Дневник дурака

8 июля 198… г.

По лбу Цено Колбакова пролегла морщина, а даже одна морщина означает хлопоты, заботы, существование чего-то горячо желаемого, но пока недостижимого. И разгладиться этой морщинке пока что было не суждено, потому что не так-то просто в наши дни стать кандидатом наук…

Впрочем, давайте расскажем все по порядку. Этот подхалим, пройдоха и подлюга Манчев (именно так, он даже не заслуживает того, чтобы его назвали «подлецом», этот жалкий прощелыга и хитрец — тьфу! — что за мерзкая личность!) крутился и вертелся, подкатывался и подлизывался, обивал пороги и бегал по кабинетам, но добился-таки своего! Этот гнусный Манчо Манчев, обделенный богом и природой, с умишком, лишенным элементарного блеска и культуры… ах, бог ты мой, какая там культура! Да предложи ты Манчеву элементарный казус, что-нибудь из школьной программы в любой области, и сразу же станет видно: единственное, что он знает, так это дважды два — четыре! Однако у него и дважды два выйдет не четыре, а по меньшей мере пять, причем с плюсом, причем в любой ситуации в его пользу! Пять с плюсом? Как бы не так, он всегда добивается большего, этот подхалим, этот проныра, этот…

Вы только подумайте — Манчеву присвоили степень кандидата наук! Манчев — кандидат… Так и кондрашка может хватить! Кто-нибудь скажет: «Подумаешь, велика важность, научная степень. Что с того? Да и какое нам, собственно, дело? Ан-нет, самое прямое. 'Негласное состязание с ним мы начали с квартир. Манчев отгрохал апартаменты в сто двадцать квадратов, а мы удвоили его достижение, и это не считая террас и балконов. Манчев построил дачу, мы такой домище возвели, да еще на южном склоне, с сосновым лесом и прекрасной панорамой — закачаешься! Снова утерли ему нос. Он отправил сына за границу, а мы отправили туда не только Флер, но и зятя. Он купил „ауди“, мы ему в ответ — „вольво“. Он выложил за свадьбу шесть тыщ, а мы — все восемь с половиной! И так далее — только он высунет нос? а мы его — бац! — чтоб не воображал о себе больно много. В конце концов для чего нам дана эта жизнь, исполненная суеты и прикидок, если мы не можем обогнать какого-то Манчева, неотесанного профана, жалкого хитреца…

И вдруг — трах! — такой сокрушительный удар! Манчо Манчев — кандидат наук! А мы Колбаковы, знатный род, европейцы… вот тебе натюрморты, вот тебе персидские ковры, вот тебе встречи и беседы с интеллектуальной элитой — все у нас «экстра» класса, и на тебе — ни одного звания! Визитные карточки, на которых значатся лишь имена и адрес. Цено Колбаков, Дуня Колбакова, Флорентина Колбакова и т.д. Голые, сиротские имена, какой позор! А этот выскочка, страдающий манией величия, этот Манчев — кандидат наук!

Вам на это наплевать, а мы можем получить инфаркт.

Сын Дрянгова — аспирант. Какой из него аспирант, когда он со скрипом закончил гимназию с преподаванием на иностранцем языке и, будучи уже в университете, не мог отличить Австрию от Австралии…

— Ну, ты и сказанул, Цено, — возражает Дуня Колбакова, — любишь ты преувеличить. Разве можно спутать Австралию с какой-нибудь другой страной? Помнишь, мы смотрели по телевизору фильм про Австралию? Там разводят овец, прыгают всякие кенгуры, а разве есть в Вене овцы и кенгуры?

