Дочерь Божья

1

Зоя Риджуэй почувствовала этот запах, ощутила его, как только переступила порог внушительного швейцарского особняка. Она попыталась списать все на разыгравшееся воображение. Но даже считавшийся давно утерянным Рембрандт, который спокойно висел у входа, не мог отвлечь ее от мысли, что здесь живет смерть.

— Герр Макс желайт вас видеть, — с акцентом произнес по-английски высокий мужчина в костюме, исполнивший легкий поклон так, будто надломился в талии. — Прошу следовайт за мной.

Она шла за широкоплечим мускулистым человеком через анфиладу элегантно обставленных высоких залов, белые стены которых были буквально увешаны шедеврами. Когда он наклонился, чтобы поднять бумажку, и под тканью пиджака проступил ремень наплечной кобуры, Зоя поняла, что он не просто дворецкий. Она была замужем за человеком, который тоже такую носил, и научилась легко вычислять скрытое огнестрельное оружие.

Чем дальше они шли, тем крепче Зое приходилось держать себя в руках. Для нее, оценщика произведений искусства и антикварного брокера, работа с бесценными сокровищами мировой культуры стала почти обыденным делом. Шедевры — ее хлеб насущный. Но теперь ей все труднее было сдерживать благоговейный трепет: на стенах салонов один великий мастер соседствовал с другим. Над позолоченным клавесином она заметила Тинторетто, пропавшего, как ей было известно, в самом начале Второй мировой войны. Рядом — Шагал: считалось, что он сгорел, когда нацисты развязали кампанию против декадентского искусства. По мере того, как она узнавала каждую изумительную работу, в ее голове все громче звучала симфония счастья.

Они вошли в гостиную, и телохранитель сделал ей знак подождать. В дальнем углу комнаты, в инвалидном кресле а-ля «баухаус» тряпичной куклой сидел Вилли Макс, по виду — скорее мертв, чем жив.

В тишине, нарушаемой лишь сиплым дыханием Макса, телохранитель подошел к креслу, наклонился и что-то прошептал. Вилли Макс вздрогнул, будто марионетка, оживленная кукловодом. Телохранитель повернул кресло так, чтобы его хозяин оказался к гостье лицом.

— Добро пожаловать в мои владения, — дружелюбно приветствовал ее Макс неожиданно сильным голосом. Телохранитель подкатил кресло к Зое. Вблизи Макс оказался усохшим старцем, чьи голубые глаза сверкали, как ледник на солнце. Хозяин протянул дрожащую руку. — Весьма польщен, что вы смогли так быстро откликнуться на мое приглашение.

Его рука была сухой, невесомой и такой бесплотной, будто жизнь уже покинула эту часть тела.

— Для меня это большая честь, — искренне ответила Зоя.

Лицо Макса осталось неподвижным, но глаза сверкнули одобрением.

— Пожалуй, к делу! — сказал Макс и кивнул телохранителю. — Времени осталось немного, а столько еще незавершенных дел. — Телохранитель подкатил кресло через гостиную, отделанную темными деревянными панелями, к книжным стеллажам. Зоя пошла за ними, но замерла на почтительном расстоянии за их спинами на персидском ковре ручной работы, как только телохранитель отодвинул секцию книжных полок, за которыми оказалась потайная дверь. Охранник опустился на одно колено перед панелью на уровне кресла и замер на мгновение, будто бы лишний раз повторяя про себя верную комбинацию.

Мелодичный звон наполнил комнату, когда охранник набрал код системы безопасности. У Зои от напряжения вспотели ладони. Она распрямила пальцы и, стараясь выглядеть естественно, сделала вид, что тщательно разглаживает складки на длинной серой плиссированной юбке. Затем огляделась и прислушалась — струнная симфония в ее голове звучала все громче, когда она переводила взгляд с одного шедевра на другой.

Она постаралась сосредоточиться на том, что увидела сегодня. Делать записи было нельзя. Макс прекрасно понимал, насколько сногсшибательно действует его коллекция шедевров, и пожелал, чтобы Зоя рассматривала ее в первую очередь как произведения искусства, без предвзятости профессионального подхода. Далеко не первый клиент Зои пытался повлиять на объективность ее оценки, и она была готова к такому повороту. Пока телохранитель занимался панелью системы безопасности, а Макс смотрел в другую сторону, она потихоньку проверила, что диктофон во внутреннем кармане блейзера все еще работает. Не первый раз ей пытались пустить пыль в глаза, но впервые это кому-то удалось.

Зоя любила искусство с той страстью, которая позволила сделать увлечение профессией. Но хотя она обрела счастье в окружении самых исторически значимых и прекрасных произведений мирового искусства, ее заветной мечтой было найти спрятанное сокровище: обнаружить сокрытый по сию пору с древнейших времен шедевр, который практически невозможно оценить.

А теперь это сокровище само нашло ее.

Менее двух суток назад ей позвонил Вилли Макс; извинившись, когда Зоя напомнила, что в Лос-Анджелесе сейчас, черт возьми, глухая ночь, он сказал, что звонит не просто так.

— Я умираю, — бесцветным голосом произнес он, — гораздо быстрее, чем прочие люди. Времени у меня практически не осталось, и мне нужно было вам позвонить, пока я не передумал или… — Очевидное осталось невысказанным.

Зоя никогда не слышала об этом человеке и уже готова была бросить трубку, решив, что это телефонный хулиган. Однако его рафинированный английский с легким властным оттенком немецкого и несомненная искренность заставляли ее, борясь со сном, выслушать человека.

— Я желал бы лично подготовить необходимые мероприятия касательно моего наследства, — сказал Макс. Наследства. Не коллекции. Только сейчас, вспоминая эти слова, Зоя начала понимать их действительный смысл.

Сон окончательно улетучился, когда Макс предложил ей за услуги сумму, почти в десять раз превышающую ее обычный гонорар, — если она немедленно все бросит и прилетит в Цюрих.

— Я слышал, что вы лучший в мире историк искусств и антикварный брокер, — сказал Макс. — И честный… честный. Я желаю, чтобы с моей коллекцией поступили честно… праведно. — Повисла долгая пауза. У Зои даже пронеслась мысль, что старика прямо у телефона хватил удар, но вскоре она услышала, как он зашелся в приступе кашля. — Я прочел все ваши публикации, — наконец продолжил он, — даже книги… и, — он снова ненадолго закашлялся, — и все статьи о вас… Уверен, вы все поймете. Совершенно необходимо понять.

Макс будто почувствовал, что она все еще в замешательстве, и решил подстегнуть интерес, упомянув о дополнительном гонораре для ее мужа, ибо часть коллекции составляли экспонаты, которые нуждались в оценке специалиста по религиозным манускриптам и реликвиям, а это, как легко выявили бы исследования Макса, не сильная ее сторона. Поэтому Зоя часто работала в паре с мужем, профессором философии и сравнительного религиоведения Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Сет Риджуэй занимался крайне благодатным периодом развития религии — примерно от 500 года до нашей эры до 700 года нашей эры.

Протяжный гудок отключенной системы безопасности вывел ее из задумчивости. Зоя смотрела, как охранник открывает дверь. Макс вроде бы оживился и с большим трудом выпрямился в кресле-каталке.

— После вас, моя дорогая, — галантно пригласил он. Зоя перевела взгляд на телохранителя — тот слегка поклонился тоже.

Мгновение спустя Зоя вошла внутрь и оглянулась. Стены уходили вверх футов, наверное, на сорок — матово-белые, чтобы внимание не отвлекалось от того, что находится в комнате. Она, как и прочие в доме, являла собой нечто среднее между складом и музеем — переполнена произведениями искусства настолько, что невозможно остановить взгляд на чем-то одном. Когда Зоя присмотрелась к тому, что ее окружает, по ее коже будто пробежали электрические разряды изумления. Легендарный Вермеер — о нем лишь упоминалось в письмах художника, но его еще никто никогда не видел.

Мощные аккорды оркестра ее души не давали расслышать робкий шепот профессиональной объективности. Зоя раскрыла сердце бесподобной красоте искусства и той музыки, которую оно рождало в ней.

Она подошла ближе к полотну Вермеера и почти растворилась в его объемных тенях. Немыслимая глубина и перспектива картины позволяла физически ощущать себя в ней. С трудом оторвавшись от Вермеера, Зоя обнаружила, что рассматривает кодекс Леонардо, который никем не был описан и, насколько она знала, даже нигде не упоминался. Она медленно поворачивалась и, не веря своим глазам, узнавала неизвестного ранее Ван Гога, Пикассо, считавшегося уничтоженным, Библию Гутенберга и Тору из дворца царя Соломона.

Как сомнамбула, Зоя шла по этой сокровищнице. Книжные раритеты рядами стояли на полках из красного дерева, стеклянная витрина была набита бесценными свитками и древними манускриптами. Мистические скрижали, найденные в пещерах и руинах бедуинами — ночными ворами, торговавшими этим товаром на черном рынке за сотни лет до открытия «Свитков Мертвого моря».

Зоя понимала: любой из этих шедевров сам по себе стал бы центральным экспонатом любого крупного музея. Но все вместе? У нее кружилась голова. В каждой ее мысли звучала симфония.

Обшарив жадным взглядом полку за полкой по всему периметру комнаты, она снова встретилась глазами с Максом: его лицо буквально светилось от того, какое впечатление произвели его сокровища на эксперта, широко известного своей невозмутимостью.

— Не знаю, что и сказать. — Зоя с трудом подыскивала слова. Ее щеки горели, она тщетно пыталась вернуть самообладание.

— Полагаю, словами это не выразить, — произнес Макс. Его голова тряслась, когда он попытался взглянуть на Зою снизу вверх. Чтобы ему было проще, она села напротив, на софу Миса ван дер Роэ,[1] и постаралась справиться с перегрузкой впечатлений.

Макс приподнял голову, кивком отпустил телохранителя, и тот ушел, закрыв за собой дверь.

— Как вы уже, конечно, догадались, это не просто коллекция. Это и есть мое наследство, — начал Макс, умещая короткие фразы в паузах между долгими хрипами глубоких вдохов. — И я просил бы вас помочь мне искупить вину за него.

Зоя недоуменно взглянула на него. Макс довольно долго сидел, прикрыв глаза, а затем продолжил:

— Более полувека назад я служил в вермахте Третьего рейха. Я был одним из многих, призванных на службу в Австрийских Альпах к югу от Мюнхена — в районе, известном своими соляными шахтами… Гитлер разграбил множество великих коллекций, и все его трофеи свозились для хранения туда, в шахты. Мне довелось увидеть много потрясающих вещей, но есть нечто особенное, что я тяжелым грузом несу в себе с тех пор.

Приступ кашля скрутил хрупкое старческое тело, и в дверях появился обеспокоенный телохранитель. Макс сделал глубокий вдох и слабым взмахом ладони отослал его обратно.

— Когда пришли союзники, я, как и большинство моих товарищей, бежал, стараясь прихватить с собой столько картин, золотых монет, манускриптов и реликвий, сколько был в состоянии увезти… Я отправился в Цюрих, где тайная сеть тех, кто прибыл раньше, помогла мне обрести новую жизнь. Кое-что из прихваченного мне пришлось продать. Но вместо того, чтобы просто жить на эти средства, я стал скупать раритеты и произведения искусства у тех, кто появлялся после меня… Время было лихое, — продолжил Макс. — Рынок переполнен, а денег не хватало. Главное было — выжить. Все, что вы сейчас видите вокруг, приобреталось за жалкие крохи, ибо я готов был рисковать. Я сохранял все, что мог, а от чего-то вынужден был избавляться, чтобы выжить самому… и приобрести больше. — Глаза Макса увлажнились, когда он обвел взглядом комнату. — Я не мог иначе. Я был влюблен в искусство. Оно всегда владело мной, и никак не наоборот.

Зоя кивнула, чувствуя неодолимое притяжение величественных сокровищ этой комнаты.

— Знаю, тяжкий грех — скрывать эту красоту так долго, но теперь я хочу, чтобы вы помогли мне искупить его.

Зоя в удивлении подняла брови.

— Большая часть этого — краденое. Я бы хотел, чтобы вы вернули законным владельцам или их наследникам все, что можно вернуть. Я уже перевел средства на счет в один из банков Цюриха. — Он пошарил под пледом, укрывавшим его колени, и извлек конверт. Зоя поднялась и приняла его, внимательно осмотрела и снова села.

— Счет открыт на ваши с мужем имена, вы оба можете им распоряжаться. Сумма на этом счету в несколько раз превышает ваши обычные комиссионные за проданный антиквариат.

У Зои закружилась голова: речь шла о десятках миллионов долларов.

— Если вы не сумеете отыскать законных владельцев, вам следует принять решение, какому государственному музею или музеям следует их передать в дар. В моем завещании есть параграф, предусматривающий расходы на это.

Зоя открыла рот, но не сумела произнести ни слова. Макс покачал головой:

— Не стоит. Подумайте об этом, утро вечера мудренее. Поговорите с мужем. Ибо я собираюсь взвалить на ваши плечи невообразимую тяжесть ответственности — тайну, значимость которой больше, чем значимость всего этого хранилища. Секрет предков; мистическую истину; знание, которое может потрясти основы человеческих отношений.

— О чем…

Макс снова покачал головой.

— На столе рядом с вами. — Зоя оглянулась и только теперь заметила кожаный портфель. — Дайте посмотреть на это своему мужу. По моим данным, он бегло читает по-древнегречески.

Зоя сумела лишь кивнуть.

— Наверняка он захочет ознакомиться с этим текстом как можно быстрее. — Макса на мгновение прервал жестокий приступ кашля. Справившись, он продолжил: — С нарочным я также отправлю вам одну вещь, которую вынужден хранить в более безопасном месте.

Безопаснее этого? Зоя была изумлена до крайности. Что на свете может быть важнее этой сокровищницы? Макс всмотрелся в ее лицо.

— Сейчас — прямо сию секунду — я решил отослать этот артефакт вам.

— Почему?

— Потому что в ваших глазах я вижу правду, — ответил Макс. — Когда вам его доставят, постарайтесь изучить это внимательнейшим образом. Поговорите с мужем. Вы оба должны быть откровенны друг с другом, когда будете принимать решение. А утром приходите ко мне, сообщите ваше решение, и мы начнем работу.

2

Золото последних лучей заката купало Сета Риджуэя в гогеновских красках, когда он, сидя на диване в гостиничном номере, изучал древний манускрипт, лежавший перед ним на кофейном столике. Наконец Сет выпрямился и посмотрел на Зою.

— А где остальное? — спросил он дрогнувшим от волнения голосом, наклонился и бережно положил последний лист на стопку. Сет был в кроссовках, шортах и некогда темно-синей футболке с надписью «Управление полиции Лос-Анджелеса». От пота после долгой пробежки на майке остались белесые полукруглые разводы на шее и возле подмышек.

Зоя, сидевшая за антикварным секретером в дальнем углу самой большой комнаты «Озерного рая», вынула наушник диктофона, отложила ручку, которой стенографировала запись, и повернулась к нему.

— Он сказал, что собирается прислать остальное завтра.

Ее накрыла волна умиления: стоило взглянуть на его лицо.

Обида больше подошла бы пятилетнему малышу со сломанной игрушкой, нежели сорокалетнему бывшему полицейскому с шестью пулевыми шрамами и степенью доктора философии. Мир знал Сета Риджуэя как крутого парня. Для жуликов и коллег он был живой легендой — отмахиваясь от выстрелов, он производил самые невероятные аресты. Но самое жуткое (по крайней мере, для физкультурного факультета УКЛА, который, на свою беду, однажды записал к нему на курс звезду баскетбола) — добиться зачета «автоматом» у него было почти невозможно. Однако Зоя знала: за мифами, под жесткой оболочкой скрывается мальчишка с распахнутыми от удивления глазами и большим нежным сердцем, наполненным горячей любовью и бесконечной верой. Эта любовь превратила ее жизнь в череду праздников — один лучше другого.

Но Зоя никак не могла понять одного — веры мужа. Он был ученым-религиоведом и прекрасно понимал, на какой хитрости и лжи основана любая религия. И все же он верил. Там, где он отыскивал подтверждения своей веры, она видела только лицемерие. Сама она не верила — не могла верить в бога. А Сет верил. Это была единственная тайна, не рассеявшаяся за все годы их совместной жизни.

— За-автра? — протянул он и, прикрыв глаза, скорчил огорченную мину.

Зоя кивнула, поднялась и подошла к нему. Мощный запах после интенсивной пробежки еще не полностью выветрился, но его естественный мужской аромат всколыхнул в ней приятные воспоминания. Она вспомнила вкус его соли на языке и гладкие валуны его обнаженных мускулов. На долю секунды ей захотелось тут же стянуть с себя летнее платье, под которым были только трусики от бикини. Но вместо этого она сказала:

— Макс очень странный человек, но очень искренний, насколько я могу судить. Он сказал, что если мы поймем важность той части, которая у нас есть, то сможем взять и остальное.

— Взять? — переспросил Сет. — Просто взять… не купить, не почитать, не одолжить? Именно взять?

Зоя снова кивнула и положила руку ему на плечо.

— Он говорит, что его все это больше не интересует. Ему нужно искупить грехи.

Сет кивнул в ответ:

— Это правильно. Даже если причиной тому служит смерть, которую он уже видит в зеркале. — Зоя посмотрела на часы. — Что-то не так? — спросил Сет.

— Макс, — нахмурилась она. — Он сказал, что хочет прислать сюда кое-что с курьером. По-моему, самое время.

— Кое-что?

— Я говорила, Макс — та еще штучка. — Зоя пожала плечами и подсела к мужу. Посмотрела на стопку листов, затем снова перевела взгляд на Сета. — Ну так что, профессор, есть смысл в этой древней абракадабре?

— Во-первых, это житие страстотерпца…

— Очередной ужастик про пытки, да? Пытаем мучеников за деньги и для удовольствия?

Сет не стал возражать:

— Здесь — первая часть. — Он тронул указательным пальцем стопку листов. — Изложение событий. Вторая часть, которой у нас пока нет, должна быть подробнейшим протоколом судебного заседания.

— Я просто диву даюсь каждый раз, как подумаю, какие горы документов выросли в архивах Римской империи.

— Да уж, эти ребята были записные крючкотворы, — согласился Сет.

— Так что же особенного в нашем случае? — спросила Зоя. — Мне казалось, что подобные жития сочинялись добрыми отцами церкви без всякой связи с реальностью — так, знаешь, чтоб паству попугивать.

— Обычно — да. — Сет поднял брови и глянул в потолок. Потом произнес: — Первое, что следует понять, если это подлинный документ, — скорее всего, это один из утерянных черновиков Евсевия, биографа императора Константина. История о девушке по имени София, которая, если судить по этим запискам, жила в отдаленной горной деревушке неподалеку от Смирны в Анатолии. Сейчас это турецкий город Измир, но тогда там была колыбель раннего христианства. Этот город упоминается в Новом Завете наряду с более известными Эфесом и Филадельфией…

— Милый, я знаю, — ласково прервала его Зоя. — Я уже не твоя студентка.

— Прости. — Он выдал ей одну из своих кривых улыбок, которые так очаровали ее с первого же дня, когда она увидела его на кафедре. Ту улыбку, что вовлекла ее в авантюру соблазнения, вожделения и любви, улыбку, что превратила ее из студентки сначала в подругу, а потом и в жену.

— Ладно. В любом случае деревенька около Смирны, где жила София, — несколько домиков, прилепившихся друг к другу — была довольно пасторальным селением, скорее — средней величины стоянкой кочевников, где, насколько я могу судить, никогда не жили больше двухсот — трехсот человек. Они вяло торговали с внешним миром, и всё — никаких тебе храмов, церквей, синагог, капищ, ничего. Само по себе это довольно необычно, потому что в то время, которым датируется запись — 325 год нашей эры, всего несколько месяцев спустя после Никейского собора, — о религии говорили повсюду. Люди вели богословские диспуты так же увлеченно, как сегодня обсуждают спортивные матчи или вашингтонские политические скандалы. В ту эпоху существовало великое множество толкователей христианства и христианских сект, причем все они землю рыли и горло рвали, чтобы выяснить, кто же является, — он изобразил пальцами кавычки, — «Единственной Истинной Церковью».

— Не рановато начали? — нахмурилась Зоя. — Поклоняйтесь нашему истинному богу любви и добра, или мы разорвем ваших младенцев на куски. — Она с негодованием встряхнула головой и устроилась поудобнее в дальнем углу дивана, продолжая смотреть на мужа. Сет пожал плечами и слабо улыбнулся:

— Так вот, растет наша девушка средь пастушьих лугов, не зная не ведая никаких религиозных знаний и традиций, как вдруг, через пару дней после первой менструации, к ней приходят видения и она начинает слышать Глас Божий.

— Что ж, этого должно было хватить, чтобы не сходя с места получить все, что причитается великомученику.

Сет насупился:

— Давай не будем сейчас заводиться, если не возражаешь?

Он открыл рот, чтобы добавить еще что-то, но передумал.

Зоя пристально посмотрела в его лицо, и взгляд ее утонул в бездонной глубине его глаз. Ее лицо смягчилось, но когда она заговорила, сталь в голосе не оставила сомнений в жесткости ее позиции.

— Сет, ты сам прекрасно знаешь, что я не разделяю твоих убеждений — по крайней мере, лично. Но точно так же ты не хуже меня знаешь, что в любой организованной религии нет ни грана духовности. — Зоя умолкла. — Религия убивает, разъединяет людей. Она лжет, мошенничает, крадет и тратит уйму времени на то, чтобы скрыть свои грязные дела. Оглянись вокруг: евреи и арабы, ортодоксальные раввины выдают себя за еврейских аятолл и отлучают от церкви остальных евреев, сунниты убивают шиитов с тем же удовольствием, что и католики протестантов, и каждый — не меньший расист и шовинист, чем пикап, набитый ку-клукс-клановцами. И если Бог существует и похож на те карикатуры, что рисуют все эти фанатичные ребята, у нас всех проблем больше, чем мы в силах себе вообразить.

— Кхм, э-э… — прокашлялся Сет. — Это старая песня в… кхм… истории человечества, не говоря уже о тебе и мне. — Он поднялся, прошел к сервировочному столику у двери и вытащил пробку из уже распечатанной бутылки «Шато ла Гаффельер».

Однако Зоя не собиралась так легко менять тему.

— Мне действительно нравится этот чертов псалом про речку в Вавилоне, который Джони Митчелл превратила в приятную песню. — Зоя встала и в волнении принялась мерить шагами номер. — Только никто почему-то не хочет вспоминать, что в конце того же самого псалма сказано: «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!»[2] Это зло. Это геноцид. Если бы я и верила в Бога, то совершенно точно не могла бы поверить тому, кто заставляет меня убить ребенка.

Пока она произносила эту гневную тираду, Сет молча наполнил вином два бокала, подошел к ней и протянул ей один. Весь ее пыл улетучился, стоило ей только взглянуть в его открытое озабоченное лицо.

— Прости, пожалуйста, — сказала она и взяла бокал, — меня занесло. Последнее время я нервничаю от газетных заголовков… все эти самодовольные фарисеи… — Она не закончила фразу, но они поняли друг друга.

— Мир, — сказал ее муж. — По крайней мере, между нами.

Зоя улыбнулась и подняла бокал.

— За тебя, — сказала она.

— За тебя, — откликнулся он и чокнулся с ней. Они отпили по глотку и замерли в тишине на долгое мгновение.

— Мне продолжать? — наконец спросил он.

— Конечно, — ответила Зоя. — Прости, правда — с этими треволнениями нервы у меня совершенно сдали.

Они вернулись к дивану и снова устроились поудобнее. Сет просмотрел листы.

— «Несомненно, в этом селении, где не было церкви или синагоги, — продолжил он чтение, — София взошла на арбу, стоявшую в центре селения, и стала молиться. И было чудо: исцеление…» — Сет подождал реакции Зои, но та лишь молча и виновато смотрела на него. — «София ходила по окрестностям и изгоняла бесов, а однажды, когда у селян закончилось лампадное масло…»

Он отставил бокал, склонился над манускриптом и бережно перебрал страницы. Зоя подсела к нему и положила руку ему на бедро, чувствуя под пальцами его крепкие мускулы. Она посмотрела на его лицо и увидела, как у него все сильнее играют желваки по мере того, как он углублялся в древнегреческий текст.

— Вот! — воскликнул Сет, вытащил из стопки лист и стал читать от руки выведенные строки: — «Селяне пришли в уныние. София же сказала тем, кто ведает освещением, набрать воды и принести ей. Сие было немедленно выполнено; она помолилась над водой и с искренней верой в Господа распорядилась разлить воду по светильникам. Сделали и это; вопреки ожиданиям, чудесной и Божественной силой вода приобрела свойства масла»… Еще здесь говорится, что люди обращались к ней «цадик», что означает «Праведница» либо «Наставница Благочестия». — Сет сделал паузу и указал на текст: — Вот, видишь? Здесь ее имя обведено… и здесь тоже. — Он указал на другое место. — Это слово «она».

Зоя кивнула:

— И что?

— Помнишь, я тебе говорил, что это черновик, не окончательный вариант? — с жаром продолжал он. — Так вот, это — один в один — запись Евсевия, которую я изучал раньше.[3] Но в окончательной версии это история святителя Наркисса[4] — и в той версии стоит «он». Похоже, этот манускрипт — оригинальная версия, в которой позже изменили пол.

— Вот это сюрприз, — произнесла Зоя. Они секунду молча глядели друг на друга, потом Сет продолжил:

— Да. Так вот, вскоре после того, как София стала творить чудеса, вести о ней разнеслись повсюду. Евсевий, тогда уже епископ христианской церкви, признанной Константином, почтил своим визитом ее деревушку. Находилась она не так далеко от Константинополя и дворца в Никомедии. Полагаю, это должно было стать важным событием, заинтересовавшим и самого императора.

— Каким образом? — Зоя сделала еще глоток вина. Для нее Византия ассоциировалась лишь с искусством и архитектурой, которые она изучала, тогда как Сет знакомил ее с людьми, жившими в то время.

— Константин был одержим идеей объединения, — ответил Сет. — Он появился, когда в Римской империи было четыре кесаря, воевавших друг с другом. Большая часть его правления прошла в войнах и сражениях за воссоединение Рима — в этом он видел единственный способ противостоять набегам варваров, которые уже стучались в ворота каждого имперского города, и эффективно бороться с восстаниями внутри страны. Как только он наконец стал бесспорным императором, на его плечи легла обязанность управления объединенной империей, и не важно, кого при этом пришлось устранить.

— Но ведь Константин известен прежде всего как первый император-христианин, — уточнила Зоя.

— Он стал им только на смертном одре, — сказал Сет. — Sol Invictus, Солнце Непобедимое — вот божество, которому он поклонялся до последних часов своей жизни. Большую часть жизни Константин использовал христианство как политический инструмент, скорее как метод правления, а не как религию.

— Идея не нова.

— Не нова, но мне кажется, он был первым, кто сумел использовать религию для консолидации власти. Он видел, что новая религия со временем никуда не исчезает, но последние триста лет только дестабилизирует имперское правление. Он видел в этой религии растущую силу и вместо того, чтобы зарубить ее на корню, кооптировал ее. Константин контролировал церковь в своих целях и обтесывал теологию под политические выгоды. Так что многие вещи, которые люди сегодня считают высшим откровением, были на самом деле политическими эдиктами, принятыми силой императорского меча.

— Например?

Сет на секунду задумался. Глотнул вина, взглянул в окно на заходящее солнце, наконец снова повернулся к Зое и сказал:

— Например, есть ли в христианстве что-то фундаментальнее Троицы? — Зоя нахмурилась. — В христианском Символе Веры Иисус Христос равнопочитаем Богу. В действительности же в Священном Писании достаточно свидетельств того, что сам Иисус не сильно радовался подобному поклонению… И вот году эдак в 324 от Рождества Христова эта мысль смутила ум пресвитера Александрии, епископа по имени Арий, который проповедовал, что Иисус «Сын» был порожден Богом «Отцом», сотворен им, а стало быть — обладал не вполне божественной природой. С ним согласились отнюдь не все, и, как результат, на улицах вспыхнули восстания по этому и полудюжине других теологических поводов. Доктрина эта, как пожар, распространилась по всей империи, порождая смуту и кровопролития… Но не уличные восстания хотелось бы видеть императору. Он недоумевал. Он называл этот вопрос «воистину ничтожным» и был до глубины души поражен, когда враждующие стороны игнорировали его прямой указ о примирении. Тогда ему и пришлось созвать Никейский собор. Сегодня церковные теологи превращают это событие в освященное божественной благодатью собрание святых мужей, приведенных Духом Святым к единому решению. В действительности же Константин таким образом собрал христиан всех мастей под одной крышей.

Пока Сет рассказывал, закат отгорел, и комната все глубже погружалась в сумрак. Но никто не пошевелился, чтобы зажечь свет.

— За Константином была сталь мечей его армии, — продолжал Сет. Его рассказ о прошлом все ярче горел в сознании Зои, пока сгущавшиеся сумерки постепенно скрывали настоящее.

— Насколько я помню, тогда теология писалась острием меча не впервые, — нарушила молчание Зоя.

— И не в последний раз, — улыбнулся Сет. — Так что, когда все епископы собрались и опять принялись за дебаты, Константин решил, что с него довольно. Он все еще оставался некрещеным язычником, но тут вмешался и объявил, что Иисус и Дух Святый «единосущны» и «единородны Отцу». К тому же было ясно, что все, кто не подпишет декларацию о том, что это слово и воля Божья, не покинут это собрание… живыми. Не удивительно, что подписали все, кроме двоих, которых отлучили от церкви, а все их писания повелели сжечь. — Сет помолчал. — Вот так Святую Троицу — бесспорно, краеугольный камень христианской религии — всадил в каноны острием меча парень, который на тот момент даже не был христианином. Не ради веры, а чтобы восстановить гражданский порядок.

Зоя скупо улыбнулась и медленно покачала головой.

— Выходит, Никейский Символ Веры — лишь императорский метод заставить всех плясать под одну дудку и вернуть все на круги своя.

— Именно.

— Хм. — Зоя встала, подошла к окну, посмотрела на огни вокруг озера. — Правду говорят — «есть две вещи, которые не нужно знать людям: как делаются сосиски и законы». — Она повернулась к нему. — По-моему, должна быть третья — теология.

— Мало приятного, — согласился Сет и подошел к ней. Они стали вдвоем смотреть на ночное озеро.

— У меня просто в голове не укладывается, как ты можешь сохранять веру, когда ты знаешь все это?

Сет громко вздохнул:

— Иногда я и сам удивляюсь, но мне кажется, что под спудом теологической брехни и церковного чинушества скрыта частичка истины, в которую стоит верить.

— Что проку в частичке, когда целое остается тайной?

— Может, все дело в тайне, — пожал плечами он. — Может, тайна и должна оставаться нераскрытой, раз уж мы смотрим в вечность глазами смертных. Может, Бог хочет от нас не слепого приятия догмы, а чтобы мы всю жизнь вели поиск… отбрасывая заведомую ложь, пробуя новое. Вот почему манускрипт, который отдал тебе Макс, так важен. Он снова показывает, как редактируют истину люди, которым нужно прикрытие божественной властью, чтобы делать все, что им заблагорассудится. В нашем случае им надо было подавить любой намек на то, что женщине есть место в церкви. Так что Софии пришлось сменить пол.

— Фу, прекрати, — сказала Зоя. Она нахмурилась, но после нескольких глотков вина лицо ее разгладилось. Сет видел, как неуловимо меняются ее глаза каждый раз, когда приходит очередная мысль. Когда она снова задала вопрос, было заметно, что ее мысли приняли совсем другой оборот. — Протокол судебного заседания?

— Да?

— Если он в самом деле существует — подлинная запись, а не вольный пересказ или что там еще мог понаписать Евсевий, — будет ли это не церковным, а светским доказательством того, что история Софии — правда? Что она творила чудеса?

— Целительной силой разума обладают многие.

— Но будет ли протокол заседания суда доказательством? В конце концов, власти относились к Софии явно предвзято. Если они тем не менее подтверждают целительство и чудотворство, уравновесит ли это свидетельства тех, кто в нее верил?

— Возможно. Также возможно, что какой-нибудь ловкий христианский ревизионист подделал эти записи, приписав их судебным властям. Но даже если так, все равно ни с чем важнее я за всю свою карьеру не сталкивался, — сказал он. — И меня буквально убивает то, что я прочел лишь половину истории.

Зоя кивнула:

— Я понимаю, каково тебе. Этот дом… сокровища искусства… — Ее слова ускользнули в темноту одно за другим.

— Как будто все, чему я учился и чем занимался всю жизнь, было лишь подготовкой вот к этому, — сказал Сет. Соглашаясь, Зоя лишь промычала что-то. — Иногда мне кажется, что Бог подталкивает нас к чему-то, — продолжал Сет, — и нам надо всего лишь немного поразмыслить, чтобы это понять. Я молюсь об этом всю свою сознательную жизнь.

— Сет, да брось ты. — Зоя встряхнула волосами и повернулась к нему. — Я так же, как ты, под впечатлением. Для меня это тоже событие всей жизни. Но это не божественный промысел. Ты заслужил это, да к тому же оказался в нужное время в нужном месте.

Сет отвернулся от нее и скрестил на груди руки. Зоя лишь глубоко вздохнула. Так они постояли несколько минут. Мы смотрим на одни и те же вещи, думала Зоя, глядя на огни фар, движущиеся по дорогам у озера. Как же получается, что мы при этом делаем совершенно противоположные выводы?

— Сет, — наконец сказала Зоя, — мы просто видим мир… по-разному.

Сет медленно повернулся к ней. Окинул взглядом призрачные контуры ее лица и улыбнулся:

— И не говори. — Он наклонился, собираясь обнять жену. Та громко фыркнула:

— Эй, как насчет того, чтобы принять душ, чтобы я могла быть к тебе поближе? — Она провела руками по его плечам, потом вниз, по животу и ниже, вроде бы случайно зацепив его спортивные шорты чуть трепещущими пальцами.

— Вот это прекрасная идея, — сказал Сет и все-таки заключил ее в объятия. Зоя мягко отстранила его.

— Сначала душ, — сказала она и звонко его чмокнула в щеку.

— О, ч-черт, — изображая страдание, простонал он, направляясь в душ. — Но потом я жду поцелуя покрепче.

— Можешь на это рассчитывать, — сказала Зоя, включая лампу у окна и собирая бумаги со стола в толстый конверт из плотной бумаги. — Я сейчас вернусь — только отнесу бумаги в сейф у портье и посмотрю, может, уже доставили пакет от Макса. — Она наградила его сладострастным взглядом. — Вам, мистер, лучше быть готовым к тому моменту.

Сет вошел в ванную и включил горячую воду. Услышав, как за Зоей закрылась дверь, он залез под душ.

Да, Зоя права насчет душевной нечистоплотности организованной религии, думал он, стоя под струями воды. Действительно, ранний иудаизм и раннее христианство рассматривали Бога как мужчину и женщину одновременно. Первая глава Книги Бытия четко описывает андрогинность Бога, в равной мере совмещающего мужское и женское начало. Затем, гораздо позже, ретивый служитель церкви с особо творческой жилкой добавил вторую главу с историей Адама и Евы — явно чтобы оправдать доктрину мужского главенства.

Выжимая на волосы шампунь, Сет размышлял о неоспоримых исторических исследованиях, доказывающих, что религии, воспринимаемые сегодня как иудаизм и христианство, — лишь крошечная часть того религиозного многообразия, которое существовало на ранних стадиях их развития. Но официальная церковь перекраивала религию под свои культурные и политические нужды, беспрестанно убеждая доверчивых прихожан, что все обстоит ровно наоборот. А чтобы система работала, церковные служаки тщательно просеивали священные тексты, вырывая оттуда все, что не могло поддержать образ бога, который они подсовывали для поклонения. Равно авторитетные писания предавались огню как ересь потому, что не поддерживали ортодоксальных догм.

Он сполоснул волосы и стал намыливаться; шрамы от пуль саднили по-прежнему.

Христианская Библия 1300 года содержит больше книг, чем та же Библия 1700 года, потому что церковники переписывали историю по мере изменений догмы. Выходит, праведников, поклонявшихся старой Библии и веровавших в отсутствующие ныне главы, должны гнать с небес пинком под зад?

Он смыл с себя мыльную пену, выключил воду и потянулся за полотенцем.

Как можно не придавать значения тому, что любая реформация Священного Писания прежде всего — политический акт, что Священные Книги переписывались от эпохи к эпохе в соответствии с меняющимися догмами? Многие книги Торы явно не могли быть написаны Моисеем, поскольку содержат ссылки на исторические события, произошедшие после смерти пророка. Похожие проблемы с христианским Новым Заветом, где недостаточно, а то и вовсе нет доказательств, что книги написаны именно теми, кто официально считается авторами.

Сет обтерся и пригладил пятерней волосы. Его терзала совесть. Воспитанный как добрый пресвитерианин, он не мог отделаться от ощущения, что попадет в ад из-за своих сомнений в абсолютном совершенстве и святости Нового Завета.

Поглощенный раздумьями, он вернулся в комнату, продолжая вытирать волосы, как вдруг замер, точно его ударили под дых.

Греческий манускрипт вместе с Зоиными записями и диктофоном исчез. Ее сумочка валялась на полу, содержимое разбросано вокруг. Самой Зои нигде не было.

Сет бросился к телефону.

3

Долговязый светловолосый американец шагнул из тени боковой улочки в жаркое марево Пьяцца Венеция. Палящее сентябрьское солнце сплавило дорожное движение на площади в покров лавы из выхлопных газов и обжигающего металла. Сойдя с тротуара, он направился через всю площадь в сторону Виа дель Корсо.

Американец был худощав, чуть за тридцать. У таких уроженцев Новой Англии кожа быстро обгорает под римским солнцем. Лавируя между «фиатами» и «веспами», он одной рукой придерживал новую летнюю панаму, а другой цепко держал тонкий и блестящий алюминиевый кейс. На нем были кожаные туфли с кисточками, поплиновый костюм цвета хаки, застегнутая на все пуговицы рубашка и галстук выпускника Йельского университета.

Добравшись до тротуара, он взглянул на свой «Ролекс» и, тихо чертыхнувшись, направился к Пьяцца Колонна. Проклятье! Опаздывать на встречу со Святой Инквизицией никак не стоило.

Ему казалось, что человек, который его вызвал, должен бы находиться в Ватикане. Но нет — его занесло куда-то к черту на кулички, на ту сторону Тибра.

Святая Инквизиция, как он с удивлением выяснил, никуда не исчезала, а лишь сменила вывеску: ватиканские политтехнологи поменяли в 1542 году название на «Святую Канцелярию», а затем, в 1965-м, — на «Конгрегацию Доктрины Веры».

Деловой партнер, некогда бывший священником-иезуитом, говорил американцу:

— Несомненно, КДВ — влиятельнейший департамент Курии, имеющий больший вес и обладающий в Ватикане большим влиянием, нежели КГБ в Кремле во времена расцвета Советской власти.

Американец остановился на перекрестке с небольшой улицей без таблички с названием. Должно быть, здесь, подумал он и повернул направо в узкий проулок, продолжая вспоминать слова бывшего иезуита:

— КГБ — удачная метафора, специально для вас. Потому что работа КДВ сегодня больше походит на деятельность спецслужб, чем на битвы Господнего воинства. Сейчас они предпочитают разрушать судьбы и жизни, оставаясь в тени, за сценой, подальше от неодобрительного внимания общества. Глава КДВ подчиняется Папе, а инквизиторский аппарат возглавляет просто «Секретарь». Должность эта, как и сама организация, уходит корнями в XIII век: тогда этот «Секретарь» назывался «Великим Инквизитором»… У КДВ есть штат собственных следователей и широкая сеть информаторов, которой позавидовала бы восточногерманская Штази. Помните это и будьте всегда начеку. Это вам не Брат Так — они серьезны и смертельно опасны. Они собирают доказательства, которые затем представляют трибуналу, состоящему из четырех человек: председателя — «Асессора», двух помощников-доминиканцев и «Комиссара».

Уже почти добравшись до места, высокий худой американец вспомнил, как в Арлингтоне, штат Вирджиния, бывший иезуит наклонился через маленький стол в баре и прошептал:

— Вы встретитесь с Асессором. Он весьма и весьма влиятелен, кое-кто прочит его даже на место следующего Папы. Сделайте то, что он говорит, — если не ради веры, то хотя бы ради собственного благополучия и благосостояния.

Американец поднялся по ступеням и увидел, что все окна забраны коваными решетками — явно не только декоративными. Он позвонил в дверь. Вскоре послышалось шарканье шагов.

Стоя у двери, американец вспомнил, что еще говорил ему бывший иезуит:

— Большинство дел, которые рассматривает Асессор и другие судьи, никогда не выходили за стены Ватикана, но когда в глухом заборе абсолютной секретности решают отодвинуть пару досок, публика обычно видит травлю, которой подвергаются теологи, вроде Ганса Кюнга,[5] усомнившегося в папской непогрешимости. Кюнг, среди прочего, указывал, что доктрина папской непогрешимости никак не основывается на Библии, а до 1870 года ее не существовало вовсе. Санкции КДВ, примененные к Кюнгу, ясно, в духе Святейшей Инквизиции, показали, что гонения на правду до сих пор значатся в числе «достоинств» ортодоксальной Церкви… В декреталии, подписанной Папой, КДВ без обиняков заявляет, что «свобода вероисповедания не может служить оправданием отступничества от Церкви».

В двери открылось старомодное окошко, и в нем появился глаз. Американец это заметил и улыбнулся. Глаз тут же исчез.

За грех сомнения в догме — даже с целью теологического уточнения — до недавнего времени католическая церковь карала смертью. Один из самых деятельных отделов КДВ — Папская Библейская Комиссия, призванная огнем и мечом защищать официальные церковные догматы от любых атак, реальных или мнимых. Иными словами — искажать, уничтожать и скрывать в архивах Ватикана исторические документы или реликвии, не вписывающиеся в официальную теологию или принятое ныне толкование Писания.

Дверь открылась.

У американца перехватило дыхание, когда он понял, что в обычной одежде, а не в алом облачении кардинала перед ним появился Асессор собственной персоной. За его спиной маячили два громилы-охранника.

— Спасибо, что пришли, — сказал Асессор и протянул руку. При виде кардинала Нильса Брауна, бывшего архиепископа Вены, главы Папского секретариата по делам неверующих и Асессора КДВ, любого продрал бы мороз. Это был высокий жилистый мужчина с острыми, но не лишенными приятности чертами лица, будто вытесанного из горной породы столь им любимых Австрийских Альп. В его движениях и в нем самом чувствовалась жуткая сила, свойственная разве что опытным скалолазам, которые не пользуются веревками, карабинами и прочим снаряжением. На Рождество ему стукнет шестьдесят, и он отметит юбилей, покоряя горнолыжные склоны близ своего дома в Инсбруке или прежде недоступную высоту.

— Добро пожаловать, — произнес Браун с великодушием человека, сознающего, как он воздействует на мирян, и произведенным эффектом наслаждается. Американец судорожно сглотнул и пожал протянутую руку Асессора:

— День добрый, Ваше Преосвященство.

— Зовите меня Нильс, — попросил Браун, зная слабость американцев к фамильярному обращению. — В конце концов, мы все здесь делаем одно дело.

Браун увидел, что американец перестал хмуриться, расслабил плечи и унял дрожь в коленях. Неплохо, неплохо, сказал себе Асессор. Приободрить человека — первый шаг в установлении контроля над ним.

— Как вам будет угодно… Нильс. — Американец вымученно улыбнулся человеку, который вполне мог стать Папой Римским.

— Тогда пройдемте в дом, подальше от этой жары. — Оба телохранителя растворились в тенях, едва Браун шагнул от порога, приглашая американца войти.

После короткой прогулки наверх по двум лестничным пролетам и по длинному сумрачному коридору американец очутился в парчовом кресле у элегантного письменного стола из красного дерева. Напротив сидел Браун. Теперь американец жмурился от яркого солнца, бьющего в окно за спиной кардинала. Решетки защищали окна даже на третьем этаже.

— Расскажите, что вам удалось выяснить в Цюрихе, — без обиняков начал Браун.

— Кхм… — Американец прочистил горло. — Если коротко: Макс мертв, женщина — эксперт по искусству исчезла, все картины из Кройцлингена — тоже.

— Картина Шталя?

Американец покачал головой:

— Никаких следов.

Браун нахмурился:

— Но вы сумели выяснить, чьих это рук дело?

— Не совсем.

— Но у вас ведь есть… версия?

Американец кивнул:

— Там явно наследила русская мафия — не исключено, что с помощью своих людей в российских спецслужбах. — Он на секунду задумался. — Или наоборот. Тотальная коррупция в этой конторе не позволяет точно определить, кто именно в этом деле дергает за ниточки.

— Чего ради?

— Ради денег, валюты. Коллекция бесценна. Не удивлюсь, если выяснится, что вся эта катавасия санкционирована Кремлем. Твердая валюта есть твердая валюта.

Кардинал кивнул:

— Мы насмотрелись такого после развала Советского Союза и дальнейших финансовых кризисов. Кое-кто из тех, кто пытался меня убить в те старые недобрые времена, до сих пор не успокоятся.

Следующий вопрос напрашивался сам собой, но американец вовремя прикусил язык.

— Жириновский, — ответил Браун на невысказанный вопрос американца. — Он и его бандиты-ультранационалисты хотят вывести меня из игры по тем же причинам, что некогда и Хрущев с Андроповым.

Американец еще немного посидел молча, ожидая очередного продолжения, но так и не дождался. Вместо этого кардинал повернулся в кресле и долгое время молча смотрел на резное распятие из слоновой кости, висевшее на стене. Потом с глубоким вздохом повернулся и посмотрел в глаза американца.

— Есть вещи, которые вам необходимо знать для дальнейшего расследования, — произнес Браун, — вещи, которые могут перевернуть вашу духовную жизнь. Это больно и неприятно знать, но если вы готовы нести на своих плечах крест тайны, которую я вам доверю, вы окажете церкви громадную услугу.

Американец кивнул:

— Я сделаю все, что в моих силах.

Кардинал улыбнулся — улыбка его, казалось, проникла в самые отдаленные уголки души американца.

— Спаси вас Бог. Во-первых, должен вам сказать, что мы выбрали вас среди прочих из-за вашей твердой веры и потому что вы американец — так же, как та женщина и ее муж. А также потому, что вы своими прежними успехами доказали преданность нашему делу.

— Благодарю вас.

— Нет, это я и церковь должны вас благодарить, — сказал кардинал. — Должен вам сказать: так же, как Папа является преемником святого Петра, мы, КДВ, — преемники императора Константина.

Американец явно не понял.

— Как и Константин, мы стоим на страже единства церкви, — объяснил Браун, — но лишь та вера крепка и нерушима, которая едина, недвусмысленна и абсолютна: иными словами, в церкви не должно быть полутонов — только черное и белое. Однако мы, как и Константин, прекрасно понимаем, что Священное Писание, равно как и историю нашей религии и веры, многократно переписывали, ретушировали и подгоняли под ситуацию. На самом деле у истины всегда много толкований. Существуют одинаково достоверные источники, которые противоречат друг другу, существуют поддельные и подтасованные реликвии, Писания и исторические документы, которые, будучи открыты для публики, могли бы подорвать единодушие нашей церковной теологии и посеять сомнения. Церковь без единодушия обречена. Она рассыплется на мириады крошечных примечаний к истории веры… К тому же сомнения не приносят утешений в нашем бушующем мире. Обычным людям, чтобы обрести надежду, необходимо верить во что-то определенное. Если возникают сомнения в вопросах религии или веры, долг КДВ — расстроить эти дьявольские козни. Если в вере возникает два пути, наш долг — пройти до конца оба, чтобы затем отсечь неправедный, дабы не обрекать паству на блуждания. Мы побеждаем сомнения, чтобы дать церкви ответы, объединяющие все решения, а стало быть, и верующих; ответы, благословенные Великим Понтификом и провозглашаемые им как нерушимое Слово Божье. Единая вера гораздо важнее, чем несогласующиеся кусочки правды, которые следует держать в тайне, поскольку большинство людей не сумеют усвоить их и при этом устоять перед сатанинскими искушениями. — Он пристально взглянул на американца. — Вы меня понимаете?

— Если я вас верно услышал, — осторожно начал американец, — вы говорите о том, что не столь важно, во что именно верят люди, лишь бы они безоговорочно исповедовали одно-единственное вероучение, одобренное вашей конторой. Единство в вере означает единство силы.

Браун широко улыбнулся и кивнул:

— Вы очень проницательны. Мудро, что вы не прогуливали лекции по религиоведению.

Американец уставился на него с ошарашенным видом. Кардинал рассмеялся:

— Разумеется, мы осведомлены о вашей успеваемости в колледже. И вообще мы знаем о вашем прошлом гораздо больше, чем ваш нынешний работодатель. — Голос Брауна неожиданно зазвучал серьезно. — Вы верите, что наша цель оправдывает средства? Вы готовы отдать за нее жизнь?

Американец нахмурился. Он мог соврать не моргнув глазом и тут же забыть об этом, но если речь шла о Боге, он всегда был честен.

— Прошу прощения, Ваше Преосвященство, но мне нужно подумать, — только и сумел ответить он. Потом задумчиво пожевал нижнюю губу, взглянул в окно на нестерпимое сияние солнца. Его сердце гулко стучало, в горле пересохло. В тишине за его спиной оглушительно тикали часы.

Кардинал терпеливо ждал. В конце концов американец посмотрел на него и сказал:

— Насчет первого — скорее всего, так и есть. Но второе… — Он в сомнении покачал головой. — Даже не знаю. Я вообще не уверен, что человек может ответить на этот вопрос до того, как придет время умирать. — И американец нерешительно взглянул на Брауна.

— Замечательно, — сказал кардинал. У американца как гора с плеч свалилась. — Откровенный ответ, и я ему верю, — продолжил Браун. Затем маска доброжелательности исчезла, и миру явился ледяной лик Асессора. — Отец Всемогущий примет ваши наилучшие намерения, меня же устроят лишь наилучшие результаты вашей работы. Я ясно выразился? — Американец кивнул. — Согласны ли вы принимать меня как вашего единственного пастыря и исповедника? — Американец снова кивнул. — Готовы ли вы буквально следовать моим указаниям, зная, что за малейшее ослушание вас предадут анафеме?

Американец долго смотрел на него ошеломленным немигающим взглядом, потом медленно кивнул:

— Да, Ваше Преосвященство.

— Хорошо, — сказал кардинал. — Вы наверняка слышали о Туринской плащанице?

Американец кивнул:

— Конечно. Кто же не слышал? Считается посмертным покровом Иисуса Христа. Узкая холстина, на которой осталось изображение распятого человека. Следы от ран, стигматы, физические параметры — все совпадает с отчетами о смерти Христа. Помнится, было время, когда ломали копья, пытаясь выяснить, правомерно ли называть ее истинной реликвией.

Браун сделал паузу, чтобы отхлебнуть чаю. Затем промокнул салфеткой губы.

— Весьма кратко, но для официальной версии сгодится. — Кардинал откинулся на спинку кресла и понизил голос: — Как вы, должно быть, наслышаны, Ватикан никогда официально не освящал Туринскую плащаницу как подлинные погребальные пелена Иисуса Христа. Если вы соберете воедино все части Креста Господня, освященные Ватиканом как «подлинные», у вас получится средних размеров лесопилка. И в то же время Ватикан официально отказывается освящать Туринскую плащаницу. Почему? — Вопрос Брауна был явно риторическим. — Потому что мы боимся — вот почему. Потому что мы знаем о существовании другой плащаницы — в прекрасном состоянии, с неопровержимыми доказательствами и неопровержимыми документами, подтвержденными самыми неопровержимыми источниками. И если мы благословим эту плащаницу со всей ее смутной историей, боюсь, однажды нам еще раз придется сделать то же самое, когда появится вторая.

Американец выглядел обескуражено.

— Но я не понимаю… Вы говорите, что найдена другая плащаница, бесспорно принадлежавшая Христу? Если так, то почему бы не объявить во всеуслышанье…

Браун прервал его:

— Нет, вы меня не поняли. Вторая плащаница, существование которой сейчас хранится в тайне, не принадлежала первому Мессии никоим образом. Она принадлежала следующему.

Американец застыл.

— Второму… как… как это возможно? — Он попытался собрать разбежавшиеся мысли, но не преуспел. — То есть вы хотите сказать, что все эти годы церковь скрывала доказательство божественной сути Христа? Зачем?

Перед тем как ответить, Браун на секунду задумался.

— Будьте так добры припомнить мои слова, произнесенные с минуту назад — о высшей цели единства и определенности веры. Вера хрупка. По этой причине мы, КДВ, как и наши предшественники в течение многих веков, самоотверженно трудимся, помогая составлению папских декреталий и защищая абсолютную правду доктрин веры. Если хоть единое слово окажется ложью, люди задумаются, а так ли правдиво все остальное. Потяни за нитку — распустишь все вязание. Сказать больше? — Он пожал плечами. — Я лишь могу сказать, что в большую брешь в вере легче войдет Сатана.

— Господи… — пробормотал американец.

— Я говорил, что будет трудно, — продолжал Браун, — но укрепись в своей вере, сын мой, и доверься мне. Ты избран для миссии, влияющей на судьбу всего христианства.

— Ого, — не выдержал американец.

— Второй Мессия, или, если угодно, Спаситель, жил во времена Константина, правителя, считающего себя избранником Божьим, призванным Отцом Всемогущим, чтобы добиваться объединения христиан и искоренения ереси. Для этого император Константин повелел доставить второго Мессию в Византию и… казнить.

Американец физически ощутил, как рушится здание его веры и земля уходит из-под ног. Он схватился за край стола, чтобы обрести хоть какую-то поддержку.

— Если бы хоть капля этой информации просочилась, само существование христианства оказалось бы под большим вопросом. Настал бы хаос. Ад кромешный. Кризис веры, которого мы не видели за две тысячи лет. Иудаизму тоже досталось бы. В конце концов, Иисус был евреем, и никто так не ждет Второго пришествия как библейский «народ избранный». Но что еще важнее — исторические доказательства существования второго Мессии имеют большее значение, чем исторически подтвержденное существование самого Господа Бога. Такие исторические свидетельства могут отвратить миллионы от Иисуса Христа как Спасителя душ наших и заставить их вручить свою веру другому, тайному Мессии. — Американец заметил, что кардинал перекрестился, когда произнес имя. — Миллионы покинут лоно церкви, закроются церковные учреждения, все, что мы сделали в мире, падет прахом.

— Наверняка это просто сочтут искусным подлогом, — предположил американец. — Заговором.

— Быть может, — возразил Браун. — Но ваша священная миссия состоит в сохранении тайны второго Мессии. Найдите доказательства, подтверждения. И если вы не сможете это сделать, позаботьтесь, чтобы никто не смог. — Кардинал прервался, на его лице промелькнула тень неуверенности. — Кто знает… — Взор его погас. — Может, тайный Мессия — свидетельство того, что Господь все время посылает их нам одного за другим. И наше спасение в том, чтобы следовать за ними. А мы даже не можем их узнать. Или, хуже того, убиваем.

Американец посмотрел на кардинала, склонил голову и спросил:

— Так что, Господь проверяет, стоит ли спасать наши души? Когда мы наконец признаем Мессию среди нас… и не убьем его при этом, то обретем путь к спасению?

Браун кивнул:

— Ее.

— Что?

— Юноша, на второй плащанице также сохранилось изображение лика — лика второго Мессии… Женский лик.

Американец глухо ахнул.

4

Декабрьский шторм нагрянул с большой воды, для начала хлестнув шрапнелью злого ливня акваторию Марины-дель-Рей и палубы суденышек, прятавшихся там от ярости Тихого океана. Ветер лихо завывал, гуляя в оснастке пришвартованных яхт, и аплодировал своим забавам, расплескивая мелкую волну об их борта. Было около восьми утра.

На сто ярдов восточнее самой восточной оконечности бухты люди из кожи вон лезли, чтобы хоть как-то добраться до работы. Водостоки уже давно не справлялись, и по дорогам текли полноводные реки, перехлестывая через бордюры на тротуар. Почти на каждом перекрестке из-под воды, как туши утонувших животных, торчали застрявшие полузатопленные машины, а их промокшие насквозь владельцы, стояли поодаль в ожидании то ли машин техпомощи, то ли Ноева ковчега. Некоторые особо отчаянные пешеходы передвигались практически лежа на ветру, сражаясь со штормом за свои плащи и зонтики. Но шторм побеждал.

В главной каюте сорокачетырехфутового шлюпа «Валькирия», на вымокших от пота простынях, в тщетных попытках уснуть метался Сет Риджуэй. Обычно сон подкрадывался к нему мягкими шагами, когда он был в полудреме, на границе яви и сна, реальности и грез. Сон всегда был один и тот же, и заканчивался он одинаково — так же дерьмово, как и в жизни. Но все же, несмотря на боль, этот сон был единственной нитью, связывающей его с ней, — и болезненные воспоминания были для него лучше забвения.

Как обычно, сон начался, как и тот день в отеле «Озерный рай» в Цюрихе: он волновался в предвкушении. Случайно правая рука Риджуэя ощутила через ткань обручальное кольцо, которое он продолжал носить на левой. Шесть лет семейной жизни в бесконечном дивном многообразии: она — витавшая в облаках изящного искусства, он — приземленный, весь в боевых шрамах бывший коп, преподаватель философии. Все подмигивали, когда вспоминали, как они познакомились. Все, кроме администрации УКЛА, страдавшей врожденной нехваткой чувства юмора. Эти не улыбались, а хмурились. И чем больше они хмурились, тем веселее хохотали Сет и Зоя. На их вечеринках сталкивались несовместимые культуры: в их доме встречались спецназовские командиры и владельцы художественных салонов, бравые вояки, считавшие, что «дада» — второе слово, произнесенное младенцем, и рафинированные художественные критики, не видевшие копов живьем с тех пор, как те забирали их в кутузку с хипповских демонстраций в шестидесятые годы.

Там встречалось все, кроме скуки.

Шторм набирал силу, Риджуэй стонал во сне, события во сне набирали обороты. Сету никак не удавалось поймать ее взгляд, прикоснуться к ней хотя бы раз. Сон, как кинолента, разворачивался без его участия и контроля. Вот она вбегает в номер, возбужденная тем, как прошел день.

— У меня получилось! Он согласен все мне продать! — выпаливает она, запыхавшись. — Но это даже не полстолько. У меня есть просто обалденный сюрприз для тебя и всего мира искусства.

Она достает манускрипт на древнегреческом языке.

Теперь ему было глубоко наплевать на все манускрипты, все искусство и все сюрпризы мира. Только ее возвращение имело для него смысл. Кошмар миновал сцену с манускриптом.

— Эй, как насчет того, чтобы принять душ, чтобы я могла быть к тебе поближе? — выпархивают ее слова, когда она целует его в губы, делает шаг назад и соблазнительно смотрит на него. Он вновь чувствует, как она провела руками по его плечам, потом вниз, по животу и ниже, вроде бы случайно зацепив его спортивные шорты чуть трепещущими пальцами. События ускорились. Сет Риджуэй смотрел, как сам во сне медленно поворачивается и идет в душ. Нет! — хотелось закричать ему. — Не давай ей уйти! Не упускай ее из виду! Но события сна катились все быстрее, будто ком с горы, наращивая скорость и приближаясь к развязке.

— Сначала душ, — говорил во сне ее голос. — И вам лучше быть готовым, мистер. Вамлучшебытьготовыммистер. Вамлучшебытьготовым.

Когда он вышел из душа, ее уже не было.

Сет Риджуэй проснулся и понял, что снова плакал.

Он выругался и стукнул подушку кулаком — как последний сосунок, опять не смог заставить себя проснуться вовремя. И все же в потаенных уголках разума еще хранилась надежда, что когда-нибудь сон закончится иначе — он выйдет к ней и они будут любить друг друга так же, как в то утро в Цюрихе пять месяцев назад.

Весь избитый, он полежал еще какое-то время, глубоко дыша в скомканную подушку и слизывая с губ соль своих слез.

— Черт тебя подери, Господи, — шептал он, — будь ты проклят. Будь ты трижды проклят! — Он ударил кулаком по матрасу и тут же пожалел о своих словах: вина каменными объятиями сдавила грудь. — Прости меня, Господи, — сказал он, — я не хотел. Помоги мне найти ее, молю Тебя; помоги, ну пожалуйста. — Он попытался унять слезы, которые вот уже почти полгода каждое утро начинали катиться из глаз. Ты ведь достаточно испытывал мою веру, думал он. Неужели я не прошел это испытание? Разве Ты не можешь сделать так, чтобы мы опять были вместе? Потом он снова просил прощения: Прости меня, Господи. Знаю, у Тебя есть свои планы, но прошу Тебя — верни Зою, а если на то не будет Твоей воли, дай мне силы смириться с ее потерей.

Он медленно повернулся, выпутался из простыней, обмотавших ноги, стащил их с тела, покрытого испариной, и улегся сверху, слушая стук дождя по палубе. Печальный, умиротворяющий грохот, и Сет позволил ему смыть черные мысли, очистить сознание и вспомнить тот вечер в Швейцарии, чтобы понять, не пропустил ли он чего-либо.

Пока не приехала полиция, он успел обежать вестибюль, все рестораны и магазины отеля, даже сбегал к ее арендованной машине. Она стояла там же, куда ее поставил служащий, когда Зоя вернулась в отель из Кройцлингена, двигатель еще не успел остыть.

Бывшему детективу мгновенно вспомнились старые рабочие навыки. Риджуэй обыскал машину, комнату, все записал. Опросил портье, коридорных, даже тощего лысеющего парня, работавшего на парковке.

На цюрихских полицейских не произвело совершенно никакого впечатления, когда выяснилось, что Сет когда-то был их коллегой, зато они были весьма недовольны тем, что он допрашивал свидетелей. Позже они сидели в удобных креслах в номере и обсуждали это дело.

— Нет никакий приснакофф преступлений, герр Ритшуэй, — сообщил ему старший офицер. — Фосмошно, имейт мейсто какой-то недопонимание?

Риджуэю понадобилось какое-то время, чтобы до него дошел смысл этих слов. Была ли у них ссора, из-за которой Зоя могла сбежать? Риджуэй с трудом справился с досадой. Когда он сам был полицейским, то делал в подобных ситуациях те же выводы, говорил те же слова мужчинам или женщинам, чьи супруги вдруг куда-то исчезали. Так что когда тот офицер продолжил, Сет буквально услышал свой голос.

— У нее могли пыть огортшения, которых фы не зналь? Это происошло… пару часофф назат. — Он пожал плечами. — В любой слутшае, если нет признакоф похищений, мы нитшего не сможем сделайт. Нет закон, чтобы возвращать спешавших дам.

Риджуэй хотел было рассказать полисмену о том, как они любили друг друга, о том, что Зоя никогда бы так не поступила. Но те же самые слова он постоянно слышал, когда сам был полицейским, так что он промолчал.

Полицейские исчезли так же незаметно, как и появились. Но он еще долго ловил хмурые взгляды портье каждый раз, когда проходил мимо по вестибюлю. Без сомнения, его сурово осуждали за то, что из-за него в их респектабельном заведении топтались эти мужланы-полицейские.

В ту ночь Сет не мог заснуть. Он мерил шагами номер, иногда останавливаясь и глядя на озеро так, будто оно могло рассказать ему о Зое. С каждым ударом сердца в его душе рывками разрасталась пустота. Никогда он так остро не чувствовал одиночества. Все больше вспоминались жуткие сцены его полицейской работы.

К следующему утру он был совершенно изможден и почти проваливался в сон, когда вместе с заказанным завтраком принесли цюрихскую газету. Он заставил себя проглотить несколько кусков и пару часов поспать, прежде чем продолжить расследование. Газету он не прочел дальше передовицы. В глаза ему бросился заголовок одной статьи, и усталость как рукой сняло.

Он прочел всю статью. Всего через несколько часов после того, как Зоя закончила переговоры с хозяином особняка, там начался сильный пожар. В статье говорилось, что вся обстановка дома, включая бесценные полотна, погибла в огне. Владелец, как говорилось там же, получил сердечный приступ и сильные ожоги, пытаясь спасти свою коллекцию.

В сумасшедшей гонке в Кройцлинген Риджуэй выжал из арендованной машины все, на что та была способна. Но там его ждал лишь очередной тупик.

Местные полицейские и пожарные в один голос утверждали, что никаких следов поджога или другого преступления не было. По их словам, причиной возгорания послужила неисправная проводка в старинном здании. Американец должен понять, что джентльмен был весьма преклонных лет и в его возрасте сердечный приступ — обычное явление, настаивали они.

В больницу он съездил с тем же успехом. Вилли Макс был в коме с того момента, как его привезли. Но даже если бы сохранял сознание, вряд ли врачи позволили бы его допрашивать. А через три дня он умер и унес в могилу все свои секреты — и, как был убежден Риджуэй, судьба Зои осталась неизвестной.

Сет встряхнулся, отгоняя воспоминания. Послушал, как декабрьский дождь стучит в палубу его «Валькирии». Кое-как встал на ноги, стукнувшись головой о переборку. Потом, когда пошел отлить, увидел в зеркале свое отражение. Зрелище было так себе. Прошло меньше полугода с исчезновения Зои, а он уже запустил себя донельзя. Под глазами лиловые мешки. На талии впервые в жизни появился жировой валик. Хотя его 185 фунтов веса при 6 футах роста пока выглядели более-менее, он знал — пройдет еще полгода и он превратится в полную развалину. Вдобавок опять заныли старые раны. Врачи говорили, что так бывает. Теперь же это и вовсе потеряло значение. Какая разница?

Сет сплюнул, нажимая на смыв, и подошел к зеркалу рассмотреть себя поближе. Всю жизнь он выглядел моложе своего возраста. Коллеги в полиции звали его «паренек». В последний раз бармен потребовал у него документы, чтобы посмотреть, совершеннолетний ли он, через месяц после выписки из госпиталя. Тогда ему было двадцать девять, и пули разорвали ему грудь, спину и почку, но он все еще выглядел подростком. Двадцать девять, а его списывают из-за полной нетрудоспособности. Врачи сказали, что он, возможно, не будет способен нормально передвигаться до конца жизни. Но всего через год он был в лучшей спортивной форме, чем любой призывник их академии. Однако бюрократические правила оказались еще крепче, и он так и не вернулся на прежнюю работу.

Но даже тогда, в худшие дни, в одиночестве, в боли, без любимого дела, даже при всем этом он все равно выглядел как юнец. Теперь, когда исчезла Зоя, похоже, годы его настигли, и каждый из его тридцати семи лет оставил на лице свой отпечаток.

Сет прошел на камбуз, открыл холодильник и замер, уставившись на его содержимое пустым взглядом — перед его глазами проходили события того лета. Он пробыл в Цюрихе до начала учебного семестра в Лос-Анджелесе. Но несмотря на упорное, почти двухмесячное расследование, ему нечем было похвастаться, кроме запредельных счетов «Озерного рая», беглого разговорного немецкого языка, доброй дружбы с полицией Швейцарии и деловых отношений с сотрудником американского консульства в Цюрихе.

Американец Джордж Страттон стал его незаменимым гидом в дипломатическо-бюрократических джунглях, сплошной стеной обступивших Сета, который делал неофициальные, а следовательно, не соответствующие правилам запросы о своей жене, пропавшей в незнакомой стране. К тому же Страттон стал его постоянным, хоть и скучноватым партнером по теннису.

Сперва Риджуэя оттолкнуло бурное сочувствие Страттона, который со своим горячим желанием помочь выглядел то ли голубым, то ли консульской нянькой, следящей, чтобы неразумный дитятя — бывший полицейский — не совершил каких-нибудь глупостей. Но прошло лето, и Сет понял, что Джордж Страттон — всего лишь одинокий соотечественник, за неимением жены тоскующий по старым добрым Штатам.

Благодаря стараниям Страттона, Риджуэй получил разрешение на осмотр пожарища на месте особняка в Кройцлингене, до того как туда прибудет бригада по расчистке. Три недели Сет мелким ситом просеивал пепел и головешки, с каждым днем все больше убеждаясь, что местные полисмены во всем были правы.

И все же в конце каждого дня что-то на этом пожарище его цепляло. В конце концов, за день до того, как бульдозеры должны были сровнять с землей пепелище, до него дошло: ведь это был особняк богатого коллекционера с одним из самых значительных собраний в Швейцарии, а в руинах не осталось ни обгоревших рам, ни черепков, ни стекла, ни единого фрагмента холста, подрамника или хотя бы проволоки или кронштейнов, на которых должны были висеть картины. Огонь, как Риджуэй знал по опыту своих расследований поджогов, редко уничтожал все дотла. А в Кройцлингене он не нашел вообще ни одной головешки от подрамника или подгоревшего куска проволоки. Создавалось впечатление, что всю коллекцию вынесли до пожара.

Местные власти не приняли во внимание найденное Сетом косвенное доказательство поджога и отказались остановить бульдозеры строителей. Их терпение истощилось, и жалость к потерявшему жену американцу их больше не сдерживала. Они заявили, что он непременно получит ответы на все интересующие его вопросы, если только прекратит заваливать их своими версиями и совать нос не в свое дело.

Надеяться больше было не на что. Он посмотрел, как бульдозеры сровняли с землей его последнюю зацепку, оплатил счета, попрощался со Страттоном и отправился домой читать лекции.

Риджуэй высыпал холодные остатки кофе и засыпал зерна в кофемолку. Лекции шли из рук вон плохо. До Цюриха он всегда был востребован как преподаватель — и студентами, и коллегами с факультета. Он никогда не пропускал занятия и всегда давал свежий, интересный материал; в общем, на его лекциях не скучали.

После Цюриха все изменилось. В этом учебном году он пользовался своими прошлогодними записями… если не забывал их дома. Тони Брэдфорд, руководитель кафедры, взявший его на работу восемь лет назад, стал интересоваться, нет ли у него проблем с алкоголем.

Однако была проблема похуже пьянства — неопределенность. Если бы он только знал наверняка, жива ли Зоя, ему было бы понятно, что делать со своей жизнью.

Риджуэй засыпал свежемолотый кофе в контейнер, залил кувшин воды и включил кофеварку. Потом стоял и тупо смотрел, как она работает. Через какое-то время шипение и бульканье агрегата достигло его сознания, и он обратил внимание на серо-белые полосы шторма за иллюминатором. Мгновение виден борт судна, пришвартованного по соседству, а в следующее мгновение — лишь пляшущие черно-белые сполохи, как по телевизору, когда заканчиваются передачи.

Несколько минут он глазел на шторм, затем повернулся и подошел к столу, где стопкой лежали его лекционные материалы, не тронутые с прошлого занятия. Он взял их с гадливостью — как уродливого ребенка, которого полагается любить, но который, кроме отвращения, не вызывает никаких чувств. Сел положил перед собой папку и раскрыл планы занятий. Бегло просмотрев пару страниц, Сет понял, что сегодня ему на них глубоко наплевать — как, впрочем, и в любое другое утро после Цюриха.

Бессмысленным взглядом Сет скользил по желтоватым страницам, испещренным пометками, поправками и комментариями. Сегодня он должен был рассказывать об истоках антисемитизма в христианской догматике. Только вот сил у него не осталось ни на антисемитов, ни на христиан, ни на студентов, которые готовы были зубами выгрызать знания из его головы. Встречаться с ними было выше его сил.

Кофеварка рассталась с последней каплей заваренного кофе и выпустила струйку пара откуда-то из-под крышки. Совершенно разбитый после ночи, Риджуэй снова скрепил листы с лекционными материалами и понуро побрел к телефону, который висел на стене камбуза. Набрал номер кафедры. Трубка раздраженно прогудела ему в ухо.

— Кафедра философии, миссис Брэдфорд у телефона. — Трубку взяла секретарша. Карен Брэдфорд была очаровательной женщиной, сохранившей в свои сорок с хвостиком изящные формы и элегантность движений.

— Доброе утро, Карен. — Риджуэй постарался ответить самым приветливым голосом. — Дэвид там далеко?

— Доброе утро, Сет, — ответила Карен, чье беспокойство чувствовалось даже по телефону. — Как ты?

— А, так… ничего, ничего… беря все во внимание.

— Хорошо. Профессор Дэвис вроде на месте. Сейчас соединю.

Но вместо резкого щелчка допотопной мини-АТС Риджуэй услышал лишь тишину. Его звонок подвесили в режим ожидания. Прижав трубку ухом к плечу, Сет налил себе свежего кофе в любимую кружку, которую подарил ему его первый напарник. С одной стороны на ней значились его имя и звание — тогда он был сержантом, — а с другой два мультипликационных грифа, сидящих на ветке, и подпись: Какое, к черту, терпение? Сейчас пойду и убью кого-нибудь. В другое время, в другой жизни эта надпись заставляла Риджуэя улыбнуться.

Едва Сет отхлебнул из кружки, как телефон ожил. Пришлось давиться горячим кофе, чтобы просить Дэйва Дэвиса заменить его на занятии. Какую бы отговорку придумать на этот раз?

— Сет? — В трубке вместо профессорского раздался голос Тони Брэдфорда, завкафедрой. Настроение Риджуэя камнем пошло ко дну.

— А, привет, Тони, да, это Сет Риджуэй.

— Прости, что перехватил твой звонок, но я как раз проходил мимо Карен, когда ты позвонил.

Повисла неловкая пауза: Сет судорожно пытался сообразить, что бы ему такое ответить. Сообразить не получилось, и завкафедрой продолжал:

— Ты ведь не для того позвонил, чтобы попросить молодого Дэйва тебя опять заменить? — В голосе Брэдфорда звучали прокурорские нотки.

— Да я… у меня тут не сложилось…

— Так я и думал, — прервал его Брэдфорд звенящим от злости голосом. — Мы с тобой обсуждали эту тему, и я не намерен делать это снова.

— Да я знаю, но…

— Больше никаких «но», Сет. Или ты приходишь сегодня и читаешь лекцию, а потом и все последующие в этом семестре, или мне придется тебя уволить.

Сет покорно выслушал эту тираду, чувствуя себя виноватым за то, что огорчил человека, который предложил ему должность после увольнения из полиции.

— Ты ведь никогда таким не был, — продолжил Брэдфорд уже спокойнее, — ты же боец, заводила, бунтарь. Когда врачи приговорили тебя к постельному режиму после ранения, ты не сдавался. Когда тебя отказались принимать обратно на службу по состоянию здоровья, ты тоже не сдавался… Я видел, Сет, как ты набросился на книги после того, как тебя объявили полностью нетрудоспособным. В тебе была философская жилка — я это видел, даже когда тебе недоставало опыта. Но то, как быстро ты подготовился к докторантуре, — просто феноменально. Ты укротил свою ярость, обуздал ее и превратился в первоклассного ученого. Вот почему я предложил тебе преподавательскую должность. Ты — гуманитарий со знанием реальной жизни. Ты настоящий уникум, и я не хотел бы терять такого человека. Только ты должен взять себя в руки!

— Сейчас все иначе, — возразил Риджуэй. — Я уже не тот, что был раньше.

— Да тот же, черт возьми! — воскликнул Брэдфорд. — Ты отравляешь себя своим гневом, а не используешь его для работы.

— Если бы я знал, что Зоя…

— Проклятье, нет ее больше с нами! Ты должен это принять и жить дальше. Потому что если ты этого не сделаешь, будет два трупа вместо одного. Если для тебя самого это неочевидно, то для всех нас ты уже давно ходячий труп. Я бы сказал, сейчас самое время вытащить себя из этой трясины и вернуться к жизни.

Ответить было нечего. Брэдфорд был абсолютно прав.

— Вчера звонили из банка. Интересовались, работаешь ли ты еще и не планируешь ли продавать дом. За тобой шесть неоплаченных закладных.

Сет смутно припоминал: да, были какие-то конверты — их он бросил вместе с остальной корреспонденцией, что по-прежнему приходила на его имя на кафедру философии. Но он так и не собрался известить почтовое отделение, что уже вернулся из Швейцарии.

Это была чертова уйма денег. Он собирался оплачивать все счета, особенно закладные, пока дом не продастся. А сделать это нужно было еще и потому, что все в доме напоминало о Зое. Он часами валялся на яхте, глядя на залив и представляя себе визит к агентам по недвижимости. Но визитов этих в действительности не было — тогда пришлось бы снова увидеть дом и все, что с ним связано.

Этот дом все еще хранил дух их совместной жизни. И продажа будет означать, что те годы прошли. Однако продавать все же придется. Пустой дом — приманка для всякого отребья. Уже было три таких случая.

— Да. — Голос Сета дрогнул. — Я постараюсь продать дом в ближайшее время. Я им позвоню. Тони…

— Да?

— Мне жаль, что они тебе звонили. Прости, что тебе пришлось заниматься моими проблемами. Я…

В это мгновение яхту качнуло. Хороший моряк знает каждое движение и каждый звук своего корабля — как он ведет себя при любом ветре, на любой волне, узнает и характерное движение, когда на палубу ступает человек. Никаких сомнений — сейчас кто-то поднялся на борт его «Валькирии».

— Тони, давай я тебе перезвоню?

— Нет, Сет. Я хочу, чтобы ты разобрался со всем прямо сейчас, я хочу…

Раздался вежливый стук в крышку люка.

— Тони, кто-то стучит. Мне нужно…

Вежливое постукивание сменилось более решительным.

— Слушай, Тони, просто минуту подожди, ладно?

— Черт побери, нет. Больше я не позволю тебе сбежать. Повесишь трубку — считай себя уволенным.

В люк уже колотили. Сет положил трубку на тумбу и направился к юту. По дороге, заглянув в штурманскую рубку, достал из ящика свой «смит-и-вессон» — «магнум» калибра.357.

Обычно гости не часто заглядывали к нему около восьми утра. Особенно в декабре. Особенно в шторм. Он приготовился — его не возьмут так просто, как Зою, — положил револьвер в глубокий карман халата и затянул потуже пояс на талии.

В люк настойчиво колотили.

— Уже иду, — крикнул он, поднимаясь по трапу.

Он повернул ручку и толкнул створку вбок. В проем тут же ворвался ледяной ветер, швырнув в лицо соленые брызги. Под козырьком, защищающим кокпит, Сет увидел женщину — примерно его же возраста, с ярко-голубыми глазами, явно много повидавшими и оттого казавшимися чуть ли не вдвое старше их владелицы. Сет и женщина мрачно смотрели друг на друга.

Ветер трепал ее короткие светлые волосы, скрывая миловидный овал лица, теребил полы ее пальто из верблюжьей шерсти, на котором дождь оставлял темные отметины. За ее спиной стоял здоровенный детина в водительской форме и держал над ней зонтик. В другой руке он держал за рукоять курносый автоматический пистолет, но ствол ни на кого не направлял.

Сет почувствовал, как у него пересохло в горле. Оценивая расклад, он просто замер. Все мысли о Зое, Брэдфорде и религиозных догмах смыло волной страха.

Риджуэй, стоявший у трапа перед люком, почти не был виден снаружи, а потому, не отводя пристального взгляда, он полез в карман за «магнумом». Стараясь, чтобы его движения были как можно незаметнее, Сет готовился стрелять через переборку. «Магнум» достаточно мощен, чтобы пуля прошила доски, шофера, транец «Валькирии» и еще сохранить убойную силу.

— Мистер Риджуэй? — Голос женщины звучал вежливо, мирно и обезоруживающе спокойно.

— Да? — Какого дьявола могло занести к нему на борт с автоматом в руке? Давнего клиента? Сет судорожно пытался сравнить ее и шофера с теми, чьи лица он помнил по арестам и задержаниям. Однако у мести память обычно лучше, чем у бывшего полицейского. К тому же люди не всегда делают грязную работу своими руками.

— Меня зовут Ребекка Уэйнсток, — представилась женщина и протянула сухощавую ладонь. Рука ее была чуть тоньше карандаша. — Могу я войти? Снаружи очень неуютно. — Тут она обратила внимание, что Сет пристально смотрит на шофера. — Это мой шофер и телохранитель Бенджамин.

Бенджамин отвесил Риджуэю что-то вроде полупоклона; в исполнении такого здоровяка смотрелось потешно.

— Моя жизнь неоднократно подвергалась опасности, — пояснила она, — так что Бенджамин здесь не для того, чтобы причинять неприятности вам, а для того, чтобы неприятности не причиняли мне.

Риджуэя это ни в чем не убедило, и он с подозрением поглядывал то на Ребекку, то на Бенджамина.

— Я не привык с утра пораньше глядеть в дуло пистолета.

Ее лицо на мгновение исказила досада. Она передернула плечами, будто ветер насквозь продул ее вместе с пальто.

— Могу ли я просить ненадолго вашего приюта? Дело, с которым я к вам явилась, не стоит обсуждать на пороге.

— Только если ваш Бенджамин покинет мою лодку вместе со своей карманной артиллерией.

Она повернулась и кивнула шоферу:

— Подожди в машине. Не думаю, что они собираются напасть с воды. — Бенджамин злобно глянул на Риджуэя, потом с беспокойством — на хозяйку. — Давай-давай, — распорядилась Ребекка, — мистер Риджуэй не собирается причинять мне вред.

Шофер, все еще в сильном сомнении, спрятал ствол в кобуру под пальто и полез на пристань. Однако задержался на мгновение и снова засунул руку во внутренний карман. Только теперь достал миниатюрную рацию.

— Прошу вас, возьмите это, мисс Уэйнсток, я в лимузине буду на связи. Если я вам понадоблюсь — только позовите. — Он протянул рацию ей и двинулся к машине. Сет посмотрел, как он влез по крутому трапу на поднявшийся из-за отлива пирс, опять остановился и обернулся к ним. Ребекка помахала, и Бенджамин, который даже издали казался здоровенным амбалом, сел в лимузин и захлопнул дверцу.

Сет продолжал смотреть на машину, лишь бы не смотреть на блондинку. Он слушал, как по навесу барабанит дождь, ощущал, как в нем закипает гнев, и боролся с этим чувством. Страх гнева. У каждого оперативника это случалось по десять тысяч раз за карьеру. Страх смертельно опасной ситуации, когда ярость застилает глаза, а тело бездумно действует само на адреналиновом заряде. Риджуэй давно знал, как это бывает и что с этим делать, так что ситуация была под контролем.

Он сделал глубокий вдох, задержал дыхание, медленно выдохнул, потом еще и еще раз. Прикрыл глаза и представил, как «Валькирия» скользит по волнам. Не прошло и полминуты, и когда он услышал ее голос, то был совершенно спокоен.

— Мистер Риджуэй. — Аристократический голос Ребекки Уэйнсток звучал как-то жалобно. — Я была бы весьма признательна, если бы у вас нашлось теплое помещение и две-три минуты для разговора со мной.

— Конечно, — ответил Риджуэй, положил «смит-и-вессон» в карман и отодвинул полированную тиковую крышку люка. Потом закрепил ее и подал Ребекке руку, помогая спуститься по короткому, но крутому трапу в каюту.

Предложив место у стола, Риджуэй направился на камбуз, но увидел снятую телефонную трубку и вспомнил, что Тони Брэдфорд все еще на линии.

— Тони? — сказал он, поднося трубку к уху. — Тони?

— Сет? — Это была снова Карен Брэдфорд. — Профессор Брэдфорд ушел на встречу. Он сказал… он просил тебе передать — о, я терпеть не могу, когда он сваливает на меня всю грязную работу, — в общем, он сказал, если ты сегодня не будешь читать лекцию, ты уволен.

Повисла неловкая пауза. Сет прикрыл глаза, пытаясь осмыслить услышанное. Затем посмотрел на часы. До начала занятий осталось меньше десяти минут. Учитывая шторм, надо бежать прямо сейчас. Он перевел взгляд на Ребекку.

— Прости, Сет, — нарушила молчание Карен, — мне очень жаль.

— Не извиняйся, Карен, — сказал Риджуэй, — это я должен просить прощения. Я попробую успеть.

Разговор был окончен.

— Боюсь, у нас очень мало времени, — сказал Сет. — Мне нужно одеться и успеть на лекцию. — Он взглянул на свои записи, лежащие на столе около Ребекки. Та тоже посмотрела на них, но тут же перевела взгляд обратно на Риджуэя:

— Но…

— Расскажете мне все, пока я буду одеваться, — сказал Сет и зашел за перегородку, — я оставлю дверь открытой и буду вас прекрасно слышать. — Но, прежде чем он успел скрыться, неожиданно сильные руки придержали его за локоть.

— Мистер Риджуэй, я проделала долгий путь, чтобы встретиться с вами, — сказала Ребекка. — Не стоит от меня отмахиваться. — Сет обернулся. — Вы должны отдать это мне, — почти прокричала женщина, сложив ладони, как при молитве. — Прошу вас, отдайте. Вас ждет очень достойная компенсация.

Риджуэй отпрянул, обескураженный ее неожиданным напором.

— Вот… — Она достала из кармана пальто пачку банкнот, еще в упаковке, и стала совать ее Риджуэю. Он заметил, что купюры — тысячедолларовые. Не удивительно, что она ездит с таким шофером. На памяти Риджуэя пачками тысячедолларовых купюр размахивали только колумбийские наркодилеры. — Ну же, — не унималась она, потрясая перед ним долларами, — это честные деньги от хороших людей… и будет еще. — В доказательство она достала из другого кармана еще пачку. Потом подошла к нему и положила ее в карман его халата, прямо поверх револьвера. — Возьмите. Вам нужно лишь отдать мне все — и остальное тоже ваше.

