуясь при этом "революционным правосознанием". Принцип nullum crimen, nulla poena sine lege, один из фундаментальных принципов в странах рецепированного римского права (ныне закрепленный в статье 7 Европейской Конвенции о правах человека), стал объектом жесткой критики, и вместо него был введен принцип аналогии»[17]. Согласно этому принципу, если действие или же бездействие считалось общественно опасным деянием, но при этом данный состав преступления не был предусмотрен действующим уголовным правом, это вовсе не означало невозможность уголовного преследования за совершение такого деяния. Здесь на авансцену выступал судья, которому надлежало изыскать в действующем советском законодательстве состав преступления, сходный, по определенным признакам напоминающий или аналогичный совершенному действию (бездействию). Эту норму и подлежало применить в конкретном деле. А вот и указания о том, чем надлежало руководствоваться судам и судьям: «Местные суды решают дела именем Российской Республики и руководятся в своих решениях и приговорах законами свергнутых правительств лишь постольку, поскольку таковые не отменены революцией и не противоречат революционной совести и революционному правосознанию» (пункт 5 Декрета о суде № 1 (ноябрь 1917 года). Спустя год уже худо-бедно сформировалась некоторая нормативная база нового режима, поэтому руководство к действию для судей трансформировалось следующим образом: «при рассмотрении всех дел Народный Суд применяет декреты Рабоче-Крестьянского Правительства, а в случае отсутствия соответствующего декрета или неполноты такового руководствуется социалистическим правосознанием» (статья 22 Положения о народном суде РСФСР от 30 ноября 1918 года).

Существует версия, согласно которой советские юристы, внесшие свою лепту в создание первых нормативных актов в сфере советского уголовного права, находились под значительным влиянием опубликованного в Российской империи в 1908 году труда, именуемого «Уголовная социология»[18]. Эта книга является основным произведением знаменитого итальянского криминолога Энрико Ферри, ученика и последователя еще более знаменитого Чезаре Ломброзо. В изучении причин преступности Ферри продвинулся существенно дальше своего учителя, исследовавшего в основном психологические и антропологические факторы, оказывавшие влияние на мотивацию и формирование личности преступников. В фокусе научного анализа Ферри, помимо психологических, антропологических и физических факторов (к которым он относил географические особенности, метеорологические условия и специфику климата), находились преимущественно социальные и экономические факторы. Согласно созданной Ферри концепции социальной защиты функцией правосудия являлась защита общества от социально опасных элементов. Ферри отрицал такие базовые для уголовного права категории, как преступление, наказание, вина, ответственность, объективная сторона преступления и т. д. и горячо ратовал за персонификацию наказания, которое должно было определяться в зависимости от личности преступника, а не от совершенного преступления. Ключевая роль в определении вида наказания принадлежала судьям. Преступники же рассматривались как отдельная разновидность рода человеческого[19]. Считающийся одним из наиболее ярких представителей позитивистской школы криминологии, Ферри был фигурой весьма неоднозначной и противоречивой. Во время первой мировой войны он возглавлял комиссию по разработке проекта Уголовного кодекса, основополагающие идеи и положения которого были затем включены в Уголовный кодекс 1930 года, принятый в период расцвета фашизма в Италии. К концу жизни он стал преданным сторонником Бенито Муссолини и рассматривал фашизм как реализацию социалистической идеи. Советские ученые (например, А.А. Пионтковский в сборнике статей «Марксизм и уголовное право»[20]) предположение о значительном воздействии теории Энрико Ферри на становление раннего советского уголовного права гневно отвергали. Соглашаться с тем, что концепция и понятийно-категориальный аппарат уголовного права Советской России сформировались под ярко выраженным влиянием учения одиозного буржуазного ученого, да к тому же еще и апологета Муссолини, активно сотрудничавшего с фашистским режимом, было зазорно. Но очевидного не утаишь: сходство было чрезмерно явно и велико. Стоит ли удивляться, что «Уголовная социология» Ферри не переиздавалась в России в течение почти ста лет…

Огромную роль в формировании раннего советского уголовного права сыграла практика отправления «революционного правосудия» в первые годы советской власти. В эпоху военного коммунизма правоприменение в сфере уголовного права практически полностью оказалось в руках квазисудебных и вовсе несудебных органов. С учетом специфики кадрового состава этих учреждений, в подавляющем большинстве своем необремененного юридическим образованием, отказ от понятий вины, объективной стороны преступления и установление возможности определять наказание на основе революционного правосознания в зависимости не от совершенного деяния, а от личности преступника, был весьма удобен для выполнения задач, поставленных перед этими квазисудебными и несудебными органами. Советские юристы толковали широкое использование принципа аналогии, отказ от базовых категорий уголовного права и замену принципа верховенства закона революционным правосознанием не только как ответ на чрезвычайную ситуацию тех лет, но и как результат необходимости защиты молодого советского государства как от внутренних, так и от внешних врагов. Позаимствованная опять-таки из учения Ферри идея об оборонительном характере уголовного права, призванного защищать общество от социально опасных элементов, обрела горячее подтверждение в практике отправления «революционного правосудия». 3амена основ понятийно-категориального аппарата уголовного права социологическими нормами и повсеместное внедрение принципов аналогии и революционного правосознания рассматривались советскими юристами в том числе и как некая прелюдия к намеченному на будущее полному исчезновению уголовного права. Однако говорить об отказе от уголовного права было пока преждевременно.

