Дневники Берии

Запись шестая

Москва, февраль 1953 г.

Вчера Хозяин пригласил на субботу в Кунцево. Не сказал зачем, но похоже хочет возобновить старую традицию трапезничать в тесном кругу. Может, прощальный вечер? Георгий М. говорил, что он тяжело болен.

Сначала хотел отказаться, но не решился. На всякий случай приказал Надорайя прислать моих мальчиков.

Тем временем у меня созрел план, который я доверил Рафику, зная, что он унесет его в могилу. Я сказал ему, что Хозяин арестовал единственного человека, который может его спасти — кардиолога Виноградова. С другой стороны, всем известно, что мы, грузины, вопреки природе, можем жить очень долго, до ста лет и дольше. И хотя Сам чувствует себя неважно, нет гарантии, что это конец. Потому считаю, что наша надежда — это Лукомский. Как член Медицинской Академии он избежал ареста, но всякое может случиться.

Я приказал моим людям схватить профессора и доставить к Рафику. Лукомский трясся от страха. Я предложил ему французского коньяка, и он немного пришел в себя. Я тут же приступил к делу.

«Он серьезно болен, — сказал я. — Но может прожить еще месяц-другой и за это время натворить дел. Поэтому, товарищ профессор, перед вами простой выбор: либо вы помогаете мне, либо ждете, пока он нас сотрет в порошок. Вы специалист по заболеваниям сердца и вы знаете, что он пьет, и потому, надеюсь, у вас не будет особых трудностей».

Он начал говорить, что за ним следят, но я обещал все устроить. Потом отпустил его домой, чтобы он все хорошо обдумал. К вечеру он вернулся с четырьмя голубыми капсулами. Это было американское противораковое средство, которое принимается маленькими порциями строго по часам. Если принять все лекарство сразу, наступит кома, причем симптомы будут напоминать симптомы отравления алкоголем, и кома может продолжаться несколько дней.

Я угостил его коньяком и дал понять: если он что-нибудь напутал, получит по медицине двойку с летальным исходом.

Москва, март 1953 г.

Вчера в пять вечера позвонил Поскребышев и сообщил, что Хозяин собирает всех в кремлевском кинозале в восемь.

Собрались все — Георгий М., Хрущев, Микоян, даже Молотов с Ворошиловым. Все было, как в старые времена. Сам выглядел вполне в форме, я даже не ожидал. Хотя и был какой-то серый и осунувшийся. Меня он приветствовал тычком в бок и словами: «Ну, висельник, надеюсь, ты не скучаешь без дела? Твои люди, похоже, оккупировали Кремль!» И, как всегда, сверкнул глазами, когда я ответил: «Я действую в интересах бдительности и безопасности. Хозяин».

Он переключился на других, подразнил Молотова по поводу его бледности: «Тебе нужно чаще бывать на воздухе. Оторвись от стола и займись настоящим делом!»

Было ясно, что вечер будет не из легких.

Показывали в этот раз фильм о гангстерах, французского довоенного производства, но я его почти не смотрел. После фильма мы все направились в Кунцево. Хозяин увидел моих ребят и Надорайя, но ничего не сказал. На даче он пил больше обычного, был в хорошем настроении и продолжал шутить — заставил, например, Молотова выпить залпом полбутылки бургундского и только потом разрешил ему сесть за стол.

Прошло несколько часов. Я заметил, что Старик стал совсем серым, глаза затуманились, речь была вялая. В три часа утра, когда он отлучился в туалет, у меня выдалась возможность всыпать в его бокал содержимое четырех капсул, которые дал мне Лукомский. Порошок моментально растворился, и вино было прозрачным, как и прежде.

Я пережил жуткий момент, когда он возвратился и по ошибке взял бокал Ворошилова. Я тут же указал ему на это и пошутил, что он неосторожен — а вдруг кто-нибудь подсыпал маршалу яд в бокал. Самому это понравилось, а Ворошилов побледнел.

Через час все разошлись, так как Старик объявил, что устал. Выйдя на улицу, я понял, что никогда так не радовался, как в этот раз, увидев Надорайя с моими преданными мальчиками, охранявшими мою машину.

Москва, март 1953 г.

Георгий М. первым поднял тревогу. Это было в воскресенье ночью. Видимо, Сам весь день проспал — обычное дело после ночного кутежа. Но когда он с наступлением ночи не вышел из своих апартаментов, Хрусталев забеспокоился. Старика нашли спящим на полу в его кабинете. Решили не будить, только перенесли на диван. Георгий М. был очень обеспокоен и вызвал Хрущева.

Я в это время еще ничего не знал. Затем в полдень позвонил Георгий и сообщил, что Хозяину плохо и они вызвали Лукомского (я специально устроил так, чтобы в поле зрения не было других врачей).

Когда я приехал на дачу, он еще не очнулся. Профессор был подле него, одетый в строгий костюм, собранный — все как полагается. Прибыли другие — в том числе его дочь. Она была сдержанна и печальна, но вела себя так, будто у нее было не больше причин сокрушаться, чем у других.

В семь утра Лукомский заявил, что наше присутствие не имеет смысла. Перед моим уходом он сказал мне, что такое состояние может длиться дня два-три. Я не преминул ему пригрозить, чтобы он держал язык за зубами.

Через два дня состояние резко ухудшилось. Нас созвали в Кремль, и Поскребышев сообщил, что, по-видимому, Хозяин умирает. Это вызвало у меня любопытное ощущение — будто умирал жестокий суровый родитель, которого ты боялся.

На следующий день к нему вернулось сознание, и я испугался — а вдруг не сработало американское средство и грузинское долголетие победило?

Он по-прежнему лежал на диване в кабинете. Иногда открывал глаза, пытался что-то сказать, дышал тяжело, как астматик. Он выглядел маленьким и усохшим, и глядя на него трудно было поверить, что этот человек в течение тридцати с лишним лет держал в страхе и повиновении огромную страну, имел сильное влияние на Рузвельта и облапошил Черчилля.

Мы по очереди дежурили возле него. Светлана тоже была здесь, держала его за руку, когда он приходил в себя. Ближе к вечеру Лукомский объявил, что он бессилен помочь. Поскребышев вызвал фельдшера, и тот поставил пиявки сзади на шею. Поскребышев объяснил, что это излюбленное средство лечения среди русских крестьян — пусть все знают, что были использованы все возможные методы для спасения «отца».

Появился его сын василий, пьяный в стельку. Разыграл Гамлета, скорбящего по отцу, и его вскоре выпроводили, хотя он и оказывал сопротивление.

Конец наступил в 9.30 вечера. Он хрипел, лицо его почернело, изо рта пошла пена, и через двадцать минут, в 9.50 он умер.

Поскребышев тут же сообщил новость на московское радио, где заранее был заготовлен текст на случай смерти, и распорядился играть музыку Чайковского. Вокруг тела столпились люди, некоторые плакали. Было бессмысленно там находиться, и я уехал в город.

