Дневники: 1915–1919

1918

Описав события последних двух недель 1917 года в длинной записи от 3 января 1918 года в конце Дневника III, Вирджиния теперь начинает новую тетрадь (Дневник IV, см. Приложение 1), которую она будет вести до июля. Титульный лист подписан:

4 января, пятница.

Не стоит ждать особых событий от первой же страницы новой книги, но они есть, поэтому обозначу три факта разной степени важности: успех клуба «1917», разговоры о мире и поломка моих очков в черепаховой оправе. Разговоры о мире (в конце концов, самый важный пункт) вспыхивают раз в три месяца, вызывая некий трепет надежды, потом затихают и снова раздуваются. Во что все это выльется, не хочется и гадать, ибо есть какое-то суеверие насчет предсказаний, однако нельзя не чувствовать, как что-то надвигается и грядет, – просыпаешься и видишь скрытый ропот в каждой газете. Залог успеха «1917» – в совместном чаепитии. Там мы встретили Аликс, устроившуюся по привычке у камина, в компании юных революционеров, одного офицера и двух демократических чиновников болезненного вида. Комнаты светлые и менее формальные, чем обычно, – видны следы «Omega». До Клуба я прошлась по обычному маршруту: была в «Partridge & Cooper490», прогулялась через Линкольнc-Инн-Филдс491 в «Mudie’s». Л. провел вторую половину дня в Комитетах492. Только что звонила Маргарет и хотела проконсультироваться с ним по поводу нескольких мирных акций, в которых она участвует. Говорила с Аликс о книгах, которые она могла бы написать:

– Человек несчастен без работы.

– Ох, совершенно несчастен, – эхом отозвалась Аликс, бросив взгляд в сторону Джеймса, я полагаю. – Нет надежды написать что-то стоящее, ведь я вижу вещи такими, какие они есть.

5 января, суббота.

Мы отправились в Хэмптон-Корт493 впервые, кажется, с тех пор как катались там на коньках. Мы прошли через Буши-парк494, и табун лошадей воспользовался возможностью перебежать с одной стороны на другую. Позолоченная статуя495 окружена льдом, поверх которого был дюйм воды, и я пробила корку своим зонтиком. Клумбы в парке одинаково голые, за исключением одного желтого и розового цветков, полагаю, примул. Рядом стояли мешки, которые, по мнению Л., могли служить инвентарем для гимнастических упражнений миссис Крейтон496. Мы заглянули в ее окна и, как обычно, не увидели ничего, кроме огромных пергаментных фолиантов, думаю, итальянской истории. Мы прошли по возвышенному берегу под деревьями к реке и сели на одну из полукруглых пустых деревянных скамеек. Было холодно, но безветренно. Потом поехали на трамвае в Кингстон и пили чай в «Atkinsons» [неизвестное место], где больше одной булочки в руки не отпускают. Сейчас на всем экономят. Большинство мясных лавок закрыты, а та, которая работает, оккупирована толпой. Нельзя купить ни шоколад, ни ириски, а цветы стоят так дорого, что вместо них я собираю листья. На большинство продуктов у нас талоны. Лишь витрины магазинов тканей изобилуют товарами. В других же выставлены консервные банки или картонные коробки, несомненно, пустые. (Это попытка писать в лаконичном историческом стиле.) Внезапно начинаешь замечать войну повсюду. Полагаю, где-то на фермах Нортумбрии497 или Корнуолла498 еще сохранились нетронутые очаги роскоши, но в целом у всех столы довольно пустые. Газеты, однако, процветают, и за 6 пенсов мы получаем достаточно бумаги для розжига на несколько недель. Человек по имени Ричардсон разрабатывает сложнейший математический метод голосования в окопах499.

6 января, суббота.

Чертовски сырой день. Я оставила Л. на станции, так как он собирался ехать в Хампстед, чтобы ответить на вопросы Маргарет. Дома пила чай в одиночестве. Аликс и Фредегонда пришли на ужин. Покрутившись вокруг Клайва, Барбары, Гарсингтона и т.д., разговор остановился на теме совести: социальные обязанности и Толстой500. Джеральд [Шоув], читая на днях Толстого, решил отказаться от табака, но теперь утверждает, что заповеди автора касались более распутных людей, поэтому ему курить сигареты можно. Он всерьез подумывает открыть питомник после войны и угрожает отказаться от своего капитала.

– Какой с этого толк? – спросил Л. – Хуже ничего не придумать. Мы не хотим, чтобы люди жили на 30 шиллингов в неделю.

– Психологически это может оказаться необходимым для уничтожения капитализма, – заметила я.

– Я не согласна, – сказала Аликс. – Кроме того, кому он отдаст свои деньги?

– В идеальном государстве каждый получал бы £300 в год, – продолжил Л.

– Пожалуйста, дайте мне хоть один довод, который я смогу запомнить и передать Джеральду, – взмолилась Фредегонда.

Теперь я и не помню, что это был за довод.

– Он ужасно совестлив, – продолжила она. – Съев огромный рождественский ужин, они с братом затребовали консервированные фрукты, а когда прикончили и их, то были несчастны. “Мы вели себя как свиньи! Мы скоты!” – кричали они и были оба несчастны.

Л. привел нам множество причин, почему мы должны сохранить то, что имеем, и делать хорошую работу бесплатно. Однако я по-прежнему чувствую, что мой огонь слишком велик для одного человека. Я одна из тех, кому психологический барьер владения капиталом мешает. Аликс представляла позицию некой прочной и прагматичной экономики, которую она унаследовала от Стрэйчи. После этого долгого спора им пора было уходить.

7 января, понедельник.

Сегодня ездили в Лондон: Л. отнес мою статью про Джекса501 в «Times», а я была в «Spiller502» по поводу очков – новая пара обойдется в £2,2. После этого мы встретились в Лондонской библиотеке и отправились на чай в Клуб, где Аликс практически играла роль хозяйки, а женщина курила свою трубку в углу. Пришел Литтон, и я допила с ним чай. Он торгуется с «Chatto & Windus» по поводу своей книги. «Когда спрашивают, нравится ли мне Тидмарш, я отвечаю, что он меня устраивает», – довольно загадочно сказал он. Его нежное отношение к юным дамам: Фредегонде, Фейт [Хендерсон] и Аликс – весьма заметно. Я сказала, что он слишком много пишет по образцу Маколея503. «Вижу, тебе не очень понравился Гордон504», – ответил Литтон.

Он был совершенно невозмутим, самодоволен и разве что не сиял. Шастающие туда-сюда люди мешали разговору. Главная тема – приближение мира, но вечерние газеты ставят его под сомнение.

8 января, вторник.

В качестве признака времени отмечу, что Фредегонде, которая хочет провести несколько месяцев в Лондоне, ее практичные друзья советуют жить в гостинице, утверждая, что иначе будет трудно достать еду, даже если она найдет служанку и комнату у друзей. Поэтому Фредегонда снимает номер в отеле «Thackeray505».

