До чего ж оно все запоздало

И правда. Он берет кисет, шарит внутри, на одну самокрутку и то еле хватит. Значит, придется выйти, купить еще, еще пол-унции. С курением он точно завяжет, но только время для этого пока не пришло, вот когда голова будет ясная, когда он залезет в долбаный автобус, вот тогда он и выбросит в окно весь табак, какой у него останется. Потому что в следующий раз, когда он выйдет из дому, то выйдет он ровно для этого, чтобы смыться, общий привет. Вот так вот. Так что ладно, такие дела, полная ясность. Со всякой там мутотенью покончено. Ты принял решение, уж какое оно ни есть, но что бы ты ни решил, пора делать то, что решил делать.

Сэмми издает притворный стон, затыкает пальцами уши, забрасывает на кушетку ноги, вытягивается.

Одно, во всяком случае, ясно; они бы ее нашли, сейчас уже нашли бы. Они ребята шустрые, они бы все выяснили. И это было бы хорошо. По крайности, ты бы знал что к чему. Все эти тайны, если тут есть какие-то тайны – я к тому, что это же их долбаная работа разгадывать долбаные тайны.

Что-то звякает. Похоже, опять почтовая прорезь. Кто-то лезет в нее, подглядывает; скорее всего, ерзаный фараон, а то еще торчок, которому на дозу не хватает.

Сэмми улыбнулся, сел и заорал: Але, ты, козел недоделанный! Как тебе это ясное раннее утро? Птички, на хер, еще не чирикают! Он рассмеялся. Потом повернулся набок, лицом к спинке кушетки, сунул руку под голову. Скорее хихиканье, чем смех – собственно, ни на какой смех это не похоже; и даже не хихиканье, а долбаный скулеж, вот именно; вот до чего он докатился, друг, до скулежа. И хрен с ним. По крайности, он жив, жив. И может делать все, что хочет. При условии, что делать это он будет быстро. А для этого план нужен, не бросаться же вперед очертя голову.

Ну, значит, ладно, складывается все не так чтобы здорово, однако тебе остается только одно – пробиваться вперед, нужно пробиваться вперед. Это еще, городское трудоустройство; он о них точно скоро услышит; они его вытащат из дому и загонят на какую-нибудь сраную стройку, на леса, тачку катать, да они готовы его и по доске заставить ходить, ублюдки долбаные, в любви и на войне все средства хороши. Потому что, пока тянется дело, он так и будет считаться полностью трудоспособным, годным к строевой. Пока не перерегистрируется. А перерегистрировать его как нетрудоспособного они не станут, это уж будьте благонадежны. Вот и придется ему корячиться на ощупь на какой-нибудь сраной стройке, хороши шутки! От людей вроде Алли просто в смех кидает, ей-богу; Сэмми таких повидал будь здоров, и в тюрьме, и на воле. Играй по правилам, и пусть они все сдохнут; такой у них девиз; и бери свое, пока дают. Блестящие юристы, мать их. Идиоты долбаные, друг, вот кто они такие, точно тебе говорю, кроме шуток. Нет, Сэмми ж не утверждает, будто он самый умный, просто у него кой-какой опыт имеется. Насчет этих мудаков-оптимистов.

Ну и пусть они себе стену лбом прошибают.

Надо было ему в каменщики податься. Он бы справился, не боись. Видел бы ты, с какими мудаками ему приходилось работать!

Может, если с глазами наладится. Если б он смог умотать в Англию. И просто отдохнуть, дать организму прийти в себя. Придется, правда, всякие там бумажки собирать. Но это не сложно, были б денежки. Есть одно дельце, которое может их принести, но там придется вложить несколько монет, а их у него нет, аванс нужен; потому-то он и взял эти рубашки; потому и этот долбаный дурак Тэм – дай ему бог здоровья, но как же можно быть таким дураком, на хер. Ладно. Есть вещи…

Просто вдруг вылетает из головы. Куда они все деваются? Целая куча забытых мыслей, и снов, и

хрен знает что.

Вот этим они тебя и душат; все их гребаные протоколы и процедуры, все придумано для того, чтобы не дать тебе дышать, чтобы тебя остановить; чтобы ты не ходил, и не дышал, и рта не раскрывал; стой в строю и не шевелись: просто стой, на хер, пока не получишь другого приказа. Эй, я тебе скажу, когда шевелиться, лады? и чтоб я даже не видел, как ты дышишь, недоделок долбаный, даю тебе тридцать секунд, двадцать уже прошло.

Элен не понимала. Думала, что понимает, а не понимала. Она вроде Алли. То-то и оно: она думала не так, как ее мужчина, она думала, как его гребаный поверенный, понимаешь, о чем я, в том-то вся и штука, думала, как поверенный Сэмми, а не как Сэмми, не как он сам.

Смешно, но приходится согласиться, признаться себе самому, что все они держат его за дурака. Держат-держат. И не важно, что опыта-то у него вон сколько; в их глазах он так и остается лохом. Ну и прекрасно. Тебя это только радует. Особенно когда тебе туго приходится, тебя это веселит, – что все они тебя, блин, за идиота держат. Ладно. Но если бы Джеки Миллиган вошел сейчас в дверь и сказал: Хочешь малость подзаработать? Сэмми ответил бы: Да, приятель, нет проблем, проще простого, куда двигать-то, на юг, на север, куда скажешь, какая, на хер, разница, Сэмми с тобой, на этот счет не боись: и ну их в жопу, в жопу, всем скопом. Я вам нужен? Так приходите и берите меня!

Сэмми разминает запястья, оба сустава ноют. Вот бы на них поглядеть. Может, он их отлежал. На них, наверное, красные отметины остались. Ты даже тела своего увидеть не можешь. В последний раз видел его…

Господи, когда ж это было? не может вспомнить. Да и какая разница. Сейчас он ничего видеть не может, вот что важно. Сэмми встает, ставит кассету.

Старина Джордж Джонс; ну и чего, друг, ну и ладно, и хрен с ним.

Точно, в последний раз он видел себя перед тем, как Элен пошла прогуляться, перед тем, как он отправился кожаны тырить. Хотя нет, в самый последний раз он увидел себя в одном из зеркал в полный рост, в том долбаном магазине одежды! Такие дела, друг, поэзия движения.

Нога-то небось так в кутузке и сидит. Выпускать его им никакой нужды нет, вот он и сидит, гадая, что это на него такое свалилось. Сэмми на него свалился. Ладно, это все херня, которой они пытаются тебе голову забить. Ладно. Ах, как это нечестно, понимаешь, о чем я, бедный Нога, друг, он же никому ничего плохого не сделал.

Чего во всем этом не хватало, так это доверия. Вот что худо. Крайне раздражающее поведение. Тот же Тэм знал Сэмми достаточно долго, чтобы не дать себя провести. Уж на это-то он был вправе рассчитывать. Если бы он мог его предупредить, так и предупредил бы; и конец истории – вон Ноге ничего объяснять было не нужно. И как теперь быть, Тэм как раз тот человек, который распоряжается товаром. Иногда только дивиться и остается, этому самому менталитету. Мелочь, конечно, но Сэмми об этом и раньше думал; воры и барыги, за все приходится платить.

Не треньди; ерунда это все; Тэм хороший малый.

Все справедливо, разделяй и властвуй. Это как с Чарли, стоит Сэмми подумать о нем, и он начинает заводиться, будто Чарли имеет к этому какое-то отношение. А он никакого и не имеет. Никакого. Ни хрена. Всю кашу заварил Сэмми; до последней, на хер, долбаной мелочи, друг, точно тебе говорю, точно, на хер, все он, все Сэмми, сам Сэмми, друг, вот кто ее заварил, он, и никакой другой мудила, все это долбаное дерьмо, друг, все это он, никакой другой мудак, он, в лоб его мать.

Сэмми качает головой, хмыкает. Поразительно, как это все тебя достает, – сидишь, сидишь да вдруг как взъерепенишься.

Ну да, все правильно, так ты и кончишь тем, что будешь винить во всем каждого встречного дрочилу – кроме тех, кого как раз винить-то и следует. Да так оно и было задумано; фараоны знали, что делают, доводя тебя до такого вот состояния, это все предумышленное маневрирование, точно тебе говорю, сучары поганые, и никакого отношения к Чарли это ни хрена не имеет. Ну сам подумай. Если бы он считал, что Сэмми надо чего-то там рассказать, так и рассказал бы. Чего уж проще.

Все это касается только Сэмми. Ты играешь свою игру. Тебе сдают карты, ты их оцениваешь. Присматриваешься к игрокам, отмечаешь про себя кой-чего. И в большинстве случаев тебя делают. В большинстве случаев

в большинстве случаев

Но бывает, редко-редко, что и не делают. Вот такого случая ты и ждешь. И это один из них. И чувствуешь ты себя тогда превосходно: даже не опишешь – когда знаешь, на хер, что есть у тебя в запасе козыришко, когда ты это знаешь. Никогда не следует недооценивать противника. Фараоны-то думают, что они его просчитали, ан нет.

Ну ладно, вот потому и хорошо бы повидаться с Элен, просто чтобы она знала что к чему. Так что он, как уладит все, просто пошлет ей письмо. А там уж сама пусть решает, с ним она или не с ним. Вот это будет по совести. Он просто-напросто должен быть честным, рассказать ей всю правду и ничего кроме. Потому как в этом-то вся и проблема, не сумел же он добиться, чтобы до нее дошло, рассказал историю, и вон оно как все обернулось. Кто же знает, как у баб голова устроена; он не знает. То же самое с его прежней, долбаная катастрофа. Но тут уж не он один был кругом виноват. Люди все норовят помешать тебе, суют палки в колеса. Жить тебе не дают. А жить-то надо. Если ты жить не можешь, так ты ж все равно что помер. Что тебе еще остается? Хорошо бы кто-нибудь тебе это объяснил. Как, интересно, тебе теперь жить. Да только ни хрена они тебе этого не скажут, нету у них таких ответов, друг, только не на этот, не на этот хлебаный вопрос, точно тебе говорю, одно большое молчание, вот что ты, на хер, получаешь, большое молчание. Вот и все их ответы. Задавись они все конем. Практический результат: ты сам по себе, совершенно один. Ну и ладно, к этому Сэмми привык, еще как, на хер, привык-то. Некоторые вещи всегда остаются все теми же. Не меняются, хоть ты тресни.

Тут все от тебя зависит. Они не меняются, но ты-то перемениться должен. Вот в чем весь долбаный фокус. Все сводится к тебе. И хорошо, и ладно. Справедливо.

Когда все уходят и ты один. Об этом-то ты и думаешь, о том, что все ушли, а ты остался, ты и никого больше. И что тогда происходит – а то, что ты начинаешь действовать.

Так что ладно. Он был слепым ублюдком. Уже в то время. Это этап, блин, который ты просто проходишь, потому как что тебе еще делать? ничего, больше тебе делать не хер. И Сэмми этого этапа достиг. Некоторое время назад. До него это просто не сразу дошло. И не доходило, вот до этой самой минуты. Он улыбается. Жуть гребаная. Куда тебя опять занесло.

Он все ждал, когда кончится дождь. Поднялся с кушетки, подошел к окну, проверить, как там. Льет как из ведра. А он ничего и не слышал, просто не прислушивался; слишком занят был, все думал, думал. Плюс надо бы побриться. Это такая составная часть ритуала. Даже если он горло себе перережет и окочурится, все равно он этот свой подбородок отскоблит дочиста, дочиста. Потому как, выходя отсюда, он должен высоко держать голову, должен быть чисто выбритым, свеженьким и охеренно новехоньким, чистые носки и – Христос всемогущий затраханный, он напялит одну из этих сволочных новых рубашек. Он человек гордый. Гордый он, блин, человек. Сэмми произносит это вслух: Я человек гордый, блин, говорит он, так что хрен тебе. Вообще-то, скорее рычит, чем говорит. Но это тоже такая составная часть, часть гордости. Долбаный ад, ну ведь правда же. Хрен вам, ублюдки. Чистая правда; он человек гордый. А чем это он так гордится. Да хер его знает, гордится, и все дела.

Вот так вот.

Скоро уже и выходить пора. Дождь там, град или ясное солнышко, выбирать ему не приходится. Надо кое-что прикупить; батон, сыра кусок. Наделает себе в дорогу бутербродов, башли-то беречь придется.

Сэмми приступает к поискам кроссовок.