Принятый 1 июня 1922 года Уголовный кодекс РСФСР установил «две категории преступления: а) направленные против установленных рабоче-крестьянской властью основ нового правопорядка или признаваемые ею наиболее опасными, по которым определенный кодексом низший предел наказания не подлежит понижению судом; и б) все остальные преступления, по которым установлен высший предел определяемого суду наказания» (ст. 27). Тем самым ключевая марксистско-ленинская формула о приоритете интересов государства над интересами отдельной личности обрела законодательное закрепление и стала фундаментальным принципом советского уголовного права. В ст. 10 провозглашался принцип аналогии: «В случае отсутствия в Уголовном Кодексе прямых указаний на отдельные виды преступлений, наказания или меры социальной защиты применяются согласно статей Уголовного Кодекса, предусматривающих наиболее сходные по важности и роду преступления, с соблюдением правил общей части сего Кодекса». Ст. 23 закрепляла принцип обратной силы уголовного закона: «Уголовный Кодекс применяется по отношению ко всем деяниям, не рассмотренным судом до введения его в действие». Посвященная определению меры наказания гл. Ill кодекса содержала развернутый перечень факторов, которые надлежало учитывать при назначении меры наказания, в частности: совершено ли преступление с целью восстановления власти буржуазии или же в чисто личных интересах преступника, было ли объектом преступного посягательства советское государство или же интересы отдельной личности и т. п.[21]. Ст. 24 предусматривала, что «при определении меры наказания учитывается степень и характер опасности как самого преступника, так и совершенного им преступления. Для установления этого изучается обстановка совершенного преступления, выясняется личность преступника, поскольку таковая выявилась в учиненном им преступлении и его мотивах и поскольку возможно уяснить ее на основании его образа жизни и прошлого, а также устанавливается, насколько само преступление в данных условиях времени и места нарушает основы общественной безопасности». В качестве мер социальной защиты помимо наиболее востребованной (расстрела) ст. 32 определяла:

а) изгнание из пределов РСФСР на срок или бессрочно;

б) лишение свободы со строгой изоляцией или без таковой;

в) принудительные работы без содержания под стражей;

г) условное осуждение;

д) конфискация имущества — полная или частичная;

е) штраф;

ж) поражение прав (лишение на срок до пяти лет пассивного и активного избирательного права, права занимать ответственную должность, быть заседателем в народном суде, защитником на суде, поручителем и опекуном);

з) увольнение от должности;

и) общественное порицание;

к) возложение обязанности загладить вред.

Ст. 46 предусматривала также и некоторые другие меры социальной защиты:

а) помещение в учреждения для умственно или морально дефективных;

б) принудительное лечение;

в) воспрещение занимать ту или иную должность или заниматься той или иной деятельностью или промыслом;

г) удаление из определенной местности.

Первая из глав Особенной части УК 1922 года, наиболее пространная и детализированная, содержала перечень государственных преступлений, считающихся наиболее тяжкими. Весьма примечательной была гл. Ill, посвященная нарушениям правил об отделении церкви от государства. В ней содержались такие любопытные составы преступления, как «использование религиозных предрассудков масс с целью свержения рабоче-крестьянской власти или для возбуждения к сопротивлению ее законам и постановлениям» (ст. 119), «совершение обманных действий с целью возбуждения суеверия в массах населения, а также с целью извлечь таким путем какие-либо выгоды» (ст. 120), «преподавание малолетним и несовершеннолетним религиозных вероучений в государственных или частных учебных заведениях и школах (ст. 121), «совершение в государственных учреждениях и предприятиях религиозных обрядов, а равно помещение в этих зданиях каких-либо религиозных изображений» (ст. 124). Традиционно по логике уголовного закона составы преступления помещаются в Особенной части Уголовного кодекса в соответствии со степенью их общественной опасности: первая глава всегда посвящена наиболее тяжким преступлениям. В УК РСФСР 1922 года преступления против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности предусмотрены лишь в гл. V — после государственных преступлений, должностных (служебных) преступлений, правил об отделении церкви от государства и хозяйственных преступлений. Тем самым на законодательном уровне была закреплена меньшая, по мнению советских законотворцев, степень общественной опасности преступлений против личности по сравнению с такими деяниями, как «бесхозяйственное использование заведующим учреждением или управляющим государственным предприятием рабочей силы, предоставленной учреждению или предприятию в порядке трудовой повинности» (ст. 127), «выдача заведующим учреждением или предприятием продуктов и предметов широкого потребления не по назначению» (ст. 131), «приготовление с целью сбыта вин, водок и вообще спиртных напитков и спиртосодержащих веществ без надлежащего разрешения или свыше установленной законом крепости, а равно незаконное хранение с целью сбыта таких напитков и веществ» (ст.140). Весьма примечательно, что уже в первом советском УК были криминализованы оскорбление и клевета. В качестве еще одной особенности этого акта следует отметить то, что в первом советском УК в качестве социально опасных деяний указаны не только преступления, но и административные правонарушения.

