Дочь бутлегера

1 Дождливые дни и понедельники всегда действуют мне на нервы

Зеленые с ярко-красными прожилками волосы, торчащие дыбом, напоминали оперение попугая, а в тот день в зале суда округа Коллтон, с его строгими дубовыми скамьями и бледно-голубым ковром, даже пестрый попугай смотрелся бы менее экзотичным, чем этот Майкл Чарнецки.

Возраст — девятнадцать лет. Обилие татуировок, красные опухшие глаза. Череп с костями из нержавеющей стали, болтающийся в мочке левого уха. На подбородке багровый синяк, след от удара о рулевое колесо. И Майкл Чарнецки по-прежнему в тех самых черных обтягивающих джинсах и кричащей оранжевой с зеленым футболке с надписью «Прошвырнемся до Флориды», которые были на нем, когда дорожные полицейские вытащили его из машины, свалившейся около трех часов ночи в кювет с шоссе И-95, и препроводили в нашу новехонькую тюрьму.

Судья в черной мантии со своего высокого насеста хмуро взирал на Чарнецки, словно престарелая воловья птица, пока помощник окружного прокурора Кевин Фостер зачитывал обвинения: езда со скоростью 74 мили в час при разрешенных 65, управление транспортным средством в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, хранение марихуаны в небольших дозах.

— У вас есть адвокат? — спросил судья Гобарт, прекрасно знавший о том, что сам сегодня утром, едва ознакомившись со списком дел, назначенных к слушанию, поручил мне защищать Чарнецки — вот почему я сейчас сидела за одним столом с подзащитным.

Я встала.

— Ваша честь, я представляю интересы мистера… — взглянув на судебный распорядок, я бодро прочитала непривычную фамилию с уверенностью, которую на самом деле не испытывала: — мистера Чарнецки…

— Чарнецки, — робко поправил меня мой клиент.

— И представляете вы их не лучшим образом, мисс Нотт, раз вы даже не можете правильно произнести его фамилию, — язвительно заметил судья. — Признает ли ваш подзащитный себя виновным?

Еще до обеда мы с Кевином плотно поработали над этим делом. Помощник прокурора сбавил 78 миль в час до 74, отбросил пустяки насчет нарушения правил пользования ремнем безопасности и отказался от обвинения в создании аварийной ситуации. Однако по-прежнему остались управление транспортным средством в состоянии опьянения и хранение марихуаны. И мою задачу бесконечно осложняли разноцветные волосы, майка «Прошвырнемся до Флориды» и судья, который в зале заседаний думает в первую очередь о том, как решить личные проблемы.

Шоссе И-95, связывающее Майами с Нью-Йорком, проходит через округ Коллтон, штат Северная Каролина. Если честно, я не вчитывалась в закон, регулирующий содержание рекламных щитов вдоль федеральной магистрали, но он достаточно мягкий и дает возможность местным фермерам сдавать в аренду участки земли вдоль шоссе для установки плакатов, которые приглашают посетить магазины при фабриках и купить полотенца и одеяла, белье и одежду, и, разумеется, дешевые сигареты.

Будь воля Гаррисона Гобарта, наш участок И-95 несмотря на щедрые доллары, которые оставляют туристы, превратился бы в наглухо закрытый тоннель. И так судья Гобарт наказывал на всю катушку всех янки, которые по воле случая сворачивали с федерального шоссе к нему в суд. К счастью, оставалась последняя неделя до майских первичных выборов, поэтому Чарнецки, «прошвыривавшемуся» назад до городка Тинек, штат Нью-Джерси, повезло. Его умопомрачительная прическа, сатанинская серьга и майка с придурковатой надписью предоставляли Гобарту слишком много возможностей втоптать меня в грязь, поэтому судья в конце концов отпустил паренька, ограничившись трехмесячным лишением прав и штрафом в две с половиной сотни.

Я уже сказала о том, что к предстоящим выборам Гаррисон Гобарт освободит свое место?

И что я одна из кандидатов?

На самом деле я даже не думала о том, чтобы бороться за должность судьи. По крайней мере, осознанного желания не было, но, должно быть, оно маячило где-то на задворках подсознания. Возникло оно как следствие одного события, случившегося этой зимой. В общем-то, к этому судебному разбирательству я не имела никакого отношения. В то дождливое январское утро я просто сидела на скамье адвокатов в зале заседаний номер два, дожидаясь, когда мне предоставят возможность попытаться в который уже раз избавить Лаллен Мартин от тюрьмы. Это несмотря на то, что Лаллен задолжала за семь месяцев выплаты по возмещению ущерба, а прикрепленная к ней сотрудница, осуществляющая надзор за условно-досрочно освобожденными, начинала терять терпение, потому что Лаллен уже дважды забывала отмечаться в полиции. Она работает на ткацкой фабрике и зарабатывает достаточно для того, чтобы каждую неделю делать прическу в салоне красоты, регулярно выплачивать за купленный в рассрочку «хенде» и на Рождество вывозить своих малышей в Диснейленд; но по какой-то причине ей никак не удается набирать ежемесячно по сотне долларов, которые она должна выплачивать многочисленным потерпевшим за необеспеченные чеки (всю прошлую весну Лаллен выписывала их направо и налево).

Судебное заседание уже началось; Рэйд Стивенсон защищал безучастного ко всему чернокожего мужчину.

— В чем его обвиняют? — шепотом спросила я у Амброза Дотриджа, сидевшего рядом со мной в ожидании слушания своего дела.

Мной двигало не только чистое любопытство. В конце концов, Рэйд не только один из моих многочисленных кузенов, но и мой партнер.

— Управление транспортным средством в состоянии опьянения, — шепнул в ответ Дотридж. — И отказ пройти тест на алкоголь.

Отказ пройти тест на алкоголь — это худшее, что может сделать водитель, подозреваемый в пьянстве за рулем. Как доложил судье дорожный полицейский, производивший задержание:

— Я пытался объяснить ему, что если он не подует в трубочку, сам господь бог не поможет ему получить назад свои права раньше чем черед год.

— И подсудимый уяснил смысл ваших слов? — спросила Трейси Джонсон, выступавшая сегодня обвинителем по всем гражданским делам.

На ней были темно-синяя блузка и красная шерстяная юбка. Высокая и стройная, Трейси носит свои светлые волосы остриженными короче, чем у большинства мужчин. Надо отдать ей должное, она довольно хорошенькая, вот только красивое лицо Трейси скрывает за строгими очками в роговой оправе.

— Возражаю, — вмешался Рэйд. — Вопрос обвинения вынуждает свидетеля строить предположения.

— Вопрос отклоняется.

Трейси закончила юридический колледж всего шесть месяцев назад, и ее до сих пор больно задевает, когда судья отклоняет ее вопросы. Поправив огромные очки, она поспешно изменила формулировку:

— Вы спрашивали мистера Гилкрайста, понимает ли он, что если он откажется пройти тест и будет признан виновным, за этим автоматически последует лишение водительского удостоверения сроком на год?

— Да, мэм, — подтвердил полицейский Сандерсон.

Возраст — лет под тридцать, гладко выбрит, наглаженная форма. Всегда внимательно следит за ходом разбираемых дел, даже когда сочувствует обвиняемым.

— Я только что не на коленях умолял его подышать в трубочку. Я сказал ему, что даже если он не пройдет тест, вероятно, все ограничится кратковременным запретом на управление машиной. Но если он откажется, ближайшие двенадцать месяцев ему придется ходить пешком. Он отвечал только: «Ха!».

— Ха? — переспросил судья.

В тот день это был Перри Бирд. Подходил к концу третий срок его пребывания в этой должности.

— Больше он ничего не говорил, ваша честь, — подтвердил Сандерсон. — На все мои уговоры он отвечал только: «Ха!» Вел он себя очень дерзко.

В наши дни ни один уважающий себя полицейский больше не скажет «нагло». Даже на открытом судебном заседании. На Юге теперь в ходу новое кодовое слово — «дерзко».

Кивнув, судья Бирд тщательно сделал заметку в лежащей перед ним тетради. К пятидесяти двум годам в огненно-перечных волосах Перри Бирда появилось изрядное вкрапление соли. Широченные плечи, рост шесть футов два дюйма и налитое кровью лицо, обещающее неминуемый сердечный удар. При этом у Бирда визглявый тоненький голосок, и хотя он пробурчал себе под нос, все, в том числе и присяжные, услышали рассеянное «дерзко».

Рэйд повернулся к скамье адвокатов и, посмотрев на нас с Амброзом, многозначительно закатил глаза.

Закончив писать, судья Бирд поднял взгляд.

— Что ж, мисс Джонсон, заканчивайте поскорее, — суетливо обратился он к Трейси.

Некоторым судьям очень нравится измываться над новоиспеченными помощниками прокурора, причем независимо от их пола. Правда, два года, что я работала в прокуратуре округа, один седовласый ублюдок постоянно донимал меня словно слепень, не давая передохнуть. Однако он всегда заботился о том, чтобы его нельзя было прихлопнуть.

Трейси поспешно закончила допрос Сандерсона, затем Рэйд в ходе перекрестного допроса исследовал возможность того, не мог ли дорожный полицейский — «разумеется, неумышленно» — не дать подзащитному связаться со своим адвокатом.

— Нет, сэр, — заявил Сандерсон, предъявляя копию свидетельства теста на алкоголь, подписанную Гилкрайстом. — Мы прошлись по всем пунктам, и когда дошли до «Кого вы хотите поставить в известность о случившемся?», он ответил: «Никого».

— Но разве до этого мой подзащитный не изъявлял желания связаться со своим адвокатом?

— Я этого не слышал, — решительно произнес Сандерсон.

Хотя Рэйд двоюродный брат моей матери, он на четыре года младше меня. И он унаследовал красивую внешность Стивенсонов: высокий рост, небесно-голубые глаза. Когда у Рэйда возникает желание, он может выглядеть как брокер с Уолл-стрит; однако большую часть времени он старается изображать из себя доброго старого провинциального адвоката. Откинувшись на спинку крутящегося кресла, Рэйд изощрялся как только мог, но Сандерсон, сидя прямо на скамье свидетеля, упорно отказывался признавать, что Гилкрайст был лишен хотя бы одного из своих конституционных прав.

— У защиты вопросов больше нет, — наконец сдался Рэйд.

— Штат Северная Каролина не снимает своих обвинений, ваша честь, — сказала Трейси.

Присяжные выжидательно посмотрели на Рэйда, но судья Бирд махнул судебному приставу:

— Мистер Фэрклот, проводите их в комнату для совещаний.

Восемь женщин, из них три чернокожих, и четверо мужчин, один негр, встали и вышли следом за престарелым судебным приставом через дверь справа. Я с любопытством отметила, что единственным чернокожим мужчиной был Джеймс Грин, бывший заместитель начальника городской полиции, в настоящее время возглавляющий небольшое собственное сыскное агентство.

Мне захотелось узнать, почему, во имя всего святого, Рэйд оставил Грина в числе присяжных? Я поняла, что дело Лаллен будет разбираться только после обеда, но на улице моросил ледяной дождь, никаких неотложных дел у меня не было, и я решила остаться.

Как только за последним присяжным закрылась дверь, судья Бирд спросил, будут ли ходатайства, на что Рэйд попросил снять все обвинения со своего подзащитного ввиду отсутствия доказательств. Я пришла слишком поздно и не могла понять, правильно ли поступает кузен. Возможно, имело смысл подать ходатайство, даже если его клиент в момент задержания не стоял на ногах.

— Отказано, — высоким, пронзительным голосом пропищал Бирд. — Защита собирается представлять доказательства?

— Да, ваша честь, защита представит доказательства.

Подсев к своему клиенту, Рэйд вполголоса совещался с ним до тех пор, пока судебный пристав снова не ввел в зал заседаний присяжных.

Взглянув на часы, Амброз вздохнул и вышел в коридор, где собирались другие адвокаты, дожидавшиеся, когда начнут слушаться их дела. Сегодня утром в зале заседаний номер три я уже представляла интересы двух молодых парней, незаконно убивших оленя, и добилась того, чтобы дело ограничилось штрафом в сто пятьдесят долларов и лишением охотничьей лицензии на три месяца. («Они вели себя очень вежливо и горели желанием помочь», — заявил в своих показаниях егерь.) Затем я помогла почтенной старушке избежать наказания за выписку необеспеченных чеков. (Она считала, что распоряжается счетом совместно с внуком-моряком. Тот, женившись, перебрался жить в Сан-Диего и закрыл счет, не потрудившись известить ее об этом.) На сегодня у меня оставалось лишь дело Мартин Лаллен.

Пока я сидела в зале суда, туда пришла сотрудница отдела по надзору за условно-досрочно освобожденными, которой было поручено присматривать за моей клиенткой. Она подсела ко мне, сжимая в руке пластмассовый стаканчик с горячим какао. Запах шоколада приятно гармонировал с ароматом ее духов. Я пришла к выводу, что или я старею, или сотрудницы отдела по надзору за условно-досрочно освобожденными становятся моложе. Я знала, что туда берут на работу только лиц с высшим образованием не моложе двадцати одного года. Однако эта девочка в голубой блузке с широким кружевным воротничком выглядела совсем подростком. Неудивительно, что Лаллен всячески избегала встреч с ней.

— Вызывайте вашего первого свидетеля, мистер Стивенсон, — распорядился судья Бирд.

У Рэйда был только один свидетель: сам подзащитный.

Гилкрайсту было лет тридцать с небольшим. Очень темная кожа, коротко остриженные жесткие волосы, опрятная голубая водолазка, коричневый замшевый пиджак, синие джинсы. Частно практикующий слесарь-водопроводчик, живущий в Доббсе, Гилкрайст поведал свою историю тихим, спокойным голосом, словно описывая то, что произошло с совершенно посторонним человеком.

Однако в его глазах была тревога.

Гилкрайст рассказал, что в тот четверг он работал допоздна, ремонтируя размороженную отопительную систему в соседнем округе. Всю неделю его мучила простуда, к вечеру началась лихорадка, поэтому, перед тем как лечь спать, он приготовил себе пунш.

— Я дождался, чтобы все три дочери легли спать, потому что мы с женой никогда не выпиваем в присутствии девочек.

Отвечая на вопрос Бирда, Гилкрайст уточнил, что вылил в банку объемом одна пинта треть стакана виски «Крепкий кукурузный», затем добавил туда мед и лимонный сок. (Плохо, что он использовал не «Джордж Дикл», «Джим Бим» или какую-нибудь другую марку виски с менее устрашающим названием.)

Гилкрайст выпил пунш, смотря по телевизору вечерний выпуск новостей, после чего лег спать. Через два часа его разбудил телефонный звонок от его сестры, которая работала в ночную смену в продовольственном магазине в Уиддингтоне — городке милях в двадцати от Доббса. У сестры не заводилась машина, больше ей звонить было некому, поэтому Гилкрайст встал с постели, невыспавшийся, с больной головой, простуженный и — да, выпивший некоторое количество домашнего пунша, — и поехал за сестрой. Он отвез ее домой (сестра живет в коттедже в трех милях от Доббса) и возвращался к себе, когда его остановила дорожная полиция.

Согласно показаниям Гилкрайста, он выполнял все требования полицейских до тех пор, пока они не попросили его дыхнуть в трубочку.

— Я прошелся по прямой, дотронулся пальцем до носа и все такое, но когда они потребовали, чтобы я подышал в трубку, я попросил связаться с адвокатом.

Гилкрайст рассказал, как Сандерсон и второй полицейский, Дэвис, вынуждали его пройти тест. После того как он отказался и повторил свою просьбу вызвать адвоката, полицейские стали заполнять протокол об управлении транспортным средством в состоянии опьянения.

— Тогда я умолк и стал говорить только то, что от меня требовали, потому что не хотел, чтобы полицейские на меня злились.

Все выглядело вполне логично. В протоколе о пьянстве за рулем вопрос о том, желает ли задержанный с кем-нибудь связаться, находится в самом конце. Если Гилкрайст действительно впал в ступор и безучастно отвечал «да» или «нет» в зависимости от того, что, как ему казалось, хотели услышать от него полицейские, весьма вероятно, на этот вопрос он ответил отрицательно.

Показания Гилкрайста шли вразрез с той версией составления протокола, которую представил Сандерсон. По его словам, Дэвис зачитывал вопросы, а Сандерсон вписывал ответы.

— Полицейские сказали, что я держал эту бумагу и читал вместе с ними, но на самом деле они дали ее мне в руки только тогда, когда попросили подписать, что я и сделал.

Во время перекрестного допроса Трейси попыталась допытаться у Гилкрайста, сколько именно виски он влил в банку, но сквозь внешнюю безучастность, которую чернокожий водопроводчик выбрал для общения с белыми представителями власти, так больше ничего и не прорвалось.

— Я купил эту бутылку еще перед Рождеством, — заявил Гилкрайст, ненавязчиво подчеркивая этим, что употребляет алкоголь редко. — Она до сих пор еще полна на треть.

— Сколько вам лет, мистер Гилкрайст? — в свою очередь спросил Рэйд.

— Тридцать семь.

— Вы давно водите машину?

— С шестнадцати лет.

— Вас когда-нибудь лишали водительских прав?

— Нет.

— Вас уже задерживали за превышение скорости, за управление машиной в нетрезвом виде?

— Никогда.

— У защиты больше нет вопросов, ваша честь.

Присяжных снова вывели в комнату для совещаний. Рэйд снова попросил судью Бирда снять с его подзащитного обвинение и снова получил отказ. Затем Перри Бирд механически зачитал обычные наставления, с которыми он собирался обратиться к присяжным.

— Вы хотите что-нибудь добавить к этому?

— Нет, ваша честь, — ответила Трейси.

— У защиты дополнений нет, — сказал Рэйд.

Присяжные вернулись в зал заседаний и заняли места с дружелюбным, заинтересованным видом. Был еще только вторник, первый день их присутствия при судебных разбирательствах, и это им пока что не успело надоесть. Обращаясь к ним, Рэйд добродушно, отечески улыбался, и кое-кто из присяжных осторожно улыбнулся в ответ.

— Итак, настала пора подвести итог нашему выступлению, — сказал он и произнес краткую, но образную речь относительно весомости доказательств обвинения.

Разумеется, Рэйд делал основной упор на то, что в действительности у обвинения нет ничего кроме отказа обвиняемого пройти тест на алкоголь и показаний полицейского, остановившего в половине третьего ночи Гилкрайста — больного человека, спешившего домой после доброго, бескорыстного поступка.

— Дамы и господа, представьте себе темную, безлунную ночь, пустынное петляющее шоссе. На нем встречаются две машины. Полицейский Дэвис утверждает, что видел, как машина моего подзащитного металась по полосе из стороны в сторону. Но сколько времени он наблюдал за ним? Пятнадцать секунд? Двадцать?

— Дамы и господа, не забывайте, что Дэвис — опытный полицейский, прослуживший почти десять лет в дорожной полиции штата Северная Каролина, — вставила Трейси Джонсон.

Я пришла к выводу, что уродливые очки были отличным ходом. Они нейтрализовали и красоту, и неопытность молодой помощницы прокурора, придавая ей строгий и компетентный вид. Трейси снова прошлась по всем обстоятельствам дела и попросила признать подсудимого виновным.

Придирчивым тоном, более подходящим для объяснения правил карточной игры, судья Бирд дал присяжным последнее напутствие: они должны исходить не из того, каким им хотелось бы видеть закон, а из того, какой он есть; да, существует презумпция невиновности, и обвинение должно доказать вину подсудимого, но в разумных пределах (он особо подчеркнул слово «разумных»). Затем Бирд зачитал статьи закона, определяющего наказание за пьянство за рулем, сообщил присяжным, какие они могут вынести вердикты, и отослал их в комнату для совещаний.

Было пятнадцать минут первого.

Я надеялась протащить дело Лаллен до перерыва на обед, но Амброз Дотридж упросил Трейси назначить следующим на слушание его дело, поэтому мы с Рэйдом зашлепали по лужам под ледяным дождем в кафе Сью, чтобы заказать по чашке домашнего бульона. В небольшом заведении было многолюдно и тепло, а воздух насыщен восхитительными ароматами горячего кофе, жареного хлеба и аппетитных блюд. Нам пришлось подождать несколько минут, пока освободится одна из крошечных кабинок напротив длинного прилавка.

Рэйд разрывался между оптимизмом по поводу дела своего клиента и отвращением, вызванным тем, что Гилкрайст вообще предстал перед судом. Ему удалось сохранить среди присяжных одну проницательную женщину средних лет, работающую в сфере автомобильного страхования. По мнению Рэйда, она была естественным кандидатом на то, чтобы стать старшиной присяжных.

— Она быстро разберется в деле и добьется оправдания.

Я ненавижу слизывать крем с чужих пирожных, поэтому я промолчала.

— В чем дело? — встревожился Рэйд.

— Ее никогда не выберут старшиной, — сказала я. — Старшиной будет Джеймс Грин.

— Что ты мелешь? Она белая, образованная, умная…

— Она женщина, — оборвала его я. — И у нее гражданская профессия. — Нам принесли бульон, горячий и жирный, и я сыпанула в него щедрую щепотку черного перца. — Пусть Джеймс Грин негр, но он мужчина и бывший сотрудник полиции. Остальные мужчины проголосуют за него, показывая, что они не расисты, а женщины купятся на его профессиональный жаргон.

— Ты так думаешь? — Раскрошив в бульон соленые крекеры, Рэйд задумался над тем, как выбор Грина старшиной присяжных скажется на шансах Гилкрайста. — Черт побери, этот твой Грин понимает еще лучше, что дело притянуто за уши. Всем в зале суда хорошо известно, что Дэвис в ту ночь отпустил бы Гилкрайста на все четыре стороны, если бы тот был белым. А Грин станет еще одной гарантией того, что мне удастся прорваться мимо малышки Трейси.

— Господь бог заботится о дураках, пьяных и новоиспеченных помощниках прокурора.

Я снова протянула руку за перечницей, но Рэйд решительно отодвинул ее.

— Ты испортишь желудок, — заметил он. — Что я упустил из виду?

— Ходят слухи о том, что Джеймс Грин хочет получить для своего агентства контракт на охрану новой фармацевтической фабрики в Коттон-Гроуве.

— Да, я слышал об этом. И что с того?

Я не спеша проглотила нежный кусок бифштекса.

— А то, что один из владельцев завода Оуэн Барфильд.

На лице Рэйда отразилось запоздалое прозрение, смешанное с разочарованием.

— А Оуэн Барфильд — шурин судьи Перри Бирда, — простонал он.

— Вот именно! — подтвердила я. — А разве есть лучший способ донести до Оуэна, что охранное агентство Грина расово беспристрастно в вопросах обеспечения безопасности, чем Джеймсу Грину, став старшиной присяжных, засудить чернокожего, хотя было достаточно оснований его оправдать?

Рэйд отодвинул тарелку. Похоже, у него разом прошел аппетит.

— Дебора, у тебя извращенный ум, — нахмурившись, заметил он. — Подобные интриги в духе Макиавелли. Грин ни за что не…

— Как насчет кусочка вкусного пирога? — предложила официантка, задержавшаяся у нашей кабинки, чтобы долить нам кофе. — У нас есть яблочный и остался один кусок с орехом-пеканом.

Пирог с орехами — мое любимое лакомство, и зимой я слежу за диетой не так внимательно (в конце концов, зачем еще нужны свободные свитера?). Но хоть Сью готовит неплохо, рядом с моей тетей Зелл она и рядом не стояла, а я предпочитаю получать лишние пятьсот калорий только у нее.

— Пожалуй, я съем кусочек яблочного, если вы польете его сверху плавленым сыром, — сказал Рэйд, у которого под серым твидовым пиджаком был надет мешковатый красный свитер.

На мне был коротенький зеленый жакет и юбка, перетянутая широким красным поясом, беспощадно регистрирующим каждую съеденную мной унцию. Поэтому я вежливо отказалась.

К тому времени как мы вернулись в здание суда, дождь утих, но он уже успел смыть тонкий слой песка, который разбросал дворник, и широкие мраморные ступени блестели тонкой коркой льда. Рэйд взял меня за руку, и мы начали подниматься вверх.

— Девчата, я диву даюсь, как вы передвигаетесь на таких ходулях в хорошую погоду, но уж как вам удается не ломать себе шею зимой…

Поскольку у моих красивых черных кожаных сапожек скромные дюймовые каблуки, я поняла, что он ворчит на меня лишь для того, чтобы скрыть тревогу.

— Будем надеяться, присяжные вернутся в зал суда, как только заседание возобновится, — попыталась утешить его я, пожимая ему руку.

Быстрое возвращение будет означать оправдательный приговор.

Присяжные вынесли вердикт только к трем часам дня. За это время я успела добиться для Лаллен еще одной отсрочки, и хотя судья Бирд прочел ей строгое внушение — «Миссис Мартин, вы отдаете себе отчет в том, что такое условный приговор? Если вы думаете, что вам не придется отправляться за решетку за нарушение условий освобождения, вы глубоко ошибаетесь!» — он дал ей еще один шанс начать регулярные выплаты по возмещению ущерба.

Не знаю, при чем тут Макиавелли, но Джеймса Грина действительно выбрали старшиной присяжных, и они вынесли обвинительный приговор. Мы с Рэйдом — и, может быть, еще Гилкрайст, в глазах которого с самого начала судебного заседания застыла тревога, — были единственными, кого это не удивило. (Позднее судебный пристав показал Рэйду результаты голосования. В первый раз семью голосами против пяти присяжные проголосовали за оправдание.)

Перри Бирд прямо-таки сиял, когда просил принести карточку учета нарушений Гилкрайста. Несмотря на показания водопроводчика, он хотел убедиться лично. Когда карточку принесли, Бирд, нахмурившись, пробормотал себе под нос голосом, разнесшимся по всему залу:

— Не могу поверить, что этот человек проездил двадцать один год без единого нарушения.

Но даже в случае однозначного приговора у судьи всегда есть небольшой выбор. Наказание за первый случай управления машиной в пьяном виде могло ограничиться оплатой судебных издержек и несколькими часами общественно-полезных работ. Гилкрайст получил почти по самому максимуму: лишение водительских прав сроком на три года, штраф двести пятьдесят долларов плюс судебные издержки, а также сорок восемь часов за решеткой.

Рэйд был в ужасе, и все же постарался бороться до конца.

— Ваша честь, — сказал он, — мой клиент зарабатывает на жизнь частным предпринимательством. Он один кормит всю семью. Мы просим отсрочить до ближайших выходных приведение в исполнение приговора в части тюремного заключения.

— В просьбе отказано! — воскликнул судья Бирд. — Судебный пристав, доставьте заключенного в тюрьму.

Ладно, Гилкрайст, наверное, надышал бы десять промилле. Ну прямо самая последняя стадия опьянения. Но он не по своей воле сел за руль в ту ночь; он не мчался очертя голову по оживленному шоссе, нарушая все мыслимые правила. Даже Дэвис признал, что водопроводчик не превышал допустимую скорость.

Обычно злобная юридическая мелочность заставляет меня лезть на стенку; в тот холодный январский день она направила меня прямиком в избирательную комиссию, где я подала заявление о намерении бороться за место Гаррисона Гобарта.

Конечно, больше всего мне бы хотелось бороться за него с Перри Бирдом.

2 Я просто вернулась домой, чтобы разобраться в воспоминаниях

Окружное отделение Демократической партии собралось на съезд для выдвижения кандидатов в просторном двухэтажном здании средней школы Западного Коллтона, «фабрики образования», построенной в рамках программы интеграции в 1969 году.

Нашему округу потребовались пятнадцать лет и угроза сокращения федерального финансирования для того, чтобы наконец признать: раздельное обучение расходится с принципом равноправия. Все убогие старые школы для черных пришлось закрыть, потому что ни один белый налогоплательщик ни за что бы не отдал туда своего ребенка. Я качаю головой, когда слышу, как кто-то с пеной у рта выступает против доставки детей в школу на автобусах и разглагольствует по поводу преимуществ обучения по месту жительства. Таких разговоров не было и в помине в те времена, когда я училась в седьмом классе, а чернокожих детей приходилось возить за многие мили мимо школ для белых.

Мы приехали незадолго до шести, вечернее майское солнце еще стояло высоко в безоблачном голубом небе. Его лучи струились сквозь высоченные, от пола до потолка, окна столовой, освещая столы, уже застеленные веселенькими красно-белыми клеенками. Над каждым столом висели связки красных, белых и синих воздушных шаров; красно-бело-синим сукном был убран президиум. Очень красиво. Очень патриотично.

Чтобы никто не забыл, зачем все здесь собрались, на стене за президиумом висел большой плакат. Учитель рисования школы Западного Коллтона изобразил на нем в натуральную величину осла, лягающего по заду слона, очками подозрительно напоминавшего сенатора-республиканца от штата Северная Каролина.

На ужин подали обычные жареную свинину, салат из шинкованной капусты, кукурузные оладьи и сладкий чай со льдом. Я сама окончила эту школу, а Нотты возделывали землю в этих краях с конца восемнадцатого века, поэтому меня встретили очень доброжелательно. Мне улыбались и тянули руки для приветствий. Чтобы получить моральную поддержку, я села за один стол с Джоном Клодом Ли и Рэйдом Стивенсоном, моими партнерами, Шерри Кобб, нашим юридическим консультантом, и другими значимыми персонами, которые в случае Рэйда менялись как фазы луны. Здесь же присутствовали двое моих братьев со своими семьями.

Однако отца не было.

Его совсем не обрадовало то, что я поступила на юридический факультет, а с тех пор, как я заявила о своем намерении бороться за место судьи, отец и вовсе не желал иметь со мной дело. Единственная дочь после длинной череды сыновей, я, по его мнению, должна была носить кружевные платья и туфельки до тех пор, пока не выйду замуж за мужчину, который будет лежать ниц перед моим пьедесталом до конца моих дней. Отец клянется, что никакого шовинизма здесь нет, но на самом деле ему просто не нравится, когда дамы вмешиваются в политику. (В этом папа похож на Джесса Хелмса. И тот, и другой ни разу в жизни не встречали женщины. Для них все лица женского пола являются дамами, если только речь не идет об особах легкого поведения, но в этом случае они называются другими именами.)

Я стараюсь не забывать о том, что отец уже очень пожилой человек, представитель прошлой эпохи. Сам он называет это неуважением. Знакомые говорят, что я пошла в него, а не в мать, — еще одна причина, по которой после смерти мамы я осталась жить в городе с тетей Зелл и дядей Эшем. Это позволяет нам избегать постоянной ругани. Так я могу оставаться вежливой и почтительной.

БОльшую часть времени.

После того как организаторы собрания устранили свист микрофонов, все пошло своим чередом: приветственное обращение президента Демократической женской ассоциации, благословение священника пресвитерианской церкви Коттон-Гроува, затем короткое выступление нашего депутата в Палате представителей. У него гарантированное место. В наших краях, если вернуться к корням, еще очень много фермеров, а девяносто процентов фермеров округа Коллтон, когда дело доходит до местной политики, поддерживают демократов.

Мы дали клятву верности перед знаменем, затем спели хором «Боже, благослови Америку». Этот гимн обычно вызывает у меня противоречивые чувства. Неприятные воспоминания о школьных собраниях смешиваются с ощущением уюта, оставшимся с далекого детства, когда слова «сквозь ночь, озаренную негасимым светом» ассоциировались со светом лампы в коридоре, чей свет проникал в мою спальню через щель в неплотно закрытой двери.

Все кто занимал выборные должности, в том числе Перри Бирд и Гаррисон Гобарт, встали под гром аплодисментов, после чего председатель окружного отделения Демократической партии в течение семи минут зачитывал обращение Гарви Гантта, собиравшегося на предстоящих выборах бороться за место в Сенате с Джессом Хелмсом. Речь начиналась с выражения сожаления по поводу того, что в этот вечер Гарви не может быть вместе с нами. После этого кандидаты принялись по очереди подходить к микрофону, установленному перед раздаточным столиком. Претенденты на места в масштабах штата получали по пять минут, в масштабах округа — по три.

Шериф Боумен Пул говорил всего две минуты. Он обвел две с лишним сотни верных приверженцев партии добродушным взглядом, которому тем не менее никогда не удается полностью скрыть бдительную настороженность пастушьей овчарки, и сказал, что ценит постоянную поддержку и постарается вновь ее оправдать. Боу как никто другой умеет разыгрывать роль безмятежного пожилого папаши, но он руководит современным управлением полиции. Его помощникам приходится постоянно совершенствовать профессиональное мастерство в местном колледже, а сам Боу не пропускает ни одного специального семинара, которые устраивает управление полиции штата в Роли. Боу Пул будет избираться шерифом до тех пор, пока он этого хочет. Когда он отошел от микрофона, его обступили со всех сторон желающие пожать ему руку.

Окружные судьи в списке кандидатов стояли где-то в самом низу, даже несмотря на то, что наш юридический округ объединяет три административных. (В избирательных бюллетенях мы идем после шерифа, но перед секретарем суда, регистратором смертей, коронером и окружным маркшейдером.) Мы не можем давать предвыборные обещания и высказываться по тем или иным вопросам. Нам остается только излагать биографию, рассказывать о своем опыте работы на юридическом поприще и обещать поддерживать законы нашей великой страны.

На первичных выборах мне противостояли трое мужчин. Один из них, Лютер Паркер, высокий нескладный прокурор из соседнего округа, внешне чем-то напоминал Авраама Линкольна, если бы тот стал чернокожим и сбрил бородку. Двое других были белые: жирный прокурор из Уиддингтона и ретивый молодой помощник окружного прокурора из Блэк-Крика с хорошо поставленным приятным басом — его голос почти заставлял слушателей забыть о том, что ему не о чем сказать. Гаррисон Гобарт дал понять — разумеется, неофициально, — что он поддерживает помощника прокурора, «который, как и я, знает, в какую сторону должен идти закон».

Очевидно, ни один из нас четверых не мог получить на первичных выборах абсолютного большинства. Я предположила, что двое белых мужчин, скорее всего, выведут из строя друг друга. Ну а если все мои родственники проголосуют за меня, а Паркер соберет изрядную долю голосов чернокожего населения, во второй тур пройдем мы с ним. Тогда начнется настоящая гонка. Насколько мне было известно, в Коллтоне единственной женщиной, избранной на административную должность окружного масштаба, до сих пор была мисс Калли Йилвертон, наш регистратор смертей, да и та в каком-то смысле унаследовала эту должность от отца, который впервые был избран на нее где-то в 1932 году.

Но из одного того, что демократы меньше республиканцев обращают внимание на пол и цвет кожи кандидата, еще не следует, что они вообще не учитывают оба этих фактора, когда заходят в избирательные кабинки.

Я белая, но я женщина.

Паркер мужчина, но он негр.

Я одинокая, и у меня есть кое-какое грязное белье, которое я бы предпочла не трясти на публике.

Паркер добрый семьянин с безукоризненной репутацией.

Наше профессиональное мастерство будут сравнивать в самую последнюю очередь; но, черт побери, так обстоит дело на любых выборах, так почему же выборы судей должны в этом чем-то отличаться?

После пяти строф «Демократы неудержимо идут вперед» — нашего окружного гимна, который исполняется на мотив «Была у старика Макдональда ферма» — вечер завершился на волне воодушевленного оптимизма. До ноября было еще очень далеко.

Мои соперники — белые близнецы разошлись по залу; почти все негры толпились вокруг Лютера Паркера или представителей Гантта; однако, как я уже говорила, я окончила школу Западного Коллтона, поэтому здесь я чувствовала себя как дома. Мои знакомые были в восторге от того, что я решила бороться за должность судьи.

Мне пожимали руку, меня дружески похлопывали по плечу, отчитывали за то, что я так редко заезжаю домой, уверяли, что я день ото дня хорошею, и спрашивали, когда я наконец прекращу разбивать сердца и остепенюсь.

Есть вещи, которые не изменятся даже за восемнадцать миллионов лет.

Я мысленно пожимала плечами, говорила то, что от меня хотели услышать, пожимала руки и хлопала по плечу до тех пор, пока вдруг не оказалась в объятиях высокого привлекательного мужчины с серебристыми прядями в густых черных волосах.

Джед Уайтхед.

— Крошка Дебби, — просиял он.

Вокруг его глаз и губ тотчас же сложились веселые морщинки. Джед никогда не дает мне забыть то время, когда я была пухленьким подростком, с аппетитом уплетавшим пирожки с творогом, которые Дина Джин специально оставляла в холодильнике в те дни, когда я приходила к ним сидеть с ребенком.

— Я хотел сказать, что мне понравилось твое вчерашнее выступление, но ты уехала слишком быстро.

Вчера я выступала перед собранием государственных служащих, и все прошло очень хорошо. Особенно вторая часть, которая состояла из ответов на вопросы.

— Мне нужно было вернуться в суд, — сказала я.

Это была правда.

Освободившись из объятий Джеда, я вежливо улыбнулась кому-то, кто тоже требовал моего внимания.

— И я очень сожалею, что мы с тобой разминулись.

А это уже была ложь.

Я видела, что Джед был в зале, и заметила, как после окончания моего выступления он пробирается ко мне, и именно поэтому удрала быстрее, чем это требовалось.

Здесь, в школьном буфете народ начинал редеть. В свете сгущающихся сумерек было видно, как люди расходятся к своим машинам. Обменявшись любезностями с организаторами встречи и партийными функционерами, я тоже направилась к выходу, где стоял мой брат Сет, разговаривавший со знакомыми. Схватив за плечо, Сет привлек меня к себе.

— Малышка, ты была просто великолепна, — похвалил он.

Вдруг почувствовав бесконечную усталость, я прильнула к его уютной туше. Нас с Сетом разделяют еще пять братьев, но мы с ним всегда были особенно близки.

— Эй, прими мои поздравления, Джед, — продолжал Сет.

Только сейчас я заметила, что Джед стоит прямо у меня за спиной.

— Мы знаем, что ты очень ею гордишься, — подхватила сияющая Минни, жена Сета.

— О да, очень горжусь, — подтвердил Джед.

Только сейчас до меня дошло, о чем они говорят.

— Не могу поверить, что Гейл стала совсем взрослой и получила именную стипендию, — сказала я.

— Да, время бежит, — заметил кто-то. — Кажется, еще вчера было Рождество, а я уже успел трижды постричь газон.

— У нас в трех коробках поселились сойки, — начала было Минни, но мужчины принялись говорить про урожай, аренду участков и перспективы того, что до выходных пройдет дождь, поэтому мы с ней несколько минут обсуждали стратегию моей предвыборной борьбы. Минни является активным членом Коллтонского отделения Демократической женской ассоциации. Для меня она доверенное лицо и председатель избирательного штаба в одном лице.

Мимо нас прошли Шерри со своим приятелем.

— Мы будем ждать в машине. Догоняй скорей, — сказала она.

Пообещав Минни в самом ближайшем времени заглянуть к ним в гости, я направилась вслед за Шерри к автостоянке, но тут меня снова догнал Джед.

— Разреши мне подбросить тебя до Доббса, — попросил он. — Мне нужно поговорить с тобой.

Я нахмурилась.

— Это насчет Гейл, — продолжал Джед. — Ей в голову втемяшилась одна бредовая мысль, и только ты можешь мне помочь.

Насчет Гейл — это совсем другое дело. Я предупредила Шерри, что меня отвезут домой и она может уезжать. Увидев Джеда, дожидающегося у машины, Шерри хитро подмигнула. Вероятно, решив, что мы с Джедом решили возобновить наши отношения.

Хотя возобновлять-то было нечего.

Не могу сказать, что этому помешало. Видит бог, я еще подростком здорово втюрилась в Джеда. Он входил в ватагу ребят, которая каждые выходные заглядывала к нам на ферму, чтобы погонять мяч с моими братьями.

Я была слишком мала для Джеда, когда погибла его первая жена; однако когда с год назад они с Диной Джин развелись, разделяющая нас пропасть сократилась. У нас состоялись несколько ничего не значащих встреч — ужины в ресторане, походы в кино, даже два танцевальных вечера в клубе Американского легиона — но я постаралась сделать так, чтобы все это закончилось ничем.

«В делах людей прилив есть и отлив,» — сказал Шекспир. Если и так, наверное, мой прилив достиг своего максимума еще много лет назад, потому что мои чувства к Джеду так и не открыли шлюзовые ворота, превращаясь в страсть взрослого человека. Определенно, Джед предпринял все нужные шаги. После одной вечеринки у Рэйда у меня даже чуть участилось дыхание, но, как выяснилось, это явилось следствием полнолуния и трех рюмок домашней настойки Рэйда на лепестках цветков апельсинов. Солнечный свет и черный кофе быстро усмирили мой пульс. Я заявила себе, что мои чувства к Джеду объясняются сладостью запретного плода. Чтобы проверить свое предположение, я не встречалась с Джедом неделю, после чего сходила с ним в кино; затем двухнедельный перерыв и концерт, показывающий, что я на него не в обиде. Потом я попросила тетю Зелл и Шерри придумывать какие-нибудь благовидные предлоги, чтобы не подзывать меня к телефону. Джед позвонил лишь один раз.

Ему не требовалось рисовать чертежи в трех проекциях.

Но к Гейл я по-прежнему испытывала слабость. Я была первой нянькой, которой доверила ребенка Дженни, и я продолжала ухаживать за Гейл после того, как Джед женился на Дине Джин. Правда, последние несколько лет мы почти не общались, но затем мы с Джедом снова начали встречаться. Мне казалось, Гейл хочет, чтобы я стала ей второй мачехой, но когда стало ясно, что этого не произойдет, она быстро перестала мне звонить.

По правде сказать, меня до сих пор не покидает смутное чувство вины.

— Так какая же бредовая мысль втемяшилась в голову Гейл? — спросила я, сев в машину.

Джед застегнул мой ремень безопасности и включил зажигание. Стемнело, и по стоянке метались лучи фар других машин. Джед выехал на шоссе и повернул в сторону Доббса.

— Гейл хочет нанять частного детектива, чтобы узнать, кто убил Дженни, — сказал Джед.

— Что?

— Ты не ослышалась.

Его красивое лицо, освещенное бледно-зелеными отсветами приборной панели, пересекли глубокие морщины беспокойства.

Восемнадцать лет назад, когда Гейл было меньше трех месяцев от роду, они с Дженни исчезли одним дождливым майским днем. Лишь три дня спустя какие-то поденщики услышали детский плач, доносившийся со старой заброшенной мельницы. Организм Гейл был обезвожен, с нее слезла кожа, так как все это время она провела без воды и молока в одних и тех же грязных пеленках, однако двухнедельное пребывание в больнице не выявило никаких серьезных последствий. Труп Дженни лежал на холодном каменном полу, с вытянутыми вдоль тела руками. Ее ударили по голове, а за правым ухом чернела пулевая рана.

Джед стиснул рулевое колесо.

— Она говорит, что ей необходимо раз и навсегда установить, кто убил ее мать, и наконец оставить все в прошлом.

Навстречу нам пронеслась машина.

— Но что именно ей оставлять в прошлом? — спросила я. — Помилуй бог, Гейл тогда еще даже не ползала. Она просто не может помнить Дженни и то, что случилось.

— Это ты мне говоришь!

Джед недовольно помигал фарами, так как следующая встречная машина едва не ослепила нас дальним светом. На наших провинциальных дорогах водители в половине случаев забывают переключать свет фар с дальнего на ближний, пока им не напомнят об этом три-четыре раза.

— Когда Гейл исполнилось шестнадцать, она сказала, что не хочет новую машину; вместо этого она собралась заплатить все деньги психиатру, чтобы тот ввел ее в состояние гипноза и попытался вернуться в прошлое.

— Надеюсь, ты на это не пошел?

Я знала, что у Гейл есть маленькая «тойота» возрастом никак не старше двух лет.

Мимо нас пронеслась еще одна машина.

— Мне это обошлось в восемьсот долларов, — грустно усмехнулся Джед. — В дополнение к стоимости машины.

Что ж, с самого рождения дочери он выполнял любые ее прихоти.

— И чем все это закончилось?

— Психиатру удалось заставить Гейл вспомнить, как у нее болело горло. Ты помнишь?

Его слова произвели на меня впечатление.

— Но ей же тогда было не больше… не больше полутора лет, да?

— Ей было год и четыре месяца, и она еще спала в колыбели, — подтвердил Джед. — Но глубже этого ему опуститься не удалось.

— И ты собираешься позволить ей нанять частного детектива?

— Сейчас речь уже не идет о том, что я собираюсь, — сказал он. — Теперь, когда Гейл исполнилось восемнадцать, она получила возможность распоряжаться вкладом, который положил на ее имя при рождении отец Дженни.

— Но как же колледж… — начала было возражать и вдруг осеклась. — Ах да, именная стипендия.

— Да.

Несколько минут мы ехали молча. Стоял теплый весенний вечер. Яркие точки звезд поблекли, когда мы подъехали к окраинам Доббса, и вскоре за окном замелькали табачные склады, завод шлакоблоков и круглосуточные магазинчики и закусочные, освещенные яркими неоновыми вывесками.

Подобно многим небольшим городкам на востоке Северной Каролины, Доббсу с трудом удается поддержать деловую активность в центре. Четырехполосное шоссе, ведущее в город, буквально утыкано огромными новыми магазинами, а на проходящем неподалеку И-95 есть настоящий супермаркет.

Все жители города с замиранием сердца ждут, когда закроется последний крупный магазин на Главной улице. Пока что на месте закрытых магазинов устраиваются уютные автостоянки, благодаря скамейкам под тенистыми миртовыми деревьями напоминающие маленькие скверы. Но многие считают, что если бы в Доббсе не располагалась администрация округа, центр города уже давно превратился бы в одну обширную автостоянку, раскинувшуюся вокруг церквей и здания суда.

— Ты не поговоришь с ней? — спросил Джед, сворачивая с Главной улицы. — Ты всегда была для Гейл примером. Она тебя послушает.

Витрины магазинов уступили место массивным кирпичным, каменным и деревянным домам, прячущимся в густых зарослях азалий. Подобно всем улицам в жилых кварталах Доббса, та, на которой живем мы, обсажена громадными раскидистыми дубами и кленами, которые встречаются друг с другом кронами. В самом конце улицы стоял беленый кирпичный дом тети Зелл и дяди Эша.

Примером?

Джед сознает, какой старой я почувствовала себя после этих слов.

Он въехал в ворота в белой кирпичной стене и остановился у дальнего конца длинной невысокой веранды, перед дверью, ведущей прямо ко мне в комнаты.

— Кажется, завтра после обеда у меня найдется свободный часок, — вздохнула я. — Пусть Гейл позвонит Шерри и обо всем договорится.

3 Ты знаешь, каково быть одинокой?

Юридическое агентство «Ли, Стивенсон и Нотт» располагается в уютном одноэтажном деревянном здании с мансардой, построенном сразу после Гражданской войны почти напротив здания суда. Несколько лет назад архитектурный совет округа составил обзор местных достопримечательностей, в котором наше здание названо «очаровательным образчиком простоты, имеющей вкус». Лично я понимаю эту фразу так: какой-то местный строитель краем уха слышал о викторианском стиле, однако у него под рукой не оказалось опытного токаря, который смог бы выточить многие ярды необходимой деревянной отделки без образца. Джулия, жена Джона Клода, ждет не дождется, чтобы выкрасить деревянные стены в бледно-зеленый цвет, добавив белую краску для отделки крыльца и украшений, но пока что нам удается сдержать ее, и здание остается просто белым с черными ставнями.

В этом доме родился дед Джона Клода Роберт Клодиус Ли (не имеющий никакого отношения к знаменитому генералу Роберту Ли), как и брат Роберта, отец моей бабушки по материнской линии, — что делает Джона Клода, если посчитать на пальцах, моим четвероюродным братом. Хотя оба моих партнера приходятся мне родней, между собой они родственниками не являются.

Общество любителей истории повесило на крыльце здания табличку, однако нетронутым сохранился только фасад. Несколько поколений Стивенсонов и Ли вели здесь адвокатские дела с двадцатых годов, когда отец Джона Клода и дед Рэйда (мой прапрадедушка) стали партнерами, и внутренний интерьер больше не является памятником чувственности девятнадцатого века. Деревянный каркас остался практически нетронутым, но когда в семидесятых разбирали потолки, чтобы провести современное электричество и водопровод, никто не потрудился сохранить крошившуюся старинную лепнину.

Парадная лестница была ликвидирована, чтобы освободить место для приемной, в которой разместилась предшественница Шерри Кобб.

(Мать Рэйда и Джулия долго спорили по поводу того, кому достанутся перила из дерева каштана. Верх одержала Джулия. Джулия принадлежит к той категории женщин, про которых в наших местах говорят: «крепка умом». Если бы она родилась на пять лет позже, она наверняка поступила бы в университет на архитектурный факультет. Вместо этого Джулию послали учиться в колледж для девушек — я использую это выражение сознательно — в соответствии со страховочной политикой «отец знает лучше» она получила диплом учителя начальной школы, «на всякий случай, чтобы было куда отступать». На тот случай, если бы ее будущий муж сбежал с другой женщиной или оказался бестолковым лентяем, неспособным прокормить семью. Половина учителей в той школе, где училась я, были женщины, чьи мужья воплотили в жизнь самые зловещие пророчества их отцов. Это обстоятельство никак не способствовало созданию в классах радостной атмосферы. К счастью, собственные дети Джулии были единственными, кому приходилось терпеть от нее.)

В качестве нашего старшего партнера Джон Клод занимает бывший кабинет своего отца, две просторные комнаты в левом крыле, выходящие на фасад. Я разместилась в бывшем кабинете Брикстона-старшего, справа, а Рэйд устроился позади меня в помещении, служившем прежде гостиной. В этом самом кабинете сидел его отец. Брикстон-младший сохранил свою лицензию, однако как только в нашей фирме появился Рэйд, он отошел от адвокатской практики и перебрался в Созерн-Пайнс, где полностью отдался совершенствованию техники гольфа.

(Разумеется, мой отец не имеет никакого отношения к юриспруденции, но Брикстон-младший и Джон Клод никогда не ставили это мне в вину — особенно если учесть, что последние пятьдесят лет отец исправно обеспечивал фирму работой.)

Наверху две маленькие спальни объединены в одну большую, а под скатом крыши оборудованы современная ванная комната и просторная кладовка. Теоретически эта спальня предназначалась для того, чтобы при необходимости разместить в ней приехавшего издалека свидетеля, но когда Дотти выгнала Рэйда из дома и подала на развод, он поселился в этой комнате и прожил тут так долго, что мы с Джоном Клодом уже начали подумывать о том, чтобы брать с него арендную плату. Рэйд до сих пор не реже раза в месяц использует спальню наверху для того, что он считает тайными свиданиями — как будто можно сохранить в тайне что-либо, происходящее буквально напротив здания суда. Однако мужчины в период гона обладают поразительной способностью убеждать себя в том, во что им хочется верить.

Пока что мы не пускаем плотников в наши кабинеты, но Джулия года четыре назад переделала половину первого этажа. Она разобрала перегородки и превратила старую кухню в оснащенное компьютерами рабочее помещение, где разместились три секретаря, помогающие Шерри. Веранда сзади приобрела крохотную кухоньку, которую при желании можно спрятать за раздвижными дверями, когда просторное солнечное помещение используется для официальных конференций. На веранде имеется длинный стол, имеющий достаточно деловой вид, но Джулия также перетащила уютные кресла и оттоманки, которые пожалела выбрасывать во время последнего ремонта. В целом из веранды получилось замечательное место для того, чтобы посидеть после окончания судебных заседаний за чашечкой кофе и узнать свежие новости из «Ньюс энд обсервер».

Именно этим я и занималась, когда ровно в половине четвертого появилась Гейл Уайтхед с плоской картонной коробкой в руке. Вместо того чтобы пригласить ее в мой кабинет и предупредить меня об этом, Шерри провела Гейл прямо сюда. Шерри ненамного старше Гейл, но при этом она постоянно суетится — словно мамаша, устраивающая своему чаду чаепитие с друзьями.

— Вам что-нибудь принести? — поинтересовалась Шерри. — Есть охлажденные напитки и чай со льдом.

— Спасибо, ничего не надо, — вежливо ответила Гейл, усаживаясь в кресло напротив меня.

Положив на колени белую коробку, похожую на те, в которые кладут рубашки, она поставила сверху бордовую сумочку.

— А как насчет того, чтобы немного перекусить? У нас есть печенье, крекеры, галеты.

— Нет, благодарю вас.

Застывшая в строго вертикальном положении спина Гейл оставалась в трех дюймах от мягкой спинки кресла. Тетя Зелл постоянно учит меня сидеть именно так. Наверное, у бабушки Стивенсон был какой-то бзик по поводу того, что воспитанная дама не должна прикасаться лопатками к спинке стула, так как моя мать тоже заставляла меня сидеть прямо.

Интересно, а кто муштровал Гейл? Дина Джин?

Я знаю, что в отношении Гейл у меня слабость. Однако глядя на нее сейчас — на молодую женщину, а не на ребенка, я недоумевала, как мне удалось стать для нее образцом, на чем настаивает Джед. Вот уже много лет наше общение ограничивалось ничего не значащими разговорами в церкви, на стадионе или во время оздоровительных пробежек. Последний раз я нянчила Гейл, когда ей было шесть лет, а я училась на первом курсе юридического колледжа. Да, судьба снова свела нас вместе прошлой весной, когда мы с Джедом возобновили знакомство, но мы обе настолько смущались этим обстоятельством этого, что ограничивались разговорами на поверхностные темы.

Заботливая суета Шерри еще больше стесняла Гейл.

— Давай пройдем ко мне в кабинет, — предложила я, и Гейл вскочила с кресла словно, распрямившаяся пружина.

Мы прошли следом за Шерри по коридору, и я опять поразилась тому, как резко повзрослела Гейл. Она была миниатюрной и темноволосой, такой, какой мне запомнилась Дженни, но только Дженни носила длинные прямые волосы рассыпанными по плечам, как это было принято в начале шестидесятых. Волосы Гейл были заплетены на французский манер, а отдельные выбившиеся пряди вились кудряшками, как у Джеда. Белая вязаная блузка и короткая бордовая юбка подчеркивали изящные изгибы ее фигуры, не делая их провокационными.

Даже после того, как мы прошли ко мне в кабинет и затворили дверь перед любопытным лицом Шерри, Гейл оставалась настороженной. Мой отец всегда говорил, что я могу заговорить уши ослу, но прошло несколько минут, прежде чем мне удалось вызвать у нее на лице улыбку, и она расслабилась настолько, что положила коробку на пол и удобно устроилась в обитом зеленым бархатом кресле.

Я поздравила Гейл с тем, что она получила стипендию Бофора.

— Твой отец очень гордится этим.

Ее улыбка тотчас же стала кислой.

— Я в этом не уверена. По-моему, он нисколько не рад тому, как я собираюсь распорядиться средствами, которые оставил на мое имя дедушка Пул.

— Что ж, его нельзя в этом винить, ведь так? Прошло уже восемнадцать лет, и что сможет нарыть частный детектив там, где уже тщетно искала полиция?

— Быть может, ничего, — спокойно произнесла Гейл. — Я знаю лишь то, что не смогу учиться в колледже, пока на мне висит все это.

— Что все? — спросила я.

Напускной вид уверенной в себе взрослой женщины исчез, и я вдруг оказалась лицом к лицу с открывшимися под ним бурлящими чувствами подростка.

— Ты обратила внимание на то, как вела себя Шерри? И так продолжается всю мою жизнь. Как только люди слышат мою фамилию, мне на шею словно вешается неоновая вывеска. — Миниатюрная рука Гейл очертила светящийся призыв. — «УБИЙСТВО ДЖЕННИ УАЙТХЕД!» — Ее голос наполнился грустной издевкой. — Боже мой, это та самая малышка, которая едва не умерла с голоду, когда какой-то негодяй выстрелил в ее маму и оставил их обеих умирать на мельнице Ридли!

Глубоко вздохнув, Гейл попыталась вернуть внешнее спокойствие. Получилось у нее неважно.

— Поэтому все суетятся вокруг меня, сюсюкают со мной, как с маленькой. Отчасти это объясняется состраданием ко мне, но в первую очередь всем просто до смерти хочется узнать, каково потерять мать, ставшую жертвой убийства, и не знать, кто это сделал.

— И каково?

Гейл вспыхнула было, но тотчас же поняла, что я не упражняюсь в остроумии. Негодование сменилось отчаянием.

— Не знаю. Это все равно что… все равно что когда выбившийся волос щекочет шею, — упавшим голосом произнесла она. — Ты пытаешься его смахнуть, но тщетно, потом забываешь о нем, но через какое-то время он снова начинает донимать. Я хочу избавиться от него раз и навсегда!

Я покачала головой.

— Извини, дорогая, но я не представляю себе, как какой-то частный детектив, совершенно посторонний человек сможет тебе…

— Не посторонний человек, — остановила меня Гейл. — Ты, Дебби.

Прежде чем я успела начать качать головой, она быстро заговорила:

— Я думала и думала об этом. Папу, наверное, хватит удар, потому что я перерыла все телефонные справочники. Ближайшее детективное агентство находится в Роли, а ты совершенно права. Наверное, никто не скажет незнакомому человеку ничего такого, что уже не слышал шериф Пул; но ты, Дебби, сможешь узнать правду, я уверена в этом. Как только вчера папа, вернувшись домой, сказал, что попросил тебя поговорить со мной, это стало ответом на все вопросы. Именно поэтому сегодня я пришла сюда. Ты знаешь всех и все знают тебя; тебе верят и…

— А теперь помолчи минутку, — возразила я. — Я адвокат, а не детектив.

— О, пожалуйста!

Взгляд Гейл наполнился такой отчаянной мольбой, что я на мгновение снова стала пухлым, неказистым шестнадцатилетним подростком, гадающим, почему у него невзрачные бледно-голубые глаза, в то время как от роскошных карих глаз других людей плавятся сердца. Я уже завидовала Дженни: ее брюкам-клеш восьмого размера, ее длинным черным волосам, приобретенному в городе жизненному опыту и больше всего тому, какой у нее муж. И вот, черт побери, я завидую и ее глазам!

— К тому же, — добавила я, — право, у меня совсем нет времени. Мне нужно заниматься избирательной кампанией, а первичные выборы уже на следующей неделе.

— Ну пожалуйста, — с жаром повторила Гейл. — Ты ведь будешь вести кампанию и в Коттон-Гроуве, ведь так? Значит, ты все равно будешь встречаться с людьми, правда? К тому же, судьи должны уметь определять, говорят ли им правду, разве не так? Для тебя это станет хорошей практикой.

Что ж, я уже достаточно насиделась в залах суда и научилась чувствовать, когда человек что-то недоговаривает.

— Кто, по-твоему, солгал? — спросила я.

Уронив взгляд, Гейл принялась теребить молнию на сумочке.

— Всю жизнь мне твердили, что убийцей был какой-то бродяга, который уже давно встретил свою смерть в Нью-Йорке или Мексике. — Помолчав, она посмотрела мне прямо в глаза. — Почему вы с папой перестали встречаться?

Осененная внезапным прозрением, я лишь молча посмотрела на нее.

— Я не говорила это ни одной живой душе. — Ее красивые карие глаза на мгновение задержались на моем лице, затем сразу же снова упали на сумочку. — Папа физически не мог перетащить нас на мельницу Ридли. Весь день он провел в Роли. Это подтверждают все. Но папа мог кого-то нанять. Я вовсе не хочу сказать, что он так и поступил, но…

— Нет, нет, нет! — поспешила заверить я. — Разумеется, он не делал ничего подобного!

Появившееся на лице Гейл выражение надежды сообщило мне, что она сама хочет верить в это. И действительно, кому приятно сознавать, что собственный отец способен на убийство? Лично я, черт побери, никогда не находила в этом ничего смешного.

— Нанять убийцу мог кто угодно, но Джед любил твою мать, крошка. Он ее просто обожал.

Мне в голову пришла непрошеная мысль: «Человек убивает то, что ему дороже всего», и я поняла, что именно она крылась в глубинах подсознания прошлой весной.

— Он женился на маме — на Дине Джин всего через восемь месяцев, — возразила Гейл.

Дина Джин была единственной матерью, которую знала Гейл, и они были близки друг другу настолько, насколько только могут быть близки мать и дочь. Однако пару лет назад пьянство окончательно доконало Дину Джин. Насколько мне было известно, при разводе родителей перед Гейл встала очень непростая задача выбора, с кем оставаться. Верх одержал Джед, не только потому, что он был Гейл родным отцом, а она еще оставалась несовершеннолетней, но также и потому, что родные Дины Джин отвезли ее куда-то в горы, чтобы она немного просохла.

