Для диких животных места нет

XV. В Заире мы снимали свой первый фильм

Если взять прежние карты Африки, на которых этот континент еще разделен на колонии, то посредине Восточного Конго можно найти точку и рядом с ней название: «Путнам». Это то самое место, где теперь (точно так же как и тогда) прямо посреди леса Итури, на берегу реки Эпулу, находится лагерь по отлову окапи.

Когда мы ехали туда первый раз, то, судя по карте, ожидали найти маленький городишко или по крайней мере деревню. Но там стояло всего два глинобитных домика с тростниковыми крышами. Жила в них госпожа Путнам — вдова одного американского антрополога. Несколько десятков лет назад он приехал сюда, с тем чтобы изучить жизнь бамбути, здешних пигмеев, да так и остался в этих дремучих лесах до конца своей жизни. Две предыдущие его жены не то умерли, не то ушли от него.

Во время первого нашего приезда нас интересовали в основном окапи, нам нужно было заполучить это редчайшее животное для Франкфуртского зоопарка. На этот же раз мы собирались все свое время посвятить пигмеям — снять фильм об их жизни в лесу. Госпожа Путнам любезно разрешила нам поселиться во втором, «гостевом» домике.

Любопытно, что живущие в окрестностях бамбути сами называли себя «путнам-бамбути». И на то у них была своя причина. Как я уже упоминал раньше, бамбути живут в лесу обособленными группами. Каждая такая группа связана с какой-нибудь из близлежащих негритянских деревень, с жителями которой она производит обменные операции: выменивает овощи и фрукты на добытое охотой мясо. Постепенно бамбути становятся чем-то вроде подопечных, подшефных или даже своеобразной принадлежностью своих рослых соседей.

А для этой группы пигмеев подобными «хозяевами» стала чета Путнам. Когда старый господин Путнам умер, «хозяйкой» пигмеев стала его вдова.

Покойный Путнам, как этнограф, придавал особое значение тому, чтобы пигмеи как народность не потеряли своей самобытности, и следил за тем, чтобы они сохраняли свои племенные обычаи и примитивную одежду. Поэтому они прекрасно понимали, что на съемки нельзя являться в европейской рубашке или штанах, в подтяжках, сандалиях или в шляпе.

Молодая влюбленная пара бамбути — Казимо и Эпини стали главными героями нашего фильма. Мы очень подружились со всей этой группой пигмеев — трудолюбивыми и приветливыми людьми.

Вечерами они часто сидели вокруг костра и пели. Некоторые из них были прямо-таки настоящими певцами. Мы записывали это пение на пленку и очень гордились тем, что являемся обладателями уникальных записей песен первобытных людей из девственных лесов Африки. Разумеется, мы не понимали языка пигмеев (как, впрочем, его не понимает и большинство африканцев). Уже много позже как-то нам повстречался миссионер, владеющий языком бамбути. Он любезно перевел нам содержание этого «первобытного» пения. Вот оно: «О, как прекрасно прокатиться на машине по шоссе…»

Что касается прогулок на машине, то они действительно были излюбленным развлечением бамбути. Так, в один из наших более поздних приездов мы прибыли на большой и удобной четырехместной легковой машине. Пигмеям она очень понравилась, и они сразу же стали примериваться и выяснять, сколько их сможет в нее (и на нее) поместиться. Оказалось, что больше тридцати!

Итак, свой первый полнометражный фильм «Для диких животных места нет» мы снимали в лесах Итури и в бывшем национальном парке Альберта (теперь парк Вирунга). В тот раз нам не удалось получить визу для въезда в пограничную колонию Уганду, хотя нам и очень хотелось побывать в национальных парках Мерчиеон-Фоллз и Куин-Элизабет, непосредственно примыкающих к Конго. Поэтому мы расспросили у бельгийских таможенников, нет ли где-либо такого пограничного пункта, где на той стороне еще не сидят английские пограничники. Оказалось, что такая лазейка есть. Мы получили временные бельгийские паспорта для Конго, и с нас взяли слово, что мы вернемся назад точно через этот же пограничный пункт. Вот так мы тогда провели 14 дней «контрабандой» в британской колонии Уганде, и никто ни разу не спросил там наших паспортов. Но должен сказать, что увиденное в этих, основанных англичанами, национальных парках нас, мягко выражаясь, удивило.

