Дочь лесника

Глава 11

Поезд — это хорошо. Поезда я всегда любил и ездил на них с куда большим удовольствием, чем летал самолетами. Ну, самолеты, пожалуй, тут еще долго актуальны не будут, а вот поезд «Коммихафк — Вельгунден» меня откровенно порадовал. И сам поезд, и те трое суток, что мы в нем провели.

Да, с поездкой получилось очень даже неплохо. Мы-то первоначально были настроены на трое суток дорожной скуки, частично разбавляемой разговорами между собой. Ну а что вы хотите — знакомых нет, деньги какие-то у меня после дележки взятых у мерасков трофеев водились, но я, привыкнув к размеренной жизни на лесном хуторе, так и не удосужился узнать, что это за деньги и что вообще можно на них купить. Это я все к тому, что пользоваться услугами вагона-ресторана мы тоже не планировали, благо, добрейшие люди Триамы дали нам с собой хлеба, колбас да копченого мяса — оленины и лосятины. Короче, мы заранее приготовились скучать, но действительность преподнесла нам приятный сюрприз.

Уж не знаю, как это было на железных дорогах в прошлом нашего мира, но тут курить в купе второго класса не разрешалось, зато и в тамбур выходить было не нужно — имелось специальное купе, игравшее роль курительной комнаты. Вот однажды Николай отправился туда с трубкой и кисетом, а вернулся с уже знакомым нам лейтенантом Киннесом. Как мы проглядели, что господин лейтенант едет в одном с нами вагоне, хрен его знает, но все же появлению господина лейтенанта обрадовались, хоть и было наше знакомство шапочным.

Ехал лейтенант Киннес куда дальше, нежели мы. В Вельгундене ему еще предстояла пересадка на другой поезд — до Лукама где-то на юге. Сам лейтенант был оттуда родом и ехал устраивать какие-то свои дела, о которых предпочел не рассказывать, а спрашивать мы и не стали. То ли дела были очень важные, то ли размещение конно-егерского полка в приграничных поселениях для компенсации оттока половины взрослого населения на ярмарку отпугивало кочевников само по себе, но отпуск для поездки в родные края лейтенанту предоставили.

Нас всех, кроме, пожалуй, что одной Алинки, очень интересовало, что же там в итоге вышло с мерасками. Рассказчиком лейтенант оказался хорошим, всяческих подробностей, которые могли бы быть неприятными нашей даме, не касался (или упоминал о них вскользь), и в его изложении карательная экспедиция представлялась чем-то средним между охотой и погоней за какой-нибудь заурядной воровской шайкой. Тут Николай и задал вопрос, всплывший после перестрелки у оврага — а какой смысл был кочевникам затевать войну к осени ближе?

— Знаете, господа, — несколько озадаченно ответил Киннес, — нам тоже не удалось этого понять. Такое впечатление, что мераски сами делали все возможное, чтобы ничего у них не получилось.

— Это как? — я успел спросить даже раньше Николая.

— Для захвата девушек не послали ни одного воина, только простых пастухов.

— А разве у кочевников не все мужчины воины? — Николай показал некоторые познания в военной истории.

— Не совсем так, — лейтенант расположился на диване поудобнее, — у всех мужчин есть оружие. Они даже умеют им пользоваться. Но это именно что вооруженные пастухи. А есть настоящие воины, которые не пасут скот, не заняты никакой другой работой, только воюют. Прошу меня простить, господин… Мельников, — он все-таки вспомнил мою фамилию, — но справиться с такими вам было бы гораздо сложнее.

Надо же, почти слово в слово повторил то, что тогда Николай говорил. Да я и сам не спорил, все понятно.

— Уж они-то знают, что с лесничими воевать трудно. И поверьте, даже для нас это опасные противники. Но мы с ними встретились, только уже когда подобрались к кочевьям родовой знати.

— А пленных не спрашивали, почему так получилось? — поинтересовался Николай.

— Спрашивали, конечно, — кивнул лейтенант. — Только никто не знает. А глав семей, откуда были старшие в тех отрядах, что отправились девушек ловить, кто-то перебил прямо перед нашим приходом. И никаких концов.

— Да, грамотная зачистка… — согласился Николай.

— Как вы сказали? Зачистка? — удивился Киннес. — Очень удачное слово!

— Да, у нас в армии так говорят, — хмыкнул Николай.

— А вы там… у себя тоже в армии служили? — живо заинтересовался лейтенант.

— Да, я ремонтировал боевые машины.

— Боевые машины? — удивился лейтенант. — Дирижабли или бронепоезда?

Ого, у них тут, стало быть, и бронепоезда есть! Хотя и в нашем мире они появились, кажется, на войне Севера с Югом в Америке, если я ничего не путал.

— Нет… — Николай явно пытался подобрать слово для обозначения бронетехники, — боевые бронированные повозки.

У лейтенанта глаза полезли на лоб. Я, грешным делом, подумал, что он сейчас с ужасом пытается представить себе, как бедные лошадки тянут бронетелегу, но все же недооценил уровень технической грамотности местных кавалеристов.

— У нас есть локомобили, паровозы без рельсов, но они очень громоздки и медленны. А если на них навесить еще и броню… — скептически произнес Киннес.

— Наши двигатели меньше и мощнее, — не стал вдаваться в подробности Николай, — так что и броню, и пушку несут легко. Или около десятка пехотинцев.

Естественно, разговор тут же ушел в сторону, совершенно противоположную той, которая была бы интересна Алинке, и, надо отдать господину лейтенанту должное, он первым это заметил и первым же начал исправлять ситуацию. Уже через несколько минут все мы увлеченно слушали его рассказы о южных землях Империи однако, как я подозревал, Николай с Киннесом взять друг друга в оборот еще взять успеет.

— А пойдемте в ресторан! — с воодушевлением предложил лейтенант. — Нашу встречу просто необходимо отметить!

Пришлось признаваться, что деньги у нас хотя и есть, но сколько их в реальном, так сказать, исчислении, мы понятия не имеем, а заодно и вежливо готовить почву для отказа, если господину лейтенанту вдруг вздумается нас угощать. Неудобно как-то, да и вряд ли в своем чине наш попутчик мог похвастаться очень уж большим жалованьем. Однако же лейтенант нашел другое решение. Он попросту предложил нам показать те самые деньги.

— Вот эти монеты, — он отодвинул в сторонку несколько из выложенных на столик денежных кружочков, — в Империи хождения не имеют. Но вы без труда поменяете их в любом банке. А вот этого, — он выдвинул на середину стола пару серебряных монеток, кстати, не самых больших из имевшихся, — вам хватит на полноценный обед на всех четверых и пару бутылок хорошего вина в придачу.

Сомнения насчет похода в ресторан с нашим-то видом господин лейтенант отмел начисто, высокомерно заявив, что на компанию с офицером косо смотреть никто не посмеет. Что за вид? А представьте себе троих бородатых мужиков (ножницы у Триамов имелись, а вот бритвы ни одной не было), да молодую женщину, одетых по местным меркам, скажем так, непривычно. Особенно выделялась Алинка — все же женщины в брюках, да еще в обтяжку, это тут исключительно лесные баарки.

Киннес не ошибся. Никаких вопросов нам никто не задавал, кроме одного — что изволите заказать? Мы изволили откушать суп из не опознанной нами рыбы, запеченную с овощами свинину, салат из зелени, десерт из сыра и фруктов, не обошлось и без вина. М-да, интересно было бы посмотреть на нас глазами местных… Четверо людей непонятного происхождения в диковато смотрящейся здесь одежде, и имперский офицер в безукоризненно сидящем сером со стальным отливом мундире на золоченых пуговицах и с черно-зеленой отделкой. Кстати, парадный (а может, и повседневный, но не для войны в лесу) мундир лейтенанта Киннеса вполне укладывался в общий стиль шестидесятых, а скорее, семидесятых годов все того же девятнадцатого века на Земле. Вот честно, попадись мне фотоснимок или рисованный портрет нашего попутчика дома, долго бы думал, из какой армии этот офицер, но сомнений в его земном происхождении не возникло бы.

В общем, до самого Вельгундена мы, благодаря господину лейтенанту, никакой скуки не испытывали. Особенно интересно было слушать его рассказы о себе. Происходил Киннес из захудалой (насчет захудалой — это уже мои собственные инсинуации, сам он выразился изящнее: «небогатой и незнатной») дворянской фамилии, в плане и так невеликого наследства ему, как младшему из четырех сыновей, не светило вообще ничего. Вот он и подался в армию, решив, что другого пути подняться в жизни у него не будет.

Насколько я понял, подготовка офицеров в Империи была двухступенчатой. Сначала нужно было год отслужить в юнкерах, совмещая обучение с исполнением обязанностей рядового солдата, а потом ефрейтора и капрала. В конце года полагалось сдавать экзамен и по его результатам либо второй год оставаться юнкером, либо получить чин прапорщика и, продолжая учиться, выполнять уже обязанности сначала сержанта, затем вахмистра, а под конец и часть офицерских. Далее снова экзамен, а потом — или ты опять прапорщик, или уже корнет. Трудно сказать, в чью пользу было бы сравнение с нашими историческими примерами, их я совершенно не знал, но в целом имперский подход представлялся мне вполне разумным и оправданным. Как, впрочем, и многое другое, уже увиденное мною в Империи.

Киннес без ложной скромности, но и без какого-то бахвальства отметил, что служба на границе, в периодических боевых стычках с мерасками, в карьерном плане очень выгодна. Получив первый офицерский чин корнета, наш попутчик стал лейтенантом на полтора года раньше положенного срока выслуги, и в будущее, где его ждал чин ротмистра, смотрел с оптимизмом. При всем этом лейтенант прекрасно понимал, что шансы поймать пулю или удар саблей у него значительно выше, чем в среднем по офицерскому корпусу Империи, но относился к этому философски — мол, что от меня зависит, чтобы этого избежать, я делаю, а от судьбы все равно не уйдешь.

Ясное дело, лейтенант Киннес и Николай периодически углублялись в обсуждение вопросов чисто армейских. Сколько платят денег, как организована кормежка, не сильно ли достают особо одаренные солдатики и любимое начальство, и все прочие животрепещущие для служивых проблемы… Иногда приходилось вмешиваться, вопросами не в тему напоминая, что тут еще и трое людей сугубо штатских, в том числе дама, иногда это не помогало и увлеченных друг другом собеседников отсылали в курилку, но от скуки господин лейтенант нас избавил.

Еще одним действенным средством против зеленой тоски были остановки, впрочем, не особо частые. Мы выходили подышать свежим воздухом и паровозным дымом, с интересом разглядывали станционную жизнь. Жизнь эта, конечно, от привычной мне по моим многочисленным железнодорожным путешествиям отличалась, но не настолько уж и принципиально. Так же продавали прямо на перронах всяческую готовую снедь, разве что толпились такие торговки исключительно у вагонов третьего класса, обделяя своим вниманием пассажиров первого и второго классов, но эти-то в вагоне-ресторане кушали. Однако же во время довольно длительной стоянки, когда тендер грузили углем, Киннес утащил нас в ресторан станционный, и не зря — там все оказалось заметно дешевле, чем в поезде.

Благодаря лейтенанту мы получили представление не только о здешнем общепите, но и об имперских деньгах. Валютой Империи был ласс, делившийся на сто локси. Казалось бы, все просто и знакомо, но именно что казалось. Потому что почти все монеты имели свои названия, и их приходилось заучивать. А то, например, красуется на монете надпись «полуфриск», так поди догадайся, что это двадцать пять местных копеек, то есть локси. Особо изощренным издевательством смотрелись монеты, по своему достоинству в схему «один — сто» вообще никак не вписывающиеся, да хотя бы те же золотые полукройсы, кройсы и двойные кройсы, равные соответственно шести, двенадцати и двадцати четырем лассам. И это при том, что десятилассовые золотые червонцы, то есть, конечно же, ринты, тоже присутствовали. Черт ногу сломит! Хорошо хоть, бумажные деньги, пусть у нас их пока еще не было, здесь имели ту же стоимость, что и серебро с золотом. А то из нашей истории я что-то такое помнил про разный курс монет из драгметаллов и бумажных ассигнаций.

Так или иначе, любая дорога где-то заканчивается. В положенное время наш поезд прибыл на Западный вокзал имперской столицы, и пришло время прощаться с лейтенантом Киннесом. Грустно было, что тут говорить. Еще один наш знакомый в этом мире остался в прошлом, и мы снова оказались одни, и снова вокруг нас все было непривычным, новым и, чего уж скрывать, чужим.

Выбравшись на привокзальную площадь мы, наконец, увидели настоящий город. Коммихафк тут и рядом не стоял. Уж не знаю, располагался вокзал близко к городскому центру или огромные здания, окружавшие широкое пространство площади, построили специально для того, чтобы все приезжие сразу могли оценить масштаб и величие имперской столицы, но мы оценили. А трамвай, настоящий трамвай, под аккомпанемент легкого грохотания разворачивающийся с присущей только этому транспорту корабельно-танковой грацией, нас поразил в самую пятку. Минут пять, наверное, так и стояли, ошарашенно озираясь, пока не вспомнили прощальный совет лейтенанта Киннеса и не начали высматривать человека в голубом мундире и желтом кепи — полицейского.

Немолодой уже блюститель порядка, хоть и удивился нашему виду, на вопрос, как нам попасть по адресу на показанном ему конверте, отреагировал четко и по-деловому. Поинтересовавшись, найдется ли у нас пятнадцать локси, и получив утвердительный ответ, он просто махнул рукой, подзывая извозчика. Полицейский быстро растолковал водителю кобылы, куда даме и господам надо, строго внушил ему, что рассчитывать он может именно на пятнадцать локси и заверил нас, что все будет в лучшем виде. Разместившись попарно друг напротив друга в открытой коляске, и немного поеживаясь от свежего осеннего ветерка, мы поблагодарили столь предупредительного постового и отправились в путь. Головами мы безостановочно вертели всю дорогу. Все вокруг было интересно — и дома, даже при пяти или семи этажах казавшиеся куда выше, и двух-трехэтажные особняки, прячущиеся за ажурными коваными оградами, и широкие улицы, полные всевозможных повозок, и тротуары с разнообразно одетыми пешеходами, и уличные фонари, и вывески, и все-все-все, что в своем единстве называется коротким и емким словом «город». Где-то через полчаса такого верчения головами мы оказались у цели — имперского министерства внутренних дел.

Как и положено столь важному учреждению, здание внушало что-то среднее между почтением, восхищением и некоторым страхом. Это у меня-то, человека, выросшего в столичном мегаполисе и привыкшего к шедеврам и провалам архитектуры времен куда более развитых строительных технологий! М-да, представляю, как это действует на местных…

Имперская бюрократия, как и в Коммихафке, действовала отлажено и безукоризненно. Поданный в окошко для приема корреспонденции конверт практически сразу привел в движение качественно изготовленные и хорошо смазанные шестеренки бюрократической машины. Даже если учесть, что телефонов тут нет и связь между кабинетами министерства держится на плечах и ногах курьеров, ждать нам пришлось недолго. Буквально минут через пятнадцать к нам вышел молодой человек в сюртуке кирпично-красного цвета, поинтересовался, имеет ли он честь видеть господ с рекомендательным письмом из Коммихафка, внимательно, но быстро просмотрел наши бумаги и предложил следовать за ним.

Глава 12

Господин Стеннерт, капитан-советник особого департамента министерства внутренних дел, сидел, нет, не сидел, а восседал за массивным столом под портретом императора. Да, императора — чей же еще портрет мог тут висеть?! Мне лично портрет понравился. Уж не знаю, каков его величество в жизни, но в официальном изображении смотрелся он более чем внушительно, хоть и весьма молодо — лет на тридцать. Сначала, конечно, я обратил внимание на мундир. Да, как и в нашем мире, здешний монарх по моде, заведенной уж не знаю кем на Эрассе и прусским королем Фридрихом-Вильгельмом Первым на Земле, носил военный мундир, украшенный знаками высших степеней орденов Империи. Но, как говорится, не мундиром единым… Лицо императора было тоже под стать должности — умное, в меру строгое и решительное. Художник изобразил императора с таким расчетом, чтобы зрителю казалось, будто монарх внимательно смотрит прямо на него и строго вопрошает: «А ты что сделал для блага Империи?».

Сам господин Стеннерт выглядел, ясное дело, не настолько величественно, но тоже серьезно. Как и император на портрете, первое впечатление на меня он произвел мундиром — голубым с серебряным шитьем на воротнике и рукавах. Затем, положив на стол бумагу, что читал перед нашим приходом, капитан-советник явил и свое лицо. Невыразительное гладко выбритое лицо, по которому и возраст-то толком не определишь. Зато глаза… Глаза капитана-советника смотрели куда более внимательным взглядом, чем даже у нарисованного императора. Да уж, этот господин общих вопросов задавать не станет, его вопросы будут очень даже конкретными.

Когда мы прошли чуть больше половины расстояния, отделявшего двери кабинета от стола, господин Стеннерт мгновенно привел лицо в выражение самого искреннего радушия, и после обмена приветствиями и приглашения садиться сразу перешел к делу.

— Госпожа Демидова, — фамилию, с которой уже сжилась Алинка, Стеннерт произнес без запинки, — господа, могу вас поздравить. У вас прекрасные рекомендации от имперского лесничего Трейама (ага, фамилия наших добрых хозяев на правильном имперском звучала именно так) и уездной управы Коммихафка.

Я еще не успел сообразить, что такого разглядел в нас чиновник той самой управы, раз написал и свою рекомендацию, как Стеннерт сам и пояснил:

— Уездный советник Манте особо отметил, что вы научились не только разговорному языку, но также чтению и письму. Кроме того, — Стеннерт важно приподнял какую-то другую бумагу, — у вас, господин Мельников, еще и блестящая рекомендация имперского офицера, — капитан-советник бросил в бумагу быстрый взгляд, — лейтенанта Киннеса.

Ого! А нам-то господин лейтенант ни словом не обмолвился! Не прост офицер, ох, непрост…

— Итак, — господин Стеннерт придвинул к себе небольшую стопку бумаг, — я надеюсь, что вы с успехом примените ваши знания и умения к вашей собственной пользе и на благо Империи. И чтобы эта польза была как можно более ощутима и наступила быстрее, я бы попросил вас вкратце рассказать, какими знаниями и умениями вы обладаете. Если, конечно, вы не против.

Ух ты, вежливый какой — «если вы не против»… А с другой-то стороны, а что еще нам остается? Устраиваться все равно нужно, так что надо производить на господина капитана-советника впечатление, да по возможности благоприятное. Так что мы не против. Я аккуратно пихнул ногой Николая, чтобы он начал первым. На его фоне, насколько мне представлялось, и мы с Серегой да Алинкой за продвинутых сойдем.