Сегодня в памяти всплыли некоторые фрагменты, которые я запишу за неимением ничего более интересного. Как-то я ходила в бюро найма вместо Нессы и заметила, что у женщины на столе лежало 6 или 7 ручек, но все они, кроме одной, оказались непригодными: перья прилипли к держателю чернильной корочкой. Однажды вечером прошлым летом, выходя из автобуса, я заметила оставленный на сиденье пакет с рыбой и отдала его женщине впереди. Она поблагодарила меня и с полуухмылкой сказала: «Я просто не привыкла носить сумки». Сумка, очевидно, была признаком снижения уровня жизни. Есть, конечно, и другие воспоминания, которые при попытке записать хоть что-то улетучиваются из головы. Странно, с учетом их тривиальности, как эти маленькие сценки всплывают снова и снова в разные моменты: вспоминаются, проигрываются и исчезают. Странно и то, как человек опирается на окружающие предметы. Вчера я не могла вспомнить, оставила ли книгу в своей комнате. А потом заметила, как двигаю очки, и поняла, что сняла их перед тем, как отложить книгу, и, конечно, она лежала там же. Я бы многое отдала, чтобы хоть немного разбираться в психологии. Это была одна из тем для книги, которую я предложила написать Аликс, но «что толку, если не можешь сделать это действительно хорошо?». Сегодня были у печатника [у Макдермотта], который хладнокровно заявил, что станок к 14 января не приедет, поскольку он не может найти перевозчика. Какое нахальство, ведь он взял аванс в £10 и знает, насколько срочно нам нужен станок. Хотя этих чопорных полуживых и перегруженных работой маленьких существ нельзя воспринимать всерьез. Они не придают того же значения обещаниям, пусть даже письменным и заверенным печатью, что и мы. Люди донимают его мелкими заказами, говорит он, и времени нет даже на то, чтобы требовать оплату. Впервые за несколько недель или месяцев я провела всю вторую половину дня за покупками. В моем кошельке скопились медяки, и пакеты висели на каждом пальце. Магазины переполнены людьми; покупатели толкаются; ходить туда – худшая обязанность, особенно когда там столько народу.

9 января, среда.

Клуб «1917» – это что-то вроде приманки, ведь условия для чаепития в нем лучше, чем в других заведениях, поэтому, зайдя за новыми очками, я сразу же отправилась на Джеррард-стрит. В Клубе я обнаружила Фредегонду и Фейт, а также внушительный круг кембриджской молодежи, включая молодого человека506 с копной волос, написавшего пьесу, которая была у него с собой, а также курящую трубку девушку и еще пару человек. Меня позабавило повторение некоторых сцен из собственного прошлого: явное волнение, ощущение того, что я являюсь последним и лучшим (хотя внешне и не самым прекрасным) творением Бога, и впервые в истории мне есть что сказать, – а еще были юноши, столь прекрасные в глазах девушек, и девушки, столь желанные в глазах юношей, хотя мне, сидевшей по-старушечьи в кресле, все это было не особо заметно. Велись такие разговоры:

– Ах, но вы же читали его пьесу? Одобряете?

– Безусловно, да.

– И вам нравится ее трактовка?

– О, безмерно!

Затем другая, менее привилегированная, девушка наклоняется вперед и говорит:

– А можно мне посмотреть?

– Конечно, – отвечает юноша и достает, к ее восторгу, рукопись из ящика для корреспонденции.

– Я представляю публику. Эдит такая нетрадиционная.

Однако потом меня позвали пить чай в дальний конец комнаты; вошел Литтон в компании лорда Морли, обзор работ которого он делает для Л.507 Мы все еще пытались подслушивать разговоры кембриджского молодняка, и Литтон, приняв наконец-то мой вызов, примкнул к их вечеринке, которая к тому времени разрослась за счет нескольких высоколобых и с зачесанными назад волосами молодых людей, скрывавшихся от полиции.

Затем я немного поболтала с Фейт наедине. По ее словам, Ник испытывает сильные страдания от их треугольника «Саксон-Барбара-Ник». Его претензии игнорируются, а Барбара предпочитает Саксона и, похоже, стыдится интеллектуальности Ника. Она не хочет брать его к блумсберийским друзьям. Думаю, «Блумсбери» получит еще один труп на своем счету, ибо достижения бедняжки Б. не могут обеспечить ей там надежную опору, а брак с Ником, на мой взгляд, представляет куда большую ценность, нежели расчетливая и лишь отчасти реальная привязанность к Саксону. Я объяснила свою позицию, с которой согласились и Фейт, и Фредегонда. Я по-доброму пыталась убедить Барбару, что в Нике есть нечто большее, чем кажется. Ее снобизм раздражал, хотя он и естественен. На улице с меня свалились серые панталоны. Такое однажды случилось с Эмми Фишер508, и она укутала в них голодную бродячую собаку. Фредегонда проводила меня до вокзала Чаринг-Кросс. Чувствую себя похожей на нее в каком-то фундаментальном смысле.

10 января, четверг.

Из-за внезапной оттепели у нас вчера лопнули трубы. От резкого мороза мы избавились за час или два, и в доме стало теплее. Лотти и Нелли предприняли разумные действия, но мы все равно остались без ванны. После обеда трубы починили, и мы отправились к печатнику. Л. не терял самообладания. Мелкий Макдермотт утверждает, что по устному соглашению он гарантировал станок, только если его смогут доставить. Такой он снисходительный, упрямый и бестолковый, что повлиять на него не вышло. По правде говоря, он считает нас дилетантами, к которым не стоит относиться всерьез. Нужно все обдумать.

11 января, пятница.

Еще один малоподвижный день, который, однако, нужно вписать, поскольку лорды приняли закон об избирательном праве509. Я не чувствую себя более значимой, разве что чуть-чуть. Это как рыцарство – может произвести впечатление на тех, кого презираешь. Но, разумеется, есть и другие плюсы. Л. на обеде с Кэ и сербом, а я настроилась и теперь смогу легко закончить страницу после обеда. Л. приехал; мы прогулялись у реки и вернулись к чаю с множеством книг (наконец-то «Жизнь Китса510»).

12 января, суббота.

Теперь, когда началась печать (сейчас страница 18), писать особо не о чем, хотя день кажется полным событий и похож на сменяющие друг друга кусочки головоломки. У нас все еще нет ванны, из-за чего приходится терпеть и другие суровые ограничения. Сегодня мы сможем получить лишь один небольшой кусок говядины, которого должно хватить на неделю. И нет никакого жира: ни маргарина, ни ореховой пасты. Мы ограничены фунтом [≈ 0,45 кг] масла в неделю; яйца стоят по 5 пенсов за штуку, а курица – от 10 до 15 шиллингов. На прошлой неделе миссис Лэнгстон приготовила воскресный ужин из сосисок, хлеба и топленого жира. «Такого ужина у нас не было уже лет 5, а до этого – 20».

После печати мы позволили себе небольшую прогулку и видели почти точную копию Тинкера, кроме носа, но все же каждая собака производит незабываемое впечатление. Надежда на мир снова рухнула; политика опять расползлась в разные стороны, насколько можно судить.

14 января, понедельник.

В субботу мы позвали Саксона на ужин. У него полный упадок сил, и говорить с ним невозможно, но я догадалась, что он скорбит о неизбежной слабости человечества: мечты о любви и торжестве дружбы над ревностью, полагаю, уничтожены последними событиями, после чего он оказался в положении, отвратительном для столь порядочного и чувствительного человека. Друзей Саксона такие последствия тоже не вдохновляют. Даже его жесты вымучены. Он никуда не ходит и ни с кем не видится. Я помню следующую часть разговора:

– Ты с кем-нибудь встречался, Саксон?

– Я закончил третий том Антологии511.

Он принес две книги с подборкой итальянской литературы, очень ловко и аккуратно написав в них мое имя; играл в шахматы с Леонардом, был разгромлен, что не прибавило ему настроения, и ушел, обремененный тайнами этого непостижимого мира.

