Дмитрий Русский

Они прошли ещё несколько метров, Тимур указал люк над головой, подсадил Митяя, и они выбрались в тот же коридор. Люк под ногами затянулся и исчез.

В глазах Тимура оставался вопрос. И Митяй сказал:

— Ты можешь рассчитывать на меня. Я сделаю, что смогу.

— Да, я верю. Понимаешь, в этом коридоре есть моя дверь, но я не знаю — какая из них. Их сотни, а я должен найти только одну. И я уже устал.

— Держись, Тимур. Ты теперь не один. И — спасибо тебе.

— Прощай, Дима.

Тимур взялся за велосипед, прислоненный к стене. Но прежде указал рукой на выход. Митяй открыл дверь, шагнул и оказался — в своём коридоре. Он сразу пошёл в душ и целый час чередовал горячие струи с холодными, и всё ему казалось, что не может отмыть слизь и избавиться от запаха подземелья…

Из комнаты Вани просачивалась струйка света, и он решил заглянуть к нему. Так и есть, Ваня не спал:

— Я ждал тебя.

Митяй сел на кровать и всё по порядку рассказал Ивану. Тот внимательно слушал, а потом сказал:

— Самое сложное в том, что тебе придётся биться в одиночку. И мне кажется, что пока у тебя недостаточно сил. Я не знаю, почему. Подумай над этим.

— Ладно, Вань. Может, ты и прав.

Митяю так и не удалось заснуть до утра. Он думал над словами Ивана. Митяй уже понял, что к нему надо прислушиваться. То, что говорил Ваня, всегда оказывалось очень важным: «Недостаточно сил…»

Оберег заполнен наполовину, и силы в нём хватает. Сам Зарком об этом сказал и позволил в крайнем случае действовать, а не только наблюдать. Пока такой случай представился лишь один раз.

Но ведь Оберега он может случайно лишиться, как это произошло в мире Бориса. Значит, дело в нём самом.

А то, что — в одиночку, он и не сомневался. Всегда один… Однажды он решил, что может быть кому-то судьей и имеет право вмешаться в чужую жизнь. Но с тех пор никогда не повторял той ошибки.

Пашку все звали «Кисля». Отчасти — из-за фамилии Кислов, но, скорее, из-за тех черт характера, от которых Митяя «с души воротило», как выражался трудовик Петрович. Имелась в Кислове та самая гнильца, какую Митяй чувствовал прямо кожей, и всегда старался держаться от таких людей подальше. Главное, что Кисля всё делал исподтишка, тихой сапой, используя то, что ему выгодно. И наплевать ему было на кем-то установленные и неписаные законы.

В детдоме Митяй насмотрелся на всякое, и почти ничему не удивлялся. Но случай с Кислёй потряс его и запомнился навсегда.

Никто в детдоме не признался бы напрямую, что все живут одной-единственной мечтой: чтобы нашлись родители. Это те, кто брошен в роддоме, и у кого в графе «родители» стоит прочерк.

В последнее время появилось столько «мыльных опер», где излюбленной линией сценаристов стал сюжет о найденном ребёнке. Когда мать или отец, все из себя крутые и богатые, вдруг вспоминают, или обнаруживают, что в далекой молодости бросили они своё чадо на произвол судьбы. И вдруг — нашли! А потом хэппи-энд, слёзы и сопли, все довольны и всё «в полном шоколаде».

Девчонки смотрели эту фигню, обливаясь слезами и мечтая о том, что когда-нибудь это произойдёт и с ними. Но если родители и объявлялись, то — отсидевшие срок, и вышедшие на недолгую свободу. И не собирались они никого забирать, а так, повидаться, заскакивали. А потом опять исчезали.

И так редко бывало, когда кто-то приходил с твёрдым намерением забрать ребёнка навсегда.

В тот день Митяй прогуливал физику, потому что произошёл затяжной конфликт с физичкой, и он никак не «разруливался». Требовалась краткая передышка. В саду, в густых зарослях перед школой, стояли древние, почти сгнившие, скамейки. На дворе — конец мая, листва уже вовсю зеленела, и там вполне можно укрыться от посторонних взглядов. В этом закутке Митяй и расположился, достал книжку, чтобы спокойно почитать в тишине.

Подслушивать он вовсе не собирался. Но и выйти из кустов оказалось невозможно, потому что на ту скамейку, что стояла впритык с другой стороны, сели двое — завуч Ольга Фроловна, по кличке «Фрол», и воспитательница Инна Семеновна.

Фрол вздохнула, достала пачку сигарет и закурила. Вот это новость: никто не видел её курящей. И билась она с курильщиками нещадно. Ольга вздохнула ещё раз и повернулась к Инне:

— Вы уж простите, но тошно мне. Я сигареты при себе не ношу, в кабинете заначка лежит, на крайний случай.

— Да ничего. Я и сама не знаю, что думать.

— Вот ведь как дети раскрываются. Таким он казался мягким, Паша Кислов, а тут характер проявил.

— Характер, говорите? Может быть и так. Только мать его мне всё-таки жаль. Глаза у неё такие…

— Да, судьбы ведь разные. Говорят ведь: от сумы да от тюрьмы не зарекайся.

— Что Паша сказал вам?

— Вот в том всё и дело. Формулировка… Сказал, что ему для дальнейшей жизни важнее иметь в биографии прочерк, чем мать с судимостью.

— Ну, по крайней мере, честно. И что, даже увидеться с матерью не захотел?

— Нет.

— А мне показалось, она из тех, что одной мыслью живут: выйти и ребёнка забрать.

— И это хуже всего. Была бы она какая-нибудь пофигистка, бог с ней. Тут другое. Я ведь в колонию запрос делала, и мне ответили, что она — редкой души человек. По просьбе начальства какие-то важные документы подписала. Вот и посадили. Бывают такие у судьбы переплёты.

— А Паша… И его понять можно. Жестокая сейчас жизнь. Он ведь и знания рвёт так, с натугой. Способности не ахти, а цель есть.

— А я боюсь. Такой по трупам пойдёт.

— Пойдёт, если — цель заставит. И доберётся до самого верха.

— Ну ладно, Инна. Не первый раз, и не последний. Сколько раз зарекалась — в сердце не брать, а не могу.

Они поднялись и пошли по тропинке к зданию. А Митяй сидел ещё некоторое время, отложив книжку.

Так получилось, что вечером на стадионе играли в футбол. Митяй, как всегда, в нападении, а Кисля стоял в воротах. Вратарём он считался отменным, потому что тренировался без конца, да и реакция — врождённая. Он всегда и всё стремился делать лучше других.

Когда возвращались, Кисля обогнал его и слегка задел плечом. Ничего особенного: дорожка узкая, а Митяй шёл медленно, не торопясь.

И что на него нашло? Будто внутри что-то лопнуло, разорвалось. От Кисли его еле оттащили. Он бил его так, будто встретился с заклятым врагом. Пришёл в себя, когда кто-то опрокинул на них ведро с водой. Над ним стояла Фрол. Завуч посмотрела на Митяя внимательно. И ушла молча. Никто об этом случае и слова не сказал. И никто не знал настоящей причины.

Это был тот, последний детдом, откуда Митяй попал в эту странную, непонятную семью. Как написала Лина? Зазеркалье…

До нового года оставалось несколько дней. В школе стоял сплошной переполох, но Митяй не принимал в нём участия. Он подтянул «хвосты» — сдал пару зачётов. Конечно, четвёрки у него водились, и он считал глупым вытягивать все предметы «на пять». Не это главное.

По русскому языку, как ни старайся, всё равно какая-нибудь заморочка, да выйдет…

Сегодня он принял решение. Уже под утро, измаявшись от бессонной ночи, нашёл в себе силы признаться: да, он боится. Боится зеркал, потому что там — отражение его уродства. Боится жалости в глазах случайного прохожего… И многое в жизни он делал только для того, чтобы побороть страх. Но тот сидел внутри настоящим хозяином и властелином. И прав был Ваня, когда говорил, что причина — в нём самом, и не поможет в этой беде даже самый сильный Оберег.

Митяй вышел к реке, постоял на пронизывающем ветру. В Ковчайске оставались ещё места, где люди почти не встречались. Зимой вся жизнь замыкалась в центре, и редко кому приходила мысль свернуть в парк или на набережную. Лежал нетронутым снег, кое-где по нему тянулись редкие цепочки следов.

Митяй направился к площади. Здесь уже поставили огромную ёлку — метров двадцать высотой. Бульдозер сгребал снег для горки, из динамиков слышался бравурный марш, и казалось, что тракторист старается попадать в такт, а машина выполняет простые, но ритмичные па.

К витрине шёл скорым шагом. Чтобы не передумать и не повернуть назад. Приблизился вплотную, достал Оберег и поднял глаза к зеркальной поверхности.

И не обрушился мир, и не загремел гром, и ничего не изменилось. Так же спешили люди и точно так же звучала с площади музыка…

Митяй вглядывался в отражение и почти забыл о цели. Сколько лет он боялся? А теперь наступил час настоящей свободы. Вся неделя стала сплошным испытанием, но такой бурлящей, неистовой радости он не чувствовал ни разу.

Спустя минуту он стоял на площади Зордарна. Навстречу шёл Зарком, подняв руку в приветственном жесте.

— Здравствуй, Митяй. Ты хотел увидеть меня?

— Да.

— Знаю. Ты справился. Я приготовил много слов, но все они будут лишними. Я горжусь тобой, потому что ты сделал ещё один шаг к свободе. Что может быть дороже?

— Мне нужен твой совет, Зарком.

— Ты говоришь об Этих?

— Да. Я не знаю, что делать дальше. Как мне бороться с ними?

— Митяй, одно могу сказать: насилие порождает насилие. Это не наш путь. Время всё расставит по своим местам.

— Но они захватывают мир, растут, идут… Их так много!

— Я думал, ты понял, что они растут только там, где есть почва. Как любое сорное растение. Ты ставишь перед собой непосильную задачу: побороть всё зло мира. Запомни: каждый борется в одиночку. С личным злом и пороком.

— Я знаю это про себя.

— Значит, должен знать и про других. Закон един для всех.

— И никого не загнать в рай пинками?

— Ни пинками, Митяй, ни пряниками. В этом всё и дело.

— Но Эти не уйдут добровольно. Неужели они останутся в нашей семье?

— Как ты сказал?

— В нашей семье…

— Я не ожидал. Ты прошёл путь, Митяй. До таких слов…

— И не остановлюсь. Мне надо идти дальше.

— Вспомни, о чём говорил Иван.

— Что мы Этим не по зубам?

— Точно. Он увидел главное. Эти — только передатчики. Они не создают зло сами, они просто поставляют его туда, где зло — главная пища.

— И всё равно я должен принять решение.

— Прими. Кому сейчас больше всех нужна помощь?

— Лине?

— Тебе видней. Прощай, Митяй. Удачи.

Митяй уже привык, что время изменило обычный ход: он стоит, как зачарованный, напротив всё той же витрины, и словно впервые смотрит в зеркальную поверхность.

Теперь нужно обдумать разговор с Заркомом, и лучшее место для этого — парк. Но на полпути он вспомнил, что в парке сделали снежный городок, и там полно народа.

Ну, что ж, пойдет и он туда. Раз смог преодолеть свой главный страх, то почему не побороться с его отголосками?

А в парке осветили даже дальние закоулки. Везде — прожекторы, мигают гирлянды, запах шашлыков в морозном воздухе.

Митяй прибавил шаг, разогнался, взбежал на центральную горку и съехал по ней на ногах. Есть такая поговорка: «как заново на свет родился». Митяй ощущал что-то похожее: будто долго брёл с тяжёлым рюкзаком, и вдруг позволили этот рюкзак сбросить. И лёгкость появилась необыкновенная…

Дом встретил теплом, и Лина, увидев Митяя, повеселела. Она оправилась после болезни и вплела в золотистые волосы какую-то яркую ленту. Митяй улыбнулся:

— Лина, ты просто королева. Или всё-таки принцесса?

— Как хочешь. Можешь обращаться ко мне: ваше Величество.

Она засмеялась и отложила в сторону любимую «Алису в стране Чудес».

— Где ты был? Расскажи.

— В парке. Там народ гуляет вовсю.

— И я хочу.

— Я, ваше Величество, как верный паж, возьму тебя с собой.

Лина взглянула на него и спросила уже серьёзно:

— Когда?

— Сегодня, Лина. Только не в парк, а в другое место.

— Я об этом и думаю.

— А ты готова?

— Мне кажется, готова. Но, как всегда, — боюсь.

— Это нормально. Конечно, боишься. Но мы пойдем вместе.

— Ну, с тобой — совсем другое дело. Я боюсь — одна. А вместе… Нам сам чёрт не страшен.

— Вспомнила своего?

— Ага, Анчутку. Неужели он есть на самом деле?

— Сегодня, Лин, узнаем. Ты поспи, если получится. Я зайду в полночь.

Кукушка завела самое длинное выступление: двенадцать «ку-ку». Митяй поднялся, нащупал на груди Оберег и пошёл к Лине. Она сидела, напряженная как струнка.

Митяй выкатил кресло в коридор, они приблизились к шкафу вплотную. Оберег засветился, и сразу распахнулась дверь. Лина вздрогнула:

— Голос… Я слышу. Он стал громче.

— Значит, всё правильно. Мы на верном пути.

Но коляска никак не проходила в двери. Митяй, наконец, сказал:

— Лина, ты должна идти сама.

В её глазах стояли слёзы:

— Ты что, Дима? Как?

— Мы на пороге, и здесь уже всё по-другому. Я могу, конечно, понести тебя на руках. Но раз Голос говорит «иди», значит — иди!

Лина закусила губу, оперлась на поручни кресла и приподнялась. Но слёзы всё-таки не удержала, они неровными дорожками стекли к губам. Она сделала усилие, наклонилась вперёд и опять опустилась на сидение.

Митяй подал руку:

— Ты боишься. В этом всё дело. Держись за меня, ты сможешь. Ну, иди!

Она резко поднялась, кресло откатилось назад, и Лина сделала шаг, ещё один…

Дверь захлопнулась за ними.

Их обступила мгла: переход от поздних сумерек к ночи. Но на небе — не луна и не месяц, а солнце — будто в плотной упаковке, и сквозь неё лишь угадываются очертания диска.

И словно стелется дым, кое-где становясь плотнее и шевелясь косматыми рваными краями. Но запаха гари не слышно. Резкий холодный ветер нёс колючую водяную пыль. Ноги скользили по глинистой почве, и не было вокруг ни деревьев, ни кустов, ни даже островка травы.