— Джед тогда был еще совсем молодой, — напомнила я, — и у него на руках осталась маленькая дочь, нуждавшаяся в материнской заботе. Если честно, многие говорили, что он женился, думая не столько о себе, сколько о тебе. Пока была жива твоя мать, других женщин для Джеда просто не существовало, и, уверена, Дину Джин он не любил и вполовину так, как Дженни.

Определенно, именно так я сама утешала себя в течение нескольких месяцев после того, как Джед женился на Дине Джин: раз он не любит меня, он не любит и ее. Через несколько недель после похорон Дженни Джед и Гейл перебрались к его родителям, чтобы мать Джеда могла присматривать за малышкой в течение дня. Меня по-прежнему время от времени приглашали посидеть с Гейл; и я, шестнадцатилетний сгусток гормонов, терзаемый неразделенной страстью, не могла сказать, что отношения Джеда и Дины Джин были бурным любовным водоворотом. Даже вечером перед свадьбой, когда я привела Гейл домой пораньше, я не заметила ни намека на то сексуальное влечение, которое когда-то струилось между Джедом и Дженни. И в данном случае это был не самообман с моей стороны. Джед и Дина Джин превратились в пожилую супружескую пару еще до того, как высохли чернила на свидетельстве о браке.

Сейчас я впервые представила это с точки зрения Дины Джин. Неудивительно, что со временем она забралась в бутылку и попыталась заткнуть пробку снаружи.

Тем не менее, когда Джед наконец заметил, что я уже стала взрослой, между нами встал призрак не Дины Джин.

— Мертвых с погоста не носят, — пробормотала я.

— Шекспир? — спросила Гейл.

Я точно не помнила, откуда эта фраза, однако сейчас она показалась мне к месту, о чем я и сказала Гейл.

— Это я уже пробовала, — нетерпеливо сказала она. — У меня ничего не получилось. Ты ничуть не лучше бабушки и папы. Они тоже стараются уговорить меня ни о чем не думать.

Резко вскочив с кресла, Гейл разгладила складки на юбке.

— Извини за то, что отняла у тебя время. Мне расплатиться с тобой или через Шерри?

— Сядь, — остановила ее я. — Ты действительно собираешься идти до самого конца?

Гейл молча кивнула.

— Даже несмотря на то, что тот, кто это сделал, скорее всего, уже давно умер где-нибудь в Нью-Йорке или Калифорнии?

— Этого человека, мама знала, — возразила Гейл.

Опустившись в кресло, она начала излагать свои теории, и я вдруг осознала, что она откровенно обсуждает смерть Дженни со взрослым впервые с тех пор, как сама стала взрослой.

— Для меня из этого никогда не делали особой тайны, — сказала Гейл. — Это приблизительно то же самое, что и усыновление. Ты знаешь, что усыновленным детям начинают говорить об этом, как только они попадают в дом к приемным родителям, чтобы впоследствии это не стало шоком?

Я кивнула.

— Так вот, я всегда знала, что нас с мамой похитили, затем маму убили, и все это произошло за три дня до того, как нас нашли, — но это было чем-то вроде сказки перед сном. Все острые края были скруглены. Я терпеть не могла то, как все суетились вокруг меня, но тогда я об этом еще не задумывалась. Я хочу сказать: это все равно что никто не задумывается, почему трава зеленая, а вода мокрая. Это так, и все тут, понимаешь? Затем на Рождество, когда мне было шестнадцать, я осталась на ночь у бабушки Пул и нашла коробку с газетными вырезками.

Положив коробку на стол, Гейл открыла крышку. Коробка оказалась набита пожелтевшими вырезками из газет, наваленными без какого-либо порядка. Я разглядела фотографии Дженни и Джеда, мельницы, даже брошенной машины Дженни.

— Бабушка вырезала все, что писали «Леджер» и «Ньюс энд обсервер» с того дня, как мы пропали, до тех пор, пока это перестало быть новостью.

Гейл робко улыбнулась, и у меня едва не разбилось сердце.

— Именно тогда это перестало быть сказкой на ночь, Дебора. Заметки вернули все острые углы, укрепили во мне уверенность, что за всем этим стоял человек, которого мама знала.

— Потому что она подвезло какого-то мужчину в плаще? — Я покачала головой. — Вовсе необязательно это был ее знакомый. В те далекие времена подвозить незнакомого человека еще не было бесконечной глупостью.

— Но если это был незнакомец, как он узнал, где оставить машину?

Это был вопрос, который в то время ставил в тупик всех. В тот майский день, когда исчезли Дженни и Гейл, погода была дождливой и туманной. Машину Дженни видели на пустынной стоянке за заброшенным отелем «Дикси». На переднем сиденье рядом с Дженни сидел кто-то в бежевом или светло-коричневом плаще, по мнению единственного свидетеля — мужчина.

Если действительно старик Говард Граймс кого-то видел.

В то время в Коттон-Гроуве было по крайней мере три темно-синих «форда»-седана, один из которых принадлежал моему брату Уиллу. Говард утверждал, что присмотрелся к машине внимательно, так как по городу поползли слухи, что жена Уилла Триш завела себе ухажера, и он хотел посмотреть, кто сидит в машине. (Ни «Леджер», ни «Ньюс энд обсервер» не упомянули имен Уилла и Триш, но все понимали, кого имел в виду старик Граймс.)

— Я ничего не слышал о том, что жена Джеда Уайтхеда крутит шашни на стороне, — цитировали газеты слова Граймса. — Однако окна слишком запотели, и я не смог разобрать, кто это был. Но ее я разглядел хорошо.

Рассказ Говарда удерживал полицию от особенно рьяных поисков в течение первых двадцати четырех часов после исчезновения. Все думали, что малышка Дженни Уайтхед просто ненадолго свернула с пути супружеской верности. И Джед не был первым супругом, а Пулы первыми родителями, кто утверждал, что она ни за что на свете не пойдет на такое.

Однако седан Дженни на следующее утро был обнаружен на стоянке за агентством недвижимости Уайтхеда. Машины не было вечером, когда старый мистер Уайтхед закрыл свой офис пораньше, услышав об исчезновении Дженни и Гейл. Места для того, чтобы поставить машину, в городе достаточно, поэтому данной стоянкой не пользуется никто кроме сотрудников трех соседних контор. Попасть на нее можно только с Широкой улицы узким переулком, скрытым из виду азалиями и высокими камелиями. Определенно, человек, не знакомый с этими местами, ни за что бы не догадался о существовании нашими стоянки темной, туманной ночью.

— Вот почему ты обратилась к психотерапевту!

— Однако у меня все равно ничего не получилось. — В голосе Гейл послышалось разочарование. — Я очень надеялась вспомнить ее.

Моя мать умерла когда мне исполнилось восемнадцать, и когда я попыталась представить себе, что никогда ее не видела, мне стало легче понять, почему все так охали и плакали по поводу сиротства Гейл. Однако следующие слова Гейл дали мне понять, что дело не только в этом.

— Дебора, в чем заключался ее роковой недостаток?

Я недоуменно посмотрела на нее. Ну хорошо, никто не сомневается в том, что у Гейл незаурядные способности. Бесплатное четырехлетнее обучение в университете человеку не предлагают только потому, что у него убили мать. Но что за этим стоит — светлая голова или эрудированность?

— Прошлой осенью я слушала факультативный курс, — продолжала Гейл. — Гамлет, Эдуард Восьмой, Ричард Никсон. Мы обсуждали их роковые недостатки, и я не могла удержаться от того, чтобы не попробовать применить всю эту теорию к своей матери. Вопрос стоял не кто ее убил, а почему. В чем заключался ее роковой недостаток? — Она подалась вперед. — Все говорят, что мама была доброй, милой, хорошей и красивой, и я — вылитая ее копия. Так вот, на самом деле идеально хороших и милых людей не бывает. Я не такая, и мама тоже не была такой.

Значит, светлая голова?

После убийства Дженни Уайтхед остался миллион вопросов, не нашедших ответов, но все они строились на предположении, что в тот промозглый майский вечер жертвой жестокого убийцы стало воплощение чистоты и невинности. Тем не менее в предшествующие месяцы безответная страсть к Джеду Уайтхеду дала мне возможность особенно отчетливо разглядеть все недостатки Дженни — их у нее было немало. Я втайне собирала ее недостатки и злорадствовала над ними, словно скупой, перебирающий свое золото. Господь свидетель, меня терзало чувство вины, когда я увидела окоченевшее тело Дженни в гробу, блестящие черные волосы, рассыпанные по розовой атласной подушке, глаза, закрытые навечно; однако раскаяние, стыд и молитвы о прощении не смогли смыть вопрос, который теперь мучил Гейл.

— Говорят, каждый человек носит в себе семена своего собственного разрушения, — сказала Гейл.

— По-моему, это высказывание — лишь отговорка с целью переложить вину в совершенном преступлении на жертву, — заявила я таким тоном, словно уже стала судьей.

— Маме было только двадцать два года! — страстно воскликнула Гейл. — Всего на четыре года больше, чем сейчас мне. А что если я на самом деле похожа на нее?

— Никто не собирается тебя убивать, — успокоила ее я.

И снова я сказала не то, что нужно, и Гейл нетерпеливо отмахнулась от моих слов.

— Дебора, я уже почти не ломаю голову над тем, кто убил маму. Теперь мне кажется, что если я узнаю лишь, почему это произошло, возможно, этого окажется достаточно. Когда я спрашиваю, какой была мама, меня треплют по плечу или рассказывают еще одну сказку на ночь. Ты ее знала, в Коттон-Гроуве ты знаешь всех. И я не прошу тебя заняться этим бесплатно. Я могу распоряжаться деньгами, которые оставил мне дедушка Пул. Так вот, если потребуется, я готова потратить их до последнего цента, лишь бы только узнать, какой именно была моя мама, раз кто-то счел необходимым ее убить.

Когда я позвонила Джеду и сказала, что Гейл полна решимости идти до конца, ему это не понравилось. Совсем не понравилось.

— Она такая же упрямая, как и ее мать, — наконец сказал он, однако его голос смягчился. — Дженни ведь тоже всегда стояла на своем, правда?

— Джед, ты только скажи, что ты от меня хочешь, — нетерпеливо сказала я. — У меня сейчас и своих забот хватает. Ничего этого мне не нужно. Если ты хочешь, чтобы я ответила Гейл «нет», я так и поступлю.

Джед вздохнул.

— Нет, полагаю, будет лучше, если мы поступим так, как она хочет. — Он снова вздохнул. — Уж лучше ты, чем какой-нибудь настоящий детектив.

4 Все мои беспокойные друзья уже остепенились

Штат Северная Каролина разместил управление уголовной полиции в здании бывшей школы для слепых, расположенной на Старом Гарнерском шоссе в южной части Роли. Кое-кто из нас любит напоминать сотрудникам управления об этом.

Когда я в пятницу около пяти часов вечера без предварительной договоренности заявилась в кабинет специального агента Терри Уилсона, тот откинулся на спинку крутящегося кресла, натянул на свое крупное некрасивое лицо приторную улыбку и протянул:

— О, смотрите-ка, кто к нам пожаловал! Ты хочешь услышать какую-нибудь забавную историю? Мне сказали, ты метишь на место судьи.

— Не-ет. Живодера.

Я постаралась остаться серьезной, но мое лицо помимо воли также растянулось в улыбке. Терри неизменно оказывает на меня такое действие. Даже когда я на него очень злюсь, надолго меня все равно не хватает. Он бросает на меня невинный взор карих глаз, кончик его длинного носа начинает морщиться, и, прежде чем я успеваю опомниться, меня раздирает смех.

Шесть лет назад был момент, когда я всерьез подумывала о том, чтобы выйти за Терри замуж, потому что жизнь вместе с ним обещала быть такой чертовски веселой. Этот момент прошел, потому что между нами и алтарем в баптистской церкви Суитуотера стояли три препятствия: во-первых, Терри в то время работал в специальном подразделении по борьбе с наркотиками, а, как уже успели выяснить первые его две жены, из сотрудников специального подразделения по борьбе с наркотиками мужья получаются неважные; во-вторых, Терри ясно дал понять, что на первом месте всегда будет его сын Стэнтон; и в-третьих, я так же ясно дала понять, что не соглашусь на вторые роли и не уступлю первую никому — ни Стэнтону, который, по правде сказать, мне очень нравился, и уж тем более ни работе.

Вот так я и Терри остались приятелями, и хотя мы уже не ходили на вечеринки, время от времени по-прежнему выезжали вместе на рыбалку. Больше того, окунь с огромной пастью, повешенный на стене над столом в кабинете Терри, был вытащен в одном из озер моего отца. В тот день, когда его выловили, я, Стэнтон и Терри были вместе в лодке. Окунь весил всего восемь фунтов, но Терри использовал леску, рассчитанную только на десять фунтов, так что получилось классическое состязание человека и рыбы. Потом были и другие, более крупные окуни, но именно в тот день мы с Терри взаимно признали, что наш момент прошел, поэтому я до сих пор гадаю, не по этой ли причине он повесил на стену именно эту рыбину. Разумеется, тогда Терри сказал, что она своей огромной пастью напоминает ему меня.

Увидев его сейчас, я вдруг поймала себя на мысли, что мы уже больше года не ловили рыбу вместе. Темные прямые волосы Терри поредели еще больше, накрахмаленная белая рубашка уже не могла скрыть первые намеки на растущее брюшко, а складки вокруг глубоко посаженных глаз, когда он улыбнулся, обозначились еще резче. Я заметила, что Терри тоже внимательно разглядывает меня. Теперь я стригу свои песчано-светлые волосы более коротко, и хотя перед приходом сюда я долго возилась с косметикой и выбирала одежду, время для меня тоже не стояло на месте.

— Долго тебе пришлось гоняться за типом, у которого ты отнял эти отвратительные подтяжки? — с издевкой спросила я, хотя подтяжки идеально сочетались с коричневым галстуком Терри и весьма неплохо смотрелись на фоне белой рубашки.

— Он бежал следом за симпатичной девахой, с которой ты стащила эту старую застиранную блузку, — ухмыльнулся Терри, несправедливо оскорбляя очаровательную бирюзовую шелковую блузку, которую я надела с кашемировой юбкой.

Водрузив ноги на выдвинутый верхний ящик своего стола, он откинулся в кресле так, что его длинное тело вытянулось практически горизонтально под большой синей с золотом эмблемой государственной печати штата Северная Каролина. «Свобода и достаток для всех».

Я устроилась на стуле перед его огромным письменным столом.

Для человека, отвечающего за все нераскрытые преступления, стол, на котором лежали всего две или три бумаги, был очень аккуратно убран. Больше того, весь кабинет был каким-то странным образом избавлен от обилия книг и документов, как будто вся настоящая работа выполнялась где-то в другом месте, а не в этом просторном голом кабинете, залитом ярким весенним солнцем, бросающим свои лучи через два высоких окна на чистый белый ковер. На двух одинаковых шкафах песочного цвета не громоздились кипы бумаг. На узком столике рядом с письменным столом стояли портативный компьютер и принтер, и больше ничего. Доска для заметок над столом была заполнена лишь в один слой, и между свежими бюллетенями о розыске опасных преступников и понятными одному только Терри памятками имелись свободные проплешины.

Коробку со снастями Терри всегда содержал в таком же безукоризненном порядке. Ни сломанных блесен, ни перепутанных лесок, ни беспорядочной груды крючков, поплавков и грузил.

У противоположной стены стоял книжный шкаф высотой в человеческий рост, совершенно пустой, если не считать стопки тетрадей на нижней полке и нескольких фотографий Стэнтона в рамках на верхней полке. Сейчас Стэнтону было около пятнадцати, и, если судить по фотографиям, из нас троих он переменился больше всего — совершенно внезапно перестал быть маленьким ребенком и превратился в молодого мужчину.

— Стэнтон становится красивее год от года, — заметила я, поднимая с письменного стола фотографию в рамке. Только Терри начал радостно улыбаться, я добавила: — Должно быть, пошел в мать.

— Черта с два! Все говорят, что он — вылитый я!

— Как у него сейчас дела? — с искренним интересом спросила я.

Стэнтон мне понравился с самого начала. Он жил вместе со своей матерью, первой женой Терри. Насколько мне было известно, Стэнтон всегда с нетерпением ждал выходные с отцом, однако, кажется, он нисколько не возражал, когда я отправлялась на рыбалку вместе с ними.

— Очень неплохо. Играет у базы в университетской бейсбольной команде. И оценки у него стабильно хорошие, — с гордостью добавил Терри.

Я поставила фотографию на стол.

— Уже начал разбивать женские сердца?

Терри недовольно поморщился.

— Как я тебе уже говорил — он вылитый я.

— Ты себе льстишь.

Так мы пикировались несколько минут, пока я наконец не перевела разговор на убийство Дженни Уайтхед и не объяснила, почему меня это интересует.

— Это произошло задолго до того, как я пришел сюда, — сказал Терри и, не выпрямляясь в кресле, протянул руку и схватил папку со столика, аккуратно установленного рядом с письменным столом. — Кажется, делом занимался Скотти Андерхил.

Он быстро пробежал взглядом восемь или девять листков, подшитых в папку. Со своего места я не могла разобрать текст, но судя по всему, это была сжатая распечатка всех нераскрытых преступлений, порученных отделу Терри: фамилии, даты, одно-два предложения с описанием дела и краткое примечание по поводу надежды на успешное раскрытие.

— Когда это дело поднималось в последний раз? — спросила я.

— Семь лет назад, — пробормотал Терри, не отрываясь от папки.

Отдел, занимающийся нераскрытыми преступлениями, был создан всего за четыре года до этого.

— А ты сам, когда получил назначение сюда, им не занимался?

— Послушай, Дебора, у меня восемь человек и больше двухсот дел. Убийство Дженни Уайтхед очень тщательно разбиралось в свое время, а затем в восемьдесят третьем, Скотти снова вернулся к нему и тоже хорошенько потрудился. Нет, сам я его не смотрел.

Я смутно помнила расплывчатые слухи, ходившие по Коттон-Гроув весной 1983 года. Однако тогда я не придала им особого значения, в первую очередь потому, что они затихли, едва успев начаться.

— И оба раза никаких подозреваемых?

Закрыв папку, Терри положил ее на столик.

— Тебе прекрасно известно, что я не назвал бы тебе никаких имен, даже если бы они у нас были — но их, раз уж об этом зашла речь, не было. Если хочешь, сама спроси у Скотти. — Он взглянул на часы. — Мы с ним должны встретиться в шесть часов. Можешь пойти со мной?

Гриль-бар «Мисс Молли» на Южной Уилмингтонской улице почти не изменился с тех пор, как я в последний раз была в нем вместе с Терри. На стенах, уже и без того заполненных неоновыми вывесками, появилась реклама еще нескольких сортов пива, и я обратила внимание, что Спот наконец нашел старую голубую гитару, которую он искал, когда мы в прошлый раз обсуждали его коллекцию неоновых вывесок. Литтл-Ричард и Элвис Пресли остались в музыкальном автомате, но теперь к ним добавились Рэнди Тревис и Реба Макинтайр.

При виде меня Спот изобразил радость.

— Как всегда, — бросил Терри, когда мы проходили мимо стойки.

— А ты по-прежнему пьешь джин с тоником? — спросил у меня Спот.

— Да, но только сделай его максимально слабым, — ответила я. — Сегодня мне еще ехать в Мейкли.

— Стала старой, малышка? — с издевкой поинтересовался Терри.

— Осторожной. Мне сейчас не хватает только статьи в «Леджере» с кричащим заголовком: «Кандидат на должность судьи задержана за вождение в нетрезвом виде».

Мы прошли к большому круглому столу в дальней части зала, который испокон веку занимали сотрудники правоохранительных органов. Это правило тоже не изменилось.

Я узнала двух полицейских из отдела расследования убийств полиции Роли, пару следователей, занимающихся пожарами, и одного человека из прокуратуры штата — все мужчины, хотя теперь уже не все белые. Не успели мы подойти к столу, как меня захлестнул знакомый мускусный аромат лосьона после бритья, и мне на плечо легла чья-то легкая рука.

— Дебора? Ты ли это? Привет, девочка! Как поживаешь? Где ты пропадала? Господи, мы же не виделись целую вечность!

Обернувшись, я увидела Морган Славин: длинные пышные светлые волосы, роскошные длинные ноги и самые чистые, самые ясные голубые глаза к югу от Финляндии. Улыбнувшись, мы обнялись и нашли свободные места рядом. Морган достала пачку дамских сигарет, не переставая говорить:

— Ты помнишь Макса, да? И Саймона? О, привет, Джасп! Лейси знает, что ты опять удрал с поводка?

Когда я видела Морган в прошлый раз, она походила на тощую рокершу — обтягивающие джинсы, проклепанная кожаная куртка, полное отсутствие косметики и пестрая банданка, скрывающая волосы. Морган только что внедрилась в самый оживленный наркопритон штата и дожидалась подкрепления и ордеров, чтобы навестить его в последний раз перед закрытием.

Тот прикид мало походил на туфли на высоком каблуке и шикарный костюм, которые были на ней сейчас.

— Теперь ты разрабатываешь руководителя крупной корпорации? — поинтересовалась я, когда мы сели за стол.

— Нет. Просто так должен одеваться начальник. — Она похлопала по плечу Терри. — Если только у него нет Y-хромосомы.

— Вечно она похваляется своими двумя иксами, — проворчал Терри. — Успокойся, это единственная причина, по которой ты пошла на повышение.

— Слушай, это же замечательно! — воскликнула я. — Прими мои поздравления.

— Благодарю вас, благодарю вас, — с деланной скромностью ответила Морган. — А ты, насколько я слышала, скоро станешь судьей?

Я подняла скрещенные пальцы. Появился Спот с подносом. Как выяснилось, Морган по-прежнему предпочитала виски с содовой, остальные мужчины заказали пиво, но я подняла брови, увидев банку диетической «Пепси», которую Спот поставил перед Терри.

— Стал старым, Терри? — передразнила его я, выжимая ломтик лайма в стакан с тоником.

— У Стэнтона сегодня ответственный матч.

— Ну да, конечно.

Я собиралась обойтись без язвительных замечаний, но тут Терри вспомнил, что я слышала его заказ «как всегда», и, глупо улыбнувшись, приветственно поднял свою банку.

Собравшиеся за столом обменивались охотничьими историями.

— Это вы работали на складе в Смитфилде на прошлой неделе? — спросил Терри.

Ребята из отдела расследования пожаров кивнули, и Морган весело рассмеялась.

— Дебора, ты уже слышала об этом?

Покачав головой, я откинулась назад и стала ждать.

Следователи уголовной полиции должны обладать храбростью, жизнерадостностью, бережливостью, преданностью и всеми остальными добродетелями бойскаутов, но порой я гадаю, не добавил ли директор бюро расследований нашего штата к перечню обязательных качеств «извращенное чувство юмора».

— Макс, расскажи ей, — сказала Морган тоном старшей сестры, заставляющей своего маленького брата прочитать стишок.

Макс, сидевший напротив нас, не спускал с меня больших карих глаз с той самой минуты, как я села за стол.

— Два типа договорились поджечь старый развалившийся табачный склад в Смитфилде, понимаешь? Обычная штучка ради страховки. Ты правда не читала об этом?

Я покачала головой. Смитфилд находится в Джонстоне, округе, граничащем с Коллтоном, но не входящем в мой избирательный округ.

— Вчера состоялось предварительное слушание, и один из подельников заявил о готовности сотрудничать со следствием и свалил всю вину на своего приятеля. По его словам, он лишь принес канистру, а бензином все облил его придурок-дружок. И именно этот придурок изготовил запал «Пэлл-Мэлл». Ты знаешь, что это такое?

Я знала, но Макс хотел блеснуть своим остроумием.

— Эта штуковина используется для задержки, — объяснил он, доставая из пепельницы свою сигарету и втыкая в незажженный конец книжечку спичек. — Понимаешь, табак горит приблизительно при 350 градусах по Фаренгейту. Можно целый день жечь сигареты, но пролитый бензин так и не загорится, потому что для воспламенения его паров требуется температура от 550 до 850 градусов. Так вот, этой сигарете потребуется около десяти минут для того, чтобы догореть до спичечных головок, что даст мне время вернуться сюда и обеспечить себе алиби. Спичечные головки воспламеняются при температуре меньше 350 градусов и выделяют достаточно тепла, чтобы загорелся картон. Картон горит при температуре больше тысячи градусов, и этого наконец оказывается достаточным для того, чтобы воспламенить пары бензина, понимаешь?

Я кивнула.

— Так вот, этот придурок делает все как надо — прибивает гвоздем книжку спичек к основанию деревянного столба, потому что он знает, что пары бензина тяжелее воздуха, втыкает в спичечные головки сигарету и только тут замечает, что сигарету зажечь он забыл. И что же он делает?

Все заулыбались, предчувствуя грандиозный финал.

— Он щелкает своей зажигалкой, черт побери! Полагаю, придурок успел произнести: «О…», но к тому времени, как он дошел до «черт», он уже стоял перед Святым Петром — жалкий и обугленный.

Перекрывая хохот, Морган сказала:

— Замечательно, Макс. Это почти сравнимо с тем случаем, который был у нас несколько лет назад. Еще до того, как ты пришел к нам. Один тип полночи ругался со своей благоверной, наконец та в два часа ночи вышвырнула его из трейлера. Наш герой был настолько обижен, что пошел к соседу и одолжил у него спички.

Потягивая девственно безалкогольный джин с тоником, я лениво улыбалась Максу. Достаточно любезно для того, чтобы показать, что его рассказ произвел на меня впечатление, но при этом не призывая его подсесть ко мне. В настоящий момент я не могла позволить себе никаких новых хлопот.

Ошибочно истолковав мое поведение, Морган с навязчивым великодушием предложила мне шерифа округа Уэйк.

— Расскажи Деборе о том парне из Калифорнии, с которым ты столкнулся вчера, — попросила она, изящно затушив сигарету в стеклянной пепельнице.

— Ты имеешь в виду тот сигнал о подозрительном типе рядом с Фукеем?

Шерифа, здоровенного светловолосого детину с добродушной улыбкой, не нужно было просить дважды.

— Приехав на место, я обнаружил красный «форд» с калифорнийскими номерами. В машине никого. Крышка багажника поднята, и он наполовину заполнен тем, что мы в официальных протоколах называем «зеленой массой растительного происхождения».

Терри подался вперед. Судя по всему, этого случая он еще не знал, а в свое время ему пришлось долго заниматься наркотиками. В Северной Каролине самой доходной культурой является табак, но, как говорят, марихуана приносит в экономику штата гораздо больше денег, и Терри воспринимает эту проблему как личную.

— Так вот, я решил немного подождать. И через несколько минут из кустов вылезает молодой парень с охапкой свежесрезанной «зеленой массы растительного происхождения». Он раздет по пояс. Вспотел. Вся грудь исцарапана острыми колючками. Видно, что парень работает за двоих.

Остановившись, шериф пригубил пиво, затем спокойным, уверенным движением вытер губы.

— Парень взбирается на обочину и только тут замечает меня и мою машину, вплотную пристроившуюся к его «форду». Он роняет свою ношу так быстро, будто «зеленая масса» внезапно превратилась в ветки ядовитого дуба. Я не шевелюсь и не произношу ни слова до тех пор, пока парень не подходит ко мне. Он перепуган до смерти и лишь молча таращится на меня.

Наконец я говорю: «Сынок, какого черта ты без разрешения вторгаешься в частные владения?».

Парень не знает, что ему делать: врать или говорить правду. Он только бормочет: «О боже, о боже, о боже…».

«Сынок, — говорю я, — позволь взглянуть на твои водительские права». Парень протягивает мне права и начинает скулить: «Пожалуйста, господин офицер, я не хотел сделать ничего плохого. Я просто проезжал мимо — все говорят, что в Северной Каролине травка растет дико — вот я и решил проверить. Клянусь богом, я никогда в жизни не делал ничего подобного.

— Ну конечно, не делал, — язвительно заметил Терри.

— Знаешь, Терри, а тут наши мнения расходятся. Было в этом парне что-то такое, что я ему поверил. Так я ему и сказал: «Сынок, у тебя честные глаза, так что на этот раз я отпущу тебя с миром. Выбрось все из своего багажника, а потом поскорее уноси свои ноги из штата Северная Каролина. И не вздумай больше возвращаться сюда, ты понял?».

Ну, парень выбросил из багажника всю «зеленую массу», и прежде чем я успел дважды сплюнуть, помчался назад в Калифорнию.

Отхлебнув пива, шериф откинулся назад, благодушно улыбаясь.

Терри нахмурился.

— И ты его отпустил?

— Черт побери, Терри, — протянул шериф, — насколько мне известно, пока что нет никаких законов, запрещающих набивать багажник машины свежесрезанной амброзией.

Слушатели взорвались хохотом. Терри швырнул в Макса книжкой спичек.

— Ах ты поганец!

Когда смех и крики перешли в гул обычного разговора, Морган махнула молчаливому мужчине в годах, сидевшему напротив нас. Я несколько раз видела Скотти Андерхила, но он, человек семейный, не засиживался допоздна в шумных компаниях, поэтому я его практически не знала.

По словам Терри, теперь, когда дочери Скотти уже стали взрослыми, он начал появляться в обществе. Морган предложила пересесть на другое место, освободив стул рядом со мной, но Скотти, покачав головой, удалился вместе с Терри в отдельную кабинку. За несколько минут они закончили свои дела, и Терри знаком пригласил меня присоединиться к ним.

Андерхил попытался было встать. Я ценю хорошие манеры, но Скотти выглядел таким уставшим, что я его остановила.

— Нет-нет, не вставайте.

Я подсела в кабинку.

— Я сказал Скотти, что ты решила заново взглянуть на дело Дженни Уайтхед, — сказал Терри.

— Ее дочери недавно исполнилось восемнадцать, — объяснила я, — и она хочет узнать больше о том, что случилось с ее матерью.

— Неужели этой малышке уже восемнадцать? Господи боже мой! — Вздохнув, Андерхил заправил простой черный галстук в строгий серый пиджак и покачал головой. — Как быстро летит время… Ну да, она же на год моложе моей младшей дочери, а Делии сейчас девятнадцать.

— У вас у самого есть дочери, и вы, наверное, поймете, что должна чувствовать дочь Дженни Уайтхед, достигшая совершеннолетия, но так и не узнавшая, почему была убита ее мать, — терпеливо произнесла я.

— Ну да, конечно, но ведь мы года три-четыре назад уже поднимали это дело.

Он взглянул на Терри, ища подтверждения.

— Семь лет назад, — поправил тот.

— Семь? Ты уверен? Господи… — Голубые глаза Андерхила, наверное, стали на три тона светлее, чем были в молодости, а волосы совсем побелели. Вокруг рта появились усталые складки, старившие его больше тех пятидесяти, которые ему, вероятно, стукнули. — Ну да ладно, как бы там ни было. Мы попытались подойти со свежими силами, так, как будто только что поступило сообщение о том, что тело Дженни обнаружено на мельнице. Я никогда этого не забуду. Красивая молодая женщина лежит на холодных каменных плитах. А вокруг мухи. Конечно, могло быть еще хуже. Все-таки на дворе стоял май. Погода могла быть жаркой. Только взгляните, какое пекло сегодня.

Он глотнул воды со льдом.

— И тем не менее, организм малышки был обезвожен до крайности. Хорошо хоть, черт возьми, что она еще не начала ползать, так как на месте мельничного колеса зияла огромная дыра.

— Вы проследили все движения Дженни в тот день?

Откинувшись на спинку стула, Андерхил пристально посмотрел на меня, хотя обратился он к Терри:

— Ты говоришь, она намеревается стать судьей?

— А в этом есть какие-то проблемы? — мягко спросила я.

Глаза Андерхила, хоть и поблекшие, были глазами настороженного старого спаниеля, научившегося ждать и не гоняться за каждым ветерком, пригнувшим траву, и сейчас они не дрогнули.

— Нет, до тех пор, пока я действую согласно закону.

Терри собрался было что-то сказать, но я положила руку ему на плечо.

— Первичные выборы будут только во вторник, — заметила я. — А до ноября уж тем более очень далеко.

Подумав, Андерхил пожал плечами.

— Что ж, Терри мой начальник. Если он ничего не имеет против…

— Ничего, — заверил его Терри.

— В любом случае, многого я все равно не смогу сказать. Мы не нашли ни черта в первый раз и немногим больше во второй. Так что же все-таки вы хотите от меня услышать?

— Всё, — сказала я, подзывая Спота, чтобы он принес нам новую порцию напитков.

Мы с Терри переключились на кофе; Андерхил заказал томатный сок.

Так подсказывает холодный ум. Так подсказывает забота о здоровье. Мы все проживем до ста лет.

Но порой мне очень хочется почувствовать себя Джоном Дж. Малоуном[1].

5 В поисках каких-либо улик

Прежде чем Скотти Андерхил закончил лечить томатный сок острыми соусами «Табаско» и «Вустершир», превращая его во что-то если и не бьющее в голову, то хотя бы вкусом напоминающее «Кровавую Мери», Терри, залпом проглотив кофе, по-братски потрепал меня по плечу и умчался на бейсбольный матч с участием Стэнтона.

— Я уже несколько месяцев не заглядывал в эти бумаги, так что дословного пересказа от меня не ждите, — предупредил меня Скотти, выжимая ломтик лимона в стакан. — И все же когда уделяешь делу столько времени, забыть его невозможно. — Он устало улыбнулся. — Черт возьми, я теперь даже вспомнил вас. Вы ведь нянчили ребенка, так?

— Ну да. Удивлена тем, что вы это помните.

— Мы присматривались ко всем. Даже к нянькам. Насколько мне помнится, вы тогда сохли по мужу Дженни Уайтхед.

Я испытала неожиданный прилив смущения. Поймав себя на том, что залилась краской, я поблагодарила бога за то, что Терри это не видит.

— Во имя всего святого, кто вам это сказал?

— А это имеет значение?

— Нет. Просто очень странно слышать, что следователь из отдела убийств обратил внимание на увлечение школьницы.

На увлечение, которое, как мне казалось, я скрывала от всего света.

— Школьницы, бывает, совершают самые безумные поступки. К тому же, вы в то время были уже не маленькой девочкой. Вам как раз исполнилось шестнадцать: молодая женщина, управляющая собственной машиной. Насколько мне помнится, белым «тандербердом». — Помолчав, Скотти как бы напоследок добавил: — И вы также дочь Кеззи Нотта.

Я пропустила это замечание мимо ушей. Если этот факт известен Скотти, ему также известно, что единственным, за что осуждали моего отца, было уклонение от налогов. Он также должен знать, что отец отсидел свои полтора года в федеральной тюрьме задолго до моего рождения. Когда мне было восемь лет, губернатор штата и два сенатора, подергав за нужные нитки, добились для отца полной амнистии. Теоретически эта единственная судимость отца должна была быть стерта из всех архивов.

На практике вертолеты, подобно мухам, продолжали кружить над поместьем Нотт, выискивая винокуренные заводы и, возможно, даже полоски марихуаны, зажатые между рядами табака, хотя насколько мне известно, папа никогда не связывался с травкой. Он всегда говорил, что предпочитает зарабатывать деньги по старинке. И хотя отец, возможно, и был мошенником, в лицемерии он не был замечен никогда. Тем не менее, надоедливое жужжание вертолетов было одним из моих первых воспоминаний. Это достало даже Терри и он пожаловался насчет того, что вертолеты распугивают окуня в отцовских озерах.

Помахав мне на прощание, Макс направился к выходу. Его место за большим круглым столом заняли две женщины, которые, как смутно помнила я, работали в прокуратуре штата. Из музыкального автомата Тина Тернер воинственно вопрошала, «какое отношение имеет к этому любовь» — подборка пластинок у Спота на добрых пять лет отставала от моды. Ритмичная музыка заглушала слова, смех и звяканье посуды. «Мисс Молли» радостно бурлила, отмечая конец рабочей недели. Не надеясь перекричать музыку, Морган обратилась ко мне с немым вопросом: «Как дела?», а когда я жестом ответила, что немного задержусь, она закурила новую сигарету и вернулась к прерванному разговору за своим столом, а я — к разговору со Скотти.

— К кому еще вы приглядывались? — натянутым голосом спросила я.

— К мужу, его родителям, ее родителям, соседям, подругам, бывшим возлюбленным. Ко всем. — Помешав томатный сок соломинкой, Скотти попробовал его, добавил щепотку перца и стал мешать снова. — Вероятно, вам известно о смерти Дженни столько же, сколько и мне.

— Сомневаюсь.

— Ладно, давайте посмотрим. Она исчезла в первую среду мая. — Он грустно усмехнулся, осознав, что календарь снова вернулся в май. — Позавчера исполнилось ровно восемнадцать лет.

В отличие от этого года, тот май выдался не по сезону холодным и дождливым. У меня остался в памяти густой туман, который никак не желал полностью рассеиваться.

Скотти кивнул.

— В такой день люди предпочитали сидеть дома, включив обогреватели. Самая неподходящая погода для того, чтобы выводить грудного младенца на улицу, но Дженни ни с кем не могла оставить малышку. Ни со своими родителями. Ни с вами. Вы были в школе до половины четвертого.

Он произнес это обыденным тоном, но я испытала неприятное чувство, осознав, насколько досконально были зафиксированы мои действия.

Скотти продолжал свой рассказ. Отец и мать Дженни в тот день рано утром уехали в Дарем на похороны родственницы миссис Пул, а ее сестра свалилась с каким-то весенним вирусом, который мог бы подхватить ребенок. На самом деле именно болезнь сестры заставила Дженни в тот день выйти из дома. Мерили Пул Стрикленд обещала устроить чаепитие для подруг своей дочери-второклассницы. Кексы в формочках были выпечены заранее, еще с вечера, но утром, проснувшись, Мерили почувствовала себя очень плохо и поняла, что не сможет отнести их в школу. Тогда она позвонила Дженни.

Согласно Мерили, все прошло совершенно нормально, когда Дженни в 11:45 забежала к ней за кексами, оставив малышку Гейл в машине. Учительница второго класса начальной школы Коттон-Гроува не была знакома с Дженни достаточно хорошо для того, чтобы подтвердить заявление Мерили, однако на ее взгляд все мысли Дженни в тот момент были только о том, что ей пришлось оставить в машине грудного ребенка. Дженни внесла в класс поднос с кексами и упаковку «Пепси», передала извинения Мерили и поспешила назад к машине.

Учительница пятого класса стояла у окна второго этажа школы, выходящего на автостоянку, и пыталась решить, утих ли дождь и можно ли вывести свой класс на улицу на перемену перед обедом. Она знала Дженни с детства и со всей определенностью заявила, что отчетливо видела молодую мамашу, одетую в модный красный плащ, спешившую через школьный двор к темно-синему седану. Поправив одеяльце, которым был укрыт лежащий на заднем сиденье в переносной колыбели младенец, Дженни села за руль и уехала в сторону центра города. Кроме нее и Гейл, в машине больше никого не было.

Было ровно 12:17.

— И это был последний раз, когда Дженни Пул Уайтхед видели в живых, — закончил Скотти.

— А как же Говард Граймс? — спросила я.

Он пожал плечами.

— Мы так и не смогли решить, то ли он действительно видел ее, то ли просто хотел привлечь к себе внимание.

— И вы удовлетворили его желание? Я хочу сказать, вы уделили ему внимание?

— Я уже сказал, что мы слушали всех, кто хотел говорить. Вся беда в том, что старик Говард умолк до того, как мы до него добрались.

В моей памяти это отложилось не совсем так, поэтому я возразила:

— Говард твердил всем, кто только был готов его слушать, что он видел именно Дженни вместе с каким-то мужчиной в машине, стоявшей у заброшенного мотеля «Дикси». Однако шел сильный дождь и стекла машины запотели, поэтому он не смог разобрать, кто был с ней.

— Да, знаю, и его рассказ так быстро разнесся по всему Коттон-Гроуву, что кое-кто был уверен в том, что Дженни просто сбежала с другим мужчиной, до тех самых пор, пока не был обнаружен ее труп. Скажу вам прямо: когда мы попытались прижать Граймса после того, как Дженни нашли убитой, он пошел на попятную. Заявил, что, может быть, он видел какую-то другую женщину. В то время в Коттон-Гроуве еще у двух молодых женщин были темно-синие «форды»-седаны.

— У Кей Сондерс и у моей бывшей невестки, — сказала я, решительно идя напролом.

— Тогда еще не бывшей, — поправил Скотти.

— Неважно. Триш и Кей были лучшими подругами Дженни. Они дружили еще со школы. В любом случае, Говард сказал, что женщина была в ярко-красном плаще, а такого модного плаща не было ни у Триш, ни у Кей. Только у Дженни.

Скотти встрепенулся, и впервые я увидела в его глазах усталого спаниеля блеснувший охотничий азарт.

— Вы уверены, что он упоминал плащ?

— Разумеется.

Но, говоря это, я вдруг засомневалась, а не путаю ли я слова старика Граймса с описанием Дженни, бежавшей через школьный двор, которое повторялось всеми учителями. Дженни уделяла очень большое внимание своей одежде, и я запомнила день, когда она купила этот плащ и впервые продемонстрировала его Джеду и мне. Это произошло за неделю до ее смерти. В тот день у меня не было занятий в школе, и я согласилась посидеть с Гейл и с малышом Мерили, чтобы сестры смогли вместе съездить за покупками в «Крабтри велли», новый большой торговый центр в Роли.

Я уже успела покормить малышей, и Джед вернулся домой как раз за несколько минут до того, как к дому свернула машина с Мерили и Дженни, забитая покупками. Дженни, с длинными черными волосами, вздыбленными в вызывающий пучок с начесом, белых сапожках на высоких шпильках и в ярко-красном блестящем плаще явилась для меня олицетворением светской модницы. Зеленая от ревности, я наблюдала за тем, как она весело щебечет, уговаривая Джеда не злиться на нее за такие большие траты.

— Но, дорогой, ты же не хочешь, чтобы я носила те вещи, которые были у меня до рождения малышки?

Не потому ли красный блестящий плащ оставался со мной все эти восемнадцать лет? Сконцентрировав внимание, я вдруг извлекла из памяти отчетливый образ старика Говарда, стоящего в темноте на улице перед домом Джеда и Дженни. Красные и синие огни на крышах полицейских машин отражаются в каплях дождя. В сыром тумане толпятся люди. Среди них стою я, кое-кто из моих братьев с женами. Уилл и Триш. Мама находится в доме; вместе с другими пожилыми женщинами они успокаивают миссис Пул и миссис Уайтхед, убеждая их, что с Дженни и Гейл все в порядке. Мигалки мокрых полицейских машин озаряют широкое, преисполненное самомнения лицо Говарда.

— Он говорил, что не смог разглядеть женщину, потому что она отвернулась лицом к сидевшему рядом мужчине, но ее спина была прижата к боковому стеклу, и он отчетливо видел блестящий красный плащ.

Скотти покрутил в пальцах соломинку, покрытую тусклыми красными каплями томатного сока.

— Эта маленькая подробность должна была заставить нас отнестись к словам Граймса более серьезно. Интересно, почему он не упомянул об этом, когда мы беседовали с ним?

— Разве он ничего не сказал про плащ?

— Я впервые слышу об этом.

— Ну а потом, когда вы заново подняли дело?

— Тогда нам не представилась возможность. Только мы начали работать, как старик Граймс умер.

В то время я уже жила в Доббсе с тетей Зелл и дядей Эшем. Я уже успела забыть, что эти два события произошли одновременно — если вообще обратила тогда на это внимание. В конце концов, до Говарда Граймса мне не было никакого дела, а полиция штата, вернувшись в Коттон-Гроув семь лет назад, действовала так осторожно, что не успела я почувствовать ее присутствие, как она уже снова исчезла, оставив после себя лишь тревожные пересуды, которые вскоре утихли. И тем не менее, с чего это старик Говард вдруг умер так внезапно?

Я пристально посмотрела на Скотти, но он лишь усмехнулся.

— Да, но мы произвели вскрытие, и на самом деле Граймса действительно подвело его сердце. Его лечащий врач подтвердил, что оно мучило старика уже несколько лет. Нам просто не повезло, что Граймс скончался именно в ту неделю. И все же я очень жалею о том, что не слышал раньше о красном плаще. Возможно, мы бы прижали Граймса сильнее в первый раз. А так мы приняли его за обычного сплетника.

— Этим он тоже страдал, — подтвердила я.

К нам подошла официантка. Я кивнула, и она снова наполнила мою чашку кофе.

Официантка вопросительно взглянула на пустой стакан Скотти, но тот покачал головой.

— Если у вас есть кофе без кофеина, я, пожалуй, выпью чашку.

Официантка удалилась, пробираясь через шумную толпу, отмечающую окончание рабочей недели.

— За исключением родителей Дженни по сути дела ни у кого нет алиби, — сказал Скотти. — Вам это известно?

— Да. Гейл захватила вчера газетные вырезки, и я читала их всю ночь.

В его глазах по-прежнему горел охотничий азарт гончей.

— Юридическое образование заставило вас взглянуть на все по-новому, не так ли?

Это действительно было так. Я поймала себя на том, что, изучая осторожные, двусмысленные заявления придирчивым глазом, жалею о том, что те, кто описывал случившееся в местных газетах, слишком бережно подошли к чувствам родных Дженни и не задавали более жестких вопросов. «Ньюс энд обсервер» и почившая с тех пор в бозе «Роли таймс» описали смерть Дженни, когда было обнаружено ее тело. Но убийство для них не вышло за рамки мимолетной сенсации; обе газеты лишь повторили то, что уже было известно.

Дженни и Гейл исчезли в среду. После того, как в четверг утром была обнаружена брошенная машина, начались поиски пропавших. В них принимало участие около пятисот человек: отряды спасателей, местное подразделение национальной гвардии, полиция округа и штата и по крайней мере четыре вертолета, в том числе один из вертолетов телевизионной станции Роли, который использовался для слежения за ситуацией на дорогах.

— Именно тогда мы подключились к делу, — объяснил Скотти.

Поблагодарив официантку за кофе, он вкратце рассказал о том, как продвигалось расследование.

— Мы пытались скоординировать поиски, но в ту неделю в Коттон-Гроуве царило небывало оживление. Позднее, когда мы попытались расписать движения всех действующих персонажей начиная с полудня среды до полуночи пятницы, оказалось, что легче задокументировать жизнь муравейника.

— А убита Дженни была как раз в пятницу вечером, — заметила я, отпивая большой глоток кофе.

— В пятницу ночью она умерла, — поправил Скотти, вытряхивая в чашку пакетик заменителя сахара. — Мы не стали предавать это широкой огласке, но когда по результатам вскрытия выяснилось, что к тому моменту, как тело Дженни нашли, она была мертва значительно меньше двадцати четырех часов, мы присмотрелись внимательнее. На запястьях и щиколотках у нее не было никаких следов, однако младенца не кормили и не меняли пеленки.

Он подождал, когда я сделаю правильные выводы.

— Если Дженни не дралась, не была связана, почему она не заботилась о Гейл?

Скотти кивнул.

— Пейдж Хадсон в то время еще работал в полицейской лаборатории. Он выразил все в медицинских терминах, но сводилось все к тому, что Дженни получила очень серьезную травму головы — вероятно, в среду, — после чего она не приходила в сознание до тех пор, пока в пятницу ближе к ночи кто-то не размозжил ей голову пулей. Связывать ей руки было ненужно. Она все равно больше никогда бы не смогла самостоятельно передвигаться. Пуля лишь ускорила конец.

Мне показалось, у моего желудка вдруг оторвалось дно.

— Кто-то окончил страдания Дженни? Пристрелил ее как старого коня или собаку, чтобы не видеть, как она мучается?

— Можно сказать и так, — согласился Скотти, сминая пакетик из-под подсластителя.

Помешав кофе, он не спеша отпил глоток, а я тем временем пыталась втиснуть новые факты в старые представления о трагедии.

Как только было обнаружено тело Дженни, все мы узнали о ране на голове, однако, полагаю, никто не придал значения этому обстоятельству. Сенсационный выстрел затмил обычный удар по голове. Подогреваемые прессой — например, одна безответственная газетенка озаглавила статью «Коза-ностра в округе Коллтон» — разговоры велись в основном о том, что Дженни была убита выстрелом в висок «на манер казни», как будто какой-то наемный убийца выполнил кровавый заказ.

— Я всегда думала, что Дженни лишь ненадолго оглушили, после чего она прожила двое суток, перепуганная до смерти, пока не была наконец убита.

— Она не подвергалась сексуальному насилию, — напомнил Скотти.

— А рана на голове — доктор Хадсон сказал, чем она была вызвана?

— Нет. Пулевое ранение причинило такие разрушения тканей, что он не смог определить, была рана следствием падения или удара по голове.

Я молча слушала, как он рассказывает более подробно, чем было описано в прессе, как была обнаружена Дженни. Большую часть этого я уже слышала, однако сейчас, слушая изложение Скотти, я видела все в новом свете.

После того, как трое суток поисков с собаками-ищейками и авиацией не дали никаких результатов, администрация округа обратилась с просьбой ко всем землевладельцам проверить пустующие и заброшенные строения, расположенные на их земле.

Мельница Ридли попадала в эту категорию. По прямой от нее до окраины Коттон-Гроува всего три мили, но по дороге набегает все шесть миль, поскольку Старое сорок восьмое шоссе старательно повторяет все извилины Поссум-Крика. И в старые времена маленькая и захудалая, мельница окончательно зачахла в тридцатые годы, когда треснул главный жернов, а электричество показало себя более надежным источником энергии, чем мелкий медлительный ручей. К тому времени в наших краях уже не осталось ни одного Ридли, и владение несколько раз меняло хозяина.

Двадцать лет назад его купил один банкир из Роли, собиравшийся устроить здесь заимку, где останавливались бы приезжающие на выходные любители рыбной ловли. Но банкир умер, так и не успев начать какие-либо работы, а его вдова полностью забросила это владение.

Оно до сих пор огорожено, но никто не обращает внимания на знаки «Проход воспрещен. Частная собственность»; здание заброшенной мельницы использовали рыболовы, охотники и подростки, прогуливающие занятия. Вероятно, заросшая просека, ведущая к нему через лес от Старого сорок восьмого, до сих пор остается аллеей влюбленных. В те времена это было так.

Когда об исчезновении Дженни и Гейл стало известно всем, продолжал Скотти, в четверг вечером один из соседей проехал на своем пикапе к мельнице. Этот человек вместе со своим старшим братом осмотрели здание сверху донизу. Оба впоследствии заявили, что на мельнице никого не было и ничего необычного они не обнаружили.

Скотти выжидательно умолк.

— Насколько я понимаю, это были ваши братья?

— Да, — ответила я. — Уилл и Сет. Поссум-Крик протекает по границе нашей земли, и мы все неоднократно ловили рыбу в заводи у мельницы.

Нет смысла добавлять, что в то время как Уилл может соврать по любому поводу, повинуясь мимолетной прихоти, Сет ни за что на свете не скажет неправду.

— А жена Уилла была одной из тех молодых женщин, у которой также был темно-синий седан, не так ли?

— Мои братья проверили мельницу Ридли просто потому, что знали о ее существовании и решили, что кто-нибудь должен туда заглянуть, — сказала я и с удивлением услышала в собственном голосе настороженные нотки.

— Разумеется, — невозмутимо произнес Скотти. — Значит, вам известно про то, как двое черных поденщиков вырубали кустарник во владениях Майкла Викери на противоположном берегу выше по течению и услышали плач младенца?

— Теперь на этом месте дом и мастерская Майкла «Гончарный круг», — кивнула я. — Сам он уехал то ли за съестным к обеду, то ли за кирпичами, а негры перешли вброд через ручей и обнаружили в здании мельницы Дженни и Гейл. Дженни по-прежнему была в джинсах и… Минуточку. А куда подевался ее плащ?

Скотти сидел, откинувшись на спинку стула. Нас окружали музыка, люди и сизое марево табачного дыма. Скотти подался вперед, так, чтобы сквозь гул толпы никто не услышал его слов.

— Терри попросил меня полностью вам доверять, и все же то, что я вам сейчас скажу, должно остаться между нами.

— Хорошо, — заверила его я.

— Плаща не было. Родные были настолько убиты горем, что забыли о плаще, и пресса тоже о нем не вспомнила — вероятно, потому, что к тому времени погода стала жаркой и солнечной, и о плащах уже никто не думал. Мы убедились в том, что плащ действительно пропал, после чего молчали о нем. Я решил, что если у нас появятся достаточно веские подозрения в отношении кого-либо и мы получим ордер на обыск, с высокой вероятностью плащ найдется.

— Но только подозреваемого номер один у вас так и не было.

— Но только подозреваемого номер один у нас так и не было, — мрачно повторил Скотти. — И не потому, что мы плохо старались. Мы с самого начала сосредоточили особое внимание на нескольких людях: муж, ваши братья — потому что в четверг они наведывались на мельницу, все бывшие ухажеры. Майкл Викери. Вы. — Он устало улыбнулся. — Даже те два негра-поденщика, которые нашли труп. Но только время никак не сходилось. Возьмем Джеда Уайтхеда. В то время он работал в торговом представительстве одной фирмы в Роли и всю среду находился в разъездах, однако как только стало известно об исчезновении его жены и дочери, с ним постоянно кто-то находился. То же самое верно в отношении остальных членов семьи. Любой из них мог бы ударить Дженни по голове и спрятать ее где-нибудь, но когда бы у них появилась возможность перегнать машину или, что гораздо важнее, перетащить ее на мельницу, а затем вернуться туда и сделать выстрел?

Я раньше не сознавала, что эти два момента были разнесены во времени.

— Да, — ответил Скотти на мой немой вопрос. — И еще нельзя забывать о двух различных типах пятен крови. Судя по всему, когда Дженни перенесли на мельницу, рана открылась. Подробности я забыл, но наши эксперты определили, что она пролежала несколько часов на каменном полу, истекая кровью, пока выстрел не оборвал мгновенно ее жизнь. Согласно доктору Хадсону, смерть наступила между пятью и десятью часами вечера в пятницу.

— Жаль, что Майкл Викери к тому времени еще не перебрался на свою ферму, — вздохнула я.

— В этом случае, возможно, ему бы пришлось очень несладко. А так Викери очень повезло: он смог доказать, что в пятницу с полудня почти до полуночи находился в Чапел-Хилл. Однако всю среду он оставался совсем один. — Скотти пожал плечами. — И так получалось с каждым, стоило нам только приглядеться внимательнее. Например, ваши братья: оба работают на себя и не обязаны проставлять на пропусках время прихода на работу. На среду они дали алиби друг другу, что, возможно, породило бы у нас кое-какие вопросы, однако Сет всю пятницу помогал жарить цыплят для вечерней трапезы в церкви, а Уилл в тот день судил матч юношеской бейсбольной лиги.

— У моих братьев не было никаких причин желать Дженни зла, — пылко заметила я.

— А у кого были? — рассудительно спросил Скотти.

— Ни у кого! У всех. О боже, я ничего не понимаю!

Нетерпеливо махнув рукой, я опрокинула пустую чашку. Никто не обратил на это внимание. Все внимание было приковано к трем секретаршам в мини-юбках, демонстрирующих красивые движения под музыку Денизы Уильямс. Морган была поглощена разговором с незнакомым мне мужчиной.

— А вы раскопали хоть какие-нибудь мотивы?

— Не совсем.

— Не совсем? — язвительно передразнила я. — Вы сказали, что в первый раз вы ни черта не нашли, а во второй раз — немногим больше. Что это значит? Или вы мне не доверяете?

— Услышав о том, что Дина Джин Рейнор собирается выйти замуж за мужа Дженни, мы присмотрелись к ней внимательнее, — медленно произнес Скотти. — Восемь месяцев для траура очень короткий срок. И нам захотелось узнать, не было ли между ними чего-нибудь раньше.

— Дина Джин? — презрительно усмехнулась я. — Что с того, что Джед ухаживал за ней в школе, он бросил ее задолго до того, как начал встречаться с Дженни.

Я умолкла. В моем присутствии Джед всегда обращался с Диной Джин очень вежливо; внешне их отношения были такими же безмятежными и гладкими, как поверхность воды в Поссум-Крике. Но я вспомнила, какая тоска появлялась на лице Дины Джин, когда Джед отворачивался от нее или не замечал ее протянутой руки. А что если все годы между коротким школьным увлечением и смертью Дженни Дина Джин, как и я, сохла по Джеду?

— В то время она еще работала медсестрой в больнице Рекса, — продолжал Скотти. — Смена с четырех вечера до полуночи. И еще одно. Изучая подруг Дженни, мы установили, что она ближе всех была с вашей невесткой — прошу прощения, с вашей бывшей невесткой и Кей Сондерс. Эта дружба продолжалась и после рождения Гейл приблизительно до тех пор, пока малышке не исполнилось два месяца. И вдруг раз! За несколько недель до своей смерти Дженни в одночасье перестала с ними встречаться. Перестала ходить вместе с ними по магазинам, перестала приглашать их к себе домой, перестала ходить к ним в гости.

Только сейчас до меня вдруг дошло, что он прав. Дженни, Триш и Кей вместе учились в школе в Доббсе, а затем в течение двух лет повыходили замуж за парней из Коттон-Гроува, что перевело их в одну и ту же социальную прослойку семей, которым пока что достаточно заработка одного из супругов. Такое положение дел длилось на Юге чуть дольше, чем в других местах, и все три молодые женщины нигде не работали. Свежеиспеченным женам до появления детей требовалось лишь содержать в чистоте дом и по вечерам в белом фартуке с накрытым на стол ужином ждать возвращения мужа с работы. Все остальное время они были вольны ездить по магазинам, ходить друг к другу в гости или при желании заниматься благотворительностью.

Я начала размышлять вслух:

— Возможно, ее остепенило материнство. Насколько мне известно, у Кей детей нет, и Триш с Уиллом развелись, так и не родив ребенка. Поскольку сестра Дженни жила здесь же, в городе, возможно, она решила, что настала пора угомониться и перейти к семейной жизни.

Но говоря эти слова, я думала о том, что Дженни так и не угомонилась. Оба ребенка Мерили ходили в школу, и последние несколько недель перед смертью Дженни носилась повсюду со своей сестрой так же, как до того вместе с Триш и Кей.

— Ну, может быть, на самом деле это вовсе ничего не значит, — заметил Скотти. — Я обратил на это внимание только потому, что больше обращать внимание было не на что. Хотя вы, девчонки, тут все одинаковы. Сегодня вас водой не разольешь, а завтра уже видеть друг друга не можете.

Я ощетинилась, но он улыбнулся. На мгновение его усталость рассеялась.

— Вы похожи на мою старшую дочь. Она сразу же заводится, когда я говорю что-нибудь подобное, даже если я шучу. — Его улыбка погасла. — Так или иначе, именно такое объяснение дала мне Мерили Стрикленд. Кстати, то же самое сказала и ваша бывшая невестка.

— Вы им поверили? — спросила я.

— Будем считать, что поверил. Проследить их действия в ту среду нам так и не удалось, но я точно знаю, что вечером в пятницу Триш Нотт и Кей Сондерс играли в карты в гостях у своих знакомых в Мейкли.

— В Мейкли? — Взглянув на часы, я пришла в ужас. — Господи! Ровно через двенадцать минут я должна быть в Мейкли на встрече с избирателями.

Торопливо пробормотав слова благодарности за то, что Скотти уделил мне время, я схватила его счет, и он не стал возражать.

— Ваша честь, перед тем как расстаться, у меня к вам две просьбы. Если у вас что-нибудь появится, надеюсь, вы поделитесь со мной.

Я кивнула.

— А вторая?

— Не забывайте, что кому-то уже удалось совершить убийство и остаться безнаказанным.

6 В Америке для каждого найдется что-нибудь

Я предупредила Гейл, что на первом месте у меня будет стоять избирательная кампания. И правильно сделала, потому что в течение следующих нескольких дней я была настолько замотана, что едва находила время на то, чтобы переодеться и принять душ. Наступила неделя перед первичными выборами — моя последняя возможность посетить те части избирательного округа, где меня знали хуже.

Утром в субботу я встала рано и поехала в соседний округ, в Уиддингтон. Первую остановку я сделала в клубе Новообращенных. Затем я посетила распродажу кулинарных изделий, весь сбор от которой шел в фонд пошива новой формы для духового оркестра уиддингтонской средней школы. Там купила морковный пирог с кремом, немыслимо богатый калориями, который я тотчас же подарила Комитету матерей, выступающих против пьянства за рулем, собравшемуся на обед в Хиллтопе, городке в тридцати милях к востоку от Уиддингтона.

— Если это взятка, я ничего не имею против, — рассмеялась одна полненькая мамаша.

Пока хозяйка разрезала пышный пирог на семнадцать одинаково вредных для талии кусков, я рассказала о тех делах об употреблении алкоголя за рулем, в которых я выступала обвинителем в бытность моей работы в окружной прокуратуре.

