Добро Наказуемо

В июне 1960 года, в Одессе, на Молдаванке, в доме на улице Богдана Хмельницкого, бывшей Еврейской, а позже Еврейско-госпитальной улице, сразу у двоих мамаш родились сыновья с разницей в один день. Событие по тем временам для больших одесских дворов не ахти какое, случалось в некоторых дворах и по трое в один день рождались. Иногда это было связано с приходом в родной порт китобойной флотилии «Слава», где китобои, отсутствовавшие по полгода, приклеивались к своим жёнам на несколько суток и будить себя разрешали только на пожар и обед, а остальное время занимались производством детей. Бывали и другие случаи массового пополнения маленькими одесситами численности населения. Связывать это каждый раз с заходом в порт иностранных кораблей некорректно, но появлялись на свет и чёрненькие, и жёлтенькие с раскосыми глазками и различным типом лица, и другими антропологическими признаками. Но в Одессе на внешность и национальность, записанную в паспорте, мало кто обращал внимания. Коренные жители говорили, что у них в городе одна национальность — одесситы.

И вот 7-го и 8-го июня 1960 года появились на свет два мальчика.

Старшего на один день Сеньку, родила Надежда Котик, в девичестве Клименко, а младшего Фимку — Зинаида Соколова, которая имела только девичью фамилию, так как никогда не выходила замуж.

Отец Сеньки в 1959 году ушёл служить в армию и не вернулся.

Молодая семья получила извещение о смерти отца и мужа в мирное время на боевом посту. Пенсию за отца назначили мизерную, так что матери пришлось одной поднимать сына. Сама Надежда до замужества жила под Измаилом, в селе, где проживала её мать. Иногда мать привозила в Одессу продукты, иногда Надежда ездила за ними, но чаще всего отправляла Сеньку к бабушке на всё лето. Учились ребята в одном классе, но большими друзьями никогда не были. Их разделяли разные интересы. Сенька с детства увлекался спортом, мастерил что-то, а Фимка рос красавчиком и лентяем. Он рано стал уделять большое внимание своей внешности, брынькал на гитаре, зная, что нравится девушкам и пользовался этим досхочу. Он никогда не игнорировал Сеньку, потому что тот в нужную минуту мог защитить в школе от других, пристающих к нему мальчишек, а позже и от парней, имеющих к нему претензии по части ухаживаний за девушками.

Нужно отдать Фимке должное: зная нрав Молдаванки, он не связывался с девушками, к которым имели интерес молдаванские парни.

В этом случае его уже никто бы не защитил.

Учились они тоже по-разному. Сенька звёзд с неба не снимал, учился средне, но по физике и математике получал только пятёрки.

Надежда хвасталась во дворе своим сыном, на что дворовой мудрец, чистильщик обуви дядя Хаим говорил:

— Ну конечно, аидеше копф! — имея в виду, что отец Сеньки был еврей.

И хотя у Фимки мать являлась еврейкой в десятом поколении, а отец, как говорила мать, своё происхождение имел от царя Давида, но жил во Франции (дядя Хаим по этому поводу бросил: "У грузин тоже был царь Давид"), учился ниже среднего и в начальных классах имел пятёрку только по пению. Из класса в класс переводила его мама, иногда договариваясь с учителями, иногда устраивая в школе грандиозный кипиш.

Сеня закончил восемь классов и поступил в ПТУ, где стал неплохим сварщиком, а Ефим с большим трудом закончил среднюю школу. Дело в том, что когда он учился в восьмом классе, его мать умерла в больнице после очередного аборта, который сделала слишком поздно, врачи не смогли остановить кровотечения, и Фима остался сиротой.

У Зинаиды Соколовой была старшая сестра Фаина, старая дева, очень любившая своего племянника. Она и при жизни сестры много времени и денег тратила на него, а после её смерти буквально посвятила себя Фимочке. В детстве Фима часто дразнил свою тётку, кривлялся, не слушался, но она только смеялась, принимая всё за детские шалости.

Когда он остался один, то перестал явно насмехаться над нею, понимая, что без неё ему будет очень туго, но и не особенно проявлял знаки любви и благодарности. Фаину это устраивало, и её жизнь замкнулась на Фиме. Семён отслужил два года в ВДВ, выполнил там 23 прыжка с парашютом и преуспел в спорте, став чемпионом ВДВ по вольной борьбе и Мастером спорта в этом виде. После службы вернулся в Одессу и работал в сантехническом строительном управлении сварщиком.

Фиму тётка сумела отмазать от армии через свою соседку врача-психиатра, члена медицинской комиссии при военкомате. Ей, правда, пришлось много раз клянчить, говоря, что если Фимочки не будет с ней, то она быстро умрёт. Соседка сжалилась, записала Соколову какую-то болезнь, через своих приятелей оформила болезнь через психбольницу, научила, как Фиме себя вести на комиссии, и он получил освобождение от службы в армии. Фаине это обошлось не в одну бутылку коньяка, но чего не сделаешь ради племянника.

Соколов твёрдой специальности не имел и часто менял место работы.

То он работал снабженцем, то устроился в хозяйственный магазин не то продавцом, не то грузчиком, но быстро из него ушёл, так как ему разгружать ящики с товаром было не под силу. Устроился осветителем в филармонию, но сделал замыкание электричества во время концерта и его выгнали и отсюда. Несколько дней поработал официантом в захудалом ресторане, но и эта работа оказалась тяжелее его возможностей. Наконец, его взяли на работу в клуб УТОГ (Украинское товарищество глухонемых), где он был мальчиком на побегушках. Дядя Хаим во дворе говорил, что Фима там поёт песни под гитару для глухонемых и им нравится).

Когда Семён вернулся из армии, то застал дома ещё одного жильца.

Мать вышла замуж за давнего, со школьных лет, своего поклонника, но сыну в армию не писала, не зная, как он к этому отнесётся, тем более, что жили они в одной комнате коммунальной квартиры. Отчима звали Дмитрием, и к великой радости Надежды мужчины нашли общий язык. Семён пообещал, что как только устроится на работу, уйдёт жить в общежитие.

Он так и поступил, но к матери приходил часто, и она очень радовалась его визитам. Семён два-три раза в неделю ходил на тренировки в спортивный зал «Спартак» и занимался борьбой. Как-то на углу улиц Дерибасовской и Советской армии (бывшая Преображенская) он покупал мороженное. Продавала его молоденькая симпатичная девушка по имени Вера, и он стал её частым покупателем. В конце концов они познакомились и начались долгие прогулки по городу.

Однажды вечером она пригласила его к себе домой.

— Спасибо, но я даже не знаю, удобно ли. И как к этому отнесутся твои родители?

— Они у меня нормальные люди и отнесутся нормально, если ты не будешь буянить.

— Да ты что? — даже испугался её слов Семён.

Вера засмеялась:

— Во-первых, я пошутила, а во-вторых, их не будет дома целых две недели. Они уехали отдыхать на море… Давай что-то купим в гастрономе, а то холодильник пуст.

Зашли в гастроном «Пассаж», купили необходимые продукты, и когда он хотел расплатиться, Вера ему сказала:

— Ты мой гость, и плачу я. Деньги у меня есть, я сегодня зарплату получила.

Жила Вера рядом с Соборной площадью или попросту «Соборкой», как говорили Одесситы. На этой площади возле скульптуры Лаокоона всегда, чуть ли не круглые сутки, собирались болельщики футбольной команды «Черноморец». Одесситы народ экспансивный, а футбольные болельщики это бурлящая масса, готовая в любую секунду выплеснуться через край.

Находятся охотники, желающие проверить, насколько горяча температура этой кипящей массы и из окна идущего трамвая выкрикивают:

— "Черноморец" не команда!!!

Иногда это кончается плачевно для кричащего — если трамвай не переполнен людьми, несколько человек бегут до остановки, вытаскивают из трамвая обидчика любимой команды и внушают ему, что «Черноморец» таки*да* команда, и ещё какая команда! Но чаще всего выкрик из трамвая отзывается эхом от "Соборки":

— Недоносок, посмотри в таблицу! — или:

— Скажи своей маме, что она напрасно дулась, когда рожала такого жлоба!

Придя домой, Вера приготовила еду, выпили немного вина и занялись любовью. Семён имел уже кое-какой опыт в этом деле, а тут у него что-то не получалось, хотя Вера всеми силами пыталась ему помочь.

Наконец, когда он уставший и не в полной мере удовлетворённый откинулся на подушке, Вера включила свет, и он увидел на простыли алые пятнышки крови.

— Надо застирать, — сказала Вера, вставая с кровати.

— Ты, что девушка? — изумился Семён.

— Уже, Сенечка, как видишь, нет.

— Ты бы предупредила, так я…

— Зачем? — перебила его Вера, — надо же когда-то избавиться от этого «добра» в кавычках., — и взяв простынь пошла в ванную.

Семён посмотрел ей вслед, такую откровенно обнажённую да ещё при свете, он её ещё не видел. Сердце его облила нежность, и он подумал:

"Неужели влюбился?" Пришла Вера, легла рядом обняла, поцеловала, прижалась девичьей грудкой к его груди.

— Чего ты присмирел, дурачок? Мне ведь от тебя ничего не нужно.

Никаких обязательств, клятв. Пусть будет как будет. Нам и так хорошо.

Утром она дала ему ключи от квартиры и распорядилась:

— После работы сюда.

Две недели пробежали мгновенно, и когда он пришёл в зал на тренировку, тренер Вахтанг Харитонович воскликнул!

— Ай, ай, Семён! Что с тобой, ты что заболел? Через месяц первенство Украины в Кировограде, и у тебя все шансы стать чемпионом, а ты не ходишь на тренировки. Завтра возьму в областном совете бумагу, чтобы тебя освободили от работы на сборы. Все уже в лагере. Зарплату оплатит общество. Раздевайся и на разминку.

Семён быстро восстанавливался в форме, и незадолго перед отъездом на соревнования, он предложил Вере:

— Возьми на недельку отпуск и съездим в Кировоград. Я там служил в десантной бригаде и у меня там много друзей. Я написал Генке Святову, он скажет остальным и организуем встречу.

— А жить я где буду?

— Я уже договорился с тренером, и он включит тебя в команду в качестве медсестры.

— Хорошо, я сегодня переговорю с директрисой.

В Кировограде их разместили в гостинице Украина, находящейся в центре города на площади им. Кирова. В гостиницу, помимо участников соревнований, никого больше не поместили, и на некоторое время она превратилась в бурлящий от веселья и радостных встреч котёл. Многие спортсмены знали друг друга по прошлым соревнованиям, делились новостями, вспоминали прошлые схватки на ковре. Надо сказать, что все спортивные разговоры Веру мало интересовали, но ей было приятно видеть, что к её Сенечке относятся с уважением.

Вечером в гостиницу пришли двое сослуживцев, Семёна Гена и Степан, и опять начались воспоминания, но уже о другом. Вспоминались прыжки, стрельбы, учения, друзья, командиры. Да мало ли о чём могли вспоминать друзья — сослуживцы да ещё десантники. Друзья называли Семёна «Кот», и ей сначала было странно это слышать. Гена Святов остался служить на сверхсрочную службу и знал всё о сегодняшних делах в части.

— А знаешь, Кот, что полковник Сербин воюет в Афгане? Командует там афганскими «командос» и уже боевик заработал. А недавно комбат Найдёнов туда отбыл.

— Да, нелегко им там достаётся. В Одессу частенько "Чёрный тюльпан" гробы привозит, а в газетах пишут, что там что-то вроде прогулочки, — сказал Семён.

— Врут всё, суки, извини Вера. Володька Бляха недавно контуженный вернулся, так он рассказывал о тех «прогулочках» Правда, у нас находятся добровольцы и просятся сами в Афган. Пострелять им хочется. А там и в детей и баб стрелять приказывают. А офицеры оружие продают. Только ты, Кот, никому не рассказывай. Ребята подписку давали о строжайшем сохранении тайны.

— А как наш командир?

— Сан Саныч? Как всегда, молодец. Он постоянно с командой прыгает. И не хуже других спортсменов. Его собака встречает на круге. И ты знаешь, говорят собаки цвета не различают. Враньё. Жук цвета его парашюта распознаёт метров с трёхсот. Говорят, что его заберут на генеральскую должность. Жалко.

— Чего ты Генка — жалко да жалко? Пусть генералом станет, — вставил Степан.

— А как команда парашютистов? — спросил Семён.

— У нас проходили соревнования всех десантных бригад Союза и мы чемпионы! И Школа тоже абсолютный чемпион.

В дверь постучали. Зашла дежурная по этажу и попросила гостей удалиться в связи с поздним временем. Она стояла у открытой двери и ждала пока все выйдут. Вера замешкалась.

— Девушку я прошу пройти в свой номер.

— Это моя жена, — сказал Семён.

— Жена, когда в паспорте штамп ЗАГСа проставлен.

Семён ещё что-то хотел сказать, но Вера перебила его:

— Не надо спорить, Сеня, я сейчас выйду, — сказала она и посмотрела на дежурную так, что та закрыла двери.

Семён не ожидал от всегда мягкой и уступчивой Веры такой твёрдости. Вера поцеловала его, тихо подошла к двери и резко её открыла.

— Ой! — раздалось в коридоре, — а тише можно?

— Извините, — наигранно сказала Вера дежурной и пошла к себе в номер.

— Вечно эти одесситы, — пробурчала дежурная, не зная что добавить.

Утром состоялось открытие соревнований с подъёмом флага, с выступлением приглашённых сановных особ и со всеми другими условностями и порядком, положенном на состязаниях такого ранга.

Но вот на ковёр вызвали борцов самого лёгкого веса, и карусель закрутилась. Вера скучающе смотрела на молодых мужчин, пытающихся сломать друг друга, уложить на лопатки. И только во второй половине дня, когда стали вызывать на ковёр борцов весом до 85 килограмм, Вера стала волноваться. Вообще она далека была от спорта и её удивляло, когда женщины начинали разговор о футболе. По телевизору она с удовольствием смотрела фигурное катание и художественную гимнастику, но бокс ей был просто отвратителен, и она никогда его не смотрела, ровным счётом, как и борьбу.

