Дождавшийся Манчак

6

— Счастливый обладатель самого идиотского набора, который только можно приобрести, чтобы усложнить себе жизнь, вот кто я такой, — сказал белый, когда они сели с Самюэлем в лодку.

— И что за набор? — Поинтересовался черный, которому этот носитель куртки «М-65» заплатил, как и обещал, вперед, да еще и вдвое за каждого пассажира.

— Вопросы и воспоминания.

— Что, и все? И ничего больше?

— Ни хуя, — меланхолично отвечал ему белый мужик, сидевший на носу, на самой передней банке лодки Самюэля. Мотор работал ровно и негромко и слышали они друг друга превосходно.

— И к чему ты это, мужик? — Спросил Самюэль, подумав.

— Ну, как. Что может сказать тебе парень, у которого есть только вопросы и воспоминания?

— А, мужик… Понял. Это авансом «отъебись», только вежливо, да?

— Ты очень умный мужик, Самюэль. Очень, — совершенно серьезно, судя по тону, отвечал белый, не поворачиваясь. В эту ночь он слегка преобразился. То ли полная луна его тревожила, то ли вышел он, наконец, на ту тропу, к которой рвался, пес его знает. Но равнодушия у него слегка поубавилось, а вот дымка в глазах, та самая, что жутко не понравилась капитану, напротив — подползла поближе к радужке, если можно так выразиться. Не зря ли он поехал с этим психопатом на ночь глядя на Манчак? Черт, может, и зря. Рядом с ним, рукоятью к нему, воткнут был такой же в точности дробовик, что белый вручил в качестве бонуса Старине Франку. Только патронов в нем было под завязку. Да и запас был в небольшом ящичке сбоку. Предназначалось все это, разумеется, не этому белому, но и его из внимания выпускать не стоило. Ночной Манчак меняет человека так, что и дневной потом порой не в силах сам понять, что он с этим человеком сделал ночью.

Самюэль не боялся Манчака, который он показывал туристам. Но Манчака, который искал этот белый, он боялся всегда. С самого раннего детства, когда его отец стал брать его с собой в такие же точно прогулки с туристами. Отец его тоже знал два Манчака. Остальные ниггеры не знали толком и одного, но боялись просто потому, что Манчак не может вызвать любви, или вселить мир в сердце.

— Слышь, мужик, — негромко окликнул он своего пассажира, — а где хоть ты шарился все это время? Ночевал-то где? Все ниггера из-за моста искали тебя здесь.

— Потому я ночевал за мостом. Есть там ночлежка, под названием «Ритц-Карлтон», слыхал?

— Это где номера больше, чем по пять сотен баксов?

— Ненамного, — успокоительно сказал пассажир.

— Тебя ищет полиция, хотя бы для отмазки, ищут ниггеры, ищут наши, а ты ночуешь в центровом отеле города?! — Поразился Самюэль.

— А ты бы стал там искать мужика с моей внешностью, списком подвигов и прочим дерьмом? — Равнодушно спросил белый.

— Мужик, а ты гений, блядь, — рассмеялся Самюэль, немного подумав. — Это последнее место, где станут искать такого, как ты. Слишком нагло.

— Угу, — отвечал белый, зачем-то оттопырив два боковых кармана своей куртки. «Патроны», — сообразил капитан галеона, — «Так быстрее достать. Значит, все-таки, ссышь?»

— А как туда тебя вообще пустили? — Все же уточнил он.

— Почти без напрягов. Наличные деньги творят чудеса. Да и паспорт у меня в порядке. С визой вместе. Оба одинаково левые. Как, собственно, любая бумажка, которую мы носим. Неважно, купил ты ее, или получил, где положено. Если ты сам не знаешь, кто ты такой, тебе никакая бумажка не поможет. А если знаешь, то не один черт, что там написано?

— Тут ты прав, мужик. Но как-то у тебя все очень просто, — задумчиво проговорил Самюэль.

— Первое, мужик, что надо знать о жизни — она прекрасна. Второе — очень проста. Фишка в том, чтобы не угробить на это все отпущенное тебе время, — тут пассажир зашелся кашлем. Кашлял долго, сильно, с хрипом всасывая сырой воздух Манчака, потом бессильно привалился к бортовому ограждению, какими был оборудован катер Самюэля. Хотя, как он не раз уже выяснял, отмывая кровь со дня и объясняясь в полицейском участке, не для всех идиотов они, заграждения, одинаково полезны, или, скорее, одинаково непроницаемы.

Самюэль направил на пассажира мощный фонарь, тот обернулся. Лицо его, загорелое, теперь было пепельно-серым.

— Неважно выглядишь, — сказал негр, с чем-то, пусть очень отдаленно, но напоминающим оттенок сочувствия.

— Подыхал долго, вот и неважно выгляжу, — отвечал его пассажир, все так же равнодушно, уже начиная надоедать Самюэлю этим жестом, пожав плечами.

— А из-за чего? — Спросил негр.

— Легкие, — не вдаваясь в подробности, сказал белый, — не парься, мужик, это не заразно, даже если ширяться одним баяном.

— Бывает, мужик, — сказал негр, с чем-то еще более напоминающим сочувствие.

— Ну, бывает. Ты ведь тоже подыхаешь.

— В смысле?

— В прямом. Ты что, серьезно думаешь, что вписавшись в такой блудень, как ночной поход на настоящий Манчак, вернешься живым?

— Ты хочешь меня убить, «снежок»? — Поинтересовался капитан, незаметно протягивая руку к своему дробовику.

— Не дергайся, ниггер, я снесу тебе чердак прежде, чем ты вытащишь свою базуку из чехла, — обнадежил его белый. — Нет, я не собираюсь тебя убивать. Просто из таких блудняков нет выхода. Если ты не понял, это уже не совсем тот Манчак, по которому ты катаешь куриц и ссыкливых мягкозадых фраеров.

Снова, незаметно для себя, пропустив мимо ушей «ниггера», Самюэль огляделся. Белый прав. Что-то начинало неуловимо меняться, но он не сумел бы сказать, что именно. Просто на них надвигался тот самый Манчак, который он так упорно рекламировал и навязывал туристам, пока тем не начинало мерещиться, что так и есть. Но в такие моменты он никогда не видел его сам. Болото и болото.

— Ну и что делать будем?

— Да ничего не будем, дальше пойдем. Манчак еще даже не начался толком. В конце концов, я сюда для этого сюда и приехал, а тебя сюда никто силком не волок.

— Черт, «снежок», а ты прав, — рассмеялся неожиданно Самюэль, — ну, посмотрим, что будет дальше. Слушай, мужик… После той пальбы, что ты устроил намедни, меня так и подмывает спросить кое-что, хоть этого делать и нельзя.

— Можно, мне все равно, — утешил его белый.

— Ты что — профессиональный убийца? Только по-чесноку, а, мужик?

— Нет, — просто ответил белый.

— А ты убивал в своей стране?

— Да, — сказал белый.

— И чего? — Несколько непонятно спросил его Самюэль.

— Да ничего. Просто в один прекрасный день я понял, что все эти дебильные законы той страны, где я жил, не про меня писаны. Даже в вашей ебаной Америке, ворвавшись в твою чертову халупу, или хижину, или любую ссаную дыру, которая принадлежит какому-нибудь мистеру Смиту, я могу быть уверен, что ее владелец сделает из меня сито и скормит собакам, а власти скажут ему, что он был прав. И отправят к психоаналитику. Лечить нервы. И ты знаешь, что он прав. И я буду знать, что он будет прав, а потом, недолго, что он прав, а потом, совсем недолго, что он был прав. А самое главное, что он будет это знать, сечешь? Если он верит в Бога, то ему и ваш поп отпустит грехи. А если я сделаю это у себя дома, то я буду, для начала, как минимум год сидеть в тюрьме или находиться под следствием, которое угробит мне нервную систему и молиться, чтобы власти пришли к выводу, что я имел на это право. Если нет — мне пиздец.

— Это как? — Поразился негр.

— А вот так! — Ответил белый.

— Странная страна у тебя, парень, — задумчиво протянул негр.

— Ты не представляешь, насколько ты прав, парень, — согласился белый, закуривая то самое сушеное ослиное дерьмо пополам с табаком.

Около часа лодка Самюэля неслась по Манчаку стремглав, на высоких оборотах. Он был порядочным человеком и обещал показать белому Манчак. А тот начинался далеко после обычных маршрутов, где он катал кур и гусей, пищавших от восторга при осознании собственной храбрости. Он слышал о ниггерах, что рисковали ходить и дальше, но это были или убитые джанки, или выпускники Папы Лякура, о чем предпочитали помалкивать многозначительно все. Почти помалкивать, усмехнулся он. Так вот. Джанки не возвращались, ученики Папы Лякура — когда как, а простые идиоты, которые порой арендовали лодки и устремлялись на Манчак в одиночестве, или группами, вооружась картами и прочей хренью, которая тут стоило дешевле жизни человека, то есть меньше, чем просто «ни хуя», пропадали полным составом. Разок даже пропала в Манчаке довольно серьезная экспедиция, которую возглавил, как ни странно, один из учеников Папы Лякуру. Тут было дело темное — куда девались они все, включая ученика, но факт был налицо — яйцеголовых как корова языком слизнула, вместе с лодками, палатками, аппаратурой и прочей научной хренью.