Митяй и Лина мгновенно продрогли. Лина дрожала, смотрела по сторонам:

— Ты уверен, что мы попали именно туда?

— Да. Другая дверь просто бы не открылась. Тебе холодно?

— Немножко. Но ты знаешь, мне всё равно. Я иду! Понимаешь, иду! Сама!

И она закружилась на месте. Запрокинула лицо, закрыла глаза. Митяю хотелось запомнить это мгновение навсегда. Положить как кусочек цветного стекла в шкатулку, подальше от всех, а когда будет грустно — достать, протереть и посмотреть на свет.

Лина замерла, а потом решительно сказала:

— Нам надо идти. Не стоять же на месте.

— Надо. Только куда?

— Смотри, вроде там, на пригорке, что-то виднеется.

Митяй накинул свою куртку на Лину. Невозможно ведь предугадать, как одеться. И он усмехнулся про себя: «путешественник по параллельным мирам»… Сказали бы ему это месяц назад, послал бы куда подальше.

Они шли медленно, оскальзываясь и спотыкаясь. Митяй крепко держал Лину за руку, потому что она шла ещё неуверенно.

Забор возник как-то сразу, внезапно. За колючими кустами — старые толстые доски, плотно подогнанные одна к другой — ни щели, ни лаза, ни намёка на калитку…

Явно собиралась буря. Ветер усилился, тучи клубились раздёрганными тёмными полотнищами, и как живые, тянулись к ним голые сучья кустов.

Митяй скомандовал: «Лезем!»

Сначала подсадил Лину, потом перелез сам и подхватил её. И тут они оторопели, перед ними предстала иная картина: зеленели невысокие сопки с изумрудной травой, расцвеченной куртинками ярких пятен — полевыми маками и саранками. Виднелись аккуратные белые домики вдоль реки. На голубом небе облака не двигались, а казались приклеенными к небосводу, и не раскачивал ветер цветы на высоких стеблях. Более всего это напоминало мастерски выполненную декорацию или застывший глянцевый кадр из фильма.

По тропинке, посыпанной мелко битым красным кирпичом, от красного же домика с голубыми резными наличниками, шёл крепкий и высокий старик в коричневой шляпе, как будто присыпанной мукой.

Он улыбнулся:

— Приветствую вас, пилигримы. Пойдём в дом.

Они двинулись за ним, мимо ветряной мельницы, её крылья вращались с легким скрипом. На земле у дома сидела стайка мелких птиц с длинными, веерообразными хвостами, а пушистый рыжий кот лежал на крыльце и косил хитрым глазом, словно ему нет до птиц никакого дела. Шла обычная жизнь…

Они вошли в просторную комнату, где им поклонилась немолодая женщина с приветливым, но усталым и озабоченным лицом. Она споро собирала на стол: появилась синяя миска с краснобокими яблоками, в фаянсовой плошке желтел мёд, и так ароматно пахло свежеиспеченным хлебом, что у Митяя даже слюнки потекли.

Они устроились за длинным деревянным столом, на удобной широкой лавке. Уже поняли, что перед ними — мельник, но не знали, с чего начать разговор, и поэтому молчали. Хозяин сам заговорил, поставив перед ними кружки с молоком:

— Что привело вас, добрые люди, к нам? Я вижу, вы издалека.

Лина смутилась, и пришлось отвечать Митяю:

— Спасибо и тебе, добрый человек. Мы хотели спросить: в какой попали край, и как называется ваша страна?

— Чародеи не попадают к нам случайно. Ещё недавно земля Аринуаны считалась самым привлекательным местом для пилигримов. Но всё изменилось…

— Почему?

— Видно, вы не знаете наших печальных событий. Погасла звезда Арин, и всё погрузилось во мглу.

— Но ведь… здесь у вас так хорошо.

— Это обманчивый покой… Только благодаря вашему Оберегу, вы перешагнули мой сильный магический круг, который не пропускает мглу сюда. Пока мне удаётся сдерживать её, но не знаю, насколько хватит сил. Мгла поглощает всё.

— Расскажи, как это произошло.

— Я простой мельник и не знаю всех причин. В моих силах сохранять только собственный маленький круг. Вам нужно к Ладону. Он — старейшина той деревни, что у реки. Пойдемте, я покажу путь.

Они поблагодарили мельника, поклонились хозяйке и вышли из дома. Мельник довёл их до забора. Опять улыбнулся:

— У меня нет ворот, придётся вам и обратно — этим путем. Идите прямо, никуда не сворачивая, но берегитесь: нечисти полно, она вас кружить будет. Главное — не бойтесь. Оберег у вас сильный, прорвётесь.

Он подсадил их одновременно, и опять они оказались в ином мире. Здесь всё осталось таким же, только гуще стала темень. Или просто так казалось от резкого перехода из солнечного тёплого дня в промозглую сырость.

Митяй поторапливал Лину, потому что мельник предупредил: времени у них мало, в деревню надо попасть до наступления ночи. Непременно.

Сначала не было никаких звуков, кроме шума ветра и чавканья грязи под ногами. Но спустя полчаса они услышали отдалённый топот. И казалось, что с каждой минутой он становится всё отчётливее. Иногда Митяй взглядывал на Лину, но та не показывала вида, что боится. Хотя рука судорожно сжимала его ладонь и дрожала.

Лина радостно вскрикнула, когда впереди забрезжил слабый огонёк. Но в тот же миг Митяй увидел, что на них смотрят множество красных глаз. Они горели ярко, их обладатели передвигались с немыслимой скоростью, поэтому создавалось впечатление какой-то бешеной пляски. Лина тоже заметила их, но держалась, только прибавила шаг. Они почти бежали, держа в поле зрения огонь, который чуть приблизился, и уже появились очертания какого-то строения.

Вдруг Лина вскрикнула: сверху пикировала огромная летучая мышь, со злобными человеческими глазами, и даже в сумраке ярко-красным пятном горела её открытая пасть. Митяй поднял Оберег, и тварь метнулась в сторону.

Из распахнутых дверей здания выскочили люди. Один из них громко звонил в колокол, а в руках второго они увидели раскалённый меч. Человек огромного роста вращал меч над головой и произносил заклинания. Его длинные волосы перехвачены плетёным обручем, а на обнажённом до пояса теле — кожаный фартук. Похоже, это кузнец.

Митяй с Линой переступили порог. Точно, кузница. В центре — огромный горн, кругом — наковальни разного размера. Кузнецы поклонились:

— Приветствуем вас, пилигримы. Куда держите путь?

Лина вдруг присела в реверансе. Наверное, от пережитого испуга. Митяй тоже поклонился:

— Здравствуйте, спасибо, что выручили. Мы шли в деревню, но если бы не вы…

— Плохое время выбрали для путешествий. Пилигримы здесь появляются редко. У этого места — дурная слава. От нечисти не стало житья.

— Нам нужен Ладон.

— Что вы от него хотите?

— У нас есть вопросы.

— Наверное, важные, коли идёте по этой дороге. Мое имя Вайян, я — главный кузнец. Дам вам посохи, они послужат защитой. Двигайтесь в путь, скоро наступит ночь, тогда уже не пройти. А мне нужно приниматься за работу. Время не ждёт. Мы куём мечи и доспехи для наших дружин. Но их ряды тают, и скоро некому будет сражаться против мглы.

Вайян вынес два тяжёлых посоха. Сверху на них — по колокольчику. Митяй поблагодарил, и они вышли из кузницы. Лина держала посох обеими руками, при каждом шаге раздавался звон. Наверное, поэтому не отстающая от них нечисть не могла подойти настолько близко, чтобы её можно было разглядеть. Только стоял непрекращающийся шум: рёв, рычание, хлопанье крыльев и жуткие крики.

Наконец, показалась деревня, погружённая во тьму, и Митяй испугался, что они опоздали и не смогут туда попасть. Ночь им не продержаться. По спине бежали струйки пота.

Но вдруг на небе загорелись звезды, а в окнах домов появился свет. Митяй с облегчением вздохнул: успели! И подумал о том, что за всё время пути Лина ни разу не пожаловалась и даже не пикнула от страха, хотя любому парню тут пришлось бы туго. Навстречу им двигались всадники. Первый из них придержал лошадь, произнёс уже знакомое приветствие, спросил, кого они ищут в деревне, и указал дом Ладона.

Митяй постучал посохом в дубовую дверь. Она открылась, на порог, как горох, высыпали ребятишки — мал мала меньше. Они путались в длинных рубашонках и громко гомонили. Кто-то прикрикнул на них из глубины избы, и они, как воробьи, вспорхнули на полати — широкую лежанку над белёной печью.

За столом сидел старец в красивой вышитой рубахе: длинная седая борода и такие же волосы, спокойное и доброе лицо. Ладон сделал приглашающий жест, они подошли и сели напротив.

— Откуда вы, странствующие чародеи?

— Приветствуем тебя, Ладон. Мы пришли издалека. У нас есть причина. Но сначала мы хотим узнать, какое бедствие случилось с вашей страной Аринуаной.

— Я верю, что вы пришли с добром. Мы всегда принимали магов в замке Альвура. Все дороги вели туда. Но исполнилось древнее предсказание: погасла звезда Арин и исчезла сама Богуна. С тех пор всё изменилось.

— Кто такая Богуна?

— Хранительница камня Алатырь, а звезда Арин — небесная душа этого камня.

— А почему погасла звезда?

— Мне неведомо это. Пропала Богуна, и наши чародеи обратились к магам иных миров. Те приходят, чтобы помочь сдерживать мглу. Я решил, что и вы пришли на подмогу. В твоём Обереге — большая сила.

— Откуда взялась мгла?

— Это вечное зло, питающее нечисть: навь, волкодлаков-оборотней, нетопырей, василисков. Босорки вышли из-под земли и воруют наших детей, чтобы они работали у них в подземельях.

— Их так много? Таких разных?

— Они жили всегда, но равновесие мира не позволяло злу победить. Нечисть редко нападала на людей открыто, а теперь они изводят наш род. Дружины каждую ночь выходят на бой, но люди гибнут, слабеют силы, и сужается магический круг защиты нашего селения. Сколько мы ещё продержимся, ожидая возвращения Богуны?

— А она вернётся?

— Мы живем этой верой. Только она владеет белым огнём, который возродит звезду Арин. А ваш путь лежит в замок Альвура. Но это утром. А сейчас отдыхайте.

Лину и Митяя усадили за стол, поставили горячие лепёшки и пенный напиток из трав. И только головы коснулись подушек, как они уснули крепким сном.

Встали чуть свет, дорога предстояла дальняя. Их одели в длинные плащи с капюшонами и снабдили едой. Ладон дал им медный фонарь и сказал, что он укажет путь: чем ближе к замку Альвура, тем ярче будет свет. А сейчас он еле теплился крошечным светлячком. Перед тем, как проститься, Ладон поднял руки и заговорил:

От глухих земель, от сырых костей,

От нави, от сыти, от юды, от выти,

В серединный круг, от семи недуг,

Одолень — травой заплету кольцо

Перелынь-водой окроплю лицо.

После этого он побрызгал их водой из пузырька, висевшего на груди, и воткнул в Оберег пучок сухих трав.

— Вам придется сражаться. Верьте в свою силу!

Лина и Митяй поклонились всем, кто вышел их провожать, и перешли из светлого круга в сумеречную мглу.

И снова они шли по слякотной дороге. Лина, нахмурившись, смотрела по сторонам:

— Ты знаешь, я не могу поверить, что это — мой мир.

— Представляла его другим?

— Да. Когда Ваня впервые подсказал эту мысль, я мечтала целыми днями. Рисовала такие картинки…

— Но мы видели и другую сторону этого мира. То, что происходит здесь — временно. Я верю, что всё будет хорошо.

— А я как верю!

— Лин, ты совсем ничего не помнишь? И сердце ни разу не дрогнуло?

— Нет. Вот это меня и удивляет. Есть только одно подтверждение: Голос слышится гораздо яснее. И первый раз он сказал «иди домой». Понимаешь? Домой!

— Значит, всё верно. Если нужна наша помощь, будем биться. Главное, добраться до замка Альвура.

В этот момент дорога под ногами стала дыбиться, словно живая, как будто они шли по хребту огромного существа, и оно хотело их сбросить.

Сначала выручали посохи, но совсем скоро идти стало невозможно. Они крепко держались за руки, стараясь не упасть.

— Что делать? Дальше не пройдем!

Митяй достал из Оберега пучок трав, и вспомнил строчки, что говорил Ладон:

От глухих земель, от сырых костей,

От нави, от сыти, от юды, от выти,

В серединный круг, в серединный круг!

И тут же дорога приняла прежний вид, но словно ожили кусты и деревья вдоль неё. Они тянулись ветками и сучьями, стараясь ухватить за края одежды. Но это уже не так страшно: они не могли достать их с обочин, да и посохом отбиться можно.

Хуже всего, что огонёк в медном фонаре не разгорался ярче, а теплился еле-еле…

Лина приостановилась:

— Дима, а может мы заблудились?

— Не думаю, идём ведь по одной дороге. Правда, ожидать здесь можно чего угодно.

Вдалеке послышались голоса. Они приближались, и вскоре на дороге показалась ватага детей разного возраста. Кто-то нёс охапки хвороста, у некоторых в руках — корзины с грибами. Где они их отыскали? Почему-то деревья вели себя по отношению к ним совершенно спокойно.

Ребятишки издалека замахали руками, а потом подошли ближе: одеты плохо и бедно, во многих местах на грубую ткань пришиты заплаты, на ногах берестяные лапти. Старшему на вид лет десять. Он поклонился в пояс и сказал:

— Здравствуйте, добрые люди. Пойдёмте с нами в деревню, сейчас у нас гости редко бывают, и вам будут рады.

Говорил он как взрослый. А остальные смотрели так дружелюбно и радостно, что отказаться было неудобно. Митяй спросил:

— А ваша деревня далеко отсюда?

— Да нет, за этой рощей, совсем рядом.

Кто-то из детей взял Лину за руку, и они пошли. Митяю несколько раз показалось, что из зарослей их сопровождают горящие взгляды. Он оглядывался, но ничего подозрительного так и не заметил. Миновали рощицу и вышли к высокой скале. Селение выглядело странно, потому что жилища оказались выдолбленными в камне пещерами. На каждой — толстая дубовая дверь с массивным засовом.

Но встречать их вышли почти все жители, и в глазах светилась настоящая неподдельная радость. Зазвали в крайнюю пещеру, посадили к очагу. Над огнём висел котелок, в нём булькало варево. Стены тёмные и закопчённые, вместо мебели — тяжёлые деревянные скамьи, покрытые шкурами. Скорее всего, на этих лавках спали.