Но сейчас должен выступать её Семён, и она очень хочет, чтобы он победил. Она сидела в зале рядом с какими-то мужчинами, которые между собой комментировали ход борьбы и давали характеристику борцам. В плохо проветриваемом зале пахло потом, стоял небольшой гул, чередующийся с выкриками судей.

— На ковёр вызываются Мастер спорта международного класса, призер чемпионата Европы Ахмадов, Запорожье и Мастер спорта Котик, Одесса.

— Ну сейчас этот чучмек заделает этого жида, — услышала Вера от своего соседа по скамейке.

— Какого жида?

— А Котика. Он же жид, служил здесь в спецназе.

Вере кровь ударила в голову. Как он может так говорить на Сеню? А разве он еврей? Какая мне разница? И она стала наблюдать за борьбой.

Ей так хотелось, чтобы Сеня сейчас, именно сейчас победил. Потом уже неважно, а сейчас пусть докажет этим жлобам. Она не могла бы сформулировать что надо доказать, но борьба, в которой она ничего не понимала, захватила её, и она напрягалась и расслаблялась вместе с Семёном, как будто могла помочь ему одолеть соперника. Борьба проходила тяжело и длилась долго. Так бывает в спорте, что в первом бою у боксёров или в схватке у борцов, жеребьёвка выпадает так, что должны состязаться сильнейшие. И тем обидней поражение, потому что один выбывает из дальнейшей борьбы. Так и сейчас, после напряжённой борьбы, судьи не могли определить победителя, хотя явное преимущество было за Семёном, но над судьями довлело спортивное звание, титул и членство сборной Союза его соперника. Наконец, судья опросил судей и объявил:

— Победа по очкам присуждается Котику, — и поднял его руку.

Вера повернулась в своему соседу и торжествующе заявила, одновременно хлопая в ладоши:

— Так кто кого заделал? А я сейчас им обоим скажу, как ты их обозвал.

— Никого я не обзывал, ответил ей мужчина, — дёрнул за руку своего напарника, — пошли отсюда!

Вера поняла, что её угроза рассказать о «чучмеке» и «жиде» возымела действие, и оба жлоба просто сбежали.

По окончанию первого дня соревнований Вера сказала Семёну, что пусть он не обижается, но она больше смотреть не пойдёт. Она и так сегодня нанюхалась пота, а борьба других людей её не интересует. А о его результате она узнает и позже.

— Я не возражаю. У меня завтра свободный день и проведём его вместе. Погуляем по городу, и я тебе покажу старинную земляную крепость.

— Сеня, а ты еврей? — внезапно для самой себя спросила Вера.

— Да, а откуда ты это узнала?

Вера рассказала о своих соседях по скамейке.

— Жаль, что ты мне их не показала.

— Они сразу сбежали.

— Да мне ещё полбеды, я давно на это не обращаю внимания, а вот за «чучмека» Ахмадов бы из них душу вытряс.

— А ты ведь на еврея не похож.

— А я суржик. Мама у меня украинка, а отец был евреем. Он меня и не видел. Ушёл в армию и не вернулся.

— Что, другую нашёл?

— Нет, совсем не вернулся. Погиб на боевом посту. Мне советовали при получении паспорта взять национальность матери, но я заупрямился и записал — еврей. Вот и приходится всю жизнь доказывать, что ты не хуже других.

— А тебя раньше дразнили жидом?

— Нет, — он засмеялся, — никто не хотел судьбу испытывать. Один раз в школе мальчишка из старшего класса попробовал, так я его за штаны подвесил на крючок от сломанной водосточной трубы. Его всем классом снимали под смех всей школы. Больше никто не пробовал.

— А тебе не влетело?

— Вызывал маму директор, вот и всё. Ладно, забудем об этом. Или тебе небезразлично?

— Я вообще долго не знала, что такое еврей или жид. Думала что тоже, что жлоб, дурак, крыса. Мои родители никогда на эту тему не говорили.

Соревнования для Семёна прошли удачно. На его последнюю схватку пришли посмотреть несколько офицеров из бригады спецназа, и даже её командир полковник Заболотный. После вручения наград и закрытия соревнований Заболотный подошёл к Семёну.

— Ну, молодец, сержант Котик. Не посрамил десант и бригаду. Так держать. А с женой чего не познакомишь.

— Извините, товарищ полковник. Вера её зовут.

— Берегите его, Вера, такие мужья на дороге не валяются. До свидания.

Когда Семён и Вера остались одни, Семён задумчиво произнёс.

— Вот и поженили нас.

Вера промолчала.

Семёна попросили зайти в судейскую коллегию. Когда он зашёл, то увидел, кроме главного судьи, старшего тренера сборной команды Украины и ещё нескольких областных тренеров. Его пригласили присесть на стул.

— Котик, тренерский совет областей Украины оказал тебе высокую честь, — старший республиканский тренер сделал паузу, — включив тебя в состав сборной Украины на чемпионат Союза. Месячные сборы будут проводиться в Киеве через неделю.

Семён молчал. На лицах всех присутствующих застыл недоумённый вопрос. Обычно спортсмены высказывали радость по этому поводу, а этот одессит молчит.

— Так, что ты нам скажешь?

— Спасибо за доверие, но я отказываюсь.

— Почему? — задохнулся старший тренер.

Семён задумался, что ответить? Во-первых, он понимал, что на всесоюзных соревнованиях ему не светит стать чемпионом или даже призёром, потому что в его весовой категории большая конкуренция. В первую очередь — сибиряки, а потом и кавказцы, а быть последним он не хотел. Но, наверное, не это являлось главным. В глубине души он боялся расстаться хоть на время с Верой, а почему, он и сам не понимал. Но вдруг он нашёл ответ на свой вопрос, он возник спонтанно, и этот ответ в дальнейшем значительно изменил его жизнь.

— Я подал документы в строительный институт, и вступительные экзамены совпадают с соревнованиями, а я не хочу терять год.

— Это как раз можно устроить, так, Вахтанг Харитонович?

— Конечно, — ответил одесский тренер., — в строительном неплохая команда.

— Я буду поступать на вечерний и не хочу, чтобы меня устраивали.

— Как хочешь, будь здоров, студент, — резко и с некоторой долей ехидства сказал старший тренер.

— Спасибо, до свидания.

Вечером, уже в поезде, чуть подвыпивший Вахтанг Харитонович выговаривал Семёну.

— Ты, понимаешь, Семён, чито ти наделал. Я за тебя просил, а ти меня подвёль.

— Не хотел я вас подводить, Харитоныч. Олимпийским чемпионом мне не светит, а меньшего я не хочу, — смеясь отвечал Семён, — и не хочу я превращать спорт в дело всей жизни. Мужчина должен приносить пользу обществу, а не забавляться борьбой на ковре.

— Ещё древние римляне говорили: "Хлеба и зрелищ", а ты, умник, много стал понимать. Вот лучше давай выпьем кахетинского вина и Вере налей. Выпьем Семён за твою победу. Благодаря ей мы командой заняли второе место, а это для нас большое дело. Раньше мы выше четвёртого не поднимались. И в зал когда захочешь приходи и сынов своих приводи.

— Сынов-то нет, — вставила Вера.

— Будут, обязательно будут. Такой красивый девушка нарожает много сынов, и все будут борцы. За ваших сынов, молодёжь.

Утром поезд приехал в Одессу. Семён и Вера договорились созвониться, и она поехала домой, а он в общежитие.

Семён подал документы в строительный институт, а Вера в торговый.

Оба посещали подготовительные курсы. Времени у обоих было в обрез, но они умудрялись встречаться поздно вечером после курсов. В одну из таких встреч Вера сказала Семёну, что она беременна. Она ждала какой-то особенной реакции от него, но он только улыбнулся и сказал:

— Значит, нужно узаконить наши отношения.

— Ну что ты? Я не для того тебе сказала. Я сделаю аборт.

— Это ты брось. Даже думать не смей. Завтра же подаём заявление.

— А как же быть с родителями?

— Это проще всего, в субботу приду знакомиться с твоими, а в воскресенье пойдём к моей маме.

"Сватовство" прошло спокойно. Родители Веры приняли всё как должное, интересовались их планами на дальнейшее и решили вопрос жилья таким образом, что выписываться из общежития Семён не будет и станет в очередь на квартиру, а жить будут у них. Отец Веры — кандидат наук и имеет право на дополнительную комнату, поэтому не будет никаких препятствий, что у родителей большая квартира.

Мать Семёна, предупреждённая сыном об их приходе заранее, суетилась на кухне, готовя по такому случаю праздничный обед и, конечно, по секрету рассказала одной из соседок.

Когда Семён нажал три раза на кнопку звонка, чтобы мать открыла дверь, все пятеро дверей коммунальной квартиры открылись и в каждом из них показались семьи в полном составе. Каждая хотела обратиться к Надежде с каким-то случайным вопросом, но Семён хорошо знал быт коммуналки и своих соседей и решил облегчить им удовлетворить любопытство.

— Здравствуйте, знакомьтесь, моя невеста Вера, — сказал Семён и зашёл вместе с Верой в свою комнату.

Когда за ним закрылась дверь, в коридоре поднялся шум — соседки обсуждали неординарное событие, а главное, невесту. Они считали, что их при закрытых дверях обсуждаемая сторона не слышит, но в комнату Вере доносились все разговоры.

— А она таки хорошенькая.

— Что значит хорошенькая? Она красивая.

— Была бы красивая, будь потолще.

— Ничего, это поправимо, — раздался голос дяди Хаима, — её Сёмка так накачает, что она будет толще тебя, Клавка.

— В одну сторону, — огрызнулась Клавка, и все засмеялись.

Наконец, двери в комнаты закрылись и приступили к обеду. Отчим разлил по рюмкам вино, которое делал сам и произнёс тост в честь молодых, и пожелал им счастья.

Закрутился жизненный калейдоскоп, да так быстро, что не было времени на передышку остановиться и внимательно осмотреться. Уже после поступления в институт родилась девочка. Назвали её Маргаритой. Вера ушла с работы в декретный отпуск, а в институте перешла на заочный факультет. Семён после работы буквально бежал в институт, а придя с занятий садился ещё на пару часов за учебники.

Первые два года, пока шли общеобразовательные предметы, он более-менее успевал, а когда перешли к специальным дисциплинам, стало гораздо труднее. Он, единственный в своей группе, не имел среднетехнического образования, которое получают при окончании техникума. Остальные его соученики все работали на инженерных должностях и уже учили большинство предметов по специальности.

Особенно тяжело ему давались начертательная геометрия и сопромат. С «начерталкой» ему помог соученик по имени Анатолий. Он так хорошо знал предмет, что буквально за два дня перед экзаменами прошёлся с ним по всем билетам, и Семён получил четвёрку. А сопромат завалил и пришлось сдавать по второму разу.

Семён видел, что некоторые студенты сдают экзамены благодаря знакомству, связям, услугам, оказываемых преподавателям. Как-то к нему подошёл студент из их группы по фамилии Шахрай, который учился только ради получения диплома. Ему было за 50, занимал он высокую должность и ему пригрозили, что если он не поступит институт, то лишится работы. Учился Шахрай хорошо и даже азартно, соревнуясь с молодёжью в оценках. Но преподаватели, зная его, сами обращались к нему с просьбами.

— Семён, я вижу, что геодезия тебе даётся с трудом, есть возможность сдать на халтуру экзамен.

— Что я должен для этого сделать?

— На квартире у Закутного переварить две трубы центрального отопления.

Поработав пару часов в субботу, Семён получил четвёрку и таким образом освободился от тяжёлой курсовой работы и подготовки к экзамену. Придёт время, и Семёну очень не будет хватать знаний, недополученных в институте. Некоторые преподаватели обнаглели настолько, что открыто брали деньги у студентов-заочников, зная, что никто из них заявлять об этом не будет. Так, на кафедре техники безопасности у преподавателя Рыбака существовала такса за экзамен в сумме 30 рублей. Техника была простая. Студент вкладывал деньги в зачётную книжку, тянул билет, а Рыбак (его ещё называли Фишер) клал зачётку за горшок с цветами, чтобы сидящие в аудитории студенты не видели, и ловким движением, как фокусник, смахивал деньги себе в карман. У него правая рука была покалечена и не сгибалась в локте, и студенты каламбурили, что он на рыбалке повредил руку.

Таким или другим способом сдавались многие предметы, а иначе быть не могло. Заочное обучение — ширма, за которой нет знаний. Только особо одарённые могли стать настоящими инженерами, остальные получали дипломы, оставаясь теми, кем были до этого. У многих прибавлялось апломба, а немногие понимали свой инженерный уровень и никогда ним не хвастались.

Правда, некоторые преподаватели старались вложить в студентов максимум знаний, понимая, что без знаний они смогут строить так, что воздвигнутые или запроектированные ими сооружения будут падать, как карточные домики, что в действительности происходило много раз.

Через два года Семёну дали квартиру в районе Черёмушек. Вера, ещё учась на третьем курсе, стала заведующей продуктовым магазином.

Закончила институт она на год раньше чем Семён. После получения диплома Семёна перевели работать мастером.

Всё складывалось хорошо, но в стране начались перемены, названные позже «перестройкой», и жизнь стала меняться с колоссальной быстротой.

Вначале начальник управления решил воспользоваться льготами, которые государство дало кооперативам и разбил управление на несколько кооперативов. Они не лимитировались в зарплате, платили всего двухпроцентный налог и фактически не принадлежали государству.

Зарплаты превышали ранее получаемые в несколько раз, все были довольны, не понимая, что это начало конца "социалистической экономики". Началась инфляция, и деньги, которые семья накопила на покупку машины, улетели бы в пустоту, но Вера вовремя сняла их со сберкнижки и сумела поменять на доллары у частных менял. Курс доллара к рублю не влезал ни в какие рамки, но всё-таки хоть что-то было спасено.

Жизнь стала неустойчивой, зашаталось даже государство, которое большевики объявили вечным. Строительство остановилось, и сотрудников отпустили в бессрочный отпуск.

Прораб Григорьев, возглавляющий кооператив, предложил полностью выделиться из управления и заняться тем, что сейчас нужно людям, а именно, изготавливать котлы под газовое отопление частных домов.

— Сам котёл сделать немудрено, — объяснял прораб, — и этим займёшься ты, Семён, а с автоматикой посложнее, но я решу и этот вопрос.