Да, Самюэль знал Манчак, действительно, знал. Лучше всех, кроме Папы Лякура, которому, надо полагать, средством передвижения служили аллигаторы, но в остальном — лучше. Знал он и места, куда соваться нежелательно, куда соваться очень нежелательно, а куда и вообще нельзя. Какие бы бабки не предлагали шизофреники с научной степенью или просто так. Белый этот не был ни тем, ни другим, но Самюэль поймал себя на мысли, что ему хочется показать этому человеку тот Манчак, что тот оплатил. Настоящий. Дальний, как его назвали бы на берегу.

— Все, мужик, кончился Манчак для кур, — весело оповестил он белого. Тот кивнул, не оборачиваясь и прибавил: «Скинь обороты, Самюэль. Время посмотреть вокруг».

Самюэль послушался и скоро Манчак стало слышно. Он поймал себя на том, что рев мотора придавал ему, оказывается, бодрости. А белому, судя по всему, бодрость эта была не нужна, он и так чувствовал себя в своей тарелке. Такого человека Самюэль еще не видел. Хотя видел всяких. Самых разных. Его самого, хоть и почитали самоубий цей и выпендрежником все, кто занимался тем же самым, нарков, любопытных, просветленных, как им чудилось, да кто только не кормил аллигаторов Манчака!

Лодка тихо стукнулась о какое-то препятствие. Сэм остановил мотор и направил в воду прожектор.

Синими, осветленными водой Манчака, глазами, смотрел на них утопленник. Не из тех, что не достались аллигаторам. Это был чернокожий, сейчас, правда, скорее, пепельного цвета. Рот его был перекошен, словно в крике ненависти и боли, а на шее красовалась обросшая тиной колодка. Раб.

Жуткий грохот разорвал тишину над Манчаком. Белый стрелял, на сей раз вытащив свою чудо-гаубицу из сумки. Утопленник, завертевшись от удара пули, ушел под воду.

— Это тебе был привет от Манчака, чувак, а ты и обоссался, — удовлетворенно сказал Самюэль.

— Я стрелял не в него. Я стрелял в колодку.

— За каким хуем?! — Поразился негр.

— Он искал свободу. С колодкой на шее человек свободным быть не может. Вот и все. Еще дебильные вопросы есть? Или ты собрался поведать мне, что ученые по сю пору не в курсах, отчего это жмурье времен правления на Юге французов, выглядит так, словно только что из морозилки? И почему их не едят аллигаторы? Да все просто, как задница младенца — аллигаторы едят только то, что принадлежит им. А эти — эти принадлежат Манчаку. Человек, которому достало прыти сперва сорваться от хозяина, предпочтя болото, а потом вырваться из рук Манчака ко мне, стоит сорока баксов.

— Э?

— Патрон для моего ружья стоит сорок баксов в магазине, — пояснил белый, снаряжая ствол новым патроном. — Мне они достались подешевле, но не суть.

— Ты истратил сорок баксов для выстрела по деревяшке прошлого века? Чтобы отпустить на волю давно утонувшего негра?

— Позапрошлого, — поправил его белый. — Да.

— Ты ебнутый, — благоговейно прошептал Самюэль.

— Да, — снова согласился белый, — но твой беглый прапрадедушка бы меня оценил.

— Маршруты для туристов совсем кончились, «снежок», — порадовал белого парня Самюэль минут двадцать спустя.

— Наконец-то. А до того что кончалось?

— Для кур, — напомнил Самюэль.

Белый снова закурил и уставился во мрак.

Некоторое время они плавно шли по воде Манчака. Самюэль старался не думать о том, что лежит под ними. Или — что может лежать. Или — что может всплыть. Не со дна. У Манчака нет дна. Есть только его история, да и то с тех лишь пор, как сюда, на свою голову, пришли люди.

Сидевший на носу белый вдруг поднял руку, указывая ей прямо перед собой. Самюэль приподнялся и увидел, в сдвоенном свете огромной луны и прожектора, у дальнего к ним островка, странно светящуюся лодочку.

— А это что еще за чертовщина? — Буднично спросил белый. Негр в ответ громко и долго выругался.

— Мы попали, мужик, — сказал он мрачно.

— Это куда это мы попали? — Поинтересовался белый. — Какое-нибудь жуткое местное привидение?

— Да нет, похуже. Это группа белых чертей, не тех чертей, что вырвались из ада, а из тех, что бегают по земле. Если они заняты своими делами у себя в норе, то нам повезло и, может быть, мы проскочим. Если они сейчас выйдут на берег, то нам, — он выдержал небольшую паузу, — пиздец.

— И чем это они, интересно, таким страшным заняты? Учитывая то, чем занимаются твои «братья» прямо посреди поселка и посреди бела дня?

— Мужик, — совершенно серьезно отвечал негр, — лучше тебе этого не знать. Да и мне — тоже. Но одно сказать могу. Дети здесь пропадают очень часто. Белые дети, — уточнил он.

— Понятно. А почему вы решили, что дети и белые?

— Аллигаторы порой не все доедают. Наши дети все на месте. Эти белые не боятся Манчака. По крайней мере, сюда они добираются, а это о многом говорит. Манчак покрывает все… — Задумчиво проговорил Самюэль, не отрывая взгляда от светящейся лодки.

— Как видишь, не все, — спокойно сказал белый, поудобнее пристроив ружье в руках.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, они же напоролись на нас.

— А?

— Немного поменяем акценты. Это не мы напоролись на них. Это они напоролись на нас. Я их не люблю.

— А я думал, что тебе все одинаково до пизды, — сказал Самюэль все так же негромко.

— Многое. Но этих — не люблю, — отвечал белый.

Самюэль ли накаркал, белый ли был прав, но группа людей как раз вышла из густого кустарника на острове и стали рассаживаться в лодке, заведя мотор.

— Удрать от них не получится, — мрачно поведал Самюэль, — движок у них намного мощнее моего.

— А мы и не будем никуда удирать. Мы идем вперед. А они идут, насколько я вижу, туда, откуда мы пришли.

— Верно. Туда, куда идем мы, ни один дурак не забирался, во всяком случае, удачно. Эти забились дальше всех.

— Ну, вот и славно, — молвил белый, поудобнее усевшись на скамье и положив свою жуткую двустволку на согнутую правую руку.

Лодки сближались.

— Если кто-нибудь из них поднимет руку, — сказал белый, — им хана. Самюэль воздержался от комментариев этого бредового заявления. Сам он не смог бы даже поддержать белого огнем — катером нужно было управлять, это было не тихое озеро в штате Миссури, а Манчак.

На светящейся неоновыми синими огоньками лодке, где, в свою очередь, вспыхнул мощный прожектор, кто из белых, а было их пятеро, действительно поднял руку. Но пассажир Самюэля, которого прекрасно было видно в свете прожекторов и луны, отрицательно, будто стараясь отсоветовать или от чего-то отговорить пятерых белых чертей, покачал головой. Но его не приняли всерьез, руки подняли еще двое. Тогда белый встал на носу и вскинул к плечу ружье, как-то выжидательно склонив голову набок. В ответ с сияющей лодки просто и без затей застучали два автомата. Накрывая их жалкий треск, гладь Манчака, рассекаемая килями двух сближающихся лодок, огласилась тем самым жутким грохотом, что уже несколько раз доводилось слышать Сэму. Сперва он не понял, куда стрелял белый — из лодки, что была уже практически напротив, в воду никто не вылетел, но потом сообразил — мужик, которого пустили ночевать в «Ритц-Карлтон» в костюме разнорабочего, бил по лодке — чуть ниже ватерлинии. Первая пуля развернула лодку с пятью взрослыми мужчинами поперек течения, вторая, судя по всему, доломала ей киль и вышибла здоровый кусок дна. От удара второй пули один из пассажиров вылетел-таки за борт, но, собственно, хуже, чем остальным, ему не пришлось. Лодка быстро, неестественно быстро, почти камнем пошла ко дну, подгоняемая, по сути, собственным двигателем, а белые очутились в воде. Молчаливыми, жуткими, извилистыми тенями кинулись к ним со всех сторон аллигаторы, чьи алые глазки уже примелькались вдоль всего пути Самюэля и его пассажира. Белый быстро переломил свое ружье, вылетевшие гильзы звякнули по дну лодки, сноровисто сунул в стволы два новых патрона. До тех пор, пока вскипевшее под луной Манчака кровавое пиршество аллигаторов не скрылось из виду, он не сводил с лодки глаз. Затем он преспокойно повернулся спиной к там происходившему и уселся на свое место, положив ружье на согнутую в локте правую руку.

