Дочка людоеда, или приключения Недобежкина

Глава 25 ГРОМ НАЧИНАЕТ ДЕЙСТВОВАТЬ

К двадцати одному ноль-ноль в кабинете заместителя начальника московского управления внутренних дел Льва Михайловича Иващенко состоялось очередное заседание по предварительным итогам нападения на Бутырскую тюрьму и взрыву в кавказском ресторане на Лесной улице.

Во-первых, выяснилось, что эти объекты находятся рядом с территорией участкового Дюкова, образовавшего на своем участке неформальное объединение ГРОМ. По сведениям одного из членов ГРОМа, проникшего в него на правах якобы уволенного из органов милиции, но на самом деле являющегося секретным сотрудником уголовного розыска, Дюков вышел на какую-то серьезную преступную группу, возможно, имеющую отношение к событиям на Лесной. Во-вторых, экспертиза показала, что преступниками было применено доселе незнакомое оружие с направленной волной взрыва и создающее температуру плавления такой же мощности, как при атомном взрыве. Это оружие имело явно рассчитанный на действие в городских постройках эффект, позволяющий ограничивать действие ударной и тепловой волны пределами одной стены. По-видимому, преступниками применялся гранатомет новейшей конструкции. И в-третьих, эта акция была явно хорошо спланирована, и ее целью было освобождение особо опасного преступника Федора Петровича Зверева по кличке Чума.

Лев Михайлович Иващенко, полтора года назад участвовавший в операции по захвату Чумы, столкнулся с мощной преступной организацией, пронизавшей многие структуры высших государственных и партийных органов ряда республик. По сути дела, арест Чумы стал возможен в результате раздоров среди этой преступной организации, так как Зверев сосредоточил в своих руках слишком большую власть, выйдя из повиновения ряда высокопоставленных коррумпированных чиновников, которым он в последнее время диктовал свои условия и которые тяготились его опекой.

Вокруг этого дела завязался гордиев узел противоречий, которые полтора года не могли развязать ни следствие, ни суд, ни прокуратура, и вот он оказался разрубленным похищением самого подследственного. Кроме Чумы, из тюрьмы бежали до пятидесяти заключенных, из которых, правда, тридцать девять уже были арестованы, но одиннадцать еще продолжали скрываться, и с каждым часом шансы на их поимку все уменьшались.

По одной из версий следствия, разгром кавказского ресторана был лишь одним из отвлекающих маневров, по другой версии — ажиотаж вокруг бальных танцев, оттянувший столько сил московской милиции на поддержание порядка, был также отвлекающим маневром. И уж совсем смелую гипотезу высказал подполковник Купилов, предположив, что самый главный преступник, ради которого был совершен налет, находится среди одиннадцати беглецов, значение которого в преступном мире следствие недооценило. Иващенко решил детально проработать и эту версию.

Срочно были затребованы для дачи показаний активисты ГРОМа, после чего картина следствия приобрела еще более настораживающий характер. Оказалось, что главные активисты — Дюков, Побожий, Волохин и Петьков бесследно исчезли. Буквально за пять минут до совещания выяснилось также, что они взяли под наблюдение квартиру номер девяносто один по адресу Палиха 7/9, но на месте засады, которую они организовали, их не оказалось, что позволяло предположить самое худшее. Во всяком случае, Лукерья Тимофеевна Побожая заявила, что ее муж, Тимофей Маркелович, обещавший прийти между дежурствами в ГРОМе откушать окрошки, до которой был страстный любитель, домой не явился. Также и Дюков, у которого на девятнадцать часов был назначен в Доме пионеров кружок макраме, на занятие не пришел, что было совершенно против его правил, раньше подобное с ним случалось только дважды — когда он при помощи веревки вязал особо опасного рецидивиста-убийцу, а именно Виталия Красавченко по кличке Таня, и второй раз — Виктора Лопухина по кличке Жбан.

