Дно разума

3

В величайшей спешке покинув разгромленную нечистой силой квартиру, Дуся Копытина с внучкой Наташей отправились на Правый берег, к дочери Люсе. Кстати, Наташа вовсе не воспринимала чудеса, происходившие на улице Красных Галстуков, с таким же ужасом, как ее бабушка. Девочке казалось: порхающая на кухне посуда и сама собой двигавшаяся мебель только начало чего-то еще более захватывающего, похожего на ожившую сказку. Но чего, этого она вообразить себе не могла.

Когда Дуся прибыла к дочери и принялась повествовать ей и зятю о приключившихся в ее квартире страстях, она то и дело призывала в свидетели Наташу. Девочка образно живописала невиданное действо, развертывающееся у нее на глазах. Особенно ей запомнились ножи и вилки, облетавшие вареные картофелины и свеклу.

– Как космические корабли вокруг планет, – хихикала она.

Бабушка, однако, не разделяла веселья внучки. Она заявила донельзя удивленным дочери и зятю, что пока квартиру не освятит поп, она туда не вернется ни за что на свете.

– За грехи мои это все, за грехи мои!.. – то и дело повторяла Дуся, всплескивая руками, и принималась плакать.

– Да за какие грехи, мама? Что ты такое несешь?!

Но старуха не успокаивалась и продолжала рыдать.

От Дуси явственно попахивало алкогольным перегаром, и это не могло не насторожить родных. Вначале они просто не поверили сбивчивым речам. Но Наташа подтверждала достоверность событий. Кроме того, присутствие на месте происшествия милиции вроде бы говорило о том же.

– Ты хоть квартиру закрыла? – поинтересовалась дочь.

– Ах, ничего я не знаю! – продолжала стенать Дуся.

– Собирайся, Миша. Поехали туда, посмотрим… – приказала дочь мужу. – А заодно и дверь проверим. А то мать со страха все побросала. Поедешь с нами? – спросила она у Дуси.

– Ни за что! – ответствовала та.

Когда дочь с мужем прибыли на улицу Красных Галстуков, уже почти стемнело, однако возле подъезда, в котором проживала Евдокия Копытина, стояло довольно много оживленно беседовавших между собой людей.

– Похоже, мать и Наташка не врут, – высказала вслух свои предположения дочь.

Когда парочка подошла к народу, публика затихла, только настороженно поглядывала на вновь прибывших.

– Что у вас тут случилось? – спросила дочь у той самой женщины, которая вызвала милицию.

– А ты, поди, не знаешь!

– Мать рассказывала о каких-то странных вещах, якобы творившихся в ее квартире.

– Не странных, а страшных! – завопила другая женщина. – Там черт куролесил! Или домовой!

– Пойдем, Люся, посмотрим, – потребовал муж.

– А если там и вправду черт? – попыталась урезонить своего Мишу Люся.

Муж только засмеялся. Никаких чертей он не боялся, поскольку в них не верил.

Родственники Дуси поднялись на второй этаж, остановились перед дверью и прислушались. За ней, казалось, было тихо. Люся опасливо дотронулась до дверной ручки, слега потянула ее и тут же отдернула ладонь.

– Что, страшно? – спросил Миша.

– А ты думал!

– Давай ключи.

Щелкнул замок, и они вошли внутрь, вначале Люся, потом муж. Миша зажег свет, и разгром предстал перед ними во всей своей красе. Ни одна из вещей, имевшихся в квартире, не стояла на своем месте. Платяной шкаф громоздился посередине комнаты, кровать уперлась вплотную к нему. Люся заглянула на кухню. Столовые приборы валялись по всему полу. Тут же пребывали вареные картофелины, превратившиеся в лепешки, словно их с силой швырнули об пол. Однако, кроме разгрома, в квартире не наблюдалось ничего примечательного. Вещи не прыгали и не скакали. Холодильник не трясся, а шнур телевизора был просто выдернут из розетки.

– Ничего себе! – только и смогла произнести дочь, а муж принялся устанавливать мебель на свои места.

– Как ты думаешь, что тут произошло? – спросила Люся.

– Не знаю. Возможно, электромагнитные поля, – высказал предположение Миша, сам того не подозревая, повторив догадку милиционера Петровского. – Нужно бы электриков пригласить.

– А мать попа хочет, – заметила Люся.

– Поп тоже не помешает, – охотно согласился прагматичный Миша.

