Для чего мы живем?

Начало начал

«В начале было Слово»[2] — так выражена идея о первооснове бытия в христианском Священном Писании. Подобное стремление рисовать картину мироздания как бы сверху вниз, в соответствии с его предполагаемой иерархией, и выводить бытие видимого мира и познающего субъекта из некоего абстрактного и внешнеположенного по отношению к человеку принципа свойственно большинству культурных традиций. Атеистическое мировоззрение в этом солидарно с религиозным, также полагая основой существования абстрактное высшее начало — неодушевленную материю, уже в силу своей неодушевленности являющуюся в некотором смысле иноприродной по отношению к сознающему ее субъекту.

Между тем, как представляется, все понятия о «внешнем» и «высшем» вторичны. Первичным же является изначально нам свойственное восприятие мира как последовательности состояний собственного сознания, т. е. зрительных, слуховых и прочих ощущений. Причем разделение этих ощущений на внутренние и те, которые вызываются внешними факторами, достаточно условно. Из опыта мы узнаём, что одни ощущения сопутствуют нам практически постоянно, а иные часто сменяют друг друга, одни как бы в большей степени поддаются нашему контролю, другие — в меньшей. К первым относятся, в частности, те зрительные и осязательные ощущения, которые в совокупности можно назвать чувством своего тела, ко вторым — зрительные и осязательные образы внешнего мира. Однако принципиальной разницы между ними нет — это именно зрительные и осязательные ощущения, лишь содержащие в себе разную информацию. В целом, все «внутренние» и «внешние» ощущения лишены принципиальных различий. Все они представляют собой своего рода информационные потоки, в которых информация только по-разному «кодирована» (как цвет, запах и т. д.). Мыслительные процессы не составляет исключения: мысли, чувства, волевые акты тоже могут рассматриваться как специфические «коды», образующие некоторые из потоков «внутренних» ощущений.

Но что стоит за всеми ощущениями? Противопоставление ощущения и его источника или, иначе, явления и сущности можно найти уже в древнеиндийской философии, например, в упанишадах[3]. Из европейских философов особое внимание данной проблеме уделил Кант, который довел это противопоставление до мыслимого предела. Кантовская «вещь-в-себе», т. е. сущность, абсолютно непознаваема. Мир «вещей-в-себе», хоть и служит причиной мира явлений, но сам в него никак не проникает.

Однако если мы будем исходить из приведенных выше предпосылок, то придем к выводу, что эти миры все же соприкасаются в некой точке. Точкой этой является познающий субъект.

Допустим, что отдельные явления, или элементы тех потоков ощущений, о которых говорилось, будучи лишь кодами или символами скрывающихся за ними сущностей, могут значительно от них отличаться, как, например, цифровая фотография, хранящаяся на электронном носителе, отличается от запечатленного на ней реального пейзажа. В то же время сам факт того, что эти явления попадают в поле нашего сознания, свидетельствует о происходящем каким-то образом взаимодействии стоящих за ними сущностей с тем, что представляет собой сущность сознания. Следовательно, явления могут рассматриваться как свойства этого взаимодействия, вполне адекватно его выражающие.

Так, в приведенном выше примере записанная на карту памяти информация в достаточной мере соответствует преобразованным в нее электрическим импульсам. Что же касается самого пейзажа, то для карты памяти он просто не существует как объект взаимодействия и не может считаться сущностью происходящих в ней электромагнитных процессов.

Иными словами, поскольку в своем познании мы исходим из наблюдаемых явлений, то их непосредственные причины, находящиеся вне мира явлений, и предстают для нас в качестве их сущностей. С другой стороны, свойства этих сущностей открываются нам в форме наблюдаемых явлений.

Попробуем разобраться, насколько полно выражают себя сущности через проявляемые свойства. Для этого прежде всего нужно понять, что такое познание.

Познав какой-либо предмет, мы как бы помещаем его в себя в виде модели, на примере которой судим о нем в дальнейшем. С этой точки зрения познать что-либо абсолютно, во всех его возможных проявлениях, — это значит стать им. Очевидно, что такое абсолютное познание дано нам в отношении нашей сущности. Тут не должно вводить в заблуждение кажущееся неизбежным для нас неведение своей природы, своего подсознания и т. п. Наше незнание того, как мы поступим в той или иной ситуации, относится не к нам, а к самой ситуации, к тому, как она может на нас повлиять. При наличии же всех необходимых условий для возникновения этой ситуации (т. е. при ее «моделировании») наша сущность всегда проявляет себя каким-то определенным образом, и как бы мы ни поступили, это всегда будет именно наш поступок.