— Николай Сечкин, инженер. Обслуживание и ремонт паровых турбин, двигателей внутреннего сгорания, электрического оборудования.

Речь Николая я передаю нормальным языком, потому и получилось так кратко. На самом деле товарищ с большим трудом подбирал известные ему слова, чтобы донести до Стеннерта свои профессиональные навыки. А потом Стеннерт пытался выяснить, что такое «паровые машины без цилиндров, использующие вращающиеся лопасти» и «двигатели, не имеющие парового котла», но тут Николаю уже не хватало знания языка, чтобы все это капитану-советнику растолковать. Однако же выход Стеннерт нашел.

— Господин Сечкин, будьте любезны написать это на вашем языке. Я уверен, найдется кому это прочитать и правильно понять.

Ага, значит, русские тут или есть или, по крайней мере, были, раз кто-то может читать по-русски. Уже радует. Так, ладно, после такого мощного вступления и мне вылезти не помешает.

— Федор Мельников. Изучение рынков сбыта товаров и услуг, управление рынками (как перевести на имперский слово «маркетинг», я не знал), реклама и продвижение товаров и услуг, знание исторических закономерностей моего мира (ну да, прихвастнул, не без того), анализ любой общественной и политической информации, — черт, а ведь Стеннерт может просто не понять…

— Хм, очень интересно, — кажется, понял. Вот только правильно ли? — Думаю, и это смогут оценить по достоинству.

Даже так? Ну-ну, посмотрим…

— Сергей Демидов, получил образование по специальности «проектирование инженерных систем», но не нашел работу. Специалист по продажам.

— Проектирование инженерных систем? — переспросил Стеннерт.

— Подача воды в здания, отвод грязной воды, отопление, — надо же, Серега сумел объяснить почти все простыми словами. Талант!

— А чем специалист по продажам отличается от продавца? — понял Стеннерт явно не все, но ухватился почему-то именно за это.

— Моя задача не просто продать, а убедить человека купить то, что ему нужно и то, что выгодно мне.

— И купить именно у вас, а не у кого-то еще? — хмыкнул Стеннерт. Серега с улыбкой кивнул.

— Алина Демидова, модистка.

— Превосходно, госпожа Демидова, уверен, что наши дамы благодаря вам станут еще более красивыми, — с хорошими манерами у господина Стеннерта все оказалось в порядке. Алинка тоже умница, не зря болтала с женской половиной семейства Триамов, узнала нужное слово.

Впрочем, немного подумав, капитан-советник попросил уже нас всех написать о своих специальностях на нашем языке. Умное решение. Ну, дурака на такое место и не поставят.

— А теперь, — Стеннерт аккуратно отложил листок с записями, — есть два немаловажных обстоятельства, которые, возможно, вызовут у вас некоторые сомнения.

Ишь как завернул… Ладно, посмотрим, что за обстоятельства такие.

— Я не требую от вас немедленного вступления в имперское подданство с принесением присяги его величеству, — господин капитан-советник произнес это таким тоном, как будто сделал нам ну просто гигантское одолжение, — со временем, надеюсь, вы сами придете к признанию необходимости этого. В моей власти выписать вам вид на жительство как лицам, иностранного подданства не имеющим.

Тут господин Стеннерт начал изъясняться на жуткой смеси канцелярского и юридического жаргона. Больше половины слов были мне непонятны, ни от Триамов, ни от Киннеса я такого и близко не слышал. Пришлось долго и нудно задавать вопросы простыми словами, переваривать полученные ответы, снова спрашивать и снова в уме переводить ответы Стеннерта на родные правовые понятия, а потом, когда я, наконец, все для себя уяснил, попросить у капитана-советника прощения и потратить еще энное время на изложение юридических тонкостей Николаю, Сергею и Алине. Вот кто, спрашивается, мешал Стеннерту пригласить ради такого случая переводчика, раз уж тут кто-то знает русский язык?! Ну да ладно, в чужой монастырь со своим уставом я лезть не собирался.

Суть вопроса была в том, что вид на жительство давал его обладателю большую часть прав имперского подданного и даже избавлял от некоторых обязанностей, каковые подданным исполнять приходилось, однако эту поблажку счастливый обладатель вида на жительство оплачивал из своего кармана. А именно, Николаю и Сергею в этом случае нужно было платить дополнительный налог, компенсирующий отсутствие у них обязанности отслужить в вооруженных силах Империи. Меня это не касалось из-за возраста, Алинки — из-за половой принадлежности. Однако налог был вроде бы не очень большим, и уплачивался раз в год. Еще ограничивалось участие в местном самоуправлении, но тут уже ни у Стеннерта не хватило терпения объяснить мне все тонкости, ни у меня не нашлось слов, чтобы его в полной мере понять. Самое главное, что я точно уяснил — в плане найма на работу, открытия собственного бизнеса, проживания и свободы передвижения по Империи ограничений никаких не было. Понравилось и то, что сроком действие вида на жительство не ограничивалось. Уж не знаю, для всех ли Империя так широко раскрывала свои двери или только для нас, но нам, повторюсь, понравилось.

После краткого обсуждения, во время которого господин капитан-советник с некоторым любопытством прислушивался к незнакомой ему русской речи, мы решили пока что ограничиться получением вида на жительство. Как-то оно спокойнее так выходило, по общему мнению. Серега, опять же, с ходу заявил, что в армии он уже послужил и на второй заход его никак не тянет.

С этим решили, но Стеннерт говорил о двух обстоятельствах, поэтому сразу же озвучил и второе.

— Видите ли, — вкрадчиво начал он, — среди подданных его величества много самых разных народов, но ваши имена все-таки очень сильно выделяются. Вам же будет проще и легче, если ваши имена станут звучать похоже на привычные в Империи.

Спорить с такой постановкой вопроса было трудно, да не особо мы и пытались. Надо отдать Стеннерту должное, он на нас не давил, предлагал разные варианты, вообще очень живо и активно участвовал в подборе наших новых имен, проявив при этом не только завидное здравомыслие, но и неожиданную изобретательность. С его подачи я стал Феотром Миллером (ну да, перевел свою фамилию на английский, опять же, звучит для местных нормально), Николаю предстояло привыкнуть к имени Никлат Скантс (объяснить Стеннерту, что такое сечка для капусты, мы так и не смогли, но он все же понял, что это что-то режущее, потому и предложил слово «нож» на имперском), наших молодых отныне звали Сейарк и Линни Демитт (главное — похоже).

Переведя дух после такого мозгового штурма, Стеннерт вызвал все того же персонажа в красном сюртуке, вручил ему бумагу, на которой были написаны наши новые имена, и велел сей же час оформить виды на жительство для дамы и господ. Да, нам еще придумали года рождения, просто отсчитав возраст каждого от текущего года по имперскому календарю.

— Что ж, — вернулся к делам Стеннерт, когда все немного отдохнули, — теперь о самом приятном. Для облегчения устройства вашей жизни на первых порах финансовый департамент министерства внутренних дел предоставляет каждому из вас ссуду в одну тысячу семьсот лассов сроком на два года под четыре процента годовых. Ссуда налогами и сборами не облагается.

Оценить щедрость Империи нам из-за незнания цен сразу оказалось невозможно, но «одна тысяча семьсот» — это впечатляло. Как и четыре процента годовых — у нас и по валютным-то кредитам таких ставок нет, про рублевые я уж не говорю.

— Погасить ссуду вы можете единовременно либо долевыми платежами любого размера и любой периодичности в течение срока ее действия, — продолжал изливать на нас имперские щедроты господин капитан-советник, — проценты рассчитываются при последнем платеже.

— А в случае невозвращения ссуды или, скажем, ее неполного возвращения в указанный срок? — я решил уточнить, что идет кнутом в дополнение к этакому большому и вкусному прянику.

— Очень хорошо, что вы сами спросили, господин Мельников, простите, Миллер, — поощрительно кивнул Стеннерт. — В таком случае имперские власти принудительно определят место вашей дальнейшей работы и будут вычитать погашение ссуды из вашей заработной платы. При этом за просрочку более двух лет начисляются пени по пять процентов годовых за каждый полный либо неполный год просрочки.

А нехило так… Империя в наших глазах уже выглядела не только богатой покровительницей, но и зубастой финансовой щукой. Впрочем, они тут в своем праве. В любом случае другого способа вписаться в местную действительность у нас нет.

— У нас не благотворительность, — веско добавил господин Стеннерт. Ага, мы и сами уже заметили. — Если вы обладаете необходимыми Империи знаниями и способностями, ссуда станет для вас просто успешным началом вашей новой жизни и погашение этой ссуды труда вам не составит. Поверьте опытному человеку.

А что нам оставалось делать? Только поверить. Ну, пока что поверить, по крайней мере.

— И я вам советую привести свой облик в соответствие с принятыми у нас правилами и обычаями, — мягко, но внушительно добавил Стеннерт. — Одежду и все необходимое настоятельно рекомендую приобрести в универсальном магазине Народного экономического общества. Лучших цен при хорошем качестве вы все равно нигде не найдете. Да и там вы сможете купить все сразу в одном месте.

Господин Стеннерт передал нам небольшую карточку вроде визитки с адресом и расписанием работы универмага. Интересно, он сам там в доле за направление покупателей или все официально и долю имеет Империя?

— Что же касается вашего жилья, то вот адрес, — еще одна карточка перекочевала из рук Стеннерта в мои вместе с небольшим запечатанным конвертом. — Домовладелица госпожа Коррис — доверенное лицо нашего департамента, лишних вопросов задавать не станет и другим не даст. Конверт прошу передать ей в руки. Она сама отметит ваши виды на жительство в полиции, и их действие начнется с этого момента. Если у вас будут какие-либо вопросы, обращайтесь к госпоже Коррис в любое время. На этом, — капитан-советник поднялся из-за стола, — не смею более вас задерживать. От лица Империи желаю вам успехов во всех начинаниях!

Потом была недолгая ходьба по кабинетам в сопровождении не то секретаря, не то порученца. В одном кабинете нам выдали виды на жительство — не привычные нам книжки, а просто листы бумаги, заполненные каллиграфическим почерком, без фотографий, зато с перечислением примет. Ого, это где же и когда их успели записать?! В другом кабинете мы продолжили тихо обалдевать от имперских ништяков, получив ту самую ссуду, частью наличными, частью чековыми книжками имперского казначейства.

До дома госпожи Коррис добрались мы довольно быстро. Стало быть, жить будем где-то если и не в центре города, но близко к нему. Тоже приятно, чего уж тут. Домовладелица, строгая немногословная дама примерно моих лет, сразу же вскрыла поданный ей конверт и после прочтения коротенькой записки без лишних слов повела нас в квартиру. М-да, честно говоря, даже мне было сложно сдержать восторг от доставшихся апартаментов, а уж Алинка вообще чуть не подпрыгнула от радости. Квартира, должно быть, предназначалась для небольшой семьи. Три маленьких спальни (одна Сереге с Алинкой, по одной персональной мне и Николаю), кабинет с полками под библиотеку, большая гостиная, столовая, курительная комната, ванная и ватерклозет — мы о таком даже не мечтали! И все это за семь с половиной лассов в месяц с человека, включая ежедневный завтрак и плату горничной и прачке. То есть чуть больше десяти процентов от ссуды.

…Вдоволь наплескавшись по очереди в ванне, мы какое-то время лениво обсуждали сегодняшние удивительные события, а потом просто расползлись (другого слова не подберешь) по спальням.

С наслаждением вытянув ноги на кровати, я вдруг сообразил, что после ночи, проведенной под открытым небом на неудобной колючей подстилке из лапника, пяти месяцев на тюфяке, набитом сушеной травой, и трех ночей на диване в поезде это у меня первая на Эрассе ночь в цивилизованных условиях. Так что засыпал я с полным осознанием того, что жизнь-то, похоже, налаживается.

Глава 13

Эх, отвык я от столичной жизни, отвык. Всего пять месяцев на лесном хуторе — и в имперской столице чувствую себя классическим провинциалом. Это я о чем? Это я о походе в универсальный магазин Народного экономического общества. Что оно за общество такое, я еще разберусь, но магазин… Гигантское пятиэтажное здание универмага, четыре этажа которого были отданы под торговые площади, а пятый, надо полагать, вмещал в себя все начальство, бухгалтерию и что там еще необходимо, занимало аж целый квартал. Здесь было все. Все, что можно унести в руках или увезти на тележке мощностью в одну человеческую силу. И здесь были все. Я бы сказал, на фоне некоторых покупателей наш облик смотрелся тут еще не самым экзотическим образом. Да что я об этом! Главным в магазине было его убранство. Именно так, высоким штилем и с восторженным придыханием. Широкие лестницы с ковровыми дорожками, обилие зеркал, зрительно расширяющих и без того широкие галереи, роскошь полированного дерева дверей, стенных панелей и прилавков, обилие весьма недурных на мой вкус статуй — это и вправду убранство, а не какой-то там декор, или, прости Господи, дизайн. Алинка вообще в окружении всего этого великолепия начала о чем-то сама с собой шептаться, должно быть, обсуждая со своим вторым «я» стилевые особенности безудержного разгула имперской художественно-оформительской мысли. Впрочем, умная собеседница, то есть сама же она, подсказала Алинке здравую идею.

— Вот вам, мужикам, конечно, все равно что носить, — заявила нам она, — а я пойду-ка посмотрю местные модные журналы. Вроде видела тут что-то такое. А сами вещи буду выбирать уже потом.

Признав разумность такого подхода (а что нам еще оставалось?), мы терпеливо ждали, пока наша дама не познакомится со здешними модами, а потом подберет себе все нужное. Подождать, ясное дело, пришлось немало, но после внимательного изучения журналов и осмотра покупательниц Алина с выбором шмоток определилась неожиданно быстро.

Честно говоря, первоначально мы планировали несколько походов в этот храм розничной торговли, исходя из того, что все и сразу на себе не унесем. Однако, когда мы с Николаем и Сергеем выбрали костюмы, а продавец вежливо поинтересовался, по какому адресу доставить покупки, сразу же оговорившись, что нам это ничего лишнего стоить не будет, планы, после недолгого совещания, были пересмотрены. Решили взять все и сразу.

Да уж, Стеннерт не обманул, купили мы тут решительно все, что для жизни надо. Хотя меня лично не покидало ощущение того, что на самом деле я не в магазине, а в музее. Только каком-то необычном музее, где любой экспонат можно купить. Как в свое время выразилась Алинка — живой антиквариат.

В общем, убили мы на покупки целый день. То есть больше чем полдня на хождение по универмагу, а потом еще почти весь вечер на разбор доставленных на квартиру вещей. Уж не знаю, как именно организована в магазине служба доставки, но работала она отменно — все привезли разом и точно в то время, которое мы назначили. Серега, как человек больше нас всех в торговле понимающий, поверить не мог, что такое вообще возможно без компьютеров, на одном бумажном учете и документообороте. Но возможно же!

А приятно, что там говорить, было ощущать себя не просто покупателями, а клиентами! Когда покупки привозят тебе домой, когда ты проверяешь, то ли самое тебе привезли, когда вежливый и предупредительный курьер прямо ловит каждый твой взгляд и предлагает удостовериться в том, что все так и исполнено, как господа заказывали… И еще приятно было иметь, наконец, настоящий адрес в мире, который теперь должен был стать нашим. Вот, пожалуйста: улица Первой Стражи, 138. Только не надо думать, что улицы тут такие длинные или у города сетевая планировка. Планировка московская, радиально-кольцевая, а номер означает не дом, а квартиру. Потому что каждая квартира имеет собственный вход с улицы. Вот мы, например, поселились на втором этаже, так к нам чтобы попасть, надо подняться по узкой плохо освещенной лестнице, которая по прихоти архитектора еще и пару раз хитро заворачивает, обходя другие квартиры. Зато никаких тебе чрезмерно внимательных соседей, а чтобы мебель носить, есть черный ход, вот там уже некоторое подобие привычных нам подъездов и общие коридоры.

Из-за всех этих дел мы остались без обеда и жутко проголодались. Но вышло удачно — мы как раз закончили разбирать покупки, когда принесли ужин. Кстати, кормежка жильцов в доме госпожи Коррис была устроена очень даже неплохо. Завтрак, стоимость которого входила в квартплату, состоял из крепкого чая, пары ржаных или пшеничных, на выбор, булочек, сливочного масла и нескольких ломтиков сыра и подавался в заранее оговоренное время. Обеды и ужины оплачивались отдельно, но поскольку домовладелица содержала еще и кухню, заказывать трапезу можно было за небольшой срок.

— Ну что, попаданцы, — с усмешкой обратился ко всем Николай, когда мы более-менее насытились, и тут же посерьезнел, — какие планы на будущее строить будем?

— Прежде чем планы строить, предлагаю для начала другую тему, — я поспешил перехватить управление беседой в свои руки. Еще с утра пришли мне в голову интересные мысли, и очень хотелось довести их до всех. — Я так понимаю, никто кроме меня еще не прикидывал, что именно представляет собой столь любезно предоставленная нам Империей ссуда?

Демидовы удивленно переглянулись, Николай внимательно посмотрел на меня и кивнул — давай, мол, продолжай.

— Тогда прошу три минуты на подготовку доклада.

Запрошенное время мне дали. Еще бы не дали, после такого многозначительного вступления! Я оторвал два куска оберточной бумаги — один побольше, другой поменьше, одолжил у Николая нож и заточил купленный сегодня карандаш, подложив для отходов процесса кусок бумаги поменьше, а кусок, который побольше, положил на стол. Мои товарищи наблюдали за всеми этими действиями с некоторым удивлением. Ничего, сейчас удивитесь еще больше. И даже не удивитесь. Нет, дорогие мои, вы сейчас у меня охренеете.

— Итак, — призвал я наше собрание к вниманию, — если никто не против, я приступаю. — На круг мы с вами получили шесть тысяч восемьсот имперских рубликов, лассов то есть, на два года. Семьсот двадцать из них за эти два года мы уплатим за нашу замечательную квартиру. Итого остается шесть тысяч ноль восемьдесят лассов. Сегодня мы оставили в так понравившемся нам всем универмаге, — тут мне снова пришлось взять небольшой перерыв и быстренько посчитать на куске бумаги в столбик, — пятьсот сорок семь лассов. Да. Четыреста двадцать один ласс на одежду с обувью и сто двадцать шесть лассов на мыльно-рыльные принадлежности и прочую необходимую мелочь.

Алинка попыталась было скорчить рожицу при упоминании рыла применительно к умывальным процедурам, но тут же раскрыла рот от изумления. Остальные смотрелись не лучше.

