Добродетели (ноябрь 2008)

* ОБРАЗЫ *
Лидия Маслова Стальные трусы

Целомудрие

«Как бы избавиться от бл…ства?» - много лет систематически я слышу этот трагический вопрос от одного своего приятеля, вроде бы давно закосневшего в добросовестном ребяческом разврате. Лицо у него при этом немного смущенное, но скорее довольное, потому что физиологическое и психологическое удовольствие от разврата составляет одно из главных, необходимых удовольствий в его жизни, в которой в общем-то нет никаких объективных факторов, сдерживающих его хаотическую сексуальную активность, - за исключением вот этого странного побочного эффекта, смутного подозрения, что есть все-таки какая-то неправильность в том, чтобы едва поздоровавшись, сразу совать гениталии в человека, которого ты видишь первый и, вероятнее всего, последний раз в жизни.

Ощущение это вряд ли связано с угрызениями совести или страхом общественного порицания - просто даже в самом закоренелом развратнике иногда неожиданно просыпается то, что называется «целомудрием», и окончательно задавить это в себе не всегда удается даже годами самого отчаянного наплевательства на те моральные ограничения, которыми социум пытается загнать «основной инстинкт» в удобное ему русло. Хотя, казалось бы, о каких ограничениях можно говорить сейчас, когда общеупотребительная, обиходная мораль растянулась до совершенно безразмерного резинового контрацептива? Целомудрие в этой ситуации выглядит как-то не модно, не круто и несколько постыдно, как какая-то чрезмерно затянувшаяся девственность. Человек легко способен признаться, например, что сидит на диете и запрещает себе сладкое, но объявить на полном серьезе, что ты принципиально исключаешь из своего сексуального рациона контакты, не сопровождающиеся глубоким искренним чувством к партнеру, - значит выставить себя закомплексованным лохом, попросту оправдывающим свою непривлекательность какими-то мифическими моральными принципами.

Нетрудно догадаться, почему целомудрие оказалось сильно скомпрометированным. В процессе воспитания и социализации каждому из нас очень подробно и обстоятельно перечисляют все, что нельзя, и очень редко и не-охотно объясняют, при каких условиях все-таки можно делать то, что хочется, и не испытывать при этом угрызений совести. Все мы вырастаем здорово запуганными, боящимися своих инстинктивных желаний: по мере того как мы живем дальше, почти на каждом шагу выясняется, что как только ты сделал то, что хотел, ты неизбежно ущемил чей-то интерес, задел чьи-то чувства и, сам того не желая, причинил кому-то зло, даже если это было почти незаметное невооруженным глазом микрозло. Разумеется, человек, желающий ощущать себя хоть в чем-то свободным, первым делом посылает куда подальше целомудрие: если начать грабить и убивать, за это предусмотрены санкции, а если совокупляться направо и налево, за это не то что статьи не предусмот-рено, но к тому же и перед пацанами есть чем похвастаться. При этом человек перестает воспринимать целомуд-рие как свою внутреннюю душевную потребность, заложенную в него природой, а видит в нем исключительно навязанный ему, ненавистный социальный ограничитель. Вообще, честно говоря, при слове «целомудрие» возникают какие-то сомнительные визуальные ассоциации: представляется прыщавый девственник лет двадцати пяти, который угрюмо сидит в углу и прожигает оттуда взглядом каждую проходящую мимо женщину - он хочет ее тем больше, чем сильней ему запрещает его целомудрие. На самом деле становится обидно за целомудрие, которое является не уродливым и постыдным, а безусловно похвальным качеством: хочется сделать ему какой-то ребрендинг и реабилитировать в глазах общественности как нечто, чем можно гордиться. Для этого, наверное, стоит перевести это понятие из религиозной сферы, где оно воспринимается несколько ханжески и упрощенно как пропаганда воздержания, в светскую, где оно приобретает более широкий общефилософский смысл. В человеке, который мучается вопросом «Как избавиться от бл…ства?», говорит не менее сильная, чем половой инстинкт, психологическая потребность - ощущать себя цельным (то есть не испытывать противоречивых, раздирающих тебя на части желаний и эмоций), и мудрым (то есть понимающим смысл того, что с тобой происходит). В этом смысле целомудрие совсем не синонимично невинности - для невинного человека, не имеющего представления о пороке, проблема целомудрия, то есть сохранения своей внутренней целостности и восстановления ее, в случае если она нарушена какими-то неправильными поступками, вообще не стоит.