— Вот и все, — негромко проговорил он, — а ты говорил, что Манчак все покрывает. Он не покрывает. Он терпит. До поры. Это ты только что видел сам.

— Да, мужик. Тут не поспоришь, — согласился Самюэль.

— Добро пожаловать на Манчак, — вдруг сказал белый, — туши прожектор, зажигаем факелы. Хотя нет. Не надо тушить. И факелов не надо.

— Ты о чем?

— Ты все еще всерьез думаешь, что, вписавшись в такой блудень, как этот, вернешься домой, а мне только и надо было, что пострелять по каким-то выродкам? Оглядись, парень. Вокруг тебя, наконец, настоящий Манчак.

Самюэль послушался. И, как и в первый раз, он снова увидел, что белый прав. Манчак поглотил их лодку, он был повсюду — на сей раз это был тот самый Манчак, которого боялся Самюэль, хотя и знал его. Хотя бы понаслышке и чуть-чуть — лично.

— Ты, блядь, куда меня завез?! — Спросил он, и вопрос этот не прозвучал по-идиотски, несмотря на то, что кормило было в руках у самого Самюэля.

— Забей на все, ниггер. Ты там, куда обещал доставить меня. Вот я тебя и доставил.

— Слушай, «снежок», ты будь хоть немного повежливее, твою мать! — Заорал Самюэль, перебрав на сегодня впечатлений. Белого это ничуть не смутило.

— Ты знаешь, мы всю жизнь ставим себе какие-то нелепые запреты, большая часть которых ни хера не стоит. Вот я назвал тебя «ниггер» — и ты разозлился. А почему? Ты зовешь меня «снежок». А я, кстати, вообще никаким боком к вашему рабству не прислонялся. Но тебе наплевать, верно? Я — белый, этого достаточно, чтобы ниггер мог позволить себе все. А почему ты разозлился, повторю вопрос? Ты знаешь происхождение этого слова? Сомневаюсь. Откуда оно пошло? Это ведь простой набор букв, не более того. Однажды я просто решил, что можно позволить себе все, что придет в голову. Это не «теория вседозволенности», хотя «теория», наверное, слишком сложное для тебя слово. В общем, это не «что хочу, то и ворочу», а просто проверять на вкус, как и что работает.

— Ну, и что случилось? — Все еще очень недобро спросил его негр.

— Знаешь — ничего. Брякаешь людям, что приходит в голову, а они теряются. Или говоришь то, что они и сами знают, и что сам давно хотел сказать. Это нарушение правил игры. Очень мало, кто на этом свете способен быстро перестроиться. Люди, в массе своей, работают, живут и думают стадом. Их реакция, как вот твоя, рефлекторная, разум тут не при чем. Сейчас я его задел, а кроме того, у меня на руках ствол, вот ты и призадумался. Смекаешь? Так о стаде — это, я думаю, ты уже прекрасно понял. Особенно учитывая вашу народную тягу сбиваться в кубло.

— Можно подумать, вы, белые, в кубло не сбиваетесь.

— Сбиваемся, — легко согласился пассажир, затягиваясь своей странной сигаретой, — но я принадлежу к одной очень странной нации. Это нация одиночек по сути своей. Абсолютно асоциальная. Как мы вообще умудрились собраться в нацию — это, пожалуй, основная ее загадка, которую никто в упор не видит. Мы — нация одиночек. Каждый сам по себе. Эгоистичные, завистливые, упрямые, ленивые, жадные, охочие до любых долгов, если они позволят скинуть свои заботы на чьи-то плечи. Жестокие, зачастую вообще без причины. Добрые, отзывчивые и щедрые всегда не к тем, кто этого стоит. Прислушиваемся и жалеем не тех, кого бы надо, а тех, кто громче вопит, в общем, полный набор с абсолютно фаталистическим отношением к жизни и верой в доброго дядю тут, на земле. Мы объединяемся только в годины великих бедствий, войн и так далее, а затем снова разбегаемся по кустам.

— В прямом смысле, что ли? — С интересом спросил негр.

— К сожалению, нет, — мрачно ответил его странный пассажир.

— А еще что о вас расскажешь? — Не отступал потомок дяди Тома.

— У нас богатейшая земля, с которой ни одна блядь ничего не имеет, не имела и иметь не будет. Имеют те, кто всех имеет. У вас хоть слегка делятся, а арабы вон на полном серьезе содержат своих граждан. Нет на земле другого такого народа, который бы так, как мы, всегда отчаянно дрался за право оставаться рабами, лентяями, невеждами и пьянью. Я вот смотрю на нашу страну и думаю — тут сделано все, чтобы мы реализовали мечты. Но не свои. А чьи-то. Какое-то странное, причем принудительное самопожертвование. И ладно бы, мечты близких людей. Нет. Власть имущих. Причем выбрать из них тварь наиболее омерзительную невозможно — это давно уже одна большая раковая опухоль. Самое же смешное, что этого никто не хочет видеть. Моя, блядь, Родина — реализуй чужую мечту! Девиз на все времена. И при всем этом — всякий из нас будет метаться в поисках жестких, прочных, незыблемых констант, неважно, какого происхождения, чтобы укрепиться на них и успокоиться. И, обретя константы уровня «Так и только так!», он, наконец, успокоился бы, если бы не вечный шип в седалище под названием: «А если нет?» Вот такая вот поебень.

— Вот это ты разговорился. А я думал, ты говоришь только в случае пожара.

— В этой жизни я сказал уже достаточно для того, чтобы меня не услышали. А это — еще одна наша черта. Все мы, идиоты, любим свою страну. Беда в том, что мы очень легко обучаемся путать ее с государством. Я — нет.

— Орел. То-то я гляжу, что тебя черт принес аж на Манчак. И тут ты в два дня умудрился оказаться один против всех, — улыбнулся негр. Но белый шутки не принял.

— Если жизнь ставит тебя в ситуацию «один против всех», ты в любом случае в выигрыше. При любом исходе ты все равно герой. Да мне, как ты уже понял, похуй.

— Угу. Только ты забыл сказать, из какой-такой дикой страны ты вынырнул. Кто ты?

— Я русский.

И тут тишину, слегка разбавленную гулом мотора, прорезал какой-то инфернальный звук, вырвавшийся откуда угодно, только не из горла существа из плоти и крови. Даже если плоть и кровь оно обрело лишь на время. Белый, глазом не моргнув, выудил откуда-то из куртки мобильный телефон, продолжавший орать, и спокойно бросил его в воду, что-то присовокупив на родном языке, что прозвучало примерно так: «Da kak zhe sh ti zaeb…»

После чего лодка продолжила путь все в той же тиши Манчака, слегка разбавляемой гулом мотора лодки Самюэля.

Манчак просто был вокруг. Просто вокруг был Манчак. Описать это состояние Самюэль бы не взялся, а белого, похоже, одолевали какие-то своим мысли. Пару раз Самюэль ловил себя на ощущении, что он в лодке вообще один. Просто один. Совсем. Страха это не вызывало, в конце концов, могла же душа белого на время свалить — эта мысль, кстати, тоже не казалась Самюэлю не то, что сверхъестественной, но даже хоть сколько-то необычной.

Манчака дышал им в лицо. Сотни, тысячи лет Манчак оставался Манчаком, даже когда он еще не носил этого имени. Словно существовал он в этом мире сам по себе, одиноко и полностью обособленно.

На этот раз отсутствие белого было столь сильным, что темпераментный негр не выдержал.

— Эй, мужик с чугунными мудями, ты тут? — С натужным, признаться, весельем, спросил он.

— А… Ты тоже это чувствуешь, да, Самюэль? Забавно… Видно, тут, наконец, человек сталкивается сам с собой.

— Ты о чем?

— О Манчаке. В конце концов те, кто говорил, что мы приходим в этот мир одинокими и уходим из него одинокими, или лгал, или лицемерил, или просто недоговорил, или сам не знал, что несет. Приходим мы, хоть ты обоссысь, с матерью, даже если в следующий миг она тебя пристроит в мусорный бак. Уходим — к Богу. На разбор полетов, дальше — кто во что верит. А вот живем мы в самом деле только сами по себе. А так круто звучало — только в приходе и уходе ты одинок, ага. Сейчас. Нет, ниггер, мы как раз одиноки в этот промежуток — от рождения и до смерти. А вот до и после в тесной компании, правда, мы этого не осознаем. Сомневаюсь, что сперматозоиды лезут в матку с думой на челе.

Негр рассмеялся.

— Мужик, у тебя на все свое мнение. И оно, мужик, реально ебнутое, — сказал он.

— И то хорошо. У тебя какое мнение о русских? Что ты о нас знаешь сам?

— Э… Водка?

