Долг

От этого вида меня начинает мутить.

Затем его взгляд падает на наш стол и в его глазах виден шок.

Я вижу его. Взгляд «о, гребаное дерьмо» в его глазах, тот, который я обычно замечала, когда ловила его на лжи или чем-то таком. Лишь эта мысль заставляет меня почувствовать себя рохлей за то, что столько лет провела с ним, думая, что мы можем стать чем-то большим, чем были.

— Простите, — говорит он Мэгги и администратору, — вернусь через секунду.

Мэгги в замешательстве хмурит тощие брови, прежде чем смотрит туда же, куда и он. Она морщится, когда замечает меня и сразу же отворачивается, следуя за хозяйкой вглубь патио.

— Джессика, — говорит Марк, останавливаясь в конце стола, сложив руки перед собой. — Какой сюрприз. Как дела?

У него этот «я на твоей стороне» голос, который он использует с клиентами, пытаясь заставить их доверять ему свои с трудом заработанные деньги. Голос, который всегда срабатывает на них, и когда-то так было и со мной, но не сейчас. Не теперь, когда я знаю, каков настоящий Марк Физерстоун.

Я стараюсь улыбнуться ему той легкой улыбкой, которая ему нравилась, выходит натянуто.

— Ясное дело, никогда не чувствовала себя лучше, — говорю я, делая глоток воды и сверля его взглядом.

Как ты мог?

Он смотрит на Кристину, которая зло смотрит на него.

— Рад видеть и тебя, Кристина, — говорит он ей.

Она ничего не говорит, продолжая щуриться, глядя на него.

На этот раз он выглядит так, словно испытывает дискомфорт и не контролирует ситуацию. Я решаю надавить на него.

— Это Мэгги, ее я видела? — спрашиваю я. — Ты такой хороший босс, раз решил наградить свою помощницу, приведя ее в такое место.

Он кашляет, потирая рукой затылок.

— Да, нам необходимо обсудить несколько важных вопросов. Надеюсь у тебя все хорошо. Знаешь, у меня все еще есть кое-какие твои вещи в коробке. Я думаю, что это...

— Оставь себе, — быстро говорю я. — Я взяла все, что мне было нужно.

Он кивает, глаза бегают по залу.

— У тебя все в порядке? Твоя терапия? Тебе нужно помочь с деньгами или...

Кристина резко смеется.

— Помочь с деньгами? Ты, черт возьми, избавился от моей сестры, когда ее подстрелил террорист, — она говорит это так громко, что все в ресторане смотрят на нас. — Она тогда еще даже не вышла из долбаной больницы, ты, чертов мудак. Ей от тебя не нужно ничего, только чтобы ты убрался с ее глаз и держался подальше. Держи свои гребаные деньги и предложения при себе, — бормочет она, — эгоистичный козел.

Я пытаюсь подавить улыбку, когда, широко открыв глаза, смотрю на Кристину, затем на Марка.

Он беззвучно открывает рот, зная, что ему нечем оправдываться, и краснеет. А потом, наконец, произносит:

— Желаю тебе удачи, Джесс.

Затем поворачивается и спешит к другому концу внутреннего дворика, головы поворачиваются ему вслед, когда он идет.

Конечно, все теперь смотрят на меня и складывают два и два. Я девушка, оставшаяся в живых, героиня, которая не сделала ничего, всего лишь не умерла.

— Кристина, — удается сказать мне, не уверена, стоит ли ее ругать или нет.

Она пожимает плечами.

— Жаль, что мне не жаль. Этот парень - самый большой мудак на свете. Я всегда знала, что ты слишком хороша для него, но помалкивала. Просто отстой, что он показал свое истинное лицо в самое худшее время.

— Люди никогда не показывают свои истинные лица, когда все в порядке. А когда все катится к чертям, сразу видно, из чего действительно сделан человек, — криво усмехаясь, говорю я.

— Точно, — она вздыхает и поворачивает голову в его сторону. Я даже не хочу смотреть. Хочу есть и притворяться, что его там нет. — Тем не менее, он стал красным, как свекла. И эта девушка потирает его спину, вероятно, пытаясь сказать ему, что мы просто парочка сучек. Она понятия не имеет, да?

— О, думаю, она в курсе, — бормочу я. — Но некоторым людям все равно. Какими бы ни были их отношения, что, кстати, заставляет меня задуматься о том, как много раз он встречался с ней после работы, уверена, что они оба рассматривают меня как своего рода животное, которое пришлось усыпить.

— Ужасные слова, — произносит она, кладя руку мне на запястье. — Пожалуйста, не говори, что ты в это веришь.

Я отодвигаю руку.

— Конечно же, нет.

Не совсем.

Неудивительно, что после этого я едва могу доесть свою еду, и единственное, что хорошо - это половина бутылки вина, которую я разделила с Кристиной, и главным образом потому, что я пью большую часть. Сейчас лишь три часа дня, но мне очень хочется исчезнуть.

К сожалению, Марк и все, что у нас было, не осталось на заднем плане. Все снова всплыло, и мне приходиться думать об этом. Я чувствую его присутствие позади меня, понимаю, что он чувствует облегчение, избавившись от мертвого груза. Это я сейчас, бремя, которое нужно везде таскать с собой, и когда я задумываюсь об этом, вероятно понимаю, что он всегда себя так и чувствовал.

Я познакомилась с Марком через общих друзей. Линн, женщина, которая ходила в мой класс йоги, мы быстро подружились. В конце концов, она переехала в Лондон, но успела познакомить меня с Марком. У него всегда была подружка - серийный моногам, как описывала его Линн - пока однажды он не оказался один.

Он завоевал меня с помощью обаяния. Мне нравилось, как приятно он выглядел в костюмах и что он действовал так, словно владел миром, и кому-то вроде меня повезло узнать его. Когда вы не уверены в себе, и я, конечно, тогда была именно такой, подобный мужчина решит все ваши проблемы. Я определенно была захвачена идеей отношений с мужчиной, у которого в жизни порядок, чем на самом деле самим Марком.

И я знала его. Довольно хорошо. Я любила его. И верила, что он любил меня, по крайней мере, в течение первых двух лет. Но иногда искра, которую вы видите в глазах другого, исчезает. И вам приходится бороться сильнее, чтобы она снова появилась. Отношения - это работа, я знаю это, но всегда должны присутствовать любовь и уважение. Нет необходимости менять весь свой мир, чтобы другой человек осознал, что вы нужны ему.

Я всегда хотела ребенка, которого можно было бы любить, как способ исправить прошлые ошибки, и я подумала, что, если забеременею, это исправит все между мной и Марком. Соединит нас, сделает сильной, стабильной семьей, которую я всегда хотела.

Вскоре я поняла, что это не так, и поняла это слишком поздно.

Ребёнок бы изменил все.

И теперь Марк явно двинулся дальше, или, может быть, он продолжал жить давным-давно. Полагаю, то же самое можно сказать и про меня. У меня просто не было другой кандидатуры. У меня вообще не было плана.

— Знаешь, хорошо, что ты не с ним, — говорит Кристина позже, когда мы едем домой. — Имею в виду, слава богу, ты не вышла за него замуж.

