Доктор Торн

Глава 4 Уроки замка Курси

День рождения Фрэнка Грешема приходился на первое июля, когда в Лондоне еще продолжался светский сезон. Тем не менее леди Де Курси снизошла до приезда в Грешемсбери на совершеннолетие племянника, взяв с собой дочерей Амелию, Маргаретту, Розину и Александрину, а также сыновей, достопочтенных Джона и Джорджа, – словом, всех, кого удалось собрать по торжественному случаю.

В этом году леди Арабелла ухитрилась провести в Лондоне десять недель, которые с очевидным преувеличением сочла сезоном, и сумела успешно обставить новой мебелью гостиную на Портман-сквер. В город она отправилась под настойчиво повторяемым предлогом лечения зубов Августы – в подобных случаях зубы молодых леди часто помогали. Получив разрешение на покупку нового ковра, который действительно был нужен, ее светлость так искусно воспользовалась представившейся возможностью, что довела счет драпировщика до шести-семи сотен фунтов. Конечно, понадобился собственный экипаж с лошадьми: девочки выезжали в свет. Кроме того, было абсолютно необходимо принимать на Портман-сквер друзей, так что два с половиной месяца пролетели очень неплохо, хоть и не дешево.

Перед обедом леди Де Курси с золовкой провели несколько минут вдвоем, спрятавшись в гардеробной, чтобы с глазу на глаз обсудить неразумность сквайра, резче обычного высказавшегося по поводу никчемности – возможно, он использовал более сильное слово – лондонских развлечений.

– Боже мой! – взволнованно воскликнула графиня. – Но чего же он ожидал? Чего он от тебя хочет?

– Хочет продать дом в Лондоне и навеки похоронить всех нас в деревне. Заметь, ведь я провела там всего-навсего чуть больше двух месяцев.

– Как раз столько, чтобы привести зубы девочек в порядок! Но, Арабелла, в чем конкретно он тебя обвиняет?

Леди Де Курси очень хотела узнать всю правду, чтобы понять, действительно ли мистер Грешем настолько беден, как стремится выглядеть.

– Вчера заявил, что едва сводит концы с концами и с трудом содержит дом здесь, поэтому больше вообще не отпустит нас в город и не позволит окончательно разорить бедного Фрэнка.

– Разорить Фрэнка?

– Да, так он сказал.

– Но послушай, Арабелла, неужели все действительно настолько плохо? Откуда взялись огромные долги?

– Он постоянно твердит о тех выборах.

– Но, дорогая, ведь он продал Боксал и вроде все оплатил. Конечно, Фрэнку не достанется такой доход, как в то время, когда ты вышла замуж, это всем известно. И кого же мальчик должен благодарить, если не отца? Так что же вызвало новые трудности?

– Во всем виноваты эти мерзкие собаки, Розина, – со слезами на глазах ответила леди Арабелла.

– Согласна. Вот я, например, никогда не одобряла появление собак в Грешемсбери. Если кому-то хотя бы раз пришлось продавать недвижимость, то приходится урезать все расходы, кроме абсолютно необходимых. Это золотое правило, которое мистеру Грешему следовало помнить. Я говорила ему об этом почти в тех же самых словах, но он никогда не принимал и не примет то, что исходит от меня.

– Знаю, дорогая! И все же где бы он был, если бы не родственники Де Курси? – воскликнула благодарная леди Арабелла, хотя, честно говоря, если бы эти самые родственники не вмешались, сейчас мистер Грешем мог бы стоять на вершине Боксал-Хилла и чувствовать себя счастливым обладателем несметных богатств.

– Так вот, как я уже сказала, никогда не одобряла появление в Грешемсбери собак. И все же, дорогая, собаки не в состоянии съесть столько. Даже имея доход в десять тысяч годовых, можно позволить себе содержать собак, тем более при поддержке подписных взносов.

– Он утверждает, что подписка почти ничего не давала.

– Глупости, дорогая. Но что же все-таки он делает со своими деньгами? Может, играет?

– Ну… – протянула леди Арабелла, – не думаю.

Если сквайр действительно играл, то чрезвычайно умело это скрывал: из дому отлучался редко, да и похожих на игроков людей в поместье не бывало.

– Не думаю, что он играет. – Леди Арабелла сделала выразительный акцент на последнем слове, как будто муж, даже милостиво оправданный по данному пункту, был, несомненно, повинен во всех иных известных цивилизованному миру грехах.

– Когда-то мистер Грешем предавался азарту, – продолжила леди Де Курси с озабоченным видом, поскольку, несомненно, обладала достаточными причинами ненавидеть пагубное пристрастие. – Да, знаю, что играл. А если мужчина уступает какой-то слабости, то это неизлечимо.

– Возможно, но мне об этом ничего не известно, – растерянно проговорила леди Арабелла.

– Деньги, дорогая, должны куда-то уходить. Чем он отговаривается, когда ты что-то у него просишь – какие-то обычные вещи, удобства?

– Как правило, ничего не объясняет, а иногда просто говорит, что семья слишком велика.

– Ерунда! Девочки ничего не стоят, а из мальчиков у вас только Фрэнк, да и он пока не требует значительных расходов. Может, Грешем копит деньги, чтобы вернуть Боксал-Хилл?

