Дочь писателя

II

Выступление авторов начиналось вскоре после банкета в ресторане отеля. Они едва успели попробовать роскошные блюда, в основном дары моря в сопровождении белого вина, и вот уже нужно было идти в другой зал и произносить речи. По программе, предложенной отделом продаж издательства «Дю Пертюи», краткая речь Армана Буазье должна была стать прекрасным завершением собрания. Он выступал после пяти других менее значительных романистов, чьи произведения, наряду с книгой Буазье, стояли в первых продажах октября. Из соображений деликатности писатели появлялись перед аудиторией один за другим и тем самым освобождались от необходимости присутствовать на выступлениях коллег. Авторы сменяли друг друга перед судьями, как на экзамене. Эта школьная обстановка неприятно действовала на Армана Буазье, как воспоминание о забытом наказании. Сидя подле Санди в крошечной гостиной, примыкавшей к залу заседаний, он с раздражением ожидал своей очереди. Долго же «молодые коллеги» расхваливают свой товар! И как им только удается больше четверти часа болтать о собственных сочинениях? Сам он всегда задавался вопросом, о чем можно говорить с аудиторией, которая только и думает, что о сбыте товара. Наконец появилась пресс-атташе Жозиана Мишо. Она подошла к Буазье с загадочным видом и оживленно произнесла:

— Ваша очередь! Вас с нетерпением ждут! Они уже на пределе! Идите скорее!

В один миг заранее приготовленные фразы вылетели у него из головы. Он поплелся за пресс-атташе, как сомнамбула. Санди замыкала шествие. Зал встретил их громом оваций. Стоило Арману произнести первые слова, как все тревоги его рассеялись. В сущности, он давно привык к подобного рода выступлениям. Он не любил их из принципа, но признавал, что они полезны. Порой Армана даже занимало то изумление, в которое повергало публику его красноречие, столь далекое от академизма. Не вдаваясь в подробности приключений своего героя, он за десять минут пересказал самую суть романа, после чего замолчал с таким чувством, будто все это время говорил в пустоту. Восторженные крики публики рассеяли его сомнения, а нарочитая улыбка пресс-атташе убедила его в том, что, удовлетворяя свое самолюбие, он неплохо держался. Однако только Санди смогла полностью освободить Армана от постоянных опасений: он увидел, как она трижды моргнула, а это был у них условленный знак. Теперь, когда она признала его победу, он мог поднять голову.

Наконец торговые представители, которые до этого с невозмутимым видом выслушивали рассуждения Армана о «Смерти месье Прометея», набрались смелости и обратились к нему с вопросами. Среди представителей было несколько женщин. Они и принялись наиболее рьяно разбирать идею автора. Арман решил дать обстоятельный ответ всем: и тем из них, кого интересовала автобиографическая сторона центрального персонажа, и другим, видевшим в этой истории выдумку с определенной целью. По мнению последних, автор хотел в безобидной форме разоблачить политику «терпимости», проводимую отдельными государственными деятелями. Некоторые мужчины выразили неудовольствие названием романа. По их мнению, оно было слишком скучным.

Теперь, когда любопытство господ и дам из отдела продаж было удовлетворено, Арман спрашивал себя, к чему все это издательское сборище при закрытых дверях. В то время как он предавался сожалениям по поводу приезда в Довиль, Бертран Лебрук пригласил всех собравшихся пропустить стаканчик в баре отеля. Отказаться было невозможно. Арман предпочел бы прогуляться по Довилю, чтобы развеяться и размять ноги, но вместо этого должен был, как и все, переходить из зала в зал. К тому же в городе и на пляже шел сильный дождь, так что лучше было оставаться под крышей, в полумраке и глухой тишине этой обители дорогих напитков. В мгновение ока все столики были заняты. Томная мелодия силилась создать в этом месте атмосферу сентиментальной откровенности. Назойливая музыка мешала гостям общаться, и Бертран Лебрук, пользуясь своей властью, распорядился, чтобы ее выключили. С этого момента голоса становились все громче и слились в общий гул, похожий на звук морского прилива.

В шуме разговоров Арман заметил, что писатели разных поколений собрались небольшими группами в уголке бара. Все они были моложе его и, так же как он, прошли испытание поединка с издательскими «коммерсантами». Арман не был знаком ни с одним из авторов, приглашенных на это полулитературное, полукоммерческое мероприятие. С дочерью его разлучили, ее похитил Бертран Лебрук, вероятно, чтобы занять Санди беседой о многочисленных проектах своего издательства. Поэтому Арман был вынужден довольствоваться обществом Жозианы Мишо, которая изо всех сил старалась развлечь его своей болтовней. Она одновременно занималась продвижением романа Буазье «Смерть месье Прометея» и книги одного второстепенного автора, получившего благожелательные отзывы в прессе. Арман еще никогда не встречался с ним, его имя было Жан-Виктор Дезормье. Новая книга писателя под интригующим названием «Пощечина», по уверениям пресс-атташе, была настоящим образцом смелости и остроумия. Жозиане посчастливилось быть рецензентом этого романа. Пока она говорила, к столику подошел высокий худощавый мужчина с решительным взглядом и улыбкой в маленькой темной бородке. На вид ему было около сорока лет. Держа в руке бокал, он склонился к Жозиане Мишо. Она воскликнула, поднимая глаза:

— А мы только что о вас говорили!