— Вот. А у нас — о вас, черных, — травка, стволы и золотые цепи. Где твоя цепь, ниггер, йоу? Откуда ты это знаешь? Откуда я это знаю? С какого вообще хера мы решили, что мы это знаем? Из кино, книг и прочего дерьма. Знаешь, что самое дорогое в мире, дядя Том? Умение думать. Поэтому, хоть арабы и самые щедрые властители на земле к своим согражданам, этого они делать не дадут. А нам с тобой наши власти — и подавно. Ты же не думаешь, что вашу черную обезьяну сшибли палками с пальмы для того, чтобы усадить в Белый дом? Это проституция, не более. Как и у нас. Ваш писатель, Марк Твен, сказал кратко и емко: «Если бы выборы в самом деле на что-то влияли, народ бы никогда к ним не допустили». Вот и все. Что ваша обезьяна, что наш брутал — просто две говорящие головы. Которые ставятся по мере нужды. На экран телека. Или ты думаешь, что они сами что-то могут? Такая мысль посетила Кеннеди. Обоих. На свою задницу.

— Мужик, любое правительство нас имеет, но черный мужик в Белом доме — это круто, — сказал Самюэль, подумав.

— Угу. Только вас ваше правительство имеет со смазкой, при этом обставляя дело так, что вам самим начинает мерещится, несмотря на член в заднице, что вы присутствуете при событиях, свершениях и прикладываете даже к ним руку. Вас за это хвалят и не разубеждают. У нас попроще будет — ебёт по-простецки, по-домашнему, а утешают тем, что это еще не по самое не хочу засадили.

— Мужик, похоже, тебе будет херово в любой стране.

— Тут ты прав, парень. Будет. Но где-то мне будет наплевать на это. Вот сейчас мне вообще наплевать.

— А почему ты выбрал именно Манчак?

— Обычно человек, когда ищет себя, или покой, или свободу, неважно, норовит свалить как можно дальше от того места, где этого был лишен. По сути — с места преступления, мужик, с места преступления. Самого тупого и постыдного — против себя самого. Вот ты бы разве дернул на Манчак, если бы решил уединиться? Черта лысого. Ты бы рванул или к нам на Алтай, есть такое место у нас, или в Индию, или еще куда. Нет?

— Ты прав, белый мудак, — сердито отвечал Самюэль, которому надоело не обижаться на человека, который всю дорогу оскорблял его, как хотел, а его это не оскорбляло. — Если я тронусь башкой, кину свою Сару, всю семью и прочее, и решу свалить, на Манчак я не поеду. Рядом. Но Сару я не кину.

— Так хороша? — Сухо спросил белый. В вопросе не было ничего оскорбительного или непочтительного.

— Мужик, так хороша, что второй такой нет вообще. Ну, сам понимаешь, когда эта женщина не орет, как сирена на пожаре, — честно добавил он.

— На заметку. Рот у женщины существует совсем не для того, чтобы пререкаться со своим мужчиной, — сказал белый.

— Похоже на фразу из фильма, мужик, — снова засмеялся Самюэль, — это откуда?

Вместо ответа белый похлопал себя по голове, дескать, отсюда.

— Но почему все же Манчак?

— Знаешь, Самюэль, порой надо просто делать то, что считаешь правильным. И потом не ебать себе мозги анализом. Так было надо — и все. Вот я здесь.

— Тебя так достала твоя страна? Или люди? Или что?

— Манчак лучше. А одиночества мне хватает и без вас.

— Нас?

— Вас. Всех. Белых, красных, черных, желтых, шлюх, королев, пидоров и мачо. Правителей и властителей, друзей и врагов, любящих и ненавидящих женщин, всех. В целом. И прочего, что еще сильнее заставляет меня чувствовать себя одиноким.

— Мужик, тебя слушать реально странно. Кажется, что ты совсем прав, но одновременно — что это такой олений гон, какого мне сроду слышать не доводилось, — сказал негр.

— А ты представь, что это просто странная радиопередача. Хочешь, не хочешь, а слушать придется — если ты едешь автостопом, а шофер слушает Бритни Спирс.

— Это я тут «автостопом»?

— Пока — да. А я нет. Потому, что я знаю, кто я и куда мне надо. А у тебя куча целей, одна другой мельче. У тебя есть большая цель, дядя? Я не имею в виду мешок ганджубаса и цепь, толщиной в слоновий хобот.

— Есть, — ответил Самюэль, — но это не твое собачье дело.

— Прекрасно. Только потом не заплачь, когда выяснишь, что она не стоила и ломаного медяка. Так бывает. Со мной так и было. Я тоже… Достигал. Добивался.

— А чего ты добился там, в России? — С интересом спросил Самюэль.

— О, много чего. Проблем с официальной церковью за ряд статеек в сети о триединстве души, о душе, разуме и ведогоне, хотя тебе похер, проблем с правительством, звучит, да? Проблем с законом. Чего еще может добиться ебнутый, вроде меня?

— И как же тебе дали свалить?

— Когда слишком много могучих пауков гоняются за одной мелкой мухой, все шансы у нее. Особенно, если цель у пауков одна. С нашим менталитетом это вообще просто — у нас говорят: «Иван кивает на Петра». «Иван» и «Петр» — это имена, если что. Так что, пока думали, кто меня объявит в розыск по неявке сразу на три суда в один день, я и отвалил через ваше посольство. Впервые со времен СССР. Беженец, твою-то мать. Так меня привезли в Нью-Ак, как у вас говорят. По идее, я должен уже неделю как работать на новой работе во вред старой родине.

— А ты?

— А на что похоже то, что делаю я?

— Идешь по Манчаку с самым тупым ниггером Нового Орлеана.

— Я иду тут один. Ты пока что еще не тут. Ты еще дома — наполовину. И мечтаешь туда вернуться. Но тут, извини, облом. С Манчака не возвращаются.

— А ты не боишься, «снежок», что пугая черного парня, ты получишь в спишу заряд картечи, а черный парень вернется домой?

— Не поможет, мужик. Стреляй, если хочешь. Только сначала всмотрись.

— Во что?

— В себя. Но это уже чуть позже. Пока — в Манчак. Огромную могилу, откуда выхода нет. И дна в нем нет. И берегов тоже нет. И слово «могила» тут совсем не то значит, что привычно под ним понимать.

Помолчали. В кустах на берегу мелькали все те же алые огоньки. Одичавшая луна лила свет так, что деревья отливали серебром, видимые в ее свете до последней веточки. Хижины, что попадались им еще несколько миль назад, давно уже перестали попадаться. Манчак не пускал сюда людей — точнее, не позволял тут оставаться на своих условиях. Аллигаторы тут были не при чем.

— Болото, проклятое Королевой Вуду. Красиво сказано.

— Ты не веришь в вуду или в проклятие?

— А что я тут, по-твоему, делал бы тогда? У вас одно, у нас другое, я же полагаю, что Бог один. Просто явился к разным народом в том облике, в котором те могли его принять.

— Вы так и не смогли когда-то, — негромко сказал негр.

— Смогли. Но мы — люди. Без убийства мы не можем. Причем самого жестокого. Бог знал это и потому дал людям это сделать. Для примера. Подсказки. Искупления. Науки, — белый вспыхнул на миг какой-то лютой, холодной яростью и Самюэль поневоле перестал дышать, вспомнив, на что способен этот парень, — Вся наша жизнь — это один непрекращающийся урок, постоянное наставление, бесконечные подсказки, данные нам для того, чтобы мы сделали ее лучше! Но суть их мы, полагаю, поймем, лишь когда притащится мрачный дядя с деревянным метром. Мы — для вас, вы — для нас, да ты хоть раз думал о том, что, соблюдайся все законы, неважно, хорошие или плохие, на земле был бы уже рай?! Я не о наших заповедях и не о вашей вере, я даже про те, простые, что на бумаге — где, 6лядь?!

— Ты не любишь законы, парень, — негромко сказал негр, — нет, все их не любят, но у тебя вообще какая-то болезненная ненависть.

— Я вообще редкий образец. Чужой в любом временном и пространственном отрезке, круто звучит, правда?! А на деле — я просто человек, который ненавидит лицемерие. Тупость. Нежелание думать даже если от этого зависит твоей же, блядь, карман — и я, блядь, сейчас говорю ни хуя ни о «ноу-хау», или открытии «Клуба юрких щекотунчиков».

Манчак просто был. Белый смолк, закурил. Кажется, он жалел, что так разговорился. Самюэль не стал его дергать. В конце концов, Манчак был и у него. Случился раз у ниггера Манчак, — как-то странно подумал о себе Самюэль. «Где ты был, Самюэль?» — спросят они. «Йо, братья, вы не поверите, блядь! Со мной случился Манчак!» Белого надо в клетке держать. Он опасен. Не потому, что стреляет, а потому, что говорит. Ощущение, что не он вез белого, а тот его, не проходило. Если дать этому ебанату рупор, он точно наделает беды. А какой? Это я думаю, или меня так заставили думать? Черт, ниггер, а ведь ебаный белый прав — думать нас учить никогда не станут. Иначе кому станет нужен негр в Белом доме? Да и сам Белый дом? А у этих, в России, видать, просто все в крови утопят, правду искавши. Этот мудак, который стреляет быстрее, чем думает, кажется, здорово русский. Странная мысль. «Здорово русский». Это как? «Здорово негр». А это? Но ведь мне самому понятно? Понятно. А что не так? Да слов не хватает, блядь!

