Договор по совести

Слово об этой книге

Владислав Сериков… Читатель напрасно стал бы вспоминать его, другие произведения или листать биографические справочники. В мире книг — это имя новое. Владислав Пахомович Сериков — не писатель. Он, как принято у нас говорить, деловой человек, знатный строитель, Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР. И книга его не относится к жанру художественных произведении, хотя не лишена таких литературных достоинств, как искренность, правдивость, доступность. «Договор по совести» не повесть и не роман. Это рассказ о себе, о товарищах, о времени, рассказ откровенный и прямой. Читатель не встретит здесь традиционных в литературе хитросплетений ради увлекательности сюжета, главное в книге — жизнь, де­ла и люди, человеческие судьбы. Сила книги в точности фактов, общественной значимости явлений и коллизий. В ней нет ничего придуманного и сочиненно­го — все взято из практики, все прошло через руки автора, его сердце и ум. Тут документальность становится качеством, которое и покоряет читателя и завораживает его, заставляя читать книгу с неослабевающим интересом.

Привлекает прежде всего фигура самого автора — колоритная и интерес­ная во всех отношениях. Отец В. Серикова был членом партии большевиков с 1917 года и, будучи командиром Красной Армии, мужественно сражался за честь, свободу и независимость нашей Родины. Он прожил короткую, но слав­ную жизнь коммуниста-патриота, которая оставила глубокий след в сознании сына. Следуя заветам отца, Владислав Сериков рано начал трудиться и про­шел большой и сложный путь. Не успев получить еще среднего образования, семнадцати лет, он вступает в Красную Армию. После войны сменил много профессий: работал грузчиком на пристани, на железнодорожной станции, по­крывал асфальтом улицы городов. Побывал в Магнитогорске и Саратове. В Бокситогорске на строительстве глиноземного завода В. Серикова сами рабочие за трудолюбие и честность избрали своим бригадиром. В Заполярье (Мурманская область) он возглавил коллектив строи­телей, который подрядился построить один из корпу­сов горно-обогатительного комбината. И построил — целиком, от фундамента до крыши. Это была работа дружная, горячая, потребовавшая и взаимной помо­щи, и взаимозаменяемости, многому научившая кол­лектив в целом и каждого рабочего в отдельности.

Потом были другие не менее трудные стройки, не менее ответственные задания и объекты. И всюду де­ло заканчивалось успехом. Это не значило, что все шло гладко и легко. Нет. Об этом хорошо, убедитель­но написано в книге «Договор по совести».

В 1971 году бригада Серикова заключила пер­вый в стране договор на коллективный промышлен­ный подряд и успешно с ним справилась.

Десять лет спустя Герой Социалистического Тру­да Владислав Сериков обратился в Отдел строитель­ства ЦК КПСС с предложением о внедрении сквоз­ного поточного подряда. Цель была одна: преодолеть ведомственную разобщенность на крупнейшей строй­ке в Темиртау. После детальных обсуждений в Моск­ве схема такого подряда была выработана, и он по­лучил право на существование.

В книге ярко показан нелегкий путь бригадного подряда, трудности, которые вставали на его пути, даны поучительные размышления о судьбе бригадно­го подряда, о переходе его на качественно более вы­сокую ступень.

Знакомясь с героями этой своеобразной книги, мы полнее представляем себе образ нашего советского человека с его духовным богатством, нравственным и физическим здоровьем, с его устремленностью в бу­дущее.

Думается, что книга В. Серикова полезна и необходима не только для строителей. Напечатанная вначале в журнале «Октябрь», а затем выпущенная издательством политической литературы, она вызвала широкий читательский интерес. Подробно раскрывая преимущества прогрессивного метода, автор живо рассказывает, как инициатива становится нормой жизни, объединяющей усилия людей производительного труда.

Когда-то А. М. Горький рекомендовал шире при­влекать к литературному труду бывалых людей. Богат­ство их жизненного опыта расширяет представления читателей о различных сферах трудовой деятельно­сти человека, обогащает духовный мир современников, заражает оптимизмом, присущим рабочему классу.

Сам В. Сериков так говорит о своей жизненной позиции: «Жить надо интересно, с любопытством, а это, как я убедился, почти всегда сопряжено с труд­ностями. И только мы сами можем и должны превра­щать будни жизни в праздники. Создавать в коллек­тиве атмосферу трудового праздника — это значит прежде всего обращаться к лучшим чувствам людей: чувству долга, патриотизма, чувству товарищеской солидарности и здорового соперничества; уметь пла­нировать «завтрашние радости».

Убежден, что книга В. Серикова поможет читате­лям еще глубже оценить инициативу рабочего челове­ка на его трудовом посту, проникнуть в существо пат­риотического подвига, будет способствовать рожде­нию новых творческих импульсов у тех, кто считает созидание своим предназначением и долгом. А ведь именно это и нужно нашему обществу в пору вопло­щения в жизнь решений исторического XXVII съезда Ленинской партии.

Георгий Марков

Владислав Пахомович Сериковродился в 1927 г. в городе Пугачеве. Окончил 7 классов. Детство Владислава Серикова прошло на Волге. Великая Отечественная война застала его в Сталинграде.

В 1942 г.— сын полка в воинской части, с 1944 г. по 1951 г. служил в рядах Советской Армии. После демобилизации трудился в г. Уральске, Магнитогорске, Волгограде, Бокситогорске, на целине в Казахстане. С 1955 г. В. Сериков работает бригадиром на стройках. С 1957 г. по 1978 г.— бригадир крупной бригады на стройках Крайнего Севера. Впервые в СССР в шестидесятых годах бригада В. Серикова применила бригадный подряд в промышленном строительстве.

В 1980 г. В. Сериков — заместитель директора Центра НОТ Минтяжстроя СССР. Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР, заслуженный строитель РСФСР. Награжден орденами Ленина, Октябрьской Революции, Трудового Красного Знамени, медалями.

Председатель Всесоюзного совета бригадиров в строительстве, член редколлегии журнала «Смена».

Владислав Сериков

ДОГОВОР ПО СОВЕСТИ

ТРУДНОЕ ДЕТСТВО

Я рано лишился родителей и иногда думаю: а было ли у меня детство?

Перед войной я был разлучен с отцом и матерью. Но десять-то лет прожил с ними! И этого оказалось достаточно, хватило на всю жизнь. Как строитель знаю: если фундамент заложен прочно, здание будет стоять века. Все главное в человеке, как я теперь по­нял, рождается тогда, когда он еще мал.

Конечно, отец не мог много заниматься моим вос­питанием, он был вечно загружен делами, да и обра­зование у него — всего три класса церковно-приходской школы. Но благодаря упорному труду вырос в крупного руководителя — в тридцатые годы он стал директором треста совхозов Сталинградской обла­сти. Все знания, что отец приобрел,— а знал он мно­го — это результат самообразования. Сколько он про­читал! Спешил наверстать все, что не успел в годы мировой, а потом гражданской войн. Учился с огром­нейшим напряжением, и мы, дети, это видели.

У него не было сомнений в избранном пути. Его окружали верные товарищи, люди, прошедшие с ним гражданскую войну. Если отца переводили в другой город, с ним, как правило, ехали и его бывшие одно­полчане.

В детстве мы с жадным восторгом заслушивались рассказами о Чапаеве* и Котовском. Помню, собирались дома, садились в кружок, зажигали камин — тогда во многих старинных домах были камины,— и начинались рассказы. О чем? Конечно, прежде всего о гражданской войне, воспоминания о которой были еще свежи в памяти у всех взрослых. Говорили и о смысле жизни. Эти рассказы запомнились. А главное, я видел тех людей, которые, не жалея себя, строили новый мир, первое в мире социалистическое государ­ство.

Моя родословная не отличается от родословных моих сверстников. Родители — бывшие батраки. Мать, Анна Ивановна,— неграмотная женщина из Саратов­ской губернии, с хутора Солянки. В молодости 6 она красивой, веселой и общительной. Душен щедрость, любовь к людям она сохранила до кой старости. Отец, Пахом Федотович, — уроженец хутора Кочетки. Они были соседи, почти одногодки — родились оба в конце прошлого века.

Только успели справить свадьбу — отца забрали на германскую войну. Началась его военная жизнь в 1916 году, а закончилась в 1921-м. Отец дрался с бе­локазаками на Урале, а мать ездила за ним в обозе. Белые преследовали семьи командиров, а отец был командиром полка, некоторое время воевал в Чапаев­ской дивизии…

Мать много нам рассказывала о Чапаеве. Умерла, и эти ее рассказы ушли с ней, а мы в суете не запи­сали…

А жаль! Ведь мать видела в Чапаеве чисто по-женски какие-то особые черты его характера и при­вычки, которых боевые друзья могли и не заметить.

И все же мне запомнилось, что лошадь у Василия Ивановича была серая, в яблоках, а сам он внешне хотя и был худенький, но крепкий. Прирожденный кавалерист. В любую погоду, раздетый до пояса, вы-, ходил умываться на улицу, и Петька прямо из ведра поливал ему ледяную"воду на голову и плечи.

И что интересно, хотя женщины и дети в обозе приносили ему немало хлопот,, Чапаев все равно во­зил их с собой и часто заботливо спрашивал: «Как живете, голубушки?» — так он называл командирских жен.

Однажды отряд белоказаков наскочил неожидан­но на станицу, где только что остановился Чапаев с бойцами и обозом. Он крикнул напуганным женщи­нам: «Ничего, голубушки, не волнуйтесь, сидите дома. Мы с ними быстро покончим!» И, действительно, вы­катили несколько орудий, пулеметов, и бой тут же и кончился.

Жили мы в небольшом двухэтажном домике на втором этаже. Было нелегко. Отец работал один, а семья была большая — мать, бабушка да четверо де­тей: сестры Зоя и Лида, я с братом Женькой. Мать ежедневно готовила обед на нас семерых и еще на на два-три человека дополнительно: каждый день к отцу приезжали рабочие совхозов, он принимал их у себя, за обедом. Садились за стол, ели, разговаривали. В этих беседах отец открывал для себя много полез­ного. Тут же решались текущие вопросы, а главное — поступала объективная информация с мест, из первых рук: ведь ехали к отцу люди, болеющие за дело, на­стоящие хлеборобы.

Помню, как однажды кто-то из гостей-рабочих стал за обедом отчитывать отца: «Пахом, запомни, ты здесь неправильно поступаешь». Общение с рабо­чими не было данью моде или игрой в демократию — оно было жизненной потребностью большевиков-ру­ководителей тех лет, отражало их восприятие завое­ванного в жестоких боях нового мира. Порой это до­ставляло немало дополнительных хлопот, но очень помогало в работе.

У отца — члена партии с 1917 года — были свои строгие нормы поведения: он не заискивал перед руководителями, с рабочими держался по-чапаевски. Помните? «Я пью чай — и ты садись пей, обедаю — садись кушай. Я командир тебе где? В строю. А здесь мы друзья-товарищи». Отец хорошо знал нужды, заботы и настроения рабочих, жил их жизнью, был всегда в гуще людей. Ходил в военной форме, как тогда было принято: подтянутый, с командирской вы­правкой, он и по природе своей был солдат. Никогда не пил, был строг и требователен и к себе и к другим, не терпел чинопочитания.

Как-то раз летом отцовский шофер купил в мага­зине и привез нам домой ведро вишни. Вишня была хорошая, а главное, дешевая. Шофер знал, что нам нелегко жилось на одну отцовскую зарплату. Но отец сказал: «Вишню возьми себе, раз. купил, а мои ку­пят сами на базаре или постоят в очереди в магази­не, как все». Больше «услуг начальству» не было.

Для нас, детей, отец был легендарным человеком, героем гражданской войны, на его рассказах о том времени мы воспитывались.

Вот один случай из жизни отца. Было это в 1919 году. Отца направили на Дон. Дали ему под команду полк. Настал момент, когда наши и белые стали друг против друга, обескровленные.в боях: ни те ни другие не могли наступать. Залегли в окопах и отлеживались: воевать не было сил, выдохлись лю­ди, даже почти не стреляли. И вот однажды на ут­ренней зорьке с вражеской стороны раздался голос, усиленный рупором: белый полковник вызывал крас­ного командира на личный поединок, оскорбляя по-всякому: «Лапоть! Деревня! Я тебе покажу «вся власть народу…»

Отец, конечно, не отвечал. Но на следующий день опять повторилось то же самое. И на третий, и на четвертый. Отец поехал в реввоенсовет: «Что делать? Как быть? Разрешите, просит, выйти на поединок!»

