...Однажды, когда я беседовал с Батюшкой, он, между прочим, объяснил мне один текст из Евангелия Луки (11, 23–26): "...и проходит сквозь безводные места, ища покоя, и не обретает". Что разумеется здесь под "безводными местами"? Души людей слабых, порочных, не имеющих никаких добродетелей. Диаволу неинтересно соблазнить, навести на грех такого человека, у которого грешить не только мыслью и словом, но действием — дело обыкновенное. Такого человека он вводит в грех без всякой борьбы, как, обыкновенно, он действует в миру.
Наконец, он решается возвратиться к тому человеку, из которого он исшел, и приходит... Когда он исшел из этого человека, человек ощутил умаление борьбы со страстями; они его как бы перестали тревожить. И предался рассеянности, перестал внимательно следить за собою, впал в беспечность. Вот в таком-то состоянии и находит его возвратившийся диавол. Видя его не готовым к борьбе с собой, пользуясь его беспечностью, диавол идет и берет с собой еще семь духов, злейших себя, и "вшедше живут тут, и бывает человеку тому последняя горша первых"...
Потому всегда надо внимать себе... Не помню хорошо, но как будто Батюшка говорил, что такой человек, по утишению скорбей, дал место в себе гордости, это и способствовало тому, что он пришел наконец в такое бедственное положение...
Недавно к Батюшке пришел исповедоваться и побеседовать монастырский иеродиакон о. Варсис. После исповеди он и говорит Батюшке:
— Благословите, Батюшка, буду к вам ходить...
— Да ты ведь и так ходишь?
— Нет, Батюшка, ходить на откровение помыслов. Я их никому не открывал. А теперь иногда спрошу что-либо у старших, а они смеются. Вот я и решил просить у вас благословения ходить к вам на откровение помыслов...
Рассказывая это мне, Батюшка сказал:
— Он мне говорит про монастырь, а я думаю: про монастырь что и говорить, ведь и у нас в скиту тоже самое...
Это мне Батюшка говорил и объяснял ослабление монашества ослаблением и развратом жизни в миру, ибо естественно, что слабый мир дает и слабых монахов.
Взять, например, меня. Какой я монах, какой я послушник? Даже и не похож на монаха. Не велика моя жизнь, но так как я жил с самого рождения все время в миру, и притом еще в городе, то он, т. е. мир, оставил на мне свою печать.
"...В Св. Писании, например, в Апокалипсисе и даже в Ветхом Завете, встречается слово "острова". Например: "И острова будут уповать на Бога". Как острова могут уповать? Под словом "острова" разумеются монастыри. А означает весь текст то, что к пришествию антихриста разве в монастыре еще сохранится вера..."
И вот представляется мне иногда следующее: я спокоен. Я знаю, что теперь вьюга, мороз, но в келии все равно тепло. Стены не пропускают холода, только слышно, как в трубе воет ветер. И появляется какое-то невольное чувство радости, что я не на морозе, а в теплой келии. Подобное чувство я ощущал в миру...
С этого внешнего чувства я перехожу на духовное, внутреннее и думаю: весь скит с его плохонькой деревянной оградою есть теплая уютная общая келия, где все мы греемся и радуемся, что мы не в миру, ибо там мороз, там веют вихри ложных пагубных учений, унося из души бедного неопытного юноши все хорошее, все святое. Там всякому грозит опасность замерзнуть духовно, там редко кто согреет. Там метель, которая совершенно засыпает глаза, так что они ничего не видят, там слепнет человек. Там буря зла... И слава Богу, что я здесь; я постоянно должен благодарить Бога, помня, где я, и откуда вывел меня Господь.
Прошли, пролетели, промелькнули святые Рождественские дни: прошли, т. е. отошли в вечность. Прошли как-то очень быстро. День летит за днем, и время незаметно.
— Это оттого, что наши старцы,— говорил как-то наш Батюшка,— очень мудро распределили время в течение каждого дня, дали каждому делу свое определенное время.
Вот уже второе Рождество, второй Новый год встретил я здесь и провел...
Вот еще что я хотел записать. Не помню, кому первому мы сказали о своем намерении поступить в монастырь: отцу ли Серафиму или отцу Петру Сахарову. О. Серафиму было сказано, как духовнику на исповеди: до исповеди мы его не знали и даже не видели никогда. А к о. Петру мы пошли, как к знакомому, посоветоваться. А кроме того, он с еп. Трифоном близок и нас направил прямо к нему. Теперь мне видно, что это не случайно, значит, нам нужно было пойти именно к нему. Всюду Божие промышление, только мы его весьма часто не замечаем. В особенности надо это сказать о мирских: у них все — случайное стечение обстоятельств, которого на самом деле никогда не бывает.
Недавно скончался в Москве известный своим старчествованием о. протоиерей Валентин Амфитеатров. Он был вначале настоятелем церкви во имя св. Константина и Елены и "Нечаянной Радости", потом, кажется, в Архангельском Соборе, а затем на покое жил, лишившись зрения. Он был в церкви настоятелем, а мой дедушка — старостой.
Когда мы сказали маме о нашем желании, то мама, хотя и предполагала, но все же была поражена и решила съездить посоветоваться с о. Валентином. Я с ней поехал. Когда мама объяснила о. Валентину цель нашего приезда, он ответил, что теперь никому советов не дает, а в особенности в таком деле, "о котором он и не может советовать".
— Я никогда не был монахом,— сказал он,— как я буду советовать...
Затем, кажется, начал молитвенно желать нам всего хорошего и прощаться. Тогда я, обращаясь к нему, сказал:
— Благословите, Батюшка, меня на монашество,— кажется, я так сказал, но если и не сказал слова "на монашество", то подумал это, и о. Валентин мог думать, что я не просто прошу благословения, а на монашество. На мою просьбу он встал и благословил меня со словами:
— Бог Вас благословит. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Слова он говорил медленно, с любовью, и крестное знамение положил на меня широкое и также медленно, и, наконец, поцеловал, насколько помню, в лоб. Это было как-то странно для меня, неопределенно, и по получении благословения я тотчас же и забыл о нем. А теперь я чувствую, что это было именно благословение на монашескую жизнь.
9 числа Батюшка дал мне прочитать книгу под заглавием: "Откровенные рассказы странника духовному своему отцу".
Сравнительно недавно Батюшка рассказал мне следующее:
—Хочу рассказать вам про одного англичанина... Не знаю, занимаются ли современные англичане подобными вопросами... Так вот, однажды сидел этот англичанин и пристально глядел в окно. Вдруг он говорит:
— Теперь мне это понятно...
— Что тебе понятно? — спросила его жена.
— Теперь мне понятно,— сказал он,— как наши тела после всеобщего воскресения мертвых будут прозрачны.
— Почему же это тебе стало понятно? — спросила его жена.
— Вот,— отвечал он,— я гляжу на стекло и думаю: ведь стекло прозрачно, тогда как его составные части: земля, уголь и др. — вовсе не имеют этой прозрачности. Поэтому и тело человека, обратившееся по его смерти в прах и землю, может по Божию велению, восстать в ином, нетленном, светлом виде.
Недавно Батюшка рассказал мне следующее:
— Я в гимназии учился хорошо, шел первым по классу. Были у нас тогда полугодовые репетиции. Я сдал все хорошо и, приехав домой, размышлял о том, что я буду читать, вообще строил в своей голове различные планы, ибо свободного времени было около двух недель: с 24 декабря по 7 января. Пришел, сел за стол. Передо мной лежала бумага. Я беру перо и пишу: "Возрождение". Что такое? Какое возрождение? и начинаю писать далее: "Давно, в дни юности минувшей"... А было мне тогда всего пятнадцать лет.
ВОЗРОЖДЕНИЕ
Давно, в дни юности минувшей,
Во мне горел огонь святой;
Тогда души моей покой
Был безмятежен, и живущий
В ней Дух невидимо хранил
Ее от злобы и сомненья,
И силой чудною живил.
Но жизнью я увлекся шумной;
Свою невинность, красоту,
И светлый мир, и чистоту
Не мог я сохранить, безумный.
И вихрем страстных увлечений
Охваченный, я погибал...
Но снова к Богу я воззвал
С слезами горьких сожалений,
И Он приник к моим стенаньям
И мира Ангела послал,
И к жизни чудной вновь призвал,
И исцелил мои страданья.
Не чудно ли это? Мне было всего 15 лет, а я написал вперед всю мою жизнь.
Сегодня с увидел на столе это стихотворение. Батюшке его кто-то прислал в количестве ста экземпляров, из которых я, с благословения Батюшки, взял два.
13 числа я занимался с Батюшкой вечером до 12 часов ночи, а 14-го — до 10 часов, а с 10 до 12 часов мы беседовали.
Много было сказано, не упомню всего. Но что-то святое, великое, высокое, небесное, божественное мелькнуло в моем уме, сознании во время беседы. Беседа коснулась духовной монашеской жизни, смирения, и высота смирения как бы чуть-чуть показала себя моему внутреннему человеку. Батюшка для выяснения монашеской жизни взял пример из жития св. Иоанна Дамаскина. Батюшка передал мне известную историю отсечения и исцеления его руки. Затем Батюшка начал говорить:
— Когда Дамасский калиф увидел, что над Иоанном совершилось чудо, то уверовал в Бога, познал невинность Иоанна и предлагал ему прежнее место при дворе своем. Но Иоанн отказался и просил только одного, именно: чтобы пустили его в иноческую обитель. Делать нечего, и калиф отпустил его.
Тогда Иоанн отправился в обитель св. Саввы. Приходит и объявляет о своем желании посвятить себя иноческой жизни. Его, конечно, принимают и отдают в послушание старцу. Старец, принимая его, спрашивает:
— Зачем ты пришел сюда? Ты ищешь чудных откровений, видений, высших таинств? Нет, еще рано, ты недостоин. Сначала тебе надо приобрести смирение.
Иоанн же отвечает:
— Одного ищу я — спасения души своей.
— Да, сначала тебе надо приобрести смирение и послушание.
— Я на все готов.
— Так хорошо. Вот тебе послушание: не смей отселе ничего писать.
Иоанн ничего не возражал и перестал писать, хотя и нелегко ему это было, ибо он не мог писать и в защиту св. икон. Наконец, он не вытерпел и написал чин погребения, который полностью принят церковью и до сих пор совершается нами. Тогда старец сказал Иоанну:
— Так. Ты ослушался. Иди и чисти за это везде отхожие места.
Иоанн смирился и пошел исполнять новое послушание и, вероятно, немалое время исполнял его.
Так как же вы полагаете? Старец по глупости и грубости наложил на Иоанна таких два тяжких послушания? Великая мудрость была у старца. Смысл всего становится ясным из первых слов, которые сказал старец, принимая Иоанна. Он поставил смирение выше всего, ибо оно поставляет имеющего его выше всех. Св.отцы называют смирение ризою Божества. Смирение — первое условие спасения: только им мы и можем спасаться.
Далее Батюшка, насколько помню, в связи с этим говорил:
— Путь унижений, смирения и терпения — тяжел. Многие за него брались, решались идти им и не выдерживали. Хотел идти этим путем и еп. Игнатий Брянчанинов и не выдержал. Ведь он был и в Оптиной. Хотя он и считается наставником современного монашества, ибо желающий понять сущность монашества в настоящее время без его сочинений этого сделать не может (его сочинения дают ясное понятие об иночестве), а все-таки он не Арсений Великий. Правда, святой, а все же не Арсений. У нас сохраняется предание, что Батюшка о. Лев сказал про еп. Игнания Брянчанинова:
— Если бы пошел иным путем, то он был бы второй Арсений Великий.
— Хорошо жить в монастыре,— продолжал Батюшка,— когда живешь внимательно, вникаешь во внутренний смысл жизни. Если же видеть только щи, кашу, аккуратное хождение к службам, одним словом, видеть только внешность, то так жить очень скучно. А если жить, вникая во внутренний смысл жизни, то увидишь дивную премудрость и глубину во всем. В этом отношении незаменимую услугу оказывают жития святых. Какой чудный смысл во всех событиях!
Теперь мне становится понятно, почему братья Николай и Иван Беляевы пришли из мира сюда... та завеса начинает немного приподыматься для меня...
...Так может относиться любящий, нежный отец к своим детям. Простота обращения иногда поражает меня. Эта простота самая искренняя, нисколько не оскорбительная, а напротив, вожделенная. В эти дни я особенно расположился к Батюшке, особенно почувствовал его значение для меня... Когда я уже уходил от Батюшки, он стал говорить о признаках своей смерти... И еще в начале беседы Батюшка сказал:
— А хотелось бы мне еще пожить... Страшно умирать, страшно умирать...