Риджуэй медленно вытащил деньги и прикинул, сколько же их там: по крайней мере, пятьдесят купюр. Он посмотрел на Ребекку и положил деньги обратно в карман халата. Учитывая другую пачку у нее в руках, получалось, что она заявилась к нему на лодку, имея с собой около сотни кусков наличкой.

— Мисс Уэйнсток, — осторожно начал Риджуэй, — а чего вы, собственно, от меня хотите?

— Прошу вас, оставьте эти игры, — сказала Ребекка, — она должна была все от него получить.

— Она?

— Ваша жена.

— Моя жена? Что с ней? О чем вы вообще говорите? — Риджуэй сорвался на крик. — Что, черт возьми, с моей женой? Где она? — Он сгреб ее за лацканы пальто так, что ее ноги оторвались от пола. — Где она? Отвечайте, или я вас тут расчленю нахер.

— Прошу вас, прекратите! — От боли она закричала, когда Риджуэй затряс ее. — Постойте, я… мы… мы пытались остановить их. Перестаньте, мистер Риджуэй.

Сет усадил ее на диванчик. Господи, что с ним? Голова раскалывалась на части. Он энергично помассировал лицо, на секунду спрятав его в ладонях. Все это безумие вокруг зацепило и его. Он перевел взгляд на женщину, с которой только что так некрасиво обошелся. Надо держать себя в руках.

Ребекка осторожно посмотрела на него снизу вверх и нервно огладила волосы.

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — сказал Риджуэй. — Простите, но мне показалось…

— Забудьте. Это сводит людей с ума уже не первое столетие, — произнесла Ребекка неестественно спокойным голосом. — Важно помнить то, мистер Риджуэй, что мы готовы хорошо заплатить вам за картину.

— Не знаю я ничего о картинах, — сказал Сет, — и мне плевать на деньги. Я хочу, чтобы мне вернули Зою.

— Разумеется, и если вы пойдете нам навстречу, думаю, мы могли бы ее отыскать.

— Она жива?

— Я этого не говорила. Я сказала — мы постараемся вам помочь ее отыскать. Нельзя сказать наверняка, что эти безумцы могли с нею сделать. Но я подозреваю, что жива, поскольку она знает, что было с другой стороны картины, а они — нет.

— Картины? — Риджуэй взял кофе и сел за стол напротив нее. — Не понимаю. О какой картине идет речь? И кто, черт возьми, вы сами?

— Я уже говорила — Ребекка Уэйнсток. Я…

— Нет, я имел в виду, кого вы представляете? Кто вас послал? Откуда вы знаете о Зое? — У него затряслись руки, когда он поднес кружку к губам, и кофе пролился на стол. Сет отхлебнул и поставил кружку в лужицу на столе. — Почему…

— А вот «почему» — всегда сложнее всего понять, — сказала она. — Мы можем выяснить «как», «где» и «кто», а «почему» занимаются философы и священники.

Сет смотрел на нее и ждал.

Женщина задумалась на мгновение, потом достала из-под пальто черно-белую фотографию и осторожно, чтобы не въехать в разлитый кофе, подвинула ее Сету. Тот с видимой неохотой карточку взял.

Это была фотография картины — альпийский луг в обрамлении вечнозеленых деревьев на фоне горных пиков. Ребекка Уэйнсток внимательно смотрела в лицо Сета, но оно не выдало ничего.

— И что? — Сет вернул фотографию обратно.

— Живопись маслом по дереву, около шести дюймов в высоту и пяти в ширину, — сообщила Уэйнсток. — Написана между 1936-м и 1938-м немецким художником Фредериком Шталем. Картина выполнена в теплых тонах, характерных для мастеров итальянского Возрождения, чей стиль он и пытался копировать. — Ребекка сделал паузу и выжидающе посмотрела на Риджуэя.

— И что? — откликнулся он. — В чем тут дело? Как это все связано с Зоей?

— Дело в том, узнаете ли вы эту картину.

Риджуэй покачал головой:

— А должен?

Она снова всмотрелась в его лицо. Потом вздохнула и встряхнула волосами — как женщина, которая только что приняла важное решение.

— Мистер Риджуэй, не знаю почему, но я вам верю. Не думаю, что вы когда-либо видели эту картину. Но, да — вы должны были ее видеть. У нас есть все основания полагать, что эта картина была при ней, когда она покидала Кройцлинген.

Он сказал, что хочет прислать сюда кое-что с курьером. По-моему, самое время. У Сета закружилась голова, когда он услышал голос Зои. Вот та зацепка, мысль о которой витала на краю его сознания, — известная, но упущенная деталь.

Что она могла найти? Что могло быть важным настолько, что ее похитили… убили?

У меня есть просто обалденный сюрприз для мира искусства. Сет почувствовал, что проваливается в свои ночные кошмары, в очередной раз наблюдая, как сон набирает обороты и Зоя снова покидает его. Толькоотнесубумагивсейфупортьеитутжевернусь…

Картина. Это хотел прислать Макс? Ее доставили? И если да, то, черт побери, где она?

— Мистер Риджуэй? Мистер Риджуэй, с вами все в порядке?

Мираж комнаты в «Озерном рае» рассеялся, и Сет снова увидел блондинку с широко распахнутыми глазами, сидящую за столом напротив.

— Вы вдруг побелели, — сказала Ребекка. — Похоже на сердечный приступ.

— Всего лишь нервы. — Он отодвинул кружку. — Последние месяцы мне пришлось несладко, и ваш утренний визит оказался последней соломинкой.

— Простите, — сказала она, — знаю, звучит нелепо, но нам необходимо разыскать картину, чтобы вы смогли выяснить, что произошло с вашей женой.

— Расскажите мне еще об этой картине, — попросил Сет.

— Вы уверены, что ничего не знаете о картине? — уточнила она, опять доставая фотографию. — Или о ее местонахождении?

— Нет, — покачав головой, солгал Риджуэй. — Ни малейшего представления.

Ребекка в очередной раз пристально взглянула на него и продолжила:

— Шталь, художник, был любимчиком СС. Говорят, Гитлер обожал этого парня и его работы. В действительности, когда тот в 1940 году умер, Гитлер лично сочинил некролог и эпитафию, которую затем высекли на могиле Шталя.

Риджуэй еще раз взглянул на фотографию:

— С чего бы такой восторг? Художник он, по-моему, так себе.

Ребекка улыбнулась:

— Многие разделяют ваши взгляды, мистер Риджуэй. Но фюрер тем не менее считал иначе. Гитлер, как вы, наверное, знаете, больше всего на свете хотел стать художником, живописцем. Его не приняли ни в одну из лучших художественных академий, и он долгие годы жил в нищете, пытаясь пристроить свои картины владельцам кафе и бистро в Вене.

Ребекка встала размять ноги. Сет Риджуэй крутил в ладонях кружку, разглядывая свою странную утреннюю гостью.

— Возможно, миру не пришлось бы переживать одну из кровавейших своих эпох, — продолжала она, снова усевшись за стол, — если бы кто-нибудь принял маленького Адольфа в художественную школу.

— Все это довольно известно, — нетерпеливо бросил Риджуэй, — но какая здесь связь с Зоей и этими… художествами Шталя?

— Терпение. Я ехала в такую даль не для того, чтобы тратить попусту наше время. Этот период жизни Гитлера имеет два конкретных последствия для вас и вашей жены… Первое — Гитлер симпатизировал Шталю, еще одному арийскому художнику, стремящемуся к вершинам, а это подвигало фюрера на то, чтобы доказывать его художественные достоинства миру, чего бы это ни стоило. Он видел в Штале самого себя — талантливого ищущего художника, но не гения.

— Вы хотите сказать, что Гитлер был неплохим художником?

— Талантливым ремесленником, который мог бы сегодня зарабатывать неплохие деньги на графике или в коммерческих проектах — да. Новым Рембрандтом — вряд ли. Также и Шталь. Гитлер приблизил Шталя, ввел его в высшие круги нацистов. Те были только рады, что в Германии не все художники — евреи или в изгнании… Второе последствие неудавшейся художественной карьеры Гитлера для вас, — продолжила Ребекка, — касается его идеи фикс — создания крупнейшего и богатейшего музея мира. «Фюрермузеум», как должны были его называть, планировалось построить на родине Гитлера, в австрийском городе Линц. Для составления музейной коллекции в СС было создано спецподразделение — «Зондерауфтраг Линц». Эта команда должна была следить, чтобы из частных и государственных коллекций на оккупированных территориях изымались лучшие мировые шедевры — живопись, антиквариат, скульптуры, реликвии, монеты, всё. Произведения искусства со всей Европы свозились грузовиками и вагонами в мюнхенскую штаб-квартиру. Позже, во время войны, все эти ценности развезли из Мюнхена по старым замкам и солевым шахтам, чтобы не пострадали от бомбежек союзников. — Она сделала паузу и наклонилась к Риджуэю. — Поместье в Кройцлингене, которое посещала ваша жена, было до отказа набито произведениями искусства, проглоченными нацистской машиной. Большая часть этих трофеев была вывезена за пределы Германии офицерами СС, которые искусством покупали молчание, еду, кров и бегство от военного трибунала победителей.

— Боже правый… — Риджуэй не верил в эти фантазии Ладлэма о состарившихся нацистах, которые до сих пор бродят по свету, однако все равно полагал, что на фоне произведений искусства стоимостью в миллионы долларов убийство — действительно безделица. — Так почему возникает интерес не к бесценным мастерам, а к заурядной мазне второразрядного фашиста?

— Я как раз к этому подхожу, — поспешила объяснить Ребекка. — Незадолго до вторжения в Польшу Шталь навестил Гитлера в Берхтесгадене, и они вдвоем долго гуляли по холмам. Никто не знает, куда именно они ходили. Но когда они вернулись, у Шталя были этюды, с которых потом он написал эту картину. — Она постучала по фото холеным ногтем с маникюром. — Эта картина, по всей видимости, висела в тайной австрийской ставке Гитлера. Которая, вполне возможно, находилось неподалеку от места, изображенного на этом пейзаже.

Риджуэй снова подвинул к себе фотографию и вгляделся на этот раз внимательнее.

— А что это здесь, в углу? — Он протянул ей фото и указал на деталь.

— Мы считаем, что это вход в старую соляную шахту, — сказала Уэйнсток. — Это не имеет значения, таких шахт в Баварии и Австрии — хоть пруд пруди.

— А как называется картина?

— «Обитель Владычицы нашей Небесной».

— Странно. Я бы ожидал святых с нимбами или Деву Марию… «Владычица Небесная» — это ведь про нее?

— Помните, только что я вам говорила, что они собирали не только живопись, но и антиквариат, реликвии, религиозные святыни? В самом начале своих поисков произведений искусства и прочих шедевров Гитлер стараниями своих агентов — не гнушаясь ни подкупом, ни угрозами, ни даже убийством — приобрел бесценную религиозную святыню. Для Гитлера ее ценность сводилась к использованию против католической церкви — чтобы практически заткнуть рот самому Папе Римскому насчет обращения нацистов с евреями. Прежде чем вы скажете, что это бред, вспомните, насколько молчалив был в те годы Ватикан. Некоторые обвиняли его напрямую, называя такую позицию скандальной.

— Я знаю, — согласился Риджуэй, — но как? Я имею в виду, что могло оказать столь сильное влияние?

— Нечто, мистер Риджуэй, способное подорвать самую основу христианской церкви. На это ходили смотреть Гитлер и Шталь во время той своей встречи. — Голос Ребекки зазвучал громче. — И где-то на этой картине, — она возбужденно постучала по снимку пальцем, — есть ключ к поискам. Я думаю, что ваша жена смогла его найти.

— Так к чему этот ключ?

— Это знание не будет для вас полезным, мистер Риджуэй, — ответила Уэйнсток. — Есть люди, готовые жертвовать собой, лишь бы мир не обрел это знание.

— Если моя жена связана со всем этим… если есть хоть мизерный шанс найти ее, я должен знать все. — Он подозрительно взглянул на нее. — А как вы со всем этим связаны? Вам-то зачем разыскивать эту картину?

— Люди, о которых я только что упомянула, — начала она, осторожно подбирая слова, — которые ни перед чем не остановятся, чтобы сохранить эту тайну… Мой отец некогда был среди них. Прошло много лет, прежде чем он понял, что они пытались защищать не церковь, а самих себя. По этой причине он сложил с себя духовный сан и женился. Но так и не смог забыть того, что видел, а потому вышел на небольшую группу ватиканских священников, которые пытались выкорчевать политизированные догма и вернуть церковь к духовным корням.

— Свежо предание…

Ребекка посмотрела на него долгим взглядом.

— Я верю, что это может случиться, — сказала она. — Я верю, что добрые люди могут этого добиться и католическая церковь начнет нести своим прихожанам дух истины, если только отринет правила, установленные человеком, и вернется к Слову Божьему.

Сета как током пробило от ее слов — так они были созвучны его собственным идеалам. В конце концов он спросил:

— Так что случилось с вашим отцом и почему вы здесь?

— Мой отец умер, — отрешенно ответила она, — и я приняла на себя его крест.

Сет долгим взглядом посмотрел ей в глаза, затем поднялся.

— Может быть, я знаю, где находится картина… а может, и нет. В любом случае вы этого не поймете, если я не буду знать больше… гораздо больше. — И он обернулся посмотреть, как она отреагирует на его слова.

Пока они мерили друг друга взглядами, к стоянке в конце пирса тихо подкатил неприметный седан и припарковался с западной стороны носом к лимузину Ребекки — примерно в двадцати ярдах. Бетонное здание общественного туалета загораживало машину и ее пассажиров от Бенджамина, пристально следившего за «Валькирией».

Незаметно для Бенджамина из задних дверей вышли двое в желтых дождевиках, а еще пара, одетая так же, осталась на переднем сиденье — в прямой видимости «Валькирии».

— Это ваша жизнь, — сказала Ребекка.

— Да, это моя жизнь, и что?

Она кивнула — и тут началось светопреставление. Сперва зазвонил телефон. Звонок прозвучал в тиши каюты настолько неожиданно, что оба вздрогнули. Риджуэй ринулся к телефону и схватил трубку:

— Да?

— Сет? Это Тони Брэдфорд.

Голос сдернул Сета с небес на землю. Он взглянул на латунные часы, висевшие на переборке. Его лекция должна была начаться семь минут назад.

— Сет, я надеялся, что ты не ответишь. Тогда бы у меня была причина предположить, что ты в дороге и задерживаешься по уважительной причине.

— Тони, я…

— Не важно, приятель. Мне это неприятно говорить, но с настоящего момента ты уволен. Я хочу, чтобы к концу дня твой кабинет был свободен, и убери эту свалку личной корреспонденции из нашей подсобки. Тут тебе ни хрена не почтовое отделение. Если к вечеру все это еще будет здесь, я лично выброшу весь твой хлам к чертовой матери. — Он бросил трубку, не дав Сету произнести ни звука.

Риджуэй все еще смотрел на смолкнувшую трубку, когда из кармана Ребекки раздался треск рации. Она тут же ее выхватила.

— Бенджамин? — В ее голосе сквозила паника. — Бенджамин, ты там?

Ответа не последовало.

Сет краем глаза уловил какое-то движение. Он взглянул в иллюминатор и сквозь косые струи дождя увидел, что рядом с лимузином Ребекки стоит человек в желтом плаще. Человек повернулся и что-то сказал другому, в таком же желтом дождевике, когда тот обошел машину сзади и подошел к нему. Второй взглянул через окно машины и кивнул. Они обменялись парой фраз и повернули прямо к причалу Риджуэя.

— Вы кого-то ждете? — спросил Сет, не глядя на Ребекку, и указал в сторону ее лимузина. Оттуда к ним быстрым шагом направлялись двое в желтых дождевиках — уже не глядя ни влево, ни вправо, а только на «Валькирию».

— Бенджамин! — кричала Ребекка в рацию, но оттуда раздавался лишь шум радиопомех. Она взглянула на аппарат так, будто он лично ее предал.

Нащупав пачку денег, Риджуэй достал из кармана халата «магнум». Он даже подумал, не вернуть ли ей деньги сейчас, но стук шагов по причалу напомнил, что сейчас у них есть дела поважнее.

— Вам лучше переждать здесь, — сказал Сет. — Идите в переднюю каюту и сидите тихо.

Ребекка даже как будто уменьшилась в размере, когда Сет усадил ее на шконку.

Риджуэй нашел свои штаны цвета хаки на крючке за дверью. То, что он под халатом голый, не вызвало у него и тени смущения. Он быстро бросил револьвер на койку и стал натягивать штаны, слушая, как сначала один, а потом другой человек поднялись на борт. Он едва успел застегнуть крючок и молнию на ширинке, как дюймовой толщины тиковые доски подволока разлетелись над его головой в щепы от двух длинных очередей из автомата с глушителем.

— Быстро в угол! — крикнул Сет, хватая револьвер и бросаясь к Ребекке. Та даже застонала от боли, когда он схватил ее, и они оба рухнули в дальний угол, поближе к носу яхты. Через секунду деревянная дверь и переборки напротив вздыбились бурыми гейзерами, а по каюте заметался смертоносный свинцовый ураган. Сет чувствовал, как дрожит Ребекка. Но острее всего, прижимаясь щекой к тиковым доскам, он ощущал их вибрацию и глухой стук пуль, входивших в дерево в дюйме над их головами. Судьба преподнесла им, по крайней мере, одно чудо — без глушителей, скрадывавших начальную скорость, эти пули пробили бы их насквозь вместе с настилом.

Пальба прекратилась так же неожиданно, как и началась. Только ветер свистел сквозь пулевые отверстия. Ребекка шевельнулась.

— Тихо, — прошипел Риджуэй. Они полежали, вслушиваясь в то, что определенно не могло быть шумом шторма. Вот оно — раздался легкий шорох: это уличная грязь крошилась между жесткими подошвами и палубой «Валькирии». Звук приближался, пока наконец не прозвучал прямо у них над головой.

Сет молниеносно перекатился на спину и дважды выстрелил в подволок. В закрытом помещении револьвер грохотал, как пушка. Сквозь звон в ушах Сет расслышал хрип, в котором смешались удивление и боль. Секунду спустя раздался глухой стук упавшего тела, и тут же — бряцание автомата по палубе.

— Быстро, — рявкнул Сет, рывком подымая Ребекку на ноги. Она рванулась за ним обратно в кают-компанию. — Вам лучше под стол, — показал он на массивную тиковую плиту: больше в каюте укрыться было негде.

Как только она туда забралась, Риджуэй метнулся к кормовой каюте. Стоя там, он через проем люка мог бы поразить любую цель на палубе. Но Сет не успел — подволок вновь прошила автоматная очередь. Риджуэй присел и, скрючившись в три погибели, двинулся к выходу.

Подволок содрогался от свинцового дождя. Через решето, в которое пули превратили доски, Сет заметил тень, похожую на силуэт человека, прицелился и уже совсем было нажал на курок. Но вдруг глухо закричала Ребекка. Сет обернулся — она не убрала правую ногу под массивную столешницу до конца, и теперь по штанине расплывалось кровавое пятно.

Риджуэй выстрелил в подволок и бросился к ней. В ответ у него за спиной шквал огня обрушился на огнетушитель. Сет поднял раскладывающийся край стола и аккуратно подвинул ногу женщины так, чтобы прикрывало и ее.

— Не волнуйтесь, — подбодрил он Ребекку. — Мы выберемся отсюда, и я отвезу вас в больницу. — Риджуэй стал медленно выползать, как вдруг яростная очередь вспорола ковер в полудюйме от его лица. — Твою мать! — заорал Сет. — Да сколько ж можно!

Он перекатом метнулся от стола и наугад всадил три пули в подволок. Одна, несомненно, достигла цели… Сквозь рев шторма прорвался долгий крик боли.

Ребекка обессиленно приподнялась на локте и вытянула шею, чтобы из-под стола посмотреть на Риджуэя. Ее штанина уже вся пропиталась кровью.

— Мистер Риджуэй…

— Тс-с, — прервал ее Сет. Он встал на ноги и потихоньку поднялся по трапу. Затем одним движением расчистил проход от обломков и — с единственным оставшимся патроном — выскочил на палубу. Прямо перед ним лежал один из нападавших, вытаращив из-под желтого капюшона налитые кровью мертвые глаза. Чуть поодаль, на баке, лежал второй труп — тоже в желтом дождевике. Риджуэй услышал хлопанье автомобильной дверцы и, обернувшись, увидел еще двоих — они бежали от машины.

Почувствовав, как его кишки от страха стягиваются морским узлом, Риджуэй бросился обратно в каюту к Ребекке:

— Надо убираться отсюда… там еще…

Женщина, опираясь на его руку, с трудом выбралась из-под стола.

— Но… как? — простонала она. — Я не умею плавать… а это единственный выход.

— Шлюпка, — сказал Сет, — с подвесным мотором.

Пробираясь по палубе, Риджуэй кое-как дотащил хромающую Ребекку до короткого пирса, бортом вдоль которого стояла «Валькирия». Там у борта, ближе к корме, к стенке была привязана белая фибергласовая шлюпка. Не обращая внимания на крики за спиной, Сет упал на колени и подтащил ее поближе. Он так был поглощен этим, что не слышал приглушенных хлопков выстрелов.

Но, обернувшись к Ребекке, Сет на секунду замер, глядя на ее шею — вернее, на то, что от нее осталось. Автоматная пуля пробила в ее горле зияющее отверстие.

На лице Ребекки Уэйнсток застыло недоумение. Она шевелила губами, но вместо слов на губах пузырилась кровавая пена. Затем женщина почти умиротворенно закрыла глаза и рухнула на причал.

Раздались крики:

— Вон, радом с бабой! — и вслед за ними — ураган автоматного огня. Риджуэй оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как к нему по причалу приближается пулевая дорожка. Повинуясь рефлексам, он нырнул в темные ледяные волны залива.

5

Зоя сидела на краю провисшей металлической койки и пыталась вкрутить себе в уши тампоны, свернутые из туалетной бумаги. Под ней в унисон скрипели ржавые пружины и металлическая сетка, прикрытая тощим матрасом. Однако чахлый писк тонул в победном реве вентилятора, заваренного в железную дверь. В другом углу комнаты на обшарпанном металлическом столе стоял допотопный компьютер: его вентилятор жужжал, как старинный фен. Монитор изредка потрескивал в воздухе, перенасыщенном влагой индустриальных испражнений и плесенью. В углу натужно гудел электрообогреватель, тщетно пытаясь справиться с ледяным дыханием зимы. Зоя сидела в толстом лыжном свитере со снежинками, саржевых штанах, под которыми были теплые рейтузы, и двух парах толстых шерстяных носков.

Мгновение спустя вся эта какофония, бушующая меж голых бетонных стен, несколько стихла — заглушки из туалетной бумаги, щедро сдобренной лосьоном для рук, расправились в ушах.

Уровень шума спал, и Зоя позволила себе легкую торжествующую улыбку. Новое изобретение позволило ей одержать победу в той ситуации, когда она уже была готова прощаться с жизнью. Она подумала об отце — одаренном сварщике и механике с амбициями скульптора. Он научил ее пользоваться всеми инструментами, несмотря на протесты матери, говорившей, что эти штуки не для девочек. Зоя медленно покачала головой и нахмурилась, глядя на свои руки.

Затем, как и почти каждый вечер перед ужином, Зоя закрыла глаза и постаралась припомнить. Дни складывались в недели, недели — в месяцы. Она вспомнила до мельчайших деталей все, кроме самых первых дней, когда из Москвы с сумкой, набитой химией, приехали русские.

Они выпотрошили ее память в поисках картины, используя наркотики, разметавшие ее сознание, точно сквозняк — листы бумаги из стопки. И каждый вечер она подбирала очередной лист, чтобы положить его на место в нужном порядке.

Первый укол вызвал непрошеный сон, пока она ждала лифта в отеле «Озерный рай». В нахлынувшем дурмане она чувствовала, как ее поддерживают чьи-то руки, слышала голоса — несколько русских, но в основном немецкие.

— Давайте, пока все здесь, прихватим и профессора, — сказал немец. Зоя хотела закричать, но ужас лишил ее голоса.

— Нет, — безапелляционно заявил другой немец, — это слишком. Два тела — умножай обычные напряги на два. Если она скажет, что он что-то знает, мы всегда сможем прихватить его позже.

И все, включая звуки, накрыла черная пелена.

Зоя пришла в себя на старом промышленном складе, ставшем ее тюрьмой. Сначала — много холода и никакой еды. Потом — много теплой еды и одеяла. Дни лишений сменяли дни комфорта, отчаяние сменяла надежда, настроение и удача менялись с каждым дознавателем. Она рассказала им все, но те считали, что она знает о картине больше. Вот тогда они и вломились в ее сознание. Психотропная дрянь превратила время в бесконечный сумасшедший сон в полуживом, полубессознательном марлевом полузабытьи.

Она попыталась вспомнить украденные ими дни — ее брови сошлись на переносице, но память заклинило намертво. Она чувствовала неясное эмоциональное притяжение своих воспоминаний, но те по-прежнему оставались нечеткими перед ее мысленным взором.

— Проклятье, — пробормотала она на выдохе. Все по-прежнему оставалось нечетким, вплоть до первых туманных воспоминаний о голосе Талии, который говорил, что ей не повредит квалифицированная помощь в систематизации, описи и оценке всего, что вывезено из особняка Вилли Макса.

— Дайте ей шанс, — звучало искреннее контральто в серой дымке первого четкого воспоминания. — Смотрите, если она не справится, ее всегда можно отправить в Ригу в бочках с мазутом. Но сейчас мне нужна ее голова и руки без отрыва от туловища.

Милая Талия.

Теперь, в импровизированной тишине, Зоя раскачивалась на койке, пытаясь восстановить память.

Но вместо этого она вдруг вспомнила лицо Сета. Черты его уже выцветали, как фотография, оставленная на солнце. Прошедшие месяцы размыли детали. Первое время она даже плакала, осознав, что начинает забывать его лицо. Но потом произошла странная вещь. По мере того, как черты лица Сета стирались из памяти, она все яснее видела его глаза. Каждую прожилку в радужке глаза — и лишь общие очертания всего лица. Как будто художник тщательно выписал глаза, оставив лицо в наброске.

Тем не менее глаз было достаточно. Сидя и размышляя, Зоя поняла, что и всегда их было достаточно, так правдиво они отражали суть их владельца. Она смотрела в его глаза, как другие смотрят на небо, чтобы предсказывать погоду. В его глазах, как и в небе, цвет отражал настроение. Они были голубыми, когда он о чем-то глубоко задумывался, серыми — когда выматывался на тренировках, цвета морской волны — в печали или меланхолии, и зелеными, почти изумрудными — после секса.

Воспоминания нахлынули потоком, принеся с собой горечь утраты, от которой было так же больно, как от всех последних месяцев. Она пыталась вспомнить его голос или его ладони на своей груди, но пропало все — все, кроме глаз. Непроизвольно подступили слезы. Ей так его не хватало.

Она попыталась отогнать от себя печаль, откинула голову и обеими руками помассировала сзади напряженную шею. Открыла глаза. Тени от стропил, ржавых железных труб и разбрызгивателей противопожарной системы образовывали четкий геометрический узор на пожелтевших от времени досках над ее головой.

И тут она краем глаза заметила какое-то движение. Повернула голову: дверь медленно открывается. Зоя тут же вытащила импровизированные беруши и вскочила, пока ее громадный тюремщик медлил в дверном проеме. Глыбообразный гигант, чьи конечности казались слишком короткими для торса; где-то в его огромном кулаке затерялся бумажный пакет «Мовенпик» с ее обедом.

— Добро пожаловать в «Шез Бастиль», я Андрэ, ваш метрдотель, — произнесла она по-английски, зная, что он понимает только русский. — У меня будет столик на одного? — Он, как и всякий вечер, только повел мохнатой бровью и тщательно осмотрел комнату. Затем повел головой, и Зоя, повинуясь жесту, отошла в дальний угол. Она стояла в изножье кровати, рядом с ночным горшком, пока надзиратель ставил пакет с едой рядом с древним компьютером. Затем тщательно обследовал все поверхности комнаты, чтобы обнаружить следы возможной подготовки к побегу. Наконец Громила победно взглянул на нее и направился к двери. Но не вышел, а встал рядом с дверью и кивнул.

Через секунду появилась Талия Яструбинецкая с серебряным подносом в руках, на котором стоял великолепный чайный сервиз. Теперь бумажный пакет «Мовенпик» соседствовал с коллекционным фарфором.

— Я решила, что мы можем обсудить, как продвигаются твои отчеты. — Входя, Талия кивнула на старинный комп и подмигнула Зое, когда поставила поднос на конторскую тумбу с двумя ящиками, стоявшую рядом со столом.

Зоя нахмурилась. На самом деле в заточении, без книг и журналов она почти все время проводила за клавиатурой доисторического 486-го, убегая из своей мрачной камеры в созерцание шедевров искусства. Зоя часами расшифровывала свои заметки, документировала находки и составляла как можно более подробные провенансы — эта задача облегчалась дотошностью нацистов, которые видели путь в Валгаллу вымощенным не только низшими расами, но и тщательной документацией на украденные сокровища.

Но Зою глодал червячок сомнения. Визиты Талии были нечастыми, и каждый раз она приносила книгу или записи. И никогда не засиживалась. Что-то тут не так.

— Ну, — осторожно начала Зоя, — за сегодня я не сильно продвинулась, так как обычно начинаю работу после еды.

— Так давай поедим, — воскликнула Талия с неподдельным энтузиазмом, обычно отводимым ею для великого искусства и еды любого класса. Впечатляюще высокая и крупная женщина, немного за сорок, с длинными рыжими локонами, обрамлявшими безмятежное лицо, Талия была дочерью почтенного минского арт-дилера, которого за долги сожрала на обед мафия московских ростовщиков. Они вопреки обычаю не стали ломать старику ноги, а втянули в свой бизнес, используя его некогда легальную торговлю для отмыва краденого антиквариата и произведений искусства; а эта тропинка в конце концов привела в Кройцлинген. Вся фактическая работа свалилась на плечи помощника старика — Талии.

Надзиратель вышел, закрыв за собой дверь. Задвинутый засов лязгнул с такой силой, будто это был последний и самый решающий аргумент.

— Ну что за отношение! — возмутилась Талия, бросив взгляд на дверь. Акцент у нее был скорее нью-йоркским, чем минским. Она медленно окинула взглядом комнату. — Вам определенно надо что-то сделать с этой конурой.

Большая часть семьи Талии была русскоязычными евреями, получившими выездные визы еще при администрации президента Джимми Картера. Остался только ее овдовевший отец. У него было слабое здоровье и сильная тяга к торговле искусством. Чтобы уехать, ему пришлось бы разориться на выездных поборах, взимаемых Советами. Вместо этого, он остался и отправил ее жить с кузинами и тетками в Нью-Йорк, оплатив ее обучение в Колумбийском университете. Позже выяснилось, что эти деньги он одолжил у московских ростовщиков, рассчитывая, что умрет раньше, чем придется отдавать деньги.

— Ты ведь пришла сегодня не о дизайне интерьеров поболтать, — сказала Зоя, подходя к столу.

Талия пожала плечами, сграбастала «мовенпиковский» пакет и сунула его Зое.

— Держи, тебе надо немного мяса на костях нарастить. — Она резко повернулась и подхватила свой. — Иди сюда! Садись, садись! — Она пододвинула единственный в комнате стул Зое и принялась выгружать свой обед. Чуть помедлив, Зоя придвинула стул так, чтобы лучше видеть Талию, и достала из своего пакета холодный сэндвич и пластиковую чашку с овощным супом. Поставила все на стол, открыла суп и отхлебнула.

Талия встала рядом с серебряным подносом и атлетически накинулась на такой же сэндвич. Комнату вновь наполняла механическая какофония. Талия оглянулась на дверь, положила сэндвич и подвинулась ближе к Зое.

— Это единственное место, где можно поговорить, — тихо сказала она. — В других местах они с нас глаз не спускают. — Зоя кивнула. — Они заставляют меня закругляться. Кто-то их дернул, и теперь они хотят свернуть лавочку как можно быстрее.

— Но почему?

— Мне почем знать? Может, у них полиция на хвосте? А может, и твой муж, если он настолько хороший детектив, как ты мне рассказывала.

Сердце Зои запело, когда она услышала, что Сет ее разыскивает. Как же она мечтала, что он появится в дверях ее тюрьмы.

— У нас много времени?

— Самое большее — неделя.

— Но нам же еще надо исследовать все фигурки богинь! — Совершенно неожиданно в добыче из Кройцлингена оказался чемодан, набитый сотнями статуэток, миниатюр и прочих фигурок Великой Богини — кто-то назвал их «Венерами», — делавшихся на протяжении более десяти тысяч лет, начиная с неолита или палеолита. То была самая удивительная находка из всей невероятной коллекции.

— Чтобы сделать все как следует, понадобится несколько месяцев, — возмутилась Зоя.

— У нас нет месяцев, — ответила Талия. — Более того, сейчас главный приоритет у подделок, которые ты обнаружила в других частях коллекции. Все страшно огорчились, когда выяснилось, как же их, по твоему мнению, много.

— Хрена лысого, — ответила Зоя. — Привыкнут. — И она сделала большой глоток супа, который при таком холоде быстро остывал. — Что еще они могут сделать? — Зоя промокнула губы салфеткой. — Они продают краденое тем, кто знает, что это краденое. Что сделают покупатели? Пожалуются в полицию?

— Не забывай, что кое-кто из них и есть полиция, — предостерегла Талия.

Зоя с сожалением помотала головой и допила суп.

— Может, они и воры, — продолжила Талия, — но они хотят и дальше продавать ворованное искусство тем же покупателям и тем же кураторам. Я так понимаю, у них есть лазейка в запасники Эрмитажа, где хранится многое из того, что Советы награбили, но не признаются.

— Логично, — мрачно ответила Зоя и откусила кусок сэндвича. Потом долго молча жевала, ощущая всей кожей металлический дребезг, заполнявший все пространство вокруг. А когда проглотила, ответила: — Что ж, есть и хорошие новости: среди импрессионистов и прочих «декадентов» подделок, судя по всему, больше нет. — Она сделала паузу. — Не было особого смысла подделывать то, что было объявлено нацистами вне закона. С другой стороны, я бы сказала, что добрая четверть всех произведений искусства, датируемых от Средневековья до начала XIX века, — либо фальшивка, либо отреставрирована так, что хоть в универмаге продавай.

— У них просто крыша поедет.

— Нет, если мы им не скажем, — улыбнулась Зоя. Талия озадаченно посмотрела на нее. — Я прошлась по большей части, — пояснила Зоя, — и проставила крошечную букву «ф» в правом нижнем углу каждой картины и в разных местах на скульптурах или реликвиях. В базе данных это тоже учтено — «ф» стоит в графах с описанием.

— Какое коварство, — сообразив, протянула Талия. — Если станет известно, что ом толкают фальшивки, никто у них никогда ничего больше не купит.

— В яблочко, — сказала Зоя. — Кроме того, тебе они не смогут ничего предъявить, потому что экспертом по фальшивкам была я. Мне нужно одно — выбраться отсюда, и ребята будут по уши в дерьме.

Лицо Талии вытянулось, когда до нее дошло, что Зоя может попросту не дожить до момента, когда ее план осуществится. Обеих охватило уныние.

Талия жила в отеле неподалеку; туда и обратно ее сопровождали тюремщики. В заложницах ее держали угрозами отцу. Ей ясно дали понять, что они с отцом будут долго мучиться перед смертью, если вдруг произойдет какой-нибудь неприятный сюрприз — сбежит Зоя, нагрянет полиция или кому-то что-то передадут без их ведома. Даже не по ее вине.

— Ну, жду не дождусь, когда увижу, как ты определяешь подделки. — Натянутый энтузиазм Талии прервал молчание. Она расчистила место и поставила две чашки с горячим чаем. — Надо приступать завтра, чтобы эти работы нам больше не мешали.

— Это будет неплохое дельце, — сказала Зоя, добавив себе в чашку молока и отхлебнув. — Я мало что понимаю в неолите и палеолите, в отличие от тебя.

Талия лишь скромно пожала плечами.

Женщины какое-то время пили чай молча — каждая предавалась невеселым мыслям о своем неопределенном будущем, которое никому из них не хотелось торопить.

— Чем быстрее мы вернемся к нашим богиням, тем лучше мне станет, — сказала наконец Зоя.

— Мне тоже, — согласилась Талия. — К сожалению, наши гениальные работодатели не слишком заботятся о судьбе… как они их назвали? «Черепков с жирной девкой».

Зоя допила чай и снова пробормотала себе под нос:

— Логично.

— Можно заняться ими вечером, — предложила Зоя.

— Фальшивками?

— Я думала о богинях.

Талия покачала головой:

— Они уперлись. Сначала — последние поступления, потом — богини.

— Так мы сможем заняться ими вечером? Думаешь, разрешат?

— Не вижу причин для отказа, — сказала Талия. — Им самим не терпится поскорее закруглиться. Им же хотелось делать ставку на богинь. Я выбила нам еще неделю, убедив, что эти «жирные девки» могут принести им миллионы. А потом они сказали, что, возможно, придется свернуться меньше чем за день, так что надо готовиться к тому, чтобы увязать все концы за пару часов.

У Зои от страха перехватило дыхание. Она и была таким концом. Талия однажды спасла ей жизнь, а потом защищала ее много месяцев, ограждала, как могла, от ужасов заточения, даже делала иногда приятные сюрпризы — то роза, то хороший чай. Но Зоя знала, что Талия такая же узница, как она. У нее тоже — ни ключей, ни свободы передвижения. Пока отца держат в заложниках, Талия ничем ей больше не поможет.

Зоя постаралась избавиться от мрачных предчувствий — настолько реальных, что их можно было потрогать. И у Талии лицо вытянулось от невеселых раздумий.

Зоя решила подбодрить их обеих.

— Послушай, даже если бы мы с тобой сейчас работали в большой галерее на Банхофштрассе, нас мог бы сбить «мерседес» на переходе. Никто на самом деле не знает, сколько времени осталось. Так что давай используем все… сколько бы его ни было. Нефиг сидеть на задницах и морды корчить.

6

Бледный зимний день уже давно сменился римскими сумерками, когда американец завершил аудиенцию у Асессора. Кардинал Нильс Браун сидел спиной к посетителю, глядя в окно, где все четче проявлялись их с гостем отражения по мере того, как темнело на улице.

Американец похудел, подумал кардинал. Лицо гостя теперь бороздили морщины, неожиданно появившиеся за последние полгода.

— Просто не понимаю, как им удается до сих пор ускользать от нас, — обессиленно произнес американец. Кардинал отметил про себя, что человек не жалуется и не оправдывается. Это хорошо. В конце концов, мешки под глазами говорят о его старании красноречивее любых слов.

— Вы уверены, что у вас есть все необходимые средства? — спросил Браун, повернувшись к американцу.

— Ваша щедрость безгранична, — ответил тот. — К тому же я имею доступ к ресурсам моего работодателя.

Кардинал кивнул, потом неожиданно улыбнулся:

— Господь наградит нас за старания.

Американец не смог сдержать вздох облегчения, хоть и очень старался. После недолгой паузы кардинал продолжил:

— Вы поступили благоразумно, не задавая вопросов и не пытаясь копать слишком глубоко.

— Благодарю вас. Я не люблю лезть не в свое дело. В действительности большинство вещей я предпочитаю не знать…

Браун кивнул:

— Все же я решил, что о сути происходящего вам следует знать больше — это должно помочь вам в поисках. Возможно, у вас появятся новые идеи.

— Целиком полагаюсь на ваш суд, — опасливо ответил американец. — Во всех смыслах.

— Неужели все эти месяцы вам не было интересно, что спрятано в ларце, который вы ищете? — спросил кардинал. — Как его содержимое может доказать подлинность плащаницы Софии и ее собственное мессианство? В конце концов, мы говорим о событиях, произошедших более семнадцати столетий назад… Войны, Крестовые походы… разруха… Как вообще можно доказывать что-либо важное, не испытывая ни малейших сомнений?

— Я думал об этом, — согласился американец, — и понял, что это — из разряда вещей, которые мне точно не следует знать.

— Возможно, — улыбнулся Браун, — как доброму прихожанину и верующему человеку, вам и не следовало бы. Но как Солдату Господа, я считаю, вам необходимо понимать некоторые детали для дальнейших поисков.

Американец долго выдерживал взгляд кардинала, затем кивнул.

— История изобилует доказательствами, — начал Браун, — так что позвольте начать с 310 года от Рождества Христова, когда в маленькой анатолийской деревушке в семье торговца появилась София, незаконнорожденный отпрыск старшей дочери. Обстоятельства, сопутствующие рождению, неясны. Семья старалась скрыть факт появления незаконнорожденной дочери, и тринадцать лет им это удавалось. Девочке не позволялось выходить за пределы довольно уютного семейного дома, а также общаться с кем-либо из прислуги. Объяснение подобной таинственности очевидно — необходимость избежать позора от появления ребенка вне брака. Однако из дневника ее матери ясно, что главная причина — сверхъестественное появление здорового ребенка всего на половине срока… Несомненно, мать девочки во время беременности посещали видения: все они касались обыденных жизненных ситуаций, некоторые — отцовского дела. Все сбылись… После рождения Софии люди, купавшие ребенка или бравшие его на руки, на время обретали дар предвидения. Тот факт, что Софию — не только незаконнорожденную, но и одержимую бесами — не умертвили во младенчестве, говорит о том, что семья о рождении девочки знала больше, чем сохранилось в письменных источниках.

— Больше? — спросил американец. — Например?

— Возможно, были послания или какие-то знаки божественного происхождения младенца. — Браун в сомнении глянул на американца. — Но это всего лишь домыслы, а мне хотелось бы оперировать фактами. — Американец кивнул. — Тогда суеверия подстрекали насилие даже легче, нежели сейчас; Одно лишь подозрение на одержимость бесами означало быструю смерть от рук суеверных соседей. Поэтому, чтобы ни слова о девочке не просочилось, для ее собственной безопасности и спокойствия всей семьи ее держали в полной изоляции… Однако замки и заборы не стали для растущей Софии серьезной преградой. В тринадцать лет девочка появилась на дедовской половине дома прямо во время торговых переговоров. Этот случай подтвердили двенадцать свидетелей. По их показаниям, она их заворожила, разговаривая как взрослая и даже неким образом проповедуя им. Они были ошеломлены и очарованы ею. Ее дед в ужасе прогнал ее, справедливо опасаясь за свою жизнь, свою торговлю… за жизнь дочери и вообще всей семьи. Но ожидаемого насилия и не последовало. Напротив, люди, услышавшие ее, обретали, по их признанию, умиротворение и просветление. Они приходили в восторг от Софии и желали встречаться с ней еще и еще. Вскоре она неотъемлемо влилась в жизнь поселка и обрела приверженцев. Потом стала лечить людей.

— И вы во все это верите? — скептически спросил американец.

— У меня нет выбора, — ответил Браун. — Документальных подтверждений слишком много, чтобы не… как вы сами увидите. К примеру, Валерий Дайа[6] — ее первое чудо. Он был зачислен в римскую армию в 285 году нашей эры, в 295-м по приказу императора Диоклетиана отбыл со своим легионом в Месопотамию. Год спустя Нарсес Персидский разбил наголову римские легионы и их командира Галерия. Подробные военные отчеты ясно описывают случай Валерия. Его правая нога была покалечена и парализована, и он не годился для дальнейшей строевой службы… Затем он вдруг появляется в деревушке неподалеку от Смирны, где живет София. По приказу императора это село также облагалось налоговым сбором, средства которого должны были поступать в Рим — в фонд, поддерживавший солдат, пострадавших в войне за честь империи. Это была одна из первых попыток выплаты ветеранских субсидий. Так или иначе, имя Валерия впервые появляется в списках этой деревни в 297 году. А позже, в 323-м, возникает другая, весьма необычная запись о приостановке выплат в связи с «загадочными обстоятельствами чудесного выздоровления парализованной ноги Валерия Дайи».

Браун умолк, чтобы собеседник вдумался в его слова. Затем поймал взгляд американца и, подавшись вперед, произнес:

— Она, видите ли, дотронулась до его ноги. Возложила руки, и нога исцелилась. У нас есть документально запротоколированный факт чуда, который подтверждается финансовыми и армейскими документами. — Он снова сделал паузу. — Есть и другие записи. Римляне были тщательными бюрократами. Также имеются вещественные доказательства в виде реликвий и артефактов, описанных и запротоколированных местными властями и дошедших до нас практически в первозданном виде. Невозможно не признать это.

В комнате стало прохладнее, и впервые за весь удивительный монолог кардинала Брауна американец заметил, что в комнате стемнело. Далеко на западе солнце уходило за горизонт. Американец поежился.

— Все эти записи. Как могло случиться, что за шестнадцать столетий они ни разу не выплыли наружу?

— В подземельях Ватикана есть хранилище, где на стеллажах общей протяженностью около сорока миль хранятся самые значительные книги, пергаменты, каменные скрижали, досье и манускрипты. Там, например, церковь хранит протоколы судебных процессов над колдунами, письма Жанны д'Арк, оригинал рукописного протокола судебного процесса над Галилеем, петиция семидесяти пяти английских лордов с просьбой аннулировать брак Генриха VIII,[7] документация Крестовых походов, скандальные подробности жизни монашек из Монцы, пророчества о событиях произошедших и событиях грядущих. Миллионы экспонатов тайно хранятся под неусыпным надзором в L'Archivo Segreto Vaticano — Тайном архиве Ватикана, — пояснил Браун. — Записи, неопровержимо доказывающие воскресение Софии, хранятся там же. — Он снова прервался, будто произнесение этих мыслей вслух доставляло ему страдание. — И до 1084 года, когда войска императора Генриха IV ворвались в Рим, плащаница Софии, история ее Страстных мук и прочие, без сомнения подлинные документы, хранились там же. Мы считаем, что Евсевий, панегирист Константина, тайно хранил эти реликвии в золотом ларце, инкрустированном драгоценными камнями.

— Почему именно он? Он же был главным епископом.

— Из мести, скорее всего.

— Простите?

— Есть документальные подтверждения, что Евсевий являлся тайным последователем Ария, епископа, который исчез с политической арены после поражения на Никейском соборе. Евсевий был духовным партизаном в стане Константина. Ларец, который он приготовил — мы будем его называть Страсти Софии, — содержит убедительнейшее свидетельство того, что на Никейском соборе были вынуждены предпринять определенные шаги для сокрытия божественной природы Софии, помимо принятия Символа Веры, чтобы паства не сбилась с единого пути.

Он некоторое время разглядывал вздувшиеся вены на своих руках, как будто наблюдал там повтор битвы, в результате которой на мир снизошла истина.

— Когда сообщения о проповедях и чудесах Софии достигли Рима, — продолжал Браун, — Папа Сильвестр I и император Константин восприняли их весьма серьезно. Согласно учебникам, самый нестабильный период в нашей истории — период Реформации.[8] На самом же деле бывало и хуже — период, когда стоял вопрос о самом существовании Церкви Христовой. Представьте, каково было Константину и Сильвестру, когда они узнали о Софии. Константин — первый император, гарантировавший на государственном уровне поддержку христианства; Сильвестр — первый легитимный в глазах светской власти Папа после более трех сотен лет гонений… Эта эра по всем признакам должна была стать величайшей в истории нашей церкви, — говорил Браун. — Только вот не стала. Перейдя под защиту официальной государственной религии, церковники стали утрачивать чувство взаимозависимости, необходимое для выживания. Легко бороться с ересью и устанавливать духовное единство, когда верующие вынуждены сплачиваться, чтобы противостоять бродячим бандам римских легионеров, которые должны были вырвать с корнем любой росток христианской мысли. В единстве было спасение. Однако церковь, официально признанная императором, быстро утратила целостность. Воодушевленная поддержкой светских властей, она очень скоро превратилась в бюрократический Ватикан, который так хорошо известен нам сегодня. Любой вызванный к жизни бюрократический организм тут же начинает поедать сам себя… Чтобы подстраховать свое существование, церковь быстро превратилась из религиозного движения, основанного харизматическим лидером, в бюрократический институт. Для начала им пришлось избавиться от разного рода духовных отщепенцев — особенно от гностиков,[9] которые продолжали опровергать церковные догмы. В числе аргументов таких опровержений были факты признания Христом за женщинами равных с мужчинами прав на апостольство и духовное лидерство, а также Его высказываний о двойственной природе Бога — мужской и женской.

— Это правда?

Браун кивнул.

— Боже правый, — только и сумел вымолвить американец.

— Да, — мягко сказал Браун, — теперь у вас есть более полное представление о том, с чем мы втайне боремся. — Он помолчал. — На чем это мы остановились? Да, Константин. Так вот, Константин прекрасно понимал преимущества правления, освященного духовным лидером, — и Сильвестр отдавал себе отчет, как тяжело ему придется без содействия светской власти. Так что когда они услышали о девушке в глухой деревне, которая творит чудеса и читает проповеди старейшинам, тут же поняли, что в предотвращении этой угрозы их власти любое промедление смерти подобно… Эмиссары Константина и Сильвестра тотчас отправились к удивительной девушке, — продолжал Браун, — и, прибывши на место, нашли положение более серьезным, чем рисовалось ранее. София, несмотря на свои пятнадцать лет, стала центром вероотступничества, захватившего полностью ее родное село и уже распространявшегося далее по окрестностям… Церковь раздирали на части всевозможные схизмы, которые основывались на разных интерпретациях Писания. Можно содрогнуться от мысли о том, какую силу и привлекательность обретет группа, сплоченная вокруг лидера, обладающего такой силой и харизмой, как София. Никто не упустил бы шанса провести параллели между нею и Иисусом Христом… Кроме того, — Браун уселся поудобнее и оперся локтями о стол, — она была женщиной. А никто из апостолов, признанных ортодоксальной церковью, не был женщиной. Женщины…

— Простите, Ваше Преосвященство…

— Нильс.

— Нильс, — послушно промямлил американец.

— Да?

— Когда вы говорите, что не было женщин-апостолов, признанных ортодоксальной церковью, похоже на речь адвоката. Значит ли это, что были непризнанные?

— Вне всяких сомнений, — согласился Браун. — И первая из них — Мария Магдалина. Они со святым Петром вели жаркие дискуссии.

— Это известно из гностического Евангелия?

— Да, — кивнул Браун, — и из других священных писаний.

— Настолько же правомерных, как и канонизированные?

— Настолько же правомерных, но не настолько же удобных Константину и человеку, основавшему то учреждение, которое мы с вами видим и сегодня. Дело в том, что Петр одержал верх над Марией Магдалиной, вследствие чего женщину сместили на ступень ниже мужчины, отведя ей второстепенные роли в любой церкви. Христианство заимствовало у иудаизма и канонизировало доктрину мужской доминанты, дав ей духовное толкование. «Отец наш сущий на Небесах». Для них, совершенно ясно, Бог был мужчиной, таким же, как его сын. Признать сейчас, что церковь в этом ошибалась, означает подвергнуть Папу критике по многим другим вопросам.

Американец был ошеломлен.

— Поймите, — сказал Асессор. — В то время люди, ответственные за Церковь, были весьма сведущи и прагматичны. Им было ясно, что метод выживания церкви состоит в привлечении как можно большего числа последователей, придерживающихся единой догматики, чтобы прекратить бесконечные распри и тем обеспечить стабильное правление императора Константина. Вот почему они снизили и предельно упростили требования к христианам: исповедовать Символ Веры, быть крещеным и ревностно следовать эдиктам священноначалия. Христианское самосознание и духовное собеседование были упразднены и забыты, потому что могли вызвать ненужные вопросы. Путь гностиков был слишком труден и требовал от верующих значительных духовных усилий. Для окончательного торжества церкви необходимо было также ассимилировать ромейских язычников. Поэтому день поклонения Солнцу, день Бога-Солнца стал нашим Днем Воскресным. По той же причине день рождения римского бога Митры — 25 декабря — стал и днем рождения нашего Спасителя. Помимо этого существует еще множество заимствований из языческих практик.

Гримаса боли исказила лицо американца.

— Вижу, что это причиняет вам страдания, но вы должны быть крепки, сын мой.

Американец кивнул.

— Вернемся к Софии. Требовались четкие, быстрые и решительные действия, — продолжил Браун, — но у эмиссаров не было времени связываться с Константином или Сильвестром, поэтому ими было принято историческое решение. — Кардинал прервался, чтобы сделать глоток чаю. — Древнейший сборник в L'Archivo Segreto Vaticano содержит толстую стопку листов пергамена с рукописным протоколом суда Константина, включая протоколы ведения предварительных допросов крестьян. Их спрашивали о Софии и ее жизни и подробно записывали их ответы для сравнения с показаниями предыдущих свидетелей. Допрос Софии был произведен в последнюю очередь. Завершив, они просмотрели все записи и не нашли противоречий. У меня есть копия этих текстов для вас… английский перевод с латыни.

Американец кивнул:

— И что случилось потом?

— Римские легионеры их убили.

— Всех? Всех этих крестьян?

— Судя по записям, сто пятьдесят человек и Софию, — печально ответил Браун. — Их похоронили, — голос Брауна дрогнул, — а неделю спустя, когда проверяли саваны в пещере, служившей им общей могилой, увидели, что один пуст. На нем отпечаталось лицо пятнадцатилетней девушки.

Браун медленно поднялся и обошел сидевшего американца. Положил руки ему на плечи и посмотрел на него сверху вниз.

— Мы — хранители этой тайны Мессии, — сказал Браун. — Нам необходимо отыскать Страсти Софии и удостовериться, что мир никогда не узнает ее тайны. Или того, что она и Господь наш Иисус Христос были двумя из многих Мессий, которых посылает Бог, чтобы учить и проверять нас. Раскрытие этой тайны разорвет церковь на части и откроет путь врагам веры. Усомнившись в едином слове, люди потеряют доверие ко всему. Если они поймут, что их обманывали, то их вера будет утеряна навсегда. Этот путь приводит лишь к страданию и смерти.

Американец посмотрел на кардинала.

— Я… мне очень жаль, что я об этом спросил. Мне… я не мог и подумать. Наверное, действительно не стоило это знать.

— Правда не всегда делает тебя свободным, сын мой, — ответил Браун. — Особенно если ты теперь один из тех, кто несет ответственность за стойкость веры сотен миллионов братьев и сестер во Христе.

7

Риджуэя била неконтролируемая дрожь, пока он сидел на бетонной свае под пирсом. В узкую щель между лодками он смотрел, как двое волокли тела своих товарищей на пристань. Вода спала. Волноломы высились гигантскими утесами.

Пытаясь справиться с помутившимся от холода сознанием, Сет прикидывал, стоит ли ему плыть дальше. Было понятно, что шансов — ноль. Он сумел проплыть только три причала к выходу из бухты, заныривая поглубже на открытых участках и набирая воздух в относительно закрытых щелях между лодок.

Теперь холод добрался до самых глубин его тела, уничтожая крохи тепла, добытого физической нагрузкой. Сейчас он мог только висеть, вцепившись мертвой хваткой в холодный бетон под пирсом. Рано или поздно придется либо вылезать наверх, чтобы столкнуться лицом к лицу с противником, либо погибнуть в воде.

Риджуэй слышал истории о гипотермии, о том, как приятно впадать в забытье. Ощущения настолько приятные, что те, кого вылавливали достаточно поздно, злились на своих спасателей за то, что их вернули к жизни. Он прикрыл глаза и почувствовал, как исчезает напряжение.

Вода теплая. За штурвалом Зоя. Вот они ставят геную[10] и в проеме между палубой и нижним краем паруса видят, как мимо по горизонту скользит остров Солт-Кей. Риджуэй гладит на компас, потом на планшет с картой, лежащий на коленях. Прямо по курсу у них Йост-Ван-Дайк. Сет подставляет лицо солнцу и думает о свежих омарах и «пинья-коладе» в «Фокси». Закрывает глаза и видит, как солнечные лучи просвечивают сквозь веки. Чувствует руку Зои на своих волосах и…

Соленая вода приводит его в чувство. В глаза лезет всякий мусор. Он разжал руки! Он тонет. Его руки совсем задубели, ноги стали деревянными и непослушными, но он последним усилием воли смог оттолкнуться от дна. Голова показалась над поверхностью, и он стал жадно хватать воздух ртом, стараясь не очень шуметь, хотя в реве шторма тонуло все. Справа от себя он вдруг заметил свисавшую с пирса веревку — она болталась на ветру. Риджуэй дернулся к ней всем телом, чтобы перехватить в нижней точке. Достать ее кончиками пальцев удалось, но зацепиться он не смог. Со второй попытки, отчаянно бултыхая онемевшими ногами, чтобы подняться выше над поверхностью, он сумел ее ухватить. Сет подтянулся и, оглядевшись, понял, что он обязан спасением провисшему швартову, который мотался между причалом и небольшой моторной яхтой.

Сет взбирался, пока его руки не нащупали утку, к которой крепился швартов. Он замер на миг и еще раз огляделся. Громоздкий штурманский мостик и судовые надстройки совершенно закрывали обзор.

Риджуэй оперся коленом о провисший канат и закинул другую ногу на причал. Ему показалось, что он целую вечность провел, зависнув меж небом и водой, но в следующий миг он уже лежал навзничь на пирсе, подставляя лицо дождю. Сет повернул голову, жадно вдохнул свежий воздух и тихо закашлялся.

Он сумел очень медленно подняться на локти, а потом и сесть. Слева, на другом берегу бухты от него удалялся один из нападавших. Сет осторожно встал и подождал, пока пройдет оцепенение. Затем медленно двинулся к главному пирсу. Рефлекторно правая рука цапнула карман в поисках револьвера, но пальцы нащупали только пачку тысячедолларовых купюр. Он выкинул из головы мысли о деньгах и револьвере и двинулся дальше.

Когда он забирался на причал, ему все загораживала моторная яхта. Теперь же он ясно видел решетку на волноломе и все сооружения на причале. А значит, все вокруг видели его так же ясно, как он их.

Быстро! — подогнал он себя. Перейдя на бег, он поднялся к эстакаде, ведшей на землю. Поискал глазами второго оставшегося. Что с ним? Где он прячется? Поравнявшись с эстакадой, Сет пригнулся за бушпритом большого кеча и стал осторожно осматриваться. Нигде ничего похожего на желтый дождевик.

Его заметили? Может, второй стоит и только ждет, когда он поднимется на эстакаду? Риджуэй знал одно — надо двигаться; не важно, ждут его наверху или нет. Остаться внизу означало умереть. Сет сделал глубокий судорожный вдох и, как мог, двинулся наверх.

Он почти уже достиг самого верха, когда краем глаза заметил слева какое-то желтое мельтешение. Сет тут же бросился ничком на землю. Варианты. Какие тут варианты? Бежать наверх и встретить вооруженного убийцу или остаться внизу и встретить неминуемую смерть от переохлаждения. Он пополз наверх.

На самом верху Сет призвал все резервы организма и рысью припустил к машинам. Мимо черного седана нападавших, мимо общественного туалета. Он слушал, как шлепают его босые ноги по асфальту, и на секунду порадовался, что к ногам возвращается чувствительность, — это был хороший знак.

Подгоняемый ветром в спину, Сет промчался мимо своей машины — все равно ключи от нее остались где-то на «Валькирии» — к лимузину. Что бы ни сделали они с Бенджамином, ключи должны быть на месте. Очень хотелось на это надеяться.

Шлепая по щиколотку в воде, Риджуэй пересек узкую канаву, затем пробежал по газону с жухлой травой к лимузину. Дыхание натужно рвалось из груди, перекрывая рев шторма. Он остановился у капота лимузина, удивляясь, как не рухнул.

Сет поднял голову и оглянулся. На другой стороне бухты человек куда-то побежал, потом притормозил. Второй агент все еще стоял у изгороди в сорока — пятидесяти ярдах от него.

Решительно выдохнув, Риджуэй оттолкнулся от капота, на нетвердых ногах доковылял до передней дверцы лимузина и открыл ее. Густой и теплый запах кровавой смерти медью шибанул ему в нос.

Стажером Сету приходилось составлять протоколы дорожно-транспортных происшествий и видеть искалеченные тела — разбросанные кишки, развороченные животы, вывернутые внутренние органы. Позже, на оперативной работе он наблюдал, во что может вылиться человеческая извращенность. Но никогда ему не доводилось видеть зрелища, подобного тому, что ждало его за открытой дверцей лимузина.

Телохранитель Ребекки Уэйнсток был распластан на переднем сиденье, привязан за руки и ноги к стойкам и другим частям машины. Он был почти полностью обнажен и профессионально вскрыт от лобка до грудины. Его кишки вывалились из брюшины на кожаные сиденья.

На звук открывшейся дверцы препарированное тело ответило стоном. Бенджамин был еще жив. Его лицо мертвенно-серого цвета повернулось к Сету. В глазах после нескольких долгих секунд просквозили печаль и узнавание. Рот приоткрылся, но тут же беззвучно закрылся вновь, как будто на это движение ушли последние силы. Глаза гиганта закрылись, и голова бессильно свесилась на плечо.

Сет содрогнулся, рот наполнился горечью, и он почувствовал тошноту. Он хватал воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. В конце концов ему удалось отвести взгляд и нечеловеческим усилием воли заставить себя отойти от машины. Он сделал шаг и повернулся, чтобы бежать, но столкнулся лицом к лицу с победно ухмыляющимся молодым человеком, сжимавшим в одной руке нож, а в другой автомат с глушителем.

— Мы вас давно ждьем, — произнес молодой человек по-английски с сильным акцентом, — Бенджамин и я.

На парне были джинсы, ветровка поверх джемпера и кроссовки. Одежда промокла насквозь и прилипла к телу. Его короткие волосы тоже вымокли и облепили череп. На вид ему было чуть меньше тридцати, астенического телосложения с несколько угловатой мускулатурой, как у марафонцев. В его глазах плясали сумасшедшие искорки, будто свет фар плясал по измятой фольге.

Риджуэй отшатнулся от парня, не в силах произнести ни звука. Его спина уперлась в холодный металл лимузина; он ждал ледяного спокойствия и старых инстинктов, что не раз спасали ему жизнь, когда он был полицейским. Только бы они не подвели его в это утро. Сет в отчаянии озирался — в поисках подмоги, оружия, хоть какого-то выхода.

Лязг автоматного затвора заставил Риджуэя обратить внимание на человека, который, стоя на безопасном расстоянии, профессионально загораживал ему пути к побегу.

— Не подумай бежать, — сказал убийца, будто подслушав мысли Сета. — Я и ты должны поговорьить.

— Так же, как вы поговорили с… Бенджамином? — спросил Сет, стараясь не смотреть на выпотрошенное тело на переднем сиденье.

— Если придьется.

Риджуэй попытался сознательно забыть о бойне, холоде и страхе и сосредоточиться на том, что говорил ему этот человек.

— Не думаю, что вам это понадобится, — сказал Сет, показав на нож парня.

— Держьи свои руки при сьебе, — резко бросил тот и, явно рисуясь, повертел ножом в воздухе и вбросил его в ножны. — Мы посмотрьим уже через минуту, надо льи будет тебья так убеждать. А тьеперь живо на заднее сиденье.

Мысль о том, что надо лезть внутрь, в теплый сладковатый запах смерти, вызвала у Сета новый приступ тошноты, но выбора не было. Парень подошел ближе, чтобы открыть Риджуэю заднюю дверцу лимузина. Теплый тошнотворный запах вырвался наружу.

— Если ты смотрьеть внутрь, увидишь двое наручники, один пристьегнут к той дверьи, другой — к первый сиденье. Сейчас сядь, я скажу тьебе, как надьеть.

Риджуэй уселся в залитый кровью салон.

— Смотрьи на другой сторона, — продолжал парень, подойдя ближе. — Наручники раскрыты. Тьеперь левую руку пристегни к двери, а наручник внизу — к ноге. — Риджуэй понял, что убийце такая мясницкая работа доставляет удовольствие и его зарежут в любом случае, будет он делать, что ему говорят, или нет.

И тут Бенджамин исторг долгий жуткий стон из глубин своего истерзанного тела. Стон становился все громче, пока не вытеснил из сознания Сета все мысли и сомнения — кроме побега. Риджуэй нырнул к противоположной дверце, предпочитая быструю смерть от пули медленной и мучительной агонии расчлененного тела. Дверца не открылась. Тогда Сет в отчаянии ударил кулаком в нее, потом в стекло. Оно треснуло.

За его спиной автоматная очередь оборвала нечеловеческий крик Бенджамина. Риджуэй дернулся от отвращения, когда ему на руку и на стекло брызнули желтовато-белесые куски мозга. Снова подал голос убийца.

— Одьень наручники. — Звучало угрожающе.

Риджуэй попытался прикинуть, как быстро он умрет от пули, если бросится на парня, как вдруг заметил за спиной убийцы смазанное движение — такое быстрое, что казалось, оно ему померещилось в серых потоках дождя.

В следующий миг из-за спины парня появилась рука — обхватив шею убийцы, она дернула голову назад. Тот рефлекторно нажал на спусковой крючок. Риджуэй кинулся на пол лимузина, и автоматная очередь прошила закрытую дверцу перед ним и крышу машины.

Сет глянул вверх и увидел, как глаза мясника распахнулись от удивления, а затем от боли. Потом убийца закрыл глаза, и мышцы его лица расслабились.

Взобравшись на сиденье, Сет увидел, как тело парня рухнуло набок. Через открытую дверцу стали видны промокшие от дождя серые штаны и синяя куртка. Лицо спасителя рассмотреть не удавалось. Было видно, как одна рука в синем рукаве вытащила здоровенный складной нож из спины парня, а вторая — носовой платок и вытерла кровь с лезвия. Потом руки сложили нож и убрали его в карман ветровки. Человек наклонился.

— Риджуэй, — раздался голос, — вы как, в порядке?

Риджуэй смотрел в гладковыбритое лицо Джорджа Страттона. Какое-то безумное мгновение Сет мог думать лишь о том, какой же паршивый смэш у этого парня из Цюриха.

8

Зоя следовала за Громилой сквозь складские тени и коридоры тьмы. На ее запястьях еле слышно позвякивали наручники. Талия бесшумно следовала за ними по огромной бетонной пещере к большому сооружению, напоминавшему декорации недостроенного дома посреди киносъемочного павильона. Металлический короб этой конструкции стоял прямо на заляпанном бетонном полу. Компьютерные и электрические провода, едва заметные в темноте, змеились с потолка склада.

— Сто девяносто шесть, — продолжала молча считать шаги Зоя, — сто девяносто семь, сто девяносто восемь.

Они остановились около металлической двери конструкции. Сто девяносто восемь Зоиных шагов было от камеры для ночлега до камеры для работы. Каждый день — сто девяносто восемь шагов туда и столько же обратно. Сперва эта монотонность действовала ей на нервы, но шли месяцы, и эта прогулка превратилась в приятный ритуал, физически раздвигавший границы ее жизненного пространства.

Громила повернул ключ, открыл дверь и втянул за собой Зою внутрь. Чуть погодя Громила повернул все рубильники, и свет залил комнату. Стены прямоугольного помещения — длина была почти вдвое больше ширины — были выкрашены в нейтральный цвет. Лампы с цветокорректирующими фильтрами свисали с потолка и наполняли все пространство светом, не оставляя ни единой тени.

В одном углу стояла шикарная мебель — «баухаус» и ван дер Роэ, — вывезенная из поместья Вилли Макса, и была устроена элегантная галерея. Дальний конец был оборудован для работы с произведениями искусства: верстаки с основными инструментами для снятия полотен с подрамников, лампы теплового излучения для выявления скрытой реставрации, спирт, растворители и прочие химикаты для тестов и очистки; там же стояли мольберты с картинами и столы, заваленные статуэтками, ларцами и старинными ювелирными украшениями.

Там же были ширмы, которыми отгораживалась рабочая зона от клиентов, приходивших присмотреть себе что-нибудь, а то и сразу купить. За сделки была вынуждена отвечать Талия. Чтобы быть уверенными в том, что она продает по верхней планке, ее комиссионные учитывались в счет погашения отцовского долга. Некоторые покупатели были уважаемыми директорами известных музеев или представителями богатых коллекционеров — они оставляли свою совесть за порогом, чтобы без ее угрызений спокойно выбрать себе что-нибудь баснословное. Они прихлебывали коллекционное французское вино двадцатипятилетней выдержки, тоже украденное у Макса, и наслаждались организованным для них импровизированным показом. Чеки подписывались, алчность торжествовала, амбиции удовлетворялись. А когда наутро там появлялась Зоя, пары-другой экспонатов обычно недоставало.

Беда была в том, что драма, как она догадывалась, подходила к финалу. Зоя была уверена, что, когда все будет продано, ее убьют. Однако сегодня любовь к искусству снова прогнала мысли о смерти — по крайней мере, пока она не останется с ними наедине.

Зоя и Талия прошли прямо к мольбертам в дальнем углу. Дверь за ними с лязгом захлопнулась — Громила вышел. Через мгновение дверь снаружи задвинули засовом и закрыли на два замка. Это была единственная дверь и единственный выход из помещения.

— Я оставила это тебе, — сказала Зоя, когда они дошли до угла, который обе уже стали называть «Поддельным рядом». Перед ними стоял Вермеер, большой серебряный поднос с изгнанием Адама и Евы из Рая, два практически одинаковых Ренуара, один из которых, по идее, был копией второго, серебряная рака в виде указательного пальца, и дюжина полотен Коро. — Все остальное маркировано, продано и отправлено покупателю.

— Если все всплывет, на многих знаменитых карьерах в мире искусства можно будет поставить крест, — заметила Талия.

— Они это заслужили, — резко ответила Зоя.

Талия всмотрелась в подделки.

— А с этим-то что не так? — спросила она, указывая на серебряный поднос.

— Великолепная работа, — сказала Зоя, — изысканная, но не начала пятого века, как утверждалось.

— С чего ты взяла?

— Фиговые листки на чреслах.

— Ну и?..

— Такого рода ханжество было не принято до позднего Ренессанса, — ответила Зоя. — До той поры о таком и слышно не было. Секс не считался чем-то постыдным все первое тысячелетие, пока об этом не раззвонила на всех углах католическая церковь.

— Черт! — Талия шлепнула себя по лбу. — Конечно! Я же знала! Что ж я сама не догадалась?

— Судя по документам, до тебя об этом не догадались многие признанные авторитеты.

— Почему?

— Может, их слепила красота. А может, потому что хотели верить в его старину. Тебе хочется в это верить, потому что за подлинную вещь можно получить больше.

Талия одобрительно хмыкнула и показала на двух Ренуаров:

— Совершенно точно, вот этот правый — подделка. Не хватает изящества.

— Вообще-то, — хмыкнула Зоя, — оба полотна принадлежат его кисти. Когда ему нужны были деньги, он заново писал то, что дороже покупалось, и продавал.

— Да уж, — сказала Талия, — стоит запомнить. Просто очень давно мне в руки не попадалось что-то настолько свежее. Последние пару лет я возилась лишь с тем, что сделали шесть — восемь тысяч лет назад, а то и больше.

— Не расстраивайся, — успокоила ее Зоя.

— Но тогда вопрос законности, — пробормотала Талия, переводя взгляд с одного Ренуара на другого. — Я имею в виду, что это настоящие Ренуары, но… — Она на секунду задумалась. — Ведь нет ничего страшного, если художник написал ту же картину еще раз.

— Абсолютно ничего страшного, — согласилась Зоя. — Кто-то, как Ренуар, делал это для денег. Некоторые художники просто любили время от времени возвращаться к одной теме. Но что более примечательно, как мне кажется: некоторые художники творили одно и то же несколько раз, потому что верили — это сделает их лучшими живописцами или скульпторами. Они хотели воздать должное тому, что полюбили.

Талия немного поразмыслила и медленно кивнула, согласившись. Раздался далекий гул поезда. Пол под ними задрожал.

— Ладно, а что насчет Вермеера? — сказала она, указывая на картину «Иосиф открывается своим братьям в Египте».

— Вермееров. Во множественном числе, — сказала Зоя и достала другую картину, поставив ее перед первой. — Вообще-то их два.

— Зоя, — воскликнула Талия в крайнем удивлении. — Этот Вермеер… «Чудо в Галилее»… Что он здесь делает?

— Добавила его сегодня перед тем, как закончить. Он стоял в углу. Видимо, я проглядела его раньше.

— Он…

— Ага, — согласилась Зоя. — Без сомнения, еще один Меегерен. Все Вермееры в коллекции были поддельными, кроме одного, который так меня впечатлил в первый день, когда я приехала к Максу.

Хан ван Меегерен был, вероятно, одним из самых знаменитых известных фальсификаторов нашего века. Голландский художник с гениальной техникой письма и малой фантазией и вдохновением стал знаменит благодаря своим подделкам великого живописца Яна Вермеера Дельфтского. Картины предположительно «потерянного» периода жизни художника в Италии пользовались огромным спросом у многих коллекционеров и владельцев музеев. Великого мистификатора разоблачили после Второй мировой войны, когда его обвинили в сотрудничестве с нацистами и продаже национальных сокровищ Голландии. Чтобы спасти свою шкуру, Меегерен признался, что проданные им полотна — включая картину «Христос и прелюбодейка», приобретенную рейхсмаршалом Германом Герингом, — он написал сам.

— Ты уверена? — Талия спала с лица.

— Что случилось, милая? — Зоя тронула ее за плечо.

Талия с трудом справилась с нервной дрожью.

— Это моя картина.

— Не может быть, — убитым голосом сказала Зоя, — нет-нет-нет.

Талия лишь кивнула.

— Как это возможно?

— Я подумала, что раз уж все эти воротилы сюда приходят, может, мне удастся продать им что-нибудь из отцовской коллекции. Эта картина была его гордостью.

— Мне так жаль. — Зое было больно от того, как беспомощно прозвучали ее слова.

Талия помотала головой, потом подошла поближе к картине. Отошла на шаг. Долго и пристально глядела на нее, затем протяжно вздохнула и повернулась к Зое:

— Ты точно уверена?

— Хотела бы я ошибиться, — скривившись, ответила Зоя.

— Как? Откуда ты знаешь? По мне, так это два подлинных Вермеера.

Зоя кивнула.

— Я не могу объяснить, как именно у меня это получается, — начала она. — Я смотрю на вещь, она на меня воздействует, и я сразу понимаю, фальшивка это или нет.

— Воздействует?

— Об этом знает только Сет, — смущенно проговорила Зоя. Талия выжидательно смотрела на нее. Наконец ее подруга произнесла: — Я обязана тебе жизнью. Ты мне как родная сестра. Я могу тебе довериться? — Талия кивнула. — Когда я вижу цвета, смотрю на картину, то слышу звуки, — медленно проговорила Зоя.

Талия нахмурилась так, будто не понимала слов, которые говорила ей Зоя.

— Звуки?

— Красный — сравнительно низкий звук, как виолончель, а желтый — высокий, как пикколо.

У Талии от удивления приоткрылся рот.

— Я всегда слышала цвета, — продолжала Зоя. — Сколько себя помню. И думала, что у всех так. Чем старше я становилась, тем больше беспокоились мои предки. Мать решила, что я одержима бесами, и таскала меня в церковь каждое воскресенье… А отец втихушку отвел меня к дорогому психиатру, хотя наша семья никак не могла себе этого позволить, — и потом родичи ругались еще пять лет. Зато мозгоправ моментом поставил мне диагноз — синестезия.

Талия с состраданием взглянула на Зою.

— Я была так рада, что я не сумасшедшая.

— Ага, — скептически протянула Талия.

— Синестезия — совершенно безобидный перенос нервных импульсов. Примерно так же, как влезаешь в чужой телефонный разговор, воспринимаешь смешанные чувства. Некоторые синестетики чувствуют тактильный вкус, другие — запах цвета. Некоторые психоделики, типа ЛСД или пейота, оказывают похожее воздействие, но примерно один человек из 25 000 чувствует так от природы — может, потому что его мозги от рождения устроены иначе. Большинство синестетиков — женщины-левши, как я, и большая часть обладает цветным слухом — видят цвета, когда слышат звуки. Это особенность противоположная моей.

— Потрясающе, — тихо сказала Талия. — Но я думала, что сегодня для распознавания подделок используют не только интуицию, но и научные методы — знаешь, всякое радиоуглеродное датирование, спектральный анализ и прочее.

— На всякий научный подход найдется своя уловка, — улыбнулась Зоя. — Мошенничество развивается теми же темпами, что и наука. Его подгоняют жадность и амбиции… Ван Меегерен обходил высокие технологии так: брал посредственные картины XVII века и снимал слой за слоем до самой грунтовки — обычно это была серовато-желтая основа и гипс. Затем писал поверх приготовленными вручную красками, используя те же пигменты, что и Вермеер. Спектрограф бесполезен для определения подлинности пигментов. Конечно, можно обнаружить бакелит или основу на сиреневом масле, но надо знать, что ищешь. Ученые глядят в маленькое окошко, а палитра мошенника необъятна.

— Хм-м, — понимающе протянула Талия.

— Кроме того, у людей искусства обычно доминирует правое полушарие, и они неохотно применяют научные методы и инструменты, — подчеркнула Зоя. — Используют научные тесты, лишь когда возникают подозрения. Так что все равно анализ начинается с интуиции.

— Но ведь есть множество отличных экспертов по искусству, у которых нет твоей синтезии…

— Синестезии.

— Да, ее… Ведь этот вывих в твоем сознании не делает тебя классным экспертом автоматически. Вряд ли музей Гетти наймет маленькую девочку, чтобы та бродила по залам, тыча пальчиком в картины — эта настоящая, а эта не очень.

— Конечно, — согласилась Зоя, — эту способность надо развивать. Я понятия не имела, как может мне пригодиться в жизни это мое шестое чувство, но раз уж это были цвета и музыка, то я стала обучаться им. Образование стало чем-то вроде программного обеспечения в моем сознании. Понятия не имею, как работает эта программа, когда я смотрю на какую-то работу, воспринимая мазки, игру света и тени на поверхности скульптуры, черты лица, структуру ткани в одежде миллион признаков, которые я не смогу описать словами, но они становятся у меня в голове музыкой.

— Жуть какая-то, — сказала Талия. — Не просто звуки, а музыка?

— Полезная штука, да? — сказала Зоя. — Желтые пикколо, красные виолончели, черные литавры — полная палитра живописи, тысячи оттенков серого цвета в мраморной скульптуре — все это дает звучание большому оркестру. Что попроще — звучит как джаз, рок или ритм-энд-блюз. Чем больше я разбиралась в музыке, тем лучше понимала искусство.

— Музыка у тебя в голове?

— Да, у меня в голове.

— В России таких стараются запирать, чтобы они ненароком себе чего-нибудь не сделали, — подмигнула Талия. — А таких голосов не слышишь — ну, знаешь, марсианских, или ЦРУшных, или типа тех, что велят тебе кого-нибудь убить?

Напряжение спало, и обе женщины рассмеялись.

— Ну и как звучит мой Вермеер? — с любопытством спросила Талия.

— Как симфонический оркестр мирового класса, — ответила Зоя, еще раз мельком взглянув на картину, — со второсортными струнными.

— Второсортными?

— Да, — сказала Зоя и сжала губы, подыскивая нужные слова. — Струнные здесь едва слышны, — наконец произнесла она. — Вот, посмотри сюда, — показала она на картину. — Какая глубина света. Все будто покрыто световой глазурью, как это обычно у Вермеера. Хороший свет и глубокие реалистичные тени здесь безусловно удались.

— Это у нас удачная оркестровая партия?

— Точно, — сказала Зоя. — Но взгляни на лица. — Она указала на лик Христа, потом на толпу, стоящую на берегу. — Они все — как чурбаны. Ни души, ни чувства. На этих лицах отсутствует выражение. И вот, взгляни на лодку на берегу — все плоское и непропорциональное. А Вермеер был крайне щепетилен в точности ракурсов и пропорций.

Талия пригляделась.

— Да. — Она отошла на шаг и посмотрела на Зою. — Все верно. Я этого никогда не замечала. — Она обреченно вздохнула.

— Тебя наверняка смутили сияние красок и великолепная игра света и тени, которая ему удается, — сказала Зоя. — Наверняка ты про себя думала, что если это настолько хорошо, то нечего сомневаться и в остальном.

— Впечатляет, — сказала Талия. — Действительно впечатляет. Но как твоя голова определяет, когда играть музыку, а когда издавать шум? Откуда ей известно, что на этой подделке исполняется какофония, а на этом гениальном шедевре — политональность Бартока?

Зоя расхохоталась:

— Вообще-то даже подлинный Джексон Поллок звучит так, будто Барток дурно играет гаммы.

Талия рассмеялась вслед за ней. Отсмеявшись, Зоя объяснила:

— Все то же программное обеспечение. В каждой приличной галерее или музее есть подвал или склад, где хранят выявленные подделки, чтобы ученые могли посмотреть на признанные фальшивки. Даже самые опытные коллекционеры иногда ошибаются. Чтобы сохранить реноме, подделки не выставляют на публику, но и не уничтожают, чтобы эксперты могли учиться на чужих ошибках. Самые позорные заведения не держат такого в подвалах. Они продолжают выставлять подделки, отказываясь признавать свою неправоту, поскольку очень боятся своих инвесторов или директоров. — Она задумалась на секунду. — Короче, я в общей сложности потратила пару лет своей жизни, шатаясь по запасникам и подвалам, сравнивая фальшивки и оригиналы.

Талия кивнула, с любовью глядя на своего «Вермеера». После долгой паузы она взглянула Зое в глаза и спросила:

— Так ли уж важно?

— Что «так ли уж важно»? — удивилась Зоя такому повороту разговора.

— Если картина приносит радость… если даже не каждый эксперт может определить… так ли уж важно для ее владельца или посетителей музея, кто на самом деле ее автор? — Талия снова перевела взгляд на полотно. — Я любила эту картину, еще когда была совсем маленькой девочкой. — Она посмотрела на Зою, и ее глаза наполнились слезами, которые она тут же смахнула.

— Конечно важно, — ответила Зоя, пытаясь сдержать чувства. — Любить поддельные картины — это как… любить неверного мужчину… или ненастоящего бога. Это неправильно. Это… это — зло.

Талия понимающе улыбнулась:

— Даже если ты этого не знаешь? И никогда не узнаешь?

— Ты хочешь сказать, что лучше жить в неведении? — Зоя негодовала.

— Возможно, — ответила Талия, — возможно.

— Я так не могу. Просто не могу. Я верю, что… — Зоя проглотила жестокие слова, готовые сорваться с языка. Они были правдой, но не несли Талии ничего, кроме лишней боли.

— Я знаю… — Талия дотронулась до Зоиного плеча кончиками пальцев. — Знаю, во что и как сильно ты веришь. Я и не говорю, что неведение — лучший вариант, но только те, кто не ведает, чаще всего счастливее других — со своим Богом и со своими друзьями. — Талия снова взглянула на «Вермеера», потом обратно на Зою. — И со своим искусством. — Она глубоко вздохнула. — Что ж, теперь я, по крайней мере, знаю, почему папа всегда отказывался продавать эту картину. — Она опять с сожалением вздохнула. — Теперь мне будет проще с ней расстаться. — Она бросила прощальный взгляд на картину и поставила ее за другой.

Талия решительно повернулась спиной — как Зоя уже знала, этот жест означает, что решение окончательно. После паузы Талия произнесла:

— Ладно. Так что, эти «песенки с приветом» у тебя в голове да теплые воспоминания о признанных фальшивках делают тебя чемпионом среди экспертов по искусству?

Восхитившись, как быстро Талии удалось справиться с чувствами, Зоя ответила:

— Ну, не совсем. Лучший способ отшлифовать мастерство эксперта — познакомиться с хорошим фальсификатором, чтобы он научил тебя секретам своего мастерства. Лучше всего — видеть самой, как создается подделка, чтобы потом с первого взгляда понимать, на что следует смотреть.

— Непростая задача.

— Задача непростая, но выполнимая, — ответила Зоя.

Брови Талии поползли вверх.

— Ты что, знала такого мошенника?

— Ага, — кивнула Зоя. — В библейском смысле слова.

— О-о, подруга… — Лицо Талии просветлело. — Давай-ка сделаем перерыв. Я должна это услышать.

9

Одноэтажный мотель втиснулся на узкий шмат земли между латаным асфальтом Тихоокеанского шоссе и буерачистой набережной, уступами спускавшейся к пляжу. В сгущавшемся сумраке смутно мигала табличка «СВОБОДНО», тщетно стараясь завлечь постояльцев, которые обычно ездили по трассе № 5 в шести милях дальше в глубь материка, а останавливаться предпочитали в мотелях поновее, что липли к развязкам.

Портье, который час назад зарегистрировал Риджуэя, Страттона и всех остальных, теперь бесстрастно разглядывал сквозь пуленепробиваемое стекло проезжавшие машины, чьи фары бурили временные дыры в ткани тьмы. Если здесь по ночам всегда так оживленно, ему предстоит заселить разве что заблудшего автомобилиста, выбравшего не тот съезд с федеральной автострады и заехавшего слишком далеко на запад, да, быть может, морпеха с базы Кемп-Пендлтон неподалеку — с подружкой или чьей-нибудь женой. На что ему было глубоко наплевать. В конце концов, сдать он мог всего четыре комнаты.

Мотель был одним из тех заведений, от которых местные жители ждут, что они вот-вот закроются либо сползут в океан. Владельцы и портье сменяли друг друга постоянно, и ни один не задержался настолько, чтобы лично познакомиться с кем-то из местных. И уж точно никто не догадывался, что это здание с 1963 года имеет лишь одного хозяина — Агентство национальной безопасности США.

Портье выдал Страттону ключи от комнат со стороны океана. В спокойный летний день открывался дивный вид на побережье от Сан-Онофре до Оушнсайда, тихоокеанские волны, усеянные серферами, яхты и рыбачьи лодки. Но в этот вечер уходящий шторм все еще пробовал на прочность стены мотеля, свистя и завывая в щелях под дверью и в окнах. Шторы, которые Страттон сдвинул, чтобы не было сквозняков, мягко колыхались при каждом дуновении ветра.

