Дневник

Разойдясь на неравные доли,

на исходе мой облик и срок.

Я уже искупаю восторг,

на земной задержавшись ладони.

Я уже не ловлю горячей

нарастающий утренний гомон,

и вместилище жарких речей,

как гортань, перехвачено комом.

Вот так, дружок, проходит жизнь.

Сегодня – здесь, а там – и Лета.

И никаким усильем жил

не удержать беднягу в клетке.

Птенец мой милый! Не сберечь

ни пуха первого, ни вздоха

последнего. И наша речь

не лишена, однако, вздора.

Всё происходит – там, а здесь…

Здесь я одна, сквозь сон и грёзу

одной невыдуманной позы

не изменив вчера и днесь, —

живу. Как тень или как призрак…

Обыкновенно – для других.

Мои нехитрые труды

земной привязанности признак.

Но если всё же наяву

руки моей коснуться можно,

о, как почувствовать под кожей

то, что душою назовут?

Мне больно, милые друзья,

и за окном – не рай.

Чему был рад вчера – не рад

сегодня. Так, дразня

то светлым ангела крылом,

то жгучей чернью бед,

то не задев, то напролом

уходит жизнь – на нет.

Быть может, слабая улыбка

моя – у вас.

И вы читаете урывком

о том сейчас.

В саду пустом не нарушаю

ветвей чертёж.

А если стану вам смешна я, —

так что ж?

Посмотрят звёзды и забудут —

с высот.

Навзрыд стучится кровь и будит

висок.

Смотреть подолгу в снег —

опасное занятье.

Как холодно запястье

пустившегося – вслед!

Призывный шёпот звёзд

как поцелуй больного.

Предсказывают взлёт

бесчувственные ноги…

Здравствуй, душа! На кого

ночь исподлобья глядит?

Есть ли какой наговор

в тихом мерцании льдин?

Есть ли – отрада – тебе?

Будет? – началу – конец.

С тайной какою теперь

взгляд обращаешь ко мне?

Я траурный платок

накинула на плечи.

Над головой поток

расположился млечный.

Мильярды звёздных душ,

и не чета – лампаде.

В глазах такая сушь —

не рассказать в тетради…

О, как меня найти?!

Мне ни с одним потоком

ни врозь, ни по пути —

пересекусь – и только.

Сказать прости – и перестать

быть тёплой и живой,

когда не разомкнуть уста

ни другом, ни женой…

И бесконечный видеть путь,

и не спешить – назад…

И не придумывают пусть,

как это всё – назвать.

Как мал мой угол! – если б знали вы.

Как невелик дворец и сад не убран…

Не охраняют мраморные львы

мой сон и не встречают утром.

Но – тишина. Она опять полна

внимания и исчезать – не склонна…

И вижу с ускользающего склона

поля, ещё поля, ещё… поля.

Бескрайний мир! Моей души держава.

Здесь родина, разлука и тоска…

А выйдет непреложная доска,

у жизни попрошу, чтоб – не – держала.

Что я добавлю к увяданью

снегов, не белых и больных?

Я только наблюдаю их,

сказать готовясь – до свиданья.

Не побегу, не крикну – вот!

Я так и знала, это – будет!

Когда другая жизнь пробудит

и ввергнет их в водоворот…

Я помяну их, не тая,

что долгожданна эта смена…

Но разве я потом сумею

вот так же на ветру стоять?

Как год назад – на волю – поворот.

Но из окна насмотришься ль на волю?

Создателя по воле иль невольно

не выберусь из минувших хвороб?

Но – что тогда – значенье и зеница,

и сущее – для ока и судьбы,

теперь – без промедления – забыть,

чтоб враз – без сожаления – забыться.

Пустым сознаньем зря не тешь

того, что падает в груди.

Оборотись! – Там пруд пруди

из слов, но… мы всё те ж…

Дай счастье – и его уж нет,

а с горем – губы лишь плотней.

И, возведя её из недр,

возлюбим радость худших дней.