Затем опять среди разговора:
— Боюсь, что мне придется отвечать за чад моих духовных. Я все думаю, что мало для них делаю, мало забочусь и о себе, и о них. Ну, уж о себе как бы так и надо, а об них-то...
Когда я прочел "Слово о смерти" еп. Игнатия Брянчанинова, многое мне уяснилось, чего я прежде совершенно не понимал. Эта книга незаменима в своем роде... Вот и теперь вижу я во сне различные муки, например, сегодня... Господи, Господи, накажи здесь, как хочешь, только избавь вечных мучений...
"Замечательно, что люди неверующие или мало верующие, например, материалисты и др. далее тела, далее видимого не идут, отвергая существование души, ангелов, бесов, даже Бога, но когда говорят о вечных муках, то они никак не хотят допустить здесь что-либо вещественное, чувственное, относя муки к угрызениям совести и т. п. Это противоречие в них замечали великие люди, замечал его, кажется, и митрополит Филарет".
Батюшка мне не раз говорил, что он очень любил детей, и однажды рассказал следующее:
— Я очень любил устраивать "детские пиры". Эти пиры одинаково мне и детям доставляли радость. Устраивал я их обыкновенно в праздники. Приходили ко мне эти бедные дети на квартиру, все одетые в праздничные одежды, конечно, очень скромные, ибо приходили многие из подвалов. Я выбирал одного или двух мальчиков побольше и указывал им дорогу, куда идти. На это они мне кричали: "Знаем, знаем". И все они, не более двенадцати человек, мальчики не моложе 4–5 лет и до 10–11 и девочки не старше 8 лет (во избежание соблазна) отправлялись за город версты за три, в лес.
Я по немощи своей брал себе извозчика. Немного ранее отправлялся туда же и мой деньщик с таинственными узлами. Когда все собирались в назначенное место, я, прежде всего, давал детям набегаться по лесу, наиграться вволю. Потом, когда они немного устанут от беганья, проголодаются, я их усаживал на траве около разостланного прямо на траве длинного и широкого полотенца, на котором стояли тарелки со сметаной, творогом, вареной холодной говядиной, яйцами, черным и белым хлебом. Кажется, и все, а может быть, еще что было, вот, например, масло, ну и более ничего.
Когда они наедятся этого, я их начинаю поить чаем, причем давал им дешевых конфет и пряников; конечно, был сахар, может быть, варенья немного, ну и все. При этом мы разговаривали. Бывало, забросают вопросами. Также им рассказывал о чем-нибудь полезном для души, о чем-нибудь духовном. Все слушали с удовольствием и вниманием.
Так и сидим, бывало, в лесу на холмике часов до 10–11 вечера. Взойдет луна. И без того чудный вид на Казань делается еще красивее. Перед нами поляна, за нею река, а за рекою — Казань с своим чудным расположением домов, садов и храмов...
И хорошо мне тогда было, сколько радости испытывал я тогда, и сколько благих семян было брошено в эти детские восприимчивые души. И все это удовольствие стоило мне рублей десять. А что тогда для меня были десять рублей?
Наконец нужно было возвращаться домой. Приезжал домой, ложился спать и вставал на следующий день здоровый, бодрый и шел на службу. Возвращаясь с "пира", я думал: "А где теперь мои товарищи? Как они теперь проводят время в ресторанах с блудными, развратными девками?" Господи, Господи... Про меня они говорят:
— Не с ума ли он сошел? Все с детьми, да монахами... Слышали? Ну ладно бы один раз, а то каждый праздник. Нашел удовольствие.
Но некоторые на эти пиры смотрели снисходительно. Удивительно, но в общем многие мои сослуживцы-товарищи были хорошие люди...
Сегодня сороковой день по кончине о. Иоанна Кронштадтского. Батюшка, согласно постановлению Синода, служил обедню, панихиду и говорил краткое слово. Батюшка был также и на трапезе, где мне пришлось читать житие св. Григория Омиритского (19 декабря). Какое это чудное житие! Какая премудрость в словах и речах этого святителя!
Вчера Батюшка пошел к повечерию на правило. Когда он шел оттуда, я провожал его, и Батюшка начал говорить мне следующее:
— Я поехал в 1890 году в Оренбург, где пробыл отрочество и юность, проведя детские годы в селе. Теперь это уже не тот город. Нет в нем уже той патриархальности, простора: все изменилось. Так вот, когда я поехал в Оренбург к матери за благословением на иноческую жизнь, я ходил в этом городе по всем улицам, а также и за город ходил... И все там мне напоминало мою прошлую жизнь с ее скорбями и радостями, с ее светлыми и темными происшествиями, ибо были, конечно, уклонения в шуию... Так и сейчас: я стою на правиле, а воспоминания одно за другим целой вереницей проносятся передо мною. Я говорю: "Господи! Зачем это? Ведь они мешают мне внимать молитве..." Но помимо моей воли они идут передо мною. И опять воспоминания как радостных, так и тяжелых событий производят на меня отрадное впечатление, и последние — даже более отрадное.
Конечно, если бы была прежняя келия для правила, то еще более возникло бы воспоминаний. Прежде было правило там, где теперь новый храм. Когда начал строиться новый храм, то будто кто-то мне сказал: "Теперь тебе будет легче",— и действительно, так и вышло. Я почувствовал ослабу, а какие скорби и гонения раньше были... Только я твердо сказал себе: "Что бы то ни было, не уйду из скита. Умру, а не уйду..."
Недавно, а также и вчера утром Батюшка говорил, что современное монашество стремится исполнять во всем свою волю. Авва Дорофей говорит: "Я не знаю монаху иного падения, как последствие своей воли".
Батюшка во время разговора в первый раз назвал меня своим "сотаинником". Я этого не ожидал и не знаю, чем мог это заслужить. Спаси Господи Батюшку. Я все более и более начинаю видеть, что Батюшка — великий старец. И к моему сожалению, Батюшка все чаще и чаще говорит о своей смерти, что дни его "изочтены суть". "Я совершенно один,— говорил как-то Батюшка,— а силы слабеют". — Мы: я и Батюшка о. Амвросий — все вместе делали, друг друга утешали в скорбях. Приду, да и скажу: "Батюшка, о. Амвросий, тяжело что-то". — "Ну что там тяжело? Теперь все ничего. А вот придут дни..." Да, а теперь-то они и пришли. Монахов много, много хороших, а утешать некому. Теперь я понял, что значит: "Придут дни"...
Вся эта неделя быстро и незаметно прошла. В келии с Батюшкой я много занимался и только сегодня, как будто, немного вздохнул свободно. Сегодня Прощеное воскресенье. Погода чудная, весна. Весело блестит солнышко на снегу, с крыш и деревьев капает вода. Елки и сосны покрыты снегом, который третьего дня обильно выпал и покрыл белой пеленой весь скит, поэтому вершины сосен и елей блестят на солнце, и снег, лежа на темнозеленых хвоях, кажется еще белее.
Недавно Батюшка сказал мне про монашество:
— Монашество — есть блаженство, какое только возможно для человека на земле, выше этого блаженства нет ничего. И это потому, что монашество дает ключ к внутренней жизни. Блаженство внутри нас, надо только открыть его. Полное блаженство — на небе, в будущей жизни, но нижняя ступень его — на земле. В той жизни оно только продолжается.
Когда Батюшка говорит подобные вещи, я чувствую что-то великое, святое, но это, как бы, мелькнет передо мной и исчезнет.
Сейчас ходил прощаться в монастырь. Завтра первый день св. Великого поста.
Приезжал на эти дни брат Кирилл, сегодня уехал.
Его Батюшка отечески любит, он отвечает, по-видимому, тем же. Когда он уже уехал, Батюшка сказал, как бы в раздумьи, и сказанное не имело отношения к предыдущему: "Придется ли еще увидеться с Люшей"? — (Так Батюшка называет обыкновенно брата. Кирилла, брата Никитушку, а иногда и меня.) Я на это ничего не ответил, но сложил в сердце своем словеса сия.
Сегодня возвратился в скит о. Кукша, ездивший в Калугу для посвящения в иеромонахи.
Сегодня Батюшка сказал, что ему возвещается, будто враг хочет между мной и Иванушкой посеять плевелы, чтобы поселить между нами вражду, ненависть. Батюшка предупредил меня от этого зла, говоря, чтобы мы поддерживали между собою любовь, чтобы не дали врагу ничего пожрать. Это же самое Батюшка сказал еще и в прошлом году, когда мы только что оделись в подрясник. И это я должен свято соблюдать, т. е. всячески поддерживать единство и любовь.
Сейчас я зашел к Батюшке на благословение после вечерни. После благословения и откровения моих немощей за этот день Батюшка сказал мне следующее:
— Это все ничего, если укоряем себя и смиряемся. А то вот многие на небо лезут, подвиги накладывают на себя, а смиряться не хотят. Смиряйтесь, смиряйтесь. Да, я скажу вам, брат Николай, не хотят смиряться. Это язва, язва современного монашества...
Сподобился я сегодня принятия св. Христовых Таин. Вот уже прошла и первая седмица Великого поста. Не прошла, а промелькнула. Не заметил я и поста, не почувствовал его тяготы.
19 февраля Батюшка мне сказал:
— Я вам, брат Николай, не раз уже говорил и еще скажу: приходит мне мысль — все бросить, уйти в какую-нибудь келию. Страшно становится жить, страшно. Только боюсь сам уйти, а посоветоваться не с кем. Если бы жив был Батюшка о. Варнава, то поехал бы к нему, но его уже нет. А сам боюсь: боюсь, как боится часовой уйти с поста — расстреляют. В таком положении начинаешь понимать слова пророка Давида: "Спаси мя, Господи". ...Если взять только одну часть фразы, то само собой разумеется, что никто не хочет погибели и не говорит: "Погуби меня, Господи". Все и всегда могут сказать: "Спаси мя, Господи". Но он далее прибавляет: "Яко оскуде преподобный".
Не к кому обратиться, Господи, спаси мя. Только теперь мне становится понятным: отчего бежали св. отцы от мира, а ведь именно бежали... хочется и мне убежать в пустыню...
Незадолго до этого, как-то вечером, Батюшка сам, не по моему вопросу, а сам начал говорить:
— Прежде я не понимал, что делается в миру, а теперь, когда приходится мне сталкиваться с ним, он поражает меня своей крайней сложностью и безотрадностью. Правда, бывают радости, но они мимолетны, мгновенны. Да и какие это радости? Самой низшей пробы. А у нас блаженство, даже немного как бы походит на рай. Бывают, конечно, и скорби, но это временно. "Хорошо, кто заботится о внутренней созерцательной жизни, ибо она даст ему все".
Ровно два года назад в вечернее время я и Иванушка с о. Гавриилом были на Брянском вокзале в Москве, намереваясь отправиться в Оптину пустынь, не имея о ней ни малейшего представления. Недели за две до того времени я не знал, что Оптина существует. Таким образом, выехав 23 февраля из Москвы, 24-го мы впервые увидали Оптину, т. е. в день Обретения главы св. Иоанна Предтечи — обрели Оптину, как тихое пристанище от житейских бурь и зол. Не смею думать, что это произошло без промысла Божия.
После бесцельного скитания по жизненной пустыне, я нашел здесь воистину богатое сокровище, утаенное от премудрых и разумных и открытое, доступное младенцам, простецам и нелукавым сердцем. И для меня оно было сокрыто, и я едва бы нашел его сам. Я был сюда приведен, не знаю почему, как и для чего...
Обратило на себя мое внимание еще следующее обстоятельство. Еп. Трифон сказал, чтобы мы приходили в Богоявленский монастырь к вечерне с мамой и с о. П. Сахаровым. Это было в воскресенье "о блудном сыне". Мы пришли. Еп. Трифон сказал очень хорошо проповедь на эту тему. После вечерни мы отправились к нему. Входим мы четверо, и в это время входит о. Гавриил, как бы встречает нас. "Вот Вам как раз послан Архангел Гавриил,— сказал Владыка полушутя, полусерьезно,— с ним вы и поезжайте".
И в это воскресенье была окончательно решена наша поездка в Оптину. Меня, как блудного сына, Оптина как бы уже приняла в свои объятия. Это все не простая случайность, нет, это все имеет великий смысл.
Удивительно, что я, до сих пор не желавший подчинять свою волю и разумение кому бы то ни было, в деле обретения Оптиной и водворения в скиту даже совершенно не участвовал своей волей: все делалось по указанию и благословению духовных лиц.