Белый резко встал, вскидывая ружье к плечу, когда они шли по узкой протоке ужасной воды Манчака меж островков.

— Успокойся, мужик, тут не в кого стрелять, можешь убрать свою базуку. Людей тут точно нет, — усмехнулся кормчий.

— Да? А аллигаторы? Это для начала. Да и потом, двое дебилов тут уже шароебится. Ты и я. Мало? Ты уверен, что на всю планету только два таких дебила? И ты уверен, что они тут не с каким-то, более низменными мечтами? Вот и я не уверен. А если ты об оборотнях… Мужик, пуля из этого ружья сажает на зад слона — и это не реклама, ты видел. Ты бы хотел, будучи оборотнем, словить такую в башку? Если не убьет, допустим, не берет, на время забудешь, как тебя зовут. Свалить успеем. Да и вообще, отъебись от меня, ниггер. Мне спокойнее с этой штукой. Если станет мешать, я ее просто уберу. Понял?

— Значит, все-таки, боишься, «снежок», кого-то встретить? — Рассмеялся Самюэль.

— Да. Боюсь. Только наоборот. Я боюсь никого не встретить, — сухо ответил белый и Самюэль понял, что тот не врет.

Они медленно вошли в неприятно узкую протоку меж двух длинных островов.

— Забавно. Чем дальше в лес, тем больше дров. Ощущение, что воды становится меньше, а земли больше. Тут, часом, пустыня дальше не начнется? — Спросил белый.

— Ты много говоришь. Что ты видишь такого? — Неожиданно спросил Самюэль, поняв, что белый уже, кажется, забыл, о чем спрашивал, впившись глазами в кусты.

— А ты всмотрись. Толпы. Их просто толпы, — белый повел стволами, показывая на берег.

Белый был прав. Берега кишели людьми. Бывшими людьми. Или ставшими, наконец, людьми. Теми, кто умер тут много-много лет назад. То ли это были живые мертвецы, что было бы понятно, но жутко, то ли они вообще не были мертвецами, а это почему-то пугало куда больше. Тени? Призраки? Но они сами кидали тени и тут же сливались с ними, проваливались в них, чтобы, миг спустя, вынырнуть из самих себя в другом месте — так мелкая волна набегает и падает в себя же, чтобы вернуться через миг.

Тянуло жутью. Смертью. Смертью лютой, нечеловеческой. Становилось ясно, что хозяева Манчака, или рабы Манчака, никак не равнодушны к ним обоим, куда там. Они просто ненавидели их. Ненавидели всем, что оставалось от их разума или души. Но в воду они не шли. Мысль пришла сама — Манчака они хватили по ноздри, и теперь просто боятся его воды.

— Манчак переполнен ненавистью. Для боли в нем места уже не осталось. И ненависть эту принесли сюда люди, — сказал белый негромко. — Но, думаю, что ненависти к роду людскому тут хватало и до первого раба, утонувшего в его трясине. Это место ненавидит живых. Но, тем не менее, не отпускает от себя их подобия. Это и есть настоящее одиночество. Манчак создал себе свой мир. Ему это удалось. Видимо, потому, что Манчак никогда не был человеком. Нам это никогда не удается. Только единицам.

— Ты совсем ебнулся, «снежок», Манчак — адово болото, как оно могло быть человеком?! Или ты о чем?!

— А ты не видишь, что Манчак очень нехило напоминает человеческую душу, ниггер?

— Да иди ты на хуй! — Заорал Самюэль полным голосом.

— Орешь. Злишься. И они злятся. Они уже не могут думать, а ты не хочешь. Есть меж вами разница? Сейчас? Есть, но чисто физическая.

Тени на берегу наливались плотью, они бежали по берегу, протягивая к лодке руки. Призраки?! Да нет, твою мать, скорее, осатаневшие от голода беглые рабы, которые хотели свежей крови и мяса. Глаз у теней не бывает, а эти смотрели во все глаза. Если бы Самюэля спросили, что в их взгляде самое жуткое, он бы ответил, не думая: «Надежда». Никогда еще он не видел и не чувствовал, чтобы чья-та надежда внушала такой ужас. Ружье в руках белого уже не казалось ненужным. Если острова скоро не кончатся, то эти ребята одолеют свой страх. И плоть их станет совсем уже настоящей, хотя и давно мертвой. Или протока станет совсем узкой. Самюэль достал из ящика дробовик и одной рукой передернул его цевье.

Толпа его сородичей, как ни крути, мелькнула в голове у Самюэля мысль. Они же были одной крови, нет? Пусть когда-то? Но он не сомневался, что, попади он в их странно-вытягивающиеся руки, эта мысль мертвецов не остановит.

Тут он понял, что добавляет ужаса. Топот. Шлепанье десятков босых ног по берегу. По самой кромке вода Манчака. Молчание, тихий гул движка и топот, становящийся все более слышимым. Протока сужается? Или они все больше входят в этот мир?!

— Протока расширяется, Самюэль. Мне кажется, лучше не стрелять. Манчак показал нам границу — то есть, тебе показал. На будущее. Что она есть всегда. Как и равновесие. Если мы проявим злобу, с берега ответят тем же. У нас одиннадцать выстрелов на двоих, у них? Так всегда в жизни, мой ниггер, так всегда.

— Блядь! — Только и смог вымолвить Самюэль.

— Согласен, — тяжело вздохнул белый. Протока вырвалась из объятий островка и истошный, многоголосый вой, вой тоски и жадности, вой сожаления, не животный, но худший — человеческий, идущий из самой сути бытия этих тварей, когда-то бывших людьми, огласил Манчак. А может — людьми без всего, что делает их людьми? Но что это? Ответить на это мог бы разве что Папа Лякур, если бы был тут и пожелал ответить. Сам Самюэль даже не пытался.

— Сомнения еще есть? Если нас собирались жрать, то мы могли бы стрелять с каким-то эффектом. А ты говорил — «стрелять не в кого». Есть, в кого. Всегда есть.

Какое-то время плыли молча. Оба человека, белый и черный, курили и внимательно смотрели перед собой и по сторонам. Молчание снова нарушил Самюэль.

— Ты слыхал, что Манчак хотят осушить? Точнее, хотели? Те самые белые, что не верят ни во что — ни в проклятье королевы, ни в лоа, ни в своего Бога. Лютая задумка. Чистый бред.

— Бред, — согласился белый, глядя на черную гладь Манчака, — пока люди убивают королей, а подчиняются кухаркам, Манчак осушить невозможно.

Самюэль не совсем понял, о каких кухарках толковал белый, заманивший его на верную смерть, но понял, что тот согласен с ним — Манчак нельзя осушить, пока над ним висит проклятье королевы.

Тут снова показалась перед ними суша. Остров. Огромный, мрачный и какой-то седой. Как может остров быть седым? А вот так. То ли от потоков мха, падающего с деревьев, то ли от лунного света, как бы то ни было, так он и назывался теми, кто знал, о чем идет речь. Прежде, чем Самюэль успел открыть рот, белый поднял руку.

— Причаль здесь, — он безошибочно указал рукой именно туда, куда и следовало причалить, если человек понимал, что делает в своей жизни.

— Зачем? — Поразился негр.

— Zakyrpichem, — бросил белый и Самюэль понял, что тот просто не хочет ругаться здесь на языке кормчего. Он послушно ткнул лодку, мастерски рассчитав место для остановки. Белый сунул руку в сумку, достал оттуда литровую бутыль самого жуткого и дорогого ямайского рома, пачку сигар, привет с Кубы, стоимостью, как читал Самюэль, по полторы сотни баксов за штуку, несколько крупных яблок, связку красного перца и что-то еще, что Самюэль не разглядел. Белый, оставив ружье в лодке, мягко, как кошка, прыгнул на берег, постоял миг, словно прислушиваясь, а потом разложил свое приношение на камне, белом, странном камне, невесть как, оказавшимся тут и снова вернулся на борт.

— Отходим от берега, дядя, но не уходим.

— Ты знаешь, как называется этот остров? — Негромко спросил Самюэль.

— Нет.

— А как называется та часть Манчака, куда мы дошли?

— Тоже нет. Или да. А что?

— А то, что она называется «Земля Королевы». Той самой. И ты приносишь ей дары?

— Что не так? Яблоки не те? Или бухло?

— А что скажет твой Бог, белый?

— Вот скажи мне, дядя. Тебя, небось, гонял в школу твой папаша?

— Ну, гонял, — не понял Самюэль смены темы.

— А там, небось, вас, дураков, учили Закону Божьему?