– О нет! – поспешно возразила леди Арабелла. – Муж никогда этого не делал, да и не будет, несмотря на скупость по отношению ко мне. Он действительно на мели, точно знаю.

– В таком случае куда деваются деньги? – проговорила графиня Де Курси.

– Одному лишь богу ведомо! Августе потребуется несколько сотен фунтов на приданое. Ты бы слышала, как он застонал, когда я попросила эту сумму. – Обиженная супруга тонким батистовым платочком смахнула горестную слезу. – Мне достаются все страдания и лишения жены бедняка, и никаких утешений. Он мне не доверяет: никогда ничего не рассказывает, не обсуждает со мной свои дела. Если с кем-то разговаривает, то только с этим ужасным доктором Торном.

– Что? С доктором Торном? – Графиня Де Курси питала к доктору Торну лютую ненависть.

– Да, с ним. Похоже, тот знает все на свете и дает советы по любому вопросу. Думаю, трудности бедного Грешема исходят от него, я почти уверена в этом.

– Удивительно! При всех многочисленных недостатках мистер Грешем – истинный джентльмен. Не представляю, как он может обсуждать свои проблемы с жалким аптекарем! Лорд Де Курси далеко не всегда относился ко мне так, как следовало, ничего подобного. – Леди Де Курси мысленно перечислила обиды куда более тяжкого свойства, чем те, которые выпали на долю золовки. – Но ничего подобного в замке не случалось. Несомненно, леди Амблби известны все подробности.

– Меньше половины того, что знает доктор Торн, – пожала плечами леди Арабелла.

Графиня в задумчивости покачала головой. Мысли, что мистер Грешем – почтенный сельский джентльмен и хозяин прекрасного поместья – выбрал в качестве доверенного лица простого доктора, казалась абсурдной и испытывала нервы на прочность. Чтобы прийти в себя, леди Де Курси немного помолчала, а когда собралась с духом настолько, чтобы дать совет подобающе повелительным тоном, сказала:

– Во всяком случае, одно несомненно: если мистер Грешем настолько беден, как ты говоришь, то Фрэнк обязан исполнить долг перед семьей и жениться на деньгах. Наследник четырнадцати тысяч годовых, дорогая, может позволить себе поиски голубой крови, подобно мистеру Грешему, или же красоты, подобно некоторым другим мужчинам. – Следует напомнить, что в данном замечании доля комплимента была крайне мала, так как леди Арабелла всегда считала себя красавицей. – Надеюсь, Фрэнк вовремя это поймет, чтобы не оказаться в дураках. Когда мужчина ясно осознает собственные обстоятельства и точно знает, что от него требуется, все гораздо проще. Надеюсь, мальчик и сам понимает, что выбора нет: в его положении не существует иного выхода, кроме как найти богатую невесту.

Увы! Фрэнк Грешем уже успел оказаться в дураках.

– Ну, парень, всем сердцем желаю тебе радости, – проговорил достопочтенный Джон, хлопая кузена по спине, когда перед обедом молодые люди отправились в конюшню посмотреть на подаренного Фрэнку на день рождения породистого щенка сеттера. – Хотел бы я быть старшим сыном, но не всем так везет.

– А мне кажется, что родиться младшим сыном графа все же предпочтительнее, чем старшим сыном простого помещика, – парировал Фрэнк, чтобы ответить любезностью на любезность.

– Ну вот я. Какие у меня шансы? Первым идет крепкий, как конь, Порлок, а за ним следует здоровяк Джордж, – возразил достопочтенный Джон. – Да и отец протянет еще лет двадцать, не меньше. – Молодой человек вздохнул, понимая, насколько мала надежда, что самые близкие и дорогие люди вскоре освободят дорогу к чистой радости графского титула и богатства. – А ты уверен в своем будущем. Поскольку братьев у тебя нет, скорее всего, сквайр позволит делать что душе угодно. К тому же он не настолько крепок, как мой папаша, хотя значительно моложе.

Никогда прежде Фрэнк не думал о своей судьбе в подобном свете и по сию пору оставался настолько наивным, что не обрадовался перспективе сейчас, когда ему доходчиво объяснили преимущество первородства. Но поскольку юноше постоянно внушали, что с кузенами Де Курси выгоднее дружить, он скрыл обиду и просто сменил тему.

– Надеюсь, будешь в этом сезоне охотиться вместе с парнями из Барсетшира, Джон? Я так непременно.

– Пока не знаю. Уж очень здесь все медленно: повсюду пашня да лес. Думаю, что, когда закончится охота на куропаток, сбегу в Лестершир. А что у тебя за лошади, Фрэнк?

Молодой человек слегка покраснел:

– О, пожалуй, возьму двух: кобылу, на которой ездил два последних года, и нового коня, которого отец подарил сегодня утром.

– Как, неужели только этих? Кобыла ведь чуть больше пони.

– Пятнадцать ладоней, – обиженно возразил Фрэнк.

– Послушай, приятель, я бы такого не стерпел! – заявил достопочтенный Джон. – Появиться перед лучшими людьми графства с необученным конем и с пони, причем будучи наследником Грешемсбери!