Задумались в реввоенсовете. С одной стороны, не­гоже красному командиру поддаваться на провока­цию, с другой — нельзя и не ответить, ведь свои бой­цы каждый день слышат брань и насмешки, думают: неужели наш испугается? Я представляю, как горячо убеждал отец свое армейское начальство, как просил он позволить ему сразиться с белым офицером. Отец все взвесил. Был он молод, силен, прекрасно владел оружием. Вся жизнь — на конях: пас их, потом слу­жил в кавалерии и даже одно время, около года, в специальной школе учил царских офицеров джиги­товке. Мог на полном скаку пролезть под брюхом коня. «Уверен,— говорит,— выиграю этот поединок. Не имею права не выиграть». И в реввоенсовете на­шелся человек, который дал «добро».

Наши тоже соорудили рупор, и на следующее ут­ро в ответ на обычную брань белые вдруг услышали короткое: «Вызов принимаем».

Стали обговаривать условия. Порешили так: вы­езжают командиры на конях, воюющие стороны вы­ходят из окопов, но стрельбы никакой. Поединок — до победного конца. Сражаться на саблях, а если сло­мается, стреляться на пистолетах.

И вот рано утром красные видят: выезжает моло­дой красивый полковник, на плечах бобровая шуба. Небрежным жестом скинул ее на снег, остался в офи­церской форме с лампасами. На коне сидит уверен­но, чувствуется: лихой всадник и настроен только на победу.

Выехал отец. Полковник, должно быть, сразу по­нял, что– соперник опасен, по посадке было ясно: на­встречу мчится опытный кавалерист.

Начали сражаться — ни один удар белого полков­ника не достигает цели. Сломалась у кого-то сабля. Разъехались, чтобы стреляться на пистолетах. Отец стрелял отлично, бывало, на ходу из машины попа­дал в летящую птицу. Начал он кружить на коне во­круг полковника. Тот в него палит, да все мимо. А когда единственный раз выстрелил отец, то награ­дой ему была победа и жизнь.

В реввоенсовете отцу вручили золотой портсигар с бриллиантом. На портсигаре — надпись: «Пахому Федотовичу Серикову — за храбрость!» Об этом слу­чае рассказывалось часто, во всех подробностях, но всякий раз мы слушали затаив дыхание. Я, мальчиш­ка, с гордостью думал: ведь отец отстаивал идею! Как в сказке или в былине, на рыцарском поединке он боролся за революционную идею. И шел он за нее на верную смерть.

Другой случай тоже связан с гражданской вой­ной. Отец командовал полком донских казаков, моби­лизованных в армию. Отношение казаков к револю­ции было разное, и не все они, как известно, сразу признали Советскую власть. В первом же бою, пере­правившись через Дон, казаки арестовали всех ком­мунистов (их было человек десять), схватили отца и комиссара, сдали их станичникам и перешли на сто­рону белых. Арестованных раздели и в нижнем белье повели, погоняя плетьми, к яру на расстрел. Выстро­или в ряд на краю обрыва. Отец успел шепнуть со­седу: «Как только офицер махнет рукой — пригибай, голову, приседай и падай, пуля пройдет сверху». Тот ответил: «Нет, лучше сразу смерть, а то заметят, ху­же издеваться будут». Офицер махнул рукой. На мгновение раньше вы­стрелов отец пригнул голову, присел и повалился в яр. Подъехал казак на лошади, спустился вниз, крик­нул: «Готовы!» Отец пролежал под телами погибших товарищей весь день и ночь. Под утро выбрался, пе­реплыл через Дон. Были уже заморозки, кое-где ле­док, а он почти раздетый. На другом берегу какой-. то дед возился с лошадью. «Где наши?» — спросил отец. Дед оглядел его. «Наши здесь,— указал он ру­кой,— а красные там!» Тогда отец объяснил: «Я офицер, из плена сбежал, видишь, в каком виде, ты при­неси мне чего-нибудь надеть да хлеба кусок, а то в таком наряде неудобно к своим являться». Казак ускакал в станицу. А отец встал во весь рост и бе­гом, что было духу, к своим. До наших окопов неда­леко было, может, километра два. Но на середине пути его заметили казаки, вскочили на коней — и в погоню. Тогда отец закричал: «Братцы, помогите!» Наши услышали, и трое всадников помчались на­встречу отцу. Им было ближе, чем казакам. Первый всадник подхватил отца, и они, отстреливаясь, уска­кали. Когда отца привели в штаб бригады, к коман­диру, тот спросил его: «Кто такой? Откуда?» А ком­бригом был… Михаил Сериков. «Не узнаешь? — улыбнулся разбитыми губами отец. — Ну, гляди по­лучше». Взглянул Михаил в его лицо, обомлел, обнял брата. А не узнал его потому, что за ночь стала голова отца белее снега.

Дядя Михаил всю жизнь прослужил в армии, вое­вал всю Великую Отечественную, достиг звания ге­нерал-лейтенанта.

Отец наш был героем. Но мы видели в нем другого человека — простого и доброго.

Была у нас маленькая собачка — Джек. Отец, не­смотря на занятость, всегда находил время для Дже­ка: хоть ночью, а погуляет, поиграет. Однажды, ког­да отец работал уже директором треста совхозов, он ваял с собой Джека в дальнюю поездку, где тот не­ожиданно потерялся. Вернулся отец на второй день — нет собаки. Прошло, наверное, с полмесяца, и Джек, израненный, измученный, преодолев сто километров по выжженной, безводной степи, пройдя весь город, нашел свой дом.

1933 год в Поволжье выдался засушливым, неуро­жайным. Голодное время. Трудные дни наступили и в нашей семье. Кормить Джека, хотя он был и неве­лик, было нечем. Мать, глядя на вечно голодную со­бачку, не выдержала и однажды, когда отец ушел на работу, сказала брату: «Иди и отдай кому-нибудь Джека. Вот тебе три рубля впридачу».

Сам я не помню, но старшие сестры мои расска­зывали, будто я весь тот день простоял у окна — не ел, не пил, ждал брата.

И бедная мать не могла простить себе, что решила избавиться от собаки,

К вечеру, когда на улице совсем уже стемнело, я первым увидел: тайком по улице крадется Женька, и за поводок тянет Джека.

Вошел, опустил голову и* протянул матери три рубля.

Как же все обрадовались! И больше всех, навер­ное, отец.

Маленький, с ошейником, Джек наш спокойно бе­гал по улице. Но однажды его, не разобравшись, схватили как бездомного собаколовы. Кто-то из сосе­дей успел крикнуть матери: «Джека вашего в клет­ку посадили, сейчас увезут. Где Пахом?» Мать рас­терялась: «Дома, он спит». Услышав шум, отец вы­глянул в окно — клетка уже трогается. Со второго этажа без раздумья спрыгнул он вниз, вывернул бу­лыжник из мостовой и ударом сбил замок. Забрался в клетку, нашел Джека, забившегося в дальний угол, вытащил его и, пригрозив собаколовам, унес собач­ку домой.

Почти через 50 лет оказался я снова в Саратове, где произошла эта история. Пригласили меня сара­товские строители поделиться опытом работы. И вот уже поздним вечером, освободившись от дел, не самым отъездом, пошел я искать улицу и дом. жили в те далекие тридцатые годы. Улица называ­лась Вольской, а номера дома я не помнил. Шёл, оглядываясь по сторонам, и вдруг — наш дом, точно, он! Посмотрел я на окно второго этажа. Высоко! старый — потолки, наверное, под три с полов: метра, да еще с полуподвальным этажом: Так что, по нынешним меркам, отец выпрыгнул за Джеком с тре­тьего этажа. Не каждый решится на это!

Как семенную реликвию храню фотографию, ос­тавшуюся с детства. На ней мы сняты с Джеком. Прожил он у нас 15 лет.

Любовь к животным — это сохранилось у меня на всю жизнь. И когда впервые получил квартиру, у нас сразу же появился ласковый пес Бим.

Одно из ярких детских воспоминаний — купание в ледяной Волге.

Как назвать это — шалостью, лихачеством? Ско­рее тут было другое: так вырабатывался характер. Не слишком приятно лезть в ледяную воду. Но лез­ли. Причем не для публики, не напоказ — нас никто и не видел. Просто хотелось проверить себя: смогу ли?

Довоенная Волга не похожа на нынешнюю: изво­зы, грузчики. Были здесь свои силачи. Слава о них гремела по всей Волге.

Мы часами смотрели, как работали грузчики, но были не только зрителями. Волга — река-труженица, и работали на ней настоящие труженики. Грузчики объединялись в артели — разгружали пароходы и баржи. Иногда и нам, мальчишкам, доверяли носил­ки, и мы что-то таскали: гравий, песок, другие строи­тельные материалы, а главное, были счастливы, что нам оказывают доверие. Волга и труд на ней притя­гивали ребятишек как магнит.

Мы росли в атмосфере подвигов. Папанинцы и че­люскинцы, Валерий Чкалов и Марина Раскова… Все газеты тогда печатали рассказы о героях. Но воспи­тывала нас Волга.

Летом ходили черные от загара, случалось, дра­лись: детство есть детство…

Школа наша была небольшая, в перемену всех от­правляли на улицу, чтобы не шумели. Но все-таки, мне думается, у нас было больше свободы, чем у ны­нешних школьников. Даже зимой, когда мы остава­лись в помещении, играли, например, в «кавале­рию» — садились друг на друга верхом и сшибали «противника». Конечно, от учителей нам доставалось, но тишина в школе никогда не была самоцелью.

Родители нам ничего не запрещали без надобно­сти. И я, мальчишка, был вполне свободным, само­стоятельным человеком: ходил, куда хотел, мне дове­ряли. Мать не боялась, когда я отправлялся ночью на рыбалку. Никакого надсмотра, никакой мелочной опеки и боязни, что улица «затягивает», улица «пор­тит»,— полная самостоятельность.

Может, это и помогло мне выработать качества, потребовавшиеся потом во взрослой жизни, когда я стал бригадиром и обязан был принимать самостоя­тельные решения. Для того чтобы проявлять инициа­тиву и рисковать во взрослой жизни, надо подгото­виться к этому в детстве.

Порой, конечно, наше лихачество граничило с бравадой. Мы прыгали весной с льдины на льдину, и однажды при таком прыжке я потерял валенок. При­шел домой — одна нога босая. Валенок потерять — по тем временам чрезвычайное происшествие, но мать лишь укорила меня. Не помню, чтобы в детстве меня ругали и тем более ударили, разве что упрекнут… Верили, что ничего подобного со мной больше не повторится. Разве мог я после этого не оправдать до­верия отца и матери!

Материнское воспитание основывалось на интуи­ции, на крестьянской догадке. Она никогда детей не ругала — добротой достигала большего.

Одевалась мать всегда просто. Вообще потребно­сти ее были более чем скромные. Но очень любила театр. Слушала классические оперы, видела лучшие наши балеты, драмы. Как бы отец ни был занят, но в театр, когда мы жили в Саратове и Сталинграде, они ходили почти каждое воскресенье. К искусству приобщали и нас, детей.

Дома мы семьей обсуждали спектакли и первые советские кинофильмы. До сих пор помню рассказ матери о просмотре «Чапаева». Собрали в зал чапаевцев, и кто-то из бывших военных не выдержал, когда стали стрелять в Чапаева из пулемета: выхва­тил наган и разрядил в экран всю обойму. Демон­страция картины на время прекратилась.

Жизнь становилась лучше. Во всем чувствовался подъем. Страна постепенно выходила из разрухи, лю­ди верили, что через какое-то время все наладится и мы заживем счастливо. Тридцатые годы, незабыва­емое время первых пятилеток…

И вдруг в нашей, семье все круто изменилось. Нелепые и трагические обстоятельства прервали мое короткое детство. Но я устоял, не сломился и стойко перенес все жизненные испытания и лишения, выпав­шие на мою долю. Пришло время, семье и народу было возвращено честное имя красного командира Пахома Серикова…

Что самое главное я вынес из детства? Стремле­ние ощущать себя личностью. Наверное, это шло пре­жде всего от отца. Он воспитал во мне чувство собст­венного достоинства. Мысль его была проста и по­нятна: все на нашей земле рождены равными, имеют равные права и возможности, а значит, все зависит от самого человека.