— Ну, да. Учили. Да, — согласился Самюэль, вообще потеряв нить разговора.

— И что ты из него вынес?

— Что все, что не от вашего Бога, не разрешено им и так далее, от дьявола. И заповеди.

— Это все?

— Э… Да. Все.

— Круто. Почему?

— Потом я шел домой, где Папа Лякур говорил куда более понятные вещи, которые работали. И мой старик говорил, что слушать надо Папу Лякура. Хотя белого священника тоже надо уважать. Вуду было ближе.

— Вот. А теперь я скажу тебе то, от чего ты охуеешь. Тьма белых, которые ходят в церковь, читают Библию, даже соблюдают посты, знают, по сути, не больше твоего. Им думать ни к чему. Не «за», так «против», а попы это поощряют. Ты в курсе, что христианство в России иное, чем у вас? Оно куда более жесткое. Но суть не в том. Скажи мне, язычник, где гри-гри? — Вдруг сурово спросил белый. Самюэль поспешно распахнул рубашку, показывая амулет на груди. Белый распахнул свою куртку и показал маленький крестик на стальной цепочке.

— Не понял? А все просто. Если все это, — белый обвел Манчак руками, — есть, со всеми аллигаторами, мертвецами, что не гниют, а плавают, призраками, что бегают, оборотнями, Королевой, со всем, в общем, существует, то Бог позволяет этому существовать. Смекаешь?

— Но он же позволяет существовать и злу, ваш Бог? Верно?

— Э, нет. Оно просто существует. Он запрещает его. Нам. А мы что делаем? То-то и оно. Вуду ведь тоже разное, верно? Ваше отлично от гаитянского, а то — от природного, бенинского. Но суть в том, что и вуду не только для убийства и проклятий, как учат дебилов сволочи с экранов.

— Ты к чему это все?

— Ты видишь тут молнии или огонь, которые испепеляют мертвецов, топят острова и сушат Манчак, видишь улетающие в ад души беглых рабов? Нет? И я нет. Это просто есть — и все. Как вулканы, цунами, смерчи и прочее. Как люди. Со всем, ниггер, есть свои правила обращения. Моего Бога не оскорбит то, что я просто сделал то, что положено при входе в чужой дом. Скажем, разулся, или не снял шапку. Я не выбрал вашу Королеву своей.

— Э?

— Твою мать, Самюэль. Ты же не чинишь дома поломанную розетку своим тонким и коротким хреном? А почему? Током даст, вот почему. Так понятнее? Для этого есть отвертка. Я пришел в чужой дом. Там написано: «Шапку не снимать!» Я привык ее снимать. Так у нас принято, на Руси. В России. Но я ее не сниму. Чтобы морду не набили.

— Понял, — сказал Самюэль, честно подумав и помолчав. — Ты просто выразил уважуху к чужим понятиям и правилам. Так?

— Да ты чертов гений, дядя, — сказал белый и вдруг поднял руку, показывая на берег: «Смотри!»

Это была она.

Принявшая ли облик молодой чернокожей женщины, или и бывшей при смерти такой, кто теперь скажет, стояла у камня Королева Вуду. Сомнений не было ни у кого. Манчак не врал. В этом Самюэль успел убедиться. Одета она была в простое платье по моде тех лет, когда белые заперли ее на Манчаке, волосы ее падали ниже пояса, заплетенные в лавину тоненьких косичек, на руках позвякивали мелодично многочисленные браслеты, а вырез на груди позволял видеть, что на Королеве красуется еще и множество амулетов, причем, как разглядел Самюэль, недоумевавший позже, как это он умудрился сделать в свете луны, так как прожектор вдруг угас, некоторые откровенно противоречили друг другу. С острова, из-за спины Королевы Вуду, обегая бережно ее ноги, волнами, лавой пошел белый, тяжелый туман, пластами укладываясь на замершую, как стекло, воду Манчака. Королева посмотрела на камень, на подношения белого, на них самих, на полную луну — и рассмеялась.

Они никогда не слышали такого смеха — он тек, отскакивал капелью от стволов деревьев и, казалось, менял интонации, как дорогой шелк меняет цвет, струясь под лучами Солнца. Была в нем и радость, и детское какое-то удовольствие, и гордость, и повелительность в нем была. Горечь в нем была, удовлетворенное ожидание, насмешка, сарказм и искреннее веселье, дикое и бесшабашное.

Она твердой ногой ступила на воду Манчака, исчезнувшую уже под волнами белого тумана, которому тут места не было ни по времени суток, ни по погоде. Пошла к ним.

Страха не было. Обреченности тоже. Радости тоже не было.

Королева подошла к ним почти вплотную, до нее можно было бы дотронуться, приди кому из них такая идиотская идея. Белому она пришла. Он осторожно протянул руку, к Королеве и та протянула ему свою, пальцы их соприкоснулись на миг и Самюэль зажмурился.

И ничего не произошло, когда он открыл глаза. Белый самоубийца по-прежнему стоял в лодке, а Королева медленно, величаво уходила от них в лес на острове. Напоследок она остановилась и широко, гостеприимно повела рукой перед собой.

Туман исчез, будто утонув в злой воде проклятого болота, утонул, как ключ. Королевы не было на берегу. Со щелчком зажегся прожектор.

— Поехали дальше, дядя. Нам дали «добро», — сухо сказал белый, — если ты не заметил огненного дождя и камнепада с небес, то ты тут не одинок — я тоже этого не заметил.

— Слушай, мужик. А ты уверен, что ты сам не колдун? — Тяжело дыша, спросил Самюэль.

— Уверен. Нет. Просто мы сделали все правильно, вот и все. В этой жизни все просто.

— Знаешь, мужик, — вдруг рассмеялся черный, — с тобой говоришь, словно травку куришь.

— В смысле? — Не понял белый.

— А как будто, что-то тебя освобождает, только я пока не пойму, от чего. Становится как-то легче.

— М-м, это здорово, — сказал белый, — давай, ради хохмы, дальше я буду звать тебя «снежок», а ты «меня ниггер»?

Самюэль подумал немного и расхохотался.

— А что, мужик, идет, идет, да. Мне нравится твоя идея, ниггер, мне нравится твоя идея!

Манчак притих на мгновение. Лодка тихо шла по запутанным путям меж островков суши. Алые огоньки на берегу уже попросту надоели. Встреча с Королевой словно что-то сдвинула в голове у Самюэля, а может, сказалось нервное перенапряжение.

— Скажи мне, мужик, а почему ты назвал мой хрен тонким и коротким? — Вдруг спросил Самюэль.

— Да всему свету известно, что у черных самые короткие и тонкие концы на планете, — небрежно бросил белый через плечо.

— Да ты сдурел, ниггер! — Завопил Самюэль, вскакивая и сбрасывая свои мешковатые джинсы, — вот, гляди!

— У нас такие называют «на два раза поссать», — презрительно сплюнул белый, мельком обернувшись. — Спрячь и не позорься.

— А ну, покажи свой! — Самюэль и вправду рассердился.

— Не покажу, — твердо отвечал белый, — не хватало мне в лодке «снежка» с комплексом неполноценности.

— Блядь, — грустно вздохнул Самюэль, натягивая трусы и застегивая джинсы.

— Понял? — Белый торжествующе повернулся к нему.

— Что? — Спросил Самюэль.

— Ты поверил. Ты всю жизнь был уверен в обратном, но поверил. Почему? Купился? Нет. Просто никто не говорил тебе, во что верить, а во что — нет. Ты выбирал сам. И допустил возможность невозможного, «снежок». Вот так вот. Сходу.

— Но ведь облажался?! — Заинтересовался Самюэль.

— Это откуда смотреть. По сути — нет. Пример прост и доходчив. Теперь, как будешь готов поверить в то, что тебе пытаются продать, просто вспомни, как обосрался на Манчаке со своей красой и гордостью. И, кстати. Если бы я вывалил там, у себя, такую же оглоблю, я бы распугал всех вокруг.

— Теория, блядь, — рассмеялся Самюэль.

— Да. Назовем это «теория черного хера», — сказал белый.

— Как скажешь, ниггер, как скажешь, — посмеивался со своего места Самюэль.

Помолчали. Лодка тихо шла по мертвым водам проклятого болота. Да, они видели Королеву, которая, вроде как, не гневалась на них. А кто их знает, баб?

— Вот ты, мужик, знаешь баб? — Спросил Самюэль белого.

— От и до.

— И что ты о них знаешь?

— Про рот я тебя уже говорил. Еще добавлю, что женщины всегда говорят правду. Только большинство из них не знает об этом. И еще запомни, «снежок», повторять не буду. Главное в отношениях между тобой и женщиной — это не уважение, не доверие и не понимание. Главное — это успеть послать ее на хер, пока ты остаешься королем. Но. Если ты им никогда и не был, то можно не беспокоиться и идти самому, куда пошлют, не сожалея. Ибо называть этот гротеск отношениями, как минимум, неприлично. Понял?