Они еще раз обошли квартиру. После уборки в ней царил относительный порядок. Оставшись довольными делом своих рук, а еще больше тем, что никаких экстраординарных явлений во время их присутствия не наблюдалось, они покинули помещение.

– Ну чего там? – спросили любопытствующие соседи.

– Все нормально, – сообщил Миша. – Ничего, прямо скажем, не происходит. Имел место некий беспорядок, но мы его ликвидировали. Так что, граждане, можете спать спокойно. Если в тещиной квартире чего и было, то теперь в ней полный порядок.

И они отбыли восвояси, оставив публику размахивать руками и делать всевозможные предположения.

На следующее утро Дусина внучка отправилась в школу. Придя в класс, девочка вытащила из портфеля и надела на шею поверх коричневого форменного платьица найденную вчера монету. Монета висела на тонком красном шнурке, ранее перевязывавшем коробку шоколадных конфет «Сказки Пушкина», и, по мнению Наташи, выглядела просто сногсшибательно. Во всяком случае, она немедленно привлекла внимание ребятишек.

– Чего это у тебя? – с любопытством спросил сосед по парте Славик Безухов.

Наташа только пренебрежительно повела головкой.

– Медаль, – предположила Ира Новгородова.

– «За спасение утопающих», – хихикнула Светка Костюк.

– Это военная медаль, – сделал вывод Безухов. – Видите, звезда…

– У отца стащила, – съехидничала Светка.

– Дура ты! Ничего не у отца, – небрежно отозвалась Наташа.

– Сама дура… Ну скажи, где взяла?

– Не важно. Это древняя монета.

– Мо-не-та! Монета – котлета, монета – ракета… На помойке нашла, – продолжала ехидничать Светка.

– Сними, дай посмотреть! – заканючил Славик.

– Не дам!

– Ну дай!

– Отстань!

Прозвенел звонок, призывавший к началу урока.

– Ребята, успокаивайтесь, – потребовала вошедшая в класс учительница. – Дружно встали. Здравствуйте. Садитесь. Тема сегодняшнего урока – работа над ошибками. Вчера вы писали диктант…

– Я только одним глазком гляну, – продолжал ныть Славик. – Наташечка… ну пожалуйста!

Не глядя на соседа, девочка отрицательно покачала головкой. Тогда Славик решил добиться вожделенной вещи силой. Он попытался сдернуть шнурок с шеи Наташи. Та немедленно влепила мальчику затрещину.

– Самсонова… Безухов… Чем это вы заняты? – возвысила голос учительница.

– А чего он лезет, – плаксиво произнесла Наташа.

– Безухов, в чем дело?

– Я только хотел посмотреть…

– На что посмотреть?

Славик ткнул пальцем в монету.

– Самсонова, что это ты нацепила?

– Украшение, – отозвалась Наташа.

– Украшение?! Ну-ка, дай взглянуть.

Девочка сняла монету и протянула ее учительнице. Та бегло глянула на цацку, покрутила ее в пальцах, потом вернула Наташе.

– Спрячь, и чтобы больше я эту дрянь у тебя на шее не видела. Ты что, собака? Это собакам вешают подобные бляхи.

Класс засмеялся. Наташа обиделась на насмешку, но свою обиду до времени удержала при себе.

– Все, кончили! Ты, Самсонова, кстати, написала диктант на тройку. И вот что мне интересно. У тебя и у Безухова одни и те же ошибки. Кто у кого списывал? Признавайтесь!

На перемене к Наташе подошел Вова Пушкарев, мальчик, пользовавшийся в классе репутацией очень умного и чрезвычайно много знающего человека. Обычно он не снисходил до такой мелочи, как Самсонова, да и вообще с девчонками не общался. Однако на этот раз нарушил собственные правила. Дело в том, что Пушкарев постоянно что-то собирал, или, как он выражался, коллекционировал. А коллекционировал он очень многое. Во-первых, марки. Это было основным увлечением. Но, кроме знаков почтовой оплаты, шустрый ребенок собирал значки, спичечные этикетки, форменные пуговицы, а вот теперь добрался и до монет. Их он начал собирать недавно, однако в его коллекции, кроме алюминиевой мелочи стран народной демократии, разных там Польш, Чехословакий и ГДР, имелся американский цент, английский пенс и шведская крона. Присутствовали и медяки царствования последнего императора, а кроме них, и почерневший дырявый полтинник с профилем Николая Второго. Но подлинной гордостью нумизматической коллекции Вовы Пушкарева являлся громадный медный екатерининский пятак.