Через свою сущность мы имеем доступ в мир «вещей-в-себе», и все происходящее с ней в том мире отражается в мире явлений. Таким образом, наша сущность (т. е. сущность нашего сознания) как совокупность всех ее возможных свойств, обнаруживающих себя в мире явлений, служит своего рода инструментом для изучения мира «вещей-в-себе» и одновременно выступает гарантом достоверности его познания.

Итак, мир в его проявленной сущности, очевидно, познаваем. Однако поскольку знание в абсолютном, чистом виде доступно нам только в отношении собственной сущности, наше познание имеет естественные ограничения. Мы не располагаем всей полнотой свойств, проявляемых другими сущностями, как предметом познания. Эти свойства всегда открываются нам лишь отчасти. Потребовался бы бесконечный ряд опытов, чтобы раскрыть их для нас в полной мере. Поэтому практически всякое наше знание о них носит не абсолютный, а вероятностный характер. То есть мы можем лишь с определенной долей уверенности — отнюдь не стопроцентной — утверждать, например, что дважды два равно четырем, поскольку, чтобы это знание стало абсолютным, потребовалось бы рассмотреть все возможные количественные соотношения такого рода, встречающиеся во Вселенной.

Тут можно привести довольно забавный пример. Допустим, что некое разумное существо, для которого люди являются точечными объектами, не поддающимися дальнейшему анализу, вздумало провести над ними эксперимент на предмет выяснения того, сколько будет дважды два. С этой целью оно совмещает в пространстве две пары людей, скажем, поселяя их на необитаемый остров. И через год, который для нашего экспериментатора является мельчайшей единицей времени, он может обнаружить, что дважды два равно 4, 5, 6 или 3. Этим, понятно, список возможных вариантов не исчерпывается. Однако предположим, что исследуемая группа людей такова, что при большом количестве экспериментов будет абсолютно преобладать какой-то один вариант. Он-то, с точки зрения экспериментатора, и станет решением рассматриваемой им арифметической задачи. Но это не исключает полностью вероятность других вариантов, допускаемых человеческой природой.

Теперь вернемся к поставленному ранее вопросу, но уже в несколько ином ключе: что именно стоит за нашими ощущениями, т. е. всеми явлениями нашего сознания, какова их сущность? По крайней мере нельзя сомневаться в том, что эта сущность есть. Вспомним знаменитое утверждение Декарта: «Мыслю, следовательно существую»[4].

На самом деле, как иногда отмечается, данное высказывание содержит в себе тавтологию. Сказать «мыслю» значит уже утвердить свое существование. Действительно, что бы ни представляло собой наше сознание, одно его свойство очевидно — это изменчивость («текучесть» потока ощущений). То, что изменяется, что способно находится в нескольких состояниях, несомненно существует, ибо несуществующее, небытие — это абсолютное ничто, ноль, который всегда равен себе и может иметь лишь одно состояние.

Строго говоря, утверждение Декарта в первом приближении следовало бы сформулировать так: «Происходят изменения, следовательно нечто существует». Это безусловная, абсолютная истина, лежащая в основе всего. Отрицать ее невозможно: если изменений нет, то их отрицание равнозначно утверждению (тот самый ноль, равный нулю), т. е. все равно можно утверждать, что изменения есть.

Хоть это и кажется малосодержательным, но такие абсолютные истины надо ценить уже потому, что их крайне мало. Подавляющее большинство истин в той или иной степени сомнительны, даже существование видимого мира и нашей личности не вполне очевидно.

Когда-то давно мне попался фантастический рассказ, главным героем которого был некий гениальный изобретатель, преуспевший в создании искусственного интеллекта. Посетившему его гостю он демонстрировал черные металлические ящики, опутанные проводами, и давал примерно следующие пояснения: «Вот это у меня великий поэт, в данный момент он читает своей возлюбленной новые стихи. А это — знаменитый полководец, сейчас у него решающее сражение, и он лично ведет солдат в атаку...».

Помнится, тогда меня поразила логическая неопровержимость подобной картины мира. В самом деле, сущность сознания вполне представима как такой вот черный ящик. Тогда весь внешний мир, также без всяких логических противоречий, может быть сведен к сигналам «на входе». Более того, о том, что есть сигналы «на выходе» опять-таки свидетельствует лишь информация «на входе», т. е. у нашего черного ящика «выходов» может и не быть. Таким образом, может показаться теоретически допустимым, что не только видимый внешний мир, а также эмпирическая личность, но и познающий субъект как таковой не имеет подлинного существования.