— Следовательно, у нас осталось пять тысяч пятьсот тридцать три ласса. На два, прошу заметить, года.

Дав время моим друзьям подумать над этими словами, я снова взялся за карандаш и совершил еще несколько арифметических действий.

— То есть, — я еще раз глянул на результаты своих подсчетов, — двести тридцать лассов пятьдесят четыре локси на месяц. На четверых. А в пересчете на одного человека — пятьдесят семь лассов шестьдесят три локси в месяц.

Николай аж присвистнул, младшие выглядели подавленно. Ну да, для них-то такие цифры — хуже смертного приговора, не застали они тех времен, когда на пятьдесят семь рублей в месяц можно было относительно терпимо жить.

— Продолжаем считать, — я был, наверное, страшен в своей неумолимости. — В день на человека это составит один ласс девяносто два локси. На еду, извозчиков и прочие расходы.

— А если еще инфляция… — совершенно убитым голосом протянул Сергей.

— Вот уж нет, — я решил разбавить свой доклад хоть каким-то позитивом. — Я, конечно, не финансист, но раз уж в Империи вместе с бумажными деньгами свободно обращается золотая и серебряная монета, ни о какой инфляции и речи быть не должно.

Ага, ожили! Это хорошо, потому что сейчас будет самое главное, ради чего я вообще весь разговор затеял.

— Так, дорогие мои, а теперь — внимание! — я оглядел всех еще раз, прикидывая, кто и как отнесется к тому, что я собирался сказать. Хотя на самом деле меня сейчас волновало отношение только одного из них. Одной, если уж совсем точно.

— Вы могли заметить, — я демонстративно отодвинул от себя бумагу с расчетами, — что расходы наши я считал на круг. Алина, милая, твои сегодняшние покупки стоили почти столько же, сколько потратили мы втроем, вместе взятые. Я не в укор тебе это говорю, пойми меня правильно. Ты — единственная среди нас дама, тебе надо выглядеть нормально и тебе это в любом случае дороже, чем любому из нас.

Кажется, помогло. Алинка смотрела на меня хоть и волком, но волком, явно заинтересованным.

— Я говорю это вот к чему. К тому, что выжить здесь и подняться мы сможем только вместе. А раз так, то и деньги наши мы должны объединить в общий фонд. И главная наша задача сейчас — заработать денег. Мы сможем. Мы все знаем и умеем то, что сделает нас особенными, единственными и неповторимыми в этом мире. Именно мы. Не я. Не ты, — я посмотрел на Алинку. — Не он и не он, — не сводя глаз с Алинки, я поочередно дернул головой в стороны ее мужа, а потом Николая. — Мы!

— И как вы собираетесь… нет, как мы будем зарабатывать? — поблагодарив меня взмахом ресниц, спросила Алина. Слава тебе, Господи, она поняла!

— Идеи две. Во-первых, ты, Николай, скорее всего уже в самое ближайшее время получишь приглашение на работу. Только не думай, что сразу станешь нашим главным источником денег. Пока ты привыкнешь к местным стандартам, единицам измерения, пока слова выучишь, которые все это обозначают, работы как таковой у тебя особо и не будет.

— Хм, а ты, пожалуй, прав, — признал Николай.

— Поэтому, во-вторых, это патенты. Делаем изобретения, патентуем, потом продаем сами патенты, лицензии или нарываемся в долю к местным буржуям.

— А что мы будем изобретать? — Алинка даже забыла закрыть рот, закончив фразу.

— Я вообще изобретать не умею, — обиженно сказал Серега.

Николай, кажется, сразу сообразил, куда я клоню. Уж больно хитро поглядывал он то на меня, то на Демидовых.

— Зато у тебя высшее техническое образование. Чертежи ты, ясное дело, в «автокаде» рисовал…

— В «компасе», — перебил меня он.

— Один хрен, — отмахнулся я, — значит, и на бумаге сможешь. Будешь к заявкам на патенты чертежи делать. А изобретать умеем мы все. В первую очередь, кстати, ты, — знаю, что показывать на человека пальцем неприлично, но именно так, пальцем, я показал на Алину.

— Я?! — изумилась она.

— Ты, ты. Завтра идете с мужем опять в магазин. Ты смотришь, он за тобой записывает. Потом приходишь домой, садишься и изобретаешь то, чего ты там не увидела. Хочешь — лифчики «пуш-ап», хочешь — тушь для ресниц, хочешь — что там еще такого, что можно сделать здесь и сейчас. Или не сделать, но изобразить и толково описать.

Алинка восхищенно разинула ротик, глаза заблестели. Так, тут генератор изобретательности активировали, поехали дальше.

— Николай, тебе изобретать, скорее всего, прямо на работе придется. Черт их знает, будут эти патенты на твое имя регистрировать или как собственность работодателя, всякое возможно. Поэтому смотри, что там, то есть здесь, с инструментами, всякой железной мелочевкой и прочей хренью, которую потом можно будет на тебя отдельно записать. Не мне тебя учить, разберешься. А я найду местные законы на эту тему и соображу, как нам ловчее будет все оформить.

— Ну, Федор Михалыч, ты и акула капитализма…, - уважительно протянул Николай.

— Жить захочешь, зубки отрастишь, — акула так акула, я был не против.

Немудреные шуточки в паре с хорошими новостями (конечно же, хорошими — кому не понравится открыть в себе изобретательские таланты!) подействовали как надо. Народ оживился, зашевелился. Что ж, хорошо. Значит, к бою готовы. Значит, живем. Живем!

Дав нашим еще несколько минут порадоваться, я решил закрепить и, пусть и неформально, но оформить итоги своего выступления.

— Так, Алина, Сергей, Николай, еще немного внимания!

Все примолкли и уставились на меня.

— Вы понимаете, что какие-то изобретения удастся продать сразу, какие-то позже, что-то принесет денег больше, что-то меньше. Пока Николай начнет нормальную зарплату инженера получать, а здесь инженер просто обязан быть, как раньше в школе учили…

— А как в школе учили? — от удивления Николай даже перебил меня, чего обычно не делал.

— Учили грамотно писать слово «инженер». Через «е» после «ж», а не через «и». А чтобы дети лучше запомнили, им объясняли, что инжЕнер — это тот, кто приносит своей жЕне много денег.

— Вот же было время! Извини, Федор.

— Ничего. Здесь, кстати, время должно быть таким же. Но я все-таки не об этом. Я вот о чем. Пока мы не выйдем на нормальные доходы, нам нужно действовать всем вместе. Вплоть до возвращения имперской ссуды, а если понадобится, то и дальше, предлагаю объединить наши способности и наши деньги. Заработок каждого — доход всех. Тратим по общему согласию. Ты, Николай, будешь работать и изобретать. Алина с Сергеем будут изобретать. Я тупой и вообще гуманитарий, изобретать не умею, поэтому… — пока я лез в карман, приятно было послушать возражения товарищей против такой неуместной, на их взгляд, самокритики, — …поэтому вношу в общее дело свой вклад. Точную его цену я не знаю, но, думаю, дешевой эта штука быть не должна.

С этими словами я положил на стол тот самый перстень, который Корнат снял с убитого мераска. Черт, надо будет оперативно найти какого-нибудь ювелира, чтобы оценить побрякушку. Завтра и спрошу нашу домовладелицу.

Народ внимательно разглядывал ювелирное изделие, пришлось постучать по столу, чтобы вернуть внимание публики к себе.

— Дорогие мои. Я понимаю, что каждому из нас хочется иметь свое и только свое. Будем иметь свое, обязательно будем. И чтобы это время настало для нас быстрее, сейчас своего быть не должно. Ни моего. Ни твоего. Ни его. Ни ее. Только наше.

Все сосредоточенно притихли. Кажется, поняли.

— Алина? — спросил я.

— Я согласна, — рыжеватая челка встряхнулась при утвердительном кивке.

— Сергей?

— Согласен.

— Николай?

— Да.

— Один за всех? — да, глуповато. Да, неоригинально. Но…

— Все за одного! — выкрикнул нестройный хор из трех глоток.

Глава 14

Хм, повторить, что ли? С некоторым сомнением посмотрев вниз, я от этой идеи все-таки отказался. От какой? Спуститься с третьего этажа на первый и снова в быстром темпе подняться. Причем, прошу заметить, на третий этаж не типовой московской или еще какой многоэтажки, а Императорской публичной библиотеки, где расстояние от пола до потолка раза этак в три, а то и три с половиной, повыше. Что самочувствие мое улучшилось после перехода через неизвестно откуда взявшийся мосток, я заметил еще на хуторе Триамов, но оно, как ни странно, так и продолжало улучшаться. Вот и сейчас, я легко и непринужденно вспорхнул по библиотечной лестнице, даже дыхание не сбилось. Но нет, повторять не буду, не за этим сюда пришел.

С некоторых пор библиотека стала мне вторым домом. Ходил я сюда как на работу, проводя в книжном храме часов по шесть-восемь почти ежедневно, хорошо хоть, стоило удовольствие недорого, да и затраты уже вовсю окупались. Особой сложностью имперское патентное законодательство не блистало, несколько патентов и лицензий нам удалось-таки продать, а учитывая, с какой скоростью работал изобретательский конвейер супругов Демидовых, пардон, Демитт, объем доходов нашего общества с ограниченной безответственностью имел выраженную тенденцию к дальнейшему росту.

Алина восприняла мои слова насчет изобретений как руководство к действию и начала именно с туши для ресниц и лифчиков «пуш-ап». Вот с этой деталью дамского туалета все получилось лучше некуда. Тут, как выяснилось, бюстгальтеров еще не было не то что «пуш-ап», а вообще никаких. Ну, Алина и развернулась… Сейчас денежки за лицензии на пошив этих изделий отстегивали ей сразу несколько самых модных столичных ателье, и Алинка всерьез подумывала об открытии собственного заведения. А вот пристроить тушь не удавалось долго, не та тут мода. Здесь контрастные тона на женском лице — признак актрисы, проститутки или, в лучшем случае, эвгланки, то есть коренной уроженки имперского Юго-Востока. В конце концов патент на тушь для ресниц купила у госпожи Демитт дирекция императорских театров. Мы-то, с позиций нашего послезнания, понимали, что купила по дешевке, ну да ничего, три с половиной сотни лассов на дороге не валяются. А если бы и валялись, я бы только по этой дороге и ходил, честное слово!

Неожиданно занялся изобретательством и Сергей, заодно нашедший себе и приработок. Обосновав перед нашим коллективом необходимость поддерживать себя в хорошей форме, он пошел покупать гантели и разговорился с одним из других покупателей тех же железяк. Товарищ, оказавшийся членом Имперского атлетического общества, после интенсивного обмена мнениями пригласил господина Демитта в их качалку, и теперь Сергей увлеченно рисовал чертежи всяческих тренажеров, а на ближайшем общем собрании столичного отделения общества ожидалось вынесение вопроса о принятии Сейарка Демитта на должность тренера с назначением ему содержания за счет средств организации. Почему-то я уверен, что одним рассмотрением вопроса дело не ограничится, последует еще и его решение. Даже могу предсказать, какое.

Николая уже вскоре после нашей легализации пригласили на казенный Новый механический завод, и он, бывало, пропадал там целыми сутками, осваивая здешние особенности инженерной премудрости. Начальство ему даже комнатку там выделило. Все-таки от нашего дома до пригорода, где располагался завод, в один конец на извозчике уходил час времени и полуфриск денег, на трамвае получалось дешевле, но подольше. Да и по выходным господин инженер Скантс тоже постоянно что-то читал, делая какие-то выписки и подсчеты, в общем, приспосабливал свои знания к местным реалиям.

Кстати, о выходных. Несмотря на наличие у Эрасса своей луны, ну разве что чуть-чуть поменьше привычной нам, никаких следов лунного календаря тут не наблюдалось. По крайней мере, в Империи. В месяце, благо, каждый из них тут ровно по тридцать дней, три декады, два последних дня каждой — выходные. Итого шесть денечков на месяц вместо привычных восьми и более. Не густо, прямо скажем.

Однако куда больше напрягало не это. Сам я никаких денег для нас еще не заработал. То есть во всех алинкиных и серегиных изобретениях мой вклад присутствовал, потому что именно я составлял заявки на получение патентных привилегий, при необходимости вступал в бюрократическую переписку с Патентной палатой, а также писал и рассылал спам — письма потенциальным покупателям наших патентов и лицензий. Вряд ли без моего участия изобретательская мысль супругов Демитт претворялась в источник доходов нашей компании, и все мы понимали, что лучше меня никто из нас с такой работой не справится (и не то, чтобы лучше, а хотя бы так же!), но все равно, иной раз чувствовал себя паразитом. Дурь, конечно, разделение труда — дело нужное, но…

Мои попытки заработать по специальности позорно провалились. Не то чтобы совсем уж позорно — какие-то денежки за составление текстов получить удалось, но смотрелись они на фоне Алинки и Сереги, скажем так, не шибко убедительно. Во-первых, не готовы здесь к тому, что в рекламу надо вкладывать и делать ее должны профессионалы. Может, оно и к лучшему. Да точно, к лучшему! Все-таки гнусная ересь, именуемая у нас «обществом потребления», тут еще не начала входить в силу, и нечего это дело ускорять. Что ни говорите, а приятно жить в обществе, где мода не меняется дважды в год и где едва ли не главным преимуществом любого изделия — от паровой машины до домашних туфель — считается долговечность. Честное слово, приятно!

Во-вторых, чем продающий текст отличается от обычной рекламы? Кто не в курсе, объясняю: продающий текст составляется таким образом, чтобы сразу по его прочтении человек совершил некое конкретное действие — либо купил продвигаемый товар, либо сделал что-то иное, что станет первым шагом на пути к покупке. Ну, скажем, положил товар в корзину, заказал обратный звонок менеджера, подписался на обновления и все такое прочее. А теперь, на минуточку, представьте, что интернета тут нет. Вот нет — и все. Понятно, и при торговле по каталогам можно призвать читателя к тому самому действию, вот только вероятность совершения такого действия, тем более сразу по прочтении текста, будет куда как меньше, чем в интернет-магазине.

Заработать в качестве изобретателя мне тоже не удалось. Все, чем я мог бы осчастливить сначала Империю, а за ней и остальной Эрасс, уже кто-то изобрел. Безопасные бритвы, чернильные авторучки, скоросшиватели и другие полезные и удобные вещи, устройство которых я мог бы изложить на бумаге, тут наличествовали, да многими из них сам же я и пользовался. Поэтому мой пытливый ум заняли совсем иные соображения.

Невооруженным глазом было заметно, что потоптались попаданцы по имперской территории неплохо. И наверняка продолжают топтаться. Причем, если судить по вещам, которые тут смотрятся явно заимствованными из более поздних времен, то все или почти все попаданцы — мужчины. На эту мысль натолкнул меня интересный разговор с Алинкой. Она как раз старательно вырисовывала очередной результат приспособления привычного для нее (да и для нас, хе-хе) дамского белья к здешним понятиям о приличиях, а мы с Серегой, поскольку заняться было больше нечем, старательно, хотя и по-доброму, зубоскалили.

— Да ну вас, мужиков! — отмахнулась Алинка. — Понаизобретали себе всяких удобных шмоток, а нам, таким красивым и несчастным, ничего. Тоже мне, блин, великая держава — лифчик до меня некому придумать оказалось! Ничего, я их тут от корсетов отучу!

— Отучишь-отучишь, — согласился я. — Кстати, а как? Ладно, с поддержанием груди ты вопрос решила, но корсеты еще и жиры маскируют… Фитнесс-центр откроешь?

— Не-а, — Алина мотнула челкой, — пока рано. Пусть хоть научатся носить белье нормальное, а потом то, что на фитнесс надеть можно. А то они такую жуть под платьями носят, что смотреть страшно! Хорошо еще, шить умею, а не то самой бы пришлось это напяливать! Брр, гадость! — тут нашу модельершу аж перекосило.

— Да ладно тебе! — возмутился Сергей. — Классные же вещи сделала!

— Блин, Демидов, ты еще давай в подробностях расскажи! — Серега еле успел поймать метко запущенное женой лекало. — Фетишист хренов!

— Так что ты, Алин, сказала насчет мужиков, которые все себе да себе изобретают? — я решил, что пора переводить разговор в другое русло. Вот еще, не хватало молодняку устраивать тут театр одного зрителя с семейными сценами. Тем более, на такую тему.

Тут мне пришлось выслушать целую лекцию о черствых и эгоистичных мужчинах, которые вплоть до конца девятнадцатого века заботились об удобной одежде только для себя, обрекая прекрасную половину человеческого рода на пожизненное ношение уродских шмоток, больше похожих на орудия пыток. И только ближе к концу позапрошлого столетия эти самые закоренелые эгоисты соизволили, наконец, обратить внимание на обеспечение слабого пола более-менее практичным одеянием, а еще чуть позже женщины взяли разработку своей одежды в собственные руки, вот тогда-то все с красотой да удобством стало налаживаться.

Что ж, в Империи дамы теперь тоже будут одеваться красиво и удобно, раз за дело принялась госпожа Демитт, меня же этот интереснейший исторический экскурс навел на совсем другие мысли. На какие — я уже говорил. Почти все попаданцы здесь были мужчины, после алинкиных шпилек в наш адрес это было очевидно. Оружие несвоевременное есть, прочая разная техника есть, а дамы и правда ходят в корсетах, кринолинах или черт их знает, как эти кошмарные изделия еще называются.

Разговор наш тогда на том и затух, а вот шевеление моих мозгов — нет. Теперь я пытался отыскать в библиотечных недрах хотя бы какие-то упоминания о наших предшественниках, а то и современниках на ниве попаданства. И что? И ничего! Ни-че-го! Ни слова, ни полслова о попаданцах я не встретил. По крайней мере, в книгах, каковые имели место в свободном доступе. Зато хватало косвенных подтверждений. Потому что в противном случае слишком уж избыточным количеством темных моментов изобиловала история Империи. Не в том смысле, что каких-нибудь страшных или таких, о которых историки говорить не любят, а в том, что непонятных и необъяснимых. На моменты эти я обратил внимание, еще когда читал на лесном хуторе имперскую историю в варианте для народных школ, но тогда просто принял их за результат адаптации изложения исторических событий под детское восприятие. Однако даже вполне себе научные работы по имперской истории все без исключения пестрели натяжками и недоговоренностями, объяснение и критика которых со стороны других авторов вроде бы и снимали часть вопросов, но тут же порождали вопросы новые.