Участковый Дюков был в это время в музее-усадьбе «Архангельское», по соседству с которым, в Ильинском, находился знаменитый ресторан. Получив от Маркелыча по конспиративному телефону сведения о какой-то грандиозной акции, готовящейся не то в загородном музее, не то в «Русской избе», он на своем милицейском мотоцикле домчался до Ильинского и начал изучать место возможного сражения с преступным миром. Закатив мотоцикл в лесочек на берегу реки Москвы напротив дачи художника Глазунова, он достал подробнейшую карту Подмосковья, музейный путеводитель и рекламный проспект подмосковных ресторанов и открыл его на странице «Русская изба» в Ильинском. Дюков сурово нахмурился. Отправляясь за город, он уже знал, что в городе, по соседству с его участком, на особом режимном объекте, а именно в Бутырской тюрьме, произошло ужасное ЧП, которого не было за всю историю существования московских тюрем. Преступность в столице приобретала западный размах и гениальную дерзость. «Вот вам и компьютеризация. Наручникизация! — мысленно обругал Дюков начальство. — Преступность надо вязать тройными узлами, а они традиции ломают. Пока ее в узде держали, все было в порядке, преступность тлела, а узду ослабили, на технику стали надеяться и вот, пожалуйста: вспыхнул пожар — тюрьму разгромили. Нет, без Дюкова им не обойтись!» — злорадно подумал он, замирая от предвкушения долгожданной удачи. Взгляд его упал в мотоциклетную коляску на то место, где должен был крепиться ручной пулемет. Вместо пулемета в коляске были аккуратно сложены мотки веревок и, согласно уставу, болталась пара устаревших наручников, которые, впрочем, Михаил Павлович брезгливо, чтобы не стереть с них ржавчину, проверил — закрываются и открываются ли они ключом. Наручники были вполне пригодны к употреблению.

— В рапорте напишу, — предвкушал Дюков, рисуя в воображении картинки того, как будет беситься начальство, когда узнает, что он снова вязал преступников веревкой, — применил, согласно уставу, наручники к первому нарушителю, а дальше действовал согласно обстоятельствам.

— Сил, однако, мало, чтобы прикрыть оба объекта и коммуникации. Ладно, дорогу на Москву возьмет на себя Петьков, у него свой транспорт — инвалидный «Запорожец» с гоночным мотором. Маркелыча — это мой гренадерский полк, его двинем в Архангельское, а Волохина, для гусарского наскока, пошлем в «Русскую избу». Чует мое сердце — с нее все начнется. Сейчас Белошвейкин подвезет гвардию, а сам в своем «Москвиче» будет отрезать противнику дорогу на Усово.

Дюков не знал, что Белошвейкин, будучи секретным агентом руководства МВД в ГРОМе, нанес ему в спину предательский удар. Подобно маршалу Груши, который заблудился со своим корпусом, чтобы не участвовать в сражении под Ватерлоо, Белошвейкин, чтобы не участвовать в операции ГРОМа, сначала «заблудился» на своем «Москвиче» в кривых переулках Москвы, а потом и вовсе устроил сам себе фальшивую аварию.

Напрасно Маркелыч и еще не совсем протрезвевший Волохин, которого Побожий достал из домика лебедей в пруду ЦДСА, ждали Белошвейкина под колоннами театра Советской Армии.

— Где же этот бездельник?! — восклицал Маркелыч, потрясая в начинающихся сумерках по очереди то своей клюкой, то отнятым у старухи веником. — Дюков там, вдвоем с Петьковым, один на один с целой бандой. Это банда, Сашка, страшная банда с гипнозом, они наделают дел. Тебя, вишь, как загипнотизировали, что ты аж в домик для лебедей влез.

Волохин в мятом и неопрятном костюме, сильно попорченном от соприкосновения с внутренним убранством вышеозначенного домика, виновато ссутулился. Впрочем, несмотря на жалкий вид, Маркелычу вроде бы показалось, что его сотоварищ помолодел и стал выглядеть намного свежее!

— Вот что значит проспаться на свежем воздухе! — придумал себе объяснение ветеран милиции.

Волохин, еще плохо соображая после всего пережитого, тупо разглядывал веник в руках Побожего.

«Клюка — это понятно, — думал он. — А веник зачем? Неужели и венику придется учиться? Как же он веником-то задержание преступников производит?»

— Где Белошвейкин? Так я и знал. Подвел Белошвейкин! — с досадой постукивал Маркелыч клюкой по гранитным ступенькам театра.