А правда, занятными путями движется твоя жизнь. Нет, ей-богу. Дичь. Те же деньги взять, ты даже не знаешь, сколько их у тебя. Бумажки все перемешались. Так что придется и этим заняться. Но одно уж наверняка, на Чарли он больше не нарвется, потому как даже и не увидит его ни хрена! Разве вот Чарли первым его заметит. Ладно.

Мудаки вроде него никогда тебя о помощи не попросят. Ждут, когда ты сам догадаешься. Карты у тебя на руках, друг, ну, так открой же их, на хер. Вот так вот Чарли и говорит, правда, у него это короче выходит.

Шузы шузы шузы!

Как, задроченный ад, сможешь ты выйти на прогулку, друг, если у тебя нет гребаных шузов, ты понимаешь, исусе-христе, это ж охеренная глупость. Если ты надумал куда-то потопать, так шузы это ж ключевой момент, ключевой. Куча мудаков не поверит тебе, если ты им это скажешь, друг, решат, что ты шутки шутишь. Но это же чистая правда, на хер; вот же в чем соль-то, шузы это такая точка, в которую сходится все, долбаный ты идиот.

Ну и какой смысл из-за этого заводиться. Сейчас бы кружку пивка на скорую руку, жажда замучила. Можно бы заскочить в блеваду, пропустить кружечку да заодно уж и сделать пару телефонных звонков. Он все еще не расстался с мыслью толкнуть рубашки. Тэм Робертс не единственный, кого он знает. Правда, это та еще морока, ничего заранее не предскажешь, а на данном этапе слушания, ваша честь, точно вам говорю, предсказуемость это для нашей долбаной черепушки первое дело. Так что ничего. Плюс мальчишка, ты мог бы и ему позвонить. А может, и нет, может, он ему просто письмо пошлет.

Нет, никаких мудацких звонков, никаких кружек, просто ухлебывай отсюда, собери, что сможешь, и вали. Никаких мудацких кружек, никаких звонков – прикупишь, что нужно, потом назад, уложишь сумку и бутербродов наделаешь.

Он достает из кухонного буфета ручку и лист бумаги. Вообще-то, ты же не можешь знать, пишет она или нет. Так что Сэмми заодно прихватывает и карандаш. Все как-то стало теперь не с руки. Не с руки – охеренно неверное описание ситуации: не с руки, понимаешь.

Он бросит здесь все, все, что не сможет засунуть в сумку. Кассетник и прочее барахло; все это он бросит. Но не сами кассеты, кассеты он запихает в боковые карманы сумки. Сумка-то у него не одна, но ведь нужна же рука, чтобы палку держать. Если только нет такой, чтобы с наплечным ремнем. Он, правда, не помнит, есть ли такая. А из ее вещей он ничего не возьмет. Ну их на хер. Он уходит, друг, и уходит, полагаясь только на свои силы, ни на чьи еще. Он сам себе голова, и никто ему не указ. Ни единый мудак; ни фараоны, друг, никто, на хер, только он, сам по себе.

Хорошо. Куртку напялил и вперед. Сэмми зажимает палку под мышкой, запирает за собой дверь на два оборота. Долбаный ветер, друг, прямо ураган какой-то, даже дождь сюда заносит. Если отыщутся мудаки, до того очумелые, чтобы рыскать тут в такую погоду, так пусть берут его, заслужили. Хотя какая, в жопу, разница, захотят взять, так возьмут. Ветер подталкивает Сэмми в сторону лифта. А там уже кто-то есть! Ну и ладно. Может, это тот добрый дух, который вызволил его из беды там, у лужайки для боулинга. Ты, друг, против добрых духов ничего не имеешь, вот злобные ублюдки, которые все время таскаются по пятам за тобой, вот этих тебе следует опасаться. Так что давай. Сэмми подумывает, не заговорить ли с ним, кто бы он ни был, но нет, не заговаривает. Когда приходит лифт, Сэмми, постукивая, приближается к нему и входит внутрь. Тот, другой нажимает кнопку. Они спускаются, выходят, Сэмми поворачивает налево, а тот уходит – стеклянная дверь открывается, впуская порыв ветра. Обождав с минуту, он идет к двери, толкает ее и сразу выходит, не останавливаясь, не задумываясь, ты же мужик, Сэмми, храбрый малый, вперед, очертя голову, под неистовый ливень, плечи сгорблены, воротник куртки поднят. Точно, берет, надо купить берет, пусть не сию минуту, но надо. Господи, дождь-то просто-напросто хлещет, дичь долбаная, тут он влезает в лужу; похоже, в большую; делает еще шаг, останавливается; нет, пока вроде не вышел. Какой она, на хер, ширины? Откуда ж ты это узнаешь. Так она, блин, еще и глубже становится! Так что ты уже начинаешь гадать, куда тебя, едрена вошь, занесло!

Нет, серьезно, дождь и ветер, похоже, лишили его всякого разумения. Может, он опять напутал, пошел куда-то не туда, на хер, христос всемогущий, он же только что вышел из дома. Сэмми шарит ступнями справа и слева от себя; вода омывает их, похоже, уже до лодыжек дошла. Он поднимает правую ногу, слышится бульканье, проходит пару метров, бульк, бульк. Откуда-то доносится голос: Черт знает что, ей-богу!

Ага, отвечает Сэмми на случай, если это к нему обращаются.

Теперь еще и малышня начинает где-то рядом голосить, вроде как носится, на хер, вопя и взвизгивая, того и гляди сейчас кто-нибудь врежется в его долбаные ноги, друг, нетрудно себе представить – малышня же! башку пригнул и летит, будто считает, что все препятствия убраны лишь потому, что его несет незнамо куда. Сэмми покрепче сжимает палку, просто на всякий случай – вдруг один из этих мелких мудил споткнется об нее и морду себе расквасит.

И все-то тебе сражаться приходится, друг, вот ведь дали тебе передышку, так ты тут же сцепился со стихиями. Ну, хорошо хоть из лужи вылез. Только руки почему-то болят; не мешало бы ему отдохнуть, выровнять дыхание, если честно, он совсем замудохался. Упражнений-то не делаешь; ты когда в последний раз упражнения делал? Вчера. А, ну тогда ладно. Может, дело и не в упражнениях. Что-то горячее на щеках. Мокрющее, а горячее. Как тебе это нравится, друг, мокрое и одновременно горячее. И на плечах тоже. Господи. Сэмми хочется положить палку на землю, потому как сил держать эту херовину у него уже нет.

А надо. Надо. Он должен попасть в долбаный

Палка ударяется о стену. Хорошо. Он вытирает воду со лба, вынимает из кармана очки, водружает их на нос. Только они почему-то тяжелые и за ушами давят. Сэмми их снимает. Тут с одного бока здания что-то вроде укрытия было. Ну вот, еще и лодыжки колет, как иглами, ни хрена себе, а дальше что! Присесть бы. Исусе-христе. Так, малышня возвращается. Что они тут делают в такую погоду? Почему родители не загоняют их, на хер, домой? Снова вопят. Голосенки тонкие. И над чем-то смеются. Над погодой, наверное. Мелкая малышня, друг, такая и над погодой готова смеяться. Сэмми трясет. Плохи его дела. Стоит, прислонившись к стене. А это ему ни к чему, идти надо. Просто энергии нет. Куда подевалась энергия? Чертов дождь. Нет, но как же он докатился до такого состояния?

Исусе-христе, это ж дождь, просто дождь, ничего больше. Ага, теперь еще и костяшки на кулаках! С костяшками-то что, блин, случилось. Артрит, наверное, из-за сырости. Старые боевые раны. Помнишь тот крюк левой, он всегда им гордился, ну давай, ты, козел гребаный, а потом разворачиваешься спиной – и локтем, на хер, хрясь, друг, как врежешь ублюдку, как ему, на хер, врежешь, прямо по морде, друг, прямо по долбаному носу, а они ж охеренно не любят, когда им нос, в жопу, сворачивают.

Старина Сэмми! Это чем же он у нас теперь занимается? А с тенью боксирует. Он прислоняет палку к стене, потирает ладонь о ладонь, дует на них, замерз он чего-то, малость замерз.

Ладно. Это был приступ. Наплевать и забыть. Дождь льет по лицу. И в животе бурчит. Ну еще бы. Жратва. Охеренно же очевидно, друг, он же не ел ничего. Отсюда и галлюцинации. Прямо и непосредственно. Значит, надо пойти и разжиться жратвой. Он нащупывает палку, касается ее, палка падает. Отлично. Сэмми нагибается за ней. Находит. Поднимает. Опять малышня. Ну да ничего, палка у него есть. Кое-какие из этих нынешних мелких ублюдков, это ж головорезы, друг, вот я о чем, если они пронюхают, что ты беззащитен, плюс с парой фунтов в нажопнике – их же штук сорок сразу на тебя сзади набросится! И никаких у тебя шансов не будет. Ни хрена, ни единого.

Он у первого магазина, аптека на другом конце квартала, значит, следующий – мини-маркет; так что давай, топай – ладушки-ладушки слева, стук-постук справа. Сидящая за кассой девчушка приносит ему все, что нужно. От нее он идет в кулинарный отдел, покупает пирожок с мясом. И сжирает его, прямо за дверью. Проглотив последний кусочек, отправляется дальше. Ветер теперь дует в спину, так что идти полегче. Как только войдет в квартиру, сразу в кровать. Иначе башка лопнет. Ему эти симптомы знакомы. Да ты даже не знаешь, сумеешь ли добраться отсюда до дома. Думал, что сумеешь, а потом вдруг выяснилось – не сумеешь. Но он себе такую задачу поставил, на этот счет не боись, он собирается доволочься туда, хотя, если честно, друг, неплохо было бы, ну, то есть он был бы не прочь отдохнуть, неважно сколько, хоть немного, а то ведь легкие, ребра, совсем он замудохался, твой мужчина, этот самый старина Сэмми; и это чистая правда, ты хотела правду? твой мужчина.

Шузы, произносит он.

Никто не отвечает. И спасибо, на хер. Хоть не распсиховался, и то хорошо. Очень был к этому близок, но как-то увернулся, справился. Просто промок до нитки да еще пришлось чертов Лох-Ломонд вброд переходить, но кроме этого, я что хочу сказать, исусе, я ж не жалуюсь, разве кто собирается жаловаться на погоду? Сэмми не собирается, ни хера, друг, старый добрый господь всемогущий, центральная власть, его уже рвать тянет от жалоб, которые он слышит от нас, мудаков, от человеческих существ, тошнит его, на хер, от них, и ты не можешь его винить, кто его станет винить, дайте мужику передышку, ты понимаешь, о чем я.

Просто вот тело, болит и ноет, вроде как у него совсем теперь никакой энергии не осталось, все время в сон клонит – прилечь на чертову кушетку, вот и все, на что ты теперь годен.

Лужа. Лужу придется перейти. Гребаный ангел-хранитель, когда он, мудак, тебе нужен, нипочем его не дозовешься. Может, ему лекаришка какое сонное зелье подсунул. Эх, отдохнуть бы. Отпуск необходим, вот что. Сэмми перестает постукивать, протягивает палку, нашаривая стену. Не боись. Да, вот что ему нужно позарез, отпуск. Был он однажды в Испании. Ну и хорошая домашняя еда, это тоже не помешало бы, старая добрая пища; чашки там с бульоном и прочее. Сэмми роняет палку, та падает, но удара о землю не слышно; он тут же нагибается, чтобы поднять ее, пластиковый пакет болтается на запястье; но палку он находит, поднимает, выпрямляется; крепко сжимает ее, помахивает, чтобы понять – та, не та; нет, все отлично, друг, та самая, старая верная палка, точно тебе говорю, его, ничья больше. Ну что, похоже, пробился. Вот же дичь-то была; хотя чего там, не такая уж и дичь, просто гребаные силы природы, так они же всегда здесь и никакой дрочила управлять ими не может, стало быть, они тебя не нарочно мудохали.

У лифта две женщины, разговаривают о международном положении, они про него программу по телику видели. Интересно послушать. Сэмми надумал сигаретку свернуть, но все промокло, не получилось. Плюс женщины могли возмутиться, если бы он закурил в лифте. А ему их не переспорить. Иногда это удавалось, а сейчас не удастся. Да и вообще, он был бы не прав, а чего ж тогда и спорить, если не прав.

Двери открываются, Сэмми входит, постукивая. Одна из женщин нажимает на кнопки. Седьмой, говорит Сэмми. Ощупывает голову, волосы прилипли. Могло быть и хуже. Жизнь. Жизнь могла сложиться гораздо хуже. И тут он чихает. Извините, говорит, и снова чихает. Извините, говорит, и чувствует, что щас опять чихнет, пытается удержаться, да не выходит, чихает так, что из носу сопли летят. Извините меня, говорит он. И вытирает тылом ладони рот и верхнюю губу. Хотел купить пакет носовых платков, да вот забыл.