Тут я должен упомянуть о том, что бельгийские национальные парки в те годы могли служить образцом всему миру. Это было целиком и полностью заслугой покойного профессора Виктора ван Штралена из Брюсселя. У национальных парков Бельгийского Конго было научное руководство в отличие от британских колоний, в которых восточно-африканскими национальными парками сплошь и рядом управляли бывшие офицеры, колониальные чиновники или профессиональные охотники. В один из конголезских национальных парков — Гарамба-парк доступ туристам и приезжающим был вообще закрыт; он предназначался только для научных исследований. Даже бельгийский генерал-губернатор в Леопольдвиле не имел права давать кому бы то ни было разрешения на посещение этого парка. Это мог делать только Институт национальных парков в Брюсселе, то есть профессор Виктор ван Штрален. Когда мы первый раз собрались посетить Гарамба-парк, нам пришлось телеграфно запрашивать у него разрешение. Его влияние было столь велико, что даже сам бельгийский король по просьбе ван Штралена отказался от намерения облететь на самолете все национальные парки. Профессор считал это тогда нежелательным и ненужным беспокойством для диких животных.

К полнейшему удивлению и немалому неудовольствию бельгийских колониальных властей, генерал-губернатором Руанды-Бурунди (области, отрезанной после первой мировой войны от германской Восточной Африки и присоединенной к бельгийской колонии Конго) назначили профессора Жан-Поля Арруа^{34}. Пришел он на этот пост из Управления национальными парками, а не из Колониального управления. Ничего подобного ни в британских, ни в других колониях никогда не бывало!

Вирунга-парк тоже разрешалось осматривать только в сопровождении африканского обходчика. В его обязанности входило строго следить за тем, чтобы машина не съезжала с дороги, чтобы парк не засоряли бумажками, не рвали цветов и не беспокоили животных.

Один австрийский турист возмущенно жаловался мне на то, что с ним произошло в этом парке. Он поднял какой-то камень, а черный проводник, ни слова не говоря, взял этот камень у него из рук и положил обратно…

Мы и сами ощутили на себе эти строгости: во время съемок нам не хотелось ехать все время по проторенной дороге. Мы уговорили сопровождавшего нас обходчика разрешить нам хоть кое-где съезжать с дороги в высокую траву хотя бы ненадолго. Он разрешил, но зато после съемок мы все совершенно серьезно были заняты тем, что руками выправляли помятую траву…

Так что можно себе представить, как же после всего этого мы были удивлены, когда в британской Уганде нам вручили проспект, предназначенный для туристов, под названием «Как лучше снимать диких животных», в котором говорилось, что к облюбованным животным нужно подъехать на машине и описывать круги, медленно их сужая…

У администраторов бельгийских национальных парков были красивые комфортабельные виллы, но и африканские обходчики жили со своими семьями в уютных маленьких каменных коттеджах.

Институт национальных парков в Брюсселе в течение многих лет издавал сборники научных работ, проводимых в национальных парках. Одна из появившихся несколько позже работ принадлежала сотруднику нашего зоопарка доктору Дитеру Бакхаузу. Его поездки и пребывание в Африке мы смогли финансировать только благодаря сборам, которые дал нам фильм «Для диких животных места нет».

А мой друг, профессор ван Штрален, после того как Конго стало самостоятельным государством, уехал на Галапагосские острова в Тихом океане, где построил новый научно-исследовательский институт, в котором и проработал до своей кончины. В этом деле мы ему тоже смогли оказать содействие денежными средствами, полученными за телевизионные передачи об охране природы и собранными в Фонд охраны диких животных.

Поскольку нам в тот раз для съемок фильма приходилось таскать с собой всякого рода аппаратуру, палатки и прочее снаряжение, мы решили попробовать раздобыть в Стэнливиле прицеп для своего автомобиля. На этот раз машину мы взяли напрокат, и была она значительно новее и удобнее нашего видавшего виды «Интернасионаля». После долгих и безрезультатных поисков мы наконец отыскали такой прицеп у владельца лесопилки, находящейся далеко за городом. Изготовлен он был кустарным способом из колес и оси старой легковой машины.

И надо же было такому случиться, что именно к моменту нашего приезда выяснилось, что на лесопилке несколько человек заболели оспой! Таким образом мне представился случай своими глазами увидеть больных оспой, чего теперь почти ни одному врачу в мире не удается.

Этот прицеп во время нашей нелегальной поездки по Уганде еще доставил нам немало хлопот! Оглядываюсь я как-то назад и вижу: одно колесо прицепа подозрительно начало смещаться вбок, за ним показалась ось, которая постепенно становилась все длиннее и затем обломилась вместе с колесом.