Основные положения УК РСФСР 1922 года были не просто включены в новый Уголовный кодекс РСФСР, принятый в 1926 году — они представляли собой продвинутый вариант норм первого УК и были творчески переработаны в сторону ужесточения. Если согласно УК 1922 года лицо могло быть признано судом социально опасным (1) «по своей преступной деятельности», (2) «вследствие систематических злоупотреблений при занятии своей профессией или промыслом или при исполнении должности», или (3) «по связи с преступной средой» (ст. 48–49), то УК 1926 года ввел еще одно основание для признания лица социально опасным — его прошлая деятельность (ст. 7)[22]. Термин «наказание», использовавшийся в УК 1922 года наряду с термином «меры социальной защиты», исчез вовсе. Меры социальной защиты в новом УК подразделялись на меры судебно-исправительного, медицинского и медико-педагогического характера (ст. 7). Отныне такие меры надлежало применять не дабы покарать преступный элемент, а в целях:

«а) предупреждения новых преступлений со стороны лиц, совершивших их,

б) воздействия на других неустойчивых членов общества и

в) приспособления совершивших преступные действия к условиям общежития государства трудящихся» (ст. 9).

Новый УК подтвердил, что по-прежнему одним из ключевых принципов советского уголовного права является принцип аналогии: «Если то или иное общественно опасное действие прямо не предусмотрено настоящим Кодексом, то основание и пределы ответственности за него определяются применительно к тем статьям кодекса, которые предусматривают наиболее сходные по роду преступления». Приоритет защиты общественного строя, установленного в результате большевистской революции 1917 года, обозначен еще более четко, нежели в предыдущем УК. Согласно ст. 46, «преступления, предусмотренные настоящим Кодексом, разделяются на:

а) направленные против основ Советского строя, установленного в Союзе С.С.Р. властью рабочих и крестьян, и признаваемые в силу этого наиболее опасными,

б) все остальные преступления.

За преступления первой категории Кодексом определен предел, ниже коего суд не вправе назначить меру социальной защиты судебно-исправительного характера.

По всем остальным преступлениям Кодекс определяет лишь высший, допустимый для суда, предел».

Государственные преступления в новом кодексе именовались контрреволюционными; таковым признавалось «всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти Рабоче-Крестьянских Советов и существующего на основании Конституции РСФСР, Рабоче-Крестьянского Правительства, а также действия в направлении помощи той части международной буржуазии, которая не признает равноправия приходящей на смену капитализма коммунистической системы собственности и стремится к ее свержению путем интервенции или блокады, шпионажа, финансирования прессы и т. п.». Контрреволюционным преступлениям была посвящена получившая зловещую известность ст. 58. Составы контрреволюционных преступлений были определены посредством достаточно обтекаемых и широких формулировок, создававших поистине безграничные возможности для произвольного толкования. Впервые появилось понятие экономической контрреволюции (ст. 58.7). Наказания за деяния, посягающие на основы советской системы, были гораздо более жесткие, нежели за любые иные преступления. Смертная казнь была предусмотрена только за совершение преступлений, направленных против государства.

Следующими по степени общественной опасности, согласно новому УК, являлись «преступления против порядка управления», т. е. любые действия, которые, «не будучи направлены непосредственно к свержению Советской власти и Рабоче-Крестьянского Правительства, тем не менее, приводят к нарушению правильной деятельности органов управления или народного хозяйства и сопряжены с сопротивлением органам власти и препятствованием их деятельности, неповиновением законам или с иными действиями, вызывающими ослабление силы и авторитета власти». Несмотря на то, что данные преступления не содержали прямого умысла, направленного на свержение советской власти, некоторые из них карались смертной казнью, если были совершены при отягчающих обстоятельствах. Первыми в списке отягчающих обстоятельств, предусмотренных ст. 47, стояли «совершение преступления в целях восстановления власти буржуазии», и «совершение преступления лицом, в той или иной мере связанным с принадлежностью в прошлом или настоящем к классу лиц, эксплуатирующих чужой труд». Основными смягчающими обстоятельствами, согласно ст. 48, признавались совершение преступления «для защиты от посягательства на советскую власть, революционный правопорядок или личность и права обороняющегося или другого лица», либо совершение преступления «рабочим или трудовым крестьянином».

В начале 1930-х годов стало совершенно очевидно, что революционные идеи о временном характере и неизбежном отмирании государства, права, семьи и иных базовых институтов были совершенно нереалистичны. Неуклонное усиление авторитарного характера советского политического режима шло параллельно с ростом уголовной репрессии. Ее незамедлительным и наиболее вопиющим результатами стало принятие ряда нормативно-правовых актов, сделавших жизнь советских граждан, согласно известной формуле Сталина, лучше и веселее.