— Типа того. А еще? — Самюэль вовлекся в странную лекцию, хоть и почитал себя знатоком бабьего племени.

— Ответ на идиотский вопрос: «Чего хочет женщина?» должен давать мужчина.

— Да, ты реально до хрена знаешь о женщинах, — отвечал Самюэль, слегка оторопев.

— И еще одну страшную тайну, как пацанский подгон. Запомни: дважды два у женщины — всегда апельсин.

— Это как?

— А вот так. Это и есть та самая женская загадка. Дважды два равно апельсин и пиздец. Вот такая вот ботва.

— А у тебя есть женщина, ниггер? — Спросил вдруг Самюэль.

— Не очень, — как-то непонятно отвечал белый.

— Это как?

— Слушай, белый мудак, чего ты хочешь услышать от глупого ниггера, который до сегодняшней ночи вообще не был уверен, что существует? Откуда мне знать, что я всю жизнь не провел в этой лодке с тобой, «снежок»? Понял? Вот попробуй сам ответь — у тебя есть женщина?

— Есть! — Гордо ответил Самюэль, подумав не более секунды. Но — подумав.

— Ебаный расист, — горько сказал белый, — вот всегда у вас, у белых тварей, на все готовые ответы и все у вас в шоколаде. Вот не мог оставить черножопому парню хоть крошку самоуважения.

Это был уже перебор. Самюэль выронил кормило и упал на дно лодки. Дикий смех раскатился над Манчаком. Белый кинулся к рулю, что-то бормоча на незнакомом языке. А Самюэль катался по дну, хрюкая и заливаясь слезами. Черт, да ради такой поездки стоило рискнуть задом! Наконец, он пришел в себя, сел, закурил и некоторое время смотрел, как белый ведет его лодку. Справлялся тот недурно, стоило признать.

— Ты водил лодки? — Серьезно спросил Самюэль.

— Нет. Никогда, — отвечал белый и негр мог бы поклясться, что тот говорит правду.

— Тогда для ниггера у тебя нехило получается на первый раз, — снисходительно сказал он, усаживаясь на место белого и кидая ноги на нос лодки.

— Да, масса, капитан, — покорно проговорил белый.

Манчак, Манчак, Манчак…

— У меня часы стоят, — сказал вдруг Самюэль, очнувшись и выйдя из игры. Он шагнул назад, к белому и тот спокойно передал ему руль, протиснувшись мимо того и пройдя к себе на лавку.

— Это, «снежок», не беда. Лишь бы хрен стоял, — равнодушно сказал он.

— А твои часы?

— А у меня их украли в шестнадцать лет. С тех пор у меня никогда не было часов. Только на телефоне. Вообще, мне кажется, что часовщики сейчас живут только на тупых понтах человека. Кому сейчас нужна на руке эта хрень, если часы встроены в каждый утюг?

— Ну… Не скажи, ниггер, хороший «Роллекс» еще никому не помешал, — уверенно сказал Самюэль.

— Да ладно? А чем помог? Время показал? Готов спорить, что самый затраханный китайский мобильник покажет точно такое же время, как и «Роллекс». И что это, кроме понтов? Посмотрите, я мужик с яйцами, у меня «Роллекс»! Я отожму у тебя его в переулке, где будут твои яйца? Отпадут? Нет. Выходит, я унес их с собой. Не стоит привязывать свои яйца к «Роллексу», — сказал белый.

— Назовем эту байду «теорией мудей Роллекса» — важно, как на заседании академии наук, сказал Самюэль.

— Согласен с вами, коллега, — скороговоркой, вежливо и коротко поклонившись назад, отвечал белый.

Луна билась с Манчаком не на шутку, стараясь хоть слегка разбавить его черную, жуткую тьму серебром. Но это было не под силу даже Солнцу, потому ночное светило проиграло, как обычно. Манчак победил. Да и Солнце лишь слегка меняло Манчак — тот, как оборотень, выворачивал слегка самое себя, но чуть глубже под воду…

— Посмотри вперед, ниггер, — негромко сказал Самюэль.

— Смотрю. Остров. Что это?

— Это «Сердце». Так его называют. Я тут второй раз. Первый раз был днем. С отцом. В юности.

— Почему «Сердце»?

— Потому, что. Говорят, что от этого острова порой встают пути ко всем остальным островам, но всегда по-разному и к разным. Прямо из-под воды. Дно Манчака уходит еще глубже, во тьму, а на воде цепью встают островки, по которым можно ходить. Один из них и ведет на Остров Счастья. Правда, готов спорить, что те, кто туда добирался, достали Остров одинаковым желанием: «Выведи меня отсюда!».

— Какое дно может быть у Манчака? — негромко спросил белый и Самюэль примолк, задумавшись.

— Никакого. Значит, это брехня?

— Почему? Дна нет, но и дороги могут вставать. Одно другому не мешает. Не мешали же мы друг другу при встрече с Королевой Вуду.

— Понятно, ниггер, — задумчиво сказал Самюэль.

— А раз понятно, то причаливай.

— На кой?

— Я приехал. Я же говорил тебе, что отсюда нельзя вернуться. Вот я и пришел, куда хотел. А возвращаться я не собирался, если что.

— Ты ебнулся? — Оторопел Самюэль.

— И давно. Когда еще не понял, куда мне надо. Зато теперь я в порядке.

— Да тебя тут сожрут еще до рассвета! — Уверенно сказал Самюэль, но белый поднял на него свое ружье.

— Делай, что тебе говорят, «снежок», — сказал он.

— Будешь стрелять? — Спросил Самюэль, — ну, верно, ты же говорил, что отсюда никто не вернется.

— Буду, если не причалим.

Белый не шутил. Самюэль причалил.

— Выходи, Самюэль. Покурим. На прощанье.

Они закурили.

— Ладно, «снежок», — сказал белый, — теперь ты до хера знаешь про Манчак. И про женщин. А я и вправду остаюсь. Я для этого и шел.

— А я?

— А тебе надо домой. К Саре и прочим.

— Почему ты хочешь умереть, ниггер?

— А кто говорит о смерти?

— Тут нечего есть. Вода, правда, есть.

— Один наш военный говорил так: «Есть, из чего стрелять, будет, что поесть». Аллигаторы съедобны. Если ты об этом.

— А оборотни? А мертвецы? А…

— Ну, парень, тут как карты лягут. Я хотел уйти — я ушел. Я хотел выжить — я выжил. Я хотел на Манчак — я пришел. Манчак звал меня очень давно. Так что теперь ты снова видишь — он похож на человеческую душу. Видимо, чем-то родственную. Это — дождавшийся Манчак. Хреново то, что курева у меня скоро не будет, если, допустим, я поживу еще какое-то время. У тебя есть запас? Я заплачу.

— У меня коробка «Верблюда», я закупался в городе утром. Всегда беру помногу, не люблю магазины.

— Я тоже. Вот и оставь, — белый дождался коробки, кивнул, кинул на плечо свою сумку и снова сел на землю.

— Слушай, ниггер, а если ты найдешь Остров Счастья, что ты будешь просить? — Вдруг спросил Самюэль. С этого белого станется как подохнуть, так и вернуться.

— Странный вопрос, — сказал белый обиженно, — ясное дело, что конец, в два раза длиннее твоего. Я помашу тебе им при следующей встрече.

— А если без дураков? — Усмехнулся Самюэль.

— Если без дураков, то это не твое собачье дело, — передразнил белый негра.

— Я вернусь сюда. Через… Некоторое время, — сказал Самюэль, помолчав.

— Ладно. Через месяц. Только днем.

— Месяц?!

— Минимум. Если уж так тебе приперло. Я буду ждать тебя на острове, где мы встретили Королеву Вуду. Или не буду. Тогда приходи еще через месяц. И так, пока не надоест, или пока не увидимся, «снежок».

Манчак ждал и дождался. Белый шел и дошел. Луна, наконец, поползла по небу, а заглушенный движок позволил услышать давящую, вечную, тревожную тишину злого места.

— Тебе вообще не страшно? — Спросил Самюэль. Белый пожал плечами. Любимый жест. Он словно общается с этим миром, как с не очень далеким собеседником, которому постоянно надо что-то разжевывать. И что он не просто успел устать от этого до… до Манчака, а и смириться.

— Страшно? Страшит обычно неожиданность. Тут все было так, как я мечтал. Как хотел. Как должно быть. Я скажу тебе, когда мне стало страшно.

— Когда увидели мертвецов? Лодку с ублюдками? Королеву?

— Нет. Когда я однажды понял простую вещь. Вот она реально заставила меня обосрался. Большинство взрослых людей мертвы. Поэтому будь внимательны в выборе. Мертвецы не способны на созидание и добро, но они бесподобны в другом — в своей имитации жизни они лучше всего умеют делать окружающих подобными себе. Вот это, дядя, в самом деле, страшно. А Манчак — просто жуток. Вот и все.