Одна вредная мамаша, судя по виду, республиканка, язвительно поинтересовалась, правда ли, что последние несколько лет, работая в частной юридической фирме, я нередко защищала в суде интересы пьяных водителей. Я начала с высокопарного заявления: «До тех пор, пока Соединенные Штаты остаются демократическим государством, даже самый последний негодяй имеет право на защиту», после чего окончательно перетянула на свою сторону остальных женщин, с неподдельным огорчением признавшись в том, что я проигрываю больше девяноста процентов дел о пьянстве за рулем, которые защищаю в суде. (Не было смысла добавлять, что у остальных адвокатов этот показатель еще хуже. Если наш прокурор не уверен в прочности обвинения, он не передает дело в суд. Спорные дела очень часто не доходят до суда, и я как раз умею добиваться прекращения дела на предварительных слушаниях; однако это не то, чем я стремлюсь похваляться. И уж конечно же не на собрании Комитета матерей, выступающих против пьянства за рулем.)

— Независимо от исхода дела, — совершенно искренне сказала я, — как только клиент фирмы «Ли, Стивенсон и Нотт» обвиняется в управлении автомобилем в состоянии опьянения, мы, перед тем как взяться за дело, требуем от него стать участником программы «налога на злоупотребления».

(Да, это действительно так — как правило, в случае обвинительного приговора добиться смягчения удается гораздо легче, если адвокат может сказать судье, что обвиняемый уже добровольно стал участником такой программы. Однако, опять же, Комитету матерей, выступающих против пьянства за рулем, такие вещи не говорят. Особенно если вышеупомянутый адвокат борется за место судьи.)

— Разумеется, когда нас назначают представлять интересы обвиняемого, мы не имеем права отказываться даже в том случае, если тот не желает принимать нашу помощь. — Повернувшись к республиканке, я виновато улыбнулась. — Боюсь, здесь опять-таки все восходит к правам, гарантированным Шестой поправкой к конституции. Каждый человек имеет право на защиту независимо от того, будет ли он следовать советам своего защитника.

Обед завершился так вовремя, что я успела заскочить ненадолго на благотворительный пикник с жареной рыбой в пользу больницы Хиллтопа. Мне доверили вытащить из банки выигрышный лотерейный билет. Видеомагнитофон, пожертвованный радиомастерской Хиллтопа, достался седовласому господину, вообразившему себя неотразимым обольстителем.

— Я хочу поцеловать самую красивую кандидатку на всех этих чертовых выборах! — громогласно заявил он, поднимаясь на трибуну за призом.

Улыбнувшись — господи, как же часто приходится улыбаться кандидатам! — я подставила щеку, мысленно рисуя напротив его фамилии жирную красную галочку. Если только седовласый ловелас попадет ко мне в суд, он будет улыбаться совсем по-другому.

После обеда я посетила Джоплинс-Кроссроудс. Там добровольная пожарная команда устроила благотворительный аукцион распродажи излишков сельскохозяйственной техники, и ведущим пригласили моего брата Уилла. Между мной и Уиллом еще три брата, он старший из четырех сыновей моей матери и страшный лентяй. Уилл нравится всем до тех пор, пока не приходит пора разгребать то, что он натворил. Однако он прекрасно умеет вести аукционы. Его веселая скороговорка неизменно вызывает взрывы хохота и не дает замечать, как высоко поднялись цены выставленных лотов. Уилл позвонил мне на прошлой неделе.

— Если будешь в наших краях, обязательно загляни, пообщайся с людьми. Избирательный участок будет размещен в здании пожарной команды, и многие из тех, кто посетит распродажу, проголосуют за тебя, если только ты им мило улыбнешься.

Поэтому я взобралась в кузов двухтонного грузовика с откинутыми бортами, который использовался в качестве трибуны, изобразила обворожительную улыбку и, взяв у Уилла микрофон, обратилась с пламенным призывом отдать мне свои голоса. Затем, после того как были проданы несколько лотов и на площадку начали выкатывать новую порцию машин, Уилл объявил небольшой перерыв. Я спросила у него, помнит ли он Говарда Граймса.

— Этого старого сплетника? Конечно, помню, черт побери. А что?

Мы сидели свесив ноги на противоположной стороне кузова. Открыв банку диетической «Пепси», я сделала жадный глоток.

— Я тут вспомнила его рассказ про то, как он пытался разглядеть мужчину в машине Дженни Уайтхед в тот день, когда они с Гейл исчезли, потому что поначалу принял ее за Триш и хотел узнать, с кем она тебе изменяет. Помнишь?

— Да, помню, — угрюмо буркнул Уилл.

Разрыв у них с Триш получился отнюдь не полюбовным. Они яростно ругались из-за каждой совместно купленной вещи — мебели, посуды, даже из-за собак. Но главным яблоком раздора, который едва не свел на нет соглашение о разводе, стал спор о том, кому достанется альбом со свадебными фотографиями. В конце концов мама, понимая психологическое значение этого тупика, на свои деньги заказала точную копию проклятого альбома вплоть до обложки из белой тафты — лишь бы не выслушивать причитания Уилла.

— Ты ведь ухаживал за Дженни до того, как она вышла замуж за Джеда, так?

Поставив банку «Пепси» между нами, Уилл сдвинул на затылок серую поплиновую шляпу и, порывшись в кармане ветровки, достал сигарету.

— Ну и?

— Значит, Дженни тоже обманывала мужа? Именно поэтому они с Триш рассорились?

Сунув сигарету в рот, Уилл обхватил своими огромными лапищами зажигалку «Зиппо», такую старую и видавшую виды, что ее прямые углы давно скруглились. Это была зажигалка матери, память о военно-воздушной базе Сеймур-Джонсон.

На массивном, солидном корпусе зажигалки из нержавеющей стали выгравирована эмблема учебно-технической школы ВВС, в которой мама работала во время Второй мировой войны. В ее изящных тонких руках с длинными ухоженными ногтями зажигалка всегда казалась чужеродным предметом, однако мама никогда с ней не расставалась. После смерти матери, когда делили ее вещи, из-за некоторых предметов происходили споры между двумя, а то и тремя претендентами, порой оканчивавшиеся синяками и разбитыми в кровь носами, но за старую «Зиппо» отчаянно дрались все мальчишки — не только родные сыновья, но и приемные. Даже те, кто не курил. Однако лишь мне одной было известно, кто подарил маме зажигалку и почему она хранила ее все эти годы. Остальным просто не пришло в голову спросить об этом.

А может быть, кто-то и спрашивал, но мама не захотела ответить.

Подобно тому, как сейчас не захотел ответить мне Уилл?

Я подождала, пока он раскурит сигарету.

— Обманывала?

Прищурившись, Уилл посмотрел на меня. Легкий весенний ветерок погнал табачный дым ему в лицо.

— С чего это ты вдруг после стольких лет спрашиваешь об этом?

— Гейл хочет, чтобы я помогла ей выяснить, почему убили Дженни, — сказала я.

— Стоит ли тебе тратить на это время сейчас, когда ты борешься за должность судьи?

Прежде чем я успела ответить, послышались крики, требующие продолжения торгов. Выплеснув остатки «Пепси» на землю, Уилл смял банку, поднялся на ноги и снова взял микрофон.

Возможно, это было лишь плодом моего воображения, но мне показалось, что Уиллу потребовалось времени больше обычного, чтобы войти в свою скороговорку и вызвать у публики первый смешок. Улыбаясь и пожимая руки направо и налево, я направилась к своей машине, однако у меня перед глазами все расплывалось, заслоненное внезапно вынырнувшей из памяти картиной того, как Уилл целует Дженни.

Хоть убей, я не смогла вспомнить, было это до того, как Дженни вышла замуж за Джеда, или после.

Вернувшись в Доббс, я приняла душ, переоделась и, взяв тетю Зелл, поспешила на собрание Демократической партии в Блэк-Крик.

Тетя Зелл — точная копия моей матери, но только без бесовинки, один из тех добрых людей, на которых держится наш мир. Они за всеми подбирают и подчищают и пытаются следить за тем, чтобы никто не ложился спать голодным. Если кому-то тетя Зелл покажется пустым банальным человеком, пусть попробуют прожить в этом мире без таких женщин.

Все ее дети умерли, не начав ходить, но из этого вовсе не следует, что тетя Зелл приняла меня как родную дочь, когда я на время учебы в колледже переехала жить к ним с дядей Эшем. Тем не менее, я надеюсь, что она находит во мне утешение. По крайней мере, я стараюсь не забывать быть таковым.

Мероприятие в Блэк-Крике было не особенно многолюдным, но когда участвуешь в местных выборах, бороться надо за каждый голос. Женский миссионерский союз, солидно представленный на собрании, устроил нам теплую встречу. Мне очень хотелось бы думать, что эти женщины были расположены лично ко мне. Но, боюсь, такому приему я была обязана обществу тети Зелл. Всю жизнь она является активным членом миссионерского союза и одно время даже была председателем окружного отделения. Тетя Зелл пользуется всеобщим уважением, отблески этого уважения падают и на меня — что определенно является существенным плюсом для одинокой женщины в обществе, которое начинает смутно беспокоиться, если женщина, хотя бы немного привлекательная, к двадцати пяти годам не вышла замуж, покончив со случайными связями. (К тридцати, если ей уже приходилось разводиться.)

Мне тридцать четыре года, и в настоящий момент у меня на пальце нет обручального кольца.

В воскресенье мы с тетей Зелл посетили все три церкви, в которых я выросла. Утро началось с воскресной школы в Фреш-Хоуп, затем последовал быстрый пятнадцатимильный переезд в Бетельскую баптистскую церковь на утреннюю проповедь к Барри Блэкмену. Он в свое время ухаживал за мной в старших классах средней школы, затем женился и стал отцом троих детей. На обед нас с тетей Зелл пригласили на семейный праздник Брайантов и Авери, который должен был состояться неподалеку.

День выдался по-весеннему теплый и солнечный. Азалии и кизил уже почти отцвели и только кое-где пестрели последние цветки; но глицинии по-прежнему украшали нежными пурпурными лентами стволы сосен, а дикая вишня воскресила у меня в памяти стихотворение Хаусмана «Прекраснейшее из деревьев».

Мы с тетей Зелл ехали мимо буйной растительности, благоухающей ароматами дикой яблони и Каролинского жасмина. На грушах уже полностью распустилась листва, однако стволы и ветви исполинских дубов еще проглядывали сквозь свежую зелень.

Мы свернули к дому Кейт и Роба Брайантов. Под деревьями за старинным белым деревянным домом собрались не меньше сотни Брайантов и Авери. Из козлов и досок был сооружен один длинный стол, застеленный белыми простынями.

Роб — прокурор в Роли. Его брат Дуайт Авери Брайант возглавляет следственный отдел полиции Коллтона, а мать братьев Эмили Уоллес Брайант — директор средней школы Зака Тейлора. Она истинная уроженка Северной Каролины: ярко-рыжие волосы, властная, наговаривает девяносто миль в минуту, без стеснения задает самые откровенные вопросы и является ярой сторонницей Демократической партии.

В качестве номинальной хозяйки миссис Эмили усадила себе на колени своего приемного младенца-внука — Джейк, девятимесячный сын Кейт, в настоящий момент является самым младшим представителем клана — и поприветствовала всех гостей, «особенно Боу Пула, который, как вам известно, снова борется за место шерифа, и Дебору Нотт, которая станет замечательным судьей, если все вы во вторник пойдете на выборы и проголосуете как нужно. Ни тот, ни другой не принадлежат ни к Брайантам, ни к Авери, но они истинные демократы, и это делает их моими близкими родственниками!»

Барри Блэкмен благословил собравшихся, после чего молодые мамаши в цветастых летних платьях поспешили к столу, чтобы расставить тарелки для своих детей.

Я обожаю семейные сборища, даже если речь идет о чужой семье. Я люблю слушать рассказы стариков о людях, умерших пятьдесят и даже сто лет назад. Люблю наблюдать за любвеобильными подростками, которые с удивлением замечают, что у симпатичной троюродной сестры со времени последней встречи приятно переменился голос. И больше всего мне нравится смотреть, как восьми- и десятилетние дети стоят перед изображением фамильного дерева и отыскивают себя в тесной нижней строчке, словно все бесчисленные рождения, смерти и бракосочетания происходили в течение стольких лет исключительно для того, чтобы разделяющиеся ветки в конечном счете привели к их именам.

Каждая семья захватила с собой корзину с любимыми блюдами, и каждый квадратный дюйм общего стола оказался заполнен громоздящимися друг на друге тарелками: жареные цыплята и свиные котлеты, куриный паштет и домашняя ветчина, рулеты и печенье, кукуруза, каролинские бобы и нежный молодой горошек, десяток различных пирогов, в том числе с орехом-пеканом и семислойный с шоколадной начинкой. В противоположных концах длинного стола были установлены два деревянных бочонка. В один был налит сладкий чай со льдом, в другой домашний лимонад.

Мне хотелось попробовать по кусочку всего.

— Ну теперь-то ты просто обязана победить, — с издевкой заметил Дуайт Брайант, когда я вернулась за добавкой пышного клубничного пирога, покрытого толстым слоем крема. — Если будешь есть так и дальше, кроме как в свободную судейскую мантию ты ни в какую одежду больше не влезешь.

— Я вовсе не хочу сказать, что считаю каждый кусок, — возразила я, — но разве у тебя на тарелке не лежало четыре бисквитных рулета тети Зелл? И пусть на вкус они кажутся воздушными. Тетя Зелл пекла их у меня на глазах. В них целый фунт сливочного масла, дружок.

— Да, но у меня был помощник, — улыбнулся Дуайт, кивая на светловолосого малыша, тоже расплывшегося в улыбке и схватившего у него с тарелки еще один рулет.

— Неужели это Кэл? Не могу поверить своим глазам! — воскликнула я, провожая взглядом ребенка, стрелой умчавшегося смотреть на состязания по метанию подковы, которые только что начались за сараем. — О господи, Дуайт! Когда я видела его в прошлый раз, он только начинал ходить!

— Да. Каждый раз, когда Джоанна отдает мне его на выходные, я замечаю, что он успел еще немного вырасти.

На широком добродушном лице Дуайта отразилась такая боль, что его брат Роб, вручив ему своего раскапризничавшегося рыжеволосого пасынка, сказал:

— На, повоюй минутку вот с ним!

Прежде чем кто-либо успел опомниться, малыш Джейк схватил пухленькой ручонкой клубничку с моего пирога и раздавил ее. Красный сок брызнул на белые брюки Дуайта, и Кейт поспешно промокнула их влажной тряпкой.

— Не надо так делать! — строго отчитала она малыша, вытирая с крошечных пальчиков остатки раздавленной ягоды и крем.

Ребенок лишь радостно рассмеялся и похлопал мать по щеке.

— Ничего страшного, — успокоил ее Дуайт. — Кэл в его возрасте был таким же несносным.

Водрузив Джейка на свое широкое колено, он стал подбрасывать малыша вверх и вниз, изображая брыкающегося мустанга. Кейт и Роб наблюдали за этим с глуповатыми влюбленными улыбками.

Как только безоблачное счастье и стабильность таких пар, как Роб и Кейт, начинают порождать во мне сомнение, не совершила ли я ошибок на своем жизненном пути, история семейной жизни Дуайта помогает взглянуть на все с другой стороны.

Этот день мы с тетей Зелл закончили вечерней службой в миссионерской баптистской церкви Суитвотера, расположенной где-то в миле от моего родного дома. В эту церковь я пришла в возрасте двенадцати лет. По дороге смирения и раскаяния меня привели сюда подростковое чувство вины, проповедник, грозящий адским огнем, и восхитительная тоскливая мелодия приветственного гимна:

Проповедник был предупрежден о моем визите, но Книгу Судей Израилевых 4:4 он уже упоминал в своей проповеди, когда я была здесь в феврале. (С тех пор как я объявила о своем намерении участвовать в выборах, мне уже пришлось побывать по крайней мере на шести проповедях, вдохновленных строкой «В то время была судьей Израиля Девора».) Сегодня проповедник остановился на Книге притчей Соломоновых 3:3 «Милость и истина да не оставляют тебя; обвяжи ими шею твою, напиши их на скрижали сердца твоего».

Впервые за много дней мне представилась спокойная минутка. Под убаюкивающий голос проповедника, проникающий в подсознание, я размышляла о правде и милосердии и о том, каково в действительности судить другое человеческое существо. В качестве профессионала. Сознавая, что можешь изменить, возможно, навсегда весь ход его жизни.

Юриспруденция — но отнюдь не само Правосудие — всегда оставалась для меня в определенном смысле игрой, чем-то сродни бриджу со ставками цент за очко — достаточно высокими, чтобы относиться к нему серьезно, но в то же время недостаточными для того, чтобы проигрыш доставил мне серьезные неудобства. Подобно бриджу, мне с партнером (моим клиентом) приходилось отстаивать презумпцию невиновности, имея дело с прокуратурой и государством, в чьих руках были почти все козыри. Во мне с самого детства силен дух соперничества — слишком силен для женщины на взгляд большинства моих братьев, кое-кто из которых больше не садится играть со мной в карты, потому что я всеми фибрами души терпеть не могу проигрывать. (С другой стороны, есть те, кто считает, что я проигрываю более изящно, чем одерживаю победы.)

Я погрузилась в мрачные размышления, гадая, каково будет, если я перестану быть участником схватки и поднимусь над ней, оказавшись лицом к лицу с чистым Правосудием во всем его внушающем благоговейный ужас величии, имея в руках лишь несовершенные инструменты Закона, с помощью которых мне предстоит укрощать силу и вес государства, обрушившегося на представшего передо мной просителя. «Истец обвиняет ответчика в том, что тот…»

Я заново пережила ярость, вызванную неприкрытым расизмом Перри Бирда. Вспомнила, как зарегистрировала свою кандидатуру, казалось, поддавшись мимолетной прихоти. Но в конечном счете неважно, явилось ли мое решение принять участие в выборах следствием сиюминутного порыва или взвешенного размышления. Сидя в церкви Суитвотера среди жителей округа Коллтон, знакомых мне с детства, я дала себе торжественную клятву никогда не использовать свой пост для удовлетворения личных предпочтений. Если я одержу победу, штат Северная Каролина доверит мне власть расторгать браки, назначать выплаты детям, сажать злоумышленников в тюрьму…

«Совершенно верно, — согласился циничный прагматик, ухмыляющийся в дальнем закутке моего рассудка всякий раз, когда благочестивый святоша впереди начинает лицемерить. — Но ты, наверное, забыла, что мы метим не в Верховный суд».

Это правда. Даже если я одержу победу, окружной судья стоит лишь на одну ступеньку выше судьи мирового. Под мою юрисдикцию попадут дела о хулиганстве, возможно, уголовные дела, разбираемые без присяжных; но я не смогу накладывать штрафы размером больше десяти тысяч долларов и отправлять обвиняемых в тюрьму на срок свыше двух лет.

«И тем не менее, — шепнул прагматик, — у тебя будет власть, власть, ничуть не умаленная своей незначительностью. Подобно тому, как песчинка, попавшая в ботинок, может сделать ходьбу такой же болезненной, как сломанная кость, ты сможешь задать жару преступникам и прочим злокозненным типам. И при твоем появлении в зале суда все будут вставать. Прокуроры будут обращаться к тебе почтительно. Окружной прокурор…»

Пятнадцатилетний пианист, сидящий за инструментом слева от кафедры, безукоризненно прошелся по вступительным аккордам, после чего юный хор запел:

Пристыженная, я усилием воли прогнала тщеславные мысли и попыталась сосредоточиться на проповеди.

Похоже, никто кроме меня не испытывает проблем с тем, чтобы сосредоточиться в церкви. На лице тети Зелл, сидевшей рядом со мной, было написано блаженное удовлетворение. За ней в задумчивом спокойствии сидели мой брат Сет и его жена. Через проход и в двух рядах ближе к кафедре аристократические профили доктора и миссис Викери внимательно кивали, отвечая на заключительные слова священника. Даже подростки-певчие, казалось, воспринимали каждое слово близко к сердцу. И только мой взгляд неугомонно носился по церкви.

Затем он снова задержался на чете Викери, и у меня мелькнула мысль: что она делает здесь, в Суитвотере? Личное состояние Ивлин Дэнси Викери значительно превосходило то, что считается в наших краях «приличным». Доктор Чарльз Викери в свое время лечил членов моей семьи, однако он отошел от дел до того, как постоянные судебные преследования и астрономические страховые выплаты съели доход практикующего врача. Поэтому вдвоем они располагали средствами, чья общая сумма, вероятно, не меньше чем на пару нулей превышала понятие «богатство». Мне почему-то всегда казалось, что Викери обычно ходят в Первую баптистскую церковь Коттон-Гроува, где орган уже давно заменил дешевое пианино.

Затем я вспомнила, что в свое время семейство Дэнси стояло у основания Суитвотера и многие из предков миссис Викери покоятся здесь на церковном кладбище.

После смерти Дженни Джед перебрался к своим родителям, чтобы миссис Уайтхед помогала ему с Гейл. Затем он перешел работать к своему отцу, женился на Дине Джин Рейнор и купил дом Хиггинсов на Третьей южной улице. Но когда я начинала нянчить Гейл, Джед и Дженни жили в скромном домике, чей дворик примыкал к владениям Викери.

Я частенько стояла на кухне Дженни и смотрела в высокие окна, выходящие на роскошный цветочный сад, равного которому я не видела даже в журналах. Камелии и раскидистые дубы частично заслоняли вид, и все же мне время от времени удавалось увидеть освещенный хрустальной люстрой обеденный зал, услышать отголоски музыки, когда званый ужин выплескивался на веранду. Я представляла, какой должна быть жизнь в большом кирпичном особняке.

Хотя мне никогда не хотелось выращивать никакие растения — Нотты предпочитают вкладывать свои деньги в землю. Стивенсоны, уроженцы города, склонны к большему расточительству — тетя Зелл удачно вышла замуж, и ее дом в Доббсе размерами почти не уступает особняку Викери в Коттон-Гроуве, — однако никто из моих ближайших родственников никогда не стремился к тем вещам, к которым стремились Викери. Ну да, мама и тетя Зелл раз в год вывозили нас за покупками в Нью-Йорк, и там мы непременно ходили в театр на комедию или мюзикл; но Викери покупали годовой абонемент в «Метрополитен» и спокойно летали посреди недели в Нью-Йорк, чтобы послушать знаменитого тенора или сопрано.

Мои братья научились на слух играть на гитарах и банджо, а те, кто захотел продолжить образование, поступили в государственный университет Каролины, но во время обучения им приходилось самим зарабатывать себе на жизнь. Потомство Викери отправилось в колледж Смит, колледж Вассара и Йельский университет, и всем троим на карманные расходы были выделены кругленькие суммы. Наверное, именно поэтому никто из троих не пожелал посвятить жизнь медицине и банковскому делу, традиционным занятиям семейства.

Две дочери Викери жили на противоположных концах континента. Одна была в киноиндустрии, кажется, занималась продюсированием; другая в настоящий момент жила в Торонто, замужем за композитором-авангардистом. Но Майкл уже много лет назад вернулся в родные края и до сих пор жил в «Гончарном круге».

Маловероятно, что Викери-старшие обращали внимание на молодую семью Уайтхедов, жившую по соседству, но у меня вдруг мелькнула мысль, а замечал ли что-нибудь Майкл?

— Давайте помолимся, — сказал священник.

7 Перемены в широтах, перемены в позициях

В понедельник утром Шерри и секретарши пришли в контору, когда я уже принялась за вторую чашку кофе. Девушки горели желанием обсудить прошедшие выходные, но я пробормотала с набитым ртом, что у меня с пятницы не было возможности почитать свежие газеты, и они оставили меня в покое.

Выходящая раз в две недели «Доббс леджер» принадлежит семейству с непоколебимо либеральными взглядами. Линси Томас, ее теперешний редактор и издатель, на прошлой неделе опубликовал большой материал в поддержку Лютера Паркера, призвав чаще выдвигать на выборные должности представителей национальных меньшинств. На мой взгляд, белых женщин у нас в округе на административных постах несколько больше, чем черных мужчин, и я сама тоже отдала бы свой голос за Паркера, если бы не была его соперником. Однако на выборах мне предстояло бороться именно с ним, и я вынуждена была с сожалением констатировать, что в моем родном городе нет газеты, которая поддержала бы меня. С другой стороны, в колонке редакционной почты было несколько писем в мою поддержку, и мой предвыборный призыв «Дебора Нотт на место окружного судьи… не настало ли время?» был очень аккуратно набран как раз над сгибом на странице соболезнований.

В наших местах читатели обычно в первую очередь обращаются к некрологам, а не к объявлениям о свадьбах и помолвках, так что это самое читаемое место в газете. И неважно, был ли умерший мертворожденным младенцем или столетним стариком. Если покойный был родом из наших краев, «Леджер» опубликует полный перечень его родителей (а порой и прародителей, несмотря на то, что тех уже как лет пятьдесят нет на свете), ближайших родственников, укажет причину смерти и сообщит о том, чем он занимался при жизни. Каждый некролог завершается названием похоронной фирмы, временем панихиды, указанием о том, в какой церкви и кто будет его отпевать, и где будет погребено тело. Так что прочитав «Леджер», уже ни за что не спутаешь одного Уилли Джонсона с другим.

Мой снимок был маленьким, но, решила я, фотографу удалось передать в нем компетентность без излишней мрачности. Кроме того, мне хотелось верить, что контраст со строгими мужскими костюмами и короткими прическами на других обращениях добавит моей кандидатуре привлекательности на подсознательном уровне, напомнив избирателям, что и им самим, возможно, когда-нибудь потребуется судья с нежным женским сердцем.

Джон Клод, придя в обычное время, изобразил удивление, увидев меня на веранде листающей газеты. Как правило, он после Шерри приходит на работу первым, и, хотя и ворчит для порядка насчет того, что мы с Рэйдом постоянно шляемся неизвестно где, ему хочется, чтобы все было именно так. Это дает ему возможность спокойно выпить утренний кофе. Шерри знает, что в это время шефа лучше не беспокоить. И не то чтобы Джон Клод отвечает секретаршам грубо — он вообще крайне редко выходит из себя — но его тонкое аристократическое лицо пересекают недовольные складки; и хотя Шерри никогда не замечает мои вздохи, полные отчаяния, в поведении Джона Клода она чутко улавливает малейшие нюансы.

Когда Джон Клод увидел, какой непоправимый разгром я нанесла газете, недовольные складки у него на лице нехотя расползлись в улыбку. (Ну хорошо, я тоже обращаю внимание на нюансы. Но я старше Шерри. Мое поколение воспитывали все замечать. Из этого не следует, что я, подобно Шерри, каждый раз откликаюсь автоматическим «Извините» или «Позвольте мне разобраться с тем, что выводит из себя ваше мелочное самолюбие».)

Самой крупной «местной» новостью в понедельник была очередная встреча наркоторговцев, окончившаяся в выходные крупной ссорой, на этот раз в Форт-Брэгге: стрельба из ружей, трое убитых, пока что ни одного задержанного. В редакционной статье «Ньюс энд обсервер» рассказывалось про основных кандидатов на все ведущие должности. До окружных судей газета еще не дошла, и я переключилась на спортивный раздел.

— Если хотите, первую часть я уже прочитала, — весело произнесла я, передавая газету.

— Это джем? — недовольно буркнул Джон Клод.

Попытавшись восстановить девственный порядок листов, он столкнулся с липким пятном вверху первой страницы. С очень маленьким пятном, смею заверить; я вытерла его так тщательно, что ни один нормальный человек ни за что бы его не заметил.

— Вы хотите сказать, что Джулия до сих пор не завершила ремонт гостиной у вас дома? — спросила я.

— В самую точку, — смущенно произнес он. — Дебора, простите меня за резкость. Вы совершенно правы. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы домашние неурядицы портили наши деловые отношения.

Я застонала, и к моему кузену снова вернулось хорошее настроение. Увидев на столе развернутый «Леджер», Джон Клод заметил:

— На этой фотографии вы вышли очень удачно.

Несмотря на то, что на каждой странице газеты красовались агитационные материалы, редакционная страничка была посвящена рассказу об основных кандидатах на главные должности: возраст, образование, опыт работы. Места для снимков всех кандидатов не хватило, поэтому со страницы взирали лишь сияющие лица претендентов на должности судьи, секретаря суда и членов окружной комиссии. Впервые до меня дошло, что только на эти три должности претендуют реальные чернокожие кандидаты — Линси Томас ненавязчиво предупреждает негров и либералов о потенциалах расовой сбалансированности?

— Я был очень удивлен, когда прочел письмо Тальберта, — заметил Джон Клод, налив себе в чашку кофе и добавив ровно одну ложку сахара со сливками из холодильника.

— А что в этом удивительного? — спросила я, разгребая газеты и освобождая ему место в конце стола. — Дж. Хукс каждый год присылает письмо в поддержку Джесса.

— Я имел в виду не письмо Дж. Хука во вчерашней «Ньюс энд обсервер», а письмо Грея Хука в пятничном «Леджере».

— Ах да, признаться, меня оно тоже удивило, — согласилась я. — Вы полагаете, сынок и папаша снова разругались?

Грейсон Хукс Тальберт — все зовут его Дж. Хуксом — является одним из главных заправил Республиканской партии штата. Этот человек придерживается настолько правых взглядов, что в сравнении с ним Джесс Хелмс выглядит либералом. Председатель правления и главный акционер «Тальберт интернешнал», фармацевтической компании с глобальным размахом, Тальберт входит в правления еще нескольких крупных корпораций, имеющих выгодные связи с правительством. У Тальбертов деньги были всегда, но годы правления Рейгана — Буша стали для Дж. Хукса особенно благоприятными, и его загородное поместье под Даремом теперь может похвастаться собственным аэродромом, принимающим два личных реактивных самолета «Лир».

Постоянные перелеты на бурно развивающиеся рынки азиатско-тихоокеанского региона, вероятно, привели к тому, что в симпатичное здание в викторианском стиле, резиденцию губернатора штата Северная Каролина, проскользнул относительно умеренный республиканец. Хотя нельзя сказать, что Дж. Хукс не вложил два года назад огромные средства в избирательную кампанию Джеймса Хардисона. Но делал он это с кислой физиономией, поскольку допотопный демократ, безнадежный аутсайдер на выборах, тем не менее, по мировоззрению был гораздо ближе Тальберту, чем когда-либо сможет стать губернатор Джим Хардисон.

У Дж. Хукса двое сыновей — Грей, сокращенно от Грейсона Хукса Тальберта-младшего, и Виктор. Насколько я смогла понять из услышанных краем уха сплетен и читая между строчками газет, младший сын появился из чрева матери уже одержимый страстью к бизнесу отца. Прилежный муравей, заведующий нью-йоркским отделением отцовской компании и регулярно мотающийся на Капитолийский холм и обратно, Виктор Тальберт защитил диплом в Принстонском университете, женился на выпускнице юридического факультета Гарварда и, судя по всему, вполне счастливо живет на Севере.

Грей, напротив, начинал жизнь беззаботным кузнечиком. Еще до того, как ему исполнилось двадцать, он уже успел оказаться вышвырнутым из трех университетов и разбил два «порше» и один «ягуар». Если не вдаваться в долгие дебаты о проблемах наследственности и воспитания, остается только гадать, какой психологический урон наносит себе человек, называя своего первенца Младшим и не добавляя затем «Старший» к своему имени. Дж. Хукс, не желая сдаваться, долго подыскивал нишу для своего тезки. В конце концов, в огромной фармацевтической империи Тальберта обязательно должно было найтись какое-нибудь маленькое герцогство, где молодой принц не смог бы наломать дров.

Судя по всему, не нашлось.

Никто не знает, что стало последней каплей, — один тележурналист как-то поведал мне, что в то время Дж. Хукс держал специального личного журналиста, чья единственная задача в жизни состояла в том, чтобы не пропускать имя Грея на страницы газет, а его лицо — на экраны телевизора. И тем не менее, в конце концов наступила развязка. Суть ее свелась к тому, что чересчур бурному отпрыску посоветовали сидеть в углу и молчать в тряпочку или готовиться до конца дней своих подметать улицы и просить милостыню.

Так случилось, что углом, куда отправили Грея, оказался клочок истощенной бесплодной земли в округе Коллтон, примыкающий к владениям моего отца. Дж. Хукс, унаследовавший участок с материнской стороны, использовал его только для того, чтобы добиваться снижения налогов за счет убыточного землепользования. (Папа однажды предложил ему продать землю — в этом он похож на Советский Союз до прихода «гласности»: постоянно пытается отгородиться от остального мира еще одной буферной зоной, — но Дж. Хукс через своего местного управляющего прислал высокомерный ответ, что он не имеет дела с бутлегерами.)

К всеобщему удивлению, молодой Грей показал себя настоящим земледельцем. О да, началось все с пары буйных лет, когда он носился по дорогам в серебристой спортивной «каррере». Кое-кто из дикой свиты последовал за принцем в ссылку, и на ферме начались длившиеся неделями оргии, за которыми наступало хлопотное похмелье, — я представляла интересы местной женщины, подавшей иск о признании отцовства, и добилась для нее приличного пособия, — но затем все потихоньку успокоилось. Успокоился и сам Грей. Наверное, у него не было выбора. Папа говорил, что каждый раз, когда соседи Грея вызывали шерифа, Дж. Хукс вдвое урезал сыну содержание.

(Не спрашивайте, откуда папа узнаёт все это. Он просто знает. Но, впрочем, папа постоянно следит за всем, что происходит вокруг его владений. И пусть отец никогда не изучал труды Френсиса Бэкона; он обеими руками подпишется под изречением великого философа: «Знание — сила».)

Грей Тальберт образумился только тогда, когда его пособие сократилось до десяти долларов в неделю. На такие деньги тридцатилетний бонвиван не сможет поднять много шума, поэтому свита быстро разбежалась. Папа говорит, дальше в действие вступило сочетание скуки и крестьянских генов. Так или иначе, Грей начал возиться в старой оранжерее, стоявшей за домом. Затем он окончил садоводческие курсы в Коллтонском колледже и — неожиданно для всех — занялся выращиванием рассады. Это случилось восемь лет назад, и единственная полуразвалившаяся оранжерея разрослась в дюжину современных теплиц. Вскоре Грей устал от розницы и перешел исключительно на оптовую торговлю. У меня сложилось впечатление, что он выращивает в основном декоративные кустарники, азалии и самшит, поскольку они не требуют особого труда.

Подобно всему, к чему прикасается рука Тальбертов, оптовая торговля рассадой декоративных кустарников оказалась делом прибыльным. Грей по-прежнему ездит на «порше», хотя и более спокойно, в соответствии со сдержанной позицией, которую он занял после того, как был вынужден заняться делом. В отличие от отца Грей никогда не участвует в политике. Если бы спросили мое мнение, я бы ответила, что вместе с рабочей этикой Дж. Хукса Грей, вероятно, к сорока годам пришел и к отцовскому консервативному мировоззрению. Вот почему я была поражена, когда он прислал в «Леджер» письмо в мою поддержку.

— Возможно, все дело в том, что он сосед Кеззи, — заметил Джон Клод. — Твой отец помогал Тальберту, обеспечивая его добросовестными работниками.

— А может быть, он влюбился в тебя, — заметила Шерри, успевшая захватить самый конец нашего разговора.

Неважно, что мы с Греем Тальбертом не обменялись друг с другом и десятком слов. Шерри везде готова видеть романтические связи.

В этот момент на лестнице послышался стук высоких каблуков, и мы мельком увидели пышные соломенные волосы и заднюю проекцию пышных женских форм, промчавшихся через просторную приемную, мимо стола Шерри и к выходу. За ними проследовал Рэйд, с пиджаком в руке, на ходу завязывающий галстук.

— Вы оставили мне кофе? — нараспев произнес он, наслаждаясь тем, что никто из нас не догадался о его ночевке наверху.

На лицо Джона Клода снова вернулась недовольная тень.

8 Гонка началась

Проснувшись в день выборов, я почувствовала аромат горячих кукурузных лепешек, переплетающийся с аппетитными запахами полыни и жареной свинины. Домашние колбаски. Утешительная ностальгия ароматов вернула меня прямиком на мамину кухню, в те времена, когда никто не беспокоился о калориях и уж тем более о содержании холестерина. Однако как только я вспомнила, какой сегодня день, весь мой аппетит сразу же улетучился, но все же я набросила халат и, руководствуясь своим носом, направилась на кухню.

Было лишь шесть часов утра, но тетя Зелл уже полностью оделась к выходу из дома. Она участвовала в выборах в качестве наблюдателя, поэтому ей нужно было заблаговременно приехать в пожарную часть. Защитив голубое платье белым фартуком, тетя Зелл заканчивала доводить колбаски до румяной корочки на чугунной сковороде. Кукурузные лепешки, утыканные ягодами голубики размером с вишню, только что покинули духовку, и лицо тети, обрамленное аккуратно завитыми короткими седыми волосами, раскраснелось от жара.

— Пахнет восхитительно, — заметила я, наливая себе кофе, — но есть мне что-то не хочется.

Небесно-голубые глаза тети Зелл вопросительно оглядели меня.

— Не хочешь ли ты сказать, что нервничаешь?

Она поставила колбаски и лепешки на стол и села напротив. Весеннее солнце освещало стол и множеством радуг отражалось от хрустальной сахарницы. Его яркие лучи превращали волосы тети Зелл в чистое серебро, а когда она подняла стакан апельсинового сока, напиток зажегся жидким огнем.

— Ну хотя бы попробуй, — предложила тетя Зелл. — Мясо прислал вчера вечером твой отец, специально для тебя.

Я скептически подняла бровь (дескать, так я и поверила). Тетя Зелл улыбнулась.

— Ну, на самом деле он сказал, что мясо для меня, но затем, забывшись, напомнил, что ты любишь класть в колбаски побольше полыни и поменьше красного перца.

Я попробовала кусочек. Боже, как же вкусно!

Когда я была маленькой, забивание свиньи было процессом длительным, растягивающимся на два дня. Я подтягивала свой стульчик к кухонному столу и смотрела, как мама и Мейди, служанка-негритянка, прокручивали мясо в мясорубке, а затем месили его в огромных оловянных мисках. Потом они добавляли соль и специи, после чего жарили маленькие «пробные» кусочки, и весь дом наполнялся соблазнительными запахами. Женщины крутили пробу на языках с такой сосредоточенной задумчивостью, которую я с тех пор видела только на лицах истинных знатоков вин.

— Мейди, что ты думаешь? — наконец спрашивала мама.

— Мне кажется, нужно добавить щепотку полыни, вы не согласны? И, наверное, пол чайной ложки черного перца?

Опять миски, опять пробные кусочки, пока наконец Мейди не говорила:

— Кажется, теперь то что надо. Получилось объедение.

И это действительно было так, потому что если восточная часть Северной Каролины и превосходит в чем-то весь остальной мир, так это в умении готовить свинину.

И все же, какими бы лакомыми ни были сейчас колбаски, они нисколько не смягчили меня.

— Пять месяцев без единого телефонного звонка, — сказала я. — Ни одного слова поддержки!

— О, дорогая, а чем же, в таком случае, являются эти колбаски? Разве ты еще не поняла, как он боится, что тебе в конечном счете будет очень больно?

— Я уже не «маленькая мисса из большой дом», — пробормотала я.

— От того, что ты произнесла эти слова, они еще не стали правдой, — язвительно заметила тетя Зелл.

— То есть?

— То есть, даже когда ты станешь седой старушкой, а отец уже пятьдесят лет как будет лежать в могиле, здешние люди по-прежнему будут помнить, что ты дочь Кеззи Нотта. И он, в отличие от тебя, это понимает.

Покончив с завтраком, состоявшим из половины лепешки и двух кусочков колбаски, тетя Зелл быстро встала и начала убирать со стола. Прежде чем я смогла придумать убийственный ответ, зазвонил телефон.

Как только до ушей тети Зелл дошли первые слоги, она просияла в радостной улыбке, и с ее приятного лица спали долой пять лет. Она подала мне знак взять спаренную трубку. Это звонил из Южной Америки дядя Эш — он работает в отделе закупок крупной табачной компании. В отличие от моего отца, ни разу не добравшегося до телефона, хотя нас с ним разделяет всего пятнадцать миль, дядя Эш позвонил с другого конца света, чтобы пожелать мне удачи. Его раскатистый голос подействовал на меня подобно теплым дружеским объятиям.

— И не беспокойся, девочка, на прошлой неделе я отослал свой открепительный талон заказной почтой. Пусть я стану первой песчинкой, которая превратится в неудержимый оползень.

С самого пробуждения меня терзали сомнения и дурные предчувствия.

— Я буду очень рада, если все не завершится единственным ведром песка.

— Нет-нет, все будет просто прекрасно, ведь правда, Зелл? — прогремел дядя Эш.

— Ну разумеется! — уверенно ответила тетя. — А от вас, Джеймс Эшли Смит, я прямо сейчас требую торжественной клятвы, что ко Дню благодарения вы вернетесь домой, чтобы присутствовать при том, как нашу девочку будут приводить к присяге.

— Это уже отмечено в моем календаре, мисс Озелла.

Поняв, что разговор становится интимным, — иногда тетя Зелл и дядя Эш ведут себя так, словно прожили вместе не сорок лет, а четыре месяца, — я положила трубку, почистила зубы и стала выбирать, что надеть.

Юбка в цветочек и вишневая блузка, которые я приготовила вчера вечером, сегодня утром показались мне слишком легкомысленными. Я все еще рылась в гардеробе, когда тетя Зелл окликнула меня от двери.

— Увидимся позже. И не забудь проголосовать сама!

В конце концов я остановилась на красно-белой клетчатой юбке с красным лакированным ремнем, красных лакированных сапожках, белой шелковой блузке и синем пиджаке. В довершение ярко-красная помада и ярко-красные серьги.

Вид получился чертовски патриотичный.

Рэйд, пришедший в контору как раз тогда, когда я отправлялась в суд, бросил взгляд на мой наряд и предложил сбегать в местный театр за цилиндром Дяди Сэма.

В каждом из нас живет комедиант.

Избирательные участки открылись в 6:30 утра и закрылись в 7:30 вечера. День выдался очень долгий.

Судье Гаррисону Гобарту удалось сдержать свои чувства, когда я проводила через него два дела о мелких кражах. Подошел день первичных выборов, а этому древнему ископаемому не светил новый срок, и он решил уйти со строгим достоинством.

Судья Перри Бирд оказался совсем другой лошадкой.

Точнее, лошадиной задницей.

С лицом, раскрасневшимся больше обыкновенного, он встречал язвительными замечаниями и недобрыми шутками все мои действия в обычном деле о взломе и проникновении, где я представляла защиту. Как только Бирд вынес вердикт «виновен» и я уведомила его о том, что подаю кассационную жалобу, я выскочила из зала суда, чтобы не сказать что-нибудь такое, о чем пожалели бы мы оба.

Почти все, кто находился в здании суда, желали мне удачи и клялись в том, что они или уже проголосовали за меня, или обязательно сделают это до закрытия избирательных участков. Я проглотила эту крупицу соли размером с приличный камень и поехала в пожарную команду.

В обеденный перерыв участок для голосования заполнился знакомыми лицами. Я стояла в очереди к урне, выслушивая дружеские шутки и пожелания удачи. Одна из моих бывших одноклассниц заполняла бюллетень Республиканской партии.

— Я искренне желаю тебе удачи, Дебора, но ты сидишь не в том ряду.

— Ничего страшного, Кати, — улыбнулась я. — Не могут же все петь с ангелами.

У нас в Доббсе до сих пор используются бумажные бюллетени. Один из старейшин партии вручил мне семь перфокарт и мягкий карандаш, и я зашла в пустую кабинку, отгороженную занавеской, чтобы осуществить волеизъявление. Тетя Зелл, сидевшая у считывающей машины, улыбнулась, следя за тем, как я одну за другой вставляю карточки.

— Я вернусь домой как только закроется участок, — пообещала она. — Гости начнут собираться к девяти.

— Надеюсь, ты трудилась на кухне не зря.

— Родные и близкие придут независимо от того, победишь ты или проиграешь, — сказала тетя Зелл. — Но ты непременно победишь! Вот увидишь. А теперь отправляйся куда-нибудь пообедать и прекращай волноваться.

Следуя совету тети Зелл, я заехала в «Макдональдс», заказала чизбургер с начинкой из всего, картошку, напиток и отвезла все это в контору. Как только я вошла в дверь, Шерри голодными глазами уставилась на желтый с красным пакет.

— Телефон звонит все утро не переставая, — пожаловалась она. — У меня не было времени, чтобы сбегать перекусить.

Поскольку среди звонивших большинство просто хотели пожелать мне удачи, я виновато притворилась, будто предусмотрительно позаботилась о ней.

— Я не смогла вспомнить, что ты предпочитаешь, — солгала я, — но, думаю, ты оставишь то, что не любишь.

Мой собственный аппетит снова куда-то исчез.

— Как это мило с твоей стороны! — воскликнула Шерри, включив автоответчик перед тем, как направиться на кухню. — Не буду тебе мешать, — официальным тоном добавила она. — Я буду переключать на тебя только те звонки, которые действительно по делу.

Рэйда и Джона Клода не было, поэтому у меня не было отговорок, чтобы предаваться безделью. К тому же, Шерри была права, намекнув о том, что меня ждет много работы. Мне предстояло писать прошения, читать постановления, составлять выступления, но я не могла сосредоточиться. День тащился на крошечных черепашьих лапках, и я была рада немногочисленным телефонным звонкам, пробившимся через Шерри.

Наконец старинные часы на каминной полке дохромали до половины пятого, и я уже начала собираться, когда Рэйд просунул красивое лицо в дверь и запел:

— Слава вождю!

— Идиот! — рассмеялась я, чувствуя, как мое настроение снова поднимается.

— Так в какое время начинается игра?

Он протиснулся в кабинет. Следом за ним вошел Джон Клод, по умолчанию вынужденный нести мантию достоинства нашей фирмы.

— Тетя Зелл сказала собираться к девяти, но вы можете приходить в любое время. И ты тоже, Шерри, — окликнула я в раскрытую дверь. — Если хочешь, можешь захватить своего симпатичного приятеля.

— Следует ли из этого, что я могу прийти с Фитци? — спросил Рэйд.

— Черт возьми, а кто такая Фитци? — рассмеялась я. — Та блондинка, которую мы не видели вчера утром?

— Эй, вы действительно не видели эту даму, — предостерегающим тоном произнес Рэйд. — Еще не все детали ее бракоразводного соглашения улажены, поэтому…

— Черт побери, Рэйд! — Недовольные тени Джона Клода сменились открытым негодованием. — Ты же обещал!

— Что обещал?

— Сам прекрасно знаешь, — ледяным тоном произнес наш старший партнер.

— Я обещал не трахать наших клиенток. — На лице Рэйда было выражение несправедливо обиженного ребенка. — Ты не говорил, что мне нельзя трахать клиенток Амброза Дотриджа.

— Так она клиентка Дотриджа?

— Ну разумеется. Разве я не давал тебе слово? — Расправив плечи, Рэйд торжественно произнес, нарочито растягивая гласные: — Мужчина рода Стивенсонов никогда не нарушает свое слово. Сэр, вы оскорбили мою честь джентльмена.

— Джентльмен никогда не использует слово на букву «т» в присутствии дамы, — строго заметил Джон Клод.

Я бросила на Рэйда самый свирепый взгляд, прежде чем он успел сделать очередное возражение.

К десяти часам весь первый этаж дома тети Зелл был заполнен гостями. Казалось, от кухни до веранды собрались тысячи Ноттов и Стивенсонов, а счет Смитов и Ли шел уже на десятки тысяч. И помимо них еще половина соседей.

Поступили уже предварительные итоги голосования; как я и надеялась, два белых мужчины вышибли друг друга из состязаний. Лидерами оказались мы с Лютером Паркером, набрав в сумме около пятидесяти трех процентов голосов, хотя до окончательного подсчета бюллетеней о точном распределении мест говорить было еще рано. Шерри отправилась в здание суда, устроилась в коридоре напротив избирательной комиссии и непрерывно сообщала нам по телефону о ходе выборов до тех пор, пока не стало ясно, что во второй тур проходим я и Лютер Паркер.

Мне с трудом удалось дозвониться до него, и мы поздравили друг друга с нашими успехами, а кто-то воскликнул в дополнительную трубку — не знаю, моего или его телефона: «И пусть победит самый достойный кандидат!»

— Мисс Нотт, — рассмеялся Паркер, — полагаю, вам захочется чуть перефразировать это пожелание.

После этого вечеринка несмотря на отсутствие более крепких напитков, чем пенистый сидр и чай со льдом, развернулась вовсю. Обеденный стол был заставлен холодными закусками; хохот и гул голосов никак не давали мне сосредоточиться на собственных мыслях. Минни пришла в восторг по поводу того, что я преодолела первый барьер, и попыталась заставить меня прямо в разгар буйного веселья сесть и заняться планированием дальнейшей избирательной кампании.

— Только не сегодня! — воскликнул Сет, хватая жену за руку и вытаскивая ее в просторный центральный холл у лестницы, где начинались танцы под музыку гитар и скрипок.

На лестничной площадке столпились подростки — кузены, племянники и племянницы, глазеющие на взрослых. Они всегда раскачиваются долго. Тем не менее, увидев притопывающие ноги, я подала знак младшему сыну своего брата Хейвуда. Стиви уже исполнилось восемнадцать, и он заканчивал Западную Коллтонскую школу. Покраснев, паренек прошел мимо отца, выделывающего сложные пассажи на скрипке, и встретил меня внизу лестницы. Кто-то убрал персидский ковер, застилавший паркет, и мы со Стиви присоединились к Минни с Сетом. Затем Уилл протянул свою гитару Рэйду, и все встретили громкими аплодисментами помесь ирландской джиги и сельской чечетки, которую исполнили Уилл и Фитци, рыжеволосая подружка Рэйда. (Как я успела выяснить, Фитци оказалась очаровательной третьекурсницей юридического факультета по имени Патси Фитцджеральд, приехавшей на лето на практику в Роли.)

Большинство подростков были знакомы с чечеткой, и вскоре почти все присоединились к танцу. В холл приходили новые танцоры, и мы с Минни пошли по рукам. Через какое-то время меня снова подхватил Стиви.

— Так чье сердце ты собираешься разбить в этом году? — спросила я, когда мы, покинув зал, забежали на кухню выпить по стакану сидра.

— Только не я, — пожал плечами он, внезапно став серьезным.

— Кто-то разбивает твое сердце?

— Именно об этом я и хотел поговорить с тобой, — сказал Стиви. — Ты не уделишь мне минутку?

— Разумеется. Что там у тебя стряслось?

Взяв стаканы, мы вышли на веранду, и я присела на стенку из белого кирпича. Стиви прислонился к столбу. После духоты битком набитого танцевального зала мягкий ночной воздух показался особенно приятным. Над головой луна, которой оставалась одна ночь до полнолуния, сияла подобно видавшему виды серебряному подносу, передающемуся из поколения в поколение: чеканка уже почти стерлась, но тем не менее он остается ценной семейной реликвией. Я уже успела избавиться от пиджака и переоделась в менее пеструю юбку, но на мне по-прежнему оставались красные лакированные сапожки, сверкающие в лунном свете. Легонько постучав каблуками, я посмотрела на Стиви и поймала на себе его взгляд.

— Ну как, ты уже чувствуешь себя на седьмом небе от счастья?

— Пока что нет. Задашь мне этот вопрос через месяц, после второго тура.

— Ты победишь, — уверенно заявил он. — Минни утверждает, что у тебя харизматичный образ, а отец говорит, что она знает толк в политике.

— В этом он прав, — согласилась я, — но ведь ты хотел поговорить со мной не об этом, так?

— Что происходит с Гейл Уайтхед?

— С чего ты взял, что с ней что-то происходит? — ощетинилась я.

Стиви терпеливо смерил меня взглядом.

— Она сама это сказала. Сказала, что не хочет об этом говорить, но если мне действительно интересно, я могу спросить у тебя.

— Стиви…

— Это и есть те самые доверительные отношения между адвокатом и его клиентом, о которых так много говорят в юридическом колледже? — спросил он.

Я оперлась на руки.

— Если ты все еще собираешься поступать на юридический, тебе пора перестать думать о нем как о звукозаписывающем павильоне киностудии. Я не знала, что вы с Гейл в близких отношениях.

— Это только самое начало, — признался Стиви. — Мы с ней дружим уже очень давно, но в последнее время… Не знаю. Как будто сейчас, когда до окончания школы осталось совсем немного, мы вдруг поняли, что, может быть, это не просто дружба.

Прежде чем я успела промолвить какую-нибудь мудрость, подобающую старшей тетке, Стиви снова улыбнулся.

— Да, нам уже говорили о ностальгии и страхе перед будущим. Мы также понимаем, что впереди еще четыре года колледжа, и только потом можно будет думать о чем-то серьезном. И все же сейчас…

Ах, это сладкое время сейчас!

— В любом случае, Гейл правда сказала, что ты мне все объяснишь, — с жаром закончил Стиви.

Поверив, я ему рассказала все.

После того, как я закончила, Стиви долго молчал. Все дети выросли, зная о том, что мать Гейл была убита, но только сейчас, когда между ними возникло чувство, Стиви, наверное, впервые увидел все в новом свете.

Он бросил на меня взгляд, красноречиво говорящий: «Господь, вот он я, посылай меня», и я, вскочив, крепко его обняла.

— Спасибо за предложение, милый мой. Обещаю, что если мне встретятся драконы, с которыми ты сможешь расправиться, я обязательно тебя позову.

Когда мы со Стиви вернулись в дом, веселье уже начинало стихать.

— А, вот и наша кандидатка! — просияв, воскликнула мисс Салли Андерсон. — Иди же сюда, милочка, и дай обнять тебя, прежде чем я потащу свои старые кости в постель!

За ней последовали другие соседи. Но когда Уилл и Хейвуд взяли инструменты и начали исполнять последнюю, знакомую всем мелодию, друзей и знакомых оставалось еще достаточно. Сет запел своим чистым баритоном, а я, подойдя к нему, присоединилась альтом. Одним из моих самых ранних детских воспоминаний является то, как мы музицируем с Сетом — я еще совсем маленькая, а он уже почти взрослый. Остальные, встав, дождались припева, после чего все, взявшись за руки, принялись раскачиваться вместе, и наши голоса слились в невыносимо сладостный унисон:

Какой бы примитивной ни была эта старинная песня, она неизменно вызывает у меня слезы в глазах. Моя мать умерла, мать Сета и Хейвуда умерла, наш отец слишком горд, чтобы прийти сегодня на праздник, — в нашем кругу зияют бреши.

И несмотря на это, осталось все же достаточно.

9 Теперь, когда мы остались одни

Я перенесла все назначенные на следующий день слушания в суде, однако это нисколько не помогло мне разобраться с делами, скопившимися в конторе, на что я очень надеялась. Только я начинала диктовать письмо или составлять прошение, как раздавался телефонный звонок. Согласно окончательным данным, я опередила Лютера Паркера примерно на полпроцента — если точнее, на шестьдесят два голоса, — и все те, кого не было вчера у меня дома, сочли своим долгом поздравить меня по телефону.

— Если хочешь, я буду отвечать, что ты занята, — предложила Шерри.

Обычно утро в среду и у нее тянется бесконечно долго, потому что Джон Клод по этим дням присутствует на судебных заседаниях в Уиддингтоне, а Рэйд уезжает в Мейкли.

— Нет, я буду говорить со всеми.

До тех пор, пока людям будет казаться, что в моем избрании у них есть личный интерес, каждый такой разговор, возможно, в июне будет означать лишний голос.

От большинства поздравлявших мне удавалось отделаться довольно быстро, но Минни заняла линию почти на сорок пять минут, обсуждая, как лучше использовать тридцать дней, оставшихся до второго тура. Позвонил даже потерпевший поражение помощник окружного прокурора из Блэк-Крика, многословно и напыщенно сообщивший о том, что я могу рассчитывать на его поддержку — как сейчас, так и в ноябре. Только от жирного протеже Перри Бирда не было никаких вестей. Однако он произвел на меня впечатление республиканца в душе, поэтому я сомневалась, что он станет поддерживать Лютера Паркера.

Так продолжалось до самого обеда, и наконец я почувствовала, что с меня достаточно телефонных разговоров. Когда Шерри по внутренней связи сообщила о приходе Гейл Уайтхед, я сразу же отодвинула бумаги в сторону и попросила пригласить ее.

— Наверное, я пришла не вовремя, — виновато начала Гейл.

— Наоборот, лучшего времени нельзя было придумать. Ты даже не представляешь себе, какое это облегчение — видеть собеседника.

Предложив ей сесть в кресло, я уловила тонкий аромат духов. Сама я почти не пользуюсь духами, поэтому особенно остро чувствую, когда это делают другие. Этот нежный запах напомнил мне сад моей мамы весной. Глицинии? Нарциссы? И тут же меня неприятно поразил присутствующий в аромате духов слабый привкус табачного дыма. Многие старшеклассники считают сигареты чем-то очень модным, и, по-видимому, Гейл входила в их число.

— Жаль, что вчера ты не одержала безоговорочную победу. — Сегодня на Гейл были джинсы с кроссовками, а ее волосы были забраны в свободный хвостик, перехваченный желтой пластмассовой заколкой в тон желтой блузке. — Я отдала свой голос за тебя.

— Эй, ты же голосовала впервые в жизни, так? — Невероятно, но малышка Гейл уже может участвовать в выборах судей и президентов, заключать юридические сделки, выходить замуж и поступать в армию без согласия родителей. — Ты вся прямо-таки сияешь.

— Да. — На щеках Гейл появились очаровательные ямочки. — Но пиво мне по-прежнему не продадут.

— А ты бы очень хотела? — Несмотря на то, что я вижу в суде, мне всегда интересно, что же именно заставляет людей употреблять алкоголь и наркотики.

— Да нет. Тут вопрос принципа. Подростки покупают травку и самогон… — ее голос дрогнул, и я поняла, что Гейл колеблется, извиниться ли ей или же притвориться, будто ее слова о подпольном алкоголе не относятся ко мне лично. — …В общем, это происходит по всей стране, но когда дело доходит до того, чтобы купить что-нибудь такое безобидное, как светлый «Будвайзер», если тебе еще нет двадцати одного года, упрашивать бесполезно.

Гейл отлично выпуталась из стеснительной ситуации, и все же ее выдала легкая краска, залившая лицо.

У меня очень большой опыт делать вид, будто я ничего не заметила.

— Так что же привело тебя в Доббс сегодня? Боюсь, пока что я не могу сообщить тебе ничего нового.

— О, я на это и не надеялась, — беззаботно бросила Гейл, однако я уловила в ее голосе слабое разочарование. — Папа заставил меня дать слово, что я сама не буду делать никаких глупостей. Понимаю, что ты очень занята, но все же… — Она запнулась. — Я никогда не бывала на мельнице Ридли.

Я удивилась.

— Ни разу?

Гейл молча покачала головой, и ее хвостик метнулся из стороны в сторону.

В десятитысячный раз зазвонил телефон, и вдруг я поймала себя на том, что в данный момент мне больше всего на свете хочется вырваться из кабинета.

— Но сначала нам придется заехать домой и переодеться, — заметила я.

Мои зеленые сандалии на шнуровке и льняная куртка совсем не подходили для того, чтобы продираться сквозь заросли ежевики и ядовитого дуба.

Когда мы доехали до Коттон-Гроува, солнце, сместившееся за запад, все еще оставалось высоко и светило жарко. Гейл заехала в «Макдональдс», и мы, захватив несколько банок прохладительных напитков, поехали дальше.

Новое сорок восьмое шоссе — новым оно было в пятидесятые, еще до моего рождения, — пересекает Поссум-Крик по широкому четырехполосному мосту и идет прямо на юг до самого Мейкли; но я автоматически свернула на Старое сорок восьмое — узкую полоску асфальта, повторяющую все изгибы и излучины ручья. С одной стороны шоссе обрамляют березы, тюльпанные деревья и плакучие ивы; вдоль другой тянутся бесконечные зеленые поля молодого табака. Когда-то я могла проехать по этой дороге с закрытыми глазами: переключала свой «тандерберд» на автопилот и давала ему возможность самому искать дорогу назад на ферму, как когда-то давным-давно мулы привозили домой моего дедушку, каким бы пьяным он ни был.

— И, не сомневаюсь, если бы он и дальше ездил на мулах, то и по сей день был бы жив, — частенько говаривал мой отец. Когда я слышала эту фразу в последний раз, деду должен был бы идти сто пятый год. Нотты — завидные долгожители, и все же мне не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь из нашей семьи перешагнул за девяносто пять лет.