— Черт вас побери! — орал Сет на Страттона. — Вы не имели права. Вообще никаких прав.

Это было сумасшествие. Сет Риджуэй снова и снова видел перед глазами эту сцену: салон лимузина, стонет от боли телохранитель Ребекки Уэйнсток на переднем сиденье, голова убийцы откидывается назад, лицо расслабляется, кровь, которую вытирают с лезвия складного ножа.

Сет сразу узнал Страттона. Но прежде чем он смог произнести хоть слово, чьи-то руки вытащили его из лимузина и перенесли в седан, ждавший неподалеку. Промокший и продрогший Риджуэй трясся на заднем сиденье седана, пулей летевшего от того места; за рулем сидел Джордан Хайгейт, напарник Страттона, сам Страттон сидел на переднем сиденье.

Хайгейт гнал седан на юг от Марина-дель-Рей. По дороге они заехали в торговый центр у Лонг-Бич, Страттон зашел и через полчаса вернулся с сухой одеждой, бумажным пакетом с туалетными принадлежностями и, самое главное, горячим кофе. Руки у Риджуэя так тряслись, что Страттону сначала пришлось поить его из чашки, как маленького.

В машине царила тишина. Хайгейт вел седан, профессионально объезжая забитые автострады. Сет напился горячего кофе, переоделся в сухое, но не спускал глаз со своего окровавленного халата с мокрой пачкой тысячедолларовых купюр в кармане.

Первые сорок пять минут Сет наслаждался жизнью, сухостью и теплом. Но по мере того, как его тело возвращалось к жизни, его все больше охватывало подозрение, а потом и гнев, когда Страттон с Хайгейтом объяснили ему, что работают на АНБ.

— Так значит, я не случайно встретился с вами в Цюрихе, — злился Сет. Шины шуршали по мокрой дороге. Он не сводил глаз со Страттона. — И вы следили за мной с моего возвращения из Цюриха.

— С того момента, как вы появились в консульстве, — кивнул Страттон.

— Вы использовали меня как наживку, ожидая, что кто-то клюнет, — сказал Сет. — Надеясь поймать тех, кто приходил сегодня к моей яхте.

Страттон кивнул снова.

— Черт бы вас взял, — кипятился Риджуэй. — Кто дал вам право играть Господа Бога в моей жизни?

— Здесь речь не идет о правах, — ответил Страттон у него за спиной в номере мотеля. — Мы через это уже прошли. Давайте обсудим все, когда вы справитесь, я надеюсь, с чувствами.

— Нечего здесь обсуждать, — бросил Риджуэй, повернувшись к Страттону, сидевшему на кровати. Хайгейт невозмутимо стоял у двери, пока Сет примерялся к размерам окон и дверного проема, оценивая свои шансы на побег. Страттон заметил.

— И не думайте, — сказал он. — Мы здесь как в сейфе. Стальные двери, пуленепробиваемые стекла, автономная подача воздуха. Дверь на электронном замке. Никто отсюда не выйдет, пока портье не нажмет на нужные кнопки, а он этого не сделает, пока я не дам ему нужный код. Никто не выйдет, никто не войдет… — Он уселся поудобнее. — Не вижу причин, почему мы не могли бы обо всем поговорить… О сотрудничестве…

— Ну вы и жук. — Качая головой, Сет подошел к Страттону. — Заперли меня в этой клетке и думаете, что я буду сидеть и запросто с вами болтать? — Сет помотал головой и отошел обратно. — Может, другие так и работают, мистер Страттон, но не я. Мне нечего больше с вами обсуждать.

— Но мы могли бы серьезно вам помочь, — настаивал Страттон. — Мы вам нужны, чтобы найти вашу жену.

— Вам стоило сказать мне об этом в Цюрихе. Тогда бы и посотрудничали, — рычал Сет.

— Но ведь это все уже в прошлом, — терпеливо продолжал Страттон. — К тому же тогда мы не знали того, что знаем сейчас.

— Могли бы тогда рассказать мне то, что знаете.

— Я не мог…

— Могли! — злобно рявкнул Риджуэй. — А с точки зрения любой морали и должны были.

Страттон погрузился в свои мысли. Вздохнул.

— Это был вопрос безопасности. — Сказал он это скорее самому себе. — Мне нужно было получать одобрения, подтверждения. Это было… это и сейчас секретное дело. Нужно время, чтобы получить все необходимые разрешения.

— Этот чертов пожар — секретное дело? — Сет вышел из себя. — Пропажа Зои не была секретом. Хер ли тут в бога мать вообще засекречивать?

— Не стоит богохульствовать, — тихо произнес Страттон. — Это ничему не поможет.

Сет недоверчиво посмотрел на Страттона и покачал головой.

— Послушайте, я знаю, вы в ярости, — снова начал Страттон, — и у вас есть для этого все причины. Как и для огорчений. Но лучший способ найти ее — наша совместная работа. — Риджуэй яростно помотал головой. — Я спас вам жизнь. Это чего-то стоит?

— Я был вашей приманкой. Вы меня вытащили из ситуации, в которую сами же и втянули. Вы вторгались в мою частную жизнь, прослушивали телефон, таскались за мной повсюду и следили за моей яхтой, чтобы поймать их. Кем бы они ни были. Вы проделали большую, заслуживающую доверия работу, в результате которой все, случайно исключая меня, погибли. С чего бы мне вам доверять? — Риджуэй опять помотал головой и сделал глоток кофе.

Страттон поднялся и подошел к кофейному столику. Потянулся за пластиковым стаканчиком, затем передумал, бросил стаканчик обратно и устало опустился в псевдоскандинавское кресло рядом. Потер ладонью лицо и откинулся на спинку.

— Стоило оставить вас этому живодеру, чтобы он вывалил ваши потроха рядом с шоферскими.

— Может, и стоило, — быстро ответил Сет. — Потому что от меня вам не будет никакой пользы.

Страттон устало покачал головой.

— Что это должно быть? — спросил он.

— Для чего?

Страттон прикрыл глаза и скорчил кислую мину. Потом глубоко вдохнул и протяжно выдохнул.

— Что нужно сделать, чтобы вы согласились работать с нами?

Сет мрачно покачал головой, беря кофе, и сел на другую кровать напротив Страттона.

— Вы не понимаете, — сказал Сет. — Я вам не доверяю. А я не работаю с теми, кому не доверяю.

— Мистер Риджуэй, я уважаю ваши принципы, — возразил Страттон, — но мир не в состоянии себе их позволить. Мы впутались в то, что может повлиять на стабильность во всем западном мире, и в ваших руках может оказаться ключ. А вы предпочитаете цацкаться со своими ненаглядными принципами, пока весь остальной мир катится в тартарары!

Риджуэй закатил глаза, вскочил с кровати и вновь подошел к кофейному столику.

— Вы — маньяк, — сказал он. — И друзья у вас такие же. — Он долил себе кофе в пластиковый стаканчик. — Я не впервые слышу от людей эти слова. «Ой, мы сейчас не можем позволить себе принципы», — передразнил он Страттона. — У власти бандиты и психопаты. В исключительное время нужны исключительные люди. Так говорили фашисты, коммунисты и все ультраправые диктаторы… Я слышал это в участке, на улице, на военных сборах. Я даже серьезно об этом думал. Порой меня так и подмывало действовать вне закона, защищая то, что я считал справедливостью, но это превращало меня из полицейского в бандита. Можно быть только тем или другим. Совмещать не получится. Страттон, вы же сами вроде копа. Может, стоит начать действовать, как они.

На лице Страттона расцвела мудрая улыбка шлюхи на проповеди Армии спасения.

— В других условиях я бы с вами согласился, — возразил он, — но факты этого дела уникальны. История настолько странная, что я сам в нее верю с трудом.

— Ну так подкиньте мне пару фактов для начала, — сказал Риджуэй. — Посмотрим, может, я и смогу помочь взглянуть на дело по-новому.

— Я не смогу вам ничего рассказать, пока вы не дадите подписку о неразглашении всего, что я вам скажу.

— Вы знаете, что я на это не пойлу, — раздраженно ответил Сет. — Так почему бы вам не отложить ненадолго свои предписания, угрозы и секретные классификаторы и не сказать мне такое, во что я поверю?

Очередной шквал отстучал чечетку по стене мотеля. Мужчины прислушались к ярости природы снаружи.

— Я могу сказать вам правду, — наконец сообщил Страттон. — Хотя вы вряд ли в это поверите.

Риджуэй посмотрел в открытое лицо и не увидел даже намека на ложь. Если этот сукин сын врет, то он чертовски хороший актер.

— Согласен на правду, — сказал Сет.

Страттон благодарно кивнул. Посмотрел на свою обувь, задумчиво прикусил нижнюю губу. Неожиданно Риджуэй понял, что передним не злобный махинатор, который был мгновением раньше, а просто человек, профессионал, который пытается собраться с мыслями.

— Наш отдел АНБ недавно перехватил информацию об операции российских спецслужб и русской мафии, связанной с произведениями искусства, вывезенными нацистами, и какой-то религиозной реликвией. Прошел слух, что после серии финансовых кризисов Матушке-России стало не хватать твердой валюты. Их правительство было в отчаянном положении, они готовы брать доллары, дойчмарки — все, что можно. Любыми средствами. Не задавая вопросов… Все наши сведения обрывочные, в основном — из перехватов и прослушки. Наши источники сообщают, что проводится множество подобных операций, направленных на сбор валюты любыми средствами. Ну и вот, оказалось, что одна из этих отчаянных операций проводится совместными силами российских спецслужб и их союзников в мафии, которые связаны с «Соколами Жириновского» — это как раз те ребята, которые чуть не пришили вас сегодня утром. Как и все прочие, эти зайчики добывали деньги, но наткнулись на старые данные военной разведки о картинах, которые нацисты захапали во время Второй мировой. Денег только за них могло бы хватить, чтобы выкупить пол-России. Но что гораздо важнее, стало известно, что с помощью одной из картин нацистам как-то удавалось во время войны шантажировать Ватикан.

Риджуэй перестал хмуриться.

— Одной из картин? — Он поежился, когда вспомнил последние слова Ребекки Уэйнсток. — Рассказывайте дальше.

— Мы не очень много об этом знаем, — ответил Страттон. — Вроде бы картину написал какой-то заштатный художник по фамилии Шталь… но это не важно. Важно то, что в Ватиканской Курии существует секретный отдел, который уже сотни лет охотится за этой реликвией. Мы это знаем потому, что русские прослушивали их телефоны, а мы прослушивали телефоны русских…

— Для Жириновского сейчас Ватикан — цель номер один, — неожиданно подал голос Хайгейт. Риджуэй обернулся и посмотрел на него: он по-прежнему подпирал дверной косяк, безучастный, как гвардеец у Бекингемского дворца. — Российские ультранационалисты заинтересованы в нейтрализации Ватикана. И они понимают: все, что помогало в этом Гитлеру, сгодится и для них.

Хайгейт взглянул на Страттона, и тот кивнул:

— К тому же то, что сработало против Ватикана, может сработать и против Русской православной церкви, которую Жириновскому тоже надо будет подмять под себя, если он хочет добиться тотального контроля, о котором он так мечтает. А это, как вы понимаете, изменит картину мира по наихудшему сценарию. Не забывайте, что Жириновский грозился оккупировать исламскую нефтяную республику — Азербайджан. Он будет проводить политику «Россия для русских», не останавливаясь перед геноцидом коренных народов. В его предвыборной платформе были пункты о возвращении всех бывших союзных республик и их зачистке для безопасной жизни русских. Все его речи и публикации пестрят доброжелательными ссылками на Гитлера… Пока люди Жириновского, — продолжил он после паузы, — не знают о существовании тайной ватиканской команды, они, да и все остальные, считают шантаж Папы Пия XII лишь одним из слухов времен Третьего рейха. Я и сам так считал, пока не прослушал пленки и не просмотрел донесения. И хотя мы довольно слабо понимаем пока, что происходит, мы точно знаем — что-то во всем этом есть.

— Так что же происходит?

— Этого я не знаю, — покачал головой Страттон. — В самом деле не понимаю, почему эта картина так важна.

— Хм-м… А я думал, вы, ребята, все знаете, — снова начал заводиться Сет. Он сжал кулаки в карманах новых брюк, купленных ему Страттоном, и облокотился о стену у окна. — Как во все это впуталась Зоя?

— Мы следили за Ребеккой Уэйнсток около недели, — ответил Страттон. — С того момента, как услышали ее имя на одной из ФСБ-шных записей. Она, судя по всему, — богатый австрийский коллекционер — теперь уже была им. Пыталась приобрести коллекцию из Кройцлингена, в которой, по мнению ФСБ, была и картина, за которой они охотились. Так ФСБ руками своих подельщиков из числа боевиков Жириновского добралось до нее и до вас прежде, чем это сделали мы.

— Вы… у вас есть какая-то информация о том, где может быть Зоя?

— Нет, — покачал головой Страттон, — но мы надеемся, что она все еще в Швейцарии и до сих пор жива.

Риджуэй еле заметно кивнул самому себе, оттолкнулся от стены, отодвинул угол шторы и посмотрел в окно на штормовой мрак. Так же, как снаружи, было сейчас у него на душе. Придется с ними сотрудничать, решил он. Просто нет альтернативы. Сам он никогда ее не найдет. Однако придется быть осторожным, чтобы пользоваться и не быть использованным. У АНБ репутация безжалостных убийц, которой могли бы гордиться Борджиа.

— Хорошо, — сказал Сет, отвернувшись от окна. — Будем работать.

— Я знал, что мудрость восторжествует, — улыбнулся Страттон.

— Но у меня есть несколько условий, — сказал Риджуэй. — Я работаю независимо. Мы делимся информацией. Вы прекращаете слежку за мной. Если русские на вас насядут, я не хочу, чтобы они и мне упали на хвост.

— Что ж, пусть так. — Страттон старался выглядеть невозмутимо. — Только я надеялся, что наше сотрудничество будет теснее.

— Не будет, — отрезал Сет. Оба скрестили взгляды, пытаясь проникнуть за шелуху слов друг друга. Страттон все еще колебался. Поглядел на Хайгейта, на потолок, потом снова на Риджуэя.

— Ладно, — решился он. — По рукам.

Зоя прошла с Талией в галерейную часть блока и опустилась в мягкие кожаные объятия роскошного кресла. Талия подала ей бокал вина и села напротив на софу из хрома и кожи.

Они так расслаблялись уже не впервые, обычно — по ночам, когда работа заставляла их засиживаться допоздна. Они нарочно не брали самые известные марки, поэтому их набеги на коллекцию вин Вилли Макса вызывали ворчание и недовольство тюремщиков, но, слава богу, не наказания.

Талия закрыла глаза и покатала вино на языке. Затем открыла глаза и сказала:

— Самое поразительное, с чем я столкнулась, живя в Нью-Йорке, — это как американцы, особенно некоторые мужчины, умудряются напрочь похерить все удовольствие от вина.

— Поразительное? Что именно? — с любопытством склонила голову набок Зоя.

— Мне кажется, они его боятся, — задумчиво произнесла Талия. — У них явные проблемы с чувственностью вина… сексуальностью, если угодно. — Она покрутила бокал, любуясь рубиновым цветом напитка. — Им хочется рассуждать о вине, а не чувствовать его. Чувства пугают их до смерти, и они начинают выхолащивать вино, пытаясь его исчислить — сыплют цифрами о процентном содержании кислот и сахара, пускаются в бесконечные разглагольствования о производителях, метеорологии и дюймах осадков. Им нужно коллекционировать вино, а не наслаждаться им. В их полусектантском мирке заправляют самопровозглашенные бонзы — сомелье, коллекционеры, прочие чокнутые, которые даже разговаривают на известном только им языке. У них свои догмы — какое вино хорошо, а какое — нет, под какое вино какая закуска, какие бокалы использовать; у них такие ритуалы — куда там любой религии. У них свои книги и журналы, которые заучиваются наизусть, как «Отче наш». Они исповедуют концепцию вина, а не пьют его — сплошная болтология. — Талия презрительно взмахнула рукой. — Все они смахивают на трутней из секты Муна. Их проблема в том, что они настолько загружены своим логическим и счетоводческим дерьмом, что уже не могут насладиться чувственностью или просто получить удовольствие… Более того, мне кажется, они делают это специально, — продолжала Талия, — потому что боятся того, что не могут сосчитать, ведь если сосчитано, значит — под контролем. В религии все то же самое. Страх ощущений, раболепный ужас перед тем, что чувствуешь, противопоставленным тому, что не можешь чувствовать, — вот почему религии мужского господства изгнали Великую Богиню: она чувственна и сексуальна. Мужикам понадобилось укоротить Бога так же, как они делают это с вином.

Талия прервалась и глотнула вина.

— И ты все это поняла из того, как некоторые мужчины пьют вино? — изумленно спросила Зоя.

— Это все, — пожала плечами Талия, — о восприятии невыразимого, о том, что чувства превалируют над мышлением, о том, что в ощущении вина и Создателя есть много общего. И то и другое должно быть прочувствовано, пережито, а не постигнуто разумом и заанализировано до смерти. Логика создала западную цивилизацию, но логикой нельзя объять бесконечность или объяснить чувство. Богиня — это создательница мира и жизни. Порождение — сексуально, испокон веку эта функция принадлежит женщинам и неподконтрольна мужчинам. Вот в чем проблема. Им же необходимо все контролировать, а раз уж они не могут контролировать собственные побуждения, приходится контролировать их результаты… Большинство законов о сексе ограничивают поведение женщин, а не мужчин. Мужчины преступают закон, подмигивая и ухмыляясь, а женщин за такое пригвождают к позорному столбу, чураются или сжигают заживо. Много веков манипуляторы «мужских» религий не могли справиться с непостижимой чувственной природой Великой Богини-Создательницы, так что они постепенно оттерли ее до положения мелкой богини плодородия и превратили секс из приятного духовного опыта в грязное сношение. Только так они могли создать видимость контроля головы над головкой.

— Целая теория, — покачала головой Зоя и сделала глоток вина.

— Ну, у меня было несколько лет, чтобы сформулировать мою всеобщую теорию поцов, — сказала Талия. — Но я не для этого разоряю винные запасы. Расскажи мне про своего друга-фальсификатора.

— Вот уж был поц, — сказала Зоя.

— Какая жалость, — посочувствовала Талия.

— Вовсе нет, — шаловливо рассмеялась Зоя, поставила бокал и развела руки в рыбацком жесте «вот такая сорвалась»: — Всем поцам поц.

Талия расхохоталась так, что пролила вино себе на платье.

— Ладно тебе, расскажи, — сквозь смех попросила она. Зоя подняла бокал и, отпив еще глоток, начала:

— Я познакомилась с Эриком в Амстердаме на летних каникулах, по-моему, между вторым и третьим курсом УКЛА. У меня была практика в «Стедлийк Музеум», и я жила в голландской семье, у которой был дом у Фондельпарка — это их местный Сентрал-Парк — недалеко от музея. Как-то раз — а работала я там еще недолго — один из ассистентов куратора попросил меня помочь ему вернуть картины — тем художникам, кому отказали в экспонировании. — Зоя печально покачала головой. — Это был самый мрачный день в моей жизни. Очень грустно.

— Отвергнуть работу — отвергнуть художника, — понимающе подтвердила Талия.

— Я серьезно, — вздохнула Зоя. Она прикрыла глаза, вспоминая подробности того дня. — И вот последний адрес, куда мы должны были заехать в тот день, был в огромной кирпичной развалине западнее Зеедейка — основного района «красных фонарей». У нас оставалось несколько сюрреалистических картин одного голландца по имени Эрик ван Броек.

— Ван Броек? — переспросила Талия. — Он же знаменитость. Его картины уходят по сотне тысяч долларов.

— Мне и самой понравились, — согласилась Зоя. — Фактически первые комиссионные, которые я получила, когда стала брокером, были от продажи его картин в США. Но тогда еще критики живого места на его работах не оставляли.

— Критики, — прошипела Талия. — Эти бесталанные неудачники, которые пытаются оправдать собственную бесполезность, смешивая с грязью работы, которые сами не в состоянии создать.

— О, я вижу, ты встречалась с моими знакомыми, — удивленно приподняла брови Зоя. Обе улыбнулись. — Как бы там ни было, то была наша последняя остановка, и я одна перла эти картины в студию на третий этаж. Раньше там был пароходский склад. Я была для Эрика человеком новым, так что когда он открыл дверь, лицо у него было любопытным и открытым. И потным. Он был очень, ну просто очень высокий, как и большинство голландцев, под семь футов… жилистый, мускулистый — как профессиональный баскетболист. — Зоя снова прикрыла глаза, мысленно возвращаясь в то время. — Его руки торчали из заляпанной краской толстовки с оторванными рукавами. Ниже — спортивные шорты, но они почти не скрывали эти неправдоподобно мускулистые ноги; а на его плечах висело полотенце. — Зоя открыла глаза и посмотрела на Талию. — За его спиной, внутри на потертом полу стоял спортивный тренажер со штангой. И по всему телу Эрика стекал пот.

— Судя по твоему голосу, тебя от этого зрелища как молнией шарахнуло.

— Еще как, — сказала Зоя, вяло улыбнувшись. — Шарахнуло. Разряд у него получился что надо. Мир вокруг испарился в мгновение ока. Может, это был запах пота, может, вид его замечательного тела, но я застыла как соляной столп. Вдруг я почувствовала, что у меня все намокло. Мне было двадцать, и я никогда не была настолько ошеломлена. — Зоя притихла, глядя куда-то в пространство.

— Ну и дальше? — напомнила Талия.

— Я была настолько ошарашена, что выронила обе картины. Стук упавших картин разбил мгновение вдребезги. Художник взглянул на меня сверху вниз, понял, зачем я пришла, забрал картины и захлопнул дверь перед моим носом.

— Вряд ли тебя это остановило.

— Что ты. Нисколечко. Он меня приворожил. Каждый день до работы, после работы и почти каждый обеденный перерыв я зависала в маленьком баре через канал напротив его студии и ждала, когда он появится. Довольно скоро я стала понимать, кто к нему ходит: поставщики, люди в машинах с шоферами, личности в собственных дорогих авто. Я поняла две вещи: первое — он не просто очередной нищий художник, и второе — мне действительно нравятся его картины.

— До или после того, как у тебя взыграли гормоны?

— До… и очень «после», — ответила Зоя. — Короче, как только он выходил из здания, я шла за ним.

— Следила?

— Можно и так сказать. Но прошла неделя, и стало ясно, что каждый вечер около восьми он ходит обедать в маленький индонезийский ресторан на Рембрандтсплейн. Как часы.

— Так ты и стала поклонницей индонезийской кухни.

— Кстати, она и правда очень хороша, — не стала отказываться Зоя. — В первый вечер, когда я там сидела, он сердито на меня взглянул и прошел мимо. В следующий вечер он сделал вид, что меня не заметил, и попросился за столик подальше — насколько вообще было возможно в этом ресторанчике.

— А в третий вечер?

— До третьего вечера я зашла в магазинчик на Кальверстраат и купила самый тонкий, самый откровенный и самый просвечивающий вязаный топ, который только смогла найти. К тому же на размер меньше, чем я обычно носила, и я надела его без лифчика. Чтобы добраться до ресторанчика без хлопот, пришлось накинуть сверху блейзер, но когда Эрик зашел в «райсттафль», я выскользнула из блейзера и слегка потянулась. Целый день репетировала.

— Попробую угадать. Он подсел к тебе за столик?

— Ах-ха. Как только челюсть с пола подобрал, — хихикнула Зоя. Талия тоже захихикала.

— А потом что?

— Ну, толком не помню, что мы там ели, о чем разговаривали. Зато прекрасно помню фейерверк, который чуть не разорвал меня той ночью.

— Твой первый оргазм?

— Ага, первый без батарейки.

Талия снова хмыкнула.

— Как бы то ни было, после этого мы целый месяц каждый вечер встречались, и каждый вечер — «райсттафль» и секс. Но время шло, и мы все больше говорили о его искусстве, о критиках, о реставрационном деле, которое, по его словам, приносило ему основной доход. И чем больше он злился, тем более волнующим был секс после… Однажды утром, — продолжала Зоя, снова глядя куда-то в пространство, — в июле, насколько я помню, я встала раньше него и отправилась бродить по его студии. Зашла в помещение, где он работал над своими картинами. Помню, там был дивный фламандский свет — он падал сквозь забрызганный битумом стеклянный потолок, и вся комната выглядела сияющим натюрмортом Вермеера: кисти, краски, баночки с растворителями, коробочки, шпатели… Я прошла через студию в его реставрационную мастерскую. Там на мольбертах стояли, дожидаясь своей очереди, с полдюжины полотен на разных стадиях очистки и реставрации. Помню, там был Сезанн, которого прислала ему галерея из Германии, Гейнсборо, присланный из Америки. Критики могли ненавидеть Эрика, но даже враги признавали его талант реставратора.

Зоя поставила бокал на край стола из стекла и хрома, встала и потянулась.

— Раньше я никогда не заходила дальше реставрационной комнаты, но в то утро я дошла до двери в дальнем ее углу, которая обычно была заперта на висячий замок. В то утро замок был не заперт, и я зашла в комнату, где света было даже больше, чем в художественной мастерской Эрика. Так же, как в реставрационной, на мольбертах стояли шедевры, которых я не видела и о которых даже не слышала. Там были Моне, Ван Гог и Мондриан — множество мольбертов с их полотнами. Подойдя ближе, я увидела, что ни одна картина не подписана. А Моне и Ван Гог были даже не закончены. У меня мелькнула догадка, и тут же я услышала за спиной шаги. Я повернулась и увидела в дверях Эрика — его лицо выражало смесь гнева, удивления и страха. На мгновение мне показалось, что его глазами на меня взглянули безумие и смерть, но это мгновение было таким мимолетным, что я до сих пор не уверена, может, мне это просто показалось.

— Людей убивали и по менее существенным поводам, чем амбиции художника, — сказала Талия, — не говоря уже о деньгах.

— Он мог. Ага, — сказала Зоя. Задумчиво гуляя по комнате, она погладила греческий мраморный бюст III века по щеке костяшкой пальца и повернулась к Талии. — Но он только сказал: «Это ведь останется нашим секретом, киса, правда?» — потом обнял меня за талию, и я растаяла. Кивнула. Но потом откуда-то во мне взялись силы и остаток разума, чтобы сделать шаг назад и заключить бесценную сделку. «Согласна, — сказала я ему, — но при одном условии: ты научишь меня всем своим трюкам». Он вздрогнул, будто я ему пощечину влепила. В глазах снова проскочила искра безумной жажды убийства и тут же погасла. Он согласился.

Зоя вернулась к своему креслу и снова уселась.

— На этом наш бесподобный секс закончился. Я стала ученицей, угрозой и обязательством, и до конца лета его простыни не остывали от непрекращавшегося потока тусовщиц, проходивших через его постель и до моего появления. Тогда я поняла, как он на самом деле тщеславен, насколько ему ничего не нужно, кроме его искусства, и что я в любом случае получила бы отставку через пару недель.

— Должно быть, это было больно, — посочувствовала Талия.

— Не особо, — покачала головой Зоя. — Это случилось уже когда я выяснила, насколько сама одержима искусством. Секс был замечательным, к совершеннолетию он на многое открыл мне глаза, но все это не имело особого значения, потому что остаток лета я провела за изучением самых передовых методов подделки. Многие и сейчас знакомы далеко не всем ловцам фальсификаторов.

— Замечательно, — прокомментировала Талия. — И что, он все еще подделывает мастеров? Его работы ведь продаются очень недурно.

Где-то в глубине склада громыхнула железная дверь.

— Идет, — сказала Талия и стала спешно уничтожать улики набега на запасы коллекционного вина Вилли Макса. Зоя спешно унесла бокалы на рабочую территорию и поставила их за полку.

— Нет, он больше не занимается подделками, — ответила она. — Но фальшивки помогли его карьере в той же степени, что и его талант.

— Как это?

— Ну, сначала он делал фальшивки для денег, потом — из мести.

— Мести?

— Он намечал себе критиков, которые его отвергали, — а таких было большинство. Как ты знаешь, критики — создания мимолетных модных поветрий, а не здравого смысла и крепкого суждения. Сначала Эрик хотел их уничтожить — и с парочкой это ему удалось.

— Как?

— Ну, фон Глейк из Гамбурга был одним из самых непримиримых его критиков…

— Фон Глейк? — мягко переспросила Талия. — Его репутация была уничтожена в связи с подделками.

— Не случайно, — продолжала Зоя. — Так уж вышло, что фон Глейк много разглагольствовал о том, какой он великий специалист по Джексону Поллоку.

— По чиханию краской на холст.

— Точно, — согласилась Зоя. — И Эрик принялся выдавать на-гора «неоткрытых» Поллоков… думаю, каждая картина занимала у него не больше получаса. Реставрационный бизнес помог Эрику «отмыть» фальшивки через неразборчивых покупателей, не открывая реального источника их появления. Как и планировалось, фон Глейк едва не рехнулся от открытия «неоткрытых» Поллоков, повсюду их превозносил, заверял их подлинность, чуть не облизывал их. А потом — серия анонимных намеков владельцам галерей и коллекционерам, купивших картины, на маленькие скрытые несоответствия, которые он позаботился туда вписать.

— Он подставил фон Глейка и тем самым подтолкнул его к пропасти, — тихо сказала Талия. — Так что самоубийство фон Глейка оказалось скорее убийством.

— Эрику было наплевать, — сказала Зоя, слушая, как приближаются шаги за дверью. — Харпер-Боулз из Лондона и ле Пэн из Парижа оказались не такими впечатлительными, но и их карьера закончилась так же.

— Небольшая потеря для мира искусства, — пробормотала Талия.

— Как бы то ни было, — сказала Зоя, когда звук шагов затих у их двери и раздался звон ключей, — похоже, Эрик решил, что в конечном счете разрушать карьеры критиков не так полезно, как держать их за кольцо в носу. Пошли слухи — я уверена, распускаемые самим Эриком, — что он создал море подделок, в котором замазана большая часть мира художественной критики, а особенно те, кто ругал его работы.

— Стало быть, он их шантажировал?

— Лишь в самом начале, я думаю, — ответила Зоя. — Наверное, этого было достаточно, чтобы остановить поток негативных отзывов. Его работы стали ценить по достоинству.

В скважине засова снаружи лязгнул ключ. Мгновение спустя дверь открылась и вошел Громила; наручник Зои уже был пристегнут к его руке.

10

Когда Сет Риджуэй припарковал «вольво» на дорожке перед своим домом в Плайа-дель-Рей, в штормовых облаках появились просветы, через которое сквозили последние лучи заходящего солнца. Сет наблюдал за вялыми попытками гаснущего света отделить серость хлябей небесных от серости хлябей земных. Вцепившись в руль своего «вольво», он сидел и вспоминал, как они с Зоей, обнявшись, часто стояли бок о бок и любовались пейзажем. Из-за вида они и дом-то купили.

Дом представлял собой небольшое бунгало с двумя спальнями, спроектированное в конце 1930-х годов в стиле ар-деко — в интерпретации калифорнийской пляжной зоны. Бывшие владельцы задумывали его как летний домик и построили на почти отвесной круче — до пляжа внизу было больше 70 футов. В ясный день казалось, что в конце подъездной дорожки их ждет остров Санта-Каталина.

Сет выключил зажигание и какое-то время сидел неподвижно, слушая жалобные стоны ветра, порывами налетавшего с моря, все еще неспокойного после шторма. Потом неохотно отвернулся от Тихого океана и посмотрел на дом… их дом… теперь уже его дом. Закат окрасил белую штукатурку в табачно-желтый цвет. Длинные глубокие тени гибких кедров, высаженных перед домом, ползли по лужайке и стенам. Вдруг от стекла гостиной террасы отразился закатный луч — прямо в глаз Сета. Риджуэй нахмурился и отвернулся от надоедливого солнечного зайчика.

Последнюю пару дней творилось сущее сумасшествие, и он просто не знал, пугаться ему или злиться. Прошлую ночь он провел в мотеле АНБ, сражаясь в полудреме с ночными кошмарами и странными видения.

Его дико бесила бесцеремонность Страттона и его команды. Чистильщики Страттона прибыли сразу же после того, как его вытащили из лимузина. Они сняли с яхты все, что смогли открутить и вынести, вывели ее в открытое море и затопили. Снятые вещи, как сообщил ему Страттон, сложили в гараже Риджуэя.

Сет понимал, что в дальнейшем эти меры спасут его от множества трудных вопросов. Но он все еще не мог успокоиться, когда вспоминал, как люди Страттона перевернули на яхте все вверх тормашками — искали картину. Ему стало интересно, не они ли взламывали его дом, пока он жил на яхте. В любом случае теперь было ясно — постарались те, кто искал картину.

Сет вышел из машины, подошел к гаражу и открыл дверь; язвительно усмехнулся. Картины здесь не оказалось, потому что никогда не было. До этого утра он даже не знал о ее существовании, не то что о местонахождении. Но теперь он знал, где она может быть, — и знал, что там она в безопасности. Он не собирался отдавать ее в грязные лапы Страттону или кому-то еще.

Сет посмотрел на снасти и прочие вещи, сваленные командой Страттона на пол. Похоже на моряцкий блошиный рынок. Его взгляд скользнул по такелажу и остановился на кожаном альбоме формата небольшой энциклопедии. Судовой журнал, который Зоя подарила ему на Рождество три года назад. Он наклонился и поднял его. Капли дождя оставили потеки на коже. Когда он его открыл, оттуда вывалилась фотография. Ему удалось поймать ее на лету.

Он отложил журнал и стал в полутьме рассматривать фотокарточку. Они снялись с Зоей незадолго до Цюриха. Даг Денофф, который был шафером у них на свадьбе, щелкнул, как они вдвоем драят палубу «Валькирии» перед воскресным походом к Санта-Каталине.

Глядя на фото, он почувствовал, что пропасть в груди стала еще глубже. Зоя была красива неброско и спокойно — черты лица лишь ненавязчиво предвещали глубокую внутреннюю красоту. Сет думал о том дне: как ничем, казалось бы, не примечательные события становятся впоследствии особенными и значительными. То был последний раз, когда они вместе ходили под парусом. Как бы он сейчас хотел догадываться, насколько особенным был для них тот день. К сожалению, некоторые мгновения не заявляют о своей особенности, пока не становится слишком поздно их оценивать.

Он последний раз взглянул на карточку и спрятал ее во внутренний карман ветровки. На секунду ему даже захотелось разрыдаться, но он сдержался, захлопнул журнал «Валькирии» и швырнул его на кучу снастей. «Валькирия» тоже пропала. На ней он ходил на Гавайи и обратно, прорывался через свирепый тихоокеанский шторм у Лос-Кабос, провел множество незабываемых минут с Зоей. «Валькирия» была настолько связана с женой, что исчезновение и той и другой не вызывало удивления: их обеих забрали у него безумцы, которые не останавливаются ни перед чем в своих поисках пропавших картинок нацистского мазилы.

Похлопав для верности по карману, Сет направился к двери из гаража на кухню. По дороге он продолжал размышлять о Страттоне, Уэйнсток и убийце в доке. Им всем была нужна эта картина, очень нужна, и одно это служило убедительным доводом держать ее подальше от них от всех… пока. Это его единственный козырь. Судьба Зои, да и его собственная, в конечном итоге зависела от картины. Так что он не собирался никому ее отдавать, пока не вернет Зою.

Если она еще жива.

Но она должна быть жива, думал он, не может не быть.

Сет толкнул дверь и вошел в темную кухню. Потом закрыл за собой дверь и подождал, пока глаза привыкнут к полутьме. Затхлый запах оставленного жилья неприятно щекотал ноздри. Рассеянный свет последних лучей заката очерчивал контуры мебели и матово блестел на приборах. Сет посмотрел на кухонный комбайн, который Зоя подарила ему на день рожденья в год их свадьбы. Тогда ему нравилось готовить. После ее исчезновения он питался только полуфабрикатами.

Не включая свет, он прошел через кухню и столовую в гостиную. Присутствие Зои ощущалось повсюду. Куда бы он ни взглянул, каждая вещь помнила ее: что-то она дарила ему, что-то он дарил ей. Он закрыл глаза, прогоняя непрошеную слезу. Потом решительно открыл их и так энергично вытер лицо, словно этим движением мог стереть и свою печаль. Шмыгнул носом и подошел к окну в сад. Паучник,[11] который высаживала там Зоя, высох и превратился бурый веник. Сет уже почти отвернулся от окна, чтобы пойти за лейкой, как вдруг заметил кое-что. На другой стороне улицы за четыре дома от него стояла светлая «тойота».

Не сводя с нее и ее водителя глаз, Сет медленно отошел вглубь, в спасительную темноту комнаты. Машина знакомая. Сет прикрыл глаза и постарался вспомнить, где он мог ее видеть. На дороге. Точно, она шла за ним в потоке машин по дороге от пристани. Но не только там… Где же еще?

Он открыл глаза и пристально взглянул на машину. Виден был только нечеткий силуэт головы и плеч водителя. И тут его осенило. Он видел ее недалеко от мотеля, куда его привез Страттон. Люди Страттона следят за ним.

Разумно, подумал Сет. На месте Страттона он поступил бы так же. Знать, что за ним следят, — все-таки утешение. Слежка может пригодиться на случай явления непрошеных гостей. Однако ему все же придется оторваться от них на пару часов, пока будет доставать картину. Причем улизнуть надо будет так, чтобы никто ничего не заметил. Ему не хотелось бы вызывать подозрения Страттона, которые запросто могли вылиться в допрос с пристрастием — и тогда, Сет знал наверняка, «сыворотки правды» не миновать. Сейчас же, пока Страттон верил, что никто не знает, где картина, Сет был вне подозрений и обладал некоторой свободой действий.

Для Риджуэя не составляло труда стряхнуть «хвост» и исчезнуть. Но методы отрыва от слежки, которыми он пользовался, когда был полицейским, только вызвали бы лишние подозрения. Надо, чтобы все получилось естественно. Гонки на машинах и запрыгивание в лифт в последнюю секунду здесь не годились. Сет постоял, задумчиво глядя перед собой. Можно попробовать оторваться на баскетбольном матче на стадионе «Форум». Как раз когда он сюда ехал, по радио передавали, что «Лейкерс»[12] сегодня с кем-то играют. Нет, слишком рискованно, да и его отсутствие легко заметят. Кино и театр отпадают по той же причине.

Сет уселся на край кровати и тупо уставился в пространство. Устроить аварию энергоснабжения в универмаге — тоже отметается, слишком сложно. Ему нельзя выходить из роли. Сет стал прикидывать, в какие места он обычно ходит и куда мог бы сейчас пойти.

Он около часа провел почти без движения, пока наконец его лицо не расплылось в широкой улыбке.

Университетская библиотека УКЛА располагалась в массивном семиэтажном здании в северной части кампуса. Когда Сет туда приехал, там было полно студентов. Кто-то его узнавал и здоровался, все целеустремленно сновали меж ярко освещенных книжных стеллажей.

На пятом этаже Сет вышел из лифта с дипломатом в левой руке. Дипломат был набит довольно тяжелыми инструментами, так что Сет время от времени менял руку. Он подошел к плану пятого этажа и внимательнейшим образом стал его изучать. Временами он взглядывал на каталожные номера, которые накорябал в желтом блокноте, затем переводил взгляд на план.

Очень скоро зажужжал второй лифт. Он тоже остановился на пятом этаже. Сет изобразил на лице живейший интерес к изучаемому плану, украдкой поглядывая на открывшиеся двери. Вышел водитель светлой «тойоты».

Худощавый парень лет двадцати пяти, около шести футов роста, с грязно-светлыми волосами. На нем были очки с толстыми линзами, которые зрительно увеличивали глаза, придавая лицу удивленное выражение. Он был одет в какие-то тапки, джинсы и ветровку поверх глухого свитера. Все вещи выглядели так, будто их купили недавно по случаю.

Парень отошел на два шага от лифта и остановился. Сет продолжал тщательно изучать план этажа, затем еще раз сверился с бумажкой в руке, отвернулся и пошел к отделу истории искусств.

Парень вел его плотно и профессионально от Плайа-дель-Рей до Университетского городка и от парковки до библиотеки. Чтобы усилить впечатление, Сет задал в компьютере поиск по темам — «история искусств», «Нацистская Германия» и «Шталь». Он постарался, чтобы темы поиска остались видны на мониторе, дабы у «хвоста» не возникло сомнений в том, что он ищет. Сет хотел создать о себе представление обыкновенного книжного червя, который не начнет действовать прежде, чем сверится с книжкой.

Следующие полтора часа Сет доставал книги с полок, вставлял закладки, бегал на второй этаж и делал с каких-то страниц копии на ксероксе. Страницу за страницей он заполнял свой блокнот пометками, всякий раз оставляя его на виду. Пачка откопированных листов становилась все толще, а штабеля книг с закладками в его отсеке — все выше. Каждый раз он таскал с собой дипломат, демонстративно вынимая оттуда коробочку с мелочью для копировальной машины. Ни дать ни взять настоящий гуманитарий, у которого в потертом кожаном дипломате для работы найдется все.

Сет тщательно выстраивал свой образ, выходя из отсека лишь для того, чтобы принести очередной документ. Его заметки лежали на столе, ветровка висела на спинке стула. Ему надо было, чтобы человек Страттона привык к тому, что он на какое-то время убегает с книгой и дипломатом в руке.

И у него получилось. Филер три раза сходил с ним вниз к копировальной машине, потом один раз в буфет в другом здании неподалеку. Там он понаблюдал, как Сет выпил чашку кофе с черствым пончиком, после чего опять засел за книги. Потом «хвост» расположился в отсеке по соседству и сделал вид, что читает какую-то книгу. Наконец он уверился в том, что Сет никуда не денется, пока не обработает очередную порцию материалов.

Когда парень перестал всякий раз бегать за ним вниз к копировальной машине, Сет начал постепенно увеличивать время отсутствия.

Слова в книге выплясывали кренделя перед глазами Сета, пока он сидел в своем отсеке и выжидал нужное время. Если у него не получится, Страттон возьмет его тепленьким и обрушится на него всей мощью своего аппарата. Наркотики развяжут ему язык, ребята из АНБ получат картину, и он лишится единственного козыря, которым мог бы вернуть Зою.

Если она все еще жива.

— Проклятье, — простонал Сет сквозь зубы. Он обмахнул ладонью лицо и потер веки. Сомнения, страхи, печали. Они паводком затопили его сознание, вымывая остатки решимости.

Она должна быть жива, думал он. Иначе все, что он тут вытворяет, вместо того, чтобы просто отдать картину Страттону, — сущий идиотизм.

Риджуэй открыл глаза и посмотрел на часы. 9:17. До закрытия библиотеки осталось меньше двух часов. Пришло время действовать.

Когда Сет в очередной раз поднялся с места и направился к лифту с дипломатом в одной руке и увесистым томом с дюжиной закладок в другой, филер едва взглянул на него. Краем глаза Сет заметил, как он снова углубился в книги, разложенные перед ним на столе.

Сет спустился на лифте на первый этаж, бросил книгу в лоток возврата и выбежал из библиотеки на улицу. Сначала он направился в Студенческий клуб Северного кампуса, где нацедил себе еще один пенопластовый стаканчик кофе. Он просидел за столиком целых пять минут, поглядывая на дверь. Филер не появился.

После чего Сет неспешно поднялся и взял свой дипломат. Потом, с недопитым кофе в одной руке и дипломатом в другой, покинул тепло и уют клуба и двинулся на юг по широкой бетонной дорожке, где стайки студентов увлеченно обсуждали спасение мира, свержение правящей верхушки транснациональных корпораций, сущность истины и предметы попроще, вроде сдачи хвостов, несчастной любви и проблем с родителями.

Он почувствовал себя стариком. Мир больше не предназначен для того, чтобы Сет его переустраивал. И никогда не был предназначен. Верить в такое можно молодым. А он сейчас способен только на одно — отпихнуть кого-то локтем, чтобы расчистить себе место под солнцем.

Сет шел среди фонарей и причудливых теней голых деревьев, сбросивших листву на зиму, стараясь двигаться быстро, но не выглядеть спешащим.

Когда он добрался центральной площади городка, вокруг уже почти никого не было. Усилием воли подавив желание оглянуться и посмотреть, нет ли за ним опять «хвоста», Сет просто повернул налево и спустился по короткому пандусу на цокольный этаж Хэйнс-Холла. Дверь подалась под его толчком, и он уверенно ступил в вестибюль.

Кафедра философии находилась этажом выше. Если «хвост» все же вдруг объявится, можно пройти к себе в кабинет, сделав вид, что он ищет необходимую книгу или документ, а потом вернуться в библиотечную кабинку.

Несмотря на надежный запасной план, Сет все равно чувствовал, как у него холодеют руки. Он прошел мимо лифта, мимо лестницы и направился в дальний и неосвещенный конец коридора.

Там, под покровом тени, он немного постоял, глядя на обычную деревянную дверь с ручкой, закрытую на засов с замком. Попробовал открыть замок ключом от двери офиса. Не подошел. Правда, он и не слишком на это рассчитывал. Кладовку использовали крайне редко, и ключи от нее были только у Карен и Тони.

Сет положил на пол дипломат, в котором принес набор отмычек и другие инструменты, которыми не пользовался с полицейских времен, и отщелкнул замки. Пошарив в темноте, он выбрал набор отмычек, убиравшихся в рукоять на манер перочинного ножа. С тех пор как он брал их в руки в последний раз, прошло много лет, так что следовало начать с замка попроще — того, который на дверной ручке.

Сперва Риджуэй ковырялся потерявшими сноровку пальцами довольно неловко, но через пару минут былые навыки стали возвращаться. В прежние дни он бы справился с таким замком за секунды. Замок и ручка невыносимо дребезжали, пока он пытал их в темноте, но в конце концов раздался вожделенный щелчок.

Прежде чем приступить к засову, Сет ненадолго прервался. Отбросил прядь волос, прилипшую ко лбу. Пальцы тут же стали влажными, и он вдруг ощутил капли пота на верхней губе и мокрые холодные пятна под мышками.

Глубоко вздохнув, Сет вплотную присмотрелся к засову. Затем наклонился и достал из дипломата фонарик-карандаш. Так конструкция засова стала видна во всех подробностях. Примитивная конструкция, предназначенная для того, чтобы не распахивалась дверь в комнату, где хранились старые учебники, списанное оборудование, лишние стулья и гордость Тони Брэдфорда — полная подборка «Нэшнл Джиогрэфик» до 1946 года. А также груда переадресованных писем и газет Сета Риджуэя, которая не поместилась бы на столе, — и бесценная картина.

Пока он обдумывал атаку на засов, на лестнице послышались голоса. Сет выключил фонарик и замер. Голоса стали громче — женский и мужской. Парочка направлялась к цоколю — стук женских каблучков и глухой топот мужских ног становились все громче. Сет схватил в охапку инструменты и дипломат и спрятался в самом темном углу под лестницей.

Голоса парочки теперь слышались отчетливо. Ее соседка по комнате уже с ума сходит от постоянных просьб где-нибудь прогуляться. Почему бы ему не уйти из общежития и не снять комнату? Им нужно, говорил он, лишь найти тихое уютное темное местечко, может, здесь какой-нибудь кабинет оставили открытым. Голос показался Сету знакомым — похоже, кто-то из его студентов. Парочка спустилась по лестнице, продолжая дискуссию. Идея потрахаться украдкой в темном кабинете — унизительная и совершенно неромантичная, считала она. Он же старался говорить весомо, но его мужественный голос периодически срывался на петушиный фальцет. Теперь Сет точно знал, чей это голос. Он много раз слышал эти нечаянные йодли. Студент был не самый сообразительный, и ему грозил вылет.

Парочка продолжала препираться, стоя внизу.

Давайте же, шевелитесь, думал Сет, поглядывая на светящиеся стрелки часов. Время бежало. Уже начало одиннадцатого, человек Страттона не будет ждать вечно.

Торг продолжался — обещания в обмен на страсть. Сет понял, что девушка торгуется лучше. Ей даже удалось свернуть на тему женитьбы. Парень в запале соглашался на такое, от чего впоследствии будет отпихиваться всеми четырьмя лапами, но будет поздно. Его опрометчивость сделала ее более сговорчивой.

— Сюда, — услышал Сет мужской голос. — Внизу под лестницей есть кладовка, которую иногда оставляют открытой, там даже кушетка есть.

У Сета внутри все оборвалось. Теперь они точно на него наткнутся.

— Как-то слишком уж хорошо ты все тут знаешь… — В ее словах зазвенел лед. — И часто у тебя здесь свиданки?

— Нет… что ты, нет, конечно, я только… это подсобка кафедры философии. Я просто помог им принести сюда папки, и все. Я никого сюда не водил, честно.

Потом они надолго замолкли. Затем она рассмеялась. Сквозь нежный девичий смех чувствовался стальной стержень одержанной победы.

Прежде чем Сет успел что-то придумать, парочка шагнула во тьму под лестницей и тут же оказалась нос к носу с ним. Одна рука парня обнимала талию девушки, другая шарила у нее под блузкой.

Она вскрикнула от удивления и испуга и отскочила назад, прикрыв рот ладонью. На лице ее парня промелькнул калейдоскоп выражений с ускоренной перемоткой: страх, замешательство, узнавание и снова страх. Оба побледнели, и теперь их лица светились в темноте, как две луны.

Похоже, целую вечность они втроем молча глядели друг на друга. У Сета внутри все скручивало. С одной стороны, он — преподаватель и представитель администрации. Как таковой он мог находиться в подсобке по любой причине. С другой стороны, ему совершенно не хотелось, чтобы его обнаружили в темноте под лестницей подслушивающим интимные разговоры.

— Профессор, — просипел парень, и остальные слова застряли у него в глотке.

— Добрый вечер, — попробовал разрядить обстановку Сет. Неловко, но все равно ничего больше в голову не приходило.

Вдруг парень затараторил, рассыпаясь в нелепых извинениях, что лишь усугубило общую неловкость. К счастью, возобладали кошачьи инстинкты его спутницы. Она шепотом приказала ему заткнуться и оттащила его на свет.

— Добрый вечер, профессор, — сказала она оттуда совершенно спокойно и вежливо, — было, кхм… забавно наткнуться здесь на вас.

Когда звук их шагов затих в другом конце коридора, Сет подумал, что парень понятия не имеет, насколько глубоко он засунул голову в пасть хищника.

Когда за ними захлопнулась дверь, Сет отодвинул дипломат подальше в темноту и снова занялся засовом. Несмотря на сложность задачи, Сет справился с ней меньше чем за минуту.

Он сложил отмычки в дипломат и открыл дверь. Во тьме что-то шевелилось — какая-то суета. Свет из коридора никак не рассеивал мрак внутри. Сет повернул выключатель, но свет не зажегся. Лампочка, очевидно, перегорела. Тони просто с ума сойдет. Ему так нравилось сбегать сюда от суеты наверху, тихо жевать бутерброды с немыслимой начинкой, сидя на старой кушетке.

Доставая фонарик из кармана, Сет переступил порог комнаты. Тьма вокруг полнилась легчайшим топотом, шебуршанием и неумолчным шорохом.

Он зажег фонарик. В узком луче открылась картина первозданного хаоса. Кто-то перевернул всю комнату вверх дном. Мебель опрокинута, все книги с полок валялись на полу. Поверх всего были разбросаны листы бумаги. Кто-то вскрыл всю корреспонденцию, которую Карен бережно хранила для него.

Его сердце сжалось так, будто его клещами тянули из груди. Наверняка они нашли картину. Ему должны были прислать из «Озерного рая» большой пакет с тем, что он забыл забрать из сейфа отеля. Никаких козырей у него больше не осталось, и надежда вернуть Зою исчезла.

Он машинально повел фонариком из стороны в сторону. Через мгновение луч света явил ему сцену настолько ужасную, что даже опыт работы в полиции не смог его к ней подготовить.

В дальнем углу подсобки сидел Тони, у которого во лбу, как третий глаз, зияло красное пулевое отверстие. На его плече, вгрызаясь в шею, сидела здоровенная бурая крыса. Она обернулась на свет фонарика, и ее глаза нагло сверкнули красным.

Сет застыл в безмолвном ужасе. Пока он, не в силах пошевелиться, наблюдал за этой картиной, из штанины Тони высунулась блестящая от крови морда второй крысы. Сет нагнулся, нашаривая на полу что-нибудь, чтобы запустить в крыс, как вдруг теплый мохнатый комок мазнул его по щеке.

У Сета непроизвольно перехватило дыхание, и он вслепую отмахнулся от мрази. Было слышно, как тельце шлепнулось о стену. Дрожащей рукой с фонариком Сет повел вокруг и увидел лежавшую в углу оглушенную крысу. Тварь тут же очухалась и метнулась прочь.

Изо всех сил Сет старался не поддаваться истерике, которая рвалась из груди и невидимыми руками стискивала горло. Световое пятно неистово металось по комнате, пока он не обнаружил то, что искал. Стараясь не обращать внимания на чавканье крыс во мраке, он добрался до ближайшего угла кладовки и схватил метлу на деревянной ручке.

Сглатывая слезы ярости и горя, душившие его, он согнал метлой крыс, облепивших тело Тони. В удушливом помещении без окон, казалось, совершенно не осталось места от топочущей и скрежещущей стаи, которая металась в панике, истошно визжа. Сет размахивал метлой около тела Тони, даже когда последний грызун выбежал в коридор.

Наконец Сет бросил метлу, встал на колени рядом с Брэдфордом и осторожно дотронулся до его шеи пальцами. Несколько выше комнатной температуры. Значит, смерть наступила не так давно. Сет поднялся и посветил фонариком вокруг. Брэдфорда никто не бил. Единственные видимые повреждения — дыра во лбу от крупнокалиберной пули и то, что успели сделать крысы.

Бессознательно Сет отступил к двери в коридор. Где-то прерывисто сопело насмерть перепуганное существо, и Риджуэю понадобилось несколько раз оглянуться, чтобы осознать, что это дышит он сам.

Выйдя из подсобки, пропитавшейся сладковатым запахом крови и смерти, Сет какое-то время стоял в темноте без движения, опершись о холодную бетонную стену. Необходимо унять дрожь в коленях и собраться с мыслями.

Понемногу события стали выстраиваться в одну цепочку. Кто-то знал, что его письма хранятся здесь. Кто? Не люди Страттона, думал Сет, — они бы обмолвились. Им бы не было смысла следить за ним. Картина уже была бы у них в руках. Наверняка это те же, кто напал на его яхту. Но как? Откуда они узнали? Сет на секунду задумался и припомнил свой утренний разговор с Тони и Карен Брэдфорд. Они оба упоминали в разговоре и письма, и кладовку. Кто-то мог подслушать их разговор и узнать, что письма в подсобке. Проникнуть сюда так же, как и он сам. А Тони, на свою беду, решил выполнить обещание и лично выбросить письма — и застал их в разгаре обыска. И поплатился за это жизнью.

Сет почувствовал тошноту, когда рвота подступила уже к самому горлу. Он согнулся вдвое, и его вывернуло на пол. Рвотные спазмы не утихали, пока не стало совсем нечем рвать. Сет вытер рот и, качнувшись, подобрал дипломат.

Каким-то чудом ему удалось его закрыть и незаметно добраться до мужского туалета на втором этаже. Он заткнул раковину скомканной туалетной бумагой и наполнил ее до краев холодной водой. Потом опустил лицо в воду. Холодная вода постепенно избавила его от рвотных позывов, и он еще какое-то время стоял, не вытирая лицо, стараясь выровнять дыхание и унять сердцебиение.

Мало-помалу к нему вернулась способность размышлять здраво. Надо позвонить в полицию и сообщить об убийстве Тони. И надо было хоть кому-то позвонить, пока не вернулись крысы. Теперь он не мог оставаться в стороне, думал он по дороге из туалета. До этого случая еще были какие-то причины не пересекаться лишний раз с законом. Длительное расследование убийств на яхте могло навлечь на него подозрения и отсрочить его поиски картины и Зои.

Теперь картина исчезла, думал он, механически передвигая ноги к кабинетам кафедры философии. Исчез его единственный козырь. Пора передать бразды тем, кто лучше оснащен для таких поисков. Он прислонился к стене у двери на кафедру и нашарил в кармане ключи. По крайней мере, теперь-то ему поверят, думал он, выбирая нужный. Не будет такого скептического ворчания, как в Цюрихе.

Сет открыл дверь, зашел в приемную и включил свет. Лампы мигнули пару раз и залили ровным светом потертый деревянный стол Карен Брэдфорд и ряд деревянных стульев у стены напротив.

Он повернул направо и прошел по короткому темному коридору к своему кабинету, открыл дверь и зашел в свою каморку, выделенную ему как преподавателю кафедры. Администрация университета в Мёрфи-Холле ублажала себя пышными коврами и корпоративной мебелью, а тем, кто действительно вкалывал на университет, доставались списанные стулья в глухих норках. Взгляд Сета упал на вымпел, висевший за его серым металлическим столом. Его вышила ему Зоя.

Он готов был подписаться под каждым словом, что, разумеется, не делало его любимчиком администрации УКЛА. Правда всегда глаза колет.

Сет уселся за стол и уже поднял трубку, чтобы позвонить в полицию, как вдруг обратил внимание на конверт со своим именем. Он был подписан рукой Карен Брэдфорд и приклеен скотчем к абажуру настольной лампы, чтобы его сразу заметили.

«Тони очень разозлился на тебя, — было в записке, — я понимаю, насколько тебе нелегко после исчезновения Зои. Я знаю, что ты теперь сам не свой. Тони тоже слегка не в себе. Я испугалась, что он как-нибудь опрометчиво поступит с твоими письмами, так что утром после нашего разговора я спустилась в подсобку и выбрала письма, которые мне показались важными. Я положила их в свой шкаф в нижний ящик, в дальний угол. Ключ в конверте».

Подпись — «К».

Сет вытряс ключ. Он вскочил так резко, что его стул рухнул на пол. Все мысли о Тони Брэдфорде моментально вылетели из головы, и он бросился к столу Карен. Двустворчатый шкаф стоял прямо за ним.

Едва он уселся в кресло Карен и нагнулся к замочной скважине шкафа, снизу донеслись вопли.

Вначале — женский голос. Сперва вскрик удивления, но он быстро сменился визгом ужаса. Потом — мужской. У него был скорее крик, чем вопль. Потом снова женский голос, теперь он дрожал и становился все выше, с каждой нотой приближаясь к истерике.

Риджуэй узнал эти голоса. Парочка, видимо, вернулась в отчаянных поисках места для осуществления сделки. Он не закрыл дверь в подсобку, и они очень скоро наткнулись на тело Тони.

Девушка не умолкала. Визг становился все громче — то ли за счет ее легких, то ли потому, что парочка поднималась по лестнице.

Сет вогнал ключ в замочную скважину. Надо было спешить. Кафедра философии — первая от лестницы. Они увидят свет и придут звонить в полицию; ему ни за что не успеть в библиотеку. Все его пляски вокруг Страттонова «хвоста» пойдут насмарку.

Шкаф легко открылся. Сет выдвинул нижний ящик и, как обещала Карен, сразу увидел связку писем с посылкой.

Сет выхватил ее из ящика.

Забыв о криках, Сет принялся ворошить письма — и руки его сразу нащупали то, за чем он пришел. Бандероль размером с коробку для рубашки, завернутую в коричневую бумагу, с обратным адресом «Озерного рая». Он дрожащими пальцами сорвал упаковку. Отбросил картонную вкладку и пенопластовые шарики — и вот глазам его предстал живописный альпийский луг. На задней стороне рамки было написано «Обитель Владычицы нашей Небесной». Он кое-как замотал картину обратно в защитную упаковку, схватил ее вместе с остальной корреспонденцией и метнулся обратно в кабинет. Там затолкал все в дипломат и рванул к выходу.

Когда он вышел в коридор, до него долетели шаги по лестнице и голос парня, пытавшегося утешить девушку, чей стальной стержень все-таки не выдержал. Сет схватил дипломат под мышку и выбежал из здания.

Зоя с трудом боролась с желанием помолиться, стоя посреди комнаты и размышляя о путях к спасению.

До того, как ее схватили, она не верила в бога, который прислушивается к молитвам верующих. Начать молиться сейчас было бы лицемерием, которое она так презирала.

Мать воспитывала ее в духе ортодоксального протестантства. Каждое воскресенье они ходили в маленькую кирпичную церковь округа Ориндж к югу от Лос-Анджелеса. Их вера считала танцы делом грешным, а большинство избранных политиков левее Роналда Рейгана — слугами Антихриста. Они знали, что мир сотворен в 4004 году до Рождества Христова, потому что так сказано в Библии, а стало быть, и не обсуждается, потому что каждое слово Библии написано рукою Зевсоподобного Бога, который готов ввергнуть тебя в геенну огненную на веки вечные, если ты вдруг не веришь в единственного порожденного им Сына.

Ее отец никогда не ходил в церковь, что — наряду с его решением относительно того, что делать с ее цветным слухом, — было благодатной почвой для бесконечной ругани и склок. Когда Зоя была подростком, он как-то раз сказал ей: «Учитывая, сколько в мире существует церквей и верований, было бы весьма самонадеянным считать лишь свою веру истинной, а все остальные — ложью и дорогой в Ад. Возможно, нам стоит просеять все религии и взять зерно истины из каждой».

Протестовать против церкви было легче легкого. Зоя вывернула отцовское кредо наизнанку: по словам отца, рациональное зерно есть в каждой религии, но она решила, что раз церкви между собой так собачатся, значит, все они лгут. Когда Зоя отказалась ходить в церковь, мать стала еще более фанатичной. Как-то воскресным утром после особенно жаркого спора за завтраком мать пошла в церковь и домой больше не вернулась. То же самое произошло с одним из баритонов церковного хора. Зоя больше никогда не слышала о своей матери.

Ее исчезновение явилось для Зои окончательным доказательством того, что Бог — мошенник, а все люди — лохи. Это единственное, в чем она была абсолютно согласна с Карлом Марксом.

И вот теперь она, запертая в бетонных кишках подвала в Цюрихе, боролась с собственным лицемерием — желанием молиться. Говорят, в окопах не бывает атеистов. Для нее это означало лишь то, что доведенные до отчаяния люди опускаются до самообмана веры ради фальшивого успокоения. Поначалу горячее желание молиться удивило ее саму, но затем она поняла, какие побуждения ее на это толкнули, и решила сохранить чувство собственного достоинства и не опускаться до того, чтобы умолять о спасении какого-то бога, в которого она никогда не верила.

Как бы ей хотелось верить, чтобы можно было заключить сделку.

Помоги мне выбраться отсюда, и я в Тебя поверю; я сделаю все, что захочешь.

Зоя помотала головой, устыдившись собственных мыслей. Что хорошего в боге, которого можно обвести вокруг пальца под давлением обстоятельств?

— Какая безнадега, — тихонько сказала она самой себе. Талия поддерживала в ней силы и уверенность, но каждый вечер, когда ее отводили обратно в ее комнату, депрессия сочилась из каждой тени.

Она медленно повернулась, глядя по очереди на стены своей тюрьмы — на три сплошные бетонные плиты и четвертую, где была лишь тяжелая железная дверь с засовом на двух замках и петлями, приваренными так, чтобы их нельзя было снять. Вентилятор приварен сверху к дыре, куда легко пролезла бы ее голова. Она посмотрела на бетонную плиту под ее ногами, потом на дощатый потолок над головой. Сквозь постоянный шум в ее клетки она едва могла расслышать слабый звук шагов в кабинете наверху.

Тяжелая пустота безысходности разверзлась у сердца черной дырой, готовой поглотить ее целиком.

Ты всегда должна считать, что выход есть, вдруг возникли в ее сознании отцовские слова, и твоя задача — найти решение, каким бы невозможным оно ни казалось, потому что в поисках оправданий провала нет практической пользы. Она не вспоминала эти слова почти десять лет. Сейчас они вдруг прозвучали так ясно, будто он произнес их только что. Зоя приободрилась, а кожа ее будто вспыхнула огнем.

И тут же она припомнила его кустарную студию. Отец работал над четырехтонным стальным кубом для скульптуры, которая должна была стать центральной композицией на открытии его галереи. Скульптура называлась «Огонь Разума», и задача состояла в том, чтобы композиция общим весом больше, чем «шевроле-сабурбан», выглядела легче перышка.

Зоя продолжала медленно озирать свою тюрьму, но видела теперь уже не бетонные стены, а далекие годы, что прошли за полмира отсюда.

Когда логика не помогает, говорил отец, ищи решение в нелогичном.

В конце концов, он придумал метод полировки стали — ореховой скорлупой, с помощью электромагнитной подвески.

Когда разум тебя подводит, ищи ответы в своем сердце.

«Огонь Разума» купили за деньги, превысившие его заработок механика за семь лет. И он прожил еще семь лет, пока огромная бронзовая отливка не свалилась на него и не придавила насмерть. Свою первую художественную галерею она открыла на деньги из наследства.

Ты должна представить свой путь сквозь преграды, говорил с нею отцовский голос. Выключи разум и дай волю чувствам.

— Дай мне вдохновение, пап, — тихо попросила Зоя, сглотнув слезы. — Это должен быть шедевр воображения. Помоги мне, папочка.

11

Нохшпиц — иззубренный гранитный шпиль, возвышающийся на восемь тысяч футов над уровнем моря в Австрийском Тироле на юго-западе от Инсбрука. Это очень негостеприимная гора — холод, отвесные кручи, ни одного дерева; скала доступна лишь птицам, опытным альпинистам и тем счастливчикам, которым довелось прокатиться в гондоле частного фуникулера к массивному шале неподалеку от вершины.

Это шале было построено в 1921 году как гостевой домик — австрийский трактирщик надеялся привлечь лыжников, катающихся на местных склонах. В нем двадцать пять номеров, и в каждом — своя ванная и камин, а также общий зал, расположенный в крыле, что выдается уступом над скалистым утесом.

Однако совершенная уединенность, делавшая это место привлекательным, также стала и препятствием к его процветанию. Чтобы добраться до отеля, гостям приходилось проделать долгий путь по продуваемому всеми ветрами серпантину из Инсбрука до станции крохотного фуникулера у подножия горы. В те времена по немощеным горным дорогам на автомобилях разъезжать было невозможно, так что приходилось пользоваться двигателем в одну лошадиную силу. В сырую, морозную или снежную погоду добраться до шале было решительно невозможно — либо дорога сопрягалась с такими трудностями, что это отпугивало любого потенциального клиента. Отель разорился в 1924 году, когда оборвавшийся трос унес жизни пятерых человек, ехавших в гондоле.

Два года спустя богатый итальянский промышленник выкупил шале для собственного отдыха и проведения деловых встреч, а через семь лет, когда он умер, отель по его завещанию отошел католической церкви.

За панорамными стеклами помещения, когда-то бывшего обеденным залом, по стойке «вольно», как на смотре — спина прямая, ноги на ширине плеч, руки на пояснице, — стоял кардинал Нильс Браун, архиепископ Венский и глава Папской комиссии по делам неверующих. На нем были толстый свитер плотной вязки, саржевые слаксы и легкие туристические ботинки. Его алое облачение лежало в шкафу в его комнате — там оно обычно и оставалось все время, пока он был здесь. Кардинал провел ладонью по своим черным с проседью волосам и рассеянно взглянул сквозь морозные узоры на окнах на крошечные фигурки лыжников, копошившиеся на склонах внизу.

Он вглядывался в долину, стараясь разглядеть за ней вершину, которую он так пока и не покорил. Со стороны фасада шале была видна Олимпийская слаломная трасса Акзамер-Лицум,[13] где в 1968 голу ставил свои рекорды Жан-Клод Килли.[14] Сейчас кардинал щурился от яркого солнца, которое вышло из-за туч и не оставило ни единой тени на ослепительной белизне склонов. Над головой на всех парусах летели бригантины облаков — арьергард шторма, за ночь покрывшего весь Австрийский Тироль новым полуторафутовым слоем снега.

Он смотрел, как в долине внизу темной лентой петляла меж заснеженных берегов речушка Инн. К досаде конькобежцев, она еще не замерзла. Взгляд кардинала скользнул вдоль русла реки дальше, мимо иероглифических рулежных дорожек аэропорта к сердцу Инсбрука. Остановив свой взгляд на заснеженных готических крышах, он вспомнил о предстоящей сегодня встрече с Гансом Моргеном — простым деревенским священником с очень непростым прошлым. И, по всей видимости, без надежд на будущее.

Нильс Браун отвернулся от лыжников и посмотрел через огромный конференц-зал: когда-то в нем можно было накормить сто человек сразу. Теперь здесь между грубо обтесанными А-стропилами стоял только длинный, около двадцати футов, дубовый стол. В дальнем конце зала в огромном каменном камине тлели и весело потрескивали уголья. Вокруг стола были симметрично расставлены двенадцать стульев. Другой мебели в помещении не было.

Ровно в 15:00 в дверь постучали. Кардинал, поддернул рукав свитера, взглянул на тонкие наручные часы и отметил пунктуальность посетителя.

— Войдите, — пригласил Браун. Его голос радушно прозвучал в тишине.

Ганс Морген открыл дверь и решительно вошел в зал. На секунду он остановился у порога, ослепленный светом, льющимся в окна.

Он был высоким сутулым мужчиной среднего телосложения, с ярко-голубыми глазами и длинным аскетическим лицом. Яркий солнечный свет четко обрисовал глубокие морщины и острый подбородок, выдававшийся далеко над воротничком сутаны. У него в руках была трость, но он старался не прибегать к ее помощи.

Браун был поражен тем, что этого человека не сломили ни годы, ни свинец, который любого здоровяка моментально лишил бы здоровья. Но с другой стороны, подумал кардинал, они оба — австрийцы, ведут активный образ жизни и у них хорошие гены. Из объемистого досье КДВ на Моргена Браун знал, что тот всю жизнь с малых лет, за исключением учебы в семинарии, почти ежедневно катался на лыжах и лазил по окрестным горам у городка Альт-Аусзее. Ходил по озеру на лодке летом и катался на коньках зимой. Согласно досье Морген вот уже больше полувека знал об этом районе больше, чем кто-либо другой из ныне живущих.

— Добрый день, Ваше Преосвященство, — поздоровался Морген. Он огляделся и зафиксировал в памяти всю спартанскую обстановку — стол и стулья ручной работы, каменный камин и грубые А-стропила. Потом направился к Брауну. Его ботинки на твердой кожаной подошве звонко стучали по деревянному полированному полу. Браун встретил его посередине зала.

— Хорошо, что приехали, — сказал он и протянул руку. Морген мгновение помедлил, вглядываясь в лицо Брауна с таким хозяйским интересом, что обычно невозмутимому кардиналу стало не по себе. Наконец мужчины энергично пожали друг другу руки.

— Мне не давали понять, что у меня есть выбор, — ровно ответил Морген. Кардинал проигнорировал реплику — такая дерзость от нижестоящего церковного чина, как правило, сурово каралась по дисциплинарной линии.

— Я взял на себя смелость приготовить нам чаю, — сказал Браун и подошел к двери. Морген посмотрел, как архиепископ Венский взял у кого-то, скрытого тенью, серебряный поднос. Затем поблагодарил, вернулся с подносом и поставил его на середину стола. — Угощайтесь. — Он показал на серебряный термос и кувшины с кипятком и молоком. На подносе также стояли две чашки с блюдцами из тончайшего фарфора, лежали льняные салфетки, канапе, бисквиты и приправы.

— «Большой чай» — привычка, к которой я пристрастился студентом Оксфорда, — объяснил Браун, накладывая себе на тарелку съестное. — Мне кажется, вполне достойный способ после тяжелых трудовых будней совместить благочестивое с приятным.

Морген промычал в ответ что-то нечленораздельное, подошел к сервизу, встал справа от Брауна и молча налил себе чаю с лимоном. Каждый положил себе на тарелку еды.

— Присядем? — спросил Браун, жестом приглашая священника к одному краю стола. Морген кивнул и молча сел на предложенное место. Браун расположился напротив. Оба помолчали, разглядывая друг друга.

— Возможно, вы не догадываетесь о цели моего приглашения.

Морген догадывался, но решил оставить свое мнение при себе. Взглянул на кассетный магнитофон, стоявший на столе, и микрофон рядом с ним. Кардинал сделал еще глоток из чашки и поставил ее на стол.

— Я хотел бы, чтобы вы поделились подробностями вашей жизни в Альт-Аусзее, — сказал Браун, — расскажите мне о том дне…

— О том дне, когда я чуть не умер?

Браун кивнул.

— Но я уже рассказывал эту историю, — сказал Морген без капли раздражения, — дважды. Людям из КДВ и трибуналу… два Асессора назад.

— Я знаю, — мягко ответил Браун, — но я надеялся, что вы припомните еще какие-то детали. Детали, которые… быть может, с тех пор пришли вам на память.

— Нервные клетки тяжело восстанавливаются, — улыбнулся Морген. — Некоторые говорят, что не восстанавливаются и вовсе. Я приучил себя жить с ограничениями, которые принес тот день. И улучшений памяти не замечаю.

— Ну, быть может, можно надеяться на чудо. Вы, кстати, еще в них верите?

— Конечно верю, — ответил Морген, — каждый свой вздох я считаю чудом.

— Тогда давайте посмотрим, что нам посчастливится припомнить сегодня, — сказал Браун и включил магнитофон.

— Как вам будет угодно, Ваше Преосвященство, — сказал Морген, подавив вздох. — Рассвет окрасил все кроваво-красным, когда я дошел лишь до середины озера, — начал он рассказ. — Я надеялся перебраться по льду до противоположного берега — Альт-Ауссерзее — до восхода солнца, но снег был очень глубоким. Более трех часов я бежал от эсэсовцев, зная, что они вот-вот меня настигнут. Это как в страшном сне — бежишь от поезда, но твои ноги еле двигаются, как в замедленной съемке, и поезд медленно, с адским лязгом настигает тебя.

Браун изобразил на лице сочувствие:

— Надеюсь, этот кошмар вас больше не тревожит?

Морген вгляделся на миг в лицо кардинала, пытаясь понять, насколько тот искренен.

— По крайней мере, я больше не просыпаюсь от собственных криков.

Браун кивнул:

— Так что же произошло с вами в то утро?

— Я бежал. Я молился. Прочел 23-й псалом бесчисленное количество раз. — Морген подождал ответной реакции, но, так и не дождавшись, продолжил: — Я бежал всю дорогу от «Зальцбергверк» — соляной копи у горы Хаберсам. Я видел реликвию в заброшенной шахте. Проник внутрь. Эсэсовцы на входе решили, что я один из тех священников, которые работают на Третий рейх. Они разрешили мне посмотреть на плащаницу. — Лицо Моргена стало отрешенно-мечтательным. — Я прикасался к ней. — Священник победно взглянул на кардинала. — Я в самом деле держал его собственными руками — золотой ларец, усыпанный сверкающими драгоценными камнями. Я видел, что хранилось внутри ларца, прочел все документы, пролежавшие там почти два тысячелетия. Я до сих пор не могу поверить, что своими руками держал то, что почти двадцать столетий уничтожало Пап, свергало правительства, создавало и разрушало империи. Каждый день, когда я об этом думал — а я, можете поверить, думал об этом каждый день, Ваше Преосвященство, — я никак не мог понять, каким образом настолько святая вещь может приносить столько зла. Люди шли на подкуп, убийство, ложь и воровство во Имя Божие. Даже Папа Пий XII вынужден был молчать по поводу зверств гитлеровского рейха.

— Мы сейчас не об этом, — напомнил Браун.

Кроткая улыбка Моргена едва скрывала его ярость. Праведный гнев кипел в его груди, прорываясь сквозь страх, его нервы были натянуты как струны. Эти нечестивцы посмели творить такие вещи с его Церковью во имя его Бога! Отец Морген смотрел перед собой затуманенным взглядом, четче припоминая детали.

— Они шли за мной, спускались с холмов Фискендорфа, — продолжил Морген. — Я уже различал слабые точки их электрических фонарей. Я малость приободрился — похоже было, что их меньше. Но потом я услышал голоса и понял, что они меня почти нагнали.

Браун взмахом ладони прервал Моргена:

— Расскажите все, что сможете припомнить о немцах в деревне — когда они пришли, любые имена, что сможете вспомнить. Я знаю, вы вспоминали тот день на озере настолько подробно, насколько это вообще возможно, но даже самая незначительная новая деталь может оказаться очень полезной для нас.

Морген кивнул, сделал глоток чаю и задумчиво посмотрел на люстру, вспоминая ушедшие подробности.

— Сперва нацисты появились в Альт-Аусзее небольшой группой и очень тайно. Гитлер побродил по холмам неподалеку от городка и пообедал в таверне с местными. Он даже приобрел участок бесполезной земли у горы Хаберсам, где не было ничего, кроме глубокой заброшенной соляной шахты, уходившей очень глубоко. Потом пришла война, и нацисты нагрянули с целой армией. Нас, местных жителей, всех выгнали с территории, прилегающей к этой соляной шахте у горы Хаберсам. Эсэсовцы построили там казармы на двести пятьдесят человек; им запрещалось выходить за пределы лагеря и вести любые разговоры с посторонними. Провиант и личный состав возили через город только в закрытых грузовиках. Через аэропорт в Бад-Аусзее прибывали какие-то шишки и носились по городу в длинных черных машинах со шторками на окнах, чтобы их никто не опознал. Перед Рождеством 1941 года поползли слухи, что сюда снова лично приезжал Гитлер… Конечно, все были рады, что эсэсовцы заняты лишь собой. Но это не мешало строить самые дикие догадки о том, чем они занимались в штольнях под горой. Многие любопытные подходили к самому краю запретной зоны, но смогли разглядеть лишь гарнизон, стоящий на альпийском лугу и охраняющий вход в ничем не примечательную соляную шахту… Одни считали, что здесь готовят тайное убежище для высших военных чинов на случай, если война пойдет не в пользу рейха. Другие утверждали, что там — секретная лаборатория, где Гитлер готовит свое обещанное «оружие возмездия». Остальные версии были довольно бледны по сравнению с этими. Холодные алебастрово-белые коридоры «Зальцбергверка» были достаточно глубоки, чтобы выдержать удары из любого известного оружия. Штольни были устойчивыми, обвалов никогда не случалось, температура и влажность держались на одном уровне, что создавало комфортные условия для человека. Короче, идеальное место, чтобы спрятать кого-нибудь или что-нибудь.

Морген допил чай и благодарно посмотрел на кардинала, который налил ему еще чашку.

— Благодарю, — сказал Морген. Браун кивнул.

— В «Зальцбергверке» под горой Хаберсам долгое время кроме нацистов не было никого, пока в 1945 году в окрестностях Альт-Аусзее не появились грузовики, забитые бесценными шедеврами мирового искусства — скульптурами, живописью, иконами, редкими книгами и манускриптами, — продолжил Морген. — Как вы знаете, Гитлер разграбил величайшие частные и государственные коллекции оккупированных стран для своего «Фюрермузеума». Для этого музея проектировалось создание огромного комплекса, который собирались построить в закопченном промышленном городке Линце — городе его детства. Гитлер, неудавшийся художник, собирался построить величайший музей всех времен и народов, чтобы родной город его никогда не забыл. Однако бомбардировщики союзников так и норовили помешать планам фюрера, поэтому все экспонаты пришлось переместить в соляные шахты «Зальцаммергут», чтобы уберечь от почти ежедневных налетов… В отличие от скованных ледяной секретностью эсэсовцев, охранявших шахты Хаберсам, грузовики с произведениями искусства сопровождали испуганные подростки из вермахта, которые были счастливы оказаться подальше от фронта, да к тому же гордившиеся своей ролью хранителей трофеев. Они из кожи вон лезли, рыща по округе и конфискуя соляные шахты под новые склады. Большая часть награбленного осела в шахтах около Бад-Ишль и Бад-Аусзее, а особенно — в самых глубоких шахтах около Штейнберга и Моосберга. Выполняя боевую задачу — сохранить трофеи фюрера, — солдаты развозили сокровища на грузовиках по горным дорогам, которые зимой становились смертельно опасными. Их сопровождали кураторы музеев, часто — военнопленные… Эти грузовики деловито шныряли по городу с утра до ночи — торговцы были счастливы. Число прихожан в моей церквушке резко выросло, так что я оказался по уши в делах. Я был занят настолько, что на время забыл о шахтах у горы Хаберсам. Но мои новые прихожане, солдаты вермахта, рассказали мне на исповеди о таких ужасах и страданиях, что я даже усомнился, будет ли Господь Наш настолько всепрощающ, что спасет и их заблудшие души.

— Отец наш Небесный в извечной благодати своей прощает нам многие грехи, — сказал Браун, на вкус Моргена — слишком напыщенно.

— Прошу простить меня, Ваше Преосвященство, я знаю это, — довольно резко ответил Морген, — но я-то был обычным человеком, я и сейчас — обычный человек, вселенская мудрость и всепрощение — не моя епархия.

— Да уж, — снисходительно улыбнулся Браун.

— Вам угодно услышать историю или поиздеваться надо мной?

Кардинал ответил долгим тяжелым взглядом. Потом произнес:

— Прошу вас, продолжайте.

— Все началось с подросткового любопытства, — вздохнул Морген, — примерно через два месяца после того, как стали прибывать грузовики с награбленным, тринадцатилетний паренек по имени Йоганн Хоффер, катаясь на лыжах неподалеку от Альт-Аусзее, слишком близко подъехал к шахте Хаберсам. Его застрелили. На следующее утро, около четырех часов, я открыл дверь юному сержанту СС по имени Вилли Макс, которого потрясла смерть Йоганна. Он был свидетелем того, как это произошло. По его словам, из спортивного интереса — два лейтенанта просто решили попрактиковаться в стрельбе по местным. Юный немец, умоляя об отпущении грехов, рассказал мне о Тайном Мессии. Всю дальнейшую жизнь я сожалел, что мне довелось выслушать эту исповедь, но тогда я должен был что-то сделать… Эсэсовцам было запрещено заходить в деревню, и мне через сержанта удалось добиться разрешения провести мессу для солдат и офицеров прямо в гарнизоне. В тот день, когда я пришел, солдаты были в состоянии близком к панике — только что им сообщили о наступлении союзников. Солдаты молились с истовостью отчаявшихся людей. Пораженцы. Ходили слухи, что союзные войска уже вошли в Австрию и с каждым днем подходят все ближе. Больше всего эсэсовцы боялись того, что с ними будут обходиться так же, как до этого они сами обходились с другими. Это была нелегкая судьба для тех, кто за шесть лет безжалостной войны забыл смысл слова «милосердие»…

Напуганные вояки потихоньку разговаривали с Моргеном о том, как бы им ускользнуть отсюда в темноте. Не один человек уже просил его раздобыть гражданскую одежду для побега. И никто из них толком не представлял, что же именно они охраняют. Эта тайна была доверена лишь избранным, в числе которых оказался и юный сержант, пришедший к Моргену за отпущением грехов.

— Как-то вечером после исповеди мы с Вилли Максом проскользнули от бараков ко входу в шахту. Огромную пещеру превратили в настоящую крепость. В многочисленных нишах вдоль коридоров было сложено оружие, боеприпасы, взрывчатка и мины-ловушки. Мне показали, как все заминировано, чтобы при необходимости вызвать взрывом обвал, блокирующий вход. Войдя со мной внутрь, сержант поручился за меня, и меня впустили без вопросов. Моя просьба об экскурсии по шахте была выполнена незамедлительно… Мне это удалось, Ваше Преосвященство, — сказал Морген, пересиливая гнев и отвращение от таких воспоминаний, — потому что, как вы знаете, многие из нас в церкви, особенно антисемиты, слишком уж ревностно служили рейху и его целям. — Не обращая внимания на недовольный вид Брауна, Морген продолжал: — Мне не хотелось верить сержанту, но когда мы открыли самодельный склеп и я увидел своими глазами золотой ларец Страстей Софии, ее плащаницу и все документы, сомнения отпали и я преисполнился священного ужаса. Затем часовой вернул ларец на место, открыл потайное отделение и достал оттуда пакт, подписанный Гитлером и Папой Пием XII… Когда я прочел эту Папскую концессию, — сказал священник, глядя в глаза Брауну, — я почувствовал, как вера во мне схлопнулась в точку, и я потерял контроль над собой. — Морген медленно покачал головой, как будто эти события полувековой давности все еще заставляли его страдать. — Я видел себя как бы со стороны, словно моя душа уже покинула тело. Все происходило так, будто я не контролировал собственные кулаки, когда они устремились к бледной шее часового. У меня было такое ощущение, что моими руками управляет высшая сила. Снова и снова я бил его, пока он не свалился на пол, оглушенный и окровавленный. — Дыхание Моргена стало частым и глубоким, как будто эта история произошла с ним только что. — Потом я протянул руки к ларцу и услышал за спиной окрик: «Стоять!» Я повернулся и увидел сержанта, благодаря которому оказался здесь. Он держал штатный «люгер», направленный мне в грудь… «Стреляйте, — сказал я, — я готов к смерти». Но сержант покачал головой и ответил: «Нет, вам нужно уходить». Я повернулся и увидел, что двери убежища закрываются сами собой, приводимые в движение скрытым в стене механизмом. Я повернулся, чтобы взять ларец, но сержант буквально выдернул меня оттуда, и дверь закрылась. Он спас мне жизнь. Если бы не он, я оказался бы в ловушке за дверью… Иногда я жалею, что этого не произошло, — печально сказал Морген. Его руки тряслись, когда он взял чашку. — Сержант сказал мне, что даже внутри убежища были секретные механизмы и ловушки, которые убивали любого, кто пытался похитить сокровища Третьего рейха… Вдалеке раздались голоса, и я понял, что остаться в живых, чтобы успеть поведать миру о том, что я видел, может оказаться сложнее, чем убедить мир поверить мне. Сержант отвлек их внимание, и мне удалось бежать из шахты, но, к сожалению, я не смог убежать от погони.