Вот и все. Просто и понятно. Как и сам белый, который выбрал Манчак.

— У тебя есть дети, Самюэль? — Спросил вдруг белый.

— Есть, — с важностью ответил Самюэль, — две девчонки, два и три года, и парень. Наследник, — усмехнулся он, — тому уже целых девять.

— Дети — эти здорово, — сказал белый, — слушай, если ты не идиот, то валил бы ты из этой дыры к черту, хотя бы куда-нибудь, ближе к центру города. К нормальным школам и так далее.

— И что я там буду делать?

— А кто сказал, что ты должен что-то делать там? Можешь так же возить идиотов по Манчаку. Я не думаю, что кто-нибудь здесь украдет твою лодку?

— Нет, мою лодку здесь никто не украдет, — уверенно сказал Самюэль.

— Вот.

— А для чего уезжать?

— Хотя бы для того, чтобы твой пацан, лет в десять, не сел на крэк, а твои девочки не прыгнули на панель.

— Ты понимаешь, что ты говоришь? — Недобро спросил Самюэль.

— Правду, — спокойно и рассудительно, с вызовом даже, сказал белый. Самюэль подумал и понял, что спора не получится, в конце концов, в жизни бывало всякое. Он этого насмотрелся.

— Ну, знаешь, мои дети все-таки не такие, — все же неуверенно начал он.

— Мужик. Покажи мне родителя, который скажет что-то другое. Готов спорить на твою жопу, что мои родители и подумать не могли, что я завершу свой жизненный путь в американских болотах.

— И?

— Держи ебаные бабки, дядя. Или ты думал, что я дам тебе совет и ни хера больше? И чем бы я тогда отличался от любого фуфлогона из телека? — С этими словами белый стал методично вытаскивать из карманов своей куртки и штанов пачки денег и складывать и кидать их в лодку. Самюэль оторопело смотрел за его ловкими движениями.

— Все! — С каким-то даже облегчением сказал белый, — вали отсюда, «снежок», это болото понимает только ниггеров.

— Оставь себе хоть…

— На кой? Аллигаторы не очень следят за курсом валют, — усмехнулся белый и протянул руку негру. Кулаком вперед. Самюэль коснулся кулаком его костяшек, потом они пожали друг другу руки и белый беззвучно исчез в кустах острова. Но чуть позже, уже довольно далеко, Самюэль услышал, как тот громко и переливчато засвистал какую-то незнакомую, но почему-то щемящую мелодию. Он тяжело сел в лодку и пошел домой.

Вымотался он ужасно. Он гнал лодку как только можно быстрее, не забывая, однако, что ебнутого белого с его базукой и фартом, с ним нет, а потому внимательно глядя на алчную воду Манчака, способную внезапно, просто ради смеха, поднять с несуществующего дна хорошее бревно под лопасти движка.

Солнце стояло уже довольно высоко, когда Самюэль, устало отирая лившийся с лица пот, дошел до своего дома. Манчак пропустил его. Рубашка, в которую он замотал сто семьдесят тонн баксов, покоилась в его крепкой ладони. Белый был прав. Надо валить. Но продолжать заниматься своим делом. Когда-нибудь он научит этому и своего пацана.

— Твою мать, ниггер, ты совсем рехнулся?! Ты ходил ночью в Манчак, в полную луну! Тебе вообще наплевать, что у тебя есть баба и дети? И родители?! Ниггер, я с тобой говорю, что ты молчишь! — Вопила его любимая Сара, готовясь заорать еще громче, как только он начнет орать в ответ. Но тот внезапно поднес палец к губам и Сара опешила слегка от неожиданного и подлого приема.

— Женщина, — проникновенно сказал Сэм, — запомни, что скажет тебе твой ниггер, чтобы не пришлось повторять. Рот у женщины существует совсем не для того, чтобы пререкаться со своим мужчиной. Уяснила?

— Что ты несешь, ниггер?! — Завопила Сара, но как-то растерянно. Самюэль шагнул к ней, швыряя рубашку с деньгами в ящик с грязным бельем и подхватил ее на руки.

— А я вот сейчас тебе объясню, — хищно пояснил он и унес жену в комнату, на ходу захлопывая ногой дверь. И вправду, около часа он объяснял Саре, для чего у женщины существует рот, а так же остальные части тела. В финале Сара признала, что ниггер, ее ниггер, ее муж Самюэль бесповоротно прав.

После шока при виде денег, а заодно и от новости, что дом они ставят на торг, а себе оставляют только лодочный сарай, так как переезжают, Сара узнала так же, что ни в какой криминал ее муж не влип, а просто как-то странно «случился с ним Манчак». Больше он ничего не объяснил, взял с собой пятьсот баксов и ушел, велев жене собирать вещи и готовить стариков к переезду. Дом вполне продастся и без них, а их тут сегодня же не будет. После отвальной, конечно. Но она будет завтра. Вот так вот. Так как деньги оставлять тут не стоит. Сара просто кивала головой, лишившись дара речи впервые с того момента, как обнаружила под майкой пробивающиеся сиськи и поняла, что обнаружила она это не одна. А весь мужской род — тоже.

— Очень странно, — сказал Папа Лякур, выслушав поутру доклад лодочника, — и этот белый мужик отпустил тебя?

— Да, Папа Лякур. Сначала он сказал, что убьет меня, а может, я его криво понял и он имел в виду, что Манчак убьет нас обоих, но он выпрыгнул на одном из островов и, как я понял, пошел искать Остров Счастья. Больше я его не видел. Ждать он себя не просил. А я совершенно спокойно вернулся домой. С баблом.

— Все правильно, когда белый мужик тебя оставил, ты вернулся на тот Манчак, который был у тебя всю жизнь. Ненастоящий Манчак. Манчак не любит чужих. Он показывает себя не всем, ему проще убивать — и все. Белый показал тебе Манчак таким, каким он является на самом деле, с оборотнями, с утопленниками, с Королевой Вуду и прочим. А для идиотов-туристов, которых ты катаешь по болоту, хватает просто жмурья, которое тут всплывает, завывания не пойми, кого, по кустам, и аллигаторов, которые их жрут.

Лодочник задумался.

— Как ты думаешь, он погиб? — Спросил Папа Лякур.

— Папа Лякур! Ты должен знать это лучше меня! — Удивленно отвечал Самюэль.

— Я могу, но мне интересно твое мнение.

— Знаешь, Папа Лякур, — сказал негр, предварительно долго и напряженно подумав перед ответом, — а черт его знает! Если бы мне предложили ставить, я бы поставил поровну на «черное» и на «красное» в данном случае.

— А ты совершенно прав, — черты сморщенного лица старика-негра потеплели, — я бы тоже поставил и на «черное», и на «красное». Если он умер здесь, это совершенно не значит, что он не живет сейчас где-то еще. И, скорее всего, это далеко на Манчак. Или тот Манчак, который он искал.

Они помолчали, глядя на небо.

— И много денег он тебе оставил? — Спросил Папа Лякур.

— Папа Лякур! Я помню правила! — Искренне обиделся Самюэль. Да, он действительно прекрасно помнил правила. Все сделки на берегу облагались неким небольшим, ничуть не унизительным налогом в пользу Папы Лякура. Дело того стоило. Папа Лякур, как уже было сказано, приносил куда больше пользы и он денег никогда не требовал. Видимо, еще и поэтому задержек по выплатам он никогда и не видел. Несмотря на то, что Самюэль сваливал с берега, он не собирался нарушить этот закон. Манчак есть Манчак, а Папа Лякур — Папа Лякур.

— Э, нет, ниггер, — рассмеялся старик, — ни цента не возьму из этих денег. Белый дал их тебе. Понимаешь? Нет? Только тебе. Этот белый способен менять судьбу. Свою, ты сам видел. Тот, кто способен это сделать, способен порой слегка поменять и чужую. Иногда даже — в лучшую сторону. Ты думаешь, что я рискну встать на пути судьбы? Нет, нет, ниггер, это слишком уж нагло.

— Но я все равно что-нибудь тебе подарю, Папа Лякур! — Решительно сказал Самюэль.

— Только не шотландский! — Рассмеялся Папа Лякур.

Манчак, Манчак, Манчак. Пришел белый, ушел белый. Ниггер едет в город, дети пойдут в школу, он продолжит заниматься своим делом, но уже с небольшим запасом жирка на черный день. А что же хотел сам этот ебнутый белый, которого не смог убить ни город, ни Манчак?

— Папа Лякур, — спросил Самюэль, немного помолчав, — как ты, все-таки считаешь — вернется белый с Манчака или нет?

— Понятия не имею, — ответил Папа Лякур, — мы с тобой только что об этом говорили. Пятьдесят на пятьдесят. Даже если не вернется, — рассмеялся он сухим старческим смехом, — то к твоим россказням просто прибавится еще один. О странном белом человеке, которого однажды позвал к себе настоящий Манчак.