Слишком уж простодушна Дуняха, не может уловить разницы между логическим преувеличением и художественным. А Цено Колбаков, разъяренный явной несправедливостью, допускал художественное преувеличение. Подумать только! Сын Дрянгова кичится аспирантурой, этот олух, у которого в голове хоть вилами размахивай, а ничего, кроме мякины, не подцепишь… Куда ему тягаться с Флер и Джамбо — у них головы, как энциклопедии. Как огромные многотомные энциклопедии! Флер чешет на иностранных языках, как на своем собственном, разбирается в дизайне и эстетике, идет в авангарде моды, а Джамбо… Конечно, не принято хвалить своих детей, а что делать, если они достойны похвалы? И вот тебе раз — сын Дрянговых… Уже сейчас видно, в какую сторону дует ветер — каждый старается заиметь степень, о Дин — кандидат, другой — доктор, третий — аспирант, и все в этом роде. Только мы, как последние дураки, скромно жмемся в сторонке…

Вот почему лоб Цено Колбакова прорезала морщина, прорезала и даже не собиралась разглаживаться, потому что одно дело утрясать проблемы с кирпичом и цементом, фаянсом и древесиной, одно дело устраивать покупку автомобилей через валютный магазин и доставать дубленки через друзей, а совсем другое — налечь на специальную литературу, написать доклад, выступить по какому-нибудь научному вопросу. Потому что Манчев, как бы он ни ловчил и ни хитрил, перед кем бы ни угодничал и кому бы ни делал подарков, все же состряпал какой-то опус, может, и не он вовсе его состряпал, но все равно ему пришлось но пыхтеть над какими-то трудами. А теперь что же, прикажете и Цено — в его-то возрасте и с таким жизненным опытом за плечами — садиться за толстые учебники, слюнявя палец, перелистывать страницы? Этому не бывать…

Разве что…

— Дуня, — сказал Цено жене. — Манчеву я сделаю подсечку другим способом. Я отправлю Джамбо «за бугор». Здесь он как-нибудь вытянет экзамен на «троечку», там настрочит мало-мальски пригодную писанину, а я уж потом пропихну ему защиту — это пара пустяков. Есть у меня один пружок, с которым мы горе мыкали по университетам, и он, подобно мне, стал жертвой обстоятельств, не получил вовремя стоящего образования, ну ничего, он поможет мне протолкнуть Джамбо и организует «трояк»…

Вот в каком направлении развивались мысли Цено Колбакова, вот какие планы он строил, вот как начался маневр по оттеснению Манчева и Дрянгова и на этом направлении. Потому что слишком уж обнаглели эти семейки! — все нос задирают и метят в сливки общества. В каждую бочку затычка, к каждой шляпе — перо!

Впрочем, стоило Колбакову вымолвить слово «перо», как по его лицу тотчас расползлась довольная улыбка, и морщинка на лбу разгладилась и исчезла. Какое синее перышко красуется на новой охотничьей шапке Цено! Шапка импортная, длинноворсовая, с мохнатой кисточкой сзади, а сбоку воткнуто синее перышко! Ведь Цено Кол баков, помимо всего прочего, и охотник. В последнее время охота стала очень модным занятием. Напоминает о тех французских фильмах про баронов и виконтов, которые гарцуют на, лошадях меж вековых деревьев, длинные шлейфы, ниспадающие на крупы коней, развевает вольный ветер, вдали звучит охотничий рог, а в кустах поблескивают стволы ружей. Есть в охоте что-то очень аристократическое, напоминающее об имениях и титулах…

Ах, черт, опять в голову лезет этот Манчев!

В багажнике «вольво» покоится чехол с двумя двустволками. Кожаный мешок с бахромой, а. в нем бинокль и рог. В портативном холодильнике охлаждается пивко. Хорошенько взопрев в лесу, очень приятно прополоскать горло холодным пивом. Потом — есть добыча, нет добычи, не важно — обязательная трапеза. Затем двустволки прислоняются к дереву, шапки вешаются на ветки, пойнтеры и фокстерьеры тяжело дышат, высунув языки, впрочем, это лишь для снимка. И душа твоя наполняется радостным трепетом, прочь проблемы и проблемишки, прочь телефонные звонки и униженный стук в двери и дверцы — наступает полное слияние с природой.