К ним приблизилась девочка примерно одних лет с Линой.

— Меня зовут Вирцана.

Она присела рядом с ними, потрогала юбку Лины:

— Какая красивая…И у меня тоже раньше было нарядное платье. Я надевала его в праздники. И деревня наша стояла на горе, и жили мы в светлых домах… А теперь ничего нет. И праздников нет, и веселья. И почти нет еды.

Она обхватила колени руками и задумчиво смотрела на них. Митяю она показалась очень симпатичной: две длинные косы, тёмные, почти чёрные глаза, маленький прямой нос, и брови — вразлет. Прямо настоящая красавица. Портило её только выражение лица. Казалось, что улыбается она через силу, и от этого кривились губы, и улыбка становилась похожей на неприятную гримасу.

Вирцана поднялась и пошла за хворостом в глубину пещеры. Митяй проводил её взглядом. Она наклонилась, и повернула голову в его сторону. В темноте её глаза полыхнули страшным огнём. Митяй схватил Лину за руку и метнулся к двери. Но Вирцана опередила их. Быстрым движением опустила засов, в прыжке перекинулась через голову и обернулась волчицей. Она стояла у входа в пещеру, готовая к прыжку: шерсть на загривке поднялась дыбом, с клыков сочилась слюна. Для атаки она выбрала Лину, но Митяй замахнулся посохом и волчица кинулась на него. Митяй видел клыки прямо у лица, волчица рванула свитер и её ослепил Оберег. Она взвыла, метнулась в сторону, закрутилась на месте и упала. Митяй с Линой, замерев, смотрели на то, как из волчицы на их глазах происходит обратное превращение — в человека.

Вирцана села, огляделась по сторонам, провела руками по лицу как будто в забытьи, потом встала и направилась к ним и остановилась в нескольких шагах. Митяй загородил собой Лину, но понял, что глаза Вирцаны уже не сверкают тем огнём, и что-то изменилось во всём её облике. Он даже подался навстречу, совсем без страха.

Вирцана быстро заговорила:

— Ты снял с меня чары, волшебник. Я была волкодлаком. И все мы здесь такие, людей среди нас уже нет. Надо бежать, и скорее. Слышите?

А в дверь уже колотили. Вирцана бросилась в темноту пещеры, стала раскидывать кучу хвороста у стены. Крикнула им:

— Помогайте мне! Здесь есть лаз, мы успеем!

В три пары рук они разметали хворост, у самого пола открылось узкое отверстие. Протиснуться туда можно только лежа и по одному. Митяй подтолкнул Лину, потом полезла Вирцана.

Дверь уже взламывали, она трещала, еле выдерживая напор. Митяй как мог замаскировал лаз, подтянув к нему вязанку хвороста. Он надеялся, что преследователи скорее поверят в волшебство, чем в обычный побег. Решат, что беглецы растворились силой чар, да ещё и Вирцану с собой прихватили. Он нырнул в лаз последним.

Согнувшись, они шли по низкому сводчатому ходу, несколько раз останавливались, но шума погони не услышали. Постепенно узкий коридор расширялся и закончился он полукруглым залом, из которого вело уже несколько ходов.

Ребята присели отдохнуть. Митяй повернулся к Вирцане:

— Рассказывай. Всё по порядку.

— Я уже говорила, что помню хорошую жизнь. Солнце светило ярко, возле дома — огромный сад. А там такие яблони росли! Мама любила весёлые песни петь. Выйдет утром в сад, работает и поёт.

— А давно это было?

— Не знаю, как сказать. Тогда волосы у меня были — вот такие, — она показала на плечи, а сейчас косы лежали у неё на коленях.

— Ещё у меня пропали два младших брата. Их украли босорки.

— Кто такие босорки? Из нечисти?

— Ну да. Они добывают под землей драгоценные камни и крадут детей, чтобы они работали на них. Говорят, дети там не растут, остаются заколдованными навсегда.

— Что случилось потом? Когда стала наступать мгла?

— Это произошло не в один день, а как-то потихоньку. Помню, что пришлось оставить деревню, когда не стало житья от волкодлаков. Тогда мы ещё оставались людьми и спасались в пещерах. А потом закончилось серебро, из которого отливались пули.

— Вы бились с волкодлаками?

— До последнего. Но не устояли, потому что в деревне нет ни одного сильного чародея. Там, где они есть, люди живут в магических кругах и воюют с нечистью.

— Да, мы знаем. А почему вы так обрадовались нам?

— Потому что вы — добыча. К селенью давно никто не подходит, все знают дурную славу. В последнее время дети заманивают одиноких путников с дороги.

— И чародеев тоже?

— Никогда. Твой Оберег почему-то затаился, никто не почувствовал его. Приняли вас за людей. Я думаю, всё случилось из-за меня. Я нужна вам, и вы меня спасли. Ничего не бывает просто так.

Митяй пробормотал: «случайность — проявление и дополнение необходимости…»

Когда-то эта фраза мучила его.

Вирцана взглянула на него:

— Что ты сказал?

— Это я о своём. Возможно, ты права, и нужна нам. А вдруг ты опять станешь волкодлаком?

— Нет, не стану. Не бойтесь меня. Вот и Лина зачарована тоже. Почему ты не расколдуешь её?

— Откуда знаешь?!

— Чувствую. Значит, твоих сил не хватает…

Лина смотрела на Вирцану во все глаза, но ни о чём не спросила. Митяй поднялся:

— Всему своё время. Куда нам идти дальше?

— У тебя есть какой-нибудь знак? Помощник в пути?

— Только Оберег. Вспомнил! Фонарь. Посохи пропали, они остались в пещере, а фонарь я успел захватить.

— Подноси его к этим ходам. Где огонь вспыхнет ярче, туда и пойдём.

Ходов оказалось больше десятка, пришлось обследовать все. Фонарь светил тускло, и одинаково ровно, но всё-таки в одном месте огонёк чуть заметно подрос. Туда и направились. Шли долго, в полной тишине, поворотов встречалось много. Вдалеке послышались звуки: словно стук маленьких молоточков. Лина обрадовалась и ускорила шаг, но Вирцана схватила её за руку.

— Стой. Здесь нельзя спешить. Мы ведь не знаем, кто там. Я не всё сказала: оборотнем я не стану никогда, но могу принимать любой облик.

— Превращаться что ли? В кого?

— Сейчас, наверное, в змею. Мне надо посмотреть. Ждите здесь. И сидите тихо.

Вирцана легла на землю, замерла, и уже через минуту перед ними оказалась маленькая зеленоватая змейка. Она юркнула среди камней и пропала.

Лина прислонилась к плечу Митяя, закрыла глаза.

— Ты веришь, что мы не спим?

— Не спим. Давай я пока тебе расскажу всё по порядку. Про Машу, Бориса, Ваню.

— Я так давно хотела об этом узнать…

— Просто время пришло. И тебе придётся поверить, что всё это наяву.

Митяй уже заканчивал рассказывать о своих приключениях в мире Маши, когда заметил возле ноги свернувшуюся в колечко змейку.

— Смотри, она здесь. Вернулась.

И уже стояла перед ними, улыбаясь, Вирцана.

— Вы меня простите. Я давно вернулась. Просто так хотелось дослушать про путешествия чародеев. Я ведь сама нигде не бывала.

— Успеешь ещё. Ну, что там?

— Туда нельзя. Там босорки. Я видела, как Бука принёс мальчика. Его сразу приковали цепью к скале и дали молоток. Вот, слышите? Это они работают, дети украденные.

— И куда теперь идти?

— Попробуем по другому ходу. Там, за поворотом, ещё один. Только тихо, у них тонкий слух…

И в этот момент послышался топот. Они едва успели спрятаться за валун, как совсем рядом остановился странный зверь. Бока его тяжело вздымались, а длинная свалявшаяся шерсть клочьями висела до земли. У зверя одновременно и рога, и хобот, и бивни. С той стороны, откуда они только что пришли, послышались громкие крики, взметнулось лассо, а следом большая сеть накрыла животное.

Со всех сторон к нему бежали крошечные человечки, они радостно кричали и всячески выражали восторг. Митяй смог их рассмотреть: все с бородами, одеты в чёрную одежду, у многих на спинах — горбы. Кое у кого изо рта торчали клыки.

Они окружили зверя, спеленатого сетью, и с визгом и гомоном потащили его по проходу.

— Это босорки? — спросил Митяй.

— Да. Какое счастье, что они не заметили нас.

— А кого это они поймали?

— Это Индрик. Под землёй живет, на свету сразу умирает. Они их приспособили породу возить. Вот и ловят в лабиринтах. Только этот зверь очень осторожный, его поймать трудно. Сейчас босорки праздновать будут. Это хорошо, нас не услышат.

И снова они шли по бесконечному лабиринту. Одно радовало: огонёк светил чуть ярче, чем прежде. В сводчатый зал вышли неожиданно и остановились, как вкопанные. Посреди него переливалась разноцветьем куча драгоценных камней. Девчонки ринулись к ней:

— Смотри, Лин, это изумруд. Зелёный, красивый какой.

— А я знаю рубины. Вот эти, ярко-красные.

— Ух ты, а это — алмазы, сверкают как!

Митяй тоже взял в пригоршню камни и пересыпал их из рук в руки. Да, дома бы они пригодились. Для операции, например. Он искоса посмотрел на Лину. А ведь ни она, ни Маша никогда, ни разу не показали вида, что он им неприятен. И почему Вирцана даже не спросила про его уродство? Странно всё это. Вообще, девчонки странные существа.

Митяй бросил камни в кучу.

— Ну что, барышни-сударыни, наигрались? Что делать будем?

— Дальше пойдем. Что ещё остаётся?

Лина осмотрелась и пошла в сторону одного из коридоров, помахала им оттуда:

— Мне кажется, здесь светлее. И я чувствую свежий воздух.

— Точно. Как будто ветерок оттуда. Идём.

Пройти они успели всего несколько метров. Их окружили плотным кольцом «дивьи люди» — так называл подземный народец Ладон.

К счастью, они оказались не кровожадными босорками, а полной их противоположностью — краснолюдками. Об этом тихо шепнула ребятам Вирцана.

И одеты они в соответствии со своим именем — во всё красное. Их лица лучились искренними улыбками и радостью. Вперёд вышел маленький, но весьма пожилой человечек — с седой кудрявой бородой и белоснежными волосами под красной бархатной шапочкой. Он отвесил церемонный поклон и сказал:

— Я — Пливник, хранитель подземных сокровищ, а это — мои верноподданные. Люди называют нас «краснолюдки», и мы приняли такое имя, оно нам нравится.

А вы достойно прошли испытание. Редкий человек справляется с искушением украсть наши камни.

— Так это ловушка?

— Можешь считать так, пилигрим. А как же иначе нам различить людские помыслы? А теперь позвольте пригласить вас в гости.

Пливник пошёл вперед, указывая дорогу. Митяй шёл рядом и не удержался от вопроса:

— Скажи, Хранитель подземных сокровищ, а те люди, что позарились на камни…Что случилось с ними?

— Они получили вечную возможность любоваться драгоценностями. Ходят по лабиринтам, натыкаются в разных местах на такие клады, и могут брать столько, сколько захотят, но они никогда не унесут наши камни отсюда.

Они вошли в огромный зал. Играла негромкая музыка, столы ломились от всевозможных яств, с высокого потолка свешивались хрустальные люстры, которые заливали всё ярким светом. Пливник подвел их к центральному столу и усадил на почётные места. И только тут Митяй понял, как он ужасно проголодался. Девочки от него не отставали. Казалось, они перепробовали уже всё, но краснолюдки так щедро угощали, что на столе появлялись всё новые экзотические блюда. Хранитель смотрел ласково, подливал в бокалы чистейшую, но с каким-то необыкновенным привкусом, воду. А потом сказал:

— Оставайтесь у нас навсегда, посмотрите, как здесь хорошо. Вы будете счастливы.

И Митяю на миг показалось, что он уже готов сказать «Да». Но тут у него запекло на груди, он расстегнул рубашку, и Пливник увидел Оберег. Митяй заметил, как Хранитель побледнел и сцепил маленькие руки:

— Почему я не узнал тебя, чародей?

— Я не колдун, а обыкновенный человек.

— У людей нет Оберегов такой силы.

Он поднялся, хлопнул в ладоши, и в один миг всё исчезло. Стало пусто и тихо. Пливник подозвал одного из своих: проводи гостей, пусть отдыхают. Ребята поклонились Пливнику, поблагодарили его и пошли за провожатым. Митяй осмотрел комнату девочек: словно в кино про красивую жизнь. Девчонки с восторгом оглядывались, чувствуя себя настоящими принцессами.

Наконец, можно передохнуть. Митяй вошел в комнату напротив, усмехаясь про себя: в таких апартаментах точно может показаться, что ты — один из французских королей Людовиков, сам Король-Солнце.

Когда возникла эта привычка: прокручивать перед сном минувший день, останавливаясь на том, что «царапнуло», задело? И только ночью, когда приходит спасительная тишина, можно ответить на вопрос — почему?

Последние события перевернули всё. Разве можно поверить, что сейчас он, именно он, лежит на пуховой перине в королевской опочивальне в подземном несуществующем мире? И в то же время остаётся прежним Митяем, со всеми мыслями, чувствами и — памятью.

А память жила своей особенной жизнью, в самые неожиданные и неподходящие моменты вдруг поднимала из тяжёлой мути прошлого то, о чем хотелось забыть навсегда.

В том детском доме он пробыл всего полгода. Потом его расформировали. Но то, что происходило там, он старался забыть, запрятав на самое дно.

Сам он ни разу не подвергся такому наказанию. И не потому, что причин не находилось, а потому, что уже тогда — в девять лет — окружающие каким-то шестым чувством понимали: лучше его не трогать. Но Митяй будто сам пережил то позорное испытание, какое пришлось вынести Сашке Ветрову.

В детские дома педагоги и воспитатели подбирались бог весть по какому принципу. Но однажды Митяй догадался, что здесь работают те, кто и сам в жизни оказался обделён. Кто не достиг того, о чём мечталось, не перешагнул планку туда — в благополучную и красивую жизнь. Но встречались исключения, когда здесь оставались те, кто сам вышел из этих стен, и хотел устроить всё по-другому. Или кто пришёл сюда по зову души и сердца. Единицы. Митяй видел и таких.

Везло, когда попадался нормальный директор. Но чаще ими были заполошные тётки, которые вечно тряслись перед бесконечными проверками, распекали своих работников, воровали всё подряд и тихо ненавидели детдомовских детей.