Саша Димитров приехал в Лондон через неделю после публикации дневников. «Тайм» объявила книгу бестселлером, журналы наперебой вопрошали, как будут реагировать на обвинения Брежнев, Косыгин, маршал Гречко и другие. «Нью-Йорк Таймс» поместила обширную передовицу, где говорилось об опасной кампании очернительства советских руководителей. Советская пресса таила зловещее молчание. Королевский институт международных дел в Лондоне высказал предположение, что книга всего лишь подделка (такое же заключение они сделали ранее по поводу мемуаров Хрущева). Левое крыло в британском парламенте требовало запрета на распространение книги в Англии. Издательство «Бурн» сразу же реализовало весь выпуск книги и готовило переиздание. Чарльз Уитмор даже дал согласие на скромное торжество по поводу успеха книги, являвшейся «вкладом в современную историю».

Перед отъездом из Москвы Димитрову вручили американское издание книги. Он подписал четыре бумаги, обязательство никому не показывать книгу и возвратить ее по приезде назад. Он прочел ее в самолете по дороге в Лондон и нашел интересной. Хотя, конечно, это была подделка. Вряд ли такой осторожный человек как Берия мог доверить бумаге свои сокровенные мысли. Он мог указать кое-какие имена, даты, встречи, но вряд ли записывал признания — из осторожности и из экономии времени. И вес же у Саши оставались сомнения, и ему не терпелось отыскать авторов и все выяснить.

В Лондоне он зашел в советское посольство, где ему посоветовали разыскать Татану Бернштейн в девичестве — Татану Шумара.

Вероятнее всего, она грузинка, подумал Димитров. И вполне возможно, что описанный в книге эпизод мог иметь место. Из секретных досье было известно, что ее отец пропал без вести вначале пятидесятых. Больше никаких подробностей не существовало, так как досье времен Берии либо уже были уничтожены, либо подменены.

В Кингз Колледж ему сообщили, что Татана Шумара отсутствовала вот уже два месяца, адреса не оставляла, но в воскресной газете появилось ее интервью.

Расспросы о ее друзьях не дали ничего: ему сообщили, что она предпочитала одиночество.

В Лондоне он вышел на Фрэнка Смоллета и сделал удачный ход. Он представился американским писателем, работающим над книгой о британской прессе. Он читал статьи Смоллета, дал им высокую оценку и мечтал побеседовать с ним о нравах Флит-стрит. Не будет ли господин Смоллет так любезен, чтобы принять приглашение на ленч?

Ленч растянулся на несколько часов. Когда закончили вторую бутылку, Смоллет был уже готов, и Саша решил пойти в наступление. Он вскользь упомянул историю Татаны Шумара и Берии, и Смоллет немедленно прореагировал:

— Ничего девчушка! Трахнули в двенадцать лет. Как тебе? Ну прямо набоковская Лолита!

Саша поболтал для отвода глаз о молоденьких девочках, потом поинтересовался, как Смоллет узнал историю Татаны.

Тот пьяно пробормотал:

— Тс-с-с! Обещал помалкивать об этом, с нее тоже взяли обещание молчать. Она исчезла, куда — не знаю!

Саша не настаивал, только подливал Смоллету вина. Вскоре тот сам разговорился. Беспорядочно поведал о вечере Фланагана, о стычке между ним и Ласло, упомянул Тома Мэлори.

— Мэлори? — заинтересовался Саша.

— Ну да, Том. Пишет романы. Может, знаешь? Давай еще закажем бутылку, а?

— А этот Мэлори, какое он имеет отношение к Татане? — И Саша снова подлил вина в бокал Смоллету.

— Он мне позвонил и познакомил меня с нею. Совершенно неожиданно. И мой главный, знаешь, сколько ей заплатил? Пятьсот фунтов. За простой рассказ. Хотя, возможно, это действительно имело место. Да и в книге об этом написано. Ты ведь читал?

— Нет, еще не читал, — лгал Саша.

— Горячий материал. Не удивлюсь, если полетит половина Кремля! — хихикнул Смоллет.

— А Мэлори в Лондоне живет?

— Нет. У него работа в Германии. На каком-то радио, в Мюнхене, кажется. — И вдруг Смоллет спохватился: — А зачем тебе знать? Уж не на ЦРУ ли работаешь? И вообще, ты писатель?

— Да. Я пишу книги, — сказал Саша, улыбаясь.

— Собираешься писать, как вышла книга о Берии? Книгу о книге? Неплохая будет история. А почему ты не пьешь?

— Да ты что, я пью — Саша отпил вина.

— Хочешь, скажу тебе, что я на самом деле думаю? — Смоллет понизил голос. — Думаю, Мэлори был в Будапеште, чтобы встретиться с одним венгром, который передал ему дневники Берии. А при чем тут девочка — не пойму. Кажется, Мэлори ее знает по Кембриджу.

— А что это за венгр?

— Пожилой, худой. Имя дурацкое — Ласло — кажется, псевдоним.

Саша больше не задавал вопросов. Смоллет был совсем пьян. Спотыкаясь, пошел звонить девушке. Саша проскользнул в туалет и быстро записал в книжку только что полученную информацию.

За два дня до того, как Саша прибыл в Лондон, Макс Фром посетил Мюнхен. Лучший оперативник ЦРУ оказался в Мюнхене по делу, связанному с публикацией дневников Берии. Поиски привели его к директору радио «Свободная Европа».

Дон Морган выслушал вопрос Макса Форма, подумал с минуту и сказал:

— Скорее всего, вам нужен Борис Дробнов. Уехал из Союза в 1961 году, жил в Штатах. Его отец был известным ученым во времена Сталина, и Борису здесь поначалу пришлось несладко — никто не верил, что он приехал на Запад по собственному желанию. Многие были рады, когда он ушел с радио пять месяцев тому назад. Он был хорошим исследователем, с работой вполне справлялся, но неприятен в общении — никаких манер, никакого такта.

Фром внимательно слушал, потом сказал:

— Я справлялся в архивах: оказывается, он там много работал — как раз незадолго до увольнения. Изучал историю советского режима с конца войны до 1953 года — как раз тот период, который освещается в книге. Дело серьезное. Госдепартамент хочет докопаться до истины.

Морган ответил:

— Если издатели не предъявят иск за подделку — а они скорее не сделают этого, так как книга оказалась доходной — я не вижу, что вы в этом случае сможете сделать?

— Моя задача — установить, что это на самом деле подделка, — сказал Фром, — и отыскать авторов, а что делать дальше — пусть решают в госдепартаменте. А каковы взгляды Дробнова? Наверное, он антикоммунист?

Морган пожал плечами:

— Не более, чем кто-нибудь другой. Он заочно осужден па десять лет тюрьмы за отъезд из Союза.

— Он знает грузинский?

— Трудно сказать, он никогда об этом не говорил.

— Он когда-нибудь принадлежал к какой-нибудь подпольной группе?

— Наверное, нет. Мы за этим строго следим. Мы стараемся придерживаться политического нейтралитета, мистер Фром. И избегаем явной пропаганды, — Морган дежурно улыбнулся.

— Я наводил справки в Украинской социалистической партии и в других местах, — сказал Фром. — Все категорически отрицают причастность к книге. Хотя многие считают, что это подлинник.

Морган вздохнул:

— В том-то и дело. Я тоже ломал голову над тем, подлинник ли это. Мы, конечно, упомянули об этих дневниках в наших передачах, но не выразили четкого мнения.