Одинокое слово влетело —

поскорее закрою окно.

Мы – с тобою, Одна и Одно,

а до прочих – какое нам дело.

Мы останемся в доме пустом,

и измеряем все расстоянья,

а когда прозвучит расставанье,

я – вдогонку – неслышно – постой…

И – замру у слепого окна,

дожидаться без устали стану…

И с лица не сумею согнать

этот взгляд, вопросительно-странный…

В кромешной тишине мои пылают щёки.

Прожектор фонаря все тайны выдаёт.

Ахматова! Твои – перебираю «Чётки»,

чего не знала ты – я знаю – наперёд.

Сказала – и ушла. Из дома – как из схватки.

Рассеянно войду невидимой в народ…

О, улица! Давно – люблю твои повадки,

чего не знаешь ты – я знаю наперёд.

Моя звезда зажглась в далёком небосводе.

Вернусь! – мне здесь ночлег, а от неё лишь свет.

Но отчего порой меня с ума он сводит?

Того, что знает он, я не узнаю – нет.

Не повторится эта ночь…

Едва луна росою брызнет,

мы припадаем к новой жизни,

а нам всё чудится – точь-в-точь

трещит кузнец подвижной лапкой

и дышит изнурённый конь…

Мой милый, но горит огонь

в груди, безжалостно и сладко.

Дельфиниума глаз мелькнул из-за угла.

Не рад голубизне лишь нищий, что незряч.

Я медлю проникать в цветка простой уклад,

страшась и взгляд один ему оставить зря…

А там, невдалеке, мелькание минут —

о, как невольно сам окажешься в кругу…

Не упрекая, что – тебя они сомнут,

перед тобой, цветок, мгновенья берегу…

Не мни не позабыть

ушедшего шаги.

Ты помнишь, как сады

осенние наги?

Не мни не позабыть…

Как капля вниз бежит…

Как так же, может быть,

иссякнет наша жизнь…

О, не дрожи – там дождь,

лишь дождь и лунный свет.

Покажется, что нет

тебя уже… Но – кто ж?

Ненатруженную руку

убираю, словно прячу.

Я накручиваю пряжу

по непройденному кругу.

Не истёрты нитью пальцы,

только вздрагивают жилы.

Не вмещает обруч пяльцев

аромат, которым – живы.

Всё терпит бедная Земля —

насилье вздыбленной природы

и равнодушие народа…

И несогбенного Кремля

над ней теснятся одиноко

чуть изумлённые главы…

И содрогнётесь молча вы,

открыв забывчивое око.

Когда испанка каблуком

стучит по доскам пыльной сцены,

на языке – душа – каком? —

заговорит… Не зная цели,

но не пугаясь – ни огня,

ни взлёта лезвия, ни гроба.

И тщится сущее обнять,

изнемогая жить негромко…

Последний день не удержать,

в его лучей поток

уж погрузились и дрожат,

приветствуя Восток,

персты натруженных стволов

и молодых ветвей…

И игл, пропитанных смолой,

звучанье зеленей

в лесу… Но, удалившись в лес,

уже спешим домой…

И жаждем манны от небес

средь неживых домов.

Уйти из мрака – вот соблазн!

Как мяч, отпущенный ногою,

лишь наугад, а не в погоню

всё дальше катится от глаз —

так удаляться от недуга,

остановившись – где-нибудь…

Не вспоминать уже ни путь

назад, ни недруга, ни друга…

Я до смерти – пред жизнью – в долгу,

в изумленьи ступая по травам,

я – живу, и враги мои – лгут,

мне любое движенье – по нраву.

Колебание тёплой земли,

прозвучавший сомнения голос,

и зерно, обращенное в колос,

и стремление солнца в зенит.

В каждом жесте и счастия вкус,

и несчастия привкус бездомный…

Я сегодня в сиреневый куст

пробралась, как в колодец бездонный.

Взглянула поверх занавески —

мгновенье сдавило висок.