Первым из этих актов стало совместное Постановление Центрального Исполнительного Комитета СССР и Совнаркома СССР от 7 августа 1932 года «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности», вошедшее в историю страны как «закон о трех колосках» или «указ 7–8». В преамбуле к этому акту четко виден сохраняющийся оборонительный характер советского уголовного права — предусматриваемые постановлением карательные нововведения есть реакция государства на участившиеся жалобы рабочих и колхозников на хищения грузов на железнодорожном и водном транспорте, а также хищения колхозного и кооперативного имущества «со стороны хулиганствующих и вообще противообщественных элементов. Равным образом участились жалобы на насилия и угрозы кулацких элементов в отношении колхозников, нежелающих выйти из колхозов и честно и самоотверженно работающих за укрепление последних». Обозначив в преамбуле свою оборонительную позицию, государство нанесло жесткий удар. Все виды общественной собственности (не только государственная, но также колхозная и кооперативная) были провозглашены основой советского общественного строя, лица, покушающиеся на общественную собственность были объявлены врагами народа, а борьба с ними была определена в качестве приоритета органов советской власти. Имущество колхозов и кооперативов («урожай на полях, общественные запасы, скот, кооперативные склады и магазины и т. п.»), согласно п. 1 ст. 2 постановления было приравнено к имуществу государственному. За хищение (воровство) всех указанных в постановлении видов имущества, начиная от грузов на железнодорожном транспорте и заканчивая урожаем на колхозных полях, отныне полагалось применять «высшую меру социальной защиты — расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией всего имущества». Амнистия к лицам, осуждённым по таким делам, не применялась. В постановлении не был установлен минимальный размер хищения, начиная с которого деяние обретало характер преступления. Практика применения данного акта показала, что размер хищения не имел никакого значения, уголовное дело могло быть возбуждено буквально за несколько колосков, сорванных с колхозного поля. Ст. Ill постановления вновь акцентировала оборонительный характер данного акта и была направлена на защиту колхозов и колхозников от «кулацких и иных противообщественных элементов». Данная статья приравнивала к государственным преступления, совершаемые «противообщественными кулацко-капиталистическими элементами», т. е. теми, кто не желал обрекать себя на колхозное рабство. Это нежелание трактовалось как «применение или проповедование применения насилия и угроз к колхозникам с целью заставить последних выйти из колхоза, с целью насильственного разрушения колхоза» и каралось лишением свободы от 5 до 10 лет заключением в концентрационный лагерь.

Логическим продолжением «указа 7–8» стало принятое спустя несколько дней Постановление ЦИК и Совнаркома СССР «О борьбе со спекуляцией». Во исполнение поставленной в преамбуле «указа 7–8» задачи защиты всех видов общественной собственности от преступных посягательств со стороны «противообщественных элементов» данное постановление ввело непропорционально жестокое наказание за все виды деятельности, которые могли быть квалифицированы как спекуляция (даром, что необходимый для поддержания мощи советского государства принцип аналогии никто и не думал отменять). По сути постановление о борьбе со спекуляцией было еще более явно направлено на борьбу советского государства с собственным голодающим населением. Начало 1930-х годов было временем, когда во всю мощь проявились страшные последствия коллективизации, обернувшейся голодом и массовым обнищанием. Попытка продать на рынке немудреную снедь собственного изготовления с высокой степенью вероятности могла привести к возбуждению уголовного дела, обновительному приговору, по которому в качестве «меры социальной защиты», как правило, полагалось от 5 до 10 лет лишения свободы. Еще одной завуалированной целью данного постановления было выжечь огнем и мечом даже воспоминания о закончившемся чуть более пяти лет назад НЭПе. В жизни страны наступил совершенно новый этап, в котором не было места даже микроскопическим следам новой экономической политики, совсем еще недавно спасшей Советскую Россию от хаоса и экономической катастрофы. И этот новый этап ввел новое понятие ответственности за действия, нарушавшие положения действующего советского законодательства — ответственность коллективную. Теперь, наряду с провинившимся гражданином, признавались виновными и несли ответственность его близкие.

Квинтэссенцией нового подхода стал закон от 8 июня 1934 года «Об уголовной ответственности за измену родине». Лица, осужденные на основании положений этого закона, приговаривались к расстрелу и конфискации имущества. Наличие смягчающих обстоятельств давало шанс рассчитывать на 10 лет лишения свободы с все той же конфискацией имущества. Данный закон не только представлял собой очередной виток ужесточения уголовной репрессии — он всячески поощрял доносительство и стукачество. Отныне военнослужащий, знающий о совершении иным лицом измены Родины или о приготовлении к такому преступлению и не проинформировавший об этом соответствующие органы, подлежал уголовной ответственности, и совершение такого преступления каралось 10 годами лишения свободы. Ответственность распространялась теперь и на членов семьи правонарушителя и в случае, если члены семьи военнослужащего каким-либо образом способствовали совершению измены Родине или просто знали об этом, это каралось тюремным заключением сроком от 5 до 10 лет. Аналогичный срок с конфискацией имущества полагался также и членам семьи военнослужащего, заочно признанного виновным и избежавшего наказания. Положения данного закона вскоре были включены в тексты республиканских уголовных кодексов. А после принятия 30 марта 1935 года Закона СССР «О членах семьи изменников Родины» новая зловещая аббревиатура ЧСИР прочно вошла в советский лексикон. Спустя несколько лет понятию «член семьи изменника Родины» было дано четкое определение в Постановлении Государственного комитета обороны (1942 год): «Членами семьи изменника родины считаются отец, мать, муж, жена, сыновья, дочери, братья и сестры, если они жили совместно с изменником родине или находились на его иждивении к моменту совершения преступления или к моменту мобилизации в армию в связи с началом войны». Законодательное закрепление расширения пределов ответственности за уголовно наказуемое деяние и трансформации принципа личной ответственности за содеянное в ответственность коллективную происходило параллельно со снижением минимального возраста наступления уголовной ответственности и повышением максимального срока тюремного заключения. В 1935 году возраст уголовной ответственности был снижен с 14до 12 лет, а максимальный срок лишения свободы за наиболее тяжкие государственные преступления (такие, как саботаж и шпионаж) был увеличен до 25 лет (Постановление ЦИК СССР от 2 октября 1937 года). Все эти законодательные нововведения, помимо вышеперечисленного, свидетельствуют также и о полнейшем крахе изначальной марксистской идеи о временном характере права вообще и уголовного права в частности, нужных лишь на период диктатуры пролетариата в качестве оружия классовой борьбы. Советское государство прочувствовало вкус и нужность уголовного права и более не собиралось от него отказываться. Напротив, роль уголовного права как неотъемлемого атрибута советской репрессивной машины постоянно возрастала.