ВОЙНА

…Война началась для нас неожиданно. Фашисты, используя свое превосходство в танках и самолетах, продвигались все ближе и ближе к моему родному городу. Но что немцы могут прорваться к самому Сталинграду, никто не думал всерьез. И даже когда в донских степях развернулось грандиозное сражение и над городом как первые предвестники приближа­ющегося фронта стали ежедневно кружиться немец­кие «рамы» — самолеты-разведчики,— жизнь в Ста­линграде шла своим чередом. Город не эвакуировал­ся. Работали, как обычно, предприятия, учреждения.

И вдруг—прорыв! День 23 августа мне запомнил­ся тишиной. В театре выступала Клавдия Шульженко. Огромная толпа людей пыталась попасть на ее концерт. Лида, моя сестра, должна была идти в ар­мию, и концерт давали для таких же, как она, деву­шек, надевших военную форму. Шульженко пела «Си­ний платочек».

Спокойная, хотя и прифронтовая обстановка.

А к ночи началась бомбежка. К ней, конечно, го­род готовился, были убежища. Но немцы обрушили чудовищный по силе бомбовый удар. Сталинград пы­лал. Горела даже вода — полыхала нефть, которая хлынула в Волгу из разрушенных бомбами огромных резервуаров. Город превратился в руины. В небе сто­ял беспрерывный вой, казалось, каждая бомба летит на тебя.

Старшая сестра Зоя была человеком с крепким характером. В ту ночь, поссорившись из-за чего-то с нами, она заупрямилась, отказалась идти в убежище. Мы тоже не пошли, всю ночь просидели в коридоре. Дом ходил ходуном. Старый, кирпичный, четырех­этажный, со стенами метровой толщины, он защищал нас. Немцы бросали на город не только бомбы, но и бочки, рельсы, падающие со страшным свистом: вой, грохот не прекращались ни на секунду.

Вошли мы с Лидой утром в свою комнату и видим: Зоя лежит на кровати, закрывшись одеялом. Ни одно окно не уцелело, даже рамы вылетели. На полу валялись осколки, одеяло усыпано битым стеклом. Вдруг одеяло зашевелилось, из-под него как ни в чем не бывало выбралась сестра. Сказала, что всю ночь проспала и ничего не слышала!

Прошли годы, но я помню до сих пор ту страшную ночь. Жили мы тогда напротив городского сада и вокзала. Из той разбитой комнаты мы перебрались в подвал дома, что стоял в самом центре города, где и пробыли месяц. Чувствуем: надо выбираться из Сталинграда.

Однажды выскочили из своего подвала на улицу, видим: стоит машина. Кругом рвутся бомбы, идет обстрел, минометный и артиллерийский. Шофер го­ворит: «Садитесь, я вас вывезу из города. Только быстрее». Вмиг — кто в чем был — кинулись мы в эту машину. И в случайной той надшей квартире оста­лись все личные вещи, её семейные фотографии, доку­менты.

Машина принадлежала авиационному полку, сыг­равшему потом в моей судьбе большую роль.

Мы выбрались за город, где пристроились к воин­ской части. Авиационный полк перебазировался за Волгу. Машины ставились на плоты — задние колеса в воде. На колесах лопасти из досок, огромный руль из бревна. Включались моторы, лопасти загребали воду, и плоты плыли. Надо же было придумать та­кое! Конечно, сносило течением, но все же техника оказалась на той стороне.

Ну а мы, люди, переправлялись кто как мог. Я, на­пример, оказался в одной лодке с пожилым речни­ком и женщиной с ребенком. Нашли старую, дыря­вую лодочку, из которой приходилось все время вы­черпывать воду. Плыли днем. Все время в воздухе барражировали «мессершмитты», не пуская в зону города ни один наш самолет.

Но в тот момент, когда мы поплыли на лодке, не­бо было чистое — ни одного вражеского самолета. Я грёб, женщина выливала воду, мужчина держал на руках ребенка. II вдруг, когда дошли до середины Волги, появился «мессершмитт» и пошел на нас. Женщина выхватила у речники ребенка и прижала к себе. Я ясно видел летчика и, кажется, мог бы узнать его и сейчас, так врезалось в память лицо. Летчик сделал круг, пошел на второй. Речник сказал: «Ну, сейчас все!» Снял, фуражку, на остриженной наголо голове выступил пот, и он вытирал его машинально платком. А истребитель пошел еще ниже. Положение у нас было безвыходное. Я неистово греб: мне вери­лось, что лодка сможет уйти от «мессершмитта». Но «мессер» сделал еще круг и, пройдя над лодкой, почти коснувшись ее, ушел в сторону города. Мы вы­брались на левый берег… Поздно ночью переправи­лись через Волгу и сестры.

Авиаполк, к которому мы пристали, направился в сторону озера Эльтон, там и обосновался.

Восемь месяцев провели мы в расположении пол­ка. Сестры работали в административно-хозяйствен­ной части. Мне было тогда пятнадцать лет. Я чистил картошку, исполнял при кухне разную работу: носил дрова, стирал для летчиков. Относились ко мне хо­рошо. Жил я в землянке, вместе с поваром. Землян­ка не отапливалась: опасались привлечь внимание немцев. Поселок был начисто разбит.

Каждый день на аэродром приходили тяжелые ве­сти — гибли в неравных боях наши летчики. Но бое­вой дух окреп, сжималась та самая стальная сталин­градская пружина, которая так неотвратимо разжа­лась 19 ноября 1942 года!

Еще в Сталинграде я встречал много наших сол­дат: они забегали к нам в подвал немножко пере­дохнуть, выкурить самокрутку. На их лицах не было растерянности. Немцы уже на Кавказе, в Сталингра­де, а они спокойно и без паники вершили свой тя­желый ратный труд.

Героизм летчиков авиационного полка изумлял. Самолёты старых марок — «чайки», как называли их за внешнее сходство, уступали «мессершмиттам» и в скорости и в вооружении. На моих глазах за несколь­ко месяцев погибло немало молодых парней. Немцы поджидали возвращения «чаек», израсходовавших боезапасы и горючее, или старались сбить самолет на взлете. Летчики теряли товарищей, становились от этого злее, собраннее.

Но вот появились на нашем аэродроме новые ист­ребители — «Яки» и «Миги». И после первых же боев с нашими самолетами немецкие «асы» больше не рисковали залетать в глубь нашей территории…

Появились и «катюши». Они стреляли из-за Волги по определенным квадратам. После каждого залпа в том районе полыхало пламя.

…Я работал при аэродроме,' пока не пришел при­каз: всех гражданских лиц непризывного возраста отправить в тыл. Так я оказался на станции Пере­метной в Западном Казахстане. Заведовал сапожной мастерской, где был всего один работник — он шил сапоги.

Потом был «заведующим хозяйством»: один быки одна лошадь — вот и все хозяйство.

Быть «начальником» мне не понравилось, и я по­шел грузчиком на станцию.

А в 1944 году меня призвали в армию. Семь с по­ловиной лет отдал я службе. Ушел семнадцати, ним, а пришел взрослым, семейным человеком. Сыну моему, тоже Владиславу, шел тогда второй год.

В ПОИСКАХ ЦЕЛИ

Демобилизовался я в одной шинельке. А у меня была семья. Надо было думать о материальной стороне жизни. Предложили мне работать начальником жилуправления в Уральске — большая долж­ность по тем временам, она сулила квартиру и мно­гие другие блага. Помню, пошел я в управление и встретил там старика бухгалтера. Понравился он мне с первого взгляда, как-то сразу расположил к откро­венности. «Мне надо с вами посоветоваться»,— говорю. Рассказал ему о себе все. И в ответ услышал: «Молодой человек, жизнь начинать не с этого надо. Поищи другую работу».

Я ушел.

Старик тот как в воду глядел: через некоторое время председателя исполкома и начальника жилуправления посадили за спекуляцию квартирами. Ока­зывается, председатель специально подбирал себе в начальники жилуправления неопытного человека. Я не пошел, а другой, молодой парень, согласился и испортил себе жизнь.

Предлагали мне и должность заведующего мага­зином. Вскоре узнал: кому-то тоже нужен был моло­дой, неопытный человек, чтобы за его спиной обделы­вать свои делишки. Но я уже понял: все блага в жизни надо зарабатывать честным путем.

Не забыть мне тот далекий 1951 год. Бывший ка­зачий городок Уральск. Послевоенное время. Жизнь беднейшая. Мне оно всегда вспоминается в облике демобилизованного солдата — в выцветшей гимна­стерке, серой шинели, в потертых кирзовых сапогах.

Прошло несколько лет, а я все встречал на улицах города бывших сослуживцев в той же бессменной солдатской форме. И это никого не удивляло: бедно и жили и одевались тогда большинство народа.

Наконец устроился работать в комитет ДОСААФ. Должность моя называлась «старший инструктор по пропаганде и культмассовой работе».

До сих пор вспоминаю с улыбкой об этой своей работе: все дело сводилось к бумажкам.

Иногда на его лице появлялось мечтательное вы­ражение:

Время было голодное, лишнего куска хлеба в до­ме не найти.

Старушка вздыхала, поглядывая на старшую внуч­ку:

Нет, надо что-то' менять…

Пошел к соседу, он тоже хотел строиться, разбу­дил его:

Встают наши и видят: сосед да лошади уже мате­риал со двора увозит.

Теща кинулась за помощью к дочке, стала ее упрекать:

Лина молчала — мы уже тогда понимали с ней друг друга.

И я, чтобы успокоить тещу, сказал: — Мамаша, подождите, вы обо мне еще услыши­те!

Так и уехал.

Как будет дальше, не думал. Верил почему-то: впереди меня ждет другая, интересная жизнь. Я всег­да чувствовал в себе силы и был твердо убежден, что найду себя.

Теперь, когда позади уже большая жизнь, могу подтвердить: человек от природы способен на многое. Только один теряет веру в себя, другой же не боится испытать свои силы. Они, когда надо, обязательно появляется, если человек ставит перед собой большую цель.

После Уральска я работал грузчиком — сперва в Магнитогорске, потом в Сталинграде. Порой каза­лось, что нет у меня никаких перспектив. Но я свято хранил веру в то, что рано или поздно наступит пе­релом. Главное, убеждал я себя, не лениться. Никог­да не презирал дело, которым был занят. Я не про­фессию искал, а. свою судьбу. Ведь Дело не в про­фессии. Любую профессию, я уверен, можно полю­бить, если хорошо, по-настоящему узнать ее.

Я старался изучить свое строительное дело доско­нально. Пытался получить и образование. Живя в па­латке на Севере, окончил с отличием восьмой класс, мне даже настольную лампу вручили — премию от ве­черней школы. Однако большая бригада, с которой я тогда работал, масса забот не позволяли учиться дальше. Оставался один путь — самообразование. Отцовский путь знакомый мне с детства.

Итак, двадцати пяти лет от роду, не имея ни спе­циальности, ни образования, не зная толком, куда себя деть, без средств к существованию (денег хва­тило лишь на билет до ближайшей станции), отпра­вился я искать свое счастье.

Но у меня — не зря же я семь лет прослужил в разведке — был принцип: никогда не падать духом! Как говорил нам в запасном полку капитан-фронто­вик: «Разведчик должен быть злой, тощий и бдитель­ный!»

Приехал в Саратов без копейки в кармане — злой, тощий и бдительный. Что дальше?

Пошел на Волгу. Дело к вечеру, под выходной. Вижу: артель разгружает картошку. Как раз не хватало человека. Взяли меня:

Да и увидеть хотелось родной город, съездить все никак не удавалось.

Однажды, правда, проезжал я через Сталинград в 1915 году после войны с воинским эшелоном. Выскочил на вокзал и побежал к своему дому – он был

рядом с вокзалом. Но ни старых улиц, ни прежнего города я не увидел. Вернее, улицы были, только домов не было. Люди жили в блиндажах и окопах.

И вот я снова «дома».