В том Доме на их младшей группе работали в одну смену воспитательница и медсестра, которые изобрели для провинившихся мальчишек особое наказание. Они утром, ещё в постели, стаскивали с них трусы и забирали всю одежду. И тот, на кого выпала такая кара, до вечера оставался в кровати. И было это таким унижением…

Сашка Ветров разбил своему противнику нос, и того увели в медпункт. А Сашка на глазах у всех подвергся позорной экзекуции. Он выкручивался и орал. Одна из тёток держала его за руки, а вторая пыталась стянуть синие сатиновые трусы. Сашка пинался и подтягивал худые исцарапанные коленки к животу, но хватило его ненадолго. Митяй выбежал из спальни, а за спиной слышался протяжный утробный вой.

И почему об этом вспомнилось именно сейчас? Может быть, потому, что в то утро Митяй забился в кусты старого сада и сидел там до самых сумерек. И ему хотелось стать самым могущественным волшебником и сделать так, чтобы на земле никогда не было ни этих Домов, ни злобных тёток, ни страшного Санькиного крика.

Уснул он мгновенно, и так же мгновенно — проснулся. В первые минуты ничего не мог сообразить и перебирал в памяти то, что случилось за последние сутки.

Что ещё их ждёт впереди?

Встал, прошёлся по мягкому и толстому ковру, в котором утопали босые ступни. Потрогал витые золочёные столбики кровати и бархатный балдахин над ней. Посидел на обитом такой же тканью резном стуле. Помедлив, подошёл к зеркалу, которое занимало половину стены. Мелькнула мысль, что стоит только попросить Пливника… Но эту мысль он отогнал. Нет.

Он оделся и вышел в тот же зал. Пливник как будто ждал его. Они сели рядом, и Хранитель сокровищ спросил:

— Ты принял решение? Здесь вы можете жить вечно. Не бойся, тебе никогда не станет скучно. Перед вами откроется совсем иной мир.

Митяй покачал головой:

— Спасибо тебе, Пливник. Я верю, ты желаешь добра, но у меня есть дело, и мы должны идти.

— Куда ты хочешь попасть?

— Нам надо в замок Альвура. Ты покажешь путь?

— Нет. Мы уже не выходим на землю. Это раньше краснолюдки резвились под полной луной на лесных опушках. А сейчас все ходы плотно замурованы. Мы боимся, что и сюда просочится мгла.

— Ты знаешь про мглу?

— Знаю. Мы тоже потеряли своих. Несколько краснолюдок под влиянием мглы превратились в ырок — злых и страшных существ, которые рыщут по дорогам, сосут кровь из путников. Нечисть плодится и празднует. Наступило их время.

— А вы не боритесь с ней?

— Боремся, как можем. Для меня главное — сохранить мой народ. До светлых дней.

— Ты веришь?

— Верю. Я многое видел, и многое знаю. Скажу тебе больше: я уверен!

— А что делать мне? Куда идти дальше?

— Я отведу вас к выходу. Но… готов ли ты?

— К чему? Предупреди меня.

— К тому, что попадёшь туда, куда стремятся все. И не захочешь уйти.

— Я решу на месте. Иначе всё — просто слова.

— Вот этим отличаетесь вы. Люди. Не угадаешь, чего от вас ждать. Ваш путь — борьба с собой. Странный путь…

Пливник поднялся, навстречу шли Лина с Вирцаной. Он подал им руки и повёл к столу, возникшему из воздуха в центре зала.

Митяй засмеялся:

— Хорошо вам, волшебникам.

Пливник посмотрел на него задумчиво:

— Как сказать, друг мой, как сказать…

Митяй думал, что они перенесутся к выходу из подземного мира по мановению волшебной палочки. Но всё оказалось не так. Видно, были какие-то особые законы чародейства, которые ему пока не постигнуть.

Пливник призвал своего помощника Обаяна и приказал ему собираться в дорогу. А сам повёл их по светлому переходу. Молча и загадочно улыбаясь…

Что это? Может быть — зоопарк? Нет, скорее — заповедник. Нет ни клеток, ни иных ограждений. Но, казалось, что они, вчетвером, заключены в некую капсулу, которая обеспечивает невидимость и защиту. И могут наблюдать всё вокруг.

Первой вскрикнула Лина:

— Смотрите, кот Чеширский.

Пливник указал на него:

— Это кот Баюн. На вид славный и безобидный. Сладко поет, мурлыкает сказки, а усыпит до смерти, навсегда.

— А рядом? Вон ещё один, кудрявый.

— Это Курдыш. Наш злейший враг. Видите, на шее у него зоб? Туда он прячет краденые драгоценные камни. Служит тому колдуну, кто заклятье на него знает, ему сокровища и таскает.

Мимо мелькнула какая-то тень. Пливник слегка поднял руку:

— Анагр, дикий трехногий осел. Несётся быстрее ветра. Многие чародеи мечтают заполучить его. Но редко кому удаётся.

Они подошли к берегу озера. На широком стволе склонённой ивы, в плетёной будто из лучей клетке, сидела удивительная птица. Она взмахнула крыльями, и поплыл вокруг дивный аромат.

— Это Гамаюн — райская птица. В каждом мире она появляется только во время весны, а с ней — вот это благоухание. Чувствуете?

— Да, классный запах, такой не забудешь. А она поёт?

— Говорят, да. Но сам я ни разу не слышал. Опасное это дело. Защита нужна, иначе пропадёшь. И по земле она не ступает, у нее даже лап нет. Гамаюн…

Вода забурлила, и показалась светлая грива. Совершенно белый конь, только гораздо крупнее обычного, с длинной точёной шеей на мускулистом туловище. Конь громко заржал, вдалеке вынырнул ещё один и отозвался. Первый поплыл ему навстречу, иногда исчезая под водой и появляясь вновь.

А по берегу двигалось нечто странное: голова и туловище конские, а вот хвост, крылья, и что самое интересное — ноги — птичьи. Пливник поднял в приветствии руку, и удивительное существо кивнуло ему.

— Это птицеконь. А в пруду — водяные Белые Кони. Они и живут под водой.

Увидели они и Гуди — златорогого оленя, и Устимана — крылатого льва, и Аспида, и Вепря. И уже кружилась голова, и не укладывалось в ней то настоящее и живое, что проплывало сказочной чередой.

Пливник, закончив экскурсию, посмотрел на них с гордостью, но и вопрошающе. Лина решилась:

— Скажи, Хранитель, вот все, кого мы видели, они кому служат? Добрым или злым чародеям?

— Они — только средство, или, как вы говорите — инструмент. Кому в руки попадут, тому и служат. А кто-то и не дастся никогда. Вам нужно было увидеть их. Впереди путь долгий, не исключено, что встретите кого-то. Главное, не бойтесь. Страх от тайного и непонятого.

Пришло время прощаться. Пливник снял со своего пояса крошечный колокольчик и подарил его Лине.

И опять они шли. Митяй хотел многое обдумать, поэтому однообразие длинного тоннеля его не раздражало, напротив. Мерный шаг и тишина — завораживали. И показался этот путь необходимым и важным. Только сейчас он понял, что должен быть благодарен своему дару — умению слышать и слушать. И памяти, которая с готовностью прокручивала перед ним ленту разговора с Пливником, позволяя уловить главное.

Коридор постепенно расширялся, светлели стены и потолок, на них стали проступать удивительные картины. Краски переливались множеством оттенков, а картины казались живыми. Постоянно менялось действие, перетекая из одного в другое, и больше всего они напоминали огромные мониторы компьютеров.

Лина спросила:

— Как это может быть? Кто это сделал?

Обаян, конечно, видел это место не раз, но и он с восторгом смотрел по сторонам:

— Художники. Живопись не терпит спешки, для этого нужна вечность.

Огонь в медном фонаре вспыхнул и ярко засветился. А перед ними уже расстилалась равнина. Меж невысоких холмов текли ручьи, вдали виднелись горы. Казалось, что сам воздух струится и переливается.

Они подняли головы: вместо неба — драгоценный купол из самоцветных камней. Такие камни они недавно сами держали их в руках. Алмазы, сапфиры, изумруды. Митяй вспомнил поговорку — «небо в алмазах». Значит, и в ней заключен особый смысл. Неужели кто-то из людей уже был здесь?

Послышалась музыка, в воздухе одновременно возникло множество радуг, и навстречу им вышло создание удивительной красоты. Оленья голова, посаженная на мощное тело белого коня, а посреди лба — серебристый витой рог.

Обаян шепнул:

— Повелитель долины. Инорог Сорго.

Вслед за ним шли такие же инороги, но другого окраса: серые, рыжие, чёрные. И гораздо меньше ростом.

Главный инорог остановился перед Линой, низко склонил голову, потом поднял её и заговорил:

— Я приветствую тебя, Богуна Вилона. Сердце мое готово вырваться из груди от счастья, и радость переполняет душу.

Лина смешалась, взглянула вопросительно на Митяя, тот пожал плечами. Тогда она обратилась к Инорогу:

— Почему ты назвал меня так? Ты не ошибся?

— На тебе злые чары, и ты ничего не помнишь. Тринадцать лет назад мы родились с тобой в один день. Я — Сорго, твой друг и верный слуга. Много времени мы проводили вместе, играли на лугах твоего замка и в этой долине. Здесь есть наши картины, и скульптуры, и даже музыку, которую ты слышишь, сочинили мы с тобой, вдвоём. А в тот день, когда ты исчезла, пришла беда: погасла звезда Арин и наступила мгла. Но сегодня праздник для всей Аринуаны. Вернулась Богуна Вилона!

Он громко затрубил, и к нему присоединились все инороги.

Сорго вновь обратился к Лине:

— Эти пилигримы сопровождают тебя?

— Да, мы идём вместе. И держим путь в замок Альвура.

— Я знаю, что вам нужно в замок. Там идёт большая битва. Она и не прекращалась с тех пор, как похищен белый огонь — камень Алатырь, и пропала ты, Вилона. Богун Вит и чародеи, которые пришли на помощь — кудесники и волхвы, ведуны и знахари, сновидцы и ворожеи — сражаются все эти годы и ждут твоего возвращения.

— А ты пойдешь с нами?

— Да, я провожу тебя и юного чародея, — он кивнул на Митяя.

— А я? — Вирцана жалобно посмотрела на Лину.

Сорго повернулся к ней:

— А ты можешь сделать то, что тебе сейчас хочется.

— Превратиться в инорога?

— В инорога — не выйдет. А в лань — пожалуйста. В лиловую, с золотыми рожками?

— Да!

И Вирцана, действительно, стала изящной ланью нежно-сиреневого цвета, как ей и мечталось.

Обаян прощался с ними, лицо его лучилось радостью. Митяй даже обиделся слегка:

— Ты, наверное, устал от нас. Торопишься уйти?

— Что ты, Митяй. Я рад, что первым принесу своему народу добрую весть, что вернулась Вилона. И то, что инороги пройдут по земле. Там, где они ступают, возникают драгоценные камни, которые мы добываем. Наши запасы истощились, и краснолюдки в печали. У нас тоже будет праздник!

Они двинулись в путь. Лина-Вилона ехала на спине Сорго, а Митяй на рыжем инороге Вейдоме. От одного к другому носилась и дурачилась Вирцана. Быть лиловой ланью ей очень нравилось.

Из долины вышли в ущелье. С двух сторон поднимались отвесные скалы, а небо виднелось вверху узкой полоской. С каждым шагом оно темнело, поэтому скоро путь освещали только белые рога инорогов, которые излучали серебристый свет.

Ущелье сузилось так, что они могли идти только гуськом, друг за другом. Но закончилось и оно, выведя путешественников на грязную дорогу под сумрачным небом.

Мгла сгущалась с каждой минутой. В воздухе раздался свист крыльев, на Вейдома спикировал сверху нетопырь, задев когтистой лапой круп. Вейдом вскрикнул от боли и встал на дыбы. По шкуре расплылось кровавое пятно.

Над ними взлетел огромный белый орёл и ринулся в атаку. Это Вирцана поменяла обличье и билась с нечистью в воздухе. Сорго с Вейдомом трубили, пространство вокруг них расчищалось, и уже не клубились тёмные сгустки вдоль дороги. Фонарь Ладона в руках Митяя горел ровным светом. Это означало, что цель уже близка.

Лина повернулась к Митяю и крикнула:

— Я слышу Голос! Он совсем рядом!

Сорго повернул туда, куда указала Лина. Им пришлось ехать по бездорожью, но для Инорогов любой путь лёгок, они стремительно мчались, а белый орёл летел следом.

Повсюду были видны следы разрухи: брошенные поля, разорённые селенья. Ни разу им не встретились люди. Видимо, все давно покинули эти места.

Вдалеке показались очертания замка. Митяй спросил:

— Это замок Альвура?

Ему ответил Сорго:

— Нет, это родной замок Вилоны. Когда-то его окрестности считались самыми красивыми в Аринуане. Вилона, ты узнаешь?

Лина покачала головой. Глаза её подозрительно блестели. Митяй только раз видел, как она плакала. Тогда, на пороге в свой мир.

Замок был разрушен почти полностью. Хорошо, что навесной мост опущен и каким-то чудом держался надо рвом, заполненным чёрной, стоячей водой. Но в ней кипела своя жизнь: высовывали головы змееподобные гады, они набрасывались друг на друга, разрывая на куски и пожирая.

Путники миновали мост и оказались в замке. И его полностью освоила нечисть: в порушенных залах прятались злыдни и упыри. Изредка мелькали смутные тени, но никто не рискнул напасть. Всадники спешились и осторожно двинулись вперед, пока не оказались в центральном, тронном зале.

Трон, затянутый паутиной сохранился, но златотканая парча висела рваными лоскутами. На троне шевельнулась тёмная фигура. Митяй загородил собой Лиину и приготовился к отпору, когда непонятное существо метнулось к ней. Но она сама рванулась навстречу, обняла и прижала к себе странного уродца, который обливался слезами и крепко держался за неё, обхватив волосатыми ручонками шею.

Он сбивчиво говорил, не переставая плакать:

— Вилона, моя госпожа. Ты вернулась! Днями и ночами я звал тебя, иногда казалось, что ты меня слышишь. Я ждал от тебя знака. Я так верил, что ты жива. Ты жива!

— Анчут, и я узнала тебя! А почему ты звал меня — Эллина?

— Твое имя искажалось. Не получалось — Вилона. Я старался.

— Ты молодец, Анчут. Я слышала твой голос. Только забыла, кто я.

— Так я и думал! Тебя украли и заколдовали. Но ты пришла! Ты всё равно пришла!

— Но я ничего не помню, Анчут. Ничего!