Когда мы подошли, то увидели, что ось раскалилась докрасна. Мы ведь не знали, что она была когда-то ведущей в бывшей легковой машине, ее следовало время от времени смазывать маслом независимо от того, что к ней не был подключен мотор. А поскольку мы этого не делали, ось раскалилась и сломалась.

Но нам ведь надо было к сроку вернуться назад в Конго! И возникал законный вопрос: на чем мы потащим весь наш скарб, если не раздобудем новую ось для прицепа? Но где же здесь, посреди Африки, раздобыть ось для давно вышедшей из употребления модели «Пежо»?

Один фермер сообщил нам, что у вождя племени, расположенного по соседству, есть нечто подобное. Мы действительно нашли указанного вождя, но он затребовал с нас такую несуразную сумму за ось от старой обгоревшей развалины, что мы просто не могли да и не хотели столько заплатить. Поэтому мы поехали дальше и через 50 километров добрались до вдовы фермера, у которой нашлись остатки подходящей машины, уже заросшие кустарником и наполовину засыпанные землей. Женщина великодушно подарила нам эту ось.

Да, вот так-то ездили в те времена, или во всяком случае ездили мы по Африке!

Какой-то предприимчивый бельгиец выстроил на берегу реки Эпулу, рядом с лагерем по отлову окапи, красивый современный отель. После этого вдова Путнам уехала в Соединенные Штаты, а ее глинобитные домики вскоре совсем развалились.

Когда мы в один прекрасный день в очередной раз прилетели из Европы и ехали по дороге, ведущей через девственный лес, нам за добрых 300 километров от Эпулу повстречался пигмей, лицо которого нам показалось очень знакомым. Это был один из «путнам-бамбути»! Мы остановились и спросили его, что это он делает так далеко от своего дома? Ответ нас прямо ошеломил:

— Я в отпуске…

Вот это да! Так обычно говорили бельгийские колониальные чиновники, когда им после двухлетней службы давали трехмесячный отпуск для поездки в Европу. Как правило, они совершали эту поездку на пароходе, а не самолетом, потому что длительное путешествие через океан уже само по себе было хорошим отдыхом и в то же время не засчитывалось в счет отпуска.

Когда мы потом добрались до Эпулу и подъехали к знакомому местечку Путнам, встретившие нас бамбути просто ликовали от восторга: они решили, что возвращается их старая хозяйка госпожа Путнам, а мы — добрые предвестники этого радостного события…

Пигмеи не дали нам поселиться в новом отеле, они хотели во что бы то ни стало, чтобы мы, как в прежние времена, жили в домике старой госпожи Путнам. Правда, от него уцелела только одна треть, но малыши трогательно стаскивали в эту часть дома всю уцелевшую старую мебель. У них, оказывается, сохранилась даже потрепанная «гостевая книга», в которой мы должны были, по заведенному прежде обычаю, расписаться.

Ночью они нас «охраняли»: разожгли костер перед руинами глинобитного домика и спали вокруг него прямо вповалку. Они и пели нам, как бывало… Но «добрые старые времена» для них уже прошли безвозвратно.

В ту свою поездку мы провели довольно много дней и возле озера Эдуард, где жили в государственной гостинице в Ишанго, построенной на высоком берегу, как раз в том месте, где из озера вытекает река Семлики. Место это не слишком-то часто посещается туристами, потому что из Мутванги к нему ведет одна-единственная не слишком удобная тупиковая дорога. Однако, судя по записям в книге, сюда привозили уже немало весьма почетных гостей. Так что мы в шутку могли потом хвастаться тем, что спали в той же постели, что и английская королева Елизавета или бельгийский король Бодуэн…

В этой гостинице имелись даже самые настоящие ванные комнаты, но, к сожалению, не было водопровода. Вода в ванны стекала по трубам из большого железного бака, установленного под самой крышей, а туда ее привозили цистернами из Семлики и постоянно пополняли. Жили мы там вместе с нашими женами, приехавшими с нами из Франкфурта. И только перед самым отъездом мы заметили, что обслуживающий персонал наливает воду в цистерны, черная ее ведрами непосредственно рядом со вздувшейся тушей дохлого бегемота, лежащей у самого берега. И делают они это уже довольно давно, так что именно в этой воде мы и совершали свои утренние и вечерние омовения! Можно представить себе радость наших дам!