Надо было устраиваться, жить. Пошел я на ме­таллургический завод «Красный Октябрь»: знал, что там всегда нужны грузчики.

Отказывают.

И вдруг — удача.

Упитанный мужчина говорит:

Теперь встал вопрос: где взять деньги?

Дали мне адресок какой-то старухи. Взял я у нее 150 рублей, а отдать должен был — 220.

Такое было, время. Кто поверит, что в Сталингра­де после войны продавали… воду? Да, ведро обыч­ной воды стоило рубль. Водопровод в городе не дей­ствовал.

Хозяин, прописавший меня, как раз и нажился на воде. Работал на водовозке, продавая воду «налево».

Не имея возможности сразу развернуть широким фронтом жилищное строительство, государство дава­ло ссуды, и честные рабочие люди, не считаясь со временем и здоровьем, строились. Так возникали в городах целые улицы из небольших домиков, в том числе и в Сталинграде. Но тут же предприимчивыми дельцами, вроде моего хозяина, с купеческим разма­хом возводились и дорогостоящие роскошные особ­няки.

Жил я на чердаке, работал на заводе грузчиком. Расплатившись кое-как с долгом, стал готовиться к приезду жены с двумя детьми: снял блиндаж — са­мый настоящий, военного времени — за 150 рублей в месяц.

Блиндаж был– вырыт во дворе у моего хозяина. В войну в нем прятались люди. Жить там — по сов­ременным понятиям — невозможно. С началом дож­дей под ногами стояла вода. Но приехала семья, и мы жили в этой землянке. Лучшее за эти деньги жилье в Сталинграде тогда найти было трудно. Поч­ти все, что зарабатывал, я отдавал за блиндаж. Ос­тавалось только на питание. Хозяин попался неверо­ятно жадный и корыстный.

Но справедливость все-таки есть: в одну из ночей нашего хозяина обокрали. Утром он первым делом Прибежал чуть Свет — злой, взъеро­шенный — спрашивает:

А у нас просто нечего было взять.

…Почему, оказавшись в Сталинграде, я пошел ра­ботать на металлургический завод? Ехал я в родной город с тайной мечтой стать сталеваром.

Но в то время надо было лет пять ждать очереди, чтобы попасть в цех подручным ст алев ара. Эта про­фессия пользовалась огромной популярностью.

Не попав в мартеновский цех, я пошел в грузчики.

В ту пору это был тяжелый физический труд, без всякой техники. Работа в полном смысле слова ад­ская. Но молодой, здоровый организм выдерживал невероятные нагрузки. Да еще после смены подраба­тывал, где только можно: на вокзале подносил чемо­даны, помогал и мебель грузить.

Как хотелось, чтобы семья жила в достатке! Пос­ле ночной работы иногда принесу домой виноград или другие фрукты (тогда, бывало, даже ночью на улицах продавали)—сколько радости! Каждая маленькая удача превращалась в событие. Помню, купили же­не первое платье (какое там платье — платьишко, те­перь в таком разве что на кухне можно появиться, а тогда оно казалось бальным), и были счастливы.

Все мое поколение, за исключением разве некото­рых, переживало такие трудности. Но духом не па-. Главное — война была позади!

Помню коммунальные квартиры. Множество се­мей сходилось вечером на кухню: помогали друг другу,

шутили, говорили о насущном, мечтали о буду­щем. Разговоры велись не о пустом — люди жили общими интересами страны.

Простота нравов уживалась с возвышенностью чувств. Человек плохо жил, бедно одевался, но на стене в рамке висела Почетная грамоту, да еще под стеклом.

Была радость труда, победы, дух соревнования. Наша бригада грузчиков — все, как на подбор, креп­кие, здоровые парни — часто занимала призовые ме­ста.

Поставят в ряд платформы, на каждой — бригада грузчиков. И начинается соревнование, никем не ор­ганизованное,— каждая бригада старалась разгру­зить первой. Тяжелая это была работа. Представьте себе: на платформах чугунные чушки по 80—100 кг. А разгрузка цемента, извести? Нечем дышать, ко­жа на руках разъедена.

Казалось бы, такой изнурительный труд должен уничтожить в человеке все духовное и мир вокруг должен померкнуть.

Но нет, мы не сдавались. Старались жить пол­ноценно. Находили время для чтения. А главное, стремились общаться с интересными людьми, наблю­дать жизнь вокруг, осмысливать. Словом, работа ума и души не прекращалась ни на минуту.

Я присматривался к бригаде. В ней сошлись слу­чайные люди, которые по разным причинам не смогли по-другому устроиться. Был, например, фронтовик-ка­питан, переживший плен. Председатель колхоза, за что-то снятый с работы. И двое демобилизованных рядовых — я и еще один парень. Разные судьбы, ха­рактеры. Я не вникал в их биографии, не принято было интересоваться. Точно так же и они не интере­совались моими анкетными данными. Но я чувство­вал: это неплохие люди, каждый по-своему несчастен. Люди трудной судьбы. Они не доказывали свою пра­воту, просто работали. Человек проверялся в бригаде на деле: в труде или в критической ситуации. Сло­вам мало кто верил.

Помню, разгружали вчетвером вагон с металлом и оказался на дне огромнейший лист. Надо было при­поднять и сбросить его через борт. Подняли мы лист — двое с одной стороны, две с другой. И вдруг мой напарник поскользнулся и упал. Я чувствовал: немыслимо удержать такой груз, никаких сил не хва­тит. Надо бросить… Но тогда погибнет человек. Когда напарник поднялся, мы перекинули лист через борт. От напряжения я надорвался, кровь пошла горлом, попал в больницу. Но человек остался жив.

Что такое договор по совести, я узнал задолго до бригадного подряда. Сколько было в жизни случаев, когда я мог ради личной выгоды, спокойствия, благо­получия нарушить этот договор. Но всегда находи­лись люди, которые вели меня по верному курсу…

Разные пути мы выбираем в жизни. Всем с дет­ства хочется признания, уважения. Один идет из­бранной дорогой, не обращая внимания на лишения, твердо веря, что дело, которому он взялся служить — праведное и труд его не пропадет, а признание при­дет со временем. Другой же считает: «Признание — это карьера. Должность обеспечит признание».

Но важнее для каждого человека найти свое при­звание в жизни. Это я понял рано, еще мальчишкой, когда с крутого речного берега с восхищением и зави­стью часами наблюдал, как увлеченно и умело, с профессиональным достоинством трудятся простые матросы и грузчики — самые уважаемые и популяр­ные люди в ту пору на всей Волге.

Путь к призванию часто бывает долгим и тяже­лым испытанием. Так получилось и со мной. Я про­шел весь этот путь до конца и нашел свое призвание уже взрослым человеком. Кем только ни приходи­лось работать: грузчиком и асфальтировщиком, за­бойщиком каменного карьера и рыбаком… Сейчас, когда прошли .многие-многие годы, я осознал: труд и только труд, каждодневный и упорный, поможет че­ловеку найти свое любимое дело.

Помог мне найти себя и труд грузчика. Это была такая рабочая закалка, которая, не раз выручала ме­ня потом на стройках Крайнего Севера, помогла не струсить, выстоять в борьбе с суровой природой, а позднее и полюбить мужественную профессию строи­теля. После той работы грузчиком на «Красном Ок­тябре» мне всегда казалось — все мои самые главные испытания остались позади.

Как и многим моим сверстникам, мне пришлось немало постранствовать по родной земле. Вот тогда я . и почувствовал близость всех пройденных дорог и родных просторов.

Страна возрождалась из пепла и руин. Я побы­вал в Магнитогорске, Уральске, Бокситогорске, на целине — с начала ее освоения. И нигде я не мог с семьей остановиться надолго: нет жилья. А у нас уже было двое детей: в 1953 году родилась дочка — Ал­лочка.

В какой уж раз отправлял жену с детьми назад в Уральск, оставался опять один в Сталинграде. Жил в полуразрушенном сарае вместе с каким-то стари­ком. Подступала зима. Я все надеялся: что-то сде­лаю, что-то придумаю. Хотелось закрепиться, остать­ся — город-то мой!

Однажды ночью ударил мороз. Мы с соседом про­снулись от лютого холода, зуб на зуб не попадает. Пошли на улицу искать дрова. Смотрим: столб без проводов. Свалили его, всю ночь пилили и кололи, а под утро, натопив печь, легли спать. Проснулись — пар в сарае, как в бане. Это стали «отходить» про­мороженные стены. В этом пару мы друг друга поч­ти не видели. Я сказал: «Давай, дед, мотать отсю­да, пока не поздно!» И уехал из Сталинграда, теперь уже навсегда.

Второй раз отправился я попытать счастья в Бок­ситогорске. В это время там развернулась Всесоюз­ная ударная стройка. Строились одновременно город и крупнейший глиноземный завод.

Иду по улице с деревянным чемоданчиком, вижу — асфальтируют. Да как-то неумело.

Подошел мастер.

Начал работать.

Мастер посмотрел и говорит:

Закончилась смена. Мастер предлагает:

Шел 1955 год.

Человек семнадцать рабочих сидели уже двое су­ток и ничего не делали — шумели, возмущались, тре­бовали увеличить заработок. Разбиралась в их жа­лобах комиссия и наконец разобралась. Бригада плохо работала весь месяц — вот и осталась без за­работка. Комиссий доложила результаты своей дея­тельности и удалилась, а рабочие стали решать не­маловажный вопрос: кто же будет бригадиром? Прежний отказался, а нового никак не выберут. И тут как раз я пришел, новенький.

Посмотрели на меня, спросили, где работал.

Я рассказал.

Предложил:

показать себя…

Меня всегда удивляет позиция иных бригадиров. Ходит по стройке с деловым видом, все кому-то зво­нит по телефону, куда-то спешит, а в бригаде у него 15 человек. Я всегда считал: в небольшом коллективе бригадир должен работать за двоих. Что бы мы ни делали, впереди шел я. Таскали на «козе» кирпич, выкладывали перегородки — я первый, а позади, как стая журавлей, выстраивалась бригада. Если копали траншею – отмерял себе пять шагов, следующему пять, еще пять. И говорил: «Начинаем!»

Конечно, это трудно — быть первым. Но личный пример имеет огромное значение. Понял это с пер­вых дней своего бригадирства.

О той бригаде у меня остались самые добрые вос­поминания.

Все мы, 18 человек, несмотря на трудности и пре­вратности судьбы, были жизнерадостны, полны опти­мизма и, главное, молоды. Мне — самому старшему — было двадцать восемь лет, а младшему — всего ше­стнадцать. Ни у кого из нас не было строительных профессий. Их надо было еще приобретать.

Числились мы в своем СМУ как бригада разнора­бочих. В пятидесятые годы такие коллективы были во всех строительных организациях: копали землю, убирали мусор, пробивали отверстия в стенах и пере­крытиях для смежников, выполняли массу утомитель­ной, однообразной и чаще всего чужой работы. Кур­сов в то время для рабочих было мало, профессии получали кто как мог.

После работы мы подолгу наблюдали, как краси­во трудятся каменщики из бригады Кочнова, плот­ники, арматурщики, бетонщики из бригады Пробичева и другие кадровые рабочие, и старались на своем объекте сделать не хуже. По нескольку раз переде­лывали кладку. Посмотрим: не нравится! Разбираем, очищаем кирпич, снова кладем. По семь-восемь раз переделывали и другую работу, но от своего не от­ступали.

За счет упорства, настойчивости и крепкого жела­ния мы постигали строительную науку, но при этом выполняли и положенную бригаде норму. Давалось это нелегко. К примеру, последний раствор мы зака­зывали на самый конец смены — на пять часов— и, вырабатывали его только к семи-восьми часам вече­ра. Так научились мы строить и стали первой ком­плексной бригадой в Бокситогорске.

Много раз я начинал работу с новыми бригадами. Приходили в них разные люди, в том числе и такие, кто вместо паспорта предъявлял справку об освобож­дении из места заключения. Таких набиралось нема­ло. Все они со временем становились хорошими спе­циалистами, а главное, настоящими людьми. Мы ни­когда не оглядывались на их прошлое. Зачем трево­жить память?

Значимость цели, организация труда, добрые отно­шения в коллективе — вот что определяет успех бригады.