— У нас проблемы посложнее, — вздохнул Фром. — А какой паспорт у Дробнова?

— Временный немецкий, хотя он прожил на Западе уже десять лет. Никак не хочет терять советское гражданство. Славянская сентиментальность!

— Тем хуже для него! Ему приходится возиться с визами при переезде из страны в страну. У вас есть его фотография?

— Да, в личном деле.

— Дайте мне, пожалуйста, одну-две копии. А как он выглядит?

— Очень массивный, невысокий. Мясистое лицо, начал лысеть.

Фром заметил:

— Это сходится с описанием, которое мы получили у издателей в Нью-Йорке. — Он встал. — Ну пока все, мистер Морган. Остались только копии с фотографии.

— Я сейчас же распоряжусь об этом, — Морган приятно улыбнулся, открывая перед гостем дверь.

Макс Фром оставил себе одну фотографию, а остальные отправил в Лэнгли, Вирджиния. Позвонил агентам в Лондоне, Париже. Женеве, Риме, Вене, Стокгольме и дал задание проследить передвижение временного немецкого паспорта Дробнова Бориса за последние пять месяцев.

К шести вечера он получил ответы, в пяти случаях сообщалось, что Дробнов получал визы в Италию, Англию, Францию, Австрию и Швейцарию. Фром распорядился уточнить подробности его пребывания в этих странах через местную полицию.

Фром продолжил расспросы на радио и установил, что Дробнов в последнее время был близок с английским писателем Томом Мэлори, уволившимся с радио одновременно с Дробновым. Он вновь связался с агентами и дал указания установить, сопровождал ли Дробнова в поездках Томас Мэлори. Агент в Вене вскоре сообщил подробности вечера Фланагана в Будапеште.

Фрому многое стало ясно. Дробнов и Мэлори написали эту книгу вдвоем. Нашли подходящую бумагу, машинку с грузинским шрифтом и организовали перевод книги на менгрельский. А венгра использовали как авторa письменного свидетельства, которое теперь находится в банке в Нью-Йорке. Фром признавался себе, что план был гениально прост. Ему оставалось только радоваться тому, что наказание преступников не входило в круг его обязанностей.

На следующий день он уже располагал информацией, полностью подтверждающей его предположения. Более того, ему удалось обнаружить переводчика. В одном из отчетов говорилось, что Дробнов и Мэлори заезжали ненадолго в Кембридж; они же во Франции останавливались в отеле вместе с гражданкой Израиля Татаной Бернштейн, уроженкой Грузии. Бернштейн оказалась именно той женщиной, которая дала британской газете сенсационное интервью об ее изнасиловании Берией.

Агенты предоставили массу других сведений о троице, в том числе и адрес отеля во Франции в Вердене, где они останавливались шесть дней тому назад.

Прямых доказательств преступления не было, но и не было сомнений в том, что оно имело место. Фром отправил соответствующий доклад в Лэнгли и ждал дальнейших указаний.

На следующее утро он выехал во Францию.

Свидетельство Мэлори

Это был маленький городишко, расположенный у реки. Через реку был перекинут узкий мост. Неподалеку от моста находилось кафе, где рабочие закусывали по дороге на виноградники, а пенсионеры играли в домино.

Отель соединялся стеклянной верандой с рестораном. В номерах отеля с громадными окнами, задернутыми темно-красными шторами, имелись большие кровати и просторные ванные, отделанные плиткой из камня. Борис выбрал его из стратегических и сентиментальных соображений: он находился в двух часах езды от Женевы недалеко от швейцарской границы, был самым центром винодельческого рая и весь утопал в виноградниках.

Мы находились здесь уже неделю. Борис уехал в Цюрих, чтобы завершить договор о переводе денег за границу. На следующий день мы должны были открыть отдельные счета в банке: триста тысяч долларов на имя Татаны и по миллиону триста пятьдесят тысяч на мое имя и Бориса.

В отеле было мало проживающих, но ресторан ни когда не пустовал: многие туристы заезжали сюда пообедать по дороге на юг. Из постоянных посетителей выделялись три полных француза в темных костюмах, по виду торговцы вином; они ели много и всегда в полном молчании. За соседним столиком сидел и пил воду бледный мужчина, приехавший накануне; рядом с ним располагались коротышка с женой, огромной женщиной с громким голосом; она была очень болтлива.

Мы с Татаной собирались на экскурсию. Владелец отеля, которому мы импонировали, приготовил для нас холодный ленч и бутылку вина. День был ясный и тихий — к обеду, видимо, могла разыграться жара.

Мы решили ехать по желтой дороге в Боне и затем в Туили. Татана радостно говорила, как мечтает осесть навсегда во Франции — купить заброшенную виллу, отремонтировать ее, обставить и устраивать грандиозные званые вечера, приглашать друзей и знакомых. За последнее время она очень изменилась и, кажется, отдавала предпочтение мне. Она по-прежнему ласково обращалась с Борисом, но я знал, что она уже больше не спала с ним. Со мной она истово предавалась любви, но вместе с тем стала еще более отчужденной и загадочной.

Мы остановились в Боне, чтобы выпить кофе. За столиком мы шутили о том, как было бы забавно, если бы Борис вдруг удрал с тремя миллионами. Потом мы пошли к реке. Никого вокруг не было. Татана разделась и искупалась. Я тоже искупался. Потом мы разложили на траве ленч. Татана уговорила меня выпить вина, и мы начали болтать о Кембридже. Она смеялась и маленькими глотками пила вино, лежа на спине. «Иди ко мне», — сказала потом она.

Когда мы разомкнули объятия, она лежала с закрытыми глазами, улыбалась. Мы допили вино и уснули. Меня разбудило прикосновение ее руки.

В тот момент я услышал шум машины.

— Там кто-то есть, — сказал я.

Она засмеялась.

— Вот и хорошо. Покажем им, что не только французы умеют любить.

…Потом мы снова плавали, лежали друг подле друга на траве, пока не спала жара. И только тогда сели в ситроен и поехали. В полукилометре от нашей стоянки мы миновали машину, стоявшую у обочины. В ней никого не было.

По дороге мы завернули на заправочную станцию и вновь выехали на шоссе. Вдруг я почувствовал, что за нами кто-то следует. Это была та самая машина — большой рено с лионским номером. Я не мог ясно видеть водителя, а видел только соломенную шляпу с полями и темные очки.

Я ничего не сказал Татане, но стал обдумывать план действия. Мой ситроен выжимал не более девяноста милей в час и не мог состязаться в скорости с рено. Я мог попытаться оторваться от него только в Шалоне. Шалон большой город, но я не знал его, а водитель рено мог в нем прекрасно ориентироваться. Может, остановиться у обочины и ждать дальнейшего развития событий?

Потом у меня появилась идея. Дорога была разделена на две половины бордюром. Время от времени мелькали разломы в бордюре, оставленные на случай дорожных ремонтных работ. Я приказал Татане застегнуть ремень и, когда показался очередной коридор, резко затормозил и круто повернул руль. Машина пошла юзом и, миновав край бордюра, оказалась на другой половине дороги. Рено на большой скорости пронесся мимо. Я гадал, завернет ли он на следующем разломе или нет? Кажется, не завернул. А мы уже мчались в противоположном направлении. Я рассказал о своих подозрениях Татане.