Монету, висевшую на шее Наташи, он видел только издали, но она чрезвычайно заинтересовала его.

– Наташа, покажи, пожалуйста, – попросил он весьма вежливо.

Девочка взглянула на чистенького упитанного блондинчика в аккуратном костюмчике. Вова давно нравился ей. Однако держался он гордо и отчужденно, на девочек вовсе не смотрел. Теперь же, когда Пушкарев сам подошел к ней, Наташа почувствовала на себе завистливые взгляды подружек, в первую очередь Светки-змеюки. Наташа немного подумала, потом полезла в портфель, достала монету и протянула ее Вове.

– А мне так не дала! – заорал Славик и в сердцах выскочил из класса.

– Дырявая, – недовольно произнес Вова, разглядывая монету.

Наташа пожала плечами.

– Можно я ее поизучаю, а в следующую перемену верну тебе?

– Пожалуйста.

– Робя! Жаба разбилась! – заорал вернувшийся Славик, с грохотом распахнув дверь класса.

Жабой звали учительницу русского языка и литературы, которая только что вела урок в их пятом классе.

– Как разбилась?! Что с ней случилось?! – заорали ребятишки.

– С лестницы грохнулась! – продолжил Славик. – Башка вдребезги! Руки, ноги – навыворот!

– Врешь!.. Не может быть!..

– Идите сами и посмотрите.

Ребята повалили из класса, наслаждаться редкостным зрелищем.

А случилось вот что. Александра Яковлевна Эйбоженко, известная среди учеников как Жаба, направляясь в учительскую, поскользнулась, упала и, кубарем пролетев два лестничных пролета, распласталась в рекреационном зале второго этажа. Сбежались школьники, выскочили из учительской педагоги и в ужасе смотрели на недвижное тело коротконогой толстенькой хохлушки. Наконец, она еле слышно застонала.

– «Скорую»… «Скорую» вызывайте!.. – завопили ее коллеги.

– Что с вами случилось, Александра Яковлевна? – спросила директриса, наклонившись над страдалицей.

– Меня толкнули, – еле слышно прошептала та.

– Кто толкнул?

– Не знаю… Сильно… Это… не ученик…

– Тогда кто?

– Не… знаю…

«Как понимать это «не ученик»? – размышляла директриса. – Кто ее мог толкнуть, если ее, конечно, действительно толкнули? Посторонние в школе в данный момент как будто отсутствуют. Пролетела она действительно порядочно. Может быть, это сделал кто-нибудь из старшеклассников, но, опять же, для чего? Отомстить за «неуд»? Но в старших классах Эйбоженко не преподает. Хулиганство?..»

Директриса пожала плечами и пошла на лестницу. Тут ей показалось, что причина падения учительницы обнаружена. Вторая ступенька сверху была немного повреждена. На ее краю имелся небольшой скол. Может, она тут запнулась да и сверзилась вниз. Поскольку Александра Яковлевна маленькая, но при этом имеет весьма солидные габариты, вот она и пролетела пролеты как мячик.

Подъехала «Скорая помощь». Постанывающую учительницу не без труда погрузили на носилки, за ручки которых взялись четыре самых дюжих старшеклассника, и потащили ее к машине. При выходе из школы неопытные школьники опрокинули носилки, и несчастная вновь грохнулась на цементный пол… Это было ужасно!

Получив во временное пользование монету, Вова Пушкарев немедленно принялся за ее изучение. Шел урок географии. Учительница монотонно талдычила о реках СССР, но Вова ее не слушал. Его целиком поглотила исследовательская страсть. Мальчик достал из папки небольшую лупу и с ее помощью принялся разглядывать металлический кругляш.