Как наши паденья отвесны!

Как купол над нами высок!

Как мягкого снега круженье

свивается в жёсткий клубок,

как наших сердец обнаженье

приходит в отмеченный срок…

Всё ведомо. Всё неизвестно.

Я лбом прислонилась к стеклу.

А снег с неразгаданной вестью

стремится навстречу теплу…

Вороны – как пепел,

встревоженный – ветром,

их линии – пели,

замедлив – на ветках.

И в угль – обращались,

и глазом вороньим

они мне – прощали,

что с ними – не вровень.

Знакомая близость потери.

Печально гудок прокричал.

Где мой паровозик потеет,

день – к ночи, и жалобно чахл

пейзаж запылённой равнины,

где сроду несёт на хвосте

сорока – судьбу… Где ранимы,

чтоб жить, забывать и хотеть…

Оранжево качается луна.

Растёт и завершается – сегодня.

О, как под полнолуньем солона

вечерняя роса, и как свободна

от горечи и надобности зреть,

и будущей невысказанной ночи

тяжёлая луна, – смятенья средь

к росе почти привыкли наши ноги…

Ты предо мною лист опять!

Как далеко я исчезала!

Меж нас не будет состязанья,

я напишу от А до Ять

все буквы стройные на белом

испуганном твоём лице,

но лишь не выстрою их в цепь,

позволив танцевать и бегать…

Я их пущу летать и плыть

и погибать в своих сраженьях,

чтобы необщим выраженьем

лица доверчивого быть.

Я в этом дне не знаю тайн

его живых прикосновений,

освободило сада край

окно, открытое для зренья.

Угадываю слабый стук

листа, упавшего на землю,

покинувшего старый сук

ствола, которого приемлю

изгиб и ветреность ронять,

что было некогда желанно,

и корни вновь обременять

работой жизни неустанной…

Как маленькая, на коленях

на подоконнике стою

и простодушно не таю,

что исповедоваться лень мне.

Я послежу за тенью крыш,

за псом, спешащим наудачу…

Бесповоротно меньше знача,

чем тот – оставленный – малыш.

Такая утром благодать,

что сердцу ничего не надо.

Душа не просит угадать,

кому дарована отрада…

Трепещет золото листов,

его последний всплеск – неровен,

среди чернеющих крестов

свободных веток – посторонен.

Уже не дерева сиротств,

ещё не моего – товарищ,

ты отклоняешься и манишь

и изменяешь тени рост…

Кому вершить земной удел

дано – не ведает природа.

Негромко наступает день,

чернеют земли огородов,

расположившихся окрест

домов, глядящих поневоле

на это маленькое поле,

на этот беззащитный лес…

Немилосердна – тишина.

Больная голова – что идол.

Опять рука отягщена

судьбой – кариатиды.

Что проку голову держать

в руках, на плахе…

В перечислении держав —

что этой птахе?

А где-то – зной и дев чреда,

и – ни усилья – в станах…

И, как зверьё, чуть – на чердак,

в – другие – страны.

Где сад и ночь, я быть хочу

и ощутить, касаясь чуть

ладонью чуткого ствола,

его негромкие слова.

И кроны, и корней усилью

сердцебиением внемлю.

Луна, торжественно обильна,

взошла, подобна кораблю,

в просторе бедствуя небесном,

качаясь в облачных волнах…

Свет, заполняющий окрестность,

означил тени на стволах…

С своею спутницею верной

среди деревьев встречу день,

и постепенно проблеск первый

сотрёт мою ночную тень.

Неравны наши дни – вокруг миры планет,

как в нас – миры сердец, закрытые для глаз…

Нам время смотрит вслед исчерпанностью глав,

затягивая грудь – на прошлое – плотней.

Будь дважды этот день – он дважды безымян

остался бы затем, чтоб память – притеснять…

В нём – право и предлог – остаться без ума

сегодня, и потом – без радужного сна.