Морген замолчал, в очередной раз борясь с искушением открыть тайну, но вновь взял себя в руки. Он был благодарен, что его собственный незаконнорожденный сын избежал ужасов войны, и молил Бога о прощении заблудшего священника за проявленную слабость, зачавшую его. А также за гордость, которую он испытывал каждый день, глядя, как его сын становится из мальчишки мужчиной.

В Альт-Аусзее было подлинной пыткой смотреть в глаза мальчика, который называет его «отец», и не иметь возможности открыть, сколько в этом слове правды. Он очень хотел бы рассказать ему, но знал, что должны пройти годы, прежде чем сын сможет принять правду — его отец был не бравый оберлейтенант, павший смертью храбрых в боях с польскими варварами, а обычный деревенский священник, который любил его мать сильнее, чем был способен ее муж. У него не было права делать то, что он сделал, но иногда…

Морген вспоминал постоялый двор у озера, которым управляла Анна в отсутствие мужа. Крутые скаты крыши, сверкавшие в первых лучах восхода. Он вспомнил, как день за днем предавался фантазиям, в которых он снимает с себя постриг, женится на Анне, они вместе растят сына.

И вновь напоминал себе, что уже состоит в браке со Святой Церковью — даже если высокопоставленные персоны шли на подобные компромиссы ради неких «высших целей». Он не отрицал, что его сын был плодом сладостного греха, за который отцу Моргену следовало молить о прощении.

Он отвлекся от воспоминаний о постоялом дворе Анны и мыслях о собственном сыне.

— Так куда вы бежали, отец? — напомнил Браун.

— Куда? — Морген стряхнул остатки грез. — Я бежал в небольшой каменный коттедж на южном берегу озера, где меня ждал Якоб Йост.

Сердце Моргена камнем ухнуло вниз. Он так задумался о своем сыне, что ненадолго утратил контроль.

— Вот видите, — радостно воскликнул Браун. — Сумели же вспомнить что-то новое. — Он широко улыбнулся. — И кто у нас этот Якоб Йост?

Подловленный на обмолвке. Морген понимал, что ему остается только рассказывать правду, стараясь, насколько возможно, избегать деталей.

— Йост был связан с Сопротивлением, — сказал Морген. — Я говорил с ним вскоре после первой исповеди сержанта. Я надеялся, что Якоб сумеет передать секрет американцам, а через них и всему миру. Я знал, что он сделает это даже ценой собственной жизни. Я почти добрался до него, когда эсэсовцы меня подстрелили. Ранение было легким, но сильно сбавило мой темп, так что они бы меня взяли, если бы не Промысел Божий. — Брови кардинала взметнулись вверх так, будто он не читал всего этого в досье. — Американцы вели наступление через нашу деревню, и один из артиллерийских залпов пришелся вместо их цели на лед озера, прямо между мной и эсэсовцами. Снаряды легли ближе к ним. Я навсегда запомнил, как взрывы раскалывали лед, вздымая в воздух огромные глыбы, которые сбрасывали людей вниз в темно-зеленую воду. Потом льдины легли обратно, будто кто-то собрал огромную головоломку, и все было кончено… Я добрался до коттеджа, где меня должен был ждать Йост. Но когда я поднялся на порог, вместо Якоба дверь открыл высокий человек в форме эсэсовского офицера — ее ни с чем не перепутаешь. Я повернулся бежать. — Голос Моргена дрогнул. — И он выстрелил мне в голову.

Последняя фраза священника повисла в тишине. Сверкание зимнего дня стало меркнуть, сменяясь закатом. Мужчины сидели молча, глядя на заходящее солнце, чтобы не встречаться взглядами друг с другом. Когда Браун нарушил молчание, его голос казался отголоском далекого эха:

— Отец, я представляю себе чудовищную нагрузку, которую вы испытываете, вновь возвращаясь к этим воспоминаниям, и хочу сказать, насколько они важны для нас, а особенно любые новые подробности… — Он сделал паузу, подыскивая правильные слова. — Однако есть еще один важный вопрос: вы не помните, в которой из сотен соляных шахт в этой местности находилась рака Тайного Мессии?

Морген приложил все усилия, чтобы создать у кардинала впечатление честно вспоминающего человека.

— Нет, Ваше Преосвященство, боюсь, это одна из тех деталей, которые я навсегда упустил после ранения.

Он солгал.

12

Сет Риджуэй лежал на спине, уставившись пустым взглядом во тьму на потолке. Как обычно, простыни были обмотаны вокруг тела и скручены, как веревки, а одеяло бесформенным комом валялось в ногах. Снова он стер ладонью со лба и верхней губы выступившую испарину. Потом вытер руки простыней и повернулся, пытаясь устроиться поудобнее и заснуть.

Сон не шел. Перед глазами по Тони Брэдфорду бегали крысы, рвали зубами его плоть, им на смену приходила Ребекка Уэйнсток — она хваталась за горло, которого уже не было.

Сет повернулся и лег на бок. Закрыл глаза. Но всякий раз, едва он закрывал глаза, в его сознании снова всплывали лица смерти. Ему удалось нормально заснуть только один раз в тот вечер, когда он вернулся с картиной. Вскоре его сны сменились кошмарами.

В своих кошмарах он видел себя спящим. Потом кто-то включал свет. Сет открывал глаза и оказывался на полу в подсобке философского факультета. Над ним парил Тони Брэдфорд.

«А ну, вставай, ленивый ублюдок, — кричал на него Тони. У него было багровое, перекошенное от злости лицо. Когда он кричал, вены на его шее вздувались, как толстые канаты. — Поднимайся и живо читать лекции!»

Слова Тони звучали все громче и неразборчивей, а свет, льющийся с потолка, становился все ярче и ярче. Сет закрывал глаза, чтобы уберечься от этого света, но тот продолжал жечь сквозь веки.

Потом боль рвала ему грудь и бока, и он оказывался на улице. Сбытчик уже стоял с «узи» на изготовку. Первая автоматная очередь кроила лицо Сетова напарника. Вторая приходилась Сету в грудь, бросала наземь и разворачивала, цепляя спину и бок.

В жизни после этого наступала тьма, а в кошмаре после этого наступал свет. Сет открывал глаза и видел голову своего напарника, приделанную к телу Тони.

«Ах ты, сука, ты же должен был меня предупредить, — рычал его напарник, — ты должен быть на моем месте; ты должен лежать дохлым, а не я».

Сет пытается встать — он хочет все объяснить, только ноги не слушаются. Отказываются слушаться руки и тело — он парализован.

«Ты мерзкий тюфяк…» — Лицо напарника неожиданно становится лицом Ребекки Уэйнсток, но голос — по-прежнему напарника. Сет пытается объяснить, он хочет все объяснить, но не может произнести ни звука, и слезы бессилия бегут по его щекам. Лицо Ребекки становится лицом Зои, и голос становится Зоиным.

«Ты дал им меня схватить, — говорит она, — меня забрали у тебя из-под носа. Какой же ты после этого коп!»

Потом Сет раздваивается. Часть его взлетает к потолку и смотрит на оставшуюся часть сверху. Он видит себя сидящим в углу с дыркой во лбу и крыс, обгладывающих его тело. Он начинает чувствовать жгучую мучительную боль от того, что маленькие когтистые лапки топчутся по его глазам, чувствует, как голые крысиные хвосты елозят по его животу и гениталиям. И просыпается от собственного крика.

Сет открыл глаза и посмотрел на часы у кровати. Зеленые светящиеся цифры показывали 03:00. Кошмар снился ему около трех часов назад, а он все никак не мог от него отойти. Спать было невозможно.

Сет уселся на краю кровати и увидел свое отражение в зеркале на Зоином туалетном столике. Там же стояла резная деревянная шкатулка для драгоценностей, которую он купил ей во время путешествия на Британские Виргинские острова, батарея пузырьков, лаков для ногтей и прочих мелочей, что как бы сами собой собираются вокруг женщин. Все эти вещи, казалось, глядели на него с немым укором.

Сет медленно поднялся. Пружины матраса жалобно скрипнули, напомнив ему, что они с Зоей собирались их убрать, чтобы не так было шумно, когда они занимаются любовью. Что-то перевернулось в его душе, когда он вспомнил, как они лежали в этой постели, сплетясь телами, глаза в глаза, дыхание вдыхание. Неужели это никогда не повторится?

Сет подошел к окну спальни и, облокотившись на подоконник, выглянул на улицу. Тучи ушли, открыв брильянтовую россыпь звездного неба.

— За что, Господи? — тихо спросил он, затуманив окно своим дыханием. — За что мне такое наказание? Я ведь молился, старался быть душевным и духовным. Зачем ты все сделал вот так? — И Сет снова постарался отогнать мысли, которые все чаще приходили ему в голову: может, и нет никакого Бога. Или Богу просто на все наплевать.

Дежурную «тойоту» сменил какой-то седан американского производства с водителем и пассажиром. На секунду Сета охватила злость, но он быстро остыл. Страттон всего лишь делает свою работу.

Сон пропал окончательно. Риджуэй вернулся к кровати и достал из-под нее сверток с картиной. Положил на кровать, развернул. Подержал какое-то время в руках, разглядывая контур в темноте, потом включил маленькую лампу. Снова взглянул на картину.

Все было в точности, как описывала Уэйнсток. Живописный альпийский луг, выполненный в теплых солнечных тонах, характерных для мастеров Флоренции. Справа на картине была заметна скальная поверхность, а почти у самого левого края — нечто похожее на вход в шахту в отдалении. На самом рисунке Сет никаких зацепок найти не смог.

Картина была вправлена в простую черную деревянную раму и запечатана коричневой бумагой. Сет перевернул рамку и заметил в углу на бумаге небольшую овальную наклейку: «Якоб Йост и сыновья. Живописные рамы для живописных полотен. Цюрих, II Аугустинерштрассе».

Он уставился на эту наклейку. Название лавки — вот единственное, за что можно ухватиться. Зачем, интересно, понадобилось вставлять картину в рамку в Цюрихе, а не где-нибудь в Германии? Он внимательнее изучил наклейку. На ней было что-то еще, но чернила выцвели, и сложно было разобрать, что именно. Он поднес картину поближе к свету. Штамп был очень неразборчивым, но, найдя правильный угол освещения, Сет сумел прочесть: «19 мая 1937 г.» и цифры «16–16». До вторжения в Польшу, до зверств холокоста, когда Гитлер еще был респектабельным европейским правителем, а его люди беспрепятственно путешествовали через границы. Тогда они и прибыли в Цюрих с картиной. И чем еще? — спросил себя Риджуэй.

Он снова посмотрел на картину. В мыслях царил хаос. Цюрих известен своими банками и своей стабильностью. С точки зрения Сета, он также печально известен пропажей Зои. Нацисты знамениты своим стяжательством золота и прочих сокровищ. Разумно ли будет предположить, что нацисты приезжали в Цюрих перед войной открыть банковские счета и наладить кое-какие банковские связи? При этом Гитлер, или Шталь, или какой-то другой нацист совершенно случайно взял картину с собой в путешествие и совершенно случайно заказал для нее рамку в лавке господина Йоста.

Одной из немногих положительных черт нацистов была их методичность. Такие ничего не оставляли на волю случая. И шансы, что цепь событий с их участием выстроилась «совершенно случайно», были ничтожными.

Он кивнул, снял трубку и набрал номер международной справочной службы. Ему надо было узнать, по-прежнему ли работают сейчас в Цюрихе Якоб Йост или его сыновья.

Но после второго зуммера готовности Риджуэй положил трубку. Наверняка люди Страттона или кто-то еще прослушивают его телефон. Слушать может кто угодно. В конце концов, можно позвонить из автомата в аэропорту.

Сет быстро натянул вельветовые штаны и свитер. Вытряхнул из дипломата инструменты и положил туда картину и влажную пачку тысячедолларовых банкнот Ребекки Уэйнсток.

Вынул из Зоиной шкатулки верхний отсек, достал свой паспорт и довольно толстую пачку швейцарских франков, оставшихся после Цюриха. Машинально открыл документы — на последних страницах стояли визы. Швейцария, Англия, Голландия — все крупные страны Европы, несколько мелких, штампы Карибских островов, куда они с Зоей заходили на яхте. Он даже начал вспоминать те дни безмятежного спокойствия, что они проводили там, но тут же прервался и стал собираться в дорогу.

Через десять минут сидящие в темном седане увидели, как Сет закинул чемоданы в «вольво», сел за руль и завел машину. Он аккуратно развернулся и медленно подъехал к седану. Поравнявшись с их машиной, опустил окно у себя и показал жестом, чтобы водитель седана сделал то же самое.

— Передайте начальству, что я поехал в Амстердам, — сказал им Сет, отдал честь и покатил прочь.

Через час он довольно улыбнулся, выяснив по телефону в Международном аэропорту Лос-Анджелеса, что фирма «Якоб Йост и сыновья» все еще на плаву и в ней работает уже новое поколение сыновей. Старик еще жив, сообщили ему, но уже отошел от дел. Сет упомянул название картины и имя художника, но там ни о чем подобном не слышали, однако уверили, что расскажут старику, который непременно захочет пообщаться об этом с американским джентльменом.

Еще бы не захотел, думал Сет, заказывая в безлюдном местном баре чашку бесчеловечно горького кофе по грабительской цене. Интересно, кто еще захочет поговорить об этой картине.

Сидя за пластиковым столиком в ожидании посадки, Сет впервые за долгое время ощутил надежду. В первый раз он чувствовал, что появился какой-то шанс найти Зою. Интересно, это был ответ на его молитвы или просто стечение обстоятельств? Он сидел, глядя в окно, и пытался молиться. Только никак не мог подобрать слова.

Мучаясь от тревоги, тисками сдавившей ей горло, Зоя выгибала спину, безуспешно пытаясь справиться с усталостью и болью после целого дня на ногах. Они с Талией почти двенадцать часов распаковывали и сортировали обширную Максову коллекцию «Венер»: некоторые датировались около 20 000 года до нашей эры.

Закончив растяжку, Зоя оглядела комнату, упиваясь грандиозным зрелищем, которое снесло все барьеры оценок между ее сердцем и силой искусства. Они стояли вокруг — дивизион маленьких святых женщин, более трехсот фигурок заняли все горизонтальные плоскости, каждая фигурка пронумерована, описана и занесена в каталог. Из обожженной глины, терракоты, алебастра, керамики и медного литья. Большие статуи — часть алебастрового фриза, вынутого из стены храма в Анатолии — стояли пока нераспакованными.

Зоя взглянула на фигурку из обожженной глины меньше фута в высоту, которой было около девяти тысяч лет. Женские груди, живот и гениталии были выполнены с гротескной тщательностью. Она была изображена сидящей, ее руки лежали на вырезанных из камня пантерах. С точки зрения современных эталонов изображения человеческого тела, она выглядела отвратительно толстой.

Глядя на эту фигурку, Зоя как будто переносилась в мыслях в тот таинственный первозданный мир. «Венера» отвлекала ее от ужаса, что поселился в сердце, не давая уснуть ночью, а днем слишком часто сокрушая сам ее дух. Вместо мучительного ожидания развязки, которая должна была наступить в течение нескольких дней, она думала о давно ушедших ремесленниках и том мире, который они пытались постичь в фигурках, сохранившихся до наших дней.

— Затягивает, да?

— Ой! — воскликнула Зоя, когда голос Талии неожиданно вернул ее в реальный мир.

— Прости, — сказала Талия и посмотрела на фигурку, привлекшую внимание Зои. — Это и у меня любимая. Столько чистоты и безыскусности — просто глина из-под ног, обожженная в очаге, который и сам тогда еще был таинственен.

— Тогда еще… — тихо откликнулась Зоя, продолжая любоваться фигуркой.

— Возможно, кто-то сидел у очага, глядя, как отражается в языках пламени безбрежный непостижимый мир, пугающий до усрачки, и лишь одно, — Талия показала рукой в белой перчатке на глиняную статуэтку, — лишь это могло помочь с ним справиться.

— Это и очаровывает. Я имею в виду то, что ты рассказываешь об истоках религий… — Зоя покачала головой. — Я так мало знаю их историю…

— Предысторию. — Талия взяла в руки глиняную статуэтку. — Потому и знать практически нечего.

— Вот именно. Мне просто не нужно было ничего знать об искусстве до первого тысячелетия до нашей эры. Вообще-то очень немногие в моем бизнесе знакомы с этой темой. Это скорее археология, чем история искусств.

— История искусств и есть археология, — сказала Талия. — Искусство — отражение культуры, а культура — отражение того, как человек воспринимает окружающий мир. Мы в большинстве своем слишком зашорены исторической писаниной, чтобы разбираться в искусстве.

— Если представить, как это могло быть, — задумчиво кивнув, произнесла Зоя и показала на глиняную Венеру, — она была сделана руками человека, в чьем сознании произошел грандиозный взрыв знания. В то время изобрели колесо, стали приручать животных, люди начали рисовать на стенах пещер, появились первые люди, которые догадались сеять семена, чтобы собирать урожай…

— Тогда Бог был женщиной, — вставила Талия.

— Что?

— Посмотри вокруг. У Бога сиськи. — Зоя нахмурилась. — Вот это времечко, — сказала Талия. — У их девчонок ляжки, а мужики сделали их Богинями. — И Талия расхохоталась, а ее прелести всколыхнулись под просторным черным свитером и белых брюках-стретч.

— Вот странно, — тихо сказала Зоя. — Сет много рассказывал мне о современных религиях. — Она оглянулась. — Но почти ничего про… — Она широким жестом обвела комнату. — Я никогда не задумывалась, что же было раньше. Мне казалось, будто эти Венеры — всего лишь маленькие идолы, изображающие кого-нибудь из бесконечного пантеона богов… тотемов, всяких языческих культов. Ну, таких, не слишком узаконенных религий.

— Не слишком узаконенными, — повторила за ней Талия, вышагивая по комнате, — они стали благодаря моему народу. — Она остановилась и посмотрела на Зою. — В Торе, она же христианский Ветхий Завет, полно призывов разрушить языческие храмы, сжечь их священные тексты, стереть поганых язычников с лица земли. Но я тебе скажу вот что: пятнадцать — а может, и все двадцать пять или тридцать — тысяч лет, до того, как Яхве накропал свои заповеди, Бог был женщиной. Великая Богиня была не просто заштатным божеством плодородия или тотемом из анимистических культов. Она была известна как демиург, даритель жизни. И не в каком-то одном месте, а во всей вселенной. Смотри сюда. — Талия с невероятной скоростью стала лавировать между столиками. Зоя поспешила за ней. — Посмотри на ярлычок. — Талия указала на терракотовую «Венеру». — Она из Шумера, там ее называли Нана или Иннана. А рядом с ней, — она указала на фигурку из змеевика, — Эскимосская Богиня Солнца, верховный демиург, как и Японская Созидательница. — Талия шла дальше. — Индия, Аравия, Анатолия, Австралия, Египет, Африка, весь Средиземноморский регион — везде Бог был женщиной. Ее звали Изида. — Она ткнула в алебастровую фигурку и двинулась дальше. — Иштар, Ашера, Хатор, Анахита, Ау Сет, Ишара и сотней других имен, но всегда, независимо от культуры, это был один и тот же образ Великой Богини, прародительницы всего сущего. — Талия остановилась так резко, что Зоя почти налетела на нее. — С самого начала это был монотеизм.

Они остановились перед самой большой фигурой «Венеры» — каменной статуей из Анатолии высотой около трех футов, изображающей женщину, рожающую голову барана и три бычьих головы.

— Начало шестого тысячелетия до нашей эры, — сказала Талия. — В этой культуре бараны и быки символизировали мужчин. Эта скульптура наглядно показывает, что мужчина произошел от женщины, а не наоборот, как учит нас история Адама и Евы. — Зоя подошла к статуе поближе, чтобы лучше ее рассмотреть. — В те времена люди не связывали секс с рождением детей. Точно они знали одно — их женщины и самки животных могут рожать, давать жизнь другим; только женщины обладают даром дарить жизнь. Тела женщин существовали в тех же циклах, что и луна и весь мир вокруг.

— Может поэтому мы до сих пор говорим «Мать Земля», «Мать Природа»?

— Совершенно верно. Можно отгородиться от Великой Богини, но избавиться от нее не выйдет. Кроме того, надо помнить, что все эти культуры были матриархальными, то есть наследование и имя рода передавалось по материнской линии: они просто не понимали, зачем мужчинам это все может понадобиться. Мужчины по-прежнему оставались охотниками и защитниками, в силу того, что они и тогда были крупнее и сильнее, а женщинам пришлось изобрести земледелие, чтобы еда была в доме постоянно.

— Поэтому у нее в руках какой-то сноп? — Зоя указала на руки одной из крупных статуй. — Похоже на пшеницу, но трудно сказать точно.

Талия оглянулась и пригляделась к статуе:

— Низкорослый сорт ячменя, один из предшественников современных злаков. Но да, ты права, именно поэтому она это и держит. Она — создатель жизни и даритель пищи.

— Так что же случилось? — Талия удивленно посмотрела на Зою. — Почему Бог сейчас мужского пола?

— Отчасти потому, что вино и Бог имеют сходную природу, и мне кажется, все началось с того, что люди поняли, какую роль в производстве жизни играет совокупление, — стала объяснять Талия. — Или потому, что это совпало с зарождением земледелия. — Где-то далеко за стенами, в глубине склада раздался лязг железных дверей. — Это случилось, когда люди стали понимать, что они сами в ответе за свое тело и свое пропитание и это дело их рук, а не божественных проделок.

— Познание, — сказала Зоя. — Они вкусили запретного плода?

— Можно сказать и так. До этого примитивные культуры прекрасно жили в единении с природой, пользуясь лишь тем, что она им давала, и не делая попыток влиять на ход своей жизни. Когда мужчины осознали свою роль в воспроизводстве, то довольно быстро утратили былое благоговение. В то время… — Талия указала на фигурку на соседнем столике — с гораздо более скромными пропорциями, чем остальные. — Видишь?

Зоя посмотрела на медную статуэтку с глазами из лазурита и янтарной геометрической фигурой в районе живота. Рядом с богиней стояла фигурка поменьше, несомненно изображавшая мужчину.

— Это примерно четвертое тысячелетие до нашей эры, — объяснила Талия. — Фигурка мужчины изображает некое подобие принца-консорта. Великая Богиня все еще занимает главенствующее положение, но становится ясно, что Бог обладает двойственной природой — мужской и женской одновременно. Я бы не назвала это политеизмом. Это скорее понимание того, что Бог — мужчина и женщина одновременно, а не два разных божества. — Знакомый лязг двери раздался чуть ближе, и они расслышали негромкие голоса. — Культура все еще оставалась матриархальной, но имуществом уже стали владеть сообща. Это было начало бронзового века, когда стали появляться настоящие города — они росли так быстро и располагались настолько близко друг к другу, что охотничьи угодья и возделываемые земли вскоре стали пересекаться; начались конфликты. До этого безопасная жизнь зависела от поклонения матери-природе и гармоничного сосуществования с ней. Теперь меч и копье стали основными инструментами создания общества. Значимость мужской доли Бога стала расти и…

Звук ключа в замке быстро сменился лязгом и скрежетом засова, и дверь открылась. В дверях в сопровождении Громилы появился среднего роста мужчина, которого Зоя знала лишь как Сергеева. Вместе с ними ворвался поток холодного воздуха, сдул несколько листов бумаги со стола и заморозил не только Зоины ноги.

— Как уместно, — сказала Талия по-английски, потом по-русски поздоровалась с вошедшими людьми. Те лишь хмуро глянули на нее. Зоя бросила последний взгляд на фигурки и вернулась в мрачную реальность.

— Пошли, — рявкнул Сергеев.

Как и каждый вечер, которые Зоя уже устала считать, она протянула правую руку. Громадный тюремщик пристегнул наручник одним браслетом к своему запястью толщиной с телеграфный столб, а второй Сергеев защелкнул на руке Зои. Ни слова не говоря, Громила повернулся и направился вон из комнаты.

13

На полпути между Вашингтоном и Балтимором, на тысяче акров холмов и лесов раскинулся комплекс из двадцати зданий, окруженный по периметру тремя рядами заграждения «Циклон» высотой десять футов. По верху сетчатых заборов протянуты спирали колючей проволоки, чьи обоюдоострые шипы предназначены лишь для одного — рвать человеческую плоть. Одна из оград — под током. Вооруженная до зубов охрана с собаками постоянно патрулирует контрольно-следовую полосу между заборами.

В рабочее время около пятидесяти тысяч человек набиваются в эти двадцать зданий за колючей проволокой. Там они работают в кабинетах, покупают марки в почтовом отделении, стригутся в парикмахерской, приобретают лекарства в аптеке, слушают лекции в колледже, смотрят программы собственного телевидения, которое питается от собственной электростанции.

Те, кто съезжает с трассы Вашингтон — Балтимор на Форт-Мид и сворачивает не туда, заехав на военную базу, могут сквозь сетчатый забор полюбоваться громадным зданием, облицованным зеленым камнем. Это Занаду шпионажа, Тадж-Махал прослушки, Колосс сбора информации — штаб-квартира Агентства национальной безопасности США.

В одном этом корпусе полезных площадей больше, чем в Главном здании ЦРУ в Лэнгли и Капитолии, вместе взятых. В его подвалах настолько большая плотность самого сложного в мире компьютерного оборудования, что его считают не в единицах, а в акрах. Согласно последней утечке информации его там больше одиннадцати акров — достаточно, чтобы удовлетворить вычислительные потребности всего большого и малого бизнеса Соединенных Штатов.

Но эти компьютеры не работают в бизнесе, их работа — шпионаж. Вся немыслимая мощь этих машин используется криптологами для расшифровки сообщений. Часть мощностей занята переводом информации на английский. Но львиная доля — это анализ и расшифровка сигналов, перехваченных огромной сетью АНБ.

Как гигантский комбайн, отделяющий зерна от плевел, АНБ сканирует миллиарды сообщений, ежесекундно перехватываемых во всем мире. Спутники-шпионы собирают телеметрические сигналы запусков русских и китайских ракет, самолеты-разведчики ловят переговоры пилотов истребителей «МИГ» с наземными службами, даже телефонный звонок из машины кремлевского чиновника улавливается вездесущей сетью АНБ.

Но АНБ интересуют не только разговоры врагов Соединенных Штатов — в обязанности этой спецслужбы также входит распознавание скрытых врагов среди граждан США. Для этого перехватываются и анализируются телефонные звонки, телеграммы, телексы и все электронные сообщения рядовых граждан.

Позднее внутреннее расследование АНБ обнаружит, что Сет Риджуэй позвонил Якобу Йосту с платного телефона-автомата в зале отлета Международного аэропорта Лос-Анджелеса. Качество передачи телефонного сигнала — ниже среднего, на уровне техники, используемой в странах третьего мира.

Вначале звонок Риджуэя прошел по подземному кабелю до наземной станции КОМСАТ[15] в Джеймсбурге, Калифорния. В тот момент все спутниковые каналы связи были заняты, поэтому звонок был тут же переключен маршрутизатором КОМСАТ на трансконтинентальные наземные линии и попал свободный канал ТАТ 6 (Трансатлантического кабеля 6) в Грин-Страттон на Род-Айленде. Откуда он совершил прыжок на 3400 миль — на побережье Франции недалеко от Довилля, где попал в заботливые руки французского «ПТТ — Почты, Телефона и Телеграфа». С побережья звонок транслировали микроволновым излучением на коммутационный узел к востоку от Парижа. Там компьютер переадресовал звонок по наземному кабелю на узел связи швейцарской «ПТТ» в Цюрихе, где через несколько соединений компьютер наконец отыскал номер Якоба Йоста, и телефон у него зазвонил.

Сет около минуты вполуха слушал щелчки, треск, клацанья и прочие отзвуки этого непростого путешествия в трубке, думая больше о том, что сказать Йосту, чем о шумах на линии.

Содержание разговора выглядело совершенно безобидным с любой точки зрения. Сет попросил старика к телефону, его не оказалось дома. Сын спросил, по какому поводу хотели поговорить с отцом. О картине человека по фамилии Шталь, называется «Обитель Владычицы нашей Небесной», изображен альпийский луг, давным-давно в этой мастерской делали для нее раму. Сын ни о чем подобном не слышал и обещал передать все отцу, который наверняка с удовольствием пообщается с герром Риджуэем.

Однако, помимо сына Якоба Йоста и Сета, их разговор имел значение и для других ушей.

В Форт-Мид, штат Мэриленд, сигнал об упоминании в телефонном разговоре имени «Шталь» и названия его картины запустил в одиннадцати акрах компьютерного железа сигнал тревоги. Поскольку телефонный номер, имя и название несли метки приоритета, весь разговор был отслежен и обработан одним из компьютеров, который переправил подготовленные данные на компьютер «Магнетит». Так же, как среди равных людей некоторые — равнее прочих, «Магнетит» был равнее других компьютеров.

Он провел анализ короткого разговора, проверил данные по человеку, который ввел код перехвата: телефонный номер, Шталь, название картины. Компьютер отметил, что ориентировка по ключевым словам была сделана агентом с кодовым именем «Византиец», а все сообщения, содержавшие их, получали высший уровень секретности — «Фантом». Любые данные по этой теме передавались только «Византийцу» лично. Не прошло и трех минут после того, как Сет повесил трубку таксофона, зашифрованное сообщение было отправлено агенту АНБ «Византиец», который уже ехал по дороге в Международный аэропорт Лос-Анджелеса.

В тесном, но тем не менее довольно функциональном офисном модуле на востоке Парижа компьютер ПТТ проглотил данные, полученные им от ТАТ 6. Этот компьютер был поменьше, помедленнее и, говоря человеческим языком, глупее «Магнетита». Но и задачи он решал полегче — обработать данные по двум тысячам телефонных звонков, сделанных в определенное время, — вот и все, что нужно было сделать мейнфреймовому серверу «Оливетти». Несколько техников ПТТ бродили вокруг — поглаживали компьютер, следили за мигающими огоньками, выполняли его пожелания: псаломщики, прислуживающие своему богу.

В комнате рядом с серверной сидел мужчина в деловом костюме — сотрудник SDECE, Французского разведывательного управления. Он был одним из трех, кто посменно дежурил круглые сутки в ожидании сигнала компьютера ПТТ о перехвате ключевых слов. Сотрудники ПТТ были не особо счастливы расходовать машинное время и мощности на шпионские игры. А сотрудники SDECE, вынужденные круглые сутки просиживать штаны в ожидании неизвестно чего, были счастливы и того меньше. Однако и те и другие работали на одно государство, так что выбора не было ни у кого; единственное, что они могли в связи с этим сделать, — постараться не мозолить глаза друг другу.

В тот вечер в комнате SDECE дежурил агент Ив Лепен, который получил эту работу благодаря своему восторженному отношению к Французской социалистической партии, получившей в конце концов места в правительстве. Относясь с некоторым подозрением к людям, симпатизирующим блоку социалистов-коммунистов (а некоторые итальянцы и французы до сих пор привержены определенным архаическим идеологиям), в SDECE старались ставить людей вроде Лепена на такую работу, где они могли бы нанести минимум вреда, если окажутся чьими-нибудь шпионами.

Вот так и случилось, что после того, как Лепен расположился поудобнее с уже двенадцатой чашкой кофе с молоком и очередным кроссвордом из «Ле Монд», в дверь осторожно постучал дежурный менеджер ПТТ. Он пришел сообщить, что сервер «Оливетти» выдал в распечатке код, который ему непонятен.

Лепен неохотно поплелся за менеджером в серверную разбираться. Но то, что он увидел в распечатке, моментально его насторожило. Программа перехвата, которую он запустил на сервере по инструкциям, данным ему полгода назад его куратором, офицером ФСБ — все еще беззаветно преданным стране неопределенной политической ориентации, — наконец-то принесла плоды. С трудом сдерживая дрожь в руках, Лепен отнес распечатку к себе в кабинет. Послание расшифровывалось книжным кодом. Как и любой шифр, основанный на книге, послание было доступно лишь тому, кто знал, какую книгу использовать для дешифровки. А Лепен знал.

В кабинете страх уступил место радостному возбуждению. Почти всю жизнь проработав в профсоюзе, лишь теперь он имел возможность послужить идеям социализма не словом, а делом. Он аккуратно сложил распечатку и сунул в карман. Он уже не мог дождаться, когда можно будет вернуться домой, взять книгу с полки и приступить к расшифровке. Лепен улыбнулся, вспомнив, с какой иронией выбирал книгу для шифра — Адам Смит «Богатство народов».[16]

Меньше чем через десять минут после того, как сын сказал Якобу Йосту о звонке американца, старик заперся у себя в кабинете и позвонил по межгороду в Мюнхен. Звонок Йоста раздался в полутемном холле барочного особняка резиденции Ордена иезуитов на Спаркассенштрассе в старом квартале города.

Старый квартал — это пестрая мешанина домов в стиле раннего Средневековья, Ренессанса и Барокко, они толпятся плечом к плечу, карниз к карнизу, вдоль булыжных мостовых узких улочек и переулков. Весь старый квартал из конца в конец — не больше ста пятидесяти метров, везде плотной стеной стоят церкви, пивные, частные дома и государственные здания. Самая известная церковь — кафедральный собор Приснодевы Марии, также известный как Фрауэнкирхе, церковь Богородицы. Основанная в 1271 году как часовня Девы Марии, Фрауэнкирхе стала торговой маркой и визитной карточкой Старого Мюнхена. Спаренные башни храма, увенчанные причудливыми куполами, напоминающими скуфейки римско-католических священников, встречаются на туристических брошюрах и памятных снимках гораздо чаще прочих символов Мюнхена — кроме разве что знаменитого глокеншпиля.[17]

Но этот храм — не просто местная архитектурная достопримечательность, Фрауэнкирхе — основной духовный центр христиан Мюнхена. Двойной статус храма — соборный и приходской — требует не только обычного штата, и многие проживают в «Иезуит-резиденции».

Телефон прозвонил дважды, прежде чем младший служка «Иезуит-резиденции» поднял трубку. Он очень вежливо попросил звонившего подождать — он позовет отца Моргена.

Странный человек этот Морген, думал служка, быстро шагая в конец холла и поднимаясь по лестнице на третий этаж. Его голубые глаза выражали такую кротость, что казались постоянно наполненными слезами. Аббат говорил, что это из-за ранения, полученного во Второй мировой войне.

Юный священник остановился в конце коридора на третьем этаже перед простой деревянной дверью с крестом. Прежде чем постучать, он постоял какое-то время в раздумьях. Отец Морген за дверью мычал себе что-то под нос. Похоже на Бранденбургский концерт. Странно, подумал служка, неужели аббат не мог поставить отцу Моргену отдельный телефон. Ведь он далеко не молод, не пышет здоровьем и ему много звонят. Могли бы сделать исключение, подумал монашек и тихо постучал. Стоит это не так много, да и платить слишком долго не придется. Сколько там еще протянет старик?

— Войдите, — пригласил отец Морген.

Служка открыл дверь и увидел старого священника за столом у окна с видом на Фрауэнкирхе.

— Вас к телефону, отец, — сказал молодой человек и подошел к креслу, чтобы подать Моргену руку. Тот улыбнулся и мягко отстранил помощь. Он не инвалид. Похоже, они этого никогда не поймут.

Морген встал и направился к двери, лишь на секунду помедлив, чтобы взглянуть на фотографию сына, висевшую на стене. Его сын вырос и стал хорошим, привлекательным, сильным человеком — мужчиной, у которого впереди великие свершения. От мысли, что он, скорее всего, никогда не узнает, кто его настоящий отец, у Моргена защемило сердце.

Теперь это стало совершенно невозможно. Мать человека, чье фото висело на стене тоже, — единственная, кто еще знал правду, — умерла от сердечного приступа десять лет назад. Теперь страшную тайну знали только Морген и Бог.

Мельком взглянув на фотокарточку, как он делал всегда, выходя из комнаты, Морген стал спускаться по лестнице, надеясь, что хорошие новости помогут ему смириться с физической болью.

А боль и слабость все сильнее с каждым днем охватывали Моргена. С каждым днем ухудшались память и зрение. Это осколки, говорили ему. Пули оберлейтенанта, пробившие его череп и ребра в тот день. Их было шесть, причем каждая могла оказаться смертельной — они и сейчас могут оказаться смертельными, если хоть одна сдвинется на миллиметр. Он бы наверняка погиб, если бы не Йост, который застрелил оберлейтенанта и отвез его к американцам, у которых был полевой госпиталь. Он улыбнулся, осторожно спускаясь по лестнице. Пятьдесят лет назад он научился двигаться осторожно, чтобы не сместить ни один из оставшихся осколков.

За последние шестьдесят лет бывали дни, когда он себя прекрасно чувствовал — если забыть о том, что правый глаз почти не видел. Ему так хотелось прокатиться на лыжах или на коньках, но это было бы равносильно самоубийству. Так что он просто ходил, обращаясь со своим телом осторожно, словно оно было нитроглицериновым.

Он дошел до площадки второго этажа и направился к телефону. Молодой священник не пошел следом за Моргеном. Вместо этого он подошел к двери аббата и вежливо постучал.

— Отцу Моргену опять позвонили, Ваше Преосвященство, — произнес молодой монах, переступив порог скромно обставленной аббатской кельи.

— Спаси тебя Бог, сын мой, — ответил аббат и кивком отослал юношу. Послушника так и подмывало иногда рассказать отцу Моргену об этом распоряжении аббата. Ему и другим новичкам было приказано докладывать аббату о каждом звонке Моргену. Без объяснений. Новички и не ждали объяснений, их послушничество состояло в слепом повиновении. Однако юноше это все казалось каким-то… нечестным, что ли.

Аббат думал примерно то же самое, когда проверял, работает ли миниатюрный диктофон в потайном ящике стола, выданный ему для записей телефонных разговоров отца Моргена прибывшим из Ватикана представителем КДВ. Впервые этот человек приехал на Пасху 1962 года — сразу после того, как отец Морген получил этот приход. Тогда аббат был существенно моложе и горячо протестовал как против установки прослушки на телефон, так и против соглядатайства за собственными священниками. Его протесты отклонили — сперва архиепископ, затем Ватикан. В конце концов его вызвали в Рим и недвусмысленно объяснили, что не потерпят дальнейших протестов. И за все это время никто не счел нужным объяснить ему причину такой слежки.

Он пробовал вычислить эту причину самостоятельно, прослушивая записи разговоров, несмотря на строжайший запрет. Звонки были от самых разных людей: арт-брокеров и коллекционеров — особенно часто звонил один из Цюриха, по фамилии Йост, — полицейских детективов и правительственных чиновников. Первое время аббата особенно изумляли звонки от бывших нацистов. Одно время он даже подозревал, что отец Морген и сам когда-то был наци. Но как-то слабо вязалось с тяжелыми ранениями Моргена и обстоятельствами их получения. В целом Морген производил впечатление болезненного безобидного старика, который уже не способен в полном объеме выполнять обязанности священника: вместо этого ему разрешили — как хобби — разыскивать произведения искусства, украденные нацистами, чтобы вернуть их законным владельцам.

Кое-что у него получалось; однажды репортер из «Абенд Цайтунг» Иоганна Кершнер заинтересовалась им и его работой и даже написала о нем статью.

В конце концов, помолившись и поразмыслив, аббат пришел к мысли, что Бог облекает его начальство большим доверием, а посему надлежит лишь верить и слепо повиноваться распоряжениям. С тех пор он исправно отправлял каждую неделю конверт с диктофонной записью в Рим. Через какое-то время появился другой человек, выдал ему более новую модель диктофона и уехал. Теперь прибор включался и записывал разговор автоматически. Но аббат относился к технике с недоверием, поэтому каждый раз при звонке открывал ящик и проверял, работает ли диктофон.

Итак, аббат убедился, что диктофон включен и кассета вертится. Медленно закрыл ящик, вздохнул и вернулся к работе. Господи Боже, сколько бумаг! Интересно, Заповеди тоже писали в трех экземплярах, подумал он, перекрестился, попросив прощения у Бога за такие нечестивые мысли, вздохнул и зарылся в кипы бумаг на столе.

На семь тысяч миль восточнее комнаты аббата Сет Риджуэй глядел в иллюминатор «Боинга-747» компании «Кей-эл-эм».[18] Он всегда летал самолетами только этой авиакомпании, считая их единственными профессионалами, совершающими трансатлантические рейсы в Европу. Он вспоминал с улыбкой, как преобразился аэропорт «Джей-эф-кей»,[19] когда его отдали под начало тем же людям, которые управляли аэропортом «Шипхол» в Амстердаме, — в сущности, теми же, кто правил и «Кей-эл-эм». Вот бы, подумал он, Федеральное управление гражданской авиации США отдало бы все воздушное сообщение этой компании — тогда бы не пришлось томиться в скотных вагонах и зассанных колымагах, которые в Штатах зовут самолетами. Мечтать не вредно, подумал Сет, надел наушники, сделал музыку погромче и постарался усесться как можно удобнее, насколько позволял пристегнутый ремень.

Он закрыл глаза и увидел Зоино лицо. Она там. Он знал это всем сердцем. Он знал, что она жива и в этот раз он ее непременно найдет. И, пока огромная туша «747-го» выруливала на взлетную полосу, сладко задремал, не ведая ни сном ни духом, что огонек, который он запалил, уже бежит по бикфордову шнуру, протянутому через полмира.

14

Американец сидел в просторном номере «Нохшпица» и перечитывал материалы, которые кардинал Нильс Браун подготовил к его возвращению из Соединенных Штатов. Американец был встревожен не на шутку.

Он дошел до двери и ступил на узкий балкон, с которого открывался вид на долину реки Инн. Стояла глубокая ночь, свежий морозный воздух помог развеять мучнистую дымку в голове. Он оперся на перила и стал похож на священника, готового к проповеди.

Снова и снова американец вспоминал невероятный брифинг Брауна. Второе пришествие, женщина, убийство, — нет, думал он, даже массовое убийство, санкционированное Папой, искажение Святого Писания, переписанная история, в те времена — обычное явление, учитывая, что летописей было не так много, — все, чтобы скрыть существование нового Мессии.

Браун был довольно искренен и очень убедителен, когда настаивал, что существование второй плащаницы малозначительно для верующих. Важен лишь символ воскрешения, спасения и веры в Бога. Люди не готовы… не могли, не приняли бы второго Мессию. Откровенное признание ее существования пошатнуло бы веру людей в Церковь и привело к дополнительным страданиям. Правда сделала бы их несчастными, но не свободными.

И конечно же подобные откровения послужат причиной разгула сектантства самых различных толков, что обязательно будет использовано Жириновским и его людьми для усиления своего влияния в России и за ее пределами. Последователи Жириновского — безумцы, скорее в духе Иди Амина, нежели Сталина, хотя и тот и другой погубили больше невинных людей, чем Гитлер. Всеобщее недовольство после падения коммунистического режима сделало Жириновского и его последователей бессменными претендентами на роль нового диктатора. И если кто-то из них все же дорвется до власти, кровавая баня станет лишь вопросом времени.

Американец вглядывался в темноту, ища ответов, но те были столь же неуловимы, как и падающие звезды, чьи росчерки виднелись в ночном небе. Его сознание, его разум, все, ради чего он жил, в один голос твердили, что он прав. Никакая правда не нужна, если она ведет к насилию, смерти и гражданской войне.

Но сердце отказывалось слушать.

Американец повернулся, зашел обратно в комнату и закрыл балконную дверь. Постоял, немного посмотрел на толстые папки, лежавшие на столе и даже на полу. Вся история Софии: протоколы допросов ее самой и крестьян из ее деревни, указы императора Константина, описание перемещений ларца с самыми сногсшибательными доказательствами, которые только можно было восстановить, вплоть до его исчезновения в баварском особняке в середине 30-х годов XX века.

Он потер уставшие глаза и посмотрел на часы. Уже за полночь, но спать еще не хотелось. Американец снова сел за стол, взял желтый блокнот и вернулся к записям. После убийства погребальный саван Софии и вся документация, удостоверяющая его подлинность, были помещены в большой золотой ларец, инкрустированный драгоценными камнями. Ларец закрыли золотой крышкой и запечатали расплавленным золотом, оставив оттиски императорской печати Константина и священной печати Папы Сильвестра I. Сам ларец был помещен в склеп под тем зданием, которое позже стало Базиликой Святого Петра, где и хранился в тайне семьсот лет.

Чудовищно, подумал американец, перечитывая записки, наверное, уже в тысячный раз. Будто смотришь старый фильм ужасов про археолога и его прекрасную ассистентку, которые вскрыли усыпальницу с мумией и проклятье из саркофага обрушилось на мир. Только теперь это древняя правда о Боге и убийстве, которая вернулась, чтобы терзать их. Американец вчитывался, пытаясь понять смысл этого кошмара.

Ларец и его реликвии лежали в тайнике, вокруг которого построили Базилику Святого Петра. Каждый Папа передавал тайну о плащанице Софии своему преемнику. Тайна ларца пережила разграбление Рима вестготами в 415 г. н. э. и вандалами в 455 г. н. э.

Но пережить политику и вырождение церкви не удалось. К концу первого тысячелетия существования христианской церкви Папы и их свиты своей невоздержанностью и развратом затмили тиранов периода становления Римской империи. Распутство, чревоугодие и алчность захлестнули Ватикан, соперничавший в извращенности с оргиями Калигулы. Тайна Страстей Софии сорвалась с языка одного из беспутных пьяных Пап. И это в большей степени, чем папское паскудство, подвигло духовенство к решительным действиям.

В 1045 году Папа Григорий VI подкупил своего предшественника Бенедикта IX, чтобы тот оставил престол до срока. Однако отречение вызвало более чем серьезный разлад во внутрицерковных отношениях. Одна из фракций убедила Бенедикта IX отозвать отречение, и на троне Святого Петра оказались двое. Попытки уговорить кого-то из них отказаться от папства ни к чему не привели, и Церковь нашла компромиссное решение — избрать нового Папу, Сильвестра III, чтобы сместить обоих. Однако Сильвестр III в качестве Папы не устраивал ни одну из групп, и к концу 1045 года третий Папа вступил в борьбу за сердца и умы христианского мира — ну и заодно за богатство и церковную власть.

Пока трое Пап этак бились друг с другом, наиболее дальновидные служители Божьи перепрятали ларец Страстей Софии и другие бесценные реликвии подальше в тайники, укрытые в подземных лабиринтах Ватикана, чтобы их никто не присвоил или не попытался использовать против соперников.

Те же самые слуги Божьи отправили эмиссаров к императору Священной Римской империи Генриху III с просьбой о поддержке. В 1046 году Генрих III сместил всех троих Пап, посадив на трон четвертого — Климента II. Поддержкой императору служила его армия. Неустойчивое равновесие поддерживалось около десяти лет до смерти Генриха III в 1056 году. Наследником престола стал Генрих IV, которому на момент смерти отца исполнилось шесть лет.

Американец закрыл глаза и помассировал пальцами переносицу. Какого дьявола после всего этого Папы могли претендовать на непогрешимость? В Ватикане правили бал стяжательство, алчность и жажда власти — а также скотоложство, некрофилия, оргии, что заставили бы покраснеть Нерона с Калигулой. Не было ни одного греха, к которому не примерились бы Папы. Верить, будто они непогрешимы, — все равно что считать, будто все это богоугодно.

Открыв глаза, американец вернулся к записям. Слова поплыли перед глазами. Он понемногу засыпал.

В 1061 году умер Папа Николай II и его преемником стал Александр II. Тот моментально снискал себе непопулярность у епископов Генриха IV и в результате крючкотворства — все Папы в то время должны были получить одобрение на престол от императора — Императорский Синод в Базеле объявил избрание Александра II недействительным и назначил собственного Папу, Гонория II.

Юный император, которому уже исполнилось одиннадцать лет, начал расходиться во мнениях с советниками из духовенства, и чтобы епископам и дальше удавалось добиваться своего, в 1062 году архиепископ Кёльнский Анно похитил мальчика и начал править от его имени.

Парень подрос, превратился в толкового юношу, в 1066-м насильная опека над ним закончилась, и он единолично правил империей в гармонии с церковным Римом около десяти лет. Но в 1076 году немецкие епископы, прибравшие к рукам двор Генриха, снова поссорились с Римом. Они отказались признать избрание Григория VII Папой, и на Имперском Синоде в Вормсе объявили его низложенным. В ответ на это Григорий VII отлучил Генриха IV и весь германский епископат от церкви. Лишившись святой поддержки, правление Генриха оказалось перед угрозой крестьянских восстаний, гражданской войны и потери империи. Юный император смирился, покаялся и в 1077-м был возвращен Папой Григорием VII в лоно церкви. Однако покаяние Генриха оказалось показным — по наущению германских епископов он так лишь выигрывал время. Год спустя Генрих со своим епископатом вновь объявляет Григория VII низложенным, а законным — собственного Папу, Климента III. Григорий VII в ярости вновь отлучил Генриха IV с его епископами от церкви и освятил мантией императора Священной Римской империи противника Генриха — Рудольфа Швабского. В 1079 году войска Генриха IV разбили Рудольфа Швабского и вторглись в Италию. Через четыре года войска Генриха после непродолжительной осады вторглись в Рим, и Генрих IV объявил Григория VII низложенным. Усадив на папский престол Климента III, Генрих покинул Рим, прихватив с собой среди прочих военных трофеев большой золотой ларец, украшенный драгоценными камнями.

Американец оторвался от чтения и встал из-за стола. Чтения на ночь уже хватит, а пищи для размышлений довольно до конца жизни. Он подошел к кровати, на которой было разложено содержимое его чемодана. Но из головы не шла мысль о плащанице Софии.

Где могли находиться Страсти Софии девять веков после того, как Генрих IV вывез их из Ватикана, можно только гадать. Судя по скудным записям самого Генриха IV и его наследников, никто не представлял истинной ценности своей добычи. О ларце не было никаких упоминаний ни в одной из королевских летописей и ни в одном из найденных документов. О нем, судя по всему, попросту забыли, как об одном из множества прочих военных трофеев. След золотого ларца и его бесценных реликвий был утерян — до появления в 1935 голу в Баварии.

Раздеваясь и натягивая пижаму, американец размышлял о версиях истории ларца, предлагаемых ватиканскими историками. По их мнению, ларец мог из века в век передаваться по наследству в рамках одной династии. И кто-то из наследников в конце концов просто его продал. Может, деньги были очень нужны, а может, он просто не видел никакой пользы в хранении вычурного золотого ящика, оставшегося с незапамятных времен.

Как бы то ни было, после девяти сотен лет неизвестности факты о новом появлении ларца весной 1935 года таковы.

Германское правительство по приказу Гитлера обложило непомерными налогами граждан Третьего рейха еврейского происхождения. Тем, кто не был способен на денежные выплаты, приходилось продавать свои дома и предприятия представителям рейха и их друзьям.

Понятно, что у большинства евреев не отыскивалось денежных средств, чтобы насытить непомерные аппетиты нацистов. Так что приходилось расставаться с драгоценностями и фамильными реликвиями, включая произведения искусства, редкие книги, антиквариат и прочие ценности.

Американец застегнул пуговицы на пижаме и пошел выключать свет. Замер у выключателя, разрываясь между желанием поспать и еще раз взглянуть на сделанное им сегодня открытие. Потом окинул взглядом книги, вернулся к столу и взял желтый блокнот.

Его звали Шелдон Брюкер. Он успешно торговал антиквариатом в городке Бад-Тольц к югу от Мюнхена. Именно он и отдал золотой ларец в счет уплаты нацистского правительственного налога.

В то время Гитлер еще не издал приказ о формировании «Зондерауфтраг Линц» — команды, собирающей шедевры мирового искусства для «Фюрермузеума» в Линце, но уже в 1935 году он озаботился оценкой отнятого у евреев, чтобы удостовериться в том, что произведения искусства не будут переплавлены в драгоценный лом или уничтожены.

Вещи, которые забирались у торговцев антиквариатом, произведениями искусства и просто богатых коллекционеров, каталогизировались и описывались тщательнее прочих. Так что искусствоведы и историки Третьего рейха быстро поняли, насколько ценным является золотой ларец с печатями императора Константина и Папы Сильвестра I, впрессованными в золотую крышку.

Ларец открыли со всеми предосторожностями, чтобы не повредить красоты, и все найденные внутри бумаги быстро перевели на немецкий. С момента доклада Гитлеру о содержимом ларца Страсти Софии превратились в один из наиболее охраняемых объектов рейха. В итоге плащаница и сопутствующая неопровержимая документация и стали рычагом воздействия на Ватикан при холокосте. Церковь закрывала глаза на одно зло, чтобы мир не увидел другого зла, возможно — большего.

Американец поднялся, выключил свет и осторожно побрел к кровати во мраке незнакомой комнаты. Гитлер спрятал плащаницу Софии хорошо, сказал ему Браун. Так хорошо, что в неразберихе, наступившей с падением Третьего рейха, ларец исчез так бесследно, будто и не покидал своего убежища в стенах Ватикана около тысячелетия назад.

Американец лег на свежие простыни, но воспоминания об ужасах истории никак не давали ему уснуть.

Зоя стояла посреди своей камеры, не отключая буйствовавшей какофонии, — на этот раз она не пользовалась берушами, потому что не хотела упустить ни звука. Если отсюда был выход, комната сама должна его подсказать.

Она посмотрела на компьютер на старом столе, колченогий стул, настольную лампу с проводом настолько перетертым, что неосторожному грозила смерть. Остатки еды в пакете лежали рядом с компьютером. Зоя повернулась направо: гудящий вентилятор над дверью и ночной горшок в углу. Поворот еще на четверть — и перед ней кровать. Еще поворот — и она видит картонные коробки, в которые складывала купленную для нее одежду. Еще поворот — и она снова смотрит на компьютер.

Пройти сквозь сплошной бетонный пол или стены не представлялось возможным. В кабинете над ней постоянно кто-то ходил. Зоя дошла до двери и снова исследовала ее, как делала каждый вечер, ожидая наития. Все тот же тяжелый металл, петли по-прежнему приварены, а засов, закрытый на два замка, по-прежнему запирал дверь снаружи.

Сердце Зои медленно и тяжко билось в грудную клетку. Выход есть, просто надо его увидеть. Может, устроить пожар с помощью обогревателя — поджечь деревянный потолок?

Если только этот пожар не прикончит меня раньше. Если только разбрызгиватели не погасят его раньше времени. Если только люди наверху не заметят и не придут сюда, чтобы меня за это убить.

Нет. Ясно, что надо как-то заставить их открыть дверь. Как-то так, чтобы она в это время не была пристегнута наручником к Громиле и Сергеев не держал палец на спусковом крючке. Как-нибудь иначе, как не было все предыдущие месяцы, но должно было произойти в ближайшие дни. И ясно, что сам по себе такой случай не выпадет.

Так просто он не выпадет, уныло подумала она. Она размышляла о побеге все эти месяцы, и очень маловероятно, что решение, ускользавшее от нее все это время, вдруг чудесным образом проявится сейчас.

Отчаяние окутало ее душу вечерними тенями. Она снова вспомнила глаза Сета, и его лицо на миг вспомнилось целиком. Она никогда больше его не увидит. Слезы ослепили ее; тьма набухла в груди, не оставив места сердцу.

— Проклятье! — Она вытерла слезы. — Зоя Риджуэй! Немедленно прекратить! — Но звук собственного голоса не помог справиться ни с отчаянием, ни с гневом, ни со страхом. Ничего не видя от слез, Зоя добрела до кровати и рухнула, поддавшись рыданиям. Пружины печально скрипнули.

Зоя не знала, долго ли она плакала, но со временем ей захотелось помолиться.

— Нет! — Она помотала головой, стараясь отогнать непрошеные мысли. Отмотала немного туалетной бумаги и высморкалась. Потом стерла слезы со щек. — Вот же дрянь, — громко сказала она, скомкала бумагу и швырнула через всю комнату в мусорную корзину.

Но тяга к молитве застала ее врасплох — и на сей раз ей вспомнились доисторические богини и слова Талии. Зоя села на край кровати, сплела пальцы, зажала ладони между коленями и склонила голову.

— Господь — Пастырь мой, — тихо произнесла она начало 23-го псалма, который помнила с воскресной школы: чтением этого псалма начиналось каждое занятие. Только теперь в ее глазах лицо Пастыря было женским. — Я ни в чем не буду нуждаться, — с трудом вспоминались ей строки Священного Писания, к которым она не обращалась так долго. — Она покоит меня на злачных пажитях; она водит меня к водам тихим… Она подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной… Не убоюсь зла… — Зоя почувствовала, как узел в ее сердце распутывается. Она встала и прошлась по комнате, стараясь возродить слова, что были так глубоко похоронены в ее памяти. — Твой жезл… — она запнулась. — Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня. — Зоя печально улыбнулась, вспомнив, как хихикали на этом месте мальчишки, а ее щеки запылали, когда она поняла наконец, почему. — Ты приготовила предо мною трапезу в виду врагов моих; умастила елеем голову мою; чаша моя преисп…[20]

Мысль поразила ее молнией, прервав на полуслове.

О Господи! — подумала она, глянув на потолок. Вот же оно! Она широко улыбнулась и осмотрела комнату словно в первый раз. Вот выход из этой дыры!

Она вся дрожала, пытаясь справиться с неожиданным прозрением. Почему же я раньше этого не видела? — думала она. Ничего же не изменилось. Все эти месяцы решение было у меня под носом. Эти месяцы напряженных раздумий, заучивания каждой мелочи, разработки сценариев, вариаций и вариантов — все было нацелено на результат перед угрозой неминуемой смерти.

Может быть, подумала она. И вспомнила библейскую притчу, в которой кто-то лишился пелены, спавшей с его глаз.[21] И сказала:

— Спасибо Тебе, Господи.

15

Если перейти через рельсы немного западнее железнодорожного вокзала в Амстердаме, можно попасть к маленькому бару, в котором уже пять столетий подают джин. Причем не то слабоалкогольное пойло, которое потребляют неистовые английские игроки в крикет и американские любители-теннисисты, а ядреную голландскую можжевеловую настойку, которую местные называют «женевер».[22]

Бар был старый, тусклый и прокопченный, обитый деревом, потемневшим от сотен лет в табачном дыму. Дощатый пол протирался не один век, а щели между досками были забиты грязью, которая слетала еще с ботинок современников Рембрандта и Ван Гога. Внутри всегда темно от дыма и разговоров.

Сет Риджуэй сидел у стойки из красного дерева, потягивая женевер и наблюдая за человеком, который ходил за ним по пятам третий день.

У человека было бледное аскетическое лицо, густые темные брови, а глаза — точь-в-точь как у безумцев на полотнах старых мастеров. Пальто болталось на нем, как на вешалке, а скудная растительность на черепе была грязно-пегой масти.

Сет отхлебнул женевера и подержал его на языке, прежде чем проглотить. В зеркале за барной стойкой виднелось отражение человека, который сидел один за маленьким круглым столиком с бокалом лагера и читал книжку в бумажной обложке.

Сет впервые заметил его в амстердамском аэропорту — в узком коридоре сразу за таможенной зоной. На нем был кургузый костюм, явно из утиля. Человек выглядел так же, как десятки тысяч клошаров, бродяг и попрошаек, привлеченных либеральностью голландских властей и более чем либеральными программами социальной поддержки.

Когда Сет в аэропорту проходил мимо него, человек взглянул на него в упор и сделал крошечный шажок навстречу. Сет тут же отвел взгляд и ускорил шаг, чтобы у него не начали клянчить мелочь.

Усевшись в такси, Сет быстро забыл об этой встрече — общая усталость и утомительная поездка в центр города по забитым пробками дорогам совершенно лишили его физических и моральных сил.

А на следующее утро, когда Сет пошел завтракать, он увидел того же человека в холле отеля «Виктория».

Сет допил женевер, сделал знак бармену, чтобы тот налил еще, и уселся на стуле поудобнее. Его «магнум» калибра.357, добытый практически даром вчера вечером и лежавший теперь в кармане пальто, негромко стукнулся о стойку.

Сперва Сет думал, что это человек Страттона, — пока не позвонил резиденту АНБ из отеля, чтобы отчитаться.

— Мой человек? — встревоженно переспросил Страттон. — Но у меня нет людей в Амстердаме. По крайней мере, до сих пор не было.

У Сета подкосились ноги. Он был крайне неосторожен, и этот человек мог уже несколько раз легко его схватить или просто убить. Хотя никаких шагов так и не предпринял. Сет поделился своими размышлениями со Страттоном.

— Это не означает, что он и дальше ничего не будет делать, — ответил Страттон. — За последние сутки мы получили информацию, которая указывает на то, что в игру вступило гораздо больше участников, чем предполагалось ранее. И все они очень опасны.

— Игру? — переспросил Сет. — Для вас это игры? Речь идет о моей жизни и жизни Зои. И это вам не игрушки.

— Все это игры, Сет, — спокойно ответил Страттон. — Проблемы возникают, когда вы начинаете воспринимать их слишком серьезно. Вы теряете перспективу. Вот почему вам придется прибиться к стаду. Только так мы сможем вас защитить. Вы уже не полицейский, Сет. Это другая игра. Совсем другая.

Ответить Страттону было нечего. Может, игра, может, нет. В одном Страттон был прав — Сет больше не полицейский. Картина, которая сейчас лежала в камере хранения в аэропорту Амстердама, — слишком опасный секрет для него одного. В игре Страттона происходило много чего, а правил ее Сет пока не знал.

— Оставайтесь в гостинице, Сет. Заказывайте еду в номер. Не выходите на улицу. Я скоро приеду.

Сет вспомнил эти слова, когда бармен подвинул ему новый стакан женевера и забрал пустой. Со Страттоном они разговаривали два дня назад. Что с ним случилось? Телефонный номер, который агент ему дал, не отвечал, и никто не оставлял сообщений у портье.

Сет посмотрел на часы, залез в карман и достал оттуда скомканные разноцветные гульдены. Разгладил две бумажки и протянул бармену, расплачиваясь за выпивку. Затем одним глотком махнул остатки женевера, слез с табурета и двинулся к выходу. Человек с безумными глазами отложил книжку и тоже встал.

Улица была запружена самыми разными средствами передвижения: мотоциклы, автобусы, трамваи, разноцветное ассорти автомобилей — старые «фиаты», битые «ситроены» и навороченные «мерседесы» исполняли сложный механический балет, перестраиваясь с одной несуществующей полосы на другую, чтобы куда-то повернуть, где-то припарковаться или дать газу еще на несколько корпусов. Проходя мимо витрины ювелирного магазина, Сет неожиданно остановился, как будто что-то невообразимо прекрасное за этим стеклом привлекло его внимание. В отражении Сет увидел, как человек с безумными глазами выскакивает из бара и резко останавливается, увидев стоящего Риджуэя.

Сет отвернулся от брильянтов и направился к вокзалу; у него начал вырисовываться некий план. Человек с безумными глазами пока ничего ему не сделал. На кого же он работает? Если не на Страттона и не на ФСБ, то на кого? Чем ближе к станции, тем гуще становилась толпа. Народ тащил развеселые пакеты с рождественскими покупками. В основном домохозяйки из пригородов, мчавшиеся на поездах за подарками с раннего утра.

Рождество, подумал Сет. Вот же срань. Посмотрел на календарь в наручных часах. До Рождества — пять дней.

Женщины с пакетами плотно обступили Сета на перекрестке Спуистраат и Принс-Хенриккаде, пока он ждал зеленого. Вокруг раздавалось шуршание и шелест миллионов бумажных пакетов и пакетиков с подарками. Дамы оживленно тараторили на голландском. Из их речи Риджуэй мог разобрать лишь отдельные слова, больше похожие на немецкие. Но и этого было достаточно, чтобы понять, как они устали ходить по магазинам, но тем не менее довольны, потому что все купили, и теперь скорей бы вернуться домой. Сет просто не знал, куда деваться от всеобщего счастья.

Зажегся зеленый, и толпа хлынула с тротуара на простор дороги — к вокзалу. Сет прибавил шаг и быстро оторвался от основного потока, слившись с шумной привокзальной толчеей. Прошел мимо газетного киоска к бело-желтым стендам с расписаниями. Быстро нашел ближайшее время отправления в аэропорт — через пять минут, — запомнил номер электрички и отошел от расписания.

Краем глаза Риджуэй заметил прежнего незнакомца: теперь он делал вид, будто просматривает романы в стойке газетного ларька.

Сет протолкался к кассе и взял билет. Незнакомец с безумными глазами встал в очередь к соседнему окошку. Над головами поезда грохотали так, что бетонный пол ходил ходуном.

Когда Сет вышел на свою платформу, по ней уже рассыпалось довольно пассажиров — в основном с чемоданами. Риджуэй дошел до конца платформы и остановился. Часы показывали 1:20, но поезда все не было. Странно. Обычно голландские железнодорожники очень пунктуальны.

Сет развернулся к другому концу платформы — и тут же увидел своего «хвоста», поднимавшегося по лестнице. Тот сразу отвел взгляд, делая вид, будто он здесь просто гуляет. Понятное дело, номер не вышел. Или он бестолочь, или его хозяева желают, чтобы Сет знал: за ним ведется слежка.

Через несколько секунд с лязгом и грохотом к перрону подкатил поезд. Состав вздрогнул и с шумным выдохом открыл двери. На перрон хлынули навьюченные багажом тела, увенчанные измученными лицами, — прибыли утренние авиарейсы из Америки.

Сет зашел в вагон и оглянулся. Безумные глаза уже глядели на него из другого вагона. Профессионал не стал бы садиться в поезд до последней секунды.

Двери захлопнулись, и поезд стал набирать ход. Сет смотрел в окно на серую убегающую ленту платформы, как вдруг поезд вырвался в солнечное пространство между портом и набережной Оостердок.

Поезд шел на юго-восток через промышленные районы, потом свернул чуть южнее. Они проехали станцию Амстель, и дорога пошла среди польдеров.[23] Сет чувствовал как у него дрожат руки от одной мысли, что мужчина с безумными глазами едет с ним в соседнем вагоне. Какое отношение он может иметь к Зое, к трупам в Лос-Анджелесе? На секунду закралось сомнение, правильно ли он поступил. Может, надо было все-таки дождаться Страттона? Увы, долго ждать Сет не умел.

Поезд притормозил перед въездом в Амстельвейн, южный пригород Амстердама, отделенный от аэропорта лесопарком, по-простому называемым «Амстердамским лесом». Сет вышел из вагона с шестью пассажирами, которым в аэропорт, видимо, не требовалось. Он даже не стал оглядываться, полностью уверенный в том, что безумные глаза последуют за ним.

Сет шел на восток от станции, наслаждаясь неспешной прогулкой по Амстердамскому лесу. Как-то раз они с Зоей, тогда еще студенткой, изучавшей живопись, не выставлявшуюся в Музее Ван Гога, устроили здесь пикник у голубого пруда на зеленой лужайке. Он тогда оторвал ее от работы, за что Зоя была ему только благодарна. Они взяли напрокат велосипеды и катались по парку, пока совсем не стемнело. Места, где они катались, да и вообще весь этот день, Сет прекрасно помнил до сих пор.

Сейчас Сет направлялся в восточную часть парка. Земля, промокшая от декабрьских дождей, все еще была укрыта толстым покрывалом опавшей листвы. Среди ажурных бледно-серых ветвей, сбросивших до весны одеяние, на блеклом фоне зимы глаз радовал лишь насыщенный цвет вечнозеленой хвои. Сет быстрым шагом углублялся в лес. Он пересек узкую асфальтовую дорожку, спустился к берегу с молодыми кедрами. Дорожка хорошо просматривалась. Неплохое место для засады.

Время тянулось. Сет с нетерпением поглядывал на часы. Секундная стрелка сделала оборот, потом еще. На дорожке никто не появлялся. Неужели он его упустил?

Сет ждал. Время от времени вздыхал, изо рта вырывалось облачко пара. Вдалеке послышался рев турбин — лайнер шел на взлет. Вокруг стояла тишина — машин не слышно, но что самое главное — ни звука от человека с безумными глазами.

Когда потерявший терпение Сет уже собрался пойти посмотреть, где заблудился его преследователь, среди деревьев на другой стороне дороги показался силуэт. Человек стоял, поводя головой, разве что не принюхиваясь, как осторожная зверушка, пугающаяся открытых мест. Потом перебежал дорожку и, наклонив голову, снова нырнул в лес, приближаясь к Риджуэю. Наверное, по моим следам, решил Сет.

Мужчина так увлекся чтением следов, что чуть не налетел на Сета, когда решил все-таки поднять голову. Сет стоял в молодом кедровнике, направив «магнум» в грудь преследователю и с интересом наблюдая, как страх все явственнее отражается в безумных глазах.

— Прошу вас, нет! — Преследователь быстро поднял руки. — Я не собирался делать вам ничего дурного.

— А чего же вы тогда столько за мной таскались?

— Чтобы узнать… чтобы выяснить, зачем вы здесь.

— Кому это надо? — поинтересовался Сет.

— Много кому. Вы ведь знаете?

— Знаю. А еще я знаю, кто за кого играет. И со своими я уже поговорил, вас они не знают.

— Может, ваши играют не за ту сторону? — мягко поинтересовался незнакомец.

— Может. Но я так не думаю, — ответил Риджуэй и шагнул навстречу незнакомцу. Тот рефлекторно сделал шаг назад, споткнулся о корень дуба, упал и прижался спиной к древесному стволу. — Зачем вы за мной следите? — снова спросил Сет, стоя над незнакомцем.

— Те, на кого я работаю, заинтересованы в вас и в картине.

— Откуда вы знаете про картину? — ровно спросил Риджуэй.

— Знаем.

Сет шагнул к нему и занес руку для удара.

— Стойте! — сказал человек настолько властно, что Сет невольно его послушался. Этот человек явно привык отдавать приказы, которым подчинялись беспрекословно.

— Хорошо, — сказал Сет, — но если я остановлюсь, мне надо что-то взамен. Например, информацию.

— Я расскажу вам все, что вы пожелаете, мистер Риджуэй, но не под дулом пистолета.

Сет посмотрел на него, кивнул и отошел на пару шагов, спрятав «магнум» в карман. Мужчина поднялся на ноги, стряхнул с пальто грязь и прелые листья.

— Меня зовут Кент Смит. У меня католический сан, и я служу архивариусом в Ватикане.

— Господи Иисусе, — выдохнул Сет. Смит чуть поморщился. — И вам тоже нужна картина?

— Боюсь, что тем, кого я представляю, — да, — кивнул Смит.

— Черт побери, куда ни плюнь, обязательно попадешь в очередного охотника за картиной. — Смит снова поморщился от богохульства.

— Да, — кивнул он. — И такие люди будут появляться все чаще, пока вы не избавитесь от картины. А мы могли бы вам в этом помочь.

— Кто это «мы»?

— Небольшая, но влиятельная группа ватиканских священников, которые следят за тем, чтобы ни картина, ни реликвии, находившиеся рядом с ней, не были использованы кем-то в личных целях.

— То есть вы — хорошие ребята. Это вы мне хотите сказать?

— Пожалуйста, не надо банальностей, мистер Риджуэй. Мы разговариваем о вещах, способных влиять на ход истории. — Смит заговорил скрипучим голосом проповедника: — Все гораздо, гораздо серьезнее, чем вы себе представляете, и последствия коснутся всех, а не только на меня, вас и вашей жены.

— Я же сказал, мне абсолютно побоку вся эта дрянь. Для меня нет ничего важнее, чем вернуть жену.

— Мы могли бы вам помочь, — ответил Смит. — Мы — небольшая группа, которая всеми силами старается искоренить гнусные злоупотребления политикой и властью, которые неизбежно поражают любую организацию масштабов католической церкви. Порою вещи… и люди являются не тем, чем кажутся.

— Вроде ватиканского архивариуса, играющего в шпионов в Амстердаме?

— Точно, — впервые улыбнулся Смит. — И так же точно, что у руля в вашем государстве и нашей церкви стоят не те, за кого себя выдают.

Вдруг, в кратчайшую долю секунды, Сет заметил небольшую красную точку, что появилась на пальто Смита, — и тут же треск ружейного выстрела разорвал благостную тишину утреннего леса. Лишь тогда до Сета дошло, что красная точка эта — от лазерного целеуказателя снайпера. Пуля пробила субтильную грудь архивариуса и отбросила тело к дереву.

Сет справился с паникой и полностью доверился полицейским инстинктам. Схватив Смита за отвороты пальто, он повалил тело на землю и оттащил за дерево, стараясь выволочь с линии огня. Потом улегся рядом, пытаясь укрыться за стволом от новых выстрелов.

Где же они? — думал Сет, доставая из кармана «магнум». Если у них приличное ружье с оптическим прицелом, они могут быть где угодно, причем наверняка — за пределами досягаемости его револьвера. Деревья хранили молчание. Риджуэй прислушивался, но слышал только прерывистое дыхание Смита. Сет наклонился ближе: архивариус, похоже, возможно, пытался ему что-то сказать.

— Бра… бран… — Голос Смита был еле слышен.

Сет едва не прижимал ухо к губам умирающего, чтобы расслышать эти последние слова. Но все было кончено. Тело Смита обмякло у него на руках. Бра… Бран… Сет повертел в уме слоги так и этак, решив в итоге, что последнее слово Смита было «брань». Какая брань?

Однако гадать над последними словами Смита не было никакой возможности. Раздался выстрел, и пуля, брызнув щепками, вошла в дерево в нескольких дюймах от его головы. Сет бросил Смита и откатился от ствола, в которое продолжали вонзаться пули. С револьвером на изготовку Сет вертелся во все стороны, стараясь выделить стрелка. Где же он может быть? Как можно отстреливаться от невидимок? Ответы не замедлили появиться, взметнув фонтанчики грязи и листьев у его ног. Тогда он их и увидел: сначала две красных точки, потом и третью. Они кружили у его ног и метались по одежде, как смертельно опасные насекомые. Снайпер был не один. Дыхание Сета сбилось. Он заметался, пытаясь оторваться, но красные точки настигали его, а вслед за ними прилетали пули и снова вздымали фонтаны земли и мерзлых листьев у его ног.

Потом он их услышал. За спиной. Нет, спереди. Они окружили его и походили все ближе. Красные точки уже плясали на нем, и Сет снова пытался от них уползти. Только теперь стрелки действовали методичнее и продуманнее. Сет выстрелил в направлении первого выстрела. Никаких вскриков боли или удивления. Только раздался еще один ружейный выстрел, и правый бок обожгло болью.

Господи! Сет потрогал здоровой рукой рану — ладонь тут же стала красной и липкой. Ощупав рану, Сет понял, что это всего лишь царапина. Меня чуть не застрелили, подумал он, еще бы чуть-чуть — и все. Сет хотел помолиться или позвать на помощь, но ни слова, ни мысли в голову не приходили.

Вместо всего этого Сет чертыхнулся и, сунув револьвер здоровой рукой обратно в карман, рванул к насыпи, в ту сторону, откуда пришел.

Он почти добрался до обочины, когда увидел человека, выходившего из-за деревьев с другой стороны. Человек прикладывал к плечу винтовку. Сет автоматически бросился лицом в землю и потянулся за револьвером. В ту же секунду пуля высекла камешки из асфальта перед самым его носом. Тогда Сет плюнул на стрелков, идущих за ним, поднялся на ноги и прицелился.

Стрелок его заметил и вскинул ружье. Однако винтовка, не дающая шансов пистолету на большом расстоянии, — довольно громоздкое оружие. Сет вскинул пистолет первым и выстрелил человеку в грудь. Секунду спустя он с удовольствием увидел, что пуля попала в туловище стрелка и отбросила, развернув его в воздухе. Сет даже успел заметить, прежде чем рухнул на четвереньки, что пуля вышла из дыры в спине, выбив изнутри клочья внутренностей.

Сунув «магнум» обратно в карман, Сет пополз к дренажной трубе. Другого пути отхода не было. Пересекать дорогу поверху означало без толку подставляться под пули. За спиной он слышал треск ломившихся по кустам снайперов. Сет быстро оценил трубу: плечи у него широкие, а она узкая. Если он там застрянет или задержится, там его и похоронят. Но это — единственный шанс.

Перекатившись по жидкой грязи перед устьем трубы — чтобы лучше скользить внутри, — Сет быстро втиснулся в узкий бетонный проход. Внутри труба, похоже, работала ревербератором: все звуки, даже собственное частое дыхание Сета звучали резкими криками. Но то, что говорили преследователи, тоже слышалось отчетливо. Сет проталкивался ногами вглубь, шевеля плечами. Звуки погони становились громче.

— Я его больше не вижу, — говорил один голос.

— Дорогу он точно не пересекал, — отвечал другой. — Я все время держал ее на прицеле.

— Наверное, засел где-то в кустах вдоль дороги, — говорил третий.

Все бы хорошо, но где-то на полпути водосток сужался. Похоже, Сет застрял. Кусты трещали уже совсем рядом. Сет изо всех сил шевелил плечами, но сдвинуться не мог. Должно быть, дорога наверху просела.

— Здесь дренажная труба под дорогой, — произнес голос у Сета над самым ухом. Ладони моментально вспотели, дыхание стало прерывистым. Риджуэй сглотнул, стараясь подавить панику.

— Фонарь принесите, — произнес чей-то голос.

Сет отчаянно извивался и ворочался в трубе. Металл креплений рвал ему одежду, вгрызался в кожу.

— Вот фонарь. Смотри, осторожнее, — если он там, у него пистолет на взводе.

— Может, пальнуть туда пару раз, для порядку?

Напрягшись до того, что перед глазами заплясали голубые всполохи, Сет почувствовал, что стены трубы словно бы подались в стороны. Дело пошло быстрее — и вот он почти свободен… Но успеет ли? В трубе они не промахнутся. И Сет рванул вперед, не обращая внимания на металлические уголки, сдиравшие кожу.

Круг неба становился все ближе — пока наконец голова Сета, а затем и все тело не показались с другой стороны водостока. Хватая воздух ртом, Сет откатился от трубы и пару секунд лежал неподвижно.

— Не двигайтесь, мистер Риджуэй.

Сет замер. Время остановилось.

— Медленно повернитесь и вставайте.

Сет перевернулся на спину и стал медленно подниматься на ноги. Перед ним стоял человек с усами щеточкой, в мягкой фетровой «трилби». В руках у него был тупорылый пистолет-пулемет «хеклер-и-кох» МР5А — излюбленное оружие британских САС[24] и немецких спецназовцев, освобождавших израильских заложников в Мюнхене. Смертельное оружие ближнего боя. Человек заметил, как Сет смотрит на его «ХК».

— Без глупостей, — предупредил стрелок. — А то у тебя год прямо сейчас кончится.

— Давай. — Голос из дренажной трубы громыхнул, как в мегафон. Раздался выстрел, потом еще три.

Человек в шляпе от неожиданности подскочил и недоуменно воззрился на трубу. Секундной заминки Сету вполне хватило. Он рванулся к снайперу и заехал ему локтем в лицо, добавив коленом в пах. Яйца мужика в шляпе будто расплющились у Сета по колену. Шляпа взлетела в воздух, а стрелка скрючило от жуткой боли.

Сет выхватил оружие из ослабевших рук и бросился бежать. Человек закричал:

— Сюда! Вот он!

Сет разрядил в стрелка всю обойму, отбросил «ХК» и ломанулся через деревья в сторону Амстельвейна.

16

Человек из Москвы, которого знали только как «Патрона», стоял у стола в складском кабинете и хмурился, глядя, как остальные доедает обед. По всему столу были разбросаны жирные пакеты «Макдоналдса».

Патрон не любил таких людей. Все прожженные ФСБ-шники на зарплате у московской мафии и при этом — преданные Жириновскому. Вот из-за таких, как эти, думал Патрон, в свое время Гитлер и пришел к власти. Из-за людей с таким вот складом ума. Полковник Эдуард Молотов. Рядом с ним — Сергеев. За Сергеевым одиноким утесом возвышался самый здоровенный мужик — таких раньше московскому гостю встречать не доводилось. Лучшие из лучших; отборные головорезы, которым хорошо платили за их личные качества, политическую подкованность и профессионализм.

— У нас появилась информация, что одна из западных спецслужб, разыскивающих Страсти Софии, подобралась довольно близко, — произнес Патрон. — Эта операция проводится слишком долго, чтобы остаться незамеченной. — И после паузы добавил: — Как много времени у нас займет… подчистка?

— Не слишком много, — ответил Сергеев, — склад уже почти пуст. Упаковка этих чертовых жирных кукол для отправки покупателю закончена. Две шмары внизу еще вошкаются с каменной панелью. В общем, у нас все будет полностью упаковано и загружено к завтрашнему вечеру. Останется только один чемодан без ручки… — Он кивком указал на Зоину камеру под ними.

— Да, — просто сказал Патрон. — Я понимаю, девчонка довольно привлекательная… Хорошо, — продолжал московский гость, — даже очень хорошо. Я хочу, чтобы завтра к полудню здесь уже никого и ничего не было. И никаких улик не оставлять. Завтра позвоните в консульство, чтобы за вами прислали грузовик. Проследите, чтобы вся документация была упакована и кузов опломбирован. Девчонка должна исчезнуть без следа. Мне все равно, что вы с ней перед этим сделаете. Развлекайтесь, как захочется. Считайте ее премией за хорошую работу в этом месяце.

— Какая щедрость, — ухмыльнулся Громила.

Талия и Зоя ползали на четвереньках, почти уткнувшись носом в здоровенный кусок алебастра, около четырех футов в поперечнике, испещренном, как календарь майя, элегантными рельефными знаками и надписями. Фриз лежал на полу импровизированной художественной студии в гордом одиночестве, напоминая, что пьеса подошла к финалу и скоро дадут занавес.

Утром Зоя, как обычно, шла в сопровождении тюремщиков, боясь неосторожным словом или жестом навлечь их подозрения или вызвать какие-то предчувствия у Талии и выдать свое вчерашнее откровение. Но едва фриз распаковали, все мысли и чувства Зои сосредоточились на нем.

— Это самый грандиозный шедевр, который я в жизни видела, — с благоговейным трепетом сказала Зоя.

— Ты уже сотый раз за сегодня мне это говоришь.

Зоя не ответила на колкость, целиком уйдя в изучение барельефа. То была история Бога, высеченная в камне. В центре круга автор поместил композицию Начала: Бог был представлен триединством форм — андрогинов, гермафродитов, — а в этой троице содержалась еще одна триединая сущность — отец, мать и дитя. От центра спиралью шли антропоморфные существа, которым поклонялись люди, — фигурки Великой Богини, которые по мере удаления от центра все чаще перемежались мужскими изображениями, которые быстро заполняли все графическое пространство.

— Не могу понять, на каком языке эти надписи, — задумчиво сказала Зоя.

— На арамейском, — рассеянно ответила Талия, — что позволяет датировать ее примерно тысячным годом до нашей эры или около того. По крайней мере, так утверждает ярлык… Ладно, смотри. — Талия показала на один участок резьбы. — Здесь Великая Богиня начинает делить пространство с консортом, чаще всего изображаемым ее сыном или любовником. Это происходит, когда общество обнаруживает связь между совокуплением и появлением детей. А чуть позже, — Талия передвинула палец, — вот здесь, мы уже видим равнозначность Богини и Бога. — Ее палец сдвинулся еще на пару дюймов вдоль спирали. — Все развивается очень быстро: Богиня становится меньше, пока не наступает конец истории.

Ее палец достиг конца спирали, добравшись до крупной мужской фигуры, вырезанной обособленно, у самого края, в обрамлении змей и листьев. По ободу узкой строкой шла какая-то надпись.

— Что здесь написано? — спросила Зоя.

— Яхве, — ответила Талия.

— Замечательно, — сказала Зоя, поднимаясь и потирая глаза, готовые взорваться от напряжения после долгого изучения тонких линий затейливого рисунка в камне. — Ты хочешь сказать, что изменения формы Бога отражают изменения в культуре?

— Никаких сомнений, — ответила Талия и протянула руку Зое. — Дай-ка руку, а то сама не встану.

Зоя посмотрела на эту удивительную женщину. Блестящий ученый, угодивший в ловушку отцовских неприятностей. Не раз за эти месяцы Талия жаловалась на то, что поневоле приходится его замещать. У Зои кошки на душе скребли, когда она думала, что никогда больше ее не увидит. Талия взяла ее руку, и Зоя ощутила силу, любовь — и редкое сродство душ, возникшее за долгую и напряженную совместную работу. Зоя вбирала в себя эту силу, а в последние дни через нее еще и лучше понимала дальние отголоски древних культур. Талия с беспокойством посмотрела Зое в глаза. Зоя отвела взгляд и помогла Талии подняться.

— Ты как? — спросила Талия.

— Нормально, — ответила Зоя, стараясь не смотреть на Талию.

— То есть, если хочешь поговорить…

Ощущение предстоящей разлуки нависло зловещей тенью, и Талия понимала, что для Зои разлука скорее всего означает смерть.

— Нет, — солгала Зоя. — Не хочу. — Но как же она этого хотела! Как сильно хотелось ей поделиться с Талией своим планом побега, успокоить ее. Но любая обмолвка, даже самая невинная, может пустить все ее планы насмарку. Не выдать себя будет очень сложно. Так что придется все готовить в абсолютной тайне.

— Если ты точно уверена…

— Абсолютно точно, — ответила Зоя чуть резче, нежели собиралась. Талия недоуменно нахмурилась.