— Я расскажу тебе всё и ты вспомнишь! Вспомнишь, что ты — Богуна Вилона, хранительница белого огня — камня Алатырь.

— Зачем нужен этот камень? И где он теперь?

— Камень был в твоей короне. Только ребёнок чистой души может хранить его. Это ты и есть, Вилона.

Анчут вытащил из-под трона истрёпанную книгу в потрескавшемся кожаном переплете.

— А что за книга у тебя, Анчут?

— Ты и этого не помнишь… Все чародеи шли к тебе, ты давала им силу. Ты касалась их Оберегов, передавала часть Белого Огня, на благие дела. А я писал в книге — кому и сколько. Так вёлся учёт. В книге возникали белые письмена о добрых делах.

— И никто не совершал тёмных?

— Ну, как же без этого. Случалось. В этой книге они отражались чёрными записями. И тогда Богун Вит вызывал колдунов, нарушивших обещание, на поединок. И всегда побеждал.

— А где сейчас Вит?

— В замке Альвура. Он не может прервать свою работу. Иначе мгла поглотит остатки Аринуаны. И погибнет всё.

— Это мне уже рассказал Сорго. А ты знаешь его?

— Конечно, я знаю Сорго. И он меня. Раньше мы никогда не расставались с тобой. И с ним тоже.

Анчут подбежал к Инорогу и прижался к нему всем телом. Тот ласково потёрся о него шеей и пощекотал кончиком рога. Анчут принялся так хохотать, что все рассмеялись, а вокруг будто стало светлее.

Они расположились кружком вокруг трона. На него, смахнув пыль и паутину, Анчут всё-таки усадил Вилону. И смотрел на нее умильно, и без конца трогал то подол её юбки, то туфли. А она гладила его белоснежные крылья и расправляла перепутавшиеся перышки.

Анчут начал свой рассказ:

— Тот страшный день начался как обычно. С утра ты и Сорго закончили картину, и радовались, потому что она удалась лучше прежних. Потом мы вернулись в замок. А в полдень, когда звезда Арин стояла посреди неба, пришёл чародей. Почему-то мне он сразу показался подозрительным: Оберег у него был странный, от него исходило мутное свечение. Колдун протянул его тебе, Вилона, а ты, как всегда, прикоснулась к нему. И тут поднялся страшный смерч. Вит смог его остановить, пожертвовав своим Оберегом, но ты исчезла. И твоя корона, и камень Алатырь. И погасла звезда Арин. Люди решили, что наступил конец света, как и предсказывал кое-кто из чёрных колдунов. Мгла наползала медленно и постепенно заполнила всё, кроме самого замка Альвура. И там много лет идёт великая битва. Если мгла захватит замок, то откроются двери нижних миров, и наступит хаос. И тогда придет время Чёрного Мага.

Вилона спросила:

— А почему Богун Вит не вызовет этого мага на поединок?

— Он не знает его имени. А сражаться можно только с тем, чьё имя известно.

И у Вита сейчас нет Оберега. Он разлетелся на осколки, когда Вит остановил смерч. Но теперь ты здесь, Вилона! И всё вернётся. Я знаю!

— А ты, Анчут, всё время сидел в пустом замке?

— Да нет… Мне приключений хватило. Унесло меня в самое пекло, в нижний, крайний мир. И вроде я даже похож немножко на них, на бесов. Только настрадался я там. Они мне крылья и выкручивали, и поджигали. В общем, издевались, как могли.

— И как ты вытерпел это?

— Просто думал о тебе. И о том, что непременно должен сбежать. Я искал выход. Если есть сообщение между мирами, то должно быть и место, где это происходит.

И я дождался своего часа. Когда очередной колдун покидал крайний мир, я уцепился за его мантию, и меня вынесло оттуда.

— Вынесло куда? Ты очутился здесь?

— Если бы здесь… Но мне всё равно повезло. Я попал в Зордарн, город сновидений. Больше всего меня печалило то, что я потерял Книгу. Это ведь главное моё дело. Кому я нужен без Книги? И в Зордарне я её нашел! И тогда смог вернуться домой. И стал звать тебя. Я надеялся, что ты услышишь. Ведь кое-чему я научился, знал заклинания. Я посылал Голос во все миры, искал тебя день и ночь.

Анчут разглаживал помятые страницы в своей книге.

Митяй протянул к ней руку:

— Послушай, Анчут. Но ведь это ты сделал последнюю запись. И там должно быть имя колдуна. Того, что пришёл к Вилоне последним.

Анчут покачал головой:

— Я тоже думал об этом. Но Книга побывала в чьих-то руках. Из неё вырваны все чёрные страницы. Наверное, поэтому её и выкинули, за ненадобностью.

Инорог Сорго поднялся:

— И всё-таки надо спешить. Нам нужно быстрее попасть в замок Альвура.

Вирцана приняла своё прежнее обличье темноволосой девочки, наклонилась и подняла с пола что-то блестящее.

Анчут вскрикнул и выхватил это у неё из рук:

— Корона! Это твоя диадема, Вилона. Но даю голову на отсечение, её точно не было здесь! Я всё тут излазил! Это потому, что появилась ты!

Сорго наклонился и стал разглядывать корону:

— Но она пуста, в ней нет силы. Камень Алатырь исчез.

Анчут возразил:

— Если нашлась корона, то мы найдем и Камень!

— Да будет так. Идём!

Вирцана снова обернулась орлом, Вилона взяла Анчута на руки и села верхом на Сорго, вслед за ними — Митяй на инороге Вейдоме. Цель уже близка, вдали виднелся замок. Чем ближе подъезжали к нему, тем сильнее становился шум. Вскоре путники увидели, что в небе над замком идёт страшная битва.

— Змееуланы сражаются, — сказал Анчут.

— Кто это?

— В былые времена змееуланы доставляли пилигримов в замок Альвура. Другой дороги нет, только по воздуху. Они всегда жили в добром согласии. Триглавы летали днём, аспиды — ночью.

— И что случилось?

— Погасла звезда Арин, и всё сдвинулось с места. Теперь они воюют меж собой, чтобы доказать превосходство и силу друг над другом.

Митяй смотрел вверх. Там вступили в схватку триглав — огромный трёхголовый дракон с четырьмя львиными лапами, и аспид, который в обоих хоботах, заменявших ему хвост, держал по огромной дубине. Аспид отшиб крайнюю голову дракона, она полетела вниз, но на этом месте немедленно начала расти другая. И пока дракон отбивался, пуская в ход и плотные перепончатые крылья, и острые когти, третья голова уже приняла прежний вид и начала изрыгать огонь. На спине триглава сидел человек в боевых доспехах, он в этот момент рубанул аспида по одному из хоботов.

Инорог Сорго протрубил:

- Андай!

Триглав спланирован вниз, наездник бросил поводья, подошёл к ним и опустился на одно колено:

— Приветствую тебя, Богуна Вилона. Свершилось! Ты вернулась в свою страну!

— Андай, скажи мне, что происходит здесь?

— Это древний спор. Мы должны решить: кто достойней — род триглавов или род аспидов.

— Но раньше вы жили мирно и занимались почётным делом — доставляли пилигримов в замок Альвура.

— То было раньше. Теперь же мы бьёмся — Руф и я. Два повелителя, один из которых одержит победу.

— В этой битве нет смысла!

— Возможно, и нет конца. Но это наш путь. Прощай, госпожа, мне пора.

Андай ещё раз низко поклонился и вернулся к своему триглаву, который тотчас взмыл в небо и атаковал ближайшего аспида.

Путники встали кружком, посоветоваться, как быть дальше. Вот он — замок. Кажется, рукой подать, а добраться невозможно. Митяй подошёл к краю пропасти: дна не видно. Далеко внизу, из-под земли, с рёвом и грохотом вырывался стремительный поток воды, и нёсся к центру, образуя огромную воронку. Над ней клубилась маревом водяная пыль и, медленно вращаясь, парил замок Альвура.

Голова закружилась, и Митяй отпрянул от края бездны.

Замок висел в воздухе, окруженный радугами. И там, где заканчивались радуги, резко наступала мгла. Митяй посмотрел вопросительно на Вирцану, та поняла без слов:

- Очень далеко, одна я долечу, но с ношей — нет. Могу взять Анчута, но только если он оставит свою Книгу. Она слишком тяжела.

Анчут даже притопнул копытцем:

— Нет! С Книгой я ни за что не расстанусь!

Вилона почему-то смотрела на Митяя:

— Что будем делать?

В этот момент раздался шум крыльев, и возле Митяя опустился Сфинго. Он хлопнул его по плечу и рассмеялся:

— Привет, друг. Я твой должник. Помнишь?

Анчут подпрыгнул на месте:

— Прикольный гибрид! Ты откуда взялся?

Сфинго чуть было не отвесил ему подзатыльник, но Анчут увернулся.

Митяй подергал Сфинго за крыло. Тот усмехнулся:

— Что, проверяешь? Не бойся, в один миг домчу. Кого брать с собой?

— Сначала меня. Вилона останется здесь, за ней присмотрит Сорго. А потом — её.

— Я и враз унесу. Легко!

Анчут тут же заныл, из глаз посыпались круглые слезинки:

— Я с Вилоной! Я не могу без неё!

Сфинго слегка приподнял его:

— Сколько в тебе весу, чучело? И для чего тебе собственные крылья?

Анчут закрутился на месте волчком, подкидывая Книгу вверх:

— Точно! Крылья! А я ни разу не пробовал летать.

Он разогнался и сиганул в пропасть. Митяй чуть не упал, когда хотел схватить его на лету. Вдруг разобьется? Но Анчут сделал в воздухе пируэт, приземлился и заорал во всю мочь:

— Могу! Я летать могу! Ура-а-а!

Они попрощались с инорогами и приготовились к полёту. Сфинго посадил на спину между крыльев Митяя и Вилону, рядом летела Вирцана, которая все-таки отобрала у Анчута Книгу, но он не спускал с неё глаз, мельтеша рядом и часто взмахивая крыльями. Всю дорогу Сфинго болтал, не переставая, причём так смешил «пассажиров», что Митяю пришлось крепко держать Вилону, чтобы они не свалились от хохота. И полностью пропал страх, а на его место пришла какая-то бесшабашная уверенность, что всё у них получится.

У стен замка их ждал ещё один сюрприз. Борис! Вилона-Лина захлопала в ладоши и обняла Бориса. А он скомандовал:

— Быстрее! Бежим в замок!

И они помчались, ни о чём не спрашивая, еле успевая за Борисом. Когда забежали внутрь, то остолбенели…

По всему периметру огромного круглого зала — множество дверей. Некоторые из них были чуть приоткрыты, оттуда беспрерывно вылетали невесомые разноцветные ленты радуг и устремлялись вверх. Посередине — винтовая лестница, которая начиналась где-то глубоко внизу и поднималась на недостижимую высоту. За одной из дверей Митяй увидел Сфинкса Ра. Глаза кобры в его диадеме сверкали, создавая радугу. Сфинкс неотрывно смотрел на Бориса.

Борис махнул ему и повернулся к Лине-Вилоне:

— Я пришел ради тебя. У меня мало времени, пора возвращаться. Я должен вернуть твой подарок. Спасибо, он послужил мне. Но сейчас нужен тебе!

Борис снял с шеи амулет — камушек с дыркой посередине. Куриный бог. Он ещё раз обнял Вилону и сказал напоследок:

— Меня торопит Сфинкс. Дверь в наш мир закрывается, он больше не может её держать. Там, наверху — Вит. Идите к нему! Вместе вы справитесь, я верю. Удачи!

Сфинго и Борис скрылись за дверью.

Как попасть к Виту? Как добраться до лестницы?

Лина крутила свой амулет во все стороны, согревала в руках, протягивала вперед, пробовала вставить камушек в диадему, но все — бесполезно. Ничего не происходило…

Тогда Митяй дотянулся и ухватил две ближние ленты радуг — жёлтую и красную. Удалось. Они совсем невесомы, и сотканы будто из самого воздуха, только цветного. Оберегом он задел их случайно, но ленты слились и перекинулись мостом туда — через пропасть, прямо к лестнице. Митяй схватил Вилону за руку, и они успели добежать, пока не растаяла цветная дорожка.

На вершине замка Богун Вит соединял в радуги разноцветные ленты, созданные магами и чародеями многих миров. От вершины замка они устремлялись к границам мглы, сдерживая её натиск. Но радуги таяли, и Вит не прекращал работу ни на минуту. Он держал равновесие мира, сохраняя его сердце. Как же вспыхнули и засияли его глаза, когда он увидел Вилону:

— Я дождался тебя!

— Что я должна сделать, Вит?

— Зажечь белый огонь камня Алатырь!

— У меня его нет.

— Он есть, я чувствую, я знаю. Огонь зажжётся, как только поверишь, что ты — Богуна Вилона! Я вижу твои сомненья, а они — та же мгла.

Митяй догадывался об этом, а Богун Вит — сказал.

Вилона-Лина так закусила губу, что проступила капелька крови. Митяй взял свой Оберег и попробовал приложить его к амулету — куриному богу, который она держала в руках. Сколько это длилось? Секунду, две, три? Руки ему зажгло нестерпимо, он отдернул их. А Вилона спокойно держала Белый Огонь. Она поднесла оживший камень Алатырь к диадеме, и вокруг её головы вспыхнуло светлое пламя.

И в тот же миг всё вокруг изменилось: потоком хлынул солнечный свет, замер Вит, радуги с хрустальным звоном осыпались тысячами цветов. С неба падали алые маки и сиреневые фиалки, жёлтые одуванчики и синие незабудки.

И вдруг все оказались на площади перед замком Богуны Вилоны. Он принял прежний вид: белокаменные стены, высокие башни. В небе ярко засияла звезда Арин и светило солнце, и уже заливались птицы. Вода во рву стала совершенно прозрачной, она медленно текла, а против течения стояли недвижно золотые рыбки, и переливались их воздушные летящие хвосты, как оранжевые бабочки.

Вилона-Лина подняла руки вверх, к звезде, и стояла, запрокинув голову. Анчут прижался к её коленям и смотрел на свою повелительницу таким же взглядом, как она — на звезду Арин. Потом Лина глубоко вздохнула, провела ладонями по лицу и повернулась к Митяю:

— Я вспомнила! Я всё вспомнила! Я — Богуна Вилона, и это моя страна — Аринуана.

Она взяла у Анчута книгу, которая тоже преобразилась: обновился переплёт, страницы разгладились, и золотые застёжки приобрели прежний матовый блеск. И возникли все утраченные записи. Вилона протянула книгу Виту, тот раскрыл на последнем листе.