Монета, скорее всего, была отчеканена из серебра. Хотя Вова и не очень разбирался в подобных вещах, он правильно определил металл, из которого она была изготовлена. Дальше размер. Монета, на глаз, примерно соответствовала размерам царского рубля. Дырка. Она не круглая, а скорее квадратная. Пробита весьма аккуратно. Заусениц не наблюдается. Может быть, дырка сделана уже в процессе чеканки? Теперь изображения на монете. На лицевой стороне, или аверсе, – пятиконечная звезда. Но она не выпуклая, а как бы врезана в поверхность металла. В центре звезды глаз. На монете имеется надпись латинскими буквами. На каком языке, Вова не понял. Однако он сообразил, что это не английский, который он немного знал, поскольку изучал его в школе, и, похоже, не немецкий… Тогда какой? Может быть, французский или испанский? Теперь обратная сторона – реверс. На ней крест. Но не простой, а, если можно так сказать, фигурный. Его тонкие перекладины немного расширяются от центра, причем концы перекладин раздвоены наподобие ласточкина хвоста. Вова видел такие кресты на старинных картинах. Они украшали груди вельмож среди прочих наград. Впрочем, у креста имелась еще одна особенность. В верхней и нижней его частях, наискосок друг от друга, хорошо различимы полумесяцы, рога которых направлены к перекладине креста, и шестиконечные звезды. Здесь тоже имелась непонятная надпись. Торец монеты, или, другими словами, гурт, был неровен. Да и сама она не идеально круглая, а словно вырублена зубилом из большого листа металла. Само же состояние монеты оставляло желать лучшего. Ее поверхность была усеяна мелкими царапинами, а с одного края имелась приличных размеров щербина, словно кто-то пытался надкусить ее край. Судя по всему, перед Вовой лежал талер. Причем очень древний. Начиная что-либо коллекционировать, пытливый ребенок старался подготовиться теоретически, поэтому читал соответствующую литературу. Он знал, что талеры начали чеканить с начала шестнадцатого века и первое время год выпуска на монетах не ставили. Теперь такая монета попала в его руки. Видимо, стоила она очень дорого. Наташка, конечно же, не знала ее истинной цены, и поэтому монету у нее можно выменять. В порыве любознательности мальчик решил перевести изображение монеты на бумагу. Для этого он вырвал из блокнота листик, положил под него монету, потом осторожно стал водить грифелем карандаша по его верхней поверхности. Постепенно на бумаге стали проявляться контуры монеты, пятиконечная звезда и надписи по бокам. Точно так же Вова перевел на листок и реверс монеты. Некоторое время он любовался на свою работу, потом засунул листок с изображением монеты в лежавший на парте учебник географии и вновь стал вертеть в пальцах интересную штуковину.

– Ничего штучка, – сообщил на перемене Вова, возвращая монету девочке.

Она польщенно улыбнулась.

– Может, сменяем? – продолжил Вова.

– Нет, – категорически отвергла предложение мальчика Наташа.

– Ты же еще не знаешь, на что.

– Да хоть на что. Она мне нравится. Носить буду на шнурке.

– В школе не поносишь. Не разрешат.

– На улице тогда. Скоро лето, каникулы…

– Отберут, – веско произнес Вова.

– Не отберут.

– Вот увидишь. И потом, что это за мода на шее монеты носить? Жаба правильно сказала: ты же не собака.

– При чем тут собака. Монета красивая…

– Не спорю, красивая. Но ты же не знаешь, что я за нее предложу.

– Ну что?

– А что ты хочешь?

– Куклу!

– Какую куклу?

– Чтобы у нее глаза закрывались.

– Ты разве маленькая? Куклу тебе… Нужно смотреть на жизнь более прагматично.

– Чего-чего?

– Прагматично… Практически, другими словами. Не мечтать о всякой чепухе, наподобие дурацкой куклы, а стремиться к чему-то необходимому в жизни. Нужному!

– А собаку можно?

– Какую собаку?

– Щенка немецкой овчарки.

– С ума сошла! А родители тебе разрешат держать собаку?

– Не знаю. Наверное, нет.

– Вот видишь. И потом, щенок очень дорогой, а монета твоя дырявая.

– Пускай дырявая. Ведь тебе она нужна.

– Мало ли… Все имеет свою цену. Щенок, надо думать, рублей двадцать стоит. И тебя вместе с ним из дома выгонят.

– Не выгонят!

– Ты сначала узнай: выгонят или не выгонят.

– Ну хорошо. Не нужно собаку. А что же ты предложишь?

– Давай так. Приходи завтра в школу пораньше. Сядем в классе и, пока никого нет, поменяемся.

На том они и порешили.

Весь вечер Наташа вертела монету перед глазами. Она разглядывала ее, нюхала и даже облизывала. Монета ничем не пахла, а на вкус еле заметно отдавала кислотой. Дошло до того, что Наташа закрылась в ванной, разделась догола и нацепила цацку. Ничего не произошло. Едва наметившиеся грудки больше почему-то не стали. В конце концов монета ей надоела.

«Что, интересно, Пушкарев за нее предложит? – размышляла девочка. – Дрянь какую-нибудь, наверное… Вот если бы…» В том, что Наташа подразумевала под «если бы», она и себе самой признаться стеснялась.