Расплывчатая дефиниция понятия «измена Родине» оказалась настолько удобна и востребована, что пережила своих авторов и обрела второе рождение в стенах федеральной легислатуры Российской Федерации. Как и многое другое, уголовное законодательство в нашей стране развивается по спирали. Не прошло и 15 лет с момента решительного прорыва в сфере гуманизации постсоветского уголовного права и принятия нового Уголовного кодекса Российской Федерации, как появились явные признаки отступления с занятых позиций. Уже в 2008 году на рассмотрение Государственной думы был внесен законопроект, расширяющий понятия «государственная измена» и «шпионаж», но, судя по информации в СМИ (http://www.sova-center.ru/misuse/news/lawmaking/ 2009/01/di 5156/), был возвращен на доработку президентом Медведевым, который признал наличие риска расширительного толкования понятий «государственная тайна», «государственная измена» и «шпионаж». К концу 2012 года этот риск, видимо, существенно снизился, поскольку принятый той же осенью в третьем чтении законопроект смысловых изменений не претерпел. Итог же был следующий

прежняя формулировка «враждебная деятельность в ущерб внешней безопасности РФ» в новой редакции ст. 275 УК РФ была заменена существенно более широким понятием «деятельность, направленная против безопасности РФ». Очевидно, что законодатель имел в виду не только внешнюю, но и внутреннюю безопасность страны. При этом развернутое определение этого понятия отсутствует;

включение в перечень международных организаций делает его практически безразмерным;

понятие «оказание финансовой, материально-технической, консультационной или иной помощи иностранному государству, международной либо иностранной организации или их представителям в деятельности, направленной против безопасности Российской Федерации», ввиду обтекаемости данной формулировки можно применить почти к любому виду деятельности.

Таким образом, в качестве государственной измены может рассматриваться предоставление практически любых сведений и совершение практически любых действий любым гражданином РФ. И эти применимые к чему угодно гуттаперчевые формулировки вызывают нехорошие ассоциации с ранним советским уголовным правом-этакий принцип аналогии upgraded.

Если сравнить изначальную редакцию УК РСФСР 1926 года с Уголовным кодексом РСФСР 1960 года или же с Основами уголовного законодательства 1958 года, на которых базировался новый УК, налицо не только ряд общих черт. В первую очередь, бросается в глаза существенная разница как в стиле, так и в содержании этих актов. Традиционный понятийно-категориальный аппарат был восстановлен, социологические категории из уголовно-правовой лексики исчезли, принцип аналогии сохранился, но был существенно сужен и перестал быть столь же удобным в эксплуатации, как это было в 1920-1940-е годы. Предусмотренные новым УК составы преступлений обрели четкие очертания, где объективная сторона каждого состава была детально определена с использованием традиционных для уголовного права терминов «объект преступления» и «субъект преступления». Новый кодекс существенно сузил пределы судейского усмотрения в сфере определения вида и степени жесткости наказания. Исчез и принцип обратной силы: ст. 6 установила, что, закон, криминализующий деяние либо усиливающий наказание, не может иметь обратную силу. Безусловно, все эти изменения носили ярко выраженный позитивный характер, но это был прогресс от ужасного к очень плохому. Новый УК, хоть и был несопоставимо лучше своего предшественника, никак не мог претендовать на соответствие демократическим стандартам в сфере уголовного законодательства. Ряд специфических советских принципов, закрепленных в УК РСФСР 1926 года, сохранились и в новом кодексе. В первую очередь, речь идет о приоритете интересов государства над интересами отдельной личности. Особенная часть УК 1960 также начиналась с главы, посвященной особо опасным преступлениям, направленным против советского государства и основ советского строя. К ним относились такие составы, как измена родине, шпионаж, бандитизм, призывы к совершению преступлений против государства, участие в антисоветской организации и т. п. Достаточно масштабно в кодексе были представлены и иные противоправные деяния, типичные для антидемократических политических режимов с социалистической экономикой и криминализованные ещё на заре существования Советской России: нарушение правил о валютных операциях, клевета, оскорбление. Составы, предусматривавшие ответственность за бродяжничество, попрошайничество, мужеложство, предоставляли широкий спектр возможностей уголовного преследования тех, что был «не такой, как все». Многие из этих преступлений были декриминализованы в ходе российской реформы уголовного права в середине 1990-х годов — некоторые, правда, лишь временно.