В воскресенье на чай пришел Клайв, но не успел он расположиться, как приехали Шоувы [Фредегонда и Джеральд], и следующие пару часов мы сплетничали. Когда c Клайвом видишься слишком часто, его способы поддержания успеха и блеска становятся довольно очевидными. Мы все обсуждали клуб «1917», на что он разразился тирадой: «Я был среди тех надменных людей, которые принципиально не вступают в клубы, когда их просят, но теперь, конечно, я все понял и готов согласиться», – а правда в том, что Клайв всегда мечтал присоединиться, но был отвергнут Л. и другими. Это, осмелюсь предположить, касается и многих других его историй, если бы только их кто-то знал. Однако никто не в курсе, а результаты деятельности Клайва внушительны независимо от того, как именно они достигнуты. Но, поскольку он согласился одолжить свою печатную машинку для Эшема, не мне его судить. Внешне Клайв напоминает увядшую красавицу: легкий румянец, прядь желтых волос, алые губы. Мы в основном говорили о гипнозе, который «Блумсбери» оказывает на молодое поколение. Немного повеселились над образом «школьного учителя» Клайва в Тидмарше. Ф. и Д. тоже были там, когда после чая учитель с учеником удалились, но вошла она (Кэррингтон) за книгой лорда Маколея, а позже попросила просветить ее насчет какого-то анекдота о Руссо512. «Это, моя дорогая, ты узнаешь, когда подрастешь», – по-отечески сказал Литтон. Она отвела Ф. в сторону и рассказала ей о некоторых трудностях, связанных с Барбарой и Ником. «Ник усердно читает», – сказала она, будто это его как-то обнадеживает. Все они «усердно читают». На днях Саксон спросил Мейнарда, считает ли он Петрония подходящим чтением для юной леди, которой нравится Апулей513. Но наедине с собой юные леди, конечно, не любят Апулея. Это материал для комедии. Я и правда вижу, как прямо сейчас в кругу наших друзей зреют сюжеты многих комедий. Есть комедии Аликс и Банни, Джеймса и незнакомки, а также трагикомедия двух какаду514. После ухода Клайва Ф. и Д. остались на ужин и чувствовали себя более непринужденно. Ф. рассказала нам о первой брачной ночи А., исполненной ею из почтительного желания набраться опыта, который, однако, включал в себя столько автобиографии Б., панегириков его отца, я уверена, и перепевов малых литературных светил того времени, что она, думаю, дорого поплатилась. Но «в целом я чувствую себя лучше, отчасти благодаря Банни». У Ф. огромный талант к пародии. Она изображала Карин, которая врывается поздно ночью и спрашивает: «У вас есть что-нибудь перекусить для Кэррингтон?» – а потом начинает рыться в их кладовой. Карин хлопает себя по бедру и восклицает: «Мы устроим веселую поездку, будем шутить», – а еще как-то ночью она разрыдалась, решив, что Мейнард и остальные не хотят ее видеть. Фактически, власть, которую «Блумсбери» осуществляет над здравомыслящими и безумными людьми, кажется достаточной, чтобы вскружить голову даже самым стойким. К счастью, я сама из «Блумсбери» и потому невосприимчива, но не сказать, что я совсем не понимаю, о чем они говорят. Из этого гипноза трудно выйти, потому что для него есть некоторые предпосылки. Но, как ни странно, главным источником волшебного духа, похоже, является Мейнард. Говорила с Джеральдом о капитале. Он утверждает, будто собирается расстаться со своим капиталом, но я полагаю, что у него всегда найдутся какие-нибудь сомнения, с которыми можно поиграться в качестве интеллектуального упражнения.

18 января, пятница.

Опять пропущено несколько дней – отчасти из-за того, что я отправила длинное письмо Нессе515, где исчерпывающе рассказала о вещах, о которых должна была написать здесь. Но дневник мне нравится больше писем. Возможно, стоит писать романы только для нас двоих. Однако я могу вспомнить несколько событий: во вторник на ужин приходили Тойнби [Арнольд и Розалинда] и Кот.516; в тот день нам читала леди Стрэйчи – по большей части мне, так как Л. опаздывал. Она читала маски517 Бена Джонсона518, короткие, поэтому между ними леди Стрэйчи прерывалась, чтобы немного поболтать, и вечер прошел легче, чем раньше, – мне понравилось. Она рассказывала, как в школе читала все подряд и до сих пор может вспомнить любую книгу по ассоциации с местом. В 18 лет отец разрешил ей прочесть «Тома Джонса519», полагаю, при условии, что она сохранит это в тайне. «Одним из многих» разочарований в ее жизни, сказала она, было то, что Литтон не смог получить стипендию. «Ну, его следующая книга точно не разочарует», – ответила я. Однако она считает, будто Арнольды с этим не согласятся520. Ее гордость за Литтона и желание видеть его известным писателем так очевидны. Я предположила, что она хорошо относится к Тидмаршу, но, поскольку она застыла и притворилась, будто не знает, о чем речь, полагаю, по этому поводу имеет место семейный скандал. В самом деле, легко заметить, что, сталкиваясь с настоящим, она чувствует себя не в своей тарелке, проявляет консерватизм, очень нервничает и считает, что все разрушено. Но, окунаясь в прошлое, она подобных чувств не испытывает и с величайшим оживлением делится историями о прекрасных мертвых Пэттлах и Далримплах: рассказывает, как старый Пэттл выстрелил из танка и тем самым убил свою жену, которая думала, что он воскрес из мертвых, и как матросы выжали из него все соки во время плавания в Англию; каким очаровательным был Дал и при этом недостаточно хорошим человеком, чтобы выходить за него замуж; каким красивым и добрым был доктор Джексон…521 На самом деле, она, кажется, разделила свою жизнь на две части: яркую захватывающую романтическую пьесу и плутание по серым скучным улицам, от которых уже нечего ждать. Глаза ее ввалились, зубы выпали, а слух почти пропал, но стоит заговорить о прошлом или о литературе, как в ней снова вспыхивает жизнь. Хотя литература тоже должна быть из прошлого. Она прочла нам чванливое патриотическое стихотворение «Старый путь», воскликнув, насколько оно прекрасно, и сказала, что, пока у нас есть поэт Хопвуд522, нет причин жаловаться. Ее патриотизм пережил все остальное. Еще остались семейные чувства и некоторые воспоминания давно минувших дней, например: «Полагаю, ты не помнишь, как однажды встретила меня в автобусе, когда тебе было лет 10 или 11? Ты и Ванесса ехали с мамой». У нее семейный дар фантазировать. Она принесла две маленькие коробочки пастилок, завернутые в обрывки цветной бумаги, сохранившейся от каталогов магазина тканей. Она мало читает и пишет, раскладывает пасьянсы в одиночестве и, полагаю, размышляет о своем прошлом. По ее словам, это было лучшее время для жизни. Во-первых, она помнит Индию до Восстания523. «Они были прекрасными людьми, эти служащие Компании. Ваш Принцеп был одним из лучших. Представь мой ужас, когда на днях я пошла взглянуть на фотографии Дели и обнаружила, что они назвали пирс Принцепа пирсом Принцев!»524. Но разговоры об избирательном праве женщин ее мало волнуют525.