На следующее утро она пришла в школу очень рано. По коридорам с сонными лицами болтались редкие ученики. Наташа осторожно, словно собиралась сделать что-то неприличное, прокралась в класс, села на последнюю парту и стала ждать.

Прошло совсем немного времени, дверь скрипнула, и на пороге возник Пушкарев. Увидев ждущую Наташу, он подбежал к парте, уселся рядом, повернув к ней раскрасневшееся лицо (похоже, он бежал), и спросил:

– Принесла?

– Само собой, – отозвалась девочка и достала из портфеля заветный кругляш.

Вова снова осмотрел монету, точно с ней за ночь могло что-то случиться.

– Норма, – веско произнес он. – Порядок.

– И что же ты дашь? – поинтересовалась Наташа.

– А вот что! – И он достал из папки небольшую, ярко раскрашенную картонную коробочку, на которой крупными буквами было написано «Fruit Gum».

– Это что же такое? – удивленно спросила Наташа.

– Американская жевательная резинка, – таинственным голосом сообщил Вова.

– Для чего она?

– Жевать. На вкус – как конфета. Только жевать можно долго.

– Полчаса?

– Ха! Полчаса, – засмеялся мальчик. – А целый день не хочешь?! А то и больше. И два дня можно, и три…

– Конфеты в магазине продаются, – с фальшивым равнодушием сказала Наташа.

– В магазине! Какие там конфеты?! Подушечки или драже лимонное.

– Леденцы еще…

– От леденцов зубы болят. А это американская жевательная резинка! Американская! Понимаешь?!

– Дай попробовать!

– Ну ты даешь! Попробовать! Это же невероятная редкость. Другой такой пачки, надо думать, в нашем городе и нету.

– А ты где взял?

– Маме в Москве один дипломат подарил. Из самой Америки привез. А она мне – на день рождения. Но я только одну пластинку сжевал.

– А всего их сколько?

– Пять.

– Ну хоть достань посмотреть.

Пушкарев извлек из пачки пластинку, завернутую в серебряную фольгу, и поднес к носу Наташи. Пахнуло чем-то сладко-фруктовым.

– Ну как? – спросил мальчик.

И Наташа решилась.

– Хорошо, давай меняться, – сказала она, подумала и добавила: – Только этого мало.

– Чего же ты еще хочешь? – изумился Пушкарев.

– Не бойся. Это не вещь.

– А что же?

Девочка покраснела.

– Ну же…

– Ты должен… э-э…

– Да говори наконец!

– Поцеловать меня.

– Ты чего, дура?!

– Сам дурак!

– Ничего себе! – на этот раз покраснел и мальчик.

– Ты же сказку Андерсена читал, – сказала Наташа. – Про свинопаса.

– Ну читал…

– Там принцесса тоже…

– …Свинопаса целовала? Так это сам свинопас ей предложил… Как плату за горшочек, что ли.

– Ну так и ты предложи мне.

Пушкарев еще ни разу не целовался с девчонками. Он искоса взглянул на Самсонову. Только теперь Вова заметил, что Наташа – весьма привлекательная девочка. Русые волосы обрамляют круглое лицо, с которого светят большие серые глазки. Имеется также вздернутый нос и яркие, словно нарисованные на лице у куклы, пухлые губки.

– Сколько же раз я должен… э-э… тебя поцеловать? – прерывающимся, внезапно охрипшим голосом спросил он.

– Сто!

– С ума сошла!

– И закрой дверь на швабру.

В том и состоит смысл коллекционирования, что обладатель некой редкости непременно стремится продемонстрировать ее собрату по увлечению. Как известно, женщины редко подвержены страсти к собирательству. То есть, конечно, они тоже коллекционируют драгоценности, наряды и мужчин, но это страсть другого порядка. Ни одна дама, скорее всего, не будет охать и ахать, когда перед ее носом станут потрясать ржавым замком невиданной конструкции или, того больше, древним кремневым пистолем, даже если из него убит великий поэт. Пистоль, ну и пистоль. И бог с ним.