– К ноябрю я так его натренирую, что никакая сила не сможет остановить. Питер, наш конюх, говорит, что он отлично подбирает задние ноги.

– Но кто же отправляется на охоту с одной лошадью или даже с двумя, если похожая на пони старая кобыла для тебя тоже годится? Научу одной хитрости, приятель. Если выдержишь, то больше тебе ничего не страшно. Если не собираешься провести всю жизнь на поводке, сейчас самое время это показать. Конечно, ты знаешь молодого Бейкера – Гарри, который отметил совершеннолетие в прошлом году. Так вот у него в конюшне три гунтера и верховой. Если старый Бейкер имеет доход в четыре тысячи годовых, то наверняка потратил все до последнего шиллинга.

Так оно и было на самом деле, а потому Фрэнк Грешем, еще утром искренне обрадованный подарком, сейчас почувствовал себя обездоленным. Это правда, что годовой доход мистера Бейкера составлял всего четыре тысячи фунтов, но правда и то, что Гарри его единственный ребенок. Отцу не приходилось содержать огромную семью, и он никому не задолжал ни единого шиллинга. Больше того, поощряя мальчишку в притязаниях взрослого богатого мужчины, мистер Бейкер поступал весьма опрометчиво. Тем не менее Фрэнк Грешем на миг почувствовал, что, учитывая его положение, с ним обошлись недостойно.

– Возьми дело в свои руки, – продолжил поучение достопочтенный Джон, увидев, какое впечатление произвел на кузена. – Конечно, отец и сам понимает, что с такими лошадьми далеко не уедешь. Слышал, что, когда он женился на моей тетушке, у него была лучшая конюшня во всем графстве. К тому же ему еще не было и двадцати трех, а он уже стал членом парламента.

– Тебе же известно, что его отец умер, когда он был совсем юным, – заметил Фрэнк.

– Да, знаю, что ему повезло, как мало кому, но…

Теперь лицо молодого Фрэнка не просто покраснело, а побагровело. Когда кузен проповедовал необходимость иметь больше двух лошадей, он еще мог его слушать, но стоило заговорить о смерти отца как об удачном стечении обстоятельств, юноша испытал столь глубокое отвращение, что не смог больше притворяться равнодушным. Неужели допустимо так думать о самом близком человеке, чье лицо неизменно освещалось радостью всякий раз, когда сын оказывался рядом, хотя в остальное время оставалось хмурым? Фрэнк внимательно наблюдал за отцом и все видел. Знал, как отец его любит; чувствовал, что у того много забот и неприятностей, но в присутствии сына он старается забыть о них. Фрэнк любил отца искренне, преданно и глубоко, любил проводить с ним время и гордился доверием. Так мог ли он спокойно слушать циничные рассуждения кузена о том, что смерть отца – большая удача?

– Не вижу в этом даже тени удачи, Джон. Напротив, для меня подобное событие стало бы величайшим несчастьем.

Молодому человеку трудно изложить моральные принципы или даже просто выразить добрые чувства без того, чтобы не впасть в ложный пафос и не превратиться в посмешище!

– О, разумеется, мой дорогой, – со смехом отозвался достопочтенный Джон. – Несомненно, так оно и есть. Все мы без лишних слов понимаем любовь к родителям. Порлок, конечно, питает к отцу такое же чувство, но если бы тому вдруг вздумалось покинуть этот мир, тридцать тысяч годовых быстро бы утешили брата.

– Ничего не могу сказать насчет Порлока: он постоянно ссорится с дядей, говорю только о себе. Я ни разу не поссорился с отцом и надеюсь, что этого не случится и впредь.

– Все правильно, восковой мальчик, все правильно. Верю, что горе тебя не постигнет. Но если вдруг что-то случится, то не пройдет и полгода, как выяснится, что хозяйничать в Грешемсбери очень приятно.

– Уверен, что ничего подобного не выяснится.

– Прекрасно, да будет по-твоему. Ты же не поступишь так, как молодой Хатерли из Глостершира, когда его отец сыграл в ящик. Конечно, ты знаешь Хатерли?

– Нет, никогда не слышал о нем.

– Теперь он сэр Фредерик и обладает – точнее, обладал – одним из лучших состояний в Англии. Правда, теперь значительная часть богатства испарилась. Так вот, когда отец умер, наследник был в Париже, но тотчас примчался в поместье: сначала ехал поездом, потом на почтовых лошадях – и даже успел на похороны. Вернувшись из церкви, Фред увидел, как сотрудники похоронного бюро вешают на дверь мемориальную доску с изображением герба и надписью «Resurgam» внизу. Знаешь, что означает слово?

– О да, – произнес в ответ Фрэнк.

– «Я вернусь». – Не доверяя осведомленности кузена, Джон все-таки перевел латинское выражение. – «Нет! – воскликнул Фред Хатерли, взглянув на доску. – Будь я проклят, если ты это сделаешь, старик. Было бы слишком смешно. Уж я позабочусь, чтобы ты не вернулся». Парень встал ночью и взял с собой кое-кого из приятелей. Они притащили лестницу, закрасили обещание «Resurgam», а вместо него написали «Requiscat in pace», то есть «Покойся с миром», или, проще говоря, «Лучше оставайся там, где есть». По мне, так Фред поступил правильно, причем восстановил справедливость так же спокойно и уверенно, как… как решил бы любую другую задачу.