Пытка какая-то. Весь в испарине, подмышки мокрые, волосы на груди тоже.

Когда лифт останавливается, происходит странная штука. Одна из женщин говорит Сэмми, что это его этаж, а другая выходит раньше него, однако с приятельницей не прощается, а судя по тому, как они болтали, эти бабы – подруги. Странно как-то. Выйдя на площадку, он останавливается и начинает рыться в карманах, делая вид, будто что-то отыскивает. Шаги женщины стихают за углом. Сэмми прислоняет палку к стене, вытирает досуха руки, сворачивает сигаретку. Все правильно, говорит он.

Закурив, идет дальше, оттягивает дверь, ведущую в коридор, быстро проскакивает продуваемое ветром пространство, сует ключ в замок. В прихожей едва удерживается, чтобы не позвать Элен, потом включает в гостиной камин, пристраивает к нему кроссовки, чтоб те просохли, вытирает полотенцем башку, прикидывает, может, ноги помыть. А то даже и ванну принять. Вот чем нехороша тюряга, ты в ней вечно какой-то липкий, грязный, и когда выходишь, приходится долго драить себя мочалкой. Сэмми развешивает куртку и штаны. Самое милое дело, когда они намокают, – высохнут и после выглядят как отглаженные. Он надевает джинсы.

Ладно, что дальше?

Так-так, до него, наконец, доходит, что он, собственно, делает – он готовится смыться отсюда.

Сэмми собирает грязные носки, трусы, майки, запихивает их в стиральную машину. Белые, цветные, все вместе; Элен же нет, базарить по этому поводу некому. Стиральный порошок. Стиральный порошок, стиральные машины. Сэмми находит вилку, втыкает. Хорошо. А теперь

ну его на хер, никаких «а теперь», теперь чашка чая и кусок сыра. Не всю же одежду стирать, потому как, пока она не подсохнет, ему отсюда не уйти. Это ж не один час может занять, а он хочет уйти ночью. Так что он возьмет плечики, развесит все перед камином; а не высохнут, так и хрен с ними, друг, все равно их в полиэтиленовый пакет складывать. Ладно. Он слышит, как работает машина. И отлично, значит, дело идет. Так что теперь – чашка чая. Нет, в кровать.

Такие вот дела.

Всему свое время.

Это она наверху, слушает фолк, похожий на его музычку; по временам кажется, что этот обычный для танцулек музон того и гляди перейдет в спиричуэле, а то и в джаз, но нет. А может, и не она. Хотя, похоже, уж в этом ты разбираешься; даже шаги на потолке и те ее.

Постель холодная. Будь Элен рядом, он повернулся бы, притиснулся к ней, подобрал бы колени, прижал их к ее жопе, обнял бы, уткнувшись носом в ее затылок, в волосы, в запах, так тепло, кожа к коже, и у него бы встало, медленно, постепенно, неспешно, он бы и не заметил, пока не вклинился бы между ее ягодицами, не протолкнулся бы внутрь, и тут бы она немного подвинулась, неторопливо, как в воскресное утро, почти и не просыпаясь.

Снова трясучка бьет. Сэмми подтягивает колени к подбородку, стискивает одеяло. Может, вирус какой напал, потому как его понемногу охватывает ощущение, что ему хочется только одного – залечь в кровать; а так обычно бывает, когда заболеваешь.

Сэмми вытягивается, переворачивается на живот; спина все еще донимает его, особенно копчик; ничего, подрыхнешь пару часиков, и все уймется; последнее, что ему нужно, так это башку перетрудить.

Сон это вещь; ну ладно:

так, все внимание на пальцы ног, напряг их, расслабил, теперь ступни, напрягаешь и расслабляешь, следом лодыжки, напряг, расслабил, пятки пропустил, напряг пятки, расслабил; дальше голени, нижняя часть, напрягаешь и расслабляешь. Он поворачивается на бок, голени, в самом низу, сконцентрируйся, старые добрые голени, внизу, давай, напряг, ну, напряг же – мать их, подрочил бы, и все дела, но нет, все внимание на колени, напряги колени, Сэмми снова переворачивается на живот, да напряги же ты их, колени-то, вот, а теперь расслабь; может, лучше на спину лечь и начать все сначала. Да ну его в жопу, херня, друг, херня, может, кому-то и помогает, а ему ни фига, не срабатывает, друг, и все, не срабатывает; и всегда оно так, где-то выигрываешь, где-то проигрываешь; ты, главное, не волнуйся, не волнуйся.

В конце концов, Сэмми заснул, и на том спасибо, хотя сколько времени он пробыл в отключке, не знаю, знаю одно, – когда он проснулся, то чувствовал себя все таким же измотанным; веки слиплись, усталость, настоящая усталость так никуда и не делась, так что он проспал еще часок, ну, может, два, два это самое большее. Который теперь час, он не знал, но навряд ли очень уж поздний. И еще одна такая мысль в голове: в нем вроде как ничего со вчерашнего дня и не изменилось, и даже с прошлого октября. Чего бы она такое значила? Наверное, чего-нибудь да значила.

Ну вот, опять, исусе-христе, опять дверь, дверь его и разбудила, исус-господь, это она его разбудила, друг, долбаная дверь, сучары немытые. Сэмми вылез из кровати, натянул носки, начал нашаривать джинсы.

Нет. Не может быть. Он снова сел на кровать. Попросту невозможно. Я чего говорю, не могли же они взять да так и подгадать; он заснул; заснул, на хер; ну, не могли они так здорово подгадать; ну они же не господь всемогущий затраханный, они же просто люди и все, на хер; и ничего больше, обычные люди; кретины ублюдочные, это да, но всего только люди. Так что ладно, по крайности, ты можешь парировать их удары, это дозволено; инициативу ты перехватить не вправе, но хотя бы удары парировать можешь, правда, иногда, чтобы парировать удар, приходится вмазать первым; и ладно, и справедливо, тебя же вынудили, не оставили тебе долбаного выбора, вот ты и вмазал. Про это не всякий знает. Сэмми пожимает плечами. Можно бы и улыбнуться, да улыбаться тут ни хера нечему, такова реальность, вот и принимай ее такой, понимаешь, о чем я, у тебя ж нет выбора, друг, пригнул голову и вперед, такова ситуация. Исусе, как же его трясет, как трясет. Перестань. Не может он перестать. Да можешь, можешь. Он встает с кровати, четыре шажка вперед, четыре назад, чтобы дыхание успокоить, ладно, дыхание успокоилось, теперь натягиваем джинсы, покачиваясь, держась левой рукой за стенку; так, следом майку. Он приоткрывает дверь спальни, вслушивается. Ни хера не слышно. Очень мило с их стороны – хряснули по двери, но все-таки, надо признать, не своротили, могли же и вышибить ее и ввалиться сюда, друг, вот я о чем говорю. Их там небось по крайности четверо, не иначе, четверо, по крайности, не считая шофера. Ну и ладно. Ладно, хорошо, все по-честному. Дело-то серьезное, еще бы, серьезное же дело. Сэмми улыбается, всего на секунду, потом прислушивается снова. И все равно ни фига не слышит. Может, они отвалили, в жопу. Он опять улыбается. А что, цивилизованное поведение, а? старые добрые фараоны проявляют подобие уважения к чужой собственности, тут ты можешь отдать им должное. Он шмыгает. Где эта ебаная палка? У входной двери, на обычном месте. Ладно. Спасибо, на хер, что она хоть покрашена, надо ж соответствовать образу. Он проверяет ширинку; порядок; давай, друг, действуй, вперед. Шузы. В жопу шузы, нет времени. Он выходит из спальни и тут снова хлопает клапан почтовой щели, и Сэмми идет в прихожую. Надо было побриться. Ладно, не важно; палку он отыскал. И произнес, громко: Кто бы из вас, гребаных сучьих кретинов, сюда ни вошел, каждый получит по морде. Он перехватывает палку покрепче, поднимает ее, отводит назад, кладет на правое плечо и отпирает дверь, и сразу отступает на шаг, перенося весь вес на правую ногу, слегка раскачиваясь, плечи в порядке, и колено не слишком напряжено. Проходит минута, и дверь, скрипнув, приоткрывается.

Ты как, Сэмми?

А голос-то знакомый.

Ты как? А? Ты как?

Так это ж Боб, соседушка, и говорит так спокойно.

Сэмми сгибает левую руку, упирает локоть правой в ее ладонь, палка так и лежит на плече, большой палец правой почесывает челюсть. Это ты, Боб? говорит.

Ну да. Ты как?

Да так; ничего, не беспокойся. Сэмми шмыгает носом. Как делишки-то?

Вполне, хорошо. Э-э, тут у меня твой сынишка сидит, с дружком. Пришел повидаться с тобой.

…

Так я его позову, а?

Да, говорит Сэмми.

Щас сбегаю.

Давай.

Ты как, нормально?

Да, да, просто вздремнул малость.

Ага.

Ты не волнуйся, Боб, спасибо… Сэмми ждет, потом прикрывает дверь, но не захлопывает. Прислоняет палку к стене. Уходит на кухню. Молоко. Наливает полчашки, проглатывает, потом наливает еще, доверху, и тоже проглатывает.

Надо успокоиться. Холодная вода. Он открывает кран, плещет водой в лицо, вытирается, наполняет чайник, включает. Чашки с тарелками на столе; надо было их в буфет убрать. Ну да не важно. Все путем. Табак, табак остался в гостиной, на кофейном столике. Он слышит, как открывается входная дверь, слышит шаги, оборачивается.

Привет, пап!

Сэмми хмыкает. Покачивает головой, скребет щеку.

Ты тут?

Да, я здесь! На кухне! Захлопни дверь, ладно? Он улыбается. Поднимает левую руку, приветственно взмахивает ею.

Привет, пап…

Ага, ну как ты, сынок, как ты! Сэмми делает шаг вперед, смеется, протягивает руку; они с Питером пожимают друг другу руки; Сэмми хлопает его по плечу, гладит по голове, обнимает; Как ты? говорит он, ну как ты?

Хорошо, пап.

Все нормально?

Да.

Здорово, это здорово, что ты пришел; да ты расскажи, как ты? как мама?

Хорошо.

О, ну это отлично, просто отлично.

Со мной еще Кит пришел.

Сэмми отпускает сына. Кит… да; правильно. Мы ведь не знакомы, Кит, а? мы с тобой?

Нет.

Ну, вот и познакомились, так? Я старик Питера! Рад тебя видеть. Ты где? дай-ка мне руку! Как делишки, нормально?

Да…

Ты спал, пап?

Ага. Вообще-то спал, прилег ненадолго.

Я стучал, стучал.

Ну, выходит, не так уж и громко!

Громко.

А, ну ладно, все правильно, наверное, громко; я, видать, совсем отключился, уж больно устал. Так. Сэмми потирает ладони: кофе хочешь? Чаю или еще чего – имбирного пива нет… вообще ничего; ни коки, ничего.

Мы фотоаппарат принесли.

Во. Ну да. Да, отлично. Так чего? кофе? чаю?

Нет, пап, спасибо.

Ну чего-нибудь-то попей.

Спасибо.

Нет, чего-нибудь попить надо, сынок. А как твой дружок?

…

А?

Ну, тогда чаю, говорит Питер.

Хорошо; тебе то же самое, Кит?

Да.

Отлично, только пива не проси, потому как пива у меня все едино нет!

Он слышит, как фыркает друг Питера. Скорее всего, просто из вежливости, для дурацких разговоров в этом роде они уже слишком взрослые. Сэмми раскладывает по чашкам пакетики с чаем, наливает кипяток. А, исусе-христе. Сахара-то и нет, говорит он, без сахара будете?

…

Да, отвечает Кит.

Питер?

Да.

Хорошо – все-таки лучше, чем ничего. Ну так, ладно, пошли. Сэмми проводит их в гостиную. Находит табак, садится в кресло. Давно ждете-то?

С полчаса.

Ничего себе. А, кстати, неплохая была мысль, посидеть у старины Боба.

Он сам к нам вышел.

Сам.

Услышал, как мы стучим.

Господи, ну и слух у него! Сэмми облизывает клейкий краешек бумаги; потом закуривает и говорит: Ну, как там мама, сынок? все хорошо?

Да, у нее все отлично.

А дедушка с бабушкой?

И у них отлично.

Хорошо; это хорошо. Ма еще работает?

Да.