— Да, здесь есть имя Чёрного Мага. Я вызову его на поединок, и мгла исчезнет навсегда.

Перед ними опустились с высоты триглав и аспид. Наездники спрыгнули и подошли к Вилоне. Заговорил Андай:

— Богуна Вилона, мгла помутила не только всё вокруг, но и наш рассудок. Но рассеялись чары, и мы с Руфом заключили мир и побратались навеки. Всё пойдёт своим чередом. Мы, змееуланы, будем делать свою работу как прежде, доставляя пилигримов в замок Альвура.

Митяй увидел знакомое лицо, протиснулся сквозь толпу, подошёл. Ладон положил ему руку на плечо:

— Я знал, что у вас получится.

— Ладон, а как у вас?

— Большая радость: дети вернулись. Босорки отдали их. И всё теперь будет хорошо.

Митяй направился к Вилоне. Пришло время прощаться. Вот и этот путь пройден. Что впереди?

Богун Вит стоял рядом с ней. Высокий, статный, одетый в кольчугу и шлем. Его ладонь лежала на рукоятке меча. Вит посмотрел на Митяя:

— Я благодарен тебе, чародей.

— Почему называешь меня так?

— Это право тебе даёт мой Оберег.

— Твой?!

— Да. Он был моим и помог остановить чёрного колдуна, но разбился, его части затерялись в разных мирах.

— Мне дал его Зарком, в городе сновидений.

— Ты смог вернуть его силу, теперь он принадлежит тебе. Ты многое сделал. Вернул нам Вилону. Хочешь ли награду за это?

Митяй провел рукой по лицу…

Вит заговорил снова:

- Я умею угадывать тайные мысли. Тебе нужно сделать выбор.

— Спасибо, Вит. Я уже решил.

— Я знаю. Ты бьешься с мглой в своём сердце. Это путь сильных людей.

Они все стояли вокруг Митяя: Вилона, Вит, Ладон, Вирцана и Анчут, и Сорго. Митяй спросил:

— Кто такой Альвур?

— Он — Великий Маг, создатель замка чародеев, где есть выходы во все миры. И там маги могут встречаться, объединяться для общих целей. Мы вместе выстояли против мглы.

— Но в замке нет Альвура.

— Он путешествует по мирам.

— Почему он не участвовал в битве?

— Он знал, что мы сами справимся и победим.

Митяй ещё раз окинул всех взглядом. Увидит ли их когда-нибудь? Вилона ответила на этот вопрос:

— Я знаю, мы увидимся. А сейчас — иди. Тебе пора.

Она улыбнулась:

— Какое счастье, что мы встретились. Там, в нашей семье. Я буду помнить это всегда. Спасибо тебе, Дмитрий.

И мгновенно Митяй оказался у той двери, что вела в родной мир.

Он уже приготовился открыть её, как кто-то схватил за руку.

Парень, лет восемнадцати на вид… Видно, что он бежал, дыхание сбивалось, когда начал говорить:

— Ну, наконец! Успел… Ты куда идёшь?

— Куда надо, туда и иду.

— Возьми меня с собой! Я не могу отсюда выйти. Одному не получается, а куда попало — боюсь.

— А почему… один не можешь?

— Да я сюда случайно попал. Без пропуска, или как там он у вас называется? Вот, на шее у тебя штука эта висит.

Он протянул руку, но Митяй отвел её в сторону:

— Это Оберег.

— Вот я и говорю. Нет его у меня. Понимаешь, я у бабки в деревне летом отдыхал, к сессии готовился. Бабка ещё зимой померла, а дом остался. Хорошо там… Я в сундуке у неё шарился, думал, иконы, может, найду, их сейчас толкнуть можно выгодно. Много дают. А там одни книги старые.

— Старые или старинные?

— В корень смотришь. Именно, что старинные. Когда дожди зарядили, от нечего делать, решил я их посмотреть. А там… Ну, чёрная магия, короче.

С дури решил один ритуал попробовать. Нервишки пощекотать, потому что на кладбище… Вот и доигрался. Мотаюсь теперь в этом коридоре. И сунуться куда попало боюсь, вдруг навсегда пропаду? А мне вернуться позарез надо. У меня ж экзамены!

— А вдруг — и со мной — не туда?

— Я же вижу! Мне просто повезло с тобой. Ты же русский?

— Ну да. Русский.

— Мало того, мы с тобой из одного времени. Это просто удача.

— Для тебя, может, и удача.

— А тебе какая разница? Выручить не можешь? Мне что тут, ещё сто лет валандаться?

На глазах у парня появились самые настоящие слезы. А Митяй вглядывался в него, и возникла смутная мысль о том, что это лицо ему знакомо… Но не вспомнил. Да и мало ли похожих? Это его, Митяя, ни с кем не спутаешь, а остальные… У многих сходные черты лица.

— Ну, ладно. Сколько можно об одном. Но за результат не ручаюсь. Откуда я знаю, пройдёшь ты или нет?

— Так давай попробуем!

И что-то слишком решительно парень шагнул к двери. И нотки в голосе прозвучали другие. Но дверь уже широко раскрылась, и они вошли вдвоём.

И в самый момент перехода, в долю секунды, Митяй узнал: Костя Урсулов! А тот посмотрел на него с усмешкой:

— Да, я Корсул. И я иду, чтобы взять своё. Ты знаешь, о чём я говорю. А потом вернусь туда, где меня ждут. Сегодня Вит на поединке уничтожит Чёрного Мага. Но на смену ему приду я. Только мне нужна та часть, которая принадлежит мне по праву. Плоть от плоти моей.

И он направился в комнату близнецов. Те стояли на пороге и смотрели на них во все глаза. А когда Корсул схватил их в охапку и потащил, стали орать и упираться.

Митяй знал, что всё напрасно. Но кинулся вперёд:

— Отпусти их, они же дети!

- Дети! Ты что, не видел, кто они? Забыл?!

Но Митяй уже тянул Элю у него из рук, не думая ни о чём. Она цеплялась за него изо всех сил. Толик тоже пытался вырваться. И тут Митяй задел Оберегом Корсула. Тот дёрнулся, как от удара током, а близнецы прилипли к нему намертво, потом они втроём превратились в единое целое, чему и названия не было. Всё это извивалось и ежесекундно меняло форму, открылась огромная пасть, которая надвигалась на Митяя. Он выставил вперед Оберег, прямо у его лица сверкнули зубы. Оберег скользнул по одному из них, тот оторвался с хрустом, притянутый непонятной силой, потом уменьшился, и заполнил ещё один сегмент.

Вокруг Корсула со свистом вращались тонкие нити — щупальца, заключая его в кокон. Точь-в-точь такой, какие во множестве крепились к потолку подземелья, где обитало Это. И кокон исчез. Это полностью поглотило свою жертву…

Митяй сполз по стене и сидел на полу в коридоре. Ну, вот и всё. Остались они с Иваном вдвоём. Да, надо зайти к нему. Но сил не было даже на разговор, он решил всё-таки поспать. А остальное потом, потом.

Только здесь, в этом доме, первой в жизни — своей комнате, Митяй понял, что такое выходной день. Когда не тормошат тебя, как обычно, в семь утра, потому что завтрак — в восемь, и перенести его невозможно, и ждать тебя никто не собирается. И даже если есть желание поменять тарелку утренней постной каши на полчасика сладкого сна, никто тебе этого не позволит. И воскресенье начнётся с очереди к кабинке с унитазом, потом — к раковине. Единственное отличие, что вместо школы в воскресенье можно праздно шататься по зданию или территории, потому что и в город так просто не отпустят — нужна причина.

Митяя в детдоме спасала библиотека. Маленький закуток, где стояло всего три старых обшарпанных стола, пахло пылью и валерьянкой. Потому что старая библиотекарша, которую прозвали Закладкой за её вечную дежурную фразу «прошу тебя, обязательно сделай в книгу закладку», пила валерьянку в немереном количестве. Казалось, все книги впитали этот приторный запах.

Но для Митяя главным было — сесть на любимое место, к окну, забыть о настоящей жизни и нырнуть в ту, выдуманную писателем, чьё имя стояло на обложке.

Новые книги появлялись в библиотеке редко, но в последнее время из-за благотворительных акций: «поможем сиротам и обездоленным детям», в библиотеку потоком хлынули книги, которые привозила прислуга «новых русских» на джипах. Хозяева жизни повально делали евроремонты, но книги всё-таки на помойки не выкидывали, а ставили для Бога зарубку о «благом деле» и отправляли их в детдом.

Конечно, везли старьё, вроде книг советского времени — о колхозах, планах, стройках и пятилетках. Митяй иногда читал и это, удивляясь непонятному времени. Оно выглядело большей выдумкой, чем фэнтези. Особенно смешной казалась детская литература: пионерские сборы, крепкая дружба и взаимовыручка, горны, каравеллы. Он читал это как самую настоящую фантастику…

Любимыми стали исторические книги. Митяй полностью проваливался туда, в иное время, и с неохотой отрывался, когда Закладка теребила за плечо, отправляя на обед, или деликатно позвякивала ключами, намекая, что ей пора закрывать библиотеку и уходить домой.

Почему он вспомнил об этом здесь, воскресным утром? Потому что можно протянуть руку, взять с полки книжку и почитать в кровати. Никогда не знал, как здорово утром читать в постели: не прозвенит над ухом звонок, и не нужно будет кровать эту немедленно заправить, чтобы лечь в нее только вечером, по казарменному режиму дня.

Но сейчас читать было некогда: вечером он так и не повидал Ивана, а им срочно нужно поговорить. Кровать Митяй, конечно, заправил, как всегда, быстро и аккуратно. Умылся и пошёл в комнату к Ване.

Дом заполняла невероятная тишина, какой здесь не бывало никогда. Но Георгий оставался в полном неведении. К счастью, всем сторонним участникам событий не дано даже помнить тех, кто совсем недавно жил рядом. Сегодня сложилось так, будто у Георгия всего двое приёмных сыновей — Иван и Дмитрий, а жена Ирина лежит в больнице, где её готовят к выписке.

Вани в комнате не оказалось. На столе лежал лист, надписанный «Диме», в него вложена распечатка. Митяй начал читать: «Привет! Я понял, что ты прав. Хватит сидеть, как детёныш страуса и прятать голову в песок. Утром я улетаю с нашей городской командой на олимпиаду по химии в Москву.

Я нашёл очень важное о Тимуре. Удачи тебе!»

Ваня оставил распечатку соболезнования, опубликованного в местной газете в прошлом году: «Друзья и близкие выражают глубокое сочувствие семье Молотовых в связи с трагической гибелью горячо любимого сына Тимура». И фотография мальчика в траурной черной рамке. Внизу рукой Вани сделана приписка «это наш Тимур!».

Вот оно что! Иван всё-таки докопался. Митяй обещал Тимуру, что обязательно поможет. Но как?! Чем можно помочь мальчику, погибшему год назад?

Митяй пошёл расчищать снег во дворе, и пока машинально шуровал лопатой, старался восстановить в памяти все детали. С той, первой встречи в Зордарне. И он так ясно видел Тимура, такого живого. Что же всё-таки случилось?

Работа закончена, и решение принято. Ему придётся вернуться в прошлое. Следующий — Тимур.

Ночью Митяй снова стоял перед стенным шкафом. Сегодня он знал, что ему предстоит увидеть. И понимал, что не всегда знание — благо. Сейчас предпочёл бы неизвестность. Но пришлось открыть дверь…

Собиралась гроза, ветер тянул по асфальту бумажный мусор. На трамвайной остановке пусто, только какая-то женщина притулилась на скамейке и нервно курила. Потрёпанная куртка, оторванный ремешок на босоножке, грязные, нечёсаные волосы… Даже возраст не определить. Сидела она, скукожившись и подобрав под скамейку ноги. Рука с сигаретой дрожала, женщину бил сильный озноб.

По обочине дороги ехал мальчик. Митяй узнал его.

Ливень хлынул сразу. Без предупреждающих первых капель дождя, без грома и сверкающих молний. Мальчик резко свернул, спрыгнул с велосипеда и завёл его под навес остановки. Митяй был невидим: наблюдатель, не участник действия. Поэтому прислонился к стене и ждал. Женщина внимательно всматривалась в мальчика, потом бросила сигарету:

— Ты Тимур?

— Да. Здравствуйте. А вы меня знаете?

— Да нет, а вот отца твоего я знаю. Слишком хорошо знаю.

— А я вас не видел. Не встречал раньше.

— Ну, где ж тебе меня видеть. По разным дорожкам ходим. Да вот пересеклись всё-таки. Бог, он всё знает…

— Вы хотите что-то сказать?

— Хочу, голубок, хочу… Живётся тебе как? Хорошо?

— Спасибо. Нормально живётся.

— Ну, ещё бы! Папа — мэр, мама — директор.

— А… вы откуда знаете?

— Я много чего знаю! Даже то знаю, что папа братца твоего в детдоме бросил. Поразвлёкся по молодости, а потом и бросил. А то бы не ты, а он на велосипедах японских рассекал!

— Врёте вы всё!

— Чистая правда, голубок, чистая правда. А кому её знать хочется? Вот у вас всё хорошо, в шоколаде. Денежки, машины, бассейны… А братец твой где? Знаешь?

— Какой братец? У меня нет брата!

— Как это нет? Братец — урод, вот и бросил его твой папаша. Родил себе другого, здорового, красивого. Тебя!

— Да вы-то откуда знаете?!

— Как же мне не знать? Я ведь мать его!

— Это вы его бросили! Отец мой тут при чём?

— Так это ж он велел! А я сама что могла? Мне куда с дитём? Это его грех, не мой!

— Вы ему скажите! Сами!

— Нет, голубок. Это ты ему скажешь. Сам! И спросишь: а где братец мой? Пусть он тебе ответит. Пусть! Скажи ему, что Люцию видел! Это я, Люция…

Женщина ещё что-то кричала, она выскочила на дорогу и бежала вслед за Тимуром, а тот жал на педали и скоро исчез за завесой дождя.

Гроза усиливалась. Молнии били одна за другой, всполохи метались, отражаясь на мокром асфальте. С треском надломилась и рухнула старая сосна, увлекая в своём падении щуплую фигурку велосипедиста…

Теперь Митяй знает, куда торопился Тимур, и что хотел спросить у отца. Найдены ответы на все вопросы. Остался только его собственный вопрос.

Зарком сказал: время покажет. Что такое время? Теперь он понял, что оно имеет огромное число вариантов. И в каждом — свой мир. Он попал на их пересечение. Так вышло, хотя — «случайность — проявление и дополнение необходимости». Значит, необходимость в этом есть.

