Дневник. 2004 год.

1 мая, суббота

В Обнинске, между грядками и теплицей, – несколько небольших сюжетов, позабытых ранее. Знаменитый телевизионный ведущий организовал своеобразную акцию протеста против высоких ставок на автострахование. Несогласные с новым своеобразным, а попросту грабительским законом должны прицепить к антенне или к багажнику своей машины белую тряпочку – белый платочек. Платочки довольно густо замелькали по всей Москве. Я обратил внимание, что протестуют в основном владельцы огромных дорогих машин – джипов и внедорожников. Для них, в отличие от моих полутора тысяч, плата действительно неслабая – и 6 и 7 тысяч рублей в год.

Второй сюжет касается рейтинга критических и теоретических изданий, который опубликовала «Литературная газета». Условия здесь таковы: год продаж 38 магазинов системы Дома книги. Вот выборка «чемпионов»: Б.Носик – 600 экз., Вайль – 508, Гаспаров – 442, Н.Иванова – 104. Потом я выписал наших институтских: Волгин – 76, Гусев – 80(?), Минералов – 27, Чупринин – 9, Вал. Сорокин – 5, Корниенко – 1. Все это, повторяю, касается лишь 38 магазинов… Но вот что интересно, я попросил из нашей книжной лавки принести все, что касается продажи моей подобной же литературы за этот период. Вася довольно долго копался в материалах и накладных и дал такие результаты: «Попутные мысли» – продано 210 экземпляров, «Технология вымысла» – все 50 экземпляров, что мы сделали, как корова языком слизала. Эту книжечку мы и делали тиражом 100 экз., потому что она должна быть повторена во «Власти слова». Кстати, Вася попросил у меня еще 100 экземпляров для продажи. Совершенно роскошно расходятся «Записки литературного раба» В.С.

4 мая, вторник. Еще в пятницу вечером, как писал, умудрился уехать на дачу. Была чудная погода. То, что я сделал, невозможно даже описать, потому что это я проделываю каждый год, но в этом году кое-чего оказалось побольше – обветшала теплица, с зимы осталось много мусора. Тем не менее очень рано посадил помидоры и огурцы, которые Толик купил мне еще в пятницу за 650 рублей.

Но дело, конечно, не в этом, а в том, что я написал, а вернее – закончил третью главу романа, именно то место, которого я так боялся, что оно выльется в описание жизни замечательных людей. Это противопоставление Ломоносова и Пастернака, и даже не противопоставление, а моя точка зрения на того и другого. Еще: Марбург, казавшийся мне в романе просто причудой, думал: начну и брошу, а дело пошло, и можно считать это завершенным. Главное – не торопиться, работать на технике, всё время вылавливать не в голове, а внутри себя определенные импульсы для продолжения. И всё это я писал в постоянной работе, так как четко знаю, что это движение по моим шести соткам и даёт мне возможность полно существовать.

Писателю очень трудно найти сюжет, который бы не сопротивлялся, когда писатель вкладывает в него все основное, чем он богат. Гоголь гениально обошелся с основными своими сюжетами, они все у него без любви.

Приехал в Москву довольно рано и впился в телевизор, который до этого за одним редчайшим исключением не смотрел. Как мне рассказал мой сосед по даче Вилли, еще в пятницу я пропустил схватку профсоюзов и Явлинского у Савика Шустера. Мне всегда нравится Явлинский, он говорит четко, определенно и жестко. А что можно сказать про Шмакова? Ангажированный, сытый товарищ, считающий, что вся эта огромная масса профсоюзов и создана лишь для того, чтобы он неплохо жил.

На обратном пути с дачи заехали в Ракитки, посадили там три яблони.

Уже в Москве видел по «Культуре» две серии английского фильма «Слуги», а по какой-то центральной программе новую версию «Золушки», с Басковым и Леонтьевым. Это, конечно, ужасно, ведь реквизит и бижутерия никогда не заменят того невероятного ироничного изящества, с которым разыграли «Золушку» Гарин, Жеймо и Консовский около 60 лет назад. Есть вещи, на которые нельзя замахиваться, и запрещать повторять такие вещи надо в директивном порядке. Прежняя «Золушка» как раз и принадлежит к таким достижениям нашей ушедшей культуры. Параллельно вперся в «К-19», знаменитый американский фильм о трагедии нашей русской подводной лодки «Комсомолец». Это сделано с исключительной точностью в деталях и с исключительным пониманием нашего русского, если хотите – советского менталитета и всех его огрехов, чуть крупновато и для западного зрителя гротесково выведенных. Но суть – наше, русское, понимание долга, чести, мужества, ответственности, веры – эта суть абсолютно справедлива.

Другой американский фильм о нас – «Доктор Живаго». Почему он не получился? Вот при всех нелепицах изобразительного характера «Война и мир» у американцев, с Одри Хепберн, получилась, а «Живаго» – не получился. И дело не в том, что на главную роль они взяли египтянина Омара Шерифа, а в том, что не почувствовали духа героя, а вернее – сам дух Живаго не наш и неестественен. В этом меня просветила книжка Васи Ливанова.

5 мая, среда. Утром в институте встретили меня с самыми лучшими известиями. В пятницу Попова сказала, что надо сделать обследование несущих конструкций на 2-м и 3-м этажах. А прошлой ночью сработала пожарная сигнализация. Меня смущает также, что охранники чувствовали запах горящей электропроводки. Еще в прошлый раз я нашел нетехнологичную скрутку металлического и алюминиевого провода. Сегодня с утра нацелил Вл. Еф. на то, чтобы корпус на ночь обесточивали, а значит, надо поставить на особый режим все холодильники, телевизоры, компьютеры, бойлерную и проч. Надо добывать деньги и чинить огрехи времени.

Получил прекрасный подарок от своего студента-заочника из Иванова Володи Черкашова, который баллотировался от новой Промпартии в Госдуму. Я что-то по этому поводу ему писал в листовку. Володя подарил мне красную майку с надписью «СССР». В такой же майке он был сфотографирован на своем предвыборном плакате. Плакат этот до сих пор висит у меня в кабинете.

После обеда, в три часа дня приходил парнишка, студент В.А. Пронина Филипп Родионов, который брал у меня интервью по поводу «Дневника». Он делает материал для какого-то журнала, а его жена пишет по «Дневникам» диплом. Парень работал сразу за двоих. Интервью я доволен, хорошо бы оно появилось, я был в ударе и наговорил много интересного.

В четыре дня приехал долгожданный Ефим Лямпорт. Вот так и бывает, собирался через пару лет, а не был в Москве года четыре. Мы разговаривали с ним без пауз почти три часа, вернее, говорил он, а я восхищенно слушал. Это был роскошный монолог об Америке, о России, о гибели огромной, невероятной империи, о хваленом американском образе жизни, о Зорине и Боровике, которых Ефим называл «представителями Америки в Советском Союзе», об американском обществе. Он сравнивал Москву, роскошную и чистую, с провинциальным и грязным Нью-Йорком, рассказывал о так называемых квартирах в Америке, где ткни пальцем в стену – и окажется пластик или картон. А его рассуждения о нашей прежней жизни, о жизни писателей, подобного нигде не было в мире, о нашем жилье, которое государство «было обязано предоставить». Я пишу об этом так подробно, потому что хочу оставить с собой наслаждение от этого слушанья фонтанирующего человека. Пусть эти строки мне этот разговор напоминают.

Еще Ефим говорил о своем романе, который пишет, о Пелевине, которого считает крупным писателем, о крушении психологического романа. У него написано на эту тему эссе, и мы ее в «Вестнике Литинститута» напечатаем. Теперь мы встретимся с ним 15-го или 16-го в Нью-Йорке.

6 апреля, четверг. На входе в институт поговорил с В.В.Сорокиным о будущем съезде, о ВЛК, он мне пытался рассказать о статье Шишкина, а потом даже ее принес. Она лежит у меня на полке, с большим его портретом, но я пока к ней не притрагивался. Видимо, по обсказу В.В., статья «многопрофильная» – о поколении, о шестидесятниках и пр. Опять-таки в разговоре с В.В. я сказал, что Женю понимаю, был, так сказать, преподавателем Литературного института, а теперь один из молодых писателей, не пробившихся и никому не известных. А нацелился, как и другие из моих знакомцев, на судьбу. В этой связи я вспомнил о старой статье Лизы Новиковой по поводу одного из букеровских лауреатов. Впрочем, есть ребята, которые и в наше время создают себе судьбу, я их готов перечесть, причем судьбу настоящую, ну, например, Леша Тиматков, который в первую очередь ощущает себя поэтом и ради этого занимается обычной черновой на компьютере поденкой, или Сережа Арутюнов. А ведь есть еще в жизни, спрятанные пока, как углекопы, Денис Савельев, Сережа Самсонов, у которых тоже честолюбия хоть отбавляй, но ведь копают, грызут – только не со стороны интриг, а со стороны литературы. Нет, нет, пробиться и в наше время можно, только надо плыть не в узком мирке клана, а в литературе. Я здесь могу привести, в качестве примеров, еще и Аню Козлову и Сережу Шаргунова. Аня вот попробовала на скандале, а теперь какую замечательную написала статью о Маканине, а какой замечательный у нее был роман! Здесь скорее я виноват, поднял какой-то немужской визг вокруг ее рецензии на роман о В.И. Тем не менее давай упрекнем себя, С.Н., за наплевательское отношение к себе. Вот написать роман ты еще можешь, а разогнать его, заработать на нем пороху не хватает. Не нашел литагента, не позвонил, как обещал, Т. Набатниковой, не отослал пьесу! Рохля и чудак на букву «м»!

В РАО состоялось празднование по случаю 50-летия Саши Клевицкого. Было довольно много народу, все собрались в столовой на первом этаже, накрыли хороший стол. Много говорили о его деятельности, организаторских способностях, было много его товарищей по работе и одновременно людей нужных. Немножко наивно говорить на пятидесятилетнем юбилее о нескольких телевизионных клипах и музыке к журналу «Ералаш», но он еще хороший преподаватель в Гнесинке. Несколько добрых слов сказал о Саше А.Я. Эшпай, но вскоре ушел. Наверное, на пятидесятилетии самого Эшпая говорили о его концертах и крупных сочинениях, но каждому дано то, что дано. Никогда не забуду его выступление на Авторском совете, когда мы снимали Тер-Газарянца.

Я подарил Саше, вернее, передарил (но так было к случаю, что не утерпел, и прости теперь меня, Володя!) красную майку с надписью «СССР»: «Саша, никогда тебе теперь народным артистом Советского Союза не стать, так пусть у тебя будет хоть майка с такой аббревиатурой». В своей речи я говорил об его организаторских способностях, о женщинах-композиторах, которые выступали передо мной, а женщины знают, кого любить. Я запустил в качестве пробного шара, перед этим употребив словосочетание «милый друг», имя некой мадам Форестье, которая, быть может, и пишет прелестные клипы (это было, к моему торжеству, не понято), а дальше я не шутя говорил о таком свойстве Саши, ныне почти забытом, как мужская отвага и дерзость. Наш бультерьер! Как я хорошо подъел вазочку с красной икрой и лежащий передо мной ананас! Чудо, как было хорошо.

По телевизору два события: противостояние Саакашвили и Аслана Абашидзе закончилось. Показали торжественный въезд Саакашвили в Батуми. Народ и телевидение, как обычно, мгновенно сдали своего бывшего любимца и лидера. Накануне бывший министр иностранных дел, а ныне секретарь Совбеза Игорь Иванов улетел в Батуми, чтобы провести консультации, но, как показала ситуация, поехал затем, чтобы на русском самолете вывезти Абашидзе и его семью. Передали, что род Абашидзе управляет Аджарией с XV века. Зато за последнее время мы вдоволь нагляделись на лицо древнего аристократа. Кстати, уж коли речь зашла о великих родах, по радио я слышал, что в Италии, во Флоренции начали исследование (слово «эксгумация» употреблять не решаюсь) могил рода Медичи. Один из потомков сдал кровь на ДНК. Хотят что-то установить, и в том числе, что род этот имеет восточные корни, чуть ли не еврейское происхождение. Если это окажется так, это меня не удивит. О повадках этих герцогов, отравителей, предателей и пап я читал довольно много.

Второе, о чем следовало бы написать со слов телевидения, это взрыв огромного склада вооружения где-то под Николаевом, эвакуированы ряд сел. Самое пикантное, что рвутся реактивные снаряды от установок «град». Украине досталось после развала Советского Союза столько вооружения, что она не может его переварить. Хорошо, что еще Черноморский флот она не полностью захватила, как намеревалась, тут бы не было, наверное, половины Турции и Болгарии. Вот был бы полигон для аварий!

7 апреля, пятница. Утром постригся, а потом на работе заканчивал пред отъездом в Америку разные боевые дела. До вторника мы все гуляем – День Победы. Кстати, предложение из белорусского посольства поехать на праздники в Минск почему-то не было повторено, и я этому безмерно рад. Надо завершать мои любимые весенние процессы на даче. Итак, гуляем до вторника, я провожу семинар, а потом в 12.30 срочно надо ехать в аэропорт.

Во вторник ни на какие дела времени не хватит, поэтому старался завершить все сегодня: отослал письмо В.Н.Ганичеву относительно студентов, которых мы рекомендуем в Союз писателей, написал также письмо Марку Авербуху в Лос-Анджелес. Это по поводу старого предложения дать стартовый грант имени Анны Хавинсон одному из наших выпускников. Этого выпускника я выбрал, это Слава Казачков, ученик Юры Апенченко, парень из подмосковной деревни, и все пять лет обучения в Литинституте он, не воспользовавшись нашим общежитием и своим правом, ездил домой и обратно. У него замечательный диплом о природе и сельских жителях. Марку я так и написал, бывают работы лучше, но здесь работа, которая требует того, что не решишь ни умением, ни начитанностью, здесь требуется чистый и восокопородный адреналин.

Сегодня день инаугурации В.В. Путина. У меня не получилось посмотреть церемонию по телевидению, но есть сообщение, что после самой церемонии Путина в Благовещенском соборе Кремля встретит Патриарх. Это мне как бы намекает на близость помазания. Не знаю, так ли это было бы плохо для России. Пути ее неисповедимы. Но сколько в этом случае нас всех ожидает интересного. Женское правление, эпоха дворцовых переворотов!

8 мая, суббота. Много и упорно занимаюсь огородом и участком, очень устаю, и мне начинает казаться, что это не простая усталость. Моя мечта – отдаться бы обычному течению старости и спокойно ждать дальнейшего решения судьбы. Я уже практически выбросил из головы идею реставрации здания и нового строительства, уже не форсирую, а просто заложил в «депо» и буду ждать подходящего момента. О надвигающейся на меня старости лучше всего свидетельствует потеря мною социальной злости. Ах, если бы не моя заработанная в институте астма, с моим характером мне не было бы износа, сколько бы смог сделать!