Ну правильно, молодец. Сэмми шмыгает. Хорошо… Ну так… ладно, стало быть это тот малый, Алли, с вами связался?

Алли?

Ну, насчет камеры.

Он не представился. Просто сказал, что он твой друг.

А, ну да, дружок, это верно.

Пап, ты ослеп?

Нет! ну то есть я к тому, что это все временно, просто временно, все наладится.

А…

Так что он сказал? Этот малый, что он сказал? Он вам домой позвонил?

Да.

И что сказал?

Да ничего он не сказал.

…

Он сказал, что с тобой произошел несчастный случай.

Но не сказал, что я ослеп?

Нет; это нам уже старик объяснил, тут, в доме.

Ага, понятно. Ну чего, все правильно, он же это видит, он видит. Сэмми пожимает плечами. Так как у тебя со школой? еще ходишь? еще не выгнали!

Нет.

Отлично! И когда заканчиваешь?

После дня рождения.

Все уже обдумал? в смысле, чем потом заниматься?

Пока что нет.

Тебе что, ничего не нравится?

Да нет, почему. Может, пойду дальше учиться, профессию получу. И еще подумываю в военный флот поступить.

Ну его на хер, этот флот.

…

Ну уж прямо и на хер.

Это Кит.

Э-э, это, извини. Я просто, я говорю… нет, там отлично. Только приходится же вербоваться на долгий срок, вот я о чем; я потому и не советую, Кит, зачем это, если ты еще совсем молодой. Конечно, тут уж тебе решать, если тебе так нравится – э-э, Кит, а что говорят мама с папой?

Ну, па говорит, это дело надежное.

Ага. Он что, тоже моряк?

Нет, у меня дядя моряк.

И все еще служит?

Нет.

Ага, понятно… Если ты этого действительно хочешь, тогда ладно, я хочу сказать, это самое главное, если ты этого хочешь, тогда да, сынок, тут ты сам решаешь; я только и говорю, что я на твоем месте, но это ж не я, это ты. Сэмми пожимает плечами. Опять же, если ты потом передумаешь, возникнет проблема, потому как уже будет поздно; если они наденут на тебя эту их форму, понимаешь, о чем я, сынок? тогда уж поздно будет, тогда уже все.

Да нет, мистер Сэмюэлс, от них можно и откупиться. Па говорит, первое, что нужно сделать, это денег скопить, понимаете, и держать их наготове, и тогда, если передумаешь…

А да; да, это правильно; я и не знал, что так можно. Ну верно, если можно, тогда да.

Можно.

Да, тогда хорошо, не страшно. Так ты чего, Питер, действительно об этом подумываешь?

Нет, пап, понимаешь, я просто ходил туда с Китом, на день открытых дверей.

Понятно.

И они там все нам показали, видео и все такое, книги, и рассказывали, как все будет; и там еще был консультант по профориентации.

Ты сказал, что собираешься подумать об этом, говорит Кит. Ну да, я и собираюсь.

А как насчет твоей ма? спрашивает Сэмми. Она-то что говорит?

Ну, э-э, это…

Ты ей уже сказал?

Да.

А она что?

Я ей сказал, что подумываю об этом.

Понятно.

…

Ты можешь и позже решить, говорит Кит.

Могу. Мне просто надо подумать.

…

Могу решить, могу не решить.

Сэмми кивает. Вот это правильно. Вообще-то, если малость подтянуть гайки, на флоте можно и деньжат подкопить. Очень даже. Я знаю одного, который так и сделал; он там, по-моему, лет девять оттрубил – а то и двенадцать, – после подал в отставку, женился, и все у него было путем; по-моему, даже магазинчик купил или еще чего, несколько газетных киосков. К сожалению, большинство ребят все эти деньги на ветер пускают; идут во флот, чтобы скопить башли, а что получается – стоит им прийти в какой-нибудь порт, и они все там спускают. Был у меня такой корешок. Всякий раз, как его отпускали на берег и мы с ним встречались, у него ни гроша за душой не было. Без шуток. У меня деньги клянчил. Я сам тогда на стройке работал, сдельно: так он из меня еще и деньги тянул! понимаешь, о чем я? и вечно-то я ему пиво выставлял, а чтобы наоборот, так это ни разу! Сэмми хмыкает. Да я не возражал, парень-то он был хороший. Они в те времена в таких широких штанах ходили, если ты моряк, значит, их и носи. Не знаю, как теперь… Эй, кстати, совсем забыл, вы, может, голодные, так у меня хлеб есть и сыр.

Нет, пап.

А то могу тосты сделать.

Не, не надо.

А как ты, Кит?

Да нет, я тоже не голоден.

Точно?

Честное слово.

Мне ведь не трудно…

Я раньше никак прийти не мог, пап, ну, никак.

Да ну, не важно. Когда он тебе позвонил?

В полвосьмого.

В полвосьмого?

Как раз перед тем, как мне в школу идти.

Ты трубку сам снял?

Да, ма уже ушла на работу.

Ну да, верно. Она знает?

Нет. И бабушка не знает, и дедушка, я им не сказал.

Э-э, я не к тому, что это так уж существенно. Сэмми пожимает плечами: просто я, ну, удивился, что он тебе позвонил, я думал, он кого-то еще попросит, понимаешь, я же не знал, есть у тебя фотоаппарат или нет, так что, э-э – ну, в общем, хорошо бы он сначала меня спросил.

Он сказал, что мне лучше всего прийти утром или ближе к ночи. Но только ночью я не смогу, вот и пришел сейчас.

А, ну и правильно, Питер, ночью меня бы и не было, я уйти собирался. Так что ты как раз вовремя пришел. Так ты чего, аппарат-то принес, а?

Мы его у мамы Кита взяли.

Понятно. А обращаться ты с ним умеешь, Кит?

Да.

Пап, как это случилось?

Что?

С глазами?

А, это все временно. Долго рассказывать… Сэмми тянется за табаком.

Нет, ну а как?

Ну, что-то вроде несчастного случая, глупость, в общем-то… Слушай, ты табака не видишь?

Он держит руку протянутой, пока не получает табак, вытаскивает бумагу, свертывает сигаретку: Эй, говорит он, надеюсь, вы, ребятки, не курите!

…

А?

Я курю, говорит Кит, а он нет.

Честно?

Да.

Я хотел сказать, знаешь, если ты куришь, я не тот человек, который станет тебя дрючить. Понимаешь, о чем я, Питер, не тот человек.

Так я и не курю.

Он не курит, говорит Кит.

Даже время от времени?

Нет. Я раз попробовал, не понравилось.

Отлично, это отлично.

Как насчет снимков, пап?

Да?

Будем их делать?

Конечно, сынок, валяйте. А что он про это сказал?

Что ты нам сам все объяснишь.

Ну, правильно. Это по-честному. Понимаешь, это все для страховки. Он что же, и этого тебе не сказал?

Нет, он ничего не сказал, только чтобы я ему снимки принес.

Ага, ну, в общем, это для нее, для страховки, думаю, уж это-то он тебе мог бы сказать.

Пап, а он кто?

Э-э, ну, знакомый, корешок, в общем, сам понимаешь.

Он говорит как-то странно.

Да? Чем же?

Мне показалось, что он из полиции.

Из полиции! Сэмми ухмыляется. Так он чего сказал-то?

Да почти ничего.

Например?

Э-э… Не знаю. Сказал, приходи, надо повидаться и все такое.

Ну-ну. А еще?

Спросил, не виделся ли ты с мамой.

Так. И что еще?

Э-э…

Постарайся припомнить.

…

Я к тому, Питер, что если он тебе показался странным, так он, может, еще что-то сказал.

Нет, больше ничего.

Уверен?

Да.

Понимаешь, почему-то же он показался тебе полицейским! Сэмми улыбается.

Вступает Кит: Ты и мне сказал, что принял его за полицейского.

Ну, я не уверен, говорит Питер, просто у него тон такой, как у полицейских. Так что же случилось, пап?

А-а, да так, ничего.

Он сказал, ты мне все объяснишь.

Ну, в общем, правильно, просто все это не так уж и важно, сынок, если честно-то; Алли, он мужик неплохой, только хлопотливый очень и расстраивается по пустякам. Понимаешь, Питер, я споткнулся; зацепился ногой и свалился с лестницы. Несчастный случай. Это на моей последней работе было. Ну, я и подумываю претензию предъявить – для этого и нужны снимки, чтобы их врачам показать и страховщикам. Понимаешь, там не хватало ступеньки, не то чтобы не хватало, она сломана была. Вот я и споткнулся. А домина высокий. Да тут еще леса, я, когда полетел, свалился на них, а там трубы такие, и я об них плечи зашиб, спину. И голову тоже. Жутко больно было! Хотя, вообще-то, мне еще повезло; могло быть и хуже, если б леса не подвернулись; знал я одного парня, старый был мой корешок, так он тоже споткнулся и насмерть расшибся; пять этажей пролетел, мы тогда гостиницу строили. Мне еще повезло, точно тебе говорю. Сэмми пожимает плечами.

А высоко там было, мистер Сэмюэлс?

Да невысоко, сынок, не так чтобы очень; всего пара этажей. Сигарета уже некоторое время как погасла; Сэмми кладет ее в пепельницу: Так что нужно одно только тело, ну, вроде как ребра и в основном спина, там у меня ушибы, их и надо заснять, чтобы все видно было.

Сейчас я все сделаю, говорит Кит.

Там ведь настройки всякие, установки, так?

Да.

Ты в них разбираешься?

Ага.

Лихо. Сэмми снова раскуривает цигарку, откидывается в кресле, тянется за чашкой с остатками кофе. Слышит какое-то движение у окна. Порядок? спрашивает он.

Да, отвечает Кит, это я освещение проверяю.

Здорово. Сэмми шмыгает. Слушай, Питер, а как ма? все еще встречается с тем малым?

Точно не знаю.

А, понятно, ладно!

Пап…

Что?

А как там, в тюрьме?

В тюрьме? Полная жуть.

Я рассказывал Киту, как ты там был.

Да, это кошмар, жуткий кошмар. За нами приглядывали двадцать три часа в сутки, иногда и двадцать четыре! Они сажают тебя с очень неприятными людьми, с умалишенными, с полными идиотами, разговаривать ты с ними не можешь, ну, и вы действуете друг другу на нервы. Чистое убийство, точно тебе говорю. Если не помрешь, считай, повезло, без шуток, хочешь помереть, садись в тюрьму. Многие ребята, которых я знал, так и померли. Потом, там еще есть и такие, кто тебя попросту ненавидит. Ненавидит и все. Без причины. И ты их боишься, приходится все время думать, кто у тебя за спиной. Смерть. Кошмар. Полный кошмар.

Там одни черномазые?

Черномазые?

Так нам брат Кита сказал.

Понятно; ну да… понимаешь, такими словами бросаться не стоит, надо следить за собой… Сэмми шмыгает носом. Знаю, о чем говорю, сынок, за такими вещами надо следить.

Это нам мой брат так сказал, говорит Кит.

Сэмми кивает: Я только одно и говорю, сынок, если людям не нравится, как их обзывают, так и не надо их обзывать; вот и все. Он пожимает плечами.

Ну так что, будем снимать?

Ага, отлично, давайте. Как я уже говорил, мужик, который звонил, он помогает мне все уладить, с несчастным случаем, претензия и все такое. Парень он ловкий, все ходы и выходы знает. Сэмми, продолжая говорить, вылезает из кресла: Чем нехороша стройка, вечно там кто-то падает – ну, я, во всяком случае; предрасположенность к несчастным случаям, вот в чем моя беда, в предрасположенности к несчастным случаям! Так что… Он стягивает майку. Ты сможешь сделать пару снимков, Кит?

Он сказал, что понадобится десяток, говорит Питер.

Десяток?

Так он сказал.

А, ну ладно…

И все под разными углами, говорит Кит. Я думаю доснять пленку до конца. На ней кадров шестнадцать осталось.

Идет, будь по-твоему. Сэмми поднимает руки. Если надо будет походить, скажи.

Нет, просто стойте неподвижно, мистер Сэмюэлс.

Ладно, я просто…

Все нормально, пап, Кит в этом разбирается.