Эти принципы я усвоил в первый же год своей бригадирской деятельности.

Поэтому, когда мне говорят: «Эта бригада пло­хая, а та хорошая», я не верю. Не бывает такого, что­бы в одной собрались только хорошие люди, а в дру­гой – плохие. Здесь совсем другая причина: не суме­ли руководители, в первую очередь бригадир, объеди­нить людей в единый коллектив на здоровой, нравст­венной основе.

У меня получилось — и на стройке появилась еще одна хорошая бригада.

Конечно, рабочие коллективы не похожи друг на друга. Каждый неповторим. Но есть для всех один закон: чтобы бригада стала спаянной и крепкой, ей нужно дать настоящее дело. Если такого дела нет, любые усилия по созданию и воспитанию коллектива бесполезны.

СЕВЕРНАЯ ОДИССЕЯ

Жизнь налаживалась. Затягивались раны, сгла­живались рубцы, высыхали глаза у женщин. Менял­ся облик Земли, и космос готовился принять первого человека.

Произошли перемены и в моей жизни: я обрел на­конец свое первое настоящее жилье — комнату в бла­гоустроенном кирпичном доме.

А через три месяца, бросив домашний уют и оста­вив ненадолго свой «армейский обоз» — жену и дво­их ребятишек, семилетнего Владислава и четырехлет­нюю Аллочку,— я отправился захватывать новый плацдарм. На этот раз — Север.

Со мной по комсомольским путевкам ехали из Бокситогорска еще 17 человек. Почти вся бригада. С некоторыми, например, с Анатолием Павловичем Кожевниковым, пришедшим в бригаду мальчишкой, так и проработали рядом всю жизнь: сперва в Бокситогорске, потом в Заполярном, и, наконец, в Мурман­ске.

Север притягивал как магнит.

Обосновались мы на самом краешке Кольского полуострова. Со временем это будет поселок Горный, потом Северный и, наконец, окончательно — поселок, а потом и город Заполярный. Но тогда мы называли это дикое, необжитое место, где нам предстояло воз­вести Ждановский горно-обогатительный комбинат, сорок первым километром.

Суровый край не пугал: у нас уже был опыт, мы энергично взялись за работу.— готовить фундамент под деревообделочный цех. И вдруг — невероятно, но факт! — за час набили лишь одно ведро грунта. Всей бригадой!

Я взял ведро, принес в контору, поставил на стол начальнику:

Михаил Александрович Родионов спокойно взве­сил в руках ведро и сказал:

Мы понятия не имели, что. надо жечь костры, греть землю…

Да, на Севере нам предстояло многому научить­ся. Почти все здесь было непривычно.

Как-то в конце июня пошли мы в столовую. Было тепло, кое-кто разделся До майки. Пришли мы в сто­ловую .в двенадцать часов дня, а ушли… в девять ча­сов вечера. Внезапно задул ледяной арктический ве­тер, разразилась пурга. Не то что выйти — дверь от­крыть было невозможно. К вечеру потеплело, ветер затих, и мы смогли убежать домой. Но могло задуть и на три дня. Север не шутит. С тех пор в бригаде стало правилом брать с собой ватник даже при па­лящем солнце.

Шел 1957 год. Разворачивалась новая Всесоюзная ударная стройка. Закладывалась мощная строитель­ная база: бетонный завод, базы, склады, деревообде­лочный цех, гараж, котельная… Много было трудно­стей. Не хватало инструмента, материалов. Не было еще никакой техники. Когда на стройке появился первый компрессор, бригады «делили» его между со­бой — не более четырех часов в неделю.

Холода в ту пору стояли жестокие. В один из дней у экскаватора от мороза лопнул ковш. А люди выдержали. Всю зиму мы работали в резиновых са­погах, иначе было нельзя, согретая кострами земля отдавала воду. Дома разуваешься — на портянках лед. Надевали валенки, согревались, шутили.

Сложно было начинать стройку. Полтора десятка маленьких бригад, входивших в состав управления, постоянно не справлялись с планом. Отсюда — страш­ная нервотрепка. Каждый день бригадиров таскали к начальству: «Ты не сделал это!. Ты не выполнил то!» Но разносы делу не помогали.

На нас посматривали с некоторым удивлением: все другие бригады — специализированные, а мы са­ми делали опалубку, вязали арматуру, укладывали бетон, вели кирпичную кладку. Взяли «нуль» котель­ной и полностью (от «нуля» до крыши) построили большую заправочную станцию и двухэтажный –га­раж.

Работать мы умели, так мне тогда казалось, и я стал предъявлять свои условия руководству управле­ния. Заявил, что «цена бригады» — сто рублей в день на человека (в старых ценах), никак не меньше. Без приписок или с приписками — меня не интересовало. Наше условие выполнили — не хотелось терять спе­циалистов.

Но все пошло прахом, когда я уехал в отпуск. В мое отсутствие бригаде закрыли наряды по факти­чески сделанному, то есть намного ниже того, к чему мы привыкли. Вернулся, а в бригаде разброд, недовольство, работа идет кое-как. Пошел в управ­ление воевать за интересы бригады, но закончилось все полным поражением — нас сняли с объекта и от­правили копать на сопке кабельную траншею.

О многом я передумал на той сопке. Понял, что уважали меня вовсе не за то, за что стоит уважать бригадира, а бригада наша, несмотря на профессио­нальные достоинства, пока еще не коллектив.

БОЛЬШАЯ БРИГАДА

…Грязь была непролазная. С трудом очистили не­сколько метров земли — крошечный островок. Само­свал с бетоном тащили буквально на плечах. Выва­лив бетон, в бутылку вложили записку: «11 сентяб­ря 1957 года бригада Серикова в составе Боброва, Дерягина и Виноградова уложила первый бетон в основание Ждановского горно-обогатительного комби­ната».

Так началась эта главная в ту пору на Севере стройка. Мы объявили руководству, что берем обяза­тельства строить все объекты «под ключ» — от нуля до кровли, экономить материалы и технику. Эти обя­зательства заменяли нам сегодняшние договора под­ряда, хотя управление не поддержало нас тогда от­ветными обязательствами.

К строительству комбината приступил молодой, только что организованный трест «Печенганикельстрой». Были созданы два управления — «Жилстрой» и «Промстрой». Я работал в «Промстрое»

Дела на стройке шли плохо. Мелкие бригады копались на десятках объектов будущего горно-обогатительного комбината и производственной базы, но никак не могли довести начатое до конца. Люди хо­дили на стройку, чтобы заработать деньги, и не пред­ставляли себе, что могут быть и какие-то другие ин­тересы.

Начался новый, 1958 год. И вот сидим мы как-то с Марком Наумовичем Пуховым, новым нашим на­чальником, размышляем, что же делать.

Тогда я и предложил Пухову:

Выбрали совет бригады.

Создали партийную и профсоюзную группы. Надо откровенно признаться: и совет, и общественные ор­ганизации в бригаде работали плохо. Причиной то­му было мое, единоначалие. Везде я главный: и в со­вете, и в профгруппе, даже, помню, еще и председа­тельствовал в постройкоме управления. В то время это была первая и единственная крупная бригада в Мурманской области, а может быть, и в Союзе — 80 человек. Учиться нам было не у кого.

Фактически мы подрядились полностью построить объект — огромный корпус мелкого и среднего дроб­ления — и почти все делали сами: монтаж и кладку, бетонные и плотницкие, кровельные и даже штука­турные работы.

В тресте и СМУ долго решали, кого и откуда вы­звать на монтаж стен корпуса. Более месяца ждали специалистов-верхолазов с Большой земли.

Собрал я бригаду и сказал: «Давайте думать, что делать». Выход нашли.

Даже сверхбдительный инженер по технике безо­пасности дал «добро», когда увидел чертеж простого, но надежно страхующего приспособления. К колон­нам каркаса здания были приварены скобы, в скобах закреплялся металлический прут, к нему и привязы­вались монтажники цепью от предохранительного по­яса. Ходили по стене 40-сантиметровой ширины со­вершенно свободно. Забыты были дорогие, требую­щие много времени на сборку леса.

А. сколько было напрасных споров, кому вести мон­таж, сколько времени потеряли в ожидании специали­стов-верхолазов!

Стена поднялась уже так высоко, что в один пре­красный день руководители опять засомневались: могут ли наши люди — не верхолазы — продолжать ра­боту? И последовал приказ: «Прекратить монтаж».

Но я был уверен в бригаде и приказу не подчи­нился.

Как бы я ни оправдывал такое своеволие тем, что выполнение приказа на многие месяцы отодвинет срок сдачи объекта, и как бы ни уверял себя, что прав, я не– мог не понимать, что конфликт слишком обострил­ся и я играю с огнем.

Но иного решения я тогда не нашел. Люди про­должали монтаж корпуса, и жизнь потом подтвердила, что я был прав.

Мы не только доказали, что это доступное для их ребят дело, но и сумели в 2—3 раза сократить

нормативное время при монтаже блоков, на высоте свыше 30 метров. Благодаря нашему опыту не понадобилось вызывать верхолазов и на другие корпуса комбината. Однако все это вошло в столкновение с формаль­ным принципом дисциплины на производстве: приказ-то не был выполнен… Приехал начальник управления М. Н. Пухов, собрал бригаду. Привез с собой Славу Желдака, хорошего моего товарища, отличного рабочего из бригады Михаила Гуни. Эта бригада полгода назад орга­низовалась на базе нашего коллектива — в нее пере-дали 12 рабочих, а бригадиром стал мой бывший заместитель Михаил Гуня, впоследствии Герой Социалистического Труда. Всем стало ясно: меня отстраняют от бригадир­ства. «Вот ваш новый бригадир»,— говорит Пухов, ки­вая на Славу Желдака.

С Марком Наумовичем Пуховым на этой стройке мы вместе с первого дня. Это был талантливый инженер, внимательный и отзывчивый человек, не круглые сутки проводил он на строитель­ной площадке. Мы с ним всегда хорошо понимали друг друга, но он был вынужден поступить именно так.

Собралась вся бригада — 70 человек. Выслушали внимательно Пухова. После этого кто-то поднялся из бригады и сказал, обращаясь не к Марку Наумо­вичу, а к Славе Желдаку:

Когда Желдак ушел, рабочие сказали:

Что сплотило людей? Настоящее дело и общест­венное признание их труда. В таком большом коллек­тиве каждый человек не только не потерялся, ко, на­оборот, раскрылся как личность.

Много лет спустя я прочел у Антона Семеновича Макаренко:

«Чем шире коллектив, перспективы которого яв­ляются для человека перспективами личными, тем че­ловек красивее и выше».

В то время на стройках работало огромное мно­жество малочисленных коллективов. У большинства этих, иногда совсем крохотных, бригад, в сущности остававшихся в стороне от важнейших проблем, дел и интересов большой стройки, была и психология «маленького человека»: а что я могу на этой гигант­ской стройке? Жили по принципу: каждый за себя и для себя.

Создание такого крупного рабочего коллектива в корне мешало не только организацию труда, но и пси­хологию и идеологию людей: на смену мелкособст­венническому индивидуализму шли коллективизм, дружба, ответственность за общее дело.

За нашими делами внимательно следили партий­ные работники области. Почти постоянным участни­ком объединенного совета бригадиров стройки был первый секретарь обкома партии Г. Я. Денисов.

Однажды побывал на совете — понравилось. По­просил: «Приглашай, Будет возможность — обяза­тельно приеду».

Мы всякий раз посылали телеграмму, и Георгий Яковлевич приезжал на совет (а это не близко — сто восемьдесят километров от Мурманска). Сядет, слу­шает.

Информацию он получал, как говорится, из пер­вых рук. Иногда вмешивался в работу совета.

Однажды разговор шел о столовой, которую ни­как не могли достроить.

Денисов не выдержал и, обращаясь к присутст­вующим, спросил:

Тогда он повернулся ко мне и говорит:

Через месяц мы доложили в обком, что столовая сдана.

Был Денисов деловым, справедливым и талантли­вым партийным работником. Пользовался огромным уважением. В кепке, свитере, резиновых сапогах, он часто ходил по стройке. Глядя на многие сооруже­ния в Мурманской области, люди до сих пор говорят: «Это — Денисова!»