Числа 23–24 я открывал Батюшке свои помыслы. Батюшка и ответил мне:
— Прогонять помыслы, противиться им могут только святые, а нам от них надо бегством спасаться...
— Да, Батюшка, когда очнусь, начинаю творить молитву Иисусову...
— Вот про это-то я вам и хотел сказать. Сразу у вас нет своих сил бороться с помыслами, призывайте Господа Иисуса, и имя Его будет прогонять от вас помыслы. В грех они, как я уже сказал, поставиться не могут. Например, разве вы виноваты, что, когда отворили дверь келии, вас охватил ветер и засыпало снегом. Никакой в этом вины нет. Но если вы видите, что вам не под силу идти при такой вьюге, то можно спастись только бегством, именно: захлопнуть дверь. А другой, покрепче, пожалуй, и пойдет по этой вьюге. Нам до таких далеко. Они могут, подобно Давиду, выходить на единоборство, но не с голыми руками. Заметьте, с чем вышел Давид на Голиафа? С камнем. А что значит камень? "Камень же бе Христосъ". Вдумайтесь-ка в это.
В этот же вечер Батюшка говорил мне:
— Нам, т. е. стоящим на таком посту, несущим такое послушание, нельзя отдыхать. Сегодня я очень плохо себя чувствовал и думаю: надо отдохнуть, лягу. "Брат Никита,— говорю я,— сегодня не будем отпирать женскую половину, в первый раз за три года. А я лягу и часов до трех не будите меня". Лег, а помысл говорит: "А может быть, там пришла какая-нибудь раба Христова со скорбью, или другой какой насущной нуждой своей,— как же так? Надо отпереть". Позвал брата Никиту, сказал, чтобы он открыл, а сам встал: вскоре вся слабость прошла. А там, действительно, пришли такие, которых надо было принять. И вот как Господь подкрепляет в таких случаях...
Подобные же происшествия Батюшка рассказывал и раньше. Например, Батюшка не мог совершенно читать при огне вследствие страшной рези в глазах. Когда Батюшку посвятили во иеромонахи, он заявил, что при огне служить не может, а о. архимандрит отвечал, что Бог поможет. И действительно, Батюшке была дана возможность служить при огне. А теперь даже и пишет, и читает, и вообще имеет возможность работать при огне, так как этого требует его положение.
Сегодня воскресенье, неделя св. Иоанна Лествичника, но ему службу не правили, так как память 40 Севастийских мучеников иж во езере приходится на понедельник, а служба правилась им сегодня. Вчера за бдением я первый раз читал паремии. Итак, пришлось читать паремии св. мученикам.
Однажды Батюшка говорил мне: "За советом надо обращаться к одному кому-нибудь. То, что я сейчас говорю, чрезвычайно важно, и блаженны те, кто это знает. Бывает так, что придет кто-нибудь в Оптину, посоветуется с одним, потом с другим, иногда у трех-четырех побывает. Каждый советует по-своему, и у вопрошающего получается смущение: он не знает, как поступить, чьему совету последовать. А нужно было спросить у того, к кому он первому пришел, и что тот посоветует — принять во внимание, считая это за волю Божию."
Иногда Батюшка рассказывает и говорит много, что хотелось бы записать, да нет времени и возможности. Сегодня после обеда Батюшка стал ложиться отдыхать. Я был с ним, укрыл его, когда он лег. Когда Батюшка раздевался, он начал говорить:
— Ни у меня, ни у вас, конечно, нет в мыслях расстаться друг с другом. Но право, хорошо помереть в такие годы, когда душа ваша еще не очерствела, и у нас в скиту...
— Да,— говорю я,— мое желание — остаться навеки в скиту и лечь здесь в могилу. Но только пр. Иоанн Лествичник говорит, что "неочистившиеся, аще желают смерти, поступают безумно..."
— Зачем же желать вам смерти; право — желать этого предоставляется мне. А все может случиться: у Бога свои расчеты, и кого из нас раньше потребуют отсюда — неизвестно.
Что еще говорил Батюшка, я не помню хорошо. Нет свободной минуты, а потому пишу кое-как.
Пользуясь свободной минутой, запишу кое-что. 14 марта Батюшка дал мне две деревянных ложки — одну лично мне, а одну — для Иванушки. В тот же день Батюшка сказал мне следующее:
— В Казани был архиепископ Афанасий. Про него много чудесного рассказывали. Например, когда он только что приехал в Казань, он поспешил в Кафедральный собор. Отслужив обедню, молебен и сказав краткое слово, он начал благословлять народ. В общей массе, в толпе, подходит также какая-то барыня. Он благословляет ее, а руку целовать не дает. Она подумала, что он сделал это, спеша окончить благословение. Но все же она опять подошла под благословение, и опять он, благословив, не дал поцеловать руки. Она подходила к нему несколько раз, и повторялось то же. Тогда она говорит ему: "Владыка святый, неужели я такая грешная, что недостойна поцеловать у вас руку?" — "Вот еще,— говорит преосвященный,— у меня рука, словно у мужика". Барыня покраснела, поняв, что Преосвященный узнал ее мысли, ибо он сказал то, что она подумала, подходя под благословение. Было и еще много подобных случаев, доказывающих его прозорливость...
Характерная черта многих святых: позвать гостей, радушно принять их и угостить — замечалась и у преосвященного Афанасия. Он любил в праздники позвать к себе гостей. Так и было однажды. После обедни сразу из церкви с гостями он приходит к себе. Попив чайку и несколько побеседовав с гостями, Преосвященный предложил им пообедать. Приказав келейнику подавать обед, он с гостями сел за стол. Подают огромную, прекрасно приготовленную щуку. Посмотрев на нее, Владыка говорит:
— Ее кушать нельзя, она проклята.
Все несколько удивленно посмотрели на Преосвященного.
— Она проклята, ее есть нельзя,— повторил Владыка. Призывает келейника и приказывает убрать ее со стола. Тот даже не решается убрать. Тогда Преосвященный велит позвать повара. Тот приходит. Владыка смотрит на него и, замечая завязанный палец, спрашивает:
— Что у тебя с пальцем?
— Порезал нечаянно, Владыка святый.
— А что ты при этом сказал?
— Простите, Владыка, я сказал: чтобы ты была... нехорошо сказал.
— Ну, вот видишь, теперь ее есть нельзя. Эту бросьте, а другую надо приготовить. Вот видите, даже проклятие простого человека — повара, так сильно действует...
— Собственно, Батюшка,— спросил я,— непонятно, как это узнал владыка Афанасий, и почему нельзя после проклятия есть?
— Проклятие повара произвело в рыбе какие-то изменения, которые Преосвященный заметил своими прозорливыми очами. Вследствие этих изменений нельзя стало кушать рыбу. Этим объясняется, почему в миру, в богатых домах, в самых дорогих кушаньях нет того вкуса, который мы ощущаем в наших кислых щах: там все делается без молитвы, с руганью и проклятиями, а у нас в монастыре с молитвою и благословением.
В заключение всего запишу слова Батюшки, сказанные мне однажды: "Духа держитесь: дух животворит..."
Это уже третья, встречаемая нами в Оптиной пустыни, и вторая по скитскому житию. Бывая почти целый день у Батюшки, я не мог избежать некоторой сутолоки. Но, несмотря на это, здесь праздник всеми встречается духовно. Окончив послушание до 8 часов вечера, я пришел в церковь для слушания Деяний св. Апостолов. Здесь, в полумраке перед Плащаницей, под благоговейное чтение вполне могут утишиться суетные помышления. Тихо и спокойно отправился я в монастырь, где и встретил радостный и великий праздник.
Тихо и мирно на душе. Слава Богу.
Насколько помню, в Великую Пятницу, на страстной седмице, Батюшка сказал такую истину, засвидетельствованную св. отцами:
— Если бы желающие поступить в монастырь знали все скорби, присущие иноческой жизни, то никто бы не пошел в монастырь. Поэтому Господь нарочно скрывает от них эти скорби. А если бы люди знали блаженство, ожидающее иноков, то весь бы мир без оглядки побежал в монастырь.
Эти дни я был чрезвычайно занят, все время проводя при Батюшке. Сегодня уезжает брат Кирилл, он много помог мне в письменных работах. Спаси его, Господи.
Вчера была память св. Варсонофия, и Батюшка был именинник. На днях Батюшка говорил мне, что он, будучи в Казани еще мирским, очень любил становиться в Соборе около мощей св. Варсонофия. Когда у Батюшки начало появляться желание богоугодного жития, он часто обращался к св. Варсонофию, как бы предоставляя на его решение, какой путь жизни избрать ему. И угодник Божий не оставил втуне молитву с верою к нему прибегающего и указал Батюшке иноческий путь, и даже сподобил его принятия при пострижении своего имени. И первым шагом к сему, быть может, было то, о чем Батюшка рассказал мне 14 марта перед бдением:
— В Казани, когда была поставлена в первый раз на сцене опера "Гугеноты", я был в одной ложе в театре с некоторыми моими хорошими знакомыми. Я очень любил оперу. Внезапно напала на меня тоска, а в душе как будто кто-то говорил: "Ты пришел в театр и сидишь здесь, а если ты сейчас умрешь, что тогда? Господь сказал: "В чем застану, в том и сужу..." Уйди скорее из театра... С чем и как предстанет душа твоя Богу, если ты сейчас умрешь?" Мне стало страшно. Я вполне согласился с этим внутренним голосом и думаю: "Надо уйти". Тогда начинает говорить другой голос: "А что скажут твои знакомые? Да стоит ли обращать внимание на всякий пустяк..." Опять первый голос: "Иди, иди скорее, твои знакомые сейчас забыли о тебе, а потом можешь что угодно сказать на их вопросы".
Началась борьба, но первый голос взял верх, и я решил уйти. Тихо поднялся со стула, едва слышными шагами добрался до двери, быстро закрыл ее за собою и быстро пошел к выходу. С лестницы почти бежал. Быстро надел пальто, выбежал на улицу, крикнул извозчика и полетел домой. Только тогда, когда я уже вошел в свой уютный номерок, я свободно мог перевести дыхание. Здесь я решил уже никогда не ходить в театр, и действительно не ходил.
Потом об этом, как и обо всем, с течением времени я позабыл. Затем прошли годы, я снова вспомнил… и захотелось мне узнать, какое число было тогда, чья была тогда память. Я справился и узнал, что тогда было 4 октября, память святителей Гурия и Варсонофия, Казанских чудотворцев...
Господи, да ведь это меня св. Варсонофий вывел из театра. Теперь я думаю: какой глубокий смысл в событиях нашей жизни, как она располагается точно по какому-то особенному таинственному плану.
Вспомнилось и мне, как я жил перед отъездом в Оптину в первый раз, т. е. когда коснулась меня благодать Господня. В Университете, по окончании гимназии, я успел проучиться немногим более полугода... После Рождества мои мысли и стремления к богоугождению начали несколько формулироваться, и я стал посещать Университет, хотя и ежедневно, но с некоторою целью... Приходил в Университет и был там до 9 часов, в 9 часов отправлялся в Казанский собор к обедне, предварительно заходя по дороге к Иверской, если там народу бывало не очень много. Отслушав литургию, стоя иногда даже всю литургию на коленях, я не спеша отправлялся домой и заходил по дороге в часовню Спасителя у Москворецкого моста и, помолившись там, без задержки направлялся домой.
Дома думали, что я в Университете, а я в Казанском соборе, ибо я никому из домашних ничего не говорил, был откровенен только с Иванушкой.
22 апреля Батюшка мне сказал, что исполнилось ровно три года, как он вступил в управление скитом. Память преп. Виталия.
Сегодня Батюшка рассказал мне про то, что в 1870 году, когда поджигали г. Оренбург и выгорело 7/8 его, мать Батюшки со своей сестрой и с ним, тогда еще Павлом Ивановичем, со всем домом и имуществом были чудесно спасены от пожара.
— Для пожара был выбран ветреный день,— говорил Батюшка,— ветер быстро разнесся по большей части города. Адское пламя уже надвигалось на наш дом. Тогда мы положили на повозку свои пожитки и выехали за город, а незастрахованный свой дом мы оставили на волю Божию. Была ночь. Мы скрылись за уцелевшую часть вала, построенного во время Пугачева и даже ранее. Что делать? Старушка мать встала на молитву: "Господи, спаси нас." — И я встал и говорю: "Матерь Божия, спаси нас..."
И вдруг ветер переменил направление, пламя полетело в другую сторону. Наша часть города уцелела...