В первую очередь, речь идет об уголовной ответственности за клевету 8 декабря 2011 года вступил в силу федеральный закон № 420-ФЗ, который внес ряд изменений в Уголовный кодекс Россиийской Федерации и ряд иных законодательных актов РФ. В частности, были признаны утратившими силу статьи УК РФ, устанавливавшие уголовную ответственность за клевету и оскорбление. Но ликование по этому поводу продлилось совсем недолго. Уже в июле 2012 года уголовная ответственность за клевету была восстановлена, причем в более масштабном варианте. Новая диспозиция статьи о клевете была расширена по сравнению с предыдущей версией. В ее состав были включены дополнительные части, устанавливающие уголовную ответственность за клевету, совершенную с использованием служебного положения, а также за клевету о том, что лицо страдает заболеванием, опасным для окружающих, и за клевету, соединенную с обвинением лица в совершении преступления сексуального характера. Определенные изменения претерпела и санкция: виды наказания, связанные с ограничением или лишением свободы, из нового варианта статьи были изъяты. Размер штрафа, напротив, несколько вырос и исчисляется по-другому: в предыдущей редакции статьи штраф составлял определенное количество минимальных размеров оплаты труда, теперь же установлены твердые расценки. Но детали изменений данной статьи не должны заслонять главного: власть оказалась не готова окончательно отказаться от такого мощного рычага (в основном, использующегося в качестве эффективного инструмента воздействия на СМИ), как уголовная ответственность за клевету.

Советский суд — любимое дитя советской власти

С дореволюционными судебными учреждениями большевистское правительство, разумеется, решило поступить так же, как и с имперским законодательством — их следовало отменить. Что и было сделано посредством принятия первого акта советской власти, предметом регулирования которого являлись как старые, так и новые советские суды. Декрет о суде № 1 от 22 ноября 1917 года установил, что «доныне существующие общие судебные установления, как то: окружные суды, судебные палаты и Правительствующий сенат со всеми департаментами, военные и морские суды всех наименований, а также коммерческие суды» упразднялись. Деятельность мировых судей, ранее избираемых посредством непрямых выборов, приостанавливалась, а сами судьи заменялись «местными судами в лице постоянного местного судьи и двух очередных заседателей, приглашаемых на каждую сессию по особым спискам очередных судей» (п. 2 декрета). Местные судьи должны были избираться путем прямых демократических выборов, а до назначения оных — советами соответствующего уровня. Дореволюционные институты судебных следователей, прокурорского надзора, присяжной и частной адвокатуры упразднялись наравне с судами. Функция предварительного следствия по уголовным делам возлагалась на мировых судей, «в роли же обвинителей и защитников, допускаемых и в стадии предварительного следствия, а по гражданским делам — поверенных, допускаются все не опороченные граждане обоего пола, пользующиеся гражданскими правами». Никаких формальных требований, включая требование о наличии юридического образования и опыта практической деятельности, установлено не было, так что дорога в прокуроры и адвокаты для активистов нового режима была открыта, и препятствий на ней не было. Менее, чем через месяц в № 38 газеты Временного Рабочего и Крестьянского правительства была опубликована Инструкция революционному трибуналу «О революционном трибунале, его составе, делах, подлежащих его ведению, налагаемых им наказаниях и порядке ведения его заседаний». П. 7 (б) инструкции устанавливал, что «при Революционном Трибунале учреждается коллегия лиц, посвящающих себя правозаступничеству, как в форме общественного обвинения, так и общественной защиты»[23]. Названная коллегия, согласно положениям пункта 7 (в), формировалась «путем свободной записи всех лиц, желающих оказать помощь революционному правосудию и представивших рекомендации Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов». В соответствии с пунктом 7 (а), «в качестве обвинителей и защитников, имеющих право участия в деле, допускаются по выбору сторон все пользующиеся политическими правами граждане обоего пола». Появилось и первое формальное требование для потенциальных «правозаступников», стремящихся принять участие в отправлении «революционного правосудия»: быть лояльными новому режиму и иметь неопороченное богатством либо знатностью происхождение, ибо только такие лица могли обладать политическими правами в первые послереволюционные месяцы.

Положение о Народном Суде РСФСР от 30 ноября 1918 года установило дуалистическую систему народных судов и революционных трибуналов. Функция предварительного следствия была передана вновь создаваемым городским и уездным следственным комиссиям (ст. 28), дознание было отнесено к компетенции недавно образованной советской милиции. Уже процитированная выше ст. 22 («при рассмотрении всех дел Народный Суд применяет декреты Рабоче-Крестьянского Правительства, а в случае отсутствия соответствующего декрета или неполноты такового руководствуется социалистическим правосознанием») содержала запрет ссылаться в приговорах и решениях на «законы свергнутых правительств». Положения ст. 24 («Народный Суд не стеснен никакими формальными доказательствами и от него зависит по обстоятельствам дела допустить те или иные доказательства или потребовать их от третьих лиц, для коих такое требование обязательно. Присяга, как доказательство, не допускается».) заложили фундамент безгранично широкого судейского усмотрения и избирательного правоприменения, ставших впоследствии таким же узнаваемым российским брендом, как водка, матрешка и балалайка.