Другое дело – сидящий в тиши сумрачного кабинета убеленный сединами муж, бережно накалывающий на булавку очередного жука-плавунца. Он подвижник и, одновременно, фанатик энтомологии, готовый за этого самого жука отдать последние штаны. Правда, коллекционеры более привычных вещей, например марок, монет или значков, ведут себя более последовательно. Обычно страсть к собирательству сочетается в них с коммерческой жилкой, выраженной у каждого по-разному, однако имеющейся практически у всех. Нужно также отметить, что коллекционеры разных отраслей и в жизни ведут себя по-разному, но в одной, свойственной данному виду манере. Скажем, филателисты многословны, любят размахивать руками, хихикать, потирать ручки и закатывать глаза. Нумизматы, напротив, молчаливы, вкрадчивы и цедят слова солидно и веско, что называется, через губу. Есть у них и свой особый язык, и словечки, понятные только посвященным. Скажем, «матрос» – это вовсе не представитель мореходной профессии, а «солнечный» – не характеристика погожего денька, а названия рублей, отчеканенных в Петровскую эпоху. Всех русских царей и цариц нумизматы величают исключительно по именам, очень часто уменьшительным. Анна, Лизавета, Павел, Санек, Николашка вылетают из их уст так же естественно, будто речь идет о двоюродной сестре или внучатом племяннике. При этом глаза у них светятся нездоровым, лихорадочным блеском. Такая уж это странная публика.

В Соцгороде тоже имелся представитель подобной разновидности двуногих. Звали его Мартын Мартынович Добрынин. Это был пожилой, сутуловатый, небольшого роста гражданин, седой и чрезвычайно близорукий. По этой причине он никогда не снимал очков в тяжелой, «под черепаху», оправе с мощными линзами. Своим обликом Мартын Мартынович напоминал пожилого крота из мультипликационной сказки про Дюймовочку.

Добрынин жил вместе с женой на Правом берегу, в двухкомнатной, бедно обставленной квартирке и очень любил принимать у себя мальчиков. Ни о каких сексуальных вывертах в ту эпоху и не слыхивали, и мальчики интересовали Добрынина совсем по другой причине. Дело в том, что многие ребятишки, такие, к примеру, как Вова Пушкарев, собирали всякую дрянь, в том числе и монеты. И, что удивительно, среди разного хлама в их коллекциях изредка попадались и весьма интересные экземпляры. Дети не знали истинной цены этим вещам и весьма охотно расставались с ними, особенно если Добрынин за одну нужную ему монету давал пяток, а то и десяток ненужных. Ребятишки также весьма охотно продавали монеты, естественно за бесценок. Так, например, в свое время Мартын Мартынович приобрел у одного малого тетрадрахму Александра Македонского за десять рублей в старом исчислении, а по-нынешнему всего за один рубль! Правда, случилось это в пятидесятые годы, когда вещи, привезенные из побежденной Германии, еще можно было встретить на рынках и толкучках. Истинной ценности монет почти никто не знал. Случалось, возмущенные родители, проведав о невыгодном обмене, произведенном собственным чадом, прибегали к Добрынину и гневно потрясали кулаками. Больше всего Мартын Мартынович опасался скандалов и привлечения к делу милиции. Некогда у него уже конфисковывали часть коллекции под видом «борьбы с космополитизмом». Хотя конфискованное и вернули, но пришлось платить отступные. Поэтому, во избежание конфликтов, он безропотно возвращал награбленное. Однако подобные недоразумения случались крайне редко. Чаще всего, получив за средневековый талер или петровский рубль горсть ничего не стоящих монеток, ребенок уходил довольный, а Мартын Мартынович, разглядывая новое приобретение, ласково улыбался в сивые усы. Все были счастливы!

Про Добрынина говорили: «Он собирает все!» И действительно, Мартын Мартынович, желая произвести впечатление на очередного гостя, кряхтя, вытаскивал откуда-то из недр квартиры тяжеленный ящик, в котором, как в улье в ячейках-сотах, лежали тысячи монет со всего мира.

– Попробуй, подними, – кивал он на ящик.

И когда мальчишка, пыхтя от натуги, отрывал ящик от стола, Добрынин довольно усмехался и бормотал:

– Молодец!

Бывал у Мартына Мартыновича и Вова Пушкарев. Пока что они не менялись. Нечем. Но Добрынин ласково приглашал заходить.

Несколько дней Вова крепился. Первое время он не мог налюбоваться своим приобретением. Веревочку, на которой монету носила на шее Наташа, он, конечно же, обрезал и с негодованием выбросил в помойное ведро. Вова носился с монетой как дурак с писаной торбой, демонстрировал ее родителям, однако те восторгов сына почему-то не разделяли. Отец еще повертел талер перед глазами, а мать вообще отмахнулась.