Понятно. Сэмми слышит, как щелкает затвор. В общем, не так уж я здорово и навернулся, говорит он, выглядит оно, может, и плохо, но это ничего, ушибы всегда выглядят хуже, чем они есть. Просто это важно из-за страховщиков, они же собственных докторов приводят, чтобы тебя осмотреть; а их доктора не то, что наши, поэтому и нужны всякие штуки вроде снимков; это все равно как доказательства, понимаете? ты вроде как доказательства предъявляешь. То же самое. Ну, к примеру, они могут сказать, что это не ты, что ты не свои снимки принес, так они могут сказать, это не твое тело! Или еще, допустим, скажут, что ты сам себя ухайдакал, свернулся дома с лестницы или еще как, что они тут и ни при чем, или признают, что при чем, но скажут, что причина совсем не та, про какую ты говоришь, а вовсе другая, у них же куча всяких уловок. Вот потому и нужен человек вроде этого Алли, который все их фокусы знает. А тебе нужны доказательства, чем больше, тем лучше.

Он замолкает. Слышится какой-то шепот. Затвор продолжает щелкать. Вы чего? спрашивает он.

Осталось всего два кадра, мистер Сэмюэлс.

Хорошо, а то чего-то холодновато становится!

Ну вот и все.

Сэмми натягивает майку.

Пап, ничего, если Кит закурит?

Да конечно, господи.

Спасибо мистер Сэмюэлс; хотите сигарету?

Не, я к самокруткам привык, спасибо.

Возьмите!

Нет, не надо.

Вы уверены?

Уверен, да. Сэмми шмыгает носом. Так что насчет снимков, они у вас прямо сейчас получатся?

Нет, надо еще пленку проявить.

Там внизу есть аптека; оставьте пленку мне, я все сделаю.

Питер говорит: Он сказал, чтобы я сам все сделал.

Вот как? а он не сказал, что тебе придется самому за это платить?

Деньги у меня есть, пап.

Так и у меня тоже.

Он сказал, чтобы я отпечатал снимки, а он их потом у меня заберет.

То есть он что же, собирается заявиться в дом твоей бабушки? А?

Этого он не говорил.

Сэмми вздыхает. Это ведь мое дело, сынок, понимаешь, мне не хочется, чтобы твоя мама и дедушка с бабушкой знали о нем.

Не узнают. Честное слово. Он сказал, чтобы я сделал снимки, а в среду он их заберет.

В среду?

Да. Только я… если хочешь, я их тебе отдам.

Знаешь, Питер, может, так будет и лучше. Ну, просто, если – понимаешь, я не хочу, чтобы они узнали.

Так они и не узнают, пап, трубку-то я сниму.

…

Он позвонит завтра в половине восьмого утра. Я отдам пленку на ночную проявку, и к утру все будет готово, там круглосуточное обслуживание.

Все так, мистер Сэмюэлс.

И, как он позвонит, я пойду и заберу их.

А что будет, если он запоздает, а ты в школу уйдешь?

…

Понимаешь!

Пап, мне же все равно, хочешь, ты их забери…

Не в том дело, Питер, просто – ты же знаешь свою маму. Она ж начнет волноваться на ровном месте, сынок. Понимаешь, о чем я? Таких женщин много; и твоя мама одна из них. И бабушка твоя была такая же – господи, не твоя бабушка, а моя, совсем я зарапортовался, исусе-христе, твоя прабабушка, прабабушка твоя! Совсем свихнулся на старости лет. Ну да ладно. Она бы тебе понравилась. Знаешь, у нее всегда что-нибудь припасено было, для мальчишки-то, яблоко или долбаный апельсин, пара монет – помню, я как-то пошел для нее за покупками; может, и не стоит тебе про это рассказывать; в общем, в кармане у меня было хоть шаром покати; а лет мне тогда было примерно как тебе сейчас; и я, вот как Кит, покуривал, так что мне нужен был десяток сигарет, ну и я в магазине, чем покупать-то, спер кое-что… Сэмми хмыкает. Так что без сигарет я не остался. В общем, ладно. Хорошая была старуха, тебе бы она понравилась.

…

Сэмми проглатывает остатки кофе, потом говорит: Может, он и вовремя позвонит. Думаешь, все будет в порядке?

Думаю да, пап.

Сэмми кивает. Погоди-ка минутку… Он уходит в спальню, берет деньги. Вернувшись на кухню, протягивает перед собой руку с двумя бумажками: Сколько тут?

Двадцать фунтов.

Две десятки?

Да.

Хорошо. Он взмахивает одной из бумажек: Держи! на проявку.

Пап, я же говорил, деньги у меня есть.

Сэмми состраивает рожу.

И потом, тут слишком много.

Ну, разделите сдачу между собой.

Пап…

Сдачу разделите. Будет чем за автобус до дому заплатить.

У нас проездные.

Ладно, тогда купите себе долбаную шоколадку, исусе-христе, Питер, сынок, я знаю, что делаю, брось, это всего лишь десятка! Сэмми широко улыбается.

Питер вздыхает.

Ну брось, брось, это всего-навсего десятка, бери!.. Сэмми помахивает банкнотой, пока ее не вынимают у него из пальцев. Вот и ладушки, говорит он. Теперь надо ждать звонка Алли, я уверен, он позвонит. Я к тому, что тебе следует быть осторожным, чтобы никто ничего не узнал. Никто. Только вы двое. Ладно, Кит? Ты и Питер, больше никто. Ни твоя мама, ни папа. Никто. Идет?

Может, он захочет, чтобы мы их почтой отправили? говорит Питер.

Все что угодно, пусть сам решает – хотя, вообще-то, не думаю, чтобы он так захотел; крайне сомнительно. Нет, Питер, тебе придется передать их ему из рук в руки. Сделай это. Ладно?

Ладно.

И чтобы никто ничего не знал; договорились, Кит?

Договорились, мистер Сэмюэлс, я никому не скажу.

Отлично. Да, и еще одно, глаза и все такое, ты и про них маме тоже не говори, сынок, идет?

Не скажу.

На деле-то лучше будет, если ты не скажешь и про то, что виделся со мной. Оно не важно, но так будет лучше. Договорились?

Да.

Понимаешь, просто я думаю, что так будет лучше.

Я не скажу.

Ну и отлично. Тогда ладно… Сэмми откидывается в кресле.

Мистер Сэмюэлс, можно мне в ванную?

Давай, сынок.

Когда Кит выходит, Питер спрашивает: Пап?..

Что? Что?

А ты не в бегах?

В бегах! Нет! Господи-исусе, откуда такая мысль? А?

…

Это тебе тот мужик чего-то наплел?

Нет.

Так в чем дело! Сэмми хмыкает.

Не знаю.

Нет. Я не в бегах.

Питер шмыгает носом. Потому что, если ты скрываешься, я мог бы тебе помочь.

…

Нет, правда, пап, мог бы. Я знаю одно место. Это за нашим кварталом. Старый дом; жилой, но теперь стоит заколоченным, весь. Только люди там все равно живут; и ты мог бы.

Торчки?

Нет. Ну, некоторые, может, и торчки, но там сейчас один мой знакомый ночует.

Знакомый?

Да, ему семнадцать, он в нашей команде играл.

И он не торчок?

Нет. Правда, травку курит.

Но он скрывается?

Да. Собирается скоро уехать; просто выжидает случая.

Куда уехать?

В Англию.

Понятно… Питер, это ты Киту сказал, чтобы он в ванную ушел?

Нет.

М-м… а то его что-то долго нет.

Я ему не говорил.

Да нет, я не почему-либо там, просто на случай, если ты хотел поговорить со мной наедине.

Кит тоже того парня знает.

Понятно. Он твой корешок, Кит-то, а?

Да. И пап, еще знаешь что, у меня есть спальный мешок.

Сэмми кивает. Да, спальный мешок штука удобная… да.

Мне он не нужен, ты можешь его взять.

Сэмми улыбается. Да ладно, я знаю, куда мне податься, если, э-э… Он кивает и улыбается снова. Какое-то движение. Что там? спрашивает он.

Это я к окну подошел.

А… понятно.

А та женщина на работе?

Да.

Она ведь в пабе работает?

Ее зовут Элен, да, она работает в пабе. Сэмми шмыгает носом. Послушай, сынок, то, что я сказал насчет мамы и прочее, ты не подумай дурного; она человек хороший. Просто, ты еще увидишь, ей хочется знать, где ты, что делаешь, ну и так далее. Да ты, наверное, и сам уже это почувствовал, а? Понимаешь, так уж устроены женщины. И бабушка твоя была такая же, я о другой твоей бабушке, о моей матери, если мой старик уходил куда-то, она переживала до самого его возвращения; а стоило ему войти в дом, как она успокаивалась и все было отлично; ты бы ее только видел! места себе не находила. Без шуток!

…

Или вот возьми меня с твоей матерью, мы были молодые, ну, сам понимаешь, ситуация сложилась странная, необычная ситуация. Я к тому, что я же в крытке сидел. Понимаешь, мы с ней встречались, пока меня не упрятали. А я, когда вышел, вернулся обратно в Глазго, и мы вроде как начали с того места, на котором остановились. Но я знаешь, что думаю, не попади я в тюрьму, а так вот и останься здесь, то, если честно, не думаю, чтобы мы поженились, понимаешь, о чем я, думаю, мы просто разошлись бы, пошли каждый своим путем; потому что так оно и бывает, я только об этом и говорю.

Открывается дверь. Входит Кит.

Я тут как раз рассказывал Питеру про меня и его маму, что вот, поскольку я сидел, все нам представлялось по-другому.

…

Питер говорит: Пап, я понимаю, о чем ты.

Сэмми кивает. Я не хочу вдаваться в эти дела, я просто, чтобы ты знал, ну, вроде как, будь я на твоем месте, я предпочел бы знать. Потому что, в общем-то, ничего тут страшного нет, на самом-то деле, ну, в том, что мы с твоей мамой разошлись – извини, что затеял этот разговор, но ты же понимаешь – это все тюрьма! Точно тебе говорю, она мозги сворачивает, просто сворачивает мозги. Губит человека. Любого, кроме обычного! А знаешь, что такое обычный человек! А? Знаешь, что такое обычный человек? Да вот ты и есть – обычный. Сэмми ухмыляется: Если б меня не взяли в то время, и тебя бы сейчас здесь не было! Хотя, кто знает, может, и был бы! То же и с тобой, Кит, если б это был ты, твои папа и мама, никто ведь ничего не знает. Я не шучу, дичь, полная дичь. Понимаешь, дети же все меняют. Сэмми хмыкает. Честно! Вы самые. Думаете небось, что я бред несу, ан нет! Можно даже сказать, оно и хорошо, что я в тюрьму попал.

Пап.

Можно. Очень даже можно.

Это уж чушь, пап.

Да знаю я, и все-таки. Сэмми шмыгает. Он уже скрутил сигаретку, теперь закуривает. Я тебе одно скажу, говорит он, в бегах я никогда не был. Брали меня дважды, но от полиции я никогда не скрывался. Я в аккурат этим и занимался, когда меня взяли, шел на дело. Так что все по справедливости, я о том, что фараоны меня сграбастали. Но я от них не бегал. Они просто, на хер, знаю, о чем говорю, – просто взяли меня с поличным. На месте преступления. Ничего такого уж крупного, могу тебе сразу сказать, но разница тут есть. Сэмми пожимает плечами. Как бы там ни было, сам виноват. Так я ничего другого и не говорю; мне следовало затаиться. Потому как, если они не знают, что ты и где, так они этого и не знают. А стоит тебе пошевелиться, ты им словно бы извещение посылаешь. Приходите, ребята, берите меня, понимаешь? так что надо быть очень и очень осторожным, очень и очень… Сэмми облизывает губы, растирает шею, и там щетина.

Что происходит, па?

Да ничего. А что?

…

Сэмми затягивается, выпускает дым. Со мной вот какое дело, говорит он, ладно уж, тебе сказать можно, я собираюсь уехать.

Ух ты, пап.

Вернуться в Англию.

Пап.

Попробую найти работу, ну и так далее, понимаешь? Привести себя в порядок, глаза и все прочее.

Ух ты, пап.

Да нет, это все пустяки, просто сейчас так будет лучше всего, потому что при том, как оно здесь все складывается, понимаешь, о чем я, мне здесь ни хрена не светит, ни хрена, вот так, я о том, что, если тебя замудохали, значит, надо смываться, и все, я только об этом и говорю, сынок, надо уезжать, ты же не можешь всегда… Ну, что ты можешь сделать, понимаешь? ты же не можешь всегда делать, что тебе хочется. Ну вот, поэтому я и хочу уехать.

Пап, это не из-за той женщины?

Какой женщины?

Ну, этой, твоей подруги.

Вовсе нет, о чем это ты?

А почему же ты тогда уехать хочешь?

Так я уже сказал почему.

И она с тобой поедет?