Они стояли, глядя в глаза друг другу: бледная, атлетически сложенная американка и крупная импозантная и смуглокожая русская с рыжими локонами.

— Я вот что больше хочу понять, — сказала Зоя и показала на камень. — Не могли же все мужики, проснувшись как-то поутру, хором заявить: «Мы тоже участвуем в изготовлении детей, и мы сильнее, так что давайте приберем поскорее всю власть к своим рукам».

Талия наградила ее долгим недоверчивым взглядом:

— Не знаю, что за козырь ты припрятала в рукаве, и знать не хочу, но надеюсь, что Бог на твоей стороне.

— Она на моей стороне. — Зоя в очередной раз удивилась собственной вере. И попросила, кивнув на камень: — Расскажи…

— Ты права. Изменения происходили постепенно. Помнишь, человечеству понадобилось шесть — восемь тысячелетий, чтобы прийти от Богини к Яхве. Мне кажется, что Райский Сад — это период, когда маленькие поселения наших пращуров жили обособленно и по большей части не контактировали с другими поселениями. Но все это изменили женщины — и тем самым выкопали яму Великой Богине… Женщины изобрели сельское хозяйство, потому что на них висела забота о детях. Присматривая за детьми, можно придумать ткачество, окультуривание растений… на охоте этого не сделать. Так они и копались потихоньку, пока человечество не осознало, что этим можно прокормиться. Сельское хозяйство позволило увеличить семьи. Женщинам охотников-собирателей приходилось делать между рождением детей паузы в четыре-пять лет — семьи постоянно перемещались, и матери физически не могли носить большое потомство. К тому же без сельского хозяйства невозможно прокормить столько голодных ртов. А когда люди осели у возделываемой земли, мобильность перестала быть решающим фактором для выживания, и дети могли рождаться чаще… Грубая мужская сила стала приобретать все большее значение по мере того, как поселения росли и начинали соперничать друг с другом. Это эпоха, когда сельское хозяйство пошло в гору, потому что нужны были фермеры, чтобы поддерживать регулярную армию, правительственный аппарат и прочее, — охотники и собиратели не могли производить такое количество пищи. Однако у сельского хозяйства появились собственные проблемы — ему требовалось пространство, которое надо было возделывать самим и не пускать туда чужаков. Кроме того, оно вызвало демографический взрыв, ведь чем больше возделываемых полей, тем больше людей способно прокормить ваше общество, а сколько людей оно способно прокормить, столько и будет у вас нахлебников… В прошлом конфликты были редкостью, но теперь, когда настолько выросла численность, мужчинам приходилось драться друг с другом, чтобы защищать собственные дома и общины. В действительности необходимость охранять себя подтолкнула человечество к социальному развитию — от небольших коммун к сформировавшимся государствам.

— То есть, если следовать этой логике, — уточнила Зоя, — мужчины почувствовали свою силу и поняли, что они не всецело зависят от милости Великой Богини, которой поклонялись; соответственно — захотели своей доли в духовной жизни, поэтому и возникла мужская ипостась божества.

— Мужчины захотели приложить руку и к управлению благами земными. В матриархальном обществе собственность передавалась от женщины к женщине, наследование шло по материнской линии, поскольку установить отцовство не представлялось возможным… Для мужчин созрели все предпосылки, чтобы изменить традиционный ход событий. Они большие и сильные, однако их вера не позволяла просто отобрать у женщин право на землю и прочее имущество. Не думаю, что их решение было сознательным… вроде мирового заговора, но за тысячелетия законы о браке и сексуальных отношениях постепенно сменили жизненный уклад на патриархальный. Моногамия и запрет на секс вне брака дали возможность мужчинам быть уверенными в отцовстве своих детей, чтобы распределять имущество в соответствии с новыми законами. Сперва мужчины прибирали собственность к рукам мало-помалу, но в один прекрасный момент, конечно, захватили всё, а положение женщины низвелось до уровня имущества. Но и этого мало — им надо было опираться на Бога, чтобы добиться всеобщего послушания.

— Ты хочешь сказать, что люди создали Бога, который был им удобен? — У Зои язык едва повернулся это сказать — слишком свежа в памяти была ее вчерашняя молитва, впервые произнесенная за многие годы. — По твоей теории, человек сотворил Бога, чтобы списать на него необъяснимые вещи и потом перекраивать его… ее так, как ему было удобно?

— Бог не меняется, — ответила Талия, повернувшись к фризу. — Так мне, по крайней мере, кажется. С изменениями культуры менялось лишь наше представление о Боге. Вот что, по-моему, пытался сказать художник… Смотри. — Талия провела пальцем по тонкой вязи арамейских слов, вырезанных у крупного изображения Великой Богини. — Как изменялись законы об изнасиловании по мере того, как уменьшалось влияние Богини. Если в 2000 году до нашей эры в Шумере мужчина насиловал женщину, его казнили вне зависимости от того, была ли жертва замужем. А тысячу лет спустя, если мужчина насиловал незамужнюю женщину, ее отец или любой ближайший родственник мужского пола имел право изнасиловать жену или дочь преступника. Или закон обязывал мужчину жениться на той, которую обесчестил.

— Дрянь какая.

— Ага, но дальше — хуже. По закону Торы, если изнасилованная женщина была замужем или помолвлена, ее следовало убить. Та самая буква старого закона, которую хотят соблюдать христианские, иудейские и мусульманские ортодоксы.

— Довольно мрачно, — сказала Зоя. — Женщины с подавлением культа Великой Богини потеряли права на землю, имущество, передачу родового имени своему ребенку, а потом и вовсе превратились в кусок мяса, мужскую собственность и игрушку.

— Даже сегодня, — подтвердила Талия, — ортодоксальные раввины учат молитве «Благословен Господь наш Создатель, что не создал меня женщиной». А Магомет сказал, что когда Бог создал Еву, Сатана возрадовался… Все здесь. — Талия постучала пальцем по фризу. — А еще — в Библии, Коране и Торе. Законы о сексе и наказания применяются лишь к женщинам и касаются только их. Так начинается практика двойных стандартов. Нравственность и невинность — для женщин, чтобы можно было установить отцовство.

Они посидели в тишине, словно ощущая на своих плечах тяжесть тысячелетий. Потом Зоя нарушила молчание:

— А что это за орнамент из листьев со змеями?

— Отчаянная дерзость художника, — ответила Талия. — Даже богохульство, если я поняла правильно.

— В каком смысле?

— Это утверждение художника, что от Великой Богини избавиться невозможно. Змея и лист смоковницы — вот эти знаки — есть два наиболее могущественных символа Великой Богини. Именно поэтому авторы Книги Бытия изобразили Сатану в виде змеи: они пытались убедить всех, что Великая Богиня — зло. Им требовалось представить ее в как можно более невыгодном свете, чтобы иметь моральное право разрушать ее святилища и запрещать поклонение ей.

— Информационное манипулирование.

— Скорее, хвост, виляющий собакой, — сказала Талия. — Смоковница была ее храмом, именно поэтому ветхозаветные пророки так бранились на алтари под деревьями. Там люди поклонялись Великой Богине даже после официального признания Яхве богом. Почитание и причастие заключалось, в числе прочего, и в поедании смоквы — плоды были чуть крупнее современного винограда и совсем не похожи на те фиги, к которым мы привыкли сейчас. Когда верующие ели эти плоды, они причащались тела Великой Богини.

— Истоки христианского причастия?

— Да, — кивнула Талия. — Одна из множества вещей, которые иудаизм и христианство заимствовали из прошлого. Они ассимилировали старую запретную религию в достаточной степени, чтобы удовлетворить тягу верующих к ней… Кооптируй и властвуй, только за Богиней осталось последнее слово.

— Какое?

— У античных греков она стала Кибелой и Артемидой. И даже декреты императора Константина, официально запрещавшие поклонение Великой Богине на территории Римской империи, смогли лишь заставить ее храмы сменить вывеску на церкви Девы Марии. Вот что пугает до смерти ватиканских прихлебателей. Они точно знают: почитание Девы Марии — на самом деле не что иное, как богомерзкое поклонение Великой Богине… Это, кстати, стало и одной из причин, по которым римляне и мой народ должны были убить мужчину Иисуса. Он верил в равенство мужчины и женщины; иудейские и христианские гностики видели Бога одновременно в мужской и в женской ипостасях; ессеи, оставившие нам свои «Свитки Мертвого моря», также верили в то, что Бог обладает одновременно и мужской и женской природой. Они даже не удосужились подвергнуть старые писания цензуре так, как им бы хотелось. «Книга Притчей и Премудрости Соломона» так и осталась с Мудростью женского рода. По-гречески Мудрость — София.

— София? — У Зои сердце зашлось в груди и кожа покрылась мурашками. — Может, она и была Мессией.

— Не может, а точно, — сказала Талия. — Я слышала, как наши мафиозные дружочки обсуждали свою основную добычу в Кройцлингене.

— Боже мой, — прошептала Зоя, — все сходится.

— Я думаю, на Никейском соборе Софию обсуждали не меньше, чем Христа, — подтвердила Талия. — Ортодоксальное христианство заменило женскую Софию — Мудрость на мужской Логос — Смысл. Настоящая борьба развернулась с подлинными еретиками, которые утверждали, что надо вернуться к истокам веры — к Софии, а не к Логосу, — признать, что она является изначальной и неотделимой частью Создателя. Они говорили о том, что нельзя ограничивать Бога одним полом или одной ипостасью, как нельзя давать Бога лишь одному народу. Они говорили, что это попытки втиснуть бесконечность в рамки человеческого понимания, а это — богохульство.

— Они явно проиграли.

— Пока что да, — согласилась Талия. — А ведь именно эту идею художник и воплотил в нашем камне, — продолжала она. — Надпись, которая идет по внешнему контуру рисунка. Слово, которое содержит в себе все, начиная от триединой божественной сущности мужчины-женщины-дитя до Бога Яхве.

Зоя снова опустилась на колени и провела пальцем по древним письменам, вырезанным в камне.

— Это слово постоянно повторяется на арамейском языке, — сказала Талия. — Имя. София.

Зоя отдернула руку, словно камень обжег ее.

17

В три часа подлой и темной ночи Зоя сидела за столом перед своим допотопным компьютером и почем зря ругалась.

— Будь ты проклят! — Она стукнула кулаком по столу. — Только вот этого дерьма не надо! Только не сейчас.

Винчестер медленно заполнялся сканами фотографий, документов и детальных провенансов бывшего имущества Вилли Макса, которые Зоя копировала с сервера.

Зоя открыла «Эксплорер» и стала смотреть, что еще можно удалить, чтобы освободить место на диске. Она постаралась успокоиться, убеждая себя, что они еще не выключили и не начали готовить к отправке сервер в художественной студии вместе с остальными вещами. Вечером, пока она шла в наручниках к себе в камеру, весь склад стоял на ушах. Обед принесли позже, причем из «Макдоналдса», а не из «Мовенпика». Надежная предсказуемость последних месяцев в одночасье сменилась тревогой — ее запах буквально исходил от каждого. Она видела, что похитители знают о ее догадках. Возможно, они пытались ее этим напугать.

Но свет свободы, который уже был заметен впереди, разгонял сумрак ее мрачных предчувствий. Зоя мстительно удаляла с винчестера все ставшие ненужными файлы — каждое приложение, каждую картинку. Потом очистила корзину. Освободилось еще 160 мегабайт. Получив достаточно свободного места, Зоя продолжила копирование, глядя, как бегут минуты на мониторе.

Пока файлы копировались, Зоя еще раз оглядела свои приготовления к побегу. Кровать она разобрала; обогреватель лежал решеткой на полу рядом со столом, включенный в розетку у двери. Она потерла озябшие ладони и на секунду спрятала их под мышками. Шум жалкого обогревателя был таким назойливым, но едва она его выключила, стало заметно прохладнее. Верхней одежды тюремщики ей не давали, поэтому теперь она натянула весь свой гардероб — две майки, фланелевую рубашку и шерстяные брюки. Дешевые тапки из кожзаменителя почти развалились, но на вечер их должно хватить.

Маникюрные ножницы — единственное серьезное оружие, разрешенное ей, — лежали на столе рядом с мышью. Их лезвия и крохотная пилочка для ногтей были погнуты и покорежены Зоей в успешных сражениях с шурупами на крышке обогревателя и корпусе компьютера.

Под мерное жужжание и пощелкивание жесткого диска Зоя разглядывала кроватную сетку, которая раньше поддерживала матрас, а теперь была привязана к трубам противопожарной системы веревкой, скрученной из разорванных простыней. Одним концом импровизированная веревка перехватывала посередине сетку, и та свисала вялой перевернутой буквой V. Другой конец, перекинутый через трубу, шел затем к полу и был привязан к ножке стола.

Зоя так испереживалась, что уже не слышала, как винчестер пережевывает файлы, которые она скачивала по локальной сети. Она вновь пробежала глазами и прокрутила в голове каждый шаг предстоящего побега, ища возможные проколы; каждый шаг должен быть безупречен, если она хочет снова увидеть солнце.

Снова увидеть Сета.

Электрический провод обогревателя Зоя протянула к подвешенной кроватной сетке. Маникюрными ножницами зачистила изоляцию. Потом отрезала вилку и розетку от шнура удлинителя и оголила по два провода из трех с каждого конца. Подсоединила оба провода с одного конца шнура к неизолированным частям провода обогревателя, плотно скрутила концы проводов и не столько для изоляции, сколько для верности обмотала поверх остатками простыни. Потом, наконец, примотала эту часть провода к ножке стола, чтобы даже случайное движение не могло разорвать электрическую цепь.

Потом Зоя прикрепила свободные концы удлинителя к нескольким прутьям металлической сетки. И наконец, накрепко примотала два оголенных конца провода в нескольких дюймах друг от друга к сетке кровати и также закрепила их остатками простыни. По идее, ток пойдет из розетки к обогревателю в окружную: по проводам удлинителя к металлической кроватной сетке, затем по шнуру — уже на нагревательный элемент.

Или ток бегает иначе? — засомневалась она. Нет, если она правильно запомнила папины уроки, переменный ток течет по проводам в обе стороны. Не важно. Главное то, что когда она включит обогреватель, замкнется контур и металлическая кроватная сетка окажется под стандартным по всей Европе напряжением 220 вольт. Зоя похлопала себя по карманам брюк и обнаружила в левом отрезанную вилку от удлинителя, которая теперь выпирала. Зоя достала ее, сняла изоляцию с трех проводков, скрутила их вместе и поверх обмотала оставшимся лоскутом простыни.

Зою так увлекла эта работа, что она не обратила внимания: винчестер уже не жужжит, файлы скопировались. Из задумчивости ее вывел скрип половиц сверху. Зою охватил ужас. Время от времени тюремщики с неожиданными инспекциями наведывались к ней по ночам и раньше. Вдруг они уже идут, чтобы «позаботиться обо всех мелочах»? Вдруг они уже идут, чтобы «позаботиться» о такой мелочи, как она?

Скрип не утихал. Наверху кто-то ходил.

— Господи, — взмолилась Зоя, — пусть окажется, что он просто захотел в туалет.

Взбудораженная мыслями о том, что Громила или Сергеев могут нагрянуть к ней, когда у нее еще не все готово, Зоя вскочила на ноги. Уже не заботясь, все ли она скачала с сервера, она выдернула шнур питания из розетки. И хихикнула истерически: наверное, впервые «Виндоуз-95» не разрешила ей выключить компьютер. Что ж, дальше ей придется заниматься много чем неразрешенным.

Выключив компьютер, Зоя отсоединила шлейфы и вытащила жесткий диск. Коробка винчестера была размером с книжку карманного формата, только чуть короче, и спокойно уместилась в кармане брюк.

Наверху все стихло.

— Ну все, дорогуша, время, — вслух сказала Зоя. Если даже за ней не придут прямо сейчас, все равно не было смысла оттягивать последний отсчет, который она репетировала в голове со вчерашнего вечера. Зоя на секунду замерла, опустила голову и произнесла: — Господи, это твой план, сама бы я до такого не додумалась. Прошу, пусть он сработает как надо. — Она подняла голову, открыла глаза и добавила: — Пожалуйста.

Наверху раздался плеск воды из бачка, затем прожурчало вниз по трубе в углу ее камеры. Туалет. Это хороший знак, подумала Зоя. Она действовала автоматически, четко выполняя каждый задуманный шаг. Вначале она очистила поверхность стола, убрав монитор и системный блок на пол. Потом взяла сложенный втрое матрас и положила его на край стола.

Затем оставшиеся детали разобранной кровати полосками простыни закрепила у двери на уровне лодыжек, устроив нечто вроде силков. Стараясь унять дрожь в руках, взяла железную ножку кровати с длинным винтом, крепившим сетку к кроватной раме, и положила ее на стол. Потом осторожно отвязала веревки из простыней, которые теперь играли роль изоляции.

Сердце билось так, что готово было выпрыгнуть из груди. Зоя залезла на стол.

— Господи, прошу тебя, помоги мне, — взмолилась она снова. — Сама я точно с этим не справлюсь.

Зоя глубоко вздохнула и ударила ножкой кровати по ближайшей головке противопожарной системы. Раздался металлический лязг, и на него тут же откликнулись криками сверху. Это в ее планы не входило.

— Черт, — пробормотала она и ударила снова. В этот раз ножка отскочила от трубы и вырвалась из мокрых ладоней. Судя по звукам сверху, там забили тревогу.

Пытаясь не думать о панике, которая куском льда ворочалась у нее в животе, Зоя слезла со стола и привязала веревку к ручке ящика, чтобы дотянуться до упавшей ножки. Потом снова вскарабкалась на стол и, ухватившись за ножку обеими руками, ударила что было сил. Вообще-то она метила в плавкий предохранитель, который обычно реагировал на повышение температуры. Но вышло так, что она начисто снесла весь разбрызгиватель.

За свои усилия Зоя была награждена потоком воды, почти мгновенно затопившей пол ее крошечной камеры. И тут же услышала один из самых чудесных звуков на свете — вой сирен противопожарной сигнализации, которая включилась от падения давления в трубах. Удача! Раньше Зоя понятия не имела, в рабочем ли состоянии противопожарная система и соединяется ли она с сигнализацией, как это принято в Штатах.

— Господи, спасибо!

Интересно, как быстро приедут цюрихские пожарные. Хотя для нее это имело мало значения, все равно к ней они уже не успеют. Шум сумятицы наверху мешался с воем сирены, пробивались панические крики.

Уже почти хладнокровно Зоя выключила свет. В темноте звуки казались громче. Бурлила, заливая комнату, вода. Через несколько секунд, показавшихся Зое бесконечными, шум послышался и в коридоре за дверью ее камеры. Она узнала раздраженные голоса Громилы и Сергеева. Еще через миг в замочной скважине задребезжал ключ, дверь медленно открылась, и в проеме показались двое мужчин. Проем осветился слабым рассеянным светом тусклой лампы в дальнем конце коридора. Силуэты мужчин казались расплывчатыми в желтоватом сумраке. Вода хлынула в коридор.

Зоя вжалась в стену, стараясь слиться с тенями, и отвязала веревку. Громила услышал какой-то звук. Посмотрел наверх и поднял руку, защищаясь от падающей кроватной сетки. И тут же испустил страшный рев, казалось, исторгшийся из самых недр его существа. Громкий гул электричества наполнил комнату. Электрические разряды сверкали, как фотовспышки. Громила шагнул вперед и, споткнувшись о натянутую проволоку, рухнул лицом в пол.

Сергеева, шедшего следом, инерцией тоже занесло в воду. Он выронил оружие и забился в конвульсиях, пораженный смертельным ударом тока, вырвавшегося на свободу, едва ли не раньше, чем успел дойти до павшего товарища. Целую вечность Зоя стояла ни жива ни мертва, слушая стоны, которые издавали ее тюремщики, и наблюдая их агонию. Тело Громилы уже сотрясали непроизвольные конвульсии, а Сергеев умудрился встать на колени и повернуться к двери, но электрический ток был неумолим, и он упал рядом лицом в воду. Как и Громила, он утратил контроль над голосом и мускулами.

Зоя ждала. Воздух в камере наполнился запахом содержимого мочевых пузырей и кишечников ее бывших тюремщиков. Это и убедило Зою, что оба мертвы. Или почти мертвы. Она осмотрела поле битвы, запоминая каждую деталь. Потом легла на стол, вытащила провод обогревателя из розетки и воткнула в нее вилку со скрученными вместе проводами. Короткое замыкание — и свет погас во всем здании. Сверху раздались проклятия. На всякий случай Зоя бросила матрас на пол, чтобы выйти по нему из комнаты.

Сжимая в руках ножку кровати, как дубину, Зоя двинулась к выходу, стараясь не сходить с матраса, не зацикливаться на запахе смерти и не думать о том, как бились в агонии мужчины, которых она убила.

Уже в коридоре она смогла различить новые звуки — сирены! Зоя воспряла духом, когда почувствовала под пальцами стену коридора — она знала, что он ведет на склад. Протиснувшись в двери, она увидела в отдалении свет: от подъемной двери к студии в центре бежали двое с фонариками в руках. Зоя узнала начальство Громилы.

Сама она бросилась в другую сторону — к погрузочной эстакаде. Выскочив из последней двери наружу, в хрусткую чистоту ночи, она вознесла благодарственную молитву. Зоя бежала по мощеной дорожке к огням, мерцавшим у въезда на территорию склада. Вдруг из темноты от стены склада отделились две тени. Двое мужчин.

— Быстро! — Один схватил ее за руку, другой выхватил из ее рук ножку кровати.

Неожиданно кто-то втащил ее с освещенного пространства в ночную мглу.

18

Мигалки полицейских патрулей, пожарных машин и «скорой помощи» разрывали темноту в разноцветные клочья и слепили Сета. Он сидел в купе один и вглядывался в ночь из окна поезда, прислонившись щекой к холодному стеклу. Поезд, сбросив скорость до черепашьей, подкатывал к центральному вокзалу Цюриха.

Не сводя глаз с разноцветной круговерти огней, Сет поднялся, чтобы размять ноги. Поезд шел долго — больше десяти часов. Сет отвел глаза от огней и посмотрел в ночное небо.

— Где же ты? — тихо спросил Сет, глядя сквозь свое призрачное отражение в темном стекле. Ты там? Могу ли я видеть тот же свет, что светит сейчас тебе?

Сет потер глаза, стараясь хотя как-то сбросить напряжение, и снова сел. Он снова порадовался, что снял купе целиком — ему надо было подумать, нельзя, чтобы его отвлекали другие пассажиры. К тому же он хотел быть уверенным, что напротив него не сядет киллер. Дорого, но оно того стоило. Деньги Ребекки Уэйнсток покрыли эти расходы и, видимо, еще не раз выручат его в нужде.

После нападения в Амстердамском лесу все походило на дурной сон. Последние сутки — как и последние полгода жизни — реальными не казались. Сет брел по улицам Амстельвейна, пока не наткнулся на магазин мужской одежды. Вид Риджуэя шокировал продавца, но шок быстро сменился обеспокоенностью, когда Сет рассказал, что на него напали бандиты. С его точки зрения, он даже не соврал.

— Мне так неудобно, — извинялся за соотечественников продавец. — Это совсем не похоже на Голландию. Мы очень спокойные, мирные люди.

Продавец сокрушался и дальше, помогая Сету выбрать одежду, затем отвел его за руку в соседний магазин, где продавали сумки: его хозяином был его знакомый. Риджуэю пришлось силком всучивать ему деньги. Потом, вернувшись в магазин одежды, он упаковал новый гардероб в мешок для костюмов, а старую одежду и грязный плащ, в который был аккуратно завернут некрасивый, но очень эффективный «магнум», положил в дорожную сумку.

Чуть позже Сет разыграл тот же спектакль перед участливой женщиной-менеджером в небольшом отеле у вокзала. Дама кудахтала над ним, как наседка над цыпленком, и порывалась погладить его мятую одежду. Так же, как и продавец, она рассыпалась в извинениях, потому что «в конце концов, у нас тут не Америка, где подобное происходит на каждом шагу».

Потом, приняв ванну и как следует отдохнув, Сет заказал такси в аэропорт «Шипхол», где забрал из камеры хранения — картину и деньги Ребекки Уэйнсток. Затем позвонил по международному телефону-автомату и оставил сообщение для Джорджа Страттона. То, что случилось в Амстельвейне, убедительно говорило: хватит действовать в одиночку. Сет рассказал о нападении в Амстердамском лесу и о своих планах поездки в Цюрих. Однако не стал упоминать ни о том, что картина уже у него, ни о встрече с Якобом Йостом. Ему все же хотелось иметь лишний козырь в рукаве.

В конце концов, он выпил чашку горячего шоколада, которую ему принес коридорный, и нырнул под накрахмаленные белоснежные простыни. Сон был дерганым и неспокойным. Ему снилось, что за ним охотятся все те люди, которых он последнее время видел мертвыми, и у всех было его лицо.

Утром он без лишних раздумий решил вернуть билеты на самолет и ехать поездом. Везти пистолет через таможню аэропорта и оставаться без оружия ему одинаково не улыбалось. В поезде задача упрощалась: там не было зон таможенного контроля, очередей на досмотр и рамок металлодетекторов. Да и таможенные инспектора на железных дорогах не такие дотошные. И Сет выбрал поезд, который останавливался каждые двадцать — тридцать минут.

И все же Сет не мог избавиться от ощущения, что должен сделать что-то еще.

Но что? Трудно убегать, если не знаешь, от кого именно бежишь. Сложно избежать опасности, если не знаешь точно, чего опасаться. Как они его нашли? Этот вопрос не давал ему покоя. Телефонный звонок из аэропорта? Невозможно. Они никак не могли знать, что он воспользуется именно этим автоматом.

Кто-то, не замеченный ни им, ни Страттоном, все время висел у него на хвосте. Вряд ли. В Плайа-дель-Рей все чужие на виду. Там не останешься незамеченным.

Страттон? Он сказал сотруднику Страттона — тому, кто следил за его домом в Плайа-дель-Рей, — что собирается в Амстердам. Но тогда это означает…

Сета пробил озноб, как после ледяного душа. А если человек Страттона или человек, которого Сет считал сотрудником АНБ, работает на кого-то еще?

«Брань?»

Человек, которого Сет вначале принимал за сотрудника Страттона, оказался священником. На кого работал священник? При чем тут вообще священники?

Небольшая, но влиятельная группа ватиканских священников… гораздо, гораздо серьезнее, чем вы себе представляете… благословение Папы…

Риджуэй вспомнил последние слова архивариуса, и смысл их потряс его.

Вещи… люди являются не тем, чем кажутся… у руля в вашем государстве и нашей церкви стоят не те, за кого себя выдают…

Эти слова звучали рефреном его страха. Кто был не тем, кем казался? Может, Страттон? Или священник? Или Ребекка Уэйнсток?

Кто заинтересован во всем этом? Страттон говорил, что Ребекку убили ФСБ-шники, работавшие на Жириновского. Чьи интересы они представляли? Самого Жириновского? России?

Мы — небольшая группа, которая всеми силами старается искоренить гнусные злоупотребления политикой и властью…

Зачем им всем нужна картина этого нациста? Сет помотал головой. У него уже заходил ум за разум. Ответ на любой вопрос порождал несколько новых вопросов. Ему уже казалось…

Неожиданно Сет увидел, как в коридоре напротив его купе остановился какой-то человек. Шести футов ростом, в длинном шерстяном пальто. Достаточно длинном, чтобы спрятать почти любое оружие. Светлый шатен с лицом боксера — вроде ничего примечательного, однако нос серьезно переломан. Сет поймал взгляд мужчины. Тот вежливо кивнул, но тут же отвернулся и стал смотреть в окно.

Сет поспешно достал с багажной полки новую сумку и положил рядом на сиденье. Какой взгляд был у этого человека? Узнавание или просто вежливый, ничего не значащий кивок незнакомого человека? Знал ли его этот человек? Узнал ли он сам этого человека? Сет изо всех сил напрягал память, пытаясь вычленить лицо этого человека из сонма виденных — толпа в аэропорту, на улице, на вокзале. Однако лицо оставалось незнакомым.

Именно такие люди — с незапоминающимися лицами — становятся киллерами и шпионами. Невыразительное лицо — огромный плюс для киллера: его трудно запомнить, нельзя отметить в толпе. Киллер ли этот человек? Может, его послали, чтобы он закончил работу, не завершенную в Лос-Анджелесе и Амстердаме?

Сет расстегнул сумку и достал из вороха грязной одежды револьвер. Положил наверх, чтобы оказался под рукой, и закрыл сумку, не застегивая молнию. Сел рядом и сделал вид, что очень заинтересовался старым номером «Интернэшнл Гералд Трибьюн».

Мужчина стоял неподвижно, держа руки в боковых карманах пальто. В какой-то момент он вынул руку из кармана и сунул себе за пазуху, где Сет не мог ее видеть. Собирается достать оружие? Сет моментально залез в сумку, нащупал «магнум». Ладонь сжалась на деревянных накладках ручки, указательный палец сам собой лег на спусковой крючок.

Другая рука мужчины появилась из кармана, и он стал поворачиваться. Сет напрягся, готовый в любой момент выхватить револьвер. Когда мужчина повернулся, оказалось, что в одной руке он держит пачку американских сигарет, а в другой — дешевую зажигалку.

Мужчина заметил пристальный взгляд Сета и улыбнулся. Протянул пачку в его сторону, предлагая угоститься. Чувствуя себя идиотом, Сет покачал головой и улыбнулся в ответ — просто как незнакомец незнакомцу. Человек достал сигарету и прикурил. Потом в клубах сизого дыма ушел в конец вагона.

Сердце колотилось в груди. Риджуэй обессиленно облокотился на спинку сиденья и прикрыл глаза. Он чувствовал, как у него по лбу стекает пот. Сет открыл глаза и вытер лоб. По коридору плавали клубы сигаретного дыма, как след джинна из арабской сказки.

Сет увидел демонов на пустом месте и тень там, где был лишь свет. Господи боже мой! Настоящая паранойя.

Сет на мгновение мысленно перенесся в свою старую патрульную машину, стоявшую на углу Манчестер и 89-й Плейс. За окном темно и страшно, и опытный полицейский, который сидел за рулем, рассмеялся, глядя на Сета, и сказал:

— Слушай, паренек, и запоминай: если каждая мразь в этом квартале хочет тебя пристрелить — лучше быть параноиком.

Сет помнил, что сначала он не засмеялся.

Неожиданно раздался металлический скрежет, поезд дернулся и замер у платформы.

19

Зоя смотрела на ночные огни в полуоткрытое окно взятого напрокат «вольво», который Джордж Страттон ловко вел по заснеженным улицам Цюриха. Человек на заднем сиденье представился как Гордон Хайгейт.

У Зои слипались глаза, однако накопившаяся усталость, боль и страдания, пережитые за последние полгода, не давали уснуть. События последних двух часов сплелись в ее голове в хаотичную смесь цветов и эмоций: страх и возбуждение, победа и боль, отчаянный побег, паника от того, что снова попала в руки к каким-то непонятным людям… ночь, свобода, неожиданная помощь.

Ее посадили в микроавтобус, отвезли в какой-то офис и разрешили позвонить Сету.

Никто не брал трубку. Она три раза набирала номер, и все три раза срабатывал автоответчик. Где же он может быть, думала она. Потом вспомнила, что разница во времени с Лос-Анджелесом — десять часов и сейчас там одиннадцать утра. Она позвонила в университет. Там тоже никто не ответил.

— Какой сегодня день недели? — в конце концов спросила она.

— Суббота.

Конечно, подумала она, пора избавляться от тюремных привычек и начинать думать как нормальный человек. Наверняка он на яхте.

Однако по номеру на яхте тоже никто не отвечал. Черт! Черт! Ей просто необходимо поговорить с Сетом, снова услышать его голос. Она проглотила обиду и снова позвонила домой, чтобы оставить сообщение на автоответчике. «Я тебя люблю», — снова и снова повторяла она в телефонную трубку. Потом, когда пленка почти закончилась, она сказала, чтобы Сет позвонил в отель «Озерный рай».

Ее захлестывала ярость: полгода! Эти головорезы полгода продержали ее в грязном сарае, они отняли полгода ее жизни!

Страттон и Хайгейт хотели переночевать в безопасном месте в пригороде Цюриха. Нет. Она была неумолима. Или ее везут в «Озерный рай», заявила она, или они ничем не лучше тех гребаных убийц, которые похитили ее и измывались над ней полгода. Они поругались. Зоя победила.

Теперь, когда «вольво» пересекал площадь напротив вокзала, Зоя повернулась к Страттону.

— Вы не могли бы притормозить здесь на минутку? — попросила она, показав на Банхофштрассе, главную торговую улицу. — Меня полгода держали в камере, так что надеть совершенно нечего. — Она выразительно посмотрела на свои потрепанные «ливайсы». — Не могу же я появиться в отеле в таком виде.

Зоя увидела его широкую улыбку; он почти рассмеялся:

— Конечно, конечно.

Страттон ловко объехал пешеходов, спешащих по узкой улочке за рождественскими покупками. Хайгейт зашел с ней в магазин, а Страттон, не найдя места для парковки, остался ездить вокруг квартала. Минуткой дело не обошлось. Почти через час, половина которого ушла на выяснение, работает ли Зоина карточка «Американ Экспресс» и есть ли там деньги, они с Хайгейтом вышли из магазина. Теперь на Зое было ярко-красное вязаное платье, итальянские туфли-лодочки и теплое стильное пальто. В руках она держала пакеты, набитые всевозможными коробками в дорогой упаковке. Хайгейт шел рядом с пустыми руками, чтобы ничто не помешало ему кого-нибудь пристрелить, и внимательно осматривал улицу.

Страттон повез всех в «Озерный рай». Зоя прислонила голову к подголовнику. Она закрыла глаза и представила лицо Сета, когда тот прослушает ее сообщение на автоответчике. Только бы он не позвонил раньше, чем они приедут в отель. Какое замечательное место. Хорошо, что они начнут там же, где закончили полгода назад. Наверняка Сет сразу же прилетит сюда, и ей надо купить себе что-нибудь приличное из одежды и стать красивой, как раньше, — ну, по крайней мере, постараться.

Зоя почти спала, когда «вольво» подрулил к парковке у отеля. Она открыла глаза и села прямо.

Прямо перед ними швейцар, у которого на ливрее золота было больше, чем у российского генерала, выгружал дорогие чемоданы из багажника «мерседеса». Чуть поодаль одетый в точно такую же ливрею другой швейцар придерживал массивную дверь для седовласого джентльмена и его спутницы в мехах, ради которых пал смертью храбрых добрый эскадрон соболей. Сквозь двери Зоя видела освещенный теплым светом вестибюль и неспешно прогуливающихся постояльцев. Им с Сетом было так хорошо здесь, и места, чтобы они снова встретились, лучше не найти.

От небольшой группы людей у двери отделился мужчина богатырского телосложения и направился к ним. Страттон помахал ему рукой.

— Это ваш телохранитель, Ричард Картьер, — сказал Страттон, выключив зажигание. — Если что, он о вас позаботится. 290 фунтов сплошных мускулов, бывший боец САС — любому злодею мало не покажется.

Когда тот подошел и открыл дверь машины, Зоя решила, что он похож на ходячую гору.

— Добрый вечер, — поздоровалась она с человеком-горой. Тот улыбнулся и ответил ей легким поклоном. Видимо, он человек не слов, а действий, решила Зоя.

Она вышла из машины и пошла за Картьером в гостиницу. Швейцар поспешил взять пакеты с ее обновками.

Когда такси подъезжало к подъезду «Озерного рая», Сет уже проклинал всех и вся. Надо же, чтобы из всех чертовых мест, где ему не хотелось бы появляться, свободные номера были только здесь. Проклятье! С вокзала он обзвонил почти все цюрихские отели. Везде одно и то же: «Просим простить, майн герр, но мы не властны над Рождеством. Вечеринки, туристы, провинциалы, приехавшие за покупками или просто отдохнуть. Боюсь, у нас не будет свободных номеров еще пару недель. Возможно…»

Сет вежливо благодарил каждого и набирал следующий номер. Потом решил нагрянуть куда-нибудь без звонка и решать вопрос на месте. Результат — тот же. Однако визит в отель «Швайцерхоф» оказался более удачным. Портье тут же обзвонил своих коллег из других отелей и все-таки сумел найти номер для Риджуэя.

— Отель «Озерный рай», — с гордостью произнес он. — Великолепный, хоть и немного в стороне от торговых улиц. Только поэтому я сумел с ними договориться, чтобы вам сдали номер.

Чтобы не огорчать человека, Сет изобразил восторг, дал щедрые чаевые и вышел на улицу, где его ждало такси.

Чтобы оттянуть приезд в гостиницу, где Сету никак не хотелось появляться, он угостил таксиста обедом. Счетчик оставили включенным, и Сет за все заплатил. Таксист оказался эмигрантом из Турции, говорил немного по-немецки и совсем никак — по-английски. Его семья — жена и семеро детей, старшему мальчику двенадцать — осталась в Турции, и он отсылал им почти все деньги, которые зарабатывал здесь извозом. Он очень по ним скучал. Другие подробности не сумели пробиться сквозь языковой барьер.

Так что им пришлось общаться языком мимики и жеста. Они подняли друг за друга по бокалу «Шато Латур», и хотя ни тот ни другой не понял тоста своего визави, обоим стало приятно. Общий язык незнакомцев в чужой стране, разлученных со своими любимыми.

Но время шло, и Сету пора было ехать в гостиницу, пока его номер не отдали кому-нибудь еще.

Едва такси подкатило к подъезду, водитель выскочил и бросился открывать Сету дверь. Потом распахнул багажник и подозвал носильщика. Одна из фраз таксиста, которые тот выдал швейцару на немецком, содержала, как понял Риджуэй, просьбу обращаться с багажом поосторожнее. Наконец Сет достал бумажник с деньгами Ребекки Уэйнсток, отсчитал вдвое больше, чем показывал счетчик, и расплатился с водителем.

— С Рождеством, — сказал Сет, вручая деньги таксисту. Тот от счастья обнял его, расцеловал в обе щеки, сел в машину и укатил.

Сет проигнорировал удивленные взгляды швейцаров и носильщиков. Хорошо бы, чтоб эти деньги принесли немного счастья трудолюбивому мужчине в Швейцарии и его жене с семерыми детьми, которые ждали его в Турции.

Коридорный с выправкой прусского офицера отнес багаж Риджуэя в номер, повесил его одежду на вешалку, поправил термостат, отогнул покрывало на кровати, продемонстрировал бар с ликерами и виски и холодильник с шампанским, белым вином, соками и минералкой. Служащего звали Клаус, и его английский был безукоризнен.

Сет отсчитал чаевые — достаточные, чтобы коридорный вспомнил его, когда придет время просить об услуге. Затем взял из холодильника бутылку с апельсиновым соком и прилег на кровать, чтобы все обдумать. Так он и заснул не раздевшись.

А далеко на юге австрийский ветер выл, проносясь над замерзшим руслом реки Инн, и бился ледяными плечами о крепкие стены шале. Полувековые стены при каждом порыве скрипели, словно жалуясь на нелегкую судьбу. Было около двух часов ночи. В кардинальском гнезде свет горел лишь в одном окне на верхнем этаже. Архиепископ Нильс Браун мерил шагами спальню и слушал по телефону доклад собеседника.

— Превосходно, — улыбнулся он в телефонную трубку. — Не зря я возлагал на вас такие надежды.

Кардинал вошел в свой темный прохладный кабинет, прижимая к уху радиотелефон. Включив свет, он оглядел стеллажи, плотно заставленными книгами. Здесь были и экземпляры его собственных семи книг, выпущенных крупными коммерческими издательствами. Философия, теология, история. Работы, сыгравшие важную роль для его всемирной известности, намного превосходящей сферу ответственности его важного, однако малозаметного даже с точки зрения ватиканской иерархии поста.

Продолжая выслушивать неистовства телефонного собеседника, Браун подошел к полке и взял свою книгу, что сделала его притчей во языцех во всем мире и, выделив из общей массы Ватиканской Курии, основным претендентом на престол святого Петра.

Он рассеянно глянул на обложку. «Коммунизм как Антихрист». Годы упорного труда и его собственные секретные изыскания на посту главы Секретариата по делам неверующих сделали книгу одинаково интересной и для мирян, и для священников. В худшие дни «холодной войны» эта книга стала незаменимой для тех, кто исследовал конфликты церкви и государства. А кроме того, книга стала бестселлером во всех странах свободного мира, сделав его целью номер один для наемных убийц.

После публикации книги он стал желанным гостем на телевидении и популярным оратором на религиозных и светских мероприятиях. Что также не помешало его восхождению по причудливой иерархической лестнице Ватикана.

Добившись успеха на писательском поприще, он с легкостью мог включить во Вселенский собор самых влиятельных персон. Менее влиятельных смог заменить на бесспорных авторитетов. Те, кто не желал сам подавать в отставку, обычно серьезно заболевали и не могли более служить по состоянию здоровья. Влияние Вселенского собора росло вместе с личным влиянием кардинала Брауна. Он стал одной из главных мишеней для злобных нападок советской пропаганды. Но с каждой атакой, с каждым неудачным покушением возрастала его поддержка внутри самой церкви. Кардиналы приходили к нему один за другим, и каждый твердил одно: Нильс Браун будет следующим Папой. Это всего лишь вопрос времени.

Почему же это перестало быть вопросом времени, подумал Браун, злобно втолкнув книгу на место, и вернулся к столу. Проклятые Советы! Что за жалкая некомпетентность! Его закулисная работа подорвала их режимы и ускорила падение мирового коммунизма. Но какого дьявола эти коммунисты сдались так быстро?

Кардинал старался не смотреть на портрет понтифика, висевший над столом. Глядя на него, он только злился. На портрете должно было быть его лицо. Когда коммунизм провалился в черную дыру созданного им же интеллектуального вакуума, он перестал притягивать к себе внимание всего мира и развеял то единодушие, с которым все прочили папский престол Брауну — единственному, кто мог противостоять мировому коммунизму.

Кардинал отвернулся от портрета и отодвинул кресло от стола. О нет, он не станет выказывать злость! Даже среди ближайших союзников, которые великодушно поддерживали его, когда он потерпел поражение. Они говорили ему, что он молод, — настанет другое время, другой день, другие выборы.

Усевшись за стол, Браун мысленно чертыхался, вспоминая свое поражение на выборах. Времени слишком мало! Каждый день верующие всего мира страдают все сильнее. Неверие шаг за шагом овладевает полем битвы, отвоевывая его у церкви. Современная церковь утратила хребет, в ней нет дисциплины и безжалостности, без которых невозможно нести свет, необходимый верующим. Церковь больше озабочена оправданиями собственного темного прошлого, нежели строительством своего светлого будущего.

Никто этого не понимает. Ни нынешний Папа, ни Коллегия кардиналов. Никто не осознает, насколько мало времени у них в действительности осталось. Это знает лишь Архиепископ Венский. Но даже и этого времени не останется, если кто-то из неверующих наложит лапы на Плащаницу Софии. Надо что-то делать, и Браун знал: он сам — единственный, кто на это способен.

Его размышления прервал голос из трубки. Доклад завершился.

— Конечно же, — ответил кардинал самым елейным своим голосом. — Продолжайте выполнять свою миссию, сын мой, и да не оставит Господь в милости Своей наших трудов по укреплению веры Господа Иисуса Христа.

Разговор закончился, и Браун снова перевел взгляд на стены кабинета. Он понимал, что все изменится, когда Страсти Софии попадут к нему в руки. Доказательства существования Мессии, которые он хотел скрыть любой ценой. Когда тайна Софии сделает его Великим понтификом, он созовет ряд тайных совещаний с главами основных церквей всех мировых религий. Сила Страстей Софии и угроза, которую они в себе несут, послужит мощным фактором объединения различных конфессий. Возможно, вызовет если не воссоединение, то уж, во всяком случае, основательную реструктуризацию и призовет мировые религии под его знамена.

Должно получиться. Он был уверен, что получится. Браун прекрасно знал силу инстинкта самосохранения, который глубоко укоренился в бюрократических структурах всякой организованной церкви любой мировой религии. София может потрясти саму основу западной цивилизации. А Браун знал, что люди, стоящие у верхов церковной власти, будут зубами цепляться за свое место и сохранение самой церковной иерархии.

Вперед, Христово воинство! Поддержка Брауна даст им моральное право совершать все, что необходимо для борьбы с врагами. Врагами, засевшими в правительствах большинства стран и в церквах, которые хотят остаться теми же, что были раньше. Политические размолвки — ничто по сравнению с религиозными.

Он видел — ни много ни мало — Новую Священную Римскую империю, где Папы и императоры назначали друг друга и каждый правил, опираясь друг на друга, и оба правили во имя Бога. Но более всего Браун жаждал объединения, мира и гармонии, которые несло единство веры. Таков его крестовый поход. Мой меч — Слово Божье! Кардинал почувствовал, как в груди разливается приятное тепло.

Да, для Запада пришло его время. Политики, высший военный состав, даже обыкновенные люди были недовольны собственной беспомощностью перед лицом терроризма и нравственного разложения. Необходимо начать с моральных устоев. Медленно и осторожно Браун будет утверждать собственные нравственные принципы. И с их позиций станет разговаривать с теми политиками и военными, которые нуждаются в поддержке его индульгенциями.

А уже после этого маховик масс-медиа наберет полные обороты — пропагандистские трюки, манипулирование фактами и их подачей, формирование общественного мнения. Все, чем невозможно управлять, они засекретят. Эти ребята крепко знают свое дело. Они знают, как использовать Бога и патриотизм, чтобы управлять людьми. Знают, как сыграть на душевных струнах, чтобы вызвать необходимый резонанс в обществе. Затем настанет черед насилия, кровопролития и религиозной нетерпимости. Моя страна бывает правой и неправой. Мой Бог прав всегда.

Уже существуют скрытые тенденции — христианское правое крыло поднимает голову так же, как аятоллы и ортодоксальные раввины-экстремисты в США и Израиле. И все они черпают силы в неистовом подземном потоке. Но Браун найдет на него управу.

20

Цюрихская Банхофштрассе тянется меньше чем на милю — от вокзала до озера. Но каждый ее дюйм наглядно показывает, почему во всем мире считают, что улицы в этом небольшом швейцарском городе вымощены золотом.

Банки и ювелирные магазины плотной стеной обступили Банхофштрассе. В банках хранятся деньги, драгоценные камни, золото и кое-что ценнее золота. Ювелиры торгуют золотом и драгоценными камнями в обмен на деньги, золото и кое-что ценнее золота. Банкиры и ювелиры всегда старались держаться поближе друг к другу, но нигде в мире они так не тесны, как здесь. На Банхофштрассе плавает вся крупная рыба: «Сюисс Креди», «Юнион-банк», «Вонтобель и Ко.», «Сарасин» и прочие.

Среди внушительных зданий крупных банков с их просторными вестибюлями и массивными дверьми полированного красного дерева с бронепластинами попадаются частные банки: маленькие, эксклюзивные и обеспечивающие наибольшую тайну вклада из всех возможных в банковском мире. На металлических табличках у таких дверей значатся незвонкие имена, вроде «Бертольдье и сыновья», знакомые лишь узкому кругу посвященных лиц, а то и вовсе ряд имен, как в адвокатской конторе. И никаких признаков того, что внутри может оказаться банк. Если посетитель не знает, что он попадет в банк, значит, ему там нечего делать.

Ювелирные магазины, отделяющие один банк от другого, работают по такому же принципу. У крупных — броские витрины, рассчитанные на буржуазию, но есть и другие, куда можно попасть лишь с персональным сопровождением в частном лифте, — салоны для тех, кто, скорее всего, только что вышел из массивных дверей полированного красного дерева с бронепластинами.

Сет расплатился с таксистом, когда тот довез его до конца Банхофштрассе, к озеру. Был ясный день, и в прозрачной морозной дали виднелась одинокая яхта на холодной глади. С того места, где стоял Сет, ее парус казался белой шляпой волшебника, которую тот уронил в озеро. Сет постоял немного, вспоминая летний день больше полугода назад, когда он доплыл на арендованной шлюпке почти до Цолликона, пока ждал Зонного возвращения.

Риджуэй резко отвернулся — и от воспоминаний о том дне, и от картины, что вызвала эти воспоминания. Энергичным шагом пересек он небольшой парк и смешался с растущей толпой рождественских покупателей. На календаре было 22 декабря — еще два торговых дня до праздника.

Тротуары Банхофштрассе были запружены покупателями, продавцами, суетливыми туристами, школьниками на каникулах и редкими парами безупречно ухоженных мужчин и женщин. Большинство дам носили меха и статуарно перемещались между лимузинами, банками и ювелирами.

Сет сбавил шаг, стараясь не выделяться в людском потоке, текшем к вокзалу «Банхоф». На минуту он задержался на трамвайной остановке на треугольной площади, сверяясь с туристической картой, которую вручил ему портье, прежде чем он вышел утром на улицу. Риджуэй осмотрелся и, определив по карте, где он сейчас, выбрал нужное направление.

Справа от него был исторический центр Цюриха — старый город, с его серпантинами узких мощеных улочек, застроенных домами Средневековья и Возрождения. Лавка Йоста располагалась на одной из таких улочек, в двух кварталах от Банхофштрассе. Засовывая сложенную карту в карман пальто, Сет прикоснулся к холодной стали своего смертоносного союзника — «магнума».

Господи, подумал он, смерть следует за мной по пятам. Сначала Ребекка Уэйнсток на яхте, потом Тони Брэдфорд, потом священник в Амстердамском лесу.

И Зоя.

Нет! — одернул он себя. Зоя жива. Должна быть жива. Смерть. Смерть идет за тобой. Она мертва. Мертва. Признай это. Не надо себя обманывать.

Риджуэй засунул руки глубоко в карманы пальто, наклонил голову и прибавил шаг, будто так он мог убежать от собственных мыслей. Если она мертва… он попробовал думать об этом если, но жизнь без Зои была непредставима. Сет ускорил шаг.

Он почти повернул направо, в старый город, как вдруг услышал низкий завораживающий звук, который физически наполнил все пространство вокруг, отзываясь во всем его теле как ощущение, даже не связанное со звуком. Сет остановился и оглянулся, чтобы отыскать взглядом источник звука, который не раздавался ниоткуда, но был везде. Большинство людей рядом тоже остановились.

Женщина склонилась к своей дочери и показала в сторону:

— Вон, — сказала она, и они вдвоем пошли через толпу. Сет двинулся за ними.

На другой стороне улицы стоял бородатый парень лет двадцати, одетый в традиционный альпийский костюм; перед ним на тротуаре лежала шляпа, а руками он придерживал огромный альпийский рожок. Деревянный инструмент не меньше десяти футов в длину, напоминающий формой курительную трубку, казалось, светился звуками, когда парень извлекал из него ноты, заставляющие содрогаться дома окрест.

Хорошо одетая женщина подошла к парню, положила ему в шляпу банкноту и отошла в толпу. Вскоре люди один за другим последовали ее примеру, а парень играл нехитрые мелодии и сигналы, которыми альпийские пастухи переговаривались в горах задолго до появления телефона.

Сет слушал музыку всем телом. Одна нота была приятна ушам, другая вибрировала в груди, третья — в голове. В конце концов, и он положил в шляпу пять долларов, повернулся и зашагал вверх по улице, которая должна была привести его к лавке Йоста, а возможно — и к ответам на некоторые вопросы.

Не прошло и десяти минут, как Сет нашел лавку Йоста, адрес которой значился на рамке картины; сама работа теперь снова хранилась в сейфе отеля «Озерный рай». Последние сорок лет лавку неоднократно перестраивали и расширяли, и теперь Риджуэй нашел вход по адресу Аугустинерштрассе, 13 — чуть дальше того места, где вход был сначала.

Сет отошел от дома и оглядел магазин со стороны. Он ожидал увидеть небольшую скудно освещенную лавку с витриной, заставленной снизу доверху образцами рам, выцветшими на солнце. Но его взору предстало фешенебельное заведение в духе Возрождения, больше похожее на ювелирный магазин с Банхофштрассе. Прямо в фасад, облицованный камнем, были врезаны скромные буквы из полированной латуни: «Якоб Йост и сыновья. Изящные искусства». Теперь это была художественная галерея, а не магазин подрамников. Прямо в стене на уровне окон были вмонтированы шесть стеклянных витрин с картинами в рамах. Ни на одной не было цены. Они либо не продавались, либо предназначались для людей, которые знали, сколько они могут потратить на искусство.

Пытаясь справиться с волнением, Сет решительно пересек улицу и через двойные стеклянные двери вошел в галерею. Он оказался в теплом уютном помещении, высокие стены которого от пола до потолка были увешаны всевозможными произведениями. У всех была общая черта — даже на неискушенный взгляд они стоили баснословных денег. На полу стояла лишь коллекционная мебель из красного дерева: шесть стульев с обивкой из рубиново-красного бархата, несколько круглых столиков с бортиками и венец этого великолепия — обеденный стол с мраморной столешницей. С подлокотников двух стульев свисали меховые манто, похожие на убитых животных.

Посередине мраморной столешницы располагался серебряный поднос с хрустальным графином, наполненным, судя по всему, хересом, — в окружении хрустальных бокалов. Двух бокалов не хватало. Сет огляделся и заметил двух седовласых женщин, которые пили из них, стоя рядом с низкорослым толстым мужчиной средних лет, который показывал им то на одну, то на другую картину, сопровождая свои жесты негромкой почтительной речью. Женщины одобрительно кивали.

— Чем я могу вам помочь, сэр? — спросил по-английски чей-то голос.

Вздрогнув от неожиданности, Сет обернулся. Перед ним буквально соткалась из воздуха более молодая, но не менее тучная версия мужчины, который уговаривал женщин. Строгий костюм и тусклый галстук делали его похожим на гробовщика. Сет уставился на него, пытаясь собраться с мыслями. Он никак не ожидал увидеть Якоба Йоста и сыновей настолько преуспевающими и настолько… элегантными.

— Простите, если я вас напугал, — продолжил человек, глядя на заминку Сета. — Вы ведь американец, не так ли? — Толстяк окинул цепким взглядом внешний вид Сета: серые шерстяные брюки, черные кожаные туфли, темно-синий свитер с воротом под горло и красная лыжная куртка. Взгляд человека вполне недвусмысленно выразил неодобрение подобного стиля в его заведении, однако в нем сквозило понимание эксцентричности американцев, которые запросто могут оказаться богатыми клиентами.

— Да, — наконец ответил Сет; пульс громом отдавался у него в ушах. — То есть да… я американец. Но я понимаю по-немецки, если вам так будет удобнее.

Мужчина покачал головой и протянул руку:

— Меня зовут Феликс Йост. Я два года учился в США — в Музее Гетти, в Калифорнии. — Сет ответил на рукопожатие: ладонь Феликса была мясистой и теплой, но хватка — крепкой. — Я рад любой возможности попрактиковаться в английском с носителем языка.

— А я — Сет Риджуэй, — представился в свою очередь Сет. — Я звонил пару дней назад и разговаривал с вашим отцом о… о картине. — Сет заметил, как Феликс начал было хмуриться, однако морщины быстро разгладились. Сет достал из кармана бумажник и вынул фотографию картины, которую дала ему Ребекка Уэйнсток. — Я бы хотел поговорить с вашим отцом об этой картине. — Он протянул фотографию молодому человеку, который воззрился на нее, полуприкрыв глаза. Повисла неловкая пауза. Сет слышал, как в другом углу галереи спорят дамы. Одна хотела приобрести картину, поскольку считала покупку удачным вложением капитала, вторая возражала ей, ибо считала эту картину бельмом на глазу.

— Но, дорогая, это в высшей степени ценное бельмо, — отвечала подруга. Так они и беседовали, а молчание Сета и Феликса становилось все более тягостным. Молодой человек, казалось, смотрел не на фотографию, а сквозь нее.

— Когда я вам звонил, мне сказали, что ваш отец с удовольствием со мной встретится, — в конце концов произнес Риджуэй. Однако Сет никак не был готов к тому, что выкинет после этой фразы молодой Йост.

— Заберите. — Йост почти силой всучил Сету фотографию. — И убирайтесь отсюда с вашей мерзостью. — Риджуэй забрал фото и удивленно воззрился на Йоста. — Вы что, глухой? — спросил Йост. — Мы порядочные люди и не собираемся вечно страдать из-за одной ошибки, совершенной сорок лет назад. Убирайтесь. Сейчас же, или я буду вынужден обратиться к властям.

— Э-э, — только и сумел выдавить Сет. Что произошло? Имя на задней стороне рамы было единственной ниточкой к Зое и единственным ключом к разгадке картины. Почему Йост так себя повел? С ним кто-то разговаривал? О чем?

Йост вцепился в плечо Сета и попытался вытолкать его из галереи:

— Прошу вас, мистер Риджуэй, или как вас там на самом деле, уходите! Нам не нужны неприятности, а потому мы не желаем иметь ничего общего с картиной, о которой вы говорите.

— Но почему? — Сет высвободил руку и повернулся к Йосту. Тот был почти на голову ниже. — Я ничего не знаю об этой картине — кроме того, что она может помочь мне выйти на след моей пропавшей жены и объяснить причину смерти по меньшей мере трех человек.

У Йоста полезли глаза на лоб.

— Именно потому мы не собирайся иметь ничего общий с картиной. — В волнении Феликс явно забывал правила английской грамматики. Он снова схватил Сета за плечо и стал подталкивать его к двери. — Прошу вас, не заставлять меня звонить на полиция, — говорил Йост, — но я буду должен, если вы не уйти.

Сет, вне себя от злости и огорчения, снова стряхнул руку Йоста и отвернулся от двери, глядя на хозяина сверху вниз. В бессилии он лишь мог разевать рот, как рыба, выброшенная на берег. В голове его бушевала невнятная ярость. Наконец он оттолкнул толстяка от себя так, что тот, взмахнув руками, как мельница, отлетел назад и рухнул точно в центр мраморной столешницы на серебряный поднос с графином.

Хрустальный звон бьющихся бокалов сопровождал Сета, когда он выходил наружу, к солнцу, и смолк, когда за ним захлопнулись стеклянные двери.

— Он пропал!

Аббат заметно вздрогнул, когда услышал эти слова. Мысли о плачевном финансовом состоянии прихода мгновенно улетучились. Аббат посмотрел в окно кабинета на двойные башни Фрауэнкирхе, возвышавшиеся над крышами Старого Мюнхена. Затем медленно повернулся и взглянул на молодого священника.

— Что значит «пропал»? — медленно произнес аббат голосом, в котором звучала сталь. Лицо его юного собеседника стало мучнисто-бледным.

— Я… — Юный священник попытался унять дрожь в голосе. — Мы постучались к нему с трапезой. А он… он сказал, что неважно себя чувствует. Все утро не вставал. Он… он очень…

— Нездоров, да. Я осведомлен о его состоянии здоровья, — нетерпеливо произнес аббат. — Порой мне кажется, что историю его болезни я знаю лучше своей, так что давайте ближе к делу.

— Он попросил, чтобы его больше не тревожили утром, и мы… мы думали, что он спит. Вы знаете, так уже не раз было. — Юный священник взглянул на своего наставника в надежде увидеть признаки понимания, но лицо аббата оставалось бесстрастным. — Чуть позже мы постучались к нему еще раз, — продолжал послушник. — Мы… мы боялись, что он… умер или еще что-то. Вошли в комнату и обнаружили, что он пропал.

— Пропал? Вот так вот, взял и пропал? — переспросил аббат. Молодой священник кивнул.

Ответ аббата был подобен горному обвалу — начался с едва заметного рокота где-то за горизонтом и, нарастая по мере приближения, со скоростью курьерского поезда обрушился всей своей мощью на несчастного монашка, которого буквально отнесло к двери.

— Я поручил вам и пятерым другим неумехам, которые, видимо, в шутку называют себя священниками, присматривать за немощным хромоногим стариком, а вы являетесь, чтобы сообщить мне о том, что он, видите ли, пропал у вас из-под носа средь бела дня! Я… — Аббат задохнулся от гнева. Его лицо побагровело, кулаки затряслись, и он, постояв с полминуты молча, пожирая глазами бедного служку, наконец заорал: — Вон! Отправляйтесь с вашими никчемными приятелями по кельям и чтоб оттуда ни ногой. Я разберусь с вами позже. — Молодой монах, казалось, окаменел. — Вон отсюда! Сейчас же!

Монашек очнулся и бросился бегом из комнаты.

Аббат подошел к двери и тихо ее закрыл. Потом вернулся к своему столу и тяжело опустился в кресло. Почему я? — думал он, массируя веки ладонями. Почему?

Он потянулся за телефоном. Его рука замерла над трубкой, будто он собирался схватить ядовитую змею. Когда он набирал номер штаб-квартиры КДВ, его руки тряслись уже не от гнева, а от страха. Кардинал Нильс Браун был не из тех, кто хладнокровно воспринимал поражения.

21

ЗА ним следили. Теперь в этом не было никаких сомнений. Сет поднес к губам бокал эльзасского «пино гри» и посмотрел сквозь бокал на человека, сидящего в другом углу кафе. Высокий — больше шести футов — мужчина, шатен с короткой стрижкой, похожей на уставную военную или полицейскую. Резкие черты лица казались лишенными возраста, как это иногда бывает у боевых офицеров, образ жизни которых предполагает постоянно поддерживаемую отличную физическую форму. Сет неожиданно вспомнил о своих лишних пятнадцати фунтах, которые он прибавил в отсутствие Зои, и жировом валике, появившемся на талии.

Жесты человека были четкими, уверенными и выдавали в нем недюжинную силу — заметную, несмотря на мешковатое шерстяное пальто. На нем был деловой костюм и безупречно завязанный галстук, а пальто было достаточно просторным, чтобы под ним пряталось любое оружие. Огонь в его серо-голубых глазах горел так, что обжигал, даже если вы ловили его взгляд через переполненное кафе.

Сет медленно поставил бокал на столик и сделал вид, что увлечен «рости»[25] у себя на тарелке. Он явно непрофессионал в слежке, подумал Сет, рассеянно гоняя лепешку вилкой. Слишком заметен, слишком пристально смотрит, подходит слишком близко и не отводит взгляд, когда встречается глазами. Хотя, подумал Сет, перед ним могли поставить задачу быть обнаруженным. Но кто это мог быть? Кто-то из команды священника, который пытался следить за ним в Амстердаме? Или из команды, пытавшейся его убить?

Сет отмел последнюю версию. Если бы этому человеку надо было его убить, он бы попытался сделать это, когда Сет шел по безлюдному парку у церкви Святого Петра. Впервые он заметил его там — через пару минут после того, как бросил Феликса Йоста в хрусталь и херес.

Сет уже начал жалеть о своей несдержанности, когда поднимался по ступенькам улицы Ин-Гассен. Только он собрался вернуться, чтобы извиниться перед Йостом и предложить денег за разбитую посулу, как вдруг заметил «хвост».

Сет резко остановился, а «хвост», вместо того чтобы, как положено профессионалу, спокойно пройти мимо, в растерянности остановился поодаль и стал смотреть, что Сет будет делать дальше.

Продолжая подниматься, Сет решил было, что встреча случайна, но человек прошел за ним через внутренний двор в начале Ин-Гассен, потом обошел вокруг церкви и пересек еще один двор с другой стороны. Сет снял с правой руки перчатку и, не прекращая движения, нащупал «магнум» в кармане пальто. У преследователя мог быть пистолет с глушителем, или его компаньоны могли поджидать Сета за углом. Что бы ни задумали они, за это они поплатятся. Но ничего так и не произошло.

А между тем у человека была возможность убить Сета и уйти незамеченным. Но он продолжал свою неуклюжую слежку. Сет снова украдкой взглянул на преследователя, который сидел теперь в противоположном конце зала и неубедительно изображал увлеченное чтение газеты «Нью Цюрихер Цайтунг». Риджуэй мог со своего места рассмотреть заголовок передовицы.

Неожиданно Сет понял, что следует сделать. Он бросил вилку, нашарил в карманах мелочь и выложил ее на стол. Потом быстро встал из-за стола и направился через зал. На ходу он засунул руку в карман куртки и сжал рукоять «магнума», положив палец на спусковой крючок и чувствуя податливый холод металла.

«Хвост», увидев Сета, зашуршал газетой и засуетился, явно не понимая, что ему предпринять. Он попытался встать из-за стола и опрокинул чай.

— Не дергайтесь, — сказал Сет по-немецки, показывая левой рукой, чтобы человек оставался на месте. Тот замер в полуприседе, не успев полностью подняться. — Давайте, можете сесть. — Понизив голос, Сет продолжал: — У меня в кармане мощный револьвер. — Человек перевел взгляд на руку в кармане, и его глаза расширились от ужаса. — Ствол смотрит на вас. Одно лишнее движение без моего разрешения, и в вас появится дырка размером с блюдце. Понятно?

Человек кивнул, показывая, что все понял.

— Что вам нужно? — спросил он негромко и спокойно.

Может, он и неопытен в слежке, подумал Сет, но перед лицом опасности не тушуется. Только человек, который многое пережил, мог так себя вести.

— Это я должен вас спросить, — сказал Сет. — Учитывая, что под прицелом вы, может, первый и ответите? — Сет подвинул себе стул и подсел за столик к своему преследователю. Мужчина снова кивнул. — Давайте сюда ваш бумажник, — скомандовал Сет, и мужчина сразу же полез во внутренний карман пальто. — Тише! Спокойнее, — сказал Сет. — Не надо сюрпризов.

Мужчина медленно кивнул, неторопливо достал из внутреннего кармана пальто кожаный бумажник, положил на столик и медленно подвинул его Сету. Потом откинулся на спинку и стал смотреть, как Сет левой рукой открывает бумажник и перетряхивает содержимое. Немного швейцарских франков — примерно на сто долларов, — ключ-карта от парковки, несколько кредитных карт и швейцарские водительские права на имя Якоба Йоста. Сет быстро взглянул на собеседника.

— Вы — Якоб Йост? — с крайним недоверием спросил он. Мужчина кивнул:

— Я сын того человека, которому вы звонили несколько дней назад. Якоб Йост-второй, или, как принято говорить у вас, американцев, младший.

Сет снова положил права в бумажник, толкнул его по столу обратно и попытался собраться с мыслями и подобрать нужные слова.

— Не понимаю, — недоуменно произнес он. — Зачем… какого черта надо было за мной так идти?

— Потому что вчера вечером к нам уже заходил человек, назвавшийся вашим именем. С ним были еще люди. И они хотели причинить вред моему отцу. Теперь тот человек мертв. И его люди тоже. — Якоб сказал это как нечто само собой разумеющееся.

— Но кто? Зачем? — спросил Сет, ничего не понимая.

— У них не оказалось документов, — сказал Йост. — Они говорили по-немецки с русским акцентом. Возможно, они работали на ФСБ.

Сет понимающе кивнул.

— Логично. — Затем поправился: — Нет! Совершенно нелогично. Совершенно. Но все сходится. Они пытались убить меня раньше. Я думал, что вы…

— Один из них, — продолжил за Сета Якоб. Риджуэй кивнул, и Йост впервые улыбнулся. — Нет, мистер… Риджуэй? — Сет кивнул. — Мы с вами на одной стороне.

Йост протянул руку. Сет настороженно посмотрел на протянутую руку. Очередной фокус? Документы можно подделать, напомнил себе он. А хорошие убийцы — наверняка и хорошие актеры. Глядя на руку Якоба, Сет думал о Уэйнсток, священнике из Амстердама, Джордже Страттоне. Все они приходили к нему с дружескими намерениями, все они доказали, что им можно верить… Страттон спас ему жизнь, а двое других погибли.

В конце концов Сет решил поверить этому человеку. Он расслабился, почувствовав, как капля пота стекла по позвоночнику, отпустил «магнум» и вынул руку из кармана.

— Ладно, — сказал Сет, пожав крепкую сухую ладонь Якоба. — Мы на одной стороне.

— Вот и хорошо, — сказал Йост, отпустив руку Сета. — Потому что у человека за соседним столиком, — он кивнул в сторону, — ствол помощнее вашего и он давно смотрит вам в голову.

Сет оглянулся и увидел за столиком неподалеку худощавого длинноволосого парня; тот улыбнулся и глазами показал вниз. Сет перевел взгляд и увидел здоровенный ствол с глушителем, который чуть выглядывал из-под салфетки на коленях у парня.

Сет снова посмотрел на Йоста, который кивнул длинноволосому парню. Тот кивнул Йосту в ответ и достал из-под столика зеленый рюкзак. Незаметно убрал туда ствол с глушителем, положил на столик банкноту и вышел, не говоря ни слова.

— Вижу, вы не любите рисковать? — резюмировал Сет.

— Я очень, очень осторожный человек, мистер Риджуэй, — ответил Йост.

— Но теперь все-таки решили попробовать, — спросил Сет. Якоб удивленно поднял брови, вопросительно глядя на Риджуэя. — Рискуете вы сейчас, — ответил Сет на незаданный вопрос. — Откуда вам известно, что я не умный агент ФСБ?

Нахмурившись, Йост задумался и наконец ответил:

— Оттуда же, откуда вы знаете, что мне можно доверять, майн герр. Если бы вы были не тем, за кого себя выдаете, то продолжали бы пытаться меня контролировать и общались бы со мной совсем по-другому. Согласны? — Сет задумчиво кивнул. — Хорошо, у нас есть более важные вопросы для обсуждения, прежде чем мы встретимся с моим отцом.

Водопад солнечного света обрушивался сквозь окна в гостиную «Озерного рая», отделявшую комнату Зои от комнаты Рича Картьера.

Расположение комнат упростило задачу обеспечения Зоиной безопасности. Могучий Картьер играючи подвинул тяжеленный комод в стиле Людовика XIV, забаррикадировав дверь в ее комнату. Единственным входом теперь, если не считать окна, выходившего на отвесную стену без пожарных лестниц, теперь стала только дверь в гостиную. Там остались ночевать бывший десантник и Страттон. Странные люди, подумала Зоя. Таинственные. Страттон пообещал все объяснить, когда они выспятся. Зоя не стала допытываться. В конце концов, они спасли ей жизнь.

Зоя сладко потянулась в кровати, наслаждаясь ощущениями человека, полгода ждавшего исполнения приговора в камере смертников и неожиданно получившего помилование. Она еще раз прочла короткую благодарственную молитву, в очередной раз подумав, что вера, оказывается, может что-то изменить.

Хотя был только второй час дня, Зоя уже заставила побегать весь персонал салона красоты «Озерного рая». После долгой роскошной ванны ей привели в порядок голову; парикмахер то и дело цокал языком, не осмеливаясь поинтересоваться, как же мадам умудрилась этак запустить свою прическу.

Тем временем маникюрный мастер набросился на ее ногти — словно скульптор на глыбу мрамора.

После настал черед маски для лица с восхитительным запахом миндального мусса и, наконец, визажиста, который вернул Зое почти утраченное ощущение женственности. В финале появился стилист отеля с каталогами одежды и тканей. Он снял мерки с Зои и заверил ее, что перероет все одежные бутики Цюриха, но подберет мадам новый гардероб.

Зоя подставила лицо ярким солнечным лучам и посмотрела на озеро. Вдали виднелась небольшая яхта под парусом. У Зои защемило сердце. Где же Сет? Она все время набирала его номер, но слышала лишь его голос на автоответчике. Как бы ей хотелось прослушать другие записи. Возможно, тогда она бы поняла, куда он делся. Зою трясло от нетерпения, внутри все звенело.

Ну где же он? — думала она нетерпеливо, как юная влюбленная. Что он сейчас делает? Пошел на яхте к острову Каталина? Там сейчас два часа ночи. Наверное, еще спит, а «Валькирия» покачивается на якоре в бухте Черри?

Она представила лицо Сета, когда он спит, и чуть не разрыдалась. Во сне он так похож на мальчишку. Уважаемый профессор, крутой полицейский — все эти маски ночью слетали с него, и она видела его настоящее лицо — мальчугана, которым он, в сущности, и остался. Она вспомнила, как Сет улыбался во сне и подергивался — как щенок, которому снится, что он бежит за кроликом; этот крутой полицейский со стальными мускулами и боевыми шрамами любил свернуться калачиком у нее под боком и так заснуть.

Где же ты, Сет? Зоя так истосковалась по нему. Где он? Больше, чем узнать, где Сет, ей хотелось одного — оказаться с ним рядом.

22

Свет у дальнего берега Цюрихзее прочертил желто-белую дорожку на зеркальной глади озера. На закате ветер стих. Воздух был кристально чистым.

— Черт бы тебя побрал, Бог, — вышел из себя Сет Риджуэй, глядя на замечательный вид, которым они с Зоей любовались последний раз, когда она была жива. — Будь ты проклят! Будь я проклят, что оказался таким простофилей и поверил в тебя!

Он отвернулся от окна и пошел к дверям своего номера «Озерного рая». Но остановился, достал из кармана куртки «магнум» и убедился, что барабан полностью заряжен, поставил револьвер на предохранитель и положил обратно в карман. Затем проверил, не забыл ли он положить в другой карман запасные патроны. Еще раз повторил про себя все инструкции, которые дал Якоб Йост. Малейшая неточность — и ему конец.

Удостоверившись, что все как надо, Сет вышел из номера и закрыл за собой дверь. Потом нажал кнопку вызова лифта. Он спускался.

Зоя прошла по комнате. На ней были свободный свитер и «ливайсы». Первым из номера вышел Страттон и оглядел коридор. Зоя вышла следом. Картьер закрыл за ней дверь в номер и между косяком и дверью слюной прилепил собственный волос. Будет понятно, входил ли кто-нибудь сюда в их отсутствие.

Они втроем подошли к лифту и вызвали лифт. Никто не говорил ни слова. Индикатор показал, что лифт остановился этажом выше.

В коридоре над ними перед Сетом Риджуэем плавно разъехались двери лифта. Но едва он собрался шагнуть в кабину, кто-то окликнул его сзади:

— Майн герр?

Голос говорил с акцентом, но казался знакомым. Кто это — друг или убийца? Сет обернулся и опустил руку в карман с «магнумом». Человек направлялся к нему от двери в его номер. Сет насторожился. Где он мог видеть этого человека, слышать его голос?

— Хорошо, что я вас поймать, пока вы не ушел, — продолжал человек на ходу. Сухопарый брюнет, одет неброско. — Снизу звонил, но в номере трубку не брал. Большая опасности.

Но ни в голосе мужчины, ни в его движениях никакой опасности не чувствовалось. Появление незнакомца в коридоре сбивало с толку. Откуда он знает, где Сет остановился? Сердце Риджуэя стучало, как паровой молот. Но мужчина казался безобидным.

Таким же безобидным, как женщина, появившаяся на палубе «Валькирии».

Сет взвел курок «магнума», когда человек поравнялся со световым пятном от бронзового светильника.

То был водитель такси, подвозивший его от вокзала прошлым вечером. Сет услышал, как за его спиной закрылась дверь лифта.

Риджуэй снял курок с боевого взвода, поставил револьвер на предохранитель, достал руку из кармана и протянул ее улыбающемуся турецкому гастарбайтеру, с которым они вчера вечером делили стол и делились мечтами о лучшей жизни. Мужчина радостно потряс Риджуэя за руку, но потом улыбка сползла с его лица.

— Один человек задавать вопросов про вас, — произнес таксист на своем ужасном немецком. — Они сказать — они полицай… правительство. Но я чую, в них что-то не так. Я таких много повидать. Это заносчивый нехороший люди. Наверняка русскую мафию или другой нехороший человек. Одеты, как банкир, и давать мне огромные деньги, чтобы рассказать, где вы. Я им ничего не говорить. Вы так хорошо со мной отнеслись.

Риджуэй взглянул на таксиста, и на миг ему даже стало неловко: такой пустяковой щедрости хватило, чтобы обеспечить преданность этого человека. Надо же, не перевелись еще добрые люди, подумал Сет, глядя на бедного турецкого эмигранта, оказавшегося честным и порядочным человеком.

— Сколько их было? — спросил Сет.

— Два-три, наверное. Они утром пришел на вокзал и показывал всем вашу фотографию.

— Фотографию? Какую? Что на ней было?

Турок закрыл глаза, припоминая.

— Цветная фотография, — наконец сказал он. — Еще на ней красивый женщина. Вы сидеть за столиком в кафе или ночном клубе. Там было видно и название, но я его не запомнил.

— Понятно, — сказал Сет. — Случайно, не «Портовый риф»?

— Не знаю, — огорченно ответил таксист, — может, и он. Там было на английский, а я знать только чуть-чуть немецкий и свой язык.

«Портовый риф»! Сет знал эту фотографию. Это был полароидный снимок, который сделали года три назад, когда они с Зоей ездили на остров Каталина. И все эти три года — если это была та фотография — она лежала у Зои в бумажнике! Что это значит? Зоя жива или наоборот? Или это просто означает, что человек, который ее похитил, не смог узнать от нее того, что хотел, и сейчас продолжает поиски, которые начал в Лос-Анджелесе?

— …и скоро будут искать в отелях, — продолжал таксист, — вам надо уходить.

Уходить? Кстати, да, подумал Сет и посмотрел на часы. Оба Якоба Йоста — отец и сын — должно быть, уже его ждут.

— Конечно, потом они начнут искать меня в отелях, — согласился Сет и посмотрел на лестницу. А может, и уже ищут. Может, прямо там, за углом, его уже поджидают с пистолетом. У Сета в животе неприятно закрутило. — Но у меня сейчас очень важная встреча, и мне надо спешить, — сказал Риджуэй, направляясь к лестнице. — Сейчас мне просто некогда об этом думать.

— Давайте я вас отвезу, майн герр, — продолжал уговаривать таксист. — Вам не надо перед другими таксистами. Они вас продавать.

Уже спустившись на пролет, Сет взглянул на таксиста:

— И много денег?

— Больше, две тысячи франков.

Две тысячи франков! Это около тысячи американских долларов. Конечно, не бог весть какие деньги, но точно гораздо больше того, что предлагают полицейские таксистам за информацию. Кому-то он очень нужен.

Они дошли до лестничной площадки второго этажа. Сет достал из внутреннего кармана бумажник и вынул тысячедолларовую банкноту Уэйнсток.

— Вы потеряли много денег из-за своей честности, — сказал Сет, когда они подошли к последней площадке перед вестибюлем. Риджуэй положил руку на плечо таксиста. — Я хочу, чтобы вы это взяли. — Он протянул банкноту. Турок сперва посмотрел недоуменно на деньги, потом, обиженно, — на Сета.

— Я это не возьму, — твердо сказал он. — Я пришел к вам не за деньги или что-то. А потому, что вы хороший человек и вам грозит опасность.

— Но ваша семья… дети… — Сет запнулся. — Они… вы… им ведь нужны деньги?

— Деньги не важно, когда дело чести, — гордо ответил турок. — Я человек чести и делаю, как человек чести. — Он вежливо, но решительно отвел руку с банкнотой. — Пойдем! У вас важная встреча. Я вас отвезу.

Пораженный до глубины души, Сет двинулся вниз по ступенькам.

— Вы хотите сказать, что без телефонного звонка или иного уведомления от нас вы отправили содержимое сейфа моему мужу по почте? — Зоя была вне себя от злости. Ей удалось обойти двух бюрократов администрации отеля и поймать менеджера прежде, чем он ушел домой. Теперь она общалась с ним в вестибюле под барельефом Бернини. Вокруг крутились Страттон с Картьером, пытаясь выглядеть незаметно. Получалось не очень — Картьер был слишком велик.

— Но, мадам Риджуэй, уверяю вас, у нас просто не было выбора, — полушепотом робко протестовал менеджер. Он сбивался на этот полушепот в конце каждой фразы, ежесекундно оглядываясь, не заметил ли кто из других гостей, что он спорит с постояльцем. — Такова официальная политика руководства — если гости покидают отель, мы возвращаем им все вещи, хранившиеся в депозитарии. В конце концов, было бы несправедливо по отношению к другим гостям лишать их возможности хранить особо ценные вещи в нашем депозитарии — у нас ведь ограниченное число ячеек.

— Политика! — всплеснула руками Зоя. — Такая политика подходит бюрократам, банкирам и прочим чинушам, которые не видят дальше собственного носа. Но никак не для менеджмента одного из лучших отелей мира.

Лицо менеджера моментально осветилось, когда он услышал неожиданный комплимент от скандальной американки.

— Э-э, мы полагаем…

— Эта картина — одно из сокровищ мировой культуры! — говорила Зоя. — Бесценная вещь! Могли бы в крайнем случае отправить с курьером. А не доверять ее безалаберным почтальонам.

На слове «бесценная» кровь отлила с лица менеджера.

— Но… почта Швейцарии…

— Я знаю, что швейцарская почта работает как часы, — прервала его Зоя, — но в Америке посылка попадает в руки Почтового ведомства Соединенных Штатов, а эти в туалет не дойдут без карты и компаса.

После этих слов смертельная бледность на лице менеджера сменилась лихорадочным румянцем. Он по-прежнему беспрестанно оглядывался. На них по-прежнему никто не смотрел. Постояльцев в холле не было, а служащие разбирали квитанции, оставшиеся после напряженного дня.

— Э-э, кхм… — Менеджер прочистил горло. Пришло время разыграть последнюю карту — рискуя вызвать крупную домашнюю ссору. Либо ярость этой женщины направится в другую сторону, либо — он сглотнул — удвоится. Она даже не подозревала, что ее муж вчера въехал в номер и снова положил ту же картину в сейф. Отель «Озерный рай» по праву гордился своей репутацией респектабельного заведения, и всегда грудью вставал на защиту частной жизни постояльцев. Конфиденциальность сохранялась до последнего момента, пока ситуация не обострялась настолько, что могла угрожать репутации отеля. И сейчас эта ситуация обострилась дальше некуда, решил менеджер.

— А вот ваш муж остался доволен нашими действиями — я разговаривал с ним вчера вечером, когда он получал ключи от номера. — Ее гнев рассеялся как летняя гроза. — И, к слову, я лично вчера поместил картину, о которой вы говорите, снова в сейф депозитария отеля.

Ярость на ее лице сменилась сперва удивлением, потом радостью. Американка перестала хмуриться, и менеджер впервые смог увидеть, насколько она красива.

Сердце Зои неистово забилось. Сет был здесь! Он здесь!

— Сет в отеле? — Она повернулась к Страттону. — Вот почему он не отвечал по телефону ни вчера, ни сегодня! — Она недоуменно огляделась. — Но как? Откуда он узнал? — Зоя повернулась к менеджеру и тронула его за рукав. — В каком он номере? — спросила она с нетерпением.

Менеджер внимательно посмотрел на нее. Не похожа на сварливую матрону. Никаких признаков ревности или злости, только радость. Только, вот… он запнулся.

— Кхм, обычно, — начал он, несколько приободрившись, — мы не предоставляем подобную информацию о наших гостях, но…

— Мы оба… путешествовали. Мой муж и я, — сказала Зоя. — И, судя по всему, разминулись…

— Как я уже говорил, мы не выдаем подобную информацию о наших гостях, но в вашем случае, я полагаю, можно сделать маленькое исключение.

— Спасибо! — с чувством поблагодарила Зоя и двинулась за менеджером к стойке регистрации.

Сет Риджуэй спустился по лестнице и шагнул в вестибюль.

— Подождите. — Таксист придержал его за плечо. — Не сюда. — Сет остановился. — Тут слишком много людей может увидеть. Пойдемте к другой выход. Я на всякий случай встал там.

Сет оглядел вестибюль. Главный выход был прямо перед ними, слева — стойка бронирования и регистрации, а прямо располагался уютный холл под фризом. Кроме человека богатырского сложения у стойки регистрации, там никого не было видно. Да и тот ушел куда-то влево, как только Сет его заметил. Настоящий человек-гора.

— Вы правы, — сказал Сет. — Ведите.

И он пошел за турком по узкому служебному коридору мимо кухни, через обшарпанную деревянную дверь — в бодрящую прохладу ночи.

23

Таксист медленно подрулил к тротуару набережной Лиммат с северной стороны «Вассеркирхе». Плотный вечерний поток машин буквально забурлил вокруг такси, когда они притормозили. За ними раздался нетерпеливый гудок клаксона, который таксист совершенно проигнорировал, и мгновение спустя мимо них, взвизгнув тормозами и посигналив напоследок, промчался «БМВ».

— Я могу проводить вас до места встречи, — предложил таксист.

— Спасибо, — поблагодарил его Сет. — Но у меня есть инструкции, что надо делать. — Таксист кивнул. — Могу я, по крайней мере, оплатить проезд от отеля? — Таксист какое-то время пристально смотрел на Сета темно-карими глазами. — Пожалуйста, — попросил Сет, достав из бумажника швейцарские франки. — Ведь за такси надо платить?

— Если вам так лучше, — сказал водитель. Сет кивнул и протянул турку сложенные купюры.

— Спасибо, — ответил таксист, убирая деньги в карман. Сет открыл дверцу. — Смотри, осторожнее, друг, — напутствовал его турок.

Сет повернулся к нему:

— Ты тоже. — И захлопнул дверь машины. Мотор взревел, набирая обороты, а когда таксист отпустил сцепление, ровно заурчал. Проехав мимо Сета, турок посигналил на прощание, и его такси растворилось в плотном потоке машин в сторону набережной Брюкк.

Сет немного постоял, улыбаясь своим мыслям. Таксист только дома обнаружит, что в швейцарские франки была завернута тысячедолларовая купюра.

Порадовавшись за своего нового друга, Сет взглянул на часы и увидел, что у него есть еще пять минут, чтобы добраться до первой контрольной точки, оговоренной в инструкциях Якоба Поста. Он не спеша двинулся по набережной Лиммат, время от времени поглядывая по дороге в витрины.