– Уроки бы лучше учил, – заметила она. – Учебный год вот-вот закончится, и у тебя выходит тройка по географии.

Насладившись своим приобретением по полной программе, Вова решил показать интересную монету настоящему специалисту, каковым и являлся Добрынин.

Мартын Мартынович встретил мальчика с неизменной улыбкой. Он так заинтересованно смотрел на него, что Вова прямо с порога полез в карман, достал монету и сунул ее под нос Добрынину.

– Ага, – сказал Мартын Мартынович, с интересом разглядывая приношение. – Кажется, талер. Ну пойдем в комнату, посмотрим на него повнимательнее.

Добрынин достал довольно большой кусок черного бархата, постелил его на стол, положил монету на бархат, извлек из ящика мощную лупу и включил лампу.

– Так, – произнес он, разглядывая монету. – Очень интересно. Никогда такой не видел.

– Это точно талер? – спросил Вова.

– Похоже. Но какой-то он странный. Нет ни гербов, ни названия государства, где эта монета была выпущена. То, что год чеканки отсутствует, понятно. Были времена, когда его не ставили. Но вот отсутствие имени правителя, а тем более названия страны, наводит на определенные мысли. Может, это вовсе и не монета…

– А что?

– Какой-то талисман. И дырка говорит о том же.

– А надписи? Какой это язык?

– Скорее всего, латынь. Мне кажется, какие-то изречения. Но моих знаний, чтобы понять их, недостаточно, Нужен словарь, а у меня его нет.

– Значит, это не талер, – удрученно произнес Вова. – А я думал…

– То, что это не талер, еще ни о чем не говорит, – успокаивающе произнес Мартын Мартынович. – Возможно, эта штука не менее ценна, чем монета. Во всяком случае, я готов ее у тебя выменять.

– А на что?

– Ну, естественно, на другие монеты.

– И что вы можете дать?

– Тебе выбирать.

Тут нужно отметить некоторую странность в поведении Добрынина. Никогда он не сообщал, тем более ребенку, о ценности интересующей его монеты, и уж тем более не предлагал выбирать замену самому.

– А посмотреть можно? – с некоторой робостью спросил Вова.

– Конечно! Сейчас я принесу.

Старик поспешно удалился, а Вова разглядывал лежавшую на бархате монету.

Талисман… Интересно, для чего он? Талисманы, кажется, должны приносить счастье. Может, не счастье, может, удачу? Хорошо бы, Добрынин дал за монету то, что он, Вова, пожелает…

Мартын Мартынович вернулся с ящиком и грохнул его о столешницу. В ящике явственно зазвенело.

– Что тебе показать? – спросил он у мальчика.

– Настоящие талеры.

– Пожалуйста.

Он вытащил из ящика металлическую кассету, в которой под пластиной из плексигласа тускло поблескивали крупные, судя по их состоянию, много повидавшие на своем веку серебряные монеты. Вова взял лупу и стал разглядывать древние сокровища. Перед ним замелькали причудливые гербы, господа в рыцарских доспехах, какие-то великаны, держащие в руках вырванные с корнем деревья, скачущие лошади… Средневековье ворвалось в наш будничный век.

– Вот эту покажите, пожалуйста.

На монете был изображен стоящий рыцарь, державший в руках какие-то палки.

– Бранденбург, – односложно сообщил Добрынин. – Талер. 1659 год.

– Можно ее?

Старик кивнул.

На следующей монете, привлекшей внимание Вовы, присутствовал усатый господин весьма воинственной наружности. Вова молча ткнул в нее пальцем.

– Валленштейн, – произнес старик. – Знаменитый полководец времен Тридцатилетней войны. Весьма редкая монета. Выпущена в герцогстве Мекленбург, где он правил некоторое время.

– Можно?

Вновь однозначный кивок.

– А эта?

– Польша. Сигизмунд Третий. Тоже талер.

Пушкарев взглянул на изображенного на монете старца, похожего на сказочного Кощея с остроконечной бородкой, упирающейся в высокий гофрированный воротник, и уже без слов придвинул монету к первым двум.

Кучка отобранных талеров понемногу росла. Еще были выбраны Бавария, Тироль и Вюртемберг. Последняя за свои размеры.

– Два талера, – прокомментировал Добрынин.

«Что я делаю?! – мысленно ужасался Вова. – И почему он меня не остановит?!» Он прекрасно понимал: один этот громадный Вюртемберг стоит гораздо дороже его дырявой монетки, но жадность и безнаказанность возобладали. К кучке, уже весьма солидной, прибавились Испания, Венеция и Брабант.