Фрэнк не удержался от смеха; особенно его развеселил перевод обычных посмертных надписей. Молодые люди вышли из конюшни и направились в дом, чтобы переодеться к обеду.

По просьбе мистера Грешема доктор Торн приехал заблаговременно, и сейчас они с хозяином сидели в его книжной комнате – так в доме называли библиотеку, – в то время как Мэри беседовала с девочками наверху.

– Мне необходимо получить как минимум десять тысяч фунтов, а лучше двенадцать, – признался сквайр, расположившись в привычном кресле возле заваленного бумагами и книгами стола и подперев рукой голову. Сейчас он совсем не походил на отца наследника благородного поместья, который сегодня достиг совершеннолетия.

Дело было первого июля, так что огонь в камине, конечно, не разжигали. Тем не менее доктор стоял спиной к камину, перекинув фалды фрака через руки, словно сейчас, в разгар лета, как часто делал зимой, говорил и одновременно грел тыльную сторону тела.

– Двенадцать тысяч фунтов! Это очень большие деньги.

– Я сказал – это желательно, – заметил сквайр. – Но можно и десять.

– Десять тысяч фунтов тоже сумма немаленькая. Не сомневаюсь, что сэр Роджер даст вам деньги, но взамен наверняка захочет получить документ о передаче правового титула.

– Что? За десять тысяч фунтов? – возмутился сквайр. – Но ведь поместье не обременено другими зарегистрированными долгами, только его и Армстронга.

– Но вы уже должны ему очень много.

– Зато Армстронгу всего каких-то двадцать четыре тысячи фунтов.

– Да, но Скатчерд – первый кредитор, мистер Грешем.

– Ну и что? Послушать вас, так можно решить, что от Грешемсбери уже ничего не осталось. Что такое десять тысяч? Скатчерд знает размер дохода от сдачи земель в аренду?

– О да, очень хорошо знает, но лучше бы не знал.

– Тогда к чему поднимать такой шум из-за нескольких тысяч фунтов? Документ о передаче правового титула? Еще чего!

– Он имеет в виду, что должен получить гарантию полного покрытия прежнего долга, и только потом готов двигаться дальше. Как бы я хотел, чтобы вам больше не пришлось занимать! В прошлом году вроде бы дела наладились.

– Ну, если возникнут сложности, то Амблби найдет деньги.

– Да, но чем вы намерены заплатить за услугу?

– Лучше заплатить вдвойне, чем выслушивать такие нотации, – сердито проворчал сквайр, вскочил с кресла, засунул руки в карманы брюк, быстро подошел к окну, но тут же вернулся и, снова упав в кресло, заявил, отбивая ногой дьявольский ритм: – Есть такие вещи, доктор, которые невозможно стерпеть, хотя, видит бог, я должен запастись терпением, поскольку обязан вынести многое. Так что лучше передайте Скатчерду, что благодарен ему за предложение, однако беспокоить не стану.

Во время этой короткой нервной вспышки доктор так и стоял спиной к камину с висевшими на руках фалдами фрака, и пусть он не произнес ни звука, выражение лица сказало многое. Он очень расстроился, обнаружив, что сквайру так скоро снова потребовались деньги, тем более что из-за этого мистер Грешем повел себя очень агрессивно. Да, он открыто напал на друга, но, твердо решив не ссориться, тот дипломатично воздержался от ответа.

На несколько минут сквайр тоже умолк, но, поскольку не был наделен благословенным и редким даром молчания, вскоре заговорил опять:

– Бедный Фрэнк! Если бы не причиненный ему ущерб, я бы все стерпел. Несчастный мальчик!

Доктор прошелся по библиотеке, вынул руку из кармана и, мягко положив ее сквайру на плечо, негромко успокоил:

– Фрэнк справится. Все у него будет хорошо. Чтобы стать счастливым, вовсе не обязательно иметь доход в четырнадцать тысяч фунтов годовых.

– Отец оставил мне наследство нетронутым, я тоже должен был в целости передать его своему сыну, но вам этого не понять.

И все же мистер Торн в полной мере понимал чувства обездоленного сквайра. Сложность заключалась в том, что, несмотря на давнее знакомство, сам сквайр до сих пор не понимал сложную душу доктора.

– Был бы рад, если бы вы исполнили предназначение, мистер Грешем, и не переживали, – спокойно возразил Торн. – Но раз это невозможно, просто повторю, что, несмотря на отсутствие унаследованных четырнадцати тысяч годового дохода, сын успешно построит свою жизнь. Был бы рад, если бы вы сказали себе то же самое.

– Ах, ничего-то вы не понимаете! – горестно вздохнул сквайр. – Не ведаете, как чувствует себя человек, когда… Ах, о чем это я? Зачем говорю о том, чего нельзя исправить? Интересно, Амблби здесь?

Доктор уже опять стоял спиной к камину, засунув руки в карманы.