Впрочем, последнее легко опровергнуть. Если никакого субъекта нет, а есть лишь некая безличная сущность, принимающая разные состояния, то все, что возникает в моем сознании, приобретает объективный характер и ореол истины. Заблуждения невозможны. Получается, что если субъект есть, то нужно признать, что он существует, а если его нет, то опять-таки можно утверждать, что он есть, нисколько не рискуя ошибиться. То есть в любом случае субъект существует. Итак, поздравим себя с обретением еще одной абсолютной истины.

Однако совпадает ли этот субъект, т. е. сущность моего сознания, с сущностью моей личности? На этот вопрос уже не так легко ответить. Возможно, как в упомянутом фантастическом рассказе, некая внешняя сила «вкладывает» в мое сознание чужую иллюзорную личность и иллюзорный внешний мир, или же они являются порождением моего сознания, подобно сновидению спящего (так, если верить даосскому преданию, философу Чжуан-цзы однажды приснилось, что он бабочка, порхающая на лугу). В таком предположении трудно найти противоречие. Но если вспомнить пример с картой памяти и фотографией, то нам будет проще с этим сми­риться.

Как мы определили, сущность явлений для нас приоткрывается лишь через ее непосредственные отношения с сущностью нашего сознания. Обратно, явления в сознании возникают именно вследствие этих отношений и отражают их свойства. Таким образом, положение мыслящего черного ящика, придуманного фантастом, не так уж ложно. Для него реальны лишь обрабатываемые им электрические сигналы, а не зашифрованные в них его создателем фантомные существа.

Применительно к нашему бытию это означает, что какова бы ни была природа явлений в ее наиболее глубоких и далеких от нас аспектах, лишь тот ее слой имеет для нас значение, который непосредственно проступает через наблюдаемые нами явления. Поэтому для нас разумнее принять видимый мир как адекватное отражение его сущности (хотя бы как тень, отбрасываемую реальным предметом). Соответственно, следует предположить, что существует внешний мир, в котором отношения явлений указывают на отношения их сущностей, и познающие его субъекты, каковыми, в частности, являемся мы сами и окружающие нас люди. Ведь несмотря на условность такого деления на «внешнее» и «внутреннее», о которой говорилось ранее, наши ощущения свидетельствуют в его пользу. Особенно это относится к сфере интеллекта и эмоций: все подобное, что нами ощущается, мы связываем только со своей личностью. Мы не улавливаем чужие мысли, не испытываем чужих чувств. Вместе с тем, по поведению других людей мы понимаем, что им тоже присущи аналогичные свойства. Все это, правда, не может служить неоспоримым доказательством реальности бытия личности и внешних объектов, но этого вполне хватает для «рабочей гипотезы». Возможно, сущность видимого мира когда-нибудь проявит себя таким образом, что мы сочтем эту гипотезу ошибочной и изменим ее (например, разверзнутся небеса, и появится гигантская надпись «Game Over»), но пока для этого нет оснований.

Здесь мы вновь подошли к вопросу о том, что считать критерием истины. Раз истина носит относительный, вероятностный характер, то можно ли ей доверять? Высокая оценка вероятности сама по себе ничего не гарантирует. Даже тысячи белых лебедей не доказывают, что черных не существует, и наоборот, достаточно одного черного лебедя, чтобы опровергнуть это предположение. Представляется, что наиболее правильный подход — это, оценивая вероятности (понятно, что в основном интуитивно), учитывать вместе с тем, насколько гармонично данная истина вписывается в сложившуюся у нас картину мира. Истина, которая проходит такую проверку, может считаться достоверной (хоть, как правило, и не абсолютной).

В сущности, в таком подходе к оценке истины нет ничего нового. Например, физика уже давно его освоила, введя в свои фундаментальные исследования такое понятие как «красота теории». Обывательскому сознанию он также свойственен. Именно на его основе обыватель, который в общем-то сидит в каждом из нас, зачастую отвергает непривычные идеи, проявляя тем самым естественный консерватизм. Конечно же, при этом бывают ошибки, но в подобных случаях проблема заключается не в самом подходе, а в слишком упрощенной картине мира. И лучший учитель здесь — время, которое, хотим мы того или нет, совершенствует наш опыт и раздвигает его границы.

Итак, подведем промежуточные итоги. К чему мы пришли, что удалось установить? По сути, лишь то, что мы существуем и можем познавать мир. Это прекрасная новость, но, как говорится, кто бы сомневался. И все же сомневаться иногда нужно. Не проверив основание, не заложив надежный фундамент, мы рискуем, что вся возводимая нами постройка окажется непрочной. Таким образом, проделанная работа была необходима. А теперь, в целом завершив ее, мы можем двигаться дальше.