Да; видишь ли, Питер, она и я, нам хорошо друг с другом. Как только я все улажу и прочее, то дам ей знать и она приедет. Нет, правда, нам с ней хорошо. Ну вот как твоей матери и тому мужику, с которым она встречается; тут ведь вся соль в чем, в отношениях между людьми, а это странная штука; вот погоди, подрастешь, сам узнаешь – и ты тоже, Кит, точно тебе говорю, странная штука, ничего в них понять нельзя, они просто складываются сами собой.

У меня старший брат развелся, говорит Кит.

А сколько ему?

Тридцать.

Тридцать? Угу – а ты самый младший, что ли?

Да.

Много у тебя братьев и сестер?

Пятеро.

Пятеро, да, это здорово. Целая команда, а? Сэмми улыбается. Ну вот, говорит он, главное, Питер, ты ведь теперь большой, так что я буду держать тебя в курсе, письма тебе буду писать.

…

Идет?

Пап?..

Что? Что такое?

Тебя избили?

Да нет, ничего подобного. Что за херня, Питер?

Я просто подумал.

Сэмми улыбается.

Когда ты уезжаешь?

Да скоро, скоро уже.

А сколько тебя не будет?

Это уж как получится.

Если ты ничего не видишь, как же ты работу найдешь? Никто ее тебе не даст.

Найду, как только видеть начну, я об этом и говорю. Конечно, первой работу найдет Элен, а я просто пособие буду получать, по болезни, пока все не выправится. А это может случиться и завтра, и на следующей неделе, и через неделю, кто знает.

А врач ничего тебе не может сказать?

Да в общем-то, нет; потому и нужен этот мой корешок, который звонил тебе насчет снимков, он ни одной мелочи из виду не упустит, ну, выходит, и хорошо, что он мне подвернулся.

Кит спрашивает: А он что-нибудь уже делает?

Что именно, сынок?

Я не знаю…

А, ну да, делает, конечно, помогает мне страховку получить.

А.

Потому как самому этого трудно добиться, Кит, и опять же, одна голова хорошо, а две лучше. Тут важно знать все их уловки, это ж такие хитрые ублюдки. Я в основном потому и хочу смыться – потому что они этого не ожидают. Питер вот спросил, не в бегах ли я, нет, я не в бегах, но убраться отсюда мне надо, иначе дело мое забуксует.

…

Понятно?

Да.

Понятно, Питер?

Это ужасно.

Ужасно, но надо – значит, надо.

…

Сэмми слышит вздох сына и пожимает плечами: Один из тех случаев, сынок, понимаешь, о чем я, когда ничего нельзя поделать.

Пап, помнишь, ты хотел показать мне на кухне одну вещь? Покажи сейчас.

Что?

Ты ведь хотел показать мне одну вещь, на кухне?

А, да, ну, если ты можешь ее починить, тогда пойдем, посмотрим… Сэмми идет к двери, Питер уже прошел на кухню, дождавшись, когда Сэмми войдет, он притворяет дверь. Пап, говорит он, я с тобой хочу.

О господи.

Пап, правда.

Ну да; но только тебе нельзя.

Я правда хочу, пап.

Нельзя, сынок, честно.

Почему?

Просто потому что нельзя. Не годится; но я был бы рад.

Почему же нельзя?

Потому что не годится. Года через два, если я там осяду, может, и раньше, кто знает. Надо посмотреть, что из всего этого выйдет.

Пап.

Послушай, я буду держать тебя в курсе, обещаю, серьезно; идет?

…

Теперь все по-другому, ты теперь подрос, в прошлый-то раз совсем малышом был.

…

Совсем малышом, Питер.

Да, пап, просто я думал, что мог бы помогать тебе, пока ты все улаживаешь; я не собирался остаться с тобой насовсем.

Конечно, Питер, но понимаешь какая штука, тебе лучше сначала школу закончить, потом профессию получить, а уж тогда. Потому что тебя они не тронут, не смогут тронуть. Плюс видишь ли, мне же нужно обосноваться, вот я о чем думаю, дело не просто в тебе, жилье надо найти и все такое, а одному это проще. Потому и Элен со мной не едет, я же должен сначала обосноваться. А после уж ее вызвать. Может, она приедет, может, нет. Думаю, что приедет, но ведь всего же не знаешь, в этом-то мире. Понимаешь, о чем я? Ты заканчивай школу, профессию получи, а тогда уж, если у тебя желание не пропадет. Хотя меня там, может, уже и не будет, я, может, домой вернусь. Ну а если буду, тогда все, конец истории: захочешь приехать, так и все, отлично, хочешь, на пару месяцев, хочешь, навсегда, отлично, не боись, это будет просто роскошно, точно тебе говорю. Я ведь о чем толкую-то, надо годок переждать, чтобы все устаканилось. А после я обговорю все с твоей мамой, это я обещаю. Обещаю. Я свое слово держу, Питер, особенно с тобой. Ну-ка, давай пять!

Они жмут друг другу руки, и Сэмми говорит: Я ж не знаю, может, я уже через пару месяцев вернусь сюда. Без шуток. Зависит от того, как дело пойдет. И еще одно: этот мой приятель, после того, как получит снимки, наверняка будет и дальше к тебе приставать. Но ты ему не рассказывай ничего, о том, что я тебе сейчас говорил, ничего не рассказывай. Насколько тебе известно, я все еще здесь. Договорились? А?

Да.

Плюс если кто другой полезет к тебе с вопросами, все то же самое. Ничего никому. Никому вообще. Идет? Никому, сынок, понимаешь?

Да.

И послушай, господи, если все-таки проболтаешься, не переживай, это еще не конец света; я ведь что говорю, если мы так все устроим, будет лучше, потому что позволит мне малость передохнуть, вот и все, и ничего тут больше нет. Но это не так уж и важно, это не проблема. Лады?

Да, пап.

И хорошо.

Пап, а деньги у тебя есть?

Деньги? А как же, деньги у меня есть.

Потому что у меня тоже есть кое-что. Они в моей спальне, их легко оттуда забрать.

Питер, сынок, спасибо, но мне и моих хватит, спасибо.

Пап, они же мне не нужны.

Сэмми вздыхает.

Честно. Возьмешь их?

Нет.

Почему?

Потому что я и без них обойдусь.

Так ведь и я тоже. Обойдусь, пап. Правда.

Сколько у тебя?

Восемьдесят фунтов.

Восемьдесят фунтов? Ты что, в тотализатор выиграл?

Нет.

Это ж большие деньги.

Да ну, пап, просто деньги, пришли и ушли. Я могу забрать их и отдать тебе. Честно. Это легко, они у меня в спальне лежат.

…

Хорошо?

Да; да, Питер, хорошо, они мне пригодятся. Но ты точно уверен?

Честное слово, пап. Мне только надо будет сходить с Китом пленку сдать, а потом вернуться к ужину домой.

Но после ты еще сможешь выйти, так?

Не раньше семи.

А сейчас сколько?

Сейчас около пяти.

Понятно… Ладно. Сэмми направляется к двери: Пошли обратно в гостиную.

Питер идет следом за ним.

Ты еще здесь, Кит! Сколько, говоришь, времени-то?

Пять часов, пап.

Уже больше, это Кит.

Отлично, говорит Сэмми, это отлично. Значит, у меня есть минут десять на сборы. Мы вызовем от старика Боба такси. Но прежде всего вот что: в кухне на столе лежит хлеб и пакет с сыром. Сделайте из них бутерброды; в холодильнике есть тюбик маргарина. Сделаете?

…

Ладно, как говорится, по местам стоять, орудия к бою.

Сэмми сразу же оставляет их, уходит в спальню. Штаны и куртка все еще сыроваты, да ничего не попишешь, надо будет аккуратно уложить штаны в сумку, все равно он думает джинсы надеть. Обидно, конечно, столько всего насобирал, а взять с собой ничего не может. Ну и не важно, бери только то, что сможешь. И быстро, быстро и толково. Одно определенно, если ты начинаешь вертеться, то и они тоже. Но не боись. Не боись. Снова в путь.

Музыка! Он кричит в сторону прихожей: Кто-нибудь, поставьте кассету!

Они небось и не знают, кто такой, на хер, Вилли Нельсон. Господи, и проголодался же он, сейчас бы бутерброд. Обожди минуту, будет тебе бутерброд.

Так. Носки и прочее. И поспокойнее, быстро, но толково, быстро, но толково. Правильно. Хорошо. Значит, носки и прочее, трусы и майки, трусы и майки.

Он уже укладывает их, когда кто-то стукает в дверь. Да? говорит он.

Пап, это я. Ты знаешь, что в стиральной машине всякие вещи лежат?

Да.

Ладно, а то я не был уверен.

Да ты не волнуйся, Питер, у меня здесь всего довольно, а те я в другой раз заберу.

Тогда я их выну?

Э-э, если хочешь, я к тому, что они ж все равно мокрые, так что и не важно.

Хорошо. Дверь закрывается.

Сэмми и забыл совсем об этом долбаном дерьме, друг, думал, что все уже вынул, Христос всемогущий, но это не проблема, это не проблема, не может же он обо всем, на хер, помнить, да и какого хрена, какая, ад задроченный, разница, никакой, когда отправляешься в путь налегке, забываешь про долбаную одежду, которая у тебя, друг, там где-то стирается, и ладно, и ладно; все едино это по большей части старье; ну, может, пара хороших рубашек, кто знает; ладно: он отлично справляется. Документация; все эти удостоверения личности, деловые бумаги.

Он присел на кровать. Одежда и прочее лежали в ящиках комода. Он перебрал их по порядку, так что все путем. Господи, одежды у него маловато, он же не всю ее взял. Но тут ничего не поделаешь, выбора нет. Нетути. Плюс надо оставить руку свободной, для палки. Так что ладно. Ну, что еще. Ничего еще. Тогда вставай. Он идет в прихожую, окликает Питера.

Да?

Сходи позвони. Скажи старине Бобу, что я собираюсь в бар «Глэнсиз». Бар «Глэнсиз», запомнил? Он вообще-то мужик хороший, не хочется мне ему врать; просто другого выхода нет, придется. Так что скажи – бар «Глэнсиз». И попытайся всучить ему пенсов двадцать – найдутся у тебя?

Найдутся.

Он не возьмет, но ты все равно попытайся. Да, и такси требуется сию же минуту. Идет?

Да.

Так куда мы двигаем?

В бар «Глэнсиз».

Правильно. Нет, лучше скажи, через четверть часа, такси понадобится через четверть часа. Теперь еще одно, это важно, в такси я поеду один, а вы с приятелем отправитесь на автобусе домой, чтобы поспеть к ужину. А я собираюсь кружку пивка пропустить. Это ты так Бобу скажешь, папе нужно такси, чтобы добраться до бара «Глэнсиз», ну правильно, вот ты и вызываешь его, чтобы оно меня в «Глэнсиз» отвезло, а сам автобусом едешь домой. Ты понял?

Да.

Важно, чтобы ты сказал ему именно это, Питер.

Да, пап, хорошо.

Ну давай, до скорого.

Сэмми выключил музыку. Потом съел бутерброд с сыром, а остальные сложил в два пластиковых пакета, один сунул в карман куртки, другой – в боковой карман сумки. И набил туда же кассеты, сколько влезло. Кроссовки стоят у камина, он обувается. Умывальные принадлежности. Сэмми забирает их из ванной. И два долбаных полотенца, друг, они тоже понадобятся. Толстые, черти, это плохо. Надо еще выходную рубашку достать. Хотя… Не одну, две. Ну ладно, что тут поделаешь; он застегивает молнию сумки.

Блокнот: он в гостиной, надо оставить Элен письмо. Абсолютно необходимо, ну, просто, абсолютно, на хер, необходимо. Он пишет крупными буквами, медленно, чтобы наделать поменьше ошибок. Справляется в два приема. В первый раз у него получилось: Дорогая Элен, я уезжаю отсюда. Нужно кое-что уладить. Прости меня за то, что произошло на прошлой неделе. Испортил все, как обычно. Это было недоразумение, мы просто не поняли друг друга. Не стоило тебе уходить из дому. Я еще напишу.

Это письмо он комкает и пишет другое: Дорогая Элен. Я ненадолго уезжаю в Англию. Необходимо кое-что уладить. Очень скоро напишу тебе, и пожалуйста, прости меня за случившееся на прошлой неделе. Не стоило тебе уходить из дому. Напишу, как только смогу. С любовью, Сэмми.

Хотел и это скомкать, но удержался. Какой смысл. Тем более он и не помнит, что написал. Суть правильная, хорошая суть; иначе и быть не может.