— На такси надо ехать! — клацал зубами озябший на пруду в домике для лебедей несостоявшийся водяной, все еще сжимая в руке платок, который ему за столом у дяди протянула Марфа. — Что хоть она там вложила? Записку, что ли?

Он украдкой от Маркелыча развернул платок и разочарованно увидел в платке несколько патронов к «ТТ» — только оболочка гильз была как бы золотая, а сами пули серебряные. Волохин убрал патроны в карман, аккуратно завернув в платок, подаренный двоюродной сестрой.

— Все-то ты с патронами таскаешься, как мальчишка! — буркнул Маркелыч, подсмотревший через плечо, на что так тупо уставился его сотоварищ, и передразнил его:

— «На такси надо ехать!» Сам знаю, что надо. Подвел Белошвейкин. А у тебя деньги есть?

Волохин еще раз достал кошелек, надеясь на чудо, и сунул палец за порванную подкладку, куда он иногда тайно от жены прятал десятку после получки, но чудесного увеличения денег в его кошельке не произошло. Ни десятки, ни хотя бы пяти рублей за порванной подкладкой не нашлось.

— Как же ты так, идешь на задание и не берешь с собой денег, а если оперативное преследование? Мне простительно, у меня пенсия восемьдесят четыре рубля, но ты же на двадцать лет позже ушел, у вас пенсии-то огроменные. Наверное, рублей сто тридцать получаешь?

— Да, понимаешь, Маркелыч, сын новую квартиру получил, и мы с женой ему стенку по моему ветеранскому удостоверению отгрохали. Вот я три пенсии, что скоплены были, туда и бухнул.

От этого воспоминания Волохин вдруг протрезвел. Впечатление от пребывания в подводном царстве слегка отошло на второй план, перестав заслонять реальность, и он засуетился.

— Надо ехать, Маркелыч. Не появится этот Белошвейкин, сломался его «Москвич». Он — их, Маркелыч.

Волохин в слово «их» вложил только членам ГРОМа понятный смысл. «Их» означало — состоять на службе у руководства МВД.

— Молодец, Сашка, я давно раскусил этого прохвоста, малость ты посерьезнел наконец-то. Тебя как подменили маленько.

— Я другим человеком стал, Маркелыч, ты меня прости. Я в твою клюку всегда верил, только не говорил. Это стоящее дело, клюка. Я теперь на молодости крест поставил, Маркелыч. Эх, немного бы пораньше мне в старики заделаться.

— Ничего, еще и сейчас не поздно, — ободряюще заметил Побожий. — Ладно, такси беру на себя!

Проведя разведку в Архангельском, участковый Дюков посуровел еще больше, к его радости от встречи с достойным противником впервые примешался страх. Нет, не за свою жизнь или за свое служебное положение. Дюков испугался, что на этот раз дело оказалось еще серьезнее, чем он ожидал, намного серьезнее. В будний день ему было бы легче задействовать всех членов ГРОМа, но, начав операцию в субботу, он мог использовать только тех, кто не уехал на дачу или на отдых по путевкам. Теперь же, приехав на место сбора у стеклянного кафе напротив въезда в музей, он застал только одного Петькова.

— А где все?

— Никого нет, товарищ начальник, — сверкнув юркими глазками, сдержанно отрапортовал бывший подполковник.

— Как так нет? — Дюков, привстав, тяжело опустился на сиденье своего мотоцикла. Задумался на минуту и потом спросил:

— Ты крещеный, Александр Петрович?

— Нет, у меня и мать, и отец идейные комсомольцы были, а я неверующий, — честно доложил Петьков, сверкая лысым черепом на фоне зеленой листвы.

— Это хорошо. Тут какая-то чертовщина. Это хорошо, если ты неверующий. Ты, Александр Петрович, гипнозу не поддаешься?

— Если трезвый, то поддаюсь — и в коммунизм, и в партию, и во все лозунги верю, а как выпью — все, голова ясная, трезвая, за это и из спецназа вылетел. Не могу с начальством пить, как выпью — баста, ни одному их слову не верю, режу правду-матку, что в иностранном легионе порядка больше, и ни Бога, ни черта не боюсь. За истину — и все. Хоть вешайте.