Шли дни, месяцы, годы. В диком, еще недавно со­вершенно безлюдном крае поднимался один из круп­нейших в Европе комбинат и юный город.

А на сотни километров вокруг — тундра, сопки, по­хожие одна на другую, стелющийся кустарник, пер­возданная тишина.

За два часа можно было набрать чуть ли не са­мосвал грибов. С утренней рыбалки принесешь, бы­вало, столько рыбы, что ее хватало на всю бригаду.

Ко мне приехала жена с детьми и мать. Нам да ли трехкомнатную квартиру. Рос и хорошел поселок. Появилась первая настоящая городская улица из многоэтажных домов — улица Ленина. Потом посе­лок преобразовали в город.

Мы жили на самом северном краешке нашей Ро­дины, но не чувствовали себя оторванными от Боль­шой земли. У нас был клуб, там устраивались танцы. Наша художественная самодеятельность завоевывала все призовые места на областных конкурсах и даже выезжала в Финляндию. В свободные часы каждому находилось дело. Моя жена Лина Александровна была председателем поселкового Совета, а потом, когда поселок преобразовали в город, стала первым председателем исполкома городского Совета Заполяр­ного. Она была неизменным конферансье на концер­тах. Ее сестра Тамара пела в хоре, а муж танцевал в ансамбле. К слову, член нашей бригады Леша Ло­мов «дотанцевался» даже до звания заслуженного работника культуры РСФСР.

Но главным нашим делом была стройка.

ДАЕШЬ РУДНИК!

Когда мы начинали возводить Заполярный, среди строителей иногда появлялся геолог Федоров. Это он открыл залежи никеля на берегу небольшой речушки Алы, вытекавшей из озера Ала-Акка-Ярви. Геологоразведка показала: запасы промышленные. Реше­но было строить рудник. Но как? Дорог нет — мес­торождение в сотне километров от Заполярного.

Строителям пришлось туго. Прямо через будущий рудник перекатывалась по камням река Ала. Надо было «обуздать» ее в короткий срок — закрыть ей выход из озера и сделать новый. Если до весны не отвести речку, то потом этого ни за что не сделать: кругом топь, болотистая низина.

В тресте решили отправлять бригады на работу поочередно, на месяц. Когда в ноябре настала наша очередь и мы отправились в тундру, то увидели, что прежние бригады мало что сделали. А тут еще, как назло, ударили лютые морозы — за 40 градусов.

Сидим и думаем: как быть? На этом импровизи­рованном собрании бригады все вдруг остро почувствовали: мы коллектив, от которого страна ждет ру­ду. И мы должны ее дать! Никаких смен бригад больше допускать нельзя: построим основные соо­ружения сами.

Два года жили в палатке. Вот так уж получи­лось — поехали на месяц, вернулись через два гола. Спали в валенках, телогрейках, ватных брюках. Из снега кипятили чай, снегом умывались. Грунт били клиньями и двухпудовыми кувалдами. В палатке сто­яла печка-буржуйка, согревавшая нас, на ней же го­товили обед кто что мог.

Особенно трудной была первая зима. Лютая сту­жа, постоянные, пронизывающие до костей ветры. Работали в три смены.

Что больше всего запомнилось из той первой зи­мы? Полярная ночь, первозданная тишина, ни еди­ного звука вокруг — все как будто вымерло. Только люди — 50 молодых парней противостояли природе…

И как работали! Когда пришла пора рассчитывать­ся за месяц, приехал бухгалтер с начальником одно­го из отделов треста. Замерили: 2400 кубометров грунта.

И тут у меня созрел план.

Деньги привозили обычно к двум-трем часам дня. Я вышел в тундру подальше от палаток, встретил машину, честно рассказал шоферу с кассиром, в чем дело, и попросил:

Часов в десять пошел в тундру — встречать ма­шину…

Подъехали тихо, незаметно. Разложили на крова­тях богатое — от души постарались кассир с шофе­ром! — праздничное угощенье»

Я побежал за бригадой.

Пришли. Видят: стол накрыт по всем правилам. Настоящий праздник!

Работали тяжело, но бывали у нас и радостные дни.

Однажды появились люди в огромных тулупах и меховых шапках — писатели. Стоят наверху, на кром­ке котлована, закутаны по самые глаза, а мы вни­зу — без телогреек, в резиновых сапогах, пот с нас льет градом – долбим землю пудовыми кувалдами. Пар стоит над котлованом. Выбрались наверх, по­вели гостей в палатку, поставили на печку чайник. Ребята на глазах у писателей переодевались, сни­мали сапоги, стряхивали с портянок лед.

Рассекись, и потекла беседа. Достал и раскурил свою трубку Константин Михайлович Симонов — так состоялась моя первая встреча с ним. Потом виде­лись много раз. А в этот приезд Константин Михай­лович записал нашу беседу, и она была опублико­вана в «Правде».

К весне нам на помощь прислали пополнение. Появление новичков — всегда тревожный момент. По­ставил их копать траншею. Вижу: плохо идет дело. Не стал ничего говорить, собрал своих ребят. Ска­зал: «Они начали до обеда, а вы приступайте после обеда. Но должны их догнать и перегнать».

Встали наши вшестером и догнали их шестерку, а потом ушли вперед. Никакой агитации, никаких собраний не потребовалось — на следующий день но­вички работали по-другому. Поняли, куда попали.

Потом, не раз убеждался: пример — вот что воз­действует на людей лучше всяких призывов.

Всегда стремился создать в бригаде атмосферу, доброжелательности, доверия. Ведь большинство лю­дей приходило к. нам с добрыми намерениями. Иные вообще решали начать новую жизнь. Зачем, же воро­шить прошлое?

Я совершенно не выносил никакой первичной ин­формации о человеке. Часто бывает, что человек-то в принципе неплохой, просто о нем в прежнем кол­лективе сложилось плохое мнение.

Важнейшие черты характера рабочего человека на Севере — доброта и честность. Причем доброта действенная, доброта как норма жизни.

Назначили к нам, наконец, и начальника участка Ковалева Г. А. Но инженер он оказался никудыш­ный. Такое впечатление, что он и чертежей прежде не видывал. Приходилось нам во всем разбираться самим. Грузы, поступавшие на участок, принимал я, бригадир.

Однажды в конце смены мне срочно понадобился начальник: не оказалось воды для приготовления раствора и бетона, не пришла водовозка. Побежал я к нему узнать, в чем дело. Жил наш начальник в единственном деревянном доме, построенном для администрации. Стучу в дверь: молчание. Стучу сильнее. Наконец откуда-то снизу, из-под двери раз­дался сиплый голос:

И услышал ответ, произнесенный с большим тру­дом:

Беседа наша оказалась безрезультатной.

Но однажды приехал к нам управляющий тре­стом проводить оперативку и спрашивает моего на­чальника лукаво так, с хитрецой: «Скажите, пожа­луйста, сколько этажей у котельной?» Мы в то время ее строили. Тот ответил: «Три…» И не угадал. Мы работали на четвертом. В тот же день его освобо­дили от должности.

Итак, в сотне километров от города, оторванная от строительной базы, практически без инженерной подготовки, без налаженного снабжения бригада сде­лала все, что было намечено,— одна в дикой тундре построила" почти целый рудник. Мы, сами того не ведая, стояли у истоков бригадного подряда.

Тогда и прозвучало впервые в нашей палатке это новое для всех словосочетание — бригадный подряд. Родилось оно в спорах, когда на смену прежнему начальнику участка к нам приехал Игорь Феодосьевич Шупа-Дуброва — первоклассный инженер, лич­ность творческая, беспокойная. Приехал он в 1962 го­ду в качестве консультанта в командировку, да так и остался у нас — начальником участка. Простой в общении, умный человек, обладающий практическим опытом и, что самое главное, разбиравшийся в эко­номике, У нас сразу возникло взаимопонимание, хо­тя всю жизнь потом мы с ним проспорили, и не­редко доходило до того, что оба хватались за сердце.

В первые же дни после его приезда мы заговори­ли о бригадном подряде.

Никто и не подозревал, о чем двое слоняющихся на морозе вокруг палатки спорят до хрипоты. Нас выгоняли наружу, чтобы не мешали отдыхать, и мы, подпрыгивая и хлопая себя руками, бродили круга­ми среди дикой тундры: выясняли, как должен опла­чиваться труд такой бригады. Понятие «подрядная, бригада» возникло в пылу бесконечных споров и впервые появилось в нашей статье в газете «Поляр­ная правда», в последний день 1962 года.

Десять лет спустя, тоже 31 декабря 1973 года, мы прочли поздравление Центрального Комитета КПСС и весть о правительственных наградах пят­надцати членам нашей бригады за внедрение в прак­тику промышленного бригадного подряда. Такое сов­падение!

…Наступил наконец день, когда Алареченский рудник был готов к сдаче в эксплуатацию, и мы, как дети, радовались, что закончилась эта бесконечная полярная ночь. Было начало лета, и, хотя еще лежал снег — в тех местах он держится долго, до июня,— на душе было по-весеннему светло и солнечно: утром приедет комиссия принимать рудник. Придет маши­на, которая навсегда увезет нас отсюда…

И что же мы делали всю последнюю ночь? Игра­ли в хоккей. Измученные люди — кто ногами, кто палкой — гоняли до утра консервную банку. Нам было не до отдыха: радость переполняла нас. Побе­да? Мы выстояли! Мы победили и природу, и все тя­готы, лишения палаточной жизни, и свои, маленькие человеческие слабости!

Пришла машина, мы побросали в нее свои веще­вые мешки и отправились по домам. От усталости я сразу же заснул и проспал всю дорогу.

Когда вернулись с Алы в город, нам выдали пу­тевки в санатории на юг.

Так я впервые в жизни попал в Сочи. Стоял ав­густ, жара доходила до 36 градусов. Поселили меня в номере на четверых. Я сразу же, устав с дороги, разделся и лег спать.

Проснулся от хохота. Вижу: трое незнакомцев смотрят на меня и смеются:

Я поглядел на себя: лежу в костюме, в ботин­ках, на голове соломенная шляпа. Это я оделся ночью, во сне: видимо, в открытое окно потянуло ве­терком и мне почудилось, что я снова в палатке.

Долго потом не решался одеваться по-летнему: все казалось холодно…

Когда я возвратился из санатория, мурманские журналисты попросили нас с Шупой подготовить статью в газету.

Сели мы с Игорем Феодосьевичем вечером и на­писали все, что думали о рабочем коллективе, его возможностях и перспективах развития,— те завет­ные мысли, что зародились на берегах Алы. Наша статья была опубликована в «Полярной правде» 13 июня 1963 года и называлась «Давайте поду­маем, как лучше работать». В ней мы изложили программу бригадного подряда в промышленном строительстве.

Вот некоторые мысли из этой статьи:

Работу оплачивать за выполнение графика, а не за вал, тогда бригада будет заинтересована в быст­рой сдаче объекта.

Переделок не должно быть — за них платить не будут.

Трехсменная работа, стопроцентное использование техники, рационализация. Передовой опыт — на во­оружение.

Главное в работе — конечный результат, сдача объекта. Премия — за конечный результат, экономию и качество.

Дисциплина, сознательность, коллективизм, воспи­тание коммунистического отношения к труду долж­ны стать жизненной нормой каждого члена бригады.

В общем суть такая: бригада борется за соору­жение объекта на договорных началах, обязуется построить его в определенный срок с нулевого цик­ла и до сдачи госкомиссии. На ней лежат все за­боты и о правильном, хозяйском расходовании ма­териалов, и о наиболее эффективном использовании техники. Если коллектив справится с делом да еще сбережет материалы, получает премию. Прямая вы­года и государству и рабочему.

Статья произвела впечатление.

В то время идея бригадного подряда была совер­шенно новой. Читающая публика разделилась на два лагеря — горячих сторонников и принципиальных противников бригадного подряда. Последних было большинство, и среди них наше непосредственное на­чальство.

Мы с Шупой призывали, но нас никто не слушал. Мы доказывали, убеждали, ссылаясь на опыт строи­тельства рудника в Алареченске, а консервативное мышление хозяйственников сопротивлялось. Появил­ся даже такой «контраргумент»: «Не наш метод».

Но как бы там ни было, идея бригадного под­ряда дошла до Москвы.