Одно время я даже гордился тем, что смог определить, когда именно здесь стали появляться попаданцы. Ну, то есть это я был уверен, что смог. Я, в общем, и сейчас в этом уверен. Может, конечно, кто-то попадал и раньше, но рядами и колоннами, пусть и не слишком стройными, земляне двинулись (или кто-то их двинул) сюда пятьсот с лишним лет назад, где-то от пятисот пятидесяти до шестисот, если точнее. И началось освоение просторов Империи попаданцами после Синей смерти, как в имперской истории называли пандемию то ли чумы, то ли какой-то аналогичной инфекции, за несколько лет сократившей население планеты чуть ли не вдесятеро. А если еще точнее, то даже не после самой Синей смерти, а после того, как здешнее человечество, понеся такие потери, начало потихоньку деградировать. Вот тут некая неведомая сила и кинула местным спасательный круг в виде систематически появляющихся попаданцев и принесенного ими прогрессорства. Лекарство от деградации оказалось эффективным — если считать, что уровень развития здешней цивилизации перед Синей смертью примерно соответствовал нашему раннему Средневековью, то за неполные шестьсот лет Эрасс пробежал путь, который земляне прошли где-то за вдвое большее время.

Собственно, по резкому росту темпов технического прогресса я этот исторический момент и вычислил. Я даже смог со степенью вероятности, близкой к ста процентам, ответить сам себе на вопрос, почему попаданцы направлялись той самой неведомой силой именно в Империю. Да потому что Империя (точнее, Древняя или Фельтская Держава, как ее именуют историки) и до Синей смерти была одним из наиболее развитых цивилизационных центров Эрасса, так что тянуть наверх именно ее было банально проще.

А вот вопрос, почему лекарство, выполнив свою задачу, продолжало регулярно и в немалых дозах выдаваться уже не полуживому доходяге, а краснощекому здоровяку, оставался пока что открытым. Ну не мог я найти такой ответ, которым был бы удовлетворен. Зато ясно было, почему Империя остается мировым лидером, подчеркивая свое первенство высокомерным отказом от прежнего имени. «Империя едина и иным в державности сей не бывать!» — именно такими словами императора Грейнарт Первого Обновителя в Империи этот отказ объяснялся и обосновывался.

Впрочем, вопрос второй, волновавший меня куда больше, напрямую из здешних исторических трудов не вытекал. Стеннерт дал нам знать, что здесь и сейчас мы не одиноки. Именно дал знать — в то, что чиновник такого ранга мог случайно проговориться, я не верил. Но вот почему никто из уже работающих на Империю попаданцев пока на нас не вышел? Ответ у меня пока был один-единственный — присматриваются. Однако же самого вопроса он не снимал.

Опять же вопрос — как именно присматриваются? Ну, что за нами поглядывает наша домовладелица госпожа Коррис, это даже не обсуждаем. Ясно, что на том самом Новом механическом заводе очень-очень внимательно смотрят за господином Скантсом, Николаем, то есть. Наверняка изучают заявки, регулярно подаваемые в Патентную палату господином и госпожой Демитт при активном содействии господина Миллера. Да и читательский формуляр все того же господина Миллера в Императорской публичной библиотеке просматривают явно не только библиотечные служащие. То есть сам бы я, будь у меня подобная задача, именно так и поступил бы. Кстати, не знаю, кому как, а лично мне бы вполне хватило перечисленных действий, чтобы мнение о попаданцах составить однозначно благоприятное. Но те, кто наблюдают сейчас за нами, этими сведениями, как видно, не ограничиваются. Что же, интересно, им нужно еще?

Аккуратно отложив книги, я убрал в портфель свои тетради с выписками и отправился в буфет. Стол за мной закреплен до конца рабочего дня, а за чаем думать будет, пожалуй, лучше. Да и чувство голода стоило бы малость приглушить.

Как и ожидалось, крепкий чай и маленькие свежие булочки с яблочным повидлом мыслительным процессам поспособствовали. Наиболее правдоподобным выглядел вариант, при котором неведомые наблюдатели решили, помимо серьезности и профпригодности, проверить нас еще и на успешность. Или на удачливость, если угодно. Мол, изобрели вы тут много чего, посмотрим теперь, как вам удастся ваши изобретения пристроить и сколько вы на этом заработаете. Я, правда, признавал, что вариант не единственный, но наиболее, если я ничего не путаю, вероятный. Другие варианты смотрелись далеко не так убедительно, так что и перечислять их не стану.

Да… Почему еще я так увлеченно занимался всеми этими делами — от активной помощи заслуженным изобретателям Демидовым до изучения истории Империи и размышлений о сложностях на жизненном пути попаданцев, так это потому, что такая загрузка мозга помогала мне хотя бы как-то латать пробоину, оставшуюся в душе после Лорки. Лорик-Лорик, Лоари Триам… Зацепила меня девочка, за самое живое, тщательно спрятанное за толстой броней расчетливого цинизма, зацепила-таки. Тяжело без нее. Пройдет, конечно, чего там, проходило такое раньше, пройдет и сейчас, но не сразу. А когда работает голова, сердце помалкивает. Даже с такой болью, все равно помалкивает. Так что пусть голова работает, работает и еще раз работает. Пусть пашет, как трактор, пусть тяжело взлетает, как самолет с полной нагрузкой, пусть. Это не в тягость, от этого только легче будет…

— Господин Миллер? — я уже закончил с чаем и направился обратно в читальный зал, когда навстречу вышел господин чуть старше меня в безукоризненно сидящем штатском костюме. Бросилось в глаза не вполне обычное для имперцев его возраста отсутствие растительности на лице и явно доброжелательное и даже, я бы сказал, веселое настроение.

— Локас Кройхт, государственный лейтенант-советник, но, прошу вас, без чинов. Наша встреча не имеет официального характера. Вы не против задержаться в этом уютном буфете на некоторое время?

Глава 15

Да уж, с этим самым господином Кройхтом мы в библиотечном буфете посидели неплохо. Говорили в основном об особенностях отражения имперской истории в трудах авторов, принадлежащих к ново-академической школе. Честно говоря, не знаю, в какой именно степени соответствовали действительности поведанные им особенности жизни и характеров этих ученых мужей, но интересно было до крайности. Некоторые уже прочитанные мною книги в свете рассказов Кройхта я стал воспринимать даже более объемно и глубоко — все-таки, когда что-то узнаешь об авторе, как о человеке, и книга становится ближе. Или хотя бы просто понятнее. Собеседником господин государственный лейтенант-советник (эх, не удосужился я тогда разобраться с системой имперских чинов) оказался настолько приятным, что я не стал не то что прямо спрашивать о цели его прихода, но даже и наводящие вопросы задавать. А зачем? Один же хрен, сам скажет.

Ага, такой скажет… Кройхту почему-то очень хотелось узнать, почему закончились неудачей мои попытки увлечь рекламодателей своей писаниной, ну я и объяснил ему разницу между обычным для местных условий рекламным объявлением и продающим текстом. Объяснил, конечно, в общих чертах и на отвлеченных примерах. Я, разумеется, понимал, что сам он отбивать у меня хлеб не будет, но черт его знает, кем он руководит и чем вообще занимается? Раз уж я умею то, что местным недоступно, нет никакого смысла делиться секретами мастерства, пусть это мастерство здесь и сейчас пока что и не востребовано. Однако же, наговорил я, судя по всему, достаточно, чтобы мой новообретенный знакомый сделал какие-то выводы. В результате наша беседа закончилась приглашением к господину Кройхту на завтра в полдень по адресу: улица Белых Ворот, 24.

Двадцать четвертый номер по улице Белых Ворот оказался строением, куда как непростым. Изрядных размеров трехэтажный особняк, да еще стоящий не на самой улице, а несколько в глубине весьма обширного участка, обнесенного изящной кованой оградой, — это, по столичным-то меркам, уже само по себе целое состояние. Да и привратники или как тут они называются, больше походили на охранников. Опять же, зачем на воротах сидеть вчетвером, если и одного хватило бы?

Еще двое дежурили в прихожей. Один сразу же отправился докладывать о моем прибытии, другой остался наблюдать, как немолодая служанка приняла у меня шляпу и пальто, и как я потом гляделся в зеркало, дабы убедиться в отсутствии каких-то изъянов в своем виде. Изъянов никаких я не обнаружил, разве что щеки с ушами красные, но с мороза оно и понятно, так что когда вернулся докладчик и пригласил следовать за ним, я пошел даже без особого волнения. Почему-то в этот момент неизвестность меня не пугала, а вот предстать перед Кройхтом в нетоварном виде я опасался. Какого, спрашивается, черта извозчики тут рассекают исключительно в открытых экипажах, а? Ладно там летом, а сейчас, ближе к концу февраля, прошу прощения, конечно же, позднего зимника, закрытая карета была бы куда более комфортабельным транспортным средством…

Вот с такими неуместными мыслями я и попал в гостиную, поразившую меня своей скромностью, нет, не скромностью даже, а простотой. Кабинет того же Стеннерта смотрелся куда как солиднее и я бы сказал, богаче.

— Здравствуйте, господин Миллер! — Кройхт широко улыбнулся. По-доброму так улыбнулся, можно даже сказать, что искренне.

Я поприветствовал Кройхта, тот пригласил меня присесть в кресло возле низенького столика, сам уселся в другое.

— Итак, господин Миллер, — начал Кройхт, — как вы уже поняли, вчера в библиотеке была проверка, и вы ее успешно прошли. Конечно же, все ваши рекомендации и характеристики по служебной линии я читал, но хотелось, тем не менее, составить и личное впечатление.

Очень хотелось спросить: «И как, составили?», но не стал. Слишком нахально было бы, надо же и некоторую совесть иметь, иногда хотя бы. Однако же вопрос, пусть и не был произнесен вслух, явственно повис в воздухе, поэтому Кройхт и ответил:

— Составил, Федор Михайлович, составил.

И ответил, мать его, на чистом русском языке. Надо полагать, лицо мое напоминало всем известную картину никому не известного автора «Приплыли!», потому что Кройхт (да он, блин, такой же Кройхт, как я Миллер!), улыбнулся во всю ширину лица, громко хлопнул в ладони и сделал мне знак подождать. Ждать пришлось недолго. Открылась неприметная боковая дверь и та же служанка поставила на столик поднос с графином прозрачной жидкости, но явно не воды, двумя рюмками и — у меня аж слюнки потекли — тарелками с нарезанными ломтиками розоватого сала, пупырчатыми солеными огурчиками и большими ломтями черного, кажется, даже бородинского, хлеба.

— Ну что, познакомимся по-настоящему? — весело предложил Кройхт и не дожидаясь моего положительного ответа, продолжил: — Петров, Павел Андреевич.

— Кстати, Павел Андреевич, а почему Локас Кройхт? — спросил я, когда мы выпили за знакомство. Водка местная, кстати сказать, оказалась замечательной, а уж огурчики…

— Потому что «кройхт» по-имперски «камень», то же самое, что по-гречески «петр». А «локас» — «малый», как и «павел» по-латыни. Бабушка у меня верующая очень была, рассказала мне про мои имя да фамилию. С детства запомнил.

Выпили еще, на этот раз под сало с черным (бородинским, настоящим бородинским!) хлебушком.

— Вы, Федор Михайлович, сюда откуда попали? Что из России, ясно, я про время?

— Восемнадцатое июля две тысячи шестнадцатого года, — ответил я. Надо же, помню. Ну да, забудешь такое…

— И каким образом, если не секрет?

А что тут секретного? Рассказал я и про мостик на краю леса, и про знакомство с Николаем, Серегой да Алинкой, даже про дурачества с селфи не умолчал. Попутно, правда, пришлось пояснять, что такое селфи и как это вообще — фотографировать телефоном. Отметил для себя, что раз таких подробностей Петров не знает, то попал сюда намного раньше нас. Так и оказалось.

— Да, схема, в общем, стандартная — заинтересовать необъяснимым объектом, — емко подытожил Петров и чему-то усмехнулся. — А я сюда попал восьмого октября девяносто третьего. Задержался допоздна на работе, выхожу, коридор пустой, лампы через одну горят, иду и вдруг вижу дверь, которой никогда не было. Вот и зашел. Еще дверь за собой по привычке закрыл — и…

— И где оказались? Тоже в лесу?

— Ну что вы, Федор Михайлович, в каком лесу? — Петров аж поморщился. — Это вы из леса в лес попали, а я из одного коридора в другой…

В разговоре повисла пауза. Сообразив, что продолжать Павел Андреевич не очень-то и хочет, я попробовал зайти с другой стороны.

— В девяносто третьем году? Двадцать три года, значит, тут уже?

— Нет, шестнадцать всего, — ответил Петров и пояснил: — Здесь не всегда разница во времени на момент прибытия сюда соответствует той, которая была при исчезновении на Земле. Проверено уже, экспериментальным, можно сказать, путем.

Хм, шестнадцать лет, значит? Глядя на лицо Павла Андреевича, не верилось. То, что он постарше меня, я, конечно, заметил, но чтобы настолько…

— Да не смотрите так, Федор Михайлович, — Петров налил еще по рюмашке, — я действительно здесь шестнадцать лет и мне сейчас, если просто считать года, без учета их разной продолжительности, семьдесят четыре. Не выгляжу?

— Не выглядите, — согласился я.

— Что самочувствие ваше после перехода резко улучшилось, сами-то уже заметили?

— Заметил, — снова признал я.

— Вот и я о том же! Переход на всех нас так действует. Вы еще лет восемь-десять будете ощущать, как становитесь здоровее и моложе, это я вам обещаю.

Повинуясь приглашающему жесту Петрова, я взял рюмку, мы чокнулись и выпили. Да уж, за такое выпить стоило. Еще как стоило!

— Потом, правда, снова начнете стареть, только очень медленно, не так, как вроде бы положено, — добавил извиняющимся тоном Павел Андреевич. — В общем, годков сто десять жизни я вам готов предсказать, из них стариком вы будете не так уж и долго, где-то не больше последних десяти-двенадцати лет. Но все равно, согласитесь, неплохо.

Неплохо?! Это что, издевательство? Да о таком я и не мечтал даже, уж последние лет двадцать точно, а тут на тебе! Примерно в таком духе я и ответил Петрову, но тут же моя циничная натура взяла свое, и я добавил:

— И что, такие ништяки раздают за бесплатно?

— Нет, не бесплатно, — Петров помрачнел. — Детей у вас не будет. Даже если вы переспите со всеми женщинами на Эрассе, ребенка вы не сделаете ни одной.

Мой собеседник налил себе одному и резко, без закуски выпил. Видимо, была у него здесь какая-то личная неприятность, связанная с бездетностью.

— Разница в хромосомах? — все-таки решил уточнить я.

— Нет. У ваших друзей, Демидовых, детей тоже не будет. Это то ли Эрасс влияет, то ли и правда плата за переход…

Хм, плата за переход? Я вообще-то никакого перехода не заказывал, если что. Тоже мне, жулики хреновы — и услугу навязали, и оплатить втемную заставили! Ну, я ладно, а вот Серегу с Алинкой жалко. Не стану, пожалуй, пока им об этом говорить. Некстати вспомнилась Лорка — я-то думал, что нам просто жутко везет, что она так и не забеременела, а оно оказалось вот как… Ладно, учтем.

— Ошибки нет. Проверено по опыту всех, кто попал сюда с Земли — и мужчин, и женщин, и пар, — Петров, видимо, решил прояснить вопрос до конца. — А что касается хромосом, да, интересно было бы сравнить нас с местными, но, — тут он шумно вздохнул, — среди нас людей с такими знаниями нет, а здесь это пока вообще никому не известно.

— Среди нас — это среди кого? — я уцепился за оговорку Петрова. Или это не оговорка?

— Ну, Федор Михайлович, вы, надеюсь, поняли уже, — Петров-Кройхт вернул себе довольное выражение лица.

— Среди попаданцев, — раз уж он почему-то не захотел расставить все точки над «ё», что ж, сам расставлю, не перетружусь.

— Как? Как вы сказали? Попаданцев? — Петров неудержимо захохотал. — Попаданцев, — через силу произнес он, едва отсмеявшись, и приступ смеха одолел его снова. — Надо же, первый раз такое слышу, ха-ха, а точно-то как!

Ну да, словечко, конечно, удачное и довольно смешное, но все же реакция Павла Андреевича показалась мне чрезмерно эмоциональной.

— Сами придумали? — весело осведомился Петров.

— Да вот еще, — в тон ему ответил я. — Автор слова неизвестен, но употребляется оно давно уже.

— Давно, говорите… — протянул Петров, — ну да, времени прошло много. А вот в мое время такого слова не было. Я, знаете, фантастику почитывал иногда, если бы это словцо мне попалось, точно запомнил бы. Но все равно спасибо, Федор Михайлович, порадовали.

— Павел Андреевич, — нормальный контакт между нами наладился, и потому я решил вернуться к выяснению смысла нашей встречи, — раз уж заговорили о попаданцах, может, проясните мне ситуацию?

— Проясню, в общих чертах. Почему в общих — поймете сами чуть позже. Но сначала вы мне скажите — вы ведь в библиотеке пытались найти наши следы в истории Империи?

— Пытался, — признал я.

— Нашли? — с веселыми искорками в глазах поинтересовался Петров.

— Ну как вам сказать… Когда знаешь, что искать, искать-то проще. Но все равно, нашел только время, когда это началось, а так, чтобы конкретно и доказательно — ничего.

Петров тут же захотел узнать, как я установил время начала регулярных попаданческих рейсов «Земля-Эрасс», пришлось объяснить.

— Это хорошо, — удовлетворенно отметил Павел Андреевич. — Хорошо, что ничего конкретного не нашли. Собственно, так и задумывалось. Что люди из другого мира попадают сюда, в Империи знают многие, а вот никакой конкретики относительно нашего значения и влияния в Империи вы нигде не найдете. Значит, все делается правильно.

Немного подумав, я вынужден был признать, что слова Петрова-Кройхта — не пустая похвальба. Действительно, даже зная, что искать и примерно зная, где это искать, не найдешь. Вот только зачем это сделано? Ответ, впрочем, напрашивался сам собой, но все же я прямо спросил Петрова.

— Людям, что на Земле, что здесь, свойственно не любить чужих. Пусть уж лучше считают, что Империя развивается сама по себе, чем знают, что это развитие ускоряется и в какой-то мере управляется пришельцами неизвестно откуда. Тем более что, в общем-то, примерно так оно и есть. Мы лишь даем общие направления, иногда, если попаданцы, — произнося это слово, Петров снова широко улыбнулся, — обладают соответствующими знаниями, приносим сюда что-то новое, вроде ваших Демидовых, но в целом… Знаете, Федор Михайлович, одно только изобретение здесь паровой машины, сделанное попаданцем, повлекло за собой просто скачок в развитии техники. Это для попаданца было естественным, из чего и как сделана машина, а ведь местным пришлось и материалы подбирать соответствующие, и необходимые технологии обработки и производства разрабатывать, и многое-многое другое. Местным, заметьте. И ведь справились. Так и по всем остальным новшествам, которые мы сюда приносим.