— Это хорошо, Петьков! — задумчиво сказал Дюков, который один в ГРОМе знал, что Александр Петрович, как сын французской комсомолки мадам Риго, почитай, пятнадцать лет состоял в иностранном легионе и в качестве особо секретного советского агента исколесил всю Африку и Латинскую Америку, изнутри изучая подготовку и методы работы антикоммунистических военных объединений. «Порядка в иностранном легионе больше, чем в спецназе» — вот в чем заключался его конфликт с начальством КГБ, и поэтому он пока вступил в ГРОМ, надеясь вскоре открыть свою организацию гонимых работников органов безопасности или сокращенно ГРОБ.

— Это хорошо, — снова повторил Дюков, — А сколько тебе нужно выпить, чтобы ни в бога, ни в черта не верить и никого и ничего не бояться?

— Пол-литра.

Председатель ГРОМа, и раньше знавший за Петьковым эту особенность, достал из коляски поллитровку «Столичной».

— Пей, Петьков.

— Да вы что, товарищ начальник? Мы же ГРОМ. Я как вступил, второй год уж держусь. Жена на вас молится. Я ведь злоупотреблял правдой-то. Нет, не могу.

— Пей, Петьков. Это тебе ГРОМ приказывает. Вдвоем мы остались, а их там человек двадцать, и все экстрасенсы.

— Да ну? — оживился Петьков, которому вдруг захотелось выпить на законных основаниях, а от речей Дюкова потянуло холодком настоящей опасности.

— Они гипноз применяют. Я-то сначала не понял и чуть было не окостенел. Еле вырвался. Спасибо, узел помог. Никогда не думал, что такие узлы пригодятся, так для чистой науки их освоил. Так что пей.

— У меня своя есть! Машина оборудована! — Петьков хитровато-извинительно открыл багажник своего «Запорожца», где аккуратно были разложены его спецназовские принадлежности и бутылка водки с закуской. — Держу на крайний случай. А вы уверены что нужно? — достал из багажника «Запорожца» Петьков свою поллитровку.

— Уверен!

— Ну, тогда бывайте здоровы. А как же вы, неудобно как-то одному.

— Пей, пей Александр Петрович, это для тебя как бронежилет для спецназа.

Петьков понимающе кивнул и, запрокинув голову, стал вливать в себя содержимое бутылки, иногда отрываясь от горлышка и явно стесняясь смаковать горячительную влагу, только одобрительно покрякивал.

— Извините, Михаил Павлович!

Он достал два соленых огурца, один протянул Дюкову, а вторым захрумкал сам, закусывая выпитое.

— Возьмешь на себя контроль за «Русской избой». Действуй по обстоятельствам, на помощь не надейся. Я возьму на себя музей. Прав оказался Маркелыч: затевается что-то серьезное, очень серьезное. Что же с ними случилось? Почему же они задерживаются?

— Может еще подоспеют?

— Может быть. Ну, с Богом! — Дюков на прощание пожал руку сотоварищу.

Неверующий Петьков согласно кивнул и, сев за руль «Запорожца», покатил к «Русской избе».

Вскоре после того, как Тигра, прихватив сумочку Ангия Елпидифоровича, покинула квартиру Недобежкина и, отняв у бравого милиционера Побожего цепь, растворилась в воздухе, а Побожий поспешил с чердака в сад ЦДСА вызволять друга из домика для лебедей, — в квартиру аспиранта проникли посторонние. Ими оказались двое уже известных нам шизофреников, обсуждавших накануне вечером вкусовые качества недобежкинских сокровищ. Это были потомственные гурманы и сумасшедшие — Григорий Яковлевич Перец и Порфирий Варфоломеевич Чанышев, оба потомки российских купцов первой гильдии.

— Гриша, имей в виду ты на загранпаспорте тощий! — предупредил друга лысый.

— Проша, не волнуйся, я втяну щеки. Как же ты в выходной день достал два заграничных паспорта?

— Не о том думаешь, Гриша! Как таможенный контроль проходить будем, ведь мы же напичканы металлоломом? Во мне полтонны платины, что я на свалке электролизного завода наел, пока там сторожем работал.