— Может, это просто совпадение, — сказала она с сомнением.

— Я не собираюсь рисковать тремя миллионами долларов. Наверное, это был кто-нибудь из отеля. Я почему-то вспомнил бледного человека, который пил воду в ресторане. — Возможно, он работает на русских или американцев, или даже швейцарцев. Кто бы он ни был, нам надо убираться отсюда. И предупредить Бориса. У него этот идиотский паспорт, из-за которого ему приходится оформлять визы на въезд и везде оставлять следы своего пребывания.

— Только бы шпик не оказался русским, — вздохнула Татана. — Если он русский — мы пропали.

— Хуже всего Борису: он все еще советский гражданин, — заметил я. — Скорее всего это был американец. Издатель, возможно, что-то заподозрил и попросил ЦРУ расследовать дело. — Я помолчал, потом добавил…

— Хорошо, что деньги у нас. Если надо — завтра мы можем быть на другом конце света.

Прибыв в отель, мы сразу же пошли в мой номер и позвонили Борису в Цюрих. В трубке вибрировал знакомый голос:

— Мон шер, все у меня в сумке! Все было так просто! Показываешь паспорт, оставляешь образец подписи — и все формальности!

С трудом остановив поток восторгов, я рассказал Борису о случившемся.

— Я думаю, ты излишне драматизируешь ситуацию, мон шер.

— Хотелось бы и мне так думать, — сказал я с горечью и повесил трубку. Я спустился вниз, к владельцу отеля.

— Произошли изменения в наших планах, и мы собираемся сегодня ночью уехать в Париж, — сказал я ему. — Если кто-то будет нас спрашивать, сообщите, что нас можно найти в Париже через Америкэн Экспресс. Да, кстати, кто этот человек, что приехал позавчера, такой бледный?

— Это американец. Месье Фром. Он разве не ваш знакомый?

— Да нет. А почему вы так думаете?

— Он все расспрашивал меня о вас, сразу по приезде. И я назвал ваши фамилии. Он был очень настойчив. — Потом он улыбнулся и подмигнул мне хитро: — Я думаю, что он очень интересуется вашей дамой.

Я выдавил улыбку.

— Сделайте мне одолжение — не говорите этому американцу, что мы уезжаем. Действительно, это касается мадам. Мы хотим уехать незаметно. Вы можете дать мне ключ от входной двери?

— Положитесь на меня, я все подготовлю, — Он видимо, наслаждался таинственными обстоятельствами. — Ключи бросьте в почтовый ящик. А назад вы вернетесь?

— Думаю, что да, — лгал я. — Мы вам предварительно позвоним.

Через час позвонил Борис и сообщил название отеля, в котором будет дожидаться нас с Татаной. Я сообщил, что мы приедем утром, около шести часов.

Мы пошли обедать в ресторан. Татана ничего не ела, только пила шампанское. Американца нигде не было видно. Но когда мы уже пили кофе, он появился. Он даже не посмотрел в нашу сторону, уселся за свой столик, заказал немного еды и быстро ел.

Я оставил Татану, пошел за ключом от входной двери, потом к себе наверх, упаковал вещи — свои и Бориса. Я слышал, как прошла в свой номер Татана, я пришел к ней, мы легли на кровать и задремали. Но я реагировал на каждый звук в коридоре. Наконец, я вышел из номера и спустился вниз. Перед отелем стояло несколько машин, но рено среди них не было. Я убедился, что мой ситроен был в полном порядке. Татана все еще крепко спала. В половине второго я ее разбудил. От солнца и шампанского у нее болела голова, и она приняла холодный душ. В два приема, крадучись, перенесли вещи в машину. В начале третьего мы отъехали и никем не замеченные добрались до дороги, ведущей в горы к швейцарской границе. Татана спала, свернувшись калачиком на заднем сиденье, и не проснулась, пока мы проезжали через пограничный пост. Вскоре мы уже были на окраине Лозанны. Я свернул к вокзалу, разбудил Татану, мы выпили кофе в баре, я заказал еще рюмку коньяка.

— Все в порядке, — сказал я. — Похоже, он отстал от нас. Пусть сидит в Париже в Америкэн Экспресс и ждет нас.

Ее это мало успокоило.

— Если они действительно охотятся за нами, они могут найти нас где угодно. Давай уедем во Фрабеччи, там безлюдно.

— Нам надо уладить денежные дела. И посоветоваться с Борисом, — я старался говорить небрежно.

Мы приехали в Берн в половине пятого, а через полтора часа уже въезжали в Цюрих.

Борис еще спал, когда мы постучали в его номер. Он нас радостно приветствовал.

— Итак, у нас проблемы? — спросил он.

— Да, очень серьезные. Не знаю, как они на нас вышли. Нас преследовал американец по имени Фром.

— Ты точно знаешь, что американец?

— Так по паспорту.

— Паспорт можно подделать или украсть. — Борис поднял руки и вцепился в волосы. — Думаешь, нам здесь опасно оставаться?

— Да, особенно в отелях, где регистрируют клиентов.

Скажи, не мог ли кто-нибудь из твоих грузинских друзей проговориться? Из тех, что дал тебе машинку?

Борис яростно запротестовал:

— Ты их не знаешь, а то бы ты не посмел так говорить! Да они вообще не будут говорить с незнакомым человеком!

— Ну хорошо, хорошо, — сказал я спокойно. — Но кто-то ведь проговорился, или, быть может, ты оставил какие-то улики в своей квартире?

— Я уничтожил в квартире все следы, а во Фрабеччи все ненужное сжег. Я же не дурак! А может это ты виноват? Зачем ты устроил спектакль в Будапеште?

— Это не имело никакого отношения к Берии, — возразил я, в глубине души чувствуя, что я действительно тогда перестарался. — Остается еще радио.

— На радио штат около тысячи людей, — сказал Борис. — Не приставят же к каждому по шпиону.

Как я ни старался, я не мог внушить Борису, что мы были в серьезной опасности. Наконец я предложил:

— У нас есть деньги. Приведем в порядок счета, и надо уезжать подальше, где нас не достанет ни КГБ, ни ЦРУ.

Борис спросил скептически:

— Куда — подальше? На Луну?

— Полно некоммунистических стран. Начнем сначала, с буквы "А", — сказал я.

— Албания! — захохотал Борис.

Я посмотрел на часы. Времени до открытия банков у нас оставалось совсем немного — часа три.

Макс Фром знал, что свалял дурака. Засветился, и они ушли от него. Он тут же поехал в прокат, поменял рено на симку, хотя вряд ли это могло что-нибудь изменить. В своем докладе он откровенно доложил начальству о случившемся и заявил, что теперь первоначальный план летел к черту, и слежка не имела смысла. Он получил ответ следующего содержания: — Сожалеем о случившемся. Уезжайте. Предлагаем остановиться в отеле — Меерхоор Цюрих. Вагнер Маклин окажет содействие. Посоветуйте друзьям связаться с банком — Фолькскантонель, Цюрих. Томас.