Апологетику целомудрия хочется начать с того, что оно вовсе не требует от вас защелкнуть на чреслах стальные трусы и ключик выбросить в пропасть. Принципиально запрещать себе половые связи, не облагороженные брачным союзом или любовными отношениями, - довольно плоское и примитивное понимание целомудрия. Это все равно, что проводить прямую зависимость между физической чистотой и духовной. Нет никакой особой цельности характера и мудрости в том, чтобы насиловать себя. Скорее некая трусость видится в том, чтобы изолировать себя от контактов с другими людьми из опасения, что они разрушат вашу внутреннюю цельность, вызвав в вас какие-то разрушительные, предосудительные желания и эмоции.

Современные философы формулируют понятие целомудрия вообще достаточно либерально, так что считающий себя целомудренным человек вполне может вести довольно сексуально раскованный образ жизни. Самое ловкое из встреченных мной энциклопедических определений гласит: «Целомудрие - положительная моральная характеристика человека, которая раскрывается в соблюдении сознательного самозапрета на познание, переживание и совершение всего того, что может ослабить или разрушить способность противостоять и сопротивляться злу». Тут мы сразу упираемся в необходимость сформулировать, что такое зло, и встаем перед фактом, что целомудрие в привязке к понятию зла оказывается крайне субъективной категорией (ну если оставить за скобками такое объективное зло, как венерические заболевания, к которым ведут беспорядочные связи). Причиняю ли я зло, ложась в постель с первым встречным, например, его жене, если она об этом никогда не узнает? Причиняю ли я зло этому первому встречному, который, если бы я проявила моральную устойчивость, пошел домой к жене и не был бы вынужден ей врать, что задержался на совещании? Причиняю ли я зло себе, когда трачу время своей единственной жизни на человека, ничем мне не интересного, кроме того, что его половые органы устроены иначе, чем у меня?

Основная проблема с целомудрием в том, что ты не всегда можешь четко отдать себе отчет, сколько в твоем влечении к человеку физиологического, а сколько душевного. Вот, например, лондонский профессор философии Роджер Скрутон довольно романтическим образом определяет целомудрие как готовность лишь на такой сексуальный контакт, который направлен на полное, не только телесное, но и душевное слияние с другим человеком. Но ведь чисто телесным ваш сексуальный контакт никогда не бывает, даже если вы забыли спросить имя вашего случайного парт-нера. Биологическое, животное в каждой личности все равно отретушировано психосоциальным, даже если это очень просто устроенный человек, не склонный к лишним рефлексиям. Совокупляясь, вы не только какие-то части тела суете друг в друга - вы неизбежно засовываете что-то свое в душу другого, в его сознание, даже будучи полностью равнодушным к партнеру и интересуясь сугубо физической стороной дела. С этой точки зрения, наверное, настоящее целомудрие заключается в умении загерметизировать свою душу на время сомнительного контакта, чтобы непроверенный и малознакомый партнер ничего лишнего в нее не засунул, не внед-рил в нее никаких психологических «инородных тел», не навязал вам своего понимания того, что происходит между вами. В конечно счете, целомудрие - это непротиворечивость и ясность вашего мышления, ваша внутренняя философия и индивидуальная этика разврата, позволяющая минимизировать его негативные последствия для личности, раз уж отказаться от него совсем выше человеческих сил.