Вечер был почти теплым, и Сет, чтобы не запариться, расстегнул куртку. По словам таксиста, это называется «фён».[26] Иногда зимой области высокого атмосферного давления в Северной Африке смещают раскаленный воздух Сахары на север, вытесняя низкое давление, доминирующее зимой в Европе. В результате порывы горячего ветра растапливают снег и — в снежных отрогах Альп — горнолыжные склоны. При фёне возрастает опасность лавин. Вроде ветров, дующих зимой в Санта-Ане, Южная Калифорния, подумал Сет. Только фён не иссушает зелень и не вызывает пожары, сводя людей с ума. По крайней мере, пока.

Риджуэй остановился посмотреть сквозь металлическую решетку на большую витрину ювелирного магазина, где выставлялись кольца с драгоценными камнями самых разных цветов и оттенков — красные, зеленые, белые, голубые, желтые. Магазины здесь были куда как проще, чем на Банхофштрассе, на другом берегу. Да и цены, наверное, не так кусаются.

Вдруг слева и сзади Сет услышал шаги — кто-то пару раз шаркнул подошвами и остановился. У Риджуэя перехватило дыхание, он тут же развернулся и сунул руку в карман с «магнумом».

Никого! Сет огляделся, чувствуя, как его сердце бьется в груди раненой птицей. Он стоял совершенно один. На тротуаре на полквартала в обе стороны — ни единой души.

Все так же осторожно Сет прошел мимо нескольких дверей. В проемах никто не прятался. Озадаченный Сет двинулся дальше, всматриваясь в тени. Он был уверен, что ему не послышалось.

Нервы, подумал он, дойдя до угла Торгассе, и сошел с тротуара, переходя узкий темный переулок. За последнюю неделю ему так часто действовали на нервы, что с них стерся весь налет здравого смысла. Вдруг ему снова показалось, что в темноте Торгассе он заметил какое-то движение. Сет быстро перешел через дорогу и зашагал дальше на север по набережной Лиммат.

Сердце все еще учащенно билось, когда Сет подошел к Рами-штрассе. Оглянувшись, он достал из кармана туристическую карту Цюриха и стал разглядывать ее при свете уличного фонаря. Йост поставил на карте крестик примерно в квартале отсюда, на левой стороне Рами-штрассе. Сет посмотрел поверх карты и увидел чуть поодаль небольшой сквер, где и должно было находиться место X. Рядом со сквером — табачная лавка, как Йост и говорил. Улыбнувшись, Сет сунул карту в карман и пошел вверх по Рами-штрассе.

Довольно странный парень этот Якоб Йост-младший, думал он по пути. Полковник армии Швейцарии, телохранитель своего отца, неразговорчивый сильный человек, сухопарый, мускулистый, целеустремленный. Эпитеты возникали будто бы сами собой. Сет нахмурился: они хорошо описывали Йоста, но ничего не объясняли. Получалось, будто он посвятил свою жизнь охране отца. Но зачем это нужно?

Что насчет других братьев Йост? Тех двоих круглых и мягких людей, что управляли галереей на Аугустинерштрассе. В голосе Якоба сквозило неприкрытое отвращение, когда он говорил о них. Как получилось, что они настолько разнятся? Вопросы лишь вызывали новые вопросы.

Сет покачал головой и взглянул на часы. Ровно 7:30. Точно по инструкции Якоба Йоста Сет открыл дверь табачной лавки и вошел. Внутри витал запах старых книг и табака. Слева — стойка с журналами и всевозможными книгами, старыми и новыми, в бумажной обложке и переплете. Еще левее находилась витрина с курительными трубками и различными сортами табака. Прямо перед ним за конторкой сидел продавец и читал какой-то роман. Когда дверь открылась, он поднял голову и посмотрел на Сета.

— Добрый вечер, — поздоровался с ним Сет по-немецки.

— Добрый, — ответил продавец, аккуратно закладывая книгу пустым кисетом и вставая. — Чем могу? — Продавец внимательно посмотрел на Сета.

У Сета пересохло в горле. Неужели люди с его фотографией заглянули и сюда, предлагая деньги за информацию о нем? Интересно, они оставляют номер, по которому люди вроде этого торговца могут им позвонить, когда увидят Сета? Риджуэй сглотнул.

— «Тайм» за эту неделю, — с трудом проговорил он.

— У стены. — Продавец указал на книжную стойку. — Наверху, с левого края.

Подходя к стойке, Сет выискивал глазами знакомую обложку. И ежеминутно кидал настороженные взгляды на вход, постоянно ожидая, что в нее вот-вот ворвутся те, кто ищет его, чтобы завершить то, что они начали за семь тысяч миль к западу отсюда. Нужный журнал обнаружился между «Шпигелем» и «Интернэшнл Гералд Трибьюн».

Чуть позже, взяв вместе с тощим международным изданием «Тайм» маленькую одноразовую зажигалку, Сет вышел в почти жаркую ночь. Пройдя несколько шагов, оглянулся на витрину табачной лавки. Продавец уже разговаривал с кем-то по телефону.

Он работал с Йостом? Такова часть конспиративного плана? Йост особо подчеркнул, где, во сколько и какой именно журнал купить. Наверняка этот продавец — свой. Но едва Сет повернулся и зашагал дальше в гору, его неудержимо потянуло узнать, кому же все-таки звонил продавец.

Замечательный был бы вечер, думал Сет по пути к следующей контрольной точке, если бы только в темноте не прятались те, кто предлагает таксистам или портье целые состояния за любую информацию о нем. Сет немного расстегнул куртку — подъем оказался крутым, и его прошиб пот. Он миновал одну стройку, затем другую. Где-то впереди был следующий крестик Йоста на карте.

Сет на секунду задержался у одной стройки, чтобы еще раз при свете прожектора свериться с картой. Здесь все точно так же, как и в холодных районах Штатов. Строителям приходилось работать сверхурочно, чтобы наверстать то время, когда погода не так хороша.

Оглядевшись, Сет увидел шесть расцвеченных гирляндами огней строящихся зданий, по каркасам которых ползали строительные рабочие.

Сет снова посмотрел на карту. Очередной крестик Йоста должен быть здесь — прямо и налево. Теперь хруст гравия под ногами тонул в животном реве тяжелой строительной техники из-за соседнего забора стройки. Сет быстро прошел насквозь еще один квартал и вышел к Хаймплатц. Шесть человек переминались на бетонной площади в ожидании трамвая. Сет прошел мимо, поглядывая в окна зданий вокруг и гадая, за каким из них убежище старого Якоба Йоста.

Ровно в 7:40 Сет подошел к урне, стоявшей на тротуаре. Щелкнул зажигалкой и поднес ее к журналу, словно хотел разглядеть дату. Затем выбросил нечитаный номер в мусор.

Неплохой трюк, подумал он. Младший Якоб мог легко рассмотреть его в свете огонька зажигалки, стоя за любым из темных окон вокруг. Следуя инструкциям Йоста, Сет должен был выждать еще пять минут, пока Якоб рассмотрит его и, что гораздо важнее, изучит окрестности, чтобы обнаружить возможный «хвост». Планы — какие, Йост не уточнял, — изменятся, если будет обнаружена слежка.

Время тянулось. Сет снова попробовал молиться, однако мысли ворочались зазубренными осколками металла. Возможно, Бог действительно умер. От такой мысли мучительно заныла совесть. Страх за собственную смертную душу вновь ударил по истерзанным нервам Сета, когда в одном из темных окон дома на юго-западном углу Рами-штрассе и Цельт-Вег зажглась свеча, а за ней и вторая.

Пульс Сета участился, когда он двинулся через дорогу к этому дому. Две свечи — условный знак Якоба Поста, что все в порядке. На другой стороне Сету пришлось подождать, пока в ворота стройки не въедет бетоновоз. Стоя у забора, Сет смотрел, как кран опускает огромный бункер с присохшими кляксами старого цемента. Кончик его стрелы едва не утыкался в стену дома Якоба Йоста — с земли казалось, что до столкновения не хватает какой-то пары дюймов.

Огромная бетономешалка взревела, выпустив облако солярного выхлопа, и со слоновьей грацией покатила, переваливаясь на рессорах, чтобы сменить своего близнеца: без сомнения, пустой, тот уже выруливал с площадки. Наконец путь был свободен, и Сет вместе с еще одним пешеходом — согбенной старушкой, катившей полную тележку всякой бакалеи, смогли пройти дальше.

Сет зашел в указанный Йостом дом и подошел к двери, рядом с которой были кнопки звонков и номера — никаких фамилий. Он нажал на номер 874 — один короткий, за ним длинный, секунды две.

Едва Сет отпустил кнопку, дверь зажужжала. Сет зашел и двинулся к лифту. Его ждала пустая кабина. Сет нажал на кнопку восьмого этажа — последнего. Двери сдвинулись, над головой, раздался шум старых моторов, которые плавно потащили лифт наверх.

Кабина замерла, но двери не открылись. Застрял, подумал было Риджуэй, но тут зазвонил телефон на стенке. Сет поднял трубку.

— Риджуэй?

— А как же.

— Встаньте в центр кабины и снимите пальто.

— Что? — не понял Сет. — Какого черта…

— Посмотрите в угол, — ответил Йост. — Там есть камера. Я просто хочу убедиться, что все идет как надо.

Сначала Риджуэй ее не заметил, но миниатюрная камера действительно смотрела на него. С легкой неловкостью Сет снял пальто, и двери тут же разъехались. Сет вышел в элегантный холл с мраморным полом и деревянными панелями на стенах. Перед ним, сжимая в руках «ХК», стоял Якоб Йост-младший.

24

Сквозь теплую ночь по Рами-штрассе неспешно двигался темный седан. В салоне, настороженно осматривая улицу, сидели четыре человека. Под строгими деловыми костюмами в кобурах дорогой выделки у них было смертоносное оружие.

В богатом городе Смерть должна носить дорогие костюмы, чтобы выглядеть неприметно.

— Вон там, — произнес по-русски тот, кто сидел рядом с водителем. Остальные посмотрели в сторону дома, на углу Рами-штрассе и Цельт-Вег. Водитель медленно подъехал и остановился у обочины, напротив въезда на многоэтажную стройку. — Наверху, под самой крышей, — сказал тот же человек. Остальные, выгнув шеи, послушно посмотрели на крышу. В окнах верхнего этажа горел свет; рядом сияли прожектора стройки и грохотали рабочие, спеша закончить, пока позволяет погода.

— Поверни здесь направо, — сказал человек. — Встанем чуть дальше и вернемся пешком.

Водитель кивнул, нажал на газ, и машина тронулась.

— Уберите, — сказал Сет, выйдя из лифта. Он чувствовал скорее не страх, а раздражение. — Хватит с меня людей, которые тычут автоматами в лицо.

Йост посмотрел на Сета холодно и оценивающе. Словно компьютер, сопоставляющий изображение человека, стоящего перед ним сейчас, с тем, что хранилось в памяти. Затем Йост кивнул и опустил ствол автомата.

— Добрый вечер, — поздоровался он и улыбнулся. — Простите за некоторые неудобства, но несколько раз они спасали жизнь моему отцу.

— Начинаю понимать, — сказал Сет. Йост проницательно улыбнулся, резко повернулся и пошел в глубину холла. Сет двинулся следом, глядя на живописные полотна и акварели, развешанные на стенах. Словно идешь по маленькому, но очень богатому музею, подумал он. Некоторые полотна он узнавал по вчерашнему рассказу Йоста-младшего.

Йост объяснил, что подобные меры безопасности вот уже больше тридцати лет принимаются отчасти из-за ценных картин, а отчасти — из-за того, что видел его отец в Альт-Аусзее.

После войны, рассказывал Йост, отец перебрался из австрийского района соляных шахт, где Гитлер прятал награбленные шедевры, в Цюрих. Фашизм он ненавидел так, как способны лишь те, кто столкнулся с абсолютным злом. После войны, продолжал Йост, его отец дал знать нужным людям, что заинтересован в приобретении шедевров мирового искусства, которыми эсэсовцы покупали себе свободу. К тому же, намекнул он, у него имеются связи, которые могли бы помочь бывшим нацистам переправиться в безопасные страны за определенную плату. Двое его друзей, которым довелось пережить то же, что Йосту-старшему, приглашали нацистов, пытающихся сбежать от правосудия, в лавку для экспертной оценки шедевров. А пока Йост осматривал то, что они приносили, двое его друзей казнили очередного посетителя в задней комнате.

Смертельный конвейер работал почти пять лет. Секретность играла им на руку. Нацисты приходили к ним один за другим, руководствуясь слухами. А когда человек бесследно исчезал, они решали, что Йосту в очередной раз удалось переправить «камарадов» в безопасное место.

Схема дала сбой в июле 1949 года, когда на пороге их дома появились два оберлейтенанта СС, заявившие, что будут бежать вместе, и никак иначе. Один почуял западню; ему удалось скрыться. С тех пор, объяснил Якоб-младший, отец вынужден скрываться от бывших нацистов — конечно, не их самих, в силу преклонного возраста никого не убивавших, но способных деньгами и влиянием купить услуги лучших киллеров.

Все, что удалось, Йост-старший вернул законным владельцам, но многие работы остались невостребованными — их владельцы или погибли, или пропали без вести. Эти бесхозные шедевры и помогли отцу превратить лавку подрамников в художественную галерею.

— Здесь его любимые, — сказал Йост и обвел рукой стены. — Самые лакомые кусочки отец оставил для себя. — Едва Сет тоже остановился, чтобы задать вопрос, Якоб открыл дверь в конце холла. — Прошу.

Сет вошел в заставленный книжными полками кабинет. Желтоватый свет падал на огромный письменный стол, заваленный книгами и стопками листов, исписанных убористым и неровным, но все еще твердым почерком.

В дальнем конце комнаты, в кресле у отделанного мрамором камина, где приветливо горел огонь, покойно сидел старик. Его укутанные пледом ноги лежали на оттоманке. Кресло располагалось чуть поодаль от другого такого же кресла, между ними — низкий столик, на котором лежали книги, бумаги и стоял графин с янтарной жидкостью. Старик читал толстую книгу.

— Отец? — позвал Йост, войдя в комнату. Старик в кресле положил книгу на колени и повернулся к ним:

— Да, Якоб?

— Твой гость, мистер Риджуэй.

Якоб Йост-старший надел очки и посмотрел на Сета, близоруко щурясь.

— Что ж, проходите и садитесь, мистер Риджуэй, — немного брюзгливо произнес Йост-старший. — Надеюсь, вы не собираетесь стоять в дверях, пока не превратитесь в старую развалину вроде меня?

Якоб-младший указал кивком на свободное кресло, и Риджуэй подошел ближе. Старик был одет в толстый шерстяной халат, перехваченный поясом. Из-под халата торчали пижамные брюки, а ноги были обуты в домашние тапочки. Присмотревшись к старику, Сет отметил, что его круглое лицо значительно больше похоже на лица двоих толстяков, управлявших галереей, чем на аскетичную физиономию старшего сына — полковника швейцарской армии. Подойдя к старику поздороваться, Сет услышал, как за его спиной Якоб-младший вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

— Мистер Риджуэй. — Старик пожал протянутую руку Риджуэя неожиданно сильной ладонью. — Добро пожаловать в Цюрих, добро пожаловать в мой дом. Прошу прощения, что приветствую вас сидя — артрит в коленях совсем измучил меня в последнее время.

Сет посочувствовал и присел в кресло, стоявшее слева от Йоста. Садясь, он обратил внимание на руку Якоба-старшего, лежавшую на подлокотнике. Она была жутко изуродована и покрыта шрамами; не хватало большого пальца. Сет из вежливости отвел взгляд, но Йост успел заметить потрясение и криво усмехнулся.

— Это, — поднял он искалеченную руку, — часть моей истории. Но сперва я хочу услышать вашу. — Йост поерзал в кресле так, чтобы удобнее было смотреть на Сета. — Как я понимаю, вы ищете свою жену, у которой, предположительно, должна быть картина «Обитель Владычицы нашей Небесной»?

Сет кивнул:

— Она исчезла полгода назад из нашего номера в отеле «Озерный рай».

— Я слышал об этом, — сказал Йост. Он на мгновение погрузился в раздумья. Паузу в разговоре заполнил треск поленьев в камине и механический гул работавшего за окном башенного крана. Сет посмотрел в окно и сквозь полупрозрачные занавески разглядел, что стрела крана находится почти вровень с окном.

Наконец Йост отвлекся от своих мыслей.

— Я никогда не смогу забыть эту картину, — сказал он, — и никогда не забуду человека, который мне ее принес. — Он прервал себя почти на полуслове. — Но это тоже часть моей истории. А мне хотелось бы все же услышать сначала вашу, так что начинайте.

Прежде чем Сет начал рассказывать историю последних шести месяцев своей жизни, Йост выудил откуда-то из-под бумаг со стола табачный кисет. Сет разглядел на кисете название табачной лавки на Рами-штрассе. Пока Сет рассказывал, Йост достал из складок халата большую вересковую трубку, аккуратно набил ее, примял табак и раскурил. Ароматные клубы дыма неспешно заструились к камину.

Сет рассказал о поисках в Цюрихе, Ребекке Уэйнсток, киллерах в Лос-Анджелесе, киллерах в Амстердаме и о тех, кто теперь охотился за ним в Цюрихе. Когда его рассказ закончился, Якоб Йост успел выкурить две трубки.

— Простите за вчерашний дебош в магазине, — извинился Сет, — я готов возместить убытки.

— Не извиняйтесь, — хмыкнул Йост. — Это, наверное, самое яркое событие в тепличной жизни этих тупиц. — Он снова рассмеялся. — Якоб, — он кивнул на закрытую дверь, — единственный из моих сыновей, у кого есть голова на плечах. Но он воспринимает все чересчур всерьез. — Йост вздохнул и нагнулся, чтобы выколотить трубку в исполинской стеклянной пепельнице. Затем почистил трубку ершиком и наконец снова посмотрел на Сета. — Я совершенно не удивлен, — сказал он. — Наверное, теперь стоит рассказать вам почему. — Он ненадолго прервался, чтобы снова набить трубку. — Все началось в 1939 году, когда мне в лавку принесли эту картину. На дворе было лето, я только окончил университет и помогал отцу в работе. Моей учебной специальностью была история искусств, и я собирался стать реставратором… Посетитель вел себя с бесцеремонностью мелкого служки очень важных персон, — вспоминал Йост. — Он вышел из черного автомобиля и зашел в лавку с картиной без рамы. Ничего особенного не было в том пейзаже, написанном маслом по дереву. Краска была свежей, чувствовалось, что художник рисовать умеет, но звезд с неба не хватает. Человек хотел, чтобы рама для картины была готова к вечеру. Просьба необычная, но выполнимая. Я справился с работой к сроку без особых хлопот… Позже я выяснил, что этот человек работал на Германа Геринга. А картина предназначалась фюреру — Адольфу Гитлеру… Когда война в Европе полыхала вовсю, моя семья с неким извращенным интересом следила за Герингом — исключительно потому, что он был так близко от нас. Но для некоторых моих родственников, поселившихся в Зальцбурге, Геринг представлял отнюдь не праздный интерес… Моя родная тетка, отцовская сестра, в двадцать восьмом вышла там замуж за торговца произведениями искусства. После гитлеровской аннексии Австрии жизнь пошла под откос, ее мужа забрали на фронт, и он где-то погиб. В сорок третьем отец послал меня в Зальцбург, чтобы потом, при возможности, переправить в Швейцарию… Но прежде чем мы с тетей успели эвакуироваться, в Зальцбург вошли немецкие солдаты. Они прочесывали художественные галереи, университетские факультеты искусствоведения и музеи в поисках, по их словам, «истинных патриотов», которые помогли бы им разобраться с шедеврами мирового искусства, которые ежедневно доставлялись в Мюнхен со всего света.

Йост рассказал Сету, как они с тетей тщетно пытались объяснить армейским дуболомам, что настоящего эксперта, ее мужа, уже успели зачислить в вермахт простым рядовым и убить на войне. Но солдаты, которые понимали в искусстве как свиньи в апельсинах, уверяли их, что ничего страшного — наверняка он успел научить их чему-нибудь полезному, так что пусть они с теткой не морочат голову и собирают манатки, потому что пора в Мюнхен, грузовик уже их ждет на улице.

Тетя умерла в декабре 1943 года от воспаления легких, но Якоб продолжал работать на Гитлера в мюнхенском пункте сбора трофеев, составляя каталоги и описания произведений искусства, которые свозились сюда грузовиками, поездами и самолетами со всей Европы.

— Мне довольно неплохо жилось, — продолжал Йост-старший. — У меня была продовольственная книжка, в моей комнате жили всего три человека, работавших там же. Мне даже платили зарплату. В гестапо мне сказали, что они все про меня знают, в частности — где живет мой отец. Так что если я попробую сбежать, с ним может «кое-что произойти». Вряд ли в гестапо служило достаточно народу, чтобы заниматься всякой мелкой сошкой, вроде меня, но и проверять не хотелось. — Лицо Якоба исказилось от боли, когда он попробовал выпрямить ногу. — То ли потому, что я так замечательно работал, то ли потому, что я написал письмо Герингу о том, в каких плачевных условиях хранятся в Мюнхене произведения искусства, но меня заметили люди из окружения Гитлера, которые отвечали за работу с искусством. Среди них был Ганс Регер, директор центрального пункта сбора трофеев, который стал выделять меня из прочих, поручая все более и более ответственные задания. — Стук в дверь прервал рассказ Йоста. — Заходи, — отозвался он.

Дверь открылась, и появился Якоб Йост-младший с подносом, на котором были бутерброды, пиво и минеральная вода.

— Я подумал, что вы тут уже проголодались, — сказал он. Сет машинально посмотрел на часы. Почти 9:30. Время пролетело незаметно.

— Спасибо, — сказал Йост-старший. Сет тоже благодарно кивнул, когда Якоб-сын сдвинул книги и бумаги на край столика, утвердил там поднос, разлил пиво по массивным хрустальным кружкам и вышел из комнаты, снова закрыв за собой дверь.

В комнате ненадолго воцарилась молчание, пока мужчины разбирались с пивом и бутербродами. У Сета при виде еды заурчало в желудке, и он понял, насколько в действительности проголодался. После того, как они опять расселись, Йост продолжал.

— Мне постепенно доверяли все больше и больше, — сказал старик, запив бутерброд с колбасой большим глотком пива. — В конце концов, все университетские годы — да что там, всю жизнь — я учился заботиться о произведениях искусства. Но я скучал по семье и постоянно опасался СС и гестапо. Но работе я отдавался со всем жаром. В конечном итоге, пытаясь сохранить все эти шедевры, я работал не столько на Гитлера, сколько на человечество. Я знал, что никогда не смогу простить себя, если позволю им погибнуть. — Он задумчиво посмотрел, как языки пламени облизывают поленья в камине, словно представлял картины, которые писали огнем, а не красками. — Знаете, там были все… — В его голосе звучала ностальгия. — Тициан, Рембрандт, Леонардо, Рубенс… все. — Йост, казалось, печалился, вкушая горький мед воспоминаний. — Лишь кураторы крупнейших музеев мира могли иметь такую возможность — заботиться о работах стольких мастеров.

Нацисты, входившие в «Зондерауфтраг Линц» — спецподразделение СС по сбору произведений искусства, — ошибочно приняли энтузиазм Йоста к работе с искусством за энтузиазм к идеям нацизма. Йост не стал их разубеждать, поскольку такое положение дел несло ему не только большую ответственность, но и больше привилегий, благ, свободы. Эта свобода позволила ему войти в контакт с бойцами Сопротивления и передать через них союзникам, что наибольшая концентрация сокровищ мировой культуры — на складе в центре Мюнхена.

— Чем ближе к Мюнхену падали бомбы союзных войск, тем сильнее я настаивал на переводе коллекции из Мюнхена в другое, более безопасное место. Я предложил перевезти всю коллекцию в соляные шахты в Австрии. Идея пришлась по вкусу эсэсовским романтикам с их вагнеровскими представлениями о «последней твердыне в диких горах», но ее подхватили и прагматики, сообразив, что им же там будет проще и безопаснее вести торговлю «жизнь за искусство»… Я приехал в австрийскую область Зальцкаммергут и организовал штаб в Альт-Аусзее, поблизости от множества соляных шахт… На берегу озера Альт-Ауссерзее мне выделили собственный домик. — Старик допил пиво. — Неподалеку от основной дороги между Альт-Аусзее и Бад-Аусзее. Еще там была католическая церковь, где служил священник по имени Ганс Морген.

Морген вначале подозрительно отнесся к Йосту и его связям с нацистами. Но потом их отношения переросли в настоящую дружбу, и Морген все больше и больше доверял ему. Вскоре Йост выяснил, что у Моргена имеются связи с местным Сопротивлением. И Йост, потерявший свои мюнхенские контакты, стал передавать информацию через Моргена.

— Он был настоящим героем, — с восхищением говорил Якоб. — Он каждый день рисковал жизнью. Не то, что большинство католических священников, которые поддерживали Гитлера в открытую или своим бездействием. Я был трусоват, но он сумел меня убедить, что моя роль в борьбе очень важна… В последние дни войны, — продолжал Йост, — творилось сущее безумие. Отзвуки артобстрелов и бомбежек наступавших союзников отдавались эхом в горах, и нацисты, отвечавшие за сохранность шедевров, спрятанных в шахтах, запаниковали. Один из них, полубезумный полковник, командовавший одной шахтой в горах у Бад-Аусзее, собирался взорвать все хранилища с их бесценным содержимым, чтобы они «жидам не достались»… Люди полковника в спешном порядке таскали в шахты пятисоткилограммовые авиабомбы и устанавливали их среди скульптур Леонардо да Винчи и картин Ван Дейка.

Когда Йост встретился с Моргеном, бомбы уже были установлены. Полковник ждал только опытного сапера, который заменил стандартные взрыватели авиабомб на более чувствительные детонаторы. Однажды ночью в домике Йоста появились люди с рюкзаками, набитыми пластиковой взрывчаткой и запалами. Рассвет еще не успел задуть свечу, а Йост уже научился устанавливать заряд и таймер.

— На следующий день… — старик попробовал устроиться поудобнее, — я положил запалы в сумку и под благовидным предлогом отправился в шахту. А перед уходом оттуда завел таймер и оставил сумку у самого входа в шахту, как проинструктировал меня боец Сопротивления.

Взрывчатка Йоста обрушила вход в шахту, не причинив никакого вреда шедеврам внутри, и перекрыла доступ в шахту и к авиабомбам не только саперам полковника, но и вообще кому бы то ни было. Через несколько дней мальчик, сын хозяйки небольшой деревенской таверны, принес взволнованную записку от Моргена.

— Морген всегда был такой хладнокровный, — сказал Йост, — но в его записке, доставленной мне в домик, даже по неровному почерку чувствовалась истерика и паника. Там говорилось, что он узнал некий ужасный секрет. Что-то о реликвии, хранившейся в шахте под горой Хаберсам в Альт-Аусзее… Я ничего не знал об этой шахте, и это только подстегнуло мое любопытство. Попробовал навести справки. Мое неосторожное любопытство чуть не стоило жизни мне и Гансу. — Лицо Йоста осунулось от груза этих воспоминаний.

Вопросы Йоста вызвали повышенный интерес командующего гарнизоном секретной шахты. В домик Йоста отправили оберлейтенанта СС — допросить хозяина. Но Якоб не испугался угроз эсэсовца и вскоре сидел пристегнутый наручниками к тяжелой кровати; они с оберлейтенантом ждали прихода Моргена.

Перед рассветом со стороны Бад-Аусзее донеслась канонада артподготовки. Союзники приближались. Йост видел, как нервно оберлейтенант вышагивает по комнате. Когда рассвет окрасил снег багрово-красным, со стороны Хаберсама раздался взрыв такой силы, что в коттедже Йоста задрожали стекла.

— Я вытянулся как мог, чтобы разглядеть в окно, что случилось, — продолжал Якоб. — И наверное, больше часа провел почти без движения, глядя в окно на ровную поверхность замерзшего озера.

В конце концов Якоб заметил людей. Сначала — слишком далеко, не понять даже, кто это. Но когда они подошли ближе, Йост сумел разглядеть одинокую фигурку человека, убегавшего от солдат в эсэсовской форме, и, к своему ужасу, признал в ней отца Моргена.

В спальню вошел оберлейтенант. На губах его играла улыбка — впервые с тех пор, как они услышали залпы орудий союзников.

«А вот и наши ответы бегут», — пошутил оберлейтенант.

Йост был уверен, что Моргена убили, когда услышал пистолетный выстрел и увидел, как фигурка в рясе упала в снег. Убийцы настигали его, но Морген медленно поднялся и повернулся к ним лицом. У Йоста заныло в груди: Морген воздел руки над головой и потряс ими, как бы призывая проклятие на головы преследователей. Те замерли, удивленные неожиданным жестом священника. Потом Йост увидел, как один из преследователей поднял автомат и прицелился в Моргена.

— Я никогда не забуду то, что я увидел в следующий миг, — сказал Йост. — Нам было явлено чудо.

Не успел убийца нажать на курок, как рухнул замертво. Артиллерийский залп союзников из-за гор угодил прямо в озеро. Раздался взрыв, и огромные льдины взметнулись прямо в небо. Когда снег осел, Морген стоял на льду и был жив, а его преследователи, все до единого, — мертвы.

«Надо же, как повезло твоему другу, — сказал Йосту оберлейтенант. — Но от этого он никуда не денется». — Он потряс девятимиллиметровым «люгером» перед лицом Якоба и, не говоря больше ни слова, вышел из комнаты. Якоб слышал его шаги сначала в прихожей, потом на крыльце.

— Я кричал Моргену, чтобы он бежал, но он меня не услышал, — продолжал Йост. Риджуэй, заслушавшись, не дожевал бутерброд, и теперь тот холодным комом встал у него в горле. — Я видел, как Морген подходит все ближе и ближе к дому. Он пробирался по сугробам к моему дому, не догадываясь, что там его ждет оберлейтенант… Эсэсовец пришел сначала, чтобы допросить нас обоих, но, подгоняемый громом артиллерии союзников, видимо, передумал и решил нас попросту убить, чтобы долго не возиться. — Лицо Йоста вновь исказилось гримасой боли, когда он положил ногу на оттоманку. — В те дни какое-то безумие охватило нас всех. Накрыло всех до единого, вынуждая совершать поступки, которые… боюсь, я не найду слов, чтобы вы поняли меня правильно.

Йост понимал, что эсэсовец убьет Моргена и вернется в дом, чтобы расправиться и с ним. Так что не только ради Моргена, но и для своего собственного спасения Якоб дотянулся, насколько позволяли наручники, до зеркала, висевшего над комодом, и разбил его.

— Я взял самый большой осколок, — сказал Йост и поднял изувеченную левую руку так, чтобы Сет хорошо ее видел, — и срезал кожу, мышцы и сухожилия на большом пальце.

Как зверь, попавший в смертельный капкан, в отчаянии отгрызает себе лапу, Йост кромсал свой палец, пока рука не выскользнула из браслета. Затем, даже не перевязав рану, он выскочил на крыльцо вслед за оберлейтенантом.

— Не помню, чтобы мне было больно, — сказал Йост, изумленно глядя на свою изувеченную руку, — но помню, с каким отчаянием я вышел на крыльцо, сжимая в руке этот чертов осколок зеркала.

Йост увидел оберлейтенанта — он держал «люгер» на изготовку; Морген вышел из-за угла и стал подыматься на крыльцо. Йост подбежал к оберлейтенанту, занося над головой осколок зеркала, как кинжал. Эсэсовец тщательно прицелился в голову Моргена. Лицо священника превратилось в маску усталой обреченности.

— Я услышал выстрел в тот же миг, когда осколок вошел в шею оберлейтенанта, — сказал Йост. — Еще секунда, может даже полсекунды — и нацист выстрелить бы не успел.

Йост выдернул осколок из шеи эсэсовца и еще несколько раз ударил его. Нацист рухнул, из перерезанных артерий на шее фонтаном била кровь.

— После этого я мало что помню, — сказал Йост. — Только когда фашист упал, я подбежал к Гансу. — Лицо Йоста исказилось гримасой боли. — В голове у него была чудовищная рана. Сквозь дыру в черепе виднелось серое вещество… Должно быть, тогда я обезумел, потому что мое сознание помрачилось. Не помню, что я делал, пока американский солдат не оттащил меня от тела оберлейтенанта. Ему пришлось привести меня в чувство оплеухой и силой забрать осколок. — Йост посмотрел в глаза Риджуэя. — Позже этот солдат рассказывал, что когда он первый раз меня увидел, я стоял коленями на груди оберлейтенанта и бил осколком зеркала ему по глазам. — Голос Йоста стал тихим. — Он… оберлейтенант все еще был жив. Американец сказал мне, что нацист кричал, когда я втыкал осколок ему в глаз. — Йост покачал головой. — Безумие. Мне кажется, единственно разумная вещь, которую может сделать на войне вменяемый человек, — это сойти с ума.

Он надолго замолчал. Тишину нарушал лишь треск поленьев в камине и механический лязг башенного крана за окном. Они не услышали, как ожили старые моторы, опускающие кабину лифта на первый этаж, где ее ждали четверо мужчин в дорогих костюмах.

25

Потолочные панели кабины частного лифта валялись на полу. В кабине стояли четверо мужчин. Двое устанавливали заряд направленной взрывчатки на закрытой двери.

— Аккуратнее, — сказал тот, который сидел рядом с водителем черного седана. Определенно в группе он был старшим. — После того, что наворотили на складе, нам надо делать все идеально.

Один из группы копошился на крыше лифта, изредка поглядывая на то, что делается внизу. Перерезанные провода скрытой камеры болтались рядом с ее ослепшим электронным глазом.

— Смотрите, чтоб заряды прилегали как можно плотнее к двери, никаких зазоров. Нам надо, чтобы двери выбило наружу. Иначе… — Он не закончил, но все было понятно и так. Заряды с одинаковой легкостью разнесут и двери, и их самих. Установка направленных зарядов в таких условиях — не наука, а искусство.

Старший тщательно проверил работу команды и дал добро:

— Лады, теперь все бегом на крышу лифта.

С помощью того, кто уже сидел там, оставшиеся двое быстро залезли и устроились между тросами и лифтовыми механизмами.

— Следите за противовесами, — сказал старший и нажал на кнопку верхнего этажа.

Пока лифт ехал наверх, он отмотал провода к взрывателю на нужную длину, отдал свободные концы напарнику и с помощью другого напарника присоединился к группе на крыше.

Йост-младший пришел за остатками еды и принес еще пива. Сет отказался. Его подташнивало.

— После оплеухи американца, — заговорил Йост, когда его сын опять вышел из комнаты, — я очнулся будто от сна. Посмотрел на то, что я сделал с оберлейтенантом, и ощутил ужасную слабость. Может, от потери крови… Мы с Моргеном поддерживаем отношения уже много лет, — продолжал Йост. — Позже, когда понемногу стала проходить амнезия, Морген рассказал, что он видел в секретной шахте Альт-Аусзее. Просто боялся, что не ровен час умрет и унесет этот секрет с собой в могилу. Так что он рассказал мне все.

— Что же он рассказал? — нетерпеливо спросил Риджуэй.

— Я думаю, об этом вам лучше спросить его самого, — сказал Йост.

— Ганса Моргена? Он здесь, в Цюрихе?

— Нет, — покачал головой Якоб Йост. — Он в Альт-Аусзее — или приедет к тому времени, как вы туда доберетесь.

— Но…

— Слушайте меня внимательно, — прервал его Йост. — Этот рисунок… картина у вас? — Сет кивнул. — В ней — ключ к пониманию того, что произошло с вами, вашей женой, а также со мной и Гансом за последние сорок лет.

— Но как, — спросил Сет. — Я не понимаю…

— Скоро поймете, — пообещал Йост. — А сейчас вам нужно внимательнейшим образом выслушать мои инструкции. Другого шанса у вас не будет. — Он посмотрел на Сета, и тот с готовностью закивал. — Во-первых, вам надо доставить эту картину в банк «Туле Гессельшафт». Это на Банхофштрассе, к северу от Парадеплатц. Вызовите менеджера банковского зала. Отдайте ему картину и скажите, что хотели бы проверить свою депозитную ячейку. Он будет знать, что делать.

— Но какая связь…

— Не знаю, — покачал головой Йост. — Мне бы самому хотелось вам все рассказать. За сорок лет, которые мы с Гансом охотились за этой картиной, нам удалось узнать лишь то, что картина — это ключ к депозитной ячейке банка, где содержатся материалы, необходимые для доступа к Страстям Софии.

— Что? Но как…

— Морген все объяснит, — сказал Йост.

— Зачем ждать? Прошу вас, скажите мне все сейчас, — настаивал Сет. — Любая информация может помочь мне найти Зою. Для меня это гораздо важнее, чем раскапывать шахту, заваленную полвека назад.

— Ваши поиски не будут долгими, — широко улыбнулся Йост. — Ваша жена здесь, в Цюрихе. Я говорил с ней по телефону примерно за час до вашего приезда.

Сет подпрыгнул на кресле, как ужаленный:

— Зоя? В Цюрихе? Но как… почему… почему она позвонила вам? Почему вы мне сразу не сказали? Где она?

Йост поднял ладони, призывая Сета к спокойствию:

— Прошу вас, давайте по порядку. Не больше одного вопроса за раз. — Он облизнул пересохшие губы. — Она позвонила мне, потому что обо мне наверняка упоминал Вилли Макс, — начал Йост. — Она знает, какое я имел отношение к коллекции в Кройцлингене — я изготавливал рамы едва ли не для каждой картины, которые Макс успел, кхм… собрать в коллекцию. Но мне она звонила не по этому поводу. Она звонила, чтобы выяснить, не слышал ли я что-нибудь о вас. — Якоб улыбнулся.

— Но почему вы не сказали мне об этом с самого начала?

— Потому что я понимал, что вы вряд ли расслышите хоть слово из того, что я вам тут рассказал, — честно ответил Йост. — А все то, что я рассказывал, — чрезвычайно важно для вас, вашей жены и всего остального мира.

Сет глядел на Йоста широко распахнутыми, но ничего не видящими глазами.

— Где? — Голос Сета дрогнул. — Где она сейчас?

— В вашем отеле. В «Озерном рае».

Сет резко поднялся с кресла.

— Все время… — Голос его дрожал от счастья. — Мы так долго были вдали друг от друга, а теперь остановились в одном отеле. — Он постоял несколько секунд, молча глядя на огонь, горевший в камине. Потом резко отвернулся. — Большое спасибо за ваше время и ваше гостеприимство, мистер Йост, я…

— Стойте, — прервал скороговорку Сета Йост. В его глазах вдруг засветился ужас. — Дайте мне слово, что вы поедете в Альт-Аусзее, чтобы встретиться с Гансом. Он крайне рискует, оглашаясь на встречу с вами.

— Я…

Сет собирался сказать, что он обсудит это с Зоей, как вдруг пол под ними содрогнулся и раскатился грохот взрыва.

— Строители чертовы, — проворчал Йост, — наверняка опять въехали краном в стену.

Но то был не кран. Неожиданно за дверью в их комнату раздался сухой лай автоматной очереди «ХК» Якоба Йоста-младшего, а в ответ — глухой рокот очередей из автоматов с глушителями.

— Отец, они здесь! — донесся крик Якоба-младшего. — Они здесь, отец! Они…

Крик оборвался — стало ясно, что сына старика больше нет.

— Быстро закройте дверь, мистер Риджуэй, — скомандовал Йост. — Она очень крепкая.

В холле слышался топот ног и настойчивые приглушенные голоса. Сет подскочил к дубовой двери — в тот миг, когда повернулась дверная ручка, ему удалось задвинуть засов. С другой стороны раздались приглушенные проклятия, и тут же дверь стала содрогаться, как будто в нее били всем телом. Дверь скрипела, но держалась.

Неожиданно Сет подумал об оружии. Эти автоматы звучали точно так же, как и оружие убийц на его яхте, на другом конце света. Тогда — так же, как и сейчас, — невероятная история прервалась автоматной очередью невидимого убийцы. И краткий миг воспоминания о пулях, вспарывающих палубу «Валькирии», изрядно прибавил адреналина в крови. Сет бросился на пол, и тут же над ним полетели щепки, выбиваемые автоматными пулями из двери.

— Ложись! — закричал Сет, перекатываясь по полу от двери подальше.

Он оказался на четвереньках перед креслом Йоста. Старик скатился с места и, превозмогая боль в суставах, полз к телефону, стоявшему на столике у окна.

Пули продолжали дырявить дверь — вышибая щепу и теряя убойную силу, они жужжали теперь повсюду. Но одна шальная сохранила достаточную скорость после столкновения со старым дубом двери, а возможно, попала в отверстие, пробитое своей предшественницей. Сет заметил, как она ударила Йоста, ползшего по персидскому ковру к телефону, — в бок, чуть ниже подмышки. Халат старика сразу потемнел, из перебитой артерии толчками забила горячая алая кровь.

Время, казалось, остановилось — тело Йоста неестественно, как в замедленной съемке, конвульсивно выгнулось от удара пули. И тут же время разогналось до своего обычного темпа. Сет увидел, как хрупкое невесомое старческое тело отбросило к каминной стойке с кочергами, щетками и прочими инструментами.

Сет на четвереньках пополз к креслу, где оставил куртку. Ему удалось достать «магнум», как раз когда измочаленная пулями дверь наконец открылась.

Первый мужчина, возникший в дверном проеме, что-то кричал на непонятном языке. На русском? Он сразу заметил лежащего Йоста и всадил в него длинную очередь, превращая тело старика в бесформенный кусок мяса, задергавшийся под градом пуль.

— Сволочи! — заорал Сет и выстрелил из «магнума» в первого нападавшего — худощавого мужчину в дорогом костюме. Пуля угодила в живот и сбила человека с ног. Пройдя через его кишечник, она перебила позвоночник и вышла из поясницы.

Нападавший умер, не успев рухнуть на пол.

Раздались новые крики. Наверняка язык был русский. Как они его нашли? Как они сумели его выследить, несмотря на предосторожности Йоста?

На раздумья времени совсем не оставалось — было время только стрелять и пытаться выжить. Сет выстрелил еще раз, и нападавшие отступили из дверного проема. Их приглушенные голоса доносились из холла, где они собрались для перегруппировки.

Понимая, что они вот-вот вернутся, Сет переполз через безжизненное тело Йоста к телефону. Телефон молчал.

Он загнан в угол. Один. Оба Йоста мертвы. Волна панического страха захлестнула Сета с головой.

Чтоб ты сдох, господи! Почему я? Дайте же мне хоть какую-то чертову передышку!

Сет снова подполз к куртке и достал горсть патронов. Еще дюжина. И четыре в барабане. Итого шестнадцать. А сколько патронов у них? И сколько человек?

Через мгновение на комнату обрушился шквал огня. Пули раздирали пол, стены и потолок смертельными невидимыми пальцами. Сет невольно отпрянул, глядя на сгустившееся пространство. Он перевернул кресло и укрылся за ним, хотя оно давало лишь иллюзию защиты.

И вновь тело само вспомнило навыки, полученные в полицейской академии. Все на рефлексах, быстро, главное — выжить.

Сет дважды выстрелил в дверной проем — влево и вправо и отступил к окну. Там опрокинул набок стол с мраморной столешницей и укрылся за ним, слушая, как пули рикошетят от каменной плиты и впиваются в стены.

Из холла донеслись крики, и в проеме мелькнул силуэт нападавшего. Сет выстрелил и выругался сквозь зубы. Они его обманули, заставив потратить пулю. Хоть они и разговаривают только по-русски, считать-то они умеют.

Через секунду он услышал металлический стук и увидел, как к нему подкатился гладкий шарик ручной гранаты и остановился в нескольких дюймах от стола.

Сет бросил «магнум» и — будь что будет — рванулся к гранате. Он держал ее в руке, зачарованный злой разрушительной силой, как кролик перед коброй. Но через долю секунды скинул наваждение и, швырнув гранату в дверной проем, юркнул обратно за стол.

Взрыв был такой силы, что его отшвырнуло и припечатало столом к стене. Некоторое время Сет не слышал ничего, кроме колоколов в ушах, — как в первый день занятий по взрывчатым веществам в полицейской академии, когда он забыл надеть обязательные защитные наушники.

Через некоторое время Сет сквозь шум в ушах стал различать голоса. Он едва сдвинул тяжелую мраморную плиту, спасшую ему жизнь, и увидел в дверном проеме еще двоих с оружием на изготовку. Один заметил, как Сет копошится, и выпустил по нему длинную очередь. Сет снова юркнул за столешницу и под дождем мраморной крошки огляделся. Где же «магнум»?

Сет в ужасе осматривался, слыша, как к столу приближаются шаги. Еще одна автоматная очередь ударила в столешницу, и мраморные брызги вновь разлетелись по всей комнате.

Вот он! «Магнум» лежал под самой стеной. Сет бросился в угол и схватил револьвер обеими руками. И развернулся вовремя — голова нападавшего только появилась из-за края стола. Человек поднял автомат и прицелился.

Но Сет спустил курок первым. У человека снесло левую половину лица, и его голова брызнула мозговой жидкостью, обнажая синусы основания черепа. Захлебываясь, нападавший рухнул на пол.

Сет услышал топот выбегавшего из комнаты человека. Быстро, подумал Сет. Надо все делать быстро. Они не совершат ошибку с гранатой дважды. В следующий раз не оставят ему времени швырнуть ее обратно.

Сет стал озираться — как отсюда выбраться? Вариантов всего два: дверь и окно. Снаружи дуло холодом — стекла выбил взрыв. До следующей гранаты из холла у Сета всего несколько секунд.

Он заткнул револьвер за пояс сзади и поднялся. Отодвинув занавеску, взглянул в черный восьмиэтажный провал. Прямо перед ним, ярдах в тридцати была освещенная кабина крановщика. Стрела крана была неподвижна. Сет пробежался взглядом от башни крана до конца стрелы и вниз. Там на железных тросах бункер, который строители внизу наполняли раствором. Работа кипела. Одни строители придерживали шланг, по которому раствор шел из цементовоза, другие держали бункер, чтобы не качался. Лязг и грохот строительства полностью перекрывали шум перестрелки.

Отчаянно озираясь поисках какой-нибудь опоры для ног или рук, Сет заметил, что тросы натянулись, задвигались и бункер пошел наверх. Стрела крана — сначала медленно, потом все быстрее — стала двигаться в его направлении.

Что Йост сказал, когда их тряхнуло от взрыва? Кран. И чертыхнулся, заметив, что строители опять задели здание стрелой. Глядя, как стрела приближается к дому, Сет услышал за спиной знакомый мелодичный стук. Что это?

Стрела крана приближалась. Господи, лишь бы она не остановилась! Только бы она не останавливалась!

Сет напрягся у самого подоконника, дожидаясь своего шанса.

И тут понял, что это был за стук. Дьявол! То упала на плиты пола чека гранаты.

Стрела медленно приближалась — двадцать футов, пятнадцать, десять. Сет заполз на подоконник. Пять футов…

Граната ударилась об пол. Сет еще раз взглянул в черный провал и что было сил прыгнул к приближающейся стреле башенного крана.

Он почувствовал взрыв до того, как его услышал. Ударная волна подхватила его и бросила на стрелу. За спиной раздался глухой взрыв, практически неразличимый в лязге мощных механизмов крана и грохоте отбойных молотков внизу.

Сет вытянул руки, рассчитывая траекторию прыжка так, чтобы уцепиться за стрелу или повиснуть на тросах, но взрывная волна впечатала его в металлическую конструкцию с безжалостной силой. Мышцы рук и плеч напряглись до отказа, пока он старался одновременно дотянуться до стрелы и защитить голову. Почти получилось.

Коленом Риджуэй чудом попал в треугольную развилку фермы. Вверх ногами он болтался, как ему показалось, целую вечность, пока стрела крана несла его через ночь в восьми этажах над землей. «Магнум» выпал из-за пояса и улетел вниз.

Он глядел во тьму с головокружительной высоты, пока теплая вязкая жидкость не стала заливать ему глаза. Сет не сразу понял, что у него пошла носом кровь. Он вытер кровь рукавом.

Внизу раздались крики. Строители заметили, что на стреле крана кто-то висит. Движение стрелы замедлилось.

Господи, прошу, только бы она не остановилась!

Сет сверхчеловеческим усилием сумел дотянуться руками до стрелы и подтянуться, пока не оседлал нижнюю балку фермы. И тут же в окне квартиры Йоста футах в пятидесяти от него появились две головы. Нападавшие смотрели вниз, пытаясь понять, куда упало тело.

Кран отодвинул Сета еще на тридцать футов от преследователей, одновременно подтягивая контейнер с цементным раствором наверх, и замер. Сет стер с лица кровь и постарался собраться с мыслями. Удар лицом об железо почти лишил его равновесия. Он попробовал ползти вперед, и ему показалось, что мир закружился. Ему показалось, что кран заработал опять. Через какое-то время все более-менее пришло в норму.

Над головой Сета раздались крики. Он посмотрел на окно Йоста и увидел, что один из нападавших показывает на него. Оба подняли автоматы одновременно. Не обращая внимания на то, что стрела ходит ходуном, Сет рванул к кабине крановщика.

Тот, похоже, что-то заметил. Мощные двигатели снова включились, стрела опять стала поворачиваться. Сет, движущаяся мишень, уносился от преследователей во тьму.

Из окна раздались выстрелы, и вскоре под массированным обстрелом окна в кабине крановщика разлетелись. Сет увидел, как тот задергался от попавших пуль и рухнул лицом на рычаги управления. Двигатели взревели. Стрела ускорялась, грозя сбросить Риджуэя.

Сердце билось как сумасшедшее, мышцы готовы были разорваться от напряжения, но Сет, борясь с центробежной силой, цепляясь за металлические полосы, полз вперед, одновременно понимая, что у кабины он станет для убийц легкой мишенью. Когда он добрался до опорной башни крана, пули уже безостановочно рикошетили вокруг. Сет не лез, а скорее падал к земле по внутренней лестнице крана.

У самой земли чьи-то руки подхватили его и помогли выбраться из металлической клетки как раз в тот миг, когда стрела с жутким скрежетом со всего размаха врезалась в стену дома Йоста. По стройке разнеслись тревожные крики, когда бетонные противовесы крана слетели на землю, снося строительные леса через какую-то секунду после того, как оттуда убежали рабочие.

Кровь из носа заливала все лицо и шею Сета, от нее слиплись волосы. Он спотыкался, а его в панике обгоняла толпа строителей, пытаясь спастись от взбесившегося крана. Тот качался и скрежетал, будто раненый парковый аттракцион. Стальные тросы лопались, громыхая канонадой. Сет с ужасом увидел, как опорная башня крана стала заваливаться набок, и бросился бежать в темноту.

26

К служебному входу отеля «Озерный рай» подъехал красный фургон «скорой помощи» с белыми крестами на дверцах. На заднем сиденье матерился, в сотый раз проклиная судьбу-злодейку, начальство и это задание, полковник ФСБ Молотов. Баба сбежала. Сверху сообщили, что не потерпят еще одного провала. Женщину и ее мужа надо захватить любой ценой. Единственный положительный момент был в том, что его парижский агент перехватил звонок: муж беглянки сейчас в Цюрихе.

Полковник посмотрел на часы. Вторая команда уже должна была его захватить. Молотов понимал, что все его неудачи забудутся, едва он добудет картину. Что он и собирался сейчас сделать.

Молотов еще раз посмотрел на копию паспорта с фотографией Сета и шепотом обратился к двоим, сидевшим вместе с ним в машине:

— Помните! Вы санитары. И, самое главное, не забудьте — мистер и миссис Риджуэй нужны нам живыми. Максимум — легкое ранение, и то при необходимости. У них — то, что нам очень нужно.

В своем номере Зоя повесила трубку.

— Не понимаю, где он может быть? — Она подошла к столу и посмотрела на Страттона и Картьера. — Я уже тысячу раз звонила ему в номер. Ему оставляли записки под дверью, в почтовом ящике… и ничего. — Зоя задумчиво уставилась на кончики своих туфель. — Где?

На столе лежали остатки «седла барашка». Зоя села и угрюмо уставилась в окно. Ирония судьбы, подумала она. Она сейчас в реальном мире — в том, которого ей так не хватало все эти месяцы. Однако теперь в нем не хватает важной детали, которая и делала для нее этот мир реальным. Теперь она понимала, как много для нее значит Сет. Пока они не будут вместе, она не сможет стать такой, как раньше.

Неожиданно Картьер нарушил молчание:

— Уверен, он скоро позвонит. Наверное, пошел за подарками к Рождеству. — Это была самая длинная речь, которую он произнес за все время их знакомства. Зоя попыталась выдавить улыбку:

— Надеюсь, вы правы. — Она произнесла это так тихо, что мужчины наклонились, чтобы расслышать ее. — Конечно. Сейчас ведь Рождество. — Она посмотрела на мужчин по очереди и снова опустила взгляд.

Вдруг раздался телефонный звонок.

— Алло.

— Зоя? — Это действительно был Сет. — Зоя, ты?

— Сет! — Голос Зои надломился, руки затряслись. — Господи боже, это ты, Сет. Как я рада тебя слышать. Боже! — Она тихонько заплакала. — Милый, как же я по тебе скучала. Любимый.

Слезы, которые она так долго сдерживала, теперь неудержимо бежали из глаз.

— Зоя… Зоя. — Голос его был настойчив. — Зоя, подожди, мне нужна твоя помощь.

У Зои кольнуло в сердце. Она услышала, как тяжело он дышит.

— Сет? Ты где? С тобой все в порядке?

Сет огляделся. Он стоял в телефонной будке на Глория-штрассе напротив входа в университетскую клинику. Студенты — кто в докторских халатах, кто в обычной одежде — проходили группами мимо. Никто не обращал на него внимания. Но Сет понимал, что это долго не продлится. В любую минуту его начнут искать. Издали, от дома Йоста раздавался вой сирен.

— Да… уже в порядке, — сказал он. — Я в Цюрихе и…

— Я знаю, — прервала его Зоя. — Где именно в Цюрихе?

Сет наклонил голову, вслушиваясь в сирены, — они приближались снизу по склону, который он только что одолел.

— Слушай, у тебя есть машина? — вдруг спросил Сет.

— Э-э, да… найдется. — Джордж Страттон вопросительно взглянул на Зою. — Это Сет, — пояснила она Страттону.

— Что? — переспросил Сет.

— Я Страттону. Он работает на правительство… и он спас мне жизнь.

— Он — что? — Рядом проехали машины полиции и «скорой помощи», сияя мигалками, словно корабли пришельцев. — Не важно. Дорогая, прошу, забери меня отсюда как можно быстрее.

— Откуда тебя забрать?

— Я напротив университетской клиники… на холме у Старого города на восточном берегу. Я…

Из-за угла медленно вывернула еще одна полицейская машина — без мигалок, без сирены. Полисмен на переднем сиденье светил вокруг поисковой фарой, водя лучом по стенам и тротуару. Неужели его заметили? До машины оставалось ярдов сто, слепящий луч фары прорезал тьму.

— Мне нужно уходить, — сказал Сет. — Подхвати меня у «Гроссмюнстера».

— У чего?

Похоже, полицейский теперь смотрел только на Сета.

— «Гроссмюнстер». Большая церковь. У любого спроси.

Не дождавшись ответа, Сет бросил трубку и скрылся в ночи.

27

— «Гроссмюнстер», — повторила Зоя, завязывая кроссовки и натягивая пальто. — Я думаю, это та большая церковь у реки.

— Я знаю, где это, — прервал ее Страттон. — И мне лучше съездить за вашим мужем одному. А вы останетесь под прикрытием Рича. — Он застегнул куртку и направился к двери.

— Еще чего. — Зоя встала между Страттоном и дверью. — Я собираюсь встретиться с ним, и никто мне в этом не помешает. Я вам не чемодан, чтобы ставить меня из угла в угол, как вам удобно.

Страттон взглянул на Картьера, который молча ждал указаний. Потом снова на Зою.

— Можно было бы приказать Ричу задержать вас, пока я не приеду, но это было бы слишком жестоко по отношению к нему. Кто знает, что вы с ним можете сделать. — Он повернулся к Картьеру. — Одевайся, поехали. Лучше сцепиться с ФСБ, чем спорить с этой дамочкой. — Страттон остановил Зою жестом, выглянул в коридор и осмотрелся. — Чисто, — сказал он и посмотрел на женщину. — Это очень опасно. Обещайте, что будете выполнять мои приказы четко и без рассуждений.

Зоя кивнула, понимая, что такова цена свидания с мужем. Она вышла в коридор, следом за ней выдвинулся Картьер. Зоя сама решит, когда и как выполнять приказы Страттона. Только Картьер закрыл дверь, как в номере снова зазвонил телефон.

— Скорее же, скорее, — торопила Зоя Картьера, пока тот возился с ключом. — Это наверняка опять Сет.

Телефон прозвонил три раза, четыре. На пятом звонке Картьер справился с дверью, и Зоя ринулась к телефону.

— Алло! — Ей никто не ответил. — Эй? Есть там кто? — Она бросила трубку. — Черт! Черт! Черт! Слишком поздно. — Она постояла у телефона еще немного.

— Пошли, — позвал Страттон из коридора, и Зоя с Картьером поспешили к нему.

Полковник ФСБ Молотов, широко улыбаясь, медленно положил трубку на рычаг.

— Она здесь, — сказал он троим мужчинам, стоявшим рядом. — Ты, — ткнул он пальцем в водителя, — пойдешь со мной по лестнице, — он повернулся к остальным, — вы двое едете лифтом и ждете нас на месте.

Не дожидаясь ответа, полковник рванул вверх по застланной толстым ковром лестнице, ненадолго забыв о раненой голове.

Рич Картьер сквозь подошвы ощутил чьи-то торопливые шаги и прошипел:

— Стоять, — остановив Страттона и Зою огромной рукой. Потом достал мини-«узи» из наплечной кобуры и прижался к стене.

— Что случилось? — прошептал Страттон, прижимаясь к стене рядом и притягивая к себе Зою.

— Шаги, — ответил Картьер, — бегут… снизу.

Страттон замер, прислушиваясь.

— Может, дети играют? — спросил он. — Я ничего…

— Дети играют шумно, — ответил Картьер. — Мы бы услышали не только беготню.

Картьер двинулся крадучись к лестнице, держа мини-«узи» на изготовку. Страттон шел на полшага за ним, держа автоматический пистолет. Зоя замыкала.

— Слышишь их? — шепотом спросил Молотов.

— Откуда ты знаешь, что это они? — тоже шепотом переспросил водитель.

— Чутье, — сказал Молотов. — Во-первых, почему они шепчутся? Во-вторых, почему они до сих пор не спустились по лестнице? Уже прошло довольно много времени. Они осторожничают, вот почему.

Картьер обнаружил в коридоре двух человек, едва сделал первый шаг по лестнице на второй этаж. Для человека его комплекции он двигался невероятно быстро и, конечно, успел бы спастись, если бы не отодвигал Страттона и Зою.

— Назад! — закричал Картьер, направляя «узи» на человека в другом конце коридора. Рич увидел, как тот поднимает оружие, и краем глаза заметил движение второго ствола в дверном проеме напротив. «Выстрел-уход, выстрел-уход», — орал в голове Рича его сержант-инструктор из учебки.

Картьер выстрелил из мини-«узи» длинной очередью в лицо того, кто перед ним, и человека отбросило к двери. Молотову, стоявшему в нескольких футах, в лицо попали горячие капли крови. Он шагнул вперед и разрядил свой чешский автомат в корпус возникшего перед ним гиганта. Картьер вздрагивал всякий раз, когда пули впивались ему в живот и грудь. Но торжествующая улыбка Молотова сменилась маской животного страха, когда он увидел, что гигант медленно поворачивается к нему, будто раны, окрасившие его рубашку в красный цвет, были ему нипочем.

— Да сдохни ты, твою мать! — Обойма автомата Молотова опустела. Гигант стоял чуть пошатываясь, ствол в его руке ходил из стороны в сторону. Но он все равно стоял, наклонив голову, как израненный пикадорами бык, ждущий смертельного выпада матадора.

Молотов с ужасом понял, что его грудь — ровно на линии огня. Полковник ФСБ и мафиозо бросил автомат и отскочил в сторону, когда пули засвистели там, где он только что стоял. Молотов выхватил автоматический пистолет и выстрелил три раза подряд в голову гиганта.

Господи боже мой! Рича застрелили! Зоя стояла ни жива ни мертва, сжимая перила лестницы. Она видела, как Страттон, не отлипая от стены, бросился к Картьеру. Она видела, как Рич дергался, когда в него попадали пули, как он качнулся, поднял автомат и выстрелил.

И в следующий же миг увидела, как две пули снесли левую сторону головы Картьера, а третья попала в шею, вырвав кусок плоти и разорвав артерии. Хлынул фонтан крови, оставляя на стене ярко-алый петушиный хвост, когда Картьер рухнул на пол. Кровь на стене прозвучала для Зои резким аккордом струнных и медных, и она закричала.

С верха лестницы донеслись возбужденные голоса. Кричали по-русски — значит, на них устроили настоящую засаду. Страттон запнулся лишь на мгновение.

— Вот. — Он сунул Зое мини-«узи». — Предохранитель снят. Пригнитесь и палите во всех, кто будет подниматься.

Страттон выхватил пистолет из кобуры и помчался наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Едва он скрылся на верхней площадке, оттуда раздались выстрелы, судя по звуку — из двух-трех разных видов оружия. Зоя не могла бы сказать точнее. Потом все стихло, кроме отчаянных воплей смертельно раненных людей. У Зои от ужаса свело горло. Кто там умер? Если Страттон, она опять осталась одна. Ее затрясло.

— Ну-ка быстро в комнату, или я и тебе башку разнесу! — Зоя узнала голос Молотова, который, видимо, рявкнул в коридоре на любопытного постояльца. Дверь тут же захлопнулась, замки защелкнулись.

Молотов очутился перед Зоей так внезапно, что она замерла в нерешительности. Мини-«узи» Страттона ходил ходуном в ее трясущейся руке на уровне бедра, скрытый тенью и полой ее пальто.

— Не двигаться, — произнес Молотов по-английски.

— Ты! — Сердце Зои бешено забилось, когда она узнала одного из тех, кто держал ее взаперти на складе. Проклятье! Зоя выругалась про себя, проклиная медлительность, сжимая в руке «узи» и потихоньку нащупывая пальцем спусковой крючок. Она смотрела в глаза своему тюремщику и старалась удержать его взгляд, пока ее рука медленно поднимала ствол «узи».

Молотов улыбнулся, не сводя с нее глаз:

— Да. Я. И я пришел за тобой. — Он шагнул к ней, небрежно поигрывая пистолетом.

На лестнице раздался дробный перестук шагов. Джордж? Или один из сообщников русского? Молотов сделал еще один шаг к Зое, а она подняла ствол «узи» еще на пару медленных миллиметров.

— Пойдешь со мной, — сказал Молотов — и вдруг заметил в руке Зои оружие. Он начал поднимать свой автоматический пистолет.

Господи, прошу тебя, помоги мне! — взмолилась Зоя.

Она одним движением вздернула «узи» и нажала на спусковой крючок. Автомат затрясся в смертельной пляске. Он рычал, дергался и рвался из рук. Грудь Молотова лопнула, как перезрелая дыня, разбрызгивая плоть и кровь; запахло свежим мясом. Молотов упал.

Секунду спустя по лестнице сползла чья-то тень, накрыв собой Зою. Та развернулась, целясь. К стене прижимался Джордж Страттон.

— Не стреляйте! — крикнул он. — Это я. — У него на брюках была кровь. Зоя бросилась вверх по лестнице.

— Вас ранили, — сказал она, видя, что он с трудом стоит на ногах.

— Ерунда, — ответил Страттон, качнулся и двинулся вверх. — Пойдемте, — сказал он, оглянувшись на Зою. — Надо выбираться отсюда. Кто знает, может, сейчас к ним прибудет подкрепление.

На площадке лежали два мертвых тела. Страттон с Зоей кинулись в номер. Времени паковать чемоданы не было — Зоя просто закинула внутрь весь свой новый гардероб. В соседней комнате Страттон тихо говорил по телефону. Что именно, понять было невозможно, но Зоя сумела разобрать имя Рича и название отеля. Страттон повесил трубку, и через минуту они уже спускались на служебном лифте в вестибюль.

На сердце у Зои было тяжело. Она думала о Ричарде Картьере, вспоминала Молотова и как она молилась, чтобы он умер. Потом вспомнила еще двоих, которых она убила на складе, — то был еще один ответ на ее молитвы. Когда же Господь сподобит ее на молитву, которая не вызовет смерти и страданий?

Сет Риджуэй вжимался в тень дверного проема, глядя, как по Гроссмюнстерплатц медленно едет «вольво». Во рту у него пересохло, язык прилип к нёбу. Полицейские машины уже дважды проезжали мимо. Оба раза — с сиренами и мигалками.

Этот «вольво» двигался совсем иначе. Двое в машине никуда не спешили, кого-то высматривая. Его? Сердце забилось сильнее. «Вольво» притормозил на другой стороне площади — слишком далеко, не понять, кто сидит внутри: были видны только серые силуэты за темными окнами.

Через секунду дверь водителя открылась, и из «вольво» вышел человек с повадками полицейского. Он настороженно оглядывался и вертел головой, как голодный сокол. Сет заметил у него в правой руке пистолет. Человек медленно прошел ярдов двадцать за машину, потом на столько же вперед. Полицейский? Как они его нашли? Затем подошел к другой стороне автомобиля и стал что-то говорить пассажиру на переднем сиденье. Дверца открылась, и второй человек вышел.

Сету показалось, что его сердце остановилось, когда он увидел, как из машины выходит Зоя. Дверца захлопнулась с металлическим щелчком, и Зоя с человеком, похожим на полицейского, медленно, озираясь, двинулись прочь от машины.

Сердце застучало с новой силой. Это действительно Зоя? Неяркий свет уличных фонарей скорее скрывал, чем освещал ее лицо, но… тут он присмотрелся, как она движется, как стоит, как поворачивает голову, как жестами помогает себе в разговоре. У Сета с души не камень — утес свалился. Он вышел из тени и медленно, словно не был уверен в собственных ногах, шаг за шагом направился к ним. Они заметили его, пока он пересекал площадь. Полицейский убрал оружие в кобуру.

— Зоя! — закричал Сет, не в силах больше сдерживать радость. Он побежал.

— Сет? — неуверенно произнесла Зоя, будто бы не вполне узнавая его.

И сразу же все поняла. Они встретились на темном пятачке в центре Гроссмюнстерплатц.

— О господи! — рыдала Зоя, обнимая Сета. — Боже, боже… я уже не думала… я устала надеяться, что… — Голос Зои дрожал от восторженных всхлипов. — Это чудо! Чудо Господне!

Сет смотрел на нее, и сердце у него разрывалось от мыслей о том, что ей довелось пережить. Он прижал к себе жену еще крепче.

— Зоя… о, Зоя… — Голос Сета дрогнул. — Как же я рад тебя видеть. Я тебя люблю. Я так сильно тебя люблю. — Он заплакал.

Шум города отступил — похоронные сирены, гул движения по набережной Лиммат, далекий рев реактивного самолета. Исчез Гроссмюнстерский собор с площадью, «вольво», полицейские, шпионы, киллеры и мертвые старики. Не осталось никого и ничего, кроме них двоих.

Но мгновение пропало. Страттон заметил свет фар и начал действовать. Подбежал к «вольво», распахнул дверцу.

— Давайте сюда, — закричал он, — быстрее! — Сел за руль и завел машину. Свет фар приближался, становился все ярче. Сет и Зоя подбежали к «вольво», держась за руки. Страттон даже почувствовал укол зависти, глядя, как они скользнули на заднее сиденье. Он рванул с места, как только Сет захлопнул за собой дверцу.

«Вольво» вырулил на Обердорфсштрассе в тот момент, когда на Гроссмюнстерплатц с другой стороны въехала машина. Страттон чуть притормозил у поворота. Сворачивая направо, на Кирхе-Гассе, Страттон посмотрел в зеркало заднего вида. На капоте машины, въехавшей на Гроссмюнстерплатц красовалась эмблема полиции Цюриха.

28

Сет Риджуэй проснулся внезапно, не понимая, где находится. Странная комната сперва напугала его, пока он не протянул руку и не прикоснулся к Зое. Она спала доверчиво, как ребенок, свернувшись калачиком и положив голову на подушку рядом с ним. Плечом он чувствовал ее нежное дыхание.

Он расслабился и стал разглядывать непривычную обстановку: стены, обитые суковатыми досками, потолочные балки, камин из серого камня в углу, грубую деревянную мебель, расписанную в стиле альпийской деревни. Яркий, чуть розовый на утренней заре свет пробивался сквозь кроны елей, видневшихся в окне.

Мозг лихорадочно работал. Где они? Он помнил побег из Цюриха, помнил, как Страттон настаивал, чтобы они не возвращались в «Озерный рай», где кишмя кишит полиция. Они поехали на юг от Цюриха. Сет помнил, как они проехали Цуг и свернули с дороги направо перед Люцерной. Потом начались горы, и он помнил массу указателей к горнолыжным склонам и шале. Неподалеку было озеро; это он хорошо запомнил — небольшое озеро.

Сет проснулся окончательно, и в мыслях прояснилось. Они в безопасности. Это шале неподалеку от горнолыжного склона. Сету стало значительно легче, когда все это вспомнил.

Зоя тихонько мяукнула во сне и подвинулась ближе к Сету. Интересно, что ей снится. Впрочем, не важно — лишь бы не кошмары. Она выглядит такой ранимой, подумал он. Такой хрупкой. Хотя он уже знал, какой сильной ей пришлось стать, чтобы выжить в суровых испытаниях. Это ее изменило? Конечно, ответил он себе. Изменятся ли теперь их отношения?

Сет какое-то время поразмышлял и решил, что событиям последнего полугода не под силу испортить отношения между ними. Так что, успокоил себя он, не обязательно все перемены — к худшему.

Он нежно коснулся жены. Ласково потрогал ее лицо, провел пальцами по плечу, ямке на шее, где сейчас свернулись соблазнительные локоны. Он ласкал ее, будто с каждым прикосновением возвращал старые воспоминания и возвращался к себе прежнему. Он вспомнил слова, произнесенные ею вчера вечером: Это чудо!

Может, и правда чудо? Интересно, была ли у Бога какая-то цель или просто нет никакого Бога и каждый болтается сам по себе в этом мире случайностей. Он хотел было поблагодарить Бога, только настроения не было.

Зоя просыпалась медленно. Она выныривала из глубин сна, как опытный ныряльщик, не торопясь к поверхности. Мир она воспринимала постепенно: сначала первые лучики рассвета, которые ласково целовали ее плечи и шею, потом яркий утренний свет. Она шевельнулась и закинула ногу на плоский живот Сета, прижимаясь теснее к мужу. Его руки скользили по ее спине — пытливо, нежно. Ладонь мужа прикоснулась к ее пояснице, скользнула ниже. Зоя почувствовала, как возбуждается. Нежной мякотью бедра она тут же почувствовала, как возбудился он.

Она открыла глаза, когда он нежно поцеловал ее за ухом. Потом мочку уха. Она затрепетала.

— Доброе утро, — сказала она хрипловато.

— Еще какое доброе, — сказал Сет.

Они целовались, сперва — робко касаясь языками, как неопытные любовники. А потом перестали себя контролировать совсем.

Они любили друг друга, будто впервые — или в последний раз. Солнце поднялось, и нежно-розовый рассвет сменился сверкающим сиянием альпийского дня. Ни Зоя, ни Сет этого не заметили. Они были там, куда не дотягивается время. Там люди не стареют, не страдают и не умирают. Лишь глупцы пытаются обменять это место на какие-то Небеса.

Наконец они снова заснули — разгоряченные, утомленные и обновленные. Зоя заснула, как раньше, — головой на правом плече Сета, прижимаясь к нему всем телом. А он спал, обняв ее правой рукой и склонив голову к ее голове.

Когда Джордж Страттон постучал в дверь, этот звук обрушился на них громом с ясного неба, вырывая из сладких объятий, которых они оба ждали шесть долгих месяцев.

— Восемь часов, — сказал Страттон, деликатно постукивая в дверь. — Банки открываются через два часа. Вода для душа нагрелась. Завтрак через полчаса.

Сет потянулся, слушая, как затихают за дверью шаги Страттона.

— Жестокий ублюдок, — добродушно проворчал он. Зоя что-то промычала в подушку. Сет наклонился к ней и поцеловал еще раз, а потом встал.

— Интерпол прислал на тебя ориентировку, — сказал Страттон, когда смотритель шале унес остатки завтрака. Сет вопросительно посмотрел на агента. — Тебя разыскивают в связи с убийством, — ответил Страттон. У Зои перехватило дыхание. — Кто-то дергает за ниточки. Хотят вывести тебя из дела.

Сет медленно кивнул. Неудивительно. Он топтался рядом с таким количеством убийств, что не мог остаться незамеченным. На яхте — Ребекка Уэйнсток и ее шофер, потом Тони Брэдфорд, перестрелка в Амстердаме, убийцы в доме Йоста, несчастный крановщик. Смерть оставила за ним широкую просеку.

— Есть какие-нибудь подробности?

— Похоже, ты наследил рядом с телом убитого профессора УКЛА Тони Брэдфорда.

— Господи, а Тони как сюда впутался?

— Долгая история, — сказал Сет, — так что я начну с начала. — Он сделал большой глоток кофе и продолжил: — Я спал на яхте, — он повернулся к Зое, — я не мог спать дома… без тебя. О тебе там все напоминало. Как дом с привидениями. — Сет глубоко вздохнул. — Как-то утром дождь лил как из ведра, и тут кто-то стал колотить в люк яхты. — И Сет рассказал о Ребекке Уэйнсток, ее шофере, киллерах и Джордже Страттоне.

— Значит, «Валькирии» больше нет? — печально спросила Зоя. Сет грустно кивнул. Потом рассказал остальное — как они приехали в таинственный мотель, оказавшийся конспиративной квартирой, как он искал картину, а нашел тело Тони Брэдфорда. Как летел в Амстердам, где убийцы нашли его самого.

— И священник перед смертью произнес «брань»? — переспросил Страттон. — Он сказал именно это?

Сет кивнул. Страттон сказал, что хотел бы знать больше об этой таинственной группе ватиканских священников.

Зоя и Страттон около двух часов, не говоря ни слова, не считая редких вопросов и уточнений, слушали рассказ Сета о цепочке убийств, протянувшейся за ним от Марины-дель-Рей до старинных мостовых Цюриха.

Потом молча сидели, слушая, как смотритель гремит на кухне тарелками и кастрюлями, и глядя, как тени деревьев за окном укорачиваются — время близилось к полудню.

— Я думаю, пора двигаться, — сказал Страттон. — Наверняка этот отец Морген, о котором говорил Йост, не станет ждать нас в Альт-Аусзее целую вечность.

— Отлично, — кивнул Сет, вставая. — Рок-н-ролл!

29

На Банхофштрассе было обычное столпотворение. «Мерседесы» жались к тротуарам. Лимузины парковались вторыми рядами. Толпы празднично одетых жителей Цюриха, сжимая в руках пакеты с подарками, спешили мимо окна небольшого ресторанчика. Издалека доносились рождественские гимны. Певцы с трудом держались в нужной тональности. У тротуара напротив остановился микроавтобус Армии спасения, из которого вышли четверо строго одетых людей с музыкальными инструментами. С ними была дама — она сражалась с треногой, которая никак не хотела поддерживать котелок для подаяний. Из кармана у дамы выпал колокольчик — оглушительно звякнув о тротуар, он покатился к водостоку, но его успел поймать случайный прохожий. Музыканты расположились справа от входа в банк «Туле Гессельшафт». Страттон припарковал «вольво» перед входом в банк.

— У тебя точно есть деньги? — напомнила Зоя. — Или на нас будут глядеть исподлобья.

— В банках тут всегда глядят исподлобья, — пошутил Сет.

Мимо пробежал мальчишка лет одиннадцати-двенадцати — он продавал газеты, и Сет зацепился взглядом за один заголовок. ЧЕТВЕРО УБИТЫХ ВО ВЗОРВАННОЙ КВАРТИРЕ, — гласили огромные буквы. И ниже — СВЯЗЬ С УБИЙСТВАМИ НА СКЛАДЕ?

У Риджуэя перехватило дыхание. Неужели под заголовком может оказаться его фотография? Мальчишка с газетами скрылся, и вопрос повис в пустоте. У Сета в руках был коричневый бумажный сверток с бесценным содержимым, перевязанный бечевкой.

— Так, еще раз — что тебе надо сделать? — проверял Страттон Сета.

— Отдать этот сверток служащему, который подойдет.

— Помни, если картина — действительно ключ к ячейке в банке, то это незаконно. Тебя допустят к ячейке, только если предварительная договоренность существовала еще до того, как анонимные счета запретили.

— Ты хочешь сказать, — забеспокоился Сет, — что они могут не взять картину?

— Нет, — покачал головой Страттон, — ненадежный швейцарец — не швейцарец. Однако делать он не станет ничего, если что-то покажется ему подозрительным. Держи себя по-хозяйски. Веди себя как наглый и богатый — очень богатый — американец. Они ждут от тебя такого поведения, оно им нравится. Они не рискнут вызвать твое раздражение.

— Хорошо, — сказал Сет. Потом, обернувшись к Зое: — Ты готова? — Зоя кивнула. — Ты здесь подождешь? — спросил Сет у Страттона.

— Здесь или неподалеку, — сказал Страттон, — у нас не «мерседес», так что мне придется отъехать. Если случится… неприятность, а меня не окажется рядом, идите на подземную парковку на Зильштрассе. — Страттон показал куда. — За Старым городом. Я буду на самом верхнем уровне.

С этим напутствием Сет и Зоя вышли из машины. Вся Банхофштрассе ярко сияла на солнце и продувалась морозным ветерком.

— Мне с ним нервно, — сказала Зоя.

— Я тебя прекрасно понимаю, — ответил Сет, оглядываясь по сторонам. До сих пор смерть появлялась из ниоткуда. Но в этот раз он не даст ей застигнуть себя врасплох. — Он и на меня произвел такое же впечатление, когда мы с ним познакомились. Но согласись, каждый раз он появляется вовремя. Ни ты, ни я не выжили бы, если бы не он.

— И все же… — Зоя осеклась. — У него есть связи, чтобы тебя включили в списки Интерпола.

— За каким бесом ему это могло понадобиться?

— Чтобы ты от него зависел. Чтобы не искал помощи где-то еще.

— Ну пока что он единственный протянул нам руку помощи. Давай не будем пока ее отталкивать.

Они прошли мимо квартета Армии спасения, который бренчал что-то заунывно-рождественское, похожее на опус кальвиниста,[27] считавшего ноты порождением дьявола. Сет опустил десятифранковую купюру, когда они проходили мимо котелка.

— Данке шён, — поблагодарила его женщина.

Сет остановился перед зданием и посмотрел наверх. Сердце колотилось в груди. Глаза бывшего полицейского видели глубже кованых решеток или прочных камней: он нашел то, что ожидал увидеть, — проблески практически незаметных металлических деталей выдавали присутствие новейших систем безопасности, скрытых за старинным элегантным фасадом. Риджуэй слышал, что такие банки устанавливают скрытые сканеры во входной двери, вестибюле и даже в лифтах, чтобы засечь пронесенное оружие. Каждая комната, кабинет или лифт в таких зданиях сконструированы так, чтобы можно было легко изолировать вора, бандита или просто подозрительную личность.

Швейцарские банки предусмотрительно не слишком распространялись о собственных системах безопасности, но в силовых кругах — а Сет не без основания полагал, что и в теневых, — было известно: едва закрывалась дверь в подобное помещение, оно становилось таким же глухим, как любая камера в самой надежной тюрьме. Звуконепроницаемая и пуленепробиваемая комната, защищенная даже от мощных взрывов, надежно задержит до прихода полиции любого преступника, даже не побеспокоив других посетителей банка.

Сет посмотрел на дверь, потер вспотевшие ладони и взялся за ручку. Куда приведет его эта дверь — к свободе? Или внутри их будут ждать люди, которые примут их с Зоей за беглецов, каковы они на самом деле и есть, и запрут в одной из своих чудесных комнат до приезда швейцарской полиции? У него появилось жутковатое чувство, что внутрь ему заходить не хочется. Сет пересилил страх и галантно открыл дверь перед Зоей.

Помещение совершенно не походило на банк. С одной стороны стоял диван и два кресла у кофейного столика. На столике у дивана горела медная лампа. Сет и Зоя стояли на ковре цвета полночного неба — в его густом ворсе ноги утопали по щиколотку. Стены были отделаны панелями из темного дерева, увешанными литографиями со сценами охоты. В дальнем углу комнаты за массивным деревянным столом сидел крупный светловолосый мужчина. Он поднялся навстречу вошедшим. Комната выглядела бы приемной обычной корпорации, вот только, похоже, кроме той двери, в которую Сет с Зоей только что вошли, отсюда не было ни одного выхода.

— У вас назначено, сэр? — произнес человек, поднявшись. На служащем был строгий деловой костюм консервативного покроя, и когда мужчина шагнул им навстречу, Сет еще раз оценил, что этот покрой лучше всего скрывает кобуру под мышкой слева. Человек заговорил с ними по-английски, поскольку они пришли в обычной одежде. Швейцарские банкиры знают: люди, одетые таким образом, скорее всего — американские туристы, любители диковин, которые потом хвастаются друзьям, как ходили в гости к цюрихским гномам. Однако тон служащего был весьма почтителен. Швейцарские банкиры также знают, что каждый второй американский искатель цюрихских гномов может оказаться очень богатым человеком, который просто не одет для финансовых переговоров.

— У меня важное конфиденциальное дело, — надменно произнес Сет. — И совсем нет времени. Мне нужен ответственный служащий немедленно.

— Разумеется, сэр. — Служащий окинул взглядом сверток, завернутый в недорогую оберточную бумагу, затем новые — явно дорогие — Зоины кроссовки. Вернулся к столу, поднял трубку, утопленную в столешнице, и произнес что-то настолько тихо, что посетители не расслышали. После чего положил трубку и снова воззрился на пару. Американец явно чувствовал себя здесь как дома.

— Сейчас к вам подойдут, — сказал служащий. Почти сразу за его спиной открылась дверь, замаскированная под деревянную панель и незаметная еще и в приглушенном свете. В приемную вступил высокий, аскетически худой мужчина с ленинской бородкой и в темно-синем костюме в тончайшую полоску.

— Добрый день, — произнес он вежливо, но казенно. — Меня зовут Гюнтер Абельс. Чем могу служить? — Он пожал руку Зое, потом Сету.

— У нас здесь счет, — заявил Сет, пытаясь держаться нахально. — Депозитная ячейка с доступом… по особой договоренности. — Риджуэй окинул приемную скептическим взглядом. — Я предпочел бы не вдаваться в подробности, пока мы не будем в более… приватных условиях.

Абельс воздел брови.

— Разумеется, — подобострастно проговорил он. — Но, прошу меня извинить, мы… нам очень тщательно приходится отсеивать тех, кому здесь делать особо нечего. Прошу вас. Следуйте за мной.

Абельс провел их в ту же дверь, через которую сам зашел в приемную. За дверью оказался лифт. Абельс зашел последним, закрыл за собой панель и нажал на кнопку восьмого этажа. Двери мягко закрылись, и лифт тронулся наверх. Сет постарался не встречаться взглядом с клерком и всю дорогу молчал. Богатые и влиятельные люди, которые держат счета и ячейки в швейцарских банках, обычно не допускают панибратства с обслугой. К тому же внутрь их уже пропустили. Что бы он сейчас ни сказал, это ему не поможет, а наоборот — может вызвать подозрения. Богатые люди не тратят слов попусту, и Сет решил посмотреть, как он сумеет справиться с этой ролью. Зоя подыгрывала Сету и хранила молчание.

— Прошу вас, налево, — придержал двери Абельс, когда лифт остановился на восьмом этаже. Они оказались в такой же отделанной деревом приемной, что и внизу. Еще один охранник-тяжеловес сидел за массивным деревянным столом. Только из этой комнаты коридоры вели в обе стороны. Охранник уважительно ответил на взгляд Сета, когда троица вышла из лифта.

Абельс провел их к двери в конце вестибюля и открыл ее своим ключом, который достал из кармана. Угловая комната, выходившая окнами на Банхофштрассе и озеро, была обставлена с неброской роскошью — видимо, во вкусе тех, кто привык иметь дело с большими деньгами, но не привык ими разбрасываться.

— Располагайтесь поудобнее, — сказал Абельс. — Я предупрежу ответственных служащих, что вы здесь.

Не дожидаясь ответа, он повернулся кругом — едва ли не по-военному — и вышел. Дверь закрылась мощно и плотно, как дверь в бункер. Сет подергал ручку. Заперто.

Они с Зоей огляделись. Помещение размером с номер люкс в хорошем отеле. И обставлено примерно так же. Кроме дивана и кресел, там стояли телевизор, столик с журналами, небольшой монитор, на котором показывались биржевые сводки, и барная стойка с напитками. Сет подошел к бару, положил завернутую картину на стойку и налил стакан «Перье».

— Ничего себе банк, а? — сказала Зоя с наигранной жизнерадостностью. — Фашистским дроидам из нашего «Нэйшнз Банка» есть чему поучиться у этих ребят.

Сет подошел к окну и посмотрел вниз на улицу. Квартет из Армии спасения старался вовсю, сшибая франки налево и направо.

— Может быть, — задумчиво произнес он. — Да все они, банкиры, одним мирром мазаны. — Он повернулся к жене. — Вряд ли честный человек может получить от них что-то хорошее.