— Павел Андреевич, — все-таки опять он ушел от сути моего вопроса, — не сочтите за назойливость, но хотелось бы понять, кто такие «мы», о которых вы говорите. Тайное правительство Империи? Масонская ложа? Или что?

— Вообще-то не знаю, как там у вас в две тысячи шестнадцатом, а у нас в девяносто третьем за сравнение с масонами можно было… — он угрожающе сжал кулак, но тут же спохватился и перевел это в некое неопределенное движение рукой. — Мы — это Императорское общество Золотого Орла, если уж вам угодно точное название. И мы никакое не тайное правительство. Да, деятельность свою мы не афишируем и даже иногда скрываем, однако действуем с ведома Империи, вместе с Империей и на благо Империи.

Петров некоторое время помолчал, а потом добавил:

— Вам, Федор Михайлович, я уполномочен сделать предложение активно сотрудничать с нашим обществом. С перспективой, — тут Павел Андреевич многозначительно поднял указательный палец, — быть принятым в его полноправные члены.

Глава 16

— И что, будет ритуал принятия, страшную клятву придется приносить? — про подпись кровью у меня хватило ума не спрашивать.

— Да бросьте вы эти глупости! — недовольно отмахнулся Петров. — Собственно, условий вступления будет только два. Во-первых, как я уже сказал, предварительное сотрудничество. Считайте, что это вступительные экзамены вместе с кандидатским стажем…

— О как! — от удивления я даже невежливо перебил собеседника. Впрочем, несколько выпитых вместе рюмок вроде бы давали мне право не считать это хамством. — У вас прямо как институт! Или как КПСС?

— А что вы хотите? — моей бестактности Петров, кажется, не заметил. — Если собираетесь влиять на жизнь великой державы, извольте подтвердить соответствие. Тот факт, что к сотрудничеству вас приглашают, необходимости такового подтверждения не отменяет.

Вот же черт, а он прав. Но как изящно отбрил! Вроде и вежливо, и без эмоций, но на место поставил. Ладно, чего уж там, сам напросился, понимаю.

— И что за сотрудничество? — спросил я.

— Об этом чуть позже, потому что есть и второе условие. Вам, неважно, сейчас или позже, но в любом случае до вступления в общество, нужно будет официально принять подданство Империи.

Думал я недолго. С подданством этим я, в общем, ничего не теряю, если вспомнить разъяснения Стеннерта. А сама мысль о вступлении в эту, что бы там ни говорил Петров, ложу, пусть и встроенную, как я понял, в систему государственной власти, меня, прямо скажем, воодушевляла. Все-таки с тщеславием и самооценкой у меня все в порядке и даже еще лучше. Черт с ним, с кандидатским стажем, но какие перспективы! Впрочем, кое-что надо прояснить…

— Хорошо, Павел Андреевич, с обоими условиями я в принципе согласен, — начнем, пожалуй, с этого. — Но, как я понял, в общество вы приглашаете меня, а не моих друзей?

— Именно так. Вы извините меня за прямоту, но Демидовы слишком еще молоды, чтобы им можно было доверить такое. А Сечкину предложение будет сделано индивидуально, если возникнет надобность. Вы, Федор Михайлович, должны понимать, что не все попаданцы попадают в наше общество, такой вот каламбур.

И опять не поспоришь… Умеет товарищ с людьми работать, нечего сказать.

— Тогда почему именно я? — что ж, сформулируем вопрос иначе.

— Способности ваши нам нужны. В плане, как вы это называете, продающих текстов. И еще, вы же сами Стеннерту сообщили, что занимались анализом общественно-политической информации. Вот и будете обрабатывать кое-какие сведения, которые мы вам предоставим, а потом продавать публике нужные нам выводы, — объяснил Петров. — Нам как раз таких специалистов остро не хватает. Мы все больше технари, военные, госслужащие…

— А сами вы, Павел Андреевич, кстати, кто?

— По образованию инженер-автомобилист, но на производстве давно уже не работал. Семь лет во Владимирском облисполкоме, потом еще два года в областной администрации. В общем, меня после третьего октября оттуда должны были попереть за то, что не поддержал указ «четырнадцать ноль-ноль»[1], но не успели — сюда попал.

Так-так… А ведь высоко сидел Павел Андреевич, раз в Москве обратили внимание на то, что персонально он выступил против президентского указа. Ну что ж, здесь господин Кройхт тоже далеко не последний деятель и уже не областного уровня, а куда как выше.

Петров налил еще по одной. Выпили. Не чокаясь, молча, уловив настроение друг друга. Сам я в тех событиях не участвовал, не верил, откровенно говоря, в победу повстанцев, зато знакомых среди них хватало. Бог миловал, никто не погиб, но двое были ранены.

— Я вам, Федор Михайлович, в общих чертах обрисую ситуацию с нашим обществом, — продолжил Петров. — На сегодня действительными членами Императорского общества Золотого Орла состоят девять человек попаданцев, один из которых уже не может полноценно работать в силу преклонного возраста. Так что смотрите, Федор Михайлович, в десятку попадете, — Петров хитро подмигнул.

— А кандидатов сколько? Или я один? И сколько попаданцев вообще? — вот это уже пошел интересный разговор. Охренеть, какой интересный!

— Узнаете еще. А так, люди разные, кто-то работает, кто-то в армии. Даже одна домохозяйка есть. Двое уже очень старые, доживают, к сожалению… — Павел Андреевич тяжело вздохнул. Похоже, хорошие люди, раз он за них переживает. — Есть и другие. Скажу честно, такие, например, кто работает принудительно, потому что не рассчитались с имперской ссудой. Есть и те, кто с новой жизнью не справился, спился, опустился совсем. Кто-то и на каторге…

Я уж хотел поинтересоваться, кто и за что, но поостерегся. И так уже информации по попаданцам получил больше, чем в библиотеке.

— Точного соответствия между временем на Земле и здесь при переходе нет. Даже после меня здесь появлялись люди из нашего с вами прошлого, — Петров говорил спокойно так, буднично. Ну да, он-то к таким парадоксам привык, а для меня все это было диковато. — Единственное, что всегда неизменно — люди с Земли всегда попадают на Эрасс из времени с более высоким материально-техническим развитием. Со здешней точки зрения можно сказать, что из будущего.

Выпили еще по одной.

— Вот вам и смысл работы нашего общества, — продолжил Петров. — Мы стараемся перенести лучшее из нашего мира и нашего времени сюда, а худшего из того, что было у нас, здесь не допустить.

— Получается? — этот вопрос пришел мне в голову первым, хотя было их больше.

— В общем и целом да, — поскромничал Петров. — Все-таки мы работаем не только для Империи, но и вместе с Империей. В обществе нашем, кстати сказать, не только попаданцы состоят, но и некоторые имперские чиновники и ученые.

— Капитан-советник Стеннерт, например, — ехидно уточнил я.

— Конечно. Вы же понимаете, что Стеннерт при его должности человек для нас совершенно необходимый, — с улыбкой подтвердил Петров.

— Да? — я хмыкнул. — А вы его в общество приняли из-за его должности или на это место продвинули силами общества?

— Ох, Федор Михайлович, все бы вам параллели с масонами проводить! Я же вам ясно сказал: ни к какой тайной власти мы не стремимся. Общество у нас императорское, то есть находится под покровительством его величества, власть в Империи осуществляют соответствующие структуры, а наше дело — помогать этим структурам своими знаниями и своим опытом. Избавляйтесь от нездоровых предрассудков, они вам только мешать будут.

Пришлось высказаться в том смысле, что ничего подобного и в мыслях не было, ну и так далее. Да уж, в начале девяностых масонская тема хоть уже и выходила из моды, но все еще поднималась по разным поводам, и всегда исключительно в негативном ключе. Я-то уже почти забыл все это, а вот Петров напомнил. Ладно, постараюсь больше его такими сравнениями не нервировать, портить с этим товарищем отношения мне ни к чему.

— Да, Павел Андреевич, а почему общество Золотого Орла? И давно ли оно существует? Если, конечно, это не секрет, — от неприятной для моего собеседника темы я постарался уйти с пользой для себя, узнав о таинственном обществе побольше.

— Так это же символ Рима, — Петров, похоже, посчитал мой вопрос глупым, — примера и образца для всех европейских империй. А существует общество почти четыреста лет.

Ого! Солидно… Четыре сотни лет — это же… Я даже не смог мысленно подобрать нужное слово. «Эпоха» — все же маловато будет, «эра» — пожалуй, уже слишком много. Хотя нет, эрой назвать эти четыре столетия, скорее всего, правильно. Потому что, если Павел Андреевич не врет (а с какого перепугу ему врать-то?), с созданием общества развитие Империи пошло качественно иначе. Аж дух захватывало в таком поучаствовать…

— Роль общества в разные времена была разной, сказать откровенно, не все императоры использовали этот инструмент в полную силу, но общество всегда работало на развитие Империи. Я бы сказал, на развитие, опережающее весь остальной мир.

Я, честно говоря, так и не понял — говорил ли Петров (или же Кройхт?) сейчас от души, что называется, или выступал в роли официального рупора не то общества Золотого орла, не то самой Империи. Но впечатляло, чего уж там. Еще как впечатляло! Ради такого случая мы выпили еще по рюмочке и тут же добавили по второй.

— Павел Андреевич, — не удержался я от вопроса, — а бородинский хлеб, сало и огурчики, они как — тоже прогрессорство попаданцев или местная традиция?

— Хлебушек бородинский и огурцы соленые — чистой воды прогрессорство, а сало тут всегда было. Но вот это засолено по моему личному рецепту.

— Вкусное, — похвалил я, и вовсе не только из вежливости. Сало действительно было превосходнейшим. В меру мягкое и соленое, приправленное несколькими сортами перца и чесноком, оно легко жевалось, прямо таяло во рту, оставляя непередаваемое, ни с чем не сравнимое ощущение. Понимал Павел Андреевич в этом деле толк, ох как понимал!

— Спасибо, приятно слышать. Водка, кстати, тоже прогрессорская, ту, что местные делают, пить можно только с горя, — пояснил Петров.

— Не знаю, честно говоря, не пробовал, — признался я.

— И не пробуйте. Гадость. Захотите нормальной водочки — покупайте только марку «Добрый Брюэр». Там несколько сортов, все делаются по русским рецептам. Был среди попаданцев хороший человек…

— Кстати, Павел Андреевич, а как обстоят дела с попаданцами в других государствах?

— А никак не обстоят, — флегматично сказал Петров. — Нет их нигде больше. Только у нас.

— Почему так, я тоже узнаю в свое время?

— Разумеется, — Петров широко улыбнулся. — С вами приятно иметь дело. Быстро все понимаете. Быстро и правильно.

— Что ж, Павел Андреевич, — решение, на самом деле, я уже принял. — Я согласен.

Согласие мое Петров предложил отметить обедом, на что я, естественно, согласился. Ну, а поскольку русский человек, как известно, о работе может говорить сколько угодно и где угодно, заодно и обсудили наше дальнейшее сотрудничество. В принципе, работа, предложенная Павлом Андреевичем, меня устраивала, да и сложного в ней ничего я не видел. Во-первых, от меня требовалось всячески освещать отеческую заботу его величества императора Фейльта Восьмого о своих подданных, благо, забота такая, по рассказам Петрова, действительно имела место. Во-вторых, я должен был устраивать черный пиар деятелям, которые, по своему легкомыслию или же из корыстных побуждений, не дают его величеству облагодетельствовать той самой заботой каждого жителя Империи. Причем в обоих случаях нужно было готовить материалы самые разнообразные — и просто тексты, которые за моим или чьим-то еще авторством будут печатать различные газеты, и методички для журналистов, и много чего еще. Самое то, что надо, на мой взгляд. Ну и оплату Петров пообещал вполне пристойную, да еще и зависящую от моей популярности среди заказчиков всей этой интеллектуальной продукции. С учетом моего опыта я был убежден, что доходы мои будут систематически возрастать.

…Обед потихонечку подходил к завершению, я уже думал, что пора бы закругляться, вот тут Павел Андреевич и поинтересовался, чего там у нас дома, в России, происходило за те двадцать три года, что прошли между его и моим исчезновением с Земли. И началось… Под мой рассказ водка уходила только так, я теперь даже не возьмусь точно сказать, сколько же этой волшебной жидкости мы в итоге употребили. Песни пели, анекдоты травили — Петров, ясное дело, старые выдавал, а я его новыми радовал, вспоминали старые добрые времена, когда и небо было голубее, и трава зеленее, и солнце светило ярче, а уж что девушки были красивее, это даже не обсуждается. Нормальное, в общем, русское застолье, только что народу раз-два и обчелся.

— Знаешь, Михалыч, что я тебе скажу, — говорил Павел Андреич, когда под второй графин мы уже перешли на ты. — Я же, честно говоря, даже рад был, что сюда попал, на этот чертов Эрасс. Ты ж должен помнить, какое тогда у нас время было поганое… Вот стыдно теперь, а чуть не плясал, что больше того дерьма не хлебну… Думал, все уже, кончилась Россия, добьет ее эта дерьмократия ко всем чертям… А вот же как вышло, а?! Получилось-то, что хрен вам по всей вашей харе, господа дерьмократы! Не смогли, козлы вонючие, сожрать-то Россию! Не вышло! Ну, Федор Михалыч, порадовал ты меня, спасибо! Ох и спасибо! А мы… А мы им тут всем тоже покажем! Мы тут из Империи такое отгрохаем! Весь этот чертов мир раком поставим и отправим в светлое будущее! А кто не захочет в светлое будущее, тот к едрени матери пойдет! На хер пойдет с песней!

Я Петрову даже позавидовал, и не спьяну, а до сих пор завидую. Ну да, проблемы наши я ему объяснить пытался, но что ему до них? Бегство за границу всемогущих в ельцинские времена воротил, превращение либералов всех мастей в политических маргиналов, Русская весна, Крым и Донбасс — услышать такое сразу после октября девяносто третьего… Словечко «либерасты» ожидаемо порадовало Павла Андреевича едва ли не больше, чем «попаданцы», причем радость эта куда больше походила на мстительное злорадство.

— Слушай, Пал Андреич, — начал я, когда Петров, наконец, перестал перемежать смакование хлесткого прозвища доморощенных западников и дикий хохот, — а скажи мне вот что. Ты же раз в областном исполкоме работал, наверняка ведь членом КПСС был. Может, и не членом даже, а прямо самым настоящим коммунистом, сторонником, так сказать, всемирной справедливости. Вот как ты пошел на службу к местному царизму-то?

М-да, я тут же и пожалел об этой подначке, уж больно нехорошо Петров на меня глянул.

— Ты, Михалыч, вот что запомни, я больше тебе этого говорить не буду, ты сам понимать должен, не маленький — таким тоном со мной не разговаривали давно, однако же право Петрова на эти слова и на этот тон пришлось признать. — Коммунизм — это не справедливость, это сказочки. Ну не верю я, что без государства и без денег какая-то путная жизнь может устроиться! А насчет справедливости… Здесь есть власть. Со своими недостатками, но власть твердая и сильная. Вот пусть эта власть и занимается справедливостью. Не разом и чохом, а аккуратно, по шагу, и чтобы каждый шаг был продуман и просчитан. А продумать и просчитать мы поможем. И на хрен ее, справедливость всемирную, сначала у себя ее завести надо, потом уже поглядим, кого со всего мира к ней подтянуть, а кто и не дорос еще. Вот тогда мы тут такое светлое будущее построим, что сам Сталин позавидовал бы.

Ну, насчет Сталина товарищ, конечно, загнул, но сама программа, пусть и выраженная столь примитивно, никакого отторжения у меня не вызвала. За справедливость мы, разумеется, тут же и выпили, возникшую было неловкость сняли, и сидели потом еще долго. Уже за полночь Петров приказал своим людям обеспечить доставку моего нетрезвого организма домой в целости и сохранности, что и было сделано — не только поймали мне извозчика, но еще и отрядили сопровождающего, который и сдал меня супругам Демитт с рук на руки.

Глава 17

— За пивом не послать? — Алинка спрашивала вроде бы и участливо, но ехидство из нее прямо-таки сочилось. Беззлобное, впрочем. У меня вообще давно уже сложилось впечатление, что злиться она на самом деле не умеет.

— Издеваешься? — только и сказал я. Впрочем, тут же добавил: — Лучше чайку, да покрепче…

С чего вдруг мое состояние попало под определение «после вчерашнего»? А с того, что вчера мы всей своей компанией отметили год, как Алинке пришло в голову сделать селфи на мосточке, неизвестно откуда взявшемся в подмосковном лесу. Да-а-а… Уже год. Время-то как летит! И все почему-то в одну сторону. Но, что там ни говори, это дата, не отметить которую было бы с нашей стороны свинством. Вот и отметили.

Нет, не надо думать, что мы назюзюкались до какого-то там непотребного состояния. Алинка вообще обошлась за весь день парой бокалов вина, ей, правда, и того хватило. После первого она разревелась, переживая за оставшуюся дома маму, но второй вернул ее к более жизнерадостному состоянию. Серега тоже выпил не особо много — то ли из солидарности с женой, то ли из-за того, что супруга держала его алкогольные упражнения под строгим контролем. А может, он просто по жизни малопьющий… Николай, отдавая должное водке «Добрый Брюэр», опять же не усердствовал, потому как вчера была, выражаясь по-нашему, суббота (местное наименование «девятник» мы, понятное дело, между собой не использовали), а на воскресенье («десятник»), на сегодня, то есть, у него намечался визит к одной моложавой вдовушке. И когда только успел ее подцепить да увлечь, с его-то занятостью?!

В итоге само собой получилось, что больше всех выпил я. И снова не сказать, чтобы прямо очень уж много, но даже после положенных утренних водных процедур вид у меня был несколько бэушный. Вот Алинка и подпустила шпильку, язва мелкая.

К счастью, последствия вчерашнего возлияния больше сказались на моем внешнем виде, нежели на общем состоянии организма, и потому после двух чашек крепкого чая я уже вполне реанимировался, а после третьей стал активно соображать, чем бы занять сегодняшний день с учетом того, что большую его часть провести придется в гордом одиночестве. Ну, или не очень гордом, а может, и совсем не гордом, но кто ж заметит-то, раз оно одиночество? Причиной моего уединения стали запланированный Демидовыми поход по магазинам да мое нежелание в нем участвовать.