– Вы его не встретили, когда пришли? – уточнил сквайр.

– Нет, не встретил. И если примете добрый совет, то не станете разыскивать Амблби, по крайней мере ради того, чтобы поговорить о деньгах.

– Я же сказал, что должен где-то их взять, а вы ответили, что Скатчерд не даст.

– Нет, мистер Грешем, этого я не говорил.

– Ну, может, не дословно, но что-то в этом роде. В сентябре Августа выходит замуж, и деньги просто необходимы. Я согласился дать Моффату шесть тысяч фунтов, причем наличными.

– Шесть тысяч фунтов, – задумчиво повторил доктор. – Что же, сумма достойная, но пять раз по шесть тысяч – это тридцать, а это уже очень много.

Сквайр подумал, что остальные дочери пока еще пребывают в детском возрасте, так что с заботой об их замужестве можно повременить, а пока достаточно одной Августы.

– Моффат – алчный, ненасытный малый, но, кажется, Августе он нравится. А что касается денег, то партия выгодная.

– Если мисс Грешем любит жениха, то рассуждать не о чем. Лично мне он неприятен, но ведь я не молодая леди.

– Де Курси обожают Моффата. Леди Де Курси утверждает, что он истинный джентльмен и пользуется большим авторитетом в Лондоне.

– О, если леди Де Курси так считает, значит, все в порядке, – заметил доктор с тонким сарказмом, который сквайр пропустил мимо ушей.

Мистер Грешем вообще не любил обитателей замка, но особенно леди Де Курси. И все же неприязнь не мешала испытывать некоторое удовлетворение от близкого родства с ними, а чтобы подчеркнуть особый статус семьи, порой сквайр даже призывал в поддержку роскошь замка. И только в разговорах с женой презрительно отзывался о претензиях благородных родственников.

Некоторое время джентльмены провели в молчании, а затем доктор вернулся к теме, ради которой был призван в книжную комнату, и заметил, что в настоящее время Скатчерд обитает неподалеку (чтобы не ранить нежную душу собеседника, он не стал уточнять, где именно), поэтому лучше встретиться и уладить вопрос о деньгах, поскольку он даст необходимую сумму под меньшие проценты, чем удастся ее получить при посредничестве агента Амблби.

– Что же, пусть будет так, – согласился мистер Грешем. – В данном случае полностью положусь на вас. Думаю, десяти тысяч фунтов хватит. А теперь пора переодеться к обеду.

Доктор ушел.

Возможно, читателю покажется, что, помогая сквайру, доктор Торн преследовал собственные финансовые интересы или что сквайр заподозрил его в корысти. Ни в малейшей степени: ни сам доктор, ни сквайр вовсе не думали ни о чем подобном. Мистер Грешем ясно понимал, что друг помогает исключительно по любви, но как хозяину Грешемсбери, ему надлежало поддерживать свой статус. Подобному отношению к людям он научился, тесно общаясь с семейством Де Курси.

Но почему же доктор Торн – гордый, дерзкий, самоуверенный, своевольный – допускал и терпел открытое пренебрежение? Потому что понимал: истерзанный нуждой и долгами муж и отец нуждается в сочувствии и снисходительном отношении к слабости. Если бы обстоятельства мистера Грешема складывались более успешно, доктор ни в коем случае не стоял бы перед ним, невозмутимо засунув руки в карманы и покорно выслушивая провокационные речи насчет мистера Амблби. Доктор искренне любил сквайра, любил как близкого друга, а в пору испытаний – в десять раз сильнее.

В то время как внизу происходил столь непростой разговор, Мэри сидела наверху, в классной комнате, вместе с Беатрис Грешем. Так называемая старая классная теперь превратилась в гостиную для повзрослевших юных леди, в то время как одна из детских отныне стала классом для младших девочек. Мэри прекрасно знала дорогу в святая святых, а потому, как только дядюшка направился к сквайру, сразу, не задавая вопросов, поднялась наверх. В комнате она увидела Августу и леди Александрину и на миг остановилась возле двери, но Беатрис пригласила:

– Входи, Мэри. Ты ведь знакома с кузиной Александриной.

Мэри пожала руки подругам и поклонилась леди, а та великодушно коснулась благородными бледными пальцами ладони мисс Торн.

Беатрис и Мэри дружили, хотя дружба эта доставляла леди Арабелле немало сердечных терзаний и тревожных мыслей. Несмотря на частые намеки матушки на недопустимость дружбы подобного свойства, Беатрис искренне любила Мэри. Августа также ничуть не возражала против общества мисс Торн. Девушка она была решительная, вылитая Де Курси: самомнение выше крыши и готовность противоречить даже ее светлости. Во всем доме она одна пользовалась уважением леди Арабеллы. К тому же Августа собиралась выйти замуж за местного богача, причем столь достойную партию организовала ей тетушка, графиня Де Курси. Мисс Грешем не любила и не притворялась, что любит мистера Моффата: честно заявляла, что, учитывая состояние дел отца, считает этот брак целесообразным. Мистер Моффат был не просто самостоятельным, но заседал в парламенте, имел собственный бизнес и вообще слыл во всех отношениях вполне достойным молодым человеком. Одно плохо: не принадлежал к благородному роду. Упоминая об этом недостатке, Августа не уточняла, что отец жениха был портным. Да, к глубокому сожалению, в этом заключалась суровая правда, но при нынешних обстоятельствах старшая из дочерей видела святой долг в том, чтобы в некоторой степени придержать собственные чувства. Мистер Моффат принесет в семью благосостояние, а она – голубую кровь и связи. И когда Августа произносила столь возвышенные слова, грудь наполнялась гордостью оттого, что ее вклад в будущее семьи окажется куда значительнее.