Бежать навстречу дню, чтоб гнать его, как пса,

забывшего, зачем служил он и кому…

И снова узнавать, что это – только сам

ты – день, и пёс, и бег, и – вожделенье мук…

Ключи забросила – сегодня у друзей

мне вечер коротать и вглядываться в полночь.

– Всё хорошо! – вам волноваться полно,

нам не дано избыть печали всей.

Ключи забросила от дома, и стихов

сама закрыла трепетные входы, —

о, не волнуйтесь! – не погибнут всходы,

неудержим ползущей стрелки ход.

Мы кружимся за ней, но не узнать,

что сбудется и сбудется вообще ли…

И время ускользнёт в какие щели?…

Давайте быть, друзья, – всё может стать.

Вас за вниманье не благодарю

и в знак не улыбнусь и не ободрю.

Ночь тушит догоревшую зарю,

и поезд – подан, и вагон ободран.

И на одной скамье – не на один

торопимся вокзал, как в передышку.

В неволе тополиных паутин

я Вас припомню, будто понаслышке…

Припомню и вернусь на тот перрон;

ночь, крадучись, укроет птичьи гнёзда,

и только немигающие звёзды

увидят засыпающих ворон…

С небес – крупа, с небес – несчастье,

раскинуть руки – и расти!

О Господи, меня прости,

я жажду этого причастья!

Я слышу длящийся призыв

ко мне деревьев на перроне…

Но привокзальные вороны

не высмотрят моей слезы…

Хмель тополя горчит разлукой и грозой.

Его тягучий вкус уже – на языке.

Движенья лишены душа и горизонт,

отверстое вчера – сегодня на замке.

И больше – ничего. Взрываются сердца.

Течёт привычно жизнь, не ведая – потерь…

Но так и не узнав, что я была – сестра,

со мною и во сне не встретишься теперь…

Всё тот же лес со мною в перекличке,

былой надеждой влажный воздух полн,

по-прежнему хвостаты электрички

и дышит пробуждающийся холм.

Он воздух пьёт убогим мелколесьем,

а по ночам над ним встаёт звезда

неравная, но в нём не больше спеси,

чем там, где не бывало никогда…

Мой холм и даль опять меняют место.

О, непреложный памяти вердикт!

Там лес – не по-сказочному – дик

и птицы не из глиняного теста.

Всмотрись в ушедшее – тогда

уже знакомый свет

проложит под ногами след

фонарного столба.

Попеременно, как дитя

рассматривает мир,

то непреклонно, то шутя,

из дали и впритир

глядим и мы себя вокруг,

смешав с концом конец,

ревниво вслушиваясь в стук

дряхлеющих сердец…

Зреет осень, роняя к ногам

мимолётные роскошь и прах,

одержим догорающий парк

исполненьем стремительных гамм…

Словно в новую веру птенец,

обращается лист на лету,

отравляя мельканьем теней,

сменой года, судьбы или дум…

Так ходим – вызваны судьбой,

других дорог не исповедав,

из-под ненастья, из-под веток

ненастья – с нами Бог? —

мы вопрошаем друг у друга.

Плывёт невозмутимый сад…

А мы ещё не знаем – Сам

нам верную вручает руку?

А счастье уж с утра свершилось!

Помилуй, Боже, – что ещё?!

Коли Тобой теперь прощён,

и было! утро – Божья милость.

Иль малость эта – не огромна?

Иль можем мы её объять?

Как вы – не знаю, но опять

моё сердцебиенье – ровно.

Да будет лёгким чёлн,

и вёсла – наготове,

и небо – на котором

всех звёзд – не перечёт.

Да будет полн поток,

и ветер – по дороге,

и – вы, кого дороже

не обрету – потом.

Задуем ночную свечу,

забрезжив в приметах рассвета.

Не надо усилия ветра,

а только дыхания – чуть.

Чуть – глаза и чуть – головы

наклона, таящего – пламень.

Чтоб там – за порогом – ловить

всегда непослушную – память.