Фром справился, когда отходит поезд в Цюрих, сдал в прокат симку, взял такси и поехал на вокзал. Минут двадцать до прибытия поезда он провел в баре за кружкой пива и невеселыми размышлениями. Он понимал босса. Его отзывали — и это было понятно. Дело передавали Вагнеру и Маклину, которых он должен был проинструктировать в отеле «Меерхоор». Тед Вагнер был американцем, работавшим в Вевей на фабрике Нестла старшим товароведом, а Маклин представлял сыскную фирму в Женеве и заведовал небольшой финансовой компанией. Прежде Фром с ними не встречался.

Саша Димитров приехал в Верден в 4.30 полудни, проделав триста четырнадцать километров за два часа с небольшим на мерседесе, взятом напрокат. Но все-таки он опоздал на сорок один час.

В отеле ему сообщили, что англичанин и израильская девушка уехали в Париж два дня назад, и их можно найти через Америкэн Экспресс. Русский Дробнов уехал еще раньше.

Саша удивился, зачем они оставили адрес, а потом решил, что это сделано для отвода глаз — если, конечно, они, не ждали какую-нибудь важную почту на адрес отеля. Он выпил рюмочку перно в баре и позвонил сначала в Париж, потом в Женеву. Он старательно говорил по-английски: телефон был рядом с баром, и французскую речь могли многие понять, а русская могла бы привлечь чрезмерное внимание. Саша выступал в роли американского экспатрианта, проживающего в Лихтенштейне.

С Парижем его соединили сразу же, и он распорядился установить наблюдение за Америкэн Экспресс и услышал в ответ, к своему удивлению, что в распоряжение французского бюро уже поступили фотографии трех подозреваемых.

В Женеве его соединили с месье Роландом, который на безупречном английском сказал:

— Жду вас в квартире № 3 на Рю де Гранже.

Саша ничего не успел произнести, как трубку положили.

Он наскоро съел сэндвич, выпил кофе и поехал в Женеву. Месье Роланд занимал два верхних этажа небольшого дома. Саша поставил мерседес, поднялся по лестнице, подошел к двери и нажал верхнюю кнопку.

Послышался голос. Саша назвал себя, и дверь открылась.

Квартира была хорошо обставлена скандинавской мебелью. Владелец квартиры, пожилой мужчина с седыми волосами, мутно-голубыми глазами и бесцветными губами, был неулыбчив к не очень приветлив.

— Вы их упустили во Франции. Москва вами недовольна, — сказал он по-русски.

Саша пожал плечами и плюхнулся в кресло.

— Дайте выпить, — сказал он.

Роланд налил немного немецкой водки. Саша пригубил без удовольствия — напиток был резкий и неохлажденный.

— А что Москва от меня ожидала? Что я найму личный самолет из Лондона в Боне?

— Без иронии, пожалуйста, — сказал Роланд. У него был приятный ленинградский выговор.

— Москва ждет положительных результатов, — сказал он, усаживаясь в кресло. — Ваши сведения из Лондона и Мюнхена оказались полезными, но они неполны. Подозреваемые все еще не пойманы. — Он передал Саше три фотографии: на первой, очевидно, сделанной в фотоателье, был изображен молодой мужчина с задумчивым выражением на лице, на второй — смуглая девушка с крупным полным лицом, на третьей — смазанное изображение мужчины с лохматыми волосами и тяжелыми массивными чертами.

— Томас Мэлори, Татана Шумара, как она когда-то звалась, и Борис Дробнов. Фотографии двух последних из наших досье не очень свежие, но удачные, точно соответствуют оригиналу. Фото англичанина — с обложки его последнего романа. Вы бы, конечно, не догадались, что фотографию можно так легко добыть.

Саша вдруг почувствовал усталость и безразличие. Дело было не для него: он был слишком чувствительным и беспокойным, ему не хватало выносливости и терпения настоящего агента, он не умел взвешивать мелкие факты, раскладывать по полочкам детали, избегая игры воображения.

Айвис Роланд был именно таким человеком. Очень важная шишка в комитете — глава швейцарского отдела, контролирующего советскую сеть разведки и контрразведки в Западной Европе, известный швейцарским властям как торговец картинами и антиквариатом. Тот факт, что Саша сейчас находился лицом к лицу с этим человеком, говорил сам за себя: готовилось что-то серьезное.

— Пока вы разъезжали по Англии и Франции, — сказал Роланд, — мы проводили расследование в Венгрии. Это, конечно, не простое совпадение, что Мэлори и журналист из Лондона оказались вместе в Будапеште в прошлом месяце. Того венгра, которого журналист упомянул в своем рассказе, мы задержали и допросили. Упрямый тип, отсидел два срока в тюрьме. Прошлой осенью ему удалось, используя старые связи, получить визу на въезд в СССР, где он посетил одного неприятного товарища. — Он назвал имя, хорошо известное по самиздату.

— Не думаю, что венгру удалось провезти какой-то тайный документ, но он вполне мог дать письменное свидетельство об этом.

— А что он говорит? — спросил Саша.

— Он, конечно, все отрицает. Говорит, что имеет в Москве влиятельных друзей из военных — это похоже на правду.

— А что рассказывает обслуживающий персонал о той вечеринке, которую устроил киноактер?

— Они ничем не могут помочь. Они хорошо знают киноактера, он там иногда бывает, но они не заметили, чтобы он имел что-нибудь общее с Мэлори или журналистом. В Венгрии вообще мало порядка, распустили всех. — Он добавил: — Нам надо найти Дробнова — тогда все станет ясно. — Роланд подошел к столу, открыл ящик и вынул конверт.

— Димитров, у вас есть хороший шанс. Комитет доверяет вам очень деликатное дело. Если добьетесь успеха, вас хорошо наградят, а если нет… Впрочем, вам повезет, я уверен.

Саша взял конверт и осмотрел его. На конверте было написано: — Только для Александра Димитрова. Он вскрыл его и вытащил листок с машинописным текстом. Подписи на нем не было.

Роланд сидел в кресле и внимательно наблюдал. Саша, стараясь выглядеть невозмутимым, дважды прочел текст, свернул листок и спросил:

— Это касается только Дробнова? А двое других?

— Они вас не должны интересовать. Эти двое уже на пути в Найроби, с остановкой в Каире. Ими занимается наше бюро в Африке.

— А Дробнов?

— Он все еще в Цюрихе. Живет в отеле «Банхоор». Я отправил туда троих наблюдателей. Дробнов ждет визу для выезда в Южную Африку, это займет у него несколько дней. Вам должно хватить времени для выполнения полученной инструкции. — Он взглянул на часы. — Вам заказан номер в отеле «Мариенбад», по соседству с отелем «Банхоор».

Тед Вагнер не делал попыток раствориться в толпе пассажиров, когда приехал в аэропорт. В руках у него были два кожаных чемодана и сумка из такой же кожи. На нем — светлый элегантный костюм, увешанный фото — и кинокамерами, какие можно увидеть на богатых туристах. Он прошел таможенный контроль, вошел в магазин в зале ожидания, купил четыре бутылки виски и несколько пачек дорогих сигарет. Тед Вагнер походил на высокооплачиваемого американского исполнителя, направляющегося в Южную Африку в деловую, не лишенную приятности поездку.