Так мисс Грешем рассуждала о грядущем замужестве в беседах с близкими подругами – кузинами Де Курси, мисс Ориел, сестрой Беатрис и даже с Мэри Торн. Девушка признавалась, что не пылает любовью и не горит энтузиазмом, но рассуждала здраво. После того как произнесла столь глубокомысленные речи, мисс Грешем со спокойным удовлетворением принялась за подготовку к свадьбе, а сделать предстояло немало. Выбирать мебель, экипажи и наряды она начала не с экстравагантностью матушки, не с учетом последних модных веяний, как сделала бы тетушка, и не с наивным восторгом сестры Беатрис, а с рассудительностью и трезвым расчетом. Она не покупала дешевку, поскольку выходила замуж за состоятельного человека и должна была соответствовать его положению. Поскольку жить они собирались среди представителей высшего света, вещи должны быть хорошего качества, крепкие, долговечные, модные.

Августа Грешем рано поняла, что не сможет добиться успеха в качестве наследницы или красавицы, равно как не поразит общество остроумием, а потому решила использовать те сильные стороны характера, которыми обладала, и завоевать мир решительностью и деловитостью. Основным своим преимуществом она считала благородное происхождение, без которого претендовать на хорошую партию было бы бессмысленно.

Мэри вошла в гостиную в ту минуту, когда мисс Грешем обсуждала с сестрой и кузиной приготовления к свадьбе. Молодые леди решали, сколько подружек должно быть у невесты, определяли конкретные имена, договаривались, кому разослать приглашения, рассматривали уже готовые платья. При всем благоразумии Августа не чуралась женских забот, больше того, мечтала, чтобы свадьба прошла на высшем уровне. Ей было немного стыдно, что жених у нее портновский сын, вот она и хотела скрыть недостаток за внешним блеском.

Когда Мэри вошла, имена подружек невесты только что были записаны на карточке. Во главе списка, разумеется, числились леди Амелия, Маргаретта, Розина и Александрина, затем шли Беатрис и близнецы, за ними следовала мисс Ориел – сестра священника, которая была и родовита, и богата, а потому считалась в графстве заметной персоной. Возникла горячая дискуссия относительно того, кого надо включить еще и надо ли. Если добавить, то сразу две кандидатуры: во-первых, сестру жениха мисс Моффат, которая прямо выразила желание принять участие в церемонии. Конечно, Августа предпочла бы обойтись без нее, но не смогла отказать, зато леди Александрина сочла просьбу неразумной и категорически ее отвергла.

Беатрис же, напротив, твердо встала на защиту будущей родственницы, хотя и руководствовалась собственными интересами: глубоко разочарованная отсутствием в списке Мэри, надеялась, что если включат мисс Моффат, то заодно вспомнят о мисс Торн.

– Если принять мисс Моффат, – объяснила Александрина, – то придется взять и Киску, а она еще слишком мала и доставит лишние хлопоты.

Киской называли самую младшую мисс Грешем, Нину, которой недавно исполнилось всего восемь лет.

– Августа, – с тенью сомнения и легкой неуверенностью перед благородной кузиной обратилась к сестре Беатрис, – если пригласишь мисс Моффат, то, может, ей в пару позвать Мэри Торн? По-моему, она обрадуется, ведь мы знаем ее намного дольше и лучше, чем Пейшенс.

Леди Александрина горячо возразила:

– Беатрис, милочка, если задумаешься о том, чего просишь, то поймешь, что ничего не получится. Совсем не получится. Конечно, мисс Торн очень приятная девушка: хоть я почти с ней не знакома, не могу не одобрить, но, в конце концов, кто она такая? Насколько мне известно, мама считает, что тетя Арабелла напрасно позволяет ей проводить у вас так много времени, однако…

Беатрис покраснела и, несмотря на высокое положение кузины, приготовилась защитить подругу.

– Поверь, не имею ничего против мисс Торн, – поспешила добавить леди Александрина.

– Если выйду замуж раньше Мэри, она непременно станет одной из моих подружек, – горячо заверила ее Беатрис.

– Скорее всего, это будет зависеть от обстоятельств, – возразила гордая молодая особа. – Я, например, не смогу отказаться от титула, но у Августы особые условия. Как известно, мистер Моффат не может похвалиться безупречной родословной, поэтому она позаботится, чтобы его окружали только гости благородного происхождения.

– В таком случае надо исключить из списка мисс Моффат, – парировала Беатрис.

– Верно, – согласилась кузина. – Если бы зависело от меня, я бы так и поступила.