— И я с контактов золота слизал, почитай, тонну. Вот те на! Что же делать?

Лысый торжествующе хлопнул тощего по плечу.

— Все устроено. На таможне мой знакомый работает, из старообрядцев, мы с ним в одной палате полгода лежали. А теперь выяснилось, что он по политически-экономическим мотивам, вроде как мы Артуром, в дурдом был упрятан. Так что ешь смело. Он установку отключит, когда мы проходить будем.

Лысый наклонился и из-под кровати достал чемодан с сокровищами и поставил его на краешек стола. Тощий сел на стул и повязал вокруг шеи салфетку, подложив на стол белое, вышитое петухами полотенце. Лысый зачерпнул из чемодана пригоршню разноцветных, позванивающих лучами драгоценностей и положил их на полотенце перед Григорием. Гриша начал, закатывая глаза от удовольствия, жадно заглатывать серьги, колье, браслеты и диадемы.

— Нам бы только из этой проклятой страны вырваться, а там заживем. Главное, совет попечителей подкупить, чтобы Артур над нами опеку не установил, как в Турине.

— Скромнее надо жить, Гриша, скромнее. Тогда никто опеки не установит.

— Скучно, Проша, скучно просто так жить, когда средства есть. Сначала простые радости удовлетворяют, а потом скучно становится, хочется загулять по-русски. Я же русский человек, Проша, я люблю гулять от души, свободно! Мне, если не дать в зеркало бутылкой шампанского засадить, я же с ума сойду. У них там в их Австриях да в Британиях все сплошь ханжество да чистоплюйство, а я им — фигу в нос. Главное, совет попечителей подкупить, мы в прошлый раз мало на благотворительность жертвовали. Ты ведь меня понимаешь, Проша, понимаешь, что самые настоящие русские — это евреи и старообрядцы?

— Я-то тебя понимаю, да вот совет попечителей нас не поймет. Ешь, ешь, Григорий! Самолет у нас в двадцать три тридцать, а еще регистрацию нужно пройти. Только бы мне не сорваться.

— Держись, Порфирий. Как в Париже опустимся, отрыгну миллиона на два. Заживем. Главное, на благотворительность сразу же пожертвовать — и делай, что хочешь. Охрану надежную наймем, а может, остров купим, чтобы Артур нас не достал.

Тут лысый, до этого только наблюдавший, как ел его товарищ, не удержался от соблазна и тоже начал заглатывать порции драгоценностей.

— Хорошо! — вздрогнул он и даже прослезился, почувствовав градус бриллиантов. — Хорошо пошло, Григорий!

Перец, как птенец из гнезда, настороженно вытянул голову из салфетки.

— Порфирий! Тебе же нельзя! Ты же опьянеешь. Вот наказанье-то с этими старообрядцами. Совершенно не приучены к спиртному, — всполошился он, вскочил со стула и подбежал к чемодану, сортируя драгоценности.

— Ты хоть бриллианты не глотай, бриллианты, Порфирий, не глотай, градус у них не тот. Проша, нас же в самолет не пустят. Мы так мечтали вырваться. Эти, эти глотай — рубины, изумруды. Ну, прошу тебя, Порфирий Варфоломеевич. Ах ты, мать честная, совершенно человек не может себя контролировать. Все пропало, опять все пропало! Пьян, опять пьян как сивый мерин. Вот тебе и старообрядец!

На лысого драгоценности оказывали явно хмельной эффект, но остановить его уже было невозможно. Сожрав и выпив все драгоценности в квартире Недобежкина, друзья направились к опорному пункту охраны общественного порядка на Новослободской улице. Причем заметно помощневший и округлившийся от съеденного, Перец нацепил на руку повязку «дружинника» и как бы конвоировал пьяного Порфирия в опорный пункт, чтобы составить на него протокол или сдать на пятнадцать суток. В опорном пункте, который пустовал, так как все члены ГРОМа были на оперативных заданиях, Перец и Чанышев буквально за минуту, как скорлупу грецкого ореха, разгрызли простенький сейф и слопали драгоценности, лежавшие в дипломате, украденном Шелковниковым из квартиры аспиранта.