Я фыркаю. Моя голова прижата к окну.

— Об этом и речи не было.

— Вы даже никогда не поднимали эту тему?

Пристально смотрю на нее.

— Я же тебе говорила. Самое большее, что я получила от него, что хотя бы отдаленно символизировало чувства - ожерелье, и это было много лет назад. Когда мы обсуждали будущее, он всегда говорил, что ему надоело планировать будущее для других людей, что он просто хотел оставить наше на волю судьбы, — в то время это звучало романтично, но теперь я понимаю, это была отговорка.

— В любом случае, — говорит она, — это не имеет значения, потому что теперь ты понимаешь, что он за козел. Неприятно говорить такое, но он, вероятно, все это время трахал и эту цыпочку.

Волна унижения накрывает меня. Я вздыхаю.

— Вполне возможно.

В тот вечер во время ужина с Ли и Кристиной я молчу, мой разум все еще занят мыслями о Марке, сеансе физической терапии и всем, что ждет меня в будущем. Я словно бегаю по кругу и не могу сойти с него. Когда ужин заканчивается, вместо того, чтобы посмотреть с ними новости, как обычно делаю, я направляюсь наверх в кровать, мне необходимо побыть одной.

Я открываю окно, небо - нечеткая голубая дымка, и делаю глубокий вдох, пытаясь быть благодарной. В воздухе ощущается ранняя осень, витает аромат сухих листьев и холодных ночей.

«Тебя не должно быть здесь, — шепчет тихий голос в моей голове. — Ты должна была умереть. Ты этого заслуживаешь».

Голос часто говорит мне такое. Мне хочется спорить. Бороться за свою ценность. Я так устала игнорировать его. Вина выжившего - так Пэм описала это на первой встрече. Чувство, что мы тоже должны были умереть, что мы не заслуживаем жить или в нас нет ничего особенного, чтобы нас пощадили.

Дело в том, что всю свою жизнь я сражалась с виной выжившего. С того времени, когда Кристине было всего пять лет, а мне было десять, я чувствовала себя никем, лишь обузой за то, что выросла, оставшись невредимой. Так что в этом не должно быть ничего нового.

Но такое ощущение, что все это происходит впервые.

У меня начинает болеть голова, нога горит. Я беру «Перкоцет» и ложусь на кровать, даже не переодеваясь и не накрываясь одеялом. Для этого требуется слишком много сил, а у меня их практически не осталось.

Если тебе понадобиться компания, ты знаешь, где меня найти.

Слова Кейра всплывают у меня в голове, как и в последние несколько ночей.

Последнее, чего я хочу - признать, что нуждаюсь в ком-то.

Я сильная. У меня есть доспехи. Пуленепробиваемое сердце и железная решимость.

Мне никто не нужен.

Но, конечно же, правда в том, что в моей броне есть щели. У моего сердца - трещины. И сталь покрывается ржавчиной по краям.

Мне нужен кто-нибудь.

Может быть, даже он.

Мой незнакомец.

Глава 5

Кейр

Автомобиль подпрыгивает на дороге, создавая клубы пыли, поднимающиеся высоко в воздух. Льюис называет их «дьявольскими хвостами», и они распускаются над бесплодным ландшафтом, сигнализируя, что кто-то едет. Или идет.

Тот сигнал, в котором мы не нуждаемся.

Горы находятся на расстоянии, достаточно далеко, и нам не нужно беспокоиться о снайперах или о том, что попадем в засаду, но, даже в этом случае, наши машины выделяются в пустыне, как аномалия. Та, к которой страна на данный момент привыкла, но все равно аномалия. Эта часть Афганистана бесплодна и настолько непригодна для жизни, что она забирает жизни. Вот как я это вижу. Все люди, которые умерли в горных пещерах, в деревнях, на дорогах. Обе стороны. Слишком много смертей. Эта земля высосала души.

Это должно было закончиться. Британцы передали ключи афганцам, сказали им, что теперь те должны самостоятельно противостоять талибам. Мы внедрялись, устраивали резню, покидали территорию. Они подчищали наш беспорядок. Войска провели здесь тринадцать лет, погибло четыреста пятьдесят три британских военнослужащих и женщин. И мы думали, что уйти будет легко.

Некоторое время так и было, пока движение «Талибан» снова не набрало силу. Велись бесчисленные кровопролитные бои. Сражения. Потери.

Афганская полиция нуждалась в нашей помощи. Мы втянули их в этот беспорядок, нам пришлось показать им, как из него выбраться.

Америка активизировалась первой. Они перебросили тысячи солдат в провинцию Гильменд, чтобы помочь с обучением афганской армии. Затем были отправлены несколько наших подразделений.

Я не знал, чего ожидать. На этот раз я возвращался в чине младшего капрала. На этот раз нашей миссией было обучение, а не борьба. После шести лет в армии в Кэмп Бастион⁵ все должно было пройти легко.

Так и было.

До сих пор.

Четыре месяца здесь было уныло и скучно, но все меняется. Я чувствую это. Мы все это чувствуем. Я постоянно испытываю жажду, мой разум превращается в пыль, и я начинаю чувствовать, что моя команда исчезает. Никто другой не видит это - я всегда был хорош в обмане людей - но я это знаю. Тем не менее, я все ещё сохраняю контроль над реальностью.

Льюис, Ансель, Роджер и Брик находятся под моим командованием, и я смотрю на них сейчас, когда мы сидим в машине. Ансель за рулем. Его глаза поглощают все, словно кислород, сейчас защищены темными очками. Ансель - самый голодный из всех нас, прикладывает дополнительные усилия при каждом шансе, который получает. Роджер устал и скучает по своей жене и детям. У Брика имеются проблемы с гневом, которые сходят на нет лишь ночью, когда он смотрит романтическую комедию на своем ноутбуке.

А еще Льюис. Он на пять лет моложе меня, но с таким же успехом ему можно дать и восемнадцать. Его энтузиазм едва ослабел, но вот паранойя усилилась. Если честно, такая комбинация пугает меня, то, как он склонен показывать характер без предупреждения.

Хотя он мне нравится. Мы говорим об отцах, которым пытались угодить, о наших неудачных отношениях и карьере дома. Мы честны, не так, как с другими, и эта честность несет ответственность. Позволять другому узнать, когда ты не в порядке.

В этот момент Льюис смотрит на меня и качает головой. Он говорит:

— У меня плохое предчувствие по этому поводу. — Он сжимает пистолет и смотрит на меня. Напуганный до смерти.

И я тут же понимаю, что это сон. Один из трех снов, которые преследует меня, словно призраки.

Понимание, что это всего лишь сон, не останавливает страх. Все становится лишь хуже. Потому что я знаю, что случиться дальше, и я знаю, что буду вынужден снова жить.

На самом деле в тот день в разгар движения нашей колонны по знакомой грунтовой дороге меня поразило внезапное желание закричать СТОП! Необъяснимый ужас накрыл меня, как мелкий песок пустыни. В тот момент это было всего лишь чувство - обострившаяся интуиция - но чувство было настолько сильным, что на несколько секунд я оцепенел.

Несколько секунд это слишком много.

В реальности Льюис не сказал ни слова, но в моем сне он говорит слова, которые хотел бы сказать я.