И опять всё завертелось по-новому. Сняли помещение, выкупили оборудование, наладили производство и котлы пошли. Население стремилось избавится от наличных денег и покупало котлы по всё возрастающей цене, и продукция не залеживалась ни одного дня. Но опять появилось препятствие в их работе.

Семён в конце рабочего дня зашёл в контору и увидел, что Григорьев и молодая женщина-бухгалтер Лида сидят какие-то растерянные.

— Что случилось? — смеясь спросил Котик.

— Пришли час назад двое интеллигентных мужчин и поставили нам условие…

— Не условие, а ультиматум, — перебила Лида.

— Пусть будет ультиматум. Мы им должны платить 10 % от получаемой нами прибыли. Причём наличными. Мы им объясняли, что это невозможно.

Во-первых, банк не выдаст нам денег, во-вторых… Да что я тебе-то объясняю?

— И что они?

— Это, говорят, ваши проблемы, мы придём за деньгами в конце месяца. И если денег не будет, пеняйте на себя.

— Это уже рэкет, — сказал Семён, — нужно что-то решать.

— А что решать? Или закрывать лавочку, или делиться с бандитами, — резюмировал Григорьев.

— Может всё обойдётся, постращали и всё? Да они и на бандитов не похожи, — добавила Лида.

— Похожи, непохожи. Недавно кооператив, ремонтирующий автомобили, сожгли, да так, что три человека чуть внутри не сгорели. Двое получили ожоги. Еле живы остались. А всё потому, что отказались платить интеллигентным парням. Эх, Одесса, жемчужина у моря, — вдруг пропел Григорьев.

Семён понимал, что за этими двумя стоят другие, способные покалечить, убить и не только кооператоров, а и их близких, но пугать своих коллег не хотелось.

— Надо заявить в милицию, — предложила Лида.

— Тогда нам точно крышка. Не такие же они идиоты, чтобы не заручиться там поддержкой или хотя бы не иметь информатора из ментов. Ладно, подождём. Может и обойдётся. Пошли сегодня по домам, — подытожил Григорьев.

Дни, оставшиеся до конца месяца проходили в нервном напряжении, но никто не приходил.

— Наверное, это были не профессиональные рэкетиры, а так себе, обыкновенное жульё, — предположил Григорьев.

— Если бы, — вздохнула Лида.

Семён разговор не поддержал, и уехал по делам в город. Когда вернулся, то увидел возле входа в контору молодого незнакомого парня под 180 см. ростом, всем своим видом показывая силу и агрессивность.

Семён знал всех известных борцов, боксёров и тяжелоатлетов города по соревнованиям и совместным сборам и решил, что это залётный или обыкновенный слабосильный «качёк», а также понял причину, по которой тот стоял у порога. "Охранник, холуй", — решил Семён и подошёл к двери. Незнакомец перегородил собою дорогу к двери и нехотя произнёс перекривленным ртом, жующим жвачку:

— Туда нельзя.

— Мне можно, я здесь работаю, — стараясь сохранить спокойствие, объяснил Семён, и попытался обойти парня.

— Я сказал нельзя, — уже угрожающим тоном захрипел амбал и хотел схватить Семёна за руку.

Навыки полученные Котиком в спецназе ещё он не забыл, и перехватив руку своего противника, заломил ему за спину.

— Ой, — взвизгнул тот, — отпусти, сука!

— Будешь сучить, я тебе её сломаю, — и чуть больше повернул руку.

— Ну, пусти же, — просящим голосом сказал парень.

— То-то же, — и Семён отпустил его, поддав под зад коленом, — и не смей туда заходить, — закончил Семён и резко вошёл в контору.

В комнате сидели Григорьев, Лида и двое мужчин, повёрнутых ко входу спиной.

— В чём дело, Муму? — спросил один из них, даже не оборачиваясь.

Ему в голову не могло придти, что кто-то мог зайти, пропущенный охранником. Семён не успел ничего сказать, как услышал за собой открывающуюся дверь. В дверях стоял тот же охранник с обрезком трубы в руке.

"С реакцией у тебя слабовато", — подумал Семён и не успел тот поднять трубу, ударил его ногой в пах.

— Получай, холуй!

Тот выронил трубу из рук, согнувшись схватился за ушибленное место, а Семён ногой толкнул его в плечо так, что парень упал на пятую точку уже за дверью. Семён резко повернулся, думая, что рэкетиры попытаются помочь своему охраннику, но вдруг услышал:

— Вот так встреча! Сенька, привет!

Все присутствующие в конторе выразили на своих лицах крайнее изумление. Удивился и Семён, не сразу сообразивший от кого исходит приветствие. Это длилось мгновение и он узнал Фимку Соколова, своего соученика по школе, соседа по детству и юности.

— Всё, шеф, уходим, — заявил Фимка, — ошибочка вышла. Сеня мой лучший друг детства. Извини, Сеня, мы уходим и больше не придём.

Ауфвидерзейн, как говорят французы.

Незваные гости вышли, не закрыв за собой дверь. Когда это сделал Семён, Григорьев, ещё не отошедший от испуга, изумления и молниеносной развязки только и мог сказать:

— Ну и друзья у тебя, Сеня.

— Да какой он мне друг, жили в одном дворе, а так я его годами не вижу. Э, стоп! С полгода назад я его видел возле автомагазина в толпе играющих в напёрстки. Я ещё удивился, что он два раза выиграл.

Теперь я всё понял. Он там играл подставного. Ведь эта игра для ведущего беспроигрышная. Хотите, покажу. Только я ещё плохо умею.

Надо три коробочки. Жаль нету. Покажу в другой раз. Меня этому в армии кореш научил. Он у нас поначалу у всех выигрывал, а потом когда узнали, что он фокусник, заставили показать.

— Так зачем тебе наш кооператив? — уже смеясь спросил Григорьев, — ты за день на улице заработаешь больше, чем здесь за месяц.

— За кого Вы меня имеете? Я одессит, но не жулик и не жлоб.

— Ладно закончили. Хорошо, что хорошо кончается.

— Если кончается, — как всегда засомневалась Лида.

— А ты не каркай. Давайте работать.

Когда рэкетиры шли от конторы, за ними плёлся прихрамывая их охранник. Шеф, как назвал его Ефим, остановился и обратился к нему:

— В твоих услугах, Муму, нет. Паниковский, мы больше не нуждаемся. Пшёл вон, говно!

— А что я, шеф? Я не ожидал, что он приёмы знает.

— Должен был знать и ожидать. И что б я тебя больше не видел!

Шеф и Соколов зашли за угол, где их ожидала новенькая «шестёрка» с водителем. Шеф сел с ним рядом, а Соколов устроился на заднее сидение. Когда машина тронулась, шеф не поворачивая головы обратился к Ефиму:

— А теперь слушай ты, пидор! Я тебе поручил найти подходящую фирму, а ты что нашёл?

— За их продукцией очередь на месяц вперёд стоит, и деньги к ним рекой текут, не мог же я знать, что Сенька здесь работает.

— Обязан знать. Ты должен знать о фирме, которой занялся, всё, а у тебя уже второй прокол. А если ты так на ментов нас выведешь? Я тебя разотру по асфальту, ты понял?

— Понял, шеф понял, — торопливо заверил Фимка, чтобы прекратить скорее неприятный разговор.

Водитель, пожилой мужчина с татуировкой на обеих руках спросил:

— Куда, шеф?

— В «Аркадию», и поедешь привезёшь Зойку м Марину. А тебе кого? — обернулся он к Ефиму?

— Люську-толстушку.

— А где я её найду? — спросил водитель.

— Если нет дома, у «Украины», где всегда блядво толчётся.

— Когда привезёшь тёлок, поедешь за Дрыном, подежурите сегодня с ним вместо Муму, — распорядился шеф, и они с Ефимом вышли у гостиницы "Аркадия".

Эту гостиницу шеф облюбовал давно. Все, от уборщиц до директора здоровались с ним и заискивающе улыбались Даже отделение милиции, обслуживающее этот район, благосклонно к нему относилось. Шеф умел благодарить за услуги!

В гостинице был ресторан, при котором ещё можно разместить небольшие компании по двум комнатам, и всегда был забронирован 520 номер — двухкомнатный люкс, где после излияний можно было отдохнуть и предаваться оргиям.

Шеф и Ефим зашли в небольшую, на десять человек комнату, в которой кроме стола и стульев стоял музыкальный центр, телевизор, шкаф с дорогой посудой, холодильник с напиткам и большой диван с белыми чехлами.

Шеф сделал большой заказ и распорядился еду для шофёра и охранника отнести в машину. Завтрак по звонку принести утром в 520-й номер.

Пока никого не было шеф выговаривал Соколову:

— Я бы тебя давно выгнал, а быстрее избавился бы от тебя, ты слишком много знаешь. Но у тебя такое лицо, что вызывает доверие, и глупые глаза, по которым ничего нельзя понять. Я сначала думал, что ты умён. А ты дурак дураком. Есть у тебя одно хорошее качество, это, что ты ни хрена не умеешь, и будешь держаться меня до тех пор, пока я тебя кормлю. Ну и ещё ты страшный трус и будешь делать всё, что я прикажу.

Ефим смотрел преданно в рот шефу и улыбался. Шеф уже много раз грозился его выгнать, но Соколов понимал, что не так легко найти ему замену.

Когда привезли «тёлок», они внесли с собой шум, разговоры. Никто не знал настоящего имени и фамилии шефа, а «тёлки» называли его Юрочка. Он пользовался разными паспортами, в которые вклеивались его фотографии. О себе он говорил, что закончил юридический факультет университета, что могло быть правдой, так как у него была правильная речь, иногда называл статьи уголовного кодекса и даже приводил латинские выражения. Ефим догадывался, что этим премудростям можно научиться и в лагере, или тюрьме, но у шефа на теле не было ни одной наколки, что в преступном мире бывает довольно редко. Ведь это, как правило, визитная карточка от карманника до вора в законе.

Прибывшие женщины были совершенно разные внешне и различались характерами.

Ефим имел патологический вкус по отношению к женщинам и выбирал, когда был выбор, безобразно толстых. Всё остальное значения не имело, ни интеллект, ни черты лица, ничего! Главное — объём. Над ним за это посмеивались, но он отшучивался: "Визьмеш в руки, маеш вещь".

Вот и сейчас Люська, трёхрублёвая проститутка, которую редко снимали с панели у гостиницы «Украина» любители сала под женской шкурой, натянутой как барабан, сидела рядом с Ефимом и целовала его в губы, приговаривая:

— Ты моя сказочка, ты моё солнышко.

Она имела кликуху и Люська-минетчица, и всегда показывала своим кавалерам зубную щётку и пасту, тем самым выбивая себе право целоваться в губы, что она очень любила. Сегодня для неё был праздник. Когда этот еврей был один, он давал ей пятёрку, иногда даже не покормив. Но когда он составлял компанию Юрочке, то кроме всенощной жратвы и пьянки она получит, как минимум тридцатку, а то и полсотни. Только нужно удержаться и не напиться, потому что её просто выставят на улицу и можно загреметь в вытрезвитель.

Две подружки шефа отличались также одна от другой.

Зоя, худая, высокая крашеная блондинка так покрывала лицо макияжем, что её собственное лицо не просматривалось под ним. Она была глупа, беспрерывно и по любому поводу смеялась, но в постели была неутомима и изобретательна. "Грёбаный станок, сделанный на "Серпе и молоте", — говорил о ней шеф. Он иногда её использовал в качестве подсадной утки к фраерам, которых нужно было грабануть.

Марина же, брюнетка, с большими умными глазами, выделялась из общей компании. Она мало пила, была немногословна, в оргиях участвовать отказывалась, да и в постели, как говорил шеф, вела себя достаточно скромно. Шеф постепенно вводил её в дело, понимая, что она может быть полезна.

Утром шеф никогда не похмелялся и другим не разрешал. Он обычно говорил: "Похмелье ведёт к запою, а мне алкаши не нужны. На работе все должны быть трезвыми".

Зою и Люську утром покормили и отправили из гостиницы, а Марину шеф оставил для разговора. Сам он принял ванну, побрился, долго массажировал с применением крема лицо, и выглядел, как служащий приличной фирмы. Когда официантка убрала стол и унесла посуду, шеф сел на диван, а Ефиму и Марине предложил сесть напротив.

— Так, Ефим Бахтиярович…

— Я не Бахтиярович!

— Заткнись, байстрюк! У тебя никогда не было отца, и я буду тебя называть как захочу и не раздражай меня с утра! Тебе и вчерашнего достаточно. Так вот, ты сегодня, нет лучше завтра, пойдёшь в ту контору и принесёшь свои извинения. И больше того, скажешь, что если у них возникнут проблемы, пусть обращаются к нам, то бишь к тебе.

Всё. С этого дела я тебя снимаю, и даю новое задание. Ты переходишь в полное подчинение к Марине и будешь делать всё, что скажет она. На работе она твоя жена, и вы будете автомобильными кидалами. В помощь вам, когда будет нужно я дам двоих амбалов для окончательной обработки клиента. Работать можете по всей Украине. Через неделю первые бабки на стол. Участникам по десять процентов, и столько же накладные расходы.

— А куда это? — не понял Ефим.

— В жопу, дурак. Марина тебе объяснит, а пока пошёл вон!

Ефим понял, что дальнейшие расспросы бесполезны и направился к выходу.

— Подожди меня в вестибюле, — крикнула ему вдогонку Марина.

Ефим сидел в вестибюле гостиницы и думал о том, что шеф к нему несправедлив. Постоянно грубит, унижает, а теперь ещё передал его как собаку или кошку в подчинение бабы. Разве он виноват, что Сенька отметелил охранника? Спасибо надо было бы сказать, что и ему не досталось. А не будь его, Ефима, шеф бы тоже вылетел, как вылетел Муму. Правда, у шефа всегда в кармане «Браунинг», но он бы ему помог, так, как Муму труба помогла. "А Сенька молодец", — улыбнулся Ефим и вспомнил, как тот ещё в школе защищал его от мальчишек а позже и от парней. А завтра перед Сенькой придётся извиняться.

Только зачем? Ефим знал, что шеф не оставит Сенькину фирму в покое.