Никаких путных мыслей по поводу того, чем себя занять, в голову не приходило, и мало-помалу я углубился в размышления относительно всего того, что произошло и происходило за этот год, особенно за его последние семь месяцев, проведенных нашей компанией в столичном комфорте. Выводы из этих размышлений, выглядели… ну, скажем так, неоднозначно.

В плюсы стоило записать тот непреложный факт, что вжились мы в здешнюю действительность, в общем-то, успешно. Николай буквально декаду назад защитил в Императорском Высшем Политехническом училище диплом инженера. Алина сняла у госпожи Коррис небольшую квартирку в нашем же доме, где открыла собственное ателье. У нее уже трудились две молоденьких работницы и дел им всем хватало. По своим каналам клиентуру организовал Петров, и благодаря ему Алинка с девчонками обшивали весьма непростых дамочек. Дело шло в гору — уж больно много пересудов вызвало в столичном свете пошитое до тех пор никому не известной Линни Демитт платье, в котором блистала на весеннем балу у принца-мэра звезда столичного бомонда баронесса Ланкругг. В «Столичном вестнике» это платье, на здешний взгляд весьма экстравагантное, вызвало целую полемику, и в алинкино ателье потянулись самые смелые и не самые бедные заказчицы. Алинка, не будь дурой, подняла цены и в ближайшие дни собиралась нанять еще как минимум одну работницу. Серега, с моей, разумеется, помощью, сочинял самоучитель по силовой гимнастике, а Имперское атлетическое общество регулярно присылало к нему на обучение своих активистов со всей Империи.

А я писал. Много писал. Причем большая часть этой писанины, щедро, кстати сказать, оплачиваемой Павлом Андреевичем (ну, понятно, не им самим, но деньги я получал от него), так или иначе преследовала цель создать в читающем обществе нужное властям отношение к императорскому указу «О плате работникам». Названным указом его величество установил что-то вроде тарифной сетки для наемных работников с указанием минимально допустимого размера оплаты труда в каждом из ее разделов.

Кто, как и сколько времени препятствовал самой подготовке указа к подписанию, Петров рассказывал так увлекательно и красочно, что, честное слово, хоть пиши производственный роман о нелегких трудовых буднях придворных группировок, столпов имперского предпринимательства и попаданческой закулисы. Причем главным во всем этом было то, что тихое и ползучее сопротивление уже почти три года как обнародованному и два года официально действующему указу продолжалось до сих пор.

И теперь мне приходилось всячески расписывать, как рост зарплат стимулирует внутренний рынок, какие плюшки и вкусняшки уже получают и еще получат наши многоуважаемые деловые люди, и почему временно просевший из-за неизбежного подорожания готовой продукции экспорт не может и не должен иметь в создавшихся условиях определяющего значения. Это, сами понимаете, даже не для самих предпринимателей, это для образованной публики вообще. Публике попроще стоило периодически напоминать об указе как о наглядном и жизненном примере отеческой заботы его величества о народе. К хорошему, как известно, люди привыкают быстро и потому склонны столь же быстро забывать, кто им эти блага обеспечил. Что интересно, Петров сразу сказал, что и речи не может быть не то что даже об упоминаниях каких-либо противоречий между работниками и предпринимателями, но и просто о том, что такие противоречия возможны. Нету таких противоречий, а если, как это пели в советское время, «кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет», в смысле, не горит желанием платить своим работникам согласно установленным императором расценкам, то происходит это исключительно в силу досадных ошибок, исправимых промахов или просто неполного понимания со стороны некоторых предпринимателей, во всех остальных отношениях людей, несомненно, честных и достойных. В тех редких случаях, когда к особо злостным саботажникам указа применялись вполне законные санкции, следовало делать мягкие, но понятные намеки на ту или иную степень нелояльности провинившихся работодателей Империи вообще и обожаемому монарху в особенности. Ясное дело, раздача таких черных меток была мерой крайней, но действенной.

Ну и про положительные примеры забывать не стоило. Поэтому приходилось мне время от времени выдавать материалы о том, как замечательно идут дела на тех предприятиях, где положения императорского указа неукоснительно соблюдаются. И не надо думать, что я ограничивался уже известным в столице ателье госпожи Демитт или казенным Новым механическим заводом, где необходимые пояснения давал инженер Скантс. Нет, и это тоже, Алинке уж лишняя реклама явно не повредит, но большую часть позитивной фактуры я добывал в иных местах, по наводке все того же Кройхта-Петрова.

Все эти несомненные достижения позволили нам регулярно вносить платежи в погашение имперской ссуды, и месяца через два мы должны были рассчитаться с ней полностью, что тоже прибавляло оптимизма в картину нашей жизни.

Но, кроме большей части выраженных в письменном виде результатов моего умственного труда, имелась еще и часть меньшая, но, на мой взгляд, едва ли не большая по значению как для, не побоюсь замахнуться на такой масштаб, всей Империи, так и для меня лично и всей нашей компании. Кройхт так и не познакомил меня с какой-либо статистикой по попаданцам, но кое о чем проговорился, а что-то я сообразил и сам, поэтому факт почти что полного отсутствия среди названных перемещенных лиц нормальных гуманитариев от моего взгляда не укрылся. Вот я и вышел к Павлу Андреевичу с предложением восполнить вызванные этим обстоятельством пробелы в интеллектуальном капитале «золотых орлов». Капитал этот, кстати, имел вполне материальное выражение в виде сравнительно небольшой, но обалдеть какой интересной библиотеки в особняке на улице Белых Ворот. Так вот, немало места в названном книгохранилище отводилось изложению знаний, принесенных попаданцами. По большей части знаний естественно-научных, технических, военных. А я взял на себя труд дополнить эту кладезь премудрости знаниями гуманитарными и прежде всего историей земных политических учений. Нет, ясное дело, составить аналог того учебника, по которому я когда-то учился, мне было бы не под силу. Такой объем фамилий и дат я при всем желании не запомнил бы. Но вот составить перечень этих самых учений, да дать по каждому краткое изложение сути, причины возникновения, методы и результаты реализации — это мне по силам. Ну да, все будет подано в моем личном понимании, но уж извините, что имеем, то и используем.

Спросите, зачем мне это? Вот тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, но здешняя жизнь слишком уж напоминает то, что лягушатники называли «бель эпок», прекрасной, сиречь, эпохой. Конец девятнадцатого да начало двадцатого века, если точно. Все помнят, чем та эпоха закончилась? Правильно, Первой Мировой войной и мутной волной прокатившихся по Европе революций. Кровью и дерьмом, короче. А лично застать местное издание февраля и октября одна тысяча девятьсот семнадцатого года мне никуда не уперлось. Нет уж, на фиг! Революция, она, конечно, не конец света, жизнь и после революций продолжается. Особенно когда термидорианцы порубят головы якобинцам, товарищ Сталин перестреляет самых оголтелых упырей из «ленинской гвардии», а эсэсовцы устроят «ночь длинных ножей» чрезмерно революционно настроенным штурмовикам. Вот только даже после таких полезных мероприятий жизнь продолжается далеко не для всех. Не помню, чтобы ремовские штурмовики успели натворить чего-то очень р-р-революционного, но уж якобинцы и большевики-ленинцы кровушки пролили ого-го сколько. А у меня, как у активного сотрудника мозгового центра при императоре (ну ладно-ладно, будущего активного сотрудника), возможностей попасть под разгул революционного террора будет уж точно больше, чем у простого имперского подданного. Не хотелось бы, честно говоря. Совсем не хотелось бы.

Поэтому меры против названных бедствий следует принимать заранее. Вот и дадим местным властям справочный материал, где можно будет узнать и о ядах, и о противоядиях. Опять же попаданцы, пусть почти поголовно технари, приносят с собой и свои политические взгляды. Вот тот же Петров — нормальный такой государственник с уклоном в социализм. Ничего страшного, но внимание имперцев стоит привлечь не только к плюсам такого идейного багажа, но и к минусам. То, что его величество позаботился о рабочих, это, конечно, хорошо и правильно, а для меня еще и полезно, однако же…

Однако же для чего это затеяно? Ну, тут ответ очевиден. Две взаимосвязанных цели — нанести превентивный удар по революционным вирусам и обеспечить зависимость развития экономики от конечного потребителя. У нас-то на Земле технический прогресс где-то с двадцатых и до восьмидесятых годов девятнадцатого века вовсе не был на такого потребителя ориентирован, за исключением полученной практически каждым человеком возможности передвигаться на паровых кораблях и по железным дорогам. А вот львиная доля оплаты новой технической продукции шла вовсе не из кармана рядового гражданина, а за счет таких же предпринимателей, закупавших новинки прогресса ради того, чтобы выпускать уже свои собственные новинки или привычные потребительские товары по новым технологиям. На среднего гражданина-потребителя промышленность начала ориентироваться где-то с тысяча восемьсот восьмидесятых годков, не раньше, да и то, долго еще к нему приспосабливалась. В результате платили рабочим мало, жили они хреново, а деваться им было некуда.

Здесь же получалось, что некоторый рост благосостояния тех самых рабочих не только отвлечет их от желания послушать революционных агитаторов, ежели таковые заведутся, но и стимулирует покупки на внутреннем рынке, а вместе с тем и общий рост производства потребительских товаров. Хорошо это? Да кто ж спорит, хорошо! Но в перспективе просматривается и нехилый такой негатив. Ну хотя бы зарождение того самого общества, мать его, потребления со всей его либерасней и педерасней. Это ж только сами либерасты вешают всем лапшу на уши, что сначала, мол, свобода в их извращенном понимании, а потом благосостояние. Мы-то знаем, что на самом деле наоборот! Сначала несколько поколений усердно работают, а уж потом их потомки начинают беситься с жиру, изобретая всяческие способы самовыражевывания, как можно больше удаленные от нормальных. Оно, конечно, во всяких европах и парламенты имелись, и выборы, вот только с нынешней, не за столом будь сказано, демократией ничего общего там не было. Ни тебе избирательных прав для неимущих, ни политкорректности с толерантностью… Ладно, ругаться неприличными словами прекращаю, но опасность такую обозначить надо.

Хорошо хоть, никак на Эрассе не просматривалась вероятность такого удара по нормальной жизни, каким на Земле была Первая Мировая война. Тут-то до конца дележа мира еще как до Луны пешком, так что воевать за его передел смысла нет от слова «вообще». Хотя при желании, да сдуру если, можно затеять большую войну и по массе других поводов, а вот со знанием местных реалий в это области у меня пока что дело обстояло не лучшим образом. Значит, надо находить время еще и для этого…

А вот когда я со всем этим закончу… Тогда я подброшу Кройхту, а скорее всего, уже и не ему самому, а на куда более высокий уровень мыль о том, что надо дать Империи идею. Нет, не идею, а Идею! И не просто дать, а внедрять ее в массы с помощью того, что доктор Геббельс в приступе профессионального энтузиазма обозвал созидательным искусством политической пропаганды.

Только не надо морщиться, а? Я названного доктора вспомнил вовсе не из-за идей, им пропагандировавшихся, а исключительно из-за профессионализма, с которым он это делал. Кстати, еще почему именно этот, не к ночи будь помянут, деятель пришел мне на память, так это потому, что работал он в дотелевизионную эпоху. Если я правильно понимал нынешнее состояние технического прогресса в Империи, то до радиовещания и кинематографа тут совсем чуть-чуть осталось, так что как раз условия сходные. Вот и можно будет попользоваться отработанными приемами. И, кстати, применить эти приемы в том числе и против того, что хромой доктор пропагандировал с таким искусством. Дикие крайности надо отсекать все, и нацизм в том числе. А то найдутся, мать их, местные хорсты вессели… Да пошли бы они по тому же адресу, что и красные!

Тут главное — не давать Империи и людям, ее населяющим, расслабляться во всех смыслах. У Империи должен быть смысл жизни, который мы сделаем и смыслом жизни каждого, кто в ней живет. Ну, каждого, не каждого, может, и не большинства даже, а тех, кто принимает решения и кто хочет войти в их число. А вот у меня лично смысл жизни уже есть — завоевать свое место у истоков такого эпохального проекта!

Довольный собой, я откинулся на спинку кресла. Что ж, правильно составленный план работы — уже немало. Ну, насчет плана я, конечно, прихвастнул, не план это, и даже не основные его положения, скорее уж план плана, если можно так выразиться, но уже что-то. Короче, право взять с полки пирожок я себе заработал.

Хм, а насчет пирожка — это идея… Выбравшись через черный ход в коридор, я едва успел оглядеться, как искомый мною объект обнаружил меня сам и резво направился в мою сторону. Госпожа Коррис пристроила несколько детей горничных и кухарок на должности мальчиков и девочек на побегушках — они дежурили в коридорах на случай, если кому из жильцов срочно понадобится купить какую-то мелочь или передать поручение прислуге. Благо, учеба в начальных школах здесь проходила через день, так что пока одна смена детей учится, другая дежурит. Зарплаты дети не получали, по умолчанию забирая себе сдачу с денег, которые жильцы выдавали им на оплату покупок. Мы, например, давали пару локси и за то, чтобы позвать прислугу.

— Террик, — имя этого мальчишки я помнил, — вот тебе полуфриск, сбегай за печеньем и пирожками с повидлом.

— Сделаю в лучшем виде, господин Миллер! — обрадовался паренек.

Ну да, поводов для радости у него сейчас появилось аж два сразу. Во-первых, я избавил его от скучного ожидания. А, во-вторых, что было куда важнее, обозначив желание получить печеньки с пирожками к окончанию обеда, я дал мальчику возможность сбегать не в ближайшую кондитерскую, а в ту, которая за два квартала дальше, и где цены чуть-чуть пониже. Соответственно и сдачи у Террика останется на несколько локси побольше.

Глава 18

В Императорское общество Золотого Орла меня приняли. А как было не принять, если рекомендацию в общество дал мне его канцлер и он же принимал мой экзамен — пиар императорского указа «О плате работникам»? Канцлером, кстати, в обществе именовалась должность, совмещающая исполнение обязанностей коменданта штаб-квартиры организации, заведование ее библиотекой, архивом и текущим документооборотом, а также оперативное распоряжение общественной кассой, прием и увольнение вольнонаемных работников. С таким набором прав и обязанностей вполне можно скромно именоваться канцлером, а не каким-нибудь президентом и даже председателем. Именно канцлер фактически и руководил обществом. Как вы поняли, это я обрисовал то, чем занимался государственный лейтенант-советник Локас Кройхт, он же Павел Андреевич Петров.

На церемонию оглашения результатов рассмотрения моей деятельности и приема меня пригласили самым что ни на есть официальным образом, аж прислав бумагу с курьером. Я ради такого случая даже озаботился пошивом нового костюма — именно пошивом у портного, а не покупкой готового. Впрочем, забот особых тут не было, потому как процессом руководила Алинка. Свободно ориентируясь в местной моде, госпожа Демитт нашла портного, как раз-таки признанного специалиста по одеванию солидных и самодостаточных господ моего возраста, знающих себе цену и не озабоченных попытками выставить свой успех напоказ. Вышло и правда в лучшем виде — вроде и скромно, и без претензий, зато те, кто соображает, сразу увидят и материал высшего качества, и работу высочайшего класса. Подбором к костюму обуви, шляпы, сорочки, галстука и трости командовала та же госпожа, поэтому результат получился просто великолепным. Честно говоря, денег на все это было малость жалко, как-то я не привык к такому, всю жизнь ориентируясь в одежде прежде всего на удобство, но Алинка оказалась права. В обычном костюме я бы предстал перед «золотыми орлами» в качестве бедного родственника, чего, сами понимаете, никак не хотелось бы. Встречают, как известно, по одежке, а на встречу эту надежд и планов у меня более чем хватало.

Впрочем, не только меня встречали по одежке, но и мне на собрании Императорского общества Золотого Орла сразу же бросились в глаза одеяния собравшихся господ. Костюмов вроде моего там хватало, и, кажется, даже сшитых у того же портного, если я ничего не путал, но в основном зал на втором этаже особняка по улице Белых Ворот пестрел золотым и серебряным шитьем на мундирах самых разнообразных расцветок. Смотрелось высокое собрание… Внушительно смотрелось, прямо скажу. Внушительно, торжественно и величественно. Представлял меня обществу, как и ожидалось, его канцлер. Облаченный в голубой мундир такого же фасона, как и у присутствовавшего здесь старого знакомого — капитана-советника Стеннерта, но с куда большим количеством серебряного шитья, да еще и с парой орденов, Кройхт уже ничем не напоминал позднесоветского аппаратчика Петрова, нет, мою персону рекомендовал к принятию в общество настоящий имперский сановник генеральского калибра. Кстати, как я выяснил, звание Кройхта и правда соответствовало армейскому бригадному генералу.

Затем Кройхт вывел меня из зала — процедуру голосования соискателю наблюдать не полагалось, и мне пришлось ожидать решения в маленькой комнатке, где компанию мне составляли двое одинаково одетых молчаливых молодых людей, должно быть, какие-то клерки или как там называются сотрудники общества, не являющиеся его членами. То ли они меня охраняли, то ли стерегли, чтобы не сбежал, но вид держали важный.

Ждал я недолго. Дверь открылась, Кройхт сделал приглашающий жест, я, стараясь ступать с достоинством и уверенностью, прошел до середины зала, где меня, опираясь на шпагу, поджидал двухметрового роста седобородый великан, совершенно не кажущийся стариком, настолько он был прям, крепок и монументален. За его спиной полукольцом стояли остальные члены общества, охватывая меня с флангов, Кройхт занял место за мной — слева и чуть позади.

И чего, спрашивается, Петров возмущался по поводу сравнения с масонами? Тут, ясное дело, не было завязанных глаз, уколов шпагой и прочих спецэффектов, но ритуал вопросов и ответов я с тем же Петровым мне разучивал заранее. Традиции, знаете ли. Но я, пожалуй, пропущу эти высокопарные формулировки, придуманные явно на заре существования почтенного общества. Скажу лишь, что особой торжественностью не проникся. А вот подержать в руках членский знак прежде чем под надзором все того же Кройхта приколоть его себе на грудь, было, что и говорить, приятно. Тяжеленький такой, с хорошо выделанным рельефом, булавка, опять же, бронебойная — хоть на шинель цепляй. Вещь! И красивый — серебряный венок из листьев дуба и, кажется, липы, с наложенным поверх него золотым орлом с раскинутыми в стороны крыльями, наподобие того, как изображался сей гордый птиц у древних римлян. Да, кстати, серебряный и золотой — это не просто названия цветов, это металлы, из которых знак сделан. Неплохо, да? Вот и я о том же!