На самом же деле мой дед погиб, заснув за рулем своего грузовичка «форд-Т» так же, как он засыпал с вожжами в руках, и свалился в ручей.

Это была одна версия.

По другой он вез в кузове груз контрабандного спиртного и попытался удрать от таможенных инспекторов, а те открыли огонь и разбили фары.

В обоих версиях в Поссум-Крик вылилось столько самогона, что лягушки вечером квакали «Милую Аделину», разложенную на четыре голоса, а зубатки вылезали на берег, чтобы им поаплодировать.

Как-то раз я попыталась отыскать объективную версию в «Леджере», однако дед погиб в те времена, когда некрологи писала жена главного редактора. По слухам, она была очень добросердечным человеком и терпеть не могла, когда ее муж публиковал факты, способные опорочить невинное семейство. Цветистый язык миссис Анни не всегда позволял определить, умер человек в своей постели или с петлей на шее, однако «безвременная трагедия» обычно означала неожиданную смерть, не приведшую к уголовному расследованию, — начиная от мула, лягнувшего копытом в голову, и до неожиданно вернувшегося домой мужа.

В случае с моим дедом упоминались неутешная вдова, скорбящее потомство, «оставшееся без направляющей отцовской руки», и пятнадцатилетний сын, на которого внезапно «суровая судьба взвалила непосильную ношу ответственности».

Такие некрологи больше не пишут.

Как и не ставят такие надгробия, как тот величественный монумент, которым почтил память отца через несколько лет после его смерти мой папа, когда у него появились деньги.

Сейчас покойников закапывают в чистом поле и ставят плоские бронзовые таблички с эпитафиями, чтобы они не мешали трактору с газонокосилкой. Вместо солидных мраморных урн остались легкомысленные бронзовые вазочки, так что в день памяти современное кладбище напоминает детский рисунок, изображающий безлесое пастбище с расставленными повсюду искусственными веночками. Лично я хочу лежать под развесистой магнолией или величественном дубом, покрытыми траурным испанским мхом. И если мне не удастся получить десятифутовую стеллу из обсидиана с золотыми буквами или скорбящего ангела в человеческий рост, идите все к черту. Тогда просто кремируйте меня и развейте пепел над зданием суда округа Коллтон, чтобы я надоедливой пылью лезла в глаза судье Перри Бирду.

Несмотря на то, что Уайтхеды пытались отговорить Джеда от этого, он установил на могиле Дженни двустороннее надгробие. Полированный белый мрамор, высотой три фута. На одной стороне имя Дженни, даты жизни и смерти и сломанная лилия, означающая, что она погибла в самом расцвете сил. На другой стороне истекающее кровью сердце, дата рождения и черточка.

Возможно, Джед действительно полагал, что до конца жизни будет горевать о Дженни. Интересно, что чувствовала Дина Джин, каждый год после пасхального молебна наблюдая за тем, как Джед и Гейл кладут цветы на могилу Дженни, рядом с которой оставлено место для Джеда?

Словно прочтя мои мысли, Гейл вдруг спросила:

— Ты знаешь, что маму пришлось снова поместить в лечебницу?

Убрав ногу с педали газа, я внимательно посмотрела на Гейл. Все стекла в машине были опущены, и ветер трепал забранные в хвостик волосы. Коралловые губы сжимали вставленную в банку соломинку. Как и я, Гейл была в темных очках, поэтому я не смогла увидеть ее глаза.

— В чем дело?

— Все в том же. Она снова начала слишком много пить. Постоянно звонила по телефону и тут же начинала плакать, если трубку снимала не я. Если отвечал папа, она сразу же бросала трубку. Я старалась держать это от него в тайне, но… — Она беспомощно махнула рукой. — Так или иначе, позавчера Рейноры снова отвезли ее в лечебницу.

— Милая, что тебе пришлось перенести!

— В общем, ничего страшного. То есть мне невыносимо то, что делает с собой мама, и я хотела бы ей помочь. Я думала о том, чтобы навестить ее. Быть может, поговорить с врачами. Но дед говорит, что нужно немного подождать. Дать ей пару недель просохнуть.

— Возможно, он прав, — пробормотала я.

Мои волосы постоянно задувало на очки, и я высунула локоть в окно, чтобы смахивать их, управляя одной правой рукой. Если не считать встречающихся изредка тракторов, шоссе было пустынным.

Допив напиток, Гейл достала из сумочки пачку сигарет.

— Не возражаешь, если я закурю?

— Я выросла на табачной ферме, не забыла?

Часть моих доходов до сих пор составляет арендная плата за унаследованный от матери участок земли, сдаваемый под табачные плантации. И все же, каким бы лицемерным это ни казалось, мне было неприятно видеть, как Гейл с изяществом опытного знатока зажигает сигарету.

— Я просто не понимаю, как папа может относиться ко всему так спокойно, — произнесла Гейл, задумчиво выдыхая дым. — Он полностью вычеркнул маму из своей жизни, не хочет ее видеть, не хочет говорить о ней. Я знаю, что папа выплачивает ей алименты, но он ведет себя так, словно он никогда… словно они никогда… Я хочу сказать, словно она не была его женой! А наемной домработницей. И Рейноры не знают, как ей помочь. Они утверждают, что следят за ней как ястребы, но она все равно откуда-то достает выпивку…

И снова Гейл вовремя осеклась.

— Послушай, Гейл, — сказала я, — я буду очень рада, если ты перестанешь вести себя так, будто я никогда не слышала о самогоне, хорошо?

Потянув ремень безопасности, она развернулась лицом ко мне.

— Ты ничего не имеешь против того, чтобы говорить об этом?

Посигналив, я обогнала медленно ползущий грузовик, груженный стофунтовыми мешками удобрений.

— О чем об этом?

Я промолчала, и Гейл ласково прикоснулась к моему колену, затянутому в джинсы.

— Дебби, извини. Наверное, тебе пришлось пережить то же самое, что и мне. Забывшись, люди начинают говорить про убийства, выстрелы, а затем спохватываются, что для меня это не пустые слова.

Меня внезапно охватило странное любопытство.

— И что говорят о моем отце?

Ничего не ответив, Гейл принялась теребить сигарету.

— Говорят ли до сих пор, что он был самым крупным бутлегером в Северной Каролине? Ну же, я действительно хочу знать. Меня это нисколько не обидит.

— Правда?

— Правда.

— Я слышала, твой отец в свое время нанимал людей, которые работали на его подпольных винокуренных заводиках, разбросанных по всему округу, — осторожно начала она. — Я также слышала, что однажды о нем сняли телепрограмму, правда?

— Его действительно упоминали, — подтвердила я. — Эта передача была посвящена политике Юга.

Съемки этого документального фильма случайно совпали со снятием судимости с моего отца, и это обстоятельство использовали в качестве еще одного примера всесилия одного из наших сенаторов. Вероятно, мама позволила мне не ложиться спать и остаться смотреть телевизор со всей семьей, но мне тогда было всего восемь лет. И хотя я чувствовала напряжение родных, следивших за развитием сюжета, эпизод о папе, наверное, был полон предположений и недосказанностей, пролетевших мимо моих ушей, потому что, насколько мне запомнилось, я поцеловала отца на прощание и легла спать, счастливая сознанием того, что папу показали по телевизору.

О полутора годах в федеральной тюрьме в Атланте я узнала только на следующий день, когда утром в школьном автобусе меня встретили настороженными взглядами. Думаю, тогда я еще не до конца понимала, что такое контрабанда спиртным, — я лишь знала, что это что-то позорное и преступное, и вдруг наша семья оказалась втянута в это. Я до сих пор помню изумление, сменившееся жгучим стыдом, когда в женском туалете моя лучшая подруга отскочила от меня словно от прокаженной и вместе с другой девочкой начала скандировать: «Твой отец сидел в тю-урьме! Твой отец сидел в тю-урьме!»

Я набросилась на обеих, и нас разняла подоспевшая учительница, но уже после того, как одна из моих обидчиц отлетела к раковине и разбила в кровь губу. Обычно за драку следовало наказание в виде пяти ударов линейкой по ладоням, и хотя это была моя первая провинность подобного рода в школе, я ожидала худшего. Однако нам лишь пришлось до конца перемены просидеть, положив головы на парты. Дирекция школы не стала жаловаться моим родителям, и мать пострадавшей девочки тоже не позвонила моей маме, хотя обыкновенно она поднимала крик, если кто-то хотя бы пальцем трогал ее драгоценную дочку.

Наверное, именно в этот день я осознала, что мой отец обладает некой таинственной темной силой, с которой все вынуждены считаться.

А что касается насмешек одноклассниц, это продолжалось меньше одного дня. Маленькие близнецы (на три дюйма выше ростом, но на пятнадцать лет младше «больших близнецов») учились в то время в восьмом классе, а Уилл был в выпускном. И не то чтобы я бегала к своим братьям со всеми бедами, но они почему-то очень быстро прознавали о случившемся, и мои обидчики рисковали получить синяк под глазом или разбитый нос.

На дорогу вдруг выскочила тощая собака, и я резко нажала на тормоз.

— Вот дурная псина!

Собака скрылась в зарослях на обочине.

— Что еще говорят люди?

— В основном то, какой хороший человек мистер Кеззи, и если кому-то что-нибудь нужно, можно всегда обращаться к нему за помощью. — Нагнувшись, Гейл тщательно загасила окурок в моей пепельнице. — Не далее как на прошлой неделе он в магазине случайно услышал, как мать Эми Блэлок жалуется миссис Медлин на то, что кондиционер в церкви работает совсем плохо. Они даже не подозревали о том, что мистер Кеззи их слышит, до тех пор, пока он не достал из кармана три стодолларовых купюры и не предложил им пустить шапку по кругу на новый кондиционер. Крутые парни в школе шутят, что достают самогон такой же чистый, как тот, что в свое время гнал Кеззи Нотт, однако никто не сомневается в том, что твой отец уже давно этим не занимается. Он ведь действительно очень старый, правда?

— Ему уже почти восемьдесят два, — подтвердила я.

И неважно, что выглядит и держится папа на бодрые шестьдесят и до сих пор может удержать в вытянутой руке тяжелый топор.

Слова Гейл прозвучали эхом того, что я слышала от Рэйда, когда в последний раз задавала ему тот же вопрос. В конце концов, отец отсидел срок еще до моего рождения. А после смерти мамы он замкнулся на своей земле, так что его стали принимать за частицу яркого и быстро исчезающего прошлого.

По крайней мере, так сказал Рэйд.

Мне очень хотелось верить, что так все останется по крайней мере до выборов, однако вчерашние слова тети Зелл вселили в меня беспокойство. Все «знали», что первая жена папы вела его тайную бухгалтерию, так же как все «знали», что он защищал мою мать — и, как продолжение, и меня, — от контактов с этой частью своей жизни. До сих пор в предвыборной кампании этот вопрос не затрагивался. Вероятно, потому, что, когда раковая опухоль свела маму в могилу и отец перебрался к себе на ферму, я осталась в Доббсе у тети Зелл и дяди Эша.

Шоссе снова сделало поворот. Я свернула налево на ухабистую дорогу, ведущую на мельницу Ридли, и тотчас же остановилась перед толстым стальным тросом, натянутым поперек. Я бы не обратила внимания на табличку, запрещающую въезд, однако густые заросли и неровная местность не позволяли объехать барьер.

— Далеко до мельницы пешком? — спросила Гейл, всматриваясь вдоль дороги, вскоре растворяющейся за завесой листвы.

Судя по молодой траве, никто не ездил здесь с зимы.

Я включила заднюю передачу.

— Меньше четверти мили, но у меня есть более хорошая мысль.

Мы быстро доехали до того места, где Старое сорок восьмое шоссе пересекает Поссум-Крик у северного края владений Ноттов и к востоку от ручья служит их границей. Примерно через полмили я свернула на неровную гравийную дорогу, срезавшую к Новому сорок восьмому, и мы запрыгали на рытвинах в облаке красной пыли.

— Куда мы направляемся? — спросила Гейл.

— К «Гончарному кругу». — Мне пришлось поднять голос, чтобы перекричать шум машины. — Если Майкл Викери там, мы попросим его рассказать о том дне, когда были обнаружены ты и твоя мать.

10 Я схожу с ума

Выехав на Новое сорок восьмое, я снова повернула налево и поехала на юг обратно к Коттон-Гроуву. Через несколько минут мы свернули у дорожного указателя, стилизованного под старину, сообщавшего о том, что эта дорога ведет к мастерской «Гончарный круг», открытой для широкой публики только по выходным или по предварительной договоренности.

Сегодня день рабочий, но поскольку въезд не был перегорожен, я проехала по широкой дороге, обсаженной шиповником, не меньше четверти мили, пока наконец она не привела к просторному ровному двору, окруженному плакучими ивами, спускающимися вдоль заросшего травой берега к ручью. За исключением этой единственной просеки остальная перспектива была заслонена зарослями шиповника, молодой порослью ложного апельсина и ползучего мирта.

Справа вдалеке, там, где местность начинала подниматься, стоял большой деревянный сарай, обшитый потемневшими от непогоды досками. Желтые розы взбирались по одной стене до окон второго этажа и переплетались над решетчатой дверью. Когда-то давным-давно сарай стоял на лужайке на краю хлопковых полей. С тех пор поля заросли клевером и полынью, и лужайка оказалась отвоевана дикой вишней, дубами и тюльпанными деревьями.

В ту весну, когда погибла Дженни, Майкл Викери переоборудовал сарай в жилой дом. На первом этаже была устроена гончарная мастерская с пристроенной сзади огромной печью для обжига, а откуда-то из противоположного конца округа перевезена старинная деревянная коптильня, в которой теперь разместился магазинчик розничной торговли.

На двери висела табличка «Закрыто», однако и серый «форд»-пикап Майкла, и каштановый «вольво» Дена Макклоя стояли перед магазинчиком, как и две японские машины, вероятно, принадлежащие прислуге.

Когда я свернула к грузовичку, средних размеров собака, впрыгнув на раму пикапа, с дружественной настороженностью оглядела нас. Собака была непонятной породы, вероятно, помесь ламбрадора с доберманом и сеттером. Собака приветствовала нас, быстро рассекая воздух тонким хвостом. Я посигналила, предупреждая о появлении гостей, как это принято в сельской местности, и вскоре Майкл помахал из дверей амбара, сообщая о том, что сейчас присоединится к нам.

Наверное, Майкл Викери оказался тяжким крестом для своих родителей.

Для своих родителей? Черт возьми, в первую очередь он оказался тяжким крестом для самого себя.

В наших краях, где только мужчины настоящие люди, а женщины обязаны их ублажать и дарить им домашний уют, общественное мнение долго и трудно свыкалось с тем, кто и что такое Майкл Викери. Видит бог, он старался играть роль, назначенную ему рождением и полом, потому что видит бог (как громогласно трубят об этом со всех амвонов его глашатаи) — в нашем штате никогда не терпели неприкрытый гомосексуализм.

Округ Коллтон уже не та глухая провинция, как когда-то. Достаточно многочисленное сообщество сексуальных меньшинств Университетского треугольника слишком нарочито выставляет себя напоказ, чтобы мы могли притворяться, будто гомосексуализм существует лишь в Калифорнии и Нью-Йорке (или даже в Чапел-Хилл, который консерваторы штата считают Содомом и Гоморрой Юга). Такие телевизионные ведущие, как Опра, Фил и доктор Рут, ежедневно приходят к нам с экранов телевизоров, и мы даже знаем, что гомосексуалистами становятся не по своей воле. Однако из этого не следует, что мы не сочувствуем соседу, если вдруг выясняется, что ребенок этого соседа подходит к проблеме отношения полов иначе чем мы. И из этого не следует, что мы не поднимаем бровь и не расплываемся в непристойной усмешке за спиной этого самого соседа.

Тем не менее, Майкла Викери и Дена Макклоя принимали почти везде, где бывали другие мужчины их общественно-экономической прослойки. Быть может, у них возникли бы трудности, если бы им вздумалось сделать ставку на петушиных боях в сельской таверне, но то же самое можно сказать про моего кузена Рэйда. Они ходят в церковь, посещают местные рестораны и, кажется, принимают участие во всех общественных делах округа, которые их интересуют. Например, Майкл состоит в добровольной пожарной команде, а Ден создает костюмы и декорации для нашего небольшого любительского театра.

Однако осенью далекого 1972 года даже деньги и влияние семейства не могли обеспечить ту терпимость, с которой к Майклу и Дену относятся сейчас. Тогда по ночам к их дому частенько сворачивали пьяные компании, извергавшие угрозы и швырявшие пустые бутылки, а пару раз даже прозвучали выстрелы, направленные в никуда. Несколько прицельных выстрелов из «Винчестера» Майкла позволили ему хоть отчасти вернуть уважение, а после того, как мой отец в магазине на перекрестке прилюдно заявил, что ему не по душе подобные оргии по соседству, ночные визиты незваных гостей прекратились вовсе.

Сейчас Майклу уже далеко за сорок. Он учился в Йельском университете, пробовал заниматься живописью в Париже и скульптурой в Нью-Йорке и в конце концов возвратился домой в Коттон-Гроув. Быть может, ему надоело скитаться по чужим краям, хотя на меня он никогда не производил впечатление ярого южанина. Или чрезмерно избалованного художника. Когда Майкл впервые вернулся домой, все вокруг вскоре прознали, что он намеревается рыть глину на берегах ручья Поссум-Крик и изготавливать из нее керамические статуэтки. И хотя никто не обвинял его в том, что взрослый мужчина собирается лепить куличи, многие пожимали плечами, считая этот способ зарабатывать на жизнь неподходящим для члена семейства Дэнси.

— Должно быть, все родовое мужское достоинство досталось его сестрам, — частенько говаривал маме отец.

Но это не помешало мне ненадолго влюбиться в Майкла той весной, когда родилась Гейл.

Тогда он был очень красив — он остается красивым и сейчас. Мускулистые руки, обворожительная улыбка — Майкл Викери был одним из самых привлекательных мужчин в городе. Несомненно, никто из моих знакомых не догадывался о том, что он голубой. Наверное, в то время Майкл еще пытался перебороть себя, потому что он ухаживал за Пэт Уиггинс — кое-кто говорил, что он даже спал с ней, — до тех пор, пока не пригласил к себе Дена Макклоя. Тогда люди решили, что он переделал сарай под жилой дом для того, чтобы иметь возможность приходить и уходить когда вздумается, поскольку его мать придерживалась очень строгих пуританских взглядов.

Двор особняка Викери примыкал задней частью ко двору дома Джеда и Дженни, и как только я замечала, что Майкл выходит на улицу с этюдником, я хватала корзину с выстиранными пеленками и спешила развешивать их за домом. Бельевая веревка была натянута всего в нескольких футах от границы владений Викери, и я каждый раз пыталась завести разговор. Майкл неизменно отвечал любезно, но я чувствовала, что он видит во мне лишь молоденькую дурочку, поэтому быстро снова полностью отдала сердце Джеду.

— Господи, какое расточительство! — вздохнула Гейл, оглядывая направляющегося к нам Майкла. — Подумать только, такой красавец — и голубой!

Я принужденно улыбнулась, вспоминая собственное изумление, когда эта тайна впервые стала явью. Майкл Викери действительно обладает внешностью покорителя девичьих сердец: высокий, мускулистый, с мужественными чертами лица, проницательными голубыми глазами, вьющимися темными волосами, чуть тронутыми сединой на висках, и тонким налетом волнующей загадочности. Небрежная походка, расправленные плечи — у него есть все что нужно.

Ден Макклой, напротив, восемнадцать лет назад обрушился на наши места шаровой молнией. Нельзя сказать, что он горел огнем, но внутри у него определенно что-то тлело. С годами Ден угомонился, но восемнадцать лет назад он сошел с самолета с пышной шевелюрой, в брюках-клеш (из белой замши) и пиратской рубахе (розовый полиэстер), расстегнутой, чтобы была видна золотая медаль Святого Христофора, болтающаяся на груди (тощей и лишенной растительности). Ушедший вперед на три поколения, прямиком из Лонг-Айленда, пройдя через различные клубы и начинающие театры Ист-Вилледж, он даже говорил стереотипным курсивом, словно плохая копия Крошки Тима. Коттон-Гроув кроме Крошки Тима (да и то по телевизору) никогда не видел ничего похожего на Дениса Макклоя вблизи. Наверное, Ден стал живым воплощением самого страшного кошмарного сна миссис Викери, пришедшим прямиком из ада, но она держала голову высоко и не сказала ни слова против него.

И моя мать, и тетя Зелл всегда недолюбливали миссис Викери — Ивлин Дэнси Викери, как всегда называла ее мама, чуть поднимая брови, что свидетельствовало о том, что она втайне веселится.

Семейство Дэнси жило в Коттон-Гроуве со времен Войны за независимость. До послевоенного бума им принадлежал единственный в городе банк. Однако каким-то образом все они, за исключением доктора Викери, перебравшегося к жене из Теннесси, оставались в Коттон-Гроуве чужими. Казалось, от остального города их отделяло однонаправленное зеркало — «банковское окошко», как говорила моя мать. Дэнси жили среди нас, ни с кем не сближаясь. В тяжелые для округа времена они делали все как нужно, без слова раскрывали чековые книжки и брали на себя свою долю ноши, но, как заметила мама, они никогда не протягивали в простом человеческом порыве теплую дружескую руку. Мама считала, что все Дэнси чересчур холодные и гордые.

— Они не подпускают к себе никого и ничто, — говорила она.

Как правило, я принимала все ее оценки, однако в ту зиму было столько насмешек и грязных домыслов по поводу того, чем занимались на старой ферме Майкл Викери и его «нью-йоркская фея», что я в конце концов пришла к выводу: гордость, возможно, не такая уж плохая штука. Она помогает такой женщине строгих моральных принципов как Ивлин Дэнси Викери подняться над насмешками и сплетнями. Все знали, как она обожала Майкла и гордилась его достижениями в области искусства.

Возможно, ей было бы легче, если бы ее сын сохранил претензии на занятие высоким искусством — к семидесятым большинство населения Коттон-Гроува уже понимало, что у настоящих художников свои правила поведения. Однако не успел Майкл в открытую заявить о своих склонностях, как он стремительно опустил планку и начал лепить коммерческую керамику. Прагматично оценивая перспективы продаж на ярмарках ремесел и выставках декоративно-прикладного искусства, Майкл Викери быстро выработал очаровательную глазурованную роспись в зелено-голубых тонах, обладавшую одновременно сельской наивностью и городской умудренностью жизнью.

В настоящее время на них с Деном работали трое помощников у печи и продавец в магазинчике, через который они проверяли спрос на свои новые вещи и распродавали остатки и отбраковку. Весь первосортный товар отправлялся в крупный магазин в Атланте. «Гончарный круг» приносил очень неплохие деньги, так что Майкл Викери вполне мог бы обходиться без фонда, открытого на его имя.

Мы с Гейл вышли из машины. Майкл, к которому присоединился Ден Макклой, встретил нас дружелюбной, но несколько озадаченной улыбкой. Наверное, за все эти годы я заезжала сюда раз пять-шесть, и во всех предыдущих случаях мне был нужен Ден, с которым я хотела поговорить по поводу костюмов или декораций.

Как и во многих других адвокатах, во мне скрыт талант актера, и пару лет назад я даже сыграла роль прокурора в «Вечере 16-го января». Любительский театр требовал слишком много времени и я не могла позволить себе заниматься этим часто, и все же играть на сцене мне очень нравится. Разумеется, отчасти увлечением театром обязана Дену. Пусть он не стал звездой Бродвея, и все же он работал в Нью-Йорке. Ден принес ауру стервозного закулисного блеска, что дало нашему любительскому театру возможность чувствовать связь с мировыми театральными традициями.

Сегодня, разумеется, оба были в джинсах (естественно, Ден по-прежнему носил черную кожу), в высоких сапогах и синих рабочих блузах, но если блузу Майка распирали накаченные мышцы, блуза Дена свободно болталась на его тощей, жилистой фигуре.

— Примите мои поздравления, — сказал Майкл. — Теперь я должен обращаться к вам «ваша честь»? Насколько я слышал, вы победили на выборах.

— Абсолютного большинства я не набрала. В июне предстоит второй тур, где моим соперником будет Лютер Паркер. Тем не менее, я ценю и ваш голос. Тебе, Ден, тоже спасибо, — добавила я, протягивая руку для ритуального поцелуя, которым Ден неизменно удостаивал руки знакомых женщин. — Надеюсь, вы знакомы с Гейл Уайтхед, да?

На самом деле, я не была уверена, что Майкл и Ден встречались с ней с тех пор, как она выросла из пеленок. Майкл кивнул, но Ден недоуменно выпучил глаза. Задняя дверь пикапа была опущена, и Ден, взобравшись в кузов, уселся на пол по-турецки, а сеттер принялся тереться носом ему в ухо. Годы обошлись с его мальчишеской внешностью не слишком ласково. В то время как Майкл, перешагнув сорокалетний рубеж, стал еще более красивым, Ден, сморщенный и увядший, на мой взгляд, выглядел уже на все пятьдесят. Когда я впервые с ним встретилась, его волосы представляли собой густую копну длинных черных кудрей. Сейчас, почти совсем седые, они острижены до короткой четвертьдюймовой щетины, которую Ден обычно прикрывал черной кепкой под стать джинсам. Его кожа приобрела зеленоватый оттенок, а ямочки превратились в глубокие складки, пересекающие щеки от глазниц до подбородка.

Отпихнув собаку, Ден поправил золотую серьгу и сказал:

— Уайтхед? Та самая малышка, которая?..

Дернув головой, он указал в сторону ручья.

— Да, — подтвердила Гейл. — Если честно, именно поэтому мы здесь. — Сдвинув солнцезащитные очки на волосы, она бросила взгляд теплых карих глаз на Майкла Викери. — Я пытаюсь выяснить, как все это произошло, и Дебора предположила, что вы расскажете мне про тот день, когда…

— Нет! — резко произнес Ден. — Майкл не любит говорить об этом. Все было просто ужасно.

Майкл оборвал его грубым жестом.

— Все в порядке.

Их взгляды схлестнулись в жестоком поединке, и я вдруг поняла, что перед нашим приходом Ден и Майкл серьезно поссорились.

— Все в порядке, — повторил Майкл уже спокойнее.

Отвернувшись, Ден уставился вдаль. Его морщинистое лицо словно каменной мантией затянуло клокочущую внизу раскаленную лаву.

— Ты ведь терпеть не можешь, когда тебя спрашивают об этом.

— Тут дело другое, — сказал Майкл. — У нее есть право задавать вопросы.

Ден нетерпеливо передернул плечом.

— Это будет очень страшный рассказ.

— Только не для меня, мистер Макклой, — возразила Гейл.

— Все в порядке, — в третий раз повторил Майкл.

Собака, выпрыгнув из кузова, принялась обнюхивать мою руку. Я потрепала ей шелковистые уши, и она вилянием хвоста показала, что отныне мы с ней друзья навеки.

— Гейл пытается получить полную картину случившегося, — объяснила я, не только для Дена, но и для Майкла. — Мы хотели заехать на мельницу, но дорога оказалась перекрыта, поэтому я предложила переправиться от вас, если, конечно, вы не возражаете.

— Нисколько, — заверил Майкл, и Ден снова бросил на него свирепый взгляд.

— Вы были знакомы с моей матерью? — почтительно спросила Гейл.

Она еще оставалась ребенком, и ее очень смутила открытая неприязнь Дена.

— Почти нет, — ответил Майкл. — Ваша мать была родом из Доббса, а к тому времени как они с вашим отцом поселились по соседству с моими родителями, я уже уехал отсюда. Вернулся в наши края я приблизительно тогда же, когда родились вы, так что с вашей матерью мы виделись всего несколько раз. Однако, если верить моим воспоминаниям, вы очень на нее похожи.

— Вы были одним из тех, кто нас нашел, да?

— Не совсем. — Майкл оглянулся на Дена; затем, словно внезапно приняв какое-то решение, добавил: — Понимаете, у меня работали два черных парня, и в тот день…

— Боже милосердный! Ты хоть понял, что только что сказал? — взорвался в ярости Ден, соскакивая с задней дверцы. — Два черных парня! Ты опять возвращаешься к старым добрым временам, да, масса Майкл?

Даже по прошествии стольких лет его произношение оставалось лонг-айлендским, а не южным.

— Ден, прекрати. — Майкл стиснул кулаки, а лед в его голосе заморозил теплый майский воздух. — Ты смущаешь наших гостей.

— Ой, пра-а-ашу пра-ащения! — нарочито подражая актеру Стиву Мартину, протянул Ден. — Что ж, девочки, сегодня вечером я останусь без мороженого.

Он решительно направился было к сараю, затем развернулся и произнес совершенно другим голосом, в котором, как мне показалось, прозвучало примирение:

— Мы так и не решили, из какой глины делать следующую партию.

— Делай из какой тебе больше нравится, — холодно бросил Майкл. — Я провожу дам на мельницу.

Когда мы проходили в дыру в ограде, я краем глаза заметила, как Ден сделал ему в спину непристойный жест, после чего с грохотом захлопнул дверь сарая.

11 Это случилось в тот день

— Если бы однополые браки были узаконены, — заметил Майкл, пока мы шли вниз по склону к Поссум-Крику, искрящемуся в лучах клонящегося к горизонту солнца, — гомосексуалисты могли бы получать официальные разводы и, таким образом, чисто и аккуратно оформлять разрыв.

— Увы, мне на своем веку довелось повидать достаточное количество грязных и склочных разводов, — сухо возразила я.

Дойдя до берега, мы непроизвольно остановились перед ручьем, который медленно струился по камням на мелководье. Лили, собака, первой зашлепала по воде и оглянулась, ожидая, бросим ли мы ей палку.

Гейл снова закрыла глаза темными очками.

— Даже если развод обходится без скандала, он может быть очень тяжелым, — сказала она, и я поняла, что она имеет в виду Джеда и Дину Джин.

— В любом случае, приношу извинения за ту неприятную сцену.

Мы стояли на берегу, уставившись на воду, и мне вдруг на мгновение показалось, что Майкл собирается что-то добавить. Я вопросительно посмотрела на него, но тут фамильная замкнутость Дэнси снова отгородила его от окружающего мира стеклянной стеной. Он превратился в гида, сопровождающего группу туристов.

— Вам уже говорили, что в первые два дня после того, как вы с матерью исчезли, вас искали все, в том числе национальная гвардия? — спросил Майкл у Гейл.

Кивнув, та отмахнулась от кружащего вокруг головы слепня.

— Однако к четвертому дню интенсивность поисков стала ослабевать. Появилось опасение, что вас так никогда и не найдут, потому что уже были осмотрены все возможные места. В том числе и эта мельница.

— Ее осматривали вы? — спросила я.

— Нет. Я как раз направлялся туда в четверг вечером, но, как оказалось, ваши братья уже опередили меня. Разве вы этого не знали?

Я это знала, но не подозревала, что Майклу также было известно об этом.

— Я только свернул к мельнице, а они уже выезжали оттуда. Сет и… Извините, я их все время путаю. Который из ваших братьев мастерски проводит аукционы?

— Уилл, — подсказала я.

У меня разыгралось воображение или Майкл действительно отзывался о моих братьях словно о собачьем помете? Таком же многочисленном и таком же неразличимом друг от друга?

— Они сказали, что осмотрели мельницу, и у меня не было оснований делать это еще раз.

Услышав в его тоне тень высокомерия, я вспомнила оскорбительный намек Скотти Андерхила и снова ощетинилась.

— Мои братья обыскали оба этажа. На мельнице никого не было.

Помолчав мгновение, Майкл кивнул, после чего продолжил повествование, предназначенное в первую очередь Гейл.

— К субботнему утру просто не осталось мест, где можно было еще искать. Погода стояла дождливая, поэтому всю пятницу я проторчал в Чапел-Хилл. Но в субботу выглянуло солнце, и я нанял двух поденщиков, чтобы расчистить берег от зарослей. Сам я тем временем заготавливал кирпичи для печи.

Нас уже окружала целая стая назойливых слепней, и Майкл, не переставая говорить, срезал несколько зеленых ветвей с листьями, чтобы их отгонять.

Вдруг сзади, с гребня донесся шум стартера, после чего громко взревел заведенный двигатель и взвизгнули тормоза. Мы успели увидеть, как каштановый «вольво», рванув со стоянки, едва не врезался в плакучую иву у ограды. Снова сердито рявкнула передача, и машина выехала со двора, оставив за собой облако пыли.

На поджатом подбородке Майкла дернулась жилка, однако его голос оставался невозмутимым. Майкл продолжил описывать Гейл то далекое-предалекое утро — как двое поденщиков услышали ее плач и поспешили по этой самой тропинке. Я чуть приотстала, заинтересованная тем, как красиво с этой точки смотрелись на фоне неба розы, поднимающиеся над оградой.

Затем, отмахнувшись от слепней, я догнала остальных, и мы прошли по следам поденщиков до тех пор, пока не оказались напротив заброшенной мельницы. Ручей с тех пор еще больше обмелел, и мы смогли переправиться на противоположный берег по плоским валунам, даже не замочив ноги.

Лили, опередив нас, отряхивала с себя воду.

— Один из негров остался здесь, другой дошел до дороги и перехватил меня, когда я возвращался с завтраком для них. — Майкл оттолкнул собаку, и та убежала вверх по склону. — Телефон сюда еще не был проведен, поэтому нам пришлось доехать до магазина. Я сам позвонил шерифу, а затем вернулся к развилке и ждал полицию там.

Двор мельницы зарос сорняками. Лаконосы, высоко вскинув головки, уже выпустили цветочные побеги. Ядовитый плющ заполонил все вокруг. Деревья вдоль каменных стен были увиты лианами, толстыми и волосатыми, словно рука взрослого мужчины, с торчащими во все стороны зелеными листьями. Под листьями прятались облака зеленовато-белых соцветий. Казалось непостижимым, что отрава может так приятно пахнуть, однако воздух был насыщен въедливым ароматом, которому я не вполне доверяла.

Массивная деревянная дверь давно сорвалась с петель, и мы беспрепятственно вошли в здание.

— Как только я заглушил двигатель грузовика, сразу же услышал ваш плач, — сказал Майкл. — Шериф приказал мне ничего не трогать, но я просто не мог стоять на месте и слушать. К тому же, наверху уже успели побывать два ниггера.

После жаркого солнца на улице нижний этаж порадовал приятной прохладой. Мы смогли выбросить ветки, которыми отгоняли слепней. Дальняя стена наполовину разрушилась, и проем, в котором когда-то вращалось мельничное колесо, зарос плющом. На каменной лестнице плясали солнечные зайчики, отразившиеся от водной глади.

— Мы поднялись по этим самым ступеням, — продолжал Майкл, — и я приказал поденщикам держать руки в карманах, чтобы не оставить лишних отпечатков пальцев.

Теперь верхний этаж был практически полностью открыт непогоде. Уцелела лишь небольшая часть крыши. Майкл указал на обвалившийся лист кровли.

— Ваша мать лежала вот здесь. Когда мы ее нашли, она лежала на спине с вытянутыми вдоль тела руками.

— Газеты писали: ее словно подготовили к погребению, — едва слышно произнесла Гейл.

— Да.

Должно быть, когда-то здесь были следы крови, но за восемнадцать лет солнце и дожди начисто отскоблили камни.

Майкл указал на другое место дальше от лестницы.

— Вы лежали здесь, в переносной пластмассовой колыбели, установленной в стальную раму. Розовой, как и пеленки.

Гейл снова подняла очки, словно темные стекла не позволяли ей разглядеть то, что Майкл, казалось, видел опять. Она слушала его рассказ, и ее глаза наполнялись слезами.

— Шериф приказал ничего не трогать, но ваш крик был таким хриплым. Совсем не таким, как у младенцев. Я достал вас из колыбели, отнес вниз и попытался успокоить. Вы были такой крошечной…

Он шумно вздохнул, и Гейл робко прикоснулась к его руке.

Но даже тут кровь Дэнси или что там еще взяла свое. Майкл не то чтобы вздрогнул — сомневаюсь, что Гейл это заметила, — но он самоуничижительно пожал плечами и отступил от протянутой руки назад, к краю пола, где темнело почти полностью прогнившее мельничное колесо.

— Наверное, маме было очень страшно, — сказала Гейл, оглядывая развалины.

— Нет, — возразила я. По крайней мере, это я могла добавить. — Она так и не поняла, что попала сюда.

Я повторила услышанное от Скотти Андервуда насчет раны на голове, полученной Дженни, умолчав о его версии относительно того, что ее прикончили, словно умирающее животное.

— Можно считать, что для твоей матери все закончилось мгновенно. Ее мозг был настолько поврежден, что после первой травмы она уже больше никак не реагировала на окружающий мир.

Майкл, отошедший в противоположный конец мельницы, спросил:

— То есть даже если бы Дженни Уайтхед не застрелили, она бы все равно умерла?

— Необязательно. Возможно, она бы еще пожила какое-то время. Понимаете, современная медицина и все такое, — напомнила я. — Но она превратилась бы в растение.

Гейл испуганно вздрогнула.

— Да, — согласился Майкл. — Есть вещи похуже…

Ба-бах!

Внезапно стена у него над головой словно взорвалась, выбросив во все стороны острые каменные осколки. Через долю секунды донесся сухой треск винтовочного выстрела.

Вскинутая к лицу рука Майкла опустилась, окрашенная кровью, и в это мгновение вторая пуля с оглушительным грохотом пробила оловянную кровлю.

Инстинктивно мы распластались на полу, укрываясь за остатками стены.

— Эй! Не стреляйте! — заорал Майкл. — Здесь люди! Эй!

Тишина.

Через несколько минут мы осторожно поднялись на ноги. Я ожидала услышать из чащи крики с извинениями, однако их не последовало.

— Проклятые браконьеры! — проворчал Майкл.

Он промокнул носовым платком порез на щеке. Это была лишь царапина от осколка камня, и кровотечение остановилось, но пули, пролетевшие совсем рядом, потрясли всех нас.

— Вас могли убить, — сказала Гейл.

Плохо было уже то, что кто-то охотился в это время года.

— Надо сообщить куда следует о людях, которые слишком беспечно выпускают пули, — заметила я, не желая выдавать свое волнение.

— По-моему, сейчас сезон охоты закрыт, так? — спросил Майкл, не отнимая платка от побледневшего несмотря на загар лица.

— По крайней мере, я не знаю, на кого сейчас охота открыта. Поэтому, вероятно, браконьеры уже добежали до шоссе. Полагаю, они приняли вас за егеря.

И действительно, вдалеке послышался треск ветвей. Кто-то бежал напролом через заросли к Старому сорок восьмому. Майкл свистнул, подзывая собаку, но та не отвечала.

Наше настроение было испорчено подобно штукатурке и камню в том месте, куда попала пуля. Впрочем, Гейл уже посмотрела все заслуживающее внимание, да и Майклу, похоже, нечего больше добавить. Но когда они направились к лестнице, я все же задержалась.

— Майкл!

— Да?

— Когда вы сюда поднялись, здесь были какие-нибудь вещи Дженни?

— Что вы хотите сказать? — недоуменно спросил он. — Сумочка, ключи от машины?

— Или шарф, свитер, детская бутылочка? — Я дала слово Скотти Андерхилу, что никому не скажу ни слова про красный дождевик.

Майкл покачал головой.

— Никаких.

— Это было в газетах, — заговорила Гейл. — Пустая бутылочка и смена пеленок лежали в сумке на заднем сиденье машины, которую нашли утром в четверг на стоянке перед работой дедушки. Ключ торчал в замке зажигания.

На обратном пути через Поссум-Крик все молчали. Когда мы стали подниматься к дому Майкла, я заметила:

— Вы сколотили решетку для роз так, что она похожа на кресты.

— Да.

Его покладистость заставила меня замолчать. Я всегда теряюсь, сталкиваясь с религиозностью в неожиданном месте.

«Никакое место не должно быть неожиданным, — строго заметил святоша у меня в душе. — Разве господь не вездесущ?»

К счастью, мое смущение оказалось недолгим. Нас наконец нагнала Лили, запыхавшаяся на жаре. Мы дошли до двора, и Гейл поблагодарила Майкла за то, что он согласился уделить нам время.

— Я очень признательна вам за ваш рассказ обо всем, о чем вы помните, — сказала она.

— Ну что вы, — пробормотал он.

Достав ключи, я остановилась перед пикапом, пытаясь понять, что же изменилось.

Вдруг до меня дошло, что исчез не только «вольво» Дена.

— А разве здесь не было винтовки? — спросила я, указывая через стекло в кабину пикапа.

Майкл посмотрел мне прямо в глаза.

— Нет.

Я выдержала его взгляд.

— А мне кажется, была.

Он снова спрятался за стеклянной стеной.

— Быть может, вам все же понадобится юрист, занимающийся разводами, — мрачно произнесла я. Мой взгляд упал на вывеску «Гончарный круг» над дверью мастерской; Майкл проследил за ним. — Если только это не была своеобразная реклама[2].

Майкл оставался за стеной, однако его насмешливой улыбке удалось пробиться наружу.

— Наши дела идут не настолько плохо.

Когда мы уезжали, глаза Гейл были размером с блюдца.

— Ты полагаешь, в нас стрелял мистер Макклой?

Я пожала плечами.

— Майкл Викери думает именно так. И хотя я не Шерлок Холмс, собака не лаяла.

12 Все мои друзья станут мне чужими

Когда на следующее утро я свернула на стоянку перед нашей конторой, там меня уже ждал Дуайт Брайант в служебной машине канцелярии шерифа округа Коллтон.

— Прокатись со мной, и я угощу тебя чашкой кофе, — предложил он. — У меня к тебе есть небольшой разговор.

— В конторе ждет целый кофейник. Хочешь, я угощу тебя, — сказала я, пытаясь сообразить, что натворила на этот раз. — Сколько времени займет этот небольшой разговор?

— Все зависит от тебя. Где-нибудь с полчаса.

— Ладно. Только дай предупредить Шерри.

Пройдя в контору, я бросила папку на стол, сказала Шерри, что ненадолго отлучусь с Дуайтом Брайантом («Что ты натворила на этот раз?» — спросила Шерри), и, прихватив две пластиковые чашки кофе, подсела к Дуайту в машину.

Дуайт на несколько лет старше меня, и поскольку еще подростком проводил много времени с моими братьями, сейчас он, подобно им, постоянно пытается учить меня. С таким же успехом, но тем не менее ни он, ни они не собираются сдаваться.

Как же до них все медленно доходит!

Дуайт, в прошлом баскетболист, с годами оброс мышцами так, что теперь заполнял всю свою половину машины. Должна признаться, в летней бежевой форме, светловолосый, с грубоватым лицом он выглядел превосходно. Обычно начальник следственного отдела ходит в штатском, но это не мешает Дуайту надевать форму по крайней мере раз в месяц, чтобы прокатиться по округу с осмотром. Вероятно, это осталось у него с армии. Дуайт служил в военной разведке, но когда его брак с Джоанной развалился, он уехал из Вашингтона и вернулся домой.

Как только я застегнула ремень безопасности, мы выехали из Доббса, направляясь на запад. Дуайт убрал громкость рации так, чтобы вызовы и сообщения оставались едва слышны, и вдохнул терпкий аромат кофе.

— У вас лучший кофе во всех юридических конторах округа.

— За это надо благодарить Джулию Ли. Она выбирает его в каком-то специализированном магазине в Камерон-Вилледж.

— Судя по вкусу, он с какими-то добавками.

— Лесной орех, — мило объяснила я. — И я не могу передать, как я рада возможности выкроить время в распорядке дня на эту беседу о кофе. Если хочешь, загляни к нам попробовать кофе с ванилью и сливками. А на следующей неделе Джулия обещала достать шоколадный миндаль…

— Ну хорошо, хорошо, — рассмеялся Дуайт. — Ну а что насчет того, что кто-то вчера стрелял в тебя?

— Как ты узнал об этом так быстро?

— Я же полицейский. Не забыла, я должен быстро узнавать обо всем.

— Ну, на этот раз тебе донесли ошибочные сведения. Мишенью была не я. Если это были не браконьеры, тогда, скорее всего, выстрел предназначался в качестве предостережения Майклу Викери. Похоже, у них с Деном Макклоем серьезная размолвка.

— Ты уверена, что целились не в тебя? После того, как ты начала копаться в убийстве Дженни Уайтхед, возможно, кто-то захотел предостеречь именно тебя.

— Какая глупость! — бросила я, попивая кофе. — Слушай, а ты часом не испугался за меня?

— Вполне вероятно, убийца Дженни знает тебя, — строго произнес Дуайт. — Быть может, этот человек опасается, как бы ты не подошла слишком близко.

— Знаешь, это уже не глупость, а просто чушь несусветная, — заметила я. — А если честно, Дуайт, разве не является самой правдоподобной версия насчет сезонного рабочего? Или, может быть, Дженни решила в дождь подвезти кого-то, и эта любезность почему-то обернулась насилием? Очевидно, преступник не собирался ее убивать, поскольку он не забрал ее деньги и не надругался над ней.

(В то время, когда произошло убийство, Дуайт служил в Германии, и я не знала, известно ли ему о пропавшем красном плаще.)

— Сначала убийца размозжил Дженни голову, а два дня спустя пристрелил ее? Простой бродяга так не поступает, Дебора. Я повидал достаточно пьяных драк в субботу вечером — черт возьми, почти всех действующих лиц ты видишь в суде в понедельник утром, так что должна понимать разницу.

— Ну хорошо, хорошо. Но даже если преступление совершил кто-то из местных, уголовная полиция штата уже дважды проводила расследование. Уж если она ничего не смогла найти тогда, нет оснований бояться, что я сейчас раскопаю что-нибудь новое. Я согласилась порыться в деле в основном потому, что Джед опасается, как бы в противном случае Гейл не пригласила кого-либо со стороны.

На следующем перекрестке Дуайт повернул на север, то есть назад, в сторону Доббса. Допив кофе, он поставил стаканчик на подлокотник между нами.

— Только задумайся на минуту: если убийца тот, кого Дженни знала, сейчас ему гораздо тревожнее наблюдать за тем, как в деле копаешься ты, а не человек со стороны.

Я уловила в его голосе неподдельную тревогу.

— Слушай, неужели ты действительно так беспокоишься за меня?

— Не я. — Свернув на Северную двенадцатую улицу, он хитро усмехнулся. — Ты не моя маленькая девочка, чтобы за тебя беспокоиться.

— О черт!

Мне следовало сразу догадаться. Какой же глупой я была, полагая, что могу прогуляться в лесу меньше чем в миле по прямой от своего дома, и чтобы об этом не проведал отец!

— Послушай, будь добр, объясни папе, что это Ден Макклой стрелял в Майкла, хорошо?

— Как скажешь.

Дуайт прибавил громкость рации, чтобы услышать сообщение, адресованное патрульной машине, которая находилась в нескольких милях к югу. Ничего срочного. Мы молча доехали до двери в мою контору.

— По-твоему, насколько это было серьезно? — спросил Дуайт, когда я взялась за ручку. — Как должны отнестись к этому мы с шерифом Пулом?

Я пожала плечами.

— Так же, как к любой другой семейной ссоре. Майкл не из тех, кто любит говорить о своих чувствах, а Дену, наоборот, хочется кричать о них на каждом углу. Я слышала, Майкл в последнее время повадился ездить в Дарем. Без Дена.

— Да. Если бы это была нормальная супружеская пара, можно было бы сказать, что у них зуд седьмого года совместной жизни.

— От тебя я ничего другого не ждала, — язвительно заметила я, открывая дверь. — Все остальные сейчас называют это мужской менопаузой.

— Какая разница, — бросил Дуайт через опущенное стекло. — Думаю, мне надо съездить туда и поговорить с Макклоем. А ты, Дебора, пожалуйста, если они вздумают и дальше палить друг в друга, постарайся держаться от них подальше. Если с тобой что-нибудь случится, твой папаша с нас голову снимет.

Он уехал, предоставив мне гадать, с кого это «нас»: со всех подчиненных Боу Пула или только с Дуайта и его ребят.

Папа единственный раз на моей памяти отлупил маленьких близнецов: когда те принесли меня домой со сломанной рукой. И неважно, что я достала их, упрашивая дать покачаться на «тарзанке», которую они повесили над ручьем. Помню, я очень разозлилась на отца за то, что он выпорол братьев, и еще больше на них — за то, что они вели себя так, будто получили по заслугам. Даже в двенадцать лет я уже чувствовала, что такая забота унижает меня.

Обычно мама принимала мою сторону, но на этот раз она заставила меня носить платья до тех пор, пока не сняли гипс.

В суде мне предстояло вести дело, обвинителем в котором была Трейси Джонсон.

Я должна была защищать двух гаитян, задержанных во время облавы на наркопритон, устроенный на автостоянке у шоссе И-95. Обвиняемые почти не говорили по-английски; мой французский, который я учила в колледже, оказался недостаточно хорош, чтобы понимать их, поэтому нам пришлось ждать, когда из Роли приедет переводчик.

По словам гаитян, они путешествовали автостопом из Нью-Йорка и узнали, что в этом трейлере должны остановиться их друзья. Если верить им, они спали сном праведников, когда в дверь постучали сотрудники управления по борьбе с наркотиками. Их «хозяева» куда-то отлучились, а во время обыска в комнате, находящейся в противоположном конце трейлера от той, которую выделили гаитянам, были обнаружены полкилограмма кокаина и три грамма крэка. Поскольку кроме гаитян в трейлере никого не было, им пришлось отдуваться за всех. Они просидели две недели в тюрьме округа, отказываясь назвать себя до прибытия переводчика.

Хотя дело рассматривал Гаррисон Гобарт, я не стала подавать прошение о суде присяжных. Мне достаточно лишь было вызвать в качестве свидетелей всех кого нужно и дать им возможность рассказать о том, как все было. Представитель управления по борьбе с наркотиками признал, что у него не было никаких оснований связать наркотики с двумя задержанными, кроме того, что в ту ночь гаитяне находились в трейлере.

С появлением переводчика задержанные сразу же стали разговорчивыми. Оба оказались приятными молодыми людьми. Разумеется, всем в зале суда было очевидно, что это два мула, таскавших наркотики по дороге север — юг, связывающей Майами с Нью-Йорком. По шоссе И-95 проходят тонны отравы, и, к счастью, лишь небольшая доля задерживается в наших краях, хотя мы так же уязвимы по части наркотиков, как и другие регионы страны. Но, как я указала суду, не было ни крупицы доказательств, которые позволили бы задержать этих двоих наркокурьеров.

К своему огромному сожалению Гобарт был вынужден согласиться.

Очаровательные молодые гаитяне пожали всем руки и пообещали, вернувшись на Гаити, прислать деньги и расплатиться со мной и с переводчиком.

Мы с переводчиком согласились, что отнюдь не горим желанием получить гонорар.

Из-за проблемы перевода разбирательство дела в суде оказалось очень долгим, так что я освободилась только после четырех часов. Я спускалась по главной лестнице здания суда, когда меня перехватил угрюмый Лютер Паркер.

— Мисс Нотт, я полагал, это будет цивилизованная избирательная кампания, — холодно произнес он.

— Не поняла?

Он протянул мне лист бумаги.

— Полагаю, вы никогда этого не видели.

С виду это был мой бланк, озаглавленный «Открытое письмо неравнодушным избирателям округа 11-С по выборам окружного судьи». Сам текст был не таким откровенным как «Он ниггер, а я белая, так что голосуйте за меня», но он ушел недалеко от этого. Внизу красовалась моя подпись.

Мгновение мне казалось, что меня вырвет.

— Неужели вы могли поверить, что я…

— Это ведь ваш бланк, мисс Нотт, и ваша подпись, разве не так? — остановил меня Паркер.

Его худое темное лицо исказилось от гнева, смешанного с подозрительностью.

— Вы не могли бы перестать обращаться ко мне «мисс Нотт»? Да, согласна, это действительно похоже на мой бланк, но с помощью копировального аппарата любой может… — Я изучила листок более внимательно. — Лютер, взгляните сюда. Это же откровенная подделка, причем весьма неумелая. Отдельные фрагменты текста вырезаны и наклеены на бумагу. Наверняка было использовано письмо, которое я рассылала избирателям в марте, но только мой текст заменен другим. Вот видите следы разрезов — тут и тут?

— Но листовка и должна выглядеть так, правда? — спросил Лютер.

Я поняла, к чему он клонит. Если я действительно опустилась до такой подлости, естественно, я должна была позаботиться о том, чтобы все отрицать. Поэтому я сделала все так грубо, чтобы казалось, будто кто-то подправил письмо без моего ведома. В этом случае меня нельзя будет обвинить в грязной избирательной тактике, и в то же время я смогу донести свое пожелание.

— Где вы это взяли? — спросила я.

— Листовки были положены в почтовые ящики всех подписчиков «Ньюс энд обсервер» Мейкли, — мрачно ответил Паркер.

— О боже, — простонала я. — Так, давайте посмотрим. Когда подписывается в печать еженедельная «Мейкли уикли»?

— В четверг в полдень. — Лютер сверился с часами. — Четыре с половиной часа назад.

— Лютер, клянусь всем святым, я ничего не знаю об этом. Мне помогает вести кампанию моя невестка. Дайте мне переговорить с ней, а затем, если захотите, мы встретимся завтра утром в редакции «Леджера» и попросим Линси Томаса напечатать опровержение, хорошо?

Такое решение не устраивало обоих, но ничего лучше мы придумать не смогли.

По крайней мере, к моменту расставания Лютер снова называл меня по имени.

Когда я вернулась в контору, Шерри уже закрыла свой компьютер чехлом и приготовилась уходить.

— Весь последний час с тобой пытается связаться Минни, — сказала она, протягивая мне оставленные по телефону сообщения.

— Охотно верю.

— Мистер Джон Клод и Рэйд…

— А, Дебора, — окликнул меня появившийся в дверях своего кабинета Джон Клод. — Не могли бы вы уделить несколько минут нам с Рэйдом?

Шерри тактично удалилась, и я прошла в кабинет Джона Клода. На письменном столе лежало несколько экземпляров той мерзости, которую только что показал мне Лютер Паркер, а лица Джона Клода и Рэйда были искажены от гнева.

— Это просто бессовестно, — сказал Джон Клод.

— От этой гадости воняет, — подхватил Рэйд.

— Так, подождите-ка, — сказала я, — неужели вы решили, что я имею к этому какое-нибудь отношение?

— Разумеется, нет! — отрезал Джон Клод.

Рэйд протянул мне джин с тоником, причем джин он плеснул очень скупо, как в те времена, когда я еще употребляла спиртное.

— Джон Клод считает, что это дело рук людей Гектора Вудлифа.

Гектор Вудлиф прошел во вторник первичные выборы безальтернативным кандидатом от Республиканской партии, однако одержать победу в ноябре он мог лишь в том случае, если кандидат-демократ умрет или окажется обвинен в серьезном преступлении.

— Судя по твоим словам, ты отдаешь свой голос не за Гектора Вудлифа, так? — спросила я Рэйда.

— Я больше склоняюсь к мнению, что тут поработали люди Лютера Паркера.

— Что?

— Глупость, — пробормотал Джон Клод.

— Вовсе нет! — возразил Рэйд. — Задумайся, Дебора. Этот бред наносит тебе гораздо больше вреда, чем ему. Листовки выставляют тебя неприкрытой расистской.

Подумав, я покачала головой.

— Нет. Тут что-то не сходится. Если Паркер действительно способен на подобную низость, не лучше ли было сделать это поближе к выборам, чтобы получить максимальный эффект?

— Я не говорил, что это дело рук самого Паркера. Я имел в виду его людей.

— Нет, — повторила я. — Меньше десяти минут назад я говорила с Паркером на лестнице дворца правосудия, и он обвинил меня в том, что я распространяю эти листовки. Прокурор Лютер неплохой, но он ни разу не пытался участвовать в спектаклях нашего любительского театра. Он действительно считал, что за листовками стою я — или, по крайней мере, кто-то из моего окружения.

Джон Клод недовольно поморщился.

— О нет, только не это.

— Кажется, мне удалось его убедить. — Отпив большой глоток джина с тоником, я опустилась на диван, обтянутый синей кожей, и просмотрела листки с сообщениями. В основном это была Минни. — Я сегодня же переговорю с Минни. А Лютеру я предложила завтра утром встретиться в редакции у Линси Томаса, чтобы составить совместное заявление для печати.

Джон Клод грустно покачал головой.

— Боюсь, Рэйд прав. Эта стряпня причинит вред не столько Паркеру, сколько тебе.

За ужином мы с Минни и Сетом пришли к такому же выводу.

Я приехала к ним в современный дом, построенный на северо-западном конце участка Граймса — который до сих пор назывался так, несмотря на то что папа купил его на распродаже еще в начале шестидесятых, когда хлопок, основная сельскохозяйственная культура Северной Каролины, получил двойной удар от полиэстера и вредителя-долгоносика. Посевные угодья распродавались по дешевке, но даже если бы за участок Граймса просили дорого, отец все равно купил бы его, поскольку он граничил с его землями. Папа отдал участок Сету в качестве свадебного подарка, и Сет с успехом выращивал на нем табак, сладкий картофель и сою.

Минни уже за сорок: возраст достаточный для того, чтобы принимать людей с их недостатками, при этом она понимает, какое наслаждение приносят скандальные сплетни. Ее сильно обеспокоила потенциальная опасность гнусных листовок, и она отправила детей в Коттон-Гроув за пиццей, чтобы нам не мешали телевизоры и музыка.

— Боюсь, как бы опровержение в «Леджере» не придало делу ненужной огласки, — заметила Минни.

— Кажется, у меня нет выбора, — сказала я, принимая от Сета чашку с дымящимся кофе.

— Нет, — вздохнула Минни. — Но пока что о листовках почти никому не известно. Я обзвонила весь округ. Их распространяли только в Мейкли.

Всесторонне обсудив вопрос, мы подготовили текст заявления, и к этому времени мои племянники и племянницы вернулись домой.

Проезжая через Коттон-Гроув домой в Доббс, я оказалась рядом с опрятным домиком на краю города, в котором когда-то жили мой брат Уилл и Триш. Было еще довольно рано, только начинало темнеть; и все же сквозь густые заросли я увидела свет в окне гостиной Триш.

Я так резко дала по тормозам, что ехавший за мной пикап едва не врезался мне в зад. Ну и черт с ним. Разговор с Триш о Дженни Уайтхед по крайней мере отвлечет меня от мыслей об избирательной кампании.

13 Дневные друзья и ночные возлюбленные

Бывшая жена Уилла является вице-президентом отделения банка в Доббсе, через который я веду свои дела, поэтому мы с ней регулярно встречаемся. Наши отношения остались достаточно дружескими, однако после смерти матери я ни разу не была у Триш дома.

Мама была олицетворением того, что называют «хорошей женщиной» (в отличие от «отличной старухи»), хотя перед самой ее смертью я обнаружила, что под внешней невозмутимостью в ней скрывается прожилка чертовщинки. Большую часть времени мать сдерживалась, но когда она давала себе волю… В общем, именно эта чертовщинка во время войны утащила мать в Голдсборо, а затем заставила ее выйти замуж за овдовевшего бутлегера с ватагой мальчишек, оставшихся без матери.

В девяти случаях из десяти хорошая женщина делает именно то, что ожидают от нее родные и окружающие.

Ну а в десятом? Тут лучше не попадаться ей на пути.

Она может просто так спалить весь свой мир или же, повинуясь минутной прихоти, поставить на карту все, ради чего трудилась всю жизнь.

Такая же прожилка есть и в Триш; вероятно, именно поэтому мать ее любила и даже после развода они остались подругами. При этом мама сделала все что в ее силах, чтобы отговорить Уилла жениться на Триш.

— Я полагал, она тебе нравится, — взмолился Уилл, когда впервые разговор зашел об обручальных кольцах.

— К браку это не имеет никакого отношения, — ответила мать. — Я просто считаю, что вы с Триш не подходите друг другу.

— Кто кому не подходит? — спросил Уилл. — Я ей или она мне?

Мама лишь покачала головой. Больше она не сказала ни слова против брака, а когда он через два с половиной года распался, она не злорадствовала: «Говорила я!».

Поставив машину перед консервативной японской машиной Триш, я впервые за все эти годы задумалась над тем, почему же именно расстроился брак Уилла и Триш. На все наши расспросы Уилл лишь недовольно поджимал губы, и, поскольку инициатива развода исходила от него, мы решили, что он застал Триш в постели с другим мужчиной. Ходили слухи о том, что она гуляет на стороне, но никакая конкретная фамилия не называлась.