Наоборот, он или добьется своего, получив с них деньги или разорит их. И Сеньку жалко. С ним тоже шеф расправится. Соколов подумал, что чего это он Сеньку пожалел, себя бы лучше пожалел, потому что его тоже ждёт рано или поздно расправа и надо бы подумать, как уйти от шефа. Но от него уйти можно только на кладбище.

Стук каблучков по паркету отвлёк его от мрачных мыслей.

— Пошли, — только и сказала она, и не останавливаясь, быстро пола к выходу.

Ефим догоняя её, подумал, что он за ней бежит, как собачка, и замедлил шаг. Но тут же подумал, что крикни она: "К ноге!", — и он всё равно побежит, догнал Марину.

— С сегодняшнего дня мы муж и жена и…

— Спать будем вместе? — решил пошутить Ефим.

Марина остановилась и посмотрела на Ефима так, что он отвёл глаза.

— Это хорошо, Фимочка, что ты об этом заговорил Парень ты красивый, я не целка, чтобы ломаться, и раньше бы я с тобой с удовольствием переспала. Но после Люськи ты мне омерзителен. И учти, подумаешь нахальничать, прирежу, как козла, или кастрирую.

— Ого!

— Всё, мы муж и жена едем покупать машину, — Марина улыбнулась, взяла Ефим под руку и направилась вместе с ним к трамвайной остановке.

— Может тачку возьмём? — спросил Ефим.

— Бери.

Они остановили первого частника и поехали к автомагазину.

Автомобильный базар работал только в субботу и находился за городом, но к автомагазину съезжались и по будним дням, и торговля шла лихо хотя и полулегально.

Как всегда, там «работали» напёрсточники, и Ефим хотел подойти к ним, но Марина дёрнула его за рукав:

— У тебя сегодня другая работа, не отвлекайся.

Они стали ходить возле машин, предлагаемых на продажу, спрашивать цену, торговаться. За все новые, или почти новые машины просили не менее чем в два с половиной раза дороже официальной цены. Но им была нужна не просто новая машина, а с иногородними номерами, потому что в Одессе гораздо труднее поставить машину на учёт, да и вообще можно попасться на глаза как милиции, так и обманутому продавцу, что тоже небезопасно. Они увидели почти новую «Девятку» с Николаевскими номерами, но не сразу подошли к ней. Поторговавшись с продавцом соседней машины, они подошли к намеченной «Девятке». Это были «Жигули» новейшей модификации «Ваз-2109», за что и получили короткое цифровое определение — "Девятка".

— Сколько просишь за неё? — спросил Соколов.

— Восемнадцать штук.

— Ты чего, парень, чокнулся? Это же почти три цены!

— Базар не вокзал, можно поторговаться, — выдал дежурную фразу продавец.

Это был мужчина лет тридцати, явно интеллигентного вида, но старающийся изо всех сил походить на крутого парня, всем своим видом показывая, что ему продать машину — раз плюнуть. Марина сразу разгадала подобный маневр и поставила его на место спокойным, даже ласковым голосом:

— Ну зачем же так сразу,*мальчик*. Если хочешь, чтоб мы торговались, назови приемлемую цену.

Парню бы возмутиться, какой я вам мальчик, но Марина правильно рассчитывала на своё обаяние и строгую красоту. Она уже знала, что понравилась парню, но держалась, как строгая учительница не терпящая возражений.

— Ну, шестнадцать, — уже более неуверенно ответил парень.

— Это уже другой разговор. Фима, посмотри машину.

Соколов пару лет назад сдал экзамены на водительские права, но машины не имел и разбирался в них плохо. Тем не мене он попросил открыть капот и долго рассматривал моторный отсек, ни черта в нём не понимая, потом посмотрел в багажник, и пригласив в салон Марину, сел за руль.

— Так, парень, многовато.

— Что многовато?

— Километров. Аж девять тысяч, да и то, наверное, спидометр скручен?

— Нет, посмотрите на резину!

— Ладно, садись в машину проедь, посмотрим её на ходу, а потом и поговорим.

Машина шла плавно, упруго, мотор работал ровно.

— Останови, — скомандовал Ефим и, обернувшись к Марине, — ну как?

— Как будто бы ничего. Десять тысяч можно заплатить.

— Ну, что Вы? — возмутился "мальчик".

Начали торговаться. Собственно цена, названная продавцом их не интересовала, потому что платить выше цены, указанной комиссионным магазином они не собирались, а им нужно было убедить продавца, что они порядочные люди, дорожат копейкой и, безусловно, машину купят.

Сошлись на четырнадцати тысячах. Но когда узнали, что машина из Первомайска, а не из Николаева, опять заартачились. В конце концов уладили и это, договорившись, что завтра парень машину снимет с учёта, а послезавтра они подъедут к десяти часам к автомагазину в Первомайск. Для гарантии они дали парню 100 рублей задаток, а у него выписали все данные из паспорта и номер телефона.

— Подвези нас пожалуйста Дюку. Ты знаешь где это?

— Конечно! — заверил их довольный результатом будущей сделки парень.

Ему и в голову не могло придти, что эта красивая интеллигентная пара нанесёт ему такую психологическую травму, что она будет напоминать о себе всю жизнь.

Выйдя из машины, Марина как-то даже ласково сказала Ефиму:

— А ты молодец. Я думала будешь хуже.

— А чего ты так думала?

— Ладно, не зазнавайся, послезавтра посмотрим чего ты стоишь. В семь часов утра здесь же.

— Ты где-то тут живёшь?

— Тебя послать, или сам пойдёшь? — уже зло спросила Марина.

— Сам пойду, — ответил Ефим и направился к тётке, надеясь у неё пообедать.

Тётка жила недалеко в одной комнате коммунальной квартиры с тремя соседями. Ещё когда она работала, ей давали отдельную однокомнатную квартиру в районе новостроек, но она отказывалась.

— Зачем я пойду на край Одессы, когда мне здесь хорошо? Общая кухня? Ну и что? Нас там всего четыре хозяйки и две газовые плиты.

По две конфорки на человека. А сколько мне одной нужно?

— А очередь в туалет и ванную по утрам?

— Ах, подумаешь? Ванная у нас по графику. Туалет? Бывает, бывает.

Но тоже в крайнем случае, если приспичит и на ведро сходить можно.

Зато у меня потолок четыре с половиной метра, а не как в хрущёвских катакомбах, где и тараканам тесно. И на кухне поговорить не с кем.

Нет, буду доживать там, где родилась.

Не догадывалась Фаина Соколова, что доживать ей не придётся в родной Одессе и что коммунальная кухня ещё не раз сделает её счастливой, но не наяву, а в снах, после которых она будет долго и безутешно плакать.

Фаина вытирала плиту, когда звонок два раза звякнул. Она побежала открывать дверь, думая, что это пришёл к ней её племянник, любимый Фимочка.

— Ба, это таки ты!

Она схватила его за шею и поцеловала. Фима не любил тёткиных поцелуев, но терпел их, поскольку ничего другого ему не оставалось.

— Фаня (он с детства так называл тётку), у тебя есть что-нибудь похавать?

— Ну зачем ты так, Фимочка, грубо?

— Не морочь мне бейцелы, да или нет?

— Да, Фимуля, да! У меня для тебя всегда есть что покушать. Я готовлю только для тебя. Жду тебя, жду, а потом съедаю сама, чтобы не пропало. Есть фаршированная рыба, но я боюсь тебе её давать. Она тебя ожидает уже пять дней. А сейчас я сделала кисло-сладкое жаркое — эсифлыш. Что ты будешь кушать?

— Сначала рыбу, а потом эсифлыш, а чем запить?

— Есть наливка вишнёвая, чай и вчера достала банку растворимого кофе.

— Рюмку наливки к мясу и слабенький чаёк. Я поспать хочу.

Тётка суетилась, подавая на стол еду и приговаривала.

— Кушай, родненький, кушай. Как бы радовалась твоя мама глядя на тебя. Такой ты большой, красивый, умница. А где ты сейчас работаешь, Фимуля?

— В большой новой фирме.

— А что ты делаешь в ней?

— Я работаю в отделе снабжения, занимаюсь маркетингом, — вставил Ефим непонятное слово, которое недавно услышал.

— Это же так непросто.

— А ты знаешь что такое маркетинг.

— Конечно. Маркт — на немецком. Значит, торговля.

— Ну ты даёшь, Фаня, — говорил Ефим, доедая эсифлыш.

— Вот ярмарка, вроде русское слово, или по хохляцки ярморок. А ведь это, еврейское и немецкое слово.

— Как так?

— Яхр — год, маркт-базар. Ежегодный базар. Я после войны работала в конторе, где работали пленные немцы. Так они меня понимали, а я их. Я тогда совсем молоденькая была, а они мне: "фройлин, фрау".

Один даже свидание назначал.

— Тебе?. Свидание?

— А что, я не всегда старухой была. Но нам запрещалось общаться с ними.

— Ты вроде жалеешь об этом.

— Не знаю, что тебе и сказать. В жизни много бывает моментов, когда не знаешь что нужно делать: смеяться или плакать. Ты жениться собираешься?

— Во, во! Смеяться мне или плакать? Ты вот что, Фаня, отвали минут на триста, а я посплю. Всю ночь прошлую вкалывал как негр.

— А кто же ночью торговлей занимается?

— Я. Отцепись и дай поспать.

Фаина ушла из дому, а Соколов проспал до вечера.

Когда он проснулся, первая пришедшая мысль была о том, что шеф произнёс: "…ты много знаешь". Ефим понимал, что это значит.

Действительно, он много знал о шефе, хотя и далеко не всё. Тот поручал проводить разные операции своим людям так, чтобы о них не знали другие. Но не так много у него находилось в подчинении народу, чтобы так или иначе они не сталкивались. Вот и недавно один из охранников, мрачный мужик Дрын, по пьяни сказал Ефиму, а ты помалкивай, а то с тобой сделаем, что и с Жоркой Жилой. Ефим тогда даже вздрогнул. Он знал, что тёлка Зойка рассказала шефу, что Жорка Жила хвастался ей, как они ограбили зубного врача и взяли у него много денег. Этого оказалось достаточно, чтобы через пару дней его тело нашли на пляже, прибитым волной к берегу. Милиция тогда сделала вывод, что он утонул в результате алкогольного опьянения, потому что других признаков насильственной смерти не обнаружили. Но Ефим знал, кто выполнил распоряжение шефа убрать Жилу. Больше того, шеф постарался, чтобы его подчинённые знали "за что" утонул Жорка.

"Надо рвать от него когти, да побыстрее", — подумал Ефим, но тут же задумался, а куда он подастся? В клубе УТОГ взяли другого человека, да и какая там была зарплата? Её не хватило бы на один такой вечер в ресторане, какой они вчера провели. Но и ходить всё время под угрозой расправы над собой Ефим тоже не мог.

Ладно, пожуём, увидим, решил Соколов и стал одеваться. Но решение пришло через некоторое время оттуда, откуда его Ефим и ожидать не мог.

Утром, в назначенное время, от пришёл к Дюку Ришелье, и сразу же к нему подъехала легковая машина, в которой сидела Марина и Дрын, а за рулём находился здоровенный молодой парень, которого Ефим раньше не видел.

Марина всех проинструктировала, как и что каждый должен делать.

Ефиму досталась пассивная роль наблюдателя и заключительная, когда нужно будет предложить парню выйти из машины.

До Первомайска ехали два с лишним часа, дорога давно не ремонтировалась, рытвины и ухабы замедляли скорость. Ефим вспомнил вчерашний день, как он пришёл извиняться в кооператив, в котором работал Сенька. Он застал там несколько человек посторонних, оплачивающих заказ наличными, и решил подождать пока они уйдут.

Соколов вышел на улицу, и сразу к нему вышел Семён.

— Что ты хотел? — не очень дружелюбно спросил он Ефима.

— Здравствуй, Сёма!

— Ответь мне на вопрос, чего ты хотел?

— Я пришёл сказать, что шеф послал меня к вам извиниться за тот случай. Произошла ошибка. Мы к вам ничего не имеем. И если у вас возникнут какие-то проблемы, обращайтесь к нам, и мы вам поможем.

— С какой такой радости?

— Ну просто так.

— Просто так и чиряк на жопе не выскакивает. Лучше забудь сюда дорогу. И передай своему шефу, что нас крышуют мужики с Молдаванки, — соврал Семён, — и мы к ним обратимся, когда нам нужно будет. И учти, не дай Бог, что-то случится с моими, я тебя убью.

— Что ты, Сёма, что ты? — испугался Ефим, — да не в жизнь я…

Во, сука буду, — ногтём большого пальца, как когда-то в детстве он дёрнул себя за верхние зубы, — поверь мне. Ты же знаешь, что я всегда к тебе хорошо относился.

— Знаю, — ответил Семё и вошёл в контору.

Ефим думал о том, что передавать шефу весь разговор не будет, а только скажет, что у них крыша из молдаванских ребят. Вряд ли он захочет с ними связываться. А Сенька, козёл паршивый, зажрался.

Здороваться не хочет. А угрозу его Ефим воспринял серьёзно. Сенька слово держать умел.

Марина и Ефим не доехали до автомагазина в Первомайске два квартала, пошли к нему пешком, а машина с их подельщиками отъехала в назначенное Мариной место, к заросшему бурьяном пустырю.

Парень, его звали Эдик, продававший машину, уже был на месте, занял в очередь на продажу и был вторым.

— Деньги у вас все с собой? — спросил Эдик.

— Конечно.

— Так дайте мне сейчас разницу.

— Ты что, нам не веришь? Оформим документы и сразу рассчитаемся, спокойно сказала Марина.

— Э, так не пойдёт.

— А чего мы должны тебе верить? Ты местный, тебя здесь все знают.

— Ну и что?

— Если так, давай назад задаток и мы уехали.

— Ладно, хорошо, я вам поверю.

Ему очень не хотелось терять этих покупателей, тем более, что женщина создавала очень приятное впечатление, а снова ставить машину на учёт — это сплошная морока.