Вместе с Михаэлем теперь работал немецкий кинооператор. Снимать диких животных — это нечто иное, чем снимать игровые или телевизионные фильмы. Когда привозишь с собой в Африку таких операторов, они поначалу держатся весьма боязливо по отношению ко львам, буйволам и слонам. Через некоторое время они замечают, что эти животные значительно безобиднее, чем можно было заключить по преувеличенным описаниям «знаменитых охотников» и искателей приключений. Тогда такие новички постепенно становятся все нахальнее и назойливее, пока не перегнут палку.

Например, оператор, который начинал с нами, снимал потом уже самостоятельно в Уганде. В один прекрасный день я прочел в бюллетене, издаваемом угандийскими национальными парками, что его схватил слон и трижды подбросил в воздух. К счастью, великан не собирался его убивать, а, ограничившись этим, пошел дальше своей дорогой. Жертва отделалась легким испугом и парой ссадин; кости во всяком случае остались целы.

Вот как раз этого-то человека мы тогда и высадили на берегу Семлики, с тем чтобы он оставался там до вечера и снимал колонии ткачиков и их шарообразные гнезда, висящие словно лампионы на ветвях. Было это примерно в километре или двух от нашей гостиницы. Вечером мы должны были его забрать. Но уже через несколько часов начала собираться гроза, и оператор решил не ждать нашего приезда, а отправиться домой пешком.

Сказано — сделано. Но на обратном пути он вдруг увидел, что поперек дороги разлегся громадный лев. Это был вообще первый лев, которого ему пришлось в жизни видеть. Когда идешь один, пешком и к тому же невооруженный, то испытываешь ко львам значительно больше почтения, чем сидя в машине в качестве туриста… Наш оператор прямо не знал, что ему делать. В конце концов он взял два камня, начал с независимым видом насвистывать песенку и в такт стучать камнями. При этом он сошел с дороги и, описав почтительную дугу, миновал отдыхающего льва.

Когда он заявился в гостиницу, на нем не было лица, а пальцы обеих рук были разбиты в кровь, чего он от волнения даже не заметил!

Чтобы заснять бегемотов в воде и показать, как они там плавают и вообще двигаются, мы решили погрузиться со всей аппаратурой на большую железную лодку и подплыть вплотную к скоплению этих животных в реке Семлики.

При нашем появлении бегемоты бросились врассыпную. Но одна самка, у которой был детеныш, задумала нас прогнать и злобно накинулась на лодку. Один из обходчиков парка, неосторожно усевшийся на ее борту, от этого толчка потерял равновесие и свалился в воду; на какую-то минуту он исчез среди взбудораженных бегемотов, но затем, к счастью, на поверхности воды показалась сначала его красная феска, а потом и лицо, серое от испуга. Мы тотчас схватили его и втащили в лодку. Оказалось, однако, что рассерженная бегемотиха и не думала его атаковать. Он просто угодил задним местом как раз на один из ее двух массивных клыков и сам нанес себе ранение. Единственное, что я мог сделать в такой обстановке, — это перебинтовать его и дать обезболивающие таблетки. Впрочем, рана скоро зажила.

Однако это вовсе не означает, что бегемоты не могут убить человека. Очень даже могут. В этом мы убедились несколько позже, во время моего пребывания в парке Куин-Элизабет в Уганде. Там бегемот так отделал одну молодую девицу, которая вопреки запрещению ехала ночью по парку на велосипеде, что спасти ее оказалось невозможным. Сколько мы ни старались вместе с лесничим сохранить жизнь этому несчастному молодому существу, к утру все было кончено.

Правда, гораздо опаснее бегемотов бывают крокодилы, особенно если упасть в воду недалеко от берега или надумать там купаться. К счастью, в озере Эдуард и в верхнем течении вытекающей из него реки Семлики крокодилы не водятся. Однако, судя по ископаемым останкам, они прежде здесь водились. Объяснение этому кроется, возможно, в окружающих озеро горных грядах вулканического происхождения. По-видимому, в какие-то далекие, доисторические времена в результате вулканической деятельности все живое или во всяком случае все крокодилы были уничтожены. Расположенное ниже и дальше к северу озеро Альберт связано с озером Эдуард рекой Семлики. В этом озере крокодилы живут или во всяком случае жили до недавнего времени, пока не сделались жертвой моды на сумочки из крокодильей кожи.