Взрывается бомба, громкий гул, превращающийся в огонь и металл, атака шума и тепла, от которых мой мозг сжимается.

Мой мир разрушен.

Меня пронзают осколки.

Бросает в мир боли, которую я не понимаю.

Но я жив.

Как и Льюис.

И Брик.

Мы лежим на земле, среди обгоревших и горящих обломков, такие ужасно живые.

Ансель и Роджер, два храбрых мужчины, они не выживают. И во сне я вижу, как их обезглавленные тела разрывает пополам, и они падают на землю. И продолжаю удивляться, почему я ничего не сказал.

Они говорят мне, что это моя вина. Я молчу. Проглатываю слова, когда должен был высказаться.

И Льюис, поднимаясь надо мной, как темная тень, направляет оружие на мою голову.

Говорит мне, что это и моя ошибка.

Я - причина, по которой он сделал то, что сделал.

Он нажимает на курок.

Я резко просыпаюсь, весь в поту, легкие в огне. Шрамы на боку горят в том месте, куда вошли осколки. А сердце болит.

Мне всегда нужно несколько минут, чтобы успокоить тело. Даже если разум знает, что это был сон, тело переживает его так, словно я снова оказался там. Я встаю и выпиваю несколько стаканов воды из-под крана, измученный бесконечной жаждой, затем иду к окну и поднимаю его.

Холодный, свежий воздух проникает в комнату, омывая мое лицо. Несмотря на то, что я живу в городе, это морской бриз с примесью соли и минералов.

Я делаю несколько глубоких вдохов, высунувшись в окно, чтобы заполнить легкие. Луна висит низко над соседними зданиями, освещая камень.

Завтра понедельник. Если бы завтра был вторник, я мог бы надеяться. Что у меня появится шанс снова увидеть Джессику.

Но на этот раз не думаю, что мне повезет.

Я видел это по ее глазам. Взгляд, который сказал мне, что она не вернется.

Я знаю, что она пришла в паб в поисках меня. Понимаю, что она пропустила встречу, чтобы провести время со мной. Я осознаю, она видит что-то во мне, даже если я не понимаю, что именно.

Но что бы это ни было, я спугнул ее. Был слишком смел. Слишком напорист.

Я имею в виду, серьезно, о чем, черт возьми, я думал, говоря ей, что она сама должна найти мои татуировки. Самые дурацкие слова, которые слетали с моих губ. И затем я пригласил ее на долбаный ужин.

И я осознаю, это напугало ее. Последнее, что хочет эта женщина прямо сейчас - интрижка, она много раз говорила об этом. Даже нечто большее, чем друзья, для нее слишком, а я надавил на нее. Не имеет значения, что иногда я вижу, как она смотрит на мое тело, едва различимый огонь тлеет в ее взгляде. Из того, что я знаю, мне это могло просто померещиться. А вот что мне не привиделось, так это то, что я подталкивал ее к большему, когда не должен был.

Я повел себя эгоистично. Дело не в том, что я хочу следить за ней, защищать её, чувствую себя обязанным ей. Я все еще ощущаю все это. Ситуация никогда не измениться. Но теперь я еще хочу и поговорить с ней, послушать ее голос и посмотреть, как невероятная улыбка появляется на ее лице. Я хочу, чтобы она была рядом со мной, не только потому, что должен ей больше, чем когда-либо смогу дать, а потому, что она заставляет меня чувствовать, что я не обязан ей абсолютно всем.

«Ты чертов идиот», — говорю себе, качая головой. Я смотрю на луну, и, кажется, даже она разочаровалась во мне.

Из-за того, что я столько времени наблюдал за Джессикой и видел ее в новостях, а затем проводил с ней время, я зациклился и запутался. Вина - навязчивая идея - заставляет меня жаждать ее, ни больше, ни меньше.

Но я знаю, что это неправда. И тот факт, что я, скорее всего, не увижу ее снова, не говоря уже о завтрашнем дне, - это то, с чем мне придется иметь дело и через что придется пройти. Любые чувства, которые я испытываю к ней, надо зарыть глубоко внутри, пока мое сердце не станет похожим на кладбище.

Я закрываю окно, словно закрывая свой разум от дальнейших рассуждений, затем возвращаюсь в кровать, молясь о том, чтобы мне ничего не приснилось.

***

В конечном итоге следующий день я провожу с Лакланом, помогая ему в приюте. Ему нужен был доброволец, так как два его волонтёра заболели, и необходимо было разобраться с разным дерьмом.

Честно говоря, есть небольшая проблема. Я не лгал, когда сказал Джессике, что у меня есть планы открыть собственную мастерскую. Я десять лет не занимался бизнесом, а механиком на гражданском секторе не работал лет восемь. И не уверен, с чего начать.

В течение последних семи лет все, чем я занимался - служил в армии. У Мала и Мейзи есть работа, моей была армия. Когда я решил уйти, не продолжать службу, я никому не сказал. Моя мать живет на острове Айлей со своим новым мужем, и, хотя я редко общаюсь с ней, я знал, что она гордится тем, что я в армии и моей ролью там. Я не смею признаться ей, что сделал, пока не найду что-то еще, чем она может гордиться.

— Как твои брат и сестра? — спрашивает Лаклан, когда мы выгуливаем собак, по три у каждого. Все питбули, все с разными характерами. Люди почти отпрыгивают с нашего пути, когда мы проходим, хотя я не уверен, потому, что у нас самые опасные собаки в стране, или потому, что мы с Лакланом похожи на парочку качков, ищущих, с кем бы подраться.

— Хорошо, насколько я знаю, — признаюсь я. — Нас всех порой трудно отследить. Когда я был в армии, общение с моей стороны было нерегулярным. Они оба тоже много путешествуют, так что и от них редко что слышно.

— И они все ещё не знают, что ты ушёл из армии? — спрашивает Лаклан. — Ты вообще собираешься говорить им?

Резко смотрю на него, но на его лице, как обычно, нет ни следа злости или осуждения.

— Когда придется, я скажу им. Им нет до этого дела, я просто...

— Хочешь к тому времени уже чем-то заниматься.

— Точно.

Мы оба останавливаемся, когда собаки обнюхивают участок травы, кажущийся им бесконечно захватывающим.

— Знаешь, у меня есть связи, — тихо говорит Лаклан. — Как и у отца с матерью. Мы поможем тебе, чем сможем. Уверен, отец будет счастлив вложить деньги в гараж.

— Спасибо, — говорю ему, хотя ощетиниваюсь, и слова звучат больше небрежно, чем благодарно. — Я справлюсь сам.

Правда в том, что у меня есть сбережения. Прежде чем присоединился к армии, я продал свой старый магазин в Глазго, и едва ли прикасался к этим деньгами. И вообще, я не хочу полагаться ни на кого другого, кроме себя самого. Принимать подачки от семьи - последнее, что мне нужно.

Он наклоняет голову, изучая меня. Проходит минута или две.

— Если позволишь дать тебе совет, Кейр, не дай гордости удерживать тебя. В какой-то момент нам всем приходиться начинать с начала, и не всегда легко найти помощь. Лучшая помощь, которую ты получишь, это первая помощь, которую сможешь принять.