Из этого древнего мира мы вернулись в мир более молодой, чем наш собственный, если судить по датам. Но духовно Тойнби не очень молоды, хотя удивительно, что их взгляды на политику совпадают с нашими (которые все еще считаются молодыми и передовыми!). Я опрометчиво приняла это как должное, и Арнольд превзошел меня в антинационализме526, антипатриотизме527 и антимилитаризме528. В перерывах Котелянский выступал с официальным обращением из России на ломаном английском. О нем можно сказать много хорошего: он чем-то похож на русских литераторов и начинает объяснять свою душу без предисловий. Он объяснил душу Кэтрин [Мэнсфилд], но совсем не в ее пользу. Ложь и притворство КМ для него чересчур, и он не видит в ней ничего, кроме мелкого писательского таланта. Не уверена, нравится ли мне последнее заявление, но выглядит так, будто я записала его именно по этой причине. Его политические взгляды очень оригинальны: он считает, что Россия недостаточно цивилизована, чтобы извлечь выгоду из революции, но здесь, в Англии, она бы принесла огромную пользу, потому что у нас даже в самых бедных домах есть ковры и газ. Россия его почти не интересует, он не собирается туда возвращаться, предсказывает гражданскую войну весной, и ничего хорошего она ему точно не принесет. В 1905 году они уже жгли дома и резали дворян. У Розалинды, безусловно, есть свои достоинства. Она мне нравится больше Арнольда, который, однако, совершенствуется. Он, очевидно, безобиден и чувствует себя в своей стихии при обсуждении Оксфорда, о котором, однако, не может сказать ничего хорошего. Тойнби устали от Оксфорда и не собираются туда возвращаться. Арнольд и вовсе считает, что молодые люди могут жить там только в качестве студентов. Он был знаком со всеми аристократическими героями, которые нынче убиты и прославлены: с Гренфеллами529, Листером530, Шоу-Стюартом531, Асквитом532, – и ненавидел их. По некой причине они, должно быть, считали его бледным маленьким зверьком. Но Арнольд описал их ссоры, наглость, хорошо соображающие мозги, постоянно обеспечивавшие им стипендии, их издевательства и то, что они постоянно приносили стулья на колесиках в часовню, полную крыс, и не допускали никого в свое общество, так что в конце концов они были почти полностью подавлены колонистами, ненавидящими их в ответ. Практически сюжет романа миссис Уорд.

В среду, 16-го числа, я пошла в библиотеку и встретила Л., вернувшегося из Министерства по делам колоний, где он был в составе депутации, с которой дурно обошелся их секретарь533. Затем мы пошли в Клуб, где, конечно же, встретили Аликс и Фредегонду. Эти двое прилагают болезненные усилия для организации совместного проживания, но ни одна из них не может проявить решимость, хотя ясно, что Аликс стремится, насколько вообще способна, к компромиссу. Она ездила в Сидмут534, где ее тетя лежит парализованная и обреченная вскоре умереть. У нее подрагивает веко и шевелится одна губа, но, по мнению врачей, мыслей и чувств у пациентки больше нет. Это не сделало Аликс более или менее мрачной, хотя она, полагаю, считает подобное ниже своего благопристойного здравого смысла. Когда я уходила, Ф. позвала меня и умоляла решить за нее, должна ли она рассказать Аликс, что Джеральд против их совместного проживания, или увиливать. Я всегда говорю, что людям с короткими волосами надо говорить правду. Сегодня утром (в субботу) я узнала, что у них есть предложение насчет дома Эмбер535, которое, на мой взгляд, стоит принять, несмотря на возражения Джеральда.

В четверг, пятницу и субботу мы упорно работали, чтобы подготовить 8 страниц для печати у Макдермотта. Постоянный холод и мрак, переходящий то в дождь, то в снег. Это самый адский день года. Кажется, что мы застыли в грязи. В четверг вечером с нами обедал Райт536 – любезный и благовидный, но многословный человек, обращающийся за поддержкой к Л. в каждом вопросе и отказывающийся от своих взглядов, как только они начинают противоречить друг другу. Они с Л. пошли навестить Раунтри537. У меня есть свои домыслы, но углубляться в них я сейчас не могу.

21 января, понедельник.

В субботу вечером нам нужно было «посмотреть» на Ника; Барбара тоже пришла. Конечно, смотреть там особо не на что, но он настолько непритязателен, что его показ, можно сказать, прошел удовлетворительно. К тому же, у Ника приятный ирландский голос и скромные, очень незатейливые манеры, которые делают его присутствие в доме сносным. Я склонна думать, будто Барбара просто наблюдала за тем, чего мы от него добьемся. По большей части он говорил о своем магазине и устройстве пулемета Льюиса538. В Вулидже продовольственные бунты и забастовки, а гвардейцы получили приказ о готовности отправиться туда в любой момент и открыть огонь по людям, что их собственные вулиджские полки отказались бы сделать539. Он все воспринимает более серьезно. На следующее утро мы долго беседовали об ирландском характере. Он восхищается Сингом540 и утверждает, будто слышал, как ирландцы говорят в его стиле. Они лежат на земле, болтают и не играют в игры. Они глубоко религиозны (корень всех зол в Ирландии, говорит он) и умирают счастливыми только в присутствии священника и никак иначе. Их матери постоянно пишут, чтобы узнать, были ли у сыновей пышные похороны и стоит ли крест, – для них это большой источник утешения. Я полагаю, что мягкий, серьезный и довольно тоскливый нрав, который угадывается в Нике, является ирландским, поверх чего, не в обиду ему, есть признаки глубокого восхищения великой группой «Блумсбери», ее культурой и проблемами. Например, Ник сожалеет о пропасти между тем, что он называет взглядами квакеров541 и взглядами художников, утверждая, что после войны среди молодежи будут преобладать первые. Книги он тоже цитирует всерьез. Однако Ник уехал в Хампстед, а Л. отправился в Джипси-Хилл542 на обед с Уотерлоу, и бог знает, что его на это сподвигло, если не шахматы. Литтон пришел к чаю, остался на ужин, и около 10 часов вечера у нас обоих было чувство пересохших губ и иссякшей бодрости, как это обычно бывает после многочасовых разговоров. Но с Литтоном крайне легко и приятно. Среди прочего, он дал нам удивительный отчет о Британском сексуальном обществе543, которое собирается в Хампстеде. Звучит, будто речь идет о людях третьего пола, и аудитория, похоже, выглядела именно так. Тем не менее они были удивительно откровенны: 50 человек обоего пола и разных возрастов без стыда обсуждали такие темы, как деформация пениса декана Свифта544; пользуются ли кошки туалетом; онанизм; инцест. Инцест между родителем и ребенком, не осознаваемый обоими, был их главной темой, навеянной Фрейдом545. Я подумываю вступить в этот клуб. Прискорбно, что цивилизация в первую очередь обсуждает карликов, калек и асексуальных людей. И только в Хампстеде им помогают. Литтон периодически выкрикивал слово «пенис» – его вклад в открытость дискуссии. Мы также обсудили будущее мира, наше сильное желание того, чтобы профессии больше не существовали, Китса, старость, гипнотизм «Блумсбери» – множество тем. Л. победил Сидни своим шахматным мастерством. Уотерлоу покидают Джипси-Хилл.

Сегодня, в понедельник, я поехала к Харрисону лечить свой сломанный зуб, а Л. в Стейнс. Филипп вернулся с вновь открывшейся раной из-за отсутствия ухода в Фоуи546.

Тут меня прервали прямо перед описанием Лондона в часы заката солнца и восхода луны. Я ехала на втором этаже автобуса от Оксфорд-стрит на вокзал Виктория547 и наблюдала, как пассажиры любуются этим зрелищем с тем же чувством интереса и немым вниманием, как в бельэтаже перед каким-нибудь театрализованным представлением. Весенняя ночь, голубое небо с дымкой над домами. Магазины все еще были освещены, но не фонарями, так что всюду висели полосы света. На Бонд-стрит я не сразу поняла, почему в конце улицы горит большая люстра, но оказалось, что это несколько витрин, выходящих на дорогу, с огнями на разных уровнях. На углу Гайд-парка548 луч прожектора пробивался через синеву – часть спектакля на сцене, где было изумительно тихо. Меня поразила нежность этой сцены на фоне сумеречного Лондона. Дома величественно возвышались. Время от времени при появлении луны кто-нибудь отмечал возможность воздушного налета. Однако этого не произошло; ближе к ночи налетели облака.