Он узнал Мэлори и Татану Шумару сразу же, как только вошел в зал ожидания: Фром их очень точно описал, к тому же он располагал фотографиями этой пары, добытыми у английских издателей и в редакции лондонской газеты, напечатавшей интервью с Татаной.

Они сидели в глубине зала и внимательно изучали лица окружающих их пассажиров. Вагнер подошел к бару, громко заказал коктейль «Кровавая Мэри», сел неподалеку и начал читать газету.

Минут через десять он увидел Скипа Маклина. Тот тоже не думал прятаться в толпе; на нем была броская одежда: замшевый пиджак, наброшенный элегантно на рубашку цвета хаки, галстук в тон, туфли из крокодиловой кожи и шляпа. Вагнер нашел, что он мог сойти за стареющего плейбоя или наемника из Африки, но никак не за агента секретной службы.

Боинг-707 был наполовину пуст. Туристов в это время года было мало, и большинство пассажиров составляли бизнесмены. Теду Вагнеру досталось место у окна за креслами Мэлори и Татаны. Скип Маклин сидел в салоне для туристов в хвостовой части самолета и читал роман «Крестный отец». Голос стюардессы приветствовал их на трех языках. До посадки в Каире было два часа лета.

Свидетельство Мэлори

Международный аэропорт в Каире был темным, пах пылью, мочой и бензином. Самолет сделал остановку, и нас попросили выйти. Группа арабов двинулась внутрь самолета с вениками и тряпками. Кругом было много военных: они транспортировали из Чехословакии оружие и поглядывали вокруг с безразличием. В зале транзитных пассажиров продавцы местных сувениров назойливо предлагали сувениры — пластмассовых сфинксов и факсимиле Насера и Тутанхамона.

Я пошел в кассу и купил билеты до Йоханнесбурга на рейс, улетающий в 7.30. Когда рейс был объявлен, я увидел, как хемингуэевский персонаж пошел на посадку. Второго типа не было видно. После приземления я увидел хемингуэевского героя вновь: его встречала женщина средних лет, которая незаметно поцеловала его, и они сели в американскую машину. Но мне по-прежнему было неясно, зачем он поменял самолет и удлинил перелет на два часа. Возможно, все было просто — он тянул время, чтобы прибыть строго в назначенный час. Однако он мог подождать не в Найроби, а в Йоханнесбурге.

Мне было не по себе, но я не хотел волновать Татану до тех пор, пока не станет ясно, что все это значит. Мы подошли к кассе внутренних авиалиний, и нам повезло — мы купили билеты на самолет, улетающий после обеда в столицу Мадагаскара — Антананариву.

В аэропорту Антананариву мы купили билеты на утренний самолет до острова Реюньон, взяли такси и направились в город. На фоне болот и джунглей мелькали хижины из рифленого железа, небольшие кирпичные домики, виллы, и наконец показался железнодорожный вокзал.

Такси подвезло нас к гостинице. Внутри было жарко и темно, в номерах скрипели деревянные полы, на потолках громадные вентиляторы с шумом взмахивали лопастями. Похоже, мы были единственными постояльцами.

Длинный перелет возбудил сексуальные желания. Я закрыл ставни, запер дверь, бросил Татану на кровать, сдернул с нее одежду. Она только вскрикнула, когда я сдавил ей груди. Схватка была яростной, продолжалась недолго, и вскоре мы погрузились в глубокий сон.

Вечером мы проснулись, спустились вниз. Почты на наше имя не было, никто о нас не справлялся. Мы прошли по центральному бульвару. Он заканчивался парком со статуей Вольтера. В парке находился бывший королевский дворец, построенный королевой Ранавалоной, известной тем, что она съедала по человеку в неделю в течение сорока шести лет своего правления. Теперь здесь была резиденция президента.

Чтобы спастись от жары, мы пошли в ресторан, где было прохладнее и можно было поужинать. Я внимательно осмотрелся — ничего подозрительного. Местные газеты на французском были в полном неведении относительно появления книги «Дневники Берии».

На следующий день после отъезда Мэлори и Татаны Борис Дробнов решил предаться чревоугодию. Он знал о хорошем ресторане в Вене под названием «Пирамида». Туда он и отправился. Стол и еда были заказаны накануне по телефону.

После вкусного обеда в ожидании десерта Борис разговорился с американцем у соседнего столика. Он пригласил его на рюмку коньяка. Американца звали Гэвин Гаске, он был писателем и теперь праздновал окончание работы над романом. Борис старался поменьше говорить о себе и побольше слушать. Американец был разговорчив, рассказывал о новом романе, который был автобиографичен и заканчивался стихами о Вьетнаме. Борис был умиротворен, сидел откинувшись в кресле и с удовольствием слушал.

В ресторане существовала традиция: после еды клиенты могли полежать в шезлонгах в саду, при этом им подавался ликер за счет ресторана. Гаске предложил Борису полежать в шезлонге. В тени было прохладно, голос Гаске действовал усыпляюще, и Борис незаметно уснул. Американец поднялся, сделал кому-то знак рукой, и вскоре появился мужчина, он подошел к Борису, вытащил шприц и быстро сделал ему в руку укол.

Борис пришел в себя от боли, открыл глаза, изумленно уставился на незнакомца и затем впал в забытье.

Гаске заплатил за себя и за Бориса, объяснив, что его приятель перепил, и вместе с незнакомцем они перенесли Бориса в машину и направились в аэропорт. Служащие в аэропорту хорошо знали спутника Гаске. Он был врачом из Австрии и прилетел часа два тому назад на собственном самолете — как он объяснил, для того, чтобы забрать знакомого, с которым случился сердечный приступ. Он собирался перевезти его в Женеву, где пациента ждал его постоянный врач-кардиолог.

Когда Борис открыл глаза, в голове пульсировало. Он был привязан к креслу, повернутому к окну, в котором виднелась заснеженная горная вершина. Американец Гаске сидел возле него, в кресле восьмиместного самолета, а впереди виднелась массивная спина человека в наушниках.

Борис посмотрел на часы, мгновенно покрылся холодным потом. Было почти семь вечера. Как долго они пробыли в воздухе? Час? Два? Он попытался вспомнить происшедшее: деревья, полдень, солнце. Во рту был неприятный привкус, живот болел.

Они летели на небольшой высоте — очевидно, чтобы не засекли радары. Борис видел в иллюминатор голубое небо и на его фоне вершины гор. Ему стало холодно. Он зашевелился, пытаясь освободиться от ремней, и Гаске сказал:

— Веди себя нормально, и мы тебя не тронем.

Он вдруг понял, что к нему обращались по-русски. Он рванулся в панике, взмахнул правой рукой, пытаясь дотянуться до горла Гаске, а левой дергал ремень. Но что-то было не так, ремень не поддавался — видимо, был закреплен особой застежкой. Гаске дважды сильно ударил его, и по лицу Бориса потекла кровь.

— Я хочу в туалет, — пробормотал он и услышал в ответ:

— Сиди не двигайся.

