С таким же любопытством, с каким Недобежкин разглядывал внутри комнаты содержимое сумочки, его снаружи, сквозь окно, поблескивая в ночи золотым зубом, разглядывал некий молодой человек, вцепившийся в пожарную лестницу на высоте пятого этажа.
Проклиная техника-смотрителя ЖЭКа, навесившего на чердачную дверь ржавый замок и даже не поинтересовавшегося, не обрекает ли он тем самым на голодную смерть какого-нибудь гостя столицы, избравшего чердак своей временной резиденцией, юный бомж Витя Шелковников должен был воспользоваться пожарной лестницей, чтобы спуститься на землю, и, таким образом, стал невольным свидетелем убийства. Рискуя быть замеченным снизу или из соседних окон, он занимался страшным и сладким делом — наблюдением за человеком, совершающим преступление.
Сначала он не придал этому окну на пятом этаже, где «внучок» беседовал с «престарелым дедушкой», никакого значения. Гораздо больше его бы заинтересовало окно, в котором бы он мог увидеть приготовление ко сну какой-нибудь дамочки лет этак от пятнадцати до пятидесяти, но так как в тот поздний час другие окна на пути следования беглеца были уже погашены, то он, спустившись почти до второго этажа, скользнул вверх и снова заглянул в роковое окна По тому, как попятился от лежащего в странной позе старика «внучок», по остекленевшему взгляду «дедушки», замершего на диване, по тому, как заметался по комнате «внучок», Витя догадался, что в комнате произошло убийство.
Чуть было не сорвавшись с лестницы, невольный верхолаз, повиснув на руках, так задрыгал в воздухе ножками, что один полуботинок сорвался у него с ноги и, падая, наделал столько шуму, что юный гость столицы снова взлетел на крышу, где и спрятался в слуховом окне Убедившись, что погони за ним нет и падение ботинка осталось без последствий, Шелковников, выждав некоторое время, снова оказался на пожарной лестнице напротив злополучного окна Недобежкина. Однако теперь окно было почти наглухо закрыто шторой, оставалась только маленькая щелочка, заглянуть в которую можно было лишь с риском для жизни, по-обезьяньи распластавшись между подоконником и поручнем лестницы. Виктор бы не стал больше искушать судьбу, но вдруг кто-то рассыпал там, за шторами, словно бы тысячи бриллиантов.
— Не может быть! А вдруг?! — клацнул золотой зуб во рту искателя приключений навстречу этому сиянию. Предчувствие необыкновенной удачи мгновенно вытеснило страх из Витиного сердца, и он, после нескольких неудач, исхитрился повиснуть над бездной, желая всей душой протиснуться в щелку, чтобы узнать, что же такое блестело в комнате.
Когда Недобежкин вышел из квартиры вынести сумочку на помойку, юноша, еще больше рискуя свалиться вниз и проделывая чудеса циркового искусства, отворил приоткрытое окно и проник в комнату. Странно. За то время, что он просидел на чердаке, «внучок» куда-то успел деть труп «дедушки» и даже приготовить чемоданы для поспешного бегства. Открыв один из них, что был поменьше, бомж остолбенел. В глаза ему брызнули мириадами искр драгоценности, которыми доверху был набит чемодан. Тогда, больше не раздумывая, он решил действовать смело и решительно. Подхватив за ручку самый большой чемодан, Витя дернулся и осел под его тяжестью, поняв, что не сможет его утащить из квартиры. То же произошло и с чемоданом поменьше. Когда же гость Москвы, решив ограничиться дипломатом, попытался выйти с ним из комнаты в прихожую, на него накинулся огромный страшный пес с блестящими, как огонь, глазами и, не захлопни Витя тотчас дверь, даже страшно подумать, что эта псина сделала бы с похитителем сокровищ. Как померещилось Шелковникову, пес был не один, следом за ним другой, похожий на пантеру, тоже прыгнул к двери. Эти огромные животные, которых и псами-то можно было назвать только условно, начали яростно кидаться на дверь, и, хотя это была настоящая добротная старинная дверь, ему показалось, что она не сможет долго выдерживать их напор. Было жутко, что псы не лаяли, а как-то особенно угрожающе завывали и рычали, словно хотели, не привлекая внимание соседей, по-тихому расправиться с непрошеным гостем. Дрожащими руками открыв вторую половину окна, закрытую на шпингалет, Витя, балансируя между жизнью и смертью, зажав в зубах ручку «дипломата», удачно дотянулся до железных ступенек пожарной лестницы и заскользил вниз.