Комиссионная торговля автомобилями производилась таким образом, что автомобили оценивались по внешнему виду заместителем директора, и продавцы старались показать все недостатки в ней, что бы цена была, как можно ниже. Это со стороны выглядело смешно, поскольку только недавно они доказывали покупателям какими высокими качествами обладала их машина. Смысл заключался в том, что покупатель платил всю оговоренную ранее сумму, а комиссионный сбор и немалый, магазин брал с оценочной стоимости. «Девятку» Эдика оценили в пять тысяч и пошли внутрь оформлять куплю-продажу. Женщина, оформлявшая документы забрала у Эдика техпаспорт, ключи и после оплаты Мариной денег отдала их Марине, а Эдик получил квитанцию на деньги, которые должен был получить через три дня в кассе магазина.

Когда шли к машине Эдик забегая перед Мариной потребовал:

— Давайте разницу!

— Эдик, ну что ты? Вот так на улице? Здесь же столько хулиганья, а если милиция увидит? Садись в машину, чуток отъедем и рассчитаемся, — с улыбкой говорила Марина.

Марина села за руль, Эдик сел рядом с ней, а Соколов сзади. Он и проехали несколько кварталов и остановились у пустыря. Метрах в двадцати впереди стояла легковая машина.

— Выходи, Эдик, приехали, — объявил Ефим.

— Вы, что, как приехали!? А деньги?

— Какие деньги? Мы всё заплатили в магазине.

— Не надо так шутить, пожалуйста верните деньги, — и Эдик заплакал, — я ещё за машину долги не отдал, а сейчас ещё больше буду должен. Да мне хоть повесься.

— Мальчик, нам надо ехать, выйди из машины, — сказала улыбаясь Марина.

— Никуда я не выйду, отдайте ключи и документы! — истерично кричал Эдик и хотел вытащить ключ из замка зажигания, но Марина прикрыла ключ рукой.

К машине подошли двое мужчин и один из них, тот, что был за рулём во время езды из Одессы, открыл переднюю правую дверь.

— Здесь какие-то проблемы? — спросил он у Марины.

— Да! Вот этот тип продал нам машину и требует ещё какие-то деньги.

— Вы, вы понимаете…, — хотел сказать Эдик, но его не хотели слушать.

— Вылазь, сказали тебе! — но Эдик продолжал что-то лопотать.

Его схватили за руку и с такой силой выдернули из машины, что он отлетел метра на три. Марина резко рванула с места и дверка сама захлопнулась Ефим оглянулся и увидел, что Эдик лежит на земле и бьётся в истерике, а оба мужчины спокойно идут к своей машине.

Марина выехала из города.

— Здорово мы его кинули, — весело сказал Ефим.

— Заткнись, слизняк, — зло одёрнула его Марина.

Соколов молчал до самой Одессы и думал о том, почему Марина с ним груба, и почему она злится? Ведь операция, как любит говорить шеф, прошла успешно. "Хрен этих баб поймёшь".

В Одессе Марина высадила Ефима в центре города.

— У шефа в шесть на Сапёрной, — сказала Марина и уехала.

На улице с таким названием у шефа была одна из квартир, используемая им для деловых свиданий.

Вечером шеф выслушал отчёт Марины об операции, похвалил её, а в сторону Соколова даже не посмотрел, как будто тот не участвовал в деле. Соколову это показалось обидным, но когда ему дали 500 рублей, и Марина сказала ему, чтобы завтра он к десяти пришёл на авторынок для продолжения работы, а шеф сказал, что сегодня он свободен, Соколов ушёл. 500 рублей грели ему душу, но Ефим считал, что шеф его надул. По его подсчётам он должен был получить 800 рублей, но спрашивать шефа не хотел, боясь нарваться на новые неприятности.

Марину шеф оставил для разговора на тему, над которой он уже значительное время работал. Он вышел на кухню, заварил кофе, принёс блюдца, ложечки и в квадратной картонной коробке «Киевский» торт.

— Люблю сладкое, а этот торт, особенно. Причём изготовленный в Киеве. В других городах тоже пытаются делать по их рецепту, но то всё жалкое подобие. А этот сегодня мне передали из киевского поезда.

Присаживайся ближе, будем смаковать.

— Мне бы лучше чая. Кофе перебивает вкус торта.

— Это запросто. Чай тебе какой? Цейлонский, индийский…?

— Краснодарский. Он мне нравится больше всех импортных.

— Можно и краснодарский.

Шеф принёс чай и скаламбурил:

— Приступим к кофе и чаепитию, а также к тортоедению, — и сам засмеялся.

Марина смотрела на него и думала о том, что этот человек, наверное, очень талантлив. Он может быть жёстким и даже жестоким, грубым и нахальным, а вот сейчас перед ней интеллигентный человек с хорошими манерами и доброй улыбкой.

На стенах комнаты, в которой они сидели, висели несколько картин, на одну из которых указал шеф.

— Как ты думаешь, чья это картина?

— Ты испытываешь мой интеллект? Думаешь, что я отвечу, что твоя?

— Нет, — засмеялся шеф, — если бы так думал, то не спрашивал.

— Я ещё прошлый раз подумала, что она очень похожа на манеру Левитана, а вон та явно Шишкин, или хорошая копия.

— Копий не держим. А это, действительно, Левитан и Шишкин. Им место в галерее, а не в этой зачуханной квартире.

— Так продай в галерею.

— И получить за них червонец, как минимум. Лет, конечно. Нет, их время ещё не пришло. Давай ближе к делу.

— Вся внимание.

— Как ты находишь Соколова?

— Как красивого и пустого дурака.

— Характеристика с попаданием в десятку. Ты бы пошла за него замуж?

— Юра, ты с ума сошёл! Он мне противен, особенно после лобзаний с Люськой.

— А если я тебя об этом попрошу?

— Ты же знаешь, что я не проститутка. Блядь, да, но жизнь заставила. И с тобой сплю по необходимости. Болезнь матери и Светы меня вынудили идти на всё это. Будь оно проклято.

— А теперь послушай меня.

Шеф задумался и пальцам обеих рук стучал по столу, как будто перебирал клавиши на рояле. Марина смотрела на его холёные руки с длинными пальцами музыканта и её не покидало чувство, что она сидит не с обыкновенным предводителем банды, а с человеком, наделённым необыкновенной силой духа свыше.

"Вот только, наверное, не Богом, а Чёртом. А может это и есть сам чёрт, подчинивший меня себе?", — промелькнуло в уме у Марины.

— Марина, я уже давно хотел расширить сферу своего влияния и выйти за рамки одного государства, тем более, что всё говорит о скором его распаде. Кое-где я уже наладил работу моих агентов, но пока всё это не то, на что я рассчитываю. Мне за границей нужны умные люди, которых, вообще, очень мало. И умные имеют тенденцию к отделению от хозяина, а я этого не хочу. Я не меценат, дающий деньги на развитие кому либо, я властолюбец и деньголюбец. А ты умная женщина, и деньги для тебя средство, а не цель, поэтому я в тебе уверен, но за границу ты сможешь попасть только выйдя замуж за иностранца или еврея.

— Ты мне предлагаешь фиктивный брак?

— Что-то вроде того. А ляжешь ты с ним в постель или нет, это дело твоё.

— И куда ты хочешь меня отправить?

— В Европу. Я пробовал в Израиле наладить бизнес, но евреи — каждый второй «бизнесмен», вроде меня, и облапошат любого.

— А чем конкретно я должна буду заниматься?

— Вот этот вопрос мы обсудим тогда, когда ты ответишь мне на первый. А первый подразумевает выезд за границу надолго, если не навсегда.

— Хорошо, я подумаю.

— Я сейчас организую тебе автомобиль, а то ты знаешь, этот район небезопасен для молодых женщин, — засмеялся шеф.

Он вышел в соседнюю комнату и закрыл за собой дверь.

— Через десять минут будет авто.

Когда Марина выходила, шеф поцеловал её в щёчку и галантно раскланялся.

Вера всё чаще приходила домой расстроенная из-за плохой торговли магазина. С каждым днём выручка всё уменьшалась, торговать становилось нечем и прибыли еле хватало на оплату коммунальных услуг и электроэнергии. Зарплату задерживали всё больше и больше.

В самом магазине обстановка накалилась так, что ни дня не обходилось без скандалов. Если раньше Вере хоть как-то удавалось сдерживать продавцов от грубости покупателям, то теперь, обозлённые отсутствием элементарных продуктов, люди сами нападали на продавцов со всевозможными обвинениями. Иногда доходило до драки. Позавчера инвалид палкой ударил по прилавку, а продавщица швырнула ему в лицо его деньги. Пришлось вызывать милицию.

Некоторые Верины знакомые, видя ухудшающееся положение в стране и экономике, оформляли документы на отъезд из страны. Вчера её в трамвае встретила давняя знакомая Галка и сделала удивлённые глаза.

— Вера, это ты? Я думала, что ты давно уехала, — громко, на весь трамвай заявила Галка.

— Куда?

— Как куда? Земля большая. В Америку, например. С этими босяками становится невозможно жить. Цивилизованные люди хотят от них отделиться, так они танками их давят.

— А что, им плохо живётся в Союзе? — вмешался в разговор мужчина с авоськой в руках.

— А ты, сразу видно, живёшь в приймах, что против свободы. Сам раб и других…, -подключился старичок с палочкой в руках.

— Ты папаша брось оскорбления. Был бы ты помоложе съездил бы я тебя по сусалам.

— Вытри сопли, сталинский выродок. Это такие как ты в тридцать седьмом…

— Да у меня самого отца расстреляли, а ты дед, что, полицаем был?

— Я?! Да я…

Трамвай остановился и старичок, крича что-то в адрес своего оппонента, вышел из трамвая. Он ещё долго шёл вслух ругаясь и угрожая палкой теперь невидимому противнику.

А в трамвае дискуссия ушла в другое русло, и Вера была довольна, что она перестала быть в центре внимания. На следующей остановке вышла и Галка, напоследок крикнув через головы других пассажиров:

— Ты, Верочка хорошо подумай, у тебя ведь муж еврей. Рви отсюда.

Весь трамвай обернулся на Веру, она покраснела и пожилая женщина, увидев это, добавила успокаивая:

— Чего ты покраснела? Это же не при немцах. Радоваться должна, что есть выбор.

Семён пришёл с работы позже обычного.

— Я приготовила ужин к твоему приходу, но всё уже остыло. Сейчас быстренько подогрею, — засуетилась Вера.

— Да я что-то сегодня и не особенно проголодался.

— А чего ты не в духе?

— Сядем кушать, расскажу, а пока побеседую с Ритой.

Он зашёл в комнату и увидел дочку, сидящую на диване и разговаривающую с куклами. Она увлеклась игрой, и на отца не обратила внимания. Это была обычная игра девочки, воспитывающей своих «детей», но отец уловил фразу, сказанную "родительницей".

— Тебе, Валя, хорошо. Ты уедешь в Израиль, там много конфет и игрушек. И там всегда тепло. А Катю мы не пустим. Она плохая и не слушается. Пусть живёт в вонючей Одессе.

— Ритуля, что ты говоришь? Где ты всё это слышала?

— У нас в садике. Таня Кухарь уезжает навсегда жить в Израиль и она всё рассказывала.

— Рита, то, что ты сказала про Одессу, очень нехорошо. Одесса лучший город в мире, мы его любим и всегда будем любить.

— Даже если совсем не будет конфет и игрушек?

— Тебе всегда будут и конфеты и игрушки. Папа и мама заработают.

— А Вовка Замула сказал, что Горбатый всё у нас заберёт и чёрножопым отдаст.

— Не слушай дураков и не повторяй глупостей. Идём кушать.

— Я уже поела, пока тебя ждала.

За ужином Вера рассказала о встрече с Галкой и о трамвайном разговоре.

— Ну, буквально все сошли с ума. Только и слышно о политике, отъездах, отделениях республик и распаде СССР. Кошмар какой-то.

Разве это возможно Сеня?

— Всё, Верусь, уладится. У нас на работе тоже небольшие неприятности. Сегодня приходили из энергосбыта, составили акт, что мы неправильно платим за электричество. Мы им показываем договор, а они говорят, что он устарел, и что если мы за три дня не оплатим разницу и штраф, то они отключат нас от сети. А у нас таких денег нет. Григорьев от них еле отмазался парнусом, но они сказали, что придут через неделю, и мы за это время должны все вопросы решить.

— Ты, Сеня, слышал, — она стала говорить полушёпотом, — что у директора ресторана «Морской» похитили сына и потребовали выкуп в сто тысяч долларов. И куда только милиция смотрит?

— Туда, куда и всегда. А ты утром будешь отводить Ритку в садик, скажи, чтобы никому кроме нас и бабушки Нади не отдавали. И ей запрети самой домой бегать.

— Так здесь же рядом.

— Ты что, хочешь ребёнка потерять?

Семён не рассказывал Вере об инциденте на работе, но сегодняшняя проверка натолкнула его на мысль о том, что это продолжение недавних событий и нужно ждать, что легче не будет.

И тяжёлый каток со отпущенными тормозами покатился вниз, раздавливая большие и малые предприятия, кооперативы, судьбы людей и их жизни. Его грохот доносился издалёка, и кто понимал, что каток катится и на него, пытался увернуться, спрятаться от бездушного чудовища, но редко кому это удавалось, потому что улица, называемая жизнью, была слишком узкой и загруженной.

Следующей проверкой кооператива занялась налоговая инспекция, которая начислила двести сорок тысяч рублей дополнительного налога, который должен быть перечислен в трёхдневный срок, иначе закроют счёт в банке.

Григорьев и Лида показывали на закон СССР, по которому они платили налоги, но проверяющий говорил, что они подчиняются законам УССР, и согласно им составили акт. Григорьев нанял юриста и послал его срочно в Киев решить вопрос, но тот, побегав по столичным кабинетам, приехал через три дня и сказал, что везде царит беззаконие, круговая порука и сделать ничего невозможно.

— Может, нам, действительно, обратиться к рэкетирам за помощью, — сказала бухгалтер Лида к Григорьеву.

— Чтобы я на бандитов работал? Да я лучше в порт грузчиком пойду.

— Говорят, что и у них дела неважно идут.

Последний, нокаутирующий удар по кооперативу нанесла "Газовая инспекция". Она просто запретила дальнейший выпуск котлов, как несоответствующий совремённым стандартам. И сколько Григорьев не доказывал им, мотивируя их же разрешениями и всевозможными правилами, но они находили другие правила, противоречащие первым.