И она представила Жана-Виктора Дезормье пожилому писателю, который, исключительно из вежливости, пригласил нового знакомого за столик. Спустя некоторое время к ним присоединилась Санди — дочери Армана удалось вырваться из общества Лебрука. Ее представили Жану-Виктору, после чего церемония знакомств подошла к концу. Арман предпочел бы уединиться с дочерью и узнать, что она думает по поводу его сегодняшнего спича. Увы, сугубо утилитарный характер мероприятия был уже предан забвению. Создавалось впечатление, будто вопросы продаж никого не интересовали и все приехали сюда с какой-то иной целью: они погружались в глубокие воды литературы. С искренностью во взгляде Жан-Виктор Дезормье произнес:

— Господин Буазье, вы не представляете, что означает для меня эта встреча! Сбылась мечта моего детства! Я открыл вас, когда мне было тринадцать лет: втайне от родителей я прочел ваш знаменитый сентиментальный детектив «Шаг в пропасть». Какое это было потрясение! Я тогда всю ночь не спал!

Он засмеялся — зубы хищника белели сквозь густую темную бороду — и машинально стал вертеть в пальцах бокал. Польщенный больше чем хотелось, Арман изобразил на лице сомнение:

— Однако по сравнению с тем, что в этом жанре публикуется сегодня, мое сочинение кажется несколько бледноватым.

— Что вы! Я только что его перечел! Уверяю вас, оно очень здорово смотрится!

— Вы меня удивляете.

— Я вас удивлю еще больше, если скажу, что именно из-за этой книги, из-за вас я сам захотел писать!

— В каком же возрасте?

— Сразу же, как прочел ваш роман. Я начал писать в четырнадцать лет.

— Черт побери! А когда вы опубликовали вашу первую книгу?

— Спешу вас уверить, что мне потребовалось много времени, чтобы сложиться, решиться, осмелиться! Это произошло восемь лет назад… Книжка называлась «Узники Бургоса».

Арман признался, что не читал этого романа, но помнил о похвальных отзывах в прессе.

— Да, книжка была неплохая, — отозвался Дезормье.

— А как вы находите свой новый роман?

— «Пощечина»? В издательстве он понравился. Ну, а я… Я не знаю. Как только мне передадут авторские экземпляры, я отправлю вам одну книжку. Скажите мне, при случае, что вы о ней думаете. Я очень дорожу вашим мнением.

— И напрасно, — шутливо ответил Арман. — Я плохой критик, потому что пристрастен. Писатель судит о книгах как писатель, а не как читатель, но прислушиваться нужно именно к последнему.

Говоря все это, он ощущал свою принадлежность к рядам профессионалов, перед которыми недавно выступал. Мелочное желание скрыться показалось Арману недостойным его положения. Приглядевшись повнимательнее к своему собеседнику, он нашел, что у того открытое, приятное лицо, и сказал себе, что обязательно прочтет его роман со всем интересом, какого заслуживает честолюбивый и многообещающий дебютант. Санди, до того момента хранившая молчание, с живостью произнесла:

— Удивительно, что вам понравился именно «Шаг в пропасть». Большинство читателей моего отца не знают этой книги. А у меня она одна из самых любимых! Ее нужно переиздать! По крайней мере в карманном формате.

Чтобы придать больше веса замечанию дочери, Арман объяснил ту роль, которую она играла в его профессиональной карьере:

— Санди для меня — самая первая читательница, самая надежная советчица и самый требовательный редактор.

Санди запротестовала:

— Папа, ты преувеличиваешь! Ты делаешь из меня какую-то фанатку или надзирательницу!

— Я ей многим обязан, многим! — настойчиво продолжал Арман с волнением, которое уже не мог сдержать. — Не будь ее, еще неизвестно, стал бы я продолжать писать!

— Мадам, я уверен, ваш отец правильно поступает, что так доверяет вам, — заключил Жан-Виктор Дезормье. — Не согласились бы и вы, со своей стороны, взглянуть на мой последний роман?

— Остерегайтесь! — сказал Арман шутливо. — Она беспощадна в своей искренности! Когда книга ей не нравится, она ее попросту «режет»!

— Черт возьми, этого мне и надо! — ответил тот. — Я для того и обращаюсь к автору «Смерти месье Прометея» и к его дочери, если она того пожелает, чтобы получить мнение безо всякого снисхождения.