Прошло два-три месяца, разговор о пожаре не умолкал в городе. И однажды некто Силин сказал:
— Вы спрашиваете, почему уцелела эта часть города? Да вот почему: кто-то живет монахом, да еще, быть может, в монастырь поступит, вот ради него и спас Господь эту часть города.
Я тогда еще не думал о монашестве, и поэтому только улыбнулся на слова этого человека, но потом не раз вспоминал их. Он сказал истину про меня... Видите, как дорого Господу монашество.
Я помню, как еще зимой Батюшка сказал мне:
— В человеке заключается три части: тело, душа и дух. Это видно из слов Богоматери, сказанных ею на приветствие праведной Елизаветы: "Величит душа моя Господа, и возрадовался дух мой о Боге, Спасе Моем". Здесь очень ясно видно разделение: одно — дух, а другое — душа, а что тело и душа суть две различные части — это очевидно. И заметьте эту последовательность: начинает хвалить Господа душа, и от этого приходит в веселие и начинает радоваться дух. Это относится ко всякому человеку, когда он молится или прославляет Бога. Молитва начинается при посредстве сил души, и ум прислушивается к словам молитвы. Затем смысл молитвы как бы затрагивает дух человека, и дух, вынужденный Божественною силою молитвы, возрадуется...
Я постарался припомнить то, что говорил тогда Батюшка, но не знаю, верно ли я передал это.
Сегодня уже отдание Пасхи. Батюшка пошел служить в монастырь за о. архимандрита, ибо тот что-то устал.
Вчера Батюшка говорил мне о том, какая борьба была у него в душе, когда послали на войну в Муллин. Когда Батюшке объявили о назначении, он почувствовал всю трудность этого послушания, но не отказался, а принял его как от руки Господней, хотя оно было плодом недоброжелательства некоторых.
— Здоровье мое было плохое. Как поеду,— думал я,— куда такому хилому старику проехать несколько тысяч верст... Я думал, что не доеду... Затем были в уме и другие мысли, а именно: как ты будешь оправлять требы, крестить младенцев, когда ты ни разу не крестил. Как ты будешь отпевать усопших, когда ты ни разу не отпевал? Как ты будешь ладить с начальством и врачами, если они будут над тобой издеваться? Как ты сразу из скита впадешь в многолюдство, да еще в женское общество сестер милосердия? (Батюшка говорил, что все эти мысли были бесовскими клеветами.) Как на твое здоровье повлияет климат, к которому ты не привык? И прочее и прочее...
Но я только отбивался молитвой Иисусовой. Когда я это пересилил, враг переменил свои действия, он начал возбуждать к клеветам на меня едущих со мною... Это было очень тяжело... Так продолжалось до Харбина.
Когда же я был отправлен в Муллин, я избавился от "гонящих мя", свободно вздохнул и попал словно в рай. Одна природа чего стоит: синие горы, леса, степи с миллионами цветов. Между мною и окружающими установились простые дружественные отношения. Главный врач оказался хохол, и все другие были истинно русские люди и верующие, в том числе, конечно, сестры милосердия (некоторые из них и сейчас относятся письменно к Батюшке). Хорошо мне там было.
Я думаю: несмотря на то, что для Батюшки все слагалось так неблагоприятно, он, будучи верен добродетели послушания, получил возмездие. Много скорбей понес Батюшка. Враг сильно ополчился, но Божия благодать не оставляла Батюшку.
Вчера Батюшка ходил в монастырь, да легко оделся, а было холодно. Еще вчера он почувствовал себя не совсем хорошо, а сегодня — еще хуже, даже не пошел к обедне и трапезе. Вчера пришлось немного побеседовать с Батюшкой. Не берусь записать всю беседу, отмечу только некоторые мысли:
— Молитва бывает,— говорил Батюшка,— во-первых — устная, во-вторых — внутренняя, сердечная, в-третьих — духовная. Внутреннюю сердечную молитву имеют весьма немногие, а имеющие духовную молитву встречаются еще реже. Духовная молитва несравненно выше внутренней сердечной. Имеющие ее начинают познавать тайны природы, они смотрят на все с внутренней стороны, постигают смысл вещей, а не внешнюю их сторону. Они постоянно бывают охвачены высоким духовным восторгом, умилением, их глаза часто источают слезы. Их восторг для нас непонятен. Доступный нам восторг самых великих художников, в сравнении с их духовным восторгом, есть ничто, ибо он душевнее.
Просвещение научное может быть усваиваемо всеми народами без различия, но нравственное просвещение и чистота свойственны только христианину...
В монастыре достигнуть нравственного усовершенствования удобнее, чем в миру... Как в миру, так и в монастыре волнуют человека страсти, но.в миру с наслаждением предаются страстям, если не на деле, то в слове и мысли, а в монастыре идет борьба против влечения страстей, за что и получается от Господа награда и нравственное очищение...
Преп. Серафим Саровский говорит, что кто в монастыре не творит молитвы Иисусовой, тот не монах... и страшно подумать, что добавляет: "тот обгорелая головешка"... Да, необходимо иметь какую-нибудь молитву, хоть самую маленькую.
Вчера одна молодая девушка, служившая в горничных в Калуге, принесла Батюшке подарок: крест медный и бархатные, вышитые серебром воздухи.
— Сердце умиляется,— говорит про нее Батюшка,— эта девушка лет 18-ти. Она была у меня в 1905 году. Побывав в Оптиной, она возымела намерение когда-либо еще побывать и принести мне подарок. Для этого она решила накопить денег. Получает она теперь на один рубль более прежнего: пять рублей в месяц. Целые три года она копила деньги. Наконец, накопила и привела в исполнение свое желание, а именно: съездила в Киев помолиться у Печерских чудотворцев и у других киевских святынь и купить там подарок для Батюшки Варсонофия в Оптину. Крест купила за семь рублей, а воздухи за десять рублей, всего, значит, 17 рублей, да еще самая поездка в Киев обошлась рублей 20. Выходит 37 рублей, а в Оптиной еще проживет, израсходует, и сама блаженствует.
— Теперь я спокойна,— говорит,— взяла благословение у Киевских угодников Божиих, сделала подарок Батюшке.
Конечно, принята Богом ее жертва.
Сегодня Духов день. Очень мне понравилось за обедней то, что в 2–3 саженях от храма на яблоню сел соловей и пел. И как же он пел! Было слышно в храме. Сколько простоты, сколько самой чистой поэзии.
"Лица людей святой благочестивой жизни имеют на себе отпечаток этой святости. Эти лица имеют ту особенность, что при взгляде на них, они как-то поражают и производят сильное впечатление. И даже по прошествии продолжительного времени не забываются. Таких людей видел я. Однажды я подумал, не видение ли вижу, ибо было что-то неземное".
Это мне Батюшка недавно говорил и называл имена таких святителей, но я забыл их.
Я недавно просил у Батюшки благословения выписать цветочных семян и посеять у себя под окном. Батюшка благословил, сказав, что эта моя мысль — самая невинная. Батюшка тоже любит цветы, и прежние старцы любили. О. Анатолий, кажется, сам участвовал при рассаживании цветов.
Я с детства любил цветы. Бывало, сам копал грядки, клумбочки для цветов. Сажал, сеял, пересаживал. А иногда даже и воровал цветы у бабушки, за что мне в один прекрасный день и попало.
Мне иногда приходилось заменять келейников у Батюшки, правда редко и ненадолго. Иногда помогал Батюшке ложиться отдыхать после обеда. Батюшка всегда ложится с четками, надев их на руку. Однажды пришли к Батюшке на благословение только что поступившие и одевшиеся послушники. Я был в соседней комнате и слышал кое-что из наставлений Батюшки. Между прочим Батюшка сказал: "Никогда не ложитесь даже без четок, пусть они непременно будут при вас".
Я одно время спал без четок, а потом стал опять с четками, по примеру Батюшки. А теперь я узнал наверное, что нужно ложиться с четками.
Многое нужно бы записать, да не знаю, удастся ли.
Когда Батюшка говорит о молитве Иисусовой, я всегда чувствую некоторое воодушевление и интерес. Так было на днях: "Был в Петербурге митрополит Гавриил. Жил он хорошо. Он много читал о молитве Иисусовой и сам несколько раз занимался ею, но, несмотря на это, все же у него были какие-то недоумения и сомнения относительно молитвенного подвига. Тогда он задает своим близким вопрос:
— Кто может разрешить мне мои сомнения и указать на главное условие успеха в молитве?
Ему отвечают:
— Владыка святый, позовите монаха о. Клеопу, он Вам, пожалуй, кое-что скажет.
— Едва ли,— говорит Владыка,— ведь он необразованный. Верую, что он хорошей жизни, но мне нужно не то... Ну, а все же, пусть придет.
Позвали к нему о. Клеопу.
— Ты кто будешь?
— Грешный Клеопа.
— Садись.
— Тот, молча, садится.
"Да, это должно быть, действительно, монах",— подумал митрополит.— Я тебя позвал для того, чтобы спросить тебя, в чем заключается главное условие успеха в молитве? Можешь ли ты мне на это дать ответ?
— Успех в молитве достигается терпеливым пребыванием в молитвенном подвиге. Враг всячески старается оторвать подвижника от молитвы Иисусовой. С этой целью он борет и справа, и слева. То внушает мысли, что не стоит трудиться, ибо все равно ничего не достигнешь, смотри, мол, сколько времени ты трудишься и еще ничего не достиг.
Или борет с другой стороны, внушая мысли, что ты уже достиг святости, что уже не надо творить молитвы Иисусовой, что это совершенно лишнее. Также и подобные им помыслы будут бороть подвижника с целью сбить его с молитвенного пути, но он должен терпением побеждать их. т. е. терпеливо продолжать начатый подвиг молитвы и не прекращать его ни в коем случае,— это сказал о. Клеопа, зная хорошо эту борьбу из личного опыта.
Услыхав от о. Клеопы эти мудрые слова, Владыка обнял его, поцеловал и сказал:
— Ты в одну минуту разрешил все мои недоумения и вопросы.
Вот что значит опытное знание. Итак, в молитвенном подвиге главное — это терпение..."
Вчера, т. е. 5 июня, Батюшка решил дать себе небольшой отдых от суеты, поэтому и стал читать различные книжечки, из которых одна содержала в себе описание гонений на христиан первых веков. Прочтя вслух про гонения Диоклетиана, Батюшка сказал:
— Все эти гонения и мучения повторятся, очень может быть. Теперь все это возможно.— Кажется, Батюшка даже говорил, что все монастыри будут закрыты и имеющие власть христиане свергнуты, и что это время не за горами.
3 июня в 9 вечера к нам в Оптину приехал наш Калужский преосвященный Вениамин. Мы, скитяне, ходили встречать его в монастырь, а 4 июня Владыка служил литургию. С владыкой приехали два архимандрита, оба из Оптинских братий. Имени одного я не знаю, а другого зовут о. Лаврентий.
Меня позвали в алтарь, надели стихарь и поручили прислуживать за литургией и молебном о. Лаврентию. После литургии и молебна Владыка сказал краткое слово. Около часа он приехал в скит. Был дождь. Мы все встретили его. Владыка прошел в старый храм, затем к французскому графу Дю-Шайля, который помещен Батюшкой в нашем корпусе, насколько помню, 2 июня.
Кстати уже о графе. Его зовут Александр Максимович. Уверовав в истину православия в далекой Франции, кажется, в г. Лионе, он там же решил перейти в православие, что и сделал. Ему около 35 лет. Мать простила его, но отец не прощает и, кажется, даже проклял. Он, приехав воссию, был у митрополита Антония. Тот указал ему Оптину, и он жил в гостинице несколько месяцев. Он предполагает поступить в Духовную Академию.
Сегодня день открытия мощей св. Благоверной княгини Анны Кашинской. Я, грешный, сподобился исповедать свои грехи...
Затем я вспомнил, что иногда у меня бывают помыслы, осуждающие Батюшку. Я сказал это Батюшке. Батюшка, выслушав, сказал:
— А вы отвечайте на это помыслу: "Это не мое дело, за это старец отвечает, а не я".
Когда мы с Батюшкой ехали на дачу, я сказал:
— Батюшка, я вот замечал, что чтение книг безбожных и вообще несогласных с моим миросозерцанием, хотя и не изменяет моих взглядов, но все же оставляет какой-то осадок.
— Да,— отвечал Батюшка,— св. отцы и наши старцы советовали читать книги своего направления и чтением еще больше укреплять и развивать свое убеждение.