Единственное, они (за вознаграждение, конечно) разрешили продать готовую продукцию, и через неделю выпуск котлов прекратился. Часть рабочих пришлось сократить, а всё производство нужно было переналаживать на другую продукцию.

Вечером Семён поделился с Верой проблемами, возникшими в кооперативе.

— Сейчас мы остаёмся без зарплаты, а чем дальше жить будем? — спрашивал Семён.

— Я пока ещё с зарплатой.

— Да твоей зарплаты хватит только на садик Рите, да за квартиру уплатить.

— А может, правда, нам уехать?

— Куда? — удивился Семён.

— В Израиль, или Америку, — сказала на неуверенно, — а можно и в Европе остаться.

— Что мы будем в Израиле делать? Языка не знаем, обычаев не знаем и, понимаешь, мы среди евреев будем как белые вороны. Я когда в детстве, бывало, приду в еврейскую семью, там друг друга сразу на идиш спрашивают не гой ли я.

— А что такое гой?

— Кто не еврей — гой. Израиль — воюющая страна. А в Америку нас никто не пустит. Туда вызов от родственников нужен. Больше того, уехать и никогда не увидеть своих родителей?

— Говорят, что можно сделать вызов на Израиль, а остаться в Европе. Я неплохо знаю английский, ты немецкий учил.

— Я по немецки знаю «ахтунг», "хенде хох", "Гитлер капут" и "айн унд цванцих фир унд зибцих", как говорил Райкин, а и ещё "хабен зи — зи" и больше не проси, — засмеялся Семён.

— Тебе всё шуточки. Язык можно выучить.

— Успокойся, Верочка, давай лучше в воскресенье на пляж сходим. Я уже три года в море не купался.

— Только давай в Лузановку. Там море чистое. А то я Риту повела на Лонжерон, так там вонища, как в туалете.

Но не получилось и на этот раз всей семьёй отдохнуть на пляже.

Ночью с субботы на воскресенье позвонили из милиции, чтобы Вера срочно прибыла в магазин, потому что его ограбили и надо срочно произвести инвентаризацию. Вера вызвала такси и поехала на работу.

Милиция уже была там. Дактилоскопист снимал отпечатки пальцев, и майор милиции попросил Веру после того как он закончит, посмотреть на глаз, что украли. Вера спросила майора, как воры проникли в магазин. Она ведь точно помнила, что включила охранную сигнализацию и сдала магазин по звонку в дежурную часть.

— Пока не знаю. Возможно отключили сигнализацию, но для этого нужен профессионал высокого пошиба и вряд ли он бы стал участвовать в ограблении продуктового магазина. Хотя, чёрт их сейчас поймёт.

Когда закончили с отпечатками, майор спросил экспертов:

— Ну что, наследили?

— Не то слово. Пацаны, наверное работали.

После того, как Вера сказала, что по всей вероятности украли два ящика водки, из холодильника забрали килограмм пять варёной колбасы и взяли несколько килограмм дешёвых конфет, потому что других в магазине нет.

— Ну точно, пацаны. Пару дней и они сами проявятся. Вызывайте сотрудников и проводите инвентаризацию, — сказал Вере майор и милиция уехала, оставив одного милиционера для участия в проверке товаров.

Страна потеряла точку опоры и раскачивалась, как громадный маятник со всё увеличивающейся амплитудой, готовый сорваться вниз и рассыпаться, как ртутный шарик на мелкие, катящиеся в разные стороны части. И такой момент наступил — 19 августа 1991 года произошёл путч, и СССР начал разваливаться. В обществе творилось невообразимое: митинги, манифестации, постоянные выборы и референдумы, все превратились в политиков, предсказывающих будущее, но на самом деле никто ничего не понимал не только в будущем, но и в настоящем.

Семён с Верой и дочкой пошли поздравить Вериного отца с днём рождения. Аркадий Георгиевич работал в закрытом учреждении, связанным с оборонкой. Спокойный, уравновешенный человек, он редко высказывался насчёт политики, но если высказывался, то как правило, не ошибался. После хорошего ужина и тостов за его здоровье завели разговор о том, что им всем ждать от завтрашнего дня.

— Я, дети, не вижу ничего хорошего на ближайшие десятилетия.

Развал громадной страны, связанной тысячами нитей и в экономике и в родственных отношениях ни к чему хорошему привести не может.

— А свобода, демократия? — спросил Семён.

— Свобода и демократия прорастает только на подготовленной почве.

Прибалтийские республики достигнут их раньше, чем другие.

Среднеазиатские, а мне пришлось там работать, возвратятся к древнему укладу жизни, а Украине придётся туго. Я голосовал за «незaлежнiсть», просто не вижу другого выхода, но Украину, никогда не имеющей своей государственности (Киевская Русь не в счёт), ждёт хаос. У нас нет нормальных руководящих кадров. Умных людей, имеющих собственное мнение и не желающих молчать, пересажали, а других, умеющих приспособиться, забирали в Москву.

— Но у нас же много учённых, Патон, например.

Аркадий Георгиевич засмеялся.

— Учёные, за очень малым исключением, не идут в политику. Им это неинтересно. У них другой склад ума, не готовый к компромиссам, не соответствующим законам природы. А в политике без определённых условностей, договоренностей невозможно. В тоже время необходимо понимать законы общественного развития, которые не чуть не проще, а может и сложнее законов природы. Во всяком случае, ничего хорошего у нас в ближайшие десятилетия я не ожидаю.

— Хорошую картину ты нам, папа, нарисовал. Что же делать?

— Извечная проблема. Нам с мамой уже ничего. Жить, как придётся.

Будь мы помоложе, я бы постарался уехать за границу. Меня в своё время приглашали, но я отказался. А мой соученик, Женька Губский, не отказался и сейчас президент крупной кораблестроительной компании миллионер. Я его видел два года назад в Финляндии. Доволен, но скучает за Одессой. Так что, ребята, смотрите.

— Ты, дед, на что намекаешь? — вмешалась мать Веры, — хочешь, чтобы дети уехали? А мы с кем останемся?

— Мы ещё не такие старые, а они должны подумать о Маргарите. А вернуться они всегда сумеют, если захотят. Времена в этом плане другие.

Жизнь сама подсказывала, что нужно принимать кардинальное решение, и Семён с Верой решили, что нужно готовиться к отъезду, но куда — определят позже. Вера пошла на курсы по вождению автомобиля и через два месяца получила права.

В печати появилось сообщение, в котором говорилось, что Федеративная Республика Германия принимает евреев на постоянное место жительства (ПМЖ).

Между евреями началась полемика, что как можно ехать в страну, повинную в смерти миллионов их соплеменников? Находились такие, у кого родственники или знакомые давно жили в ФРГ и преуспели там в учёбе или работе. И антисемитизма в Германии нет, и многое другое. И главное, что у немцев высокая социальная защита и на первых порах можно подучить язык или получить новую специальность.

Не без колебаний Семён принял решение уехать в Германию. Квартиру они недавно приватизировали и решили пока сдать в наём, а там видно будет. Начали собирать документы, которых требовалось большое количество, и каждый документ должен быть переведен на немецкий язык и заверен у нотариуса.

Семён не хотел расстраивать раньше времени мать и ничего ей не говорил о предстоящей эмиграции, но нужна была похоронка на отца и для получение иностранного паспорта разрешение матери на отъезд.

Семён пошёл к матери с тяжёлым сердцем, боясь, что она расстроится, но мать к удивлению сына, сразу после того, как он попросил похоронку, спросила?

— Что, сыну, собрался уезжать?

— Да, мама, здесь сейчас жить невозможно.

— Я понимаю и давно жду, когда ты решишься. Но мне боязно, что я тебя не увижу, — и подумав, добавила, — скоро.

— Мама, я буду приезжать. И тебя пригласим к себе. И не плачь, а то сразу в слёзы.

— Ты не понимаешь, сыну. Мне важно, чтобы я знала, что ты здесь, рядом со мной. Я ведь только и живу тобой. А куда ты уезжать собрался? В Израиль?

— Что ты, мама! Там очень жарко, воюют, и, как говорит Изя Вайсбах, там много евреев. Мы собрались ехать в Германию.

— К фашистам в лапы?

— Мам, фашистов давно нет. Германия демократическая страна.

— Я знаю, Сенечка, но во мне так глубоко сидит то, что немец — обязательно фашист, что мне трудно себя переубедить в обратном. И был бы жив твой папа, вряд ли бы он тебе разрешил. Он фрицев ненавидел лютой ненавистью, потому что они почти всех его родственников убили здесь, в Одессе.

— Мама, времена меняются, меняются и люди. У того же Изи Вайсбаха дедушка воевал с немцами, был ранен, а едет в Германию. Он говорит, что антисемиты везде есть, во всём мире и будут до тех пор пока будут евреи. Они, говорит дед, как тараканы, не могут жить без людей, так и антисемиты не могут жить без евреев.

Мать засмеялась.

— Не можешь ты без того, чтобы серьёзный разговор не перевернуть в шутку. Ты хочешь кушать? У меня есть твоя любимая лапша с молоком.

Семён не хотел есть, но знал, что мать получает удовольствие от того, что он кушает приготовленную ею пишу, и согласился поесть. Он ещё немного посидел с матерью и они договорились встретиться завтра в нотариальной конторе.

Наконец, все документы Семён собрал и поехал в посольство ФРГ в Киев. Поезд приехал на киевский вокзал в полночь. Семён знал, что сразу нужно ехать в посольство занимать очередь, так как народу там собирается много и можно не успеть сдать документы. Выйдя на привокзальную площадь, он подошёл к частному такси и сказал, что ему нужно доехать на площадь Победы. Таксист заломил такую цену за проезд, на что Семён, возмущённый, сказал:

— За такие деньги я тебя вместе с твоей машиной дотолкаю до площади сам.

— Ну это, парень, кто на что учился, — лениво ответил водитель.

Семён вначале опешил от такого ответа, а потом засмеялся и пошёл на трамвайную остановку. Он успел на последний трамвай и доехал до площади Победы. Семён несколько раз приезжал в Киев на соревнования и знал его неплохо. Когда-то им сделали автобусную экскурсию по Киеву, и гид, когда автобус выехал на эту площадь, сообщила:

— Мы выехали на площадь Победы, названую так в честь победы советского народа в Великой отечественной войне. Раньше это площадь называлась Евбаз, сокращённо — еврейский базар, но в средине пятидесятых годов здесь построили здание цирка, который вы видите справа, позже гостиницу «Лыбидь», универмаг и установили стелу в честь великой победы. Сейчас мы въезжаем на Житомерское шоссе, ранее называвшееся Брест-Литовским, справа…

Вахтанг Харитонович, тренер Одесской команды, повернулся к сзади сидящим спортсменам и с грузинским акцентом, который он усиливал во время шуток, прокомментировал:

— То, что на еврейском базаре поставили цирк, понятно. Но это единственная площадь Победы в мире, на которой стоит цирк, — и спортсмены засмеялись.

— Вы что-то спросили, — обернулась гид и посмотрела на тренера.

— Нет, нет! Я сказал, что площадь очень красивая, — нашёлся Вахтанг Харитонович.

— Да, это одна из красивейших площадей столицы Украины.

Семён вспомнил этот эпизод и то, как их первый класс приезжал на зимние каникулы в Киев, и они в этом цирке смотрели выступление знаменитого клоуна Карандаша.

Посольство ФРГ находилось в ста метрах от цирка, на улице Чкалова. Документы у отъезжающих на ПМЖ принимали в сборном домике, расположенном с противоположной стороны улицы. Семён занял очередь и оказался восьмым. Его занесли в список, составляемый женщиной средних лет.

Всегда и во всех очередях находятся люди во всём осведомленные и просвещающие незнающих.

— Этот список можно прицепить на гвоздик в общественном туалете.

В семь утра появится команда молодых парней, и они составят свой список. Впереди окажутся те, кто заплатит им деньги.

— Ну да, кто их пустит? — загудела очередь.

— Вы и пустите.

— Нужно держать этот список и не отдавать.

— Они нас и спрашивать не будут.

— Нужно стоять стеной и называть людей из нашего списка.

— Найдутся у нас штрейкбрехеры, которые заплатят деньги.

— Товарищи, вы что? Вон стоит милиционер, нужно будет к нему обратиться.

— Ой, держите меня! Да ему наплевать на вашу очередь Он охраняет посольство.

— От кого?

— От нас.

— Товарищи, тише. Здесь жилые дома, и мы не даём людям спать.

Кто-то позвонит в милицию, приедет дежурка и нас попросят отсюда.

— Попросят? Прогонят!

Очередь росла и к семи утра достигла не менее полусотни человек.

В начале восьмого появилась команда молодчиков из восьми человек.

Парень с интеллигентным лицом, небольшого роста, лет двадцати семи, которого звали Игорь, сообщил, что по согласованию с советскими органами и милицией этого района города, им поручено наблюдать порядок в очереди.

— Покажите решение исполкома: — крикнула женщина сзади очереди.

— А вот кто будет нарушать порядок, документы сегодня не сдаст.

Через несколько минут, высокий, худой парень стал составлять новый список. Очередь загудела, что у неё есть свой список. Парень попросил дать список ему.

— Не давайте, не давайте! — зашумели из очереди.

— Ну и не надо, — сказал парень и назвал первого по списку мужчину, которого привели из конца очереди.

Затем они стали вставлять в очередь людей через одного из законной очереди.

Семёна это возмутило, и он удивился, почему все молчат и особенно те, кто до прихода этой банды высказывали мысли о сопротивлении такому порядку вещей. Но какая они банда? — думал Семён. Группка худосочных юнцов, среди которых не видно ни одного спортивно сложённого парня.

Вдруг один из них заорал театральным голосом, растягивая фразу, как кричат в цирке, вызывая на манеж знаменитых акробатов или дрессировщиков:

— Генеральный консул Федеративной Республики Германия в Украине — го-оспо-оди-ин, — секундная пауза, подчёркивающая торжественность момента и значимость появляющегося субъекта, — Шатц! — и вся очередь обернулась.