— Я сейчас сделаю прямо на сиденье, — сказал Борис, затем закричал в сторону пилота: — Сейчас уделаю все ваши кресла.

Но тот не реагировал.

Русский, выдававший себя за Гэвина Гаске, подошел к пилоту, и они посовещались о чем-то. Пилот кивнул, вытащил автомат и передал русскому. Тот сказал:

— Будешь плохо себя вести — я выстрелю по твоей коленной чашечке и ты больше никогда не сможешь ходить.

— Подлец, — сказал Борис.

— Знаю, что подлец. Так же, как и ты, Дробнов. Поэтому давай будем уважительно друг к другу относиться. — Автомат был нацелен на колено Бориса. — Ты действительно хочешь в туалет?

Борис судорожно сглотнул и энергично кивнул. Его тошнило, и голова раскалывалась на части. Гаске наклонился к нему, по-прежнему держа автомат наготове, расстегнул ремень и приказал:

— Ну иди, да поживее, и не закрывай дверь туалета!

Борис пошел к туалету, он слышал, как пилот сказал русскому: «Через четыре минуты пересечем границу».

Самолет сильно накренился, и Бориса сильно стошнило. Все внутри него перевернулось от одной мысли, что его насильно тянули туда, откуда он с таким трудом сбежал. Через четыре минуты он будет в руках коммунистов!

Он был опустошен, его выворачивало наизнанку. Он был согласен па пулю в колено — на что угодно, только бы не возвращаться назад!

Русский стоял в прежней позе, дуло автомата было повернуто в сторону Бориса. Борис прислонился к стенке. И вдруг он увидел надпись по-французски: «Осторожно. Не прислоняться. Ручку не поворачивать». Не отдавая себе отчета в том, что он делает, полубессознательным движением Борис повернул ручку влево. Дверь подалась и медленно пошла в сторону. Через секунду он летел вниз — в бездну.

Свидетельство Мэлори

Аэропорт в Сен-Дени, столице Реюньона, отличался современной архитектурой и парижским сервисом: служащие, темнокожие креолы, были одеты в темно-синюю фирменную одежду с белоснежными рубашками и разговаривали на безупречном французском языке. Хорошенькая француженка поменяла мои двести долларов на франки, а другая — еще более привлекательная блондинка — оформила прокат на машину «симка», вручила карту острова и туристический проспект. На карте остров своей формой напоминал яйцо в разрезе, узкая линия берега окаймляла желток гор, испещренный звездочками вулканов и точками селений, очень живописных, как объяснила блондинка. Самым красивым, по ее словам, был поселок Киласс, располагавшийся на высоте две тысячи метров.

Она показала на карте место, отмеченное красным, и объяснила, что это действующий вулкан, окруженный остывшей лавой.

— Замечательный вид! — сказала она и улыбнулась ослепительной улыбкой.

Я спросил о гостинице, и она порекомендовала гостиницу в Бургенвилле. Она была очень любезна и проводила нас до машины. По дороге в гостиницу я купил газеты «Фигаро» и «Тайм» и узнал, что «Дневники Берии» по-прежнему оставались бестселлером. Татана хранила мрачное молчание.

— Ты флиртовал с этой блондинкой, — вдруг сказала она. Я усмехнулся. Татана ревнует — еще месяц назад это было невозможно представить.

— Она меня дразнила, а я был сдержан, — сказал я.

— Конечно-конечно. Тебе и в голову не пришло остановить ее, когда она рассказывала об острове. А она не гид, — заметила Татана.

— У нас с тобой масса времени, дорогая, и мы можем сами познакомиться с островом.

Татана взяла газету и уткнулась в нее.

Мы уже подъезжали к Бургенвилю, как вдруг Татана вскрикнула по-русски, затем простонала:

— О господи! Какое несчастье!

Она была мертвенно бледна, пальцы ее сжались так крепко, что я едва вырвал газету. И сразу же увидел сообщение:

Я перечитал заметку дважды. К горлу подступила тошнота. Татана рыдала и стонала. Я не мог вымолвить ни слова. Наверное, его выследили и он не захотел сдаться живым. Скорее всего, это самоубийство. Если бы его хотели убить, могли бы найти более удобный способ и уж конечно не оставили бы при мертвом документы. Бедный, бедный Борис! Я вспомнил, как я пытался отговорить его от сумасшедшей затеи. Мне виделось его большое мертвое тело, распростертое на земле где-то на подступах к «железному занавесу».

— Скоты, мерзавцы, мразь! — Татана яростно глотнула виски.

В гостинице регистрировали постояльцев, и нам пришлось предъявить паспорта. Очень деловитая француженка средних лет предложила нам пройти наверх в номер, а сама занялась паспортами.

Номер был чистым и прохладным. Я принял душ, Татана рыдала и пила виски.

— Не верю, не могу поверить, что он мертв, — повторяла она в отчаянии. — Он был такой живой!

Я к этому времени потерял всякие сомнения относительно случившегося и начал думать о том, как это может отразиться на нас. Намерения Москвы были более чем очевидны: захватить кого-нибудь из нас, увезти в Союз и допросить.

Я решил заглянуть в «Тайм» и обнаружил заметку о «Дневниках Берии». Поднимался вопрос о подлинности книги. Отмечалось, что если это подделка, то авторам не поздоровится, так как за ними охотится КГБ.

Наутро меня разбудил телефонный звонок. Это была дежурная:

— Месье Мэлори? Вас ждут внизу, спуститесь, пожалуйста.

У меня мороз прошел по коже. Я встал, осторожно, чтобы не разбудить Татану, оделся и спустился вниз.

Я их сразу же узнал — двое из самолета! Тот, похожий на героя Хемингуэя, встал и протянул руку:

— Мистер Мэлори? Меня зовут Скип Маклин. А это — Тед Вагнер. — Он пододвинул стул, я сел. Была подана чашка кофе для меня.

— Мы не собираемся критиковать или воспитывать вас, — сказал Маклин. — Мы хотим вам помочь. Вы, конечно, знаете о Борисе Дробнове? — и он протянул мне «Геральд трибюн». В газете содержалась уже знакомая информация о русском эмигранте, выпавшем из самолета, и давались подробности биографии Бориса — здесь чувствовалась рука ЦРУ. Мое имя не упоминалось, но сообщалось, что у Дробнова был по крайней мере один помощник. В конце заметки рассказывалось об интервью Татаны. У Сая Мискина тоже пытались взять интервью, но он отказался его давать. Рассказывалось, что он теперь находится под охраной полиции. Я вернул газету.

— А теперь приступим к делу, — сказал Маклин. — Будем с вами откровенны. Мы работаем на федеральное правительство США.

— Ни за что бы не подумал, — пробормотал я.

Маклин улыбнулся и продолжал мягким голосом:

— Видите, что случилось с Дробновым. Они его везли к себе, чтобы заставить сделать признание. Потеряв его, они теперь постараются взять вас. Нам известно, что они вас хотели заполучить вместе с Дробновым. Относительно девушки не могу сказать точно.

Я молчал.