Когда он, облегченно вздохнув, поставил ногу на асфальт, чья-то тяжелая ладонь упала ему на плеча В небе сверкнула молния и громыхнул гром. Начиналась гроза.
— Ты что тут по пожарным лестницам лазишь, мерзавец?! Ботинками соришь! — Витя, испуганно оглянувшись, увидел прямо перед собой грозное лицо, и, что самое ужасное, лицо это в свете молний сверкало на него разъяренными очами из-под козырька милицейской фуражки. В левой руке милиционер держал Витин стоптанный полуботинок. — Надевай, пойдешь со мной!
По дороге к опорному пункту охраны порядка, находившемуся на Новослободской улице в доме 54–56, Шелковников дважды напрасно пытался вырваться из цепких рук милиционера. Под начавшимся проливным дождем они шли дворами почти в полной темноте.
Вместо наручников руки обитателя чердаков были связаны сзади веревкой, а, кроме того, он, как мышка мышеловкой, был любовно накрыт колпаком милицейской плащ-палатки. Михаил Павлович Дюков — так звали участкового — очень любил вязать морские узлы и считал, что обычная бельевая веревка и брючный кожаный ремень удобнее любых самых современных наручников в деле задержания преступников. За эту веревку он и был списан в участковые, но об этом несколько позже.
Доставив нарушителя в опорный пункт охраны порядка, милиционер с майорскими звездами на погонах включил свет, стряхнул капли дождя с необъятных размеров плащ-палатки, развязал Шелковникову руки и усадил его за стол для душеспасительной беседы. Дипломат он небрежно поставил в угол при входе, привалив к стенке. У Вити появилась надежда, что участковый не удосужится его открыть и тогда произойдет чудо: он, прихватив свои сокровища, выйдет на свободу, а там… Витя зажмурил глаза, представив, как весело он заживет на украденные бриллианты.
— Так что ты делал на пожарной лестнице?
— Спускался с чердака. Пока я там днем спал, какой-то козел его запер. Не подыхать же мне было с голоду, товарищ начальник, я должен еще стать артистом кино.
— Приезжий, значит. Откуда?
— Из Краснодара. Я люблю кино, приехал на кинофестиваль и мечтаю поступить во ВГИК — Витя блеснул золотым зубом.
— Волосы чем красишь? — неожиданно спросил майор.
— Перекисью водорода.
— Во ВГИК, значит, мечтаешь поступить?
— Очень мечтаю.
— Где срок отбывал?
— Полгода в Красноярском крае.
— Краснодар, Красноярск. Давай паспорт.
Витя протянул участковому довольно потрепанную книжицу.
— Ну а в дипломате что?
— Когда буду давать интервью, — Витя, не отвечая на прямой вопрос участкового, снова хитровато зажмурился, выставляя вперед скулы, — я буду говорить: «В кино я попал совершенно случайно, с пожарной лестницы».
Дюков сделал вид, что забыл о своем вопросе про содержимое дипломата и стал слушать разглагольствования девятнадцатилетнего мечтателя.
Говорить о кино, об артистах было самое приятное для Шелковникова, он всегда сладко жмурился и погружался в счастливый омут, ему было неважно — слушают ли его при этом, разделяют ли его любовь к кино, — его несло. Прерывался он, только если слышал от собеседника новые сведения о закулисной жизни кумиров экрана.
— Ну а что у тебя в дипломате? — вдруг перебил Витю участковый, которому надоело слушать про кино. Казалось бы, чего проще, открой да посмотри, но у Дюкова была своя методика ведения следствия.