Даже после развода, когда отпала необходимость в осторожности, никто ни разу не видел, чтобы машина какого-либо мужчины всю ночь стояла перед домом Триш. Правда, надо признать, в тот год Триш и Кей Сондерс почти все выходные проводили на курорте на море, а всем известно, в какую беду могут попасть две женщины, сорвавшиеся с поводка, тем более на курорте; однако в отношениях между Кей и Фредом тогда был полный разлад. Фред с самого начала изменял жене, но в то лето он перестал это скрывать.

Вирус развода может быть очень заразным, и мы ждали, что брак Фреда и Кей также распадется, но им каким-то образом удалось сохранить семью. Насколько мне известно, они до сих пор жили вместе, уехав куда-то в Мериленд.

Шторы на окне у крыльца чуть раздвинулись, и сразу за этим Триш открыла входную дверь.

— Черт побери, какими судьбами! Дебора? Заходи!

Она отступила, пропуская меня в дом.

Время обошлось с Триш очень мягко. Ей было лет сорок с небольшим, однако рыжеватые волосы по-прежнему густыми волнами ниспадали на ее гладкое лицо, грудь под хлопчатобумажной блузкой оставалась упругой, а ноги в джинсах с отрезанными штанинами были как никогда восхитительны. Триш была босиком, и я, уловив запах открытого флакона с лаком для ногтей на кофейном столике, заметила, что семь пальцев на ногах сверкают новым розовым глянцем.

На диване сидела другая женщина, в белых брюках и свободной шелковой блузке абрикосового цвета, перетянутой ремнем с золотой пряжкой. Короткие темные волосы, зеленые глаза, лет тридцать пять — сорок. Ее треугольное кошачье лицо смягчалось несколькими лишними фунтами веса.

— Вы с Марджи знакомы, да? — спросила Триш, а когда я покачала головой, она нас представила: — Дебора Нотт, Марджи Макгранахан. Марджи работает в нашем отделении в Мейкли. Дебора — сестра моего бывшего мужа.

— Ах да, — улыбнулась женщина. — Вы боретесь за место судьи. Поздравляю с победой на предварительных.

— Спасибо, — сказала я, усаживаясь в кресло напротив. — Мне очень понравились ваши сандалии.

Другие женщины обращают внимание на украшения. Я всегда в первую очередь замечаю обувь.

— Это старье? — Марджи Макгранахан вытянула изящную ножку, и я увидела, что ногти на пальцах выкрашены тем же розовым лаком. — Я купила их на распродаже прошлым летом. И где — в супермаркете.

Закрыв флакон с лаком для ногтей, она пододвинула его Триш, затем взяла со столика сумочку, ключи от машины и папку с бумагами.

— Я вам не помешала? — спросила я, заметив открытую бутылку вина и почти пустые бокалы.

— Нет-нет, — заверила меня Триш. — Марджи как раз собиралась уходить. Мы уже сделали все, что наметили на сегодняшний вечер.

— Мой муж работает допоздна, — объяснила Марджи, — так что для нас это самое подходящее время для того, чтобы подчистить все дела по банку. Но сейчас мне уже действительно пора домой. Триш, когда мы закончим с этими бумагами? В понедельник?

Триш подошла к входной двери.

— Наверное, я посмотрю, что у нас получилось, а потом позвоню тебе.

— Замечательно, — сказала Марджи. — Была рада познакомиться с вами, Дебора. Желаю удачи во втором туре.

Выглянув в открытую дверь, она обернулась.

— Кажется, вы меня заперли.

— О, разве это ваша машина? — удивилась я. — А я думала, это машина Триш.

— Нет, моя в гараже, — сказала Триш.

— Но разве у тебя не такая же японка?

— Да, подумать только, какое странное совпадение. Неудивительно, что ты ошиблась.

Пока я сдавала машину назад, выпуская Марджи Макгранахам, меня не покидало ощущение, что я уже сталкивалась с чем-то подобным, однако сколько я ни старалась вытащить из подсознания это воспоминание, у меня ничего не получалось.

Марджи погудела клаксоном, благодаря меня, и умчалась в направлении Мейкли. Я поставила машину на место.

Поскольку до окраины Коттон-Гроува меньше тысячи футов, фонари на улице были редкие. С тех пор как я в последний раз была во дворе дома Триш, деревья сильно разрослись. В сочетании с густым кустарником зелень эффективно закрывала дом от соседей с обеих сторон, придавая ему непривычное для городского квартала ощущение уединенности. Луна еще не взошла, но Юпитер сиял на западе ярким белым огоньком, сравнимым с пробивающимися сквозь заросли огнями фонарей.

— Как ты смотришь на бокал вина? — спросила Триш, когда я вернулась в залитый мягким светом дом.

— Нет, спасибо, но не откажусь от чая со льдом.

На Юге в каждом холодильнике есть наготове банка или кувшин с крепким подслащенным чаем, и холодильник Триш не исключение.

Я прошла следом за хозяйкой на кухню и села за стол, а Триш тем временем налила нам чаю и стала укладывать в посудомоечную машину то, что использовали за ужином они с Марджи. Обстановка полностью сменилась. Теперь повсюду были льняное полотно и белые оборки. Очень женственно.

— Давненько я тебя не видела, — начала Триш. — Чем ты занимаешься? Я хочу сказать, помимо работы и борьбы за кресло судьи?

— Ты хочешь спросить, как у меня личная жизнь?

Триш рассмеялась.

— Ну, я хотела подойти к этому более тактично. Мне говорили, ты снова встречаешься с Джедом Уайтхедом.

— Во имя всего святого, кто тебе это сказал?

Вилка со звоном упала на пол, и Триш изящно нагнулась, подбирая ее. Блузка с глубоким декольте соскочила с плеча, и Триш рассеянно поправила ее.

— Дай-ка подумать. Это были или Тони Бледсоу, или Ина Джин Фримен, не помню кто именно. Как бы то ни было, мне сказали, что ты уехала с какого-то политического сборища вместе с Джедом. Это неправда?

— Нет, он действительно подбросил меня домой, но только для того, чтобы поговорить о Гейл. А так мы с ним не встречаемся.

— Почему? Помнится, в свое время ты была влюблена в него по уши.

— Боже, неужели тогда это так бросалось в глаза?

Сначала Скотти Андерхил, теперь Триш.

— Нет, не очень. — Сложив посуду в машину, Триш закрыла дверцу и уселась напротив меня. — Возможно, я бы и не заметила, но только Дженни считала, что это так здорово.

— Здорово? — Меня захлестнула новая волна стыда. — О господи! Дженни сама тебе это сказала?

Триш неуютно заерзала.

— Что еще она говорила? — решительно произнесла я.

— Ну, — с неохотой начала она, подбирая со скатерти несуществующие крошки, — помнишь, как ты приходила помогать по хозяйству до рождения Гейл? А потом сидела с ребенком почти задаром? Дженни говорила, что ты работала бы и бесплатно, если бы только Джед возвращался с работы пораньше, чтобы каждый вечер отвозить тебя домой.

Буквально услышав звонкий смех Дженни, я впервые за много лет снова почувствовала себя нескладной дурнушкой, как всегда чувствовала себя в сравнении с ней.

— Не знаю, помнишь ли ты, но я пыталась предостеречь тебя, — продолжала Триш. — Дженни могла вести себя, как настоящая сучка.

— Именно поэтому вы с ней рассорились? — выпалила я.

Триш нахмурилась.

— Рассорились?

— Перестали дружить. В свое время ты, Кей Сондерс и Дженни почти все время были вместе, а затем за несколько недель до смерти Дженни вы стали вести себя так, словно никогда не встречались друг с другом.

Триш резко встала.

— Посмотрите на меня! Я забыла включить машину.

Пока она наливала моющее средство и расставляла посуду, я прошла в ванную. Не удержавшись, заглянула в аптечку. Там была еще одна зубная щетка, но ни презервативов, ни противозачаточных таблеток, ни крема для бритья. Я пришла к выводу, что у Триш личная жизнь еще хуже, чем у меня.

Когда я вернулась на кухню, посудомоечная машина уже ворчала, а Триш протирала столы и чистила мойку.

— У тебя ведь нет времени еще на одну чашку чая, да?

— Есть, — радостно произнесла я, не обращая внимания на деликатный намек попрощаться и отправиться домой. — Так почему же вы все-таки разошлись?

— Я точно не помню. Это было так давно. — Наполнив чаем чашки, Триш бросила в них кубики льда и предложила: — Пройдем в гостиную, где не так шумно.

Взяв чашки, мы ушли от гудящей машины. Триш сразу же открыла флакон с лаком, поставила ногу на кофейный столик и занялась тремя необработанными ногтями. Комната наполнилась запахом ацетона. Триш попыталась завести разговор о моей обширной родне, но я ее остановила.

— Послушай, Триш, я спрашиваю о твоих, Кей и Дженни отношениях не из любопытства. Гейл попросила меня провести неофициальное расследование — выяснить, что происходило в то время в голове ее матери, узнать, не имело ли это какого-то отношения к тому, почему ее убили.

Триш закончила красить ногти на ногах и захватила длинные светло-рыжие волосы заколкой в свободный пучок.

— Тебе не кажется, что ты несколько старовата для того, чтобы играть в Нэнси Дрю, юную сыщицу?

— Это мало отличается от того, чем я занимаюсь, снимая показания со свидетелей перед судом, — упрямо ответила я.

— Но я ничего не знаю о смерти Дженни.

— Почему ты так думаешь? Быть может, ваша ссора стала толчком?

— Нет, — решительно затрясла головой Триш.

Я ухватилась за ее немое признание.

— Но у вас действительно произошла ссора?

— Вообще-то, это была не ссора, и я не хочу об этом говорить.

— Но почему?

Триш встала.

— Дебора, я была ужасно рада снова повидать тебя, но сейчас, полагаю, тебе пора уходить.

— Ну хорошо. — Обескураженная и сбитая с толку, я тоже поднялась. — Я не хотела тебя обидеть, Триш. Не понимаю, почему ты не хочешь ничего мне говорить, но если ты действительно…

— Извини, — сказала Триш, направляясь к двери, — но я действительно ничего не хочу говорить.

— Тогда, быть может, ты дашь мне адрес Кей Сондерс? Возможно, она расскажет мне о том, что произошло.

Похоже, эта просьба развеселила Триш.

— Сомневаюсь. В любом случае, адреса Кей у меня нет. Мы больше даже не обмениваемся открытками на Рождество.

— Вот как? — Почему-то то удивило меня больше всего. — Но вы же были так близки?

— Фред был против дружбы со мной, — сухо произнесла Триш. — Всего хорошего, Дебора. Когда надоест копаться в грязи, окружавшей Дженни Уайтхед, приходи в гости снова.

Заинтригованная, я направилась к машине. Копаться в грязи? Определенно, из этого следовало, что грязь была.

Я вставила ключ в замок зажигания, но прежде чем повернула его, воспоминание, терзавшее меня до этого, наконец подобно пробке выскочило на поверхность моего сознания: мы с мамой в ту самую весну поставили фургон на этой же самой дорожке перед машиной, которую приняли за синий седан Триш. Однако через несколько минут мы выяснили, что в гостях у Триш была Кей, и на дорожке стоял ее «форд». Машина Триш стояла в гараже. Мне пришлось отгонять наш фургон, давая Кей возможность выехать.

И в точности такой же синий «форд»-седан был у Дженни.

Я сидела, схватившись за ключ, пытаясь собрать вместе отдельные элементы загадки, которые должны что-то означать.

Три молодые жены, три одинаковых машины.

И вот теперь Триш ездит на белой японской машине.

Абсолютно такая же машина у миссис Марджи Макгранахам.

Случайное совпадение?

Внезапно я почувствовала себя очень глупой. Все было на поверхности. Подсознательно я уже давно это поняла. Ну разумеется, в аптечке Триш нет презервативов и лосьона после бритья. И противозачаточных таблеток тоже.

Выйдя из машины, я снова постучала в дверь.

— Я думала, ты уже уехала, — настороженно сказала Триш.

Я взглянула на нее в новом свете. Чувственное тело. Сексуальная блузка, упрямо сползающая с плеча. Мягкий свет, бокалы с вином, недокрашенные ногти на ногах, но только открытый флакон с лаком был в руках Марджи Макгранахам.

— Неудивительно, что никто не видел здесь ночью машины, принадлежащей мужчине, — сказала я. — Ты ограничиваешься лишь замужними женщинами?

Триш вздохнула.

— Наверное, тебе лучше пройти внутрь.

14 Такая вот я девчонка

В конце концов мы откупорили вторую бутылку вина и, перебравшись на заднюю веранду, проговорили там до тех пор, пока на ночном небе не поднялась полная луна, оранжевая и пухлая.

— Ну естественно, Уилл ни за что на свете никому не расскажет об этом, — начала Триш, когда цикады наполнили ночной воздух своей трескотней. — Поставь себя на его место. Разве такой мужчина, как Уилл, сможет признаться в том, что не смог удовлетворить жену и та получала удовольствие на стороне, да еще с женщиной?

— Ты всегда была…

— Бисексуалкой? — Триш усмехнулась, увидев мое смущение. — Трудно сказать. Определенно, на мальчиков я стала обращать внимание лет с десяти, но при этом у меня всегда были и близкие подруги. Мы с Кей знакомы с первого класса. В старших классах гуляли с одними и теми же парнями, вообще занимались всем тем, чем обычно увлекаются девчонки. Сама, наверное, помнишь, когда девочки начинают взрослеть, они позируют друг перед другом в неглиже, сравнивают свои тела и все такое. Но летом перед выпускным классом я однажды провела целые выходные дома у Кей, когда ее родители уехали из города. Мы купили пару упаковок пива — Кей без труда могла сойти за совершеннолетнюю, особенно если за прилавком стоял мужчина, — и, погуляв с парнями, в одиннадцать вечера вернулись домой, как и обещали родителям. Расстелив во дворе одеяло, мы уселись на него, наблюдая за падающими звездами, и незаметно для себя здорово набрались. Вот почему я запомнила, что это было в августе. Звездопад.

Сегодня, в майском небе, звезды не падали. Лишь время от времени пролетал самолет, направляющийся в аэропорт Роли — Дарема, мигая красным и зеленым огоньками.

Триш снова наполнила наши бокалы, и в ее голосе прозвучала грустная насмешка.

— Если бы мы не были такими правильными, послушными дочерьми, мы бы пригласили в гости наших парней, и тогда, быть может, ничего бы и не произошло.

Так или иначе, мой новый лифчик натер мне спину, и я задрала блузку, чтобы его расстегнуть, но застежка никак не поддавалась, поэтому Кей наклонилась, чтобы мне помочь, а затем… Я до сих пор не могу понять, как именно все началось. Кей прикоснулась к моей груди осторожно, словно к цветку. Затем поцеловала другую грудь. Ласково, нежно. А дальше все пошло так, словно было предопределено заранее. Это показалось нам совершенно естественным. Мне было гораздо приятнее, чем тогда, когда знакомые парни обжимались со мной, целуя на прощание. Для нас обеих это было впервые, и мы чувствовали себя на седьмом небе. А падающие звезды, расчерчивающие ночное небо, словно радовались вместе с нами!

Она печально покачала головой.

— Разумеется, на следующее утро мы проснулись с головами размером с баскетбольный мяч. Мы не знали, как относиться к тому, что произошло, поэтому постарались сделать вид, будто ничего не случилось, и решили больше не оставаться наедине. По крайней мере до тех пор, пока обе не выйдем замуж. Помнишь, какими неразлучными друзьями были Уилл и Фред? Так вот, приблизительно за год до смерти Дженни мы с Уиллом провели выходные на побережье вместе с Фредом и Кей. В воскресенье вечером ребятам пришлось уехать, чтобы на следующий день выйти на работу, но мы с Кей остались до вечера понедельника. И на этот раз мы уже знали, что делали.

Последовала долгая пауза. Я следила за светлячками, плавно кружащими в теплом весеннем воздухе. Двор дома Триш выходил на Сорок восьмое шоссе, и хотя звуки и свет заслонялись густыми зарослями деревьев и кустов, до нас то и дело доносился шум редких машин.

— Каким боком тут оказалась замешана Дженни? — наконец спросила я.

— Мы с Кей часто обсуждали это. — Триш задумчиво пригубила вино. — В конце концов мы решили, что Дженни хочет поиграть с огнем, но только так, чтобы не то чтобы не обжечься — скорее, чтобы не признаться самой себе, что это огонь. В старших классах мы втроем были заводилами, но по-настоящему Дженни сблизилась с нами, только когда мы повыходили замуж и перебрались жить в Коттон-Гроув. Не думаю, что Дженни знала о нашей с Кей связи, но она определенно подозревала, что у нас особые отношения. Нас словно тянула друг к другу неудержимая сила, и это выводило Дженни из себя, потому что она чувствовала себя обделенной и очень ревновала. Понимаешь, порой она впадала в откровенное ребячество, вроде: «Ты любишь ее больше, чем меня».

Я кивнула.

— Возьмем машины. Ты не слышала, с чего это началось?

— Если и слышала, то не помню.

— Это была какая-то злая шутка. Уилл руководил распродажей автопарка обанкротившейся компании. Мне тогда как раз была нужна новая машина, поэтому Уилл попросил Фреда купить ее на торгах. Так вот, сделка показалась Фреду такой выгодной, что он купил еще одну машину для Кей. Вначале мы расстроились, узнав, что у нас совершенно одинаковые машины, но затем поняли, что теперь никто, проезжая мимо наших домов, не сможет сразу понять, что одна из нас в гостях у другой, и, таким образом, никто не заподозрит, что мы проводим вдвоем времени больше, чем другие замужние женщины.

Дженни решила, что мы сделали это умышленно, поэтому постаралась раздобыть себе такую же машину. Передние бамперы немного отличались, но с первого взгляда заметить это было трудно.

— Трудно поверить, что такая проницательная женщина, как Дженни, могла оказаться настолько наивной, — сказала я.

— Неужели? — сухо спросила Триш. — В конце концов, она была по горло сыта Джедом, и ей страшно надоело собственное тело. Пока Дженни была беременна, мы с Кей массировали ей спину и ноги. Она постоянно твердила о том, как ей хочется кормить грудью, поэтому натирала соски кокосовым маслом, чтобы они стали упругими, как советовали в книгах. Должно быть, ее это очень возбуждало — Дженни всегда искала предлог обнажиться по пояс, а грудь у нее была отменная. Но нас с Кей не интересовал групповой секс, поэтому отношения оставались чисто платоническими.

— Однако они перестали быть чисто платоническими где-то за неделю до смерти Дженни, правильно?

— Да, можно сказать и так.

Триш снова наполнила свой бокал и протянула мне бутылку, сверкнувшую в лунном свете. Однако я покачала головой.

— Мне еще надо вернуться в Доббс, так что я растяну то, что у меня есть, — с сожалением сказала я.

— Ты можешь остаться у меня.

— Спасибо, но…

— Гостевая комната запирается изнутри.

Я рассмеялась, и Триш тоже рассмеялась — пьяный смешок, казалось, невесомым пузырьком вырвался прямо из ее щедрого сердца.

— На чем я остановилась?

— Ты говорила, что ваши отношения перестали быть платоническими.

— Точно. После рождения Гейл Дженни кормила грудью приблизительно две недели, пока сокращалась матка, а затем решила, что это слишком нудно. Разумеется, Джеду и своим родителям она в этом не признавалась, и все же это была правда. Дженни чувствовала себя коровой, которую доят каждые два часа, она боялась, что у нее отвиснет грудь, но главным было то, что если кормить грудью, нельзя будет в любой момент подбросить Гейл тебе или матери.

Кажется, Гейл было всего три недели от роду, когда Дженни впервые уехала на целый день, оставив малышку на меня. В шестнадцать лет остаться одной с таким крохотным существом — ребенком Джеда! — показалось мне огромной привилегией, демонстрацией доверия. Однако сейчас Триш ясно дала понять, что Дженни вручила бы Гейл любому, кто смог бы разогреть бутылочку с питанием, не расплавив ее.

— Как-то раз мы мотались по магазинам, а затем вернулись домой, чтобы примерить покупки, определить, что нам подходит, а что надо отвезти обратно. Дженни начала скулить по поводу того, что трудно возвращаться в форму, хотя уже прошло почти три месяца. Только взгляните, грудь у нее по-прежнему остается распухшей, а на талии никак не рассасывается слой жира. «Только посмотрите, только посмотрите!» В конце концов мы с Кей расхохотались, потому что поняли, чего именно добивалась Дженни. «Ой, бедная толстушка!» — сказала Кей, щекоча ее под ребра. Это нас мгновенно завело. Глупо хихикая, мы стали кататься по ковру в одном нижнем белье. Несомненно, Дженни тоже пришла в возбуждение, и…

Лунный свет одел голые плечи Триш в мягкое серебро. Она предоставила мне об остальном догадаться самой.

— В свое время у нас была собака, которая, увидев нас с куском выпечки, тут же начинала клянчить, — сказала я. — Мы с маленькими близнецами страшно переживали, когда ничем не могли ее угостить, а сахар давать было нельзя. Однажды мы сидели на крыльце с пакетом больших горячих пончиков, и один из близнецов бросил пончик мне, но собака подпрыгнула и перехватила его в воздухе и убежала с добычей под дом. Только она раскусила пончик, как сразу же так сильно обожгла рот, что поджав хвост бросилась к миске с водой. Понятно, после этого она на выпечку даже не смотрела.

Триш рассмеялась.

— Да, то же самое произошло и с Дженни. Она стала обзывать нас шлюхами и лесбиянками, пока наконец Кей не повалила ее на кровать и не приказала держать язык за зубами. «Ты сама этого хотела, — сказала Кей. — Ты хотела этого несколько месяцев и хочешь и сейчас, только боишься признаться. Боишься того, что скажут люди, если обо всем узнают. Так вот, ничто не выйдет за пределы этой комнаты. Но, милочка, мы знаем, и ты тоже знаешь!»

— Должно быть, она перепугалась до смерти, — задумчиво произнесла я, вращая в пальцах бокал.

— Как и ваша собака, — согласилась Триш, выливая остатки вина в бокал. — Скуля, она спряталась за юбку сестры и сделала вид, что кроме мужчин ее ничего не интересует. Готова поспорить, целую неделю Джед получал в постели то, о чем раньше не смел и мечтать.

Приближалась полночь. Движение на шоссе почти прекратилось. Вытянув ноги на перила веранды, я спросила:

— Кто ее убил, Триш?

— Знаешь, дорогая, сказать по правде, в свое время я гадала, не сделал ли это кто-либо из женатых мужчин нашего города. Если Дженни вздумалось доказать себе, что в этом отношении у нее все в порядке, она, возможно, пристала к кому-нибудь слишком сильно, а потом — как это произошло со мной и Кей — попыталась пойти на попятную, но только с ним это уже не прошло.

Когда фраза начинается со слов «сказать по правде», я всегда интуитивно настораживаюсь. Так говорят как раз те, кто не хочет говорить всю правду.

— Какой именно женатый мужчина?

— О, черт побери, Дебора, таких мог набраться добрый десяток.

— Назови хотя бы некоторых.

Триш находилась как раз в той стадии подпития, чтобы выполнить мою просьбу. Некоторые фамилии ничего мне не говорили, другие мужчины давно покинули наши места, остальные все без исключения в настоящее время являлись добропорядочными отцами семейств, столпами нашего общества. Пока я мысленно пробегала взглядом по их лицам, Триш осушила остатки вина и добавила еще два имени:

— И, разумеется, нельзя забывать моего тогда еще мужа и Фреда Сондерса.

15 Кто-то солгал

Несмотря на то, что «Леджер» является старейшей газетой округа, редакция размещается в современном здании — небольшом кубе, поставленном под углом к улице по соседству с бывшим табачным складом, где сейчас по выходным устраивается блошиный рынок. Внутри помещения отделаны кедровыми досками, покрытыми зеленовато-серой морилкой. Временами, особенно в разгар лета, здание почти полностью утопает в окружающих его березах и елях. Иллюзию еще больше усиливает фасад из стекла, за которым находится внутренний садик из небольших лиственных деревьев, которые летом дают тенистую прохладу, а зимой пропускают скупые лучи солнца.

В наши дни все тащатся от величественных старинных особняков, но я выросла в одном из них и уверяю вас, что такую домину нельзя протопить зимой и проветрить летом, а мыть в ней полы и протирать пыль хуже каторги. Если я когда-нибудь соберусь построить себе дом, я стащу чертежи у Линси Томаса.

Когда я ровно в половине девятого подъехала к редакции «Леджера», Лютер Паркер как раз выходил из машины. Газета подписывается в печать в одиннадцать часов дня в пятницу, и нам хотелось, чтобы Линси успел вставить в номер наше совместное заявление.

Лютер открыл входную дверь, пропуская меня вперед. Секретарша растерянно посмотрела на зажатую в руке телефонную трубку.

— Мисс Нотт! Я как раз звонила вам. Мистер Томас надеялся… — Она щелкнула клавишей внутренней связи. — Мистер Томас! Мисс Нотт сама только что пришла к нам в редакцию.

Почти сразу же в дверях своего кабинета в правом углу внутреннего дворика появился Линси Томас, высокорослый поджарый мужчина лет сорока с небольшим, с большой залысиной на лбу, гордый обладатель самых отвратительных в мире усов. Говорить он научился, ковыляя на слабых детских ножках за своей бабушкой по типографии, и его голос с тех пор так и не вернулся к нормальной громкости.

— Дебора! — воскликнул Линси, и его большущие карие глаза радостно сверкнули за блестящими стеклами очков без оправы. Он жестом пригласил нас скорее пройти к нему в кабинет. — Ты прямо прочитала мои мысли. Мистер Паркер, я Линси Томас. Мы с вами встречались на завтраке у Харви Ганта в прошлом месяце.

Он решительно сунул руку растерявшемуся Лютеру Паркеру. Тот пробормотал: «Да, конечно», судя по всему, не подозревая, что перед ним единственный в своем роде редактор газеты, который искренне не надеется на то, что люди запомнят его фамилию, громогласный голос и буйные усы.

Линси провел нас в свой кабинет. Половиной одной стены является здесь окно от потолка до пола, выходившее прямо на внутренний дворик. К несчастью, умиротворяющий эффект сводится на нет горами книг и газет, высящихся на всех горизонтальных поверхностях и даже на полу вдоль плинтусов.

— Я хочу знать, чей скруфулезный сфинктер исторг этот лживый кусок фекалий?

(Никто и никогда не слышал, чтобы Линси Томас употреблял бранные слова, но это определенно не означает, что его разум девственно чист. Вероятно, он выучил сотни синонимов от той самой бабушки, которая написала некролог на смерть моего деда.)

— Мы пришли как раз для того, чтобы это обсудить, — сказала я, убирая стопку книг с ближайшего кресла и усаживаясь в него. — Я не имею понятия, кто разослал эту грязь от моего имени.

— Что? Во имя адского серного пламени, о чем ты говоришь? — прогремел Линси. — Я адресовал вопрос к присутствующему здесь мистеру Паркеру.

— Подожди. — Я выхватила у него из руки газету, которой он размахивал. — Это не мой бланк.

— А кто говорит, что твой?

Лютер Паркер слишком воспитан, чтобы сбрасывать книги с кресла на пол, но, похоже, у него нет никаких моральных принципов, которые помешали бы ему читать через мое плечо. Судя по всему, читал он быстрее меня, потому что не успела я добраться до половины первого предложения, как он уже гневно брызгал слюной.

Эта листовка, напечатанная на бланке Лютера Паркера, почти полностью повторяла ту, что вчера была распространена в Мейкли, но только теперь семирогим чудищем, о котором предостерегались избиратели округа 11-С, была я.

Если верить всему, что было в этом открытом письме, Лютер Паркер примерный христианин и добропорядочный семьянин, который во время, свободное от защиты Истины, Справедливости и Американского образа жизни, пел вместе с ангелами. Мисс Дебора Нотт, напротив, представлялась незамужней (а) похотливой шлюхой, (б) бесстыдной стервой, (в) тайной лесбиянкой (выбрать нужное), дочерью крупнейшего бутлегера за всю историю округа Коллтон, защитником иностранных наркоторговцев, несомненно, отстегивающих ей долю прибыли. «Если мисс Нотт будет избрана в судьи, это будет означать ускоренные оправдательные приговоры для алкоголиков, наркоманов и всевозможных извращенцев».

— Это было во всех почтовых ящиках подписчиков «Ньюс энд обсервер», — произнес Линси своим сладкозвучным голосом, от которого дребезжали стекла. — Не в тех, что на Главной улице, но во всех глухих местах, где ночью не бывает ни души.

Сев за стол, он принялся крутить свои усы, читая листовку, напечатанную на моем бланке. Дочитав, Линси крутанулся в кресле и включил внутреннюю связь.

— Эй, Эшли, — крикнул он, — соедини меня с Гектором Вудлифом, хорошо?

Не знаю, зачем ему была нужна внутренняя связь, поскольку дверь кабинета оставалась открытой.

— Подождите, — остановил его Лютер. — Не надо вовлекать Вудлифа. Даже если он действительно приложил к этому руку, не стоит напоминать избирателям, что на выборах будет еще и кандидат-республиканец.

— Разумная мысль, — согласился Линси. — Эшли! Звонить не надо. — Он повернулся к нам. — Но если это не Вудлиф, кто еще от этого в выигрыше?

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, — раздельно произнесла я, — но, кажется, я единственная, кому по-настоящему вредят эти листовки. В одной я предстаю оголтелой расисткой, в другой рупором дьявола, защищающим организованную преступность. А мистеру Паркеру в вину ставится лишь цвет его кожи. Точка.

Лютер начал было возражать, но Линси задумчиво кивнул, соглашаясь со мной, и после минутного размышления Лютер тоже кивнул.

— Боюсь, вы правы, — признал он.

— Что-то вы не слишком этим расстроены, — заметила я. — А «Леджер» поддерживает вас, не так ли? Линси, признайся. Меня подставили?

Оба изобразили искреннее возмущение тем, что мне могла просто прийти в голову подобная мысль, но на предложение назвать другого человека, который выигрывал бы от этих листовок, смогли лишь выдвинуть жалкую кандидатуру Гектора Вудлифа. Да, Гектор на каждых выборах борется за то или иное место, но только для того, чтобы демократы не расслаблялись. Он никогда не вел настоящей избирательной кампании и вряд ли начал эту с подобной мерзости.

Мы вкратце обсудили наших бывших соперников, проигравших первый тур. Обида? Месть?

Лично я так не считаю.

В конце концов я согласилась на обращение, которое взывало к рассудку и справедливости избирателей и отвергало откровенно фальшивые листовки.

Ну конечно.

Вернувшись к себе в контору, я позвонила Минни и сообщила ей новые неприятные известия. Ее первоначальные ярость и негодование быстро уступили место практичному желанию узнать, кто стоит за листовками и почему.

— Мейкли в среду, Доббс вчера. Похоже на работу одиночки. Интересно, где он нанесет удар сегодня? В Коттон-Гроуве?

Положив трубку, я услышала голос Джона Клода, разговаривавшего с Шерри, и вышла из кабинета, чтобы показать ему последнюю листовку. Однако Джон Клод уже держал в руке экземпляр. Я рассказала ему о встрече в редакции газеты, и он многозначительно показал на старинные часы над лестницей.

— Первые экземпляры «Леджера» выйдут из-под печатного станка примерно через двадцать минут. Предлагаю всем на сегодня закончить работу. Пусть Шерри включит автоответчик. К понедельнику вся новизна выветрится. Дебора, желаю вам приятно провести выходные.

16 Назад туда, откуда я пришла

Мне предстояло присутствовать на благотворительных пикниках, пожимать руки избирателям, возможно даже целовать каких-то детей, но кружащиеся в воздухе листовки и «Леджер», готовый вот-вот выйти из типографии в Доббсе, не позволяли ни о чем думать. Мне ужасно захотелось отдохнуть, забыть о работе, об избирательной кампании, просто вырваться на природу и…

Дойдя до этого места, я сразу же поняла, как именно хочу провести следующие несколько часов. Натянув джинсы и кроссовки, я поехала на запад в сторону Коттон-Гроува. По дороге завернула в охотничий магазинчик и купила приманку. Мне оставалось только раздобыть удочку, торчащую из заднего окна машины, и я решила одолжить ее у Сета. Мне захотелось просто посидеть на берегу тихой заводи, глядя на качающийся поплавок.

На полпути мне пришла новая мысль, и я заехала в лавку Эм-Зеда Дюпри.

Это было одно из тех расположенных у оживленного перекрестка заведений, где торгуют понемногу всем: бельевыми веревками, сантехникой и электротоварами, мясными консервами, хлебом и молоком. На прилавке рядом с кассой лежала головка оранжевого сыра, на полках стояли стеклянные бутылки с всевозможными напитками, а на улице перед входом всего три заправочные колонки: с обычным бензином, с высокооктановым и с керосином. В холодную или дождливую погоду перед лавкой стояли бы четыре-пять пикапов. Однако в такой прекрасный майский день, как сегодня, стоянка была пустынной. Все владельцы пикапов сидели в кабинах огромных зеленых тракторов, пропалывая поля табака, кукурузы или хлопка.

— Эй, мистер Эм-Зед, как у вас дела? — спросила я у хозяина, пожилого худого мужчины, на моей памяти одетого исключительно в белую хлопчатобумажную рубашку с длинным рукавом и синий комбинезон.

— Не жалуюсь. А у вас как?

Сколько бы я ни заезжала к нему, у меня никогда не было полной уверенности, что он помнит, кто я такая, даже несмотря на избирательный плакат с моей фотографией, приколотый кнопками к двери лавки.

— Я тоже не жалуюсь, — ответила я, кладя на прилавок пакет крекеров с сыром и бутылку ледяной «Пепси» — мой обед.

— Нет смысла жаловаться на судьбу, правда? — улыбнулся хозяин. — Итак, на сегодня это у вас все, молодая дама?

— Налейте мне на десять долларов высокооктанового, и можно мне воспользоваться вашим телефоном?

— Звонок не междугородный, нет?

— Нет, сэр.

— В таком случае, звоните.

С этими словами он вышел налить мне бензин. Я же справилась по телефону, сможет ли доктор Викери принять меня без предварительной договоренности.

Вернувшись к аппарату, горничная ответила, что доктор Викери с радостью ждет меня.

Когда я была маленькой, приемная доктора Викери располагалась за аптекой, так что я ни разу не была в роскошном особняке, построенном его тестем. Повсюду были персидские ковры и антикварная мебель, и пахло лимонным маслом и воском. Горничная провела меня по коридору, через официальную гостиную, с роялем и писанными маслом пейзажами в позолоченных рамах, на милую веранду, выложенную каменной плиткой. В дальнем конце под колоннами в греческом стиле стояли плетеные кресла и столики, прячась в тени шпалер, увитых теми самыми желтыми розами, которые я видела во дворе сарая Майкла Викери. Горничная удалилась, и миссис Викери, оторвавшись от прополки ирисов, встала ко мне навстречу.

В этот момент из-за угла появился доктор Викери с садовыми ножницами в руках.

Муж и жена были приблизительно одного роста. Однако в детстве мне всегда казалось, что миссис Викери гораздо выше. Вероятно, потому, что у нее была фигура, которую в просторечии именуют «шикарной»: широкая кость, плотно сбитое тело, крепкие руки и ноги. Она по-прежнему осталась высокой, но мясо исчезло, обнажив фамильный скелет Дэнси. Теперь доктор Викери казался более высоким, полным бодрящих жизненных соков.

На миссис Викери были широкополая соломенная шляпа, трапециевидное одеяние из синей льняной ткани — разновидность халата, в котором работает в саду тетя Зелл, но только от дорогого модельера, — и белые холщовые перчатки, которые она не сняла, здороваясь со мной и предлагая угощения. Когда я отказалась, миссис Викери, кивнув, сказала:

— Поскольку у вас дело к моему мужу, не сомневаюсь, вы ничего не будете иметь против, если я продолжу заниматься цветами? Эта клумба заросла мокричником.

— Разумеется, — пробормотала я, хотя не видела ничего лишнего среди царственных стеблей, увенчанных голубыми, желтыми и пурпурными цветами.

Тем не менее миссис Викери передвинула зеленый виниловый коврик и, опустившись на колени, занялась истреблением невидимых сорняков. Окружающая ее стеклянная стена бросалась в глаза не так, как у ее сына, но тем не менее была на месте.

— Вы точно не хотите чаю? — спросил доктор Викери, присоединяясь ко мне за столиком под шпалерами.

Смахнув холщовой перчаткой с кресла желтые лепестки, он положил перчатки на столик с керамическим чайником и таким же ведерком со льдом. Оба предмета расписаны фирменной зеленью Майкла Викери. Насыпав в стакан кубиков льда, доктор Викери налил неизменную янтарную жидкость и протянул стакан мне, однако я уловила в его дыхании аромат кое-чего более крепкого, чем чай.

— Нет, благодарю вас, — улыбнулась я.

Подобно своим братьям, все детство я цвела подобно вечнозеленому лавру, поэтому мои воспоминания о посещении врачей ограничивались периодическими прививками, а также редкими переломами и растяжениями. Доктор Викери, человек нелюдимый и угрюмый, занимался детьми своих пациентов только потому, что в городе не было детского врача, а вовсе не потому, что он «был добр с детьми». И сейчас, став взрослой, я не почувствовала тепла, увидев его снова. Он продал практику по меньшей мере пятнадцать лет назад, но по-прежнему остался подтянутым и ухоженным. Как и с Майклом, годы обошлись с ним милосердно; доктор Викери остался красивым мужчиной несмотря на морщины на лице и старческие пятна на жилистых руках. В бледно-голубых глазах, внимательно смотревших на меня из-под полей старой выцветшей парусиновой шляпы, появился пресыщенный блеск.

Вдруг у меня в памяти отчетливо прозвучал чей-то осуждающий голос: «Ну вот, эта добрая женщина возится в саду с Майклом и девочками, а прелюбодей наверху собирает чемодан, готовясь отправиться на море со своей новой подружкой!» Голос человека белого, но необразованного. Одного из работников папы, который как-то раз помогал горничным Викери убирать в доме? Вспомнить лицо я так и не смогла, но у меня возникло ощущение, будто я всегда знала о том, что доктор Викери не отличался особой супружеской верностью.

Возможно, именно поэтому я не удивилась, когда вчера вечером Триш поместила его фамилию в свой список.

Тем не менее, я едва ли могла спрашивать у доктора Викери, не бросилась ли ему на шею Дженни, когда меньше чем в двадцати футах от нас возилась со своими ирисами миссис Ивлин Дэнси Викери.

— Чем могу вам помочь, мисс Дебора? — игривым тоном произнес доктор, решив проблему того, как обращаться к человеку, которого он лечил в детстве и который достиг определенных успехов в своем ремесле, но тем не менее так и не стал ровней Викери.

Бросившись в воду, я рассказала о просьбе Гейл узнать в последних неделях жизни ее матери.

— Вы ведь лечили Дженни Уайтхед, не так ли?

— Нет-нет, что вы. Неужели у ее дочери сложилось это ошибочное мнение?

— Я просто предположила, что поскольку она жила в соседнем доме…

— А, понимаю. Естественное заблуждение. — Доктор Викери поднял полный стакан чая в сплетенных руках. На холодном стекле блестели капельки воды, срывавшиеся на каменные плиты пола. — Нет, Дженни Уайтхед переехала сюда из Доббса, и я уверен, что она продолжала пользоваться услугами семейного врача, доктора Брюэра, если не ошибаюсь. Он уже умер. Правда, изредка ко мне обращался Джед Уайтхед, и я был первым, кто осмотрел малышку, когда ее нашли, поскольку ее педиатр был в Роли. Она была в ужасном состоянии! — Он покачал головой. — Поразительно, какой жизнеспособностью обладают дети. Если я поцарапаю руку, она будет заживать дней десять. Если поцарапать руку младенцу, через двадцать четыре часа нельзя будет найти и следов царапины.

Отпив большой глоток, доктор Викери поставил стакан на столик.

— Но вы время от времени все же виделись с Уайтхедами? — настаивала я. — Я хочу сказать, не только с Джедом. Ведь их двор примыкает к вашему саду.

Пышная молодая зелень в глубине сада полностью заслоняла вид, но я знала, что тесный дом, который когда-то снимали Уайтхеды, по-прежнему там.

— Нет, я с ними не встречался, — поспешно ответил доктор Викери.

Миссис Викери, ползающая на коленях вдоль грядки, снова оказалась в пределе слышимости.

— А ты, Ивлин? — окликнул ее он. — Тебе приходилось по-соседски разговаривать с Дженни Уайтхед?

— Я лишь попросила ее однажды указать няньке, чтобы та не мешала Майклу.

Она не оторвалась от своих ирисов. Когда работает радар, незачем видеть пламя взрыва, чтобы узнать о прямом попадании в противника.

Доктор Викери, казалось, не понял намека жены.

— Мешала Майклу? — переспросил он.

— В ту весну он писал натюрморт, который сейчас висит над камином в обеденном зале. Мои тюльпаны.

— Ах да. Твои тюльпаны. Но чем нянька ему мешала?

— Чарльз, не будь таким тупым. Разве ты не помнишь, как ругался на нас Майкл, когда мы разговаривали, мешая его работе?

— Но молодой мужчина весной, несомненно, простит молодой девушке то, что не прощает родителям?

Откинувшись назад, миссис Викери смерила мужа убийственным взглядом, и у меня мелькнула мысль, не удается ли тому каким-то образом обманывать себя насчет Майкла? Но затем, увидев вкрадчивую усмешку, в которой изогнулись его жестокие губы, я поняла, что обманывать себя приходилось не доктору Викери.

Мне никогда не нравилась пьеса «Кто боится Вирджинии Вульф?», и я прервала натянутую паузу, спросив:

— А что вы можете сказать о Говарде Граймсе?

— О ком? — учтиво склонил голову в мою сторону доктор Викери, а его жена вернулась к прополке ирисов.

— О том человеке, который видел Дженни в день ее исчезновения в машине с каким-то мужчиной. — Не вдаваясь в подробности, я рассказала о том, что освежила обстоятельства убийства Дженни в уголовной полиции штата. — Следователь сказал, что на момент смерти Граймса семь лет назад вы были его лечащим врачом. Мне казалось, вы отошли от практики значительно раньше.

— Я продолжал принимать некоторых пациентов, которые не хотели перемен, — сказал доктор Викери. — Говард Граймс был одним из них.

— И у него действительно были серьезные проблемы с сердцем?

— Подобно многим в округе Коллтон, Говард Граймс полагал, что может без вреда для здоровья поглощать в любых количествах соленую ветчину, жареных цыплят и пирожные с кремом. Да, мэм, у него действительно были серьезные проблемы с сердцем. Пока он соблюдал диету и принимал таблетки, все было в порядке. Но беда таких людей как Говард в том, что они роют себе могилу своими зубами.

Он снисходительно похлопал себя по упругому животу.

— Что ж, о вкусах не спорят, не так ли? — мило произнесла я.

Доктора Викери это нисколько не смутило.

— Да, но одни вкусы вредят здоровью больше, чем другие, мисс Дебора, — улыбнулся он. — Все хорошо в меру.

Резко вскочив на ноги, миссис Викери подняла коврик.

— Надеюсь, вы меня простите, мисс Нотт?

У нее на щеках багровели два больших пятна, но несмотря на прозрачный намек на мою попытку заигрывать с Майклом, ее самообладание вызывало восхищение. Я бы на ее месте давно разбила чайник о голову ублюдка.

Не дожидаясь моего ответа, она с гордо поднятой головой прошла по веранде и скрылась за стеклянными дверями.

— Трое детей, три раза потрахались, — пробормотал ей вслед доктор Викери, настолько тихо, что я усомнилась, предназначались ли эти слова для моего слуха. Затем он снова повернулся ко мне со своей бессердечной улыбкой. — Итак, мисс Дебора, вы точно не хотите чашки чаю?

После этого вырваться к Сету и Минни явилось огромным облегчением. Я застала брата с женой в их логове, без злобы ругающимися по поводу затрат на удобрения, цифры которых они вносили в компьютерную программу бухгалтерского учета.

— О, замечательно, — встретила меня Минни. — Я весь день пыталась дозвониться до тебя, но попадала на автоответчик.

— Джон Клод решил, что мы можем свернуться пораньше, до того, как газета выйдет из печати. Подождем, пока за выходные все не уляжется. Потому что если завтра утром появится новая пачка этих чертовых листовок…

— Именно об этом я и хотела с тобой поговорить, — просияла Минни. — Твоему брату пришла совершенно блестящая мысль.

Отвернувшись от компьютера, Сет откинулся на спинку кожаного кресла и сказал:

— Не знаю, насколько блестящая, но мне кажется, что поскольку сегодня пятница и ребята все равно будут мотаться всю ночь по городу, можно попросить их держать глаза открытыми.

— Я уже позвонила Хейвуду и Джеку, — подхватила Минни, — и оставила Герману сообщение на автоответчике. Ребята смогут следить за всеми почтовыми ящиками нашей части округа.

Я бросилась Сету на шею.

— Минни права, — воскликнула я. — Мысль просто блестящая!

— Еще немного, и я буду светиться в темноте, — согласился брат. — А теперь дай нам с женой еще пять минут, чтобы разобраться в цифрах. Потом мы сможем…

— На этот раз я приехала к вам не для того, чтобы говорить о политике, — остановила его я. — Мне пришла в голову мысль отправиться половить рыбу.

— Замечательно! — обрадовалась Минни. — Это даст тебе возможность хоть немного развеяться.

— Только в это время суток много не поймаешь, — предупредил меня Сет. — Снасти под навесом. Возьми сама все что тебе нужно.

К пруду, где я решила порыбачить, ведет приличная просека, но от машин я тоже устала. Отыскав ведро, старую соломенную шляпу Минни и пару тростниковых удочек, уже с леской, поплавками, грузилами и маленькими крючками, я прошла мимо грядок с овощами — тяжелые стручки гороха уже начинались, и я мысленно взяла на заметку набрать корзинку и захватить ее домой в Доббс, — через поле молодого табака до лесной тропинки, которая вывела меня к берегу вытянутого пруда.

Пруд был выкопан как резервуар для сбора воды еще в то время, когда большие близнецы носились с идеей завести большое стадо мясных коров. Затем Сет и Джек баловались в нем с зубатками, и еще, кажется, маленькие близнецы обсуждали мысль разводить здесь угрей для продажи на азиатских рынках. Когда все эти прожекты кончились ничем, папа осушил пруд, а заполнив его снова водой, запустил туда леща, краппи и окуня.

Оставив группу плакучих ив, отец очистил берега от остального кустарника, но деревья, подступившие к краю вычищенной полоски, отражались в зеркальной глади воды. Я села, прислонившись к стволу ивы, и отдалась захлестнувшему меня ощущению умиротворенности. Вдалеке за деревьями на невидимых полях ворчали трактора, а где-то рядом пел пересмешник, обозначая свои права на эту территорию. В остальном тишина нарушалась лишь ровным жужжанием насекомых да шорохом ящериц в траве — сельским эквивалентам гула лифтов.

С тех пор как я в последний раз вот так вырывалась на свободу, прошло уже чертовски много времени, и я прогнала из мыслей все кроме неба, деревьев и воды. Сет был прав. Еще слишком рано, чтобы надеяться на клев. Чуть дальше от берега стоял одинокий эвкалипт, протянувший к воде мертвую голую ветвь. Усевшийся на самый кончик ветки зимородок вырисовывался черным силуэтом на фоне пушистых белых облаков.

Высоко в небе лениво кружил краснохвостый ястреб, поймавший восходящий поток. «Да, он летал на крыльях ветра…»

Устроившись поудобнее спиной на стволе ивы, я решила немного отдохнуть, слушая пение птиц и цикад… Отдохнуть до тех пор, пока зимородок не нырнет, указывая на пробуждающуюся активность рыбы под водной гладью… До тех пор, пока…

Солнце уже склонилось к вершинам деревьев. Проснувшись от запаха табачного дыма, я открыла глаза, оставаясь неподвижной.

Тяжелые башмаки. Длинные жилистые ноги. Выцветшие шорты, стиранные столько раз, что ткань стала мягкой, словно ситец, и скорее белой, чем цвета хаки.

По мне разлилось ощущение блаженства. Подняв взгляд выше, выше, выше, я увидела глаза, голубые словно васильки. Я потянулась будто спящий ребенок, забыв о том, что мы поссорились и не разговариваем друг с другом.

— Привет, папа, — зевнув, сказала я.

— Привет, девочка. — От недоверчивости, если она и была мгновение назад, не осталось и следа. Выбросив окурок, отец сел на корточки на траву рядом со мной, глядя на пруд. — Много наловила?

Поднявшись на ноги, я стиснула его в объятиях с такой силой, что белая соломенная шляпа едва не отправилась в пруд.

— Так, это еще что такое? — проворчал отец, однако не пытаясь отстранить меня.

— Я надеялась, ты клюнешь на мой крючок, — улыбнулась я. — Черви просто страшно щекочутся.

Рассмеявшись, отец надвинул шляпу на лоб, взял удочку и сказал те самые слова, которые неизменно говорил мне, когда я была маленькой девочкой:

— Будешь ловить рыбу вместе со мной — сама клюнешь на собственный крючок.

Достав из банки с наживкой личинку, я протянула половину отцу, а вторую насадила на свой крючок и закинула удочку.

Как только крючок скрылся под водой, кто-то сразу же схватил червя, утаскивая красный пластмассовый поплавок в бурые глубины. Удилище изогнулось чуть ли не под прямым углом, и я быстро дернула концом, чтобы закрепить крючок в губе, после чего начала осторожно вытягивать леску. Рыбина сопротивлялась, но я не ослабляла натяжение, и вскоре над поверхностью воды показалась короткая и толстая извивающаяся тень. Вытащив ее на берег, я вытащила крючок изо рта бьющейся полфунтовой краппи.

Не успела я бросить рыбу в ведро, как папа вытащил ей в компанию другую, чуть побольше.

— Проголодались, малыши, да? — заметил он, когда в нашем ведре уже толкались три, четыре, пять рыбин.

— Это столько, сколько я готова чистить, — сказала я. — Тебе рыба нужна?

— Нет. Мейди готовит пирог с цыпленком.

— Вот как?

Пирог с цыпленком всегда был одним из моих излюбленных блюд.

— С салатом из шинкованной спаржевой капусты.

Еще одно мое любимое блюдо. Вероятно, Минни или Сет схватились за телефон, как только я вышла со двора.

— Ты приглашаешь меня остаться на ужин?

— Просто сообщаю, что еды достаточно.

— Ты всегда своеобразно выражаешь свои мысли, — с издевкой произнесла я.

Не сговариваясь, мы опустили поплавки до конца лески, чтобы крючки болтались у самой поверхности и не привлекали крупную рыбу, после чего от души насадили наживу. Как только черви опустились в воду, вокруг них закружились десятки мелких рыбешек, и наши поплавки дергались и плясали до тех пор, пока крючки не были объедены дочиста.

Мы развлекались так до тех пор, пока не израсходовали всю наживку. Над водой удлинились тени. Воздух наполнился золотистым свечением. Я чувствовала абсолютное спокойствие.

— Девочка!

— Гм?

— Кто написал эти мерзкие письма?

— Не знаю, папа.

— Ну а на кого ты думаешь?

Я пожала плечами.

— Ни на кого. Это полная бессмыслица.

— Тогда как насчет того, что я заколю свинью и устрою в твою честь большой пикник?

Развернувшись, я недоуменно уставилась на отца. Узнав о моем намерении бороться за кресло судьи, он страшно рассердился и попытался заставить меня снять свою кандидатуру. Мы наговорили друг другу много гадостей.

— Я по-прежнему не понимаю, зачем тебе нужно становиться судьей, — продолжал отец, — но если ты этого хочешь…

Я внутренне напряглась.

— Ты собираешься купить мне эту должность?

— Я просто не хочу стать тем, из-за кого ты потерпишь поражение, — произнес отец с таким смирением, которое я никогда не слышала в его голосе.

Тишину разорвали пронзительные крики. Краснохвостый ястреб опустился почти до вершин деревьев, и на него налетели три вороны, пытаясь прогнать прочь.

— Терпеть не могу ворон, — сказал папа. — Ястреб — он стащит весной одного-двух цыплят, а ворона будет все лето клевать кукурузу, а осенью обчистит деревья пекана. Только взгляни, как они гоняются за ястребом — храбрые лишь тогда, когда их много.

Он проводил ястреба взглядом зорких голубых глаз. Ему уже восемьдесят два года, однако он по-прежнему знает, что значит жить как ястреб и чувствовать за спиной острые клювы трусливых ворон.

— Как ты смотришь на то, что я останусь на ужин? — спросила я.

17 Такой развязки я не ожидала

В субботу утром я проснулась, готовая к худшему. Одному богу известно, сколько листовок было разложено по почтовым ящикам; в полдень в пятницу вышел «Леджер» с нашим заявлением; вся моя обширная родня так и рвалась в драку.

И что же произошло?

Ничего, черт побери.

Всякий раз, когда мы начинаем считать себя центром мироздания, мироздание, обернувшись, рассеянно вопрошает; «Прошу прощения, как, вы сказали, вас зовут?».

О, позвонили друзья, недоумевавшие, что происходит, однако в остальном царила полная тишина. Второй тур выборов окружного судьи — сущий пустяк по сравнению с соперничеством Харви Гантта, бывшего чернокожего мэра Шарлотта, пользовавшегося симпатиями избирателей западных районов штата, и Майка Изли, белого окружного прокурора из Саутпорта, которому отдавали предпочтение жители побережья.

По крайней мере, новых листовок не было.

Сын Хейвуда Стиви разбил своих кузенов и друзей на отряды, и они разъезжали по Коттон-Гроуву и Блэк-Крику почти до двух часов ночи, вооруженные блокнотами, куда записывались номера и описания всех подозрительных машин, таинственная деятельность у почтовых ящиков и вообще все необычное.

— И никто ничего не видел? — спросила я, когда Стиви позвонил утром.

Тот рассмеялся.

— Ну, не совсем так. Как-никак, это был вечер пятницы. Забавно, как много любопытного можно увидеть, если просто держать глаза открытыми.

— Все равно, благодарю за помощь.

Я отправилась сначала в Уиддингтон на званый обед с участием самых уважаемых жителей города, затем на заседание художественного совета Коттон-Гроува, где мне пришлось ответить всего на три доброжелательных вопроса относительно листовок.

После окончания заседания ко мне обратилась женщина, чье лицо показалось мне смутно знакомым. Я вспомнила, что эта деятельная натура входит в совет директоров нашего любительского театра. Она подошла ко мне, звеня обилием серебряных браслетов на руках, с пестрым платком, настолько небрежно наброшенным на плечи, что ей приходилось постоянно его поправлять.

— Мисс Нотт, я Сильвия Дейли. Наверное, вы меня не помните, мы вместе участвовали в постановке «Кто убил дорогую миссис?». Надеюсь, я могу задать вам один вопрос?

Она относилась к тем людям, которые каждое предложение заканчивают с восходящей интонацией.

— Да? — осторожно промолвила я.

— Поскольку вы являетесь хорошей знакомой Дена Макклоя? Когда вы встречались с ним вчера вечером, он ничего не говорил вам о том, что они с Майклом собираются уехать куда-то на выходные?

Сильвия Дейли ошибочно истолковала мое недоумение.

— Я работаю у них в мастерской по выходным, в субботу с десяти до двух, в воскресенье с часу до пяти? Всего восемь часов в неделю, и в основном я занимаюсь этим из хорошего отношения к ребятам. Им так трудно найти надежных работников. Разумеется, у меня есть ключ, но Майкл и Ден всегда предупреждают меня, если собираются куда-то уехать, чтобы я могла кормить Лили, если они оставляют собаку дома, но только на этот раз они не сказали мне ни слова, и я не знаю, как быть с деньгами?

Наконец выдохнувшись, она умолкла и, звеня браслетами, поправила платок.

— Простите, — сказала я, — наверное, вы что-то неправильно поняли. Вчера вечером я не встречалась с Деном.

— Но Кати сказала, что Ден вчера днем позвонил вам на работу и договорился вечером встретиться перед театром?

— Кати Кинг? Одна из работниц гончарной мастерской?

Сильвия Дейли закивала так истово, что платок сполз с плеча и упал одним концом на пол.

— Я позвонила ей, как только приехала к ребятам, и она мне так сказала.

Я покачала головой.

— Наверное, Ден оставил сообщение на автоответчике, но вчера мы ушли с работы рано, так что я ничего не получила. Извините.

Сильвия Дейл растерянно поправила платок.

— Мне совсем не хочется оставлять деньги в мастерской. Не то чтобы сумма была крупной, и все же… И что если ребята не вернутся до самого понедельника? Воскресенье — такой день, понимаете? И как мне быть с Лили?

Оставив ее трясти в нерешительности браслетами, я осторожно попятилась назад и тут же наткнулась на престарелого поэта и будущего драматурга, которым хотелось обсудить со мной Первую поправку к конституции.

Гадая, кто еще мог не знать о том, что в пятницу мы ушли с работы рано, я позвонила в контору и ввела код включения автоответчика на прослушивание. И действительно, среди несущественных рутинных сообщений я услышала голос Дена Маккоя: «Сообщение для Деборы Нотт. Пожалуйста, попросите ее встретиться со мной сегодня вечером в девять часов у любительского театра. У меня будет для нее что-то особенное».

«Что именно, Ден? — мысленно спросила я, набирая телефон “Гончарного круга”. — Еще один винтовочный выстрел?»

Мне никто не ответил. После пяти звонков включился автоответчик. Я оставила сообщение, что отвечаю на звонок Дена и вернусь домой к одиннадцати. По всей Америке автоответчики разговаривают с автоответчиками.

Вероятно, вчера Дуайт нагнал на Дена страха господнего. Наверное, тот решил лично принести извинения. Если только не…

Я вдруг вспомнила роскошный плащ из темно-красного бархата, который Ден сшил для «Новых приключений Красной Шапочки». Девушка, исполнявшая роль Красной Шапочки, была просто ужасна, но костюм получился изумительным. Он мне настолько понравился, что я попросила Дена продать его мне, но плащ получился полезным и универсальным, и Ден не захотел с ним расставаться. Однако он дал слово, что если когда-нибудь передумает, я буду первой в очереди на покупку. С тех пор мы с ним постоянно шутили по этому поводу.

«Не это ли лучший способ примирения?» — думала я, направляясь по Сорок восьмому на юг к Мейкли. Как жаль, что мы не встретились с Деном вчера.

Вечером у меня было намечено выступление на ужине Общества одиноких родителей — от меня ждали разъяснений по некоторым вопросам опеки и алиментов; я хотела заручиться лишними голосами, — но мне все равно нужно было еще убить час времени. Повинуясь внезапному порыву, я развернулась и поехала назад в Коттон-Гроув.

Не то чтобы я ожидала по прошествии двадцати четырех часов застать Дена на стоянке перед театром. С другой стороны, если они с Майклом помирились и приняли скоропалительное решение уехать на выходные, подобный экстравагантный жест вполне возможен. Я представила себе, как Ден укладывает плащ в полиэтиленовый мешок для одежды и вешает под аркой черного входа с большой запиской «Меа culpa[3], Дебора» или другим столь же драматичным признанием.

Странно наблюдать в семейных парах центробежные силы, которые со временем сближают супругов или же наоборот разводят их в разные стороны. Минни и Сет с годами становятся все более похожими друг на друга; с другой стороны, остается только гадать, почему брак Викери не развалился еще много лет назад. Гордость? Нежелание перемен? А взять Майкла и Дена. Вот уж точно странная пара. Майкл такой холодный и приземленный, если не считать ограду, увенчанную правильными крестами. И Ден, такой театральный и импульсивный — определенно, он дал мне по-новому прочувствовать выражение «взрывной как порох», — но в то же время способный на щедрое тепло, которое я никогда не замечала в Майкле. Неудивительно, что их союз в беде.

«По крайней мере, они по-прежнему чтят данные друг другу обеты», — чопорно произнес святоша у меня в душе.

Прагматик промолчал.

Здание, в котором размещался любительский театр Коттон-Гроува, начало свою жизнь сто лет назад в качестве школы в центре города, состоявшей из единственной классной комнаты. Одна комната разрослась до трех, но затем в двадцатые годы школа перебралась в новое кирпичное здание. Старое здание сразу же купила община пятидесятников и перенесла его на берег ручья Поссум-Крик, на пять миль от северной окраины Коттон-Гроува. В пятидесятые, вскоре после того, как старейшины церковной общины взяли новую закладную для перестройки здания, давно тлевшие среди верующих разногласия по поводу трактовки Священного Писания наконец разгорелись открытым пламенем, что привело к расколу общины. Более состоятельные члены, покинув старое здание, выстроили новую церковь на пересечении дорог к югу от Коттон-Гроува. Остальная паства, не в силах справиться с выплатами по закладной, вскоре перетекла в другие секты, и банк лишил их права пользования недвижимостью.