Ст. 4 положения определяла компетенцию революционных трибуналов: дела о контрреволюционных деяниях и выступлениях, саботаже, дискредитировании Советской власти и шпионаже. В этой же статье было установлено, что революционные трибуналы самостоятельно определяли, имеет ли конкретное деяние политическое значение. В случае, если в деянии отсутствовала политическая компонента, его следовало передать на рассмотрение в народный суд. На практике же, как отмечают видные исследователи советского уголовного права, все происходило с точностью до наоборот. Функции народных судов в очень значительной степени были узурпированы революционными трибуналами, и в периоде 1917 по 1922 год правосудие по-советски осуществлялось именно этими органами[24]. Одновременно с ними функционировали созданные в декабре 1917 года «чека» (отделения Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем). Революционные трибуналы были учреждены для рассмотрения дел по таким преступлениям, как организованное неповиновение, саботаж и умышленная порча активов. По мнению профессора Г. Бермана, много лет посвятившего изучению советского уголовного права и процесса, изначально предполагалось, что революционные трибуналы «станут открытыми публичными судами, где обвинение и защита будут равноценно участвовать в рассмотрении дел. Но после убийства Урицкого и покушения на жизнь Ленина (30 августа 1918 года) формальности были отброшены». Н.В. Крыленко, прокурор по особо важным делам и впоследствии нарком юстиции, открыто заявлял от том, в юрисдикции трибуналов необходима полная свобода репрессий, расстрелы были повседневной практикой, а ценность трибунала или же его председателя определялась тем, в какой степени они оправдывали свое предназначение в качестве орудия террора[25]. Объявленный после покушения на Ленина «красный террор» стал «неотъемлемой частью официальной политики борьбы с контрреволюцией внутри страны и интервенцией за ее пределами»[26]. В этот период руководитель страны весьма недвусмысленно сформулировал основную задачу советского суда: «Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широкого»[27].

Несмотря на открытое поощрение властью применения судами террора и прямое указание давать ему обоснование, внешняя атрибутика все же должна была быть как минимум корректной. Именно поэтому изначально советские суды были названы народными: тем самым обозначалась возложенная на них высокая миссия отправления народного правосудия (в отличие от буржуазного дореволюционного правосудия). Для дальнейшего укрепления «народности» советских судов было принято решение о том, что дела следует рассматривать составами из трех человек, один из которых должен быть профессиональным судьей, а двое — представляющими народ заседателями. Однако эта бутафорика ожидаемого воздействия не имела. Народ, который заседатели представляли в процессе, их не полюбил, неуважительно именовал «кивала-ми» и к выполнению этой почетной обязанности советского гражданина не стремился. Истинная роль народных заседателей в советском суде стала очевидна в достаточно короткие сроки. Главная задача заключалась в полнейшем одобрении всего, что говорил либо делал судья. Выражение несогласия или, что еще хуже, выступление с собственным мнением, отличным от мнения судьи, было недопустимо. Стоит ли удивляться, что такой вариант «народного правосудия» не добавил популярности ни самым судьям, ни народным заседателям, ни суду как органу государственной власти.

Что же до полномочий и статуса судебных органов, говорить о независимой судебной ветви власти в тоталитарном государстве, где фундаментальным принципом являлся принцип единства власти, разумеется, не приходится. Напротив — суды были вторичны по отношению к административным органам, от которых они находились в сильнейшей зависимости. В не меньшей степени каждый суд зависел и от своего местного Совета народных депутатов. Зависимость эта формировалась в том числе и в сфере финансовых вопросов и социальных льгот: ведь советские судьи были одной из самых низкооплачиваемых ветвей юридической профессии. Медицинское обслуживание, квартиры, детские сады, путёвки и прочие льготы были фактором существенно более привлекательным, нежели скудная заработная плата. В совокупности со стабильностью все это делало судейские должности желанными для определенных категорий населения, что, в свою очередь, отразилось на гендерной специфике советского судейского корпуса.

Истинным «Большим Братом» для советских судов и судей была конечно же коммунистическая партия. Подавляющее большинство судей были членами партии или как минимум кандидатами. Карьерные перспективы беспартийного судьи практически равнялись нулю, да и шансы избраться на судейскую должность для человека, не являющегося членом КПСС, были минимальны. Членство в КПСС было столь важным условием для получения статуса судьи потому, что тем формировался основной канал внешнего воздействия на судью и обеспечения его надлежащей управляемости. Все указания и инструкции, поступавшие из партийных органов, были обязательны для судей и подлежали неукоснительному выполнению. Именно тогда сформировался феномен «телефонного права». Обычно инструкции и приказы ретранслировались судье через председателя суда. Но в наиболее срочных и важных случаях инструкции и приказы отдавались напрямую судье посредством телефонного звонка. Но это были звонки рядовые, повседневные. А еще бывали и звонки страшные и способные иметь фатальное значение для карьеры конкретного судьи. Такими звонками провинившиеся судьи вызывались «на ковер» в местные партийные органы. Это был возможный вариант развития событий в случае вынесения судьей оправдательного приговора. Оправдательный приговор при советской власти рассматривался как происшествие чрезвычайного характера, и стандартным последствием такого шага было написание двух объяснительных записок. Одна ложилась на стол председателя соответствующего суда, другая направлялась в партийные органы. В случае, если содержащиеся в записке объяснения признавались неудовлетворительными, судья должен был предоставить их лично.