Знакомство с остальными членами общества стало больше дежурным ритуалом, все-таки с ходу запомнить имена почти трех десятков человек — задача для меня непосильная. Кого-то, конечно, запомнил, и из местных, и из попаданцев, главным образом, обладателей совсем уж нестандартной и выделяющейся внешности. Еще некоторых, как, например, того самого гиганта с седой бородой, барона Ланкругга, представлявшего в обществе особу его величества, запомнил из-за толковых вопросов, заданных мне ими по содержанию моей писанины. Барон, кстати, оказался еще и супругом той самой баронессы Ланкругг, платье которой сделало ателье госпожи Демитт известным в столице заведением.

Тут же, благо все необходимые для заполнения бланки принес с собой капитан-советник Стеннерт, я подал прошение о принятии в имперское подданство и получил заранее заготовленную бумагу об удовлетворении моего прошения, в которой Стеннерт прямо при мне проставил сегодняшнюю дату, а барон Ланкругг привел меня к присяге на верность императору. Вскоре мероприятие плавно перешло в весьма, я бы сказал, скромный банкет и как-то само по себе прекратилось ввиду постепенного ухода присутствующих. Так что никакого особенного торжества не получилось, чем, в общем, я был даже доволен. И в меру торжественно, и вроде бы, так сказать, в рабочем порядке.

А так ничего для меня не изменилось. Сидел дома и писал, писал, писал. Все так же пиарил тот самый указ его величества, иногда отвлекаясь на сочинение обстоятельной докладной записки «О первоочередных и перспективных мерах по формированию в Империи и иностранных государствах общественного мнения, благожелательного к действиям имперских властей и общему положению в государстве». Да понимаю я, что название не шедевр, но что делать — законы бюрократического жанра… Ну и истории имевших место в моем мире политических учений тоже уделял часть своего времени. Еще двумя занятиями, время от времени отрывавшими меня от основной работы, стали уроки хороших манер у некого господина Лотта и уроки верховой езды в манеже столичной конной полиции, каковые давал мне вахмистр Дрейатт. И если в кавалеристы-любители я подался исключительно потому, что мои доходы и продолжавшееся улучшаться здоровье позволили мне вспомнить о детской мечте научиться ездить на коне, то изучать светские манеры побудила меня производственная необходимость. Общаться мне приходилось в самых разных кругах, и я быстро понял, что без этого тут никак. Но, черт бы их всех побрал, как же все это трудно!

Кого титуловать каким-нибудь сиятельством, кого и когда достаточно назвать графом или бароном, где и с кем здороваться первым и в каких случаях ждать, пока поприветствуют тебя самого и все такое прочее… Смеетесь? Да вы просто не пробовали! Вообще пустой разговор, пока сами не прочувствуете, не поймете. Нет, учусь, и по ходу дела, и уроки более чем помогли, но постоянно держать все это в голове проблемно, а на автомате, как у местных, не получается. Причем не уверен я, что пока не получается. Все-таки если я полвека прожил, подчиняясь совершенно иным правилам общения, это, скорее всего, уже навсегда.

Но это я так, в порядке приличествующего мне по паспортному возрасту дежурного ворчания. На самом-то деле надо. Без таких манер нечего и надеяться на продуктивное общение с благородными дворянами. Не примут-с. И разговаривать если и будут с тобой, то не иначе как через губу, да-с.

При чем тут, спросите, дворяне, если речь идет о промышленных рабочих и предпринимателях? А при том, что обилие именно предпринимателей, причем не купцов или финансистов, а как раз производителей, среди имперского дворянства меня с непривычки поначалу даже поразило и ошарашило. Я-то по нашей истории привык к тому, что буржуи — отдельно, дворяне — отдельно. Ларчик, однако, открывался просто. Дело в том, что дворяне, состоящие на государственной службе или пребывающие в отставке, отдав такой службе не менее двадцати одного года, не платили никаких налогов и сборов со своих личных доходов, а налоги с имущества принадлежавших им предприятий платили в течение ограниченного срока, после которого предприятие получало статус родового дворянского владения, налогом на имущество не облагаемого. Ясное дело, при подобном раскладе содержать фабрику, с имущества которой уже во втором поколении владельцев налоги не уплачивались, куда как выгоднее, чем торговый дом или банк, где имущества меньше, а налогооблагаемых денежных оборотов намного больше. А дальше начиналось уже самое интересное. Во-первых, практически все эти предприятия фактически принадлежали благородным господам лишь частично. Брак с дочкой богатого купца или заводчика, в благородном сословии не состоящего, правильно составленный брачный договор — и львиная доля прибылей с фабрики уходила в карман тестя ее формального владельца. Во-вторых, существовали вполне законные способы сокращения срока, по истечении коего фабрики с заводами становились родовым владением. Скажем, достиг совершеннолетия сынок дворянина и купеческой дочки — и предприятие официально передано ему как наследнику, а на самом деле управлять бизнесом продолжает старшее поколение. Ну и, в-третьих, государство на все эти ухищрения глаза закрывало. То ли доходов от казенных заводов, фабрик, верфей, а также, что особенно интересно, банков хватало, то ли Империя молчаливо поощряла привязку интересов предпринимателей к интересам дворян, верность которых короне не вызывала сомнений по определению.

Что же касается дворян крупнокалиберных, то есть имперской аристократии, то эти блистательные господа фабричным производством интересовались не особенно, отдавая предпочтение крупнотоварному сельскому хозяйству, а то и просто банальной сдаче земли в аренду. Что, в общем, и понятно — чем же еще заниматься крупным землевладельцам? Кроме того, имперские аристократы из поколения в поколение снабжали Империю не только высококвалифицированными прожигателями жизни, но и генералами, министрами и меценатами. Причем, на мой взгляд, больше всего толку было от аристократов — генералов и меценатов. Почему? С генералами понятно — военную службу отпрыски титулованной знати начинали на общих основаниях кадетами и юнкерами, и особых поблажек при продвижении по карьерной лестнице не имели (особенно если не в гвардии), зато, если уж шли по военной части, то служили старательно, дабы не нанести урона чести своих громких фамилий. Меценатами имперские князья-графья да всякие герцоги и примкнувшие к ним бароны были не только щедрыми, но и разборчивыми из-за воспитывавшегося с детства художественного вкуса. Вот министры из аристократов получались, на мой взгляд, похуже, поскольку служить по гражданской части хоть и были обязаны тоже с самых низких чинов, но чем ниже эти чины были, тем меньше титулованные господа в них задерживались. Во всяком случае, именно такое сложилось у меня впечатление, когда я ради интереса сравнил биографии нескольких прославленных имперских генералов с некоторыми из оставивших свой след в истории министров.

Однако в семье, как говорится, не без урода, и среди имперской знати попадались и фабриканты. Вот буквально на днях я, в качестве достойного примера правильного отношения предпринимателей к указу императора, подал в «Коммерческий вестник» интервью, взятое мной у графа Хоррида, заводы которого занимали в Империи ведущее место по выпуску всяческой электротехники. С меня, пока я интервьюировал его сиятельство, и так семь потов сошло, а без уроков у господина Лотта я бы к графу и близко подойти бы не смог.

Но все же аграрная ориентация среди аристократов преобладала, что, в общем, тоже было мне интересно. Во-первых, наемные работники принадлежащих аристократам латифундий попадали под действие того самого императорского указа, вокруг которого я создавал соответствующее информационное поле. Во-вторых, положение крестьян упускать из сферы внимания также не следовало. В истории нашего мира, насколько я помнил, что в России, что в Европе сельским жителям создавали всяческие трудности и сложности, чтобы как можно большее их число пополнило ряды фабричных рабочих, в которых остро нуждается промышленность, а оставшимся пришлось бы пахать и сеять интенсивнее в стремлении прокормить страну. Или наниматься батраками к крупным землевладельцам, ориентированным на товарное сельское хозяйство, а не на собственный прокорм, как беднейшим крестьянам.

Про то, что уровень жизни у тех же полевых бааров не шибко высок, мне, помню, рассказывал Николай после того как они с Корнатом проехались в ближайшую деревню за дополнительными продуктами, надобность в которых проявилась на лесном хуторе вместе с нашей компанией. Хотя откровенной нищеты товарищ там тоже не заметил. Сам я видал здешних крестьян только на ярмарке да на станциях по пути из Коммихафка в Вельгунден, и ни особой зажиточности, ни какой-то предельной бедности тоже не обнаружил. Правда, если поразмыслить, у поезда ни крепких хозяев, ни бедноты и быть не могло — первым доходы от продажи снеди немногочисленным пассажирам третьего класса не сильно-то и нужны, а вторым попросту нечего продать.

Но выяснилось, что забота его величества о рабочих обернулась и заметными плюсами для крестьян. Доводить их до ручки, чтобы бросили все и подались на заработки в города, не пришлось — относительно неплохое положение рабочих само по себе пополняло их ряды за счет сельских жителей. Все же на селе по сравнению с городами народ жил похуже, особенно в центральных губерниях, где крестьянского землевладения практически не осталось, и несостоявшимся фермерам приходилось либо наниматься на работу к крупным землевладельцам, либо арендовать землю у них же. Находились и такие, кто подавался туда, где земли хватало, пусть это было и не близко. В любом случае горожане хотели есть, количество городского населения постоянно росло, так что крестьянам было чем заниматься. И вот, кстати, что-то мне подсказывало, что несколько позже следовало ожидать, что его величество обратит свой благосклонный взор и на крестьянство. А кому придется продвигать в общественном сознании очередной императорский указ? Вот именно, мне, любимому. И тут лишними не будут ни знакомства среди титулованных землевладельцев, ни умение должным образом с ними общаться.

— Много работы, Федор Михайлович? — участливо поинтересовалась Алина, уже ближе к ночи заглянув ко мне в кабинет.

— Так и денег не мало, — утешил я ее.

С присущей ей непосредственностью Алинка радостно улыбнулась.

— А будет и еще больше! — добавил я позитива и решил, что на сегодня, пожалуй, хватит.

Глава 19

— Один!

Ну вот сейчас этот балаган и закончится, не успев толком начаться…

— Два!

Что за балаган, спросите? Дуэль, блин! Да-да, дожил на старости лет, участвую в самой настоящей дуэли. Ну, строго-то говоря, не так уж чтобы и настоящей. Петров меня заверил, что к началу действа на сцене появятся жандармы и всех его участников, включая меня, любимого, арестуют. А потом, по рассмотрении следствием причин несостоявшегося поединка, меня, обоих секундантов и доктора с официальными извинениями отпустят, а вот инициатору дуэли, господину Ани, официально же предъявят обвинение и возьмут его в такой оборот, что мало не покажется.

— Три!

Вызов, переданный мне от имени господина Ани, стал ответом на мою статью в «Коммерческом вестнике», подробно описывавшую ухищрения, коими названный господин, владелец небольшой фабрики по выпуску медной посуды, пытался укрыть от государственного надзора многочисленные факты нарушения императорского указа «О плате работникам». Слова и обороты, которые я использовал для описания методов ведения зарплатной документации на фабрике, господин Ани посчитал оскорблением его чести и достоинства, за что и потребовал сатисфакции. Посчитал, кстати, вполне заслуженно — все-таки мой давний журналистский опыт никуда не делся, и устраивать черный пиар я умел неплохо. Ну и постарался, блин, от души… Кто ж знал, что оно так обернется?!

— Четыре!

Поскольку отказываться от дуэли грозило потерей моей репутации, а извиняться перед господином Ани у меня и в мыслях не было, Петров-Кройхт и придумал план с принятием мною вызова и появлением жандармов. Кстати, о жандармах — пора бы им и нарисоваться, мать их…

— Пять!

Поэтому мне пришлось озаботиться поисками секунданта, каковым любезно согласился выступить господин Лотт, мой преподаватель светских манер. Он же просветил меня во всем, что касалось действовавших в Империи официальных законов и неофициальных правил, относящихся к этой специфической форме межличностных взаимоотношений.

Черт возьми, где же жандармы?

— Шесть!

Законами Империи дуэли запрещались, и за участие в оных полагалось наказание. Впрочем, наказывали дуэлянтов, секундантов и врачей не так чтобы очень уж строго. Даже смертные случаи влекли за собой не более чем ссылку для гражданских лиц и понижение в звании для военных, а если все дуэлянты оставались в живых, то речь шла лишь о более-менее продолжительном пребывании под арестом. Да чтоб его, если сейчас не явятся жандармы, дело пахнет теми самыми наказаниями, и это в лучшем для меня случае!

— Семь!

Для лиц, не состоящих на военной службе, каковыми являлись и я, и мой противник, приличным считалось стреляться из пистолетов с двадцати четырех шагов. Секунданты ставили своих поручителей спина к спине, после чего дуэлянты, повинуясь командам распорядителя (каковым, по общему согласию участников, выступал один из секундантов, в нашем случае им стал господин Лотт), делали двенадцать шагов каждый в свою сторону. Стрелять можно было в любой момент после команды «кругом!». И семь из этих двенадцати шагов мы с противником уже прошли, а жандармов все еще нет!

— Восемь!

Дуэльным оружием в нашем случае выступали дульнозарядные капсюльные пистолеты с нарезным стволом. Как уверял меня господин Лотт, вероятность попасть из такого пистолета в человека на двадцати четырех шагах составляла почти что пятьдесят процентов, благодаря чему дуэль сводилась фактически к лотерее, но лотерее нервной и опасной. Жандармы где?!!

— Девять!

А вот пуля, выпущенная из этого неказистого изделия, что я сейчас держал стволом кверху в правой руке, была штукой пакостной. Свинцовый шарик диаметром почти два сантиметра не только делал в человеческом организме не предусмотренную его строением дырку, но и наносил весьма сильный удар, что влекло за собой черт их помнит, как они там на медицинском языке называются, травмы. Но жандармы-то, козлы, уроды безногие, где же они?!

— Десять!

Все тот же господин Лотт объяснил мне, что дуэльный пистолет при выстреле заметно подбрасывает вверх, и эта его особенность тоже снижает смертность среди дуэлянтов. Ну если целиться в грудь или голову, конечно. Мне, судя по уже пройденным десяти шагам из двенадцати да отсутствию жандармов, особенность эту придется использовать как раз в противоположных целях. Уж если стреляться, то шансы своего противника надо сводить к минимуму, так что целить я буду пониже, как раз с таким расчетом, чтобы попасть в грудь. Но жандармы — гады! Тараканы, блин, притравленные!

— Одиннадцать!

Черт, кто же так меня подставил? Петров? Жандармы? Или я сейчас рискую просто стать случайной жертвой каких-то неизвестных мне обстоятельств?! Один шаг остается, всего один…

— Двенадцать!

Блин, головы поотрываю! Хорошо, вчера вечером да сегодня с утра не ел ничего, так, в порядке подстраховки. Когда этот урод в меня пальнет, хоть нечем будет штаны обделать, мать его…

— Кру-гом!

Поворачиваюсь влево. Руку с пистолетом в процессе поворота опускаю, сгибаю в локте и прижимаю к животу, левую держу вдоль туловища, прикрывая ею грудную клетку с той стороны, где сердце. Оп-па! А у противника-то моего армейского опыта нет! Некому было вдолбить этому козлу, что поворот кругом выполняется через левое плечо, если нет особой команды «направо кругом»! И смысл такого правила ему не знаком! Хоть что-то хорошее!

В чем тут смысл, говорите? А представьте, что вы — старинный пехотинец. В левой руке у вас щит, в правой — меч или копье. Как вы повернетесь, если враг окажется позади? Правильно, через левое плечо. Потому что так вы и щитом прикроетесь до завершения разворота, и оружие свое быстрее направите в сторону чрезмерно хитрого супостата. То же самое, если в руках у вас ружье со штыком — повернувшись через левое плечо, вы будете готовы к бою гораздо быстрее.

Так и сейчас — пистолет мой уже смотрел дулом в сторону слишком много понимающего о своей чести фабриканта, а сам он все еще поворачивался в мою сторону, по-дурацки держа оружие в вытянутой руке. Что ж, команда «кругом» была, стрелять я вправе, и на спуск нажал без всяких сомнений. Как говорили на Диком Западе, пусть лучше меня судят двенадцать человек, чем несут шестеро. Раз уж эти дебилы жандармы не изволили явиться вовремя, придется решать проблему самому.

Надо отдать моему противнику должное, выстрелить он смог, хоть я и успел раньше. Только вот стрелять с вытянутой руки ему пришлось уже после того, как в правую сторону его грудной клетки внедрилось инородное тело в виде выпущенной мною пули. Видеть со столь невеликого расстояния направленный в меня выстрел было, конечно, страшно, но только страхом и обошлось — промазал проклятый буржуин. Ну да, в таких условиях еще и попасть хотя бы просто в контур мишени — столько везения в один день да на одного человека не выпадает.

Доктор уже заканчивал бинтовать незадачливого дуэлянта, накладывая, кстати, вполне современную (для меня современную) окклюзионную повязку, когда из-за небольшой рощицы, прикрывавшей место дуэли от проезжей дороги, появились идущие на рысях всадники в голубых мундирах и черных меховых шапках с желтыми лопастями[2]. Ага, мать вашу жандармскую, не прошло и полгода! Оказывать им сопротивление никто и не думал, и вскоре я с обоими секундантами возвращался в Вельгунден, сидя в тесной арестантской карете с зарешеченным окошком, а за нами в докторской коляске под конвоем опоздавших жандармов ехали господин Ани и доктор.

Под арест нас всех, кроме раненого фабриканта, отправленного в военный госпиталь, поместили на гауптвахту жандармского полка, рассадив по одиночным камерам. Назвать условия содержания строгими я бы, честно скажу, постеснялся. Ну да, железная кровать с соломенным тюфяком, грубо сколоченные стол и табурет, причем стол был прикреплен к полу намертво, а табурет прикован короткой цепью, позволявшей более-менее удобно сидеть за столом, но начисто лишавшей арестанта возможности использовать оный предмет мебели в качестве оружия, ну, ясное дело, серая штукатурка стен и голые доски пола — все это вместе с массивной железной дверью и небольшим окном с грязными стеклами и решеткой из толстых прутьев особого комфорта не создавало, однако же ни тебе соседей, ни домашних насекомых, все тихо и спокойно. А если еще вспомнить, что совсем недавно у меня была реальная возможность получить пулю, то вообще хорошо!

На допросе и очных ставках с соучастниками я играть в молчанку не стал, рассказывал все честно и прямо, за исключением, естественно, того, что об обещании, данном мне государственным лейтенантом-советником Кройхтом, я не сказал ни слова. Не фиг, сам потом буду с Петровым разбираться, что за хрень такая с этим получилась. А затем состоялся суд скорый и справедливый, по приговору коего следующий месяц своей жизни мне предстояло провести в уже знакомых условиях полковой жандармской гауптвахты.