Здание пустовало несколько лет, переходя из рук в руки. Различные предприниматели пробовали основать здесь свое дело, но все затеи заканчивались неудачей. И вот наконец только что организованный любительский театр, собрав средства, выкупил здание. Расположенный достаточно близко Роли поставлял приличных любительских актеров; и после того, как театр сделал себе имя неплохими музыкальными комедиями и мелодрамами, тот же Роли стал обеспечивать его публикой, готовой платить за билеты.

Гравийная дорога петляет от шоссе между соснами и азалиями до старого белого бревенчатого здания на берегу ручья. Освещенная в спину вечерним солнцем, я выехала на просторную стоянку. Аккуратная афиша извещала о том, что первого июня состоится премьера «Обручения беспокойной Бетти». Как я и думала, стоянка оказалась пустой, но я объехала здание. Там, сзади, под аркой крыльца находились двустворчатые двери черного входа, через который в театр вносили мебель и декорации.

К моему удивлению, у дальнего конца бетонного пандуса стоял «вольво» Дена. На дверь черного входа падала тень, и все же я разглядела, что одна створка чуть приоткрыта.

Я посигналила.

Ничего.

Заглушив двигатель, я вышла из прохлады кондиционера на раскалившуюся на солнце траву. Горячий воздух облепил мне обнаженные руки словно тот самый красный бархатный плащ.

Солнце уже опустилось за вершины сосен, и на берег ручья легла тишина. Пройдя по бетонному пандусу, я толкнула незапертую дверь.

— Ден! Майкл! — окликнула я. — Есть здесь кто-нибудь?

Вдруг до меня дошло, как же глупо заходить в уединенное здание, расположенное у черта на рогах. Возможно, пустое, а может быть, и нет. Если учесть, что всего в десяти футах от входа стоит машина Дена.

«И не будем забывать, что он слишком беспечно обращается с винтовкой», — заметил прагматик.

«Та, которая, убоявшись, убегает, остается жива, чтобы встретить в страхе следующий день», — нервозно согласился святоша.

Я попятилась назад, чувствуя себя довольно глупо. С другой стороны, в багажнике моей машины лежит снаряженный револьвер 38-го калибра, и я решила, что сейчас самый подходящий случай достать его.

Бетонный пандус возвышался над землей всего на восемь или девять дюймов, но, обернувшись, я оказалась как раз напротив переднего сиденья «вольво». Внезапный резкий прилив адреналина отшвырнул меня назад. Движимая неудержимым первобытным инстинктом самосохранения, я ни о чем не думала. Единственной моей реакцией стал стремительный рывок через открытое пространство к своей машине. Объятая ужасом, я прыгнула за руль и рванула с места так стремительно, что во все стороны брызнул гравий. Я сползла вниз и пригнулась, ожидая в любое мгновение получить между лопатками заряд из ружья.

Такой же заряд, как тот, что выбил лобовое стекло «вольво» со стороны водителя и превратил в кровавое месиво лицо Дена Макклоя.

18 Пусть весь мир уходит прочь

— Со мной все в порядке, — в третий раз повторила я.

— Ты уверена? — не унимался Дуайт Брайант.

В качестве начальника следственного отдела он распределил всех своих людей по местам и теперь сам получил возможность подойти к моей машине и выслушать мой рассказ. Я остановилась на краю лужайки позади театра и, открыв дверь, выставила ногу на землю. Дуайт прислонил свое крупное мускулистое тело к машине, и мы смогли разговаривать, следя за происходящим.

Хотя было еще достаточно светло, фотографы расставили вокруг «вольво» Дена переносные софиты, чтобы снять салон во всех ракурсах перед тем, как извлечь труп.

Пока что все делалось четко по инструкциям. Возможно, я оставила следы на месте преступления, приехав и уехав, но после того, как я добралась до телефона и позвонила в канцелярию шерифа, первый же откликнувшийся на вызов полицейский перегородил дорожку, которая вела от шоссе. Все машины чрезвычайных служб проехали напрямую через лужайку к стоянке за театром, а один из ребят из команды Дуайта внимательно осмотрел дорожку и стоянку. Сомневаюсь, что он что-либо нашел. На гравии не остается никаких следов, дождей не было уже больше недели, а после двух-трех жарких солнечных дней песчаная почва становится твердой как камень.

Дуайт хотел узнать, как я обнаружила тело, и я рассказала ему про Сильвию Дейли и сообщение, которое Ден оставил на автоответчике.

— И ты полагала, он будет ждать так долго? — недоверчиво спросил Дуайт.

— Не он, — объяснила я. — То, что он собирался мне дать.

Бархатный плащ казался такой мелочью по сравнению со смертью Дена, что я решила по возможности не упоминать о нем. Прежде чем Дуайту пришла в голову мысль спросить меня об этом, я сказала:

— Он случайно не упоминал об этом во время вашего разговора в четверг?

— Нет.

— А что он сказал? Я хочу сказать, по поводу выстрелов в среду.

Дуайт печально усмехнулся.

— Побожился, что он тут ни при чем, дал слово больше так не делать. — Он перенес вес своего тела на машину, проминая рессоры. — Мне очень хочется знать, где сейчас Майкл Викери.

— Ты полагаешь, это Майкл…

— Ну, ты сама говорила о мужских менопаузах.

В одной из полицейских машин затрещала рация, и я вдруг вспомнила, что меня ждут. Дуайт предложил попросить одного из полицейских связаться с диспетчером, чтобы тот предупредил Общество одиноких родителей Мейкли о том, что я не смогу приехать.

Когда я выходила из машины, Дуайта окликнул Джек Джемисон, молодой толстенький помощник шерифа:

— Майор Брайант, можно вас на минутку?

На самом деле это заняло гораздо больше одной минуты. Что бы ни показал Джемисон Дуайту в салоне «вольво», это вызвало новый всплеск активности. Полицейский, к которому я обратилась, не успел передать диспетчеру мое сообщение, как Дуайт уже начал подавать в розыск данные на серый «форд» Майкла Викери.

Солнце наконец растворилось за соснами. Быстро стемнело. Я вдруг почувствовала себя такой уставшей, словно целый день работала на табачной плантации. Внезапно меня охватила грусть по поводу насильственной смерти Дена. Он был почти на пятнадцать лет старше, и они с Майклом вели достаточно замкнутый образ жизни, поэтому близкими друзьями мы с Деном не были, но мы были друзьями, и я меня огорчила смерть такой яркой личности. Я печально улыбнулась, вспоминая шутки Дена во время репетиций «Ночи 16-го января», его откровенные замечания относительно моих собратьев-актеров. Едкие, умные и удивительно точные. Нашему любительскому театру будет непросто найти замену Дену Макклою.

Все это промелькнуло у меня в голове, пока Дуайт описывал внешность предполагаемого водителя пикапа. Наверное, я сама не сознавала в полной мере свою усталость, потому что никак не могла понять, почему Дуайт дает описание Дена.

Наконец санитары вытащили из машины безжизненное тело. Подойдя к ним, я заставила себя еще раз внимательно посмотреть на убитого, не задерживая взгляд на обезображенном лице.

Мы всегда видим то, что хотим видеть, правда? Я предположила, что человек, сидящий в машине Дена, за рулем, где должен был сидеть Ден, на том самом месте, где Ден предложил встретиться, и есть Ден.

Я ошиблась.

Теперь я ясно видела, что выстрел из ружья размозжил лицо Майклу Викери.

Убийство попало в одиннадцатичасовой выпуск новостей всех местных телеканалов и на передние полосы воскресных газет восточной части Северной Каролины.

Отпрыск влиятельного местного семейства, полиция ищет его пропавшего партнера, труп обнаружила известная кандидатка на судейскую мантию — вся та ненужная огласка, которой раньше мне удавалось избегать, теперь вернулась с лихвой.

Телевизионные сюжеты вращались в основном вокруг Майкла и Дена, но у газет было достаточно времени и места для того, чтобы упомянуть и меня, поскольку экспертиза определила, что Майкл был убит около девяти часов вечера в пятницу, в то самое время, когда Ден Макклой должен был встретиться со мной. Канцелярия шерифа никак не комментировала ни официально, ни приватно то, почему вместо Дена к театру приехал Майкл Викери и почему встреча, на которую я не пришла, обернулась убийством.

Дуайт поступил очень любезно, воздержавшись от догадок вслух, однако средства массовой информации оказались не такими тактичными.

Упомянув про мое образование и профессиональные достижения, газеты не преминули напомнить о том, что я являюсь «единственной дочерью Кезии Нотта, одно время считавшегося крупнейшим бутлегером Северной Каролины». Два-три издания намекнули на то, что я — по крайней мере, до недавнего времени, — оставалась единственной белой овечкой в печально знаменитом семействе, в то время как другие уцепились за эпизод с листовками, оставив впечатление, будто убийство Майкла имело какое-то отношение к моим взглядам на проблемы секса, цвета кожи, наркотиков, беспошлинного алкоголя и бог знает чего еще.

Хотя средства массовой информации очень осторожно избегали публиковать любые материалы, которые могли бы привести к искам о защите чести и достоинства, огромная трясина вопросов без ответов, многозначительных намеков и недомолвок надолго засосала внимание аудитории. У меня возникло мрачное предчувствие, что я наблюдаю за тем, как мутный, неприятно пахнущий поток уносит прочь мою судейскую мантию.

Прошел понедельник, а никаких известий о Дене Макклое и сером «форде»-пикапе не появилось.

Когда миссис Викери узнала о гибели Майкла, с нее случился сердечный приступ, и она, по слухам, двое суток провела на сильных успокоительных, опустошенная, не в силах принять смерть сына. Впервые на моей памяти Ивлин Викери настолько отдалась обычному горю. Пошли пересуды о том, что она близка к самоубийству и при ней постоянно дежурит сиделка, однако никто в это не верил. Доктор Викери отказывался встречаться с журналистами, но рабочие, трудившиеся в мастерской «Гончарный круг» его сына, наоборот, никак не закрывали рты.

В особенности одна из них, Кати Кинг, страдающая тем, что дядя Эш называет «врожденной деформацией языка»: язык прикреплен к небу посередине, и оба его конца свободно болтаются.

— Право, я ничего не могу сказать, — заявляла она каждому журналисту, обратившемуся к ней, после чего начинала болтать без умолку.

Единственный положительный момент — для Дена Макклоя — заключался в том, что не только Майкл знал о встрече, которую Ден назначил мне у театра. Кати рассказала об этом в переполненном магазине, куда заскочила за свежим молоком, а затем распространялась на репетиции хора. Репетиция закончилась в половине девятого вечера, так что теоретически к без четверти девять о намеченной встрече могла знать половина Коттон-Гроува.

С другой стороны, репутации Дена очень вредило то, в каких красочных подробностях Кати описала ссоры, происходившие между двумя партнерами в последние месяцы. Судя по ее словам, их долгие отношения близились к концу. Похоже, я со своим легкомысленным замечанием насчет мужской менопаузы оказалась не так уж далека от правды. После того как Майклу стукнуло сорок, он зачастил в гей-клубы по всему Университетскому треугольнику. Первое время Ден старался не обращать внимание на непостоянство Майкла, однако в последнее время это часто приводило к буйным и желчным сценам.

— Последний год был просто ужасным! — повторяла Кати.

Ее коллеги по работе были не так словоохотливы, но все же скрепя сердце подтверждали заявления Кати насчет усиливающегося раскола в отношениях между двумя мужчинами. Кроме того, все сходились в том, что в среду по мельнице стрелял Ден. Кати видела, как он взял винтовку из кабины пикапа Майкла и бросил ее в свой «вольво». По ее словам, Ден даже признался, что ездил в лес и сделал пару выстрелов по сосне, но при этом он не целился в Майкла. «Если я когда-нибудь в него выстрелю, то не промахнусь», — якобы пригрозил он.

— На самом деле, — заявила одному из журналистов Кати Кинг, — лично мне показалось, что мистер Макклой хотел напугать Гейл Уайтхед.

После чего, естественно, в понедельник газета, в которой работал этот журналист, опубликовала подробный отчет об убийстве Дженни Уайтхед.

Гейл тотчас же залегла на дно в доме у своей бабушки.

— Я не хочу общаться с прессой, — сказала она, когда я позвонила, чтобы проведать ее, — но знаешь, Дебора, возможно, все это не так уж и плохо. Конечно, я говорю не про смерть Майкла Викери — это ужасно! Я до сих пор не могу поверить, что мы совсем недавно говорили с ним, а сейчас его уже нет в живых. Но раз это заставило всех вспомнить о моей матери… Как ты думаешь, быть может, он все же знал больше, чем сказал нам? Быть может, он поделился этим с Деном, а тот намеревался рассказать тебе?

— В таком случае, зачем Дену его убивать? — спросила я, пытаясь взглянуть на случившееся с точки зрения логики. — Если Ден собирался уличить Майкла, это Майкл мог попытаться его остановить, а никак не наоборот. Тут есть неувязка.

— Ничего, ты все распутаешь, — поспешно сказала Гейл.

Вот как? Сейчас, когда мне нужно спасать избирательную кампанию?

— Послушай, дорогая… — начала было я, но Гейл остановила меня протестующим завыванием.

— Дебора, теперь ты просто не можешь остановиться. Ты уже так все разворошила, что достаточно будет просто задавать нужные вопросы, и что-нибудь обязательно всплывет. Ну пожалуйста!

Вздохнув, я согласилась по крайней мере выслушать любого, кто остановит меня на улице и захочет излить душу.

А в мире действительности утренние газеты начали мешать работе в конторе «Ли, Стивенсон и Нотт». Клиенты могут попадать на первые полосы, но адвокаты — никогда; однако моя фамилия стала настолько часто встречаться в печати, что выражение болезненного недовольства прочно поселилось на худом аристократическом лице Джона Клода.

Во вторник Рэйд за утренним кофе сообщил пару любопытных новостей.

Амброз Дотридж, поверенный Майкла и Дена, обмолвился о том, что Майкл незадолго перед смертью решил разобраться в сложных финансовых взаимоотношениях со своим компаньоном. Больше того, на минувший понедельник он назначил встречу с Дотриджем по поводу своего завещания.

— У Майкла и Дена был общий банковский счет, — объяснил Рэйд, — но сама мастерская и земельный участок принадлежат Майклу. Точнее, миссис Викери. Эта земля Дэнси досталась ей в наследство.

— Майкл так и не вступил в собственность? — пришел в ужас Джон Клод.

Он сам ни за что бы не позволил клиенту вкладывать средства в собственность, принадлежащую другому члену семьи, вольному распоряжаться ей по своему усмотрению, даже если этот другой член — мать клиента.

— Все было не настолько плохо, — усмехнулся Рэйд. — Миссис Викери сдала сыну землю в аренду сроком на девяносто девять лет за номинальную плату пятьдесят долларов в год, так что Майкл фактически был владельцем участка.

— Вот как? — произнес Джон Клод, учуявший любопытное юридическое дельце, по поводу которого с радостью поспорит любой адвокат, особенно если…

— Да, — подтвердил Рэйд. — Амброз сказал мне, что Майкл Викери и Денис Макклой составили завещания в пользу друг друга.

— Ага, — улыбнулся Джон Клод.

— Так что если бы Майкл дожил до вчерашнего дня и встретился со своим адвокатом, Ден остался бы ни с чем, — задумчиво произнесла я. — А так он получает все, в том числе права на аренду земли Дэнси.

— Только не в том случае, если бы договор аренды составлял я, — заметил Джон Клод.

Это был прозрачный намек на то обстоятельство, что Амброз Дотридж делал излишне большой упор на стандартные формы, годные на все случаи жизни, которые приводятся в юридических справочниках. Вспомнил ли он (если вообще знал в то время), что у Майкла Викери скорее будут «наследники и правопреемники», чем «пользующиеся правом наследования потомки»?

— На самом деле все элементарно просто. Убийцы не наследуют своим жертвам, — напомнил Джон Клод.

Шерри принесла утреннюю почту и стала разбирать ее на противоположном конце длинного стола.

— Презумпция виновности? — сказала я.

Зазвонил колокольчик у входной двери, и Шерри вышла встретить пожилую миссис Каннингхэм, приходящую к нам каждый месяц, чтобы подправить тонкости своего завещания.

После ухода миссис Каннингхэм я побеседовала с двумя женщинами. Одна из наших молодых секретарш скоропалительно выскочила замуж и переехала жить в Нью-Гемпшир. Повозившись с большим количеством временных замен, мы пришли к выводу, что заместить нашу потерю смогут только два человека. Наши секретарши должны быть достаточно опытными профессионалками, чтобы удовлетворять Джона Клода и меня, достаточно некрасивыми или верными мужу, чтобы их не пытался затащить в постель Рэйд, и достаточно покладистыми, чтобы подчиняться Шерри. Я уже начинала тревожиться, что таких нет в природе, но вскоре должен был состояться очередной выпуск юридической школы Коллтона. Быть может, нам все же повезет.

Когда я вернулась в контору после запоздалого обеда, Шерри сказала:

— У тебя в кабинете Дуайт Брайант. По-моему, у него какое-то официальное дело.

— Вот как?

Войдя в кабинет, я застала Дуайта у письменного стола.

— Я тебе не помешала?

— Что?

— Ну, как бы ты отнесся к тому, — в бешенстве воскликнула я, — если бы я пришла к тебе в кабинет и стала рыться в твоих бумагах?

— Слушай, я вовсе не рылся в твоих бумагах, — запротестовал Дуайт. — Мне просто показалось, я не видел этой фотографии миссис Сью и мистера Кеззи.

Я оставила фотографию у стакана с карандашами, а Дуайт, взяв со стола, поднес ее к окну, к свету. Это был черно-белый снимок, который я сделала дешевым аппаратом, подаренным мне на девятилетие. Мама на ней запечатлена сидящей на крыльце, папа стоит, прислонившись к столбу, держа шляпу в руке. Оба улыбаются в объектив, но по тому, как полуобернуто к отцу стройное тело матери, как склонена к ней его голова, видно, что родители разговаривали друг с другом, когда я окликнула их: «Снимаю! Улыбочку!».

В свое время снимок мне не понравился. Но теперь я видела, что мне удалось запечатлеть то электричество, которое неизменно присутствовало между отцом и матерью.

— Ее подарил мне в пятницу папа, — сказала я.

Поставив фотографию на место, Дуайт взял большой конверт из плотной бумаги и сел за стол.

— Да, я слышал, что вы помирились.

В другое время я бы оспорила его слова, но сейчас Дуайт выглядел смертельно усталым, и я воздержалась от перепалки. Вместо этого я мягко произнесла:

— Мы сделали шаг навстречу. Что тут у тебя?

Раскрыв конверт, Дуайт вытряс из него две пластиковые папки, в каждой из которых лежало по листу бумаги. Мне достаточно было одного взгляда, чтобы понять: это те самые оригиналы фальшивок, склеенные на бланках моем и Лютера Паркера. Оба листа были покрыты остатками графитового порошка, который используется для снятия отпечатков пальцев.

— Где ты это нашел? — спросила я.

— Мы получили ордер на обыск «Гончарного круга». В субботу вечером пробежались наспех, убеждаясь, что Макклоя там нет; вчера вернулись и стали искать более основательно. Любопытно. Почти вся одежда Макклоя и его личные вещи пропали, но вот это было спрятано в бумагах у него на столе. У них есть собственный копировальный аппарат в конторе при магазине. Та же самая бумага. На обоих листах множество отпечатков Дена. Это он их склеил, в этом нет сомнений.

Я была раздавлена.

— Ден? Да он интересовался политикой не больше пуделя Джулии Ли. Зачем ему все это?

— То же самое я хотел спросить у тебя. — Дуайт тряхнул большой светловолосой головой. — Быть может, для того, чтобы ты перестала копаться в обстоятельствах смерти Дженни Уайтхед?

— Да Ден ни разу в жизни ее не видел! — возразила я.

— Да, но Майкл был с ней знаком.

— Едва знаком. Но даже если они знали друг друга хорошо, что с того? У Майкла не было никаких причин убивать Дженни.

— По крайней мере, мы о них не знаем. — Дуайт поднялся из-за стола. — Если я тебя хорошо знаю, ты все равно продолжишь свои раскопки. Если услышишь что-нибудь такое, о чем мне следует знать…

— Да-да, — заверила его я.

Услышав мой усталый голос, Дуайт усмехнулся, и в течение почти полминуты мне казалось, что он протянет руку и взъерошит мне волосы, как будто я снова стала маленькой девочкой, а он — долговязым подростком, постоянно болтающимся с моими братьями. Наши взгляды на мгновение встретились, и, непостижимо, оба вдруг с испугом поймали себя на том, что спокойная непринужденность сменилась неуклюжим смущением.

Дуайт ушел — убежал? — без обычных наставлений старшего брата.

«Ну, ну, ну,» — подумала я.

Однако прежде чем я успела углубиться в размышления на эту любопытную тему, зазвонил телефон.

— Дебора Нотт, — автоматически ответила я.

— Дебора, ты должна мне помочь, — сдавленно произнес мужской голос.

— Кто…

— Это я, Ден Макклой.

19 Я зашла слишком далеко

В течение целых двух недель днем непрерывно светило солнце. Сейчас, когда хорошая погода была бы как нельзя кстати, с обеда со стороны океана стали накатываться одна за другой набухшие дождем тучи, неся с собой холод.

Прохлада была мне только на пользу.

После звонка Дена Макклоя я все еще обливалась жарким потом, и дело тут было не в показаниях термометра. Я спросила у Дена, какого черта он завалил весь округ лживыми листовками, очерняющими меня, а теперь звонит и умоляет о помощи.

— Я все объясню, — пообещал он. — Только скажи, что ты мне поможешь. Дотридж не хочет шевелить своей жирной задницей.

— Ты связывался с Амброзом?

— Он предложил мне сдаться властям, и только после этого мы сможем поговорить. — Судя по голосу, Ден был на грани паники. — Теперь, после смерти Майкла, Дотридж бросит меня на растерзание волкам. Он всегда меня ненавидел. После стольких лет он по-прежнему…

— Послушай, Ден, если ты не придешь с повинной…

— И ты тоже? — Мой слух разорвал истеричный вой. — О боже! Я наложу на себя руки! Клянусь!

Я попыталась его успокоить, но Ден завелся так, что никакие мои увещевания насчет мудрости совета Дотриджа не пробивали глухую стену. Я все еще была на него зла. С другой стороны, если он не убивал Майкла, возможно, объяснимы его горе и паника, неудержимым потоком струящиеся по телефонным проводам.

— Ден, дело не в том, что думаю я. Главное — что ты можешь доказать.

— В таком случае, помоги мне доказать свою невиновность. Пожалуйста, Дебора! Мне нужен адвокат, который бы мне верил. Ну хотя бы приезжай и поговори со мной. Пожалуйста!..

Вопреки здравому смыслу я в конце концов согласилась встретиться с Деном в парке Пуллен, расположенном в миле к западу от капитолия штата. Парк — одна из достопримечательностей Роли.

Когда я положила трубку, за окном ярко светило солнце, поэтому я выехала из Доббса в тонкой бежевой блузке в тон летним брюкам. Однако прежде чем я успела доехать до Гарнера, машину накрыли два ливня и температура воздуха существенно понизилась.

Определенно, не лучшая погода для катания на карусели.

Когда я подъехала к почти пустой стоянке перед парком, ливни утихли до нудной мороси. Выйдя из машины на холодный сырой воздух, я зябко поежилась.

Разумеется, зонтика у меня не было. Его одолжил Рэйд еще в марте и с тех пор так и не вернул.

Я отправилась на звуки древней шарманки мимо рядов мокрых от дождя роз и красодневов, мимо гортензий, настолько пропитавшихся водой, что их синие цветы склонялись до самой земли, пока наконец не дошла до круглого деревянного сооружения, обнесенного оградой из сетки и штакетником высотой по пояс.

Городская карусель Роли — это настоящее чудо. Аттракцион построен еще в начале века. Блюстители старины считают, что место карусели в музее, и приходят в ужас, видя, как детвора год за годом лазает по сказочным зверям, пришпоривая их каблуками по эмалированным бокам, чтобы они бежали быстрее. Однако лично я обеими руками поддерживаю отцов города: здесь животным гораздо веселее, чем в каком бы то ни было музее.

Но как это в духе Дена: выбрать для встречи именно это место. Он прекрасно понимает, что ему нужно отдать себя в руки шерифу Боу Пулу и попытаться нанять себе в защитники Перри Мейсона. Вместо этого Ден решил воспроизвести сцену с каруселью из фильма «Незнакомцы в поезде». Однако сейчас, под дождем, то затихающим, то вновь усиливающимся, как будто кто-то чинит душ, трагедия должна была превратиться в фарс.

Ладно, хорошо хоть Ден не назначил встречу на смотровой площадке небоскреба Эмпайр-стейт-билдинг. (Да, я обожаю смотреть видео.)

На самом деле если бы день оставался таким жарким и солнечным, парк был бы прекрасным местом для встречи, так как его бы заполнили дети всех возрастов. Но сейчас, в дождь, у карусели собрались всего полдюжины детишек, один в сопровождении по виду «воскресного папы», остальные на попечении двух мамаш и одной пожилой женщины.

Следуя инструкциям Дена, ставшим теперь просто нелепыми, я купила билет и стала наблюдать за слаженной работой коленчатых рычагов над головой, поднимающих и опускающих зверей, и плавными оборотами всего сооружения, кружащегося с размеренным изяществом, почти забытом в нашем компьютеризированном мире. В те времена люди еще не так стремились скрыть шестеренки и винтики механизмов. Больше того, они наоборот выставляли их напоказ как доказательство того, что им по плечу любая техническая проблема.

Повторяющийся мотив восстановленной шарманки навеял мысли о временах Тедди Рузвельта, трамваях и красных платьицах с кружевами, перевязанных розовыми и голубыми лентами.

Круглая деревянная платформа остановилась, и я направилась прямо к тому самому животному, которое больше всего любила в детстве: к гордой серой кошке с золотой рыбкой во рту. В то время это был единственный зверь, которому я доверяла.

Детей из сельских районов вывозили в парки аттракционов редко, и я успела перерасти карусель, прежде чем научилась определять заранее, будет ли выбранный мной жеребец гарцевать или же останется стоять на месте словно застывший. До тех пор, если моя кошка оказывалась уже занята и мне приходилось выбирать другое животное, все зависело от случая. Я настороженно ждала в чужом деревянном седле начало музыки, гадая, повезет ли мне на этот раз. Подавленное разочарование, если мой тигр или олень стоял неподвижно, но — о, полное блаженство, если он, как только карусель начинала набирать ход, отрывался от земли!

Первый сеанс окончился, и я купила еще один билет. Мускулистый парень, вручную вращавший шестерни в центре карусели, вел себя так, будто я устремилась прямиком к коту напротив него потому, что захотела пофлиртовать. Поскольку народу было мало, он растянул сеанс дольше обычного. Дети и мамаши были в восторге, но отец и бабушка обменялись неодобрительными хмурыми взглядами. У меня не было желания вдаваться в дискуссии по поводу закона об опеке, и я в который раз сверилась с часами, гадая, куда запропастился Ден.

— Похоже, он не придет, — ухмыльнулся оператор карусели, когда второй сеанс наконец завершился.

Загадочно усмехнувшись, я, подобно актрисе Лорен Баскалл, скрылась в тумане, прошла по мостику через пруд, обогнула его и вернулась к бассейну — везде ни души, если не считать уток, некоторое время плывших за мной вдоль берега на тот случай, если у меня найдется кусок хлеба. Если Ден Макклой и находился где-то в парке, я его не нашла.

На служебной стоянке появился серый «форд»-пикап, но прежде чем у меня успели пробудиться надежды, я увидела, что на машине серебристо-серые номерные знаки, которые выдают автомобилям государственных учреждений.

Небо снова стало грязно-серым, морось переросла в промозглый дождь. Я решила, что с меня хватит. Плохо было уже одно то, что я не связалась с Дуайтом сразу же после звонка Дена; какой смысл мокнуть насквозь, играя в его глупые игры?

Я обходила полномасштабную копию служебного вагона сороковых годов, направляясь к машине, как вдруг услышала громкий шепот:

— Эй, Дебора!

— Ден?

— Тсс!

Подняв взгляд, я увидела Дена, лихорадочно жестикулировавшего в окне вагона. Черт побери, кажется, это все-таки будут «Незнакомцы в поезде».

Внутри старинный красный вагон выкрашен серой эмалью. Большие металлические ящики, прикрученные к полу и стенам, служили широкими сиденьями. Мне очень захотелось узнать, не остались ли в полках комплекты постельного белья и, самое главное, теплые шерстяные одеяла.

Похоже, Дену, одетому в грубые рабочие брюки, шерстяную рубаху и клетчатую куртку, было тепло. Поскольку обыкновенно он ходил в черной коже, я решила, что в этой одежде он чувствует себя полностью изменившим внешность. Ден даже нацепил на голову бейсболку, скрывая седеющий ежик, и без своей обычной серьги сейчас походил на пожилого фермера, приехавшего в город продавать арбузы.

Несмотря на взбудораженное состояние, Ден сразу же обратил внимание на мой промокший и продрогший вид.

— У меня в машине есть еще одна теплая куртка, — предложил он. — Хочешь, я принесу?

— Если это не слишком далеко.

Ден указал на стоящий у всех на виду серый пикап.

— Ты украл государственные номера? — поразилась я.

— Одолжил. И мне надо будет их вернуть к пяти часам.

Сейчас была уже половина четвертого.

Прошлепав по лужам к пикапу, Ден приподнял тент, закрывающий кузов, и, достав большую черную сумку, вернулся в вагон. В сумке оказалось несколько рубашек, две пары твидовых брюк и теплая куртка с эмблемой бейсбольной команды Дарема.

Накинув куртку на плечи, я ощутила верх блаженства. Усевшись на металлическую полку, я сказала:

— Ну а теперь рассказывай.

— Как насчет стаканчика кофе, малыш? — предложил Ден. — Думаю, буфет должен работать.

— Ден, не тяни. Ты обещал, что если я приеду, ничего не сказав Дуайту…

Он плюхнулся на полку напротив. Свежие морщины вокруг рта состарили его на десять лет.

— Да-да, знаю.

Но ему никак не удавалось начать. Мне уже не раз приходилось видеть, как то же самое происходит со свидетелями в суде.

— Итак, ты оставил сообщение на нашем автоответчике, — мягко подтолкнула его я. — Предложил встретиться у театра, так?

— Да, но перед этим…

Вскочив, Ден принялся расхаживать взад и вперед из одного конца вагона в другой. Наконец он остановился у открытой двери, глядя на серебристый занавес струй воды. Дождь так громко барабанил по железной крыше, что я с трудом могла разобрать его слова.

Мне захотелось постучать пальцем ему по голове.

— Почему там оказался Майкл? — спросила я. — Это ты его убил?

— Господи, нет! Как ты могла подумать такое?

Он обернулся, и на мгновение мне показалось, что ему на лицо упали капли дождя. Но я тотчас же поняла, что на самом деле Ден неудержимо плачет.

— Я его любил. Он был для меня смыслом жизни! — Слезы стекали по его щекам и срывались на куртку, оставляя темные пятна. — Теперь его нет в живых — боже всемилостивейший, как я смогу жить без него?

Не могу спокойно смотреть на чужие слезы. Худое тело Дена содрогалось в рыданиях; я обняла его как ребенка и не выпускала из объятий, слушая бессвязные излияния горя, до тех пор, пока худшее не осталось позади.

Но даже после того, как Ден взял себя в руки и, достав платок, вытер лицо и высморкался, прошло еще несколько минут, прежде чем он смог заговорить о чем-то еще помимо своей огромной потери.

— Ко времени нашего знакомства у меня уже были другие мужчины — черт побери, это же происходило в бунтующие шестидесятые. Были они и у Майкла. Но после того, как мы с ним встретились, все остальные перестали для меня существовать. После первой нашей ночи я больше не взглянул на другого мужчину. Прошел год, Майкл переехал сюда, и я решил, что потерял его навсегда… Но затем он вдруг зовет меня к себе и… Восемнадцать лет, малыш. В наши дни в это уже нельзя поверить, так?

— Наоборот, я считаю, вам очень повезло.

— Да, и мы отлично дополняли друг друга. — Ден снова опустился на скамью напротив. — Майкл вселял в меня чувство уверенности в себе, а я давал ему тепло — впервые в жизни со мной он почувствовал себя свободно.

— Моя мать говорила, что Дэнси живут за стеклянными стенами, — заметила я.

Подумав над моими словами, Ден кивнул.

— Но только Майкл все время хотел вырваться. Он был добрым человеком. Порой чересчур добрым. И слишком религиозным. Иногда подобная религиозность… — Умолкнув, он снова принялся теребить носовой платок. — Сам я далек от религии. Но я всегда считал, что она должна утешать и поддерживать. А не тащить на крест.

Дождь чуть приутих. Я взглянула на часы. Уже почти четыре.

— Что произошло в пятницу? — снова спросила я.

— Мы с Майклом поссорились. Уже в который раз. В эту весну он словно с цепи сорвался. — Мне показалось, Ден вот-вот снова сломается, однако на этот раз ему удалось сдержаться. — Майкл говорил, что я ему надоел. Надоела жизнь в глухомани, надоели горшки, надоело быть хорошим. — Ден смущенно понизил голос. Уронил голову так, что его лицо скрылось в тени козырька. — У него появился другой мужчина. В Дареме. Моложе меня. Моложе на двадцать лет.

Порывисто вскочив, он снова принялся расхаживать по вагону.

— Но рано или поздно Майкл должен был вернуться ко мне. Теперь я это знаю. Он всегда возвращался.

Сколько раз я, сидя в своем кабинете и заполняя бланк заявления о разводе, слышала, как заливающиеся слезами жены и подавленные мужья говорят эти же самые слова: «Это лишь временное. Минутное увлечение. Зуд седьмого года совместной жизни. Тот, второй человек — это несерьезно. Долго у них не продлится. А нас слишком многое связывает».

Иногда эти ожидания сбывались; гораздо чаще — нет.

— Я сорвался. Признаюсь в этом. Наговорил такого, что не должен был говорить. Наделал угроз, которые не собирался осуществлять. Но после всего того, что сказал Майкл… — Ден шмыгнул носом, скрывая сдавленное всхлипывание. — На этот раз все было по-другому, и я понял, что мне не остается ничего другого кроме как уйти и подождать, пока Майкл не образумится.

Ден рассказал, что в то время как Майкл, прихватив собаку, в ярости ушел на берег ручья, чтобы немного остыть, он сам побросал свои самые дорогие пожитки в пикап.

— … потому что я не смог запихнуть свое китайское трюмо в «вольво», а оставлять его мне не хотелось. Не то чтобы я ожидал, вернувшись назад, обнаружить новые замки…

Однако по его голосу я поняла, что именно этого он и опасался. Судя по всему, ему был поставлен ультиматум: или убирайся сам, или тебя вышвырнут.

— Так почему же Майкл оказался у театра?

— Должно быть, Кати услышала, как я звоню тебе, и сказала ему об этом. Не знаю. Возможно, он решил, что я забрал пикап, чтобы еще больше его разозлить. Майкл ведь стыдился того, что он голубой. Ты этого не знала? Именно поэтому напускная бравада. Приехать сюда — как будто это какая-то изощренная форма самоистязания, хотя это было не так. Не совсем так. Но порой Майкл становился прямо-таки ортодоксальным баптистом. Настоящим пуританином. И, разумеется, пикап — частица этого.

Ден перескакивал с одной мысли на другую, и уследить за ним было невозможно, о чем я и сказала.

— Ну, понимаешь, Майкл рассуждал приблизительно так: пусть он голубой, но из этого еще не следует, что он отличается от других замечательных парней. Пикап, в кузове собака, в кабине винтовка — в общем, свой в доску. Сидя в кабине «форда», Майкл мог убеждать себя, что он такой же как все. Я эту хренотень терпеть не могу, но она была мне нужна для того, чтобы перевезти вещи к одному знакомому здесь, в Роли. Я намеревался после встречи с тобой отогнать пикап назад и забрать свою машину.

Хотя мне по-прежнему очень хотелось узнать, что же Ден собирался мне отдать, я давно научилась не перебивать свидетелей, когда их прорвет.

— На то, чтобы перевезти вещи, времени ушло больше, чем я рассчитывал, так что к театру я подъехал уже после девяти. Завернул к черному входу и первым делом увидел «вольво». Посветил в салон фарами и… и…

Он едва не сломался снова.

— Почему ты не вызвал помощь?

— Ну, понимаешь, это глупость, но поставь себя на мое место, малыш. Мы с Майклом только что крупно поругались, так? Всем известно, что я вспыхиваю как порох. И вот он сидит с разможженной головой, не успев выйти из машины навстречу тому, кто держал в руке ружье. Что мне делать — звонить тому полицейскому, который за день до этого читал мне лекцию о правилах обращения с оружием? — Ден развел руками. — Знаю, знаю. Глупый гомик с Лонг-Айленда, да? Настолько глупый, что не знает про тест, с помощью которого можно определить, стрелял ли подозреваемый из огнестрельного оружия. Но господи! Я только что видел человека, с которым прожил вместе восемнадцать лет… Можно ли ждать от меня трезвого хладнокровия?

— А почему ты стрелял в Майкла на мельнице?

Не задумываясь, Ден выпалил:

— Я стрелял не в него, а…

Он виновато посмотрел на меня.

— Ты стрелял в меня? — изумленно спросила я.

— Не в тебя. Я просто хотел, чтобы вы с девчонкой Уайтхед перестали приставать к Майклу насчет Дженни Уайтхед и убрались отсюда. Поэтому те листовки. Для того, чтобы ты думала об избирательной кампании и отстала от Майкла.

Дождь совсем прекратился, только время от времени с деревьев срывались тяжелые капли. Снова послышался шум старой карусели.

Я была настолько взбешена, что не находила слов. Молча качая головой, я пыталась осмыслить услышанное.

— Знаешь что, Ден? Ты тот еще фрукт. Стреляешь в меня. Распространяешь обо мне клевету. А после этого хочешь, чтобы я держала тебя за ручку, когда ты будешь говорить с Дуайтом Брайантом?

Морщинки вокруг губ сложились в печальную усмешку.

— Да.

20 Заходи, останься

Всю дорогу по Сорок восьмому я ругала себя последней дурой.

«Тебе это не нужно», — бушевал прагматик, расхаживая взад и вперед по одной стороне рассудка.

«Я не в няньки к нему нанялась, — утешал, сидя в кресле напротив, сердобольный святоша. — Просто помогаю другу, попавшему в беду. Как только я смогу сплавить Дена Амброзу Дотриджу…»

«У Амброза Дотриджа ума побольше чем у тебя. Ты слышала, что он сказал. Он хочет остаться в добрых отношениях с семейством Викери, а Ден убил их сына».

«Он ли?»

«Кто знает? Ну хорошо, быть может, не он, и все же это не твое дело».

«Вот как? А что же сталось с принципом “Так как вы сделали это одному из сих братьев моих меньших, то сделали это мне”?»

Циничное фырканье. «Ну хорошо, раз ты начал цитировать Библию…»

«Да, меня это тоже смущает. И все же…»

«Кажется, ты хотела стать судьей».

«Хочу! Но только не в том случае, если для этого…»

«О, избавь меня от воскресных проповедей!»

«Убирайся к черту!»

В нескольких милях за Роли Сорок восьмое сворачивает направо к Коттон-Гроуву, а Семидесятое идет прямо на Доббс. Я так привыкла ездить в Коттон-Гроув, что лишь через полмили после развилки вспомнила, что мы с Деном договорились ехать прямиком в Доббс и сдаться Дуайту Брайанту. Прибавив скорость, я посигналила.

Помахав рукой, Ден продолжал ехать прямо.

Разозлившись, я обогнала его, показывая, что нужно остановиться. Впереди показалась церковь. Включив сигнал поворота, я свернула к церкви. («Как ты этим летом будешь думать о спасении своей души?» — спрашивал небольшой плакат, установленный у обочины.)

Пикап Дена проскочил мимо.

Черт побери, что он замыслил? Я и так уже отпустила Дена на длинный поводок, съездив с ним на противоположный конец Роли, чтобы вернуть другу «одолженные» номерные знаки. Вместо того чтобы тратить время на звонок Амброзу Дотриджу, который дал мне от ворот поворот, я должна была позвонить Дуайту и попросить встретить нас у границы округа.

Мы проехали еще пару миль, и только я подумала, что Ден направляется в Коттон-Гроув, намереваясь обратиться к Дотриджу лично, он включил сигнал левого поворота, пропустил встречный транспорт и свернул на гравийную дорожку, ведущую к любительскому театру. Солнце так и не появилось, и я последовала за пикапом под мрачно-серым небом, в тон моему настроению.

Когда я заглушила двигатель, Ден, обаятельно улыбаясь, уже стоял на бетонном пандусе с ключами в руке.

— Знаю, знаю, — сказал он. — Этого не было в нашем уговоре, но я просто вспомнил, что когда обнаружил здесь Майкла, эта дверь была открыта. Я хочу проверить, все ли в порядке.

— Вечером в пятницу полиция произвела здесь обыск, — сказала я. — Дуайт попросил, чтобы Лесли Одум сопровождал его.

Лесли, помощнику главного режиссера, подсобные помещения были знакомы так же хорошо, как и Дену. Она обошла все здание и не увидела ничего необычного, о чем я и сообщила Дену.

Напрасная трата сил. Ден отпер дверь и шагнул внутрь, словно мои слова значили не больше, чем дуновение ветра в вершинах высоких сосен вокруг.

В коридоре было темно и тихо. Ден хорошо знал дорогу, но мне пришлось шарить в поисках выключателя, так что когда я включила свет, он уже был в комнате хранения реквизита в противоположном конце здания.

— Слушай, Ден, ты так и не сказал мне, что собирался дать мне в пятницу вечером.

— Гм?

Он стоял посреди просторного захламленного помещения — вдоль одной стены полки от пола до потолка были завалены реквизитом, вдоль другой тянулась длинная двухъярусная вешалка с костюмами, а посередине стояли рабочие столы.

— Ты говорил об этом в сообщении на автоответчике. Будто у тебя есть для меня что-то особенное.

Оглянувшись вокруг в поисках красного бархатного плаща, я сначала его не увидела, хотя простыни, укрывавшие костюмы от пыли, были откинуты наверх. Подойдя к вешалке, я стала перебирать висящую на плечиках одежду.

— Черт побери, что ты делаешь? — воскликнул Ден.

— Ищу плащ Красной Шапочки. Разве ты не его собирался мне отдать?

Быстро шагнув вперед, Ден принялся поправлять раздвинутые мной плечики.

— Ты учинила разгром. Тебе известно, как трудно гладить тафту? Но нет, я имел в виду не плащ. Ты когда-нибудь кончишь приставать ко мне с этим чертовым нарядом? Получишь его после моей смерти. Я его тебе завещаю, лады?

Опустив простыни, Ден аккуратно заправил их под костюмы, как будто я набросилась на них с руками, заляпанными грязью.

Это стало последней каплей. К черту сердобольного святошу. Прагматик был прав.

— Я звоню Амброзу и прошу его приехать к тебе в канцелярию шерифа. Всего хорошего, Ден. Желаю тебе приятно провести время.

— Проклятие, Дебора, извини, — мгновенно пошел на попятную Ден. — Все дело в том… Просто мои мысли мечутся в миллионах разных направлений. Я тебе вот что скажу. Если мы не будем использовать этот плащ в «Беспокойной Бетти», можешь его забирать, хорошо? Послушай, я даже оформлю это официально.

Схватив со стола лист бумаги, он вывел на нем большими печатными прописными буквами: «СИМ Я ОТДАЮ ДЕБОРЕ НОТТ МОЙ КРАСНЫЙ БАРХАТНЫЙ ПЛАЩ, В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ ВИСЯЩИЙ В ЛЮБИТЕЛЬСКОМ ТЕАТРЕ КОТТОН-ГРОУВА, КОТОРЫЙ ОНА ДОЛЖНА БУДЕТ ПОЛУЧИТЬ НЕ ПОЗДНЕЕ ЧЕМ ЧЕРЕЗ ДВА МЕСЯЦА ОТ ЭТОЙ ДАТЫ». Затем Ден расписался «Денис Алойсес Макклой», поставил число и торжественно протянул листок мне.

— Ну вот, малыш, ты довольна?

Я все еще злилась на него, но он, заметив, что моя сумочка расстегнута, сложил листок пополам и ловко засунул его внутрь.

— Хватит глупостей, — нетерпеливо сказала я. — Когда тебя арестуют, тебе уже будет не до новых постановок.

— Я готов.

Он щелкнул выключателем, и кладовка, не имеющая окон, погрузилась во мрак.

Когда мы вышли в коридор, мне показалось, я заметила какое-то движение за наружной дверью.

«Видишь? Что я тебе говорил!» — злорадно заявил прагматик.

«О господи!» — вздохнул святоша.

Пикап был полностью заблокирован полицейской машиной. У капота стоял помощник шерифа со счастливой улыбкой на пухлом лице, положив мясистую руку на кобуру. Джек Джемисон.

— Майор Брайант уже в пути, — протянул он. — Он просил передать, что будет очень признателен, если вы его подождете.

21 Я никогда не говорила, что это будет легко

Ладно, в конце концов все оказалось не так плохо, как могло бы. Мой звонок Амброзу из Роли подтвердил мое утверждение о том, что я действительно провожала Дена в канцелярию шерифа, хотя, строго говоря, театр находился не совсем по пути.

Дуайт, приехавший в шесть с минутами, отвел меня в одно из служебных помещений и выслушал то, что я могла рассказать без ущерба для отношений адвоката и его клиента, хотя я еще и не заявила официально о намерении защищать Дена. Мы сели за стол друг напротив друга, и я рассказала о том, как встретилась с Деном в парке Пуллен. Первое время мы обращались друг к другу «господин помощник шерифа» и «господин адвокат». Этот раунд обошелся без многозначительных взглядов, и вскоре Дуайт снова обращался со мной как с маленькой сестренкой братьев Нотт.

— Дебора, что подсказывает твое нутро?

— Он ли убил Майкла Викери? — уточнила я. — Нет.

— Ладно, а на кого он в таком случае думает?

— Мне кажется, на этот счет у него нет никаких мыслей. Но если твой следующий вопрос будет: «Рассказывает ли Ден все именно так, как это произошло?», наши мнения совпадут. Я пытаюсь припереть его к стенке и выяснить, почему он хотел встретиться со мной, а он упорно продолжает изворачиваться. Ты собираешься предъявить ему обвинение?

— А разве ты на моем месте этого бы не сделала?

— Основания? Лишь то, что они с Майклом поссорились? Этим грешат многие пары.

— Ладно, Дебора, не надо. На прошлой неделе Ден схватил винтовку, ушел в лес и едва не убил Викери прямо у тебя на глазах. Это уже не мелкая семейная ссора.

— Ден пытался запугать нас с Гейл, чтобы мы больше не приставали к Майклу насчет убийства Дженни. По его словам, Майкла до сих пор мучили кошмары.

— Вот как? — скептически спросил Дуайт. — Синдром посттравматического стресса армейского ветеринара?

— Не знаю. Ден постоянно ссылается на религию. Возможно, Майкла терзало чувство вины, потому что Дженни так долго пролежала на мельнице, а он этого не знал, ничем не помог.

Откинувшись на спинку стула, Дуайт водрузил одну ногу в ботинке одиннадцатого размера на край стола, словно он снова был на кухне у нас дома и спорил с моими братьями. Дуайт большой, очень большой. Он играл в баскетбол в школе и играл бы за университет штата, но пошел в армию. Декану Смиту настолько нравилось, как Дуайт обращался с мячом, что он присылал наблюдателей на игры с его участием. Большие руки, большие ноги, широкие плечи.

Да, и все остальное в идеальной пропорции.

В то лето, когда мне исполнилось десять лет, мать, чтобы научить меня терпению и удержать подальше от беды, подарила мне отличный бинокль и атлас диких птиц и предложила найти укромное место и сидеть тихо, без резких движений, чтобы наблюдать чудесные тайны природы. Густые заросли жимолости и плюща тянулись вдоль берега ручья напротив того места, где после работы на ферме купались голышом мальчишки. Я неизменно возвращалась домой исцарапанная и искусанная комарами. С тех пор главное достоинство многих мужчин округа Коллтон для меня не является тайной.

Не подозревая о моих воспоминаниях, Дуайт продолжал излагать причины ареста Дена:

— Кроме того, тебе известно не хуже меня, как часто семейные ссоры оканчиваются кровопролитием. Если бы Ден был женщиной, которую обманывал муж, естественно, он стал бы главным подозреваемым. Какая разница, что он мужчина?

— Во-первых, я говорила с другом Дена из Роли, который клятвенно уверяет, что Ден пробыл у него до четверти десятого. До театра ехать, скажем, тридцать пять минут, что у нас получается? Девять пятьдесят, почти десять?

Дуайт нарисовал на листе бумаги перед собой циферблат.

— Прошли почти сутки до того, как ты обнаружила труп. Медэксперт сказал, все «указывает» на то, что смерть наступила в девять часов, но плюс-минус пятьдесят минут алиби еще не делают.

Он снова откинулся назад, щелкая шариковой ручкой.

— Кроме того, этот самый друг помогал Дену разгружать пикап, — продолжала я, — и он категорически утверждает, что в нем не было ружья. — Прежде чем Дуайт смог сделать очевидное возражение, я его опередила: — Да, да, знаю. Ден мог спрятать ружье по дороге между театром и Роли.

Дуайт радостно улыбнулся.

— Вот теперь ты начинаешь говорить разумные вещи. Правда, тут есть один недостаток: никто не видел в «Гончарном круге» ружье. Только винтовку. — Он убрал ногу со стола, и стул с грохотом опустился на пол. — Наверное, сначала я выслушаю его показания, а там видно будет. Ты будешь присутствовать и давать ему советы?

— Если не удастся вытащить сюда Амброза.

— Разумно ли это?

— Кто-то же должен защищать Дена.

— Да, но это обязательно должна быть ты?

— Возможно, и нет, — вздохнула я. — Это все?

— Наверное. По крайней мере, на данный момент.

Я уже собралась уходить, но кое-что вспомнила и захлопнула дверь, не успев ее открыть.

— В чем дело?

Дуайт здорово выше меня, поэтому мне пришлось протянуть руки и пригнуть его к себе. У нас получилось не искусственное дыхание изо рта в рот, но все же чертовски хороший поцелуй.

— Эй, обожди! — учащенно дыша, сказал Дуайт, отступая назад.

Рассмеявшись, я захлопала ресницами. Он снова стал просто Дуайтом.

— Ладно, ты хотел узнать, не так ли?

Дуайт все еще не мог прийти в себя.

— Да, — признался он. — Наверное, хотел.

— Что-нибудь еще?

— Не-ет, — ухмыльнулся он. — Кажется, это как раз то, что нужно.

Воспользовавшись телефоном в театре, я в последний раз попыталась пригласить Амброза Дотриджа занять мое место на допросах, но даже после моих заверений в том, что Дуайт, скорее всего, не будет задерживать Дена, адвокат остался непреклонен.

— Я не представляю интересы мистера Макклоя и никогда их не представлял, — заявил он. — Да, я составил его завещание, но сделал это как одолжение Майклу Викери. Я не считаю мистера Макклоя своим клиентом.

Седой велеречивый Амброз Дотридж внешне производит впечатление архивариуса, заведующего редкими книгами в библиотеке какого-нибудь провинциального университета. В отличие от многих представителей нашей профессии, в душе надрывных актеров, Амброз по возможности избегает появлений в суде, предпочитая гражданские дела уголовным. Он никогда не берется защищать человека, обвиняемого в более серьезном проступке, чем мелкое хулиганство, хотя убеждать присяжных он умеет неплохо.

— Надеюсь, вы не поймете меня превратно, Дебора, — продолжал Амброз, ошибочно истолковав мое молчание. — Не подумайте, у меня нет никаких предубеждений против гомосексуалистов. С Майклом у нас всегда были великолепные отношения.

— Потому что он не выставлял свои предпочтения напоказ, а Ден ведет себя более откровенно? — язвительно спросила я.

— Потому что он был джентльменом, — последовал вкрадчивый ответ. — А теперь, я очень ценю ваше любезное участие в деле и вашу обеспокоенность. Позвольте официально заверить вас, что в моих предыдущих контактах с мистером Макклоем не было ничего такого, что помешало бы вам представлять его интересы, если вы с ним так решите.

Ну что я могла сказать кроме: «Благодарю вас, Амброз»?

Направляясь к Дену с известием, что буду представлять его интересы, если он того пожелает, я поймала себя на том, что в телефонном разговоре прозвучало кое-что еще. Амброз неизменно ведет себя истинным джентльменом, даже когда ставит под сомнение показания свидетеля, однако сейчас его голос был наполнен прямо-таки умиротворенностью. Определенно, он всеми силами старался не нажить в моем лице врага.

Неплохо!

Первый признак того, что мне, возможно, пока что рано поздравлять Лютера Паркера с победой.

Допрос прошел быстро и гладко.

Дуайт поставил на стол магнитофон, Ден отвечал на вопросы спокойно, без новых срывов, и мне пришлось вмешаться лишь два-три раза, чтобы попросить перефразировать вопросы.

Когда Дуайт стал спрашивать о событиях вечера пятницы, Ден сказал:

— Вы должны понять мое положение, хорошо? Каждый раз, когда при Майкле упоминали эту Уайтхед, он ломался. И вот я подумал, что если Дебора и Гейл Уайтхед будут ворошить прошлое, у Майкла снова начнутся кошмары, правильно? Поэтому я решил, что лучший способ остановить Дебору — занять ее мысли другими проблемами. Если ей придется суетиться, спасая свою избирательную кампанию, у нее не останется времени на то, чтобы донимать Майкла, так? И я не придумал ничего лучше, как состряпать эти листовки.

Почесав свою тощую шею, он посмотрел на меня и глуповато улыбнулся.

— Если бы я не уехал от Майкла, я бы слепил еще одно письмо от Джесса Хелмса. А в пятницу я очень на него разозлился и решил, что кошмары будут ему поделом. Но сейчас я приношу извинения за все те неприятности, которые на тебя навлек. Здесь самое хорошее место для того, чтобы сделать признание. Готов надеть рубище и посыпать голову пеплом. В качестве компенсации дарю тебе кувшин — прообраз новой серии, которую мы так и не выпустим. Сам я уезжаю из этих мест. Возможно, какое-то время поживу в Нью-Йорке.

Остальное я уже слышала: то, как Ден приехал к театру около десяти часов, как обнаружил убитого Майкла, как запаниковал и бежал. Ничего нового он не добавил.

Когда Ден закончил, Дуайт выключил магнитофон и окинул его долгим взглядом. Казалось, здоровенный бурый сенбернар смотрит на беспокойного карликового пуделя. К счастью для Дена, Дуайт относился к гомосексуализму достаточно спокойно.

— Ладно, — наконец промолвил он, — пока что я не буду заключать вас под стражу, но вы не имеете права покидать наш округ, не поставив в известность канцелярию шерифа. Я попрошу расшифровать запись допроса, а вы как-нибудь заглянете к нам и распишитесь — скажем, завтра после обеда?

Я начала было молча качать головой, но прежде чем смогла объяснить, почему, послышался автомобильный гудок. Помощник шерифа Джемисон, в течение всего допроса не проронивший не звука, вышел, чтобы узнать, в чем дело, и через несколько минут вернулся с человеком, которого я меньше всего на свете ожидала увидеть здесь и сейчас. Дуайт быстро встал, и несмотря на постоянные шутки Дена по поводу южной вежливости, он тоже поднялся на ноги, когда Джек Джемисон провел в комнату Фейт, сестру Майкла Викери, перебравшуюся в Голливуд.

Средняя из троих детей Викери, она тоже унаследовала фамильную приятную внешность. Подобно матери, Фейт держала плечи гордо расправленными, а ее голос, когда она заговорила после того, как нас представили, прозвучал спокойно и холодно:

— Я приехала сюда по поручению моей матери. Мистер Дотридж сказал, что вы здесь, майор Брайант. Мистер Макклой арестован?

— Нет, мэм.

Фейт повернулась к Дену, маленькому и осунувшемуся в безжалостном ярком свете.

— Мама хочет передать вам, что панихида по Майклу состоится завтра. В погребальной конторе Олдкрофта. Если вы захотите прийти, часы посещения с семи до девяти.

Ден молча кивнул, в кои-то веки не найдя слов.

Если и существуют правила этикета, регулирующие подобные ситуации, я их не читала; однако можно не сомневаться, Ивлин Дэнси Викери поступила так, как нужно. Я не могла не восхищаться ее поступком, и тем не менее мне показалось так несправедливо, что Ден, любивший Майкла и деливший с ним радости и горе, будет вынужден ждать в очереди, когда его пригласят принять участие в ритуале по поводу смерти Майкла.

— Похороны состоятся завтра. Отпевание в церкви в Суитвотере, — закончила Фейт Викери. — Мама надеется, что вы на завтрашней церемонии будете сидеть вместе с нашей семьей.

Ден слушал сестру Майкла, застыв от изумления, но когда она закончила, он подошел к ней, взял руку и поднес ее к губам. Театральный жест, однако сейчас он показался мне совершенно уместным.

Фейт стиснула ему руку, и на мгновение ее глаза наполнились слезами.

— Я очень сожалею, — едва слышно произнесла она и, развернувшись, вышла в коридор.

22 Лживые глаза

Ден Макклой так долго играл роль стареющего хиппи, что когда он вышел из своей спальни, я была просто поражена. Разумеется, с ежиком на голове ему за такой короткий срок не удалось ничего сделать, но в остальном он стал похож на вице-президента крупного банка: аккуратный серый костюм, белая рубашка, строгий галстук, начищенные ботинки. Увидев мое изумление, Ден пожал плечами.

— Ежегодный рождественский ужин с родителями Майкла. К некоторым вещам он относился очень серьезно.

Я вернулась в «Гончарный круг» вместе с Деном, потому что он хотел отправиться на панихиду, но предпочитал войти в зал не один. Хотя это выходило за рамки отношений клиента и адвоката, вся ситуация была настолько необычной, что я не могла не сочувствовать ему. Дуайт, услышав о том, что я дала согласие, только покачал головой, но что еще мне оставалось делать?

Гостевая туалетная комната была наверху.

— Чувствуй себя как дома, — предложил Ден.

Так что пока он переодевался у себя в спальне, я быстро обошла перестроенное здание и решила освежить свою косметику в туалетной комнате Майкла, где освещение было лучше. Несмотря на долгий день, мои брюки и шелковая блузка все еще выглядели сносно. Конечно, юбка подошла бы больше, но по крайней мере я была не в джинсах.

Лили, последовав за мной, плюхнулась на брошенное на пол полотенце, прижалась носом к холодным плитам и испустила такой жалостный вздох, что я присела рядом с ней на корточки и сказала ей несколько ласковых слов. Кто знает, что чувствуют животные?

Я впервые поднялась на второй этаж «Гончарного круга», и, должна признаться, на меня произвели впечатление хороший вкус и опрятность, господствующие в жилых помещениях, особенно в спальне Майкла Викери, расположенной в противоположном крыле от покоев Дена. Несмотря на роскошный светло-желтый ковер, тяжелое, расшитое вручную покрывало на кровати королевских размеров и дорогой комод из светлого дуба, в комнате царила атмосфера отшельнической суровости.

«Совсем как монашеская келья», — одобрительно заметил святоша.

«Да, только у этого монаха капитал Дэнси, — поправил прагматик. — В обычном супермаркете не найдешь таких тканей и мебели ручной работы. И взгляни на эти гобелены — они похожи на средневековые».

«Совершенно верно. Я знала, что Майкл был религиозен, но не представляла себе, до какой степени».

«Позволь заметить, что не нужно быть религиозным для того, чтобы вешать на стены произведения искусства».

«Но посмотри, как они размещены: почти как алтарь в готической часовне. И что бы ты ни думал, это определенно распятие».

Прагматик и святоша растворились в волне чистого любопытства.

Подняв тяжелое керамическое распятие, упавшее на комод, я присмотрелась к гобеленам внимательнее. Их было два, размером примерно два фута на три с половиной; каждый висел на отдельной массивной дубовой планке, покоящейся на строгих колышках. Теперь я разглядела, что это было не чистое средневековье. В вытканных фигурах было очарование прерафаэлитов. На полотне слева — Мадонна со знакомыми чертами лица, с длинными, темными распущенными волосами, сосредоточившая взгляд лучистых карих глаз на кучерявом младенце, лежащем у нее на коленях. Справа — блудница, а рядом с ней фигура Христа, указывающего на белый камень под ногами.