23 января, среда.

Я вижу, что вчера забыла о дневнике, но день прошел без происшествий. Л. уехал на встречу, оставив Барбару управлять печатным станком, а я пошла прогуляться одна вдоль реки к Марбл-Хилл549. Мне придется взять назад свои слова про самый адский день года. Есть проблески рая, настолько нежного и теплого, что окно на лестнице было открыто, а я сидела у реки, наблюдая, как на воду спускают лодку, и ожидала увидеть чуть ли не почки на ивах. Вода в реке очень высокая, стремительная и желтая, что свидетельствует о половодье выше по течению. Говорят, прошел сильный дождь. Осмелюсь предположить, что это правда, но культура жизни в Лондоне такова, что со всеми пожарами, электрическим светом, подземным метро и зонтиками я действительно не уверена, обращает ли кто-нибудь внимание на погоду. Однако мы выглядываем на улицу перед сном и видим луну, очень четкую, словно отполированную, и почти полную, часов до девяти или около того, а затем, будто Господь перевернулся во сне на другой бок и случайно нажал кнопку, опускается облачная завеса, мы зеваем и крепко спим. Вчера вечером, напоив Барбару чаем, за которым теряется удовольствие от всего дня, хотя бедняжка не может вести себя лучше, а будь она еще и одаренной, ее бы точно все активно ненавидели, мы рано поужинали и провели собрание Гильдии. Выступал мистер Адамс [неизвестный], уровень которого, увы, не очень высок. Даже зная свой предмет, как в случае Адамса, ораторы не могут доходчиво объяснить его необразованным людям. Вряд ли более трех человек в зале поняли, что речь идет о кооперативах и политике. Он начал с середины и зачитывал убогие фразы из резолюций Конгресса, произнося всякие термины, например «автономный», но я не думаю, что кто-то его понял. Как обычно, Л. и я были единственными, кто говорил, за исключением миссис Лэнгстон, но едва зашел разговор о еде, как одна из женщин нарушила молчание. Она хотела бы открыть пекарню. Все они получили хлеб в конце дня и какое-то время болтали одновременно, рассказывая о том, как плохо с ними обращаются, и о своих соседях. Странно флегматичные эти женщины в большинстве своем; они сидели и наблюдали за происходящим с каким-то пассивным удовольствием и видом бледно-серых морских анемонов550, прилипших к скалам. Но все же у них дети и домашние дела – множество оправданий, если задуматься.

Разговор о морских анемонах напомнил мне о заключении договора с Д.Г. Лоуренсом551 на его дом в Зенноре552. Сейчас кажется, будто это очень далеко и невозможно, но достаточно заманчиво, чтобы заставить меня думать о море и утесах несколько раз в день.

Сегодня, в среду, Б. не пришла, и мы сами занимались печатью. Л. сделал большую часть работы, а я совершила две небольшие вылазки в Ричмонд: сначала – выяснить, как правильно пишется «Mynah553»; потом – купить новый аккумулятор, который обошелся в шиллинг и три пенса. Два моих предыдущих погибли, а долгожитель Л., этот старый злобный негодяй, до сих пор работает и горит как искра от звезды. Думаю, разумно иметь свой собственный на случай налетов, хотя три торговца в Ричмонде уверены, что их больше не будет. В булочных теперь почти ничего нет, кроме маленьких тарелочек с пресным печеньем, кусками простого торта554 и маленькими булочками без слив. Если вы увидите сливу, это точно муляж для декора, ведь настоящих нет. Все перемены подкрались незаметно. Кажется, еще в прошлом году у нас были замороженные торты?! Немыслимо!

24 января, четверг.

Последний день моего 35-летия. С трепетом пишешь о годах, которые последуют дальше: все в тени сорока. Еще один весенний день; утром я обхожусь без огня. Единственный минус – его затухание и ощущение, будто находишься в уютной пещере, когда за окном темно и сыро. Снаружи все бледно-серое. Я отправилась в Лондонскую библиотеку, чтобы взять пригоршню рассказов о сверхъестественном, встретила сэра Генри Ньюболта555, стройного седого проныру, но лично мы не знакомы. Затем я обошла все магазины на Чаринг-Кросс-роуд в поисках писем Китса, но их нигде не оказалось. Потом отправилась в Клуб, где застала Литтона в одиночестве, и, не испытывая особого желания разговаривать, мы бок о бок читали газеты. Пришла Фредегонда, но, немного посмеявшись над ее телефонным сообщением, я уехала. Она, Аликс и Кэррингтон вместе решили, что я их критикую, и, не выдержав этого, позвонили с требованием опровержения, которое я дам только в том случае, если они изложат свои жалобы в письменной форме. Дамы говорят, что я их угнетаю, и единственное объяснение этому – то, что я садистка. Звучит, как первая стадия развития червей. Барбара, однако, пропускает всю критику мимо ушей. Сегодня Л. отпечатал в типографии 4 страницы и вернулся домой только в 6 вечера – результаты неудовлетворительны из-за некомпетентности печатника.

25 января, пятница.

День рождения. Сегодня утром Л. вложил мне в руку прекрасный нож из коровьего рога. Нелли связала для меня пару красных носков, которые завязываются вокруг лодыжки и, таким образом, очень подходят к моему утреннему настроению. Еще одно событие заставило меня лежать неподвижно. Пришла Барбара, и мы вместе «разобрали» 4 страницы556, а Л. отпечатал в типографии другие 4 – в общем, прекрасный рабочий день. Такими темпами рассказ КМ будет закончен через 5 недель. Мы подумываем сделать небольшую книгу с гравюрами по дереву, либо после этого рассказа, либо параллельно – на маленьком станке. Наш сегодняшний ужин стал мелкомасштабной жертвой долга. Никогда еще мы не были так готовы провести вечер в одиночестве, с книгами для чтения и ощущением того, что на этой неделе состоялось уже достаточно разговоров, но довольно рано, до 19:30, пришли Клара [Вулф] и Уитэмы [Сильвия и Джон], которых мы позвали с целью нивелировать друг друга без лишних затрат. Тщательно продуманный литературный стиль Уитэма – верный показатель его ума. Он такой, каким, по мнению писателя-самоучки, должен быть гений, при этом настолько непритязательный и простой, что это скорее забавляет, чем отталкивает. Его страсть к писательству – это страсть дилетанта или, вернее, того, кто учился по учебникам. Увидев новый роман Кэннана557, он сказал: «Ах да, Кэннан… Он ведь очень слаб в построении сюжета, не так ли?». И в том же духе – обо всем остальном. Он сообщил мне, что его книги имеют свойство «кричать», и, поинтересовавшись судьбой моей художественной прозы, которую хвалят в профессиональных кругах, с большим энтузиазмом перечислил все романы, которые у него готовы, или почти готовы, или только нуждаются в «формулировке» – процесс, который он применяет в конце. Джон начинает с синопсиса, что занимает 3 месяца, но я не слушала всю его тираду. Скоро они переедут в Девоншир558, где сразу после окончания войны (даже она не помешала ему добавить в свой список новую книгу) он собирается усердно работать, писать по утрам, читать и гулять все свободное время. Так что в течение следующих примерно пяти лет мы можем ожидать около двадцати книг Уитэма. Рассказав нам все это, он переключился на спиритизм: их домовладелец – толстый бледный солиситор559 лет пятидесяти, который питается хлебом и маргарином, целыми днями лежит на диване в Девоншире и общается с духами. Одно время Уитэм тоже баловался мистицизмом, и заставлял столы двигаться, и слышал шепот призраков, и верил во все такое, но слишком боялся последствий для себя, чтобы заниматься подобным всерьез. Я сочла это проявлением слабости и думаю, что у него не все в порядке с головой, принимая во внимание разговоры о написании романов. Сильвия ерзала на стуле, будучи весьма довольной тем прекрасным, по ее мнению, впечатлением, которое он производил, и в своей педантичной манере соглашалась с наиболее революционными идеями, поэтому они казались сплетнями хорошей экономки о цене бекона. Молчание Клары, как мне кажется, демонстрировало ее подчиненное положение в семье. Полагаю, человек, неспособный заставить себя что-либо чувствовать, всегда несчастен и безутешен. Она осталась на ночь.