Служил о. архимандрит с Батюшкой и о. Нектарием, Перед обедом пришел к Батюшке мальчик-реалист, лет 12–14-ти. Он оказался внуком о. архимандрита Моисея, т. е. сыном племянницы о. Моисея.
18 июня приехали в Оптину мои три брата: Владимир, Сергей и Митрофан. 21 числа они уехали обратно в Москву. Спаси их, Господи. Но я мало нашел в них общего со мною. Я сказал об этом Батюшке.
— Да,— ответил Батюшка,— это метко определяет пословица: "Пути разошлись".
Они мало изменились по наружности. Кажется, мало изменились и в своем внутреннем устроении. Все же хорошо, что они приезжали в Оптину. Будем надеяться, что это им будет на пользу.
Сегодня день ангела Батюшки. По мирскому имени он назван в честь ап. Павла. Батюшка собирается ехать на собор монашествующих в Троице-Сергиеву Лавру.
Сегодня утром в 4 часа Батюшка уехал с о. архимандритом в Калугу, откуда отправятся на съезд в Троице-Сергиеву Лавру. Вероятно, еще куда-либо заедут. Когда отошла утреня, я пошел к Батюшке. Помолившись, Батюшка вышел через св. ворота к подъехавшему тарантасу. Когда он сел в него, то еще раз благословил всех нас, и лошади тронулись. Мне стало грустно, и я поспешил уйти в келию...
Когда Батюшка воротится? И кто мне его заменит? Придя в келию, я помолился и за Батюшку, и за себя. Не скрою, я поплакал.
Вчера, т. е. 30 июня, Батюшка дал мне полотняный носовой платок: "Возьмите от меня на память."
— Спаси Господи, Батюшка,— ответил я.
Уезжая, Батюшка говорил, чтобы я во время его отсутствия занялся собой. Как-то на днях я каялся Батюшке, что проспал утреню. На это Батюшка ответил:
— Укоряйте себя, Бог простит. А вот когда я уеду, вы уже не просыпайте. Входите в прежние рамки. Займитесь это время собой... Побезмолвствуйте... Просыпание утрени и другие немощи происходят от недостатка решимости. Надо сделать во что бы то ни стало, тогда Господь помогает за такую решимость. Вот, например, вы решили оставить мир, и Господь помог вам, и вы его оставили. И так во всяком деле и всегда.
14 мая в воскресенье на литургии читалось Евангелие воскресное и пророку Елисею (Лук. IV, 22–30). Это Евангелие кончается словами: "Он же (т. е. Иисус Христос) прошедъ просредъ ихъ идяше".
Когда я вечером пришел к Батюшке на откровение и благословение, то он очень неожиданно для меня спросил:
— Вы помните, какое сегодня читалось Евангелие?
— Простите, Батюшка, забыл.
— Там говорилось, что евреи, разъярились на Господа, возвели Его на гору "да быша Его низринули". "Он прошед посредъ ихъ идяше". Что же это значит? По отношению к Господу Иисусу смысл ясен, т. е. что иудеи до того разъярились на Него, что хотели Его сбросить с горы, но Он, пройдя среди них невредимо, пошел далее своим путем. А по отношению к нам это имеет другой смысл, а именно: разъяренные евреи обозначают страстные помыслы, которые тщатся ввергнуть нас в бездну. Но ум наш проходит сквозь них невредимо, и пройдя, оставляет их сзади себя, и идет вперед и вперед, приближаясь к Горнему Иерусалиму — Царству Небесному. Заметьте, не только проходит сквозь них, но идет и далее...
Георгий, Задонский Затворник, пишет про себя, что он, еще будучи в миру, был идеалистом, всюду искал красоты. Он и сам был красив. Познакомившись с одной красавицей, он даже сделал ей предложение, на что она согласилась. И кажется, в ту же ночь он видит сон: как будто перед ним стоит красавица, каких он никогда не видел, перед которой та, которой он сделал предложение — ничто. И он в изумлении говорит: "Кто ты? Как твое имя?" — "Мое имя — целомудрие," — и он просыпается. "Так вот она где, красота! Ничего мне не надо". — И он удалился в затвор, все презрев.
Да, иногда Господь вразумляет и при помощи чувственных образов. Георгий-затворник в миру искал красоты, но искал там, где ее нельзя найти, не понимал он, что надо искать ее в совершенно ином, а Господь этим сном поставил его на путь истины.
Сегодня в начале 10 часов утра приехал Батюшка. Дождь помешал покосу, мы шли с поля на паром, и увидели, что Батюшка с о. Пантелеймоном — иеродиаконом монастыря, тоже въезжают на паром. О подробностях, Бог даст, напишу после.
О подробностях собора писать затрудняюсь, по разным причинам. Скажу только то, что все обошлось благополучно и мирно. Батюшка и о. архимандрит возвратились здоровыми. Все, слава Богу, хорошо.
Недавно Батюшка говорил мне о молитве Иисусовой. Сочинения еп. Игнатия Брянчанинова необходимы, они, так сказать, азбука, слоги. Сочинения же еп. Феофана Вышенского суть уже грамматика, они глубже. Их даже преуспевшие читают с некоторым затруднением.
— Недавно один иеромонах,— сказал Батюшка,— спрашивал о молитве Иисусовой и просил меня указать книги. Я ему ответил. Он, видно, хочет познать эту молитву из одного чтения. Необходимо познать ее личным опытом, надо приступить к ней самому.
— Молитва Иисусова,— продолжил Батюшка,— безбрежное море. Невозможно исчерпать его. Невозможно всего описать в книгах. Многие начинают, но мало кто кончает. Поэтому мало имеющих внутреннюю молитву. Это великое делание теперь почти совсем забыто... Никто о нем даже не беседует.
Мы слишком отвлеченно думаем об адских муках, вследствие чего и забываем о них. В миру совсем забыли об этом. Диавол всем нам внушил, что ни его (т. е. диавола), ни адских мук не существует. А св. отцы учат, что обручение геенны, все равно как и блаженство, начинается еще на земле, т. е. грешники еще на земле начинают испытывать адские муки, а праведники — блаженство... только с той разницей, что в будущем веке и то и другое будет несравненно сильнее.
7 августа в 8 часов утра в Оптину принесли св. икону Калужской Божией Матери. Было бдение в монастыре, куда ходили и мы, а после бдения с пением тропарей и кондака Божией Матери мы понесли икону в скит, где она стояла в старом храме всю ночь, а вчера утром, часа в три, Батюшка и другие служили перед иконой молебен с акафистом, после чего понесли по келиям. Вчера же все св. икону проводили до парома, а служащие с певчими отправились и далее, до каких пор — не знаю.
Мало приходилось писать и редко, времени совершенно нет. На днях Батюшка говорил о том, как опасно уходить из монастыря, и в заключение рассказал такие два случая. Первый, кажется, современный, т. е. бывший, может быть, лет 5–10 назад.
"Один богатый купец имел сына, этот сын поступил в одну из св. обителей, но не ужился в ней и ушел в мир, т. е. из чертогов царских — в вонючее болото. Вскоре после ухода он женился и жил с женой и детьми в своем доме. Потом он понял, чего лишился, но было уже поздно. И вот однажды удалось ему как-то достать у старьевщика старый рваный послушнический подрясник. Принес он подрясник домой и в большие праздники удалялся в самую дальнюю комнату — моленную, надевал этот подрясник и предавался горькому плачу, вспоминая свое житие в св. обители.
И вот еще: однажды в баню пришел какой-то человек с маленьким сыном. Разделись. Отец сел на лавку, а сын все смотрит ему на спину. Тогда отец спрашивает сына:
— Ты что смотришь мне на спину?
— У тебя на спине, папа, какое-то черное пятно.
Тогда отец понял, что невинному чистому младенцу были открыты глаза, и что это черное пятно ничто иное, как параман, ибо он прежде был монахом"...
...Недавно, когда я провожал Батюшку в монастырь, мы, по обыкновению, зашли на могилы старцев. Поклонившись старцам, Батюшка указал рукой на памятник, стоящий прямо за главным алтарем Введенского храма. Потом спросил меня:
— Я вам рассказывал об этом памятнике?
— Нет,— ответил я.— Ну, так вы напомните мне как-нибудь, я вам расскажу.
Недавно я и напомнил Батюшке, а Батюшка мне рассказал следующее: "Давно это было, кажется, еще при старцах о. Льве и о. Макарии. Однажды в Оптину приехала молоденькая девушка именем Варвара, красавица собой. Ей очень понравилась Оптина. Но все же нужно уезжать, и она поехала со своей матерью из Оптиной. Едут, а по дороге из Козельска несут на кладбище гроб. В гробу лежит молодая девушка.
Тогда был обычай (едва ли он теперь сохранился), что девушку на кладбище всегда должны нести тоже девушки. С этой целью, когда одна такая умирала, собирали отовсюду девушек, одевали их в белые одежды, украшали цветами, тоже белыми. Они все вместе брали на руки гроб, тоже белый и украшенный белыми цветами, и несли его сами на кладбище. Вот такая похоронная процессия и встретилась на дороге этой девице Варваре. Она, полная восхищения от этой картины, воскликнула:
— Вот счастливая, вот счастливая.
Мать удивилась этим восклицаниям и говорит:
— Что ты, глупая. Я тебя повезу в Москву и Петербург. Там ты будешь у меня первой красавицей на балах.
Но дочь не слушала ее, пораженная этой белой похоронной процессией.
Приехали они домой, но чистая девушка почувствовала себя чужой среди блеска и роскоши и захотела опять в Оптину. Наконец отпросилась и поехала. В Оптиной она поговела, приобщилась и собралась уже ехать домой. Села в тележку и поехала, но когда стала спускаться к реке Жиздре, лошадь вдруг понеслась и прямо в Жиздру. И когда выловили девушку, она была уже мертва.
Собрались на совет старцы: что делать и где хоронить эту девушку. И решили похоронить ее за главным алтарем, дав ей первое место в своей пустыни за великую ее любовь к Оптиной. Вот какая девица Варвара. Видите, как Бог слышит молитву и видит восторг чистой невинной души, не огрубевшей в земных удовольствиях. Она сочла только счастием, а Господь исполнил ее желание..."
Рассказал мне Батюшка и про о. архимандрита Моисея: "Однажды мужичок привез в Оптину целый воз яблок для продажи, ибо тогда еще в Оптиной не было яблок, т. е. садов. О. Моисей вышел к мужичку и спросил:
— Какие это яблоки и какая цена?
Мужичок, думая, что о. Моисей не понимает толку в яблоках, хотел обмануть и отвечает:
— Это — "Добрый крестьянин", яблоки — первый сорт.
О. Моисей видит, что это недозрелая антоновка и говорит:
— Как, как они называются?
— "Добрый крестьянин".
— Да этого крестьянина не Антоном ли звали?
Мужичок понял, что о. Моисей узнал сорт яблок и в смущении отвечает:
— Простите, батюшка, значит мне обратно ехать?
— Зачем? Позови ко мне о. эконома.
Когда тот пришел, о. Моисей приказал ссыпать яблоки в подвал, а мужичку дал ту цену, какую он запросил с самого начала..."
6 сентября Батюшка рассказал мне про о. игумена Вениамина Наифской пустыни, что около Казани. Рассказ был о том, что в отношении ученика к старцу главное — вера ученика.
— Если спрашивают с верой, то Господь по вере спрашивающего и открывает ему Свою волю. Даже мирские священники по вере обращающимся к ним открывали волю Божию. Святые отцы говорят, что если с верою спросить младенца, то и через него Бог откроет Свою волю. А если спрашивать с испытующим духом, то Бог внушит и пророку сказать ложь.
Я вам не рассказывал про о. игумена Вениамина, как он, не имея никого, к кому бы мог обратиться за советом, решил спросить у первого встретившегося ему младенца. Давно у него было желание построить колокольню в обители, а средств и благодетелей не было. Тогда он решил пойти в ближайшую деревню и у первого младенца спросить: строит колокольню или не надо. Идет, проходит около версты и видит, что идет женщина с маленькой девочкой. Когда они приблизились к нему, юн, благословив их, спрашивает девочку:
— Как тебя зовут?
Та отвечает:
— "Мася".
— Сколько тебе лет?
Она отвечает, что ей чуть ли не 30 миллионов лет, а мать сказала, что ей около четырех лет.
— Ну, хорошо, так скажи мне: строить мне колокольню или нет?
— Штрой (т. е. строй).
— Спаси тебя Господи, деточка,— сказал о. игумен и возвратился в обитель. В этот же день приказал он нанимать рабочих, приготовлять леса и вообще сделал надлежащие распоряжения. На следующий день приходит к нему какой-то подрядчик и говорит:
— Вот, Батюшка, явилась у меня мысль пожертвовать вам в обитель заготовленный у меня кирпич — один миллион штук, только смущаюсь я тем, что вам некуда будет употребить.
А о. игумен и говорит:
— Спаси вас Господи, ведь я начал строить колокольню, и кирпич очень нужен.
— Ну вот и слава Богу,— отвечает подрядчик,— так я вам сегодня же начну перевозить кирпич.
И пошло дело, и выстроил хорошую колокольню. Вот видите, что значит вера...
Числа 16–17 Батюшка прочел мне 1–2 страницы из своего дневника. В этот же день произошли некоторые события, имеющие связь с тем, что Батюшка прочел мне. Об этом писать я буду позже, если Бог даст, ибо это имеет великую важность, а без благословения Батюшки я не решаюсь.
15 сентября была прекрасная лунная ночь. Когда я пришел на благословение к Батюшке, Батюшка сказал мне, что ему хотелось бы пройтись по скиту, но что нет на это возможности. И вспомнил Батюшка те времена, когда в такие чудные ночи он имел возможность ходить по скиту:
— Хорошо бывало тогда у меня на душе, отрадно и покойно. Похожу по скиту и возвращаюсь потом в келью свою. А в келии у меня было всегда чистенько, перед иконами сияет лампадочка, а в окно смотрит поющая и ликующая ночь, наполняя мою келию синим светом... Да, бывают в жизни иногда такие минуты, что их никак нельзя передать на словах. Я не могу передать вам то блаженство, какое я тогда испытывал, необходимо самому это почувствовать... Вот и теперь такая же поющая и ликующая ночь. Мир вам. Идите с Богом.
Я пошел от Батюшки с каким-то тихим, хорошим настроением. Быть может, Батюшка поведал мне часть своих чувств, высоких и святых, насколько можно было передать их на словах и насколько могла их воспринять моя душа.
Выйдя от Батюшки, я пошел тихо и остановился взором на кресте перед колокольней, облитой лунным светом. Я залюбовался этой картиной. Дубы и сосны стояли неподвижно, получив от лунного света какую-то особенную красоту. Все молчало, в безмолвии своем поя хвалебную песнь Вседержителю Богу. И я стоял безмолвно и неподвижно, как бы боясь нарушить эту тишину. Наконец, я пошел в келию и встал на молитвенное правило — пятисотницу.
17 сентября Батюшка говорил на утрени слово, напоминая нам о том, где мы и зачем сюда пришли. Между прочим, Батюшка говорил, что "сущность нашего иноческого жития — борьба со страстями... и что нельзя самочинно проходить путь иноческой жизни..."
Утром, когда я пришел к Батюшке для занятий, Батюшка сказал мне:
— Вы поступили в скит через святителя Трифона. Это — великое дело. Конечно, в лице его действовал своими молитвами св. мученик Трифон. Вы должны ему молиться каждый день. Быть может, вы его какой-нибудь потомок, святые зорко следят за своим потомством. Ведь вы знаете, какая благодать дана св. мученику Трифону. Он охраняет от злых духов.
— А вот, Батюшка, я прочел его житие перед первым моим приездом в Оптину. Оно мне понравилось, но то место, где повествуется, что святой приказал бесу явиться в лице черной собаки, мне тогда не понравилось, ибо я тогда этому не очень верил. Я имел о духах самое отвлеченное и строго невещественное понятие. И вот что я сейчас вспомнил: когда я жил у о. Кирилла (умер иеросхимонахом Кириаком), еще в первый мой приезд в Оптину, явился один из запоздавших посетителей. Было часов 9–10, когда он подошел к гостинице и видит, что дверь заперта. Тогда он постучал ко мне в окно и попросил, чтобы я ему открыл. Я пошел открывать, но не взял с собою огня, а была темная весенняя ночь (Великим постом было дело).
Я отворил дверь и жду, когда придет этот постоялец, чтобы запереть дверь опять, и вдруг вижу, что из тьмы как бы отделяется тьма и двигается ко мне, и входит на лестницу уже в виде черной собаки средней величины, наклонившей голову немного набок, медленно переступает она лапами по ступеням и идет к двери. Я в страхе захлопнул дверь, и все исчезло. Через несколько секунд вошел постоялец, я ему, конечно, не сказал ни слова.
— Господи,— сказал Батюшка.— Господи, — и, помолчав, продолжал,— всегда захлопывайте дверь, когда к вам будет приходить эта собака. А она будет приходить, она не оставит вас, еще много раз придет к вам...
Сегодня день моего рождения по плоти, мне исполнился 21 год. Вчера Батюшка благословил меня иконой Нерукотворенного образа.
25 числа, когда я с Батюшкой трапезовал, у нас началась беседа, и много хорошего было сказано. Батюшка сказал, чтобы я прочел теперь же из "Невидимой брани" о четырех страшных и последних искушениях, бывающих перед смертью. Надо знать их и готовиться к ним...
Я как-то начал писать, но не дописал, быть может, допишу сегодня. 16–17 сентября Батюшка прочел мне немного из своего дневника и сказал:
— Я писал тогда каждый день и перечитывал свой дневник так: приходит, положим, 20 августа или другое число, и я беру все свои дневники и прочитываю то, что думал, чувствовал и делал в то же число и месяц в другие годы. Великое дело — так следить...
В 1888 году 17 сентября я видел сон, будто входит ко мне в номер Старец и, указывая на часы, спрашивает:
— Сколько времени?
Я отвечаю, глядя на часы:
— Полчаса седьмого.
Старец опять:
— Сколько времени?
Я отвечаю:
— Полчаса седьмого.
Старец опять:
— Сколько времени?
Я даже в некотором раздражении:
— Полчаса седьмого.
Старец:
—Через три года в этот день и час ты умрешь.
И я просыпаюсь, подхожу к окну, отдергиваю занавеску, беру стоящие на столе часы и смотрю: они показывают 35 минут седьмого. Я был поражен: вот какие еще сны бывают, соответствующие действительности. И подумал я: надо исправлять свою жизнь.
Проходит два года, уже и третий подходит к концу, наступил уже сентябрь месяц. Значит скоро умру. Поехал я тогда в Раифскую пустынь. Приехал я туда 13 сентября, в день обновления храма Воскресения. Была пятница. 14 сентября — Воздвижение Креста, а тогда как раз на новую колокольню подымали крест, и подумал я: не мой ли это крест возносится? 15-го было воскресенье. Я подготовился и 17 числа приобщился св. Христовых Таин, но не умер. Пришел к себе в гостиницу, в номер и думаю: не поступить ли в св. обитель? И начал подыскивать себе место. И в этот же день 17 сентября 1891 г. я получил от о. Амвросия благословение поступать в скит (смерть для мира). Это было его последнее благословение. Смотрите, как все премудро происходило.
—Все это предзнаменовало то, что предстояло мне в духовной жизни: 13 сентября — обновление храма, это значило, что мне надо прежде обновить храм свой душевный. Затем 14 сентября — Воздвижение креста, т. е. что когда храм обновлен, то на него надо воздвигнуть крест, крест духовной жизни. Это воздвижение бывает и общее, и частное. Оно бывает с каждым человеком, но многие, проживши всю свою жизнь не заметили ничего подобного. И, наконец, 15 сентября было воскресенье, т. е. когда на мой душевный храм воздвигнут крест, и душе остается только воскреснуть к духовной жизни.
Затем Батюшка говорил о тех скорбях, которые он переносил, будучи послушником, и на которые он в душе своей отвечал так:
— Лучше умру, а не уйду из скита.
К Батюшке был не расположен скитоначальник о. Иосиф, будучи раздражаем по действу диавола другими. Зная это, я спросил:
— Как же вы относились к о. Иосифу?
—Я относился к нему как к своему начальнику, на все брал у него благословение, например, выйти из скита и пройти. Я только перестал открывать ему помыслы, а стал открывать их о. Венедикту, и то решился на это не иначе, как с благословения о. Иосифа.
Сегодня проспал до 7 часов и не успел даже вычитать часов. Спросил у Батюшки за чаем, когда нам ехать в Москву, на что Батюшка отвечал:
— Да вот поезжайте 1 октября вечером, в навечерие свв. Киприана и Иустинии, которым дана благодать охранять от брани блудной страсти и всякого увлечения плотского, а это вам предстоит.
27 числа в воскресенье Батюшка сказал мне:
— Если Богу угодно, и вы займете какое-либо начальственное положение в монастыре, то знайте, что это — тяжелый крест. О. Амвросий говорил: "Монаху простому нужен терпения воз, а настоятелю — целый обоз". Затем Батюшка говорил, как побеждать страсти, чтобы приобрести чистоту сердца: для этого необходимо читать жития святых и современных подвижников, как живые яркие примеры этой борьбы со страстями, и вообще читать святоотеческие писания...
Сегодня ходил с Иванушкой к о. архимандриту за благословением ехать в Москву. Он благословил и выдал нам удостоверение.
Сегодня вечером думаем выехать из скита. Ходил в монастырь, в лавку и на могилки старцев, и просил их св. молитв. В 9 часов служили молебен Спасителю, Божией Матери, св. Иоанну Предтече, св. Николаю, св. Киприану и Иустинии деве и всем святым.
Сейчас прошелся по скиту. Тишина в скиту. Слышно даже, как падает лист в лесу. И из этой-то тишины я теперь собираюсь ехать в суету и шум московской городской жизни.
Вот снова я в скиту. Опять те же сосны глядят на меня с высоты. Опять тот же простор и тишина... Постараюсь записать все по порядку... Утром 16 числа я с Иванушкой пошли к еп. Трифону. По дороге зашли в часовню Спасителя и в Казанский собор... Остальное время я провел дома. На прощанье прочитал домашним мои выписки из аввы Дорофея, еп. Игнатия и проч.
Утром 17 числа мы приехали в 10-м часу на скитский конный двор, слезли с тележки и отправились к Батюшке. На трапезе был некто "Поселянин", мне Батюшка говорил про него и прежде.
Побеседовать с Батюшкой еще не приходилось как следует, все больше урывочками да и при людях. Но часто вижу, что Батюшка доверяет мне и любит меня. Когда мы были у вл. Трифона, он спросил нас:
— Ну, как вы там живете, как чувствуете себя?
Я отвечал, что все слава Богу, хорошо.
— Да,— продолжал Владыка,— когда о. архимандрит и о. игумен по дороге в Лавру останавливались у меня, я спрашивал о. игумена о вас. И скажу вам, он относится к вам сердечно.
...Сейчас мне нет времени все записывать. Под конец разговора Батюшка сказал:
— Знаете, говорят, что есть у нас в Оптиной великий подвижник, имеющий дар внутренней молитвы?
— Нет, Батюшка.
— Это рясофорный слепой послушник о. Иоанна.
После чая я спросил Батюшку:
— Может ли быть Иисусова молитва в человеке страстном?
— Может,— отвечал Батюшка,— может, но вот как: в первый период молитвы Иисусовой страсть, действуя в человеке, побеждает его, а во второй период при всяком возбуждении страсти человек побеждает страсть. Страсть остается в человеке до самой смерти, и бесстрастие может быть только относительное. Это мы можем видеть из того, что многие подвижники (напр. преп. Иаков), проведя всю жизнь в подвигах, впадали в грех.
Я помню, в Казани был блаженный Николушка. Он говорил, обращясь к людям доброй жизни: "Как покойники-то? Спят?". Я тогда не понимал смысла этих слов, и понял их только здесь в скиту, и удивился глубине смысла их. Он страсти называл покойниками. Покойник лежит, значит он существует, а не исчез, ибо мы его видим. Так и страсть в проходящем молитвенный подвиг и достигшем уже внутренней молитвы подобна покойнику.
Я спросил:
— Непарение мысли, т. е. внимательность при молитве считается первым даром в любом случае, или это касается только молитвы Иисусовой?
Батюшка ответил, что только молитвы Иисусовой. А когда я пришел на благословение и стал на колени, Батюшка сам начал говорить:
— Спрашивают, как легче спастись? Один только смиряется, а не трудится, а другой только трудится целый день на всех послушаниях, а другой смиряется — с таким вопросом обратились к пр. Варсонофию Великому, а он ответил (я говорю, конечно, приблизительно к его словам): "Чадо, ты не так ставишь вопрос. В псалме сказано: "Виждь смирение мое и труд мой, и остави вся грехи моя..." Отсюда ясно, что истинное смирение никогда не бывает без труда, а истинный труд никогда не бывает без смирения: одно должно быть необходимо сопровождаемо другим, иначе мы не будем получать никакой пользы. А если будем и трудиться, и смиряться, как сказано в псалме: "Виждь смирение мое и труд мой", то получим награду — оставление грехов, как сказано: "И остави вся грехи моя". Поэтому необходимо упражняться и в том и в другом".
Вчера опять с Батюшкой читали об Иисусовой молитве. Под конец беседы Батюшка Заповедал мне творить молитву Иисусову устную и на военной службе, но хранить эту тайну, не открывая ее никому, не уча никого, хотя, быть может, и будут встречаться люди хорошие.
— Теперь решают так,— говорит Батюшка,— молись, не молись — все равно не достигнешь молитвы. Теперь прошли те времена. Это, конечно, внушенная диаволом мысль. Иисусова молитва необходима для входа в Царство Небесное. Многим неполезно иметь внутреннюю молитву, ибо они могут возгордиться этим. Поэтому Бог дает молитву молящемуся, но не достигшему внутренней молитвы, дает или перед смертью, или даже после смерти, ибо и по смерти идет рост молитвы Иисусовой. Когда я это прочитал, я усомнился; верно ли я это понимаю? И начал искать подтверждения этому и нашел во многих творениях св. отцов, а также и у Паисия Величковского. А теперь мы прочитали еще и здесь (в книге "На горах Кавказа"). Это меня очень радует.
Сейчас возвратился с утрени. Немного думаю отдохнуть, попить чайку и в семь часов выезжать в Козельск для призыва на военную службу. Сейчас, слава Богу, нет ни уныния, ни страха. Быть может оттого, что даже не верится, как я могу покинуть, хотя и на время, милый скит и Батюшку.
Вчера в полчаса седьмого я отправился к о. архимандриту, первый его келейник, брат Феодор, тоже призывается, мы вместе и поехали в Козельск.
Вчера была только поверка, но продержали нас порядочно — 10 до 5 часов вечера.
Сегодня около 3 часов дня пришла мне очередь ставиться. Я вышел, когда меня вызвали: начался осмотр. Признали расширение жил на левой ноге, и я зачислен в ополченцы 2-го разряда, т. е. мне теперь служить не придется.
Батюшка так обрадовался, даже несколько раз переспросил. Потом, когда мы вышли, Батюшка сказал:
— Должно быть, еп. Трифон молился за вас.
После трапезы многие обступили меня и начали расспрашивать, я старался каждому из них ответить на его вопрос.
Сегодня ходил к о. архимандриту за благословением продолжать монашескую жизнь. Внешне ничего не изменилось, но все-таки приходится настраивать себя на монашескую жизнь. Поездка в Москву, все ожидания и думы, и в особенности четырехдневное пребывание в Козельске среди новобранцев, оставили некоторый след. Но Бог даст, все снова пойдет своим чередом. Брат Кирилл прислал мне открытку, спрашивает, как мое дело. Спаси его, Господи, за память. Иванушка 1 ноября снова уехал в Москву лечить зубы еще. А я послал маме письмо, сообщая о моем положении.
Приехал Иванушка из Москвы. Побеседовать с ним не пришлось, скоро бдение. Батюшка служит.
Вчера на бдении Батюшка говорил нам слово вместо поучения.
— Сегодня,— говорил Батюшка,— святая Церковь празднует в честь св. бесплотных Сил Небесных, в лике которых св. Архистратиг Михаил занимает одно из первых мест. Я помню, когда я был еще новоначальным послушником, был какой-то праздник, и скитская братия была в монастыре. Когда все стали подходить ко кресту после обедни, я слышу, что стоящий около меня человек, нагнувшись к мальчику, по-видимому, его сыну, говорит:
— Вот смотри, идет ангельский чин.
Эти простые слова очень повлияли на меня. Да, действительно, монах должен быть подобен ангелу.
Св. Иоанн Лествичник говорит, что вместе с монахами борются и ангелы, т. е. что монаху в борьбе со страстями и диаволом помогают ангелы. Бывший прежде ангел — Денница, а ныне отверженный падший злой дух — диавол везде и всегда старался и старается посеять злобу, вражду и всякое возмущение. Он воздвиг гонение на христиан, он породил массу ересей, он воздвигал всякие немирствия и беспорядки, и ныне он старается посеять то же самое, и увы, часто успевает.
Ко мне приходят вести, что один ропщет или скорбит на другого, а один обижен другим. Ко мне приходят с жалобами. А что я отвечаю таким? Конечно, одно: надо помириться; пойди, попроси прощения, поклонись... Некоторые, к сожалению, медлят, и проходит иногда значительно время во вражде. Это не должно быть так, честные отцы и братия. Монах должен быть исполнен любви к Богу и ближнему. Что такое монах? Монах есть исполнитель всех заповедей Божиих. А все заповеди сводятся к двум: 1) Возлюби Бога всем сердцем твоим, всею душею твоею и всею крепостию твоею и 2) Ближнего твоего, как самого себя. Эти две заповеди совмещают в себе весь закон и заповеди Божии. Ангелы на небесах в любви. Вся жизнь монаха должна быть — любовь.
Наши великие старцы: отец Лев, о. Макарий, о. Амвросий, о. Анатолий — действительно имели любовь эту. А какой чести и славы сподоблялись они еще при жизни за эту любовь, можно видеть из следующего. Когда Батюшка о. Анатолий по приглашению о. Иоанна Кронштадтского поехал для соборного служения с ним, и когда началась литургия, то о. Иоанн увидел, что с о. Анатолием служат два ангела. Неизвестно, видел ли их сам о. Анатолий или нет, но о. Иоанн ясно видел их...
Я счел нужным напомнить вам именно в этот день о высоком назначении монаха... Да будет между нами согласие и любовь. Старец преклонных лет о. иеросхимонах Игнатий, скончавшийся лет 12 назад, говорил мне так: "В мое время вся Оптинская братия отличалась взаимным согласием и любовью, а в особенности скитяне". Постараемся, братие, и мы следовать этому...
Иногда выражают мне некоторые свое желание высшей монашеской жизни, высших подвигов. А что может быть выше прощения обид, оскорблений, терпения скорбей и немощи братской? Вы, вероятно, помните случай из жития пр. Пахомия. К нему приходит инок и говорит: "Авва, благослови меня, я хочу предать себя на мучение, дабы иметь мученический венец". А пр. Пахомий говорит: "Ни, отче, советую тебе оставаться в обители, нести всю тесноту иноческого жития и немощи собратий и отрекаться от своей воли,— и это вменится тебе в мученичество".
Видите, значит всякий монах, терпящий все благодушно, имеет мученический венец.
Это слово мне очень понравилось. Батюшка говорил, что смирение и любовь — самые высокие добродетели и должны быть исключительной чертой всякого монаха.
Помню, за 2–3 дня до призыва Батюшка многое говорил о себе, главным образом, про монашескую жизнь. Говорил Батюшка, как трудно ему приходилось, когда он был рясофорным монахом, какие были на него гонения:
— Я все это говорю вам для того, чтобы показать, что нам нужно надеяться только на Бога. Иногда приходилось так, что впору уходить из скита. Но я решил: лучше умереть, нежели уйти. Я имел твердую надежду на Бога и Его Пречистую Матерь... И кто тогда мог подумать, что этот всеми уничижаемый послушник через несколько лет будет игуменом скита и старцем?.. Не напрасно сказано в псалме: "Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в них же несть спасения, а на Бога". Только эта твердость и вера помогли мне перенести все это. Но при всех этих скорбях Господь неизреченно утешал меня. Любил я читать св. отцов, а в особенности, Псалтирь,— и какие глубины открывались мне. Так вот я вам и говорю: всегда надейтесь только на Бога, но никак не на человека. Тогда всякое зло будет отпадать от вас, как отрубленная ветка".
Хочется записать одну из бесед с Батюшкой о молитве Иисусовой. Помню, когда я пришел к Батюшке под впечатлением прочитанного в книге "На горах Кавказа", Батюшка сказал:
— Я долго не мог понять, что такое соединение ума с сердцем. В сущности говоря, это означает соединение всех сил душевных воедино для устремления их всех к Богу, что невозможно при разъединенности их. Этот закон единения я усматриваю не только в молитве Иисусовой, а везде. Какую, например, имеют красоту нота или звук, взятые в отдельности или в беспорядке? Можно сказать, никакой. Но эти же самые звуки в произведениях гениальных композиторов дают нам воспринять великую силу и красоту. Про живопись и др. я уже не буду говорить... В наших беседах с вами я не ограничусь этим, я пойду далее. Это такой узел, что сколько его ни развязывай, он все будет узлом.
Молитва Иисусова не имеет пределов... Ум, когда упражняется в чтении св. Писания, молитве и тому подобном, очищается от страстей и просветляется. Когда же он погружен только в земное, то он становится как бы неспособным к пониманию духовного.
Страсти легко побеждать в помыслах, но когда они перейдут в слова и дела и укоренятся, то — очень трудно, почти невозможно...
Много говорил Батюшка, но где же все упомнить, как все записать...
Третьего дня, т. е. 17 ноября, Батюшка рассказал нам с о. Никитой, как ровно двадцать лет назад, 17 ноября 1889 г. он чуть не умер. В августе 1889 года числа 26–28 Батюшка был в первый раз у о. Амвросия.
На желание Батюшки поступить в монастырь о. Амвросий посоветовал ему дослужить до пенсии, т. е. еще два года прослужить, и тогда поступать, а пока жить в миру богоугодно и до Рождественского поста, Т. е. с августа до 15 ноября, поговеть 4 раза. Это Батюшке показалось странным и непонятным: почему так? Но все было исполнено, и вот 17 ноября Батюшка вдруг почувствовал себя дурно, послали за доктором и за священником:
— А мысль мне говорит: ты сейчас умрешь. Я только об одном молил Бога, чтобы приобщиться св. Таин. Ужас смерти овладел мною. Наконец, приходит священник. Начал меня исповедовать, я ничего не могу сказать, только "грешен", "грешен". Священник сделал мне несколько вопросов, разрешил меня и приобщил. Я успокоился, хотя доктор сказал, что до утра едва ли доживу.
Я лег на кровать, накрыли меня одеялом, и я остался один. Вдруг слышу, словно какой-то голос с неба: "Дон" — это ударили к утрени в женском монастыре, а в душе моей кто-то сказал: "Будешь жив..." Мне стало страшно, и я уснул. На утро мой денщик приходит и поднимает острожно с головы моей одеяло, думая увидеть меня уже умершим, а я ему говорю:
— Ты что, Александр?
Денщик обрадовался и говорит:
— Да Вы живы, Ваше Высокоблагородие?
— Да, жив.
Отвечаю, хотя после этого и лежал два месяца, борясь со смертью. Я просил раскрыть дневное Евангелие и прочесть мне его. Александр взял и начал читать притчу о бесплодной смоковнице: "Во грядущее лето посечеши ю, аще не сотворит плода". Я и подумал, что действительно, я бесплодная смоковница, хотя и полагал раньше, что имею разные добродетели, потому что был по внешности исправен. И решил я переменить свою жизнь. Ждал я смерти и на следующий год в этот день, но остался жив, и ныне уже прошло двадцать лет с того времени...
Все утро до трапезы был у Батюшки. Батюшка зачем-то ездил в монастырь, кажется к о. архимандриту. По возвращении из монастыря, Батюшка мне рассказал, что получил письмо из Москвы от бывшей у него девицы Самариной. Она принадлежит к высшей аристократии. Когда она была у Батюшки, она говорила, что у нее болит нога неизлечимой болезнью, что все доктора г. Москвы отказались излечить ее. Это продолжалось, кажется, восемь лет. Батюшка посоветовал ей съездить к пр. Тихону. Она съездила, и вот прислала письмо, что в два дня исцелилась.
Сегодня я читал сутки. Служил Батюшка с о. Нектарием. После панихиды Батюшка сказал краткое слово, напоминающее нам о нашем высоком иноческом звании, в особенности о соблюдении заповедей: о любви, послушании, нестяжании. Как на высокий пример исполнения этих добродетелей, Батюшка указал нам на наших великих покойных старцев о. Макария и о. Амвросия, память которых мы сегодня почитаем (день ангела при крещении) . Опять Батюшка благословил прочитать их жизнеописание.
Сегодня во второй раз приехал к Батюшке келейник о. Илариона — составитель книги "На горах Кавказа". Привез с собой мальчика лет 18-ти с просьбой принять его в нашу обитель.