«Кто из вас без греха, первый брось в нее камень».

Определенно странный выбор сюжетов?

Между двумя гобеленами оставалось пустое пространство шириной около четырех футов, и только тут я заметила на стене чуть выше третью пару колышков. Один колышек был сломан. А вот и третья планка, застрявшая между задней стенкой комода и стеной. Не она ли опрокинула распятие?

Люди Дуайта произвели здесь обыск, но они без необходимости ничего не трогали и оставили после себя все как было. Определенно, они не стали бы бросать полотенце на пол и пачкать раковину. Это особенно бросалось в глаза на фоне общего безукоризненного порядка.

Я отчетливо увидела, как все произошло. Майкл возвращается из леса, видит, что его пикапа нет, спрашивает Кати Кинг, собирающуюся уходить домой, и узнает о том, что Ден звонил мне. Кати сказала Дуайту, что оставила Майкла в мастерской; судя по проделанной работе, он провел там еще не меньше часа.

Затем по какой-то причине Майкл вдруг бросается наверх, забегает в туалет, чтобы смыть с рук и лица глиняную пыль, потом врывается сюда и срывает среднее полотно в такой спешке, что ломает колышек и опрокидывает распятие.

Ну а потом? Прихватив полотно с собой, Майкл едет в театр? Зачем? И где это полотно сейчас?

Не успели мы с Лили вернуться в гостиную, как появился Ден, одевшийся для похорон. Он снова упомянул о строгих правилах, которыми руководствовался в жизни Майкл, и его взгляд наполнился грустью. Однако сейчас мне было не до того, чтобы его утешать. Во мне разгорелся охотничий азарт.

— Ден, скажи мне, что было изображено на среднем полотне в спальне Майкла?

Ден резко вскинул голову, в его глазах сверкнула ярость.

— Твою мать, что ты там делала?

Я непроизвольно отступила назад, и он взлетел вверх по лестнице.

— И как ты туда попала? — донесся его крик. — Подобрала ключ?

— Черт возьми, какое ты имеешь право так со мной разговаривать? — взорвалась я, бросаясь следом за ним.

Ден стоял на коленях перед дверью, изучая замок, и только сейчас я поняла, что это мощный йельский замок, запирающийся и отпирающийся только ключом, а не простая защелка, которой обычно оснащают внутренние двери. Почему-то вид открытой двери снова вызвал у Дена приступ рыданий, и от моей ярости снова не осталось и следа.

— Эта дверь всегда заперта, — всхлипывая, произнес Ден. — Всегда. Входить без Майкла туда не позволялось никому. Никому!

— И даже тебе? — Остатки моего гнева растаяли в удивлении.

— У нас у каждого свои личные покои, — оправдываясь, произнес Ден. Достав белый носовой платок, он высморкался. — Майкл тоже не входил ко мне без приглашения.

«Не входил без приглашения» и «не позволялось никому». Что тут зависело от Дена? Я мысленно взяла это на заметку.

— У Дуайта имелся ордер на обыск, — сказала я, — но, судя по всему, этот замок не взламывали. Майкл точно не мог оставить дверь незапертой, когда выбежал из дома?

Я рассказала о полотенце на полу, грязной раковине, отсутствующем полотне.

Казалось, Ден ничего не мог понять.

— Почему Майкл сорвал его со стены? — настаивала я. — Какой сюжет был там изображен?

— Сюжет? — тупо переспросил он, долго разглядывая голую стену. Наконец, вздохнув, он пожал плечами. — Это был не сюжет. Просто символы Святого Духа. Понимаешь — белый голубь. Лилии. И все такое.

— Надо обязательно связаться с Дуайтом, — сказала я.

— Зачем?

— Если гобелена не было в «вольво», то или Майкл его кого-нибудь отдал, или его забрал убийца. И в том, и в другом случае это может быть важно.

Не сговариваясь, мы разом посмотрели на часы.

— Уже восемь часов, — с мольбой в голосе произнес Ден.

Он был прав. Дуайт еще не успел вернуться в Доббс; с другой стороны, если мы хотим успеть на панихиду, нам нужно поторопиться.

— Я позвоню Дуайту от Олдкрофта, — сказала я.

Когда мы проходили через гостиную, Ден вдруг подбежал к открытым шкафам вдоль лестницы. На подсвеченных стеклянных полках произведениями искусства были расставлены образцы продукции «Гончарного круга».

— Вот, — сказал Ден, протягивая мне кувшин, расписанный такими нежными цветами, что краски, казалось, сияли словно драгоценные камни.

Мне не хотелось думать, сколько кувшин может стоить в дорогом магазине в Атланте, но держать его было приятно: уравновешенный центр тяжести, удобный носик. С одного взгляда я почувствовала, что из этого кувшина не прольется ни одной капли на стол.

— Не могу сказать, что это достойная компенсация, но я, честное слово, очень сожалею, что испортил тебе избирательную кампанию.

— Настолько сожалеешь, что согласишься опубликовать опровержение в «Леджере»? — спросила я.

— Я… да, ладно. Наверное, я перед тобой в долгу.

Спустившись вниз, Ден нашел коробку, завернул кувшин в бумагу и положил на заднее сиденье моей спортивной машины. Обреченно проводив нас взглядом, Лили снова уселась у входной двери.

Олдкрофты хоронили покойников Коттон-Гроува и всего округа Коллтон в течение ста с лишним лет, и поскольку сейчас в погребальной конторе начали работать двое сыновей Дака Олдкрофта, похоже, семейство продолжит этот скорбный труд и в следующем столетии.

После того, как году в 1910-м сгорело старое деревянное здание, Олдкрофты построили вместо него величественный белый особняк в колониальном стиле; и хотя с годами внутренние помещения неоднократно подвергались переделкам и переоснащениям, снаружи здание сохранило довоенный облик. Вдоль всего фасада тянется широкий балкон, который поддерживают огромные коринфские колонны. Внутри широкие коридоры и три просторных зала, обставленных уютными кушетками и мягкими креслами. Высокие зеркала в золоченых рамах отражают рассеянный розоватый свет ламп, скрытых бледно-розовыми абажурами.

Когда мы с Деном подъехали к погребальной конторе, стоянка перед ней оказалась полностью забита машинами, и нам пришлось остановиться на улице за квартал до нее. Несмотря на то, что было уже четверть девятого, длинная очередь тянулась от входной двери под балконом до середины широкой лестницы.

— О боже! — простонал Ден. — Боюсь, я не смогу.

— Сможешь, — успокоила его я. — Это тоже твои друзья.

Я взяла его за руку, и мы пошли к дверям. Те, кто узнавал Дена, расступались, пропуская нас. Единственное, некоторое раздражение вызывала бегущая впереди нас волна смущенной тишины, которая за спиной сменялась приглушенным говором.

«Естественное человеческое сострадание», — прошептал святоша.

Прагматик был занят тем, что отвечал на печальные улыбки и сочувствующие рукопожатия, а также пытался настроиться на соответствующий тон, и воздержался от замечаний по поводу живущей в каждом из нас тяги к сплетням.

Во время панихиды эпицентром внимания, естественно, является усопший. Как правило, не очень близкие родственники — двоюродные братья и сестры, племянники и племянницы, дядья и тетки — выстраиваются в ряд справа, сразу за дверями. Пришедший выразить соболезнование проходит вдоль всего ряда до открытого гроба, после чего наступает минута молчания, возможность бросить последний взгляд на застывшее лицо, умолкшее до тех пор, пока трубы судного дня не призовут его из могилы.

Закрытый гроб кажется чем-то чуть ли не оскорбительным. Даже в тех случаях, когда на то есть непреодолимые причины, как это было с Майклом Викери, при виде лишь полированного дерева, устланного покрывалом гвоздик и хризантем, возникает ощущение какой-то неполноты.

Затем очередь движется дальше, и человек, пришедший отдать последнюю дань покойному, оказывается лицом к лицу с ближайшими родственниками.

Мне приходилось бывать на похоронах человека, которого никто не любил при жизни, похожих на праздничные вечеринки, где соболезнующие забывали о цели визита. Мне приходилось бывать на похоронах любимого главы семейства и видеть такую радость избавления от долгой мучительной болезни, что траур нередко превращался в горестно-сладкое празднование начала новой жизни. Похороны младенцев — это трагедия. Еще большая трагедия — похороны детей и подростков, чья жизнь оборвалась на заре, унеся в могилу все многообещающие задатки.

Не дай бог мне еще когда-нибудь попасть на похороны подростка, погибшего в автокатастрофе.

Однако до сих пор Дженни Уайтхед была единственным человеком, погибшим насильственной смертью, на чьей панихиде мне довелось побывать. Если и было в обоих случаях что-то общее, так это горе близких, не желающих верить, и приглушенные разговоры друзей, пытающих разобраться в происшедшем.

Присутствие Дена усугубляло и то, и другое.

Однако люди вели себя тактично и учтиво. Первыми в ряду близких родственников за гробом стояли две сестры Майкла с мужьями и детьми-подростками. Как только мы с Деном пробились через плотную толпу скорбящих, они сомкнулись вокруг нас. Сестры пожали Дену руку, их мужья и доктор Викери обменялись с ним крепкими рукопожатиями, и даже миссис Викери протянула руки и подставила опустошенное лицо для поцелуя. Затем сестры заняли место по обе стороны от Дена, чтобы свести до минимума оставшееся стеснение.

И я оказалась права, напомнив Дену, что многие из присутствующих были ему друзьями. Большинство в теории выступало решительно против гомосексуализма. Как и против атеизма, светского гуманизма, супружеской неверности, алкоголизма, клептомании и многого другого, что считается отклонением от установленных норм; однако это не мешало им отбрасывать эти предубеждения, если речь шла о человеке порядочном, не предававшимся своему пороку посреди людной улицы.

Майкла и Дена любили за то, кем они были, за их положительный вклад в жизнь общества, и в доказательство этого здесь были венки и от добровольной пожарной бригады, и от любительского театра.

Тем не менее я чувствовала в атмосфере сгущающееся электричество. Уверена, далеко не один человек, бормоча слова сострадания и пожимая Дену руку, гадал, почему он до сих пор не в тюрьме или по крайней мере под усиленной охраной.

Пройдя мимо родственников и расписавшись в книге соболезнований, я миновала второй зал, вошла в контору и позвонила оттуда Дуайту.

— Что? — переспросил он.

Я терпеливо описала ему третье полотно так, как мне его описал Ден.

— Нет, — уверенно произнес Дуайт. — Ничего похожего в машине не было. Я попрошу Флетчера завтра сделать эскиз, и мы начнем поиски.

23 У меня это не первое родео

Следующий час прошел быстро. Те, кто уже выразил соболезнование родственникам, собрались в просторном зале, где они, разбившись на небольшие группки и беседуя вполголоса, дожидались тех, кто еще стоял в очереди.

Кроме друзей и соседей, на панихиду приехали видные персоны из Роли. Дж. Хукс Тальберт прибыл в сопровождении нынешнего председателя правления банка, выкупившего банк, который основали в Коттон-Гроуве предки миссис Викери. Сами Викери далеки от политики, однако они делали щедрые пожертвования Демократической партии, и я узнала помощника бывшего губернатора штата и нескольких лидеров местного отделения.

Многим из тех, с кем я заговаривала, хотелось знать, как я оказалась замешана в убийстве Майкла, и они не стеснялись спрашивать об этом. К их числу относились Сэмми Джонсон-младший и его жена Хелен, жившие в нескольких милях от города у баптистской церкви. Наши с Сэмми матери дружили с самого детства, и Сэмми-младший не побоялся высказать мне в лицо опасения по поводу того, как все это скажется на втором туре выборов. И он, и его жена принимали участие в моей избирательной кампании, и сейчас оба были обеспокоены таким непредвиденным оборотом событий.

— Я хочу сказать, тебе не кажется, что это становится довольно запутанным? — спросила Хелен. — Сначала Грей Тальберт присылает в газету письмо в твою поддержку — Грей Тальберт! Чей отец — самый влиятельный сторонник Республиканской партии в нашем штате! Ты отдаешь себе отчет, насколько странно это выглядит?

Хотя она говорила так тихо, что я с трудом ее слышала, Сэмми-младший шикнул на нее.

— Он здесь!

Хелен не обращала на него внимание.

— Затем эта статья в газете насчет двух фальшивых листовок, новая шумиха по поводу того, что ты обнаружила труп Майкла Викери — не только в прессе, но и на телевидении! И вот теперь все говорят, что лишь благодаря тебе Ден Макклой не читает о похоронах, сидя в новой тюрьме в Доббсе.

— Я сейчас все объясню… — возразила я.

— Не сомневаюсь, дорогая, — остановила меня Хелен, — но кто станет слушать правду, когда у всех на устах такие смачные сплетни? Право, тебе нужно завязать со всем этим по крайней мере до выборов.

— Она права, — подхватила Минни.

Пока Хелен читала мне наставления, к нам присоединились Минни, Сет и Хейвуд с детьми.

Подростки быстро откололись от нас, образовав с двумя детьми Сэмми-младшего и Хелен свой кружок. Когда Минни с Хелен перестали отчитывать меня за действия, которые я совершала в основном помимо воли, я обратилась к подросткам и поблагодарила их за то, что они в течение двух ночей следили за почтовыми ящиками.

— Я все объясню потом, но вы уже можете завершить ночные дежурства, — сказала я. — Больше никаких листовок не будет.

Стиви, сын Хейвуда, и Джессика, дочь Сета, похоже, огорчились досрочному прекращению ночных прогулок, но Стиви тотчас же просиял, увидев появившуюся в зале вместе с отцом Гейл Уайтхед.

Посреди смерти мы находимся на пороге жизни.

Последние соболезнующие разошлись уже в половине десятого. Внуки и зятья Викери исчезли минут за двадцать до этого, когда толпа начала редеть. Доктор Викери держался хорошо, но миссис Викери, похоже, была на грани обморока, и дочери испуганно суетились вокруг нее. Даже зная о ее любви к сыну, я гадала, в какой степени ее состояние объясняется горем, а в какой — всеми этими объятиями и рукопожатиями, которые ей пришлось вынести.

Я деликатно держалась в стороне. Наконец Дак Олдкрофт вкратце повторил подробности относительно завтрашнего дня. Отпевание намечено в церкви в Суитвотере, после чего Майкла должны похоронить вместе с теми Дэнси, которые впервые начали обрабатывать землю на том месте, где сейчас находился «Гончарный круг». Дак уточнил, кто и где собирается присутствовать. Договорились, что Викери и их дочь Хоуп поедут в первой машине, а во вторую сядут Ден и Фейт с мужем.

Викери уехали, и я, дожидаясь Дена, оставшегося наедине с Майклом, обменялась несколькими словами с Даком. Ден появился уже около десяти, сжимая в руке платок, с красными заплаканными глазами.

— Спасибо, что подождала, малыш, — сказал он, после чего не проронил ни слова до тех пор, пока мы не пересекли Поссум-Крик и не поехали на юг по Сорок восьмому.

— Жаль, что Майкл не видел, как замечательно вели себя сегодня его родные. Миссис Викери… Ты не представляешь себе, как она меня ненавидела, когда я впервые сюда приехал.

— Знаю, — сказала я. — Все считали, ее убьет признание правды о сыне.

Я помигала фарами водителю встречной машины, и тот поспешно переключился на ближний свет. В такую темную ночь яркий дальний свет слепит сильнее обычного.

— Извращения являются оскорблением господа, — сказал Ден. — Вот что она заявила Майклу, когда приехала к нему в Нью-Йорк и поняла, что я не просто сосед по комнате. Тогда миссис Викери едва не одержала победу, ты об этом знала?

Несмотря на долгий эмоционально изнурительный день, он, похоже, оставался возбужденным и горел желанием высказаться, словно ему требовалось взглянуть в перспективе на годы, прожитые вместе с Майклом.

— Вот как?

— В тот раз он уехал и вернулся домой. Мать практически полностью владела его душой. Понимаешь, она приехала в Нью-Йорк, воочию убедилась в том, что ее единственный сын голубой, и едва не сошла с ума. Омерзение. Стыд. Затем она приходит в ярость и так промывает Майклу мозги, что у того едет крыша. Он начинает думать, а вдруг мать действительно права и все дело в дурном влиянии Нью-Йорка? Бисексуализм присущ многим, так что в окружении нормальных людей он, быть может, тоже станет нормальным. Поэтому Майкл вернулся сюда, начал ухаживать за одной девушкой, занялся перестройкой сарая, выложил печь сам до последнего кирпичика. Каждый день Майкл изматывался так, что вечером обессиленный падал в кровать.

— И это не помогло?

— Ну я же здесь, правда? — просто ответил Ден. — Миссис Викери пришла в ужас, когда Майкл пригласил меня сюда. Но знаешь что? Как только я перебрался в «Гончарный круг», она хотя и не притворялась, что я ей по душе, но при встрече неизменно вела себя вежливо. Первоклассное умение держать себя в руках, а?

— Да, — сказала я, сворачивая на дорожку к «Гончарному кругу», — в этом ей не откажешь.

Через пару минут я остановилась рядом с пикапом, и к нам навстречу выбежала Лили.

— Терпеть не могу водить этот пикап, но в «вольво» определенно больше не сяду, — задумчиво произнес Ден, выходя из машины и почесывая собаке за ухом.

— Ты собираешься сейчас опять куда-то ехать? — спросила я.

— Нет-нет, — поспешно спохватился Ден. — Просто рассуждал вслух. Наверное, мне придется заняться страховкой. — Он вздохнул. — Обычно всем этим заведовал Майкл. Мне даже не нужно было подбивать баланс по своим счетам. — Помолчав, он снова вздохнул. — Спасибо за все, Дебора. Я бы пригласил тебя в гости, но честное слово, я с ног валюсь. Сейчас могу думать только о том, как подняться наверх и упасть в кровать.

Всю дорогу назад до шоссе я размышляла, и керамический кувшин на заднем сиденье лишь подпитывал мой рассудок. Так много недосказанного, так много оставшихся без ответов вопросов, начиная с того, почему Ден считает меня такой тупой.

Подъезжая к развилке Нового и Старого сорок восьмых шоссе, я встретила полицейскую машину, направляющуюся на юг. В темноте я не смогла разобрать лицо водителя, но Джек Джемисон, наверное, в этот час уже был дома и смотрел телевизор.

Самым разумным было и мне вернуться домой и лечь в кровать.

«Лучше подтвердить подозрение, чем оставить его гноиться», — заявил прагматик.

«Вперед!» — подхватил святоша.

Назад к театру, по неровной дорожке, огибающей здания, и наконец я поставила машину рядом с кустами. В бардачке у меня был моток изоленты, и я заклеила включатель, чтобы в салоне не зажигался свет каждый раз, когда я открываю дверь. Затем я скинула кожаные сандалии и обулась в стоптанные кроссовки, которые всегда вожу в багажнике рядом с запертой сумкой с инструментами.

В этой сумке поверх отверток и плоскогубцев лежал заряженный револьвер 38-го калибра, который дал мне папа в ответ на заявление о том, что я обойдусь без защитника-мужчины. Убедившись, что револьвер поставлен на предохранитель, я застегнула на ноге кобуру, которой пользуюсь время от времени, когда одна еду куда-нибудь ночью. Разумеется, скрытное ношение незарегистрированного оружия является противозаконным, но одно из преимуществ быть в наших краях белой хорошо одетой женщиной состоит в том, что тебя никто не будет обыскивать. Особенно если с самого начала дать понять, какая у тебя профессия.

Рассовав по карманам фонарик, перочинный нож и ключи, я закрыла багажник и постояла у машины, давая глазам привыкнуть к темноте.

Темно было очень. Луна должна была взойти не раньше чем через час, и на небе, до сих пор затянутом дождевыми тучами, не было даже звезд. Если бы не зарево огней Роли, отражающееся от низких облаков, темнота была бы кромешной. Поежившись, я пожалела, что не оставила куртку Дена.

Сюда, вниз к распухшему от дождя ручью шум машин с шоссе не доносился. С противоположного берега время от времени слышался лай собаки, но в остальном тишину нарушали лишь крики пересмешника, затаившегося в окрестных кустах, да стрекот вездесущих цикад.

Когда мой взгляд наконец приспособился к темноте, я подошла к зданию, смутно белевшему на фоне темных сосен. Если бы мысль приехать сюда пришла мне раньше, я бы оставила окно незапертым или вытащила шпингалет из второй створки входных дверей, чтобы можно было их открыть.

На стоянке никого. Все застыло. Я поднялась на бетонный пандус, теша себя слабой надеждой, что Джек Джемисон не запер дверь.

Форт Нокс[4].

Неужели придется совершать взлом и незаконное проникновение? А у меня нет ничего кроме перочинного ножа, чтобы вскрыть замок.

«Отправляйся домой, — предложил прагматик. — Минни и Хелен считают, что у тебя и без этого хватает неприятностей. Что они скажут, когда ты предстанешь перед Перри Бирдом по обвинению в воровстве?»

«Кто не рискует, тот не пьет шампанское», — боязливо возразил святоша.

Обходя старое деревянное здание и проверяя окна, я вдруг услышала посторонний звук и застыла. Тишина. Выждав, я дошла до конца западной стены и увидела мелькающие на шоссе огни фар. Наверное, это был обрывок громкого радио.

Через мгновение я поняла, что мне повезло. Словно приглашение в мир по другую сторону закона, я увидела окно — если я правильно помнила, мужского туалета, — не только не запертое, но и чуть приоткрытое. Значит, мне все же не придется хвататься за камень. Поднявшись на цыпочки, я надавила на разбухшую деревянную раму, открывая ее. Тут меня ждало новое разочарование. Я обнаружила, что уже не могу забраться в окно так же ловко, как когда-то лазала по деревьям и крышам. Судя по всему, одной утренней зарядки больше недостаточно. Чтобы вернуть былую силу, надо будет заняться чем-нибудь более основательным.

Неуклюже вскарабкавшись на подоконник, я грохнулась на ряд писсуаров. Слава богу, никто не увидел этого позора.

Внутри было чернее, чем в немытой душе сатаны, но я наощупь выбралась в коридор, не имеющий окон, и закрыла за собой дверь. Только здесь я рискнула на мгновение включить фонарик. Сориентировавшись, я направилась в комнату хранения реквизита, дрожа от нервного напряжения.

Открыв дверь, я услышала какой-то шорох, и все красные кровяные тельца моего тела поспешно спрятались за ближайшими белыми.

Вспомнив, что выключатель находится у самой двери, я быстрым движением достала револьвер, сняла его с предохранителя и зажгла свет.

У меня перед глазами возникло просторное захламленное помещение.

Никого.

Я выпустила выдох, задержанный с прошлой недели. Наверное, это была мышь, а я-то уже собралась прикончить ее метким выстрелом. Я убрала револьвер в кобуру на лодыжке. Пора прекратить пугать себя воображаемыми чудовищами и найти подходящее укрытие. Если я не ошиблась, ждать мне придется недолго.

Открытые полки не подходят для укрытия. За вешалкой?

Предоставляю это дешевым комикам. К тому же, мои стоптанные кроссовки все равно будут видны.

В дальнем конце вытянутого помещения громоздились друг на друге разрозненные предметы обстановки, а в углу стояла непременная принадлежность комического фарса — ширма.

Отлично!

Погасив свет, я зажгла фонарик, чтобы не налететь на столы и не споткнуться о завалы, и направилась в дальний угол к ширме.

Вдруг меня захлестнуло ощущение опасности, и чем ближе к углу я подходила, тем сильнее оно становилось.

Когда я уже протянула было руку, чтобы отодвинуть ширму и прошмыгнуть за нее, послышался шумный вздох.

Луч моего фонарика скользнул по огромным мужским ботинкам, длинным мужским ногам и остановился на ухмыляющемся лице.

Я едва не вскрикнула.

— Бах! — сказал Дуайт.

24 Здорово вы меня провели

— Ты меня до смерти напугал! — бушевала я.

— Слушай, что, по-твоему, должен был почувствовать я, увидев тебя, размахивающую револьвером? — спросил Дуайт. — Кстати, Боу Пул дал тебе разрешение на его ношение?

Прежде чем я успела придумать уклончивый ответ, он включил рацию, и она ожила треском статических разрядов. Вот и звуки радио, якобы донесшиеся с шоссе.

— «Сойка» вызывает «Птенца», — сказал Дуайт. — Я снова в эфире, прием.

— «Сойка»? «Птенец»? — насмешливо повторила я.

— Тсс!

Тотчас же послышался голос Джека Джемисона.

— «Птенец» вызывает «Сойку». «Снежный ком» покатился. Только что миновал меня, направляется на север по Сорок восьмому, прием.

— «Птенец», отпусти его на длинный поводок. Конец связи.

Включив свой фонарик, Дуайт вышел из-за ширмы. Я зажгла свет.

— Кто придумал эти позывные? — язвительно спросила я.

Смерив меня взглядом, Дуайт покачал головой.

— Любая другая женщина на твоем месте первым делом поинтересовалась бы, что я здесь делаю.

— Это очевидно, — сказала я. — Ты ждешь Дена Макклоя. Как только я позвонила тебе насчет гобелена, пропавшего со стены спальни Майкла Викери, ты вспомнил, что Ден заезжал сюда сегодня днем. И рассудил, что вечером он снова вернется за ним.

— Ты думаешь иначе?

Пора бы мне вспомнить, что Дуайт знает меня слишком хорошо.

— О, Ден действительно приедет сюда за какой-то вещью, — подтвердила я, — только я считаю, он сам спрятал это вечером в пятницу.

— Да? — Взглянув на часы, Дуайт подошел к двери. — Пошли туда, откуда мы сможем наблюдать за ним.

Пользуясь фонариками, мы прошли по коридорам в фойе, за двойными стеклянными дверями которого видна дорога от шоссе.

Без лишних слов я догадалась, что Дуайт стоял именно здесь, наблюдая, как я прячу машину на берегу ручья.

— Спасибо за открытое окно, — сказала я.

— Я боялся, что ты не станешь искать открытое и разобьешь первое попавшееся. Да, кстати, знаешь что? Я всегда думал, что грабители должны орудовать тихо.

Он превратился в темный силуэт на фоне белых стен, но все же я разглядела его зубы, сверкнувшие в насмешливой улыбке. Я ткнула Дуайта в плечо.

— Так что же оставил здесь Макклой? — спросил он, становясь серьезным.

— То, что он собирался мне дать.

— Кувшин?

— Хорошая выдумка, правда? — грустно произнесла я. — Но только когда мы вместе с Деном поднимались наверх, чтобы он переоделся, этот кувшин стоял на полке у лестницы. Ден решил, я не вспомню, что кувшин он должен был захватить с собой в пятницу вечером, направляясь на встречу со мной. Если честно, меня это оскорбило, ты не согласен?

Рация снова ожила.

— «Птенец» вызывает «Сойку». «Снежный ком» с минуты на минуту появится перед вами! Прием.

На шоссе огни фар замедлились, затем свернули на дорожку. Я непроизвольно отпрянула назад.

— «Птенец», я его вижу. Действуем согласно плану. Конец связи.

Когда фары пикапа замелькали между сосен, Дуайт выключил рацию и схватил меня за руку. Мы побежали по коридору. Дуайт попытался было затолкнуть меня за занавес на сцене, но я решительно воспротивилась, а у него не было времени со мной спорить. Мы и так едва успели снова спрятаться за ширмой, как послышался стук открывшейся входной двери. Ден не собирался прятать пикап и проводить рекогносцировку.

Через минуту дверь комнаты отворилась, и вспыхнул свет. Ширма состояла из четырех секций, соединенных петлями, и мы с Дуайтом прильнули глазами к узким щелям. В дверях стоял Ден, все еще в белой рубашке, но уже успевший переодеться в черные джинсы и черную кожаную кепку.

— Не надо! — резко произнес он. — Иди сюда и веди себя смирно.

Из коридора донеслось знакомое цоканье, и к моему страшному разочарованию в комнату забежала Лили, тотчас же начавшая принюхиваться.

Мы с Дуайтом напряженно застыли.

— Хорошая девочка, — рассеянно пробормотал Ден, подходя к вешалкам с одеждой.

Лили обежала комнату, обнюхивая простыни, изучая все коробки под столами.

Ден закинул наверх одну из простыней, и тут Лили учуяла наш запах. Ощетинившись, она издала глухое ворчание.

— В чем дело, девочка? — спросил Ден, остановившись с поднятой простыней в руке.

Собака осторожно направилась к нашему укрытию. Ворчание перешло в злобное рычание, затем Лили громко залаяла, оглядываясь на хозяина и ожидая от него команды.

Ден решил не выяснять, кто прячется в углу, и бросился к двери.

— Стой! — крикнул Дуайт, с грохотом роняя ширму.

Сбитая с толку, Лили не знала, спасаться ей бегством или бросаться в нападение. Воспользовавшись замешательством собаки, я окликнула ее:

— Хорошая девочка, Лили. Иди ко мне, ты же меня знаешь. Правда? Вот какая хорошая девочка.

Не знаю, то ли собака вспомнила, как я чесала ей за ухом сегодня вечером, то ли ее хозяином был не столько Ден, сколько Майкл, но она перестала рычать и приблизилась ко мне, виляя хвостом. Дуайт тем временем бросился за Деном.

Погоня получилась недолгой, потому что Джек Джемисон — «Птенец» — и на этот раз надежно отрезал пикапу путь к отступлению.

Дена привели назад в комнату хранения реквизита, и он попытался разыграть благородное негодование.

— Я имею право здесь находиться. У меня есть ключ! — воскликнул он. — А вы как сюда попали? У вас есть ордер на обыск?

Увидев меня рядом с Лили, Ден опешил.

— Дебора? Ты тоже здесь? Что происходит?

— Тебе нужна минута наедине с клиентом? — предложил Дуайт.

— Он не мой клиент, — заявила я. — Я не имею дела с теми, кто мне лжет.

— Лжет? — воскликнул Ден.

— Лжет, — холодно подтвердила я и рассказала про инцидент с кувшином.

— Или ты сию же минуту начнешь говорить правду, или я немедленно ухожу отсюда, а ты загнивай в тюрьме. Мне будет все равно. На самом деле, быть может, сейчас для тебя тюрьма станет лучшим выходом. До тебя еще не дошло, что, возможно, это ты должен был лежать в закрытом гробу в конторе Олдкрофта? Это была твоя машина, малыш, и Майкл сидел там, где должен был сидеть ты!

Вскинув голову, Ден испуганно открыл глаза. Судя по всему, эта очевидная — и жуткая мысль — еще не приходила ему в голову.

— Ты промучил меня целый день, — рявкнула я. — Я до сих пор не поужинала, и мне надоело держать тебя за руку, пока ты выдумываешь новую ложь. Говори правду, почему ты пригласил меня приехать сюда в прошлую пятницу?

Ден уронил плечи, признавая поражение.

— Я собирался сказать тебе, кто убил Дженни Уайтхед.

25 Это не в моей власти

Казалось, едва Ден произнес эти слова, как тотчас же пожалел об этом. Узкий козырек кожаной кепки скрывал в тени его глаза, но я почувствовала мучительную боль по тому, как Ден прикусил губу.

— Теперь это кажется мне предательством, — проскулил он. — Майкл сказал, что между нами все кончено. В Дареме есть мужчина, с которым ему хорошо. Мне было очень больно. И я был взбешен. Я мог думать только о том, как бы тоже сделать Майклу больно. Дебора, если бы ты ответила на звонок, я бы прямо тогда выпалил тебе, что случилось с матерью Гейл, но только потому, что я был вне себя от ярости. Еще до того, как уехать в тот вечер из Роли, я понял, что не сделаю признание. Вот почему я задержался. Я надеялся, что тебе надоест ждать и ты уедешь. Как я мог предать Майкла после стольких лет?

— Теперь ему уже больше не повредят твои признания, — сказала я.

Дуайт был менее дипломатичен.

— Рассказывайте, — сказал он, поставив на стол магнитофон.

Измотанный до предела постоянным эмоциональным напряжением, не покидавшим его с момента смерти Майкла, Ден начал говорить. Джек Джемисон уехал, чтобы раздобыть нам что-нибудь перекусить, а Ден, сгорбившись в плетеном кресле, застеленном золотым атласом — которое, насколько мне помнится, изображало трон в «Однажды в спальне», — рассказал нам, как умерла Дженни Уайтхед.

— Я уже говорил о том, как восемнадцать лет назад Майкл вернулся в Коттон-Гроув и попытался вести правильный образ жизни? — спросил он у меня.

Я кивнула.

— Но ты должен рассказать это и Дуайту.

Запинаясь, Ден повторил рассказ о том, как миссис Викери, сыграв на консервативном в основе своей характере Майкла и чувстве вины, заставила его вернуться домой и попытаться стать достойным сыном, которым могли бы гордиться родители. Он все сможет, если постарается. Отец и мать ему помогут.

— Вы себе не представляете, как здесь все изменилось за последние двадцать лет, — сказал Ден. — Я не хочу сказать, что в вашем округе скоро официально разрешат однополые браки, но в те времена многие родители скорее собственными руками придушили бы своих детей, чем признали, что они голубые. Я прав?

— Боюсь, что да, — подтвердил Дуайт.

Я вспомнила Уилла. Он до сих пор предпочитал терпеть насмешки, не желая открыть правду о Триш.

— Итак, в январе Майкл прощается со мной и приезжает сюда. Новый Год. Начало новой жизни. И с января по май он изо всех сил старается жить как надо. Молится, рисует, складывает по кирпичу печь, даже гоняется за пи… — взглянув на меня, Ден поспешно поправился: — За хорошенькими девушками.

Он помолчал.

— Можно принести воды?

Они с Дуайтом посмотрели на меня.

— Ну да, конечно, — сказала я. — Кажется, в мужском туалете есть фонтанчик с питьевой водой. Вы сходите туда, а я дождусь того, что привезет Джек.

Дуайт рассмеялся, но Ден не нашел в моих словах ничего смешного. Подойдя к раковине, он взял с полочки на стене бумажный стаканчик, налил его до краев и осушил залпом.

— Надеюсь, ты не тянешь время? — спросила я.

— Слушай, Дебора, — мягко заметил Дуайт, — дай человеку промочить горло.

«Так, отлично, — подумала я. — Похоже, играть роль плохого полицейского придется мне».

Стол был слишком широк, чтобы лягнуть под ним Дуайта. К тому же, на мне были кроссовки, а не остроносые туфли, которые могли бы пробить накаченные мышцы его лодыжек. Но мой резкий вопрос хотя бы поторопил Дена вернуться на бутафорский трон, и Дуайт снова включил магнитофон. Впоследствии он передал мне расшифровку допроса. Наверное, имеет смысл привести ее здесь, поскольку остальной рассказ Дена представляет собой по существу монолог.

РАСШИФРОВКА ДОПРОСА,

ПРОИЗВЕДЕННОГО 15 МАЯ

Голоса, присутствующие на записи:

ДМ — Денис (Ден) Макклой

ДБ — майор Дуайт Брайант, помощник шерифа округа Коллтон

ДН — Дебора Нотт, адвокат

ДМ. Как я уже говорил, Майкл попытался жить, следуя наставлениям миссис Викери, но ему было очень плохо. Далее. Их сад примыкает к саду дома, в котором поселились Дженни Уайтхед с мужем и новорожденной. Дженни милая и красивая. Дружелюбная. Однако Майкл даже не думает о ней, потому что она замужем и у нее есть ребенок.

Я уже говорил, что в некоторых вопросах он придерживался очень строгих принципов, да?

Так или иначе, однажды Майкл, проработав в амбаре все утро, возвращается в город и заезжает в «Харди», чтобы перекусить. Когда он идет назад к машине, снова начинается дождь, и тут рядом останавливается Дженни Уайтхед. Ей нужно купить «Пепси», но у нее на руках ребенок, и Майкл как истинный джентльмен вызывается сходить в магазин сам. Когда он опять выходит на улицу, дождь усиливается. Дженни открывает дверь своей машины и приглашает Майкла посидеть и поговорить с ней. Он ест гамбургер, она пьет «Пепси» и расспрашивает его о том, как идут работы в сарае.

Если бы Майкл задержался еще на десять минут или наоборот приехал на десять минут раньше, всего этого не произошло бы.

ДН. Минуточку. Они сидели в машине на стоянке перед «Харди»? Ты не путаешь? Один человек говорил, что это был мотель «Дикси».

ДМ. Да. Говард Граймс. Майкл никак не мог понять, как старый болван смог перепутать эти две стоянки. Впрочем, как выяснилось, так было и к лучшему. Ладно. В общем, Дженни задает слишком много вопросов, и Майкл как-то незаметно для себя спрашивает, не хочет ли она посмотреть сарай. Естественно, она хочет. Дальше Дженни как само собой разумеющееся предлагает отправиться туда прямо сейчас, а поскольку у нее на заднем сиденье грудной ребенок, едут они на ее машине.

Господи, Майкл такой невинный простофиля. Женщины его не интересуют, поэтому ему в голову не приходит, что сам он кажется им самым сексуальным мужчиной на свете.

ДБ. Что ты сказала, Дебора?

ДН. Ничего. Но Ден прав. В те дни Майкл действительно был записным красавцем. Просто я не подозревала, что Дженни тоже это замечала.

ДМ. Замечала, малыш. Так вот, они приезжают к сараю, и Дженни, забрав с собой ребенка, отправляется смотреть, как Майкл наметил внутренние перегородки и заложил ванные. Больше всего ей нравятся мраморные плиты для камина. И все это время Дженни твердит о том, что Майкл удивится, узнав, каких современных взглядов придерживаются некоторые жители Коттон-Гроува. Совсем как в Нью-Йорке. Одним словом, она пытается поцеловать Майкла. Застает его врасплох и по какой-то сорвавшейся фразе догадывается о правде. Опешивший от неожиданности Майкл даже не пытается отрицать. А дальше Дженни демонстрирует свои «современные» взгляды. Она колотит кулаками по стене вопя: «Что происходит в Коттон-Гроуве, твою мать? Неужели все в этом долбанном городе насквозь фальшивые, словно трехдолларовая купюра? Когда Коттон-Гроув успел стать столицей гомиков и лесбиянок штата?» Одним словом, выясняется, что наша дамочка терпеть не может голубых.

И хотите узнать, в чем самая песня? Судя по всему, пару недель назад к Дженни пристали две лесбиянки! Она решила доказать себе, что с ней все в порядке, и, черт побери, напоролась на единственного мужчину в городе, который не может ей в этом помочь!

ДБ. Дебора, ты хочешь что-то сказать?

ДН. Нет.

ДМ. Так вот, Дженни кричит, что ей наплевать, кто такой Майкл. Коттон-Гроуву не нужна такая мразь. Она расскажет правду всему городу. Майкла вываляют в дегте и перьях и выгонят вон. Его семья будет опозорена. Дженни хватает плащ и собирается уходить…

В общем, Майкл так ни разу и не признался, что толкнул ее, но его охватывает паника. Он уже видит грязный скандал, его мать ждет унижение и стыд, отец будет опозорен. Этого нельзя допустить. Я не знаю, как именно все произошло, но внезапно Дженни падает назад и разбивает затылок об угол мраморного камина. Повсюду кровь. Вот тут Майкл приходит в ужас. Плохо уже то, что Дженни намеревалась открыть всему городу его тайну; теперь же он уже не просто голубой, а голубой, который к тому же напал на милую молодую мать.

Майкл понимает, что ему нужно ехать в город за помощью, но слишком боится того, что будет, когда Дженни придет в себя. Он размышляет: «А что если она никогда не очнется?». Тогда его тайну никто не узнает. Дженни едва дышит. Майкл уверен, что она умрет с минуты на минуту. Он оцепенел. Это словно кошмарный сон, из которого нет выхода. Майкл сидит так несколько часов. Темнеет, и он вдруг понимает, что ждал слишком долго. Теперь уже поздно звать на помощь. И скоро кто-нибудь обратит внимание на то, что его пикап весь день стоит перед «Харди».

Младенец кричит. Майкл сбегает вниз и находит бутылочку с молоком. Младенец выпивает молоко и засыпает. В тот момент Майкл не мог соображать, иначе он перенес бы малышку в машину и подбросил бы ее в город. Но он боится, что машину найдут не сразу, и ребенок умрет от теплового удара. В конце концов Майкл отгоняет машину Дженни в Коттон-Гроув, оставляет ее за конторой ее отца и проходит пешком квартал до «Харди», где садится в пикап и как ни в чем не бывало едет домой к родителям.

Приехав домой, Майкл узнаёт об исчезновении Дженни и младенца, которых к этому времени уже разыскивает половина населения города. Ночью он почти не смыкает глаз, а на следующее утро боится ехать в сарай.

В конце концов Майкл находит в себе силы и едет туда. Дженни все еще жива, а младенец вопит как сумасшедший, и он не может этого вынести. Майкл оттаскивает Дженни к ручью. На улице по-прежнему холодно и сыро. У Майкла мелькает мысль бросить Дженни в ручей. Но он не может заставить себя сделать это. Майкл идет вдоль берега. Дойдя до мельницы, он убеждает себя в том, что если Дженни теперь и найдут, она уже в таком состоянии, что вряд ли придет в сознание. Достаточно будет просто оставить ее и младенца на мельнице, и вскоре их обязательно найдут.

ДН. Но мельницу уже осматривали. Мои братья побывали там в четверг утром.

ДМ. Вот как? Наверное, именно поэтому поиски продолжались так долго. Я никак не мог это понять.

ДН. Однако Майкл знал, что мои братья побывали там, Ден. Он рассказал нам с Гейл, что встретил их на дороге к шоссе и поэтому не стал осматривать мельницу сам.

ДМ. Да? Ну, вероятно, Майкл сказал это для того, чтобы вы не гадали, почему он не ходил на мельницу. Так или иначе, весь четверг Майкл отмывал кровь, пока не осталось никаких следов. Ожидая, что к нему вот-вот приедет шериф и начнет спрашивать, как Дженни попала на мельницу. Однако этого так и не происходит. Еще одна жуткая ночь. Напряжение убивает Майкла. В пятницу он на весь день уезжает из Коттон-Гроува. Возвращается назад только в субботу утром, а Дженни до сих пор не нашли. И тогда он решает, что ее никогда не найдут. Все кончено. Надо просто и дальше делать вид, будто ничего не произошло. Майкл заранее пригласил на субботу двух поденщиков, и он привозит их к сараю. Полагаю, остальное вам уже известно? Как поденщики нашли Дженни? И Майклу пришлось приехать и смотреть на нее? Для него это было ужасно. Просто ужасно.

ДН. Когда Майкл ее застрелил?

ДБ. И что он сделал с пистолетом?

ДН. Ден, ну давай же, говори до конца.

ДМ. Об этом Майкл мне так и не рассказал. Больше того, я лишь по прошествии нескольких месяцев случайно узнал, как Дженни умерла. Майкл приезжает за мной и говорит мне все то, что я сейчас рассказал вам. Что это был несчастный случай, но он не может никому об этом рассказать. Однако про выстрел он ничего не сказал, а первое время со мной здесь мало кто разговаривал. Лишь следующей весной кто-то обмолвился о том, что Дженни Уайтхед была застрелена, и я несказанно удивился. Но Майкл категорически отказался поведать мне подробности. «Так было нужно, — твердил он. — Она и без того страдала слишком долго. Я был трусом, что не сделал так в первую же ночь».

ДБ. Если Майкл так боялся, что Коттон-Гроув узнает о его склонностях…

ДМ. Почему он решил открыться и пригласил сюда меня?

ДБ. Да.

ДМ. Он попытался жить правильно — и вот куда это его привело. Майкл в отчаянии. Не может спать. Не может есть. И в конце концов решает, что ему нужно чем-то искупить свою вину. Он говорит о раскаянии. Бросает искусство. По крайней мере, ему так кажется. Говорит, что чистое искусство — это ложь и обман, и отныне он станет простым ремесленником и будет делать обычные практичные предметы. Но только на самом деле Майкл все же художник, и даже когда он пытается делать обычные вещи, они получаются с изюминкой, так?

И все же этого недостаточно. Майкл похож на тех отшельников раннего христианства, которые жили в дуплах или на вершинах голых скал. Он любил меня, я знаю это, но в то же время то, что он открылся, явилось неким подобием власяницы.

Хорошо, хорошо, понимаю, что это звучит странно, и все же тут был какой-то извращенный смысл. Дженни пострадала потому, что Майкл отрицал правду относительно своей истинной сущности, так? Хотя я и уверял его в том, что его вины в случившемся нет. Больше того, если хорошенько задуматься, Дженни не меньше него виновата во всем. Ведь не Майкл гонялся за ней, правда? Но Майкл не хотел видеть это в таком ключе, и для того, чтобы наказать себя, он признался в том, что он голубой.

ДБ. Он стал самим собой, и в этом и состояло наказание?

ДН. Как это ни странно, Дуайт, но Ден прав. Взгляни еще раз на алтарь, который Майкл устроил у себя в спальне. Мадонна с младенцем показались мне знакомыми. Они похожи на Дженни и Гейл. Для Майкла они были Дженни и Гейл, так, Ден?

ДМ. Да.

ДБ. Так кто же убил Майкла, Макклой?

ДМ. Не знаю. Честное слово.

В этот момент вернулся «Птенец» Джемисон с пакетом гамбургеров и пирожных и четырьмя стаканчиками шоколадного коктейля. Ден не хотел есть и едва притронулся к своей доле, но у меня от одного запаха потекли слюнки. За последние двенадцать часов во рту у меня побывал лишь зачерствелый крекер, который я обнаружила на дне сумочки. Я как волк набросилась на еду и, расправившись со своей долей, уже была готова приступить к гамбургерам Дена, но тут Дуайт вспомнил про пропавшее полотно.

— Как вы думаете, почему Майкл его снял и где оно находится сейчас? — спросил он.

И снова Ден покачал головой.

— Не могу даже представить себе.

Развернув гамбургер, он начал кормить Лили, которая, судя по всему, как и я, умирала от голода. Когда собака расправилась с едой, Ден устало откинулся на спинку золоченого кресла.

— Я умираю. — Он грустно усмехнулся. — Послушайте, нельзя ли прерваться? Мой организм с минуты на минуту даст сбой. — Он глубоко вздохнул. — Правда, завтра, кажется, легче не будет.

Дуайт изобразил разочарование, насколько это было возможно с набитым ртом.

— Я надеялся с вашей помощью получить набросок того, как выглядело это полотно. Кажется, вы сказали Деборе, что на нем был изображен Святой Дух?

Ден даже не попытался скрыть зевок.

— Да. Голубь и лилии. Это не может подождать до завтра?

— Ладно, — согласился Дуайт. — Хотите, Джемисон отвезет вас домой?

— Нет, — настороженно ответил Ден. — Со мной все будет в порядке. Пошли, Лили. Поедем домой.

Джек Джемисон с такой тоской посмотрел им вслед, что Дуайт сжалился и над ним.

— «Гончарный круг» тебе по пути, да?

— Так точно, сэр, — подтвердил Джемисон.

— Что ж, если мисс Нотт подбросит меня до Доббса…

— Считай, уже подбросила, — сказала я.

— Тогда можешь отправляться домой, — сказал Дуайт. — Просто езжай следом за Макклоем и проследи, чтобы он не свалился в кювет.

Услышав звук отъезжающих машин, мы принялись с наслаждением жевать.

— О черт! — вдруг выругался Дуайт.

— В чем дело?

— Я так и не спросил Макклоя, что же он искал среди костюмов.

Доев гамбургер, я подошла к вешалкам.

— Ты полагаешь, Ден приехал за пропавшим полотном? — Задрав простыню, я стала перебирать висящие на плечиках костюмы. — Спрятать кусок ткани тут проще простого, ты согласен?

Заинтригованный, Дуайт пододвинул стул и двинулся мне навстречу, осматривая верхний ряд.

Осмотр вешалки занял больше времени, чем я думала, поскольку на многих плечиках висело по два костюма, один поверх другого. Встретившись посередине, мы с Дуайтом минут через десять дошли до противоположных концов, так и не обнаружив пропавшее полотно.

Подняв глаза, я увидела, что Дуайт положил руку на красный бархат.

— Мой плащ, — сказала я.

— Что?

— Ден обещал подарить мне этот плащ, как только мы отыграем следующий спектакль. По-моему, он восхитителен. Дай на минутку.

Дуайт снял с вешалки плащ вместе с плечиками.

— Сколько же он весит?

— А почему, по-твоему, женщин викторианской эпохи называли «слабым полом»? — заметила я. — Не успев начать жизнь, они уже теряли все силы, по целым дням таская на себе такую тяжесть. Неудивительно, что они постоянно падали в обморок.

— Я всегда полагал, это происходило из-за корсетов.

Расстегнув застежку, я вдруг обнаружила, что на плечиках под плащем висит еще что-то.

Что-то плотное, красное и блестящее.

— О боже!

— В чем дело? — Встревоженный моим тоном, Дуайт быстро соскочил со стула и подошел ко мне. — Что это?

— Плащ Дженни, — прошептала я. — Тот самый, который был на ней в тот день, когда она исчезла.

26 Преисподняя остается разверзнутой всю ночь

Став начальником следственного отдела, Дуайт ознакомился с материалами расследования смерти Дженни Уайтхед, однако он служил в армии и когда она была убита, и когда семь лет назад полиция штата повторно поднимала дело. Но даже если бы он находился здесь, Терри Уилсон вряд ли дал бы ему заглянуть в свои архивы. Поэтому мне пришлось объяснить Дуайту всю важность красного дождевика Дженни.

Закончив рассказ, я поймала себя на том, что сама сбита с толку.

— Ерунда какая-то получается. Говард Граймс был совершенно прав, утверждая, что видел Дженни в этом плаще, однако почему-то напутал насчет того, где именно стояла машина.

— Говард Граймс… Он часом не родня Амосу и Пети Граймсам?

— Быть может, дядя? — неуверенно произнесла я.

Дуайт покачал головой.

— Насколько мне известно, у их отца не было братьев. Говард Граймс. Кажется, он умер несколько лет назад, так?

— Да, приблизительно в то самое время, когда полиция штата начала повторное расследование. На прошлой неделе я спрашивала об этом доктора Викери, и тот ответил, что у Граймса действительно было очень плохое сердце.

Разговаривая, мы следили за тем, чтобы без необходимости не трогать дождевик, который так точно описал Говард Граймс. На блестящей поверхности обязательно должны остаться отпечатки пальцев. Дуайт снял тяжелый бархатный плащ, и я повесила дождевик прямо на плечиках на ближайший крючок.

Только сейчас я рассмотрела, что это была дешевенькая вещица без подкладки. Гладкий слой полихлорвинила, для придания формы нанесенный на белую трикотажную ткань. Заинтересовавшись грязно-бурым пятном с внутренней стороны, Дуайт кончиками двух карандашей с ластиками приподнял полу.

— Складки отсутствуют, — заметила я.

— Гм?

— Если бы дождевик пролежал в сложенном виде в коробке восемнадцать лет, на ткани остались бы глубокие складки. На ней уже успели появиться морщины от того, что дождевик несколько дней провисел на плечиках под плащом. Видишь? — Дождевик был без пояса с рукавами реглан, и я указала на продольные складки в районе талии. — Но посмотри на плечи. Странно, глубокие складки на верхней части рукавов.

Дуайт отступил назад. Взяв у него карандаш, я подняла рукав, расправив его от плеча горизонтально. Складки исчезли.

— Плащ хранился разложенным? — недоуменно спросил Дуайт.

Несмотря на теплый вечер, я ощутила, как у меня на руках волосы встают дыбом.

— Можно сказать и так. Однако, готова поспорить, что если развернуть плечи, ты увидишь глубокую складку на обоих локтях.

Дуайт послушно развернул плечи.

Я была права.

— Представь себе, что этот плащ висит на стене, — сказала я. — В рукава просунута трехфутовая дубовая планка, удерживающая их расправленными. Планка покоится на двух колышках. Получится своеобразный крест, ты не находишь?

— Алый, словно кровь господня, — подхватил Дуайт. — Забрызганный кровью Дженни Уайтхед. Боже! Майкл был сумасшедшим?

— Смотря что понимать под этим словом, — сказала я, внезапно чувствуя себя бесконечно уставшей. — Скорее, он отклонился всего на несколько румбов. По крайней мере, сокола от цапли он мог отличить.

Дуайт улыбнулся.

— Устала?

— Есть немного. Сколько сейчас времени? — Я взглянула на часы. Еще не стукнула полночь, но по моим ощущениям было значительно позже. — Наверное, уже слишком поздно звонить Терри Уилсону?

Дуайт нахмурился.

— Не надо, — заметила я. — Ты же понимаешь, что рано или поздно все равно придется это сделать. И Скотти Андерхила тоже надо будет поставить в известность.

— Да, понимаю. Я просто подумал, что надо бы дать Викери похоронить сына, прежде чем заявлять во всеуслышание, что он убийца. — Вернувшись к столу, он уселся на край и открыл стаканчик с коктейлем. — И все равно остается масса вопросов без ответов. Кто убил Майкла? Почему он привез плащ сюда и спрятал его?

— Это сделал не Майкл, а Ден.

— С чего ты так решила?

— Потому что когда я высказала предположение о пропавшем гобелене, Ден послушно сочинил голубя и лилию, забыл?

— Ах да.

Дуайт протянул мне пустой стаканчик. Открыв стаканчик Дена, к которому тот не притронулся, я отлила половину, оставив вторую себе. Мороженое почти растаяло, но коктейль все еще был приятно-холодным.

— Судя по всему, у Дена был второй ключ к спальне Майкла. Позвонив мне, Ден в качестве доказательства захватил с собой плащ Дженни. И, не сомневаюсь, прежде чем ехать в Роли, он заглянул сюда, поскольку не хотел показывать плащ своему другу.

— Разумно. — Высосав через соломинку остатки коктейля, Дуайт смял стаканчик и швырнул его в корзину. — Трехочковый бросок! — радостно воскликнул он, на мгновение становясь долговязым подростком, любившим баскетбол.

— Двухочковый, — возразила я. — Ты заступил в круг.

Встав, Дуайт потянулся, сплетя руки над головой, и пиджак плотно врезался в мускулистую грудь. Встряхнувшись, он продолжил подводить итоги.

— Итак, Майкл поднимается к себе и замечает пропажу. Он отчетливо видит, как вся его жизнь рушится в пропасть. Наверное, он не знает, куда уехал на его пикапе Ден, но Кати Кинг сообщает ему, где тот будет в девять часов. И с кем же собирается встретиться Макклой? С той самой маленькой дотошной адвокатшей, которая снова начала копаться в убийстве Дженни Уайтхед.

— Знаешь, Майкл солгал Дену насчет мельницы. Уилл и Сет действительно встретили его в то утро. — Внезапно меня как громом ударило.

— Дуайт, неужели я сыграла роль катализатора? И кто-то третий, опередив нас, догадался о правде и убил Майкла?

— Девочка, не надо корить себя за то, в чем ты не виновата, — возразил Дуайт. — К тому же, у Дженни нет братьев, которые могли бы отомстить за нее, а ее отец умер. Правда, Джед еще жив.

И Уилл, подумала я.

И как знать, у кого еще могли быть причины?

— Это необязательно сделал мужчина, — сказала я. — У Дженни, например, осталась сестра.

— Ну, для того чтобы попасть в упор из ружья, особого мастерства действительно не нужно, — согласился Дуайт.

— Шовинист! Многие женщины стреляют не хуже мужчин. Ты заберешь дождевик?

Он кивнул. Я нашла плечики для бархатного плаща, и Дуайт повесил его на верхнюю вешалку. Затем мы погасили свет, он запер дверь и мы спустились к моей машине. Аккуратно разложив дождевик на заднем сиденье, Дуайт сказал:

— Знаю, что ты устала и это не по пути, но ты ничего не имеешь против того, чтобы на несколько минут заглянуть в «Гончарный круг»? Мне бы хотелось взглянуть, где это висело, и, быть может, захватить планку до того, как она куда-нибудь пропадет.

— Ты точно не хочешь подождать до утра? — проворчала я. — У меня нет ни малейшего желания снова видеть Дена.

Дуайт снял с ремня рацию.

— Хорошо, я попрошу Джека вернуться.

— Ладно, садись, — недовольно буркнула я. — Ты прекрасно знаешь, что мы не будем вытаскивать птенцов из кровати, раз я здесь и могу тебя покатать.

В этот час Коттон-Гроув уже спал крепким сном и Главная улица была пустынной. Мы выехали на Сорок восьмое и направились на юг. Меньше чем через десять минут я уже свернула у указателя «Гончарный круг», проехала по узкой дорожке, обсаженной кустами, и оказалась во дворе. Лили встретила нас у ворот, лая так, что проснулся бы и мертвый.

Впрочем, как оказалось, лаяла она недостаточно громко.

— Стой! — заорал Дуайт, но я уже и так надавила на тормоза.

Ден лежал там, где, должно быть, остановился, выйдя из пикапа. Водительская дверь была распахнута, в кабине горел свет.

На этот раз убийца направил ружье в грудь.

Так что «Птенца» все же пришлось вытаскивать из кровати.

Как и Терри Уилсона.

Я же попала домой только к четырем утра.

27 Я могу поддаться убеждению

Похороны Майкла Викери в баптистской церкви Суитвотера оказались одними из самых многолюдных. Пришлось открывать классные комнаты по обе стороны от главного зала, в которых проходили занятия воскресной школы, и приносить дополнительные стулья, и все же церковь не смогла вместить всех желающих присутствовать на похоронах.

Те, кому не удалось войти внутрь, разместились вокруг свежевырытой могилы. Даку Олдкрофту с сыновьями пришлось изрядно потрудиться, расчищая дорогу перед гробом от журналистов и телеоператоров. Впоследствии кто-то мне сказал, что один раз Дак был даже вынужден повысить голос, но я все же склонна считать это преувеличением.

Меня там не было.

Я не присутствовала и на похоронах Дена Макклоя на Лонг-Айленде, в основном потому, что на них были только самые близкие. Его родной брат, сотрудник страховой фирмы, приезжал сюда, но как только судмедэксперты вернули тело Дена, брат перевез его на север.

Проспав всего час, я встала, приняла душ и вернулась в Коттон-Гроув. Джед только поставил кофейник на плиту, когда я постучала в дверь кухни.

— Дебора?

Он уже полностью оделся, только был без пиджака и галстука. От него пахло лосьоном после бритья. После стольких лет все тот же «Олд спайс». Джед выглядел отдохнувшим и спокойным.

— Джед, можно войти? Мне нужно поговорить с тобой и с Гейл.

— Ну да. Что-нибудь стряслось?

В коридоре показалась заспанная Гейл, еще в ночной рубашке.

— Привет, Дебора. Что случилось?

— Я хочу рассказать вам про Дена Макклоя до того, как вы узнаете обо всем из выпуска новостей.

— А что с ним? — спросил Джед.

Гейл прикрыла тыльной стороной руки зевок. Волосы ее были взъерошены, а на щеке остался след от подушки.

— Его убили этой ночью, — сказала я. — Выстрелом из ружья. Как и Майкла Викери.

Широко раскрыв глаза, Гейл опустилась на табуретку у разделочного столика.

— Убили?

Она обвила маленькими пальчиками ног ножку табуретки.

— Кто? — спросил Джед.

— Пока что неизвестно. Это произошло около полуночи. — Я взглянула на часы над мойкой. — Шесть часов назад.

— Садись, — сказал Джед, пододвигая стул к столу.

Он налил мне кофе, вспомнив, что я предпочитаю черный.

— Судя по твоему виду, у тебя выдалась бурная ночь, — мягко произнес он. — Ты была там?

— После того, как это произошло. Через несколько минут. — Кофе был слишком горячим, но я все равно сделала глоток. — Джед, мне очень нелегко сказать то, что я должна. — Я повернулась к Гейл. — Ты хотела узнать, что произошло с твоей матерью? Судя по всему, ее убил Майкл Викери. Не думаю, что он сделал это преднамеренно, и тем не менее убил ее именно он.

— Майкл?

Сначала они не могли поверить услышанному, затем засыпали меня вопросами. Глубокой ночью, пока эксперты измеряли, фотографировали и собирали улики, я обдумывала то, что мне предстоит сказать.

Один раз мне пришлось спросить Дуайта:

— Вам обязательно надо будет выяснять, кто эти две лесбиянки, о которых говорил Ден?

Он смутился, стараясь не смотреть мне в глаза.

— Оригинал записи допроса надо будет отдать Терри Уилсону. Но если дело дойдет до суда… — Дуайт пожал плечами. — Мы не посвящаем средства массовой информации во все, что нам известно.