— Должен сказать вам, — сказал Маклин, — что ваш ход — лететь сюда через Йоханнесбург был неплохим, мы вас чуть не потеряли. Должен также заметить, что русские в Африке чувствуют себя неуверенно. Но в конце, думаю, они смогут вас выследить. И если это произойдет, вам нужны будут друзья.

— Вы полагаете, я должен считать сотрудников ЦРУ своими друзьями? — спросил я.

Они терпеливо смотрели на меня:

— Вы с девушкой теперь совсем одни. Пожалуй, вы самые одинокие люди на свете. Мы здесь не за тем, чтобы преследовать вас. Что мы хотим? Мы просим вас дать полный отчет, о том, как вы сделали книгу, как вы ездили в Венгрию и получили письменное свидетельство ее подлинности — словом, все детали. Потом вы сделаете публичное заявление в прессе. Мы же гарантируем вашу безопасность. Более того, мы свяжемся с госдепартаментом, он уладит все с Москвой, и те прекратят свои преследования. Необходимо сделать заявление, что книга — подделка. В конце концов, все хотят это замять и забыть, навсегда.

Я слушал, как пациент, которому врачи говорят, что случай его безнадежен. Конечно, Маклин и Вагнер могли лгать, но я почему-то им верил.

— Сказать по правде, — наконец произнес я, — об этом я и сам уже подумывал. Хотел полететь в Йоханнесбург и сдаться.

— Держитесь подальше от Йоханнесбурга — там полно кагэбистов — и оставьте ваш отель, он у всех на глазах. Поселитесь где-нибудь в глубине, например, в Килассе, возле вулкана. Там хороший отель, прекрасная местность. Возможно, вам придется там пробыть, пока не спадет ажиотаж. Кто-нибудь из нас или наших людей будет неподалеку. Да, если вы и ваша девушка возвратите деньги издательству «Бурн», у вас будет намного меньше неприятностей. — Вагнер протянул мне два новеньких британских паспорта: — Думаю, это вам понадобится.

Мой паспорт был на имя Ричарда Форсайта, урожденца Кента, 1935 года рождения; Татана становилась теперь Лорой Форсайт, моей женой и домохозяйкой, уроженкой Милана, 1940 года рождения. Да, я имел дело с профессионалами.

На прощание Маклин дал мне визитную карточку на имя Мишеля Друэ-Лемонта с двумя адресами и телефонами. "Это ваш связной, — пояснил он. — Если что-нибудь случится или если захотите связаться с нами, сразу же обращайтесь к нему.

Когда я рассказал о происшедшем Татане, она пришла в ярость: почему я все сделал, не посоветовавшись с нею? Интересно, как она будет реагировать, когда узнает, что придется расстаться с деньгами? Я решил пока не говорить ей об этом.

Позднее, в Килассе, я передал Татане в подробностях мой разговор с Вагнером и Маклином, не упоминая о деньгах, разумеется. Неожиданно для меня она восприняла все спокойно, и я принялся за работу.

Татана читала, или лежала у бассейна по утрам, или в номере после обеда. А я сидел за машинкой и писал свою книгу о книге. К концу второй недели нас навестил Скип Маклин с нашим связным Лемонтом. Они выглядели деловитыми и дружелюбными. Маклина интересовало, как идет моя работа. Я объяснил, что пишу не просто отчет, а что-то вроде художественного произведения. Мне сказали, что это неважно, так как информацию будет обрабатывать компьютер и он извлечет нужные факты. Маклин сказал, что госдепартамент занят переговорами с Москвой, а его людям удалось сбить со следа кагэбистов в Йоханнесбурге. Он в подробностях описал, как это было сделано. Но у меня на душе было неспокойно. Где гарантия, что он говорит правду?

Для меня, поглощенного работой, дни проходили незаметно, а Татана томилась от нечегонеделанья. Она по два раза перечитала все книги. Особенно трудно было по вечерам, когда на нее находила хандра. Однажды мы решили внести некоторое разнообразие в нашу жизнь и съездить на прогулку. Правда, Маклин не разрешил нам покидать Киласс до его распоряжения, но место было одинокое, вряд ли нас кто-нибудь заметит.

Дорога вела к югу от кратера, кругом были скалы, и чем дальше мы продвигались, тем уже становилась дорога, пока не превратилась в тропку и не уперлась в ржавую ограду с табличкой: «Опасно! Обрыв!»

Я остановил машину, подошел к ограде и в ужасе отшатнулся. Внизу за оградой открывалась бездна. Мы были так высоко, что могли видеть проплывающие облака, а под ними — пустыню и красный дымящийся конус вулкана. Я почувствовал неприятный едкий запах. Татана попросила: «Давай уедем поскорее, Том».

Мы поспешили в машину. С гор скатывались облака. Мы проехали мили три, облака нависли прямо над нами, видимость была неважная. На крутом повороте неожиданно нам навстречу вылетел лендровер, вильнул и пронесся мимо, едва не зацепив нас. Все произошло молниеносно, я не успел даже увидеть шофера.

Через некоторое время мы увидели дорожный знак, указывающий направление к кратеру вулкана. Было бы глупо не воспользоваться возможностью увидеть кратер. Кроме того, мне хотелось успокоиться после встречи с лендровером. Мы вышли из машины и поднялись по крутой тропинке, ведущей к затухающему кратеру. Чтобы подойти поближе, пришлось карабкаться по наклонной стене из застывшей лавы. Татана перегнулась через край и всматривалась в глубину.

— Осторожнее! — закричал я. — Там очень глубоко!

Татана подняла камешек и бросила в кратер. Раздался звук, через несколько секунд замерший в глубине. Вдруг я услышал другой звук — мотор машины. Я увидел, как остановился лендровер и из него вышел наш связной, француз Мишель Лемонт. Он улыбнулся и протянул руку:

— Прошу прощения за инцидент на дороге. Я так быстро ехал! В отеле мне сказали, что вы должны быть здесь. Сегодня я улетаю по делам и хотел перед отъездом вас увидеть.

— А что случилось? — спросил я.

Он опять улыбнулся:

— Хорошие новости. Месье Маклин ждет вас в Сен-Дени завтра после обеда — с багажом, готовыми к отъезду.

— А куда мы поедем?

— Он сам вам об этом скажет. Итак, в отеле Бургенвиля, завтра после обеда, — повторил он.

— И для этого вы сюда ехали? Разве он не мог позвонить по телефону? — спросил я подозрительно.

Француз пожал плечами:

— Его нет на месте в данный момент. И он предпочитает передавать важную информацию с глазу на глаз. — Он пошел к машине. — Да, мой совет — не вздумайте ехать сегодня: синоптики обещали плохую погоду и видимость будет отвратительная. Лучше ехать завтра утром.

Я нахожусь в номере отеля. Идет сильный дождь, и, хотя всего лишь четыре часа дня, горит свет. Татана лежит на кровати и читает; наш багаж упакован, за проживание уплачено, и мы готовы утром на рассвете отправиться в путь.

Похоже, история подходит к концу, и единственное, что сейчас интересует меня — удалось ли Маклину договориться насчет нас со своим начальством. Относительно денег мы с Татаной еще ничего не решили, но когда я думаю о смерти Бориса…

Если бы я знал тогда, чем это кончится, ни за что бы не ввязался в это дело.