– Но Торны такая же хорошая семья, как Грешемы, – не сдавалась Беатрис, которой не хватало храбрости сказать, что такая же, как Де Курси.

– Возможно, ты права. Если бы речь шла о мисс Торн из Уллаторна, то Августа не стала бы возражать. Но можешь сказать, кто такая мисс Мэри Торн?

– Племянница доктора Торна.

– Это мне известно. А вот кто были ее отец и мать?

В этот момент дверь приоткрылась, и в комнату вошла та, о ком они говорили.

Нетрудно представить, в каком замешательстве пребывали молодые леди, пока Мэри здоровалась. Однако леди Александрина быстро опомнилась и со свойственным ей присутствием духа вернула беседу в подобающее случаю русло, пояснив с улыбкой:

– Мы обсуждали свадьбу мисс Грешем. Полагаю, могу сообщить нашей давней знакомой мисс Торн, что в качестве торжественной даты выбрано первое сентября.

Мисс Торн! Давняя знакомая! Но ведь Мэри и Августа много лет подряд – не станем уточнять, сколько именно – по утрам вместе занимались в классной комнате: ссорились, пререкались из-за пустяков, мирились, обнимались и целовались, иными словами, относились друг к другу как сестры. Знакомая! Беатрис почувствовала, как пылают уши, и даже Августе стало стыдно. Мэри, однако, сразу поняла, от кого исходят оскорбительные слова, поэтому не обиделась, а просто уточнила:

– Значит, все решено, Августа? Первое сентября. От всего сердца желаю счастья.

Она подошла, обняла невесту и поцеловала, а леди Александрина не смогла удержаться от мысли, что племянница доктора поздравила подругу так, словно была ей ровней.

– Надеюсь, в день свадьбы будет прекрасная погода, – продолжила Мэри. – Сентябрь и начало октября – лучшее время. Если бы время для медового месяца предстояло выбирать мне, то именно эти дни самые подходящие.

– Вот было бы чудесно! – заметила Беатрис.

– Но для этого прежде нужно найти того, кто разделит со мной радость. Во всяком случае, я не покину Грешемсбери до тех пор, пока не отправлю в свадебное путешествие тебя. А куда поедешь ты, Августа?

– Мы еще не решили, но мистер Моффат поговаривает о Париже.

– Кто-нибудь слышал о поездке в Париж в сентябре? – скептически пожала плечами леди Александрина.

– А кто-нибудь слышал, чтобы принимал решение насчет свадебного путешествия джентльмен? – парировала мисс Торн. – Конечно, мистер Моффат отправится туда, куда Августа пожелает его отвезти.

Леди Александрина с неудовольствием отметила, что племянница доктора позволяет себе держаться в Грешемсбери так, словно она ровня молодым леди. Попустительство Беатрис ее не удивляло, но вот Августе следовало бы проявить больше благоразумия.

– Подобные события требуют некоторого такта и некоторой деликатности, когда затронуты высокие интересы. Я согласна с мисс Торн в том, что в обычных обстоятельствах, среди обычных людей принимать решение должна леди. Высокое положение, однако, имеет определенные недостатки, так же как очевидные привилегии.

– Не стала бы возражать против недостатков, если бы они приносили пользу, – заметила девушка. – Боюсь, впрочем, не справиться с привилегиями.

Леди Александрина взглянула на нее так, словно не поняла, не дерзость ли это, и, честно говоря, растерялась. Почти невозможно, невероятно, чтобы безродная сирота дерзила дочери графа, зная, что та доводится кузиной обеим мисс Грешем, и все же вряд ли можно расценить иначе только что услышанные слова.

Единственное, в чем не приходилось сомневаться, в комнате ей оставаться не следовало. Собиралась Мэри Торн дерзить или нет, держалась она в любом случае слишком свободно. Леди Де Курси безукоризненно знали свое положение, поэтому леди Александрина предпочла отправиться в отведенные ей апартаменты.

– Августа, – проговорила гостья, с величавым достоинством вставая со стула, – уже пора одеваться к обеду. Пойдешь со мной? Нам еще многое нужно обсудить.

Она выплыла из комнаты, и Августа, попрощавшись с Мэри до встречи за обедом, пошла за ней следом (выплыть не получилось). Мисс Грешем обладала многими достоинствами, однако не была всецело воспитана в духе замка Курси и еще не в полной мере овладела графским стилем плавания.

– Ну вот, – подытожила Мэри, когда за шуршащим муслином двух леди закрылась дверь. – Только что я обзавелась вечной недоброжелательницей, а возможно, даже двумя. Вполне удовлетворительно.

– Зачем ты это делаешь, Мэри? Я сражаюсь за тебя как лев, а ты приходишь и все разрушаешь, ухитряясь вызвать неприязнь целого семейства. В таких делах Де Курси всегда выступают единым фронтом.

– Не сомневаюсь, – усмехнулась Мэри. – А вот проявят ли подобное единство в вопросах любви и милосердия – большой вопрос.

– Но зачем понадобилось сердить кузину? Ведь ты здравомыслящий человек. Разве не помнишь, как на днях сама рассуждала об абсурдности сражений с принятыми в обществе претензиями и предрассудками?