Сэмми шарит по столу в поисках скомканного письма и, отыскав, запихивает в задний карман джинсов. А хорошее складывает. Приписывает сверху: (помнишь ту песню Криса К, вынь эту ленту из волос).

А, мать-перемать, зачеркни! для какого хера ты это написал. Нет. Оставь. Оставь.

Исусе-христе. Не время, ну, не время же. На хрен, друг, долбаная

Табак, где он, куда он, к дьяволу: Кит! Кит!..

Да, мистер Сэмюэлс?

Ты не видишь, тут табак нигде не валяется?

Э-э… Может, хотите одну из моих сигарет?

Да; да, давай; спасибо, сынок.

Огоньку?

Да. Мальчик дает ему зажигалку, он закуривает и спрашивает: Ты вообще-то чем сейчас занимаешься, сынок?

Ничем, вам что-нибудь нужно?

Выпить, на хер, вот что мне нужно. Сэмми улыбается. Слишком много ругаюсь, да? Понимаешь, Кит, может, поищешь его, табак-то; он где-то валяется, не то здесь, не то в спальне; на кухне, я не уверен. А?

Хорошо.

Черт бы их подрал, мои глаза.

Мальчик уходит. Сэмми сидит с минуту, потом находит конверт, засовывает внутрь письмо, заклеивает и, надписав на конверте имя Элен, прислоняет его к стене на каминной доске. Кит возвращается с табаком. Сэмми говорит: Видишь письмо на камине, сынок, какое там имя написано?

Э-э… Элен Макгилвари.

Правильно. Так, сколько сейчас времени?

Около шести.

Исусе-христе! Куда, задроченный ад, Питер-то запропастился?

Еще не вернулся.

Небось, старина Боб его долбаным супом потчует.

Сходить за ним?

Да. Нет, принеси из спальни сумку, она на кровати стоит. И поставь ее у двери.

Алли писать бессмысленно, он собирался, да смысла нет; дело не в доверии, Сэмми ему доверяет, постольку-поскольку, постольку-поскольку, друг, доверяет; дело ни хрена не в этом.

Просто, чтобы ему объяснить. На хрен, друг, он не может думать, не может в это углубляться. Алли его отсутствие все едино не помешает, он так и будет дальше возюкаться с долбаным завещанием, или как его там: в случае, если, в случае, если. Ну и правильно. Вот тебе и случай.

Слышно, как открывается дверь, Питер вернулся. На хрен, друг, он встает, отключает камин. Ну все, время. Сэмми пожимает плечами.

Пап, пришлось несколько раз звонить, все время занято было.

Пустяки.

Я потому и так долго.

Да ладно, сынок, пустяки. Ну что, все?

Не знаю.

Кстати, насчет этого мужика, ему еще кое-что нужно сказать, ну, когда он за снимками придет, не помню, говорил я тебе, скажи ему, что я с тобой свяжусь; так и скажи, я обещал непременно с тобой связаться.

Ладно. Кит понесет твою сумку.

Хорошо, правильно.

Я сказал, что такси должно отвезти тебя в паб.

О, господи-боже, Питер, отлично, да, молодец.

Машина придет минут через пять-десять.

Хорошо, отлично… Сэмми проверяет карманы; деньги на месте. Ну что же, говорит он, тронулись, на хер. Выключите свет. Весь, по всей квартире. Плюс штепсели, их тоже выньте. Оставьте только холодильник. Знаете, пленку можно на проявку и завтра сдать, лады? Всей-то разницы один день.

Конечно.

Умница Питер, отличный ты парень, я это всегда говорил. Сэмми хлопает его по плечу. Ну, по местам, орудия к бою; свет, штепсели, да, сходите в ванну, краны проверьте. Плюс все окна – посмотрите, закрыты ли. И задерните шторы. Каждый берет по комнате. И вообще, все, что сможете придумать. Все. Кстати, там никого не видать? снаружи в коридоре?

Например?

А, не важно, вообще-то не важно. Ладно, по комнатам, по комнатам.

Сэмми надевает темные очки, берет палку с сумкой, стоит, ожидая мальчиков, у двери. Они выходят, Сэмми запирает замок на два оборота. Хорошо. Пропихивает ключи в почтовую щель. Так надо. Ну вот и все. Он пожимает плечами. Ветер все еще дует. Чертова сумка, тяжелая-то какая; хотя, в общем, не такая уж и тяжелая.

Мальчики идут впереди, дойдя до конца коридора, придерживают для него дверь открытой. Сэмми выходит. Черт, ну чисто полицейские и воры, а! говорит он, вот же дурь. Хотя запомните, если увидите кого, кого-нибудь, мне, по-вашему, незнакомого, подозрительного, кого угодно, свистните мне.

Пока они дожидаются лифта, Кит предлагает ему еще сигарету.

Нет, спасибо, сынок, не надо, но все равно спасибо… Сэмми стоит слева от двери лифта, у стены. Я вот тут буду стоять, понимаете, когда откроются двери…

Приходит лифт, Сэмми умолкает, но с места не трогается; двери открываются, внутри никого, Сэмми, тряхнув головой, входит внутрь. Да, так вот, говорит он, я просто хочу сказать насчет того, что уже говорил, ну, что если увидите кого и так далее – не берите в голову, такой уж я параноик.

А вот этого говорить не стоит, так что он затыкается. Плюс если они здесь, друг, так они, на хер, здесь, понимаешь, о чем я, для мальчиков это будет ужасно, ну да что уж, тут он ни хера помочь не может, ни хера ты тут не поделаешь.

Одно точно – как только ты смоешься, они тут же и объявятся. Можешь не сомневаться, объявятся, на хер, сбегутся с охеренной скоростью. Может, удрать через черный ход. Бессмысленно, на хер. Мы выйдем через парадную, говорит он, просто выйдем через парадную дверь. Понимаете, о чем я, ребятки, уйдем, как джентльмены. Он хмыкает. Годится, Питер? А? Кит? Гребаные полицейские и воры, а, без шуток!

Лифт останавливается, они выходят. Сэмми крепко держит ручку переброшенной через плечо сумки, голова опущена, палка постукивает то справа, то слева. Отлично. Как бы там ни было, отлично. Хорошо тоже, что он поспал, сон творит чудеса. Свеж, как долбаный огурчик, и даже в голове прояснилось. Нет, тут еще тот факт, что он упражнения регулярно делал, помаленьку, то одно, до другое, а это здорово помогает, держит тебя в форме. Плюс дождь перестал и ветра, почитай, нету; тоже хорошо; ну, неплохо, друг, совсем неплохо. Это такси, произносит он, оно должно ждать нас у аптеки. Так?..

Он говорит вполголоса, и мальчики прерывают разговор. Они, скорее всего, беседовали с той минуты, как вышли из дому. Сэмми не обращал внимания, слышал, что разговаривают, а о чем – не слушал. Да, кстати, сынок, говорит он, какой паб ближе всего к бабушкиному дому?

Таверна «Лебедь».

А, да, черт… старина «Лебедь»… так-так.

Вы в нем когда-нибудь бывали, мистер Сэмюэлс?

Пару раз, да; я и мама Питера, когда любовь с ней крутили; там по выходным музыка играла, хороший состав. Да, это здорово было. Понимаешь, о чем я, когда тебя знают в лицо, сынок, когда тебя знают в лицо. Да, старина «Лебедь»…

Теперь там шпаны полно, пап.

А, ладно, ее там и раньше хватало, Питер, но я ж говорю, если тебя знают в лицо… Ладно, теперь мы на минутку остановимся, мне надо сказать вам пару слов, вам обоим.

Слушай, пап, там какие-то люди у дома.

Не важно… Значит, так, вы просто послушайте меня, молча. Сэмми опять говорит вполголоса; он снимает очки, сует их в карман.

Человек шесть-семь, шепчет Питер.

И пусть их, не говори ничего, это не важно, мы им не интересны. Стало быть, Кит, начнем с тебя, ладно, просто слушай, сынок, как я уже говорил; где ты?.. Ага, отлично, возьми-ка у меня палку ненадолго… а я буду держаться за руку Питера… так, не волнуйся; порядок. Значит, Кит, просто неси ее, как будто это бильярдный кий или еще что; пика, понимаешь, о чем я, неси этак естественно и топай вперед, нас с Питером не дожидайся; и если увидишь там такси, не обращай на него внимания, вроде как ты его и не видел, иди себе мимо, потому что я в него все равно не полезу, так что проходи мимо, я не хочу даже знать, есть там такси или нету, поэтому не оборачивайся и ничего мне не говори, просто иди и иди, не оборачиваясь, к большой улице; встретимся на первой автобусной остановке, какая тебе попадется, потому как мы будем идти за тобой, а на такси наплюй, даже если оно уже ждет, все равно иди мимо, к улице; ну, давай, вперед, с тобой все, так что шагай… ходу!.. Так, теперь ты, Питер, остались мы с тобой, и, значит, мы что делаем, мы прогуливаемся, не слишком медленно, но и не слишком быстро, спокойненько так, спокойненько… Ну, вот, правильно… точно, как я сказал, если такси уже ждет, мы на него и не смотрим, а идем дальше, мы про такси знать ничего не знаем и знать не хотим. Так что не останавливайся, ничего мне о нем не говори, даже локтем меня не подталкивай, потому как не важно, ждет оно или не ждет, мы с тобой просто прогуливаемся, до остановки автобуса. Как там нынче мама-то, как она себя чувствует, хорошо…

Они уже сворачивают за угол у аптеки, если машина пришла, то должна быть здесь. Где-то поблизости урчат два автомобильных мотора, но точно ничего не скажешь. Идут дальше, Сэмми держится за локоть Питера, и когда ему кажется, что уже можно спросить, он шепчет: Слушай, сынок, мы где теперь? на главной улице?

Да.

Ты мне скажи, как до остановки дойдем.

Спустя недолгое время Питер шепчет: Дошли, пап.

Людей много?

Нет, только Кит.

Хорошо, не останавливаемся, топаем себе.

Сэмми негромко продолжает: Кит… Ты тут? топаем дальше, сынок. Ладно? Иди с другого бока от Питера и неси палку, я ее потом заберу, пока она мне не нужна, я тебе после скажу… Знаешь, это ведь швабра, я у нее головку отрезал, а Боб ее для меня покрасил… хороший старикан, не хотелось ему сказки рассказывать, да ничего не поделаешь, где-то находишь, где-то теряешь… Сэмми улыбается. Все это, что я сейчас делаю, похоже на бред; ну да не важно, совсем не важно, просто так надо, так надо. Ну вот, теперь нас интересует только одно – мотор, свободное такси, вот что нам требуется, так что, если увидите одно, крикните ему, потому как его-то нам и надо, и ничего больше, больше нас ничего не интересует, даже слышать ни о чем не хочу, ни о мужчине, ни о женщине, ни о кошках с собаками, ни о чем, кроме как о такси, такси мы возьмем, если оно свободно, а если нет, то и не возьмем; это ж очевидно, так – и кстати, какой нынче паб ближе всего к «Лебедю»?

Э-э…

Ладно, не важно.

Кит шепчет: «Лев и Барабан», мистер Сэмюэлс.

Хорошо; теперь, значит, палка, сынок; хотя нет, ничего, забудь, просто неси ее, как я тебе сказал, вот так, отлично… Ну, может, когда будем садиться в такси, когда увидим, что оно приближается, как будем в него садиться, ее хорошо бы спрятать, Кит, понимаешь, если у тебя, конечно, получится… потому что, если не получится, то и ладно, если не получится, она же большая; ну, просто, если сможешь сделать, чтобы водитель ее не увидел, тогда здорово, и когда вылезать будем, тоже, когда из такси вылезем, просто, если это возможно, а невозможно, так и пусть ее, все путем, волноваться не о чем. И еще, Питер, сумку ты из такси вынесешь, лады?

Да.

Хорошо… Господи, как повезло-то, дождя нет! Знаешь, меня этим утром промочило, к чертям, насквозь.

Скоро появляется такси. Сэмми садится впереди, велит водителю отвезти их на Центральный вокзал, к боковому входу на Хоуп-стрит, если можно. Питер залезает в машину последним. Хлопает дверца. Сэмми откидывается на спинку сиденья, вздыхает. Приятно хоть немного побыть в мире и покое, произносит он, тут и говорить не о чем, хорошо.

Когда такси останавливается у вокзала, Сэмми подталкивает сумку к Питеру, одновременно вручая водиле бумажку, а получив сдачу, дает ему пятьдесят пенсов на чай. Нащупывает ручку двери.

Порядок, пап, шепчет Питер и, пока Сэмми выбирается из машины на тротуар, придерживает его за руку. Стукает дверца. Мгновение спустя такси, визжа покрышками, уезжает.