Кстати уже запишу слова пр. Симеона Нового Богослова о внутренней молитве Иисусовой: "Если кто не соединится с Господом Иисусом здесь на земле, то и никогда не соединится с ним".
Это мы с Батюшкой прочитали в книге "На горах Кавказа", в том месте, где говорится о необходимости молитвы Иисусовой. "Это страшные слова,— говорил Батюшка, когда я был еще послушником. Я начал искать подтверждения сему, ибо это говорит только один пр. Симеон. И вспомнил текст Евангелия: "Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят". Если переставить слова, выходит так: Бога узрят только чистые сердцем. А внутренняя молитва Иисусова и есть соединение ума и сердца для устремления к Богу..."
Я не помню слова Батюшки в точности, а поэтому боюсь писать смело, так как могу написать что-либо неправильно.
Вчера вечером долго занимались с Батюшкой делом. Только под конец Батюшка рассказал про себя, как Господь охранял его от женского пола в миру, как не попустил ему жениться, хотя и было много невест...
— Я помню, когда я был маленький,— рассказывал еще Батюшка,— у нас была картина в доме. Она изображала следующее: стоит Петр Великий, а перед ним на коленях молодой человек, около которого стоит его отец, приговоренный к ссылке в Сибирь за какое-то преступление. Этот молодой человек просит Петра I освободить его отца, потому что он стар, не сможет перенести тяжких трудов, кроме того в нем нуждается семья.
— Лучше меня сошли в Сибирь вместо отца, ибо я молод, силен и свободен,— сказал юноша.
Петр Великий прослезился и ответил:
— Освобождаю этого отца за то, что у него есть такой сын.
Так мне рассказал про эту картину мой отец, и учил меня молиться за него. Да и вообще учил меня молиться: возьмет, бывало, меня и поставит с собой и велит прочесть "Богородицу", "Царю Небесный" и еще что-либо. Учил меня читать 90-й псалом, и я его тогда выучил наизусть в один день. Конечно, я и теперь молюсь за него каждый день...
Сейчас возвратился от Батюшки. Очень устал. Батюшка говорил мне о покойном о. Анатолии, великом старце:
— Он любил Бога, как только можно было Его любить. И это чувствовалось всякому, кто к нему приходил...
Вчера за бдением Батюшка говорил слово о внешнем и внутреннем монашестве. Говорил хорошо. Указывая на поучения пр. аввы Дорофея, как на прекрасные, поучающие нас внешнему и внутреннему монашеству.
Вот пр. Дорофей и учит, как соединять одно с другим. Внутреннее монашество есть очищение сердца от страстей при содействии молитвы Иисусовой.
Сподобил меня Господь принятия св. Христовых Таин.
Припоминается мне Батюшкина беседа о г. Погожеве, известном более под псевдонимом "Поселянина". Он пишет статьи духовно-нравственного содержания.
— Вы себе представить не можете, какая громадная разница между теперешним его лицом и прежним. Ничего нет общего...
Я помню был он у нас в скиту за трапезой лет 15–17 назад. Я сидел в уголке около портрета о. Паисия Величковского, а он сидел на первом месте около иеромонаха. Я залюбовался им. Не подумайте, что я говорю про телесную красоту, нет, я говорю про внутреннюю красоту, которая выступала наружу в выражении его лица и даже во всех его движениях.
Было лето, окна в трапезе были растворены. Он сидел как раз перед окном, спиною к читающему. Помню, подали уже второе или третье, он скушал две-три ложки, и, положив ложку, устремил свой взгляд в окно, и чувствовалось мне, что смотрел он на храм, на чудные сосны, затем все выше и выше в голубые небеса с мыслью о великом и бесконечном Боге. Я подумал тогда: — Господи, каким же должен быть внутренний мир этого человека?... До тех пор я уже знал его по сочинениям, а тогда и просто полюбил его. Я попросил о. Иосифа благословения познакомиться с ним, и о. Иосиф прислал его ко мне в келию, и там была у нас беседа с ним первая и последняя...
Вот я ему и говорю теперь, когда он был у меня:
— Вы помните тогдашнюю нашу беседу?
— О, да, она вся у меня здесь,— он прижал руки к сердцу.
— Помните, я тогда говорил о внутреннем или, как его называют иногда, о мистическом монашестве, которое вам собственно и нравится... Так вот поступайте к нам в скит, вам еще не поздно. Но только не думайте, что сразу нужно на небо возлетать и мертвых воскрешать. Нет, сначала нужно упражняться во внешнем монашестве, перешагнуть его, а приступать сразу ко внутреннему нельзя, нужно потерпеть всякие скорби, унижения и озлобления и внутри себя от диавола, и совне от неразумных собратий. Сначала нужно пройти весь искус. Иногда даже будете чувствовать отвращение и ненависть к монашеской жизни. Нужно испытать борьбу со страстями, стяжать смиренное о себе мнение и многое другое. Поступайте к нам в скит, дам вам келию. Будете ночью выходить любоваться чудным звездным небом... И сами посудите, что принес вам мир? Какую получите вы от него пользу?
— Хорошо. Теперь я буду приезжать в скит. Ну, а если я поступлю в скит, то меня заставят бревна таскать, а я этого не могу...
— Нет, вас не заставят бревна таскать, прежде всего потому что вы не сможете ни одного бревна поднять. Послушание всегда дается сообразно с силами...
— Видите, вот в этом у него дикое понятие о монашеской жизни, хотя про монашество он всю жизнь писал. А почему? — потому что не проходил личным опытом монашеской жизни.
Когда Батюшка кончил говорить, я спросил:
— А что нужно относить к внешнему и что к внутреннему монашеству?
— Над этим вопросом потрудились много и еп. Игнатий, и еп. Феофан. Еп. Игнатий написал об этом отдельную статью во втором томе, а еп. Феофан отдельную книгу "Внутренняя жизнь". Внешнее монашество — это упражнение в подвигах: пост, бдение, сюда же относится исправное по внешности посещение церковных служб, трезвенность и пр. А внутреннее монашество — это борьба со страстями, очищение сердца.
Запишу некоторые слова Батюшки. Помнится, однажды, перед вечерними молитвами, Батюшка сказал так:
— Долго я не понимал слов псалма: "Глас Господа, посещающий пламень огня", и уже в монастыре я подумал так: на земле мы имеем огонь, пламень которого имеет и жар, и свет. Но между адом и раем огонь разделяется так: свет находится в раю и веселит праведников, а жар без всякого света жжет грешников в аду, ибо пишется, что бездна адского пламени находится во тьме, и даже грешник не может видеть никого другого... Господи, спаси и помилуй. Чем хочешь накажи, Господи, здесь, только помилуй там.
Сейчас приходил Иванушка. Он в очень опасном положении: он все хочет уходить, сам не знает куда, говорил, что на Афон. А мне думается, что это просто вражье искушение. Он ухватился за одну мысль, что если не получаешь пользы в известном месте, то ищи другое. Да спасет его Господь.
Вчера вечером я оставался у Батюшки до полчаса первого ночи. Пока Батюшка слушал вечерние молитвы, я пошел в моленную справлять пятисотницу, как вдруг меня Батюшка быстро позвал к себе и сказал так:
— Адские муки несомненно существуют, и эти муки будут вещественны. Души праведников и грешников имеют даже одежду. Например, ведь святители являлись в святительских одеждах. Там, может быть, будут города и т. п. Все видят адские муки в условиях земного существования, только там будет не это грубое тело, а более тонкое, вроде газообразного. Но все это будет до Страшного суда, а что будет после него, того никто не знает, даже ангелы. Это тайна...
...Недавно Батюшка подвел меня к иконам и говорит:
— Помолимся,— помолились, и Батюшка опять:
— У вас есть от естества миролюбие... Развивайте его в духовном направлении. Из вас может выйти хороший монах.
...Спаси, Господи и помилуй Батюшку.
Провел день у Батюшки за письменными работами. Сейчас уже 12 часов — полночь. Под конец немного побеседовали. Батюшка выразил мне свои самые искренние чувства отеческой любви и вдруг добавил:
— Вот ведь и о. Анатолий, великий старец, был как-то особенно расположен ко мне. Быть может, он и подозревал, что я буду на его месте и старцем, и начальником скита. Ведь его пророчества и поныне сбываются...
Затем я стал одеваться, чтобы идти в свою келию, а Батюшка говорит:
— Не думайте, что вы случайно попали сюда. Нет, ваше поступление в скит глубоко промыслительно. Что бы я стал делать без вас? Конечно, дело бы шло, но не так...
Была чудная, тихая, ясная морозная ночь. Часов в 8 я лег, около 12 часов встал и пошел к Батюшке. Батюшка решил в монастырь не ходить, а править утреню у себя. Оба келейника, о. Кукша и я остались при Батюшке. Отправив утреню, мы разошлись. Обедня началась в 7 часов. После обедни пошел я, как обычно, в трапезу, от трапезы к старцам на могилки. Затем к Батюшке, уложил его отдыхать, а сам ушел в келию, затопил печь, поручил ее Иванушке и пошел готовить общий чай. После общего чая опять к Батюшке, он дал мне книгу "На горах Кавказа", я почитал ее до вечерни. Придя до звона к вечерне, я сел, творя молитву, — и тихо стало у меня на душе... После вечерни — на трапезу и к Батюшке. Батюшка завтра опять служит.
И я теперь в келии у себя. Перед образами горит лампада. Тихо кругом. За все слава Богу. Вот и Иванушка, как будто, образумился.
Вчера утром я пришел к Батюшке после чая. Мы немного побеседовали. Батюшка говорил о трудностях спасения в нынешнее время.
—А вы,— сказал Батюшка,— избрали благую часть. Желал бы я видеть вас в рясофоре и мантии, но не знаю, буду ли жив.
Но недолго пришлось нам беседовать. Батюшка прилег немного отдохнуть, а я сел читать "Отечник" еп. Игнатия Брянчанинова.
— Вы хорошо сделали, что стали читать эту книгу. Она составлена так: еп. Игнатий выписывал то, что отвечало на волнующие иноческие вопросы. С этой стороны, этот труд его незаменим. Многие недоумения сразу разрешаются какой-либо выпиской.
Это мне Батюшка сказал, когда встал.
Тут начали приходить исповедники, монашки, нищие, славильщики-мальчики, а там пришло и время трапезы. Другая часть дня прошла после трапезы быстро, ибо было повечерие и бдение.
Была у меня беседа с Батюшкой...
— Когда скончалась моя мать, я не поехал ее хоронить, я был уже в скиту, а поручил все сделать одному доверенному лицу. После ее похорон мне переслали тысячу рублей, и я решил эти деньги дать о. Иосифу на вечный помин родителей.
Я был тогда уже рясофорным. Не знаю почему, меня записали на главную таблицу, как и следует по сумме вклада, как раз после о. Иосифа. И я, и все, конечно, слышали, как всегда поминали: "Иеромонаха Иосифа, монаха Павла" и далее. И вот мне помысл говорит:
— Ты будешь после него начальником и старцем, ты будешь его преемником...
Я отвечаю:
— Как я могу им быть, когда я всеми унижаем, презираем, гоним и неспособен по болезни глаз?
Проходят годы, я остаюсь таким же бедным послушником... Проходят годы, настает японская война, и я еду на войну, по назначению за послушание и говорю своему помыслу:
— Ну вот, как же я буду старцем? Когда возвращусь?
Потом оканчивается война, и я возвращаюсь в скит.
Когда я приезжаю в скит, то узнаю, что о. Иосиф так заболел, что до утра даже, кажется, не доживет... И действительно, меня назначают духовником, старцем и начальником скита.
Вот я и говорю вам, что нет ничего случайного в жизни нашей. Даже то, что кажется пустяком, имеет свой смысл... Но если бы я не был начальником скита, вас бы не приняли в скит...
Я никому не говорил никогда, а вам скажу: когда я был у о. Варнавы, он мне многое предсказал, и многое уже исполнилось. Он сказал мне:
— Будут тебе все кланяться. Будешь жить и творить молитву Иисусову.
Вышел я от Батюшки, иду под впечатлением беседы, а вокруг меня поющая и ликующая ночь. Тихо и ясно. Полная луна освещает наш укромный скит. Все блестит и торжествует. Сосны и все деревья, покрытые белым инеем, недвижно стоят в своем уборе, в безмолвии своем славя Бога; оба храма: и старый, и новый — словно дворцы какие стоят, облитые лунным светом... Все очень хорошо...