Я провожу языком по зубам, прежде чем натянуто улыбнуться ему. Мой кузен хочет как лучше, как и всегда, но я лучше все пойму сам, чем стану прислушиваться к чужому совету.

— Так почему ты покинул армию? — спрашивает он, когда мы снова начинаем идти, собаки тянут поводки, взволнованные возможностью помочиться в следующем месте.

— Хочешь правду? — спрашиваю в ответ. Понятия не имею, почему доверяю ему подобное, мой самый большой позор. Может быть, потому, что мне больше некому рассказывать это, и я слышал эту историю слишком много раз.

— Конечно, — говорит он, но в его глазах есть настороженность, словно он боится того, что услышит.

— Я больше не подходил для этой работы, — сообщаю ему. — Я чувствовал себя не в своей тарелке.

— Не в своей тарелке?

— В прошлый раз, когда мы были на миссии, случилось... кое-что. Ты ведь знаешь, я много лет провел в Афганистане. Я видел, как умирают люди. Видел, как умирают дети. Я видел то, что никогда не думал, станет для меня привычным зрелищем, но я привык к этому. Это само по себе было дико. Этого от меня и ждали. Не говори о том, что видел. Не рассказывай о своих страхах и чувствах. Никогда не позволяй никому знать, как сильно ты был разрушен, — смотрю на него, и по его нахмуренным бровям знаю, что он понимает. Я выдыхаю через нос, легкие горят. — Все было прекрасно, с нами было все в порядке, но мы были не в порядке. Затем мы находились в группе, которая была отправлена обратно в Кэмп Бастион, теперь называемый Кэмп Шорубак, чтобы помочь афганским войскам сражаться. Обучить их. Все должно было быть легко.

— Ничего из того, о чем ты рассказываешь, не кажется лёгким, — говорит Лаклан, когда тянет назад одну из собак, чтобы та не вышла на дорогу.

— Я был со своими людьми, обычная поездка с базы в один из небольших городов. Террорист-смертник на машине появился из ниоткуда. Врезался прямо в нас... часть команды, сидевшая напротив, погибла. Остальные были ранены. Один из них потерял ногу. У меня в боку оказались осколки, и я получил несколько ожогов. Другой спасся, всего несколько царапин. Ни единого ожога. Он был моим другом, и охрененно нестабильным. Льюис Смит.

Лаклан, который внимательно слушал, спрашивает:

— Почему это имя кажется знакомым?

— Потому что Льюис Смит потерял рассудок. Потому что я видел, как это произошло. Вина оставшегося в живых погубила его. И меня тоже. Я был в ответе за них, и потерпел неудачу. Но я смог продолжить жить. Льюис не смог. Он перестал спать. Он говорил со мной о том, что не должен был выжить, что война бессмысленна, что правительство не имело представления о потерях здесь. Такое впечатление, что он скрывал все мысли о войне, которые у него были многие последние годы, а теперь, наконец, они вышли наружу, и он ухватился за них. Он говорил со мной... о том, чтобы причинить вред людям. Как он хотел, чтобы люди дома знали, каково это, бояться умереть, — я замолкаю, глотая воздух, почти забывая дышать. — Я попытался помочь ему. Сказал врачам. Переговорив с ним, они сказали, что все в порядке. Но я знал, что он не в порядке. Он притворялся, и они это знали. Они не могли позволить себе потерять солдата. Мы чертовски дорого стоим. Поэтому они его удерживали. И однажды ночью Льюис покинул свой пост. Он ушел посреди ночи. Он всегда говорил, что хочет убежать. Правда в том, что он дезертировал. После этого его отдали под трибунал.

— Так он покинул армию, — говорит он. — Это, должно быть, облегчение.

— Могло бы им быть. За исключением того, что я знаю, что сказал Льюис, он хотел, чтобы весь остальной мир знал, что значит умереть. А потом это случилось.

— Что случилось?

— Причина, по которой ты знаешь его имя. В прошлом месяце он проехал по Оксфорд-стрит. Бросил машину. Вынул ружье из гитарного футляра и начал стрелять.

Лаклан округляет глаза.

— Господи, брат. Это был он?

Я киваю.

— Да. Он сделал то, о чем и говорил мне. Он убил людей, чтобы они познали тот страх, который он чувствовал. Я не сомневаюсь, что он, в конце концов, убил бы себя, но полиция выстрелила в него первая, прежде чем у него появился шанс прикончить ещё одного человека.

Джессику.

Несколько секунд мы молчим. Мое сердце бьется безумно быстро от того, что я рассказал правду. Я знаю, у Лаклана голова идёт кругом от услышанного. Мы доходим до перекрёстка и ждем, пока свет изменится.

Он вздыхает и смотрит на меня.

— Ты многим рассказываешь эту историю?

Качаю головой.

— Никому.

— Тогда никто и не говорил тебе, что это не твоя вина. Поможет, если я скажу тебе об этом?

— Нет, — отвечаю я, громко выдыхая. — Не поможет. Все уже произошло. Я знал об этом. Я мог бы остановить его.

— Но ты пытался.

— Мог бы приложить больше усилий.

— Ты не можешь жить, основываясь на том, что могло бы случиться и что следовало сделать. Так ты уничтожишь себя.

«А может, я этого заслуживаю», — думаю я. Не произношу это вслух, но понимаю, что Лаклан все равно знает, о чем я думаю.

— Вот поэтому я ушел.

— И почему ты здесь, в Эдинбурге? Имею в виду, на самом деле. Разве было не легче вернуться в Глазго, ближе к матери, где у тебя была карьера?

— Смена декораций, — говорю я ему.

— Ты ведь знаешь, что не можешь убежать от чего-то вроде этого, Кейр, — говорит Лаклан через мгновение, когда мы приближаемся к приюту. — Ты должен взглянуть проблеме в лицо.

— Аналогия с регби? — иронизирую я.

— Единственная аналогия, которую я знаю.

И вот так мы закрываем эту тему.

О чем Лаклан понятия не имеет, так это о том, что я не убегаю, а бегу к кое-чему. К кое-кому. Той, которая может подарить мне прощение.

У нее рыжие волосы и яркая улыбка.

***

К тому времени, как я ухожу из приюта, уже становится темно. Мы выгуляли много собак, но, к счастью, потом разговаривали с Лакланом о регби, вместо того, чтобы обсуждать нечто личное. Я все еще удивлен, что открылся ему. Не жалею об этом, но странно знать, что кто-то в курсе моей истории. Словно я доверяю ему нести что-то драгоценное и хрупкое.

Сегодня понедельник, и я знаю, что нет ни единого шанса увидеть Джессику, но паб «Сент-Винсент» манит меня. Я занимаю место в баре, болтая с Джилл, барменом.

— Ищешь кого-то? — спрашивает она после того, как я беру третье пиво и смотрю на двери, в которые только что вошла пара.

Поворачиваю голову к ней, чувствуя себя немного глупо.

— Я? Нет.

Она ухмыляется.

— Не красивую рыжую, которую я видела здесь прошлые пару недель?

Я что, был настолько очевидным?