Ну вы, ребята, молодцы! ухмыляется Сэмми; вы оба! Он хлопает в ладоши, хмукает. Вот и мы. Приехали. Давай сюда сумку, сынок.

Я понесу ее, пап.

А, ну ладно, ладно, оно и для мускулов полезно; пока за угол не свернем. Ну, где моя старая, верная палка, Кит, у тебя? Небось забыл ее, к чертям собачьим, в такси!

Вы шутите?

Какие тут шутки, ну-ка, давай ее сюда и нечего чушь-то молоть! Сэмми улыбается. А как твоя камера, сынок, при тебе?

В кармане лежит.

И правильно, и хорошо. Значит, теперь мы малость пройдемся, ребятки, малость пройдемся, до стоянки такси на Гордон-стрит. Дай-ка мне локоть, Кит, а твой корешок пускай волочется сзади с сумкой.

Да она не тяжелая, пап.

Нет? ну и прекрасно.

Когда они сворачивают за угол, Сэмми останавливается и бормочет: Ну, теперь снова полицейские и воры, давай сюда сумку… Он забрасывает ее за плечо. Так, еще пару шагов… Постукивая палкой, Сэмми отыскивает стену вокзала и негромко произносит: Вы сядете в первое такси, а я во второе. Вот тебе десятка, Питер, ее хватит и на то, чтобы пленку проявить. Много там машин ждет?

Да, пап, несколько штук.

Хорошо; значит, прямо до своих домов не езжайте, поняли, сойдите где-нибудь между ними. Лады? И кстати, могу поделиться с вами премудростью, задаром, все это полезная тренировка – перед службой на долбаном флоте; понимаете, когда вы туда попадете, вам придется тратить большую часть времени на то, чтобы уворачиваться от кретинов-начальников, точно вам говорю, они считают вас своими слугами, а это охеренно раздражает, так что лучше потренироваться загодя, научиться растворяться прямо в воздухе. Так… дальше: Кит – держи опять палку, возьми ее домой. Потом, когда встретишься с Питером, принесешь обратно. А я заберу ее у тебя в «Лебеде», потому как туда я и направляюсь, там пока что побултыхаюсь, так что, как сможете, сразу приходите туда. Только особенно не спешите, потому как я, ребятки, хочу по крайности две долбаных кружки уговорить, точно вам говорю, меня от всей этой беготни жажда замучила. Да нет, шучу; как сможете, так и придете. Ну и, ясное дело, это я насчет такси, – никаких имен; разговаривайте о футболе, о телике, о девчонках, понимаете? о чем угодно; этого вам можно и не объяснять, верно?

Он слышит, как фыркает Питер, и улыбается: Чего ты там, на хер, хихикаешь?

Ничего, пап, извини.

Потому как я эти хиханьки пуще всего на свете ненавижу; без шуток, сынок, лучше не заводи меня – никаких хлебаных хиханек! Сэмми все еще улыбается, потом становится серьезным: Кстати, сколько сейчас времени?

Двадцать минут седьмого, мистер Сэмюэлс.

Так, понятно. Значит, к ужину вы оба опоздали. Придется вам выдумать какое-то оправдание. Жаль, что так вышло, да ничего не попишешь. Знаешь, Кит, я передумал; давай-ка мне палку, сынок… спасибо. Понимаешь, пусть она лучше будет при мне; в пабе, может, народу полно, не хочется мне спотыкаться об ноги тамошних мудаков. Сэмми шмыгает носом. Ну так что? Всем все понятно? А?

Да, пап.

Хорошо, тогда топайте, увидимся позже; и помните, я жду вас в «Лебеде».

Он снимает сумку с плеча, ставит ее между ног, зажимает палку под мышкой левой руки, сворачивает цигарку. Но не закуривает; ждет с минуту, потом надевает очки, поднимает сумку и направляется к стоянке такси.

Таксисту он называет квартал, в котором живет Питер. Правду сказать, если бы не нужда в деньгах, он бы туда вообще ни хера носа не показал. Да выбора-то у него нет. Какой уж тут выбор. Плюс тот факт, что кому же приятно тянуть башли из собственного ребенка. Ни одному мудаку не приятно. Ну да раз надо, значит, надо; конец истории; такие уж дела, так что ладно; он наклоняется, говорит водителю: Слушай, друг, знаешь таверну «Лебедь»? отвезешь меня туда?

Название другой забегаловки он не запомнил. Что, собственно, и не важно на данном этапе. Сэмми наклоняется снова: Ничего, если я покурю?

Э-э, нет, вообще-то, не стоит – извините.

Ничего, не беспокойся, все в порядке… Сэмми шмыгает носом, откидывается на спинку, сует сигарету в карман. Гребаные ноги, друг, жмет и жмет, так и хочется стянуть с них эти шузы. Да и пропотели они, в нос так и шибает. Вот чем он точно обзаведется, можешь не сомневаться, как только деньжата появятся, парой приличных шузов. Много чего еще нужно. Да что уж об этом думать; особенно сейчас; без толку, на хер, точно тебе говорю, друг, без толку.

Сэмми вылезает из такси, надевает очки и направляется к пабу. Здесь вроде бы оживленно, люди то и дело уступают ему дорогу. Войдя в бар, он закуривает, ждет. Сумка так и висит на плече. Рядом стоят какие-то люди. Не то чтобы он из-за них сумку с плеча не снял. Люди его не шибко волнуют, не главная его проблема.

Давненько он здесь не бывал, друг, давненько. Охереть можно. Даже когда он навещал Питера и, погуляв с ним, приводил мальчишку домой, то сразу же возвращался в город.

Печальные воспоминания. Есть радостные, а есть печальные.

Может, это потому что он слепой, может, потому и приходится ждать так долго, он же ни с одним мудилой глазами встретиться не может, вот и ждет, когда его заметят, Христос всемогущий, на нем же долбаные очки и белая палка при нем, друг, какого хрена им еще нужно. Сэмми вздыхает, переступает с ноги на ногу, затягивается в последний раз и роняет окурок на пол. Вообще-то тут всегда было не протолкнуться. У этого местечка имелась-таки репутация. Сэмми откашливается и говорит: Кружку светлого, пожалуйста!

Он шмыгает носом, проводит ладонью по лямке на плече.

Кружку светлого? переспрашивает молодой голос.

Да, э-э, кружку светлого.

…

Так что вот, и ты даже не знаешь ни хрена, отчалил ли он для того, чтобы принести тебе пива, или просто направился к какому-нибудь ублюдку, постоянному посетителю, который торчит тут каждый божий день, или к одному из своих приятелей, или еще к кому, раздражающее поведение; раздражающее; но ты не заводись; потому как бессмысленно; бессмысленно, на хер. Есть веши и поважнее.

Получив кружку, а следом и сдачу, он спрашивает: Телефон тут есть?

Да, в конце бара.

Это куда идти, направо или налево?

Налево.

Спасибо, большое, большое спасибо; Сэмми шмыгает; поднимает кружку, от души отхлебывает и идет налево.

Добравшись до стены, нашаривает стойку бара, опускает на нее кружку и просто стоит.

Минуту погодя тот же паренек спрашивает: Не хотите присесть?

Да, друг, был бы не против… Сэмми слышит, как пододвигается табурет, тянется к нему рукой, похлопывает по сиденью. Спасибо, говорит он. Послушайте, вы не окажете мне услугу, не соедините меня с телефонной справочной?

Да, конечно, а вам какой номер нужен?

Центральный вокзал. Информация для пассажиров.

Сейчас, друг.

Паренек отходит, чтобы набрать номер, потом спрашивает: Хотите, я сам туда позвоню?

Да, господи, это было бы здорово.

А когда соединят, дам вам трубку.

Отлично, спасибо.

Вас что, кстати, интересует, время отправления?

Ага, да, на Бирмингем. Последний поезд, любой.

Сейчас сделаем.

Бог даст, я на него не опоздаю, а то придется до завтрашнего утра дожидаться!

Сейчас посмотрю, сейчас.

Сэмми слышит, как он опять набирает номер, лезет в карман джинсов, вытягивает оттуда мелочь: Слушай, приятель, возьми пару десятипенсовиков, или двадцаток, или еще что.

Да ну, не стоит.

Нет, ты возьми, и спасибо тебе…

Сэмми чувствует, как парень берет из его ладони две монеты. Потом он получает в справочной номер, набирает его.

Занято; попробую снова… парень пробует пару раз и вешает трубку: Через минуту звякну еще раз, говорит он; Держите… И возвращает Сэмми деньги.

В любом случае, спасибо. Сэмми забирается на табурет, пристраивает сумку на колени. Берет кружку, отпивает. Потом скручивает сигарету. Куда ни ткнись, сплошные добрые предзнаменования. Шут с ней, с автостанцией, его бы воля, он бы им и позвонил, да не важно, так даже лучше; он просто отправится туда и сядет в первый же автобус; куда б тот ни шел; чем южнее, тем лучше; господи, съесть бы чего-нибудь, друг, совсем он, на хер, оголодал, а день завтра предстоит долгий, это уж точно. Ну да ладно.

Кружка пива это здорово, он уж было и позабыл про нее. Еще и вторую возьмет, но не третью. Третья имеет дурное обыкновение ударять человеку в голову. А ему это ни к чему, для глупостей сегодня не время.

Пап.

Привет…

Мы снаружи ждем…

Отлично… Сэмми шмыгает носом, сидит, покручивая кружку, чтобы определить, много ли в ней еще пива; порядочно. Опускает кружку на стойку, слезает с табурета. Через минуту вернусь, говорит он человеку, стоящему рядом, кем бы тот ни был. Забрасывает сумку за плечо, идет, постукивая. Питер не стал его дожидаться. Может, мальчика вообще не хотели пускать – годами не вышел, – ну да, очевидно. Он ждет Сэмми прямо за дверью.

Порядок, пап?

А быстро вы, говорит Сэмми.

Ну да, мы же спешили.

Пойдем, пройдемся немного… Кит здесь? Сэмми уже пошел.

Да.

Все в порядке, мистер Сэмюэлс?

Да, сынок, не волнуйся, не волнуйся. Скажи, когда можно будет разговаривать, Питер, только не отходите слишком далеко, потому как я собираюсь вернуться и прикончить мою кружку, а тем временем и такси вызвать. Может, здесь?

Да, пап, тут хорошо, никого рядом нет.

Сэмми останавливается. Питер сует ему в руку конверт, но Сэмми тут же его возвращает. Лучше открой, сынок.

Питер открывает, передает ему деньги; Сэмми укладывает их в карман джинсов.

Пап, ты на Бьюканан-стрит собираешься?

Ага.

А потом куда?

В Англию. Вообще-то могу попробовать и поездом уехать, вместо автобуса, это уж что быстрей подвернется. Сэмми поправляет лямку на плече. Что подвернется, на том и уеду: идет? А?

Идет.

Это ж не проблема, а? Это не проблема.

Пап, можно я тебя провожу?

Нет, сынок, не получится; подойди-ка сюда; дай руку… Сэмми сжимает его ладонь. Самое во всем этом плохое прощаться с людьми вроде тебя, но что поделаешь, надо пробиваться, понимаешь, о чем я, надо пробиваться. Где твой дружок?..

Я здесь.

Сэмми жмет и его руку. Ладно, сынок, говорит он, ты молодец; рад, что познакомился с тобой. Всего вам лучшего.

Он снова поворачивается к Питеру, хлопает его по плечу. Ну что, порядок? орудия к бою, comprende? идите, ребятки. Обниматься и все такое не будем, потому как я ненадолго. А в конце недели я тебе напишу, как только устроюсь; и адрес сообщу, на который ты сможешь отвечать, потому что я буду ждать, ты слышишь? Буду ждать твоих писем. Ладно? Ты отличный малый, а обо мне не волнуйся. Давай-ка еще раз пожмем друг другу руки.

Ну хорошо, вот и все, скоро увидимся, так что давай, иди. Сэмми широко улыбается.

Попрощавшись с мальчиками, он какое-то время остается на улице. Потом возвращается к двери бара, стоит за нею. А вот и такси подъехало; тут уж не ошибешься. Когда звук мотора замирает вдали, он водружает на нос очки, выходит на тротуар. Следующего ждать приходится недолго. Он идет к машине, помахивая в воздухе палкой. Машина свободна, Сэмми слышит, как она отъезжает, потом визг тормозов. Водитель открывает дверцу. Сэмми забрасывает внутрь сумку, влезает сам, дверца хлопает, и все, только его и видели.