– А теперь хотелось бы что-нибудь русское, – нагло заявил Пушкарев. – Петра Первого, например.

Он получил два прекрасных рубля 1721-го и 1724 годов, прихватил еще и Екатерину Первую с растрепанной прической, и только тут нашел в себе силы остановиться. Мартын Мартынович сидел с застывшим лицом. Глаза его сверкали стеклянным блеском.

– Кажется, все, – сообщил Вова.

Он аккуратно записал в блокнот названия своих новых приобретений и поднялся. Мальчик понимал: пожелай он, Добрынин отдаст ему весь свой ящик, но совесть все-таки возобладала. Вова растолкал по сразу же отвисшим карманам свои новые приобретения, затянул ремень потуже и покинул логово гостеприимного Мартына Мартыновича. Душа его пела.

После ухода мальчика Добрынин некоторое время продолжал сидеть за столом, обхватив голову руками и тупо уставясь на лежащую перед ним дырявую монету. Потом он глухо зарыдал.

– Что с тобой, Мартыша? – всполошилась прибежавшая на жалобные стенания жена.

– Пошла прочь, дура! – заорал обычно невозмутимый Добрынин и швырнул в нее дырявой монетой.

Он никак не мог понять: что же произошло? Как он, съевший собаку на обмане малолетних несмышленышей, мог вывалить этому сопляку количество, раз в пятьдесят превышающее по стоимости несчастную дребедень, которую даже монетой-то считать нельзя. Почему такое случилось?

– Не иначе гипноз, – вслух произнес он. – Мальчишка загипнотизировал меня. И все же, все же…

Он порыскал глазами по полу, нашел дырявый кругляш, подобрал его и вновь положил на бархат. Любопытство взяло верх над тяжестью потери. Он стал разглядывать надписи. Над звездой шло следующее изречение:

Ego te intus et in cute novi.[1]

«Ego», кажется, значит «я». «Te» – тебя. Я тебя… А дальше? Придется идти в библиотеку. Стоп! Похоже, над лучами звезды можно различить какие-то знаки. Лупа слишком слабая. Нужна как у часовщиков».

Мартын Мартынович порылся в ящике стола и извлек обруч с увеличительным стеклом. Он надел его на лоб и вгляделся. Внизу, под звездой, тоже было выбито латинское слово:

Exequatur.[2]

– «Экзекуатур», – вслух произнес Мартын Мартынович. – Экзекуатур, экзекуатур…

Слово явно что-то напоминало. Конечно же, экзекуция! Именно, экзекуция. Наказание! Он сейчас и подвергся такому наказанию. За что? Ну конечно же! За многочисленные обманы. Ведь он беззастенчиво дурил ребятишек. И ради чего? Ради наживы, которую и наживой-то считать нельзя.

Мартын Мартынович обвел глазами комнату. Он увидел голый, крашенный суриком пол, убогий шкаф, который давным-давно следовало бы выбросить, древний диван, обитый потрескавшимся дерматином, матерчатый абажур под потолком. Убожество!

Все его заработки, а теперь пенсия, уходят на приобретение монет. А в квартире шаром покати! А ведь если продать хотя бы половину коллекции, можно прожить остаток отпущенных ему дней, ни в чем себе не отказывая.

Размышляя подобным образом, Мартын Мартынович уставился через окуляр на поверхность монеты. Вначале он увидел только многочисленные царапины и щербины, ему показалось, будто он видит едва заметные значки, процарапанные над вершинами лучей звезды. Он присмотрелся. Так и есть. Буквы! Даже не буквы, а нечто похожее на руны. Но, несомненно, латинский шрифт. Кажется, «n»… Дальше «а». Потом «т»… Или это крестик? Нет, все-таки «т». Только перекладина не на самом верху, а чуть ниже. Дальше опять «а». В этом нет сомнения. Теперь следующая литера. Напоминает стилизованную молнию. Такие значки имелись на петлицах эсэсовцев – «SS»! Мартын Мартынович пережил оккупацию и хорошо помнил их щеголеватую черную униформу! Следовательно, это «s».

Что получилось? «Natas». Что это за «natas» такой? Опять латынь? Жаль, что под рукой нет словаря. «Natas»… А может, вовсе и не «natas»? Ведь он не знает, с какого луча начинается слово. Логично предположить, что с верхнего. Тогда никакой не «natas», а «satan». «Satan»!.. Сатана!