Сегодня (в субботу) мы ездили в Кью. Подснежники, карликовый цикламен, несколько миниатюрных рододендронов560; сквозь траву и мертвые листья пробиваются ростки пролеска561 и шафрана562.

27 января, воскресенье.

Едва выйдя из дома, мы столкнулись с Дезмондом, резко появившимся из-за угла. Это перечеркнуло наши надежды на уединенный вечер, но все же наименее жестоким образом. Вместе мы прогулялись в Олд-Дир-парк. Дезмонд выглядел подавленным, на лбу проступили морщины, и он все охал: «О боже, боже, боже!» – думая в перерывах о войне, я полагаю, или о личных проблемах. На самом деле, мне показалось неприятным, что в общении с ним приходится избегать некоторых вопросов: «когда выйдет твоя книга?»; «взяли ли в печать роман Молли?»; «что ты сейчас пишешь?» и т.д., – такие темы, вероятно, ранним утром его особенно угнетают. Мы напоили Дезмонда чаем и обсудили прогресс психологии со времен Шекспира. Л. отрицал это, а я отстаивала. Дезмонд считает Отелло и Дездемону очень примитивными, но полагает, что мы неплохо представлены в мире художественной литературы. Лично я нахожу себя в нем совершенно неизвестной. Обсуждали, нужно ли записывать мелкие события короткими сценами; должна ли беллетристика быть похожей на жизнь; есть ли у Теккерея глубина?! Недавно Дезмонд прочел несколько «Ньюкомов563» и не нашел в них никакой глубины – только очаровательную пульсацию традиционной образности. Переходим к поэзии Боба [Тревельяна]: «Хороший рядовой поэт», – говорит Дезмонд, – но он не совершает открытий через свой внутренний мир, а лишь смотрит на повседневность и подбирает нужные фразы, классические и потому вечные. Лично я этого не понимаю. В кармане Дезмонд принес книгу Энид Бэгнольд564 и теперь, я уверена, подумывает написать собственную рецензию. Я не собираюсь этого делать, после того как взглянула на ее мысли. Энид убедила его написать о румынском принце565, чей голос, сказал он, самый красивый в Лондоне. Дезмонд позвонил ему (чтобы объясниться, почему опоздал на ужин), и я услышала мягкий нерешительный голос, запинающийся на длинных словах и звучащий довольно романтично в телефонной трубке. Наконец он ушел. Сделавшись довольным и говорливым, Дезмонд был готов остаться и рассказать 4-й акт «Иренаиды566» – остался бы и рассказал, не намекни мы, что ему пора.

28 января, понедельник.

В понедельник я отправилась долечивать свой зуб, а потом на чай в Клуб, который становится, как сказал Голди, «местом семейных встреч». Вы входите и видите полдюжины пар ног, протянутых к камину со всех сторон. Вы слышите, по крайней мере я слышала: «Это вопрос революции или эволюции», – а затем, наслушавшись, ищете «Manchester Guardian», ускользаете от Сильвии Уитэм и прячетесь ровно на 10 секунд. Фредегонда с извинениями прорывается через газетную преграду: «Ох, они такие ужасно скучные, а мне надо поговорить о чем-то кроме политики». Этим чем-то, насколько я помню (сейчас уже суббота), были Оттолин, Аликс, поэзия, любовь, пока Боб, поглядывающий в нашу сторону, не выдержал и не подошел к нам, размахивая удлиненным корректурным оттиском567 и интересуясь, не секретничаем ли мы. «Не повезло», – ответила я, и он, успокоившись, поведал нам свои обычные литературные сплетни. Сначала Боб рассказал, что Клайв предлагает купить «Egoist568» и выпускать рецензии блумсберийцев, а затем спросил, что мы думаем об Уэйли569 и т.д. и т.п. Такой он осуждающий, этот любитель скандалов, но невинный и неутомимый, как всегда. Я поехала домой, где, конечно же, случился налет. Ясная ночь сделала его неизбежным. С восьми вечера до 01:15 мы перемещались между угольной ямой, кухней, спальней и гостиной. Не знаю, сколько в этом страха, а сколько скуки, но результатом стал дискомфорт, по большей части связанный с тем, что пришлось 4 часа вести смелую и шутливую светскую беседу со слугами, дабы предотвратить истерику. На следующее утро

29 января, вторник.

последствия налета были сметены Барбарой:

– Вирджиния, я не приду в пятницу, потому что выхожу замуж.

– Замуж?

– Да, за Ника.

– А Саксон?

– Саксон не возражает. Не нужно ничего менять. Мы все согласны.

Таков итог. Лично я не думаю, что она хочет замуж, но убедила себя, что ей это нужно. А ужас от возвращения Ника через месяц делает Барбару еще более мрачной, чем обычно. Она не выказала никакого желания поздравлений или шумихи, осталась у нас и занималась печатью, как обычно. Ожидая очередного налета, мы попросили ее поспать. На этот раз он начался в 21:10, по крайней мере в это время прозвучало предупреждение. Аэроплан пролетел над домом около 23:30. Вскоре стрельба была уже так близко, что мне не захотелось идти за парой туфель в спальню. Мы разложили матрасы на кухне и, как только стих первый шум, легли на них вместе с Барбарой, а Л. остался на кухонном столе – прямо-таки картина жизни в трущобах. Один взрыв раздался совсем близко, но через час мы услышали горн и вернулись в постели. Глухой звук, который Л. выделил среди остальных, был взрывом бомбы в Кью. Кажется, девять человек погибли. Слуги стали плаксивыми, а Лотти начала объяснять, как эти налеты влияют на ее голову, – намекают, что мы должны покинуть Лондон.

30 января, среда.

Концерт и чай с Оттолин. Она разместилась в самой маленькой спальне отеля в Блумсбери, линялая, подавленная, неопрятная и чересчур разодетая. Не так много интересных разговоров, хотя она дружелюбна и не столь властна в некоторых вопросах, как обычно.

31 января, четверг.

Весь день стоял густой туман. Мы вдвоем набирали текст. Выйдя из дома за булочкой к чаю, мы достаточно надышались свежим воздухом. Помню, как были рады, во-первых, туману, во-вторых, уединению, поскольку Барбара ночевала в Хампстеде.

1 февраля, пятница.

День клочьев тумана. Прошлой ночью, говорят, стоял сильнейший за 30 лет туман, и несколько пожилых джентльменов, спасаясь от налета, перешагнули через край платформы и были раздавлены570. Одна кухарка упала в Темзу. Люди шли и стучали по нашим перилам, чтобы не сбиться с пути. Л. уехал в Лондон и, вернувшись домой в 22:30, сообщил о звездной ночи и ясном дне. Но с наступлением ночи здесь вновь сгустился туман.

2 февраля, суббота.

Первая прогулка за долгое время. Влажный, слегка туманный день. Когда мы выходили, звонили похоронные колокола, а на обратном пути – свадебные. На улицах у магазинов очереди людей за мясом. Гул невидимых самолетов. Обычный счастливый вечер вдвоем, по колено в бумагах.