Можно ли изменить прошлое? Вот и к этому вопросу он подошёл вплотную. Найти бы причину — корень всего — и выдернуть его, освободив место для иного варианта. Развернуть спираль и закрутить её в обратную сторону.

Обо всем этом думал Митяй, пока шёл по зимней набережной, подковой обрамляющей маленький город Ковчайск. С одной стороны река стала искусственным морем, которое появилось в результате строительства ГЭС. Другого берега не видно… Часто и в жизни бывает так: течёт время, а потом возникает нечто, и вот уже всё меняется…

На этот раз Митяй решил поступить так: мысленно нарисовал черту, границу, сосредоточился на ней, как учил Сфинкс, думая лишь о том, что ему нужно попасть в Зордарн и увидеть Заркома.

Получилось. Митяй стоял на крошечной песчаной косе совсем другой реки, сплошь заросшей ирисом и купальницами. И таким пронзительным было сочетание жёлтого с фиолетовым… Зарком сидел на поваленном бревне. Песок казался просеянным сквозь мелкое сито, зелёные стрелки травинок кое-где протыкали его и гордо топорщились.

Переход из зимы в лето оказался таким резким, что Митяй не выдержал, снял ботинки и носки, пошёл босиком по горячему песку. По дороге стянул шапку и сунул в рукав куртки, перекинутой через плечо.

Зарком улыбался. Митяй присел рядом, зарыл ступни в песок, кинул куртку у ног.

Они молчали минут пять. И так хорошо было просто сидеть рядом и смотреть, как плещется вода, огибая язык косы, а трясогузки деловито бегут по влажной кромке песка…

— Ну, как ты, Дмитрий?

— Нормально. Две недели всего прошло. А как будто пять лет.

— Понимаю. Но ты привыкнешь.

— Это что? Навсегда? Я думал, почти закончилось.

— Ты сам сказал — почти…Так бывает. Что казалось концом, оказывается началом.

— Согласен. Но я не о том хотел поговорить. Мне нужно увидеть её.

— Мать? Я знал, что ты спросишь о ней.

— Зарком, я всё думаю: а вдруг она тогда умерла, или заболела, или кто-то сильно обидел её?

— Нет, Дима, она жива. Подумай, ты правда этого хочешь?

— Я решил.

— Хорошо…

Митяй увидел узкую комнату: посередине — стол, две кровати, застеленные белыми покрывалами, в углу — тумбочка с телевизором. Между шкафом и сервантом с посудой втиснут маленький холодильник. На полу — разноцветные домотканые коврики. Митяй вспомнил, что точно такие были расстелены в игровой комнате в Доме ребенка. И он любил лежать на них, выстроив перед собой отряд солдатиков и отдавая им команды, которые те выполняли чётко и беспрекословно.

В коридоре слышался непрекращающийся шум: топот детских ног, отголоски разговоров. Похоже на общежитие… Девочка лет десяти сидела на табуретке, мать расчёсывала ей длинные каштановые волосы. Девочка спросила:

— Ты опять ночью на работу?

— Да. Я попрошу тетю Веру, она здесь переночует.

— Да нет. Я уже привыкла. Не первый же раз. Но ты ведь устала. Только с работы пришла.

— А что делать, Люсенька? Без двух работ нам не выкарабкаться. Главное, чтобы ты как я не жила. У тебя будет свой дом, муж богатый, может, и прислуга. И работать ты не будешь, только деток воспитывать.

— Откуда ты знаешь?

— В зеркало посмотри. Ты же у меня — красавица. Всё у тебя будет. Может, в Москву уедешь. Муж в кино пристроит. Когда деньги есть, всё возможно.

— А Ольга Петровна говорит: учиться надо.

— Ну, насмешила! Сколько у нас в общаге таких учёных? Институты они позаканчивали…Училки в рваных колготках под брюками ходят. Как начнут своё бельишко стирать, глаза бы не смотрели. Нищета. А на одни пятёрки поди учились. Вот и Ольга твоя Петровна. Что хорошего? Замуж не вышла, теперь с вами, дураками, мается. Это разве жизнь?

— А ты вчера такие дорогие трусики мне купила. Вот зачем?

— Привыкай к хорошему. Ты у меня в рванье ходить не будешь. У тебя всё должно быть лучше всех. Я ведь для тебя только живу. Может и мне что на старости лет от твоего счастья отломится. Поживу как человек, копейки считать не стану.

— Да, мам, всё у нас будет.

Картинка сменилась: по знакомой набережной Ковчайска шли две старшеклассницы, изредка останавливаясь. В одной из них — высокой и стройной — Митяй узнал Люсю. Она говорила той, что пониже:

— Ну и дура ты, Лерка. Зачем тебе этот Игорь? Какой от него толк?

— В смысле? Просто он мне нравится. Очень.

— Нравится — не нравится. Что за глупости? Ещё скажи — люблю…

— А что ты имеешь против? Нормальный парень…

— Да какой нормальный?! Отца нет, мать — на прядильной фабрике.

— Ой! А у тебя?

— Да причем здесь моя мать! Ты о себе подумай. Десятый класс, выпускной на носу. А дальше?

— Мы с Игорем поступать поедем. Вдвоём легче. И мне не так страшно.

— А я о чём талдычу?! Областной город, шансы возрастают: среди студентов кого только нет. Детки продвинутых всяких. Подцепишь парня крутого.

— Снова да ладом! Я ведь русским языком говорю: кроме Игоря мне никто не нужен. Он меня любит.

— С тобой говорить бесполезно! И что? По общагам перебиваться? Нищету плодить? Нет уж. Мне, например, такого счастья даром не надо.

— А ты? Сразу замуж? За Антона?

— Если получится… Но это — первый этап. Дальше видно будет.

Они попрощались и разошлись в разные стороны, а Митяй оказался в той же маленькой комнатке, где в прошлый раз мать разговаривала с дочкой. Прошли годы, но как будто продолжался всё тот же разговор:

— Мам, ты платье Вике в Москву заказала?

— Да. Обещала на той неделе. Правда, дороже, чем я думала. Ну да ладно. Зато уж такого точно ни у кого не будет. Обзавидуются все.

— Классно! Туфли я, наконец, сегодня присмотрела. Можно идти покупать. Но — дорогущие.

— Да ладно, они на свадьбу пригодятся.

— А что?… Ты думаешь?…

— Да. Если Антон поступит, то уедет. Вокруг него сколько там девочек заклубится? С его-то папой мэром, да папиными денежками.

— Ты думаешь, надо спешить?

— А ты сама как думаешь?

Облупившиеся стены больничной палаты выкрашены тёмно-зелёной краской. Возле постели матери — Люся и, видимо, тот самый Антон. Мать говорила с трудом:

— Вот и на свадьбе не погуляю. Вы надолго не откладывайте, мало ли что люди скажут. Вам жить, не им. Антон, ты уедешь?

— Нет, теперь я Люсю не оставлю. На следующий год поступлю, подготовлюсь получше.

— А армия?

— Отец казал, что эту проблему решит.

— Ну, слава Богу. Теперь я уйду спокойно. С тобой её оставляю. Живите, жизни радуйтесь. Всё у вас хорошо начинается. Жалко, что ребёночка не увижу…

А потом пошел «видеоряд». Картинки сменяли одна другую. Митяй увидел и похороны, и кусочек шикарной свадьбы, и проводы в роддом. А потом — именно то, что подслушал в детстве, стоя босиком на холодном полу возле «сестринской» в Доме ребёнка: о подмене родившегося мальчика на умершего. И печальную Люсю, вышедшую из роддома, и поездку на могилу якобы своего малыша, где она рыдала и бросалась на маленький холмик, заваленный цветами.

Дальше события развивались быстро: какие-то бесконечные компании, поздние возвращения домой, ругань с Антоном и его родителями и, наконец, последний разговор, когда Люся поставила ультиматум: если ей дадут деньги, то она уедет из этого осточертевшего городка в Москву, где ждёт её другая, счастливая жизнь. И опять она скандалила, настаивая на огромной сумме.

Московская жизнь матери прокрутилась перед глазами Митяя с огромной скоростью, пока «кадр» не остановился на железнодорожном вокзале Ковчайска, где из общего вагона вышла та женщина, которая будет потом сидеть на остановке и бежать, выкрикивая проклятия, за велосипедом Тимура.

Зарком всё так же сидел, разглядывая что-то на другом берегу. И лопотали трясогузки, подёргивая маятничками хвостов. Солнце стояло в зените, песок стал горячим. Митяй разделся и пошёл к реке. Он плыл, и слёзы смешивались с водой.

Вышел, отряхнулся, мотая головой. Подсел к Заркому.

— Да, я всё видел. Знаешь, о чём раньше думал? Что должен защитить мать там, в прошлом. И хотел сделать главное — поменять судьбу, дать ей нормального сына.

— Но она бросила бы и его. Не в роддоме, а в жизни. Понимаешь меня?

— Наверное, так. И что теперь делать?

— Идти дальше. Ты смог создать Оберег. Сам. Теперь его сила будет работать на тебя. Такой закон. И это — правильно.

— Почему в жизни, Зарком, редко бывает — правильно?

— Это кажется. На самом деле реальность создаёшь именно ты. Когда выбираешь ты, а не тебя. Поймёшь это, и всё встанет на свои места.

— Спасибо тебе, Зарком.

Теперь предстояла встреча с Тимуром. И что он скажет ему? Впервые Митяй понял бессилие слов.

Он ждал Тимура. Вышел, прислонился к стене в коридоре и не стал включать свет. Просто оставил открытой дверь в свою комнату, и освещенный квадрат на паркете казался окном. Тимур пересёк его, спрыгнул с велосипеда и встал рядом.

— Здравствуй, Тимур. Объяснять долго, и боюсь, у меня не получится. Я покажу.

Митяй взял его за руку и держал крепко, пока тот не просмотрел до конца эпизод, который начался грозой, а закончился шумом падающей сосны и коротким вскриком мальчика.

— Я умер?

— Да, Тимур.

— А та женщина…Она говорила правду?

— Это моя мать. И она сказала правду.

— Значит… это ты — мой брат?

— Получается, да. Я этого тоже не знал.

Он положил руку на худенькое плечо Тимура. Потом притянул к себе, и тот уткнулся лицом в грудь. Тимур поднял голову:

— Митяй, но они ведь не знают о тебе. И остались совсем одни. Ты не представляешь, какой хороший у нас отец… И мама… Наверное, плачет целыми днями. Она говорила «сыночка мой». И ещё — «больше жизни люблю тебя». А я думал, разве так можно — больше жизни? Ты пойдёшь к ним? Скажешь?

— Не знаю, Тимур. Честно, не знаю.

— Я прошу тебя…

Они увидели, как медленно начала открываться одна из дверей. И осталась распахнутой. Тимур сел на велосипед, потом снял звонок, закрепленный на руле, передал его Митяю. Тот покрутил его, хотел положить в нагрудный карман, но звонок скользнул из руки, и, став кусочком мозаики, занял своё место в Обереге.

А Тимур уже почти скрылся за дверью, но обернулся и махнул ему рукой.

До нового года оставалось три дня. Сегодня вечером прилетит Иван, и можно будет поговорить, рассказав всё по порядку. А Ваня станет изредка задавать вопросы — прямо в точку, как будто цеплять еле заметную нить, за которую потянешь, и размотаешь весь клубок.

Всё можно изменить: обстоятельства, место и даже — время. Кроме человека. Только он сам, только сам. И в этом не поможет даже Оберег.

Митяй задумчиво крутил его в руках, останавливаясь на каждом пазле: Маша, Борис, Иван, Лина, близнецы и Тимур. И только в центре Оберега — пустое место. Так и должно быть, или…это его сегмент? И когда он будет заполнен?

Обещал Тимуру принять решение. Какое право он имеет входить в чужую жизнь? Ему уже четырнадцать, и он — на пороге жизни собственной. Ведь могут подумать, что ему что-то от них надо. А это вовсе ни к чему. Это раньше ему хотелось — больно и сильно — и дом, и семью, и родителей…

Он вспомнил, как сидел однажды со сторожем Васильичем на завалинке. Снег только начал таять, над трубами теплотрасс уже шли тёмные дорожки, и зелёные иголочки пробивались сквозь плотный слой прошлогодней травы, умершей, но готовой питать новые — немощные и пока слабые ростки.

Васильич разговаривал, будто сам с собой:

— Был я пацанёнком хилым, золотушным. Это когда с голодухи весь коростами покрываешься, и зудят они, собаки, прям остановиться не можешь.

Еле до весны доживали. А потом благодать… Сначала — черемша, за ней — дикий лук. Корни рогоза грызли, «калачики» жевали, заячью капусту. Главное — грибов и ягод дождаться. За день так натрескаешься, аж пузо распирает. А есть всё равно хочется. Горбушку бы… И была у меня мечта: ножик я хотел перочинный. Однажды приехал к нам из райцентра агроном, меня послали в поле его отвести, показать, где наши работали. Шли мы, а жара, жаворонки поют…

Агроном всё останавливался, пшеницу щупал. Сорвёт колосок, на ладони его раскатает, иногда на зуб попробует. И пишет что-то в маленькой книжице. Я таких и не видел никогда: настоящая маленькая книжка, в кожаном переплете. Карандаш у него сломался. Присели мы на обочине, он из кармана ножичек достаёт. Маленький, гладенький такой. Я вначале и не понял, что это ножик. Когда он ногтем лезвие зацепил, стал карандаш чинить, тогда только догадался. А он видно увидал, как я смотрю, и дал мне ножичек подержать. Сам назад откинулся, в пшенице лежит, глаза закрыл.

Веришь-нет, у меня руки трясутся, не могу штуковины эти даже вытащить. А потом ничо. Все порассмотрел, потрогал. Вот тогда я и размечтался. Всё этот ножичек перед глазами стоял.

Много потом чего в жизни было…Трактористом робил, в Морфлот ушёл, после в город подался, на завод. И ведь бывало, денег — куры не клюют. А ножичек так и не купил…

Почему сейчас разговор этот Митяю вспомнился? Где-то он прочитал, что есть возраст тела, а есть возраст души. Никогда он не чувствовал себя ровесником тех, с кем шёл вровень по годам. Он отстаивал своё право быть первым, потому что видел во многих глазах: он — последний.

Внешность — это оболочка или упаковка души. Просто фантик. Почему он имеет такое значение? И ещё сверлило: а если бы он был — как все, без этой метины, проклятой печати на лице, пошёл бы он к отцу?