А Манчев страдает стенокардией и не может

порезвиться вволю на природе! И охотника из него не выйдет.

А вечером, поставив на стол бутылку «Джонни Уокер» и соленые орешки, Цене велел жене: «Ну-ка, Дуня, подай сюда альбом с охотничьими снимками. Пусть Манчо посмотрит, какого фазана я подстрелил в прошлом месяце, а то здоровье не позволяет ему ходить на охоту, грустно, да что поделаешь. Пусть хоть на фотографии посмотрит, что значит настоящая охота на лоне природы…» И подмигивает Дуне, а Дуня с пониманием кивает и достает большой кожаный альбом, где на первом листе красуется Цено Кол баков, снятый на цветной пленке в полный рост, в руке у него карабин для охоты на крупную дичь, а на заднем плане…

Манчев рассматривает эти фотографии, и желтая зависть заливает его лицо. Да, он стал кандидатом наук, зато слова путного сказать не может про диких кабанов и гончих псов, перепелок и куропаток, о метком выстреле — прицелился, взял зверя на мушку — бац! — и прямо в сердце. А Цено умеет воспроизводить охотничьи сцены, умеет подавать все так, будто он подстрелил не фазана, что доверчиво склевывает зерно с руки охотника, а бенгальского тигра! Бац — прямо в сердце, дернется пару раз-и готов.

Цено Колбаков входит в раж и начинает рассказывать о том, с кем он был на охоте — это очень важно, с кем ты охотишься и проводишь отстрел дичи. «К твоему сведению, Манчо, — благостным тоном произносит Колбаков и снова подмигивает Дуне, — это называется отстрел дичи. В последний раз я был на охоте с шефом объединения. Он всегда увязывается за мной, потому что я никогда не возвращаюсь с пустыми руками — бац — и прямо в сердце. И если шеф ничего не настрелял, — а это случается довольно часто, — я и для него добываю немного дичи, неудобно, когда у тебя полный ягдташ, а шеф тащится порожняком…»

Так вы говорите, ученое звание, а? Да отпечатай Манчев на своей визитной карточке хоть десять званий да еще какую-нибудь ерунду в придачу, куда ему до Колбакова! Слушает Цено, как сопит приятель, внимая его рассказам про охоту и отстрел, и на душу его проливается бальзам. Дурак этот Манчев и ничего больше, тоже мне, нашел перед кем нос задирать! Если Колбаков захочет, он может сделать себе еще и не такое звание, просто сейчас ему надо пристроить Джамбо, потому как сынок его — лентяй, хотя котелок у него варит…

— Так вот, — говорит Цено Колбаков и поднимает тяжелый бокал с «Джонни Уокером», — когда мы в последний раз охотились (на диких кабанов…

И он снова подмигивает Дуне, а та мигает ему в ответ. Я, присутствовавший при этой сцене тихо и незаметно, пожалел, что у меня нет фотоаппарата, чтобы заснять эти красноречивые перемигивания: сколько жизни в лицах этих сильных и непобедимых Цено и Дуни, ведь стоит им только захотеть — и я вам заявляю это совершенно серьезно! — стоит только захотеть, и оба они станут кандидатами наук.

И даже поболее того.

…

На этом записи в дневнике обрываются.

…

А вот и текст второго письма:

«Дорогой редактор!

Я тебя не знаю, и не знаю, что ты подумаешь, прочтя это письмо. Но, честно говоря, меня это особо и не волнует. Не хочу, чтобы мои слова прозвучали обидно, но что бы ты там ни подумал, от этого ничего не изменится. Дневник моего подопечного — потому что, действительно довольно продолжительное время я был его духовным попечителем — в любом случае увидит белый свет. Ведь вы очертя голову кидаетесь на подобные вещицы. Задыхаетесь от восторга, раскопав подобную историю. Глаза ваши так и горят от радости: «Вот сейчас я собственными руками нанесу удар Злу! Сейчас я разоблачу этого — как вы там его называете? -»отрицательного героя»! Я…» И с юношеским задором вскакиваете на ноги и начинаете нервно вышагивать по комнате, точно открыли Америку.