Ашот положил мне в почтовый ящик небольшую заметочку из «Коммерсанта» об одном московском нотариусе, некой госпоже Костиковой, которая вошла в сговор с преступниками и помогла им завладеть через ложные завещания рядом квартир одиноких граждан, есть случаи, когда кого-то ради этих квартир и убили. Здесь все конкретно, просвечивает связь с мафией, с милицией. Время тотального беззакония и ужаса. Бедный, бедный простой гражданин! Самое главное, что мы все живем в страхе и ожидании какой-то неприятности. А если она случится, то мы заранее сдаемся, потому что не знаем, как противостоять, у нас нет помощников, нет денег, чтобы кого-то подкупить или «отблагодарить», мы боимся милиции. «Это уголовное дело показало, что хищение приватизированных квартир «черными» риелторами с помощью коррумпированных нотариусов, заверяющих подписи фиктивных наследников, поставлено в Москве на поток. Оперативники говорят. что город поделен между преступными группировками, охотящимися за квартирами умерших граждан. Эти группировки имеют списки одиноких стариков, владеющих хорошими квартирами».

На этом фоне я вспомнил и тут же прочел еще один материальчик, который накануне праздника передал мне побывавший у меня в институте Володя Крымский. Это большое письмо президенту, в котором он рассказывает об истории своего предпринимательства, богатства, разорения. Я-то знаю, что это ни к чему не приведет, таких писем граждане России пишут тысячами. Факты я не излагаю, но есть один, который меня взволновал. Володя пишет, как в начале перестройки стал собственником. А как он им стал? «В те годы, для страны, начавшей с чистого листа, у меня все сложилось очень удачно. Ценой больших усилий мне с компаньоном удалось построить и наладить свой бизнес. К 1997 году у нас было 11 заводов, практически в собственности». А вот не менее предприимчивые люди теперь все это отняли. Потом отняли у него два журнала, которые он сделал, в одном из них я печатал свои дневники. Потом отняли книжный магазин. «Я как наивный налогоплательщик обратился в УВД Москвы, по 02. И с этой минуты начался МВДешный кошмар для меня и моей семьи. Я откровенно надеялся, что бандиты и бандитские авторитеты, с ворами в законе, совершенно противоположные структуры с офицерами отдела по борьбе с организованной преступностью». Есть у автора и призыв: «Остановите бандитско-милицейский произвол в государстве». Литературные и писательские переборы в материале я опускаю.

9 мая, воскресенье. По окончании трансляции по телевидению парада в честь 59-й годовщины Победы в Великой Отечественной войне я думал, что запишу, по привычке, как этот парад проходил, в свой Дневник, и на этом все закончится. Чего еще возьмешь с праздничного дня! Уже со вчерашнего дня телевидение начало показывать нормальные военные фильмы той поры, и певцы начали петь нормальные песни с нормальными запоминающимися словами. Каждый год мы подчеркиваем, что мы дети тех, кто отстоял Родину, только тем, что в повседневной одежде граждан сегодняшнего дня, без всяких перьев и голых животов, поем песни наших дедов и отцов. Потом все начнется, после праздника и парада, весь эстрадный скок снова. Я собирался написать, что во время всей церемонии, довольно скучно показанной, ни разу не было произнесено слово «Германия». Кого мы победили, кто кого победил? Путин, лучший чтец по бумажке из всех, кого я только видел, прочел свою речь, которая не показалась мне неожиданной. Шли войска, красивые парни идеально держали равнение. Можно было подумать, что армия и войска у нас в идеальном состоянии. Вместо техники курсанты каких-то военных училищ показали «мальмезонский королевский» балет под названием плац-концерт. Я подумал, что значительно проще показать красивый парад, чем реорганизовать и поддерживать армию, я также подумал, что благодаря «гению» Ельцина, снова поставившего Иверскую часовню, которая загородила проезд на Красную площадь тяжелой техники, этой техники нет и не будет. И нечего ее смотреть, у нас она лучшая, лишь в одном, максимум в двух экземплярах! И гениально Ельцин с Лужковым застроили самую большую и красивую площадь Европы – Манежную, теперь негде будет собираться недовольным! Васильевский спуск у нас один, там все время концерты для довольных! В общем, я решил все это, навеянное парадом, изложить, а пока пошел к соседке напротив, к Лиде. Я собрался выкапывать у нее щавель и пересадить к себе. И тут, не успел я со своими вилами приготовиться, как подходит к забору другой мой сосед, преподаватель языка фарси в МГУ, и говорит: ты слышал, Кадырова убили?! У меня вилы выпали из рук.

Вот тебе и силовое замирение, вот тебе и выборы президента Чечни, вот тебе и наша политика! Я еще раз убедился, как бестолково мы ее ведем по отношению к Чечне. Как не понимаем ее специфику, ее родовой уклад, как бесцеремонно вмешиваемся во все. Нам бы надо только заниматься образованием и здравоохранением, нам бы надо следовать примеру англичан, которые наверняка поддерживали бы лишь один тейп и направляли бы этот тейп так, чтобы он все приводил в порядок. Мы должны понять, что в Ираке снова появится новый Саддам, что в Корее обязательно появится новый Ким Чен Ир. Рассуждать дальше не хочется. В то время, когда наши парадные войска шли по Красной площади, в Грозном тоже устроили парад на стадионе «Динамо». Взрыв раздался как раз под трибуной с руководством. А у нас в это время барабанщики кружили в своем военном балете, и Путин говорил о мировом терроризме.

10 мая, понедельник. Я недаром обратил внимание на то, что в день теракта в Грозном, уже днем, В. Путин встретился с его младшим сыном, работавшим у отца начальником охраны. В Кремлевском кабинете президента парень появился в каком-то салатовом спортивном костюме. В тот же день в кабинете у В.В. побывал и совсем молоденький парнишка Морозов – предсовмина Чечни. Теперь это уже, по конституции, до новых выборов и.о. президента Чечни. Так уже сегодня, конечно, с подачи Кремля, – и на сей раз это очень умный совет – сын Кадырова стал первым заместителем руководителя правительства, из того же тейпа. Теперь есть кому мстить, теперь как реактивные снаряды из «града», сработает кровная месть.

По приезде с дачи нашел «Труд», в котором описание инаугурации В.В. Как он шел из Георгиевского зала в Екатерининский, потом в Андреевский. 1700 человек – приглашены на церемонию. Среди них Женя Миронов – это мне понятно, много бы я дал, чтобы увидеть весь список. Наверное, это тайна за семью печатями, но она многое бы определила и в характере В.В., и во взглядах на его администрацию. В этой же газете и большой репортаж о взрывах склада с реактивными снарядами под Николаевом. Об этом я писал.

Долго и тщательно собирался, вещей оказалось много, книги – я всё их вожу, на что-то надеясь, – бутылка коньяка, банка икры и, как всегда, много лишних вещей, включая учебник английского языка, зонтик, джемпер, сумку лекарств и куртку. Лето.

Поздно вечером позвонил Леня Колпаков: статья в среду не пойдет. Снял Ю. Поляков – газета боится связываться с Рязановым.

11 мая, вторник. Утром у меня было поручение захватить чемодан С.П. Сам С.П. остался сдавать кассеты в пункте проката, который должен был открыться в 9.30. Я прождал его 10 минут и уехал. Пункт так и не открылся. Потом С.П. мне сказал, что он ждал 50 минут, но «открывалыцик» так и не появился. Вот тебе и капитализм, сражающийся за каждого клиента и репутацию заведения. Знал бы об этом хозяин!

Семинар, несмотря на то что рукописи для обсуждения не было, прошел очень удачно. Я роздал ребятам бумагу и попросил ответить на два вопроса: что они сделали на семинаре в этом году и что в текущем учебном году их больше всего порадовало. Это задание все выполнили быстро, я все материалы тут же прочел и почти у каждого нашел что-либо интересное. В этом смысле ребята меня обрадовали, все думают, каждый размышляет о мастерстве.

В 12.30 уехал вместе с Ю.И. Минераловым, А.И. Зиминым и С.П. в Домодедово, но прежде встретил и блицем поговорил с Мишей Сукерником. У него некоторые перемены, он продал свою квартиру в Нью-Йорке и теперь переселяется в город за 300-350 км от Нью-Йорка. Туда он едет в качестве доцента, т.е. некоторое повышение в карьере. Он замечательно выглядит: загорелый и бодрый. Его сыну уже 20, и он, кажется, посерьёзнел. Помню, что в свое время он выбрал колледж, где легче всего было бы учиться. Мы говорили с Мишей о русской манере учить «с голоса», т.е. знания переходят непосредственно от учителя к ученику. Поэтому он полагает, что его обучение по переписке поэзии дело довольно обреченное. Но стихи он до сих пор пишет, Это немало. Поговорили, может быть, встретимся в Нью-Йорке, у него, кажется, свободно утро 15-го – у западных людей всё рассчитано.

В роскошном, т.е. значительно более удобном, чем Шереметьево, Домодедове полно охраны. Я взглянул в окно из накопителя: наш «Боинг», на котором мы летим до Лондона – это дешевле, чем прямо, – весь окружен кольцом людей с металлоискателями, похожими на ракетки для тенниса. Если дальше по теме, то перед регистрацией наши билеты проверяла служба охраны, и вдруг один из них меня признал: это наш бывший студент, сын Бориса Анашенкова. В 1997-м году он закончил у нас английский семинар, учился средне. Но вот работает с иностранцами, язык пригодился. Я спросил: пишешь? Нет, не пишу.

Но ведь случаи всегда бывают парными. В зале ожидания, в накопителе, Ю.И. Минералов показывает мне один из путеводителей по Нью-Йорку – и что же? На первой же странице вижу портрет другого нашего студента, Миши Визеля. В коротенькой аннотации над портретом сказано, что раньше он занимался итальянским языком. Ни о любимом учителе Е. Солоновиче, ни о Литинституте ни слова.

Отдельные слова об оборудовании британского «Боинга» – коленям есть где поместиться, кожаные темно-синие сиденья. Замечательно кормили. Как я порадовался, что в аэропорту не воспользовался буфетом. Удержали цены, но на всякий случай я их списал: сандвич с прошутто – 180 р. (230 гр.); с бужениной – 180 р. (180 гр.); киш-лорен с козьим сыром – 144 р. (125 гр.) с ветчиной – 180 р. (144 гр.); сандвич итальянский – 180 р. рисовый салат с овощами – 110 р.; салат итальянский – 130 р.; салат овощной – 100 р. Тосты: с сёмгой, со свининой, осетриной, с телятиной, с курицей, с сыром – 130 руб. (160 гр.).

В «МК», который на борту раздавали наряду с английскими газетами, две заметочки. Первая: «Теракт 9 мая – это еще и страшный удар по самолюбию президента Путина. Стоило ему объявить на инаугурации: «Мы остановили угрозу международного терроризма», – и пожалуйста, такое убедительное опровержение ». И вторая: «В атмосфере повышенной секретности прошли праздничные концерты в Кремле. Присутствие 8 мая в зале Президента России и нового состава правительства наводнило и сам зал, и закулисье сотрудниками ФСО, которые постоянно проверяли пропуска у всех, кто попадал в поле их зрения, включая самих исполнителей».

Умер Вал. Ежов, сценарист «Баллады о солдате». Я совсем недавно выступал с ним в Доме кино.

12 мая, среда. Нью-йоркское время – 6.30. По Москве в это же время я поднимаюсь, чтобы гулять с собакой. Накануне, уже на месте, выпил снотворное, может быть, войду в местный ритм.

Вчера в конце дня прилетели в Лондон, вернее, в аэропорт Хитроу. Я теперь с большим вниманием отношусь к стихам Е. Рейна, которые он всегда читает на своих вечерах. Но аэропорт мне понравился своей простотой, светом, удобством и свободой. Особенно, наверное, стоит сказать об аэропортном существовании людей, которые как бы между двумя пространствами жизни обычных людей и жизни неба с его традиционным риском. Роскошный дух. В Хитроу провели около часа, хорошая информация, отсутствие лестниц, везде идут пандусы. Я тут вспомнил нашу крутую лестницу в Шереметьево с галереей для прилетающих, к паспортному контролю. Производит впечатление природа за окном, мягкие краски, нежная зелень, мы всё это видели во время переезда на автобусе с одного терминала на другой, и тихая некричащая стабильность. Обращает на себя внимание и вживленность в местную повседневную культуру африканцев – они сидят за компьютерами, дирижируют движением, работают стюардами и механиками. У нас по-другому: у нас кавказец только в палатке, у нас он главный, внутренне готовый, когда никого нет поблизости, к агрессии. Во время прогулки по дьюти-фри зашел в один из магазинчиков и долго любовался веджвудским фарфором: и «в греческом стиле», с белыми тенями-барельефами по стенам, и с нежнейшими красками на цветном. Вот тебе отсутствие в течение веков насильного прекращения традиции. Какой бы у нас был сейчас поповский или кузнецовский фарфор!

Сменили самолет, это опять «Боинг», но попроще, потеснее, без кожаной обивки. Как и в прошлый раз, из Москвы в Лондон, заполнен в лучшем случае на одну треть. Многое окупается обслуживающим персоналом. Разноцветные девочки, иногда и за тридцать, и мальчики, всё время хлопочут. Изумительная еда, от которой сейчас, утром, у меня текут слюнки. Как хорошо приготовлена курица, которую я обычно есть не люблю, какие салаты и десерты с патокой! Порции большие, в удобной посуде. Если конкуренция, то летайте самолетами «Бритиш ауэрвейс», мы полетели на самолетах этой компании и с пересадкой еще и потому, что это дешевле. Последний штрих в пользу британцев: на паспортном контроле британские стюардессы не бросали своих пассажиров, очень толково расфасовывая их по разным инспекторам в зале контроля.

В Америке! Это, конечно, очень своеобразная страна. Ты всегда не уверен: стена в гостинице из кирпича или картона? И всё, конечно, по-своему. Отключились, например, все мобильники – другая система. В гостинице утром не сможем напиться кофе – иные розетки, а переходных (китайский тип) я не взял. В номер, выходящий окном и дверью во двор, надо было идти по металлическим мосткам. Тем не менее респектабельный фасад, 42-я улица!