— Вторник еще не наступил, — говорю Джилл, делая глоток пива. — По вторникам мне везет.

— Ты уверен? — спрашивает она, двигаясь дальше вдоль стойки, чтобы обслужить новых клиентов.

Я сразу оглядываюсь вокруг, сердце бьется о ребра.

— Ты о чем? — кричу ей вслед.

Она вынимает из холодильника пару бутылок сидра и посылает мне понимающую улыбку.

— Рыжая была здесь сегодня. Сидела в баре, как и ты. И все не переставала оглядываться.

— Что? — я встаю, чтобы лучше видеть помещение.

— Сейчас ее нет. Ушла час назад.

Черт.

Я раздраженно сажусь обратно на место, стул грохочет от моего веса.

— Нихрена себе. Трахните меня.

— Уверена, такой вариант еще возможен, — говорит Джилл, подходя ко мне и вытирая руки об тряпку. — Не сомневаюсь, она приходила ради тебя.

— Она что-то сказала?

— Ни слова. Но бармен всегда поймет.

— Сегодня ведь не вторник.

— Получается, это что-то значит, да?

Это значит, я облажался с выбором времени. Бл*дь. Только подумать, Джессика была здесь раньше, искала меня так же, как я притворяюсь, что не ищу ее.

Ну, что толку суетиться теперь. Если она была здесь и не нашла меня, она не вернется. Завтра будет еще один шанс, но сейчас мне ненавистно оставлять все на произвол судьбы. Мне кажется, я слишком сильно испытываю собственную удачу.

Залпом допиваю остатки пива, бросаю несколько купюр на стойку, пока прощаюсь с Джилл, и отправляюсь домой.

Засовываю руки в карманы и бреду по мощеным улицам Серкус-лэйн, тянущейся слева от бара. Как бы я не злился, что упустил ее, факт остается фактом, она пришла. Она снова искала меня.

Я знаю, в следующий раз, когда увижу ее, не позволю ей уйти.

У меня уходит минута, чтобы дойти до дома, и когда подхожу к зданию, замечаю, что свет в гостиной включен. Табита обычно ложится спать около девяти, а быстро взглянув на телефон, вижу, что уже больше десяти.

Я вставляю ключ в замок и замечаю движение внутри. Вздыхаю, прежде чем открыть дверь. Последнее, чего я хочу, это застрять, разговаривая с ней. Как я уже говорил Лаклану, не думаю, что Табита уже привязалась ко мне, она предпочла бы поговорить с ним. Кто знал, что восьмидесятидвухлетняя садовница может быть такой поклонницей регби?

— Кейр? — слышу, как она зовет, когда я захожу внутрь, закрывая за собой дверь. — Не мог бы ты подойти сюда на минутку?

Ее голос доносится из гостиной. Устало вздыхая, я расправляю плечи и готовлюсь помочь с какой-нибудь странной просьбой. Именно это она обычно хочет, когда зовет меня. Заменить лампочку, разобраться с протекающим краном, затем с осиным гнездом на заднем дворе.

— Добрый вечер, мисс Шипли, — говорю я, заходя в комнату. Сначала смотрю на неё, сидящую в своем розовом кресле. Затем на человека, расположившегося на маленьком диване с узором из цветов.

Джессика.

Она сидит там с чашкой чая в руке и настороженной улыбкой на губах, костыли прислонены к подоконнику.

Пока я неловко моргаю, пытаясь понять, что происходит, Табита говорит:

— Твоя подруга пришла, чтобы увидеть тебя, но тебя не было дома. Почему я никогда не встречала ее раньше? Она прелестна.

«В самом деле, так и есть», — думаю я, смотря на нее, сидящую на диване. На ней изумрудно-зеленый сарафан и белый кардиган, подходящий по цвету к ее гипсу. Волосы распущены и свободно лежат на плечах, губы красные, как рубины.

— Прости, я не хотела появляться так неожиданно, — извиняется Джессика. Она ставит чай на покрытый салфеткой журнальный столик, руки дрожат. Черт. Она нервничает.

— Не стоит, — отвечаю ей.

— Ну, не стойте там, мистер МакГрегор. Присаживайтесь, — говорит Табита, вставая с кресла. — Я принесу ещё чаю.

— Совсем не обязательно, — говорю ей вслед, но она лишь ворчит, пока исчезает на кухне.

— Мистер МакГрегор, — задумчиво произносит Джессика, когда я подхожу к дивану. Она смотрит на меня, склонив голову в сторону. — Я не знаю твою фамилию.

— А я все ещё не знаю твою, — лгу я.

— Чарльз.

— Рад познакомиться с тобой, Джессика Чарльз, — говорю ей, садясь рядом в кресло в стиле Честерфилд.

— Приятно познакомиться, Кейр МакГрегор, — отвечает она. Прикусывает губу и смотрит на свой чай. Я знаю, насколько близко сижу к ней и что смотрю на нее совершенно открыто, но не могу сдержаться. — Прости еще раз, что пришла вот так.

— Тебе станет лучше, если я скажу, что ты лучшее, что произошло со мной за этот вечер? — мягко заверяю ее, опираясь локтями на колени, слегка толкая ее плечом. Она пахнет яблоневым садом, возможно, это ее лосьон для тела. Что бы это ни было, аромат очень аппетитный.

— Правда? — спрашивает она, быстро взглянув на меня, прежде чем занять руки чаем. Чашка все еще слегка дрожит. — Я помню, ты сказал, что живешь в доме с красными цветами у входа. Я была по соседству и... подумала, что поздороваюсь.

— А раньше ты была в пабе, — она открывает рот. — Джилл, бармен, рассказала мне, — сообщаю ей.

Она закрывает глаза.

— Боже мой. Я похожа на сталкера.

— Поверь мне, ты не сталкер, — делаю паузу. — Я очень рад, что ты здесь. Если бы знал, я бы поспешил. Должно быть, ты сидишь здесь уже какое-то время.

Теперь ее щеки практически одного цвета с ее волосами. Она снова робко смотрит на меня.

— Мне нужно было набраться смелости. Так что я пошла прогуляться, прежде чем постучать в дверь, — она качает головой и стонет. — Боже, клянусь, обычно я не такая. Мне нужно идти.

Джессика ставит чашку, и та гремит на блюдце, когда чай переливается через край, затем пытается спешно подняться.

Я беру ее за руку, твердо удерживая на месте.

— Ты никуда не пойдешь, — говорю ей, — если только со мной. Останься. Пожалуйста.

Я осторожно тяну ее вниз, моя рука удерживает ее руку. Ее кожа, словно атлас, невероятно мягкая, а мышцы твердые. Интригующая комбинация.

Она смотрит в сторону кухни.

— Я не хотела ее задерживать. Когда она сказала, что тебя нет дома, я повернулась, чтобы уйти. Но она настояла, чтобы я осталась. Сказала, что не знала, что у тебя есть друзья.

Стараюсь не морщиться при этих словах.

— Уверен, она тебе все уши прожужжала.

Джессика посылает мне мягкую улыбку.

— Она не переставала говорить о твоем кузене.

Закатываю глаза.

— Совсем не удивлен.