В октябре 1963 года в Заполярный приехали пред­ставители Министерства строительства РСФСР и Центрального нормативно-исследовательского бюро при НИИ экономики строительства. Смотрели, слу­шали, но резолюцию написали осторожную: «Особен­ностью предложения тов. Серикова В. П. является предоставление бригаде возможности непосредствен­ного участия в подрядной деятельности строитель­но-монтажной организации…»

Но до официального признания его прошло еще семь лет.

КОМАНДИРОВКА В НИКЕЛЬ

Не прошло и двух месяцев, как мы вернулись с Ала-речки, вызывают меня в трест: «Надо ехать в командировку в поселок Никель». Объясняют ситуа­цию. Над действующим цехом требуется срочно со­орудить тракт подачи руды. Работа трудная, нужна крепкая бригада. «Это не приказ,— говорят,— прось­ба», но чувствую: отказываться нельзя. Вот только как объяснить задачу людям? Как снова оторвать рабочих от дома, от семьи?

Пришел в бригаду. Худые, усталые люди. После двух лет, проведенных в палатке, люди только-толь­ко стали привыкать к нормальной жизни. Собрал ра­бочих, говорю прямо: «Надо ехать в командировку в Никель. Месяца на три-четыре».

Инженеры согласились: «Это единственный вы­ход».

Привезли нам плиты, и Жора Николаев, посколь­ку был инициатором, полез наверх. Крепкий, смелый парень. Залез, осмотрелся, кричит: «Давайте плиту!» Подали плиту, установили на нее лебедку. Честно го­воря, все это делалось с большим риском. Но работа началась. Одна за другой ложились плиты. Самое трудное, однако, было в другом: при выбросах газа нас окутывало ядовитым облаком. Мы знали об этом и привязывались для страховки ремнями.

Противогазы, которыми нас снабдили, практиче­ски бездействовали на морозе, да и не привыкли мы к ним.

Когда первым потерял сознание Иван Гамаюнов, мы растерялись: медиков к нему наверх не подни­мешь. Попробовали по стальным фермам нести его на себе, но он вскоре пришел в себя: «Куда тащите? Передохну немного и снова начну работать».

Такое случалось и с другими. А мне это почему-то не грозило. Возможно, помогала большая внутрен­няя мобилизация: организм не поддавался. Замечал это еще в тундре, когда летом тучи комаров атакуют человека. Все мазались специальной мазью, но спа­сения не было. Я же никогда никакими антикомари­ными средствами не пользовался. Посмеивался над другими: «Чего боитесь? Смотрите, комары с меня сами падают». Действительно, посидит, посидит и падает.

Жили мы в Никеле все вместе в подвале (теперь там кафе «Северянка»). Работали в три смены, и свет в подвале горел день и ночь. Посредине стоял бильярд — менялись смены, и игра не прекращалась круглые сутки. Спать в такой обстановке было, ко­нечно, трудно, но уставали так, что засыпали сразу же как убитые.

Пытаясь беспристрастно разобраться в том, что делал, как жил и работал на Севере в те годы, хочу выделить главное: я не жалел себя ради дела, рабо­чие, видя это, старались следовать моему примеру. Время было такое. Работа трудная, иногда на пре­деле человеческих возможностей. Люди жили бедно, недоедали, плохо было с одеждой, с жильем. Чтобы поднять ребят на –действительно героический труд, требовался прежде всего личный пример. Причем иногда, казалось бы, в мелочах.

Например, у рабочего рвался левый сапог, я сни­мал свой, отдавал ему. Потом сапог рвался у дру­гого, я ему отдавал правый, а сам уже ходил в двух рваных. В 1957 году приехал к нам новый начальник управления москвич Ксендзовский. Собрал бригадиров, познакомились, а потом он говорит: «Все сво­бодны, а вы, Сериков, останьтесь». Смотрит на меня с участием и деликатно спрашивает: «Простите, что это у вас с ногами?» — «А что с ногами? Все в по­рядке». Ксендзовский по-прежнему смотрит на мои ноги. «А-а,— рассмеялся я. — Это вы про сапоги? Да они оба на левую ногу».

Случалось и такое: надо людей ставить копать траншею, а в ней вода. Конец зимы, температура градусов пять-шесть мороза. Был у нас в бригаде один упрямец:

В тот раз я сказал одно:

Такой героизм понятен.

Но я думаю вот о чем: бывает, люди вынуждены проявлять отвагу и героизм, когда это вызвано не столько обстоятельствами, сколько равнодушием от­дельных лиц.

Как-то из-за повреждения на теплотрассе один из домов лишился тепла — это на Севере страшная бе­да. Случилось это в предпраздничный день, к концу смены.

Кинули на прорыв нашу бригаду. Но «забыли» о мелочи — завезти доски — крепежный материал. А трасса в этом месте шла на большой глубине. И нелегко докопаться до самого низа, да и работа без крепления — большой риск.

Но ждать материалы было некогда: север, мороз.

Дошли до самого низа, до труб, и вдруг раздал­ся крик: «Грунт ползет, спасайтесь!» Мы выскочили из траншеи, стены рухнули, и весь наш труд ока­зался напрасным.

Проработав всю ночь, мы сидели обессиленные, слушали разносившиеся из громкоговорителей мело­дии маршей — шёл парад на Красной площади — и смотрели на бесформенную груду мерзлой земли, похоронившую под собой поврежденный участок тепло­трассы. Тепло мы в тот день в дом не дали. И лишь потому, что по чьей-то вине у нас не оказалось под рукой досок.

Каждый раз, поднимая бригаду на большое де­ло, я взвешивал, насколько наше участие в нем не­обходимо, и никогда не толкал рабочих на бессмыс­ленные поступки.

Запомнился случай, происшедший на Ала-речке. Как-то в котельной, уже готовой под сдачу,— види­мо, от электросварки — вспыхнули леса, облитые со­ляркой и маслом. Все растерялись. Кто-то вспомнил, что на лесах остались два баллона с кислородом — и вмиг все кинулись из здания врассыпную. Взорвут­ся баллоны — разнесут нашу котельную вдребезги. И тут в огонь бросился рабочий Рамаз Гулашвили. Через минуту он вынырнул из огня с уже разогрев­шимися баллонами. Когда пожар потушили, мы говорим: «Жора, а ну-ка подними еще раз баллоны!» Так он едва поднял один.

На Ала-речке нашу работу как-то обходили вни­манием: рудник — стройка не такая уж масштабная, были объекты и более впечатляющие. Но здесь, в дикой тундре, впервые в промышленном строительстве зарождалась и бригада нового типа, и новые произ­водственные отношения, призванные в недалеком бу­дущем изменить многое в жизни трудовых коллек­тивов. Люди трудно, но упорно прокладывали доро­гу новому, и в их самоотверженном труде, в борьбе со старыми традициями и суровой природой рожда­лась и утверждала себя идея бригадного подряда,

В последовательном отстаивании новых идей есть тоже элемент героизма. Образ Терентия Мальцева, посеявшего пшеницу по безотвальной вспашке, когда кругом пахали общепринятым способом — с оборо­том пласта, и он не пускал никого на свое поле, по­ка не кончилась пахота,— для. меня это образ на­стоящего борца, героя.

Наконец пришел знаменательный для всех жите­лей Заполярного 1965 год. Завершилось строитель­ство Ждановского горно-обогатительного комбината. Цех обжига выдал первую продукцию. Свершилось то, ради чего приехали сюда, в этот суровый край, тысячи добровольцев.

Одно время мы жили с мамой вдвоем; жена и де­ти отдыхали. И вот однажды вечером я лежал не раздеваясь на кровати усталый, небритый. Мать по­шла в магазин. Вдруг слышу —по радио диктор го­ворит: «За особые заслуги… присвоить звание Героя Социалистического Труда Серикову Владиславу Пахомовичу — бригадиру комплексной бригады треста «Печенганикельстрой».

Я обомлел. Героев в ту пору на Севере было мало.

Заходит мать. Видит, я не в себе,

«Сейчас же люди придут!» — засуетилась мама.

И точно, не успел я побриться, пришли друзья-товарищи.

Не всем хватило места, стояли у крыльца. Даже мой друг Шупа сумел пробиться ко мне только на второй день. Смешно, но пришлось установить оче­редь на посещение.

И так каждый вечер — до двух, трех часов ночи. Приходилось выдерживать и еще на работу ходить. Все радовались за меня, это был наш общий празд­ник.

А через несколько дней меня вызвал управляю­щий трестом. Тут же сидел секретарь райкома пар­тии.

В те годы в Заполярном костюмов в свободной продаже не было.

Все переполошились! Стали звонить в обком пар тин. Там говорят: «Немедленно в Мурманск!»

Прибыли в Мурманск. Сижу в гостинице. Вечером привезли костюм, но не моего размера. Пришлось вызвать портного, снять мерки.

Утром меня подняли: бегом в ателье. Надел кос­тюм — ну прямо по мне. Как только успели перешить за ночь?

Награждение прошло торжественно. Сын, в то время семиклассник, посвятил мне стихи;

Палатки, потом дома, Потом на асфальте следы, И вот отражаются города В Звезде на твоей груди.^

Мальчишка, а сумел уместить в четыре строчки человеческую жизнь

Мать повесила мой костюм в своей комнатке: не в шкаф, а на виду, на стене. Одажды ночью гляжу: стоит и ласково гладит рукой звезду. Старенькая. На глазах слезы счастья. Эта картина до сих пор у меня перед глазами.

Я счастлив, что при жизни матери получил эту высокую награду, стал лауреатом Государственной премии СССР.

А главное – при ней вступил в партию. Четыр­надцать лет избирался членом областного комитета партии, был делегатом партийных, профсоюзных и почетным делегатом комсомольского съездов. Ста­рался достойно нести эстафету, принятую от отца-большевика,

В МУРМАНСКЕ

В 1967 году завершилась последняя моя стройка в Заполярном — Дворец культуры. Десять трудных, но счастливых лет остались позади.

Я переехал с семьей в Мурманск — город на бе­регу Баренцева моря.

Из окон домов, расположенных амфитеатром на сопках, открывается Широкая панорама Кольского залива: доки, причалы, портальные краны и целый лес мачт. Снуют проворные буксиры. Ветер подхва­тывает и несет запахи моря в город, где тысячи мальчишек мечтают стать моряками.

Мурманск — столица Заполярья. Устроенный быт, культурная жизнь. Но дела не радовали. СМУ-2 тре­ста «Мурманскпромстрой», куда меня перевели, нача­ло строить десятки сооружений, но ни одного не могло закончить. Некоторым объектам было по 5-6 лет. Я видел множество бригад, которые ничего не делали и за это еще ухитрялись получать первые ме­ста в соревновании.

На меня смотрели с любопытством: какой из него получится «деятель»?

Ситуация на новом месте оказалась сложной. Пришлось иметь дело с теми, кто мог явиться на работу нетрезвым, вообще не выйти на работу пос­ле получки, с легкостью подать заявление об уходе.

Начальник управления привел меня на строитель­ную площадку и показал на десятка полтора чело­век, лежавших вповалку «вокруг заглохшего компрессора. Бригада второй день находилась в коллектив­ном загуле. Уже был издан приказ, который и по сей день хранится в архиве отдела кадров: «Брига­ду В… в связи с коллективным пьянством расфор­мировать».

Начальник посмотрел на меня с вызовом: что же, с хорошим коллективом любой бригадир может начи­нать. Но если ты и вправду умеешь воспитывать, то вот тебе «сырьё». Приказ о расформировании брига­ды отменили.

«Воспитывать» приходилось ежедневно. Случа­лось, особенно после получки, что некоторые участки оказывались полностью оголенными.

Меня спрашивали:

Я так и говорил: набираю молодежь в свою ста­рую бригаду.

Набирал где только мог. Однажды на вокзале встретил парня. Демобилизовался, приехал в Мур­манск, устроиться на работу сразу не удалось. Я взял его к себе в бригаду и не раскаялся.