Встретил нас русскоговорящий пожилой человек, шофер огромного свадебного лимузина. Теперь я узнал, как устроена внутри эта безвкусная машина, которая возит, как уверяют, по Москве Киркорова. Низкая посадка, сзади два места, но можно сидеть и втроем, слева еще два таких же низких места и два впереди, у перегородки, отделяющей салон от шофера. Вся правая сторона, если смотреть сидя в салоне сзади, занята сверкающим баром: там водка, коньяк, кола, лед «Комплимент от фирмы», – пояснил шофер. На потолке салона неоновыми синими лампочками изображено ночное небо. Стоит это все 164 доллара до гостиницы. Гостиница на Манхэттене, 52. Аэропорт в Квинси, там живет до 40 процентов русских, обитающих в Нью-Йорке. Это уже незримые комментарии шофера. Когда приехал в Нью-Йорк? От этого вопроса по скрытой одесской черте характера уклонился. Пытался за 30 или 40 минут езды до гостиницы что-то нам показать, но меня от мягкой качки на поворотах в этом элегантно-киркоровском чудовище замутило, и я ничего не разглядел. Огни, сплошные стены оконных огней в небоскребах и высоких домах. Муравейники, обращенные вверх. Но вообще-то картина впечатляющая. Появление на свет небоскребов нанесло человеческой душе непоправимый урон. Что-то в душе должно было случиться, и уж во всяком случае, не проявиться гордости. Гордость и гордыня – разные слова. Должна была появиться какая-то мерзость.

Шофер сделал несколько интересных замечаний. Нью-Йорк – совершенно безопасный в течение всех 24-х часов город. Мы как раз проезжали Центральный парк: 1,5 км шириной и 5 или 6 – длиной. Ну, как же так, говорят, в парке вечером прохожих грабят! Это было 10-15 лет назад. Может быть, и у нас когда-нибудь в Москве наведут порядок? На Манхэттене метро, пробки. Стриты одна от другой в двух минутах ходьбы, вот так можно рассчитывать свое время. Утром даже люди, доход которых достигает 1-1,5 миллионов долларов, ездят в метро, в машины они садятся лишь вечером.

Остановились в гостинице «Трейвал инн» («Постоялый двор»), это 42-я улица, и это надо ценить. Не знаю, остановились ли мы за счёт Тур-колледжа или за счет Ренаты Григорьевны, матери Сони. Встретились мы с ними только вечером, после семи. Я подарил дамам одну из своих книг и две кассеты со всеми картинами сериала «Идиот». Они повели нас в какой-то довольно известный и дорогой рыбный ресторан в центре. Кормили вкусно – креветки в тесте. Разговор был не очень интересный, когда становился общим, но целый ряд деталей я постарался запомнить, по крайней мере, они меня заинтересовали. Но что нас, русских, могло заинтересовать? Только русское, Россия.

Во-первых, Соня развелась с Сережей. Фамилия его оказалась Петров, и он не был вовсе здоровым и предприимчивым московским евреем, как я предполагал. Сережа из самой простой русской семьи из Петушков. В своё время, кажется, был связан с людьми предприимчивыми, с братками и пр. Теперь они расстались, но Сережа снова женился и живет в Нью-Йорке. В порядке шутки рассказывали, что вроде бы он написал письмо прокурору, где указал, что семья С. Ромы дала ок. 1 млн. долларов за Гран-при в Гатчине. Занятно. Сейчас у Софии новый проект. Она с успехом поставила свою пьесу в стихах о цыганах, о мистике, Големе, и теперь собирается снять ее в кино. Есть люди, которые этот проект готовы финансировать. Одержимость приносит свои плоды. Зарабатывает она тем, что читает лекции, в том числе и для начинающих спичрайтеров. Она похудела, тонка, собранна и предельно непрактична. Двигатель, как мне кажется, мама. Экзамены у нее в субботу и в воскресенье.

Всё утро мы посвятили большой прогулке. Мне кажется, что все главные чудеса Нью-Йорка мы уже увидели. В конце 42-й улицы (из отеля – направо) на Гудзоне стоит у стенки огромный старый списанный авианосец «Энтерпрайз». Похоже, в него даже пускают, снизу видны и люди на палубе. Огромный сгусток овеществленных человеческих мыслей, дерзости и опыта. Сколько знаний и уменья должно было быть собрано в этих надстройках, башнях и башенках, в этих палубах и якорях, нависших над причалом.

Второе чудо – это Нью-йоркская городская библиотека. В одном из залов – список жертвователей. Роскошное здание прошлого века: огромные залы, тяжелые, «штучные» удобные кресла для посетителей, много современной бесплатной компьютерной техники – чудо для работы. Внизу охрана проверяет сумки, на 3-м этаже – выставка картин. Запомнился портрет С. Морзе, уродливое большое лицо, портрет Томаса Манна в Америке – затянутое крахмальным полотном горло, трость в руках, и большая картина «Мильтон диктует своим дочерям «Потерянный и обретенный рай».

И наконец, третье чудо – Центральный парк, мы прошли его значительную часть. Чего же здесь описывать? Это просто волшебно и замечательно. В прогулке вокруг озера, обнесенного решеткой, нас застала гроза. Кто-то из посетителей, когда мы все столпились под огромной липой, пустил меня под свой зонтик. Оказался русским.

Огромный, поставленный на небольшой скале памятник героям «Алисы в Стране чудес». Надпись: «В память о моей жене Маргарите Делакорт, которая любила всех детей». Лучшего применения для денег не придумаешь. Опять – думая о наших капиталистах.

Состоялся очень интересный разговор с А.И. Зиминым о т.н. общечеловеческом праве, о праве естественном, о разговорах о свободе, которые неизбежно возникают в обществе, когда государство начинает эти свободы теснить. Мы говорили еще о мире мусульманском. Только что пришло известие, что иракцы взяли в плен английского журналиста и отрезали ему голову. Существует множество полярных миров, и не нам определять, какой из них лучший.

Созвонился с Марком Авербухом. Зовет нас на пятницу в Филадельфию.

Нет ни пьяных днем на улице, нет и пьяных подростков, бредущих с открытыми бутылками пива. Здесь закон: с 21 года.

Удивительное свойство нашей гостиницы, хотя из ее окон и виден самый знаменитый небоскреб Америки, но пока ощущение, что над ней работают огромные электромоторы – всё время что-то шумит.

13 мая, четверг. Я не очень представляю себе, как смогу полно описать этот, один из самых необыкновенных, дней в моей жизни. Собственно, с чего начать? С недельных записей? А тут всё замелькало на протяжении нескольких часов. Встреча прошлой осенью во Франкфурте, на книжной ярмарке, с Марком Авербухом и его женой Соней? Наши переговоры с ним по компьютеру? Созвон по телефону уже из Нью-Йорка? Волшебное «приеду за вами, это в двух часах езды!» Замечательное, волшебное слово «Филадельфия», тающее, как виноградина во рту? Что-то про Вашингтона и Франклина? Во время Войны за независимость, здесь, в Филадельфии, было провозглашено образование США.

Если по импрессионистической укороченной схеме, то так: выезжаем из Нью-Йорка на машине. Марк поясняет: обычно в Нью-Йорк на мюзикл или концерт они с женой Соней ездят на поезде – и быстрее и менее утомительно. Через знаменитый Линкольновский тоннель под Гудзоновым заливом выбираемся на асфальтовые просторы Америки. Марк не очень уверенно ведет машину, поэтому в трудных местах я умолкаю, прекращаю его расспрашивать. Но как мы вцепились друг в друга с самого начала поездки, о чем мы только не говорим! Это, наверное, поколенческое? Или один общий жизненный интерес к литературе, которую Марк знает? Это приблизительно общие мысли о стране Россия, о стране Америка, о Харькове, где он родился? О чем в дороге говорим? О Лимонове, он харьковчанин. О Павлове, с которым Марк знаком по Франкфурту. О его дерзкой поездке любителя-книжника из Америки на ярмарку. «Я прочел список из ста писателей, которые туда едут, это же цвет! Другого такого случая не предвидится». На сиденье сзади, как мышонок, внимая обрушившемуся на него водопаду сведений, притаился доктор филологических наук С.П. и умнеет.

Потом, уже в Филадельфии, в доме у Сони и Марка, я найду подтверждение нашей общности. Наверное, традиционный, как в кино, стандартный дом-секция. Всего секций шесть: на шесть семей, у каждой наверху несколько спален и туалетных комнат, внизу гостиная и кухня, гараж с открывающимися от нажатия кнопки воротами. «Механизм не подводил ни разу за 15 лет». В каждой секции отдельный вход, и здесь же крошечный садик. У секций и дверей окраска одинаковая. Садики – 30-40 квадратных метров каждый – разные: газончик, цветочки. Есть еще во всю площадь дома подвал. Это почти так же, как у Андрея Мальгина на даче – комфортабельно, свободно. Толстый ковер под ногами, кресла, стол с компьютером, и по всем стенам стеллажи с книгами. Они уехали из России, кажется, в середине семидесятых – с собой взяли все книги, которые были собраны дома. Как же трудно было тогда купить хорошую и достойную книгу! У меня сложилось ощущение, что здесь всё то же, что я достал тогда же за то же время. Как много значит общий круг чтения!

Но все это позже. Едем. У меня все время перед глазами начало знаменитого фильма «Филадельфия», когда с вертолета идет панорама, начинающаяся со скульптуры, стоящей на верхушке какого-то здания, на куполе. Кто же это, думаю я: Франклин, Вашингтон?.. Когда через два часа мы въедем в центр Филадельфии, я увижу ту же скульптуру на здании мэрии. Это фигура Уильяма Пенна, знаменитого английского политического деятеля. В конце ХVII века получил от английского короля хартию на право феодального владения огромной территорией Северной Америки, на которой он основал колонию, известную потом под названием «Пенсильвания». Именно здесь, в этой колонии, была провозглашена веротерпимость. Надо при этом заметить, что сам Пенн был квакером, т.н. пуристом. Но именно здесь было провозглашено, что Америка – это страна сосуществования множества религий. После этого объяснения и в фильме, в его символике мне многое стало понятно.

Мы давно уже в городе. «Национальный центр Конституции». Огромное здание с массой залов и комнат. Из окон видно стоящее через площадь здание, где, собственно, и была подписана Декларация о независимости. Как мы плохо знаем и чужую, и свою историю! История в деталях, Дом плотника, в котором встречались сейчас «революционеры-реформаторы», тогда «заговорщики». Фраза Окуджавы «Возьмемся за руки друзья, чтоб не пропасть поодиночке» имела свой первоисточник в словах Вашингтона: «они перевешают нас поодиночке». Именами революционеров назвали города: Вашингтон по филологической задумке не очень-то отличается от Ленинграда, Сталинграда или Молотова. Сердце центра – небольшой зал, где прямо на полу в человеческий рост установлены фигуры джентльменов, которые осмелились подписать Декларацию независимости. Они расположены группками, как бы беседуют друг с другом в этом зале. Под их ногами, в бронзовых же медальонах, их фамилии и возраст. Средний возраст, наверное, лет 35-40, это деятели, делегаты от штатов, графств, земель. Среди них и Франклин – ему 81. Я вспоминаю роман Фейхтвангера «Лисы в винограднике», о котором мы говорили с Марком в машине.

Последняя деталь – вся комната заполнена детьми, которых привезли на экскурсию. Бронзовые руки и нос сидящего на бронзовом стуле Франклина блестят от прикосновения детских рук. История с тобою один на один. Тут же, на специальной тумбе, огромный фолиант: это текст Конституции, которую каждый присутствующий здесь маленький или большой американец может подписать. Каждый становится деятелем истории.

Марк хорошо помнит и русский менталитет, и современные русские возможности интеллигенции. Еще в Нью-Йорке он предупредил: мы его гости и – ни-ни, Марк похлопал себя по карману – платит за все он. После посещения центра Марк устроил еще один аттракцион. После посещения павильона со знаменитым «Колоколом свободы» (трещина в колоколе кажется мне символичной) мы увидели здание, в котором, собственно, и проходило подписание Декларации, памятник Вашингтону перед ним и тут же, сбоку, у тротуара, несколько прогулочных колясок, запряженных лошадьми. Поехали! Нашего коня звали Мерлин. По жаре, привычно реагируя на движение транспорта и светофоры, Мерлин потащил нас вокруг ухоженных исторических кварталов. Кирпичные домики с белыми наличниками, уютные газоны. На козлах молодая девушка четко, на ясном английском, вела рассказ о достопримечательностях. Я мало что из этого образцового английского понимаю. С.П. глубокомысленно погружен в свои мысли, впрочем, иногда из новых сведений что-нибудь подбрасывал и мне.

Осталось только описать меню и вылощенный до блеска дом, где хозяйничает Соня. Прекрасная, как в кино, гостиная, замечательные гостевые спальни на втором этаже, модерновая посуда. Вся закуска была из «русского магазина», вкусно и сытно. В Филадельфии сейчас живет около 50 тысяч русских. Какая после закуски солянка, какой замечательный десерт! За столом разговоры о жизни и об Америке. Соня: «Я люблю эту страну». Соня ясно и трезво на всё смотрит. Говорили в том числе и о людях, которые здесь умирают от голода. Все есть и в Америке.

Я хорошо помню, что одиннадцатого у Барбары состоялась операция. Но никто нас не предупредил, в Америке отказали все наши телефоны. Здесь, в Филадельфии, у Марка, выйдя наконец на интернетовскую связь, мы сразу же послали запрос Вилли. Как там? Молчание.

14 мая, пятница. Я спал в поистине королевской спальне. Здесь розовые шторы, причудливая, между роскошью и безвкусицей, мебель, толстые ковры. Естественно, ночью возникло беспокойство, и, проснувшись между тремя и шестью, я писал Дневник. Утром осмотрели дом, с особенным вниманием я рассматривал ту часть подвала, отделенную от кабинета, в которой находится котел, снабжающий водою дом, отопление, всякие воздуходувки. Всё это удобно, мило, но лестница на второй этаж слишком крута, и прав Ефим Лямперт: сколько стариков привозят к ним с переломом ног; звукоизоляции никакой. Но ощущение приватности, активной индивидуальности, ощущение владельца – есть. Не думаю, что даже по местным ценам дом Марка стоит дороже моей квартиры в Москве. Кстати, я видел, как подобный дом строят. На фундаменте устанавливается каркас из легкого бруса, почти всё обшивается. Это опять легче и дешевле, чем мой дачный дом. Все это на географической широте Неаполя.

Утром же обошли всю округу. Мир построен одинаково, всё находится во взаимной связи, за всё надо платить. Газон за домом, и хозяин должен обрабатывать его сам, но за невидимой чертой в 12-15 метров уже земля, которую косит муниципалитет. С соседями можно не контактировать, но кивнуть обязательно. Всё можно делать по-своему, но если ты делаешь что-то не так, тебе укажут, и жестко. Внутри любого демократического сообщества жесткий демократический фашизм. Марка заставили убрать плющ на стенах его дома – ни у кого больше в округе такого плюща не было.

После завтрака – остатки вчерашнего роскошного ужина – поехали обратно в Нью-Йорк. Соня интересно говорила о своей любви к Америке. Она натура активная и деятельная и здесь смогла получить то, чего в нашей стране по праву её энергии, силы и деловитости ей бы не дали. Стоит ли так осуждать эмиграцию, в частности еврейскую? У нас, у русских, слишком сильно представление о государстве как о защитнике и помощнике. Но наше государство сейчас – это Нарусова и Греф.

На обратном пути, как мы ни торопились, Марк завез нас в Принстон. Я восхищаюсь его императиву, весьма, кстати, справедливому: так надо! Роскошный, стилизованный под XVII век студенческий городок. Театр, в котором, по рассказу Марка, он смотрел «Три сестры», поставленные Товстоноговым. Строительство и идея этого самого дорогого и престижного в Америке университета принадлежали еще, кажется, Англии. Империя всегда по-настоящему начинается не с идеи ограбить, а с идеи сделать территорию своею, с ощущения всеобщей родины. Такова была первоначальная идея и Советского Союза, недаром, чтобы поднять окраины, грабили и притесняли центр.

Простились с Марком в Нью-Йорке, перед домом, где живет Рената Григорьевна. Я так в полной мере и не смог осознать и понять феномен этого человека. Он человек империи, её культуры и истории. Его еврейские корни будоражат его, заставляют метаться, раздваиваться, но мощная культура империи ласкает и убаюкивает. О, если б навеки так было! Попросил меня достать ему «Как закалялась сталь», которую не может купить здесь! Как вообще труден и непонятен человек, как сложно привести его к какому-нибудь единому интегралу, как трудно поймать сложное явление в сети слов!

За время нашего маленького путешествия нас переселили из очень удобной гостиницы домой к Ренате Григорьенве. Она живет в огромном жилом доме на Пятой авеню-Амстердам, угол 87-й стрит, в доме 175, чудный район, рядом и Центральный парк. В лифте метр на метр металлическая доска с кнопками этажей производит сильное впечатление. Квартиры здесь нумеруются по этажам с буквами. Потом с высоты 26-ти этажей я увидел крыши этого района, Гудзон, зелень на крышах. Это прекрасная, чистенькая и ухоженная квартира, в которой, видимо, живет Соня. Здесь детские игрушки, в ванной комнате детское мыло и кремы. Обычный интеллигентский быт.

Пока мы в другой квартире – редчайшая возможность узнать чужой быт! – это 6-й этаж, здесь живет Григорий Соломонович, отец Ренаты. Ему восемьдесят два года, но от него исходит какая-то моральная сила с честью и достоинством прожитой жизни. В войну он служил в танковой разведке. Постепенно выяснились страницы его биографии. В пятнадцать лет, после аннексии куска польской территории под названием Западная Белоруссия, а может быть, откуда-то из-под Вильнюса, вместе с семьей его перевезли в Воронеж. Он считает себя земляком С.П. Школа, война, институт, ранняя женитьба, Новый год студент-дипломник встречает в «Астории», в Ленинграде, вместе с Вертинским. Он, уже далеко за 50, выезжает в США. Братья – один в Майами, другой в Израиле. Начинает своё дело здесь, сначала переучивается: гранит алмазы. Сейчас, в 82 года, еще что-то делает как брокер, встречает каких-то бизнесменов в аэропорту и т.д.

Я опять стою перед невозможностью описать чужую жизнь объективно. И здесь по старой привычке пользуюсь своим старым намыленным опытом: через быт, через предметы. Хорошая трехкомнатная квартира, много книг, картины современных художников. В частности, много картин Юрия Красного. Я смутно помню его по Москве. Это всё как бы раздутые, до шаров, еврейские типажи. Много русской и еврейско-русской литературы. Суждения Г.С. очень широки и объективны и по политике, и по России, и по еврейскому вопросу. Самоидентификация себя как еврея, но это ещё совершенно не означает противопоставление еврейской правды всему миру. Однако это человеческое стадо предпочитает иногда пастись отдельно ото всех и обязательно вместе.

Это из газеты:

НОВАЯ КРИТИКА СТАРОГО АНТИСЕМИТИЗМА

О книге Владимира Опендика «200 лет затяжного погрома»

Судя по названию книги, толчком к ее написанию послужил одиозный труд лауреата Нобелевской премии по литературе А. Солженицына «200 лет вместе», в которой живой классик впервые постарался объяснить собственную лютую ненависть не столько к советской власти, сколько к еврейскому народу, к его интеллектуальной мощи, которой он, судя по его книгам, всегда завидовал и не мог постичь ее истоков. Ему, его ментальности и соответственно публичному поведению, его книгам и статьям В. Опендик уделил достаточно много внимания в своей книге.

Разоблачая откровенную ложь, фантазерство, подтасовки автора книги «200 лет вместе», В.Опендик приводит, на мой взгляд, убедительные доводы и факты, после которых перед нами предстает крепко сколоченный антисемит, от искусственного величия и псевдоморали которого не остается ничего. Эмоциональное, нестандартное мышление автора придало книге серьезный литературный блеск.

Марк Гуревич

Вечером после встречи с Илоной Давыдовой мы опять переехали на 26-й этаж, где квартира Софьи. Она, в свою очередь, переехала вместе с ребенком куда-то еще выше в недра этого бесконечного дома. Кстати, когда-то это был дом бедноты, который нынче оказался в одном из центральных районов Манхэттена.

Илона была роскошна, нарядна, тороплива и, как я, скомканна в своих формулировках, на роскошной машине. Видимо, повторяю, это был один из редчайших типов благодарного человека. Ничто не забыто. Она всех нас усадила в машину. План был таков – показать нам самый знаменитый на настоящее время бродвейский мюзикл «Продюсер». Содержание: продюсер разоряется, и тут у него возникает мысль поставить следующий мюзикл и при этом украсть половину денег спонсоров. В этом ему помогает и мешает молодой бухгалтер. В результате чего, набрав самых, казалось бы, плохих актеров, они ставят мюзикл «Весна Гитлера», который имеет оглушительный успех.

Еще: нас отвезли в какое-то самое фешенебельное кафе в центре, и опять на сорок минут мы пожили жизнью очень состоятельных людей. Запомнил всё так же ярко, как наше с С.П. кофепитие в Париже, напротив «Гранд-опера».

(Музей естественной истории, его ступеньки, «парад планет, масштабы вселенной, герои «Над пропастью во ржи» – но всё это раньше.)

Илона с мужем Сашей сейчас занимаются недвижимостью, в частности, покупкой, продажей, распродажей квартир. Попутно выяснилось, что Илона два раза жила в России и даже каким-то образом училась или что-то слушала в Литинституте. О, на кого она там, на какого блестящего говоруна наткнулась! На С.Б. Джимбинова. И вот уже совсем недавно, год или два назад, Илона, для которой литература (отец у неё, кажется, писатель) – это близкая и довольно беззащитная добыча, приглашает С.Б. в Нью-Йорк, поселяет у себя и просит отредактировать, в качестве ответной услуги, свой роман. Бедная Илона, она не знает, сколько лет С.Б. пишет свою диссертацию о Рильке. С.П. еще не поступил в Литинститут, а Джимбинов уже её писал, а потом С.П. защитил кандидатскую диссертацию, докторскую, а диссертации С.Б. все нет и нет. Но какие рассказы, какие замечательные планы! Элегии!

Последние штрихи: Илона очень серьезно потратилась на нас, каждый билет стоил по 100 долларов, это при том, что мы сидели на самом последнем ряду огромного театра. И эти места были взяты не потому, что они дешевле, наверное, чем другие, а потому, что вообще билетов достать невозможно. Но тем не менее видно и слышно было хорошо. Это музыка, а может быть, и стихи, и постановка знаменитого довольно немолодого бродвейского автора Мело Брукса. Сделано всё представление здорово. Зал принимал его очень активно. Мелодии в основном были полузнакомы, но выдержано всё в едином стиле. Свою программу по мюзиклам я выполнил на всю свою жизнь. Теперь только один раз схожу на какой-нибудь мюзикл в Москве, чтобы понять, почему в России они не пользуются таким успехом.

15 мая, суббота. На большой семейной машине поехали в Атлантик-сити. Здесь особый разговор: почему, зачем, отчего? И чем занять в субботу гостей, как сделать это экономнее, как самим лучше провести субботний день, сюда вклинился еще и день рождения Софьи Ромы. Для нас это возможность посмотреть пейзажи Америки, ничуть в этой части не отличающейся от российских, взглянуть на Атлантический океан и увидеть одно из двух игорных гнездовий Америки: на совершенно пустынном, с дюнами, берегу стоит, наверное, десятка два огромных (таких в Москве нет, разве что «Космос») отелей, и в каждом из них по казино. Здесь русскоговорящие люди произносят это слово с иным ударением – кази'но. Каждое из этих казино – с натуральное футбольное поле, и вот на этой поляне и происходит сражение американского одиночества с судьбою. Ничего подобного, исключая американский же «Лас-Вегас», в мире нет.

Сначала идут сотни и сотни «безруких бандитов-автоматов», потом сотни и сотни карточных столов, за которыми чаще всего играют в наше «очко», но под другим, естественно, благородным названием, потом деньги и сотни столов, за которыми играют в кости. Закон больших чисел известен: можно выиграть случайно много, но при постоянной, даже квалифицированной игре соотношение выигрыша казино к выигрышу посетителя 7 к 3. И всё-таки волны игроков устремляются в этот помазанный золотым медом рай. Вход бесплатный, но только если тебе уже исполнился 21 год. За этим следят строго. Здесь надежда на случайно полученное богатство дает баснословные прибыли. Все законы известны: я не такой, как все; мне повезет! За меня судьба! Судьба распорядилась со мною плохо – в следующий раз повезет!

Здесь играют старые и молодые женщины, ветреные красотки, серьезные американские юноши. Белые, черные, коричневые, желтые, разный разрез глаз, шорты, короткие брюки, блузы, джинсы, майки, кофточки, свитера, голые плечи, стиснутые пальцы, сосредоточенные лица, наморщенные лбы, потекшая тушь. Разносят бесплатные напитки, есть столы, где минимальные ставки – тысяча долларов.

Вдоль строя отелей на несколько километров тянется набережная для променада, крытая кедровыми досками. Пляжи, чистая вода, полиция, разъезжающая на велосипедах, огромное количество перекормленных молодых людей и девушек. Это в основном низший класс, это их развлечения, делающие их в мечтах богатыми. Богатые тут же развлекаются по-своему.

Постоянному посетителю, который приезжает играть, казино предоставляет скидку в отеле. Приехавшему из города на автобусе за 19 долларов тут же выдается 15, как бы на обратную дорогу, и еще некий бонус в 10 долларов. Ищите счастье! У судьбы равные возможности, не отставай! Пусть неудачник плачет, садясь в автобус. Это другая жизнь, не моя, не наша, но люди счастливы, они ею довольны. Одни здесь живут постоянно, другие возвращаются обратно в Нью-Йорк, разменивая свой неприкосновенный день.

Поздно вечером возвращаемся.

Самое интересное – мои разговоры с Романом, мужем Ренаты, он всех знает, он вхож всюду, он всю дорогу туда и обратно сидел за рулём.

16 мая, воскресенье. Утром начался экзамен у Софьи. Ю.И. Минералов и А.И. Зимин построили экзамен очень талантливо. Дело происходило в квартире на 26-м этаже за столом. Профессора начали с разговора о диссертации, переформировав тему. Постепенно, как ни странно, очень занятая Соня раскрепостилась, и из дебрей Достоевского разговор ушел в обширные дебри литературы вообще.

Соня очень интересно, в рамках свободной дискуссии, рассказывала об американских студенческих правах. Студенты сидят у себя на экзаменах и страшно нервничают, потому что большинство из них – на стимуляторах. Преподаватель, входя в аудиторию, должен сдать оружие. Администрация боится дерзости студента и ответного жеста преподавателя: вынет револьвер – и бабах. Права человека. С другой стороны, Ю.И. вспомнил о наших корейских студентах, которые выходили из аудитории, пятясь и кланяясь. Они считали, что нельзя наступать даже на тень от учителя.

Я сидел в сторонке и слушал. Софья: «Американцы знают Фолкнера, но не могут пробиться сквозь темноту стиля…»

«Недавно меня спросили: «есть ли в России туалетная бумага?»

«Джерома Клапка Джерома и Джека Лондона забыли».

Минералов: «Прагматическая нация не любит романтиков».

По поводу «Бедной Лизы»:

«Американский профессор говорил мне: если ты в своем фильме не поменяешь конец, ты не продашь фильма… Я ему: поменять конец в произведении – это значит убить литературу».

«Народ в провинции ходит в кино, чтобы попить пиво, побросать кусочками попкорна в экран, поорать».

Наши профессора в итоге расщедрились даже на высокую оценку. Я не возражал, потому что здесь был бесспорен потенциал, девочка уже сама читает лекции, диссертацию она доскребет, потому что хочет знать, её интересует мир русской литературы и её диалектика.

Вообще, Соня – очень интересный человек, продвинутый в бездну искусства. Она живет там и изредка, как птичка, выпрыгивает в наш мир. Благо её безмерно поддерживают родители. Я уже внимательно посмотрел на афишу «Бедной Лизы», которая висит в квартире, где мы живем. Вот список продюсеров: мать, сама Соня, Нина Керова (это, кажется, сестра Ренаты Григорьевны), отец – Роман Мурашковский, он же исполнительный продюсер, сценарий – семьи Сони. Я полагаю, что почти в таком же составе она будет делать и следующий фильм. Актеры уже подобраны, съемки состоятся в Москве, натура в Праге. В этой попытке определить Соню еще и как режиссера очень важна роль матери. Она хочет оставить своего ребенка с перспективой и со специальностью.

После экзаменов пошли в расположенный здесь же японский ресторан. В это время по всей Амстердам-авеню шла ярмарка, и это было, наверное, самое любопытное. После стола – разная продаваемая мелочь – мы долго стояли у маленькой эстрады, где негритянские ребята пели какие-то хоралы. Каждый из них замечательный певец и музыкант, кто бы только раскрутил.

Как я рад, что в этот раз за границей меня не обуревает чувство необходимости что-то посмотреть, и всё бегом, бегом. На этот раз я «смотрю» воздух страны, наблюдаю людей, вглядываюсь в лица. Все хотят просто прожить свою жизнь.

Вечером, когда мы возвращаемся, всё уже убрано, мусор вывезен, движение на улице возобновилось. Здесь я купил какую-то кепку с орлом за 5 долларов и майки для ребят.

Замечательный и долгий, похожий на кружение, поход: Амстердам-авеню, Бродвей, Линкольн-центр, Рокфеллер-центр. У Линкольн-центра посидели у фонтана, уже в десятом часу вернулись домой.

Завтра Роман везет нас на Брайтон-бич.

17 мая, понедельник. Знаменные для нас, русских, места удивили меня значительно меньше, чем я предполагал. Может быть, день – не такое время, когда надо все это смотреть. Вместо одесского бедлама, хотя остатки его найдутся, берег лукой, песок, серо-грязные дали океана и вдоль домов, с одной стороны, вдоль песчаных пляжей – с другой, большая, опять же как и в Атлантик-сити, набережная, крытая деревом. Ветрено, на скамейках вдоль набережной сидят старухи. Юрий Иванович и Александр Иванович прошли вперед, их куртки где-то уже у края набережной, мы идем втроем: Григорий Соломонович – главный эксперт по этим местам, он сам раньше прожил здесь несколько лет, С.П. и я. Мимо проплывает, как медуза, раздувая разноцветные маркизы, ресторан «Татьяна». Предприимчивая женщина открылась здесь одной из первых. Недавно ресторан сожгли. Она сказала: через месяц все восстановлю – и вот, снова открылась. Но русские разборки, по словам нашего эксперта, лет десять как прекратились. Здесь произносится имя предыдущего мэра Нью-Йорка, Джулиани. Он бывший прокурор и знает, что делать и в какую сторону глядеть.

С именем Джулиани большинство ньюйоркцев связывают установление порядка в городе. Человек он действительно, пока не заболел раком простаты, был крутой. Еще когда мы ехали в Бронкс, на Брайтон-бич по дороге по берегу, возле Уолл-стрит можно было увидеть площадку, на которой прежде стояли башни-близнецы Всемирного торгового центра. Сейчас здесь уже готовится новое строительство. Так вот, интересный момент: когда были разрушены «близнецы», то нью-йоркские пожарные во что бы то ни стало хотели эти развалины разобрать и растащить. Знаменитый мэр Нью-Йорка Джулиани – у которого к тому времени полиция была уже увеличена вдвое с двойным увеличением зарплаты – своими преданными полицейскими наглухо окружил район. В разрушенном здании, в конторах, ювелирных магазинах, в офисах хранений – бесценные богатства, сейфы с золотом и драгоценностями, ценными бумагами. Вот так, это мне тоже наука. Здесь полицейский не вор, с которым опасно встречаться, не взяточник, мимо которого лучше пройти.

Вдоль всей набережной стоят старушки. Рядом с такой старушкой, как правило, сидит молодая девушка – это та, что мы в Москве называем социальным работником. Ее обязанность – со своей подопечной погулять, сходить в магазин.

В зависимости от возраста и здоровья подопечного пенсионера социальный работник прикрепляется к нему на два часа в день, на четыре, даже на восемь. Здесь убивают, как говорится, сразу несколько зайцев: сама помощь немощным и старикам благородна, но одновременно с этим создаются рабочие места для низших слоев. Это очень важно. За час своего дежурства возле пенсионера социальный работник получает до 12 долларов. Причем здесь тоже все не так просто: ведется надзор за качеством этой социальной помощи. Больная или больной ежедневно должны сообщать: во сколько к нему пришли помощники, во сколько ушли. Одинокий старик может попросить и сменить своего социального работника, если он не удовлетворен его работой.

На набережной, похожей на палубу, я думаю: зачем приехали сюда эти еврейские бабушки? Кому они нужны? Зачем им помогать? Но расчет у государства – на молодых членов семьей эмигрантов, а старики – это заложники надежности молодых: рано или поздно они уйдут, и что значат небольшие расходы перед будущим государства?

Старики – обитатели Брайтон-бич, как правило, получают постоянную социальную помощь; они никуда не выезжают, не знают английского, они ходят в свои магазины, где могут по-русски сказать продавщице: «Взвесьте мне три кусочка этой фаршированной рыбы». Все они, как правило, хвалят Америку за социальную помощь, за доступную медицину и ругают ее за бездуховность. Сначала все в эйфории от немудреных удобств, от витрин магазинов, от чуть ли не восьмисот телевизионных каналов (русский канал, принадлежащий Гусинскому, имеет номер 506), а через пять – десять лет старики в ней разочаровались. Пресловутая российская духовность, какой-то особый климат в отношениях, эквивалента в Америке не находят!

Вечером мы перешли на кошт к Илоне Давыдовой. Она сразу оговорила, что многим обязана мне, хотя я сам так не считаю, потому что Илона и сама крепка. Сначала экскурсия: она показала нам Сохо, Челси, университетский квартал, мы пообедали в испанском ресторане, где я крепко выпил, а закончили всё в её квартире на 52-м этаже Линкольн-центра. Огромная, вся в стекле и почти кинороскошь, квартира. Я не испытываю зависти к кому бы то ни было! Хорошо, что хоть кто-то из людей среднего класса так живет. Илона тоже скучает по Москве, она думает о том, как бы устроить в Москве детей. Это обаяние сильной и надежной русской культуры.

Рассказ Григория Соломоновича о недавней операции у его внучки. Подзаголовок: нравы. Внезапно у 4-летней девочки, его внучки, разболелись четыре передних зуба и так же внезапно воспалились. Пошли к специалисту. Тот сказал, что для операции необходимы: специалист-терапеват, специалист по наркозу, еще какой-то специалист и еще, и расписка, что родители берут ответственность на себя, если ребенок после наркоза не проснется. В итоге – вся эта операция стоит 16 тысяч долларов. Но не тут-то было. Включились еврейские связи, нашелсяврач, выходец из России, которому никто, кроме медсестры, не нужен, сделал два укола и, разговаривая с ребенком, мурлыкая, удалил у него четыре зуба за 400 долларов.

18 мая, вторник. Утром, по холодку, все же пошли в Метрополитен-музей. Все наши знакомые почему-то этого музея боятся: «туда надо идти на целый день». Это первый визит. «Один мой знакомый художник ходит туда как на работу. Сядет возле какой-нибудь картины и смотрит на нее несколько часов». Мы осмотрели все достаточно быстро, почти не задерживаясь ни в одном зале, но это и понятно – для меня это была встреча со знакомым, с тем, что я видел в книгах, в альбомах, на старинных репродукциях. Да и в Москве была выставка лучших картин из Метрополитен-музея…

Первая мысль довольно подлая: сколько же они натащили, как ограбили Европу! Я полагаю, что даже Лувр и Эрмитаж беднее, но одно очевидно: здесь, в Метрополитен-музее, всё показывают более ярко, более эффектно! Какой же замечательный, без скидок на «низкий культурный уровень» американцев, этот музей!

Я смотрел, как всегда, то, что в первую очередь хотел увидеть. Замечательный портрет физика и химика Лавуазье с женой, созданный Давидом. Может, потому, что он близок по открытиям к Ломоносову. Меня интересовали все портреты Франклина, потому что хорошо помню эту колоритную фигуру по «Лисам в винограднике», – совпало! Грёз написал какую-то русскую княгиню, кажется, Голицыну. Пора, матушка, собираться домой! Но кто тебя, голубушку, в России заменяет или отменяет? Вспомнился почему-то наш миллионер Вексельберг, который сделал вид, будто купил яйца Фаберже, так сказать, «вернул их на родину». В связи с этим можно отметить, что местные миллиардеры действуют более определенно. В Центральном парке стоит древнеегипетский обелиск «Игла Клеопатры», под которым надпись, что водружен он на этом месте в результате определенных усилий Вандербильда, судя по времени, того самого, о котором иронически писали Ильф и Петров. Круг замкнулся. О, если продолжить сравнение «ихних» и «наших» олигархов, то, может быть, наши поумнеют?

Запомнились мне из европейской коллекции портреты Ван Дейка: монография о нем у меня на полке, я-то думал, что эти портреты в Лондоне или где-нибудь в Европе. Английская знать, потомки, распродавали портреты предков! Здесь же замечательные – их много – портреты Рембрандта. Все они, кажется, глядят на нас из вечной темноты. «Отречение Петра» незабываемо, может быть, потому, что меня до нездоровья волнует тема предательства.

В безбрежной, гениально организованной коллекции египетского искусства сначала возникает мысль о том, сколько же там было всего, какова сила художественной выучки, если хватило на все музеи мира. О, как в этом смысле постарались расторопные американцы! Здесь всё открывается нежданно и внезапно. После почти катакомбных залов с саркофагами, мумиями и папирусами вдруг через дверной проем ты вступаешь на храмовую площадь со стеблями папируса в озерце, с целым храмом. Каким образом купили? Мы-то почему не вывезли хоть что-то во время затопления долины Нила после постройки Асуанской плотины?

Меня восхищает умение ждать, не ущемляя другого, любое количество времени. Вы можете сколько угодно во время посадки или прибытия самолета стоять в проходе и копаться, укладывая багаж в ячейку; очередь, скопившись за вами, будет терпеливо и стоически ждать, никак не выказывая своего отношения к задержке.

Опять-таки возвращаюсь к американским миллиардерам. В одном из залов – т.е. зала нет, а через дверной проем вы входите во внутренний дворик средневекового замка: наверху галерея, мраморные колонны, окна, изнутри закрытые тяжелыми дубовыми ставнями (так оно в натуре и было), мраморные наличники над окнами и дверьми, балкончик на другой стене. Более двух тысяч каменных блоков было перевезено сюда из Европы и установлено в доме их Величества Денег, а потом, после смерти любителя древностей и разборки его нью-йоркского дома, в котором дворик был установлен, эти блоки были перевезены и смонтированы в музее. Так и не запомнил фамилию этого покойного мецената. Кто был тот, нахраписто, как ящик мела или штуку полотна, купивший в Испании средневековый замок? Или блудливые наследники, этот замок продавшие? И то и другое мне кажется кощунственным по намерению.

Здесь действительно много самых различных экспонатов. Человеку, занимающемуся той или иной областью искусства, найти себе материал очень легко. Например, лат, мечей и вооруженных рыцарей не меньше, чем в Музее армии в Париже, и если уж зашла речь о Париже и о Франции, то стоит сказать еще об одной коллекции. Это тоже всё несложно, декоративно и очень зрительно. По схеме это выглядит следующим образом: «выкупается» комната в каком-нибудь известном, обреченном на слом или на продажу парижском особняке, или особняке в Бордо, или в Марселе – как повезет. Обычно это «чистый» интерьер XVII или XVIII века. С мебелью, шторами, посудой, если она положена, безделушками и занавесками. И эти комнаты населяют фигурами, одетыми в платье эпохи. Тут ты врезаешься в эпоху, все становится обычным и ясным. Можно застать даму, которую целует кавалер, общество, играющее в карон, и бал с его интригами, танцами и тайными объяснениями. Эта картина – самая интересная. Притушены электрические свечи, имитирующие восковые, – но именно в такой теплой атмосфере все и происходило.

В самом конце трехчасовой экскурсии по музею посмотрели огромную выставку византийского искусства. Атлантида начинает всплывать, и её берега резко отличаются от всего того, что мы видели и предполагали. Некоторые иконы из русских музеев я отличал издалека.

Купил в музее за 18 долларов хороший иллюстрированный путеводитель, который буду рассматривать уже в Москве как напоминание об ускользающих возможностях.

В два часа в каком-то маленьком ресторанчике, скорее, по определению Романа, очень хорошей столовой, обедали с Григорием Соломоновичем, Соней и Ренатой Григорьевной. Их, кажется, вдохновила моя идея о семинаре в Москве, в Университете Туро и в Нью-Йорке для наших русских соотечественников. Я с такой болью прощался с Григорием Соломоновичем, Соней и Ренатой Григорьевной, будто они родные. Как многому меня за это время Г.С. научил, какие нравственные уроки преподал!

Но приключения «духа» на этом не закончились. К дому подъехала, чтобы нас проводить, Илона Давыдова. Всем подарила сувениры – дорогую авторучку и коробочку для визитных карточек. Перед этим она сказала мне, что разбогатела отчасти из-за меня. В ее рекламном ролике я был самым убедительным. Интересно: при том, что книгу Н.А. Бонк мы видели в книжных магазинах и, в частности, на Брайтон-бич («Бонк закончилась, осталась лишь Илона Давыдова»), Наталья Александровна отнюдь не разбогатела. У каждого своя судьба.

Илона достала для нас и автомобиль «линкольн», на котором мы поехали в аэропорт. Шофер, замечательно красивый парень Филипп, рассказывал о своей жизни. Работал портным в Ленинграде, в 17 лет уехал в Америку. Какая у всех у них тоска по России, как низко ценят они страну, в которой живут!

Здесь я вспомнил рассказ Ал. Ивановича Зимина об одном эпизоде на научной конференции по психологии. Говорили о большом количестве психических заболеваний в западном мире, нужно много психоаналитиков. Тут же удивились, почему их в России так мало. «А у нас каждая бабка у подъезда и каждая соседка психоаналитик». И верно!

Более дорогого дьюти-фри, чем в аэропорту Кеннеди, я не видел нигде в мире. Но там еще такое правило: если ты купил бутылку вина или виски, тебе выдадут это лишь перед самым входом в самолет. Сидит с тарелкой, нагруженной пакетами, молодой, как здесь принято говорить, афроамериканец и раздает покупки. Боятся: а вдруг пассажир возьмет и напьется в зале ожидания?

Красивую футболку и коробку с чаем для В.С. купил уже на пересадке в Лондоне.

20 мая, четверг. Накануне, с тяжелой после самолета головой пришлось читать работу Олега Иванова. Мне ее положили в машину, которая встречала меня в аэропорту. Ребята сами распорядились, что их семинар я буду вести и вести, хотя весь институт уже прекратил семинары.

Это довольно вязкая работа с искусственно и манерно раздробленным сюжетом. Один раз я прочел ее вечером, все время отвлекаясь на всякие разговоры, а другой – во время бессонницы, которая последнее время возникает у меня ночью, между четырьмя и шестью часами. Здесь действует пианист, его жена, умершая родами, бабочка, дети родные и чужие, воспоминания. Весь арсенал западной элитной прозы. Работа не закончена, как написано, но, возможно, ее нельзя закончить и вовсе. Но вот что интересно, написано это выверенным щегольским бунинско-паустовским слогом, т.е. очень неплохо, хотя и не любимым мною образом. Главная беда – это претенциозность, засоренность мозгов общечеловеческим, неким импортным образцом. Русская проза требует конкретики, плоти, ясности мысли, а не только намеков. Но надо отметить, что Олег – совсем молодой человек. Вдобавок ко всему он, страстно любящий кино, кажется, писал как бы для двух лагерей: пусть восхитится литература, а потом ахнет еще и весь мир. Любит Сокурова, не замечая всей его тончайшей конъюнктурщины и нежнейших заимствований. Тем не менее Олег молодец, добился больших успехов в стилистике. Но мозги у него очень и очень упрямые. Вот в них бы что-нибудь подкрутить!

На обсуждении меня очень порадовали Антон Соловьев и Женя Ильин. Меняется, и заметно, Игорь Каверин, не знаю, пишет ли он что-нибудь, но «устно» – в лучшую сторону.

Но вот что еще случилось накануне. Мой чемодан в аэропорту оказался не с пестрыми и щегольскими дорожными ремнями, которые я купил в Китае, а перепоясанным скромной пластмассовой ленточкой, что значит – он досмотрен специальной американской службой, видимо, еще в нью-йоркском аэропорту. Сделала это служба очень элегантно: разрезали дужку на кодовом замке, практически испортили чемодан. Не думаю, что американцев привлекла моя персона, скорее пестрый ремень с «восточным» окрасом. Ремень, собственно, тоже нашелся, он лежал в открытом кармане. Возможно, на «просвечивании» американцев взволновали два зарядочных адаптера от телефона и магнитофона, да и сам дисковый магнитофон. Ничего не пропало. Порадовала, наверное, американцев моя книга «Ленин. Смерть титана», которая лежала сверху. Террорист!

По приезде в институт, до семинара, разбирал довольно большую почту. Интересное письмо пришло мне из приморской Чугуевки, с родины Фадеева, где я был лет двенадцать назад.

Сергею Николаевичу Есину. От чугуевцев, от коллектива музея А.А.Фадеева. Есть и приписка в стихах:

И до нас дошли благие вести:

Пусть Тверской бульвар – не Колизей,

Орден Вам вручили! Орден чести!

От России-матушки от всей!

Ах, как далеко от нас столица,

Как от корня – молодой побег,

Родина Фадеева гордится

Вами, дорогой нам человек!

Под своим неприхотливым кровом

Встретим, всем препятствиям назло.

Будьте и любимы и здоровы!

Приезжайте! Пьём за Вас! Село.

(Вера Саченко )

21 мая, пятница. С утра начал внутренне готовиться к совещанию по премиям Москвы, но В.Е. передал мне письмо из Охраны памятников, и приподнятое настроение у меня пропало. Иногда мне кажется, что Вл. Еф. как бы специально делает неверные шаги. В своё время я попросил его вызвать эксперта, который определил бы состояние главного корпуса института, – это чисто инженерное дело; но появилась почему-то Попова, наш куратор-архитектор по охране. Потом, кстати, очень быстро выяснилось, что эти эксперты запросили за свою работу 200 тысяч рублей. Да что это за сумма? За гигантскими суммами, на которые претендует архитектор, я вижу отсутствие конкуренции, собственный произвол цен. Но – к сюжету. Зачем и как появилась Попова? Я с ней довольно жестко говорил, об этом я писал в Дневнике раньше. Вы хотите помочь институту или сорвать с него деньги? Сегодня пришло предписание из Управления по охране памятников: даже мелкие погрешности не на главном здании, а на фасаде учебного корпуса, выходящего на Тверской, надо исправлять только силами специализированных организаций, т.е. опять же организаций, связанных с кланом архитекторов. Боже мой, а каких денег эти «реставрационные» организации требуют, как занеслись! Я сказал, что у нас есть миллион (специализированные деньги Минкультуры, отпущенные на ограду), и последовала реакция: запустите миллион на ремонт главного здания. А так ли уж исторически разновелики знаменитая ограда и основное здание?

В вопросах, когда они касаются судьбы института, я становлюсь излишне подозрительным. Может быть, я обвиняю человеческую негибкость, а не нечестность?

В три часа у меня в кабинете заседание секции кино, театра и литературы по премиям Москвы. Я подготовился: испекли пирог, было вино, чай, кофе, бутерброды. Собрались: Б.Поюровский, В.Андреев, я, Марк Зак, С.Яшин и Наталья Михайловна Коляда, которая нами руководит вместо Любови Михайловны. Не было Вл. Орлова, который всегда бывал точен, и двух наших театральных дам: Веры Максимовой и Инны Люциановны Вишневской. У обеих, возможно, была общая причина: в конкурсе претендентов есть две заметные театроведческие книжки, но еще у обеих в этот день ученый совет в Институте искусствознания, и у И.Л., кажется, еще тяжело болен муж. Перед моим отъездом в Нью-Йорк мы созванивались. Для обеих, но по-разному, причиной могло оказаться то, что в этом году по разряду «просветителей» баллотируется Инна Люциановна. Может быть, претендует кто-нибудь ещё?

Заседание началось с небольшой «схватки» Марка и Володи. Я рассказывал о юбилее Т. Дорониной. Начал не я, а начал Марк, сказав, что прочитал о юбилее в «Литгазете». Я принялся рассказывать об эффектной и содержательной речи министра Соколова и самом юбилее. Марк сказал что-то не совсем почтительное о доронинском театре, и тут Володя разразился филиппикой в адрес сегодняшнего подлого разделения театрального мира. В частности, он упомянул свою тёщу-еврейку, которая заменила ему мать. Это было как бы основанием и его искренности, и его объективности. Потом он сказал о благородстве Дорониной, которая в тяжелое для артистов МХАТа время смогла спасти и увела с собою половину труппы, в основном пожилых людей, которых готовили к увольнению.

Закончилось всё довольно быстро. Результаты мною ожидались: литература – Ю. Поляков и И. Волгин; кино, детский мультик ушел в детскую секцию; Марк Зак, который во что бы то ни стало держится за любое объявленное кино, милостиво разрешил. Марк вообще придает этой процедуре не общий, коллективный, а групповой характер. В театре отметили режиссуру Ю. Еремина, скорее в общем и в прошлом, нежели за представленные результаты, отметили также работу в мольеровском «Скупом» работу Б. Плотникова и двух актрис из РАМТА, о которых я писал в феврале – Елена Галибина и Татьяна Матюхова. Ту часть, которая называется просветительством и где гордо до этого находилась одна И.Л. Вишневская, нагрузили еще дамами-театроведками.

Оставшийся от гостей кусок пирога я взял домой, где совершенно чудненько его с В.С. и Витей доел.

Вечером по НТВ в передаче Вл. Соловьева «К барьеру» завели гнусную и провокационную беседу об однополых браках. Лучше бы спросили людей об олигархах и сделали бы с ними передачу «Я добыл своё богатство честным путем». Тем не менее в этой передаче был один мужественный и бесстрашный депутат, который возражал спрямлённому, как палка, в своем конъюнктурном стремлении понравиться избирателям Райкову. Этого депутата звали Эдвард Мурадов. В принципе, конечно, по-человечески победил Мурадов. Если судить по процентам, соотношение людей с искривленной сексуальностью к нормальным как 5 к 95 или 10 к 90, то подыгрывающих депутату Мурадову должно было быть немного. Однако счёт голосов оказался приблизительно 24 тысяч к 12 тысячам. Значит, половина голосующих понимает трудности тех людей, о которых говорил Мурадов. От Райкова с его пуризмом осталось ощущение грязи.

22-23 мая, суббота-воскресенье. Очень рано, часов в семь, выехал на дачу, в качестве газонокосильщика прихватил Димона, который с радостью согласился, потому что решил навестить девушек, коих он осиротил еще осенью. Замечательный день, который я провел не разгибая спины. Прошедшие на той неделе заморозки (до –5®) теплицу практически не достали, лишь у помидоров чуть тронули верхушки. Зато за последнюю десятидневку вызрел салат и редиска, а лук зеленый уже давно. Салат был из собственной зелени.

К концу дня меня так сморило, что я лег спать, не открыв никакой книжки и не достав из рюкзака компьютера, но зато проспал с десяти часов и проснулся вместо определенных самому себе семи часов уже в десятом. Пришлось всех расталкивать и срочно уезжать в Москву. По дороге еще заехал в Ракитки – полюбоваться на забор на участке у С.П.

К четырем часам налегке собрался, взяв только кое-какие рукописи и туалетные принадлежности. Надо ехать на съезд Союза писателей. Жизнь все-таки хоть в чем-то меняется к лучшему. В Орёл ходит экспресс-электричка, состоящая из восьми вагонов, оформленных внутри мягкими самолетными креслами и телевизорами, по которым за поездку показали три фильма. Это первый класс, второй – без телевизора. Как же это музыкально-визуальное сопровождение меня взбесило! Правда, со временем я освоился, вчитался и за четыре с половиной часа сделал огромное количество работы, которая меня тянула.

Мои дорогие ребятки, несмотря на то что творческие семинары в институте уже закончились, решили обучение продолжить. Поэтому пришлось читать много, во-первых, троих на семинар во вторник: рассказы Р. Подлесских, рассказ «Сашка» Анны Козаченко, с довольно надуманным интеллигентским сюжетом, и рассказ Ксении Тумановой «Зиза» – о молодой семье и их ребенке. Всё это рассказы не случайные и написаны не случайными людьми. Лучший – «Зиза». Потом я залпом прочел дипломную работу Миносян, нашей платной студентки. Эд. Балашов эту работу отверг, у студентки есть свои недостатки. Но есть и одно серьезное достоинство: честная работа о себе и своей жизни. Хуже – стихи. Боюсь, что героем определенной их части являюсь и я. Тогда мне станут понятными некоторые происшествия, случающиеся в мой день рождения. Но и стихи – часть лирического дневника героини, а главное – они написаны без малейшей претензии. В нашем институте это серьезное достоинство.

Теперь самое главное: я легко, не отрываясь прочел две главы из книги Илоны Давыдовой. Слава Богу, у неё все получилось. Еврейский мир в Нью-Йорке после эмиграции, немыслимая тоска по старой родине. Замечательные и очень конкретные подробности. Ни малейшей претензии, просто, хорошо и к месту поставленные слова. Очень все по-доброму и по-человечески, иногда иронично. Как я раньше и предполагал по её разговорам, по такому же, как и у меня, быстрому и скомканному стремлению все в устной речи уложить в одну фразу, она – писатель.

24 мая, понедельник. Я в Орле. Спал плохо, в номере холодно, лёг в рубашке и носках и поверх одеяла накрылся ещё и покрывалом. Проснулся, правда, бодрым, погулял. Город великолепный. Его основное достоинство – прекрасный местный всхолмленный ландшафт и своя собственная «провинциальная» колодка: никаких высотных домов. Всё предназначено для нормальной, размеренной и несложной жизни. Потом, под вечер, после окончания двух заседаний, я прошел вдоль реки, по центральным улицам, и это впечатление моё усилилось.

Завтракал вместе с Володей Архиповым, моим старым другом, с которым когда-то работал в «Комсомолке». Теперь, глядя на него, жующего котлету, но все такого же быстрого, романтичного и ясного, я вспоминал нашу юность в газете. Он тогда учился в Литературном институте, а я уже окончил университет. Как я ему завидовал!

После завтрака писатели потянулись в собор, где состоялась праздничная литургия. Собор хорош, наверное ХVIII века, строг и величествен. Наши писатели, так старательно ругающие телевидение, аккуратно расположились напротив алтаря, прямо под телевизионными камерами.

Самое интересное – это, как говорится, «в кулуарах»: разговоры, здесь всё ненаписанное, сокровенное, что и выразить подчас трудно. Я рад был видеть всех – не то что все постарели, но как-то оплыли, затянулись полнотой возраста. Оберегая себя же от уже ставшего мне привычным многословия, постараюсь всё записать по мыслям, по именам.

Саша Арцибашев. Он, как известно, редкой породы публицист-деревенщик. Пока все писатели ездили вчера по знаковым местам Орловщины, таким, как, скажем, Спасское-Лутовиново, он смотался уже в ближайший, за 50 км, район. (Из 18 хозяйств работает лишь два.) Это на фоне прекрасного, ухоженного центра Орла. За чей счет мы живем? Два хозяйства сохранились благодаря двум прекрасным хозяйственникам, которые их возглавляют. Как и всюду! Кто ответит за огромный замороженный капитал, лежащий в земле, в разрушенных коровниках, молокозаводах, овчарнях и незасеянных полях? Замкнутый круг: ни один банк денег под нормальные проценты на развитие сельского хозяйства, на восстановление инфраструктуры не дает. Дают только под скот, под посевы – и все.

Саша Ципко. За пять минут, что мы разговаривали, набросали с полдюжины тем. Гибель и крушение либерализма. Это теперь уже не добыча для хорошего публициста. Социал-демократизм в России успеха иметь не будет: он скомпрометирован меньшевизмом, либерализмом, половинчатой позицией. По крайней мере, в глазах нашего поколения. Недаром на всех выборах эта партия, возглавляемая ренегатом Горбачевым, имеет лишь 1% голосов.

Мы говорили с Сашей о том, что нынче появился новый объект для рассмотрения: это патриот современного разлива. В связи с этим вот высказывание покойного Ю.П. Кузнецова, с него какие уж взятки! Привожу со слов В.И. Гусева, с которого тоже из-за его крепости ничего не возьмешь: «Очень не люблю жидов, но хуже их только патриоты». Говорили о партии Лимонова, она революционна, эта партия молодежных окраин. К сожалению, всех страшит маргинальная основа этого революционного сообщества.

Открытие съезда. Избирают президиум, по уже утвержденному в Москве списку. В президиуме, кажется, состою и я, но я решил остаться в зале: это более надежный пункт наблюдения. Орловский «круглый зал» в администрации полон. Президиум в зале организован приблизительно такой же «лесенкой», как в свое время был выстроен президиум в зале заседаний Верховного Совета СССР в Большом Кремлевском дворце. Зала этого в Кремле уже нет, вместо него отреставрировали один из бывших залов Кремлевского дворца. Надо же где-то проводить инаугурации. Зала нет, но память о нем осталась.

Съезд по процедуре ведет В.Н. Ганичев, потом первым выступает Мих. Алексеев. Он плохо движется, после первого же перерыва его отправляют в Москву. Ю. Бондарев на съезде отсутствует. Потом идут объятия, здравицы и приветствия в адрес Е.С. Строева. Он хлебодар, на его деньги, на деньги орловских налогоплательщиков организован этот ХII съезд писателей.

Георгий Сергеевич Полтавченко , Усат, элегантен, уверен в себе. Помощниклм по культуре у него Сергей Колов. Наверное, мы услышали доклад, написанный им. По стилистике – похоже: «Россия имеет собственный телеграф, в отличие от средств массовой информации». Дальше Полтавченко прочел подготовленный для него список знаменитых писателей. Говорит о социальном положении писателей, но вскользь. Потом все время сидел и старательно что-то записывал.

Егор Строев, встреченный овацией. Назвал писателей «летописцами новейшей русской истории». Орел – третья столица России, литературная. Это очень неплохо придумано. О пленуме 1994 года. О менялах в храме, о солдатах, которые с одной гранатой бросались под танк в войну. Это образ писателя. Привычная цитата о времени собирать камни. Доклад с хорошей риторикой, чувствовалось, что писали его не в Москве – там бы это сделали значительно хуже. Была произнесена здравица в честь В.В. Путина. О переменах в стране: они закономерны, это правда. Быть губернатором значительно приятней, чем секретарем обкома. Но это в личном плане. В общественном же они назрели, но как они разрешились? Снова мысль Строева: идеи необходимости перемен были подменены идеями либеральных ценностей. Патриарх еще сказал: модель Запада у нас в России не прижилась. Общественное сознание только внешне кажется спокойным и тихим. Рыночный романтизм может похоронить сам рынок.

Вторая половина речи была еще более содержательна. Об Орловщине: рост экономики, ежегодно – 20%, рост доходов – 11%. (А разговоры С. Арцибашева?) Потом о развитии промышленности, включая приборостроение. Мечта в жилищном строительстве – достигнуть уровня 1990 года.

Иван Васягин , зам. председателя комитета Думы по труду, зачитывал приветствие Грызлова.

Директор Фонда Минина и Пожарского. Орден Минина и Пожарского то ли Строеву, то ли Ганичеву.

Ганичев с докладом. Бедность, как и убийство, стали постоянными привычками общества. Много перечислений, свой ряд гениев, фамилии. Все довольны, упомянут и я. В полном тексте доклада мне посвящен целый абзац.

Феликс Кузнецов. О позднем осознании обществом значения творчества Шолохова. Гений шекспировского уровня. О вновь созданном Шолоховском комитете и о Швыдком, который саботирует эту работу. Неприязнь застарелая. И – просит, пользуясь присутствием Полтавченко, денег. Просит вернуть писательскую собственность. Просит вернуть решение о 10% отчислений со всех писательских гонораров в Литфонд. Кто будет отчислять? Кому? Как учесть? Сказки братьев Гримм и Шехерезады. Но всем нравится.

Владимир Иванович Гусев. О проблеме русского языка. О слове «киллер» – принципе определения убийцы – жестоко. Блестящие пассажи о языке.

Валентин Распутин, сопредседатель. О Союзе через 5 лет. Будет ли Алексеев, будет ли (жив) Белов? Мысль ясна, но не корректна. Белов сидит здесь. Язык, который был у Астафьева, такого языка уже не будет. Писатель перестал быть властителем дум. Будет другая литература. Если бы сегодня какой-нибудь писатель типа Астафьева втянулся в переписку с каким-нибудь писателем типа Эйдельмана, никто на это не обратил бы внимания. Интернет – могила для литературы, для России. О книгах, которые подводят итоги. Итоги подводит поколение. Меня не взволновало, что наш Союз стал на 2 тысячи человек больше. «Мы принимаем не писателей, а пишущих людей». В каждом городе много самоизданных книг. Нам тоже сумками дарят книги. Такие книги обычно рассылаются по школьным и сельским библиотекам и тем самым снижают планку вкуса. Это очень справедлио.

Альберт Лиханов. За десять лет погибло одиннадцать миллионов детей и пять миллионов взрослых. Дети гибнут быстрее. 10% выпускников детдомов подвержены суициду. Сиротам не дают доучиться, сплавляя в ПТУ, лишая социального шанса. 2 миллиона неграмотных, 1 миллион бездомных – всегда! Из школьных учебников ушла вся советская литература. «Молодая гвардия» стала чуть ли не запрещенной книгой.

Геннадий Попов (Орел). (Поклон Строеву .) Верный оруженосец. 22 члена СП России. По мыслям пусто.

Галиулин (?) Обычная патриотическая риторика. У татарской (Татария) литературы – история более тысячи лет (!).

Егор Исаев (с привычным театрализованным громогласием ). У нас был железный занавес, а откуда у нас такой читатель? Читать под дулом пистолета не заставишь!

Станислав Куняев. Жизнь теряет национальную сущность. Две структуры не поддаются комментариям: церковь и литература. В России около 80 альманахов и толстых журналов. Общий тираж их тоже 80 тысяч. «Дружба народов» – 9 тыс. экз., «Знамя» – 3 тыс. экз., «Наш современник» – 10 тысяч. Это означает, что «Наш современник» – самый читабельный журнал.

Вторая половина первого дня съезда

Я сидел в зале сзади, в середине некоего подобия амфитеатра. Сначала избирали Высший творческий совет. В списке наряду с Бондаревым и Мих. Алексеевым числюсь и я. Сразу понимаю, что в этот Высший совет меня хотят спихнуть, чтобы не оставлять в секретариате. Кому нужен самостоятельный и независимый, со своим делом человек? Потом читали список правления. Список состоит из двух частей: специально выбранные его члены и члены – руководители творческих организаций, т.е. по должности. Всего в правлении около двухсот человек. Я всегда, оказывается и весьма справедливо, подозревал нелюбовь ко мне верхушки Союза и не ошибся. Но в зачитываемом списке организаций одной организации не оказалось, ее как бы забыли – региональной организации Литературного института.

Хоп! С последнего ряда, откуда меня очень хорошо видно в президиуме, я поднял руку. Не по-школьному, согнув в локотке, а высоко вытянув в плече. Не заметить нельзя. Сережа Лыкошин, который как хорошо смазанная машина ведет собрание, ерзает.

Лыкошин, ведущий собрание: Если С.Н. хочет работать с этим составом правления, то мы включаем вас в список.

– Речь идет о региональной организации Литературного института, не о Есине. Сначала Литературный институт, а потом Есин.

Потом В.И. Гусев, который сидел в президиуме, рассказал мне о мизансцене рядом. Занятно. Продолжаются выборы, начальства становится все больше. Сопредседатели, секретари, председатели разных комиссий. Избирают нового оргсекретаря вместо Игоря Ляпина, который болен. У этого парня приличное лицо и хорошая интонация. Но вообще мне показалось, что носороги окончательно захватили все. Из молодежи, может быть, только один Алексей Шорохов. У этого Саши хватка железная, риторика привычная, он далеко пойдет, похоже, он примеряет к себе много новых ролей. На месте без ожидаемого движения остаются Переяслов и Сегень. Сегень, оказывается, в Союзе ведет духовное в литературе. Я вот о чем во время этих выборов думаю: когда-нибудь найдется кто-нибудь, кто соберет сторонников и вместе со сторонниками скажет: а давайте выбирать высшие должностные лица в Союзе тайным голосованием. И карточный домик рассыплется.

Вечером был банкет, который давал губернатор. Когда все поднимались по лестнице на третий этаж в банкетный зал, я подумал: какая бездна писателей существует на свете! Пора на поезд!

25 мая, сторник. Днем Путин прочел в Кремле свое ежегодное послание, а вечером ТВ показало нового члена Совета Федерации – Марину Рогачеву. Она депутат от Орловской области и дочь Егора Строева. До этого она восемь лет возглавляла представительство Орловской области в Москве. Комментарий съязвил: с инициативой нового назначения выступил сам отец, Егор Строев, и депутаты в присутствии губернатора эту инициативу горячо одобрили. Само одобрение очень напоминало выборы правления и других органов СП. То же быстрое и веселое голосование красными мандатами на глазах друг друга. Добавлено также было, что новая сенаторша до этого была учительницей и знает два иностранных языка. Теперь я в лицо знаю двух депутатов – Нарусову и Рогачеву: одна – вдова, другая – дочь.

Хотел сразу же после семинара уехать домой, но, как и всегда, просидел весь день. В обед традиционно обрадовал меня Владимир Ефимович. Это все довольно длинная история, этапы которой рассматривались в дневниках. Это все об уникальной ограде, выходящей на Тверской бульвар и пришедшей в ветхость. В свое время М.Е. Швыдкой обещал мне 1 миллион рублей на ее реставрацию. До этого мы заказали проект реставрации архитектору Мальчевской, которая по совету нашего куратора Поповой делала нам в свое время ограду и сторожку на Бронной. На этот раз проект и смета оказались еще выше, чем соответствующий проект по Бронной: 3 миллиона 500 тысяч. Причем как-то само собой получается, что лучше всего этот проект выполнит фирма, родственная архитектору. Вскоре к нам приезжает, возможно, в том числе и по поручению министра, моя хорошая приятельница Наталья Леонидовна Дементьева – заместитель министра. Она осматривает ограду, а человек она в высшей степени опытный, и говорит, что смета завышена. Я полагаю. что завышена смета процентов на 40. Но тем не менее министерство деньги дает. Встретившись со мною, М.Е. Швыдкой еще раз это подтверждает. Но министерство просто так, в руки института ничего дать не может, деньги могут уйти только непосредственно в фирму, которая занимается ремонтом. Но велика и сумма, ее опять же, на основании закона, можно передать лишь после торгов и конкурентных сравнений. Я поручаю В.Е. подыскать фирму, которая бы не так бешено завысила смету и по возможности уложилась бы в пределах одного миллиона рублей. Вроде бы такая фирма появилась. Организованы торги, В.Е. едет в министерство, проводит там торги и привозит результат: 3 миллиона 700 тысяч рублей. Я в полном недоумении. А как же та фирма, которая вроде бы согласилась сделать все за миллион? Да это она и есть! Они посмотрели, что здесь в ограде используется белый камень, и сказали, что они ошиблись. «Но ведь мы и затеяли эти торги, чтобы сделать дешевле, ради этого мы уходили и от сметы Мальчевской, за спиной которой и при союзе с Поповой у нас не было бы никаких трудностей?» Владимир Ефимович в подобных случаях или начинает кричать, или моргает глазками и притворяется сиротой. Что здесь, природная непроходимая глупость или злой умысел, сговор с фирмой, откат? Третьего не дано.

26 мая, среда. К двенадцати часам поехал в Щепкинское училище на похороны Владимира Александровича Эуфера, мужа И.Л. Вишневской. Он умер в воскресенье. Народу и цветов было очень много, хорошо говорили как о действительно хорошем педагоге и человеке. Осталась масса учеников. Гражданской панихиде, которая продолжалась час, в силу специфики был придан несколько аффектированный, актерский характер. Все говорили с «выражением», с нужными словами и благородными словосочетаниями, которые остались от прежних ролей. Инну Люциановну я встретил внизу, когда вносили гроб. Как никто, я понимаю ее положение: когда умер близкий человек, у нее никого, даже собаки. Вот так мы с В.С. держимся друг за друга.

В Москве начинается новый скандал о коррупции. Причем власти не выкапывают из земли самую сочную и крупную редьку – коррупцию в Думе, природную ренту, воровство и подлог при приватизации, а дают общественности пожевать ботву. На сей раз новое дело милиционеров, здесь выбросили на съедение самое ненавистное племя ГИБДД. По телевидению идут такие рожи, такие подробности, такие сюжеты! Милиционеры легализовывали угнанные дорогие иномарки, выписывали на них новые документы и шантажировали владельцев эти дорогих машин, угрозая «раскрыть» источники их незаконных доходов. Попались на этом даже высшие чины: эти угнанные машины, оказывается, хранились даже на территориях подразделений ГИБДД!

Днем заходил брать вступительные работы Е.Ю.Сидоров. Мы с ним встретились с месяц назад в ЦДЛ, и вроде бы я пригласил его работать. Это справедливо, в конце концов он пять лет просидел в том же кабинете, что и я. Теперь ему предстоит набрать семинар, хотя большинство наших мастеров свои работы уже прочитали. Я предполагаю, что Сидоров будет вести смешанный семинар, в котором будут и поэты, и прозаики, и драматурги, и критики. Е.Ю. жаловался, что ему скучно в министерстве. но я думаю, это не совсем так: просто министерство сокращают, а ничего нового ни в Лондоне, ни в Париже ему не предлагают. Женя сказал, что он доктор культурологии. Я ответил, что этой науки не понимаю. Ему, оказывается, предлагали кафедру в университете Невзлина (я подумал про себя, что оно и понятно; также и о том, что мы не сможем принять ни один докторский диплом, если он не утвержден ВАКом, и даже ни один диплом почетного доктора, хотя бы этот диплом будет выдан Сорбонной или Прагой). Но Е.Ю., безусловно, может быть полезен Литинституту. Я не забыл, что в институт меня пригласил именно он. К подчиненному положению в институте он, конечно, не привык.

Сегодня состоялся последний экзамен на пятом курсе.

27 мая, четверг. Самый трудный для меня день в этом месяце. Здесь обычно сбиваются три обязательных меропрития: ученый совет, заседание секции прозы и «клуб Рыжкова». На сей раз очень интересную встречу на «Мосфильме» придется пропустить, праздную 70-летие Клуба писателей, того, что раньше назывался ЦДЛ (нынче Дом литераторов ушел под разные коммерческие забавы).

Исполнилось 70 лет Ю.С.Апенченко, и на заседании совета его задарили грамотами, премиями, почётными листами от города, Союза журналистов и министерства. На совете же объявили о том, что В.Путин подписал указ о присвоении звания заслуженного деятеля науки Ю.И. Минералову. Довольно много говорили об итогах сдачи нашими студентами государственных экзаменов. С одной стороны, профессор Зимин и профессор Кривцун уверяют, что у них никогда не было более сильных (в общем) ребят, сдающих философию, а с другой – четверо из них не смогли сдать словесность. Один из доблестных студентов, проучившись пять лет, кроме водевиля «Медведь», не смог назвать ни одной пьесы Чехова. Я проанализировал все личные дела этих «несданышей» – везде пропуски, просьбы допустить к экзамену без зачета, везде какие-то объяснительные записки и справки.

Собрание правления секции прозы прошло довольно активно. Было два приемных дела. Принимаем мы в основном людей за шестьдесят. Все бывшие начальники, уйдя на пенсию, засели писать мемуары и документальные повести, за счет спонсоров и сослуживцев навыпускали книг тиражом в пятьсот экзмпляров, а теперь хотят в писатели. Это надо для самоуважения, для их близких, для того чтобы, как и прежде, надувать пузо.

В ЦДЛ был только на сборе гостей, и то лишь из уважения к Носкову. В фойе он устроил что-то вроде бесплатного фуршета, с вином, орешками и бутербродами. Это публику очень увлекло. Из знакомых и запомнившихся были Ваншенкин, Турков, у которого недавно умерла жена. Вот уж кому стоит посочувствовать, я помню, сколько терпения и воли проявлял А.М., пока она болела. Был Приставкин, мелькавший в вестибюле, Е.Сидоров, Андрей Яхонтов вместе с десятимесячным сыном Петькой, которого он носил в специальном рюкзачке. Какой же Андрюша счастливый, мне кажется, он до сих пор не может опомниться от этого свалившегося с небес счастья. Дети, рожденные в старшем возрасте, а не случайно, от половой переизбыточности, – это особые дети. Концерт должен был вести Арканов – я не пошел. Сил на такие вечера после целого дня работы просто нет.

28 мая, пятница. Продиктовал два отзыва на дипломные работы и написал врезку к стихам наших институтских поэтов для «Литгазеты». Написал также и отправил письмо Ренате Григорьевне Лекач о возможном открытии филиала в Нью-Йорке. Наверное, ничего из этого не получится, но кто знает, всегда надо фантазировать. Фантазии часто превращаются в дело и реальность.

Внезапно пришел факс: Виталий Тойевич Третьяков приглашает меня на свою передачу «Что делать?». Я начал отказываться, ибо знаю про себя, в что устной речи я не силен, не помню ни фамилий, ни имен, ни дат, что всегда так украшает ведущего. В передаче у Третьякова всегда участвуют профессионалы и эрудиты. Что мне делать? Передача посвящена консерватизму. Я ведь особо ничего об этом и не знаю. Но Третьяков (потом раздался и звонок) очень просит именно меня. На всякий случай в библиотеке пока взял какой-то новый сборник, посвященный русскому консерватизму. Проблема-то не интеллектуальная, а жизненная, действенная.

Говорил с Кондратовым: он почему-то вспомнил мою «Хургаду». Тайные намеки, что ее напечатают отдельной книжкой. Потом вспомнил, что обещал В.И.Гусеву и Жанне Голенко написать что-нибудь о семинаре, о технологии его ведения, и сразу же, с налёту написал:

«Начнем с тезисов. Научить стать писателем – нельзя. А вот научиться, пожалуй, можно. Конечно, существует природная предопределенность, так же как в пении: один поёт, другой нет, а у третьего от природы уже поставленный голос. Есть люди, для которых фраза с пионерского возраста – своя. Ведь что такое письмо? Это умение свои собственные фантазии и образы, промелькнувшие в голове видения, «вишневосадовские лепесточки» перенести при помощи слов на бумагу. Будущий писатель всегда, в принципе, это умеет, но еще не знает, что есть вещи, которые в литературе лучше не делать, есть проблемы, которых лучше не касаться, есть слова, настолько позатертые, что их надо высаживать в совершенно новые грядки, нежели в те, где они до сих пор привыкли расти. Когда думаешь об этом – всё кажется неимоверно трудным.

Где-то на втором, на третьем курсе я начинаю удивляться: да как же так, да почему они так быстро, а порой умно и остро пишут? Кто на них повлиял? Вся ли система института с его гениями на каждом шагу, с преподавателями, гениями или считающими себя такими? Или это влияние семинара, который ты ведешь каждую неделю по вторникам?

Готовиться к семинару я начинаю с субботы, а иногда с пятницы. Чувство свободы пропадает уже в четверг, некая заноза от текста, который мы будем разбирать, сидит в голове. Потом его читаешь и, как в чемодан, захлопываешь в подсознание. Там начинается кружение и верчение. Мне всегда ясно: на семинар надо прийти с несколькими точными идеями, с ощущением вещи, прийти как на драку, где надо пробиваться и продираться куда-то вперед. А сам семинар мне кажется неким кратером, где-то там, в темноте, в парах подземных газов, – тени моих учеников, сами эти ученики (я пишу так подробно, потому что был в кратере вулкана, я ездил на Камчатку, когда был репортером, материал, который я привез, так и назывался – «Репортаж из кратера вулкана»). Наконец, туман рассеивается, появляются лица моих учеников, лица обновленные, счастливые. Господи! Неужели это они – так выросли, так возмужали, так прекрасно говорят!

Я всегда помню, что ученики ни в коем случае не должны походить на тебя. Я всегда помню, что твой собственный творческий метод не самый лучший. И гнуть их всех под себя – дело бессмысленное.

Что касается самого семинара – мы говорим, разбираем, спрашиваем друг у друга, я читаю отрывки, читаю цитаты из своей картотеки, они вроде слушают. Но я не понимаю – действует ли на них то, что я говорю, или нет. Если обратиться к одной аналогии, то всё это напоминает синхрофазотрон где-нибудь под Серпуховом или в Дубне – там лежит на своем месте материал, а исследователи разгоняют какие-то атомы по кольцу и пытаются этот материал этими атомами бомбардировать. Иногда бомбардировка заканчивается успешно, возникает новый результат. Что из всего этого получается, никто не знает. Я же только знаю, что пучок атомов, направленный на материал, должен быть как можно более сильным и ёмким. Тогда и возникает искра, возникает ученик.

Я также понимаю, что ученик – это всегда синоним предательства. Но это – в будущем, и это другая песня. В конце концов, даже жёлудь вызревает на том материале и на той же земле, которая накормлена листьями дерева».

29 мая, суббота. На даче у меня новые работы. Устанавливаю накопительный бойлер в бане. Я отчетливо понимаю, что всеми новшествами и усовершенствованиями я уже пользоваться в полном объеме не буду, но строю, переделываю, дополняю. Если бы меня когда-нибудь спросили, в чем состоит моё хобби, я бы ответил: дача и ее перестройка. Подобная созидательная работа меня увлекает и в доме, и в институте. Вот выстроил маленький спортивный зал в надежде, что буду жить за городом, поднимать штангу. Но зимой поподнимал, а теперь болит бедро и рука в суставе. Построил двухэтажную дачу, а бываю ли на втором этаже?

Все утро с Володей, который все это монтирует, ездил по магазинам, купил всяких железок на 2 тысячи 500 рублей. Пока проложили только стабильный шланг от общего крана к дому.

Вечером пошли с приехавшим недавно С.П. немножко перед сном пройтись, заодно прогулять собаку, которую очень радуют подобные прогулки. Как меня раздражает, когда во время этих прогулок С.П. вставляет себе в уши наушники: он интеллектуал, он слушает классическую музыку, он не хочет терять времени на болтовню. А в это время у реки так свистели и щелкали соловьи, такая в этом посвисте и перекличке была полнота жизни.

Передача у Третьякова меня просто придавливает, но про себя знаю: справлюсь и буду не хуже всех. Надо только не стараться быть на всех похожим, надо идти своим путем опытника и доморощенного философа.

30 мая, воскресенье. После Дня пограничника, который прошел весело и дружно, довольно долго раскачивались, копали канаву под шланг водопровода, потом что-то винтили на трубах в сауне и уехали, так ничего и не сделав. Вечером смотрел телевидение, здесь, конечно, в первую очередь интересны самые поразительные факты грабежа произведений искусств в наших центральных музеях. Это в передаче Караулова. Началось все с того, что на Западе появились рукописи Ленина и документы, подписанные Сталиным. Показали и библиотеку, откуда уходили книги из личного собрания Сталина с автографами многих деятелей литературы и искусства. Потом заговорили об Эрмитаже, по поводу которого еще 4 года назад пресса много писала. Говорили о частной «аренде» наших шедевров на Западе, о подмене и о невозвращении квартир. Выявилась панорама удивительной бесхозности и поразительного всероссийского воровства. Главными обвинителями в этом были Ю.Болдырев, человек, конечно, честный, тот самый, который в свое время с трибуны Съезда народных депутатов требовал отмены 6-й статьи. К слову, чего тогда было требовать, если сами управлять не умеете? Болдырев как заместитель председателя Счетной палаты, говорил убедительно – и вещи чудовищные. Колебания самого Караулова – не в счет. Одним из критиков и правдоискателей в этой передаче оказался и Починок. Он все время напирал на какую-то злокозненность в этом вопросе Швыдкого. Как будто один сторож может сберечь всю огромную автобазу. Это бы Починку самому как чиновнику надо бы знать! Возможно, как министр Швыдкой и был разгильдяй, но что он вор – в это я не поверю никогда!

Написал рейтинг для «НГ». Читаю книгу Ж.Маре о Кокто. Читаю и сборник о консерватизме.

31 мая, понедельник. В обед комиссия по приему и распределение по семинарам. В этом году у нас уже на 70 абитуриентов больше, чем в прошлом. Это чуть больше, чем 5 человек на место, причем, как я неоднократно подчеркивал, не просто мальчиков и девочек с аттестатами зрелости, а людей, уже написавших некую стопочку стихов или прозаического текста. Мы распределили всех будущих студентов так: 20 человек – проза, 20 – поэзия, 6 – перевод, остальные – драматургия, критика. Я очень надеюсь, что нам удастся получить еще человек пять-шесть переводчиков на платной основе. Мы также постараемся сформировать общий, многопрофильный семинар для Е.Ю.Сидорова, но пока из 70 работ он отобрал только три.

С 12 до самого совещания по приему, до трех, был в РАО, где состоялся авторский совет. Пошел из института по Бронной пешком, на пороге дома РАО, что возле синагоги, встретил В.Распутина, вот так просто, тоже пешком. Почти то же самое, что встретить историю литературы. Выглядит он, как всегда в начале лета, неважно, но скоро, по своему обыкновению, уезжает в Иркутск, вернется, думаю, не раньше октября-ноября.

На итоговый в этом году совет собрались практически все. Естественно, не было А. Макаревича, В. Губарева, В. Матецкого и, может быть, еще кого-то. Повестка дня была обширной. Сначала прочитали информацию о заседании Европейского комитета СИЗАК (это всемирная организация по авторским правам, заседавшая на сей раз в Вильнюсе). Главное, они целиком поддержали РАО как единственного сборщика авторских вознаграждений в России. Здесь проявилась западная политика арифмометра, а не политика чувств и сочувствия к России и РАО. «Европейский комитет осуждает сложившуюся ситуацию, которая может привести к слому существующей системы по сбору вознаграждений за публичное исполнение произведений по радио и телевидению на территории РФ, причитающихся как российским, так и иностранным авторам». Иностранные авторы – тоже не последний аргумент.

«Европейский комитет также считает:

1. Что дестабилизация работы РАО может привести к нарушению в Российской Федерации обязательств, вытекающих из международных соглашений, и считает, что наличие одной организации в стране является более эффективным, чем наличие соперничающих между собой нескольких организаций» – и проч. и проч. и проч. Всё это разослано в правительство, В.Путину с предупреждением, что невыполнение этих правил может являться причиной, по которой Россия не будет принята в ВТО. Дело серьёзное. Но противники РАО, так называемый РОАПП, видимо, после многочисленных разборок, тоже трещит. Наша заседание началось с того, что бывший председатель Матецкий, уже дважды нам изменявший, прислал в адрес совета письмо: он, дескать, вышел из состава учредителей РОАП. Денег нет, перспектив нет, зачем, мол, там оставаться? Это, возможно, какой-то его ход, я уже привык, что он всегда ищет, где глубже, попутно всех по возможности предавая.

Интересным для меня был возникший разговор о комиссии музыкальных экспертов при авторском совете. С одной стороны, все присутствующие согласились, что огромное количество песенного вала состоит из полуплагиата; с другой же – всё, что возникает сейчас вроде бы оригинального, так близко к уже известным образцам, что кажется порой, будто бойкие ученики с ошибками списывают с доски один и тот же текст. Не кавычу, но это чье-то признание. Очень хорошо сказал А.Эшпай: «Я не могу запомнить эти новые песни, здесь нет музыкального материала, всё на всё похоже, и всё неинтересно». Здесь же кто-то сказал о композиторе Крутом: «Всё привычно и всё рядом». Фразу эту можно принимать по-разному. Еще из записанных мною фраз есть и такая: «Новые вершины старых песен». «Все стараются избегать прямого плагиата, но цитаты возникают иногда в 5-6 тактов из старых песен».

Я сидел все собрание тихо и скромно, но когда прочитали резолюцию СИЗАКа, я сказал: эта резолюция свидетельствует о том, что все усилия, которые мы предприняли, когда спасали РАО, – освобождение Матецкого, уход Тер-Газаряна, – эти действия были правильными, мы имели на них моральное право. Моральное.

По утрам уже несколько дней читаю прозу Пастернака, вперемежку с другими книгами, делаю выписки и получаю море удовольствия. Выписываю лишь то, что впрямую относится к искусству.

«Самое ясное, запоминающееся и важное в искусстве есть его возникновенье, и лучшие произведенья мира, повествуя о наиразличнейшим, на самом деле рассказывают о своем рождении. Впервые во всем объеме я это понял в описываемое время» (Б.Пастернак. Воздушные пути. С. 229). Что здесь скажешь? Только невероятно проницательный человек, гений смог бы так точно сформулировать очевидное. И опять – на уровне озарения и невероятная точность в фиксировании, казалось бы, общеизвестного. «И есть искусство. Оно интересуется не человеком, но образом человека. Образ же человека, как оказывается, – больше человека» (с. 222). Следующая цитата, вернее, я ее выписываю, чтобы выбелить то, что считаю своим недостатком. В моих романах люди почти не говорят, не думают вслух, все тонет в описаниях. Вот здесь Б.Л. и дает мне индульгенцию. «Так ли надо, чтобы всегда и везде говорил человек? И вот в искусстве ему зажат рот. В искусстве человек смолкает и заговаривает образ» (с. 223).

И теперь еще одна выписка, которая относится уже к моему, который я сейчас пишу, роману. Мы ведь, средние писатели, лишь подбираем крохи со стола больших, нам достаточно крошечного импульса, чтобы мы развернули свои построения. Но из следующего, я думаю, сделаю еще и целую главу. Может быть, эту цитату поставить куда-нибудь в начало, после прибытия героя из Франкфурта в Марбург?

«Вдруг я понял, что пятилетнему шарканью Ломоносова по этим мостовым должен был предшествовать день, когда он входил в этот город впервые, с письмом к Лейбницеву ученику Христиану Вольфу, и никого еще тут не знал. Мало сказать, что с того дня город не изменился. Надо знать, что таким же нежданно маленьким и древним мог он быть уже и для тех дней. И, повернув голову, можно было потрястись, повторяя в точности одно, страшно далекое, телодвиженье. Как и тогда, при Ломоносове, рассыпавшись у ног всем сизым кишением шиферных крыш, город походил на голубиную стаю, завороженную на живом слете к смененной кормушке. Я трепетал, справляя двухсотлетие чужих шейных мышц. Придя в себя, я заметил, что декорация стала реальностью, и отправился разыскивать дешевую гостиницу, указанную Самариным» (с. 214).

Теперь уже, собственно, на сегодня все. Но как приятно выписывать чужие мысли, невольно думаешь, что они принадлежат и тебе. Однако все, что принадлежит гению, принадлежит человечеству. Вот об этом и следующая цитата: «Область подсознательного у гения не поддается обмеру. Ее составляет все, что творится с его читателями и чего он не знает». (с. 201). Ударение здесь надо делать на слово «читатель» – здесь подлинный объем.

И, наконец, последнее. Тоже исчерпывающее, и тоже про меня. «Я не пишу своей биографии. Я к ней обращаюсь, когда того требует чужая» (с. 201).