— А вот и я, — говорит Табита, словно знает, что мы говорили о ней, хотя она глуховата. Она несет чашку чая для меня и ставит ее передо мной с несколькими песочными печеньями на блюдце.

Я благодарю ее, и она садится на свое потрепанное кресло, прежде чем атаковать Джессику вопросами.

Рыжик относится к ним спокойно, и я понимаю, что слушаю каждое ее слово, жадный до любой дополнительной информации о ней. В то время как она заметно напрягается и уклоняется от вопросов о своем детстве, она с радостью рассказывает о времени в Ванкувере, где она училась в университете на учителя. Но если она и мечтала стать школьным учителем, прежде чем переключилась на йогу, она не называет нам причины и основание для смены деятельности.

Я составляю список вопросов, которые хочу задать ей позже, когда мы останемся наедине, если такое случится. Но, когда мы допиваем наш чай, и Табита начинает засыпать в кресле, все мои вопросы вылетают в трубу. Все, на чем я могу сосредоточиться, это горсть веснушек на ключице Джессики, интересно, каково будет прикоснуться к ним языком. Есть в воздухе нечто такое, похожее на электричество, которое растет между нами. Я должен списать это на то, что мы находимся у меня дома, а не в баре, хотя мы все еще не одни.

— Мы должны уйти, — говорю я Джессике, помогая встать и вручая ей костыли. Голова Табиты лежит на кресле, она немного похрапывает.

Мы выходим в коридор, хотя я не уверен, куда нам следует пойти. Сейчас одиннадцать вечера, и я до сих пор не знаю, почему Джессика искала меня сегодня.

Смотрю на лестницу, ведущую к моей квартире, и поднимаю брови, глядя на Джессику.

— Хочешь подняться наверх?

— Мне не следует, — быстро говорит она и, похоже, собирается уходить, но останавливается, кусая губу, пока наблюдает за моей реакцией.

— Не следует, — повторяю я. — Только я спросил не об этом. Я спросил, хочешь ли ты, — киваю головой в сторону лестницы. — После этого чая тебе может понадобиться стаканчик на ночь. У меня есть виски.

Не хочу показаться наглым. Не хочу давить на нее. Но могу сказать, что она сомневается в том, что хочет делать, и том, что она думает, должна делать. Это две совершенно разные вещи. Один вариант может закончиться в моей постели или просто на диване за разговором. Другой заберет ее у меня, и, как я уже говорил себе, прежде чем вернулся домой, я не отпущу ее так легко.

— Виски было бы хорошо, — наконец, произносит она, застенчиво глядя на меня. — Может помочь мне расслабиться.

— Пойдем, — говорю ей, указывая, чтобы она следовала за мной по лестнице. — Знаю, я не должен спрашивать, но тебе нужна помощь?

Она отвечает «нет», и я осторожно наблюдаю, как она легко поднимается по лестнице.

— Не знаю, как у тебя получается делать подобное с таким изяществом, — замечаю я, пока открываю дверь. Я знаю, что не должен слишком беспокоиться, потому что наружная дверь всегда заперта, но паранойя иногда берет надо мной верх.

— Ой, да ладно, — насмехается она. — Видел бы ты меня на терапии на днях.

Открываю для нее дверь.

— Ненавижу снова играть роль адвоката дьявола, но уверен, такие сеансы заставляют обыденные вещи казаться легкими, — жестом приглашаю ее в квартиру. — Добро пожаловать в мою скромную обитель.

Она входит и осматривается. Предыдущий владелец оставил большую часть мебели, множество старинных стульев и столов с сельской живописью. Несмотря на это, здесь довольно пустынно, что мне нравится. Самое лучшее, что есть здесь, темные паркетные полы и арки над дверными проемами.

Когда она молчит, я говорю ей:

— Я знаю, место маленькое и здесь мало что есть, но квартира справляется со своей задачей.

— Нет, Кейр, здесь красиво, — возражает Джессика, глаза раскрываются шире, когда она рассматривает все. Наконец, улыбается мне. — На самом деле. И она подходит тебе. Есть здесь что-то очень... не знаю, мужское что ли, во всем этом. Полная противоположность тому, что находиться внизу.

— Скорее всего, потому, что я не коллекционирую фигурки черепах и не кладу кружевные салфетки на все, что есть в доме, — говорю ей, направляясь к маленькой кухне. — Присаживайся. Хочешь воды или льда для виски?

— Немного воды будет замечательно, — выбирает она, и я быстро достаю свою лучшую бутылку виски, торфяную смесь из Спейсайд⁶. Наполняю оба стакана и несу их в гостиную.

Мой диван маленький, из черной кожи, с деревянными ножками. Думаю, он выглядит довольно готическим, словно достался от старого аптекаря, но Джессика, сидящая на нем, заставляет его выглядеть величественным и изысканным. Она добавляет ему света, и всей комнате тоже.

— Выпьем, — говорю я ей, вручая стакан. Поднимаю свой. — За то, что ты здесь.

— За то, что ты не думаешь, будто я психопатка, — говорит она, чокаясь стаканом о мой.

— Если бы все психопаты были похожи на тебя, я бы проникал в сумасшедшие дома, — отвечаю ей. Может быть, это неправильный выбор слов - конечно, это неправильный выбор слов - потому что ее лицо бледнеет.

До того, как я успеваю что-то сказать, она прочищает горло и смотрит на свой напиток, покручивая бокал с янтарной жидкостью.

— Я... думаю, я должна рассказать тебе истинную причину, почему пришла сюда.

Мой пульс ускоряется. Она знает обо мне? В курсе, что я знал Льюиса Смита, человека, который сделал это с ней?

— И что это за причина? — с беспокойством спрашиваю я, пот выступает у меня на лбу. Мне необходимо открыть окно.

— Мне надо признаться кое в чем, — тихо произносит она.

Я поднимаю голову, мой пульс замедляется.

— Признаться?

Она кивает и робко смотрит на меня. О чем бы она не собиралась рассказать, могу сказать, что это тяготит ее.

— Я знаю, мы не знаем друг друга.

— Тебе пора перестать говорить так.

— Но даже в этом случае, я солгала тебе, и мне нужно во всем сознаться.

Господи, дай мне смелости сделать то же самое.

Я с трудом сглатываю.

— О чем ты? Тебя зовут не Джессика? На самом деле у тебя есть парень?

— Нет. Все было правдой. За исключением одной маленькой детали, — она стучит костяшками по костылю. — Как я сломала ногу. Понимаешь, это была не забавная сексуальная авантюра. Боже, да я вспомнить не могу, когда в последний раз у меня было сексуальное приключение или вообще какое-то приключение, — она криво улыбается. — Прости. Это было из эпизода «Друзья». Нет, правда в том, что не было странной сцены в ванной, и моя нога на самом деле не сломана. Больше похоже на... взрыв.

— Взрыв? — мой голос едва громче шепота.

Она медленно кивает.

— Да. Уверена, ты слышал об этом. В прошлом месяце в Лондоне была стрельба, — она замолкает. Ожидает, что я скажу «это ты?» Или что-то в этом роде, но я не могу набраться сил, чтобы изобразить удивление. — Террорист, не какой-то радикальный мусульманин, как многие думают, когда говоришь о таком, а местный английский парнишка, озверел. Начал стрелять в людей. Несколько человек умерли. Многие пострадали. Я была одной из тех счастливчиков, кто избежал смерти.