Через дорогу, в сопровождении двух человек, шёл небольшого роста человечек с портфелем. К очереди подбежали двое парней, показывая, что они расчищают дорогу перед его сиятельством, хотя никто не загораживал проход. Консул подошёл к крыльцу, кивнул головой в знак приветствия и взошёл на крыльцо. Помощник открыл ключом дверь, и она проглотила всех троих. Кто-то в очереди сказал, что господин Шатц был послом ГДР и остался работать после воссоединения Германий в единое государство. Кто-то возразил, что господин Шатц не был послом, а был консулом. В этом словосочетании "господин Шатц", произносимое каждый раз, было что-то раболепное, непривычное для людей, ещё совсем недавно не признающих над собой господ, хотя по сути являлись рабами существующего строя.

Наконец "господин консул" начал приём и первый, а за ним и второй человек вошли в внутрь. Люди в очереди нервно ухватились друг за друга, считая, что таким образом они сумеют сохранить тот порядок, который они установили вначале. Но банда начала разрывать очередь и насильно вставлять своих людей. Очередь зашумела, но не произвела впечатления на бандитов, и они продолжали своё дело.

Когда они хотели вставить мужчину между Семёном и впереди стоящей женщиной, Семён воспротивился. Во-первых, он сказал, что никого перед собой не пропустит, а во-вторых, когда его попытались выдернуть из очереди, он упёрся. У него появилась спортивная злость и упрямство, которое многократно увеличивало силу. Держаться за женщину, стоящую впереди ему было стыдно и четыре человека, ухватившие его за руку, выдернули Семёна из очереди, которая наблюдала за тем, что же будет дальше. И только одна женщина лет под сорок, с ярко накрашенными губами и большими золотыми серьгами подошла к Семёну и противоборствующим типам и стала им выговаривать, что они не имеют права так поступать. Семён тяжело дышал и оценивал обстановку. Разбросать этих петушившихся пацанов ему ничего не стоит, вряд ли на глазах у всех они применят холодное оружие, но они его явно провоцируют на драку, чтобы сдать в милицию. Один высокий придурок с прыщеватым лицом и носом в пол-лица, стоял напротив Семёна, почти касаясь его грудью, корчил рожи и смеялся, дыша перегаром. Ещё секунда и Семён бы не выдержал, швырнул идиота на асфальт, а там, будь что будет.

Но к ним подошёл предводитель банды, Игорь.

— Что здесь происходит? — спросил он у прыщеватого строгим голосом.

— Да вот, вот этот не хочет подчиняться.

— Почему? — спросил Игорь и посмотрел снизу-вверх на Семёна.

— А чего это вдруг я должен вам подчиняться?

— Мы здесь поставлены наблюдать за порядком.

— Слушай парень, как и кем вы поставлены, мне понятно…

Игорь прервал его вопросом:

— Мастер спорта?

Семён обычно не носил значок, но вчера одел пиджак, на котором он висел, понимая, что ночью в Киеве будет прохладно.

— Неважно, — ответил он и продолжал, — разбросать твоих пацанов, как щенят, мне ничего не стоит, и я понимаю, что сейчас это ничего не даст, вы, наоборот, заинтересованы, чтобы я первый начал, но завтра я соберу своих друзей десантников и спортсменов, и вы надолго отсюда уйдёте, а свято место пусто не бывает, — к Семёну вернулось спокойствие и уверенность.

Игорь, по всей вероятности, обладал трезвым, расчётливым умом. Он повернул голову к своим прихвостням и распорядился:

— Пустите его в очередь.

Вскоре Семён зашёл в помещение консульства. За первым от двери столом сидел Шатц, его помощники сидели дальше. Только Семён достал документы и выложил их на стол, как в помещение вошёл тот, который громко объявлял о прибытии "господина Шатца", и сделав подобострастное лицо обратился к консулу:

— Вот документы на семью Фельдман, — и передал папку с документами через голову Семёна.

Шатц просмотрел документы, поставил на папке штамп и (Семён успел прочитать "sofort"), расписался, отложил папку в сторону и опять начал принимать документы у Семёна.

Через несколько минут процедура с приёмом документов от члена банды повторилась, и Семён всё понял. Он понял, что консул связан с бандой и деньги, собираемые у людей, желающих сдать их вне очереди, идут частично и ему. Иначе, почему он принимает документы у людей не связанных семейными отношениями. Вряд ли только за то, что они "наблюдают за порядком".

Наконец и на документах семьи Котик поставлен штамп «sofort», и Семён вышел на свежий воздух.

К нему подошли несколько человек и стали хвалить за то, что не поддался банде, но Семён чувствовал досаду за себя и за людей.

Он подумал, что вот так евреи безропотно, в большинстве своём, шли в последний путь в Бабий яр, печи Дахау и Освенцима.

Уже уходя, он увидел в конце очереди женщину, пришедшую к нему на помощь и подошёл к ней.

— Спасибо Вам, что поддержали меня. Я вашу смелость и порядочность буду помнить.

— Спасибо и Вам, вы тоже смелый человек, — она грустно улыбнулась, — но что значит один или два человека, восставшие против нахальства, жлобства и тирании в конце концов. Ах! — досадно махнула она рукой.

Семён поехал на вокзал, взял билет на вечерний поезд и поехал в город, который ему всегда нравился. Он проехал до Дворца пионеров, постоял возле братских могил воинов, павших за освобождение Киева от фашистов, и оттуда спустился пешком к Аскольдовой могиле. Семён любил слушать хор девушек из оперы "Аскольдова могила" и, стоя над плитой с описанием тех древних исторических событий, тихонько про себя напевал: "…и зачем мы горемычные родились на белый свет".

Пройдя дальше к обрыву над Днепром, он залюбовался открывшимся видом.

Слева, напротив, на средине горы, стоял с громадным крестом в руке князь Владимир, тысячу лет тому назад превративший Киевскую Русь в православное государство. Тогда, на праздновании тысячелетия крещения Руси, радио и телевидение захлёбывалось от восхваления этого события. Семёна удивляло, что ему придаётся так много значения. Ведь совсем недавно он в школе учил, что религия, по выражению Маркса, это опиум для народа. И если принятие христианства такой значительный рывок в культурном и историческом развитии, то надо признать, что мы отстали в этом плане от Европы на 1000 лет. И здесь же задал себе вопрос: "Кто мы? Отец мой еврей, а мать украинка. Кто я? Человек, и это первичное, а принадлежность к религиям, партиям и даже гражданство, вторичное".

Он перевёл взгляд на Подол, на здание речного порта и на Днепр, который "широко и привольно нёс полные воды свои" — процитировал Семён Гоголя. У него защемило в груди и чуть сдавило горло от умиления, которое он сейчас ощутил.

"Боже, как люблю я эту страну, её народ, язык, литературу. Всё, всё люблю, что составляет слово и понятие Родина. Так зачем я собираюсь уезжать?" Семён задумался, ища ответ на свой вопрос, но чёткого, ясного ответа не нашёл. Он понимал, что сейчас наступают тяжёлые времена, и сам он их пережил бы. Но вправе ли он подвергать тяжёлой жизни свою дочь? Наверное, нет. Люди должны быть выше идейных установок, навязываемых им свыше, и должны поступать, как велит им разум и совесть. Разум велит уезжать, а совесть? Ведь он своим отъездом никому плохого не делает. Может быть, матери? Но он постарается, что бы и ей было хорошо. Семён побродил до вечера по городу и поехал на вокзал.

На вокзале, в центре громадного зала стояла группа людей, спорящих между собой. Семён подошёл и поинтересовался, в чём смысл спора. Оказалось, что четыре человека в центре предрекают, согласно учения какого-то не то нового бога, не то псевдо-учёного, конец света, грядущий через два года. Они призывали вступать в их секту и тогда, тех кто вступит в неё, ждёт спасение. Они раздавали анкеты для заполнения желающим поступать в секту. Некоторые люди брали и здесь же заполняли. Мужчина лет пятидесяти возмущался и говорил им:

— Люди, что вы делаете? Зачем вы верите этим шарлатанам? Им нужны ваши деньги. Вы видите в анкете вопрос, есть ли у вас денежные средства, машина, частная собственность? Они на это нацелились.

Возмущённому мужчине спокойно, вкрадчиво, на украинском зыке, одна из женщин выговаривала.

— Ну чего Вы, добрый человек, так возмущаетесь? Мы вас призываем к спасению, и вы если не хотите, не идите к нам. Но не мешайте нам спасать свою душу и тело.

— Какие же вы дремучие. Я не знаю, как вам доказывать, но через два года всё будет по-прежнему, а если и наступит конец света в виде атомной войны, то нет силы, способной спасти человечество.

— А мы говорим, что дьявол столкнёт Землю с планетой Гурфель и всё погибнет.

— Что вы мелете? Нет такой планеты.

К мужчине подошёл высокий парень, дёрнул его за рукав и что-то сказал на ухо.

— Понял, удаляюсь. Есть планета Гурфель и все спасётесь, — заявил мужчина и ушёл.

Толпа засмеялась. Семёну надоело это представление, и он пошёл в другой конец зала. Там уже шёл политический митинг. Представители Народного Руха спорили с социалистами. Здесь срывались на крик, и тогда подходил милиционер и грозил, что попросит всех спорящих из зала.

— Не имеете права. Здесь, перед Вами стоит депутат Верховной рады, господин Чорновил.

Усатый человек, которого по телевизионным передачам сейчас знала вся страна, успокаивал своих коллег:

— Тише, добродии, милиционер на службе, и не надо ссылаться на меня, нарушая порядок.

Крик на некоторое время затихал и милиционер, смущённо отходил, и подходил тогда, когда страсти накалялись до придела.

Но всему приходит конец. Пришёл он и томительному ожиданию поезда.

В купейном вагоне, где разместился Котик, не убиралось, наверное, несколько дней. В купе стоял неприятный запах, и на коврике расползлось липкое пятно. Чай проводницы подавали без сахара. Но когда проводница принесла им влажные и драные постели, один из пассажиров, в форме артиллерийского майора, возмутился.

— Что Вы нам принесли? Это же тряпьё, макулатура.

— Не нравится, не берите, других у нас нет.

— Фу, как можно лицом ложиться на такую подушку? — проговорила пожилая женщина.

— Не фукайте, спасибо скажите, что такие постели есть, — заключила проводница и вышла из купе.

Когда все постелились, женщина, сидя напротив Семёна, задала вопрос.

— Ну скажите, пожалуйста, что мы за народ? Почему мы друг друга ненавидим. Нет, не надо всех любить. Но уважать друг друга обязаны.

— Как я могу теперь уважать её, если она нам нахамила?

— Вы знаете, я два года назад ездила в Голландию, к сестре. Её немцы угнали во время войны в Германию, и там она сошлась с голландцем и после войны осталась жить в городе Утрехте. И я только там на старости лет увидела, как люди должны относиться друг к другу. Я как будто бы попала в другой мир. Продавцы улыбаются, никто тебя не подгонит, что ты или медленно в автобус садишься, или медленно мелочь считаешь. У зятя машина, так вы представляете, там водители дорогу уступают друг другу и благодарят поднятием руки. Я за месяц не видела ни одного пьяного.

— Ничего, завтра в Одессе увидите, — смеясь сказал Семён.

— В какой Одессе, — добавил военный, — сейчас в вагоне увидите.

И, действительно, до поздней ночи в соседнем купе шумели, а по коридору ходили люди, то и дело ударяясь телом о его стенки.

Семён приехал в Одессу и начал вместе с Верой заниматься сбором в дорогу, хотя ещё и не пришло приглашение на ПМЖ в Германию. Кое-что нужно продать, подготовить ящики для багажа, перевести на немецкий все необходимые документы, найти надёжных квартирантов и многое другое. Семён пошёл на курсы немецкого языка, взял у друзей детские книги также на немецком и вечерами их читал. К его собственному удивлению, он сумел поговорить со случайно встреченным немцем, который спросил его, как пройти к Потёмкинской лестнице. Семён понял вопрос, что оказалось нетрудно, и, медленно вытягивая из памяти слова, объяснил туристу необходимый ему маршрут. Немец очень обрадовался, что такой важный для него вопрос решился благополучно.

Он тряс руку Семёна и постоянно повторял:

— Данке, данке, филен данк!

Семён отвечал также:

— Битте, битте, — и вдруг ни с того ни с сего ляпнул, — Гитлер капут!

Немец первую секунду не сообразил и с удивлением смотрел на Семёна, но потом засмеялся и проговорил:

— Я, я, капут, капут.

Так смеясь они и разошлись.

Вскоре пришёл пакет из Германии, где немецкая сторона рада сообщить, что семье Котик (перечислялись все члены семьи) правительство ФРГ разрешает постоянное место жительства на территории их государства в качестве беженцев как еврейским эмигрантам. Жить они должны в земле Гессен, в городе Франкфурт на Майне. Семён с Верой несколько раз прочитали весь текст так, что помнили его от первой до последней буквы. Они взяли бумаги и поехали к Вериным родителям. Аркадий Георгиевич, прочитав приглашение, взял из книжного шкафа один том Большой Советской энциклопедии на букву «Ф» и начал читать:

— Франкфурт на Майне большой промышленный город…

Семён и Вера сидели и внимательно слушали о городе, в котором им придётся жить. Слушали, как дети слушают сказку, представляя себя в том месте о котором говориться. И хотя в энциклопедии никаких страхов не приводилось, где-то в глубине души и между лопатками пробегала дрожь. Впереди стояла «НЕИЗВЕСТНОСТЬ» и к ней нужно быть готовым, в первую очередь морально.

Семён опять поехал в Киев за визами и билетом на самолёт, так как из Одессы ещё не производились регулярные рейсы во Франкфурт на Майне.

Семён удивился, что рядом с консульством, где у него приняли документы стоял киоск с разными товарами и торговал в нём… Игорь — главарь той банды.

Визы выдавались в помещении посольства, куда стояла большая очередь. Милиционер проверил наличие документов и очередь значительно укоротилась.

Визу на въезд в Германию выдали сроком на три месяца. Котикам не требовалось три месяца, и Семён пошёл в агентство Аэрофлота, находящееся с другой стороны площади, чтобы купить билеты на самолёт. И только, когда он купил билеты — понял, что это всё. До этого подготовка к отъезду являлась, как нечто такое, что касалось Семёна, как задание по работе, а сейчас он почувствовал, что это «задание» изменит его жизнь на непредсказуемый отсчёт и по времени, и по содержанию.