— Ой какие мы сегодня обидчивые, — попробовала пошутить Зоя и подошла к нему.

— Прости. — Сет обнял ее за плечи. — Я думал об этом Абельсе, который расстилался перед нами чуть ли не до полуобморока, а потом взял и закрыл нас тут. На всякий случай. Банковская процедура. У них всех есть процедуры. Эти банкиры ходят напыщенные, как нацисты из кино: «У нас ейсть прикасс! Ми его фипольняйт!» А потом делают гадости — случайно или нарочно. И всегда лишь потому, что выполняют приказ. — Он замолчал ненадолго. — Это всего лишь бизнес. Каждый раз, когда слышишь эту фразу, знай — тот, кто ее произнес, оставил свою мораль где-то за дверью. — Сет посмотрел на нее и увидел бездну терпения в ее глазах.

— Я так рада, что ты совсем не изменился за эти полгода, — сказала она. Сет посмотрел на нее и рассмеялся:

— Извини. Просто я немного нервничаю.

— Я знаю, — ответила Зоя.

Тут в замке повернулся ключ. Дверь открылась, и в комнату вошел седой благообразный господин с аккуратно подстриженными усиками. У него было холеное породистое лицо и костюм с Савил-Роу.[28] По-английски он заговорил с тем ужасным акцентом, который приобретается лишь в самых престижных колледжах.

— Простите, что заставил вас ждать, — произнес он, подходя к ним. Дверь за ним закрылась. — Я Йозеф Муттерс. — Он протянул руку, и Сет пожал его крепкую теплую ладонь. — Я вице-президент банка «Туле Гессельшафт». — Он произнес полное название своего банка так, чтобы посетители лишний раз убедились, что они не ошиблись адресом. — Чем могу служить?

Сет взял сверток с картиной со стойки бара.

— Мы хотим получить доступ к нашей ячейке, — сказал Сет и передал сверток Муттерсу.

Вице-президент какое-то время смотрел на сверток так, будто посетитель принес ему конверт с новой американской болезнью. Но вскоре его профессионально подобострастное лицо разгладилось.

— Может быть, присядем? — предложил он. Сет кивнул, и они втроем устроились на диване. Муттерс положил сверток на стол и стал его разворачивать. Но, увидев, что внутри, банкир не смог сдержать удивленный возглас. Лишь молча смотрел на картину. Когда он снова взглянул на Сета, в его глазах сквозил испуг. — Столько лет прошло, — произнес он — скорее самому себе, чем гостям. Затем кивнул, как бы признавая неотвратимость картины. Так покоряются известию о смерти. — Об этом договаривался еще мой отец, — сказал Муттерс. — В те времена, когда это было законным. Просьба довольно необычная, но отец не видел, почему надо было отказывать клиенту. — Он проницательно взглянул на своих посетителей. — Но вы, должно быть, все это знаете? В конце концов, картина у вас.

Сет почувствовал, как все его внутренности сжимаются в один тугой комок. Этот человек его подозревает? Он станет задавать вопросы, на которые Сет не сможет ответить? Полиция обычно не медлит.

— Само собой, знаем, — резко ответил Сет. — Мы здесь не на уроке истории. Мы просто хотим забрать содержимое сейфа.

Муттерс пристально уставился на них. Сет чувствовал, как в мыслях этого человека происходят прикидки, оценки и принятие решений.

— Разумеется, — произнес в конце концов Муттерс. — Прошу простить мою фамильярность. Просто это… — Он посмотрел на Сета, и на сей раз в его глазах читалась рабская покорность. — Это обломок ушедшей эпохи. — В его голосе чувствовалась ностальгия. — Теперь все договоренности на… особых условиях изменены на стандартные виды контрактов. И теперь швейцарские законы запрещают нам подобную практику. — Муттерс был похож на плакальщика, потерявшего лучшего друга. Минуту он посидел молча, затем неожиданно поднялся. — К вашему уходу, — сказал он официальным тоном, — мне надо будет кое-что подготовить.

Сет отрывисто кивнул, и Муттерс вышел. Тяжелые удары сейфоподобной двери начинали действовать Сету на нервы. Он достал из бара бутылку «Гранже»[29] и налил по бокалу себе и Зое. Они пили, почти не разговаривая.

Муттерс вернулся, когда Сет наполнил бокалы снова. Банкир придержал дверь, и Абельс вкатил небольшую металлическую тумбу на колесиках; крышка ее служила рабочей поверхностью. В руке у вице-президента был надорванный конверт и какие-то листы бумаги. Он прошел за Абельсом в комнату и показал жестом, чтобы тот подкатил тумбу к окну с видом на озеро.

Абельс вышел, дверь снова раздражающе громыхнула. С конвертом и бумагами в руке Муттерс подошел к Сету и Зое. Взглянул на бутылку.

— Великолепный выбор, — одобрил Муттерс. — Одно из лучших вин, которые можно купить за деньги.

— Неплохое, — ляпнул Сет, пытаясь выглядеть невозмутимо. — Но купаж не слишком изящный.

Бровь Муттерса дернулась, но он, ничего не ответив, взял картину со стола:

— Продолжим?

Сет кивнул, поставил бокал на столик и подошел к Муттерсу и тележке у окна. Зоя встала у него за плечом. Они смотрели, как банкир, сверившись с бумагой, положил картину на рабочую поверхность и открыл тумбу. Потом снова заглянул в бумаги. После чего достал из ящика тумбы бутыль скипидара, тряпку и серый металлический ящик. Ящик был закрыт на висячий замок.

Не закатывая рукава и даже не сняв пиджак, Муттерс открыл бутыль, щедро плеснул скипидар на тряпку и принялся стирать краску с картины.

У Зои перехватило дыхание. У Сета глаза тоже полезли на лоб, но он потихоньку сжал ее руку, чтобы она молчала. Полувековые краски картины поддавались с трудом. Кое-где Муттерсу даже пришлось подработать шпателем по мере того, как он снимал краску слой за слоем, меняя тряпки. Краски мешались, оставляя бурые разводы. Но после двадцати минут такой работы поверхность картины стала меняться.

— Ага! — загадочно воскликнул Муттерс, продолжая тереть с удвоенной энергией. В центре картины появилось золотое пятнышко, потом еще одно.

Через десять минут все было кончено. В центре бывшей картины располагался тонкий золотой слиток, вделанный вровень с поверхностью доски, на которую наносили краски. По ширине и длине слиток был размером примерно с сигаретную пачку. Муттерс протянул его Сету и Зое, чтобы они получше все рассмотрели. На слитке был оттиск с буквами и цифрами: штамп литейной мастерской с пробой .99999, вес слитка, свастика, имперский орел и две молнии знака СС. У Зои отвисла челюсть.

— Полагаю, именно это вы ожидали увидеть? — произнес Муттерс, адресуя вопрос Сету.

— Чего?.. А… да. Да! — Сет старался скрыть удивление. — Именно то, что я ожидал.

Муттерс вручил доску Сету:

— Аккуратнее, там еще не высохла краска.

Сет поднес доску к свету. У него болезненно перехватило дыхание при виде оттиска свастики на золотом слитке. Ощутимый символ зла показывал, в какую чудовищную паутину они угодили.

Риджуэй вернул доску Муттерсу. Вице-президент потянулся за бумагами, которые принес с собой, и случайно уронил конверт. Сет нагнулся за ним. В обратном адресе на конверте стояло имя Германа Геринга. Под ним — берлинский адрес и всего одно слово. «Инструкции». У Сета дрожала рука, когда он клал конверт на место.

Муттерс еще раз сверился с бумагами и перочинным ножом выковырнул золотой слиток из доски. В углублении лежал ключ. Муттерс извлек его и вручил Сету.

— Вот ваш ключ к ящику, — сказал банкир. — А это, — он указал на цифры, оттиснутые на золотом слитке, — ваш номер счета. Он в точности соответствует тому номеру, который был оставлен в инструкциях… — Муттерс искательно глянул на Сета, — джентльменом, открывшим этот счет и оставившим трастовый фонд для бессрочной аренды.

Сет нерешительно взял слиток и ключ из рук Муттерса. Он никак не мог поверить, что держит в руках вещи, принадлежавшие этому воплощенному злу — Герману Герингу.

— Что ж, приступим, — нетерпеливо произнес он.

— Разумеется, — ответил Муттерс. — Но, боюсь, доступ к счету, который совпадает с номером на вашем слитке, означает Приоритет номер один.

— Что это означает? — Сердце Риджуэя сжалось.

— Это означает, что мы не имеем права изымать ячейку из хранилища без вашего присутствия. — Сет несколько расслабился. — Это весьма необычно. В ином случае мы просто принесли бы ее сюда, — Муттерс обвел жестом комнату, — или в любое другое помещение для осмотра. Но счет с Приоритетом Один означает, что вы должны присутствовать при открытии ячейки.

— Не будем терять время, — кивнул Сет.

Муттерс собрал инструкции и отвел Сета с Зоей обратно к лифту, где нажал кнопку без обозначения этажа.

— Это самый глубокий уровень хранилища. Максимальный уровень безопасности.

Сет небрежно кивнул, изо всех сил изображая самовлюбленное равнодушие, каким обычно окутаны богачи. Видимо, это действовало на Муттерса успокаивающе.

Выйдя из лифта, они долго шли по коридорам с мраморными полами. По обеим сторонам тянулись ряды ячеек различных размеров. Спустившись по короткой лестнице, они оказались перед крупными стенными ячейками. Некоторые были величиной с конторский шкаф. Муттерс отступил назад и, заложив руки за спину, окинул взглядом ряд дверец, отыскивая номер нужной. Она нашлась почти мгновенно.

— Вот, — показал он. Дверца располагалась футах в четырех от пола, была около фута в ширину и дюймов шести высотой. Зоя и Сет подошли ближе. Оба замка были запечатаны золотой фольгой. — Прошу вас внимательно осмотреть замки, чтобы убедиться, что никто не надорвал пломбы, — сказал Муттерс. Пломбы были нетронуты. — Продолжим? — спросил Муттерс. Сет кивнул и передал Муттерсу ключ, который более сорока лет хранился в картине за слитком. Сам слиток уже изрядно оттягивал Сету карман.

Риджуэй затаил дыхание, когда Муттерс прорвал фольгу сначала своим, банковским ключом, а затем — ключом из картины. Он повернул оба ключа одновременно, и замок щелкнул. Муттерс открыл дверцу — за ней обнаружился стандартный контейнер депозитной ячейки. Муттерс выдвинул ящик из углубления, где его никто не тревожил столько лет, и предложил осмотреть. Крышка была опломбирована четырьмя массивными золотыми печатями, на которых тоже стоял оттиск молний СС. Муттерс взглянул на печати, потом на Сета. На его лице ничего не отразилось, как у человека, который один раз уже все видел, а теперь только ждет, когда увидит что-то еще раз.

— Вам угодно, чтобы я помог донести контейнер до комнаты осмотра?

Сет кивнул. Когда они с Зоей выходили вслед за Муттерсом из хранилища, Сет оглянулся на длинные ряды ячеек и подумал: какое еще зло может быть в них скрыто? Возможно, прямо сейчас люди убивают друг друга за их содержимое? От этой мысли он содрогнулся.

30

В комнате наверху до сих пор пахло скипидаром. Муттерс принес контейнер и оставил их наедине. Сет с Зоей сорвали печати и обнаружили внутри металлический кейс — вроде тех, где носят дорогие камеры и электронику. Кейс был закрыт на сложный кодовый замок, и код совпадал с номером счета, оттиснутым на золотом слитке.

Теперь содержимое кейса было разложено на кофейном столике: бумаги, многие — с печатями, документы рейхсканцелярии и Ватикана; переплетенные экспликации фортификационных сооружений; план сооружения, которое называлось просто «Объект Хаберсам», микропленка «Оригиналы исторических свидетельств на Объекте Хаберсам», и фотографии — множество фотографий.

Сет нервно протянул одну Зое:

— Не удивительно, что из-за нее все еще убивают.

Зоя взяла снимок. С мелкозернистого оттиска на дорогой десульфурированной бумаги на нее глядело лицо. Смутный посмертный образ девушки или молодой женщины, на лице — мир и покой, словно только что закончились какие-то ужасные страдания.

— Поверить не могу, — сказала Зоя. — Гитлер шантажировал Папу, чтобы тот не осуждал зверства нацистов.

— Поверь, — ответил Сет. — Вот доказательства.

Он выудил из разбросанных на столе бумаг одну — соглашение, по которому католическая церковь обещала хранить молчание в обмен на гарантированные Гитлером неприкосновенность Ватикана и неразглашение информации о Софийской плащанице. Скреплено печатями Имперской канцелярии Третьего рейха и Ватиканом, подписи — Папа Пий XII и Адольф Гитлер.

Зоя положила снимок на стопку других фотографий плащаницы. Оба уставились на материалы, разложенные перед ними на столе. Невероятно: явление женщины-мессии тщательно скрывалось римским императором и Папой, затем нашли плащаницу и документы, подтверждающие ее подлинность, — Страсти Софии… И кто нашел — Герман Геринг. Сотни людей убиты, чтобы скрыть истину в самом начале, миллионы погибли в результате этого замалчивания.

— Что мы теперь будем делать? — спросила Зоя.

— Поедем в Альт-Аусзее, наверное, — отозвался Сет. — По крайней мере, так говорил Йост. Увидимся с Моргеном. Кроме всего прочего, здесь не стоит задерживаться надолго. Полиция наверняка с удовольствием задаст нам пару вопросов. Может, действительно австрийский городок — то место, где неплохо отсидеться, пока не придумаем, как выбраться из этой кутерьмы.

— Да, и там мы сможем детальнее изучить материалы. Мы только верхушку айсберга потрогали.

Сет кивнул, встал из-за стола и стал собирать все документы и фотографии в кейс.

На все у них ушло больше двух часов. Страттон наверняка уже утомился их ждать и начал беспокоиться. Сейчас они спустятся к нему, сядут в «вольво» и поедут в Альт-Аусзее. Там старый священник по имени Ганс Морген поможет им найти ответы на многие вопросы. И в этих ответах должно отыскаться решение, способ прекратить убийства, что следуют по пятам за Страстями Софии, — и способ снять с самого Риджуэя обвинения в том, чего он не совершал. Способ должен отыскаться. Он не может не найтись.

Сет держал Зою за руку, пока они шли за Муттерсом к лифту. Краем глаза Сет заметил двух людей в другом конце коридора. Присмотрелся внимательнее: один показался знакомым, но Сет не смог вспомнить, где он видел это лицо. Полицейские и преподаватели — а особенно беглецы — в своей жизни видят много лиц.

Муттерс кивнул им и улыбнулся, когда двери лифта разъехались. Похоже, он их знает. Один из подошедших сунул руку во внутренний карман пальто, а когда ее достал, в ней был автоматический пистолет с матово-черным металлическим цилиндром, прикрученным к стволу. Сет похолодел, Зоя еле слышно ахнула. Человек остановился перед ними футах в пятнадцати и поднял оружие.

— Нет, — только и вымолвил Муттерс перед тем, как в него выстрелили. Убийца направил пистолет на Сета.

Инстинктивно Сет толкнул Зою в лифт и неистово ударил по кнопке с надписью ZUMACHEN.[30] Из коридора доносился топот бегущих ног, приглушенный толстым ворсом ковра. Двери не закрывались.

Сет схватил Зою за руку и толкнул в угол лифта рядом с контрольной панелью. Зоя в страхе смотрела, как Сет взялся обеими руками за ручку черного дипломата, как это делают олимпийские метатели молота.

— Не шевелись, — сказал он. На пробу размахнулся, расставив ноги, и вложил всю силу в удар, едва голова убийцы показалась в проеме лифта.

Кейс был довольно увесист из-за бумаг и документов. Удар острым углом пришелся над левым ухом, и металл легко рассек тонкую кожу. А в следующую секунду раздался влажный хруст, и голова киллера лопнула, как гнилой арбуз.

Пистолет с глушителем выпал из его руки и ударился о стену лифта. Сет не выпускал из хватки ручку кейса. Киллер обмяк и тяжело рухнул на пол; ноги остались снаружи, а туловище — в лифте. Двери наконец-то стали закрываться, стукаясь о тело. Сет сунул окровавленный кейс Зое и схватил пистолет киллера. Когда двери лифта в очередной раз ударились о труп на уровне почек и снова открылись, Сет заметил второго человека: он говорил что-то в рацию. Их было много. Но где они все?

Человек заметил оружие в руке Сета и юркнул за угол, уйдя с линии огня. Двери лифта снова стукнулись о тело, и Сет, наклонившись, взялся за подмышки. Он не успел втащить тело в кабину полностью, двери снова стукнулись о колени мертвого киллера и опять разъехались.

Перед ними стоял второй убийца, но в руках у него была уже не рация, а пистолет — близнец того, что держал в руках Сет. Какой-то миг мужчины тупо и удивленно разглядывали друг друга, потом оба подняли оружие. Сет оказался на долю секунды быстрее и на волосок точнее. Его пистолет дернулся в руке раз, другой, третий — и Сет вжался в стену. На этот раз двери закрылись полностью, но Сет все же успел заметить, как второй киллер сначала упал на колени, а потом ткнулся лицом в ковер. В лифте Сет перевернул тело первого убийцы и обнаружил две запасных обоймы. Он рассовал их по карманам.

— Кто… — Голос Зои сорвался. Она откашлялась и попыталась снова: — Кто это был?

Сет покачал головой и продолжил обыск. Достал бумажник и раскрыл его. Там было много различной валюты — швейцарские франки, австрийские шиллинги, немного германских марок. Среди кредитных карточек Сет обнаружил удостоверение на имя Бернарда Зальцера, сотрудника банка «Туле Гессельшафт». Сет протянул карточку Зое:

— Герр Муттерс был не единственным, кто готовился к появлению тех, кто придет с картиной. — Лифт замедлил ход у первого этажа. — Вот, держи. — Сет бросил Зое бумажник киллера. Лифт остановился, и двери открылись. Сет ткнул кейсом в деревянную панель, скрывающую выход. Вышел из лифта. Рядом грудью на массивном деревянном столе лежал охранник. Из круглой дырочки в виске уже натекла лужа крови.

На диване сидел человек в черной форме с красными лампасами. Лишь со второго взгляда Сет узнал в нем одного из музыкантов Армии спасения. Другой стоял у входной двери. Оба с удивлением посмотрели на Сета. Все на мгновение замерли.

Музыкант, сидевший на диване, поднял неуклюжий металлический предмет, в котором Сет сразу признал «хеклер-и-кох». Риджуэй быстро шагнул назад и толкнул Зою. Запутавшись в ногах друг друга, оба упали на пол почти в тот же миг, когда пули ударили в деревянные панели.

— Быстро! Быстро! — орал по-немецки убийца. Сет выпутался и открыл огонь, не поднимаясь с колен. Пуля попала в живот подбегавшего с автоматом музыканта. От удара пули он выпрямился, и на его лице промелькнуло крайнее изумление. Видимо, никто не предупредил, что Риджуэй может быть вооружен. Сет использовал преимущество внезапности и выстрелил еще раз. Правый глаз нападавшего как будто взорвался красным и розовым.

Зоя вскочила на ноги и стала нажимать все кнопки. Пока двери закрывались, Сет продолжал выпускать пулю за пулей в сторону второго музыканта. Когда двери закрылись, обойма была уже пустой. Сет глубоко вздохнул, когда лифт поехал наверх.

— Куда едем? — спросил он, пытаясь понять, как сменить обойму.

— Наверх, — коротко ответила Зоя. Сет вогнал свежую обойму. — Где-то на нижних этажах наверняка должны быть кабинеты, — сказала она. — А там, где кабинеты, есть и пожарные выходы.

Лифт выпустил их на этаже, где в просторном помещении рабочие места были отделены друг от друга стеклянными перегородками.

Весь зал полнился тихим гулом компьютеров, калькуляторов, принтеров. Вот так шумят деньги. Сет тут же засунул пистолет за пояс.

Быстро оглядевшись, Зоя оценила обстановку и шагнула вперед. Подошла к красному пожарному извещателю и дернула за ручку. Зазвенела сигнализация.

— Фойр! Фойр! Пожар! — закричала Зоя. По залу пронесся тревожный ропот, люди стали подниматься с мест. Сет покрепче вцепился в кейс и присоединился к Зое:

— Пожар! Всем надо уходить! Пожар! — Гул перерос во взволнованный рокот. Кто-то начал сгребать вещи со столов. Женщины схватились за сумочки. Перед Сетом и Зоей возник долговязый человек, чей авторитет был высечен у него на лбу.

— Что здесь происходит? — раздраженно поинтересовался он.

— На первом этаже пожар! — закричал Сет. — Герр Муттерс приказал начать эвакуацию с вашего этажа.

При имени начальника спеси немного поубавилось.

— Это в высшей степени странно, — заявил бюрократ. — Я должен сейчас же переговорить с вице-президентом лично. — Он целеустремленно направился к телефону. А офис тем временем погружался в пучину хаоса — люди толкались, протискиваясь к открытой двери в дальнем углу зала. Звонок пожарной сигнализации, включившийся, когда открыли аварийный выход, лишь нагнетал панику. Зоя и Сет присоединились к перепуганной толпе.

Внизу аварийной лестницы в просторном внутреннем дворике, из которого переулки вели на соседние улицы, толпился офисный люд. Народ взволнованно обсуждал происшедшее. Кто-то в голос заявлял, что не видел никакого дыма, кто-то строил догадки насчет учебной тревоги.

Сет и Зоя тихо отделились от толпы и прогулочным шагом двинулись по переулку в сторону Банхофштрассе. Вой сирен разрастался — наверняка приехали пожарные, а если нашли тела, то и полиция.

Переулок вывел их на тихую улицу в сердце средневековых кварталов Старого Цюриха. Они шли молча — каждый слишком устал, чтобы разговаривать. Через полчаса они добрались до подземного гаража на Зильштрассе, а еще через минуту Зоя заметила «вольво». Страттон помахал им.

31

Они приехали в Альт-Аусзее наутро перед сочельником. Снегопад начался перед рассветом, а после восхода лишь усилился.

Дорога на Альт-Аусзее была узкой и повторяла каждый изгиб речушки, текшей к озеру. Когда они въезжали в Альт-Аусзее, пришлось тащиться меньше чем на десяти милях в час. Снег налипал на лобовое стекло и оставался ледяным козырьком там, куда не доставали «дворники».

Они втроем поселились в двух комнатах «Кольбахерхофа» — небольшого пансиона рядом с церквушкой на окраине. Наконец, укрываясь под зонтом от мокрого снега, Сет и Зоя прошли почти четверть мили от пансиона до центра. Йост особо подчеркивал, что ожидают только их двоих.

— Кто? — в один голос спросили Страттон и Зоя. Сет пожал плечами:

— Он сказал, что они нас сами узнают.

За всю дорогу до центра им встретилась только одна машина — трактор, тащивший прицеп с сеном. Тепло укутанный фермер помахал им рукой и проехал мимо.

Больше никого они не встретили. По пути им попалось несколько лавок: инвентарь, одежда и магазин с игрушками, книгами и всякой всячиной. Все лавки располагались в отдельных каркасных или каменных одноэтажных домиках вдоль дороги, и друг от друга их отделяли узкие переулки. Все лавки были закрыты. Для добрых селян Альт-Аусзее Рождество уже наступило.

Ярдах в пятидесяти от лавки с книжками-игрушками обнаружилось двухэтажное здание из серого камня, в котором располагалось и полицейское и почтовое отделение. Сет подергал за дверную ручку, но и здесь было закрыто.

— Куда теперь? — вслух спросил он.

Они постояли немного и осмотрелись. По обе стороны главной улицы лавки тянулись и дальше. Но и там свет не горел, а окна глядели мрачно и неприветливо. Мимо, оставляя на заснеженной дороге свежую колею, прогромыхал грузовичок с проржавевшей кабиной, залатанной баночной жестью. Водитель тоже им помахал. Сет и Зоя помахали в ответ и стали смотреть, как он исчезает в заснеженной мгле. Но он не скрылся из виду: уцелевший задний огонь вспыхнул, и грузовичок подрулил к обочине. Прищурившись, они разглядели в снежной пелене, укутавшую весь город, что в одном окне свет все же горит. Водитель вышел из грузовичка и зашел в дом.

— Зайдем? — спросила Зоя, делая неуверенный шаг в ту сторону.

— Почему бы и нет? — согласился Сет. — Похоже, во всей округе это единственное обитаемое место.

Когда они подошли ближе, им открылись огни маленького кафе с пивным залом. Сет и Зоя прибавили шагу. Пока они добирались до грузовичка, его следы на дороге успело замести. Рядом у обочины стояли побитый «мерседес» и совершенно новый «фиат».

Они остановились у заведения с остроконечной двускатной крышей и окнами, забранными косой частой решеткой из темного дерева. Снега на ромбики решетки надуло именно так, как безуспешно имитируют американцы, напыляя аэрозолем на окна пластиковый снег.

В окно было видно, как фермер здоровается с завсегдатаями. Два полицейских в форме сидели за столиком с чашками кофе и стаканами чего-то прозрачного, возможно — шнапса. Так вот почему участок напротив заперт. Еще трое — кряжистые, краснолицые, в альпийских зеленых куртках, — сидели на длинных скамьях за большим столом и пили из кружек.

Кабатчик и пышная дамочка — скорее всего, жена — стояли за стойкой, широко улыбаясь посетителям. Сет и Зоя вошли и сразу попали из морозного заснеженного мира в тепло и уют, где пахло добрым пивом, специями, соленьями и разнообразными колбасками, а главное — людьми, которые сохнут и греются после слякоти и холода снаружи. Все головы сразу повернулись к ним. Сет заметил, что во взглядах не было недружелюбия. Только любопытство. Альт-Аусзее — в самом конце дороги, за городком она переходит в тропу и уводит в холмы, а потом и в горы. Нечасто чужие появляются в сочельник в таких местах.

— Грюсс готт! — произнес Сет традиционное австрийское приветствие.

— Грюсс готт! — ответил ему нестройный хор голосов. Сет и Зоя подошли к стойке. Сет на ходу обратил внимание на морщинистого старика, в одиночестве сидевшего в углу с кружкой пива.

— Могу я вам чем-то помочь? — спросил бармен с тем приятным австрийским акцентом, который делает немецкий язык почти музыкальным.

— Да, если не трудно, — ответил Сет. — Надеюсь, что сможете. Я ищу одного человека. Отца Моргена. — В лице бармена что-то неуловимо изменилось. — Вы его знаете?

— Да, — медленно произнес бармен. — Я знаю его… Я знаю о нем. — Он замолчал.

Сет чувствовал, как взгляды остальных буравят ему спину. Дрогнувшим голосом он спросил:

— Вы… его видели?

Хозяин несколько мгновений серьезно смотрел в лицо Сета, потом рассмеялся:

— Да, видел. — Он ненадолго задумался. — Я был ребенком, когда мы с ним виделись в последний раз. Не думаю, что я видел его после. — Он снова ненадолго задумался. — Это было в последние недели войны.

Сет медленно кивнул и повернулся. Полицейские молча сидели за столиком и смотрели на Сета с той подозрительностью, которую любые служители закона приберегают для чего-то необычного.

— Офицеры, — начал Сет упавшим голосом, — вы не знаете, где я мог бы найти отца Моргена? — Те молча качнули головами. Сет кивнул.

— А где он мог бы остановиться, если бы приехал в Альт-Аусзее? — спросила Зоя у хозяина и его жены.

Они одновременно покачали головами, а мужчина ответил:

— Может, в «Кольбахерхофе», а может, на старом постоялом дворе. — Он кивнул на северную стену своего заведения. — Это в нескольких милях отсюда. Прямо по дороге.

Зоя подождала, но кабатчик явно не собирался больше разговаривать.

— Что ж, — сказала Зоя, — спасибо вам… за информацию.

Они вышли из кафе и побрели в сторону «Кольбахерхофа».

Снегопад усиливался.

— Не могу поверить, что окажется так тяжело найти человека в таком крошечном городке, — сказала Зоя.

— Они знают, где он, — тихо отозвался Сет.

— С чего ты взял?

— Ты заметила, как они на нас смотрели? Когда мы только вошли, они были довольно приветливы, но стоило мне упомянуть об отце Моргене, их дружелюбия как не бывало.

— Но почему?

— Они его защищают.

— Прошу прощения, — неожиданно раздался голос позади. Сет и Зоя повернулись и увидели старика, который в одиночестве пил пиво в этом кафе. — Я знаю отца Моргена, — сказал он. — Возможно, я смогу вам помочь.

Старика согнули годы, но даже так он был почти ростом с Сета. А в молодости и вообще великан. Буйная седая шевелюра делала его похожим на Эйнштейна времен Принстона.

— Меня зовут Гюнтер, — сказал старик, снял перчатку и протянул руку.

— Я Сет Риджуэй. А это моя жена Зоя.

Человек, назвавшийся Гюнтером, поклонился и взял руку Зои. Сет сперва подумал, что он собирается ее поцеловать, но Гюнтер просто пожал.

— Я расскажу о вас отцу Моргену, — сказал он, — и перезвоню вам. Ждите в «Кольбахерхофе»… без посторонних… в баре.

Он повернулся и с удивительной для старика прытью зашагал по снегу назад.

Прошло несколько часов. Зоя и Сет сидели в подвальном баре «Кольбахерхоф», потягивая глинтвейн. Наверху в своем номере злился Страттон, весьма недовольный такими условиями. Пока они ждали рандеву, назначенного стариком, Зоя пыталась объяснить, что она видела на складе и как ей удалось устроить свой побег. Сет слушал молча, восхищаясь ее силой и находчивостью.

— Единственное, что меня удивляет: почему ты не придумала это раньше.

Зоя глотнула глинтвейна и кивнула:

— Может, дело в психике. Может, я не хотела бежать, пока не увижу всё. А может… — Она уставилась надолго в одну точку.

— Что «может»? — переспросил Сет.

— Знаю, ты вряд ли в это поверишь… — Зоя посмотрела в потолок, потом снова на Сета и неуверенно проговорила: — Но мне кажется, что это Бог хотела, чтобы я осталась. Мне кажется, я была призвана остаться, чтобы услышать Ее. И тогда Она дала мне план побега.

— Ну еще бы. Ты хочешь сказать, что Бог — можешь сама выбрать пол по вкусу или лишить его вовсе — каждый раз устраивает нам козью морду и подводит к краю могилы, лишь бы мы в него поверили? — Зоя молча смотрела на него. Сет покачал головой. — Зоя, это не вера. Это страх смерти, заставляющий хвататься за соломинку. — Он повернулся к ней.

— Посмотри, ведь все, что тебе нужно было знать дня побега, ты уже знала.

— Я бы так не сказала, — неуверенно ответила Зоя.

— Точно тебе говорю, — стоял на своем Сет. — Нужно было только вспомнить, чему учил тебя отец, и применить это.

— Я в этом совсем не уверена, — медленно проговорила Зоя. — Особенно теперь, когда я все вспоминаю. Многих вещей я попросту не знала.

— Точно тебе говорю, ты все знала. Просто не думала об этом, пока тебе не было нужно.

— Почему же я так хорошо и подробно все вспомнила? — спросила Зоя. — Все было так, будто я держала схемы перед глазами.

— Да потому, что страх смерти заставил тебя сконцентрироваться. Поверь мне, я тоже в таких переделках бывал.

— Похоже, твои недавние столкновения со смертью повлияли на тебя совсем иначе.

— Да. Когда случается один раз — это мистическое переживание. Но когда люди раз за разом пытаются тебя прикончить, ты начинаешь думать, что Бог либо маньяк-садист, либо его вовсе не существует.

— Не срастается, — покачала головой Зоя. — Я постоянно находилась под угрозой смерти. Каждый день смерть поджидала меня за каждым углом. Почему же этот страх никак не мог заставить меня сосредоточиться, пока я не стала изучать Великую Богиню, пока не уверовала в женскую ипостась Бога.

— Не верю своим ушам, — сказал Сет, допивая глинтвейн. — Куда подевалась мадам не-поверю-пока-не-докажете, которая ничего не принимала на веру, пока не увидит собственными глазами, пока сама не потрогает?

— И я не могу поверить собственным ушам, Сет. Ты, верующий человек, — как ты смог отказаться от веры лишь потому, что твои дела пошли неважно? Насколько сильно…

Телефон у стойки зазвонил ровно в 19:00. Сын хозяина взял трубку, послушал и протянул ее Сету:

— Это вас, майн герр.

Сет подошел к бару:

— Да?

— Герр Риджуэй? Это я, Гюнтер. Пожалуй, я смогу вам помочь. То есть мои друзья готовы помочь вам встретиться с отцом Моргеном.

— То есть он сейчас в Альт-Аусзее?

Гюнтер промолчал.

— Мои друзья готовы помочь вам. Вы хотите с ними встретиться?

— Конечно.

— Вот и хорошо. Выходите из «Кольбахерхофа» и идите по главной дороге к центру города. Не доходя, вы увидите перекресток, где будет лавка книг и игрушек…

— Я ее видел.

— Хорошо, — сказал Гюнтер. — Я буду ждать вас у входа.

— Когда?

— Сейчас.

— Сейчас?

— А что, у вас есть планы провести этот вечер в Альт-Аусзее поинтереснее? — Голос был исполнен желчного сарказма.

— Нет-нет. Что вы, конечно нет.

— Хорошо. Мои друзья с нетерпением ждут встречи с вами. Приходите.

Сет повесил трубку, расплатился за глинтвейн и, пока они поднимались в номер, пересказал Зое разговор, а пока одевались, рассказал Страттону о предстоящей встрече.

Сет и Зоя вышли наружу. Снег теперь не падал тяжелыми хлопьями, а полувоздушной пылью сыпался с неба. Похолодало, и снег скрипел под ногами, пока они молча, держась за руки, шли к лавке. Дорога заняла пять минут. Теперь они стояли, притоптывая ногами, будто мороз муравьями бегал у них под ногами, и если их раздавить, то не замерзнешь.

Через несколько мгновений в спину Сета уперся твердый предмет. В темноте завелся двигатель.

— Мистер и миссис Риджуэй, прошу вас, не делайте резких движений. — Голос был незнакомый. Это не Гюнтер, точно. Битый «мерседес», который они видели раньше у кафе, подкатил к тротуару. Сет попробовал разглядеть номера, но свет фар слепил глаза. — Залезайте на заднее сиденье, — произнес голос у него над ухом.

Задняя дверца распахнулась. Сет увидел, что Зоя открыла рот, будто собиралась закричать, но рука в перчатке быстро закрыла ей рот. Зоя забилась. Сет бросился к ней на помощь и получил тяжелый улар по затылку. У него подкосились ноги.

— Крайне неразумно, — сообщил голос, когда их все-таки затолкали в машину. — Нам просто не нужен лишний шум. — В голосе не чувствовалось никакой угрозы. Как только Зою и Сета уместили на заднем сиденье, машина тронулась. — Я должен завязать вам глаза, — произнес тот же голос. Сет повернул в его сторону голову, но сильная боль мешала оглядываться по сторонам. Через секунду Сету и Зое на головы натянули что-то вроде толстых чулок. Ткань была совершенно непрозрачной, но не затрудняла дыхание. — Не волнуйтесь, — произнес голос, — мы не собираемся причинять вам вреда.

Боль в голове мешала Сету принять на веру эти слова. Он вспомнил убийц, которые охотились за ним в Цюрихе, Амстердаме, Марине-дель-Рей. Сет попытался успокоить себя мыслью, что на сей раз никто вроде бы не покушался на их жизнь. Их просто похитили. Но спокойствия эта мысль не принесла.

Машина примерно пять минут ехала по асфальту, потом снизила скорость и задребезжала по грунтовке. Их мотало на заднем сиденье, и в какой-то момент Сету удалось дотронуться до Зоиной руки. Он пожал ее, и она пожала его руку в ответ. Сила, поддержка, надежда, любовь. Они обменивались этим, не произнося ни слова, пока старый «мерседес», трясясь на ухабах, вез их во тьму.

Прошло около получаса, и машина остановилась. Их вывели наружу и усадили, не снимая повязок с глаз, на другое сиденье, твердое и холодное. Вскоре прямо перед ними завелся малолитражный двигатель. Сет узнал звук движка снегохода. Они поехали опять. Сет и Зоя по-прежнему держались за руки, и Сет решил, что они, скорее всего, едут в санях, привязанных к снегоходу.

Они медленно перемещались еще примерно полчаса — продираясь сквозь ветки, цеплявшиеся за их одежду. Один раз им велели пригнуться — видимо, они проезжали под чем-то нависающим.

В конце концов поверхность выровнялась, и двигатель снегохода умолк. Их повели сквозь снежный ветер. Открылась дверь. Теплый воздух окутал их, когда они вошли в комнату. Дверь за ними захлопнулась.

— Снимите с них повязки, — произнес чей-то голос, и чулки с них стащили. Сет даже не зажмурился, поскольку свет в помещении давали только керосиновая лампа и огонь в большом камине. Комната выглядела типичным тирольским жильем. Грубо сколоченная лежанка и прочая нехитрая сельская мебель. По комнате плыл запах оплавленного воска и кофе.

Зоя обняла Сета за пояс, и оба повернулись. У камина стояли двое мужчин с кружками кофе. Гюнтера они узнали. Второй мужчина выглядел худее и аристократичнее. Он какое-то время молча смотрел на Зою и Сета, потом сделал шаг вперед.

— Добро пожаловать, — сказал он и протянул руку. — Меня зовут Ганс Морген.

32

Морген не походил на священника. В своем толстом свитере, шерстяном спортивном пиджаке и шерстяных штанах он больше всего походил на профессора или ученого-исследователя. К тому же на нем не было воротничка священника. Он пожал руки сначала Зое, а потом Сету.

— Должен принести извинения за тот экстравагантный способ, которым вас сюда доставили, — сказал он. — Слишком многие хотели бы меня найти. Мне нужно было убедиться, что вы именно те, за кого себя выдаете. — Сет потер затылок. — Мне очень жаль, мистер Риджуэй, — снова извинился Морген, — насчет вашей головы. Но Рихард… — Он взглянул на человека, стоявшего у двери. Сет повернулся и тоже посмотрел на него. У Рихарда Штера были мягкие, почти детские черты лица, кроткие голубые глаза и фигура как у защитника в американском футболе. — К счастью, Рихард у нас профессионал. Ваша голова не будет болеть долго.

— Легко вам говорить, — сказал Сет с напускной строгостью.

— Конечно, — мягко ответил Морген. — Присаживайтесь. Я варю свежий кофе. — Он показал на два стула с реечными спинками у грубо обтесанного стола, который был заставлен чашками, бутылками, тарелками с колбасой и нарезанными ломтями черного хлеба.

Они устроились за столом и стали молча наблюдать, как Морген снимает прихваткой видавший виды кофейник с решетки в камине. Морген поставил перед Сетом и Зоей оббитые глиняные чашки и наполнил их черным дымящимся напитком. Потом налил кофе себе и устроился рядом. Остальные — двое, которые везли их, и Гюнтер, стоявший рядом с Моргеном, когда они вошли в комнату, остались на ногах. Время от времени кто-нибудь отодвигал занавеску и выглядывал на улицу. Снаружи явно дежурили часовые, которым иногда подавали сигналы.

— Я так понимаю, вам пришлось немало потрудиться, чтобы найти Страсти Софии. — Сет и Зоя кивнули. — Тогда, быть может, расскажете, как все началось?

— Не хотелось бы оказаться неблагодарным гостем, — сказал Сет, — но, учитывая то, как… экстравагантно нас сюда привезли, мне было бы гораздо спокойнее, если бы сначала вы рассказали мне о себе. — Сет оглядел людей в комнате. — И о своей группе.

— Конечно, — спокойно ответил Морген. Взгляд его смягчился. — Простите мне излишнюю обеспокоенность и такое негостеприимство. Я прекрасно понимаю ваше нежелание откровенничать. — Он посмотрел на Гюнтера и кивком подозвал его. Гюнтер подошел шаркающей походкой и сел на стул рядом с Сетом. — Возможно, Гюнтер сумеет добавить детали, которые я упущу… По всей видимости, мой друг Якоб Йост рассказал вам начало всей этой истории. — Он обвел взглядом комнату, как будто она была свидетельницей всего, что с ним случилось за сорок лет. — Позвольте я начну с того, о чем умолчал Якоб, — начал Морген. — Трудно поверить в то, что произошло за эти десятилетия, но мой рассказ, надеюсь, сделает все понятнее. — Морген сделал глоток из кружки, скривился и откинулся на спинку стула.

Джордж Страттон, прищурившись, всматривался в пляску снежинок в свете фар. Снегопад почти прекратился. Агент осторожно вел «вольво» вверх по неровной каменистой дороге. Сучья с шапками снега возникали из темноты и царапали дверцы.

Вначале Страттон ехал по следам Сета и Зои, лишь слегка припорошенным снегом, до места встречи. Натренированным взглядом он распутал следы шин у лавки, мазки подошв в снегу. От дверей уходили только следы шин, значит, Риджуэй и его жена вольно или невольно уехали с теми, кто был в машине. И он поехал по следам. Благо задача упрощалась тем, что снега больше не было, а по деревне почти никто не ездил.

Мост «вольво» скрежетнул, в очередной раз наткнувшись на камень. Страттон остановился, вышел с фонариком из машины и двинулся по склону пешком.

— После войны я искал сержанта, — продолжал Морген, — но он, как и большинство его товарищей, успешно скрылся. — Морген медленно поднялся и подошел к камину за новым кофейником. — Я прикладывал все усилия к тому, чтобы проверить слова сержанта о том, что Гитлер шантажировал Папу. И добился двух вещей. — Он наклонился и снял прихваткой кофейник. — Во-первых… — он принес кофе к столу, — я познакомился с небольшой группой священников Курии, которые посвятили свою жизнь тому, чтобы ни один Папа больше не подвергся подобному моральному или теологическому шантажу.

— Священник в парке, — сказал Сет, — в Амстердаме. — И Сет вопросительно взглянул на Моргена.

— Отец Смит, — печально согласился Морген. — Я послал его, чтобы он присматривал за вами, оберегал вас.

— Перед смертью он успел сказать про какую-то «брань». Что бы это могло значить?

Морген посмотрел на него так, будто его ударили по лицу.

— Он назвал это имя? — спросил Морген.

— Так это имя?

Морген какое-то время молчал, словно ему нужно было свыкнуться с этой мыслью, пережить ее.

— Я подозревал, — сказал он, — но не знал, не был уверен. — Лицо его потемнело, а губы еле заметно задрожали.

Сет и Зоя смотрели на него, ожидая объяснения. Взор Моргена какое-то время казался туманным и нездешним, но затем взгляд его прояснился, и в глазах сверкнул гнев.

— Я расскажу вам об этом чуть погодя. — Он снова сел за стол. Посмотрел на вздувшиеся вены у себя на запястьях, как растерявшийся докладчик, который надеется, что подсказки появятся у него на руках. Затем снова посмотрел на Сета и Зою и продолжил: — Во-вторых, я стал объектом пристального внимания других членов Курии, которые, с одной стороны, не препятствовали моим поискам картины и сержанта, а с другой — не давали никакой возможности воспользоваться информацией, которую я мог получить… Это теневая группа, — продолжал священник. — Я выяснил, кто они — рядовой состав, мои собратья, среди них — всего несколько епископов. — Он сделал паузу. — Мой аббат в Мюнхене был из их числа. Много бы я отдал, чтобы узнать, кому в Риме он передавал информацию обо мне.

Морген замолчал, и взгляд его снова затуманился, будто он уже видел, что сделает, когда выяснит, кому в Риме могла понадобиться информация о нем. Потом он покачал головой и продолжил:

— Они не ограничивали моих действий, довольствуясь слежкой. Думаю, мне оставляли достаточную свободу перемещений, поскольку они тоже получали выгоду от моей деятельности. Для них я был чем-то вроде живца. Они выпускали меня в джунгли, чтобы тигры соблазнились легкой добычей, пока они сами сидят в кустах, выбирая, у какого тигра шкура получше. Я был осторожен, крайне осторожен, чтобы не вызвать у них и тени подозрения, что я догадываюсь об их планах. Так они сделают больше ошибок. Иногда можно убаюкать бдительность даже самых прожженных профессионалов и фанатиков.

Сет подумал о человеке Страттона: тот упустил его в библиотеке УКЛА в тот вечер, когда убили Тони Брэдфорда.

— Все послевоенные годы, — продолжал Морген, — я старался, чтобы все мои важные письма и телефонные переговоры с Йостом оставались в тайне. Ватикан конечно же был в курсе того, как мы с ним пытаемся найти украденные нацистами шедевры. Все наши переговоры и переписка об этом велись в открытую и наверняка перехватывались теми в Курии, кто следил за мной… Однако ситуация радикально изменилась около года назад. В прошлом… — Морген прикрыл глаза, — в прошлом январе мы с Йостом обнаружили одну не очень знаменитую картину. Одну из ранних работ Писсарро, которую пытался сбыть бывший полковник СС, проживающий в Португалии по новым документам. Мы навели полицию на его виллу на побережье недалеко от Лиссабона, где они нашли картину и взяли бывшего полковника под стражу. Этот случай достаточно широко освещался в прессе… Благодаря такой рекламе мне из Кройцлингена позвонил человек, которого я раньше знал как Франца Больса фон Хальбаха. Он был тем самым сержантом, который сорок лет назад прибежал ко мне ночью за отпущением грехов, потрясенный гибелью деревенского мальчика. Он же и был тем офицером, который показал мне плащаницу и Страсти Софии, лежащие в убежище… Теперь фон Хальбах стал уважаемым гражданином по имени Вилли Макс. — Морген откинулся на спинку стула и скрестил ноги, чтобы устроиться поудобнее. — К тому же Макс — фон Хальбах — умирал, и муки совести, которые он игнорировал или удачно избегал последние сорок лет, наконец настигли его. Юный сержант превратился в пожилого человека, который заботится о своей душе… Он, конечно, заматерел с тех пор. Он знал о важности картины, знал, что в ней — ключ к плащанице и Страстям Софии. Так что он не появился у меня на пороге с картиной в руках. Потому что сейчас она бы оказалась в руках моих врагов в Курии… Нет, понимая важность сохранения тайны, он решил действовать осмотрительно. Он связался с Постом, который сразу же позвонил мне.

Гюнтер прервался, предложив поесть. Люди снаружи продолжали нести службу, время от времени заходя в хижину, чтобы на ходу проглотить пару бутербродов. Им всем было около шестидесяти, и все они явно подчинялись Моргену.

— Когда-то они были священниками, — объяснил Морген. — Им уже хватило обманов и предательства церкви. Но, даже оставив службу, они чувствуют призвание. Они живут как священники, но служат не церкви, а Богу. Они помогают тем немногим из нас, кто борется с несправедливостью и злоупотреблениями церкви…

— С плащаницей и Страстями Софии мы даже сможем выиграть какие-то битвы, — добавил Гюнтер и устроился на жестком стуле поудобнее. — Теперь, я полагаю, ваша очередь.

Сет и Зоя, расправляясь с немудреной холодной трапезой, опять рассказали о своих злоключениях. От раза к разу их история становилась все короче — они все меньше слов тратили на то, чтобы рассказывать о своих болях и тревогах. Морген в свою очередь объяснил, что с каждым годом круг людей, готовых к реформам в Ватикане, сокращается. На них смотрят как на угрозу те, кто посвятил свою жизнь бюрократическим интригам. Но даже те, кто понимает, что разложение в Ватикане стало угрожающим и с этим необходимо что-то делать, смотрят на реформаторов как на потенциальный источник неприятностей.

— Вот почему мы не могли защитить вас должным образом, — с сожалением произнес Морген.

Риджуэй понимающе кивнул:

— Ваш рассказ многое объясняет, но все равно непонятно, зачем ФСБ понадобилось убивать вашего человека в Амстердаме. Вы говорите об опасности, исходящей от церкви. Но все опасности, с которыми сталкивались мы с Зоей, шли от русских, я не вижу, где эти две организации — церковь и ФСБ — имеют точки соприкосновения.

— На самом деле вы задали несколько вопросов, — начал Морген. — Во-первых, ФСБ не имеет отношения к убийству в Амстердаме. — Он замолчал, будто одна мысль о том, что он собирался сейчас сказать, доставляла ему сильную боль. — Его убила Конгрегация. Конгрегация Доктрины Веры — новое название Святейшей Инквизиции. — Зоя и Сет скептически посмотрели на Моргена. — Поверьте, — продолжал Морген, — это не первый случай. У Церкви есть и деньги, и влияние. И то и другое используется, чтобы нанимать людей, которые убивают других людей. Они убивают людей уже целое тысячелетие.

— Я думал, что это закончилось на Борджиа, — сказал Риджуэй.

— Это не с Борджиа начиналось, не с ними и закончилось, — печально произнес Морген. — Те просто довели убийства до крайности. Правительства — любые правительства — считают необходимым убивать людей по той или иной причине. Иногда эти убийства преподносятся в свете храбрости и благородства, но затем историю всегда переписывают, чтобы оправдать действия победителей… И в этом схожи Церковь и ФСБ. И та и другая — правящие организации, и обе действуют как правительства. Церковь боится и ненавидит Жириновского. Он и его приспешники — включая большую часть ФСБ — боятся и ненавидят Церковь. И в этой атмосфере всеобщей ненависти и страха рождается братство насилия.

— Но при чем здесь вообще ФСБ? — не унимался Сет. — Им-то зачем все это? Не может быть, что они хотели заполучить это лишь потому, что этого хочет Церковь.

— Отчасти именно поэтому, — сказал Морген. — Но по большей части они хотят получить это по тем же причинам, что и Гитлер. — Риджуэй и Зоя вопросительно посмотрели на Моргена. — Страсти Софии — сила. Сила, которую можно использовать как угодно и кем угодно. Жириновский или такие, как он, использовали бы Страсти Софии, чтобы шантажировать церковь — любую церковь, — добиваясь молчаливого одобрения своих действий: нового русского экспансионизма и геноцида, который наверняка за этим последует. А Церковь всегда легко сплачивала людей против неправедного режима. Жириновский так же, как и Гитлер, прекрасно знает, что государственное правление лишь тогда стабильно, когда оно не конфликтует с религиозными течениями. Люди по всему миру все еще защищают свои религиозные верования… Гитлер, КГБ, группы убей-акушера-во-имя-Иисуса, экстремистские защитники прав животных — все религиозные фанатики и политические террористы по сути своей — кровные братья, — сказал Морген. — Различия между ними ничтожны. Не важно, Жириновский это или кто-то еще. Если не он, найдется другой тиран. Мы не должны позволять тиранам использовать правду, чтобы связывать руки церкви. В нравственном смысле. — В голосе Моргена звучала стальная убежденность.

— Но как вы сможете это сделать, не ввергнув церковь в хаос? — спросил Сет. — Все христианские церкви — любых конфессий — основаны на вере во Христа как Мессии. Разве не вызовет раскол церкви известие о пришествии второго Мессии? Особенно если оно подтверждено документально? Особенно если Мессия — женщина? Не оставят ли многие свою религию, чтобы поклоняться новому Мессии? Наверняка возникнет противостояние между приверженцами старого и нового Мессии. Я о том, что волнения в Ирландии возникли, даже когда люди поклонялись одному и тому же Мессии. А этот раскол будет таким же фундаментальным, как… — Сет замолчал, подыскивая правильные слова.

— Как между христианством и исламом, — вмешалась Зоя.

— Точно, — согласился Риджуэй. Морген смотрел на них так, что становилось понятно — он эти аргументы выслушивает не один десяток лет.

— Вы рассуждаете, как руководство Ватикана, — в конце концов произнес он. — Примерно такая же цепь рассуждений привела императора Константина и его ставленника Папу к решению убить Софию и всех ее последователей. Церкви всегда угрожали — римляне, гунны, вестготы, амбициозные монархи, нацисты, фашисты и им подобные — и так будет всегда. Нисколько в этом не сомневаюсь. — Он умолк, а когда продолжил, его голос был тверже и увереннее. — Но Богу никогда не угрожала опасность, особенно со стороны правды… Разве не очевидно, что именно ложь создала такую ситуацию? Константин и служители церкви больше заботились о сохранении церковных и государственных институтов, чем о вере и спасении душ их паствы. Так что когда они убили Софию и скрыли правду об этом, чтобы сохранить собственную власть, они посеяли семена разрушения, которые теперь дали всходы. Если солгал один раз, потом будешь вынужден громоздить одну ложь на другую, пока правда не останется похороненной так глубоко, что ложь погребет под собой веру. Поэтому каждый Папа провозглашает лжесвидетельства относительно важнейших вопросов веры, а после у него не остается выбора, кроме как защищать ортодоксальную церковь дальнейшим враньем и лжесвидетельствами. А тех, кто пытается нарушить эту постыдную традицию, ждет смерть… Но мы должны беспокоиться не о сохранении церкви, а о людской вере, — убежденно произнес Морген. — Важно не спасение одной их старейших бюрократических структур в мире с ее жалкими людскими страстями и пороками, а религиозный и духовный подъем тех, кому служит церковь. Не так уж важно, кому адресуют люди свои молитвы, если они искренне молятся. Важна вера, а не имя объекта поклонения, будь то Будда, Христос, Магомет, Вишну или кто-то из тех богов, которые каждый день таскают на своем горбу солнце через все небо.

— Мой отец в это верил, — тихо сказала Зоя. — Он говорил мне, что все религии и верования — как витражное стекло, что окрашивает свет во все цвета радуги. Цветов много, но светит одно солнце. Бог создал нас разными и разговаривает с нами на разных языках.

— Ваш отец был мудрым человеком, — сказал Морген. — Мы — смертные создания, что пытаются постичь бессмертие. Имеют значение лишь наши вопросы. Вопросы, а не ответы, потому что ответы никогда не полны, они всегда ограничены нашими чувствами. И никогда не были истинными, поскольку человеческие «ответы» о тайнах мироздания всегда окрашены в цвета местной культуры, общества, целесообразности, предубеждений, алчности и прочих смертных грехов… И все же, несмотря ни на что, человек должен верить. Вера — то, что питает паше творчество, воодушевляет на подвиги, не объяснимые природными явлениями, позволяет выходить за пределы физического мира. — Он наклонился вперед и поставил локти на стол. — Люди должны верить. И они должны верить в правду. Мы можем стать тем, что даст им эту правду. — Морген смахнул со лба капли пота. — Большая часть того, на что опирается сегодня церковь, — лживо. С исторической точки зрения — правда, такой историк родится через столетие-другое — истина лишь укрепит веру. Но мы и те, кто будет жить после нас, обречены на страдания за грехи, опрометчивость и страхи людей, которые жили в 325 году от Рождества Христова. Альтернатива этому — позволить фашистам, диктаторам и прочим честолюбивым властителям использовать правду, чтобы шантажировать будущее.

Он откинулся на спинку стула; было видно, что он очень устал. Через минуту Сет поднялся, подошел к камину, снял кофейник с огня и поставил его на стол. Посмотрел на Моргена:

— Хотите? — Священник устало покачал головой. Сет налил кофе себе и Зое и вернулся к камину, чтобы опять поставить кофейник на огонь. Энергии Моргена теперь хватало лишь на то, чтобы сидеть за столом, и он держался за грубую столешницу, как держится за обломок доски последний выживший в кораблекрушении. Они сидели молча, слушая, как за окном свистит ветер и шумят деревья, в камине трещат дрова, а в комнате раздаются негромкие звуки человеческого присутствия — дыхание, какое-то движение. Через некоторое время Сет нарушил молчание.

— Не понимаю, как вы, зная все это… пройдя через все это, остаетесь не просто священником, а католиком.

Морген взглянул на Сета и улыбнулся:

— Я прошел через множество кризисов моей веры, как тот, который, судя по всему, переживаете сейчас вы, — ответил он. — Но я считаю, что вера в Бога поддерживает и укрепляет нас…

— Однако сама идея Бога настолько извращена политиками и опорочена организованной религией, — задумчиво произнес Сет. — Даже сама идея Его существования вызывает сомнения.

— Да, — терпеливо ответил Морген. — Так и есть. Вера поддерживает нас, религия разобщает. Но представьте себе вот что. Вы взбираетесь на гору и вдруг замечаете, что волокна страховочной веревки прогнили. Вы отцепите страховку? Отринете свою веру лишь потому, что часть ее сгнила? — Сет нахмурился. — Вера связывает нас с духовным миром, — продолжал Морген. — Но вера и религия — это сплетенные волокна одной веревки. В любой организованной религии истинная вера и богомерзкая ложь переплетены, как волокна этой веревки. Нельзя вырвать волокна зла, не разорвав веревку, и мысль об этом повергает меня в отчаяние. Я всего лишь смертный, мне не дано знать наверняка, какие волокна надо вырвать, а какие оставить.

— То есть вы принимаете церковь такой, какая она есть, со всеми изъянами?

— Почти, — согласился Морген. — Насколько могу. Знаете, я вижу все религии не как витражи, а как множество дверей, ведущих к Богу. Как смертные твари, мы способны объять лишь незначительную часть бесконечности. Так что не удивительно, если каждый народ, каждая культура видит свою маленькую часть Бога.

— Это как в притче про слепцов, описывающих слона? — спросила Зоя.

— Приблизительно, — ответил Морген. — Только каждый из нас слеп по-своему. Я думаю, что в каждой религии есть свой истинный проблеск Бога.

— Но как они все могут утверждать, будто истинный путь к Богу — только у них?

— Не могут, — возразил Морген. — Если честно, то не могут. Если это честные добрые верующие. Исключение, неприятие и оскорбление других видений Бога — зло, причиняемое мужами.

— И женами, — добавила Зоя.

— И женами, — улыбнулся Морген. — Бог — мужского пола. И женского. И ни того, и ни другого. Мы пытаемся узреть Бога, но нам так хочется видеть кого-то похожего на нас самих.

— Получается, что вера — наша связь с божественным, а религия — попытка перенести образ Бога на человека? — Старый священник кивнул. — Но не кажется ли вам, что это неправильно — ставить одно видение Бога над другими или пытаться ограничить Бога рамками одного пола? — спросила Зоя. — Разве это не идолопоклонство? Ограничить безграничное, нарисовать лицо безличного? Возможно, заповедь «не сотвори себе кумира» нужна для того, чтобы мы сосредоточились на абстрактном, бесконечном и всеобъемлющем, а не на сиюминутном и косном теологическом воплощении?

— Вы правы, — согласился Морген. — Любая попытка ограничить Бога или ограничить его рамками человекоподобия — богохульство чистейшей воды. Я думаю… — Речь Моргена неожиданно прервалась криками снаружи. — Быстро, — сказал Морген Гюнтеру. — Страсти.

Сет проследил взглядом за согбенной фигурой Гюнтера, который прошаркал в угол хижины к лежанке без матраса.

— Как вы это достали? — воскликнул Сет, увидев, что Гюнтер достал из-под лежанки металлический кейс, который они добыли днем раньше в банке «Туле Гессельшафт».

— Люди, которые работают со мной, обладают незаурядными талантами, — ответил Морген.

Сет молча смотрел, как Гюнтер бросился к камину. Третий человек в комнате — кряжистый мужчина лет пятидесяти с коротким ежиком волос — присоединился к Моргену и Гюнтеру. Вместе они приподняли один из камней, которыми был обложен камин.

Крики на улице стали громче. Трое мужчин положили кейс в тайник и стали устанавливать камень на место. Сет стряхнул оцепенение и бросился к ним. С его помощью они справились гораздо быстрее.

Они почти закончили, когда дверь рывком распахнулась и в комнату ворвался колючий холодный ветер со снегом. Двое людей Моргена на секунду застряли в дверях, держа под руки чье-то тело. Морген кивнул, и они заволокли внутрь мужчину без сознания, одетого в почти такую же куртку, как у Сета, теплые штаны и крепкие туристические ботинки.

— Мы заметили, как он тут шнырял вокруг дома, — сказал один из людей Моргена и бросил бесчувственное тело к ногам священника. Человек застонал.

— Переверните его, — приказал Морген.

Когда тело перевернули на спину, Зоя ахнула. Это был Джордж Страттон.

33

ШАХТА ХАБЕРСАМ — ТА, КОТОРАЯ ПОБОЛЬШЕ, — объяснил Гюнтер. — Кому же знать, как не мне: я руководил ею, пока не появились эсэсовцы. — Он достал план шахты, развернул и разложил его на столе. Вокруг собрались Морген, Риджуэй, Зоя, двое людей Моргена и Джордж Страттон с перевязанной головой. Все трое, поймавшие Страттона, тоже были в бинтах. Никто из них не был особо доволен, что американец к ним все-таки присоединился. Его бы убили, если бы за него не заступились Сет и Зоя — рассказав, что он спас им жизнь: Сету — в Марине-дель-Рей, а Зое — в Цюрихе.

— Какой-то вы подозрительно ловкий, — заметил Морген, но в конце концов согласился взять Страттона в команду. Теперь все сидели за столом, планируя налет на шахту. Они собирались пойти за Страстями Софии в Рождество. — Отпразднуем жертвоприношением, — сказал Морген.

Гюнтер подробно рассказал, как он и все остальные, исключая Моргена, несколько лет пробивали тоннель из соседней шахты, чтобы попасть в Хаберсам.

— Прежний вход оказался так замурован, что нам потребовались бы значительные усилия… плюс взрывчатка и тяжелая строительная техника, — объяснил Гюнтер. — По известным причинам мы не стали предпринимать этих попыток, чтобы не привлекать внимания.

— Не говоря о расходах, — добавил Морген. — Такие работы потребовали неподъемных средств.

— Конечно, — согласился Гюнтер. — Я прожил здесь всю жизнь и успел поработать почти во всех шахтах отсюда до Бад-Ишль. Здешние холмы изрыты шахтами, как кротовьими норами. Их здесь столько, что большей части даже нет на картах.

Чтобы найти нужную шахту, Гюнтеру потребовалось около года. Следовало работать очень аккуратно, чтобы не вызывать лишнего интереса, и горстке рабочих приходилось долбить штольню сверхурочно. На это ушло почти девять лет.

— Но если вы уже пробили штольню, — спросил Сет, — то почему не наняли какого-нибудь медвежатника, чтобы просто забрать Страсти Софии?

Гюнтер, ни слова не говоря, залез в металлический кейс и вынул оттуда переплетенную брошюру:

— Добрый сержант фон Хальбах рассказал отцу Моргену о целой сети мин и ловушек, расставленных на подходах к сейфу.

— К тому же, — подхватил Морген, — не только само хранилище таит опасности для тех, кто попытается туда проникнуть. Как сказал добрый сержант фон Хальбах, сам ларец со Страстями Софии заминирован, чтобы самоуничтожиться, дабы не попасть в чужие руки.

— А вот это — ключ, — сказал Гюнтер, любовно перелистывая старую тетрадь. — Страница за страницей — о том, как обнаружить, избежать или обезвредить все эти защитные механизмы. — Он прервался, вглядываясь в схемы. — Включая описание процедуры входа в само убежище. — Он отогнул страницу, чтобы все увидели.

— Что бы там ни было, — сказала Зоя, — взрывчатка или яды… Наверняка за сорок лет все уже разложилось.

— До сих пор люди подрываются на бомбах и гранатах, оставшихся со Второй мировой войны, — печально возразил Сет. — Иногда смертельные находки достаются крестьянам, которые натыкаются на них плугом, иногда рабочим газовых компаний, копающим канаву.

Гюнтер посмотрел на Зою:

— Он прав, миссис Риджуэй. А отравляющие вещества, которые производили нацисты, вроде нервно-паралитического газа табун или бомб с сибирской язвой, теперь даже опаснее, чем раньше, потому что контейнеры, в которых они хранятся, проржавели. — Он покачал головой. — Нет, уж что-что, а оружие нацисты делать умели. Наверняка большая его часть до сих пор в рабочем состоянии.

Зоя содрогнулась.

— Видимо, один из вас — эксперт по взрывчатке и прочему оружию времен Второй мировой? — предположил Сет. Повисло тягостное молчание. Гюнтер посмотрел на Моргена.

— Боюсь, нашего эксперта убили в Амстердаме, — сказал Морген. — Это он умер в парке у вас на руках…

— Я немного разбираюсь во взрывчатке, — сказал Гюнтер. — Все-таки я всю жизнь проработал в шахтах, но экспертом меня вряд ли можно назвать, мистер Риджуэй.

— Вот почему нам хотелось бы, чтобы и вы к нам завтра присоединились, — сказал Морген. — Наверняка вас как полицейского учили обращаться со взрывчаткой. И еще потому, что у вас молодая крепкая спина.

— Нет! — крикнула Зоя. — Сет, хватит с нас всего этого! Пусть они это делают без нас.

Морген грустно посмотрел на нее:

— Конечно, мы можем помочь — и мы поможем — вам оправдаться перед лицом закона, вне зависимости от успеха нашего завтрашнего похода. — Он вздохнул и посмотрел на Сета, потом опять перевел взгляд на Зою. — Наверняка вас оправдают, если мы сумеем добыть доказательства, за которыми отправляемся в шахту. — Он сделал расчетливую паузу, как адвокат, который хочет, чтобы у судьи была возможность усвоить информацию. — Однако без плащаницы Страстей Софии ваша история — уж поверьте — будет выглядеть выдумкой. В нее почти невозможно поверить… если нет доказательств. И вам придется провести остаток жизни в тюрьме или в бегах. — Он поднялся и, обойдя вокруг стола, приблизился к Сету и Зое. — Ваша помощь завтра значительно повысит наши шансы на успех и ваши шансы снять предъявленные вам обвинения. С другой стороны, если мы потерпим неудачу… — Он пожал плечами, как бы стряхивая с себя ответственность за их судьбы. И Сет вдруг почувствовал, что вся тяжесть решения легла на его плечи.

— Могу я подумать до утра? — спросил он.

— Конечно, — кивнул Морген. — Но вам в любом случае стоит остаться с нами, пока мы прорабатываем планы. Эти приготовления спасут нам завтра жизнь. Подготовка, удача и молитвы.

34

ОНИ ПОЯВИЛИСЬ У ВХОДА В ЗАБРОШЕННУЮ ШАХТУ примерно в полдень, в Рождество. Погода ухудшалась. Ветер продувал долину насквозь, неся с собой мелкий, как песок, твердый снег, который иглами впивался в кожу. Видимость упала практически до нуля, а белая мгла скрывала все. Солнце казалось расплывчатым серым диском на сером небе. Сет и Зоя были благодарны за очки, которые дал им Гюнтер.

Снегоходы пробирались через слепящую жалящую мглу. От ориентира к ориентиру их вел Гюнтер, чье сверхъестественное знание местности не давало им заблудиться.

Морген сидел за спиной Гюнтера на первом снегоходе, который тащил за собой маленькие сани, накрытые брезентом. На них погрузили инструменты, взрывчатку и другие предметы, которые священник счел необходимыми. За ним шел второй снегоход, на котором ехал Страттон, а управлял один из тех трех человек, которые схватили его прошлым вечером. Замыкал процессию третий — им управлял Сет Риджуэй. Зоя сидела за ним, обхватив его за талию. Он попытался было убедить ее остаться в хижине вместе с людьми Моргена, но она отказалась.

— Я уже говорила тебе в Цюрихе. Я нашла тебя, и не важно, что будет дальше, не важно, насколько опасна ситуация, — я не хочу снова расставаться с тобой. — Переубедить ее было невозможно.

Сет не упускал из виду задние фары второго снегохода. Он не видел первую машину, так что, потеряй он вторую, они безнадежно заблудятся. Когда серый диск солнца дополз до зенита, Сет услышал, как Гюнтер неожиданно заглушил мотор снегохода. Тут же зажглись стоп-сигналы второй машины. Сет схватился за ручку тормоза на руле своего аппарата и тоже притормозил. Все молча спешились и дотащили сани с оборудованием ко входу в шахту.

Через несколько минут они уже стояли под скальным козырьком. Перед ними высились металлические ворота, закрывавшие вход. Гюнтер снял с саней брезент и начал раздавать оборудование. Сету, Зое и Страттону он вручил рюкзаки, которые весили по двадцать пять — тридцать фунтов. Еще он выдал каждому по фонарику и свистку на шнурке.

— Все время носите их на шее, — напутствовал он. — Если потеряетесь, стойте на одном месте и свистите. — Он повесил на плечо большой моток веревки и надел альпинистский пояс с карабинами, крючьями и молотком. — Каменный вход в шахту очень нестабилен, — сказал он. — Как только дойдем до соли, все будет в порядке. Но камни и опоры первые четыреста ярдов тоннеля могут обрушиться. — Будто в подтверждение его слов где-то в темноте перед ними раздался грохот камней. — В верхние слои соли ведет вентиляционный ствол. Если вход заблокирован, мы можем спуститься по нему.

Он подошел к воротам, отпер допотопный висячий замок и открыл створки. Все пошли за ним внутрь. Тусклый дневной свет проникал всего на пятьдесят футов вглубь. Включили фонарики. Но все равно идти было небезопасно — под ногами лежал лед, а с потолка свисали огромные ледяные сталактиты, похожие на стилеты.

Сет с Зоей осторожно двигались мелкими шажками по ледяному полу: уклон неумолимо шел вниз. Остатки скудного дневного света полностью исчезли в темноте тоннеля. Чтобы сэкономить батарейки, Гюнтер приказал всем выключить фонари, оставив гореть только свой. Луч его фонаря выхватывал из темноты сгнившую деревянную крепь и ржавые остатки металлических опор. Было совершенно ясно: каменные глыбы по бокам и над головой висят вопреки законам гравитации. Сету хотелось уточнить у Гюнтера, но он промолчал. Ему не очень хотелось знать ответ.

Неожиданно в тоннеле впереди загрохотали камни. Где-то в темноте, за ярким конусом света случился обвал.

— Подождите, — тихо сказал Гюнтер. Он уже предупреждал их, что здесь нельзя говорить громко. Камни в этой части тоннеля держались на честном слове, и любого громкого звука хватило бы, чтобы вызвать лавину. От его предупреждения все похолодели. В конце концов, этот человек проработал в шахтах всю жизнь. Камни падали еще несколько секунд. Пол тоннеля вибрировал у них под ногами, с потолка посыпались каменные обломки.

Зоя молча молилась.

Через минуту камнепад прекратился, и в тоннеле раздавалось только их собственное дыхание. Гюнтер колебался еще несколько секунд, затем молча двинулся вперед.

Снова и снова Сет прокручивал в голове то, с чем придется столкнуться, как только они попадут в шахту Хаберсам. Они раз пять изучили все планы и инструкции из сейфа. Нацистские схемы шахты с отмеченными местами, куда закладывалась взрывчатка и устанавливались другие устройства, сравнивались со схемами горнодобывающей фирмы, которые смог раздобыть Гюнтер. Две схемы не совпадали полностью, и это его не удивило. На схемах компании имелись тоннели, которых не было на схеме нацистов. Так же, как и картографы — до эпохи аэрофотосъемки и спутниковой картографии — расходились в изображении форм континентов, горные инженеры сорок лет назад использовали довольно грубые методы, которые гарантировали, что ни одна пара схем одной шахты — особенно маленькой и захолустной — не будет совпадать. Но сегодня даже минимальные различия могли оказаться смертельно опасными, поскольку им было необходимо точно знать, где расположены ловушки. Один шаг всего на несколько дюймов не в ту сторону мог вызвать катастрофу.

— И конечно, мы не знаем, точно ли тут отмечены все ловушки, — сказал им Гюнтер прошлой ночью. — Комендант СС мог своим приказом ввести дополнительные меры безопасности в последние дни войны, и вряд ли кто озаботился тем, чтобы обновить материалы в сейфе.

Глубже в шахте лед начинал таять. Теперь тоннель наполняло журчание бегущей воды.

— В этих холмах очень много подземных рек и потоков, — сказал Гюнтер. — Самая большая опасность для шахтера после обвала конечно же — пробиться сквозь каменную стену и обнаружить там подземный поток.

Он объяснил, что дождь и тающий снег проникают в почву, просачиваются сквозь слои горных пород. Часть этой воды попадает в пресные родники, которые питают горные источники. Но большая часть через трещины и щели со временем проникает в вездесущие пласты соли, залегающие ниже. Соль — часто со вкраплениями серы и других минералов — растворялась в воде и переносилась в более теплые скальные слои у подножий гор. В конце концов некоторые из этих теплых, насыщенных минералами потоков снова выбирались на поверхность — уже в виде теплых минеральных источников, у которых строили курорты.

Сет вспоминал слова Гюнтера, пробираясь по тоннелю, каменные стены которого, казалось, тянулись к нему, словно желали отнять у него жизнь. Ему очень хотелось идти быстрее, но темп задавал Гюнтер. Сет пытался списать волнение на слабовыраженную клаустрофобию. Настоящая опасность была впереди.

В тетради из черного кейса описывались хитроумные смертоносные приспособления, установленные нацистами для защиты трофеев. Среди них были пулеметы, спусковые крючки которых соединялись с натяжными проволоками.

— Такие же ловушки использовали до объединения восточные немцы на границе с Западной Германией, — сказала Зоя.

Еще были ямы с кольями на дне.

— А это как в Северном Вьетнаме, — добавил Сет.

Контейнеры с напалмом были установлены так, чтобы сжечь тех, кто приводил в действие механизм. Те же, кому удалось избежать пламени, погибали от удушья. В более просторных отсеках шахты, где порода была стабильнее, под слоем соли скрывались противопехотные мины. Все это было на картах — вместе со способами, позволяющими избежать или обезвредить ловушки. Но мысль о ловушках, поставленных в последний момент, продолжала изводить Сета — как и одно примечание, сделанное от руки на обложке.

— Что значит Pfeil? — спросил у Гюнтера Сет.

— Стрела, — ответил австриец.

Но других упоминаний о стрелах они не нашли. Сет не думал о них вплоть до этого момента, когда начал составлять мысленный список того, что прячется в темноте, защищая вход.

Свет фонарика Гюнтера в тоннеле, казалось, стал ярче. Сет быстро сообразил: это из-за того, что стены тоннеля стали белыми. Колонна ускорила шаг — всем хотелось побыстрее выйти из тоннеля сомнительной прочности, с его трухлявыми сваями, в более надежные соляные пласты. Мгновение спустя фонарик Гюнтера, казалось, погас, потому что они вошли в зал размером с университетскую аудиторию. Гюнтер остановился.

— Включите на минуту фонарики, — сказал он. Сет, Зоя и Страттон ошеломленно ахнули, оглядев просторное белое помещение. — Солевые пласты считаются очень стабильными, — сказал Гюнтер. — Нацисты, помимо хранения краденых шедевров и сокровищ, практически переносили в подобные шахты целые заводы: здесь они могли работать без угрозы бомбардировок союзников. В окрестных горах полно таких укрытий.

Потом заговорил Морген:

— Некоторые использовались евреями и другими людьми, которые хотели укрыться от нацистов. На другой стороне долины есть камеры, запечатанные, как склепы. Там лежат тела людей, казненных нацистами, которые искали места под склады и находили в таких помещениях целые семьи.

Он грустно отвернулся и кивнул Гюнтеру, который снова попросил выключить фонарики. Когда Сет пошел вперед, он заметил, что в соли проложена светло-коричневая тропа: без сомнения, ее протоптали Гюнтер и его помощники, когда рубили штольню в шахту Хаберсам. Отряд двинулся по этой тропе, обходя штабель досок, ржавые металлические леса и груду соли, что обрушилась с потолка.

— Если не копать шахты в правильных местах, со временем вода сделает вот так.

Несколько минут спустя они вышли из огромного белого помещения в просторный коридор. Свет фонарика Гюнтера отражался в его белых стенах так, что казалось, будто соль светится сама. Примерно через пятьдесят ярдов коридор начал сужаться: по бокам почти до потолка были насыпаны огромные груды соли.

— То, что мы убирали из прохода, — объяснил Гюнтер.

Они прошли еще пятьдесят ярдов и достигли неровной дыры в стене. Колонна остановилась. Длинная соляная насыпь преграждала путь в другом направлении, насколько хватало света фонарика.

— Вот оно, — произнес Гюнтер с такой гордостью, какая могла звучать в голосе Микеланджело, завершившего Давида. Они сгрудились у прохода. Сет забрался на соляную осыпь, чтобы лучше видеть. Зоя полезла наверх вслед за ним. Проем был примерно шести футов в высоту и немного меньше трех футов в ширину. Он напомнил Сету открытый гроб. Гюнтер посветил туда фонариком, и луч явил их взору длинный прямой проход, уходивший во тьму. Сет посмотрел на часы: около часа пополудни.

— Мне бы хотелось еще раз напомнить кое-что, пока мы не вошли в тоннель, — сказал Гюнтер. — Для начала не забывайте, что здесь повсюду закопаны противопехотные мины. На планах указано лишь их приблизительное расположение — кроме входа в хранилище с сейфом. Там они поставлены очень плотно. — Он посмотрел на крупного, коротко стриженного мужчину за пятьдесят, который помог поймать Страттона прошлой ночью. — Именно по этой причине Рихард пойдет впереди с металлоискателем. Надеюсь, детонаторы заржавели, но мы не можем быть в этом уверены… Помните, — предостерег их Гюнтер, — мы никогда не были в самой шахте Хаберсам. Нам нужны были планы, которые вы достали из банковского сейфа, чтобы убедиться, что мы не сделаем того, что может привести к нашей гибели или, что хуже, повредит Страсти. И из-за различий в нацистских планах шахт и схемах компании мы не знаем точно, в какую часть шахты Хаберсам выведет нас этот проход.

— Это значит, что наш прогноз, к каким ловушкам мы выйдем, может оказаться ошибочным? — спросила Зоя. Гюнтер кивнул:

— Но мне кажется, я знаю, где мы выйдем.

— Молю Господа, чтобы вы были правы, — сказал отец Морген. Потом, уже у всей группы, он спросил: — Вы не хотите помолиться, прежде чем мы войдем?

Все кивнули. Сет вспомнил старую поговорку о том, что в окопах атеистов не бывает. Он отделился от группы.

Морген начал читать двадцать второй псалом:

— Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего.

Она покоит, тихо думала Зоя. Она водит; Она подкрепляет; Ради Ее имени.

Пока священник читал псалом, голос его окреп и стал громче:

— Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня. Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена. Так благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни.

В тускло освещенном коридоре под горой все, кроме Сета, тихо пробормотали «аминь». Он промолчал.

Потом, взяв темный горный каравай грубого помола и флягу с водой, Морген преломил хлеб и причастил всех. Сет не подошел. После этого все молча поели. Потом, как парашютисты у зоны высадки, они задумались о бренности бытия. Сет и Зоя стояли обнявшись. Он чувствовал ее тепло и ее любовь и хотел вернуть себе ту духовную уверенность, что нынче подводила его.

Наконец без дальнейших колебаний — они обсудили все столько раз, что еще один диспут был бы ненужной проволочкой, — Рихард Штер вступил в проход. За ним шли Гюнтер, потом Сет, Зоя, отец Морген и, наконец, Джордж Страттон.

— Я люблю тебя, — сказала Зоя Сету, когда он сделал первый шаг.

— Я тоже тебя люблю, малышка, — ответил он и поцеловал ее. После чего неохотно повернулся и пошел за нескладной, но крепкой фигурой Гюнтера по узкому коридору. Они шли меньше минуты, когда коридор вдруг наполнился шумом текущей воды.

— Что это? — спросил Сет.

— Подземный поток, — ответил Гюнтер, не замедляя шага. — Я слышу его уже много лет. Раньше он меня пугал. — Он помолчал, словно подыскивая нужные слова. — Теперь он кажется мне старым другом.

Риджуэю этот шум и дрожь под ногами мнились не такими дружелюбными — грохот нарастал. Воздух в тоннеле будто потрескивал от избытка эмоций — в основном страха, — которые связали всех и, похоже, толкали вперед все сильнее. Они шли еще десять минут, когда фонарик Ричарда наконец осветил белую стену в конце прохода. В середине стены была дыра размером с кулак.

— Это самый конец! — закричал Гюнтер. Рев воды теперь был таким громким, что приходилось орать, иначе за два фута его было не слышно. — Толщина всего дюймов шесть. — Когда подтянулась оставшаяся часть партии, Гюнтер попросил Сета отвязать от его рюкзака саперную лопатку.

Сет наклонился к ремням — и тут закричал Рихард. Сет поднял голову. Австриец, казалось, вдвое уменьшился ростом. Повернувшись к остальным, он тянул к ним руки.

— Помогите мне! — отчаянно кричал Рихард. Гюнтер тут же отбросил в сторону рюкзак, упал на живот и пополз к Рихарду, который теперь стал ростом с большого плюшевого медведя.

Сету потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что Рихард вовсе не уменьшился, а провалился сквозь пол. Он размахивал руками и кричал, а сам погружался все глубже. Утрамбованная соль вокруг него потемнела от воды. Конденсат наполнил прохладный воздух тоннеля туманом.

Гюнтер медленно полз к нему, разбросав руки и ноги в стороны. Было неизвестно, какая площадь пола повреждена. Сет быстро сбросил рюкзак и на животе тоже пополз вперед, чтобы схватить Гюнтера за лодыжки.

Впереди на поверхности оставалась лишь голова Рихарда. Он пытался ухватиться за руку Гюнтера. Куски пола ломались и исчезали под ним. Сет почувствовал, что Гюнтер потянулся вперед и схватил старого австрийца. В следующую секунду Гюнтер закричал Сету:

— Тащи! Тащи нас обоих! Быстро!

Напрягшись изо всех сил, Сет пополз назад, борясь с течением подземной реки. Сдвинуться с места удалось на дюйм.

— Давай. — Он почувствовал, как сильные руки вцепились в его ремень. Это Страттон протиснулся мимо Зои и Моргена. Они продвинулись на фут, на полтора фута, когда в тоннеле раздался пронзительный крик. Сет и Страттон рывком почувствовали, что натяжение исчезло. Рихард вскрикнул последний раз и исчез в мокрой темной дыре.

Они сидели на полу. Потрясение было слишком велико. Зоя протиснулась к Сету и обняла его. В тоннеле раздались рыдания Гюнтера. Ганс Морген двинулся к нему, чтобы успокоить.

— Ты не виноват, Гюнтер, — сказал священник, положив руку на плечо старого друга.

— Но я его отпустил, — возразил Гюнтер. — Я держал его и не смог удержать. — Он начал всхлипывать.

— Ты сделал все, что мог, — сказал Морген.

Сет, Зоя и Страттон сидели молча минут десять, пока Страттон не махнул им, предлагая вернуться в огромный зал, через который они прошли. Гюнтер и Морген уже их ждали, держа две длинные доски.

Страттон и Сет затащили их в узкий проход, а Зоя ушла с Моргеном и Гюнтером к тому штабелю, который они обогнули на пути сюда.

— Надо спешить, — сказал Гюнтер. — Теперь вода прорвалась сюда, и неизвестно, сколько ей потребуется, чтобы размыть края. Она может поглотить наш мостик.

Гюнтер провел их по мосту, а потом быстро разбил оставшуюся стену, которую сам некогда оставил в конце коридора. Он работал с исступлением человека, который наказывает сам себя. Когда отверстие в стене расширилось, Гюнтер заглянул в него, как моряк в иллюминатор, описывая фонариком широкие дуги, изучая тоннель. Потом всмотрелся в план из черного чемоданчика. Еще раз просунул голову в дыру, чтобы привязать его к местности. Наконец повернулся к остальным и расстелил карту на полу. Сет, Зоя, Морген и Страттон толпились вокруг нее, тоже пытаясь что-нибудь разглядеть.

— Мы здесь. — Гюнтер показал точку на карте около места схождения двух тоннелей. — Я думал, мы выйдем… — Он провел грязным пальцем по карте до точки в дюйме от предыдущей. — Вот здесь. — Теперь в его голосе была гордость, несколько пригасившая скорбь. — Мы примерно в пятидесяти футах оттуда. Но это не важно, раз мы знаем, где находимся.

Он сложил план и закончил расширять отверстие, чтобы они смогли проникнуть в тоннель шахты Хаберсам.

Оказавшись внутри, он велел всем идти поодиночке, с интервалом не меньше двадцати ярдов. Только Сет с Зоей нарушили это правило. Металлоискатель пропал вместе с Рихардом. Поэтому Гюнтеру пришлось сверяться с подробными планами шахты, чтобы понимать, где стоят противопехотные мины. Он аккуратно измерял пройденное расстояние стофутовой рулеткой, которую тянул за собой. Другой конец рулетки он поручил держать отцу Моргену, хоть тот и протестовал против такого относительно безопасного задания. Зое он велел бросать на пол угольную пыль, чтобы отмечать их путь: так им будет проще возвращаться.

Порошок они принесли в контейнерах размером с банку газировки. Очень скоро Зоя обнаружила, что в рюкзаке Сета нет ничего, кроме банок чернильно-черной пыли. Теперь все включили фонарики, выискивая в коридоре признаки ловушек, которых могло не оказаться на планах из цюрихского сейфа.

К первому пулемету с натяжной проволокой они подошли в половине третьего.

— Стойте! — крикнул Гюнтер. Они как раз приближались к пересечению с другим тоннелем. — Смотрите, — показал он. Через середину перекрестка от одной стены к другой тянулась тонкая проволока. Все прошли за Гюнтером до проволоки и остановились. Гюнтер посветил фонариком в правый тоннель. Там виднелся только столбик, к которому был привязан конец проволоки.

Однако слева на треноге стоял пулемет. Он был квадратный, с длинным стволом, который заканчивался чем-то вроде раструба. Вдоль ствола шел перфорированный металлический кожух. Несколько мгновений все смотрели на пулемет, словно ожидая, что он вот-вот откроет огонь.