Возникает вопрос: почему же крокодилы из озера Альберт не расселились дальше — в озеро Эдуард? Вероятней всего, причина кроется в мощных водопадах, которыми кончается озеро Эдуард, окруженных к тому же со всех сторон густым лесом. А крокодилы обычно не кочуют посуху, тем более по лесу. Кроме того, здесь в Семлики впадают притоки, несущие ледяную воду, образующуюся от таяния снега и ледников в горах Рувензори. Такая холоднющая вода не пришлась по вкусу крокодилам. Во всяком случае мы с Михаэлем воспользовались этим и спокойно купались в озере Эдуард, потому что крокодилов там действительно нет и, судя по обследованиям, проведенным бельгийцами, там нет и бильгарций. Многочисленные семейства бегемотов по берегам нас беспокоили значительно меньше. Хотя отдельные самки и совершали ложные атаки в нашу сторону, но всегда больше для порядка: не добежав метров пятьдесят, они неизменно останавливались и поворачивали назад.

В то время мы были еще очень легкомысленными…

А вообще-то купание здесь не доставляло большого удовольствия: дно было покрыто скользким слоем не то слизи, не то какой-то вязкой массы, образованной разжиженным пометом бегемотов. Кроме того, то и дело нога наступала на обкатанные в воде кости мертвых бегемотов, что тоже не очень приятно. Словом, после каждого такого купания приходилось срочно бежать под душ и основательно отмываться.

Тем обстоятельством, что в Вирунга-парке и в парке Куин-Элизабет, обрамляющих берега озера Эдуард, обитают десятки тысяч бегемотов, объясняется, по-видимому, и неслыханное рыбное богатство этого озера. При помощи своих 14 желудков (а их действительно столько) бегемоты в состоянии переваривать совершенно засохшую траву, остающуюся на полях во время засухи. Ни антилопы, ни какие-либо другие травоядные питаться этим не могут. Огромные же массы навоза, которые такие гигантские животные оставляют в воде, служат основой питания для множества микроорганизмов. А теми в свою очередь питаются рыбы. Вот потому-то их здесь так много.

За те несколько десятков лет, в течение которых в Африке господствовал колониализм, европейцы просто так, из желания «пострелять» бездумно перебили бесчисленное множество бегемотов, когда-то населявших все реки от истока до устья. При этом их мясо чаще всего никак не использовалось. И это в то время, когда многочисленные группы африканского населения испытывали явную белковую недостаточность и даже просто голод!

Уж так устроено природное хозяйство дикой местности: все виды животных и растений в таком сообществе удивительным образом связаны друг с другом и взаимозависимы, образуя единую цельную систему! Тот, кто необдуманно вынет даже маленькое колесико из этого механизма, может вызвать весьма печальные и далеко идущие последствия.

Вот это-то и произошло во многих областях Африки за последние сто лет.

Средства, необходимые для съемок цветного фильма «Для диких животных места нет», мы вынуждены были взять в виде ссуды и поэтому сидели в долгу как в шелку… Моему сыну Михаэлю пришлось (как, впрочем, и мне когда-то — 26 лет назад) преждевременно, в судебном порядке, получить право считаться совершеннолетним в 19 лет, чтобы ему разрешили, помимо всего прочего, подписать на законном основании вексель на 100 тысяч марок. О том, какой неожиданный сбор сделал этот фильм и как мы потом эти средства передали Управлению национальным парком Серенгети, я рассказал в предисловии к моей книге «Серенгети не должен умереть»[25].

В то время это был единственный национальный парк в Танзании, находившейся тогда еще под британским владычеством. Там же я рассказал и о том, с каким страхом мы решились показать этот фильм на Берлинском кинофестивале в 1954 году.

Кинодеятели уже заранее заявили, что в нашем фильме дикие животные показаны слишком мирными. В то время кинозрители были приучены к тому, что в фильмах об Африке ежеминутно какой-нибудь хищник убивает свою жертву или в последнюю минуту охотник метким выстрелом пристреливает злобного, агрессивного буйвола… Мы были просто убиты, когда узнали, что наш фильм будет идти на конкурсе одновременно с новым фильмом знаменитого голливудского кинодеятеля Уолта Диснея. Его фильм назывался «Тайна степи», и речь в нем тоже шла об Африке.

Рушились все наши надежды: шутка ли — конкурировать с самим Диснеем!

Тем неожиданнее было для нас узнать, что именно нашему фильму присудили «Золотого медведя», потому что публика отдала за него большинство голосов. Второго «Золотого медведя» присудило ему Международное жюри, а в довершение всего он был признан лучшим фильмом страны. Он шел в Мюнхене 12 недель подряд в одном и том же кинотеатре и демонстрировался затем в 63 странах мира.

А мы отделались от своих долгов, а вместе с ними и от многих забот.