– Помню, Триши, помню. Не отчитывай. Проповедовать намного проще, чем следовать заветам. Ах, как бы мне хотелось стать пастором!

– Но ведь ты себе только вредишь.

– Правда? – удивленно уточнила Мэри, опускаясь на колени у ног подруги. – Если склонюсь к полу, если весь вечер простою в углу на коленях, если позволю всем твоим кузинам, а потом их матушке, топтать меня и пинать – искупление будет достаточным? Даже готова облачиться в мешковину и посыпать голову пеплом.

– Знаю, что ты умна, и все-таки считаю глупой. Честное слово.

– Да, Триши, я настоящая дурочка. Признаюсь. И вовсе не умна, но не ругай меня. Видишь, как я смиренна и даже унижена? На мой взгляд, унижение – это сравнительная и даже превосходная степень смирения. Я бы выделила четыре степени морального осквернения: смириться, унизиться, споткнуться, упасть. И вот, наконец, когда человек окажется в грязи у их ног, возможно, эти важные персоны не смогут заставить его склониться еще ниже.

– Ах, Мэри!

– Ах, Триши! Ведь ты же не хочешь сказать, что мне не позволено подать голос прежде тебя, правда? Что ж, возможно, тебе вздумается поставить ногу мне на шею? – С этими словами Мэри наклонилась к скамеечке и принялась целовать ноги Беатрис.

– Если бы осмелилась, то за кривлянье влепила бы тебе пощечину.

– Ну так дай, Триши. Можешь меня топтать, бить, целовать – все, что угодно.

– Не могу выразить, насколько опечалена: я ведь собиралась кое-что устроить!

– Кое-что устроить! Но что, что именно? Люблю всякие интриги и считаю себя настолько опытной в таких делах, что заслуживаю звания генерала женских войск. Конечно, я не имею в виду людей особенных и необыкновенные обстоятельства, требующие такта, деликатности и тонкости.

– Очень хорошо, Мэри.

– Ничего хорошего; очень плохо, если ты так считаешь. Доложу тебе, милая, что не собираюсь упоминать о голубой крови твоих благородных родственников, будь то в шутку или всерьез. Так что же именно ты намерена организовать в мою честь, Триши?

– Хочу, чтобы ты стала одной из подружек невесты на свадьбе Августы.

– Господи, Беатрис! Ты с ума сошла? Встать, пусть даже на одно утро, в изысканную аристократическую вереницу из замка Курси!

– Там будет Пейшенс Ориел.

– Но это еще не повод приглашать меня, тем более что вряд ли я выдержу столь высокую честь. Нет, Триши, шутки шутками, но не думай об этом: откажусь, даже если сама Августа пожелает включить меня в список избранных, просто буду вынуждена. Видишь ли, я тоже страдаю от избытка гордости – гордости столь же непростительной, как у других. Не смогу стоять у алтаря за спиной твоей сестры вместе с четырьмя леди – твоими кузинами. В этой галактике они звезды, а я…

– Но, Мэри, всем известно, что ты красивее любой из них!

– Я лишь покорная служанка. Но, Триши, я не стала бы возражать, если бы была страшна, как пророчица в чадре, а они прекрасны, как Зулейка. Слава здесь вырастает не из красоты, а из знатности. Сама знаешь, с каким презрением они будут на меня смотреть. А там, в церкви, у алтаря, в возвышенной торжественной обстановке, я не смогу ответить на открытое презрение так, как в любом другом месте, где нисколько их не боюсь.

В ответ на высокомерие Мэри вновь позволила себе поддаться той необузданной гордости, которую в спокойном состоянии сама бы осудила.

– Но ведь ты сама говорила, что надменность следует презирать и оставлять без внимания.

– Да, следует, Триши. Вот священник тоже говорит, что нужно ненавидеть богатство, однако, несмотря на мудрые слова, не меньше других жаждет этого самого богатства.

– Очень хочу, чтобы ты стала одной из подружек невесты.

– А я очень хочу отклонить ту честь, которая не была и не будет мне оказана. Нет, Триши, ни за что я не стану подружкой Августы, но… но…

– Что, дорогая?

– Но когда замуж будет выходить другая особа, когда к известному тебе дому будет пристроено новое крыло…

– О, Мэри, немедленно замолчи, не зли меня!

– Очень люблю смотреть, как ты сердишься. Так вот: как только наступит время этой свадьбы, тогда я непременно стану подружкой невесты, даже если меня не пригласят, даже если все Де Курси Барсетшира станут меня прогонять, даже если буду выглядеть как пыль среди звезд. Между их атласами и кружевами пролезу в ситцевом платье поближе к невесте, чтобы что-нибудь подать, что-нибудь подержать, коснуться фаты, почувствовать, что она рядом. – Мэри Торн обняла подругу и горячо воскликнула: – Нет, Триши, не стану я подружкой Августы! Лучше дождусь своей невесты.

Мы не станем повторять протесты Беатрис против возможности того события, на которое намекала Мэри. Приближался час торжественного обеда, и молодым леди тоже предстояло одеться для участия в празднике в честь совершеннолетия наследника Грешемсбери.