Однажды видел в старом пруду «конский волос». Тонкий как нить, пружинистый, длинный, сразу ни за что в воде не разглядишь. Все боялись его, говорили, что влезет хоть куда, и будет жить в тебе. Так и страх. Думал, что уже растоптал его. А он всё равно находит лазейку…

Зарком сказал: «У тебя есть сила». Где она сейчас?

Митяй проснулся от того, что Ваня тормошил его и щекотал. Он схватил Ивана в охапку и замотал одеялом. Тот фыркал, вырывался и хохотал до изнеможения. Наконец, выпутался, сел, скрестив ноги, на кровати и серьёзно сказал:

— Рассказывай.

Митяй старался ничего не пропустить. Рассказ занял часа полтора. Ваня заставлял возвращаться к деталям, повторять какие-то фразы, иногда останавливал его, и они просто молчали несколько минут.

Почему-то Митяй вспомнил, как ним в детдом приезжали артисты. «Сборная солянка» — так сказала Сара. Тогда она целую неделю заменяла заболевшую воспитательницу. Когда уже все спали, и никто не мешал, они сидели в коридоре на подоконнике и разговаривали. Сара расспрашивала о прочитанных книжках, редко говорила сама. Она умела слушать как-то по-особенному. Митяй больше никогда и ни с кем так не говорил.

А на концерте, после выступления пожилых пародистов, которые очень старались сделать «смешно», вдруг вышли два скрипача. Девушка и старик. Сара шепнула ему: «Дуэт». Они играли, как будто разговаривая друг с другом, подхватывая и продолжая мелодию совсем в неожиданных местах. Дуэт. Так и у них с Ваней.

— А где ты сам был, расскажи, — опомнился Митяй.

— Я ведь тебе написал. На олимпиаде. Мы их сделали! Ты бы видел, как москвичи с нами вначале говорили. Мол, из Мухосранска химики приехали. А потом ничего, зауважали.

— Молодец ты, Вань. Даже не спорь. Я знаю, что говорю.

И вдруг Митяй снял с шеи Оберег и надел Ивану. Тот оторопел и молчал. Потом всё-таки сказал:

— Нет, Митяй, я не могу. Он — твой!

— Ну, раз мой, значит, я могу распоряжаться им, как хочу. Вернее, как нужно. Я так решил.

Он слышал голоса. Как будто издалека. Говорили мужчина и женщина. Женский голос — чуть хриплый и приглушённый:

— Доктор, он второй месяц уже без сознания… Скажите, надежда есть? Можно я останусь возле него?

— Да вы и так сидите целыми днями. Отдохните. А надежда, она всегда есть.

— Мне кажется, он слышит меня. Я должна с ним говорить. Чтобы не ушёл.

— Ну ладно, оставайтесь. Это ваше право…

Митяй приоткрыл глаза: белый потолок, белые стены, капельница. И женщина рядом. Она прикрыла ладонями рот, как будто поймала крик и держала его изо всех сил. Что так испугало её?

Она встала, пошла как-то боком, не спуская с него глаз. Вернулась с мужчиной. Тот присел на край постели. Лицо осунувшееся, смутно знакомое. Заговорил тихо:

— Дима, сынок… Ты как? Слышишь меня?

Митяй хотел кивнуть, но не мог, только опустил ресницы. Но тот понял, взял его руку, сжал. И продолжал говорить:

— Ну вот, я знал. Ты справился. Ты же у меня сильный. Всё теперь будет хорошо. Всё у нас будет хорошо.

Иногда Митяй будто выплывал из светлого мягкого тумана туда, где назойливым казался каждый звук, и раздражал яркий свет, и чувствовалась тяжесть тела.

И снова он видел глаза той женщины и понимал, что она говорит с ним. Не спрашивает, а просто говорит. Вот только о чём? Но его успокаивал её тихий голос, который изредка прерывался покашливанием. Временами приближалось ещё одно лицо. И легко пахло табаком, и он понимал, что это отец берёт его руки в свои — большие и тёплые. И почему-то дышит на них, будто хочет отогреть.

Митяю часто казалось, что он плывёт в воде — почти горячей, она захлёстывает его и тянет. Но он удерживается и не соскальзывает туда, вниз, а снова оказывается на поверхности… Иногда он видел себя. И мог разглядеть каждую деталь. Точно — он, его не спутаешь ни с кем. Даже ночью, на белой подушке, тёмным пятном — уродливая сторона лица.

Но наступил день, когда он раз и навсегда освободился от вяжущего ощущения теплоты и комфорта той запредельности, которая так манила его и обещала так много. Он открыл глаза рано утром. И пошевелил руками и ногами, и потянулся всем телом, чувствуя его каждой косточкой. Он разглядывал на свет пальцы рук, сгибал колени, даже осторожно повернулся на бок.

В окне — несколько голых веток, да серое, переходящее в едва различимую голубизну — небо. Что там? Осень, весна? Так странно не знать этого…

Мужчина и женщина вошли вместе. И почему-то держались за руки, как будто боялись отпустить друг друга. Подошли ближе, сели рядом. Первым заговорил мужчина:

— Дима, ты помнишь меня?

Митяй качнул головой. Что означало — нет.

— Я твой папа, отец. Антон Молотов. Ну, вспоминай…

Да, где-то он слышал это имя… Когда? Как скинуть пелену… Эту плотную, без просвета, грубую ткань на его сознании. Она отняла всё близкое. И сейчас не пускает, не позволяет.…

Женщина низко склонилась. И он вспомнил этот запах духов. И опять закрыл глаза: карусель, холодная и скользкая грива смешной лошадки в яблоках. Восторг и тошнота одновременно. Тёплые руки снимают его и ставят на землю, он утыкается головой в яркий подол, и — эти духи…

Митяй посмотрел на неё:

— Мама…

Слёзы текли дорожками, она их не вытирала, а слизывала языком. И как будто боясь пошевелиться, замерла. У неё за спиной раздался голос:

— Больше нельзя. На сегодня хватит.

И он опять провалился в сон. И здесь всё сошлось. Всплыло в памяти главное — Тимур. Его брат. Его принесла мама Катя. Почему-то он так и звал её — «мама Катя». Он помнит, что Тимур был — в косынке. Обещали брата, а принесли девчонку? Зачем она нужна? С кем он будет играть?

Но сверток развернули, ручки и ножки у смешного маленького человечка поджаты и скрещены, а струйка нацелена вверх. И все хохочут, и обнимают друг друга.

Тимуру три года. Первый раз Диме разрешили взять его с собой в булочную. Они идут, крепко держатся за руки. Братья. О светофорах он знает всё. На красный — обязательно стоять. Машины идут чередой. И вдруг Тимур вырывает руку, бежит в просвет между ними.

Они оба лежат на асфальте. Саднят колени и локти, больно. Тимур возится под ним, но молчит, не ревёт. Отец обхватил их руками — вместе. Откуда взялся?

А потом — белая скатерть на столе и фиолетовые бокалы, у которых имя похоже на собственный звон — «богеммм…». Его тянут за уши, они уже слегка распухли. Мама Катя прикладывает к ним свои прохладные ладони и, шутя, бьёт кого-то по рукам. А вечером — на покрывале — куча подарков, и он засыпает в обнимку с ушастым плюшевым слоном.

Гроза. Сначала — молния, и только вслед — глухое ворчание грома. Мокрый асфальт, пустая дорога. И мальчик пригнулся к рулю велосипеда. Куда он, в такой дождь?

Сосна падала медленно. Сначала она надломилась, почти посередине. Молния срезала её наискосок, рвались мышцы дерева, тяжёлая крона тянула вниз. Она рухнула в тот момент, когда маленький велосипедист сворачивал на грунтовую просёлочную дорогу…

Проснулся резко. И первый раз — сел.

Луна стояла ровно посередине форточки. Как будто неумелый художник нарисовал чёрный квадрат неба и ровный круг луны. Разве это красиво? Слишком просто.

Он пытался разложить всё по полочкам. Двойная жизнь? Параллельные пространства? Пересечения вариантов? Время, которое расходилось веером?

На утреннем обходе он попросил медсестру дать ему зеркало. Она удивлённо посмотрела, но просьбу выполнила. Достала из кармана пудреницу, а сама вышла из палаты. Персонал здесь — на высшем уровне.

Митяй внимательно вглядывался в отражение. Ему казалось, что на бледном после болезни лице ещё больше выделялось багровое пятно.

Но где судьба его раздвоилась? И когда пошла по таким разным путям, заставляя поверить в невозможное? Хотя… Может быть, действительно — последствия травмы? И та, вторая жизнь, привиделась? Но ведь где-то пребывала его душа, пока бессознательное тело лежало здесь?

Выписывали его солнечным сентябрьским днем. Больница в самом центре города, напротив — аллея клёнов. Лучшее дерево осени. Резные листья будто хлопали в ладоши, а ветер тащил и кидал под ноги уже упавшие, омытые ночным дождем, и глянцевые.

Этот дом он не помнил. Память восстанавливалась, но эпизодами, отрывочно, как будто кто-то склеил вразнобой кусками порезанную ленту фильма.

Отец рассказал, что в тот вечер, когда погиб Тимур, кто-то из друзей позвонил Митяю в спортивный лагерь, опередив родителей. Он занимался в тренажерном зале. Весть ударила так, что на миг — отключился, потерял сознание и упал затылком на стальные диски.

Почти два месяца родители ждали, когда он придёт в себя.…

В своей комнате Митяй ориентировался без труда, сразу нашёл боксерские перчатки, натянул на руки и ощутил привычную тяжесть. Подошел к компьютеру, но отец позвал обедать, и он спустился на первый этаж.

Потом они сидели в гостиной, отец достал фотоальбомы в кожаных переплетах. Они смотрели их, один за другим. Путешествия, море. Вот Митяй — на пьедестале почёта, на верхней ступеньке, с поднятой рукой в перчатке, а рядом — снизу вверх смотрит на него сияющий Тимур.

Множество глянцевых карточек, запечатлевших счастливую жизнь.

Серым мышонком скользнула мысль: в той, другой жизни, у него нет ни одной фотографии. Никто и никогда не мог заставить его встать перед объективом. Неужели так и будет всегда: быть здесь, а помнить — о том?

И вдруг мелькнуло лицо… Он вернул страницу обратно. Да, это она — та женщина с остановки, которая бросала Тимуру в лицо злые слова, а потом бежала по обочине за велосипедом. Только здесь она молодая и очень красивая. Узнать трудно, но возможно. Это точно она!

— Кто это?

— Дима, мы никогда не скрывали от тебя, что твоя настоящая мать — другая женщина. Та, которая родила. Но Катя вырастила, с годовалого возраста, она твоя приёмная мать и родная — Тимура.

— А ты — мой отец?

— Да, я твой отец — Антон Молотов. В этом можешь не сомневаться.

— А где она теперь, Люция?

— Ну вот, ты вспомнил её имя! Мы пока не хотели говорить… Она умерла, Дима, две недели назад, и хоронили её тоже мы. Скоро поедем туда — к Тимуру и к ней. Они почти рядом…

— Отчего умерла? Она же ещё молодая.

— От передозировки. Дима, в этом нет нашей вины, она сама выбрала такую судьбу. Я на Кате женился, когда Люция уже уехала от меня. От нас с тобой.

— Да, я знаю. И что она оставила меня в больнице.

Отец резко встал, подошёл к окну, потом обернулся:

— Дима, ты не можешь этого знать. Никогда мы не говорили об этом.

— Я знаю о том, что меня подбросили в детдом. А как я оказался у вас?

— Не понимаю… Откуда?! Этого знать тебе было незачем.

— Так всё же? Как?

— Люция нас уверила, что ты умер. И документы были, и могилка. Бабушка с дедушкой ходили туда весь год. Потом мы заменили табличку, когда узнали, что ребёнок там — другой. А Люся, Люция рассказала всё, когда уезжала в Москву. Она думала, что не вернётся сюда никогда. А я нашёл тебя. И забрал. А потом появилась Катя.

— Понял.

Митяй встал:

— Можно, я пойду прогуляюсь?

— А не рано ещё? Ты как?

— Да, пап, хорошо. Я в парк пойду.

— Ладно. Но я через час подъеду туда. У входа буду ждать. Лады?

— Лады.

Он шёл машинально, ноги несли сами. Только остановился как вкопанный, когда увидел тот дом. Да, именно в этом дворе тогда, зимой, стоял снеговик. И перила на крыльце он чинил вдвоём с Георгием. А на втором этаже — его окно. И там сейчас горел свет, потому что уже наступали сумерки.

Медленно подошёл к калитке, взялся за ручку… Услышал шаги и обернулся. К нему подошел Георгий:

— Здравствуй, ты к кому?

— К Ивану.

— Его пока нет. Но спустись вниз по улице, наверняка встретишь. Он в магазин побежал.

Иван размахивал пакетом, Митяя не видел, сосредоточенно о чём-то думая и не отвлекаясь по сторонам.

— Ванька!

— Митяй! Ну вот, наконец! А я к тебе в больницу ходил, да меня не пустили. Говорят, дома будешь навещать. Тебя выписали?

— Да, сегодня. Я в парк иду.

— И я с тобой. Только недолго, а то — хлеб у меня. Потеряют.

— Вань, а там кто сейчас? Дома?

— Как обычно. У Ирины с Георгием трое своих детей, и трое приёмных — Виктор и Надя. Ну и я, конечно. Там всё хорошо, Дим.

Они шли по парку, говорили обо всём. Полчаса пролетели быстро. Стали прощаться. Иван расстегнул куртку, потянул шнурок, который висел на шее, и снял Оберег.

— Возьми его, Дима. Он твой. И тут ничего не изменишь.

Ваня взял его руку, положил Оберег на ладонь, и сжал её в кулак. Резко повернулся и пошёл. У выхода из парка помахал рукой и припустил бегом.

Отец уже ждал. Ехали минут десять. Они молчали, изредка обмениваясь понимающими взглядами.

Митяй поднялся к себе, не раздеваясь, подошёл к зеркалу. Да, в этой жизни его облик остался прежним, но его любили. По-настоящему…

Он поднял Оберег и поднёс его к лицу. Лёгкое покалывание, а потом, будто ладонью провели, мягкой и тёплой. Митяй взглянул в зеркало ещё раз. Это был он, только не стало на лице уродливой печати. Она легла в центр Оберега последним пазлом. Он засветился, и Митяй оказался на смотровой площадке замка. Навстречу шёл Альвур. Митяй сразу узнал его, хотя видел в первый раз. Альвур подал ему руку:

— Здравствуй, я ждал тебя. Ты заслужил своё настоящее имя в наших мирах. Отныне ты — Витязь Дмитрий Русский.