Приходили люди и сами: чувствовали, что у нас можно работать по-настоящему. Виктор Гуцало (поз­же он стал моим заместителем) сам руководил кол­лективом. Но попросился к нам рабочим. Пришел каменщик Николай Иванов, в прошлом матрос Краснознаменного Северного флота, жадный до дела че­ловек. Юрий Берг начинал «зеленым» сварщиком, потом стажировался в другом коллективе — у аса сварки Марлена Ивановича Нечая — и вернулся, имея третий разряд. Хорошим помощником стал ар­матурщик и сварщик Валерий Кузнецов. Все они на­ряду с ветеранами Немало сделали для укрепления бригады.

Через два года коллектив завоевал звание лучшей бригады Минтяжстроя СССР,

Теперь вместе с «гвардией» из Заполярного нас стало 27 человек — уже можно было решать боль­шие задачи. Пришел я в управление и попросил: «Дайте нам пусть трудное, но настоящее дело. Люди должны честно заработать хорошие деньги».

И нам нашли такое дело: благоустройство в райо­не овощной базы. Местность болотистая, грязь по ко­лено. Задание, прямо скажем, трудновыполнимое, но работа денежная.

Сделали мы расчеты по дням. Получилось: весь месяц — ежедневно — всем трем сменам надо прини­мать по 50 кубометров бетона. А ведь еще нужно время на подготовку площадок: расчищать болото, засыпать его бутом, гравием, песком, все это уплот­нять, выравнивать. Как справиться с таким объемом? Выход напрашивался один: каждая смена по воз­можности помогает другой. Или выйдет на час, а то и на два пораньше, или же задержится после смены.

А главное, конечно, беречь минуты, Другого пути не было.

Обсудили. Решили единогласно — работу брать.

«Ребята,— обратился я к бригаде,— выдержим, будет заработок, но самое важное — будет уверен­ность в своих силах».

И мы выдержали. Сделали даже больше, чем за­планировали. Подъем был такой, что и следующий месяц работали как одержимые. Вошли в ритм. И тут хлынуло пополнение. Отовсюду! Даже с Са­халина однажды пришло письмо: «Бригада нравит­ся, хочу её посмотреть», Я ответил: «Приезжай, по­смотришь».

Надо же: приехал! Познакомились. Походил по стройке, улетел домой. Затем пишет: «Хочу работать в бригаде». Ответил: «Приезжай». А сам думаю: да­леко, второй раз не рискнет. Приехал снова, неделю жил у меня, потом перебрался в гостиницу, а спустя время получил, как все, жилье, перевез семью и до конца работал со мной, до самого моего прощания с бригадой. Но это редкий, конечно, случай: человек приехал с другого края земли!

Никогда у нас не было какого-то идеального кол­лектива. Некоторых принимали в бригаду, признаюсь, из сострадания. Появляется иной человек и букваль­но плачет: «Возьмите! Пропадаю…» Таких набира­лось каждый год человек шесть-семь.

Помню, пришел моряк. 16 лет плавал, но за пьян­ство списали на берег. Пришел вместе с женой. Та просит: «Возьмите его на работу!» Я отвечаю: «Как же взять—.у него руки трясутся». Но все-таки спро­сил, есть ли у него строительная профессия? Оказа­лось в прошлом каменщик. Подвел его к стене: «Вот кирпич. Положи». Моряк туда-сюда — не может. Го­ворю: «Слезай, ладно… Но руки свои можешь оста­новить?» Он попросил разрешения отойти минут на двадцать. Возвращается: «Вот!» — и показывает — не трясутся. Выпил за углом сто граммов. Казалось бы, зачем бригаде такая обуза? Но у человека — четверо детей. Как дальше жить? Взяли его, хотя представ­ляли, что хлебнем горя.

Тянулись в бригаду не только из-за хорошего за­работка.

Для нас заработок не был самоцелью, а лишь средством для достижения цели — сдачи объекта. С материальной заинтересованности мы только начи­наем. Когда человек увидит, что он может хорошо зарабатывать, он понимает, что может работать хо­рошо. И это входит в привычку. Мое твердое убеж­дение, проверенное многолетним опытом: не деньги цементируют коллектив, а хорошо организованный труд.

Шло время. Бригада набирала силу. Через неко­торое время к нам попросились рядовыми рабочими шестнадцать бригадиров.

В конце 1969 года СМУ поручили строительство швейной фабрики. Мы предложили главному инже­неру управления передать фабрику нам на подряд.

Главный инженер согласился, но сказал, что во­прос щепетильный, надо его согласовать. И согласо­вывали до тех пор, пока через несколько месяцев, уже в 1970 году, пришло сообщение о Злобине.

Как назло, в этот момент у нашей бригады не оказалось подходящего объекта для подряда. И вдруг в начале 1971 года поручают нам строить Южную теплоцентраль, крайне необходимую городу. Домо­строительный комбинат в Мурманске набирал мощ­ности, дома росли быстро, и остро встал вопрос: не­обходимо тепло. Срок установили сжатый. Если не уложимся, новый большой микрорайон — более 100 тысяч квадратных метров жилья — останется без тепла. Цель благородная, но и ответственность ог­ромная!

В интервью корреспонденту Всесоюзного радио я заявил, что мы собираемся взять подряд на строи­тельство промышленного объекта — комплекса Юж­ной теплоцентрали Мурманска—и вызываем на со­ревнование бригаду Н. А. Злобина. Для руководства такое заявление было полной неожиданностью — как гром среди ясного неба. .

Риск, конечно, был, как и в каждом новом деле. Но ведь были уже и десятки объектов, построенных нами «под ключ» в Заполярном и на Ала-речке — этом своеобразном плацдарме для дальнейшего на­ступления.

В 1963 году о наших предложениях узнал руко­водитель комсомольско-молодежной бригады треста «Апатитстрой» Михаил Николаевич Калацкий. Он и сам не раз задумывался над совершенствованием организации строительного процесса.

Прошел год, и на строительстве Дома культуры в Апатитах появился плакат: «Строительство ведет подрядная комсомольско-молодежная бригада Ми­хаила Калацкого».

Дело спорилось в руках молодых энтузиастов. Дом культуры был построен в срок, сэкономлены материалы, выполнение норм выработки достигло 130 процентов, были исключены простои.

Нашлись сторонники нового метода и в Заполяр­ном. Работники управления «Жилстрой» провели большую инженерную подготовку и передали на под­ряд жилой дом комплексной бригаде Ивана Ивано­вича Кутузова, которая сумела сократить сроки на 27 дней, внедрив настоящий хозрасчет.

Однако руководители «Жилстроя», почувствовав, какой четкости потребует подрядная бригада от са­мого управления, не решились повторить и тем более расширить опыт.

Но одно дело — жилой дом, другое такой слож­ный промышленный комплекс, как Южная ТЭЦ — 17 объектов.

Для большинства инженеров, да и рабочих сама мысль построить теплоцентраль одной бригадой ка­залась в то время абсурдной. Такой орешек не по зубам бригадному подряду, утверждали мои оппо­ненты. Это вам не дом построить, как у Злобина. Но назад для нас пути уже не было. Каждый входящий в нашу бытовку в тот памятный 1971 год видел пла­кат: «При крепком желании и полном напряжении сил невозможное становится возможным».

С таким настроением и твердой верой в свою пра­воту мы и приступили к первому подряду. Подписав договор, начальник отдела труда и заработной платы Ю. М. Романов, И. Ф. Шупа-Дуброва и я отправи­лись в Зеленоград к Н. А. Злобину.

Николай как раз строил свой второй дом. Стали обсуждать условия соревнования. Подводить итоги взялись газеты, сперва «Советская Россия», потом «Труд». Сначала вышла «ничья», затем поочередно присуждали победу то одной, то другой бригаде. Че­рез несколько лет к нам подключился ленинградец Шевцов и побеждали уже втроем, поочередно.

И все-таки, несмотря на сложность в обобщении результатов, соревнование выполнило свою основную задачу — стало активным пропагандистом и органи­затором нового метода,

Николай Злобин понравился мне: хороший брига­дир. Большое впечатление на меня произвела инже­нерная подготовка на злобинских объектах. Ничего подобного у нас в Мурманске не было.

После первого посещения Зеленограда у меня появилось твердое убеждение: методы организации бригадного подряда в жилищном и промышленном строительстве существенно различны. Если бригада, возводящая серийный дом, не может и дня прожить без пунктуального выполнения договора (срыв поста­вок здесь равносилен поражению), то на строительстве промышленных объектов огромные возможности для инициативы, предприимчивости, маневра. Всегда можно что-то заменить, придумать…

…Над Кольским заливом полярная ночь. Лишь луна да огни электрических ламп резко вычерчивают контуры промышленных зданий. Мороз, поземка. Ветер леденит лицо, руки. Но люди не уходят. Ритм стройки не нарушается ни на минуту. Пятьдесят пар рабочих рук делают столько же, сколько раньше чуть ли не целое строительное управление.

Хотя работа шла хорошо, с каждым днем, стано­вилось все более очевидно: экономику строительства надо изучать гораздо глубже.

Подряд заставил и бригаду и бригадира считать буквально каждую копейку.

Когда работники управления представили рабо­чим контрольные финансовые итоги их труда за пер­вые два месяца, мы ахнули: убытков на 10 тысяч рублей! Все они были отнесены на счет бригады. Значит, ни о какой премии и речи быть не могло. Вот тогда я и начал учиться экономике. Перетрях­нул все финансовые документы, имевшие отношение к объекту. Высчитал часовую стоимость аренды каж­дого механизма, узнал точную цену каждого кубо­метра стройматериалов, детально проанализировал каждую операцию.

Большие убытки бригаде приносили два мощных восьмитонных крана. Они могли поднимать немалые тяжести, например котлы. Но котлов еще не было, а краны уже успели сожрать тысячи рублей.

Выход был один: форсировать монтаж и кладку главного корпуса теплоцентрали, чтобы быстрее из­бавиться от кранов.

Быстро поднимались этажи главного здания, и наступил момент, когда я заявил руководству: «Все. Краны нам больше не нужны». И письменно подтвер­дил наш отказ.

Бригада заявила твердо: не нужны нам эти без­работные гиганты! И настояла на своем: кто будет монтировать котлы, пусть и рассчитывается за кра­ны. (Краны год простояли в ожидании котлов).

Нашли мы старый транспортер, попросили его от­ремонтировать.

На дешевом подъемнике «сэкономили» стоимость эксплуатации целого крана.

Нужно сказать, что и раньше, когда эксперимент только начинался, скептиков хватало и в бригаде. Некоторые вообще были против бригадного подря­да: «Еще неизвестно, заплатят ли нам премию за экономию, да и сроки такие, что вряд ли уложимся». Предчувствия не обманули — премию нам не запла­тили. И тут подняли головы те, для которых любой повод хорош, лишь бы ничего не делать.

Но сейчас будет разговор непростой — премии-то не получили, настроение резко изменилось. Те самые ребята, что вчера не ходили — летали по стройпло­щадке, сегодня работали подчеркнуто медленно, не­охотно — куда делся энтузиазм. Даже не верилось, "что еще полмесяца назад полторы-две нормы в сме­ну никто не считал исключительным достижением. И это на отчаянном морозе, под жгучим ветром, в полярную ночь!

Мурманчане хорошо помнят ту зиму 1971/72 то­гда. В ноябре за двое суток Арктика обрушила на город двухмесячный запас осадков. Остановился транспорт — слой снега достигал полутора метров, На работу добирались пешком, через сугробы. Все горожане выходили на борьбу со стихией.

А в январе начались штормы. Ветер рвал прово­да, выбивал стекла, вспарывал жестяные крыши до­мов, срывал с якорей суда в порту. За три первых месяца 1972 года прошло 13 таких ураганов.

Чуть ли не ежедневно радио сообщало: «Внима­ние! Штормовое предупреждение!»

Надо учесть еще одно обстоятельство — ветер на берегу залива всегда сильнее, чем в городе. А ведь наша «Южная» стояла у самого залива и первая принимала на себя шквальные удары. Но, какая бы ни стояла погода, люди в бригаде находили для себя дело. На случай пурги всегда были наготове огром­ные деревянные лопаты для очистки снега и находи­лась работа, если вдруг остановится кран.

Выработка в такие смены была отнюдь не мак­симальная. Люди знали об этом и дорожили каждой минутой.

И вот после такой напряженной, яростной рабо­ты — спад.

Партгрупорг Петров не раз собирал коммунистов, а я — совет бригады: