До встречи в смертинете

Глава 5

После второго инфаркта долго уже не живут. Медицинская статистика свидетельствует, что третий инфаркт в большинстве случаев становится фатальным.

У Роберта оставался последний отрезок времени неизвестной длины и неизвестного качества, чтобы осуществить задуманное однажды.

Дживанна рожденная и погибшая продолжала беспокоить его.

Лежа практически без движения и глядя на вырезанный рамой кусок неба, Роберт чувствовал, что теряет время. Он не мог не укорять себя за это. Он не мог не злиться на свою слабость, но должен был слушаться врачей — срок его будущей жизни напрямую зависел от того, как пройдет реабилитация.

Закрыв глаза, Роберт видел Дживанну перед собою.

Жена носила на лице жалкую улыбку надежды и ободрения. Его или себя саму подпитывала она этой улыбкой, он не знал. Не исключено, что улыбка была парадно-выходная, и всё остальное время валялась у жены в бардаке перепуганной души.

Беда повергла её в растерянность.

Роберт жалел жену. Его болезнь пришла в её мир неожиданно, ворвалась без стука. Ведь она ничего не знала о Дживанне. Каждый больной тайными тропами интуиции рано или поздно приходит к знанию об истинной причине своей болезни. О той причине, которую не назовет ни один врач. Медицинские предпосылки развития заболевания — переедание, переохлаждение, перегрузка, прочие «пере» и «недо» — всегда вторичны. Роберт не переставал удивляться: Дживанна убила его, и она же заново привязывала его к жизни. Из неё произрастали радость и отчаяние, как прекрасные и ядовитые цветы произрастают из земли не задевая друг друга.

Творчество — способность к художественному обобщению ощущений, умозаключений, волеизъявлений индивида. Единственная природная потребность человека, не обусловленная инстинктом выживания.

Что есть талант? Необходим ли он для творчества? Или творчество ценно само по себе как неоспоримое проявление человеческого в человеке; а великое творчество, гармоничное по форме и содержанию, есть не более чем случайность, заметное отклонение от среднего уровня, аномалия живой природы?

И не потому ли таланту сопутствуют страдания, что он суть самое сильное порождение плоти, своим развитием влекущее эту плоть к гибели? Нужны ли таланты природе, если они вмешиваются в счастливую бездумную животную жизнь, навсегда лишая своих обладателей покоя?

Дживанна будто обладала собственной волей и неотвратимо рвалась наружу подобно младенцу, разрывающему плоть матери. Женщины, потерявшие новорожденных детей, стремятся как можно скорее дать жизнь снова. И Роберт не мог оставить свою Дживанну пеплом.

Он просил жену подавать ему в постель материалы для работы. Она первое время отказывалась это делать, призывала супруга пощадить неокрепшее здоровье, но Роберт был непреклонен.

— Простишь ли ты себе, если по твоей вине во мне умрет моё единственное произведение?

Жена смотрела на него с извиняющим сожалением. Тот, кто никогда не творил, не в силах разделить отчаяние умирающего художника.

Она принесла ему всё, что он просил. «Чем бы дитя ни тешилось!»

Роберт ревновал свою работу к чужим глазам. Рисунки он заворачивал в непрозрачные пакеты, какие используют для упаковки сумок на входах гипермаркетов.

Сердце его по ночам стучало медленно, напряженно, с трудом. Оно каждый раз собиралось с духом, прежде чем повернуться на своих алых перинах — точно задремавшая старуха, когда постучали в двери: свои? чужие? открывать? не открывать?

Роберт не спал, он брал под язык таблетки, что всегда стояли на столике у кровати. Он гладил грудь ладонью и разговаривал шёпотом со своим сердцем: просил у него, виновато, как просят у друга в долг, ещё пару миллионов ударов.

В последнее время он думал начать запись мозговой карты. Роберт знал немало грустных историй: работал, откладывал, мечтал, погиб внезапно, не попал. Свой островок бессмертия строить лучше заранее.

Двадцать лет назад Роберт открыл счет, куда каждый месяц уходила оговоренная сумма: раньше копили на гробы, теперь — на место в цифровой вечности.

В разные периоды жизни у Роберта возникало желание потратить эти деньги: кто знает, вдруг всё обман? Получится, и не жил толком, и нажитое трудом перед смертью в чужие руки отдал? Порой нападало на него ироническое настроение и тогда собственное беспокойство о жизни после смерти Роберта забавляло: не фараон ведь он, чтобы весь век заботиться о возведении пирамиды для погребения? Не монах, обрекший себя потратить отпущенный срок на строгий пост и биение челом о камень во имя того, чтобы предстать перед Господом без греха? Не суждено мертвому фараону воспользоваться своими золотыми кубками, колесницами и услугами умерщвленных заодно с ним рабов. И кто знает, так ли нужна Господу Богу отстиранная от пороков монашья душа?

Один звонок — аванс — и вот уже коммерчески вежливые девушки в небесно-голубых промо-жилетках стоят на пороге.

Блузки белые — перья ангелов. На спинах надписи — «смерти_нет. добро пожаловать в вечность!»

Они своё дело знают. Надевают клиенту на голову силиконовую шапочку с датчиками. Роберт смотрит в зеркало, смеется:

— Как в бассейн снарядили!

Девушки отражают улыбки — отбивают теннисные мячи — дают рекомендации:

— Чем естественнее вы будете себя вести, тем точнее запишется карта. Вам следует пересмотреть все видео из предложенных. Это специальные ситуативные тренажеры, они позволят вам прочувствовать весь спектр свойственных вашему характеру эмоций.

— Я хотел бы существовать в едином пространстве с дорогим мне человеком. Сколько это стоит?

— С вашей женой? У нас есть система резервирования мест для живых…

— Нет. С другим человеком. Этот человек уже находится в системе.

Роберту казалось, что он никогда не сможет озвучить своё желание. Слишком большое чувство вины испытывал он перед всем человечеством за любовь к Евдокии. Разве она не вызов миропорядку? Любовь к женщине, которая умерла задолго до встречи с ним? Любовь к её воспоминаниям? К поблекшим краскам впечатлений? К иллюзиям?

— Вы так же можете заказать дизайн вашего личного сегмента Сети. Недавно у нас появился такой сервис. На нашем сайте вы можете ознакомиться с демоверсиями. Вкладка называется «Создай свой рай!»

— Спасибо. Я бы хотел загрузить в систему авторские рисунки. Это возможно?

Девушка задумалась.

— Прежде нам не доводилось работать с подобными просьбами клиентов. Я уточню у главного менеджера.

Когда Роберт впервые после второго инфаркта почувствовал себя достаточно здоровым для того, чтобы выйти на улицу, шёл снег. Белое небо казалось гигантским куполом, с которого понемногу осыпается штукатурка. Первые хлопья сели на черный рукав пальто Роберта как перхоть на парадный пиджак.

Он подождал, пока они растают, и пошел вперед.

За стеною снега дома, машины и люди казались расплывчатыми точно в тумане или в дыму. Несмотря на середину дня горели витрины, мигали фары — городская жизнь боялась заблудиться в густом рое белых внезапно прилетевших мух.

Роберт вспоминал соседа-алкоголика, ветерана войны, того самого Серегу Жженого, единственного знакомого ему человека, добровольно отказавшегося помещать своё сознание в смертинет. Как герою ему была предложена государственная квота. В последний свой год он тяжело болел, совершенно не пил и никому не пересказывал историю про негритят. Об его отказе от бессмертия Роберт узнал из разговоров соседей. Новость пережевывали все и не по одному разу — ещё бы! — такой странный поступок: отвергнуть бесплатный рай! Люди негодовали или расстраивались. Серега говорил так:

— Да вы в своем уме? Не достойна моя память вечности. Это же хуже ада — каждый день видеть глаза того мальчика: сливочные белки с алой тонкой вышивкой капилляров, агатовые шарики зрачков… Да сам дьявол не так страшен, как эти глаза и то мгновение, когда жмешь на курок. Я хочу забыть. Навсегда. И смерть, окончательная и абсолютная, — единственный способ.

Роберт ходил степенно, дышать старался вдумчиво, без суеты. Хорошо, что снег. Необычное наблюдение: воздух кажется вкуснее.

В нагрудном кармане у Роберта лежит маленькая чёрная коробочка — устройство для мониторинга сердечного ритма. Результаты передаются прямо на смартфон лечащего врача: ежели что, у него прозвучит сигнал тревоги — он приедет так скоро, как позволят пробки.

Снег шел рядом с Робертом. Роберт никуда не спешил. По состоянию здоровья он вынужден был уволиться с работы и теперь проводил дни в состоянии блаженного созерцательного безделья, какое обычно становится последним подарком жизни умирающим.

Сегодня Роберт положил себе целью дойти до своей любимой кондитерской, купить ароматных слоек и вернуться обратно. Для обычного человека — ерунда, не стоящая упоминания. Для инфарктника в период реабилитации — событие.

Если стоять на тротуаре возле кондитерской, между двумя небоскребами в ясную погоду хорошо видно здание главного офиса Смертинета — стальная хирургическая игла, протыкающая облака. В любом районе города есть место, откуда она просматривается. Восемьсот пятьдесят метров. За счет шпиля с антенной это сооружение в полтора раза выше остальных небоскребов — тощих, гнутых, цилиндрических, пирамидальных, похожих на галлюциногенные грибы.

Роберт всматривался в бурлящую белизну. Сегодня антенны не было видно. Он просто знал, что она там есть. Мельтешили перед глазами несчетные белые насекомые.

«Броуновское движение,» — подумал Роберт.

Вдруг что-то темное промелькнуло в зыбкой толще снегопада.

«Птица! Неужели? Быть этого не может. Показалось.»

Вспомнилась примета из детства: птица — к счастью. Но есть ведь и другие приметы. Попадалась ему книга, в которой появление птицы предвещало смерть.

Чёрная коробочка в кармане. Лицо жены, выражающее, поворачиваясь к нему, сожаление, но не любовь. Точно жена заранее уже отдалялась от него, училась воспринимать его мертвым, а не живым, чтобы уменьшить себе боль потери.

Роберт скоро умрёт.

Он почти приручил эту мысль.

Она перестала напрыгивать на него из-за угла и неожиданно вонзать свои ледяные когти.

Он только что видел птицу в городе. Первую за свою жизнь.

Надо, чтобы в Дживанне летали птицы. Много птиц. Как на океане. Когда они с женой ездили в отпуск, Роберт специально выходил на пляж ранним утром, чтобы наблюдать за чайками.

Он обычно брал две недели в конце сезона, когда солнце начинало остывать, как выключенная электроплита, поднимался ветер, и люди уходили с пляжа, уступая сложенные зонты и брошенные лежаки птицам.

В городе птиц нет.

Но Роберт видел. Повезло!

А может, то был просто чёрный пакет за плотной шторой метели.

Роберт не сможет это проверить. Птица-пакет исчезла.

Интересно, сработает ли примета?

Он постоял ещё, вглядываясь в белую бездну, пытаясь разглядеть очертания антенны, затем стряхнул снег с капюшона и вошел в кондитерскую.

В нос ткнулся мордой ласкового пса сладкий теплый запах выпечки.

— Две слойки с малиной, пожалуйста.

— Давненько вас не было, — круглая добрая булочница узнала его.

— Я болел. Сердце.

Её чудесное пышечное лицо на миг исказило огорчение — точно на упругий пирожок нажали пальцем.

— Ну, ничего… Хорошо смотритесь! Бодренько… Поправляйтесь! Побегаете ещё, дай бог!

— Дай бог.

Роберт забрал с прилавка бумажный пакет со слойками и вышел вон.

Неизвестность порождает страх. Человек способен безусловно верить только личному опыту. Потому люди из века в век несут бремя ужаса перед переходом смертной грани. Сверхпроводящие микросхемы, способные сохранить сознание. Длинная игла, входящая в мягкий беззащитный мозг. Евдокия по ту сторону, убеждающая, что всё будет хорошо. И всё равно — страшно.

Роберту предстоит пережить смерть. Совсем скоро.

Улица стояла в пробке. Движение страдало от обильного снегопада. Пешеходы зигзагами пересекали медленно движущийся, как струя меда, поток. Автомобили сигналили. Роберт заметил карету скорой помощи, зажатую со всех сторон, истерично мечущую в пространство синие вспышки проблескового маячка.

Горько усмехнувшись он побрел дальше своим осторожным шагом сердечника. Сорок пять лет — а выглядит совершенным стариком. Мелкие робкие шажки — стежки девочки, которая учится шить. Привычка нести себя как вазу — хоть бы не разбить! — старческая привычка. Седые виски, наметившаяся лысина. Чувство, что всё позади. Наверное, оно и есть главный признак старости.

Солнце падает в море как будто в ладонь лепесток

огнерозы. Прибрежные камни как ягоды гладки.

С каждым днём поднимается новой печали росток.

Ты глядишь на закат, а у глаз собираются складки.

Катят к зрелости годы, и то, что ещё впереди,

стало меньше того, что уже за спиною осталось…

Роберт лелеял в себе евдокиину привычку запоминать стихи. Скоро он перестанет их забывать…

Мотая ленту новостей в соцсети, Роберт наткнулся на пост, посвященный торжественной церемонии вручения ежегодной поэтической премии «Крылья Пегаса».

Новость разместил паблик о культуре с относительно небольшим числом подписчиков.

Пост содержал официальные слова, имена лауреатов, список членов жюри и их регалий, а так же фотоотчет.

Лицо женщины на одной из фотографий показалась Роберту знакомым. Она сидела за столиком жюри с традиционной голубой бутылкой воды и белым квадратом протокола. Ее плечо и волосы пересекал стоящий у сцены микрофон. Распластав пальцы на экране, Роберт увеличил изображение.

«Лиса! Неужели?»

Он нашел ссылку на страницу заинтересовавшей его особы и, воспользовавшись своим священным правом приговоренного к смерти, написал ей — знаменитости, между прочим! — сообщение с предложением выпить по чашке чая.

Лиза-Лиса — это оказалась именно она — откликнулась сразу. Титулованную поэтессу растрогало, что парень, с которым они иногда пересекались на лестнице в здании Академии, запомнил её на всю жизнь. Она, вероятно, усмотрела в этом феномене похвалу её женскому очарованию или творческой яркости, хотя ни то, ни другое не было истинной причиной — просто в сознание Роберта её образ намертво впечатала трагедия его провала на экзаменах.

— Ты чувствуешь, что достигла того, чего хотела? — спросил он.

Она положила ногу на ногу и кокетливо хихикнула. Роберт вынужден был признать: её икры и лодыжки сохранили женственную плавность линий.

— Полагаешь, в моем возрасте можно с уверенностью говорить о достигнутом?

— Я не хотел обидеть. Всегда есть куда расти. Но ведь можешь ты сказать сейчас: на такой высоте в общественной жизни ты представляла себя двадцать лет назад? Или ниже? Или выше?

— Честно? Я об этом не думала. Я всегда думала о творчестве. И теперь поняла — я бездарность. Потихоньку я делаю то, на что гожусь: организую кружки для талантливой молодежи, издаю журнал, газету, веду четыре паблика, посвященных литературе… Но это ведь не творчество! Кому-то пришла в голову идея самолета, кто-то его нарисовал, кому-то суждено на нём полететь — а я навсегда останусь завинчивать гайки. Понятно, что без гаек не будет самолета. И без таких как я не будет литературы. Да. Завидно до удушья тем, кто полетел. Я боролась с самолюбием много лет, чтобы принять свою роль. Продолжить завинчивать гайки.

— Ты считаешь, что цель творчества — признание и слава?

Лиса помотала головой.

— Цель творчества — чувство великого самоудовлетворения. Самостоятельное и полное осознание ценности созданного, которое не блекнет от сравнения себя с другими. Мне ни разу не довелось этого испытать.

— По твоему определению оно никак не зависит от признания и славы, великое самоудовлетворение?

— Не зависит. Но иногда слава и признание могут его внушить.

— Получается, самые счастливые творцы — пишущие в стол графоманы?

Лиса пожала плечами.

— Может быть. Может быть… Давай выпьем что ли… А то мне стало грустно.

— У меня сердце. Врач запретил.

В напудренном заостренном старостью лице Лисы появилось что-то жалкое.

— Ну… Тогда я выпью, а ты на меня посмотришь.

Город ждал Рождества. Прокатиться вечером в предпраздничную неделю в такси по центральным улицам — подарить себе полчаса сказки. Армия Санта-Клаусов: разом воспряв от летней спячки, стряхнули пыль со своих войлочных сапог и красных тулупов, расселись в витринах магазинов — улыбчивыми зазывалами. С неба спустились любопытные звездочки: посмотреть, к чему это люди так усердно готовятся? — и расселись на проводах. Самые дружные крепко держатся за руки — повсюду гирлянды.

На перекрестках больших проспектов разместились ёлочные базары. Лежат красавицы вповалку, туго перемотанные бичевой. Каждая ждёт, что придут именно за ней — отнесут в тепло, разрежут постылую веревку и распустить она вольно, распушит шикарные кудри, порадуется обновкам: десяткам серег стеклянных, отражающих счастливые лица детей, бусам длинным, пушистому шарфику из мишуры, шиньонам серпантиновым, диадеме с бриллиантами-огоньками…

Погода в канун Рождества мягкая — белый сиамский кот лёг на город брюхом. На припаркованных автомобилях тонкая корочка снега: ни дать ни взять — пряники в сахарной глазури!

В супермаркетах пахнет мандаринами и всегда скидки на конфеты в коробках. В каждом детском саду и в каждой школе не покладая ножниц вырезают бумажные снежинки.

Роберт отпустил такси на углу, чтобы купить ёлку. Воздух, насыщенный предвкушением праздника, по-особенному щекотал ноздри.

Люди спешили мимо с подарочными пакетами. Огромная надпись — Счастливого Рождества! — над головой Роберта из белой стала голубой, потом синей, а после снова просветлела до белой. Никогда в своей жизни Роберт ещё не был так сильно уверен, как сегодня, в том, что всё будет хорошо. Ожидание чуда поселилось в каждой клеточке его больного сердца.

Рождество — лучшее время, чтобы умереть…

Он купил ёлку и пошел домой. Будущее прояснилось — как рассветное небо заиграло нежными красками приближающегося дня.

— Я бы сама купила! Надо же — притащил! Тебе нельзя напрягаться! — всплеснула руками жена.

— Я хотел лично поселить торжество в доме. Для меня это важно. Может, последний раз…

— Не говори так!

Роберт взглянул на жену с усталой укоризной: она ведь давно знает, что он умрет, но не перестает говорить фальшивые слова.

— Здорово, папа! Она вдвое выше меня!

Дочь в пышном платьице со школьного бала — прелесть! Подол невесомый и жесткий — как безе — усыпан мелкими радужными блестками. Сын в шапочке с оленьими рогами. На Рождество будут гости. По квартире полз запах запеченной курицы. Роберт любит свою семью. И всегда любил.

Сердце сжалось в груди как пригретый за пазухой новорожденный щенок.

— Пусть будет, как ты хочешь, — сказала жена, впервые за годы его болезни улыбнувшись искренне и потому грустно.

Роберт шагнул и молча заключил её в объятия:

— До свидания… — шепот в самое ухо, — на всякий случай, если не успею сказать. Спасибо…

Роберт благодарил эту женщину за то, что она прошла вместе с ним большой отрезок извилистой дороги между рождением и раем. Он больше не боялся смерти — Дживанна была закончена и отправлена по электронной почте менеджеру компании Смертинет, ведущему его клиентский договор.

Проснувшись утром в постели, чистой, пышной как свежий снег за окном, Роберт почувствовал: времени осталось совсем мало. На внутреннем таймере включился обратный отсчет. Он осторожно поднялся, раздвинул шторы и утопил взор в тишайшем белом океане. Улица пустовала — после ночного праздника люди обычно отсыпаются до обеда — ничто не вмешивалось в беззвучное торжественное шествие королевы-зимы. Роберт взглянул наверх. Бледно-голубая прозрачность неба, тонкое кружевное облако — точно брошенная наугад свадебные подвязка… Ему пришло на ум ещё одно дело, которое недурно было бы успеть сделать — посетить могилу Графа.

Пойти одному? Жену не хочется напрягать — на ней и так весь дом. А кто нажмет на кнопку вызова медицинского агента, случись что?

Роберт нашел в соцсети контакты Кирилла и позвонил. Они не виделись много лет — почему бы и нет?

Кирилл был приятно удивлен звонком из прошлого, но от предложения встретиться и прогуляться деликатно заслонился щитом неотложных дел. Ему ли, востребованному и состоятельному человеку, разделять стариковскую ностальгию истерзанного инфарктом чувака, которого он знавал в какие-то лохматые годы?

Кирилл закончил платное отделение в Академии и стал успешным дизайнером. Не великим художником, конечно, как мечтал. Академия дала ему ровно столько, сколько он способен был взять.

Звонок Роберта изрядно потешил его самолюбие и с корнем вырвал чахлый росток детской зависти к талантам. Роберт ведь тоже не стал великим художником, хотя мог! Более того, он, имея куда более сильный талант, не добился даже того, чего сумел хитростью и потом добиться посредственность-Кирилл. И сейчас некогда одаренный Роберт звонит ему со дна совершенно разбитой, как бабкино корыто, жизни и просит сходить с ним на могилу собаки! Какая упоительная ирония судьбы…

Нажав «отбой», Кирилл откинулся в офисном кресле преисполненный умиротворенного веселья. Ему хотелось потрясти в воздухе кулаком и по-пацански воскликнуть: «Йесс!» Он заказал кофе с коньяком и весь оставшийся день пребывал в отличном настроении.

Роберт принял решение почтить память Графа вместе с сыном. Пусть парень узнает, с каким удивительным псом повезло свидеться на свете его деду. Возможно, подростку будет скучно плестись со скоростью больного человека по незнакомым переулкам невесть куда, но когда ещё ему представится возможность откровенно и обо всем поговорить с отцом? Роберт каялся, что не уделил сыну должного внимания, всю жизнь пробарахтавшись в жалкой лужице собственной рефлексии. Паломничество на могилу Графа мыслилось как прощальное благословение, беспомощная попытка искупления его отцовской вины.

Сын терпеливо гонял, словно комаров на рыбалке, мысли о приятелях, футболе и коллекции фишек, покуда Роберт рассказывал ему историю Графа. Он отбывал тяжкую повинность, соприкасаясь со смертью, глядящей на него из глаз родного отца; со свойственной детству беспечностью он надеялся выдержать это взгляд и, отвернувшись, тотчас его забыть, окунуться снова в первородное блаженство веры во всемогущество своей юности.

Отец и сын плутали долго; Роберт полагал, что забыл дорогу и ходит кругами невдалеке от цели.

Следуя указаниям навигатора, они раз за разом выходили к щеголеватому зданию нового торгового центра — после сорока минут бесплодных поисков пришлось признать: эта надменная громада навеки погребла скромное надгробие героической овчарки.

Ночью Роберт резко проснулся. Он и раньше часто просыпался ни с того ни с сего. Но сейчас понял: ему дали время приготовиться. Небо в окне звало. Звезды казались крупнее, четче, чище обычного. Точно кто-то протер их тряпочкой, как сервиз перед приходом гостей. Небывалая полная яркая луна в разводах её материков и сухих океанов — словно мраморная бусина — всходила над черным контуром соседнего небоскреба. Сквозняк детской рукой тронул край тюля возле форточки.

Роберт привстал на постели. За считанные секунды пот выступил у него на лбу, на висках, на груди, холодный, как осенняя роса. Онемела левая рука. Ощущались мелкие металлические покалывания в ладони — вспоминался сеанс акупунктуры, когда несколько лет назад по совету сотрудника Роберт кодировался у восточного знахаря от алкоголизма. Он всё равно не перестал пить, и теперь это казалось забавным.

Телефон с приложением для моментального вызова агента лежал на тумбочке. Правой рукой Роберт потянулся за ним, осторожно, боясь спугнуть жизнь, ящерицу, всё ещё сидящую под камушками его рёбер.

Кнопка была нажата, оставалось ждать. Навалилась слабость — будто тело стало жидким и растеклось. Жаль, штора заслоняет часть неба в окне. Роберт уже не сможет встать и сдвинуть её. Очень кстати перед смертью смотреть на звезды. Погода ясная — славно. Красивая ночь, величественная. Неподвижная. Вдруг — красный пунктир на листе пространства-времени — самолет с мерцающими огнями пересек угол окна. И снова — неподвижность. Стынь. Созерцание поглотило всё существо Роберта. Он казался сам себе как никогда мудрым и спокойным.

Абсолютная тишина делала квартиру проницаемой для всевидящей души. Роберту чудилось, будто он слышит, как вздыхают во сне в разных комнатах жена, сын, дочь. Живые, теплые, дорогие и бесконечно далёкие. Не только в этот момент, всегда. Неистребимая драма человеческой любви — бесценная иллюзия близости двух сознаний, запертых в разных шлемах черепных коробок.

Перед глазами Роберта возникали и исчезали картины прожитой жизни. Первые прикосновения к рукам Маргариты — когда ничто в мире не может быть более важным, чем держать эти пальцы, озябшие, гладкие, как сулугуни из холодильника. Пряные вечера с будущей женой: красное вино в стройных бокалах почернело в полумраке подобно камню гранату, они чокаются, сидя под пледом, по телевизору фонит сериал. Рождение сына — акушерка выносит его зимой, дыша паром, на крыльцо родильного дома, замотанного, и протягивает Роберту — конфету в голубом фантике.

Первый класс. Букет астр заслоняет испуганное лицо мальчика. Новый год в садике у дочери. Белые колготки. Чешки. Картинки замелькали быстрее и быстрее — разлетевшиеся фотографии, подхваченные ветром. Роберт перестал успевать фокусировать взгляд на каждой. В дверь позвонили — должно быть, приехал агент. В коридоре прошелестели взволнованные шаги. Щелкнул замок. Роберт почувствовал, что он нестерпимо зябнет на том ветру, что уносил куда-то, точно опавшие листья, фотографии-воспоминания.

Агент вошел в комнату и разложил оборудование на прикроватном столике. Подключил к сети питание блока основной памяти и мозговой иглы.

Компания Смертинет предусмотрела возможность обслуживания клиентов на дому. Помереть в родных стенах в среднем обходилось на двадцать процентов дороже.

Агент извлёк из жесткой спортивной сумки металлический термос, открыл его и через воронку стал медленно заливать жидкий азот в резервуар охлаждающего элемента карты.

Сверхпроводящее состояние достигалось в два этапа: сначала систему остужали азотом, и только затем — гелием.

Нежный густой пар клубился над термосом и струей. Азот в воронке неистово кипел: шипел, клокотал, подпрыгивал точно нечто живое.

— Он очень холодный? — спросила жена.

— Попробуйте опустить палец.

— Но я же его сразу отморожу!

Агент вместо ответа смело погрузил палец в воронку. Вынул и показал изумленной женщине.

— Вот видите, ничего не произошло. Это потому, что азот вблизи теплого предмета очень интенсивно начинает испаряться и создается воздушная подушка между кожей и поверхностью жидкости. Ожога не случается.

Роберт уже не дышал, когда последние приготовления были окончены.

— Теперь я бы попросил вас всех выйти, — сказал агент, — опуская мозговую иглу в чехол, похожий на ножны, заполненный жидким гелием. — Зрелище не самое приятное.

Дети стояли в дверях растрепанные, бледные, босые. Никто из них не плакал.

Роберт летел сквозь тоннель, ощущая необыкновенную лёгкость. Далеко впереди маячил голубой свет. Нечто, чем теперь стал Роберт, развило такую фантастическую скорость, что в ушах пело. Если они вообще были… Уши…

Свет в конце тоннеля уносился всё дальше и дальше.

Тоннель слабо изгибался кверху наподобие лыжного трамплина.

Ускорение не вызывало совершенно никакого страха.

Внезапно всё остановилось, пространство обратилось чёрным крепким сухарем. Обрушился треск, хруст. Мир сжался в математическую точку.

Сухарь сломался пополам и вокруг просветлело.

Роберт очнулся на берегу моря. Важные чайки неторопливо прохаживались по пляжу, нисколько не боясь, и искали корм. Он сидел, опираясь на руки; крупные песчинки липли к ладоням, оставляя на них малюсенькие отпечатки-крапинки.

У обветшалого затянутого мхом пирса покачивались деревянные рыбацкие лодки. И никого. Ни одного человека.

Роберт разминал песок в горсти, наслаждаясь его текстурой, гладил гальку, вдыхал сладковатый затхлый запах водорослей. Ещё никогда мир не казался ему настолько ярким, объемным, настоящим.

Он помнил, где видел пляж, сейчас явившийся ему из небытия, но это не имело значения. Теперь пляж был его.

Или?

Роберт принялся всматриваться вдаль. Ему показалось, что он заметил на горизонте силуэт идущей женщины. В легком красном платье, перехваченном на талии кушаком. Она приближалась. Ступала по одной линии, неся изящную чашу зрелых бедер. Свободная юбка как пламя полоскалась на ветру.

— Здравствуй, Роберт, — сказала Евдокия, — наконец ты пришел.

Она стояла перед ним такая, какой он её запомнил в шестнадцать: загорелая, хрупкая. В руках у неё было яблоко.

— Держи, — Евдокия протянула ему плод.

— Зачем? Я только что умер. Мертвым не нужна еда.

— Просто так. Возьми, оно вкусное.

Роберт послушался: едва зубы надорвали тугую глянцевую кожицу, и в рот ему брызнул сладкий прохладный сок, он понял: вкуснее этого яблока он ничего ещё не пробовал.

— Ну как? В смертинете все ощущения сильнее. Привыкай!

— Но ведь это всё — иллюзия? Этого всего — нет?

— Ты уверен?

Евдокия склонилась, зачерпнула горсть песка и принялась пересыпать его в раскрытую ладонь Роберта. Солнечный свет золотым лезвием вспорол облака. Волна, ударившись об камень, разбилась, окропив робертову брючину и евдокиин красный подол.

— Нет ничего более настоящего, чем ты сам.

Стряхнув песок с ладоней, она взяла его за руку и повела вдоль пляжа.

Кричали чайки. Контуры облаков блистали, как тиснение на открытке.

Внезапно пространство на пути идущих деформировалось, надулось пузырем, прогнулось, зарябило, словно поверхность жидкости — там, где секунду назад был песок, возникла живописная роща.

Роберт тотчас узнал её. Дживанна! Он мог гулять здесь и с завязанными глазами. Вглубь по извилистой тропинке, еле видной среди кореньев и трав, мимо большой ели, сквозь кусты лещины — зелёные орешки на них сейчас — детские головки в панамах…

В центре поляны — большое старое дерево. То самое. Со складчатой, пористой корой… Роберт не помнил себя от восторга: некогда нарисованный на бумаге мир обрел плоть! Цветы пахли, жужжали шмели, порхали пестрые лесные бабочки, земля дышала, кора деревьев была сухая, шершавая на ощупь — Роберт ходил и трогал деревья, всё ещё не веря.

В плотном теплом воздухе повисло предчувствие дождя.

Евдокия сорвала дикий мак и заложила за ухо. Ало-желтый цветок смотрелся бесподобно в её каштановых волосах.

Роберт трижды обогнул старое дерево. Теперь он мог прочувствовать пальцами каждую вмятинку коры, каждую шишку на месте несбывшегося сучка. Запрокинув голову, он взглянул на небо сквозь вязь раскидистых ветвей. Большое дерево практически не имело листьев. Лишь несколько веток возле самой вершины оставались живыми и зеленели.

— Давай посидим, — Роберт указал Евдокии на мощный корень — он поднимался над землей, точно выгнувший спину кот.

— Давай, — легко согласилась она, — куда нам спешить. У нас не одна вечность впереди.

Из тела корня-кота вырастала и тянулась к солнцу тонюсенькая веточка с единственным листом — как грибок.

Евдокия задумчиво кусала травинку.

— Посмотри на меня.

Она повернулась, тени ветвей убежали со смуглого лба. В карих глазах мелькнули оранжевые отблески солнца.

Роберт прикоснулся пальцами к её щеке. Осторожно отвел от лица непослушные пряди. И кожа, и волосы, и запах этой женщины — всё было таким реальным, сильным, прекрасным…

Роберт понял, что такое счастье. Иллюзия, удачно сложившаяся из мгновенных впечатлений. Устойчивый баланс зрительных, слуховых, вкусовых, обонятельных ощущений, вызывающих положительные эмоции.

— Мы оба мертвы. Мы — электромагнитное поле в микросхемах. И всё, что осталось у нас — это память. Я когда-то прикасался к женским волосам. Я гладил женскую кожу. Держал руку женщины. Здесь — не ты. И не мои руки. Моё сознание сейчас — всего лишь комбинация случайных фрагментов моей же памяти… Это — абсолютная иллюзия. Собранная из моих прошлых ощущений, возможно, далеко разнесенных во времени и в пространстве. Но каков эффект!

Евдокия молчала. Роберт привлек её к себе для поцелуя. Выпуклая лопатка под тонким ситцем встретила его ладонь.

Он был теперь совершенно счастлив. Правда, для этого ему пришлось умереть.

Конец