Семён пришёл на перрон к отходу поезда. Проводница в его вагон не пускала девушку, найдя у той какие-то неполадки в билете. Поезд, вот, вот должен был отойти, девушка расплакалась, и Семён попросил проводницу впустить её в вагон, а по ходу движения поезда разобраться с её билетом.

— Ведь вопрос только состоит в том, в каком вагоне ей ехать, — спокойно, с просительной интонацией уговаривал Семён проводницу.

— Хай сидае до вашого купе, — смилостивилась та.

Когда сели в вагон девушка поблагодарила Семёна, что он помог ей.

— Не стоит благодарности, — отвечал Семён.

Когда разобрались с билетом, то оказалось, что кассир проставил несуществующий номер вагона, вернее, два раза написала цифру 4, и бригадир поезда за одну минуту решил эту проблему.

В пути пассажиры начали разговоры на различные темы и коснулись вначале вопросов эмиграции, а затем войны и уничтожения евреев.

Девушка, которой Семён помог сесть в поезд, доселе молчавшая, вдруг сказала на украинском языке.

— А мий дид казав, що жыдив нимци правыльно зныщувалы?

У Семёна в груди закипело, и он спросил девушку:

— Что ты сказала?!

Девушка перешла на русский, но с сильным украинским акцентом.

Семён смотрел на неё и видел не плачущую девчушку, просящую пустить её в вагон, а совсем другого человека: наглого, самодовольного, уверенного в своей правоте:

— А то, что правильно немцы делали, что убивали жидов.

Семёну бы понять, что перед ним обыкновенная дура, на которую просто бесполезно обращать внимание, но кровь затуманила его мозги.

— Ах ты дрянь, сука! Твой дед был полицаем, расстреливающий евреев. Ну-ка, стерва, уходи из этого купе, или я вышвырну тебя отсюда, как смердящую кошку!

Двое других пассажиров, муж и жена, молча наблюдали и непонятно кому сочувствовали. Девушка взяла свою сумку и вышла из купе, в которое не возвратилась. Семён ещё долго не мог отойти, ругал себя за необузданную вспышку гнева. Он не понимал, откуда берётся антисемитизм, не мог понять и внутреннего содержания людей, иногда внешне культурных, но дремучих в своих взглядах на национальный вопрос вообще и еврейский в частности. Он долго думал на эту тему, пытаясь найти ответ на мучавший его вопрос и вспомнил, как их учитель русского языка рассказал, что Черчилль, отвечая на вопрос, почему среди англичан нет антисемитизма, ответил: "А мы не считаем себя хуже евреев".

И Семён для себя сделал вывод, что антисемитизм — это обыкновенная зависть. Зависть убогого перед благополучным, тёмного перед просвещённым, дремучего перед одухотворённым, лентяя перед тружеником и, в конце концов, нищего перед богатым и дурака перед умным. С этими мыслями он уснул и проснулся перед самой Одессой.

Вера уволилась с работы, и Котикам оставалось отправить багаж и решить кое-какие мелкие вопросы. Они выезжали из Одессы вечером, чтобы успеть на рейс, вылетающий на Франкфурт рано утром. На вокзале Семён и Вера увидели много знакомых лиц, пришедших поводить их, и поняли, как много у них друзей и благожелателей. Пришли их проводить даже друзья и сотрудники Вериных родителей. Смех, слёзы, прощание, и поезд увёз их из родного города. Семён и Вера стояли у окна вагона и смотрели, как промелькнул пригород Одессы, Хаджибеевский лиман. Они прощались с родным городом, и не только с ним. Здесь оставалась вся их жизнь, прожитая до сегодняшнего дня, а новая жизнь даже не просматривалась в темени ночи, наступившей за окном.

— Пошли спать, — со вздохом сказала Вера, — утро вечера мудренее.

— Пошли, моя Царевна лягушка, — в тон ей ответил Семён, — наша сказка только начинается.

Все последующие события проходили как бы автоматически.

Таможенный досмотр и паспортный контроль в аэропорту Борисполь для них, в отличие от других пассажиров, прошёл безболезненно, но они видели, как таможенники у одной женщины забрали «лишнее» золото: часики и пару колец, у другой семьи около тысячи долларов, на которые не было банковской справки, где-то рядом с их стойкой, ругался безногий инвалид, задирающий штанину и показывающий свой протез.

Наконец, они в самолёте, рёв моторов, пробег по бетонной полосе и отрыв от Земли-матушки. Семён в иллюминатор смотрел, как под ними проплывает Киев, Днепр, узнавал места, по которым ходил и гулял.

Самолёт набирал высоту, и Семён вспомнил, глядя на леса внизу, как он со своим взводом десантировался на лес где-то в этих местах, правда, ночью, и потом ещё почти сутки они пробирались на север, обходя посты и убегая от погони «противника», пока не «уничтожили» ракетную установку. Позже, за эти учения взводного повысили в звании, а сержанта Ляхова наградили орденом "Красная звезда". Сам командующий Киевским Военным округом приехал в Кировоград вручать награды. Он поздоровался за руку со всем личным составом бригады.

Семён вспомнил, как все его сослуживцы гордились этим. Сейчас это уже прошедшая жизнь уплывает вместе с землёй, на которой он родился и вырос. Но тоски не было, как не бывает тоски по сношенным вещам.

Она придёт много позже, и называться будет ностальгией.

Во Франкфурт прилетели в средине дня и поразились громадности аэропорта. Из самолёта вышли через рукав-коридор и потом перемещались на транспортёрной ленте, эскалаторах и вышли в громадное здание, где настоящие самолёты начала и средины века были подвешены на несущих фермах и выглядели как ёлочные игрушки.

Зеркала, переходы, эскалаторы создавали впечатление целого города, что и было на самом деле. Позже Котики узнали, что франкфуртский аэропорт принимает боле ста тысяч пассажиров в день и является самым большим в Европе. Но несмотря на это строится второй терминал и расширяется транспортный узел. Ещё более удивительным оказалось, что никаких таможенных деклараций не пришлось заполнять, да и таможенного досмотра не производилось.

Перед отъездом Семён сообщил в социальную службу, когда они прилетают и думал, что их кто-то встретит. Они постояли минут десять, но никто к ним не подходил.

— А как они могут нас найти, когда здесь тысячи человек снуют.

Давай мы у кого-то спросим.

— Я же немецкого не знаю.

— Спроси на английском, — пошутил Семён.

Мимо проходил человек в какой-то форме и Вера, смущаясь, сказала:

— Excuse me please (Извините пожалуйста)

Мужчина остановился и с улыбкой ответил:

— I listen tо you (Я Вас слушаю).

— Мы прилетели из Украины на постоянное жительство в Германию и не знаем, что нам делать и куда идти, — с трудом подбирая английские слова, и боясь что её не поймут и перебьют, выговорила Вера.

Но мужчина внимательно слушал, стараясь понять, что ему говорят.

— Komm Sie (Идемте со мной), — сказал он и повёл их, постоянно оглядываясь, не отстали ли они.

Он подвёл их к застеклённой будке.

— Вам сюда.

— Danke, danke, — поблагодарил Семён, обрадовавшись, что может это сделать по-немецки.

На стеклянной будке большими буквами обозначалось: SOZIALAMT, а внутри сидела женщина средних лет, которая с улыбкой недослушала Верину тираду на английском и попросила документы. Семён протянул ей бумаги и паспорта, и женщина куда-то позвонила, а затем объяснила:

— Возьмите такси и езжайте в гостиницу «Карлтон». Возьмёте у водителя квитанцию и вам через несколько дней оплатят проезд, а завтра к девяти утра вам необходимо прибыть в Центральную городскую социальную службу.

Она им дала карту города со всеми видами транспорта, указала на гостиницу и на Социаламт, взяв их на карте в кружочек и пожелала счастливой жизни в Германии. Маргарита, выспавшись в самолёте, сейчас не давала родителям покоя: что это, зачем это, куда мы поедем и т. д. Семёна и Веру шокировала любезность и внимание, какое им оказали работник аэропорта и в социальной службе. Они представляли себе неулыбающиеся, а иногда и враждебные лица в наших конторах, справочных, учреждениях и пытались их сравнить с увиденными только что. Но времени думать об этом не было и сравнение с НАМИ будет у них продолжаться ещё не один год, пока они наконец, не поймут, что сравнивать нельзя, попросту некорректно сравнивать. Семён позже говорил, что сравнивать наш образ жизни с их, всё равно, что сравнивать медведя с крокодилом, или попугая с китом.

Такси вела молодая женщина, которая подвезла их к гостинице, помогла выгрузить багаж, выдала квитанцию и укатила.

В гостинице, находящейся рядом с вокзалом, их ожидали и сразу же выдали ключи от комнаты на третьем этаже. Пришлось привыкать ко многому непривычному. Даже тому, что если немцы указывали на второй этаж, то на самом деле это был третий, а первый считался нулевым или этажом на земле. Ещё длительное время русскоязычные эмигранты переспрашивали друг друга о том, по какой терминологии говорят, указывая на этаж — европейской или русской. Комната, предоставленная семье Котиков, считалась трёхместной, но явно не соответствовала своему названию и была довольно тесной. Тем не менее, в ней находилась кабина с душем и туалетом, что их устраивало. Ковровое покрытие пола, по-немецки «Teppich», имело неприятный запах, так как было чем-то залито и образовалось большое грязное пятно. Постельные принадлежности тоже были, мягко говоря не первой свежести и напоминали Семёну те, из-за которых пришлось вести полемику в вагоне при поездке на Украине.

— Видишь, Сеня, не всё и у немцев так аккуратно и чисто, как мы думали.

Но позже Семён узнал, что гостиница принадлежит иранцу или турку и подчёркивал это Вере.

— Но всё равно, раз в Германии, нужно всем веси себя так, как принято в этой стране.

— Да, конечно, ты права, — соглашался Семён с женой.

— И нам в том числе.

Они с первого дня старались вести себя так, как ведут пожилые немцы, которые придерживались порядка во всём: не переходили дорогу на красный сигнал светофора, не сорили на улице, а пользовались урнами и были законопослушными. А в Германии абсолютно всё прописано в законах. Даже то, что нельзя плевать на землю. Иностранцы, которые во Франкфурте составляли треть населения, особенно молодые турки, вели себя безобразно. Сорили, перебегали дорогу перед самым капотом движущихся автомобилей, шумели в общественном транспорте. Семёна страшно удивляло, почему немцы терпят хамство и не делают им замечаний и позже ему объяснили, что плохо себя вести — нехорошо, но ещё хуже — делать замечания.

Уборщицей в гостинице оказалась худая, высокая полячка, женщина средних лет с немецкой фамилией Краузе, которая сразу начала себя вести так, как будто всю жизнь проработала в одесской гостинице "Большая московская", что на Дерибасовской. Нахальная, не терпящая возражений, она видела в постояльцах людей, которыми можно командовать, не встречая с их стороны сопротивления.

— Камандоза из женского концлагеря «Равенсбрюк», — говорила о ней Вера.

Видя, что жильцы безропотно переносят её хамство, фрау Краузе, разговаривая с Верой сорвалась на крик.

— Ты чего здесь разошлась? — не выдержал Семён, обращаясь к ней по-русски, — ты кто такая? Уборщица? Так убирай. Грязь здесь развела.

Семён показал на грязный тепих, и провёл пальцем по перегородке душевой, куда Вера не достала, вытирая пыль. Он сунул палец с пылью под нос фрау Краузе, и та всё поняла, фыркнула и вышла из комнаты.

— Теперь она нас достанет, — посетовала Вера.

— Да пошла она! Нам давно ей надо было объяснить по-русски.

К удивлению Веры, Краузе принесла ведро с тёплой водой, шампунь и стала отмывать пятно на полу.

— Нам учитель литературы в школе говорил, что на хамство нельзя отвечать хамством. Нужно, дескать, перетерпеть и своим примером отучить хама хамить. Но как, видишь, Вера, более действенно обратное. Надо хама поставить на место.

— Ваш учитель был прав. Ты ей и не хамил. Просто чётко обозначил рамки её поведения..

На следующее утро после приезда они поехали в центральный Социаламт. И опять всему удивлялись. Поражала тишина движения трамвая и чистота в нём, благожелательность людей, с улыбкой показывающих, как в кассе-автомате приобрести билет. Один мужчина показал Вере, что надо сумку с деньгами держать покрепче, а то её могут "цап царап" и сам засмеялся, зная что его поймут. Он даже спросил:

— Sie sind Russisch (Вы русские?), — и получив утвердительный ответ, закивал головой, показывая всем видом, что оказался полезным молодым людям — иностранцам.

Социаламт представлял собой многоэтажное здание с дежурным на входе. Он посмотрел документы и сказал, что им надо подняться лифтом на седьмой этаж к господину Петри. Лифт тоже работал бесшумно, без толчков и казалось, что он стоит на месте. В коридоре, возле дверей с надписью "Herr Petri" стояли стулья и на них сидели люди, разговаривающие по-русски.

Вера и Семён стали спрашивать, как их поймёт чиновник, который их будет принимать, и им ответили, что Петри несколько лет работал в Москве, русский знает не хуже их и очередь занимать не нужно, он вызовёт тогда, когда назначил термин.

Ровно в девять часов из двери вышел молодой, чуть рыжеватый человек со специальной небритостью и сказал на русском языке:

— Господа Котик, — и увидев поднявшихся Семёна и Веру, продолжил, — прошу вас.

В течении двух часов, переходя из кабинета в кабинет, семья получила направления на прописку и на биржу труда (арбайтсамт), направление на склад для получения необходимого инвентаря, посуды и постелей, им назначили денежное содержание и сразу выдали деньги вперёд за месяц. Им очень помогало то, что Вера сносно знала английский. Оказывается, все без исключения сотрудники социаламта и как позже выяснилось, и других учреждений, а также многие продавцы магазинов знали английский.

Всё было для Котиков удивительно. И то, что когда они заходили в любой кабинет, принимающий их чиновник вставал из-за стола, здоровался за руку и предлагал сесть, и то, что терпеливо разбирались с ними по всем вопросам и то, что не гоняли с бумагами на подпись вышестоящему начальству, а подписывали сами и, ставили штампы, и то, что у каждого на столе стоял компьютер, которых в Одессе тогда были единицы.

— Мы прилетели на другую планету, — сказал Семён, когда они вышли на улицу.