Гюнтер махнул рукой, отправляя их в безопасную часть тоннеля, из которого они вышли. Сет из-за угла смотрел, как Гюнтер подходит к пулемету и разворачивает его к белой соляной стене. Потом он кусачками перерезал проволоку. Она обвисла и упала на пол посреди коридора. Гюнтер начал было возвращаться, затем остановился и вернулся к пулемету. Он наклонился над ним и нажал курок. Оружие вернулось к жизни, наполнив тоннель грохотом выстрелов. Выпустив короткую очередь, пулемет умолк: боек ударил по негодному патрону. В воздухе запахло кордитом, и призраки древних врагов словно бы ожили и подошли вместе с Гюнтером туда, где собралась группа.

— Именно поэтому мы должны быть очень осторожны, — сказал он. Затем распорядился принести рулетку и как следует закрепить ее у края поперечного тоннеля. Сам взял другой конец и снова двинулся вперед. Подходя к местам, отмеченным на карте, он сворачивал в ту или другую сторону, чтобы обойти мины.

Примерно через сто ярдов он снял маскировку с глубокой ямы. Раздался стук досок, из ямы поднялся столб пыли. Проходя по узкому карнизу между ямой и стеной, Зоя посветила вниз. Со дна тускло сверкнули трехфутовые зазубренные шипы.

Мины им попадались все чаще, а ловушек, которые приходилось обезвреживать, было все больше. Маленький отряд приближался к хранилищу.

Первый сюрприз настиг их, когда они вошли в огромный зал, почти не уступавший по величине «аудитории» в другой шахте. Дюйм за дюймом они двигались вперед по минному поле. Мины были установлены вплотную одна к другой, между ними едва находилось место, чтобы поставить ногу. Гюнтер взял у Зои банку с угольной пылью и начал сам рассыпать ее — но не дорожкой, а в определенных местах, куда надо было наступать. Следовало быть очень точными. Поскользнуться или потерять равновесие означало быть разорванным в куски взрывчаткой, скрытой под слоем соли.

Последнее минное поле оказалось почти сорока футов в ширину. Гюнтер заставил всех ждать ярдах в пятидесяти позади, а сам пошел через мины. В тусклом свете казалось, что он движется покадрово, словно в кино. Все стояли молча, затаив дыхание. Зоя посмотрела на отца Моргена и увидела, что его губы шевелятся: священник молча молился. Наконец Гюнтер выпрямился и крикнул:

— Все чисто. Идите по одному.

Зоя в ужасе смотрела, как Сет двинулся по минному полю. Наконец он обернулся:

— Зоя, может, ты подождешь на той стороне?

— Ни за что, — решительно сказала она, хотя никакой решимости не ощущала.

У Сета покалывало кончики пальцев, когда он смотрел, как Зоя идет к ним. Она казалось ему балериной, танцующей смертельно опасное соло. Стены пещеры как будто исчезли — его жена мучительно медленно делала шаг за шагом. Казалось, она будет идти целую вечность, но так и не подойдет ни на дюйм ближе. Наконец она оказалась в его объятьях. Он отвел ее в сторону, пока отец Морген и Джордж Страттон проделывали тот же путь. Наконец они снова собрались вместе.

— Это главная комната хранилища, — сказал Гюнтер, глядя сначала на план шахты, а затем по сторонам. — Если верить плану, ловушек здесь нет. — Помещение было площадью примерно семьдесят пять квадратных ярдов и тридцати или сорока футов в высоту. Неровный пол был покрыт слоем какого-то мусора, в тусклом свете напоминающего упаковочные коробки.

— Да, я знаю, — отрешенно сказал отец Морген. Он огляделся, точно лунатик, которого неожиданно разбудили. — Я был тут, — сказал он, словно не очень в это веря. — Я был тут больше полувека назад… целую вечность. — Он посветил фонариком. — Мы вошли… Мы вошли вон там. — Луч фонарика осветил вход в коридор на другом конце. — А вход в хранилище… — Он перевел фонарик вправо. — Вон там.

В серую скалу была врезана металлическая дверь хранилища. Огромная, не тронутая ржавчиной, издали она очень напоминала дверь в депозитарий банка «Туле Гессельшафт».

— Здесь не будет ловушек, — сказал Морген все тем же отрешенным голосом. — Здесь были люди, много людей. Ходили. Сержант мне показывал. Главный вход хорошо охранялся, а все остальные подходы были напичканы ловушками, чтобы не пустить сюда таких, как мы.

Риджуэй повел их к двери хранилища. Он прошел уже полпути, когда вдруг почувствовал, что одна секция пола слегка подалась под ногой. В другом углу раздался металлический скрежет и щелчки механизмов.

— Ложись! — заорал Сет, падая на пол и увлекая за собой Зою. Раздался один выстрел, а после — щелчок бойка в другом пулемете. Сет мог поклясться, что услышал, как у него над головой просвистела пуля.

Через мгновение они поднялись на ноги и продолжили путь. Подойдя к двери хранилища, Сет посветил фонариком на кучу мусора — таких в камере было много. Это оказались скелеты людей в форме СС. Но нервы давно истрепались всеми ужасами, которые они уже видели сегодня, так что ни Сет, ни Зоя, ни все остальные никак не отреагировали на кости и черепа, торчащие из оливково-серых мундиров.

Они шли, как усталые гладиаторы по арене, усыпанной телами убитых врагов. Они шли, чтобы приветствовать императора и получить награду. Сету казалось, что они наконец вернулись, чтобы дописать последнюю главу войны, которая началась в другую эру и которая ждала их все это время. Враг еще отбивался иногда из прошлого, как будто судьба мира еще не решилась.

На первой двери хранилища было два наборных диска, которые нужно было крутить одновременно. Зоя вслух читала номера, а Сет и Гюнтер вращали диски.

— Левый диск влево на двадцать семь, — читала она. Страттон светил фонариком на документы. — Правый влево на пятьдесят девять. Приготовились. Начали.

Сет и Гюнтер одновременно повернули диски и замерли, дожидаясь дальнейших инструкций.

— Все, — сказала Зоя. — Больше чисел нет.

Сет и Гюнтер переглянулись, затем, не сговариваясь, повернулись и махнули Моргену.

— Отец, — сказал Гюнтер. — Окажите честь.

Морген благоговейно пошел к двери. У него на лице читались сомнения человека, который вот-вот завершит труд всей своей жизни. Он взялся за ручку двери хранилища и повернул ее по часовой стрелке. Где-то внутри массивной плиты громко щелкнул механизм, его хорошо смазанные детали пришли в движение впервые за четыре десятилетия. Эта дверь стала еще больше похожа на ту, что располагалась под улицами Цюриха, как будто их создал один человек ради одной судьбоносной цели.

Морген потянул дверь. Она не открылась. Испугавшись, что они проделали весь этот путь впустую, Сет положил правую руку рядом с рукой священника и тоже потянул дверь. Бесполезно. Радость и благоговение словно бы стерлись с лица Моргена.

— Сет? — спросила Зоя. — В чем дело?

— Дверь не открывается, — ответил Сет. — Механизм внутри сработал, но сама дверь не открывается. — Он помолчал. — Дай мне посмотреть инструкции.

Она отдала ему бумаги, с которых читала числа. Пока Сет изучал документы, Гюнтер заглядывал ему через плечо. Потом Сет отдал бумаги Гюнтеру.

— Мы все сделали правильно, — сказал Сет. — Наверное, дело в петлях.

Лицо Моргена казалось пустым, как будто все его мысли были где-то в другом веке.

— Мне кажется, механизм тут автоматический, — наконец сказал он. — Я помню, дверь распахнулась как бы сама собой, когда сержант привел меня сюда.

— Может, комендант добавил что-то? — предположил Гюнтер.

Сет пожал плечами; его лицо помрачнело, он сосредоточенно о чем-то думал. Мгновение спустя он сказал Гюнтеру:

— Снимите веревку. Привяжите один конец к ручке.

Гюнтер послушался, и, когда узел затянулся достаточно крепко, Сет расставил всех вдоль веревки, будто в перетягивании каната. Сам он занял ключевую позицию в конце.

— Тяните! — закричал он. Веревка натянулась и завибрировала. Но дверь с места не сдвинулась.

— Сильнее, — сказал Сет. — Тяните сильнее.

Какое-то время были слышны только скрип подошв, упирающихся в зернистый соляной пол, и тяжелое дыхание. Наконец дверь хранилища жалобно скрипнула и распахнулась.

— Отлично! — крикнул Сет.

— Слава Господу, — пробормотал Морген.

Внутри хранилища была комната из совершенно другой эпохи. Двенадцать или пятнадцать футов в ширину и раза в два больше в длину. Обставлена как кабинет — рабочий стол, стул, лампа и длинный стол для совещаний. На полулежал ковер. Две длинные стены обиты деревом. В конце комнаты стена была бетонной, в нее был встроен сейф.

Они медленно вошли внутрь. Морген походил на человека, вернувшегося в давно забытый сон. Они посветили фонариками на стены.

— Там, — сказал Морген, показывая на середину правой стены. Сет посмотрел туда, но не понял, что имел в виду священник. Морген подошел к стене и показал на гвоздь. — Тут висела картина, — сказал Морген. — Ее отсюда снял сержант фон Хальбах. Должен был. Я тогда ее видел. Точно. — Он повернулся к ним, словно ожидая, что они ему не поверят.

Но Гюнтер и Сет быстро прошли мимо — им не терпелось побыстрее завершить последний этап работы. В конце хранилища они расстелили на столе бумаги.

— Комбинация стандартная, — сказал Гюнтер, пока они рассматривали документы. — Но когда дверца откроется, у нас будет только десять секунд, чтобы поместить золотой слиток с картины вот в эту щель. — Он показал сначала на схему в инструкциях, затем на щель в дверце сейфа. Ее прикрывал кусок металла. Сет достал из рюкзака слиток. — Наверное, там какой-то противовес, — сказал Гюнтер. — Видимо, активируется, если положить туда объект нужного размера и веса. — Сет кивнул. — Подержите фонарик? — спросил Гюнтер. Сет опять кивнул, австриец повернулся к сейфу и начал вращать диск.

Всего надо было набрать шестнадцать чисел, и Гюнтер делал это очень медленно и осторожно. Наконец последняя цифра заняла свое место, раздался щелчок и жужжание. Щель открылась. Секундная стрелка на часах Сета показала 3:13:26 и пошла дальше.

— Быстро, — сказал Гюнтер. — Слиток. — Сет отдал ему слиток.

3:13:29.

Гюнтер повернулся к сейфу. Когда он поднес слиток к щели, у него тряслись руки.

3:13:30.

Гюнтер промахнулся и выругался.

3:13:31.

Слиток с тихим стуком упал на ковер.

— Боже мой. Быстрее! — Гюнтер и Сет одновременно рухнули на колени, когда механизм в сейфе заскрежетал.

3:13:34.

— Вот. — Гюнтер отдал слиток Сету. — Лучше вы.

Сет встал.

3:13:37.

Сет вогнал слиток в щель. Тот быстро пропал, поглощенный механизмом. Скрежет прекратился.

— Успели? — спросил Гюнтер.

— Опоздали на секунду или две, — ответил Сет, посмотрев на часы. — Посмотрим, работает ли эта штука.

Он начал поворачивать ручку, когда услышал крик Зои:

— Дверь! Сет! Дверь закрывается!

Сет крутанулся на месте и увидел, что дверь хранилища медленно поворачивается на петлях.

— Джордж, — рявкнул Сет. — Ты, Зоя и святой отец — уходите отсюда, хватайтесь за веревку и попытайтесь замедлить дверь. Я помогу Гюнтеру.

Но не успели те сдвинуться с места, Гюнтер протянул руку и повернул ручку сейфа. Раздалось шипение распрямляющихся пружин. Секунду спустя шесть гарпунообразных стрел пробили изнутри деревянную обшивку рядом с сейфом. Одна прошла через грудь Гюнтера и отбросила его к другой стене. Остальные, не причинив никому вреда, вонзились в панели рядом.

— Pfeil! — закричал Гюнтер. Теперь Сет понял, что значило это слово. Они нашли стрелы.

— Гюнтер! — Морген пошел было к австрийцу, но Сет остановил его.

— Отец, выйдите из комнаты, — сказал он, глядя, как дверь продолжает закрываться. — Выведите его отсюда, — велел он Зое и Страттону. — А я помогу Гюнтеру. — Сет силой развернул Моргена и толкнул его к уменьшающейся щели в двери. — Идите. Все, — рявкнул он. Страттон схватил Моргена и бросился к двери. Зоя не сдвинулась с места.

Сет развернулся и кинулся к Гюнтеру. Похоже, австриец терял сознание — рот открывался, как у рыбы на песке. Из раны хлестала кровь, заливая ковер под ногами. Конец стрелы торчал из верхней части груди примерно на четыре дюйма, почти до плеча. Пены не было — значит, легкое не задето. Его можно спасти, если быстро оказать помощь.

Сет посмотрел на него, перевел взгляд на дверь, закрывшуюся уже наполовину, потом снова на Гюнтера. Он протянул руки и схватил старого австрийца за плечи.

— Будет чертовски больно, Гюнтер.

Старик посмотрел на Сета глазами, затуманившимися от боли, и кивнул. Сет поглубже вздохнул и сорвал Гюнтера с копья, которое пригвоздило его к стене. Старик ужасно закричал, но сразу же, к удивлению Сета, качнулся к сейфу.

— Гюнтер, что… — Сет не мог поверить, что старик все еще держится на ногах.

— Назад, — сказал Гюнтер неожиданно слабым голосом. На пару мгновений он оперся о стену.

Сет обеспокоенно глянул на дверь. Когда же обернулся снова, Гюнтер уже залез в сейф и пытался что-то вытащить. Что-то очень тяжелое.

У Сета отвисла челюсть. Повернувшись, Гюнтер держал в руках ларец — золотой ларец, инкрустированный драгоценными камнями, которые сверкали красным, зеленым и белым и, казалось, отражали свет фонарика Сета. И вдруг в тишине хранилища снова раздался ужасный знакомый звук. Сет почувствовал, как напряглось его тело, когда тьму пронзил второй залп стрел, — механизм наверняка сработал, когда ларец сняли с пьедестала. Одна из стрел вошла в лицо Гюнтера, сбоку от носа. Удар сбил его с ног и швырнул об стену. Еще два наконечника тускло сверкнули в его груди, но его мертвые глаза уже ничего не выражали. Инкрустированный золотой ларец упал на пол, содержимое рассыпалось.

— Сет. Быстрее. Дверь.

Сет в панике глянул на дверь, потом снова — на содержимое ларца, рассыпанное по полу: сверток с тканью и древние пожелтевшие страницы. Если сейчас он уйдет, все эти смерти будут напрасными. И убийства не прекратятся.

Поборов панику, бившуюся в груди, Сет упал на колени и начал лихорадочно собирать реликвии на ощупь. Собрав все, он захлопнул крышку.

— Уходи немедленно, — закричал он Зое, устремившись к двери. Оставалось несколько дюймов. Зоя проскользнула легко.

— Держи, — крикнул он, проталкивая в щель ларец. Зоя приняла. Сет втиснулся в проем — тот продолжал сужаться.

Он не протиснется! Сет чувствовал, как стальные края двери давят на него, прижимая спиной раме. Его опять охватила паника. Хотелось кричать. «Не сейчас», — хотелось крикнуть ему. Это нечестно. Он подавил панику и изо всех сил рванулся наружу. На миг всё, казалось, замерло — и тут осознал, что свободен, и рухнул лицом в соль.

35

— Отдайте мне ларец. — Страттон говорил безапелляционно, будто приказывал.

Зоя не обратила на его слова внимания — она стояла на коленях рядом с Сетом на твердом неровном полу соляной пещеры. Риджуэй никак не мог перевести дух и успокоиться — его по-прежнему трясло после побега. Ему удалось выскользнуть со Страстями Софии за миг до того, как тяжелая дверь хранилища захлопнулась. Еще секунда — и его бы раздавило как муху, но он вывалился из узкой щели и упал лицом вниз рядом со скелетом мертвого эсэсовца в полном обмундировании.

Он упал на ларец сверху, задыхаясь от напряжения, боли и ужаса — он все еще видел, как стрелы пригвоздили Гюнтера к стене, и не один раз, а дважды. Он навсегда запомнит, как застыли глаза старого австрийца, когда он умер, и как продолжала конвульсивно дергаться его правая рука.

— Ларец сюда! — приказал Страттон.

— Отвали, Страттон! — рявкнула Зоя, которая в этот момент склонилась над Сетом. Слезы облегчения и благодарности лились из ее глаз. — Слава богу, ты цел.

— Ларец! Сейчас же! — Голос Страттона сорвался на крик.

Зоя разъяренно повернулась к нему, но злые слова застряли у нее в горле, когда она увидела смотревшее на нее дуло пистолета. В другой руке Страттон держал фонарик и светил ей в лицо. Она прищурилась.

— Что?.. — Она не понимала, что все это значит.

— Отдайте ларец, — повторил Страттон. — Немедленно!

В темноте они услышали шорох шагов по соляному полу.

— Вы, отец! — Страттон направил фонарик на Моргена. — Стойте на месте или я пристрелю ее.

Морген остановился. Сет сел.

— Не двигаться! — скомандовал Страттон. — И без глупостей.

Сет посмотрел вверх — у него на миг помутилось в голове, однако новая угроза быстро привела его в чувство.

— А теперь, — скомандовал Страттон, в его голосе слышалось нетерпение человека, который пытается говорить терпеливо, — отдайте мне ларец.

Зоя посмотрела на Сета. Тот кивнул. Когда она потянулась за ларцом, Сет краем глаза заметил револьвер в кобуре на полу, все еще прикрепленной к ремню мертвого эсэсовца.

Страттон принял ларец у Зои, и та, отдав реликвию, опустилась на пол. Ларец был тяжелым — тридцать или сорок фунтов. Агент начал отходить назад и шел, пока не оказался примерно в двадцати шагах: он по-прежнему держал их на прицеле, но броситься на него они уже не могли.

— Теперь выключите фонарики и бросьте их мне. — Они подчинились. Страттон собрал их и сложил у своих ног. — Подойдите к ним, святой отец, — сказал Страттон, показывая на Сета и Зою. — И сядьте рядом.

Морген подошел к тому месту, где сидели Зоя с Сетом. Он посмотрел на Риджуэя, который кивком попросил священника сесть.

— Я… — Страттон откашлялся. — Мне бы не хотелось, чтобы до этого дошло, — сказал он, кладя фонарик на пол и направляя на них троих. Он снял рюкзак, постоянно поглядывая вниз. Сет чуть подвинулся к револьверу. — Но то, с чем мы имеем дело, — это дело величайшей духовной важности, которое может повлиять на миллионы человеческих душ, — продолжал Страттон, присев рядом с рюкзаком и развязывая одной рукой тесемки. — Кучка жизней — в том числе моя — мало что значат в сравнении с этим.

Он открыл клапан рюкзака и свободной рукой начал вытаскивать оттуда содержимое: аптечку, одеяло, воду, обезвоженную еду, маленькую газовую горелку с крышкой, которая могла служить котелком.

— Но разве истина не важнее? — спокойно спросил Морген. Такой голос может быть только у человека, который уже не боится смерти. — И познаете истину, и истина сделает вас свободными.[31]

— Истина? Я уже не знаю, что такое истина и имеет ли она хоть какое-то значение, — ответил Страттон, его голос звучал все громче. — Я знаю, что вера в догматы, в определенные непоколебимые каноны много значит для миллионов людей и нельзя лишать их этой веры, просто чтобы предоставить миру еще одну увлекательную духовную двусмысленность.

Сет подполз еще на пару дюймов ближе к револьверу и взялся за кобуру. Потащил ее на себя. Сет удивился, с какой легкостью кобура поддалась. Ему почему-то казалось, что форма, набитая костями, будет тяжелой, будто бы у смерти есть вес.

Морген открыл было рот, чтобы заговорить, но Страттон раздраженно махнул ему пистолетом.

— Не надо, отец! — сказал он. — Давайте не будем откладывать неизбежное. Я не могу просто оставить вас здесь умирать от голода, как все эти заблудшие души. — Он замолчал и обвел рукой скелеты, лежащие на полу. — Я не садист, — печально продолжил Страттон. — Умереть от голода — это долгая и мучительная смерть. — Он снова замолчал. — Не волнуйтесь, — сказал он, наклонившись и пытаясь поднять одной рукой ларец. Но тот был чересчур громоздким. — Я выстрелю каждому из вас в основание черепа, дважды. Больно не будет.

— Не убий, — произнес Морген, и голос его прогремел в пещере, словно глас ветхозаветного пророка.

— Не надо! — приказал Страттон — уже с истерическими нотками. — Я не первый, кто убивает во имя веры.

Сет обхватил пальцами клапан кобуры и осторожно открыл его. Кнопка еле слышно щелкнула. Страттон пытался засунуть ларец в свой пустой рюкзак. Сет вытащил револьвер из кобуры. Он почувствовал в руке холодную твердую сталь.

Страттону наконец удалось убрать ларец. Сверху в рюкзак он положил фонарики и теперь пытался снова затянуть тесемки. Сет пихнул сначала Моргена, а потом Зою стволом револьвера. Когда они посмотрели на него, он опустил глаза, показывая им на револьвер. Он не мог сказать ничего вслух, но очень надеялся, что они догадаются кинуться в разные стороны, когда придет время.

Время пришло очень быстро. Страттон завязал тесемки, поднял рюкзак и просунул одну руку в лямку. Чтобы продеть правую руку, ему придется на мгновение переложить пистолет в левую.

Сет смотрел и ждал. Время решало все. Время и то, выстрелит или не выстрелит старый револьвер. Страттон поправил левую лямку, подвинул ее, чтобы освободить правую руку. Он начал сводить руки вместе. Левая рука обхватила пистолет, на одно мгновение палец покинул спусковой крючок.

Вот! — подумал Сет, поднимая револьвер. Он толкнул Зою плечом так, что она упала вбок, оказавшись вне круга света.

Лицо Страттона искривилось: минуту назад его раздражали сложности с рюкзаком, а теперь он явно изумился тому, что заложники начали двигаться. Когда он увидел револьвер в руке у Сета, в его глазах промелькнул страх.

Страттон сначала выстрелил левой рукой, но пуля ушла во тьму. Морген поднялся на ноги и, как и Зоя, исчез в темноте. Они побежали к еще одной куче костей на полу — в надежде найти еще один пистолет.

Сет взвел курок, прицелился Страттону в грудь и нажал на спусковой крючок. Глухой стук, с которым боек ударил по древнему капсюлю, болью отозвался в ушах Сета. Он откатился из круга света, когда человек из АНБ поменял руки и выстрелил снова. Пуля вошла глубоко в пол у ног Сета.

Перекатываясь, Сет выстрелил еще раз. В этот раз револьвер грохнул во мраке, но в Страттона Сет не попал. Вместо этого пуля ковырнула соль там, где лежал фонарик, и тот, вращаясь, полетел, освещая зал, как стробоскоп. В этом сюрреалистичном освещении Сет заметил, как Страттон бежит к выходу из пещеры. Фонарик наконец остановился, и его луч оказался направлен прямо на коридор, ведущий из зала. Фонарик освещал стены, но сам зал был погружен в кошмарную бесформенную темноту.

Неожиданно слева раздался выстрел еще одного пистолета. При вспышке они увидели, как белый гейзер соли взорвался на стене камеры за спиной Страттона, а он сам нырнул в коридор и исчез в темноте.

— Сет? — Это был голос Зои.

— Я здесь, — позвал он. Через несколько мгновений они втроем снова собрались вместе.

— Риджуэй. — На этот раз прозвучал голос Страттона. Он отдавался эхом, звук отражался от стен и шел издалека. — Риджуэй, у меня еще есть патроны. И они нормальные, вполне рабочие. Если ты пойдешь за мной, я буду ждать тебя в темноте. И ты не сможешь меня разглядеть. Я знаю, куда тебе придется идти, чтобы выйти отсюда.

— Страттон! — крикнул Сет. Но ответа не было.

Они сидели, прижавшись друг к другу, в клаустрофобной липкой темноте, которая, казалось, сжималась вокруг. Они боялись выдать себя. Может, Страттон ждал, пока они пойдут за фонариком. Они сидели на полу, и им казалось, что прошло много часов, пока яркий голубой свет фонарика не стал тускло-желтым. Без света им не удастся выйти из шахты по оставленным угольным следам.

Наконец Сет встал в темноте, сжимая в руке револьвер. Другая рука тряслась — он не мог решить, что делать. Был ли фонарик приманкой? Придется ли изголодавшей крысе в конце концов съесть сыр из мышеловки? Наконец он сунул револьвер за пояс, подбежал к фонарику, схватил и сразу отскочил от пятна света, пытаясь выключить фонарик, ожидая рева пуль, которые войдут в его тело.

Но выстрелов не было. В темноте звучало только его тяжелое дыхание. Страттон ушел? Они могут погибнуть, если он поджидает их на выходе из шахты. Но они погибнут наверняка, если не попытаются выйти. Чтобы сохранить батарейки, он зажег фонарик только единожды, чтобы выяснить, где сидят Зоя с отцом Моргеном, а потом выключил и медленно пошел к ним.

Темнота была их другом. Она их спрячет. Темнота была их врагом — она могла привести их в ловушки и засады, устроенные как старыми, так и новыми врагами.

Они забрали воду, горелку, веревку Гюнтера, которая по-прежнему была привязана к двери хранилища, и одно из одеял, которые Страттон выбросил из своего рюкзака. Одеяло было сделано из алюминированного пластика с добавлением армированных волокон. Такие одеяла брали с собой автомобилисты и туристы для экстренных случаев. И это был как раз такой случай.

Сет зажег маленькую горелку, и в ее слабом синем свете они пошли по угольному следу, который Зоя так аккуратно прокладывала на пути сюда.

Полуживого огонька хватило лишь на то, чтобы довести их до большого минного поля, которое охраняло вход в сам зал. Риджуэй достал фонарик и использовал оставшиеся несколько минут, чтобы шаг за шагом провести их через минное поле.

Остаток пути они достаточно просто прошли по темному следу, который змеился вокруг мин и ловушек. В некоторых местах было видно, что Страттон пытался стереть угольную пыль с пола. Но его попытки только сделали след заметнее.

Еще Страттон попытался изолировать их от внешнего мира, убрав доски через мутный подземный поток в тоннеле Гюнтеpa. Но где-то с десятой попытки Сету удалось накинуть веревку на одну из досок и подтянуть ее поближе. Обвязавшись этой же веревкой вокруг талии, он перешел на другую сторону по шатающейся доске, а Зоя и Морген крепко держали конец веревки. Очутившись на другой стороне, он положил поверх воды еще доски, чтобы смогли пройти остальные.

К тому времени, как они добрались до выхода из заброшенной шахты, снаружи уже стемнело. Снежная буря прекратилась, на темное небо высыпали звезды. Из долины дул пронизывающий ветер.

Один снегоход исчез, а с других двух Страттон снял провода зажигания. Либо забрал их с собой, либо выкинул в снег, где они и пролежат до весны.

Риджуэй осмотрел сначала один снегоход, потом второй. Он снял с одного из них провод, ведущий к свечам, присоединил одним концом к аккумулятору, а другим — к высоковольтному проводу катушки зажигания. Когда он повернул стартер, мотор завелся. Они втроем сели на снегоход, Сет — за рулем.

— Он поехал в Инсбрук, — сказал Морген бесцветным голосом, нарушив почти гробовую тишину. — Страттон поехал в Инсбрук.

— Откуда вы знаете? — спросил Сет, перекрикивая рев мотора.

— Брань, — сказал Морген.

— Что? — переспросил Сет. — Я не понимаю.

— Я же говорил вам, что расскажу, что это значит, так ведь? — сказал Морген.

Сет медленно кивнул, испугавшись, что события прошедшего дня не лучшим образом сказались на психике старого священника.

— Это не брань, не ругань, — тихо сказал Морген. — Сет заглушил двигатель, чтобы лучше слышать. — Нет, это был Браун. — Он помолчал, глядя куда-то в пространство. — Браун. Смит упомянул это имя перед смертью, как будто во всем виноват Браун. Я молил Господа, чтобы он был ни при чем. Но это он. — Морген посмотрел на Сета глазами полными боли. — Браун сейчас в Инсбруке, — сказал Морген. — Страттон повез Страсти Софии к нему. Мы должны ехать туда.

Сет помедлил, ожидая услышать что-нибудь еще, но Морген замолчал. Сет снова завел двигатель и повел снегоход вниз по склону.

36

Рассвет только начал отбрасывать тени в колоннаде Бернини вокруг площади Святого Петра, а полиция уже ставила заграждения, готовясь к еженедельной аудиенции у Папы.

Уже многие годы среда оставалась тем днем, когда Папа принимал людей «без рода и звания» из всех уголков мира. Даже несмотря на то, что в этом году среда выпала на следующий день после Рождества, Папа не видел причин откладывать еженедельную аудиенцию.

Папа задумчиво вышел из своей часовни, вдохновленный полутора часами утренних молитв, псалмов и ожиданием ежедневной аудиенции.

Он остановился у окна своих покоев в Папском дворце и посмотрел, что творилось на улице. Вдалеке уже была видна толпа, которая позже пройдет через аудиторию, построенную Павлом VI исключительно для удобства проведения таких публичных аудиенций. Папе эти аудиенции особенно нравились. Это живые люди, его паства, которую Господь доверил ему вести. И никто не сможет отнять у него эту привилегию, даже Браун.

Папа пытался подавить ярость, зревшую внутри. Он доверил Брауну самые деликатные дела церкви, защитил его от тех, кто считал, что кардинал из Вены чересчур воинственен, что ему не хватает милосердия и умения прощать. Стоя у окна и глядя на людей, которые поднялись ни свет ни заря, чтобы добраться сюда еще до восхода солнца, Папа чувствовал, как на глаза наворачиваются слезы гнева, печали и разочарования. Если Браун победит — а дерзкий кардинал почти всегда добивался своих целей, — очень скоро такие публичные аудиенции станут частью жизни амбициозного австрияка.

Папа сделал глубокий вдох, задержал дыхание и выдохнул. Этот вздох мог бы выразить всю мировую скорбь, но тем утром причина была в другом: Плащаницу и Страсти Софии отыскали.

Браун разбудил его вчера поздно вечером, сообщил новости и потребовал немедленно собрать конклав. Он сделал особый акцент на том, что хочет мирной передачи власти.

Мирная передача власти. Папа фыркнул и отвернулся от окна, погруженный в свои отнюдь не благостные мысли. Он пошел к столовой. Несмотря на кризис, он проголодался.

Сразу после звонка Брауна Папа отправил своего статс-секретаря[32] Ричарда Бордена и команду архивариусов Ватикана в Инсбрук, чтобы удостовериться в обоснованности требований Брауна. Папа посмотрел на древние стенные часы с деревянным механизмом. Когда позвонит Борден? У них всех была бессонная ночь. Когда он позвонит?

Он прошел в столовую и поприветствовал своих сотрудников. Те пожелали ему доброго утра, но глаза их были полны печали и нетерпения. Они узнали? Откуда?

Звонок, которого ждал Папа, раздался, когда он изучал первую полосу «Роум Дейли Америкен». Он взял трубку в своем личном кабинете.

— Да, Ричард? — сказал Папа, пытаясь изобразить жизнерадостность. — Что вам удалось выяснить?

Но вот лицо Папы будто бы скомкалось, словно было сделано из бумаги. Он ссутулился, сильные широкие плечи поникли. Он несколько секунд искал стул, чтобы сесть.

— Да, — ответил Папа голосом старого уставшего человека. — Я понял. — Он слушал голос на другом конце линии еще примерно полминуты. — Мы можем сделать что-нибудь, хотя бы что-нибудь? — Теперь, судя по тону, Папа старался в чем-то убедить своего собеседника. Он качал головой, будто статс-секретарь был с ним в одной комнате. — Нет! Нельзя! Это сделает нас такими же бесчестными людьми. Уезжайте оттуда как можно скорее. Вы нужны мне здесь.

Папа Римский медленно положил трубку на рычаг и поднялся на ноги. Возвращаясь в церковь, он снова прошел мимо окна. Рассвет окрасил площадь в розовый цвет. Толпа прибывала. Теперь он смотрел на этих людей с горькой приязнью человека, который прощается со своей любовью.

Затем он вошел в свою часовню — молить о чуде.

— Это великолепно, Джордж, просто великолепно. — Браун снова ходил вокруг стола для переговоров в зале заседаний Вселенского собора. Плащаница Софии была расстелена на массивном деревянном столе, занимая большую его часть. Золотой ларец, инкрустированный драгоценными камнями, и сверток со Страстями Софии лежали на маленьком столике, принесенном из приемной.

Плащаница была примерно двенадцати футов в длину, льняная, на ней было два изображения юной девушки-подростка — голова к голове, спереди и сзади. В ярком утреннем свете можно было различить желтоватые расплывчатые очертания ран.

Из-за двери зала заседаний доносились приглушенные голоса людей, которых Папа прислал из Ватикана для подтверждения подлинности плащаницы. Брауну нравилось смотреть, как они работают. Как профессионалам, им, конечно, было радостно изучать несомненно подлинную историческую реликвию. Но как люди, преданные Папе, они выполняли свое задание, нахмурив брови, ибо прекрасно осознавали, на что повлияет результат экспертизы.

Больше всех волновался Ричард Борден. Это не имеет значения, подумал Браун. Как писец, который фиксировал показания земляков Софии, Борден, как и все остальные, больше ему не пригодится. И дни их сочтены, как дни того писца. Раздался стук в дверь.

— Пожалуйста, посмотри, кто там, Джордж, — сказал Браун, наклоняясь над столом и пристально всматриваясь в древнее и юное лицо.

Туфли Страттона глухо простучали по паркету. За дверью стоял Ричард Борден — будущий бывший статс-секретарь.

— Пожалуйста, передайте кардиналу, что нам пора ехать, — сказал Борден.

Браун поднял голову:

— Как там наш Папа нынче утром, Борден?

Статс-секретарь попытался справиться с эмоциями:

— У него все хорошо, Ваше Преосвященство, и он дал согласие на ваш… запрос. Когда нам ожидать вас в Риме?

Браун несколько секунд смотрел на него, как будто обдумывая ответ.

— Когда я буду готов, — наконец ответил он и опять склонился к плащанице.

В этот момент пол затрясся от слабой вибрации. За посланниками Ватикана пришла гондола фуникулера. Страттон закрыл дверь перед лицом Ричарда Бордена и вновь встал рядом с Брауном.

— Не согласитесь ли вы стать начальником моей личной охраны? — спросил Браун, все еще глядя на плащаницу.

— Разумеется, сэр, — с воодушевлением ответил Страттон. — Конечно, Ваше Преосвященство. — И несколько секунд постоял около Брауна, будто бы уже защищая его. — Кхм, Ваше Преосвященство? — Браун глянул на него и вопросительно поднял брови. — А как же Рольф? Он был вашим личным телохранителем много лет.

— Рольф стареет, — быстро ответил Браун. — И ему недостает определенного… определенного мастерства, которое потребуется для новой работы.

— Вы скажете ему? Как скоро?

— Как только он вернется. — Браун выпрямился. — А пока что запакуйте все это обратно. — Он махнул рукой в сторону стола. — Мне нужно собрать вещи. В полдень у нас чартерный рейс до Рима. Я хочу выехать отсюда в одиннадцать. Он отвернулся и пошел к двери. — Вы проинформируете сотрудников?

— Конечно, Ваше Преосвященство, — с готовностью откликнулся Страттон.

Сет вышел из дверей отеля «Сентрал» примерно в десять утра. Он придержал дверь для Зои и отца Моргена. Они шли по Гилмштрассе к парковке, где стояла старая «ауди» Гюнтера, и щурились от яркого утреннего света. Сет нес весь багаж.

— Это там. — Морген показал на север. Его длинный тонкий палец нарисовал в воздухе остроконечные скалы. — Я был там только один раз, примерно тридцать лет назад, когда Браун еще не стал кардиналом.

Они дошли до угла Эрлерштрассе и повернули направо, к университету. Машину они нашли пять минут спустя. Сет открыл двери и завел мотор, чтобы разогрелся, Зоя села рядом, отец Морген — сзади. Сет бросил чемоданы в багажник и смахнул тонкий слой снега, который за ночь надуло ветром на лобовое стекло. Наконец он уселся за руль, откинулся назад, и они выехали с парковки.

Дороги в Инсбруке, где жуткий холод победил соль, были засыпаны снегом и покрыты слоем льда. Но, как только они добрались до автобана и поехали в аэропорт, где Сет забронировал вертолет компании, проводившей обзорные экскурсии, дорога очистилась.

— Вертолетная площадка — на крыше, в задней части шале, — объяснил Морген. — Если верить дворецкому Брауна, который работает на нас уже примерно двадцать лет, вход в дом с вертолетной площадки никогда не бывает заперт. Вниз можно добраться на лифте или по лестнице, которая ведет в центр главного здания. Охранники расставлены по периметру территории, плюс у них есть отдельная караулка. Браун не любит, когда ему напоминают, что он нуждается в охране, так что в главное здание они не заходят, если не считать экстренных случаев. Единственный охранник, которому разрешено быть в доме в любое время, — личный телохранитель Брауна Рольф Энгельс. Очень большой человек, очень предан хозяину. Если столкнетесь с ним, придется его убить. Может, годы и берут свое, но он все равно в отличной форме.

— Восхитительно, — пробормотал Сет. — Лучшее, на что мы можем рассчитывать, — хотя бы половина патронов в этих старых револьверах выстрелит. — Он подумал о револьверах и запасных патронах, которые они забрали у скелетов эсэсовцев в шахте Хаберсам.

— Если нам повезет, мы ими сможем расчистить путь, — с надеждой сказала Зоя. Ни Морген, ни Сет ничего ей на это не ответили.

Они прибыли в аэропорт, опоздав меньше чем на полчаса. Их сразу направили к нужному терминалу. Сет представил их пилоту вертолета, который очень удивился, узнав, куда они летят.

— Сегодня в Кардинальском Гнезде просто столпотворение, — сказал пилот. Сет спросил, о чем он толкует. — Я должен забрать кардинала в одиннадцать и привезти сюда, — объяснил пилот. — У него чартерный рейс до Рима. Что-то срочное, я думаю. — Он помолчал и добавил: — Кардинал не любит неожиданных визитов. Я позвоню ему, если вы не возражаете.

Сет посмотрел на Моргена, который быстро расстегнул куртку, чтобы показать пасторский воротник, и это произвело на пилота должный эффект.

— У меня очень важная информация для кардинала, — сказал Морген — и даже не вполне соврал. — Он ожидает меня и будет весьма недоволен, если я задержусь. Можете позвонить ему, но могу вас уверить — он нас ждет.

Пилот посмотрел на Моргена с уважением.

— Конечно, отец, — сказал он. — Следуйте за мной. — Он взял вязаную шапку, натянул ее на лысую голову и направился к двери.

Все пристегнули ремни, турбины «Джет-Рейнджера» заревели. Пилот сверился с листом предполетной проверки, повернулся к ним и кивнул. Они стартовали неожиданно — гул двигателя стал громче, и земля вдруг будто бы выпала из-под них, а они носом книзу двинулись вперед.

Пилот резко потянул рычаг на себя, отчего всех прижало к окну. Вертолет начал круто набирать высоту — настолько круто, что у пассажиров в животах как будто заплясали бабочки.

37

Нильс Браун как раз закончил паковать вещи, когда услышал вдали шум вертолета. Он посмотрел на элегантные дорогие «Пьяже» на запястье, чтобы убедиться, что не опаздывает. Вертолет прилетел слишком рано. Так даже лучше, подумал он. Чем быстрее он доберется до Рима, тем быстрее возьмет все под контроль.

Браун в последний раз оглядел комнату и улыбнулся. В последний раз он видит ее глазами кардинала. Плюс-минус через семьдесят два часа он станет Папой Римским. Он уже с нетерпением ожидал церемонии отречения. С телефона у кровати он позвонил камердинеру и распорядился, чтобы тот отнес чемоданы на вертолетную площадку и ждал его там. Затем Браун быстро спустился в конференц-зал.

Кардинальское Гнездо располагалось на самом верху пика — на неровной квадратной площадке примерно четверть мили в поперечнике от одного обрыва до другого. Здания выстроили только с одной стороны — они возвышались над долиной Инна и олимпийскими лыжными трассами Акзамер-Лицум.

Примерно в сотне ярдов от Кардинальского Гнезда располагался небольшой коттедж, соединенный с главным зданием крытым обогреваемым проходом. Коттедж вмещал дюжину человек, которые сменами по четыре человека патрулировали всю площадку круглые сутки.

Как и их соратники, охранявшие резиденцию архиепископов в Вене, все эти люди были матерыми ветеранами, выбранными из лучших воинских частей по всему миру. Двенадцать человек состояли под началом у Рольфа Энгельса, бывшего солдата гитлеровского элитного Горного корпуса. Давным-давно один из членов Вселенского собора рекомендовал его как подходящего телохранителя для перспективного епископа, который красноречиво выступал против коммунизма и очень быстро стал мишенью для убийц.

Когда раздался шум приближающегося вертолета, Рольф Энгельс сидел в домике станции канатной дороги и пил чай с оператором гондолы. Он быстро посмотрел на часы и слегка приподнял брови.

— Бернард, — сказал Энгельс одному из солдат. — Выйди и скажи мне, что ты видишь.

Бернард, огромный человек в белом камуфляжном костюме, вышел из домика.

Вернулся он быстро.

— Желтый вертолет, — отчитался он. — С черной надписью. Слишком далеко, я не могу разобрать слова, но, похоже, тот же, на котором обычно летает кардинал.

Энгельс кивнул:

— Спасибо, сержант. — Он сделал еще глоток чаю, заглянул в чашку и вздохнул. — Начинай готовить гондолу, — сказал Энгельс оператору.

— Мне пойти с вами? — спросил Бернард.

Энгельс покачал головой:

— Все как обычно, — сказал он, допивая чай. Бросил пластиковую чашку в мусорную корзину и двинулся за оператором гондолы к панели управления — смотреть, как тот запускает хорошо смазанный механизм, который понесет гондолу наверх, почти на самую вершину утеса, к Кардинальскому Гнезду.

Дверь открылась, едва полозья вертолета коснулись снега на площадке. Сет выпрыгнул первым и помог выбраться наружу Зое и Моргену. Вниз от площадки к узкому мостику вела лестница. Мостик упирался в небольшое строение на крыше.

— Я подожду здесь, — сказал пилот Моргену. — Нет смысла лететь обратно в аэропорт, а потом возвращаться за кардиналом. Скажите, чтобы не торопился. Я буду тут.

Морген кивнул и догнал Сета с Зоей, которые ждали на мостике. Как и сказал Морген, дверь была не заперта. Зайдя внутрь, Сет достал тяжелый старый револьвер. Лестница перед ними уходила вниз. Никого.

— Пошли, — шепнул он и начал бесшумно спускаться. Металлические ступени были покрыты резиной. Все спускались молча.

На первой площадке они услышали, как внизу открылась дверь, потом раздалось кряхтение и глухой стук — кто-то явно пытался справиться с чем-то тяжелым. Звуки становились громче.

Сет подошел к двери с площадки и повернул ручку. Заперто. Человек с грузом приближался. Сет полез в карман и достал из бумажника кредитную карточку. Потом, убрав револьвер за пояс, встал у двери на колени и сунул карточку между дверью и косяком. Через секунду его старания увенчались успехом, замок щелкнул, и дверь открылась. Внутри оказался чердак, заваленный картонными коробками и деревянными ящиками.

Сет махнул Зое и Моргену. Звуки становились все громче. Когда Сет закрыл дверь, они ясно услышали, как человек, задыхаясь, поднимается по лестнице.

Сет прильнул к узкой щели между дверью и косяком и увидел, как тощий мужчина волочит вверх по лестнице два огромных жестких чемодана. Человек остановился на площадке, вытер с лица пот и принялся штурмовать последний пролет. Через несколько секунд ступеньки залил нестерпимо яркий свет.

Когда лестница снова погрузилась в желтоватый полумрак от тусклых лампочек, Сет открыл дверь и повел всех вниз.

Страттон укладывал плащаницу и последние документы в ларец, когда в комнату зашел Браун.

— Вертолет что-то рано, — сказал Браун, подходя к Страттону, чтобы проверить, все ли на месте. — Я хочу, чтобы вы…

Неожиданно дверь в конференц-зал распахнулась и грохнула об стену. Браун так резко остановился, что чуть не споткнулся.

Страттон выронил крышку ларца и повернулся. Крышка глухо стукнулась о деревянный стол.

— Риджуэй, — вымолвил Страттон — ошеломленно и недоверчиво, как человек, увидевший призрака. Воспользовавшись неожиданностью, Сет быстро шагнул вперед и махнул Зое:

— Держи его на мушке. — Сет показал на Брауна. Зоя сделал шаг вперед и наставила на кардинала старый револьвер. Она взвела курок.

Когда Браун услышал щелчок старого механизма, у него в глазах что-то промелькнуло. Но безупречное самообладание позволило ему сохранить невозмутимость.

— В чем смысл этого безобразия? — воскликнул он. — Как вы смеете врываться сюда?

— Заткнитесь, — веско сказала Зоя. Браун попытался отойти. — Стойте на месте.

Браун принял величественную позу, но разум его кипел. Болтовней ему удавалось выпутаться из куда более сложных ситуаций. Он посмотрел на разгневанную, но все же привлекательную женщину, которая приближалась к нему.

Страттон пятился от Сета, пытаясь сделать так, чтобы между ним и старым револьвером, который вполне мог проделать в нем дыру, оказался стол.

— Не дайте им вас обмануть, Ваше Преосвященство, — сказал Страттон. — Это допотопное оружие. И патронам уже сорок лет.

— Стой, Страттон! — приказал Сет. — Стой на месте. — Он улыбнулся. — Посмотрите сюда, Ваше Позорносвящество, — жестко сказал он. Браун повернул голову. — Ваш приспешник остановился, он знает, что револьвер может запросто вышибить ему мозги. — Сет ухмыльнулся Страттону и помолчал. — Хотите испытать судьбу?

— Нет. — Браун сглотнул, пытаясь совладать с гневом. — Конечно нет. Разумеется, преимущество на вашей стороне, вы застали нас врасплох.

Глядя в дуло револьвера Зои, он прикидывал, где сейчас может быть Рольф. Старый солдат подчинялся распорядку и свою территорию инспектировал с такой пунктуальностью, что по нему можно было сверять часы. Мысли опережали одна другую, кардинал пытался вспомнить. Затем пол под ногами задрожал. Заработал мотор гондолы. Браун мысленно улыбнулся. Гондола доберется до вершины примерно за три минуты. Три минуты. Ему надо отвлечь их разговорами, чтобы Рольф закончил проверку.

Сет сделал пару шагов назад — он хотел видеть и Страттона и Брауна.

— Положи оружие на стол, — сказал он Страттону. Человек из АНБ колебался, словно просчитывал вероятность того, что револьвер Сета не выстрелит. — Я сказал, на стол, друг мой. — Страттон полез в карман пальто. — Спокойно, — сказал Сет. — Вытащи его за ствол, большим и указательным пальцем. Если я увижу, что твой палец на спусковом крючке, я тебя пристрелю.

Страттон кивнул, вытащил пистолет из наплечной кобуры и положил его на стол. Это был тяжелый автоматический «кольт» сорок пятого калибра.

— А ты был весьма умен, Страттон, — сказал Сет. — И убедителен. Как ты меня одурачил.

— Не надо сердиться, мистер Риджуэй, — произнес Браун. Теперь он знал, что Рольф вскоре появится, и стал куда увереннее. — Мы все разумные люди. Почему бы нам не поговорить?

— Разумные? — грозно переспросил Сет. — Вы называете убийство людей разумным? Вы самодовольный лицемер. Нам стоило бы прикончить вас на месте. И у вас хватает наглости называть себя разумным? Вы предали всех и вся. — Он посмотрел на ларец. — Или спрятали так, чтобы никто не узнал, что это на самом деле. Вы хотите скрыть, что Гитлер шантажировал Ватикан, скрыть свой позор. — Сет помолчал. — Или быть может, сами хотите кого-нибудь шантажировать. — По глазам Брауна Сет понял, что не ошибся. — Так кого вы собирались шантажировать, мистер кардинал? Что вы собирались сделать с плащаницей?

— Вы меня неправильно поняли, мистер Риджуэй, — сказал Браун.

— Как же, — ответил Сет. — Гитлера и Эйхмана тоже неправильно поняли.

Браун медленно поднял руку:

— Прошу вас, позвольте мне сказать кое-что. — Сет кивнул. — С помощью этой плащаницы я хотел всего лишь спасти христианский мир.

Сет несколько мгновений ошарашенно смотрел на него.

— Да вы шутите, — сказал он и саркастически хмыкнул. — Я знаю таких людей, как вы, Браун. Вы делаете все только для себя. Вам плевать на спасение чего бы то ни было, если вы не получите от этого никакой выгоды. Вам все равно, как вы захватите власть и на чьей стороне окажетесь, чтобы ее захватить. У людей вроде вас нет принципов. Вы запросто переходите с одной стороны на другую. Так вот, что бы вы ни задумали, у вас ничего не выйдет. — Сет подошел к ларцу на длинном столе. — Мы забираем ларец с собой. — Он посмотрел на потолок. — Транспорт нас ждет. Так что я попрошу, чтобы вы со Страттоном легли на пол. — Сет махнул револьвером. — Вот здесь, посреди комнаты. Лицом вниз, расставьте ноги.

Ни Браун, ни Страттон не сдвинулись с места.

— Быстро. — Зоя подтолкнула Брауна стволом револьвера. Кардинал дернулся, будто его ударило током, и глянул на нее. — Давайте, — сказала Зоя. — Вы слышали, что он сказал.

— Мы можем убить вас прямо сейчас, — сказал Сет. — Так же, как вы убивали людей. Или можете лечь на пол и дать нам спокойно забрать ларец.

— Вы должны позволить мне объяснить, — взмолился Браун. — Вы не понимаете…

— Они, может, и не понимают, зато понимаю я, — прогремел в тишине голос Моргена. — Возможно, не понимают мистер Риджуэй и его жена, а вот я прекрасно все вижу. Я вынужден. Я долгие годы следил за тобой.

— Будь ты проклят, старый дурак! — закричал Браун, увидев, как к нему подходит старый священник.

— Да, — мягко сказал Морген. — Наверное, я уже проклят. Но подумай о своей судьбе.

Мужчины несколько мгновений молча смотрели друг на друга.

— Зачем ты это сделал? — спросил Браун. — Причины не было. Почему ты это сделал, старый безумец?

— Все эти годы мне позволяли выжить только две вещи, — ответил Морген. — Все эти годы, с того самого дня в Альт-Аусзее. И одна из них — желание вернуть ларец. А вторая — моя гордость.

— Что ты несешь? — сказал Браун. — Это бред.

— Мне пытались сказать, — произнес Морген, и его глаза затуманились воспоминаниями. — Они пытались сказать мне, что ты виновен во всех этих безумствах, но я им не поверил. Я не мог поверить.

Браун повернулся к Сету:

— Может, вы попросите этого старого дурака выражаться внятнее?

Морген залез в глубокий карман куртки и вытащил оттуда конверт. Пока он открывал его и доставал оттуда мятый лист бумаги, у него тряслись руки. Он подошел к Брауну и протянул ему бумагу.

— Посмотри, — сказал Морген.

Браун глянул на Моргена, как на умалишенного. Мгновение он колебался, потом выхватил бумагу из рук священника. Глаза кардинала быстро пробежали написанное, затем он вернул бумагу Моргену.

— Ну и?.. — спросил Браун.

Ничего не ответив, Морген вытащил из конверта еще один листок и тоже протянул Брауну. Кардинал закатил глаза, но взял и этот листок. Через минуту он отдал его Моргену. Представление повторилось и с третьим листком бумаги.

— Старик, мое терпение не безгранично, — сказал Браун. — И эта твоя головоломка вот-вот выведет меня из себя.

— Что значат для тебя эти бумаги? — спросил Морген.

Браун разгневанно посмотрел на священника.

— Ничего. По крайней мере, вместе, — сказал он. — Ты дал мне копию письма моего отца к моей матери, копию моего свидетельства о рождении и копию свидетельства вермахта, подтверждающего, что мой отец погиб на Польском фронте.

Морген медленно кивнул, не отводя застывшего печального взгляда от лица Брауна. Морген снова отдал кардиналу бумаги:

— Посмотри на них еще раз. Посмотри на даты.

Браун взглянул на Риджуэя:

— Почему я должен…

— Возьмите бумаги, — приказал Сет.

Нахмурившись, Браун выхватил у Моргена бумаги и снова начал изучать их.

— Посмотри на даты, — сказал Морген.

Сет с возрастающим изумлением смотрел на этот театр двух актеров. Между ними было что-то. Но это — отнюдь не ненависть закоренелых врагов. Это было что-то… более личное.

Страттон тоже смотрел на драму, что разыгрывалась между двумя священниками, но ему было все равно, что их связывает. Он просто ждал момента, когда внимание Сета полностью переключится на Брауна и Моргена.

Когда Браун изучил бумаги, которые дал ему Морген, недовольство на его лице сменилось изумлением. Морген что-то прочел на его лице.

— Так что, все-таки даты что-то значат? — спросил он.

— Я… я не понимаю, — сказал Браун, переводя взгляд с бумаг на Моргена.

— На самом деле все очень просто, — сказал Морген. — Письмо, которое отправил твоей матери ее муж, было написано бравым оберлейтенантом в Радоме — это в шестидесяти милях к югу от Варшавы — 7 сентября 1939 года. Тот же самый бравый оберлейтенант…

— Мой отец, — перебил его Браун. Морген проигнорировал реплику.

— Бравый оберлейтенант погиб в бою 9 сентября при вторжения германских войск в Варшаву. — Старый священник замолчал, облизнул губы и продолжил: — Ты родился 6 августа 1940 года, примерно через одиннадцать месяцев после смерти бравого оберлейтенанта.

— Я все равно не понимаю, — тихо вымолвил Браун, явно в замешательстве. — Ты сделал все это, чтобы сообщить мне, что я — незаконнорожденный. Хорошо, я незаконнорожденный, и что? Я буду не первым Папой-ублюдком. Но это вряд ли оправдывает твое поведение в последние сорок лет.

— В общем и целом ты прав, — сказал Морген. — Но ты не просто ублюдок. Ты мой ублюдок.

Краска отлила от лица Брауна, как будто его выключили из розетки. У него отвалилась челюсть.

— Ты… ты мой отец?

Морген кивнул. Все смотрели на Моргена и Брауна. Страттон кинулся к своему пистолету.

— Сет! — Крик Зои встряхнул Риджуэя.

Сет перевел револьвер на Страттона и нажал на спуск. Курок щелкнул — старый патрон. Душа у Сета ушла в пятки. Рука Страттона была в нескольких дюймах от «кольта». Не сбивая прицела, Сет снова взвел курок и нажал на спуск. И снова пистолет не выстрелил.

Страттон схватил «кольт», прыгнул, перекатился через стол и приземлился на пол.

— Назад! — крикнул Сет Зое, но та стояла на месте и целилась туда, где Страттон скрылся за столом.

Через секунду Страттон вынырнул, паля из «кольта». Он целился в Сета. Сет выстрелил снова, но револьвер в третий раз дал осечку. Страттон плавно нажал на пусковой крючок «кольта».

Пожалуйста, Господи, взмолилась Зоя. Пусть мой револьвер выстрелит. Спаси нас.

Она прицелилась в грудь Страттону и спустила курок. Револьвер ответил ей громом выстрела и столпом пламени, пролетевшим через полкомнаты. Пуля ударила Страттона в плечо в тот момент, когда он выстрелил сам, и его пуля прошла мимо цели. Когда пуля Зои развернула его, он выронил «кольт». Зоя выстрелила еще раз. Вторая пуля попала Страттону в спину, и ударной силы оказалось достаточно, чтобы швырнуть агента к огромному окну, выходящему на долину Инна.

Все, оцепенев, смотрели, как под весом Страттона треснуло стекло. Звук походил на раскат грома, но даже он показался очень тихим по сравнению с диким воплем Страттона, когда он несколько секунд покачивался на подоконнике, а затем вылетел из окна вместе с осколками. Его крик они слышали еще несколько секунд.

38

Выбравшись из гондолы на вершине утеса, Рольф взглянул вверх на вертолетную площадку и удивился, что кардинал еще не улетел. Обычно тот действовал молниеносно — не любил ждать. Рольф медленно покачал головой и начал подниматься к дому, прислушиваясь к ленивому шуршанию вертолетных лопастей.

И тут услышал звон стекла и крики. Дом был выстроен на славу — каменные стены и толстое дерево: не удивительно, что он не услышал выстрелов из конференц-зала.

Но крики — что-то явно было не так. Бесшумно входя в шале, Рольф вспоминал, кого из своих людей он может вызвать прямо сейчас. Трое закончили смену и отправились в Инсбрук. Один внизу, рядом с пультом управления гондолой. Значит, осталось два человека на дежурстве и еще трое спали в караулке.

Этого хватит, подумал он, тихо проскользнув в большое фойе, — когда в шале еще принимали постояльцев, оно служило вестибюлем. Где-то взволнованно переговаривалась прислуга. К Рольфу через холл бежала экономка.

— О, герр Энгельс, — закричала она. — Как хорошо, что вы здесь. Что-то случилось в конференц-зале. Я слышала, как разбилось стекло, и был еще какой-то громкий шум. Это, наверное, выстрел или какой-то взрыв.

Взрыв? Рольф удивился. Он не слышал никакого взрыва. Но тут же вспомнил, что к большому камину в конференц-зале недавно провели газопровод. Рольф с самого начала был против. Это небезопасно, считал он, но его мнение не приняли в расчет. Кардинал же читал про дома и конторы — а иногда и целые кварталы, — которые взлетали на воздух из-за утечки газа, который взрывался от крохотной искры… Но этот спор Рольф проиграл.

Однако сейчас, когда он бежал по лестнице к конференц-залу, его правота отошла далеко на задний план.

— Останови его, — закричал Сет Зое.

Воспользовавшись замешательством, Браун схватил ларец с плащаницей и Страстями Софии. Он уже почти добежал до двери, когда Зоя повернулась и выстрелила. Теперь настала ее очередь услышать сухой щелчок осечки.

Браун выбежал наружу, сжимая под мышкой ларец, и ринулся по коридору к лестнице. Он пробежал мимо входа в столовую и дверей на кухню. В конце коридора он на миг замер, потом припустил к двери на лестницу в конце холла.

Зоя выстрелила снова. В этот раз револьвер дернулся у нее в руке, но было слишком поздно. Сет пробежал мимо и помчался по холлу. Зоя с Моргеном ринулись за ним. Сет был уже в центре холла, когда Браун рванул дверь на лестницу и нырнул в кухню.

Большая часть огромной кухни не использовалась — за исключением тех дней, когда в Кардинальском Гнезде проходили званые обеды. То было громадное помещение, примерно в сорок квадратных футов, занятое хромированной печью, холодильниками и кухонными комбайнами на стойках из нержавеющей стали. С потолка на крючьях свисала посуда. В этой кухне можно было приготовить обед на государственном уровне для любого диктатора или президента. Но сейчас здесь не было никого, кроме повара, который готовил большую кастрюлю тушеного мяса для охранников.

Сет вбежал на кухню; за ним по пятам неслась Зоя, следом медленно шагал Морген.

— Стойте! — закричал Сет кардиналу Брауну, до которого оставалось всего несколько шагов. — Стойте или я буду стрелять.

Краем глаза Сет заметил, как повар упал на пол, а Браун побежал дальше, несмотря на предупреждение. Сет прицелился на бегу и спустил курок. Револьвер грохнул, пуля ударила в толстую сковороду рядом с головой Брауна, когда он завернул за стойку. Гром испугал Брауна — он потерял равновесие и рухнул на пол, не выпуская из рук ларец. Сет тут же прыгнул на него.

— Отдайте, — приказал он. Когда кардинал отказался, Сет сунул револьвер за пояс, нагнулся и попытался вырвать реликвию из рук Брауна.

— Позови Рольфа! — заорал Браун насмерть перепуганному повару. — Сейчас же.

Зоя подбежала к повару и наставила на него свой револьвер.

Рольф, крадучись, шел ко входу в кухню с «магнумом» сорок четвертого калибра на изготовку. Подойдя к двери, он услышал выстрел и звуки борьбы.

Сет сражался с Брауном за ларец, пытаясь ослабить его хватку. Неожиданно Браун ударил Сета свободной рукой в лоб, и у Риджуэя в глазах потемнело. Когда Сет пришел в себя, Брауну уже почти удалось подняться на ноги. Зажав под мышкой ларец, Браун бросился к лестнице. Сет мгновенно настиг его и правым хуком сбил с ног.

Инкрустированный ларец вылетел из рук кардинала, содержимое разлетелось по черно-белым плиткам пола. Кардинал без сознания рухнул рядом.

Несколько секунд не было слышно ничего, кроме тяжелого дыхания Сета и громкого бульканья жаркого, которое явно нужно было помешать.

А потом на кухню ворвался Рольф Энгельс. Он уже поднял «магнум», но тут краем глаза увидел еще одного человека, который целился в повара. Годы военной службы и работы телохранителем научили Рольфа мгновенно ориентироваться в ситуации. Он быстро решил, что женщина с пистолетом — мишень второстепенная; на первом месте оставался мужчина, стоявший над кардиналом. Для Рольфа не имело значения, застрелят повара или нет. Энгельса наняли, чтобы он любой ценой защитил кардинала.

Так что Рольф снова прицелился в поясницу незнакомого мужчины. Он знал, на что способен «магнум» сорок четвертого калибра. Он однажды выстрелил из него вслед уезжающей машине. Пуля пробила багажник, человека на заднем сиденье, водителя, приборную панель и попала в двигатель, выведя его из строя. В лучшем случае спинной мозг этого человека будет раздроблен, сердце превратится в кашу, а грудь разорвется, обнажив внутренности. Он нажал на спусковой крючок.

Именно в этот миг Сет наклонился, чтобы подобрать ларец с его содержимым, и пуля сорок четвертого калибра пролетела там, где секунду назад была его грудь.

— Зоя, ложись! — закричал Сет, услышав гром «магнума». Он бросился на колени рядом с Брауном в тот момент, когда прогремел второй выстрел. Где-то позади Сет услышал шипение, а потом ощутил запах газа.

— Выключи плиту, Генрих! — Рольф выругался. Вторая пуля попала в одну из духовок и наверняка пробила газовый шланг.

Рольф огляделся: повар по-прежнему лежал на полу рядом с женщиной. Бывший альпийский стрелок перескочил через стойку и выключил огонь под кастрюлей с жарким, почти сорвав кожух плиты и сбросив кастрюлю на пол.

Зоя увидела, как огромный человек прыгает через стойку, припав к земле, прицелилась и спустила курок. Ничего не произошло. Зоя чуть не расплакалась.

Браун зашевелился. Сет выхватил из-за пояса револьвер и опустился на пол рядом с кардиналом.

— Ты выполняешь мои приказы, ясно? — прорычал Сет, ткнув кардинала дулом револьвера под подбородок. Браун кивнул. — Хорошо, — мрачно продолжал Сет. — Теперь вели своему человеку прекратить огонь. Если он застрелит Зою — ты покойник. — Сет подождал пару секунд и сильнее прижал дуло к горлу кардинала. — Быстро, или я тебе отстрелю башку, на хер!

— Рольф? — слабо выдавил Браун. — Рольф, это ты?

Энгельс уже отвернулся от плиты и прицелился в женщину.

Он уже почти спустил курок, когда вдруг его окликнул кардинал.

— Да, Ваше Преосвященство, — ответил Рольф, сняв палец с крючка.

— Рольф, не стреляй, — сказал Браун. — Если ты не прекратишь огонь, меня убьют. Понимаешь?

Рольф с ненавистью глянул на Зою. Больше всего он терпеть не мог, когда ему мешали нормально выполнять работу.

— Да, Ваше Преосвященство, — ответил Рольф.

— И самое главное, — продолжал Браун, — не трогай девушку.

Запах газа в кухне становился сильнее. Морген дошел наконец до двери в кухню и остановился, пытаясь понять, что происходит.

— Встань, — сказал Рольф, глядя на женщину на полу. Зоя подчинилась. Рольф встал за ее спиной, прижав к ее голове дуло пистолета. — Я хочу увидеть кардинала, — заявил Рольф. — Пусть он встанет, чтобы я понял, что с ним все в порядке, или я застрелю девчонку.

Держа револьвер у горла Брауна, Сет встал сам и поднял на ноги своего заложника. Сердце Сета остановилось, когда он увидел на другом конце кухни Зою и чуть ли не самого огромного человека из всех, которых он когда-либо видел. Рольф и Сет оглядели друг на друга.

— Если мы не будем действовать быстро, мы либо взорвемся, либо отравимся газом, американер, — сказал Рольф.

— Все в твоих руках, — ответил Сет. — Отпусти ее, и тогда я отпущу твоего драгоценного кардинала.

Рольф нехорошо ухмыльнулся:

— Ты думаешь, я идиот? Так ты ошибаешься.

Неожиданно раздался шум у двери в холл. Рольф Энгельс действовал молниеносно. Он обернулся, увидел человека, которого не знал, и тут же выстрелил. Морген упал лицом вниз; пуля врезалась в стену позади него.

39

Пуля Рольфа не попала в отца Моргена, когда он подошел к двери кухни по пути из конференц-зала. Старый священник упал на пол, больно ударившись коленями, сжимая «кольт» Страттона и благодаря Бога за то, что эта пуля снова его миновала. Браун громко кашлял и задыхался от газа, наполнившего помещение. Морген вдруг ощутил прилив любви к своему сыну — однако не мог простить ему все те злодеяния, что он совершил. В этой войне нельзя победить: чем бы ни закончился день, боль в сердце будет мучить его до конца его дней. И он выбросил из головы осторожность.

В кухне прогремел голос Сета Риджуэя:

— Слушай, Ральф, или как там тебя, — ты сам убьешь своего драгоценного кардинала, если мы не выберемся отсюда как можно скорее. Почему бы нам не продолжить нашу мексиканскую дуэль снаружи? И может, кто-нибудь все же выключит газ?

— Что мексиканское? — переспросил Рольф.

— Не важно. — Сет нахмурился. — Надо выбираться отсюда, пока мы все не сдохли. — Рольф покачал головой. — Ладно, — сказал Сет и закашлялся. — Оставайся здесь. Мы уходим.

Волоча за собой Брауна, Сет двинулся к выходу.

— Стой на месте! — Голос Рольфа сорвался на крик. Сет заметил в глазах телохранителя панику. — Стой на месте, или я застрелю ее.

Сет продолжал медленно идти к двери; он смотрел то на лицо гиганта, то на его палец, лежавший на спусковом крючке. Если палец пошевельнется, Сет немедленно остановится. Он старался не смотреть на лицо Зои. Он знал, что это выбьет его из колеи. Сохраняй спокойствие. Ты играешь в опасную игру, на кону жизни всех этих людей.

Сет и Браун дошли до двери, а Рольф так и не нажал на спуск. Вместо этого он пошел к ним. Верный телохранитель не собирался выпускать подопечного из виду. Двигался Рольф очень быстро — он хотел сократить дистанцию. Через мгновение Сет понял: что-то пошло не так, совершенно не так.

Рольф начал улыбаться. Потом толкнул Зою на пол и, ухмыляясь, замер на месте. Еще через мгновение, стальные руки сжали горло Сета и вырвали у него револьвер. Это появились остальные охранники. Чьи-то руки толкнули Сета, он упал лицом в пол. Последним он заметил повара, испуганно глядящего в холл.

На миг Сет почувствовал себя старым и беспомощным. Он проиграл — они проиграли. Подумал о Зое, о том, какой он видел ее в последний раз — такая красивая, такая… не готовая к смерти. Собрав все силы, он кинулся было на своих противников, но те были слишком молоды, слишком сильны. Ему ударили ногой по голове, и на несколько долгих мгновений мир вокруг потемнел.

— Отлично сработано, Давид. — Сквозь туман в голове Сет услышал торжествующий смех Рольфа. Потом снова услышал его голос, только на этот раз звучал он почтительнее: — Как вы себя чувствуете, Ваше Преосвященство?

Ответ Брауна Сет не разобрал. Потом услышал сильный и нежный голос Зои, которая звала его:

— Сет?

— Я здесь, — ответил Сет.

Кто-то, возможно, человек по имени Давид, снова ударил его ногой по голове:

— Заткнись, свинья.

— С вами все в порядке, Ваше Преосвященство? — услышал Сет голос Рольфа.

На этот раз кардинал ответил внятнее:

— Да, только трясет немного. — Он помолчал. — Я вижу, ты снова доказал мне свою преданность. Я никогда не сомневался в твоих способностях.

— Спасибо, сэр, — гордо ответил Рольф.

— А теперь отведите меня к вертолету, — распорядился Браун. — Помогите мне подняться.

Сет услышал шорох и кряхтение.

— А что нам делать с ними? — спросил Рольф. От голоса кардинала у Риджуэя застыла кровь в жилах.

— Все, что захотите, Рольф. Все, что захотите. — Наступила тишина, потом Сет снова услышал голос Брауна, на этот раз ближе: — Переверните его.

Три человека, державшие Сета, выполнили приказ. Сет моргнул и посмотрел вверх; Браун, покачиваясь, стоял над ним. Сет едва успел сфокусировать взгляд, когда кардинал наклонился и плюнул ему в лицо. Сет попытался увернуться, но сильные руки крепко держали ему голову. Он закрыл глаза, и плевок угодил ему прямо в лоб.

— Забери ларец и его содержимое, — сказал Браун Рольфу. — А потом надо уходить. У меня встреча в Риме, я не хочу ее откладывать.

Держа в правой руке «кольт» Джорджа Страттона, Морген прополз через кухню, прячась за стойками. Он выглянул ровно в тот миг, когда Браун плюнул в лицо Сету. Рольф направился в центр кухни, чтобы забрать плащаницу и Страсти Софии.

Морген мгновенно оценил ситуацию. Перед ним был Рольф. Все остальные располагались слева, около двери в коридор. Сета прижимали к полу три человека. Браун по-прежнему стоял над ним, Зоя стояла на коленях, сражаясь с еще двумя охранниками, которые пытались уложить ее на пол.

Сам Морген стоял в проеме, и мимо него струился газ. На секунду он перехватил взгляд Зои. Рольф поднял пистолет и прицелился в Моргена. Морген тоже было прицелился, но, еще раз принюхавшись к газу, не выстрелил, а рухнул на пол в тот момент, когда Рольф спустил курок.

Раздался грохот пистолетного выстрела, за ним — куда более мощный взрыв и яркая вспышка. Перед смертью Рольф Энгельс увидел только одно: огонь, вырвавшийся из дула его пистолета, казалось, пролетел за спину священника и развернулся. Когда кухня взорвалась, Рольф подумал, что им не стоило проводить сюда газ.

Огненный шар пролетел через кухню, поджигая ее в тысяче мест. Прижатый к полу Сет неожиданно почувствовал, что давление исчезло. Мгновение спустя он поднял голову и узрел сцену Дантова ада. Рольф и два охранника пылали живыми факелами. Их рты были открыты, словно они кричали, но Сет не слышал ничего, кроме рева пламени. Перекрытия из сухого дерева и мебель старого шале загорелись в одно мгновение.

Сет вскочил и кинулся к Зое. Браун скорчился рядом, застывший, как мраморное изваяние. Кухонные стойки не подпустили к ним пламя. Через пару секунд на кухню вбежали оставшиеся охранники. Сет приготовился драться, но те тащили из коридора пожарный шланг и не обращали ни на что внимания.

— Зоя, вставай. — Он просунул руки ей под мышки. — Надо убираться отсюда.

Зоя поднялась; ее колотила дрожь. Еще через пару мгновений к ним подошел Морген. И тут перед ними, как ожившая статуя, вдруг возник Браун.

— Плащаница — вы должны помочь мне вернуть плащаницу. — Его глаза сверкали, в них пылал огонь, сжигавший кардинала изнутри.

Он начал трясти Сета, от чего тот едва не потерял равновесие. Риджуэй вырвался и ударил кардинала. Браун упал на колени.

— Сам иди за своей дурацкой тряпкой! — заорал Сет, перекрикивая рев пламени.

Морген с сомнением посмотрел на кардинала:

— Пойдем с нами, сын, — воззвал он.

— Иди к черту, старик! — завопил Браун, пробираясь к разбросанным по полу реликвиям.

Морген замер: плечи его опустились, голова поникла. Вокруг бушевало пламя. Он не сводил глаз с сына: его единственное дитя рвалось в огонь, забыв об опасности. Сет подошел к Моргену и положил руку ему на плечо.

— Скорее, отец, — сказал он. — Надо уходить.

Морген боролся с инстинктами, которые толкали его к сыну. Он смотрел на безумца, остервенело ползавшего в пламени, — и вдруг словно какой-то голос сказал ему: возможно, только пламя очистит этого человека, утолит безумие, охватившее того сынка, которого Морген никогда толком не знал. Сердце старого священника дрогнуло, но он поборол себя и повернулся к Сету. На его лице, залитом слезами, читалась боль человека, отвергнутого собственным чадом, которое он любил всю жизнь, пусть и на расстоянии. Лир. На мгновение он смог понять этого короля — тот мрак, что жил в его сердце.

Они услышали тревожные крики и повернулись: четыре человека в форме боролись с кардиналом Брауном, который изо всех сил старался шагнуть в огонь.

— Нет, пустите меня! — кричал Браун. — Пустите. Пустите.

Вдруг Браун издал нечеловеческий вопль, с невероятной силой, которая бывает у людей, лишь когда они теряют самое ценное, стряхнул с себя охранников и шагнул в пламя. Те кинулись было за ним, но огонь заставил их отступить. Морген сделал полшага вперед и остановился.

Какой-то миг все стояли, завороженно глядя на стену огня, не веря в то, свидетелями чего они только что стали. Затем до них донеслись крики Брауна, заглушившие даже рев пламени. Голос кардинала звучал все громче, пока не стал невыносимым. Казалось, он вопил целую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько секунд. Обычный человек так кричать уже не может. Сет с Зоей до конца жизни будут вспоминать этот голос. В нем не было боли — только экстаз торжества.

— Да пребудет с тобой Господь, — сказал Морген.

Когда крики стихли, Сет, Зоя и Ганс Морген побежали к лестнице и к вертолету, молясь о том, чтобы он по-прежнему ждал их на крыше.

Эпилог

Кардиналы, первыми откликнувшиеся на призыв Папы, съезжались в Ватикан. Беседа с ними, не успев начаться, была прервана появлением статс-секретаря Ричарда Бордена. У него было очень странное выражение лица, Папа не смог понять, что это значит.

— Простите, что прерываю, Ваше Святейшество, но мне кажется, вы должны узнать эти новости как можно скорее. — Борден вручил ему телекс на желтой бумаге и вышел из комнаты.

Папа прочел сообщение три раза. Только тогда до него стал доходить смысл этих слов. Телекс был от епископа Инсбрука.

Он прочел телекс в четвертый раз и повернулся к гостям, которые с любопытством смотрели на него. Пытаясь ничем не выдать радость, Папа печально произнес:

— Архиепископ Венский, кардинал Нильс Браун погиб.

В комнате раздались изумленные возгласы.

— Как? — спросил архиепископ Парижский.

— Где? — спросил архиепископ Миланский.

Папа передал им телекс и снова попытался скрыть ликование: нельзя выдать себя ни единым взглядом, ни единым словом. Первый раз с раннего детства Папа Римский поверил в чудеса.

— Давайте помолимся за нашего преставившегося брата.

Папа прочел заупокойную молитву. Но сердце его пело благодарственные гимны.

Местный баварский приход использовал шале как молельный дом. Возглавлял приход хороший друг Ганса Моргена. В здании было много лакированного дерева и металлический камин, в котором сейчас потрескивали дрова. Сет Риджуэй бросил в камин еще одно полено из охапки, которую принес. Потом закрыл металлическую заслонку и подошел к Зое, которая стояла у большого окна с видом на заросшие соснами склоны небольшой альпийской долины. Он обнял жену, и та прижалась к нему.

— Так бы и стояла все время, — сказала Зоя.

— Я тоже, — откликнулся Сет.

— Знаю, прошло всего несколько дней, но кажется — целая вечность.

— Все, что было в Кардинальском Гнезде, случилось целую вечность назад.

Они долго стояли молча, глядя, как солнечные лучи пробиваются сквозь тучи, а их отсветы на деревьях напоминали языки зеленого огня.

— Господь была к нам добра, — сказала Зоя.

— Как скажешь… — Сет помрачнел. — Надеюсь, ты права. Я бы очень хотел в это верить, но у меня не получается.

Зоя сжала его руку.

— Ты поверишь, — сказала она. — Просто нужно время.

— Нет, времени для этого не хватит.

Они снова замолчали, глядя, как в долине дует ветер, морозной щеткой причесывая верхушки деревьев. Какое-то движение внизу они заметили оба. На извилистой тропе между деревьев, по которой летом туристы ходили в пешие походы, мелькнула красная куртка Ганса Моргена. Два часа назад он уехал на снегоходе в город и теперь возвращался. Маленькие груженые сани, тащившиеся за снегоходом, были сверху накрыты брезентом. Рев мотора становился громче и заглушал треск дров в камине.

— Может, тебе снова пойти преподавать? — предложила Зоя.

— Может быть, — покачал головой Сет. — Но я сомневаюсь. После всего этого — после всего, что я узнал о Страстях Софии и обо всем остальном, — придется выкинуть все конспекты и начать сначала.

Зоя повернулась к нему:

— Может, в этом кроется ответ?

— А?

— Нужно отринуть старую веру и начать сначала. — Она помолчала. — Я так сделала. Я не могла жить с верой, шитой гнилыми нитками. Нужно, чтобы в душе заговорило что-то новое. Может, тебе тоже это нужно.

Сет восхищенно улыбнулся:

— Ну ты даешь. — Он задумался. — Не знаю… мне за всю мою жизнь никогда не было так неуютно… Я как корабль без руля и ветрил.

— Я чувствовала себя так же, когда поняла, что церковь моей матери лицемерна до самой своей сердцевины.

— Но я не хочу, как ты, провести долгие годы в безверии, дожидаясь момента, когда ко мне вернется уверенность.

— Может, твоя уверенность тоже была фальшивой и теперь исчезла, — сказала Зоя. У нее сердце обливалось кровью, когда она видела в его глазах эту боль. — Может, любая уверенность — лишь иллюзия.

— Спасибо, профессор, — сказал он.

— Нет, я совершенно не то…

Он широко улыбнулся:

— Все в порядке. Серьезно. — Он обнял ее, и они поцеловались.

Позади с глухим стуком обрушились дрова в камине. Рев мотора крепчал.

— Может, избавив тебя от фальшивой уверенности, Бог таким образом говорит тебе, что начинать надо было с другого, — наконец сказала Зоя. — Тебе следует отыскать новые идеи для своих лекций, найти истину. Я думаю, Богу нравится, когда люди ищут. Возможно, универсальная истина — в том, что никакой универсальной истины нет и мы должны всю свою жизнь продолжать поиски.

— Весьма утешительно.

Рев мотора стих.

— У тебя есть мысли получше? — спросила Зоя.

Сет покачал головой:

— Талия провела много исследований, у нее собрана масса первоисточников и заметок. Она поможет нам, когда доберется сюда, — сказала Зоя. — Не говоря уже об алебастровом колесе.

— Если ты сможешь его вернуть.

— Можешь на это рассчитывать, — сказала Зоя. — Материалы и базы данных, которые я скачала с сервера, — там есть все: даты, имена, цены, накладные, номера отгрузок. Все, что понадобится, чтобы доказать, что эти шедевры были украдены — дважды — и у меня есть право вернуть их.

— Ты испортишь жизнь многим людям, — сказал Сет. — Все эти известные кураторы музеев, могущественные покупатели. Это не лучшим образом отразится на твоем бизнесе.

Снаружи раздались приглушенные шаги Моргена. Сет с Зоей обернулись.

— На самом деле мне все равно, — сказала Зоя. — Они заслуживают того, что получат. Это бесхребетные люди, которые продали душу дьяволу, чтобы заполучить эти шедевры любой ценой. Мне плевать на бизнес, я хочу вернуть все это обычным людям и наследникам, которым это искусство принадлежит по праву. Если ради этого придется отказаться от бизнеса, я готова.

— Я все еще не знаю, хочу ли я преподавать дальше, — сказал Сет. — Когда-то я был очень неплохим детективом. Может, я смогу помочь тебе в такой работе.

— А ты-то что знаешь об искусстве? — пошутила Зоя.

— Примерно столько же, сколько ты знаешь о религии! — ответил он.

Оба засмеялись, а в комнату ворвался Ганс Морген — как снеговик, порождение снежной бури. В одной руке он держал брезентовый рюкзак болотного цвета.

— Добрый день! — весело сказал он, снимая свободной рукой защитные очки. — Только альпийский снег помогает мне почувствовать себя на тридцать лет моложе. — Он пошел к ним, по дороге вытаскивая что-то из рюкзака. — Приходской священник сказал, что ваша подруга Талия прилетает завтра. Она вылетит сюда сразу после похорон отца.

— Ублюдки, — пробормотал Сет.

Морген кивнул:

— Бедная девочка понятия не имела, что он тихо умер во сне за несколько недель до ее появления в Цюрихе. — Он вытащил из рюкзака номер «Интернэшнл Гералд Трибьюн» и вручил его Зое.

— Отчего он умер? — спросил Сет, пока Зоя разворачивала газету.

— Сердечный приступ, — сказал Морген. — Он умер сразу. Они положили его тело в морозильник.

Сет медленно покачал головой.

— Ой, — сказала Зоя, посмотрев на первую страницу.

Она несколько секунд читала что-то про себя, потом отдала газету Риджуэю. На первой полосе был материал о пожаре недалеко от Инсбрука — в здании, принадлежащем Ватикану. Снимок пылающего дома пилот вертолета сделал на маленькую камеру сразу после того, как они поднялись в воздух. Рядом была официальная фотография Брауна с подписью «Погиб в огне». Сет внимательно прочел статью.

— Вот, — наконец сказал он, показывая на абзац в конце страницы. — «Полиция по-прежнему разыскивает двух выживших, спасенных вертолетом, ожидавшим кардинала, чтобы отвезти его в аэропорт Инсбрука». Это мы. Но они должны были знать наши имена. Почему здесь нет наших имен? — спросил Сет у Моргена. — Разве за нами не охотятся? Разве Интерпол не роет носом землю, чтобы найти нас?

— Я же говорил вам: у наших союзников в Ватикане есть связи. — Морген улыбнулся. — Ваша помощь практически неоценима, вам очень благодарны добрые члены Курии и сам Папа Римский. Иначе, я уверен, он не благословил бы наше пребывание в этом убежище. — Морген повернулся к двери. — Вы пока почитайте. — Он показал на газету. — Я привез компьютеры, которые вы заказывали, и мне нужно внести их внутрь.

— Давайте помогу, — в один голос вызвались Сет и Зоя. Морген покачал головой:

— Сегодня я силен как лев.

— Правда? — с сомнением переспросила Зоя.

— Чистая правда! — ответил Морген и быстро вышел из комнаты.

Сет пошел было к двери, но Зоя взяла его за руку:

— Не надо. Он обидится. — Сет несколько секунд с сомнением смотрел на жену, но все же позволил ей подвести его к грубым стульям у окна. Вдалеке два лыжника ехали по огромному заснеженному лугу.

Зоя начала вслух читать врезку, которую нашла где-то в середине газеты:

— «МЕСТНЫЕ ЖИТЕЛИ УВИДЕЛИ В РУИНАХ РЕЛИГИОЗНЫЙ СИМВОЛ» — это заголовок… Дополнение к некрологу Брауна. «Рабочие, собравшиеся к месту пожара, сказали, что все здание выгорело дотла, кроме единственного фрагмента полового покрытия, который, как выяснили позже, лежал на полу кухни. Некоторые утверждают, что этот фрагмент напоминает силуэт женщины. „Там были глаза и руки, — сказал один из рабочих. — Клянусь, я это видел, — это чудо, это знак свыше“… Это изображение большинство сочло одним из тех символов, которые верующие видят лишь потому, что хотят их увидеть. Они замечают знаки на стенах домов и складов, в тенях, пятнах и бликах солнца, светящего сквозь замерзшее стекло. Глава пожарного департамента заявил: „Пожары иногда делают странные вещи. У нас в практике было много случаев, когда в руинах сгоревших домов находили якобы изображения лиц. Но это сродни тому, чтобы видеть корабли в облаках или лицо на луне. Просто плод человеческого воображения“… Епископ Инсбрука опубликовал заявление, в котором полностью согласился с главой пожарного департамента».

Позже уже другой Папа Римский вынужден будет бороться с маленькой, но весьма фанатичной группой инсбрукских верующих, которые требовали, чтобы Ватикан объявил святыней то место, где нашли это изображение. Папа ответил им то же самое, что и его предшественник, занимавший Папский престол, когда сгорело Кардинальское Гнездо:

— Вера в незримое куда сильнее, чем вера в те вещи, которые мы можем потрогать и увидеть. Если человек способен верить, не видя то, во что он верит, значит, вера его искренна. И в общем, христианские церкви — а на самом деле все храмы всех религий — стараются обходиться без подобных наглядных свидетельств. Потому что всегда найдутся те, кто увидит, но не поверит. Но Бог благословит тех, кто сможет поверить, не увидев.

Папа никогда и никому не рассказывал, верил ли он сам в этот знак.