А Америка уже давно открыта, дорогой редактор, так давно, что порядком состарилась. Как устарело и все то, что мой недавний помощник кропал втайне (думая, что Цено Колбаков ничего не замечает и его можно обвести вокруг пальца), во всем этом нет никакого открытия. Все, о чем он пишет, было известно еще во времена римлян, а может, и раньше. Во времена египтян. Суть в том, чтобы уметь извлечь уроки из прошлого и использовать их в настоящем. Мой биограф продемонстрировал — это следует признать объективности ради — неплохие литературные способности. Он раскрыл разные черты моего характера, воспитания и поведения. И вполне возможно, меряя все на свой аршин, он в чем-то и прав. Однако дело в том, милый мой редактор, что я-то меряю все своим аршином! Вот тут-то мы с ним и расходимся во взглядах. Приблизив его к себе, я сразу понял, что следует направлять этого глупого — хотя и талантливого — человека. Почему я должен терять его как помощника, а в перспективе и как компаньона? Почему бы мне не привлечь его на свою сторону? И я взялся выправить его близорукость. Позволил ему быть подле меня. Наблюдать и изучать методы моей работы и мой стиль жизни. Говорят, что существует «американский образ жизни». Возможно, он и существует. Для меня, однако, важен именно «колбаковский образ жизни». Я живу так, а не иначе, и именно это хотел показать сему юнцу. Показать для того, чтобы заставить его на путь истинный, сделать из него человека. И он стал наблюдать за мной. Следить. Изучать. Начал вести заметки на каких-то листках, которые с виноватым видом прятал под столом, стоило мне бросить на него взгляд. Я не спрашивал его ни о чем, я и так обо всем догадывался. Потом я добрался до его первых записей. Прочитал их и остался очень доволен: он вступал на правильный путь! Он начал делать первые шаги, приобщавшие его ко мне. Почему? Да потому, — здесь прояви предельно внимание, дорогой ты мой редактор, — потому, что он стал мне завидовать. В его душе началась борьба противоречивых чувств — восхищения и ненависти, а ведь известно, чем все это кончается. Сначала подобные люди трубят о своих принципах, режут правду-матку, но стоит им хоть раз вздохнуть: эх, живут же те, кто не бравирует своими принципами! — и все, конец. Моего помощника скрутило от корчей, вызванных терзаниями прежней совести и новым восприятием жизни. Он не находил себе места от мысли, что ему не достает доблести вцепиться мне в глотку. И тогда он стал искать другие способы уязвить меня. А чем же он может меня уязвить? Своими писаниями? Словами и словечками? Литературщиной? Иронией и сатирой?

Дурак!

Запомни, дорогой редактор, Цено Колбакова и пуля не возьмет. Чтобы повалить меня, необходимо прямое попадание пушечного ядра! Так-то. А он надумал сразить меня словесами. 'Поняв это, я обрадовался. И позволил ему писать. И увязать в своем ослеплении все глубже и глубже. Пока не дойдет до конца. Тогда он завопит от бессильной ярости и сложит оружие.

Он был прав, заметив, что я могу уничтожить его. И не прав, употребляя выражение «он способен меня уничтожить», потому что я уже уничтожил его! С сегодняшнего дня он становится моей правой рукой! Я возвысил его, подняв на такую высоту, с которой пути назад уже нет.

Редактор, ты можешь сказать, что я циник, Я же считаю себя просто откровенным. Напечатай все, в том числе и это письме. Я думаю, что читателям будет полезно познакомиться с ним. Давай откроем читателям глаза. Давай и им поможем стать людьми, хватит им жить дураками.

С уважением Цено Колбаков

P.S. Да, одна небольшая деталь, я позволил себе изменить имена в рассказе своего биографа. Человеку с моим положением в обществе все же необходима известная скромность.

Он же.

Перевод с болгарского Наталии Дюлгеровой.