Еще одним фактором подчиненного положения советских судов являлось то, что с самого начала существования они активно использовались как орудие уголовных и политических репрессий наряду с революционными трибуналами. Но трибуналы в итоге прекратили свое существование, а функция осталась и перешла к судебным органам, которые чем дальше, тем больше становились неотъемлемой частью государственной репрессивной машины. В конце 1930-х годов суды уже имели четко оформившуюся репутацию карательных органов, чему немало поспособствовала деятельность «революционных троек», вершивших рассмотрение политических дел без какого-либо участия представителей защиты. Вопрос о необходимости защиты прав, свобод и законных интересов как рядовых, так и совсем нерядовых советских граждан попросту не возникал. К тому моменту искажение правосознания как профессионального, так и правосознания обычных людей уже достигло той степени, когда факт ареста у большинства вызывал единую реакцию: раз арестован — значит, виновен. Именно тогда признание стало первейшим и наиболее важным доказательством, и с учетом прямого указания закона на то, что суд «не стеснен никакими формальными доказательствами и от него зависит по обстоятельствам дела допустить те или иные доказательства или потребовать их от третьих лиц, для коих такое требование обязательно»[28], судьи как правило предпочитали признание всем иным видам доказательств.

Таким образом, зависимость советских судей имела множественный характер. Ключевыми внешними акторами, оказывающими давление на судейский корпус, были административные органы, Министерство юстиции, прокуратура, Советы народных депутатов соответствующего уровня, местные органы КПСС. Внутри судебной системы источниками давления являлись председатели судов, выполнявшие функцию основного канала связи с судьями. Внешнее давление на судей в подавляющем числе случаев оказывалось через посредство председателей, наделенных широчайшим кругом полномочий. Весьма сильное воздействие на судей оказывали и вышестоящие суды и, в первую очередь, Верховный Суд СССР. Все эти факторы способствовали формированию особого менталитета советских судей, отличающегося ярко выраженными специфическими особенностями. Феномен советского судейского менталитета оказался на удивление живучим и трудноискоренимым. Спустя более двух десятилетий после развала Советского Союза советский судейский менталитет, как и homo soveticus, по-прежнему является весьма заметным фактором в жизни нашей страны; он мутирует, обретает некие новые черты, но при этом сохраняет свою исконно советскую сущность. К основным атрибутам советского судейского менталитета относятся особая самоидентификация (судьи ощущают себя чиновниками, основной обязанностью которых является защита интересов государства при любых обстоятельствах. Миссия судьи как независимого арбитра и творца правосудия советскому судье непонятна), воздействие предшествующей карьеры (кандидатов на судейские должности старались отбирать из бывших сотрудников правоохранительных органов). Подобный принцип кадровой селекции активно способствовал формированию и следующего характерного признака советского судейского менталитета — обвинительного уклона (стремления во что бы то ни стало признать подсудимого виновным. Текст обвинительного заключения в подавляющем большинстве случаев являлся основой текста обвинительного приговора). После интеграции в судейскую корпорацию у судей-новобранцев достаточно быстро наступала профессиональная деформация. Правила игры, действовавшие внутри советского судейского корпуса, требовали безоговорочного подчинения председателю, указаниям вышестоящих судов, должностных лиц административных и партийных органов и иных внешних акторов. Какие уж тут независимые арбитры… Может быть, и хорошо, что Россия не относится к англосаксонской правовой системе, в которой действует принцип judges make law (судьи творят право)?

В Советском Союзе судейская карьера была одной из наименее престижных и востребованных в юридической профессии, а высокая степень вовлеченности судов в политические репрессии и преследование инакомыслящих также не добавляла судьям народной любви. После развала СССР и становления независимого российского государства судьи постепенно поделились на группы — на тех, кто получил высшее юридическое образование в советский период, и представителей более поздней генерации. Особенно ярко это демонстрируют социологические опросы, в частности те, которые были проведены в 2007–2008 годах в рамках проекта фонда ИНДЕМ «Судебная реформа в России: институционально-социетальный анализ трансформации, ревизия результатов, определение перспектив»[29]. Результаты глубинных интервью с различными представителями юридической профессии показали, что, по мнению респондентов, в современной России заметны существенные различия между судьями, отправлявшими правосудие еще в советский период, и судьями постсоветской формации. Судьи старой закалки при вынесении решений и постановлении приговоров часто стремятся учесть обстоятельства, в которых оказались участники процесса. Судьи новой формации чаще всего выносят свои решения только в соответствии с нормами закона (это в идеале — порой и на основе актов ведомственного нормотворчества), при этом мотивы справедливости и обстоятельства совершения правонарушения они нередко во внимание не принимают. При этом, как показывают социологические данные, и «старослужащие» судьи, и судьи нового поколения в сегодняшней России не стали более любимы и популярны, нежели их собратья по цеху советского и досоветского периодов.