— Ну ладно, ладно! — проворчал Арман. — Дайте мне только время прийти в себя!

— Как только роман будет напечатан, то есть я думаю, не раньше чем через месяц, я пошлю его вам. Только не считайте себя обязанным прочесть его быстро. Даже если вы сможете поговорить со мною только через год или два, я буду счастлив узнать, что вы думаете о моей книге.

Смущенный Арман молчал, и Дезормье добавил:

— Мне кажется, вы не совсем поняли, что вы значите для меня, Арман Буазье. Вы больше чем пример. Вы — образец для подражания, вы — наставник!

После этих слов он встал, будто боясь, что сказал слишком много, залпом выпил содержимое бокала и направился к другим авторам издательства «Дю Пертюи», собравшимся в глубине зала. Когда он уходил, Арман бросил ему вслед:

— Как вы отправите мне книгу? У вас же нет моего адреса!

— Есть, — возразил Дезормье. — Вчера мне дала его пресс-атташе.

Кто знает, может быть, он все приготовил заранее, все предусмотрел? Это предположение несколько подпортило Арману удовольствие. Он бы предпочел больше непосредственности, неловкости. И тотчас же упрекнул себя в мелочной придирчивости. «Вечно недоволен!» — подумал он с раздражением. И решил, что в конечном счете это был счастливый день.

Был уже вечер, половина седьмого, и Санди опасалась, что у гостей из издательства «Дю Пертюи» возникнет искушение продолжить возлияния до глубокой ночи. Она благоразумно предложила отцу покинуть это собрание «молодежи», для которой двести километров до Парижа — сущие пустяки.

По дороге домой, в машине, Арман говорил с дочерью о будущей статье для «Монд», в которой он раскроет (или выдумает?) мотивы, побудившие его в восемьдесят пять лет написать «Смерть месье Прометея». Когда Санди высказала сомнение относительно возможности таких откровений, он возразил ей в нескольких ясных фразах. Неужто его так раззадорили комплименты, которых он наслушался в Довиле? Как бы то ни было, Арман сиял. Однако ни он, ни она не обмолвились о почитателе, встреченном в баре отеля: о Жане-Викторе Дезормье.

Не выпуская из рук руля, глядя на сумрачную, дождливую дорогу, Санди, со свойственной ей мягкостью и ловкостью, вскоре вернулась к проекту статьи для «Монд». И на этот раз Арман признал, что сомнения дочери имеют веские основания. Несмотря на то что сама она ничего не писала и литературная эрудиция была у нее не выше среднего, он выслушивал дочь с покорностью и восхищением, забывая о том, что он — признанный автор, а она рядом с ним — не более чем неоценимая и необходимая помощница. Что заставляло его соглашаться с нею? Решительный характер Санди или воспоминание о ее матери, чьи взгляды она выражала? Вдруг Арман тихо произнес:

— Ты права… У меня уже нет желания писать эту статью… Я не чувствую ее… Это будет халтура…

Она даже не взяла на себя труд поддержать эту перемену. Знала ли она с самого начала, что он уступит ей? Только несколько минут спустя она улыбнулась ему с участием. Он почувствовал, что его понимают, поддерживают, любят, как при жизни Изабель. Остаток пути они проделали в блаженном молчании.

Вскоре после восьми часов вечера Арман с удовольствием домоседа переступил порог своей холостяцкой квартиры. Несмотря на то что день был утомительным, он не чувствовал ни малейшей усталости. Однако в момент прощания с дочерью он ощутил недомогание. У него закружилась голова, сердце бешено забилось, стены заколыхались, как паруса на ветру. Затем головокружение вмиг прекратилось, и Арман снова ощутил себя в прочном мире. Иногда он вдруг резко проваливался в пустоту, однако не придавал этому большого значения. Но Санди была настороже. И Арман с удовольствием замечал, что она по-прежнему тревожится о его здоровье.

— Папа, как ты себя чувствуешь? — спросила она.

И он ответил, что это лишь временное головокружение, что он уже свыкся с ним, и она ушла, немного успокоившись. Ее пригласили к себе друзья, и отменять визит было уже поздно.

Арман ужинал один, ему подавала Анжель, горничная, которую наняла в свое время покойная жена. Он позволил себе пропустить пару стаканчиков доброго вина, чашечку кофе без кофеина вместо обычной настойки из чабреца и рано лег спать. Ночью ему приснился новый сюжет для романа. На следующее утро, открыв глаза, он забыл его и даже не сожалел об утрате. Арман знал, что будет еще много других. Его оптимизм был так силен, что он спрашивал себя, откуда взялся этот удивительный задор? Отчего он вдруг пробудился в нем на пороге глубокой старости: вопреки ли возрасту или благодаря ему? Он решил, что сегодня же обсудит это со своей дочерью. И одной темой для разговоров станет больше. Главное, чтобы только она с ним не скучала!