— Ты чувствуешь, что тебе повезло? — спрашиваю я, зная, что она ожидает другой реакции.

Она качает головой, в глазах стоят слезы.

— Нет. Не чувствую. Я чувствую себя ужасно. Я знаю, все могло быть хуже, каждый день пытаюсь напоминать себе об этом. Я могла потерять ногу. Потерять обе ноги. У меня могла быть травма мозга. Я могла умереть. Если думать так, то я знаю, что мне повезло. Но тяжело видеть в этом счастливое событие.

Она откидывается на спинку дивана, и я практически чувствую облегчение, исходящее от нее. Она сняла этот груз с плеч. Я завидую. Охрененно завидую ей.

Сделав глоток виски, она с любопытством смотрит на меня.

— Ты не удивлен тем, что услышал. Имею в виду, большинство людей, как правило, немного шокированы тем, что в меня стрелял террорист, но ты относишься к этому спокойно. Ты можешь показывать свою реакцию. Я не против.

— Я знал, — говорю я.

Она выпрямляется.

— Что?

— Я знал, кто ты. Не тогда, когда встретил тебя, но вскоре после этого. Когда пришла твоя сестра и упомянула группу поддержки, тогда все и сложилось.

— Ты знал, — шепчет Джессика. Жует губу, и посылает мне умоляющий взгляд. — Почему ты ничего не сказал? Зачем позволил мне врать?

Я пожимаю плечами, пытаясь подыграть.

— Тебе нужна была ложь. И я хотел позволить тебе быть той, кем ты должна была быть рядом со мной. Честность и доверие, они не приходят легко. И не всегда данность. Я решил, что ты скажешь мне правду, когда будешь готова. Я действительно чертовски рад, что ты это сделала.

Пару секунд ее подбородок дрожит, затем она отводит взгляд. Я растеряюсь, если она расплачется передо мной.

Она делает глубокий вдох и беспокойно потирает ладони о бедра, платье поднимается, показывая намек на ее бледные бедра. Я должен отвести взгляд. Есть в ней сейчас что-то очень эротичное, и мои чувства совершенно неуместны.

— Ну, тогда, спасибо тебе, — тихо говорит она. — За понимание. Не знаю, почему я соврала. Или, полагаю, знаю. Просто я так устала от людей, которые смотрят на меня с жалостью. А если не с жалостью, то с какой-то нездоровой гордостью. Словно мир знает, кто я, и будто я его собственность. Полагаю, вот он, истинный признак того, насколько могущественны средства массовой информации. Не то чтобы ко мне подходили люди, или нечто такое, но они, определенно, узнают меня. А я не хочу жалости и не хочу, чтоб мной гордились и ставили на пьедестал.

— Но ты знаешь, что это нормально, дать им чувствовать себя именно так. Ты не можешь изменить чьи-то чувства, особенно незнакомых тебе людей. Они смотрят на тебя именно так, потому что ты показала людям, как подняться и упорно добиваться своего. Ты их вдохновляешь.

— Но я не хочу этого! — резко отвечает она. — Я никогда об этом не просила. Я вообще не делала ничего особенного. Всего лишь оказалась в неподходящем месте в неподходящее время. Меня подстрелили. Я выжила. Сделала то, что сделал бы любой другой. Я не герой. Герой бы остановил Льюиса Смита. А я лишь приняла его пулю. Я никого не спасла, даже себя не спасла.

При упоминании имени Льюиса мое сердце падает.

— Прости, — повторяет она, хмуря лоб и выпуская стон. — Прости, прости, прости. Извини за все эти дни.

— Эй, — тихо говорю я, кладя руку на ее, чтобы она перестала волноваться. — Все нормально. Можешь извиняться или можешь вообще не извиняться. В любом случае, я поддержу тебя.

Она хмурится, намек на недоверчивую улыбку появляется на ее губах

— Почему ты так добр ко мне, Кейр МакГрегор?

— Не знаю, — осторожно говорю ей. — Просто знаю, что значит, не чувствовать себя хорошо.

— Не чувствовать себя хорошо?

Я не хочу, чтобы все стало слишком личным. Я не должен открывать слишком много. Я не такой смелый, как она.

— Иногда... в наших сердцах идет война. Мы разрываемся в двух направлениях. То, как мы себя чувствуем, и то, как мы должны себя чувствовать. Редко такие чувства вступают в союз. Битва продолжается. Я знаю, что значит стоять посреди этого поля битвы и не знать, какую сторону принять,

Ее губы слегка приоткрываются, шок красной вишни на белом фоне. Интересно, каково было бы поцеловать ее. Интересно, могу ли я, следует ли мне. Если это еще одна война, я не уверен, как победить.

Я резко встаю, убираю руку с ее руки.

— Извини, — спешно бормочу я, направляясь в туалет. Оказавшись внутри, я закрываю дверь и, глубоко дыша, прижимаюсь лбом к зеркалу.

Будет нелегко, но я знаю, что должен делать. Я знаю, это не может продолжаться. Мне нужно все прояснить, как это сделала она. Расскажи ей все. Сделайте это сейчас, прежде чем ситуация зайдет слишком далеко, прежде чем что-нибудь случится между нами. Она, возможно, даже сможет понять.

Но я не хочу говорить ей правду. И я выбираю эту сторону, на все сто процентов. Я не могу провести все свое время с ней, проживая эту войну внутри, обсуждая, когда и где скажу ей то, что должен.

В истине есть только вред. Она освободит мою вину, но заставит Джессику чувствовать себя скомпрометированной. Разрушит ее доверие ко мне, а у меня такое чувство, что она редко кому доверяет, и мне в этом повезло.

Поэтому я хороню все эти мысли в себе. И могу лишь надеяться, что они останутся там.

Глава 6

Джессика

В тот миг, когда Кейр исчезает в туалете, я шумно выдыхаю, словно снова задерживаю дыхание. Только мое тело не напряжено, есть нечто еще, что-то более глубокое.

Он знал. Чертов мужчина знал, что все это время я врала. Конечно, оглядываясь назад, я понимаю, что это было очевидно. То, как он не обращал внимания на мои промахи. Не настаивал, пытаясь выяснить больше информации. Он знал и позволял мне понять, кем я должна быть.

Я могла бы поцеловать его за это. Вероятно, так и следовало бы сделать. Затем он произнес эту проникновенную речь о том, что его сердце является полем битвы (куда более душераздирающе, чем Пэт Бенатар), и встал, чтобы спешно уйти в ванную.

Теперь я сижу здесь, недоумевая. Последнее, что я хотела сделать, это отпугнуть его. Он все отлично понимает, учитывая, что я - девушка, которая в прямом смысле слова отправилась в его любимый бар, чтобы отыскать его, а затем, когда не нашла, выяснила его адрес по нескольким ориентирам, час бродила по окрестностям, пытаясь успокоиться. Которая зашла так далеко, что очутилась в гостиной его арендодательницы за чаем. Не говоря уже о том, что я призналась в довольно серьезном вранье.