Тем более, что условия эти, как сразу же выяснилось, отличались от предварительного заключения явно в лучшую сторону. Во-первых, столоваться я имел право за свой счет с доставкой готовой еды из расположенного неподалеку ресторана. Даже вино к обеду и ужину дозволялось, хоть и с ограничениями в плане количества. Во-вторых, за отдельную плату меня в камере поили кофием, пусть и не самым лучшим образом сваренным. И, в-третьих, я мог заказывать в камеру книги и газеты в произвольном количестве и ассортименте. Ах, да, совсем забыл, что нормальный ватный матрас, второе одеяло, стирка и глажка нательного и постельного белья вместе с чисткой одежды и обуви также входили в перечень моих прав, осуществляемых за дополнительную оплату. Причем, судя по размеру оплаты этих услуг, жандармы нанимали для их предоставления людей со стороны, а разницу клали себе в карман. Теплый душ был бесплатным при общем с другими арестантами посещении и платным для тех, кто предпочитал принимать его в одиночестве. Умывание с чисткой зубов — то же самое. Бритье — исключительно платное в исполнении местного брадобрея.

Единственным действительно неприятным моментом содержания под арестом, наглядно подтверждавшим тот факт, что свободы я все-таки лишен, стал запрет что-либо писать, за исключением прошения на высочайшее имя о помиловании. Однако, поразмыслив, я решил такое прошение не подавать. Если наверху посчитают, что сидеть под арестом некий Феотр Миллер не должен, вопрос решат и без всяких прошений.

Кстати, Ани все-таки выжил, и, похоже, находился в начале пути к выздоровлению. Удивительно, но это известие я воспринял даже с каким-то удовлетворением. Помню, когда я в лесу убивал мерасков, пытавшихся похитить Лорку, потом тоже было удовлетворение, но по прямо противоположному поводу. Похоже, здешняя действительность становится для меня своей, раз жизнь имперца, пусть и моего личного врага, для меня дороже жизней врагов Империи…

Газеты я затребовал, начиная с дня, следовавшего за дуэлью. Хех, было там что почитать! «Коммерческий вестник» разразился аж несколькими статьями, живо и ярко расписывавшими, как их корреспондент г-н Миллер храбро защищал свое честное имя, каковое попытался поставить под сомнение недобросовестный фабрикант Ани (именно так, без добавления «г-на»), и задавался вопросом, а был ли вообще названный нарушитель императорского указа вправе требовать удовлетворения за честное оповещение публики о его художествах, сделанное господином Миллером? Несколько позже тот же «Коммерческий вестник» порадовал сообщением о том, что Императорская Надзорная Палата предъявила посудному фабриканту обвинения сразу по нескольким параграфам Уложения о наказаниях. Понятно, что газета поставила это себе в заслугу — ну как же, именно на ее страницах махинации, ставшие предметом обвинений, были явлены почтеннейшей публике и государеву оку!

Но я-то знал, что ухищрения Ани государево око обнаружило куда как раньше! Думаете, откуда я взял фактуру для написания той самой статьи? Правильно, мне ее Кройхт и дал. И вот что мешало Надзорной Палате начать производство по делу Ани сразу же, не давая ему времени на такие выходки? Да уж, список вопросов, которые я задам Павлу Андреевичу, как только покину гостеприимные стены гауптвахты, рос не по дням, а по часам.

Ладно, до вопросов, и, надеюсь, ответов, время еще дойдет. Пока же я радовался за Дейка Виннера, автора тех статей, молодого подающего надежды журналиста, только недавно принятого на работу в «Коммерческий вестник». Паренька этого, несомненно талантливого, несмотря на юный возраст, борзописца, я учил и натаскивал лично, и теперь сей способный ученик радовал меня своими успехами. Непривычные местным щелкоперам особенности белого и черного пиара парень схватывал, что называется, на лету. Вот и правильно, не все же мне одному тут на газетном фронте геройствовать!

А еще меня примиряла с действительностью возможность сколько угодно читать и размышлять. Для размышлений, кстати, неплохо подходили ежедневные часовые прогулки по внутреннему двору гауптвахты. Общение между арестантами на прогулках жандармы не приветствовали, хоть и пресекали его окриками, а не рукоприкладством, а вот думать если бы и запретили, то в гробу я такие запреты видал. Так что голова у меня работала, работала много и продуктивно, и я уже вовсю предвкушал, с какой скоростью буду изводить бумагу, когда, наконец, выйду отсюда.

Но, как известно, человек предполагает, а те, кто выше, располагают. И в отношении сроков выхода из узилища я, как вскорости выяснилось, некисло так ошибался. Уже на двенадцатый день моего ареста я был вызван к начальнику гауптвахты, где получил документ о прекращении ареста, после чего меня препроводили к выходу. И на свободе встречал меня лично мне знакомый порученец государственного лейтенанта-советника Кройхта.

Глава 20

— Да пойми ты, Федор Михалыч, разбираемся мы с этим делом! — в сердцах выпалил Петров, выслушав от меня не самые лестные слова в свой адрес. — Запутано там все качественно, черт бы их побрал… Ясно одно только: тебя хотели убрать. И сработали, уж поверь мне, грамотно. Мы, конечно, тоже не безрукие, можем кое-что, как видишь. Тебя вот из-под ареста вытащили… Да и ты молодец — подстрелил козла этого!

— Так, Пал Андреич, — ну да, и я молодец, и «золотые орлы» не безрукие, но беседу надо переводить в более конструктивное русло, — давай-ка мы забудем оба, что я тебе сейчас наговорил, и ты мне подробно расскажешь, кто и как хотел меня убрать. Уж согласись, право знать это я имею.

— Имеешь, это точно, — признал Петров. — Вот только кто такой умный оказался, я пока и сам не знаю. А как это делалось, расскажу, что уже накопали. Только давай мы с тобой для начала за твое освобождение примем по чуть-чуть, а то прямо как не свои?

Ох, сопьюсь я с Петровым когда-нибудь… Это он там у себя в исполкоме привык по любому поводу водку в себя вливать, а я до попадания и не каждый день вспоминал даже, что такая вещь как водка вообще на свете есть. Но сейчас, пожалуй, и правда выпью.

— В общем, пока ты на губе сидел, — начал Петров, когда мы отодвинули опустевшие рюмки в сторону, — мы и Надзорную Палату на уши поставили, и жандармам хвосты накрутили, и сыщиков столичных без выходных оставили, ну и в министерстве финансов кого надо за усики потянули. И вот что накопали… Ани этого, по всему получается, нам скормили как раз в расчете на его задиристый характер. У него уже четыре дуэли было, твоя пуля, кстати, вторая, которую он словил. Кто устроил так, что нам на него стукнули, это мы узнаем, потому что сам доносчик известен. Он, кстати, сидит уже в таком месте, что до него дотянуться, чтобы рот заткнуть, будет непросто. Кто, и главное, как подстроил жандармам опоздание на дуэль, разобраться тоже не так сложно, это сейчас выясняют. Кто тебя отравить пытался во время твоего ареста, уж прости, но и такое было, тоже сидит глубоко и надежно, и имя заказчика из него выбьют, тут не сомневайся.

Охренеть не встать! Значит, еще и травить меня пожелали?!

— А вот дальше… — Петров задумчиво пожевал губами, — дальше будет сложнее. Установить, как фигуранты связаны между собой, кто отдавал приказы и кто обеспечивал их исполнение… В любом случае тут нормальный такой заговор просматривается. А раз так, то и на показательный процесс материала наберется, и на постройку виселицы казна расщедрится, вот тогда-то мы саботаж императорского указа на корню уничтожим!

— На виселицу, говоришь… Это хорошо, я, сам понимаешь, только за, причем обеими руками, — мстительное удовольствие, охватившее меня, я и не думал скрывать. — Ты смотри, Павел Андреич, если у казны с этим делом проблемы какие будут, я за такое доплачу с радостью. Только скажи мне вот что: неужели они там и правда думали, что все в одного журналюгу упирается?

— Ну, что они там думали, мы узнаем, когда до них доберемся, — резонно заметил Петров, — а насчет, как ты говоришь, одного журналюги, не прибедняйся. Сам-то не пробовал подсчитать свою результативность?

— Нет, а что?

— А что? — передразнил меня Петров. — А то! В твоих статьях упомянуты три отправки на каторгу с конфискацией имущества, восемь случаев уплаты штрафов на общую сумму почти четырнадцать тысяч лассов, двадцать один случай устранения нарушений после официального предупреждения, теперь вот и Ани этот с дуэлью, неплохо, да? Ну, понятно, что не ты это нарыл, а мы тебе дали, но это нам с тобой понятно. Может, и им тоже, но видят-то они в первую очередь что и кого? А видят они что большинство публикаций, устрашающих нарушителей указа, подписаны неким Феотром Миллером! И какой тогда лучший способ устрашить устрашителей? Правильно, убить этого самого Миллера! Ты, Федор Михалыч, с нашей помощью стал фигурой публичной и очень хорошо заметной, вот по тебе и решили ударить.

— И что? Так и буду теперь мишенью работать? — злобно отозвался я.

— Нет, от этой работы мы тебя избавим, — примирительно сказал Петров и после небольшой паузы добавил: — Зато найдем другую.

Не спрашивая меня, Павел Андреевич налил еще по стопочке и выпить пригласил жестом, без тоста.

— Ты ведь помнишь ту историю с похищением твоей девушки из лесных?

Так, а это с чего бы вдруг? Впрочем, я лишь согласно кивнул. Еще бы я не помнил!

— Военные наши выяснили, что там было и к чему, — буднично сообщил Петров и хитро глянул на меня. — Интересно?

Следующие полчаса я слушал действительно интересную историю, открывавшую все то, над чем в то время ломали головы и мы с Николаем, и лейтенант Киннес со своим начальством. Оказалось, что охотников за баарскими девственницами наняли соседи мерасков — даяны. Наняли как раз для того, чтобы спровоцировать Империю на жесткие ответные меры, после которых мераски стали бы куда сговорчивее в плане признания своей зависимости от «великой даянской вежи», как именовалась власть даянских ханов или как там будет правильно их называть. В общем и целом у даянов получилось — большая часть родов мерасков теперь платила дань той самой «великой веже», а некоторые кочевья перешли к даянам целиком. Потому, собственно, всех мерасков, кто был в курсе дела, даяны и ликвидировали. Вроде как они, стало быть, белые и пушистые, а на девчонок охотились черные и гладошерстные мераски. То есть несчастная девочка, попавшая в лапы этим уродам, получила сильные ожоги за то, чтобы один грязный кочевник отжал пастбища и стада у другого грязного кочевника. Блин, ненавижу выродков!

— Короче, Федор Михалыч, Империя решила, что такая хитрожопость остаться безнаказанной не должна. Хотят даяны еще и мерасками править — да сколько угодно! Но только самими мерасками. Без Мерасковой степи. Ее Империя заберет себе.

— Кто бы спорил, я не стану, — согласился я. Правильно сказал Петров, наказывать надо за такое. — Только ты, Павел Андреевич, вроде про мою другую работу говорил?

— А ты как думаешь, степь эта Империи зачем сдалась? А затем, дорогой Федор Михайлович, что рабочие от императора немало получили, и теперь очередь за крестьянами. Земли новые все им под раздачу пойдут, а то население у нас растет, кормить его надо, а вот плодить малоземельных да безземельных крестьян нечего. И ведь какую землю они получат, а? Целину непаханую, да в мягком климате — не земля, мечта! Ну-ка, скажи мне, кто лучше всех распишет, как его величество заботится о землепашцах?

— Так это когда еще будет! — недовольно возразил я Петрову. — Пока степь завоюют, пока объявят о раздаче земли…

— Гораздо быстрее, чем тебе кажется, — усмехнулся Петров. — Ты же с указом «О плате работникам» к началу-то не успел. А тут с самых первых шагов и будешь все это освещать. Прямо как наши бравые солдатики в степь вступят, так и начнешь. И про войну напишешь в нужном свете, и про землю для крестьян, и все такое прочее.

Хм-хм-хм… Звучало привлекательно. Да что там, заманчиво звучало! Это ж можно такую рекламную, пардон, информационную кампанию забабахать! Да под такое дело и себе всякие льготы с привилегиями затребовать, а самое главное, и получить! Эх развернусь! Да уж, на Земле я бы о такой работе и мечтать не мог! Вот только…

— Это что ж такое, а, Пал Андреич? Чтобы здесь не грохнули, хочешь меня на войну отправить? Там-то стреляют куда как чаще!

— Полномочия тебе такие выпишут что ты там сам себе начальником и будешь. Вперед на лихом коне с шашкой наголо да под вражьи пули никто тебя не погонит, если сам сдуру не полезешь. Но ты же не полезешь? Ты же, как нормальный начальник, будешь при штабе, там и не стреляют, и условия более-менее, и телеграф под рукой, чтобы столичную прессу вовремя статьями кормить. Репортеров, фотографов да художников мы тебе дадим, твое дело будет ими командовать. Отдельная, так сказать, рота информационного обеспечения!

— Ну ты загнул — рота! — я аж ухмыльнулся. — Взвод если дадите, и то праздник будет.

— Тогда отряд информационного обеспечения, — сдался Петров, — взвод, сам понимаешь, звучит несолидно.

Он снова налил водки. Под такое дело я выпил с удовольствием. Хрустнули огурчиками, вдумчиво пожевали ароматного ржаного хлебушка.

— Вот и смотри, — Петров явно чувствовал себя в ударе, — с темы платы рабочим мы тебя снимем. Из столицы удалим. Слух пустим, что на войну тебя сослали не просто так, а вроде как не угодил чем-то. Да ту же дуэль под это и подпишем. Все это покажет тем, кого мы ищем, что ты опасности для них уже не представляешь, вот и забудут они о тебе. Тем более, проблемы у них начнутся совсем другие. А ты нам еще пригодишься, да и не только как профессионал, но и с тем именем, которое ты себе сделаешь.

В голове у меня как будто что-то щелкнуло, звякнуло, а может, и тренькнуло. Я же совсем недавно как раз и предполагал, что вслед за рабочими объектами заботы со стороны его величества станут крестьяне. Не ошибся ведь! Но дальше, дальше-то что? Под какую цель обеспечивается всенародная любовь к императору? А цель-то должна быть не простая. Большая война с потерями и лишениями? Вот уж вряд ли. Что таковая тут в ближайшее время невозможна, я уже для себя определил. Тогда… Вот же черт, неужели…

Пришлось спросить. Вот так вот прямо и открыто спросить. Ты, мол, Павел Андреевич, пойми меня правильно, но я могу лишь предполагать, а ты-то знаешь точно. Вот и поделись, а то ведь как говорил великий Суворов, каждый солдат должен знать свой маневр.

— Это, Федор Михайлович, маневр не твой, и даже не мой, а… — тут он выразительно воздел глаза к потолку. — Впрочем, — продолжил он, — кому надо, и так знают, а кому не надо, все равно в курсе, потому что слишком много народа вовлечено, секретность не обеспечишь… Ты с нами все равно в одной лодке, так что если узнаешь, от нас не убудет.

Вообще-то, я думал, что Пал Андреич сейчас нальет еще по рюмашке. Но нет, не стал. Просто очень глубоко вздохнул и тихо произнес:

— Государь император решил даровать подданным парламент. И правительство, в некоторой части своих действий перед парламентом ответственное.

Мда… Такое нагромождение старорежимных речевых оборотов, совершенно не характерное для Петрова — я даже не мог понять, как это оценить. То ли Павел Андреевич сам проникся историческим значением монаршьего замысла, то ли, наоборот, это некая доля фрондерства в исполнении государственного лейтенанта-советника. Но я-то, я-то молодец, а?! Угадал же, честное слово, угадал!

— Конституционная, значит, монархия? — запросил я уточнений.

— Больше все-таки монархия, чем конституционная, — неуклюже сострил Петров.

— А смысл?

— Эх, не работал ты, Михалыч, в органах власти! Как лучше всего спихнуть ответственность с себя? Правильно, поделить ее на многих. Тогда у тебя всегда есть вариант перевести, в случае чего, стрелки на кого-то еще. Вот смотри: кризисы всякие нам тут грозят? Грозят, потому как развитие у нас идет, хочешь не хочешь, по рыночному пути. Вкладываться в захват колоний придется? Придется, тут тоже без вариантов, потому что с некоторыми видами сырья у нас уже проблемы, с той же нефтью хотя бы. А тебе ли не знать, чем она скоро станет для промышленности! Раз так, то и за передел мира когда-нибудь воевать будет нужно. Добавит все это власти народной любви? Да хрена лысого! Вот пусть господа депутаты перед народом и отвечают, если что. А такой власти, чтобы они могли вместо себя императора виновным выставить, им изначально никто не даст. Помнишь, был такой фильм «Не бойся, я с тобой»? Песенка там мне понравилась, с припевом «чтобы с этих пор по-новому оставалось все по-старому», вот так вот!

Нет, здоровый цинизм — дело, безусловно, хорошее. Так, в общем-то, и надо. Не можешь победить — возглавь, желаешь сохранить побольше — поделись, не хочешь действовать второпях — прими меры заранее. Но цинизм в исполнении Павла Андреича был не просто здоровым, а образцом здоровья. Богатырского такого здоровья, стопроцентного и абсолютного.

Но его величество Фейльт Восьмой силен… Уважаю. Из земной истории я смог вспомнить единственный аналог — Баварию, где король пожаловал народу конституцию еще в начале девятнадцатого века, и потрясения 1848 года обернулись для королевства лишь отречением тогдашнего короля в пользу своего же наследника, без ущерба для самой королевской власти. Впрочем, от мерзкой истории с отстранением от власти и убийством короля Людвига Второго это Баварию не спасло, но уж больно особый это был случай[3]. Хотелось бы надеяться, что тут до такого не дойдет. Не только, конечно, надеяться, но и делать все, от меня зависящее тоже.

Петров все-таки налил еще. Не выпить за такое было бы просто неприлично. Что ж, стратегия мне теперь стала ясна, и я уже начал было прикидывать наметки по новой работе, как Павел Андреевич добил меня окончательно.

— Ты давай, Федор Михайлович, езжай домой, карету я сейчас отряжу. Сегодня отдыхай, а завтра собери тревожный чемоданчик. Охрану тебе мы обеспечим, но надолго засидеться в Вельгундене, уж извини, не дадим. Поедешь в Коммихафк…

— В Коммихафк? — удивился я.

— Ну да, в Коммихафк, штаб генерала Штудигетта как раз там. Обживешься там пока, с офицерами познакомишься, начнешь потихоньку к работе готовиться. Ну и съездить к старым знакомым у тебя время будет…

Петров еще что-то говорил, но, честно сказать, я его не слушал. Лорка! Лорка, Лорик, Лоари Триам…