3 февраля, воскресенье.

Воскресенье на Гайд-Парк-Гейт вновь стало светским днем, как раньше. Светскость началась рано, по крайней мере для Л., когда пришел печатник Риддел [неизвестный], как мы надеялись, чтобы предложить станок, а на деле – сообщить, что станков нет. С ним была подруга. Я подслушивала за дверью в ванной. Вернувшись с прогулки, мы обнаружили Голди, а потом явилась Пиппа571, удивительно неопрятная, какими становятся все женщины Стрэйчи при малейшей провокации572. Без определенной степени привлекательности не стоит быть тщеславной – так они рассуждают, я полагаю. Разговору мешало подозрение, что она джингоистка573 и весьма старомодного типа, к которому мы привыкли. У нее есть обескураживающая и одновременно достойная привычка молчать, когда она не согласна. Именно так Пиппа выразила несогласие, когда я сказала, что считаю совместное ведение домашнего хозяйства (подразумевая ночевки) улучшением старого стиля. Голди метко стрелял своими стрелами; моя единственная критика по отношению к нему касается чувств, которые вызывает его подход. Уж слишком большое значение они придают внешнему виду, эти престарелые важные шишки, и все же… И все же Пиппа причудливо поблекла, постарела и выглядела потрепанной. Она говорила о былых вечеринках, о Г.Б. Смите574, Джордже Дакворте575, Джеке Хиллзе576 и Рождестве в Корби. Она считает, что та жизнь еще возможна и упомянутые люди куда более «цивилизованные», чем наши «короткостриженки577». Однако сейчас у нее нет времени на общество: она занята суфражизмом, который нынче превращается в борьбу за равенство днем и ночью. «К счастью, – говорит она, – есть люди вроде вас, которые держатся от всего этого подальше. Главное, чтобы такие оставались, а у вас была экономическая независимость или возможность ее достичь. Это самое важное. Нет, я не умная. Меня всегда больше заботили люди, чем идеи, а теперь мне пора. У меня есть дела. Здесь же я рискую разлениться, чего делать не стоит». И она уехала. До меня вдруг дошло, что с возрастом взгляды не меняются, а остаются теми же, но блекнут и увядают. Это касается и Голди. Вечер в одиночестве.

4 февраля, понедельник.

Отвозила в «Times» статью о Кольридже578 и опять заблудилась – отчасти из-за множества водных каналов. Встретилась с Л. в Клубе, где люди в кои-то веки согласились на тишину и уединенное чтение книг, поэтому мы были предоставлены сами себе. Открыли бутылку сахарина579 – так мы экономим сахар.

5 февраля, вторник.

Карин приехала к чаю, чтобы прочесть свою лекцию. Она напоминает мне одну из наших потерянных собак, в основном Тинкера: носится по комнате, обнюхивает ножки столов и стульев, виляет хвостом изо всех сил и вгрызается в разговоры, словно у нее острые клыки, и, как пес, ест она тоже много. Эта чрезвычайная энергичность, возможно, связана с глухотой. Она стала большевичкой580 и предложила свои услуги Лейбористской партии581 в надежде, что ее отправят заниматься организацией избирательных участков по всей Англии. Карин устала читать и писать – ей это никогда не нравилось, – а теперь она чует схватку и хочет быть в гуще событий. Странным образом социализм582 въедается в наших друзей. Они с Адрианом недовольны своим положением и хотят зарабатывать больше – отчасти из-за того, что половина их доходов зависит от миссис Б583. Карин хорошо выступила с докладом о Лиге Наций584, хотя говорила слишком быстро. И все же разница в образовании очень заметна. Думаю, слушатели приняли ее тезисы. Я была удивлена услышать, что по окончании мероприятия она испытала огромное облегчение. Карин осталась на ночь, а следующее утро, если подобное сравнение вообще уместно, стоило мне потери зуба. Более того, она сидела у камина, а мне в разговоре с ней приходилось кричать. Но я понимаю, что ее энергия, ее непритязательный или критичный, но великодушный и пылкий ум, ее честность и стабильность станут для Адриана надежной опорой…

Согласно записям Леонарда, в среду днем (6 февраля) он ходил с Вирджинией к доктору Крейгу, который сказал, что ее вес слишком мал для здорового человека; затем Харрисон удалил ей зуб под газом. На следующий день они обедали с Мейнардом Кейнсом на Гордон-сквер, чтобы встретиться с Элизабет Асквит585, которая не пришла, зато были Молли Маккарти и Дункан Грант. В пятницу Вирджиния заболела инфлюэнцей, и пришлось вызвать доктора Фергюссона586. 19 февраля Вулфы уехали в Эшем и оставались там до 1 марта; в Эшемском дневнике за этот период записей нет.

2 марта, суббота.

Какой смысл дописывать предложение, брошенное месяц назад? И вот мы здесь. Вечер. Час назад я вернулась из Эшема, вернее, из Чарльстона. После отъезда Карин в ту среду у меня началась какая-то рутина. В пятницу я заболела и пролежала в постели 8 дней, а во вторник через неделю [19 февраля] мы поехали в Эшем. Больше всего я недовольна тем, что была отлучена от пера, – поток жизни оборвался. Кроме того, я ни с кем не виделась и в течение 5 дней не могла читать, но в конце концов прочла Морли и других авторов, хотя чтение с целью убить время – довольно нудное занятие. Меня попросили написать книгу для серии «Мастера XIX века587», что вообще не представляется возможным, и после недолгих раздумий я отказалась. Но я записываю это, чтобы, с одной стороны, придать дневнику официальный вид, а с другой – ради фиксации состояния среднего возраста. Провинция, несомненно, развивает духовную сторону жизни. Помню, с каким восторгом я однажды сидела в саду, читая Шекспира, и по меньшей мере раз в два дня мы гуляли в Саутхиз за молоком – нам полагалась только кварта [≈ 1,14 л] в день за 7 пенсов. Сад подает большие надежды. Л. вскопал внушительных размеров грядку вдоль нашей дорожки и пересадил в нее растения с круглой клумбы. На деревьях виднеются почки. На другой стороне холма – овцы в загонах. Мы ни с кем не виделись 9 или 10 дней, и я не написала ни одного письма, но дни все равно таяли один за другим, как снежки на солнце. В четверг [28 февраля] с ночевкой приехала Несса, и в пятницу вечером мы с ней вернулись в Чарльстон, а Л. отвез слуг в город. Только что приехал Генри Мосс588. К моему облегчению, Несса и я успели выпить чай в гостиной наедине, а все остальные собрались только к ужину. Мосс и миссис Бреретон производят впечатление продажных и купленных гостей, что не очень приятно. Миссис Б. – пожилая, крепкая, непоколебимая женщина, чья честность была ее главным капиталом в жизни. Своей профессиональной компетентностью и самообладанием она очень напоминает медсестру Рид589. А вот таких как Мосс встречаешь повсюду. Он – бледный, невзрачный и незначительный молодой человек – либо чересчур застенчив, либо чувствует себя не в своей тарелке. Мы поддерживали беседу как могли, без какой-либо помощи с его стороны, и, хотя миссис Б. говорила из чувства долга, она не позволяла расцвести в ее присутствии ничему интересному, буквально и трезво воспринимая все высказывания. Энн, ее дочь, гораздо более очаровательна, чем можно было ожидать, хотя испытания браком и бедностью явно преждевременно сгладили обаяние миссис Б. Она называла Г. Мосса «приемным сыном», что оправдывало их уход после ужина в его спальню, где они намеревались сочинять истории для субботнего выпуска «Westminster590». В субботу утром Несса, Дункан и я сидели в студии и сплетничали. Часть времени мы обсуждали искусство – самое приятное из того, чем мне нравится с ними заниматься. Они говорят, что сегодня в Англии нет настоящих художников и даже людей, подобных КМ или Форстеру591, с кем стоило бы обсуждать свое творчество. Во Франции все наоборот. Несса показала мне письма Саксона, который сделал ее своим доверенным лицом. Он очень несчастен и с присущей ему щепетильностью описывает моменты своих взлетов и падений, возбуждения и депрессии. В одном из писем он говорит о том, насколько странно больше ни о чем не переживать и что смерть столь же привлекательна, как и жизнь. За этим последовали подробности о его здоровье. Мы также обсудили общественный страх, который в каком-то смысле смыл цветение бедного старого Дезмонда и поглотил бы Мейнарда, будь он художником. Я покинула их в 13:15 и шла под сильным ветром с двумя пакетами в Глайнд через парк. Домой я вернулась к чаю, встретив по дороге Л., покупающего «Hanwell Gazette592». Обнаружила письмо от Саксона, несколько отстраненное – не могу не думать об этом – или, по крайней мере, показывающее, что в этом кризисе я для него точно не доверенное лицо. Чудно, как один человек выбирает другого, находясь в состоянии, не вполне знакомом тому, кого он выбрал. Я должна была узнать обо всем еще прошлой зимой.