Я поняла, что можно спокойно обойти вниманием причину, по которой Дженни так бурно отреагировала на то, что Майкл голубой.

Гейл, узнав, что ее мать пыталась соблазнить Майкла Викери, казалось, получила подтверждение каких-то смутных догадок.

Джед же воспринял это как предательство из могилы. Я попыталась как могла его утешить.

— Джед, ты тут ни при чем. Дженни знала, что ты ее любишь, но многие молодые матери… особенно красивые… Я хочу сказать, вероятно, она просто хотела убедиться, что и после родов осталась такой же привлекательной. Не сомневаюсь, у Дженни и в мыслях не было супружеской измены…

Я почувствовала, что от моих слов становится только хуже. Потрясенное выражение на лице Джеда сменилось…

«О господи! — простонал прагматик. — Только не говорите мне, что после стольких лет Джед почувствует себя униженным, так как не мог полностью удовлетворить свою хорошенькую женушку!»

«Ты почему-то всегда забываешь, где сосредоточено мужское самолюбие», — возразил святоша.

Когда я собралась уходить, Гейл, все еще босиком, вышла следом за мной из кухни.

— Спасибо, Дебора, — сказала она, крепко меня обнимая. — И папа со по большому счету счастлив узнать всю правду — нужно лишь время, чтобы утихла боль. — Гейл замялась. — Ты ему никогда не расскажешь, правда?

— О чем, дорогая?

— О том… сама знаешь. Я ведь боялась, что это он кого-то нанял и…

Я приложила палец к ее губам.

— Ты не говорила мне ни слова.

Впоследствии Дуайт признался мне, что разговор с четой Викери произвел на него гнетущее впечатление.

— Я прокрутил им запись второго допроса, а они просто сидели, уставившись на магнитофон, словно две птички, загипнотизированные удавом. Доктор Викери стонал пару раз, но я готов поклясться, что если Майкл Викери и был помешан на религии, виновата в этом его мать. Я хочу сказать, мне известно, что ты восхищаешься миссис Викери, но черт побери, Дебби, когда закончилась кассета, знаешь, что она сказала? «Правосудие божье осуществляется не только на небесах, но и на земле».

Два дня спустя Терри Уилсон и Скотти Андерхил заглянули ко мне на работу. Разумеется, я уже говорила с ними и высказала убеждение, что во время обоих допросов Ден говорил правду.

— Или, по крайней мере, правду в том объеме, в котором ее сообщил ему Майкл, — поправилась я.

Дождевик оказался настоящим рогом изобилия информации. Кровь на нем определенно принадлежала Дженни, а большинство отпечатков пальцев были идентифицированы как принадлежащие Майклу, Дену и Дженни; те же, определить которые не удалось, скорее всего, оказались на красном виниле совершенно случайно. Даже мои отпечатки восемнадцатилетней давности были обнаружены под воротником, где я их оставила, однажды помогая Дженни раздеться.

— Но ты понимаешь, в чем проблема, да? — спросил Терри.

— Какая проблема?

Скотти Андерхил выглядел гораздо более свежим, чем во время нашей первой встречи. Похоже, он много думал об убийстве Дженни Уайтхед и опасался, что сойдет в могилу, так и не узнав всю правду. Но с того самого момента, как Терри разбудил его в среду рано утром, Скотти весь излучал тихую радость.

— По-прежнему остается вопрос, кто нажал на спусковой крючок, — пояснил он. — На допросе Ден заявил, что Майкл пробыл в Чапел-Хилл всю пятницу до самого вечера.

— Несомненно, Майкл солгал. Ден или забыл, что Дженни была застрелена именно вечером в пятницу, или никогда этого не знал, — сказала я. — В конце концов, он лишь через несколько месяцев узнал о том, что она была убита из пистолета. Не забывайте, что Майкл не открыл Дену всю правду. Так, он перетащил Дженни на мельницу и оставил ее умирать, зная, что мои братья уже побывали там.

(Сет и Уилл снова подтвердили, что встретили Майкла на дорожке, ведущей на мельницу, на следующий день после исчезновения Дженни.)

— Должно быть, Майкл солгал и насчет своего алиби. В конце концов, в то время он был одним из многих подозреваемых. Насколько тщательно вы проверили его слова?

— Вы правы, — признал Скотти.

Похоже, Терри был удовлетворен.

— Одним нераскрытым убийством меньше.

— Минус одно, плюс два, тебе не кажется?

— Нет. Эти мы обязательно раскроем. У нового приятеля Викери нет железного алиби ни на один из вечеров. Как и у прежнего приятеля нового приятеля, если ты понимаешь, кого я имею в виду. К тому же, мы уже проверили данные о телефонных звонках и установили, что Викери звонил новому дружку еще в пятницу днем, так что тот мог уже ждать его у театра. Этот приятель утверждает, что Викери лишь сообщил о том, что Макклой съехал, но мы это еще проверим.

— Мне кажется, все это притянуто за уши, — скептически заметила я.

Терри и Скотти переглянулись, и Терри вздохнул.

— Говорил я тебе, что она на это не купится.

— На что? — спросила я.

— А наша Дебора чертовски любит совать нос куда не следует, — добавил Терри, качая головой.

— Что? — в негодовании воскликнула я.

— Слушай, Дебора, то, что я скажу, не должно выйти из этих стен, поняла? Еще не все тесты завершены, но наши эксперты пытаются идентифицировать характер ружейной дроби.

— Не знала, что дробь можно идентифицировать, — сказала я.

— На самом деле нельзя. Это не пули. Но тебе известно, как готовится дробь?

Заинтригованная, я покачала головой.

— Если не вдаваться в подробности, все сводится к тому, что свинцовый брусок плавится в тигле, после чего отливаются дробинки. Металл каждого тигля имеет свои особенности, так что когда дробь высыпается в большой бункер, из которого наполняются патроны, каждая партия получается чуть отличной от других. Если купить коробку патронов, более чем вероятно, что вся дробь окажется из одной партии. Исследовав все дробинки одного заряда, можно определить, совпадают ли они по своему металлургическому составу с дробинками другого заряда. Понятно?

— По-моему, ужасно сложно и не слишком точно, — заметила я.

Скотти пожал плечами.

— Иногда это все, от чего нам приходится отталкиваться.

— Главное то, — сказал Терри, — что новый приятель Викери может иметь отношение к этим убийствам, а может и не иметь. Но за последние полтора месяца в наших краях разнесли зарядами дроби не только Викери и Макклоя.

Оглушенная, я молча смотрела на них, вспоминая про перестрелку у Форт-Брэгг несколько недель назад.

— Наркотики?

— Ну, попробуй взглянуть на это вот с какой стороны, — сказал Терри, и его лицо стало совершенно серьезным. — У кого был мотив убивать Макклоя и Викери? У Джеда Уайтхеда? Возможно. Если тот знал, что Викери убил его жену, а Макклой помогал ему замести следы. Но откуда Джед мог об этом узнать? К тому же, в пятницу он почти до десяти часов вечера просидел на заседании попечительского совета школы.

От «Гончарного круга» пятнадцать минут до магистрали И-95, которая связывает Майами с Нью-Йорком. Раз в две-три недели Викери отправлял груз керамики в Атланту. Быть может, горшки и кувшины не всегда путешествовали пустыми. Ты улавливаешь, к чему я клоню?

Я прекрасно все поняла, и, как это ни странно, вторая версия звучала гораздо правдоподобнее первой. Не далее как на прошлой неделе в Мейкли по обвинению в отмывании доходов наркоторговцев был задержан один бизнесмен, в прошлом капитан полиции, человек, казалось, бывший вне всяких подозрений.

— Ты поостынь немного, хорошо? — попросил Терри. — Мне бы не хотелось изучать дробинки, извлеченные из твоего тела.

— Договорились, — сказала я, пытаясь осознать услышанное.

Полицейские встали, собираясь уходить. Терри на прощание бросил на меня насмешливый взгляд.

— Надеюсь, мы увидимся на следующей неделе.

Я была сбита с толку.

— Увидимся?

— Да, и я, и Стэнтон. Мистер Кеззи пригласил нас на пикник с жареной свининой.

— Папа устраивает пикник?

— Ты хочешь сказать, он забыл тебя пригласить? — ухмыльнулся Терри. — Черт возьми, девочка, это будет главное событие этого политического года. Я слышал, приедет Джим Хант, и даже идут разговоры о том, чтобы вытащить Терри Сэнфорда — будут все крупные шишки.

Через неделю в перерыве между судебными заседаниями меня остановил Амброз Дотридж. Он начал с того, что подтвердил: Майкл и Ден действительно составили завещания в пользу друг друга.

— Каждый назвал своим душеприказчиком друга, а если это окажется невозможным, проследить за исполнением последней воли предстоит мне, — закончил он.

Естественно, намерение Майкла переписать завещание не имело юридического веса, а предыдущий документ не оставлял никаких сомнений: всё Дену. Ден также завещал все свое имущество Майклу, а в том случае, если Майкл умрет первым, состояние Дена должно было перейти двум сыновьям его брата.

Наклонившись, Амброз (с условием, что дальше меня это никуда не пойдет) открыл мне, что миссис Викери намеревается аннулировать право аренды сроком на девяносто девять лет, выданное на землю Дэнси.

— Если бы она тогда предупредила меня насчет Майкла, я бы подобрал другую формулировку договора, — признался он.

Брат Дена, заботясь об интересах сыновей, обратился к услугам влиятельной юридической фирмы из Роли. Выяснилось, что стоимость участка Дэнси составляет больше миллиона долларов. Как и предсказывал Джон Клод, судебное разбирательство обещало быть долгим и запутанным.

У меня не было никакого желания участвовать в этой драке, и я с превеликим удовольствием сказала Амброзу:

— Я очень ценю ваше любезное участие в деле и вашу обеспокоенность. Позвольте официально заверить вас, Амброз, что в моих предыдущих контактах с мистером Макклоем не было ничего такого, что помешало бы вам уладить это дело так, как вы сочтете нужным.

— Благодарю вас, Дебора, — без тени иронии произнес он. — Не забудьте выставить счет за оказанные услуги, вы слышите?

За дождливый день в парке развлечений? За руку, на которую Ден опирался на панихиде по возлюбленному?

Обязательно выставлю.

28 Я поднимусь и вернусь домой к отцу

Моя мать была человеком общительным и гостеприимным. Она любила ходить в гости почти так же, как и принимать гостей. А отец, хотя и ворчал по поводу беспорядка и неудобств, сам получал наслаждение, играя роль патриарха обширного семейства перед многочисленными друзьями и родственниками, стекавшимися к нам на ферму. Каким бы забитым ни оказывался дом, всегда находилось место на полу еще для одного спального мешка или просто подстилки. Мама предпочитала большие праздники. Не «коктейли с семи до одиннадцати», а грандиозные гульбища, растягивающиеся на несколько дней.

В то лето, когда один из маленьких близнецов решил сыграть свадьбу на ферме, мама притащила из библиотеки целую стопку книг об этикете. Помню, когда папа как-то за завтраком начал ругаться из-за величины списка гостей, мама раскрыла одну из книг и сказала:

— Кеззи, послушай, что тут написано: «Как только список приглашенных выходит за рамки ближайших родственников жениха и невесты, можно спокойно рассчитывать на то, что по крайней мере четверть гостей не придет».

Папа только покачал головой.

— Этот вздор написан для Нью-Йорка, а не для наших мест, — убитым голосом заявил он. — Придут все, да еще захватят с собой друзей.

В конце концов официальные приглашения были отправлены двумстам двадцати персонам. Мама на всякий случай взяла напрокат двести пятьдесят складных стульев, но папа оказался прав: по крайней мере человек двадцать вынуждены были стоять во время торжественной церемонии.

За год до болезни мама устроила в субботу грандиозное празднование отцовского юбилея, на который съехались приглашенные из семи штатов восточного побережья. Первые гости прибыли во вторник, а последние разъехались лишь к следующей среде. Был момент, когда в нашем старом доме ночевали без спальных мест восемь взрослых и два ребенка, а папа даже собирался заставить мальчишек выкопать во дворе три ямки, так как ему надоело стоять в очереди в туалет.

Маме очень понравился бы пикник, который устроил в мою честь папа: три свиньи, чугунный котел, заполненный настоящим брауншвейгским рагу («В настоящем брауншвейгском рагу должна быть по крайней мере одна белка»), деревянные бочонки с лимонадом и чаем со льдом для детей и непьющих и скромно стоящие в стороне кеги с пивом для тех, кто предпочитает что-то покрепче чистой воды.

Свинину должны были подать лишь к половине седьмого, но когда я приехала к отцу в два с небольшим, вдоль дорожки уже стояли машины, и один из моих племянников отводил гостей к лужайке.

— Тетя Дебби, я оставил тебе место у самой двери, — улыбнулась, показывая выпавший зуб, его восьмилетняя сестренка.

Во дворе был в разгаре волейбольный турнир; глухой звон металла привлек меня на полоску открытого пространства за сараем с картошкой, где летали метко брошенные подковы. У меня на глазах Минни завершила игру победным броском.

— Смени меня, — крикнула она. — Мне надо сбегать на кухню и проследить, нашинковали ли капусту.

Фактически хозяевами были Минни с Сетом и еще трое моих братьев с женами. Несмотря на то, что пикник предложил устроить папа, организацией занималась в основном Минни, и именно она осуществляла общее руководство подготовкой. Если бы исход из Египта поручили осуществить Минни, путь до земли обетованной не занял бы сорок лет.

Мы с моим братом Уиллом сыграли парой против сотрудницы сельскохозяйственного управления и ее кавалера, директора уиддингтонской школы. Мы бы с ними расправились, если бы директор вторым броском не сшиб мою подкову прямо в воздухе. Затем эта пара выбила Дуайта Брайанта и его невестку Кейт, двух табаководов из Уиддингтона и двух юристов из Мейкли, но в конце концов уступила сыну Терри Уилсона Стэнтону и Линси Томасу.

— Ты слышала о Перри Бирде? — прогремел из-под густых усов Линси, пока они со Стэнтоном ждали следующих соперников.

— А что с ним?

— Сегодня утром его свалил приступ.

— Что?

— Да. После завтрака вышел стричь газон, наклонился, чтобы завести газонокосилку, и больше не распрямился.

Юристы из Мейкли сообщили подробности про приезд бригады скорой помощи, которая осуществила процедуру реанимации, а затем отвезла Бирда в больницу в Доббс.

— Он поправится?

Юристы пожали плечами.

— Перед тем как ехать сюда, я звонил в больницу, и мне сказали, что его состояние критическое, но стабильное — понятия не имею, что это значит, — громогласным рыком, заменявшим ему нормальный голос, сообщил Линси Томас.

— Интересно, если Бирд будет вынужден подать в отставку, кого назначит вместо него Хардисон? — спросил один из юристов.

— Господи, — ухмыльнулась я, — не хотите же вы предположить, что Гектор Вудлиф наконец получит должность?

Мне напомнили, что губернатор должен будет назначить на освободившееся место демократа, поскольку Перри Бирд избирался от Демократической партии.

Хейвуд и Сет постучали подковами, спрашивая, Линси Томас пришел сюда играть или лясы точить.

— Наверное, мне придется пересмотреть свою редакционную политику, — заметил тот.

Первоначально Линси поддерживал Лютера Паркера, но как только его просветили, что скандальные листовки были делом рук Дена Макклоя, он решил, что впредь «Леджер» воздержится от комментариев по поводу схватки за судейскую мантию.

Кроме того, в Линси было крепко наследие матери, и он не стал публиковать сенсационные обвинения Дена в адрес Майкла Викери. Впрочем, и «Ньюс энд обсервер» также осветил это крайне сдержанно, и у меня появились подозрения, что издателя в частном порядке убедительно попросили поумерить пыл. Предположения Терри о связи обоих убитых с наркоторговлей также не попали в прессу, хотя многим в нашем округе пришло в голову такое же объяснение этих двух насильственных смертей.

Прошло уже две недели с тех пор, как я обнаружила тело Майкла. Разговоры о случившемся потихоньку начинали затихать, и почти для всех участников драмы жизнь вернулась в обычное русло.

Поскольку Викери всегда были стойкими демократами, добросердечная Минни отправила приглашение и им — из уважения к их положению в Коттон-Гроуве, не надеясь увидеть их на пикнике.

— Разумеется, доктор Викери непредсказуем, — добавила она.

И действительно, в прошлое воскресенье доктор Викери играл в гольф, чем вызвал немало вопросительных взглядов. Но миссис Викери до сих пор не появлялась на людях и даже не ходила в церковь. Фейт после похорон осталась у родителей и, по слухам, очень обеспокоена состоянием здоровья матери.

К шести часам вечера гости стали стекаться к кухне, привлеченные восхитительными запахами свинины, зажаренной на древесных углях гикори и приправленной «секретным соусом» нашего папы. Приглашенных было больше двухсот человек, и хотя я старалась внешне это не показывать, меня радовало количество важных персон, принявших скромное приглашение Минни поучаствовать в пикнике «в честь Деборы Нотт, кандидата на место окружного судьи». Впрочем, мне было известно, что в предыдущие выходные кое-кто из этих персон отведал жареной рыбы на вечеринке у Лютера Паркера.

В числе заправил политической жизни штата были Тэд Юр, бывший государственный секретарь, называющий себя «самой старой крысой в демократическом амбаре», в неизменном красном галстуке-бабочке, и Билл Фрайди, бывший председатель попечительского совета университетов штата, которого многие прочили в сенаторы.

У меня состоялся разговор с глазу на глаз с чернокожей судьей из третьего подрайона, которая дала мне несколько хороших советов и предложила без стеснений звонить, если я одержу победу и мне потребуется излить душу по поводу работы судебной системы. У нее подходил к концу первый срок, и в некоторых вопросах ее высказывания звучали очень цинично.

— Я думала, главной проблемой будет цвет кожи. Чепуха! Цвет кожи ничто в сравнении с тем, чтобы быть женщиной среди мужчин.

Когда солнце уже начало клониться к горизонту, появился Грей Тальберт. Он поставил свой черный «порше» прямо у края сада. Я подошла, чтобы поблагодарить его за письмо в редакцию «Леджера».

— Неужели вы стали ярым приверженцем Демократической партии? — спросила я.

— Нет, — улыбнулся Грей.

— В таком случае…

— А почему бы и нет? — протянул он с презрительной усмешкой, от которой у меня по спине высыпали мурашки. — Разве я ошибся? Разве вы не самый достойный кандидат? По крайней мере, так сказал мне ваш отец.

— Вот как? А что насчет вашего отца? — мило проворковала я. — Он ничего не имеет против того, что вы поддерживаете демократов?

Грей равнодушно пожал плечами.

— Наверняка вам известно, что моему папаше наплевать, чем я занимаюсь, лишь бы это не попадало в вечерние выпуски новостей.

Увидев длинные светлые волосы Морган Славин, он отправился знакомиться с ней.

Не знаю, что меня задело больше: то, что Грей написал письмо в газету, задабривая моего отца, или то, что он предпочел мне Морган Славин.

Вскоре Минни прислала одного из сыновей, приглашая меня подойти к крыльцу, где собрались папа, Барри Блэкмен и мои братья с женами. Минни произнесла теплое приветственное обращение, поблагодарила всех влиятельных персон, принявших приглашение, упомянула про единство Демократической партии и передала слово папе. Тот снова поприветствовал всех и выразил надежду, что его простят за предвзятое отношение к одному конкретному кандидату.

Смех.

— Многие из вас были свидетелями, как Дебби гнула свое наперекор всем мужчинам нашей семьи, так что можете не сомневаться: она возьмет любую подачу. У нее есть единственный недостаток: она моя дочь, но с этим ничего не поделаешь. Надеюсь, вы несмотря на это проголосуете за нее.

Смех и рукоплескания.

Затем Минни представила Портера Крича, самую колоритную личность в управлении сельским хозяйством и закадычного друга отца. Крич начал с пары лукавых замечаний относительно того, какое удовольствие ему доставляет выступать в поддержку дочери человека, сделавшего так много для сельского хозяйства штата:

— Дамы и господа, этот человек в одиночку в тридцатых-сороковых годах увеличил сбор кукурузы в нашем округе на двадцать семь процентов. Ну а когда он перестал выращивать кукурузу — по крайней мере, как он сам говорит?

(«Только для того, чтобы кормить коров», — среди всеобщего смеха произнес папа.)

— Перестав возделывать землю, он начал растить замечательных детей, одной из которых является эта молодая дама. Я знаю ее с тех пор, когда она была еще лишь искоркой в глазах Кеззи Нотта и румянцем на щеках Сьюзен Нотт. Она росла у меня на глазах. Не сомневаюсь, малышка Дебби принесет с собой во дворец правосудия ум и справедливость.

Мои три правила публичных выступлений таковы: надо говорить остроумно, жизнерадостно и кратко. Поскольку Портер выполнил два первых требования, я ограничилась словами приветствия, поблагодарила всех за поддержку и в заключении передала слово Барри:

— Преподобный Барри Блэкмен любезно согласился попросить господа ниспослать нам благословение.

Барри прочитал красноречивую молитву, благодаря всевышнего за пищу и дружбу, после чего все направились к кухне. Там три повара срезали мясо с костей, ловко мешали более сухие куски с бедер и сочные с грудки, рубили их и подавали гостям. Хороший повар с одного взгляда понимает, пора наполнять тарелки или надо еще немного подождать, чтобы досталось всем.

На длинном столе стояли миски с соусом, подписанные «Острый», «Очень острый» и «Готовить это меня научил сам дьявол», салатами и рагу по-брауншвейгски. На лужайке была расставлена дюжина круглых столиков, вокруг каждого по десять стульев; однако многие расселись принесенных с собой складным стульчикам или устроились на каменной стенке, огораживающей клумбу с ирисами.

Я еще с полчаса провела вместе с братьями и их женами, пожимая руки опоздавшим, выслушивая слова поддержки и отвечая:

— Не забудьте взять порцию свинины, пока она еще осталась.

Сами мы, воспользовавшись привилегией хозяев, соорудили себе по большому сандвичу еще пару часов назад, так что сейчас не торопились наполнить тарелки.

Я с удивлением увидела среди гостей Фейт Викери.

— Мы так рады, что вы пришли, — сказала Минни, тепло пожимая ей руку.

— Мама решила ненадолго вырваться из дома, — ответила Фейт. Она так долго прожила в Калифорнии, что от южного говора не осталось и следа. Ее выдавало лишь то, как она произнесла «мама». — Надеюсь, она не переутомится, — обеспокоенно добавила Фейт. — Я уже минут двадцать как потеряла ее из виду.

— Быть может, она под навесом? — предположила жена Уилла Эми. — Кажется, я видела, как миссис Викери направляется туда.

— Благодарю, — ответила Фейт, отправляясь искать мать.

— А доктор Викери тоже здесь? — поинтересовалась я.

Я не заметила ни жену, ни мужа.

— Я видел только Фейт и миссис Викери, — сказал Сет.

— Если он и здесь, то приехал отдельно, — добавила жена Хейвуда. — В машине вместе с ними его не было.

Наша группка распалась. Все разошлись, и я постояла одна, наслаждаясь относительной тишиной.

Появились первые звезды, и в темнеющем небе изящными силуэтами проносились летучие мыши, гоняющиеся за ночными насекомыми.

Между деревьями были развешаны фонари, и как только сгустились сумерки, скрипачи начали настраивать инструменты у сарая, огромного сооружения, в которое каждую осень закладывались сотни ящиков сладкого картофеля. На сегодняшний вечер здание было полностью освобождено, а в дальнем углу возведена сцена для музыкантов. Широкие стальные ворота были распахнуты настежь, и яркие гирлянды превратили сарай в танцевальный зал.

Дядя Эш вернулся из Южной Америки, и вместе с тетей Зелл они уже вели подростков на танцы.

С удивлением отметив, что гости все продолжали подъезжать, я почувствовала надежду на успех во втором туре. Машины вдоль дороги стояли уже в три ряда, но беззубая девочка, помогавшая брату регулировать движение, ушла под навес. Я увидела, как она разговаривает с Гейл Уайтхед, указывая на импровизированную стоянку.

После гибели Дена у меня не было возможности поговорить по душам с Гейл, и, сказать по правде, я даже старалась ее избегать. Девушке хотелось узнать, почему полиция никак не может отыскать убийцу Майкла и Дена, а я не могла посвятить ее в версию о разборках наркоторговцев, поскольку Терри Уилсон попросил меня молчать.

С другой стороны, меня до сих пор не покидало ощущение чего-то неоконченного. Обычно, слушая, как дело об убийстве подробно разбирается в суде, я с удовлетворением понимаю, почему и как все произошло. Сейчас же до сих пор некоторые поступки Майкла оставались для меня загадкой, и мне не хотелось, чтобы Гейл своими вопросами подливала масла в огонь.

Ко мне подошел Стиви.

— Хорошая вечеринка, согласна? — сказал он. — Я уже готов к танцам. Ты не видела Гейл?

— Она вон там… — начала было я, но поняла, что Гейл там уже нет. — Ну, по крайней мере, она только что там была.

Стиви отправился искать ее, а я ощутила укол зависти, потому что меня сегодня искать так не стал бы никто. Вероятно, до окончания праздника я успею потанцевать с Джедом Уайтхедом, Терри Уилсоном, Дуайтом Брайантом, быть может, даже с Греем Тальботом, но ни один из них не заставит мое сердце биться чаще, как это делает со Стиви Гейл.

Гости стекались на звуки музыки, хотя тут и там собирались кучки, занятые оживленными политическими дискуссиями: в одних местах слышался громкий смех, в других собеседники что-то тихо говорили друг другу на ухо. Доходная часть бюджета сократилась настолько, что впервые за много лет пошли разговоры об увеличении налога на табачные изделия на три цента на пачку.

Боу Пул беседовал с вице-президентом демократической женской ассоциации.

Папа и Дуайт обсуждали рыбалку:

— …Этот окунь протащил меня через все озеро, пытаясь спрятаться в камыши…

На танцевальной площадке Рэйд выводил кадриль с Фитци, Уиллом и Эми. Уилл, судя по всему, наведывался к кегам с пивом чаще чем следовало. Стиви бродил, пытаясь отыскать в толпе Гейл.

Л.В. Прюитт, окружной коронер, подошел к краю танцевальной площадки и начал объявлять фигуры. Этот невысокий щуплый человек, обычно говоривший приглушенным траурным шепотом, обладал даром изобретать самые неожиданные рифмы. Сейчас его зычный голос перекрывал звуки музыки:

— Повернуть пару лицом к двери — кто перед кем, ты посмотри! Дамы налево идут до конца — парни построились возле крыльца!

За пределами круга света в сбившихся кучках продолжались разговоры:

— …словно захлебнувшийся щенок, которого избавили от мучений…

— …и я сказал, что если так считает большинство, я подчиняюсь мнению комитета и умываю руки, потому что…

— …потому что на юге интеграция имела больший успех, чем на севере, и причина тому…

— Вы так и не нашли мать? — спросила я у Фейт Викери, которая приподнялась рядом со мной на цыпочки, вглядываясь в толпу.

Та уставилась на меня невидящим взглядом, словно мы были незнакомы.

— А, это вы, Дебора… Нет, и это очень меня беспокоит. Понимаете, мама действительно чувствует себя плохо. Напрасно она сюда приехала.

— Давайте я схожу в дом, — предложила я. — Быть может, миссис Викери сидит на крыльце с другими женщинами.

— Нет, я там уже искала.

Тревога Фейт передалась и мне. А что если миссис Викери споткнулась в темноте и упала?

— А может быть, остановить музыку и обратиться ко всем с просьбой, не видел ли кто-нибудь вашу мать?

Фейт колебалась.

— Вы же ее знаете, — наконец сказала она. — Если мама сейчас сидит где-нибудь в укромном уголке с подругой, она очень рассердится, если я подниму шум.

Тут мне пришло в голову, что, возможно, миссис Викери замучили сочувствиями и соболезнованиями, и она ждет дочь у машины.

— Бьюсь об заклад, вы правы! — воскликнула Фейт. — Я пойду и посмотрю, и если мама там, просто отвезу ее домой. Будьте добры, передайте вашим братьям благодарность за приглашение.

Она направилась напрямик через двор туда, где стояли машины.

У самого дома, где дорога от шоссе оканчивается воротами, отъезжающий гость пытался протиснуться между припаркованными машинами. Подойдя к воротам, я разглядела, что за рулем «Мерседеса» почтенного возраста сидит Гейл. Похоже, ей было очень трудно управлять большим лимузином.

— Гейл! — окликнула я.

Она меня не услышала. Торопливо подойдя к машине, я увидела на сиденье сзади миссис Викери. Я постучала в окно, и когда Гейл, оглянувшись на пассажира, опустила стекло, я просунула голову в салон.

— Миссис Викери, Фейт сбилась с ног, разыскивая вас повсюду.

— Мне стало нехорошо, — ответила та, — и Гейл любезно согласилась отвезти меня домой.

Она сидела совершенно прямо, положив на колени большую сумочку. Левая рука покоилась на сумочке, правая была внутри. У меня возникло такое чувство, будто я смотрю в непроницаемое лицо краснокожего.

— Но Фейт…

— Я очень сожалею, — вежливо оборвала меня миссис Викери, — но нам действительно нужно уехать.

— В таком случае позвольте мне отвезти вас, — сказала я. — Отец разыскивает Гейл, и к тому же я лучше вожу машину с ручной коробкой передач.

— Мисс Нотт, вы не должны бросать гостей. Не сомневаюсь, Гейл справится. Поехали, Гейл.

Гейл беспомощно включила первую передачу и медленно выехала на дорогу.

Я, тоже беспомощно, огляделась вокруг и не увидела никого кроме девочки. Наверное, именно она передала Гейл сообщение, которым миссис Викери заманила ее в машину.

— Мелисса, слушай внимательно! — воскликнула я, подбегая к своей машине, доставая из багажника револьвер и убирая его в карман пиджака. — Ты знаешь Дуайта Брайанта?

С округлившимися от испуга глазами посмотрев на оружие, девочка покачала головой.

— Ладно, тогда беги и найди дедушку или дядю Сета и передай им, что миссис Викери хочет сделать больно Гейл, а я поехала следом за ними, чтобы ее остановить. Поторопись!

Девочка стремглав унеслась прочь, а я вскочила в машину в тот самый момент, когда к воротам подбежала запыхавшаяся Фейт Викери.

— Маминой машины нет!

Распахнув дверь, я крикнула:

— Садитесь! Ваша мать захватила Гейл Уайтхед.

Фейт колебалась. Я погазовала.

— Черт побери, или садитесь в машину, или освободите дорогу!

Она быстро обежала машину и упала на сиденье, так как я уже рванула с места.

— Ваша мать спятила, да? — спросила я.

Молчание.

— Она направила на Гейл пистолет. Почему?

Фейт сдавленно всхлипнула.

— Почему?

— Потому что она считает, что Майкл был бы жив, если бы Гейл не попросила вас разобраться в смерти своей матери.

Вдалеке перед нами на мгновение вспыхнули красные стоп-сигналы, после чего машина повернула направо в сторону Коттон-Гроува. Я не включала фары, потому что могла проехать по этой дороге с завязанными глазами.

До меня дошел смысл слов Фейт, и я похолодела от ужаса.

— Это ваша мать выстрелила в Майкла!

— Нет! — истерично воскликнула Фейт.

— А затем она убила и Дена, так? О боже, я ведь говорила Дену, что первый выстрел предназначался ему, и была права! Майкл был в машине Дена, сидел там, где ваша мать ожидала найти Дена!

Фейт затряслась в безудержных рыданиях.

— Нет, нет, нет…

Я едва слышала ее, вспоминая, что говорил мне отец. Подростком миссис Викери частенько ходила с братом в лес на охоту. Разумеется, она умеет обращаться с оружием. С любым оружием.

— Ден и Майкл разругались, после чего Ден схватил плащ Дженни, собираясь передать его мне, — стала размышлять вслух я. — Как только Майкл это заметил, он позвонил матери. Почему? Если только… да! Она знала с самого начала. Майкл обо всем рассказал ей еще тогда, много лет назад. Вероятно, он обвинил ее в смерти Дженни, поскольку он попытался переменить образ жизни только для того, чтобы угодить ей. Так сказал Ден: Майкл попробовал пойти наперекор себе, и вот к чему это привело. Вот почему миссис Викери держала голову гордо поднятой, когда ее сын привез сюда Дена. Он просто не оставил ей выбора, так? Сказал матери: «Или дай мне быть голубым, или я заявлю всему миру, что я убийца», правильно?

Фейт упорно продолжала все отрицать. Впереди задние габаритные огни остановились на знак у выезда на Старое сорок восьмое, затем повернули налево. Пропустив две машины, я наконец зажгла фары и тоже выехала на шоссе. Будем надеяться, достаточно оживленное движение субботнего вечера скроет меня от миссис Викери.

— В тот вечер, когда был убит Майкл, мои племянники следили за городом, — сказала я, обращаясь к Фейт. — И они записывали все увиденное. Если ваша мать ездила на «мерседесе», ее наверняка заметили.

— Мама всегда боготворила Майкла, — глухо произнесла Фейт. — Он был для нее идолом. Она едва не умерла, узнав, что Майкл голубой. Я никак не могла взять в толк, почему мама проявляет такую… такую терпимость. Все эти годы она ненавидела Дена Макклоя. Я узнала об этом только после похорон брата. Мама попросила меня пригласить Дена на панихиду. Я так гордилась ей за этот мужественный поступок. А она тем временем… — Она снова заплакала и принялась шарить в сумочке в поисках платка. — В тот вечер мы вернулись домой на пределе сил. Все упали в кровать. Но я не могла заснуть. Около полуночи я встала и спустилась за книгой. Через несколько минут открылись ворота гаража, и въехала машина мамы. Я проскользнула к двери, приоткрыла ее и успела увидеть, как мама достала из машины ружье и убрала его в шкаф в гараже. Я очень испугалась. А на следующее утро мы услышали… И когда я увидела ее глаза…

— Она убила вашего брата! — взорвалась я.

— Мама была уверена, что это Ден, — возразила Фейт. — Разве вы не понимаете? Она считала, что должна спасти Майкла.

Две машины впереди резко вывернули влево, обгоняя сбавивший скорость «мерседес». Что происходит? И что делать мне, чтобы тоже не обгонять его и в то же время не выдать себя? Но…

Только тут я поняла, что «мерседес» сворачивает к мельнице Ридли.

— Дорога закрыта, — пробормотала я, вынужденная обогнать его.

В нескольких сотнях футов дальше от шоссе отходила дорога, и я, погасив все огни, медленно покатилась по ней, не трогая педаль тормоза. В свете фар «мерседеса» тускло блеснул стальной трос, перегораживающий дорогу на мельницу.

Пока я гадала, возвращаться ли назад, «мерседес» вдруг выехал задом на шоссе и пронесся мимо нас, снова направляясь в город.

— Куда миссис Викери везет Гейл? — спросила я, возобновляя преследование.

— Быть может, домой, — в голосе Фейт прозвучала надежда.

Надежда умерла, как только мы въехали в пределы города. Вместо того, чтобы свернуть на улицу к особняку Викери, «мерседес» поехал прямо по Сорок восьмому, ведущему через весь Коттон-Гроув.

— Театр! — воскликнула я. — Миссис Викери хотела попасть на мельницу, но поскольку это не удалось, она отвезет Гейл туда, где убила Майкла. А что потом, Фейт? Она убьет и ее?

— Не знаю! — простонала Фейт. — Не знаю!

Если я была права, не было никакой надежды проехать к театру по петляющей дороге незаметно для миссис Викери. Я догадывалась, что какое-то извращенное чувство высшей справедливости требует поставить Гейл на то самое место, где умер Майкл. Однако если я спугну миссис Викери, та нажмет курок раньше.

Помолившись и скрестив пальцы, я надавила на газ, обогнала «мерседес» так, будто он стоял на месте, и на семидесяти милях в час пролетела через город, виляя по четырехполосной магистрали. Если меня остановит патрульная машина, так даже будет к лучшему. Если же нет…

— Что вы замыслили? — выдохнула Фейт.

— Мы должны приехать туда первыми, — сказала я.

Через три минуты мы домчались до дороги к театру, и я вошла в поворот на двух колесах. На следующие выходные намечена первая премьера сезона, но сейчас театр был погружен в темноту.

Проскочив по гравийной дороге, я погасила фары, развернулась и, ориентируясь только по свету габаритных огней, осторожно проехала мимо пандуса до черного хода. Несколько раз я поморщилась, слыша, как жесткие ветки царапают краску, а подвеска стучит о камни.

— Мы выйдем из машины, — сказала я Фейт, — и будем ждать у угла.

Я открыла дверь, и в салоне зажегся свет. Фейт вскрикнула, увидев у меня в руке револьвер.

— Неужели вы собираетесь… Она моя мать!

— Она убийца, Фейт, и, черт меня побери, я не дам ей расправиться и с Гейл. Если вы попытаетесь предупредить ее или помешать мне, клянусь всевышним, я без колебаний выстрелю в вас. Вы меня поняли?

Она молча таращилась на меня, раскрыв рот.

— Это не риторический вопрос, черт возьми! Вы меня поняли?

— Д-да.

Не зная, можно ли ей доверять, я поставила ее перед собой. Мы стали ждать.

Две недели назад я так же ждала в засаде вместе с Дуайтом. Если бы и сейчас рядом со мной была его огромная туша, за которой так спокойно!

Свет фар полоснул по стене театра. Зашуршал гравий. Как только огни машины скрылись за зданием, я сняла револьвер с предохранителя и затаила дыхание. Тотчас же отсвет фар, направленных на дверь черного хода, упал на кусты. Двигатель затих и наступила полная тишина.

Я положила левую руку на плечо Фейт.

— Ни звука, — прошептала я, подталкивая ее вперед.

Фейт споткнулась, удержала равновесие и медленно пошла вперед. Мы обошли угол, пересекли пандус и вдруг едва не налетели на Ивлин Дэнси Викери. Ее лицо было искажено в безумной злобе.

Нас разделял темный силуэт Гейл, и я выругала себя за то, что не додумалась обогнуть театр и зайти миссис Викери со спины.

Слишком поздно.

— На колени! — приказала миссис Викери, направляя пистолет на Гейл.

— Мама, нет! — воскликнула Фейт.

Я оттолкнула ее в сторону. Гейл инстинктивно нырнула за машину.

Первая пуля миссис Викери попала в доску у меня над головой. Вторая срикошетила от крыши «мерседеса». Распластавшись на земле, я схватила револьвер обеими руками и выстрелила. Моя пуля буквально опрокинула миссис Викери; ее пистолет отлетел на капот машины.

Мгновенно вскочив на ноги, я отыскала пистолет и зашвырнула его в кусты.

Истерично всхлипывая, Гейл бросилась мне в объятия.

— Она собиралась меня убить! Чтобы расквитаться за Майкла. О-она сказала, что надо было сделать это давным-давно и не дать мне вырасти. О, Дебора, это она убила мою мать!

Я крепко стиснула ее.

— Шш. Все хорошо, милая. Теперь ты в безопасности. Все позади.

— Я так испугалась. — У нее началась запоздалая реакция и громко клацали зубы. — Мне показалось, ты не заметила, что у нее в руке пистолет.

Я постоянно смотрела назад, не едет ли кто-нибудь за нами.

Фейт стояла на коленях рядом с бесчувственным телом матери. Ее белая хлопчатобумажная юбка насквозь пропиталась кровью.

— Внутри есть телефон, — сказала я. — Мы с Гейл идем звонить в полицию.

На этот раз предусмотрительно открытого окна не оказалось, и мне пришлось воспользоваться камнем.

Это место преступления почтили своим присутствием все: шериф, заместитель шерифа, три сотрудника уголовной полиции штата и коронер прибыли одновременно с каретой скорой помощи и двумя полицейскими машинами.

Гейл, немного успокоившись, молча слушала, как я рассказываю Дуайту и Терри, что миссис Викери убила Майкла по ошибке, а Дена умышленно, и именно она сделала выстрел, убивший Дженни.

— Итого трое, — закончила я.

— Четверо, — поправила Гейл. — На ее счету также Говард Граймс. Он видел в тот день Майкла в машине с моей матерью и шантажировал миссис Викери. Когда полиция штата возобновила расследование, она испугалась и заменила таблетки, которые прописал Граймсу доктор Викери, на более сильный препарат. А все решили, что старик умер своей смертью.

29 А что еще можно было ожидать?

После этих событий второй тур выборов был предсказуем. Ходило столько слухов, столько диких сплетен. Пресса подняла страшный вой, но через три дня наконец была восстановлена абсолютная истина. Тем не менее, избиратели оказались перед дилеммой.

Кандидат на место судьи (а): дочь известного бутлегера, стрелявшая и тяжело ранившая одну из наиболее уважаемых жительниц округа Коллтон, а перед тем якшавшаяся с наркоторговцами, гомосексуалистами, убийцами и бог знает кем еще.

Кандидат на место судьи (б): ни в чем подобном замешан не был.

Во вторник избиратели отправились на участки и отдали пятьдесят девять процентов голосов кандидату (б).

30 Папина рука

Согласна, это было совсем по-детски, но я просто не смогла в среду явиться на работу, как будто ничего не произошло. Терпеть сочувственные взгляды? Выслушивать: «Повезет в следующий раз»? Скрепя сердце отвечать: «Лютер Паркер будет отличным судьей»?

Ни за что.

Лютер Паркер действительно должен был стать отличным судьей, и я сообщила об этом ему по телефону через два часа после закрытия избирательных участков. Хорошо хоть место Гаррисона Гобарта займет не клон Перри Бирда — это было единственной лилией в букете крапивы и полыни, который я получила.

(Но я тоже стала бы отличной судьей, черт побери!)

Мне хотелось пролежать весь день в кровати, спрятав голову под одеяло и включив кондиционер на максимальное охлаждение. Мне хотелось улететь в Нью-Йорк и встать на Таймс-Сквер среди двадцати миллионов человек, слыхом не слыхавших об округе Коллтон и тех, кто в нем живет. Мне хотелось купить фунт шоколадных трюфелей и просидеть в кинотеатре подряд три сеанса «Случайного урожая», где никто не обратит внимания на мои рыдания, поскольку все будут рыдать сами, переживая за героев Грир Карсон и Рональда Коулмена.

Вместо этого я выехала за город, оставила машину на пустынной просеке и прошла пешком к двадцатиакровому полю, примыкающему к западному берегу Поссум-Крика. Табак был уже по пояс, и тут и там встречались растения, уже увенчанные розовыми полиантесами, знаменовавшими окончание целеустремленного наращивания листвы и переход к заботе о потомстве.

Я подобрала крепкую палку и минут пятнадцать-двадцать ходила вдоль рядов табака, отсекая набухающие цветы словно герой Лэша Лару, выбивавший револьверы из рук бандитов. Это вам за то, что Линси Томас поддерживал Лютера Паркера. Лютера Паркера? Получайте! Пятьдесят девять процентов? Получайте! А это за всех Викери, когда-либо ходивших по земле. Получайте, получайте, получайте!

В конце концов ярость и унижение несколько утихли, и я, оставив в покое табак, стала выковыривать из земли заостренные кусочки кремня и кварца.

Индейцы, жившие в этих местах до появления Колумба, обычно строили деревни на западных берегах рек и ручьев, и я с братьями в детстве сотнями собирала каменные наконечники стрел.

Как это делали до нас наши тети и дяди.

Как это делают сейчас мои племянники и племянницы.

Как это будут делать их дети и дети их детей, если эта земля останется у нас.

Однако сколько бы наконечников мы ни уносили, каждую весну при вспашке появляются новые. Самые древние насчитывают возраст до восьми тысяч лет, молодым меньше двухсот, и каждый обработан человеческой рукой.

Есть что-то утешительно-прекрасное в том, чтобы медленно идти вдоль рядов молодых растений, обращая внимание только на зеленые кусочки кремня или белый кварц; а мысли тем временем лениво плывут по сознанию подобно облачкам на голубом небе.

Ночью через нас прошел атмосферный фронт, и воздух был прохладным и сухим. Отрывая взгляд от земли, я видела вокруг лишь ярко-зеленое озеро молодого табака, покрытое рябью нежного июньского ветерка, а я была посреди него единственным островком.

Но нет, я была здесь не одна. Сотни глаз наблюдали за тем, как я хожу вдоль длинных рядов. Впереди меня прыгали кузнечики, по земле скользили ящерицы, под стволом неподвижно сидела безучастная ко всему жаба. Дойдя до конца очередной борозды, я остановилась как вкопанная, увидев маленькую змейку с ржаво-бурыми пятнами на спине; но я быстро успокоилась, по форме головы и рисунку чешуи поняв, что это безобидный кукурузный уж, а не ядовитый медноголовый щитомордник. Я не боюсь никаких змей после того, как узнаю об их присутствии, однако когда я натыкаюсь на них неожиданно, у меня, говоря словами поэтессы Эмили Дикинсон, «неизменно учащается дыхание и леденеет кровь». Знаменитый антрополог Дезмонд Моррис утверждает, что причина этого в том, что мы произошли от обезьян, а змеи были единственными врагами, преследовавшими их на деревьях. Библия учит — это потому, что мы произошли от Евы и из-за козней змея были изгнаны из Эдема.

«Ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей. И вражду положу между тобою и между женою».

Бедные змеи.

Я находила обработанные камни и наконечники с отломанными основаниями и вдруг наткнулась на глиняный осколок размером с пол-ладони. Наружная сторона была покрыта незатейливым рисунком, внутреннюю разгладили умелые руки, превратившиеся в прах две тысячи лет назад. Достаточно ли было неведомому гончару примитивной простоты собственных творений? Если бы эта женщина узнала, что после смерти единственной памятью о ее мимолетном присутствии на земле останутся несколько квадратных дюймов светло-коричневой обожженной глины, какие бы чувства она испытала?

«Подобно тому, как искры летят вверх, человек рождается для борьбы».

Я мысленно представила себе эту индейскую женщину, сидящую перед костром холодными осенними вечерами. Наблюдала ли она за тем, как красные и золотистые искры поднимаются вверх, растворяясь среди звезд, и при этом ее сознание разлеталось по всему необъятному космосу? Как хорошо знать и непоколебимо верить в то, что бог — какой бы то ни было сотворил вселенную и все что в ней есть, отгораживаясь от окружающего мрака; и тем не менее никуда не деться от тихого голоска мальчика, сказавшего, что король голый: «А кто же, в таком случае, сотворил бога?».

И что такое вселенная, если… подождите, подождите, подождите! На земле лежал великолепно обработанный наконечник. Затаив дыхание, я нагнулась и подобрала его. Восхитительно! Основание цело, края не отколоты. Прекрасно сохранившийся наконечник выглядел точно так, как и тогда, когда он вышел из рук своего творца, за две тысячи лет до первых пирамид.

Смахнув песчинки, облепившие этот подарок из далекого прошлого, я вдруг поймала себя на том, что тихо насвистываю мотив «Это я, это я, это я, господи, жду молитвы», но только в современной обработке.

Ну да ладно, на этот раз победу одержал Лютер Паркер. И кто бы не завершит срок Перри Бирда, через два года это место все равно освободится. В первой гонке я многому научилась, так что в следующий раз… Меня привлекла целая россыпь каменных наконечников.

Я увидела облако пыли, поднятое колесами, до того, как услышала шум пикапа. С самого начала меня не покидала мысль, как долго мне придется ждать. Хотя я никого не видела, я прекрасно понимала, что меня уже давно заметили на этом пустынном уединенном поле.

Когда видавший виды красный «шевроле» папы добрался по объездной дороге до края поля, я уже ждала его у конца борозд, там, где обработанная земля переходит в прибрежные заросли. Подъехав ко мне, папа опустил стекло.

— Если мое общество тебе мешает, я вернусь домой. Но Мейди подумала, что ты не откажешься от обеда.

Кивком головы он указал на картонную коробку на сиденье, прикрытую голубым одеялом.

— Она положила достаточно для двоих? — спросила я, прекрасно понимая, кто в действительности позаботился обо мне.

— Надеюсь.

Папа заглушил двигатель, протянул мне банку с крепким подслащенным чаем со льдом, и мы направились по тропинке к большой плоской скале у самой воды. Нависшие деревья скрывали солнце, но на бурой воде плясали зайчики. Мы расстелили одеяло и я достала из коробки блюдо с зажаренными до хрустящей корочки цыплятами, салатом из шпината и яйцами со специями. Пирожки, выпеченные Мейди, еще хранили жар духовки.

Усевшись на одеяло, мы стали есть из бумажных тарелок. Я показала отцу наконечник и осколок горшка. Мы поговорили о кострах и индейцах, о семье и арендаторах, и наконец отец спросил:

— Значит, с тобой все в порядке?

Я взяла заскорузлую, мозолистую руку отца.

— Да, папа.

— Эти вороны тебя здорово потрепали, да, девочка? Ты до сих пор жалеешь, что не одержала победу?

— Да, — честно призналась я. — Ничего смертельного не произошло, и все же мне тяжело.

— Знаешь что, дочка? Ты так и не рассказала мне, с чего вдруг решила участвовать в гонке.

Набрав камешков, я стала бросать их в ручей.

— А ты не спрашивал.

— Вот сейчас спрашиваю.

И я рассказала ему о том, что пронеслось у меня в голове в тот дождливый январский день, когда чернокожий сантехник был обвинен в пьянстве за рулем и Перри Бирд подло обрушил на него всю тяжесть закона.

— А ты бы отпустила его с миром?

— Нет, сэр. Он действительно сел за руль выпивший; он действительно отказался пройти тест на алкоголь, какими бы ни были его причины. Это является нарушением закона, а закон защищает здоровье и жизнь людей. Но правосудие можно сочетать с милосердием. Наверное, достаточно было бы одной ночи в тюрьме, чтобы все хорошенько обдумать, но только в выходные, когда это не мешало бы работе. Вместо того чтобы полностью лишать Гилкрайста прав на целый год, я бы только запретила ему пользоваться машиной не по работе. Как сантехник может заниматься своим ремеслом, если он не имеет возможности приезжать на дом к клиентам? Наказание должно сдерживать провинившегося от повторного проступка, а не ломать его дух. И оно не должно зависеть от цвета его кожи, пола или общественного положения.

«Белый воротничок», виновный в растрате, должен получать срок не меньше, чем «синий воротничок», укравший телевизор; если дочери мэра за наезд и скрытие с места происшествия присуждаются общественно-полезные работы, такое же наказание должен получить и сын кухарки мэра. Перри бирды в частной жизни могут быть расистами, снобами и лизоблюдами, но как только они надевают черную мантию и занимают судейское кресло, они должны становиться жрецами, вершащими правосудие словно некое священное таинство. И перед ними все равны. Суд никогда не станет точной наукой, но он не должен превращаться и в пальбу наугад.

Разочарованная, я взяла горсть камешков и принялась бросать их в медленные воды ручья. Папа закурил новую сигарету и молча смотрел на всплески. Нас окутала тишина. В небе пронесся ястреб, спокойно взглянувший на нас как на собратьев, спустившихся к ручью попить. Бросив последний камень, я спросила:

— Папа, когда ты занимался самогоном, тебе пришлось кого-нибудь убить?

Сдвинув шляпу на серебристый затылок, отец пристально посмотрел на меня проницательными голубыми глазами.

— Нет. Пару раз мне этого очень хотелось, однажды я даже собирался, но так и не дошел.

Какая-то неприятная пружина, много лет лежавшая скрученной у меня в груди, вдруг облегченно распрямилась.

— На что похожа тюрьма?

— Меня она не сломала.

— Да, — согласилась я. — Ты ястреб.

— И ты тоже, девочка.

— Правда?

Отец швырнул окурок в воду.

— Пойдем и узнаем, — сказал он и решительно встал.

Я не стала задавать вопросы.

Сложив остатки обеда в коробку, я накрыла ее одеялом и пошла следом за отцом по тропинке. Узловатые корни торчали из земли, под ногами хрустели камни, однако худая спина отца оставалась прямой как всегда, и он ни разу не споткнулся.

Я забралась в кабину старенького пикапа, бывшего частью витрины, заявлявшей: «Я простой маленький фермер» — и мы поехали вдоль кромки полей до самодельного мостика, перекинутого через ручей. Переехав на другой берег, мы оказались на земле Тальберта.

— Грей Тальберт знает об этом мостике? — спросила я, когда пикап затрясся по плохо сбитым доскам.

— Он сам доставал материал. Шорти, Би-Ар и Леонард спросили, можно ли построить мостик, и Грей ответил, что ничего не имеет против.

Шорти, Би-Ар и Леонард жили на земле папы, не платя ему ни цента, а работали на Грея Тальберта. Мостик позволял им срезать миль шесть-восемь.

— Грей нас ждет?

— Ну, я бы так не сказал. По-моему, он уехал на весь день в Роли. Раньше пяти его не ждут.

Я взглянула на часы. Было только два с небольшим.

Проехав по просеке, мы приблизились к питомнику сзади. Когда мы были уже у самых теплиц, появился Шорти Авери. Поспешно натянув штаны, он пригласил отца поставить машину под ивой.

— Ива — отличный зонтик, созданный самой природой, — сказал папа. — С воздуха под нее очень трудно заглянуть.

— Добрый день, мистер Кеззи, мисс Дебора, — приветствовал нас Шорти Авери, когда мы вышли из машины.

Ему было лет пятьдесят с лишним, всю свою жизнь он батрачил на папу. Взглянув на такого жилистого щуплого белого мужчину, подумаешь, что туберкулез скосит его в ближайшую зиму, однако они, как правило, доживают до девяноста.

— Привет, Шорти, — сказала я. — Как поживает Барбара Мей?

С его дочерью Барбарой Мей мы вместе учились в школе.

— Замечательно. В сентябре ее старший пойдет в выпускной класс.

Мы посетовали по поводу того, как быстро летит время.

— Здесь все нормально? — спросил папа.

— Полный порядок, — ответил Шорти. — Если хотите показать мисс Деборе, идите прямо и направо.

Судя по всему, папа уже бывал здесь. Он обратил мое внимание на некоторые любопытные подробности.

— Смотри, все новые теплицы вкопаны на три фута в землю. Это позволяет использовать естественные теплоизоляционные свойства земли. Так проще обогревать, проще охлаждать. А это вечнозеленые растения. Из них получается отличная ветрозащитная полоса. Заросли такие густые, что сквозь них ничего не видно, так?

Я кивнула, гадая, какова цель этой ознакомительной экскурсии. Однако, похоже, работники Грея знали, зачем папа привел меня сюда. Никто не вышел нам навстречу, никто не спросил, что мы здесь делаем.

— Сколько, по-твоему, у Грея здесь теплиц? — спросил папа.

Оглянувшись вокруг, я начала считать. Сделать это оказалось нелегко, потому что ветрозащитные полосы образовывали настоящий лабиринт. Папа терпеливо ждал, пока я дошла до конторы и вернулась назад.

— Четырнадцать, — сказала я.

— Ты пропустила две. — Отец объяснил, что вечнозеленые растения были посажены пересекающимися Г-образными узорами. — Наверное, сверху очень красиво. А на земле очень просто заставить заблудиться инспектора управления сельского хозяйства. Показать ему дважды одну и ту же теплицу.

Говоря, он провел меня за угол ветрозащитной полосы, и там действительно оказались еще две одинаковые теплицы. В это время года Грею не требовалось включать лампы искусственного освещения, проходящие под сводчатой стеклянной крышей. Сотни кустов марихуаны высотой по колено чувствовали себя великолепно и при естественном солнечном свете.

— Я где-то слышал, каждый кустик этой дряни стоит около тысячи долларов, — заметил папа.

— Достаточно для того, чтобы каждый год покупать новый «порше»?

— И еще останется немного на карманные расходы, — мрачно подтвердил он.

Мы вернулись к грузовику, и папа поблагодарил Шорти за гостеприимство.

— Всегда рад вам услужить, мистер Кеззи. Рад был видеть вас, мисс Дебора.

Переехав через Поссум-Крик, мы остановились рядом с моей машиной.

— Как мне это видится, — сказал папа, — перед нами стоит один маленький вопрос. Можно рассказать обо всем Терри Уилсону или Боу Пулу, и они прикроют всю затею молодого Грея, а его самого посадят за решетку, и Шорти, Леонард, Би-Ар и другие останутся без работы.

— Или?

— Или можно послать Дж. Хуксу копию видеокассеты, которую по моей просьбе отсняли там на прошлой неделе. Знаешь, такую, где на всем протяжении указаны дата и время? Дж. Хукс делает щедрые взносы Республиканской партии. Полагаю, он может кое о чем поговорить с губернатором.

Я начала понимать, куда он клонит.

— Как отреагирует общественность, — задал риторический вопрос отец, — если выяснится, что один из главных сподвижников Хардисона выращивает эту дрянь?

— Но ведь на самом деле это Грей…

— Его полное имя — Дж. Хукс. Именно так звали человека, сказавшего, что он не имеет никаких дел с бутлегерами. — Отец быстро взглянул на меня. — Я приберегал это до нужного момента. Мне очень хотелось бы видеть лицо Хукса-старшего, когда он узнал бы, что в его собственном гнезде водится кое-что похуже. Глупо выращивать травку на своей земле. Тут уж особенно не поотпираешься.

Откинувшись назад, я закинула ноги в кросовках на обшарпанное Торпедо.

— Значит, ты собираешься прижать яйца Дж. Хуксу, чтобы он в свою очередь прижал яйца Хардисону?

Папа нахмурился.

— Мне всегда не нравилось, когда благородные дамы выражаются грубо. К тому же, Хардисон никогда не испытывал особых симпатий к Дж. Хуксу. Ему будет очень приятно, если Тальберт попросит его об одолжении.

— Останусь ли я благородной дамой, если ты шантажом вынудишь Дж. Хукса добиться моего назначения на досрочно освободившееся место Перри Бирда?

— А почему бы и нет?

— Остается еще такая мелочь как моральные принципы, — натянуто произнесла я, хотя бесстыжий прагматик у меня в голове уже стал подниматься с надеждой из ямы вчерашнего поражения и отчаяния.

«Ты хочешь этого. Не обманывай себя».

«Подумай о цене, — предостерег святоша. — Поражение ты сможешь пережить. А это сможешь?»

— Моральные принципы — очень скудная пища для человека, изголодавшегося по правосудию, о чем ты только что говорила, — возразил папа. — Кроме того, если это место не займешь ты, кого, по-твоему, назначит Хардисон? Другого подхалима, консерватора и негроненавистника вроде Перри Бирда, который сделает все, чтобы свести на нет весь путь, пройденный Югом за последние двадцать лет. Ты не согласна?

Впоследствии мне нравилось притворяться самой себе, что я долго и упорно обдумывала ответ, взвешивая на одной чаше весов добро, которое, возможно, смогу совершить, а на другой — не совсем честный поступок, который предлагал мне папа.

На самом деле не прошло и секунды, как я, кивнув, сказала:

— Только дай Дж. Хуксу ясно понять, что через неделю после моего назначения Терри Уилсон узнает о лишних теплицах.

Папа смущенно поморщился.

— Знаешь, девочка, я дал ему десять дней. Ему же будет нужно время, чтобы все хорошенько вычистить и заполнить настоящей рассадой.

Я порывисто уселась прямо.

— Ты уже послал ему кассету? Тогда какого же черта мы туда ездили?

— Я подумал, тебе следует все увидеть собственными глазами. И самой сделать выбор.

— Ты хотел проверить, ястреб ли я? — язвительно спросила я.

— Нет. В этом я уже давно убедился. Просто я не был уверен, что ты сама знаешь это.

Книга — лауреат престижных премий Эдгара, Энтони, Агаты и Макэвити.

Адвокат Дебора Нотт совершает смелый поступок, включаясь в гонку за место окружного судьи в округе Коллтон, где царят пережитки патриархата. Неожиданно, дочь Дженни Уайтхед просит Дебору расследовать нераскрытое убийство матери, совершенное восемнадцать лет назад. Адвокат принимается за дело, раскапывает опасные старые тайны, а кто-то пытается поставить точку в ее будущем — политическом и не только. Однако напугать и сбить со следа упорную женщину не так то просто…

Судья и следователь Дебора Нотт, герой бестселлеров Маргарет Марон, стала одним из самых любимых персонажей для читателей современной детективной прозы.

Просто жемчужина… увлекательный сюжет и богатая проработка деталей.

Балтимор сан

Очаровательные персонажи… Марон — замечательная писательница. Она не ленится работать над сюжетом, и ее герои совершенно правдоподобны.

Питтсбург пресс

Все необходимые ингредиенты смешаны в нужных пропорциях — увлекательная, захватывающая книга.

Орландо сентинел

Симпатичная, задорная сыщица… Проработанные детали, увлекательный сюжет — читатель не пожалеет, что купил эту книгу.

Буклист