3 марта, воскресенье.

Мерзкий ветреный день. Отправила, наконец, свою статью о Конраде593 и напечатала несколько этикеток594 для Банни, но в итоге мы остались дома и были очень счастливы.

4 марта, понедельник.

Сегодня Л. отнес еще 4 страницы в типографию на печать. Будучи бесполезной в данном деле, я отправилась пообщаться с Лондоном в три свои обычные места: «Mudie’s», Лондонскую библиотеку и клуб «1917». С визуальной точки зрения Лондон был в наихудшем состоянии, как уборщица средних лет, убравшая назад волосы со своего сурового лба. На Сент-Джеймс-сквер построили целую группу домов595, чтобы укрыть какое-то министерство, я полагаю. Странно видеть все эти отверстия, проделанные в стенах и крышах, чтобы деревья нормально росли. Некоторые клерки смогут вытирать свои чернильные ручки прямо о стволы деревьев. В Клубе я обнаружила молчаливую группу незнакомых мужчин и Аликс, которая сидела неподвижно, словно статуя, читая книгу Берти Рассела596. Я отвлекла ее, хотя это противоречит моим принципам, и мы вместе пили чай. Главная новость Аликс в том, что они с Саксоном собираются жить в доме Фейт после Пасхи и остаться там на время войны и на 6 месяцев после нее597. Полагаю, они видят нечто комичное в объединении своих безнадежных влюбленностей, и действительно нельзя не улыбнуться при мысли о тишине, в которой каждый из них будет думать о ком-то другом, и не кажется, что их связь приведет к большому и чувственному сотрудничеству, но план, очевидно, хороший. Первой он пришел в голову миссис Бриджмен, экономке, решившей, что двум таким спокойным людям надо жить вместе. На этот раз я постаралась говорить тихо, серьезно и по возможности сочувственно. Аликс говорит, что чувствует, будто я «плыву по течению», и она не против, что мое процветание напоминает ей и Фредегонде обо всем, чего им не хватает. Но почему Ф. должно чего-то не хватать? Я оставила Аликс сидеть в Клубе, как, думаю, она всегда сидит там, пока не выключат свет или Джеймс на заберет ее на ужин. Какой она будет в 45 лет?

Застала дома двух темнокожих [Переру и Джаятилаку]. Л. потратил около трех часов на печать, но в конце концов все закончил.

5 марта, вторник.

Еще один мучительный день. Л. отправился на встречу в клуб «1917». Я провела вторую половину дня за «разбором» шрифтов, выбежала на Хай-стрит и была заманена в магазин дешевых товаров, где простота покупок склоняет к растратам. Сегодня вечером Гильдия собирается ради выступления Ника.

6 марта, среда.

И вновь задаешься вопросом: зачем женщины приходят на собрание? Что побуждает их к столь пассивному занятию, как молчаливое сидение в полусонном состоянии в кресле на протяжении часа? Стиль Ника им очень подошел: его выступление было простым и подробным, расслабленным и непринужденным. Он говорил целый час. Единственное, что осталось у меня в памяти от лекции, – это ожидание поездов и прогулка «под звездами и луной, выглядящими очень цинично», как он сказал, по идеально прямым тополевым аллеям. А еще меня поразила манера Ника, какой бы возмутительной она ни была для его чувства приличия и здравого смысла, говорить по существу, словно ему это в тягость. Ник был в хорошем настроении; гордился Барбарой; рассказывал нам о ее завоеваниях, в которые он безоговорочно верит; и вообще говорил больше, чем обычно; поведал мне, что после войны они бы хотели жить в деревне и делать хорошую мебель по дизайну Кэррингтон. Он человек очень доброй натуры и без особых талантов, которые могли бы склонить его в ту или иную сторону; думаю, то же самое можно сказать и о ней. Это редкое явление в нашем кругу. Л. на встрече, а у нас нынче мания играть в азартные игры из-за пасьянса Демон598. За неделю я потеряла на этом 4 шиллинга. Пришло дерзкое письмо из «Williams» по поводу книги Л. Он показывает или собирается показать сомнительный отрывок членам кооператива и поэтому не начинает печать. Л. угрожает «передать дело в руки своих адвокатов»!

7 марта, четверг.

За эти 2 дня я «разобрала» 4 страницы рассказа в надежде, что мы успеем закончить еще восемь до того, как снова уедем. Налеты теперь настолько редки, что эта предусмотрительность кажется чрезмерной. Однако слуги по-прежнему спят на кухне из-за ясной луны. После обеда приехал Филипп, и они с Л. прогулялись до Кью. Я встретила их на бечевнике у реки. Филипп явно очень несчастен, и, очевидно, у него нет никаких планов на будущее, кроме как уехать во Францию. Он принес несколько стихотворений Сесила, которые мы сразу же предложили напечатать в виде брошюры нашим старым шрифтом599. Занять Филиппа делом – хорошая идея, да и он предложил свою помощь. Чем чаще видишь, как война влияет на молодых людей, которые должны быть счастливы, тем сильнее ее ненавидишь. Думаю, Филипп больше интересуется военной стороной дела, чем Ник. Он отказался от работы в Лондоне. Мучительный день, а завтра у нас еще и кончится уголь. Во время последнего налета бомба упала на торговцев углем.

8 марта, пятница.

С учетом вчерашней записи кажется, будто налеты нависли над нами и были специально ниспосланы Богом, дабы упрекнуть меня в высокомерии. В общем, мы сыграли в карты, я потеряла свои 3,75600 и пошла спать. Наши мысли перед сном, думаю, касались игры или печати. Я доедала свою третью и последнюю булочку в постели, когда раздался взрыв. Полминуты налет казался нереальным, и мы даже решили, что это выхлоп моторного омнибуса. Однако в следующее мгновенье раздались выстрелы, послышался свист снарядов. Отрицать очевидное было уже нельзя. Тогда мы собрали вещи и спустились в кухню. Это произошло в 23:30. Выглянув на улицу, мы увидели только желтоватые звезды в каком-то тумане; луны не было; стояла тихая ночь. Когда мы легли на матрасы, раздался сильный, хотя и отдаленный взрыв, после чего послышались выстрелы с севера и юга, но не ближе, чем в Барнсе. В 00:45 мы выпили какао и легли спать. Горны зазвучали в 01:35 – через два часа после начала.