Что заставляет меня задуматься, сказал бы он что-то, если бы я не призналась. Как долго он собирался позволить всему идти своим чередом? Я сижу здесь в его спартанской квартире лишь потому, что искала Кейра. Если бы я этого не сделала, увидела бы я его снова? Полагаю, мяч всегда был на моей стороне поля с тех пор, как я отклонила его приглашение на ужин.

Теперь у него не может сложиться ложное впечатление. Честно говоря, я не совсем уверена, чего ожидала от сегодняшнего вечера. Первоначально я думала, что увижу его в баре и скажу правду, а потом, если бы мне повезло, узнала бы, в силе ли приглашение на ужин. Я не ожидала, что окажусь у него дома и буду пить виски.

И теперь, когда я здесь, не уверена, что делать дальше. Все, что сказала ему, все еще актуально. Я не хочу отношений. Я слишком разбита, чтобы связываться с кем-то. Мои демоны возьмут надо мной верх и уничтожат нас обоих.

Хотя у него тоже есть демоны. Ты видела их в его глазах, буквально недавно. Он слишком хорошо понимает тебя, чтобы жить без них.

Это правда. Есть в Кейре нечто темное и поврежденное, что похоронено глубоко внутри. Он скрывает боль в тени своей души. Теперь я вижу. Но кто будет платить, когда наши демоны выйдут, чтобы поиграть друг с другом? Если я чему-то и научилась, так это тому, что минус на минус не всегда плюс, и поэтому два испорченных человека никогда не смогут быть чем-то хорошим.

Но вот секс. Секс - это совсем другое дело. По-своему ужасающее по многим причинам, но такое далекое от всего, что могло бы причинить мне боль.

Правда в том, что когда я рядом с ним, я чувствую, что мое тело оживает так, как я не ощущала уже долгое время. Я не помню, когда в последний раз чувствовала удовольствие, в какой бы то ни было форме. Мое тело обернулось против меня. Все всегда причиняет боль. Ничто не ощущается правильно.

А я хочу этого. Я хочу чувствовать себя хорошо. Никакой боли, просто желание. Я хочу уступить человеку, который возьмет на себя ответственность и защитит меня, кто будет думать за меня и позволит мне просто чувствовать. Я ощущала его руки на своей коже, я знаю, в нем есть грубость, я знаю, он мужчина, который мог бы дать мне именно то, что я хочу.

Но я боюсь. Я новичок в этом, у меня никогда не было подобного. Последний раз, когда я занималась сексом с Марком... ну, я не хочу об этом думать. Но это было несколько месяцев назад. И до этого прошло несколько месяцев. А до него я ни с кем не встречалась. Слишком много багажа прошлого, слишком много причуд и страхов, которые мешали мне сблизиться с мужчинами. Я могу посчитать своих сексуальных партнеров по пальцам одной руки.

Есть в Кейре нечто такое, что очаровывает меня, заставляет чувствовать себя в безопасности. И тот факт, что он великолепен, красив и, несомненно, мужественен, заставляет меня почувствовать возбуждение лишь при мысли о сексе с ним (и когда, черт побери, мое тело чувствовало подобное в последний раз?), является лишь частью этого уравнения. Если бы я не доверяла ему, меня бы здесь не было.

«И что именно ты делаешь»? — спрашиваю себя. Смотрю на ванную, размышляя, в порядке ли он или я сделала что-то не так. Вероятно, мне стоит пойти.

Допиваю остатки виски, горло горит, когда жидкость течёт по нему, а затем встаю с дивана.

В это время дверь ванной распахивается, и он выходит, странный огонь в его взгляде.

— Думаю, мне пора, — говорю ему, но слова затихают, когда он приближается. Выражение его лица - зеленые глаза, сверкающие, словно камни, напряженная челюсть - заставляет меня замолчать.

— Ты никуда не пойдёшь, — отвечает он. — Сядь. Я принесу тебе еще выпить.

— Становится поздно, — слабо возражаю я, но все равно сажусь, ощущая вспышку боли в ноге.

— Тебе нужно что-то от боли? — спрашивает он, замечая, как я вздрагиваю.

— Виски поможет, — быстро говорю я, не желая, чтобы он суетился. — Но я, правда, должна идти.

— Почему? — спрашивает Кейр с кухни. Я слышу, как он открывает бутылку и всплеск жидкости в стакане. — Где ты должна быть?

Мне необходима минута, чтобы подумать об этом. Он подходит и протягивает стакан.

— Я не буду удерживать тебя, если ты не хочешь находиться здесь. Но если ты хочешь, не надо оправдываться.

Я беру у него стакан, осторожно держа его в руке. Он стоит надо мной, словно массивная стена, ожидая какого-то ответа.

— Я просто... — начинаю я. — Я... — делаю глоток для храбрости. Проглатываю. — Я не очень хороша в этом.

— Хороша в чем?

— В... этом. Общении с мужчиной.

Когда он ничего не говорит в ответ, я смотрю на него. У него на лице необычная улыбка, брови подняты.

— Ты называешь это «общаться с мужчиной»?

Прочищаю горло, ощущая, как начинаю краснеть.

— В смысле. Я говорила тебе раньше...

— Да, что ты не ввязываешься в отношения и не занимаешься сексом.

— Я никогда не говорила, что не занимаюсь сексом, — быстро напоминаю я.

Он, не отрываясь, смотрит на меня.

— Тогда о чем ты? Что ты боишься сказать?

Внезапно мне хочется убежать, и я знаю, он видит это, потому что указывает на меня и говорит:

— Не смей снова говорить, что тебе нужно идти. Я хочу, чтоб ты вернулась к тому, что сказала, будто не очень хороша в чем-то. О чем речь? О нас? Нет ничего таинственного между мной и тобой, Джессика. Ты отлично знаешь, что я чувствую.

Шокировано смотрю на него.

— Знаю? Откуда?

Он нетерпеливо смотрит на меня.

— Я пригласил тебя на ужин, а ты отказала мне.

— Но потом ты сказал, просто как друзья.

— И я это и имел в виду. Но есть разные типы друзей. И тебе решать, к какому типу относимся мы.

Со стуком ставлю свой напиток.

— Господи, — и теперь у меня горит не только лицо, а все тело, с ног до головы.

— Ты горишь, Рыжик, — говорит он, его взгляд, скользящий по мне, такой голодный, что я почти чувствую его кожей. — Должен сказать, мне это нравится. Ты выглядишь горячей и взволнованной.

— Снова двусмысленность, — комментирую я, но мой голос едва слышен.

— Нет, на этот раз никакой двусмысленности. Сегодня вечером ты искала меня не потому, что хотела сделать признание, а потому, что тебе что-то надо от меня. Что именно? Что ты хочешь от меня? Что ты думаешь, я могу дать тебе?

Боже. Это так чрезвычайно нервирует. Его слова проходят сквозь меня, его глаза срывают слои, пытаясь добраться до чего-то, в чем я сама не уверена.

Если я солгу, он поймет. С ним я могу говорить лишь правду.

— Я хочу... — делаю глубокий вдох, отводя глаза. — Мне нужна... компания.

— Компания? — удивленно спрашивает он.

Я киваю.

— Это правда. Я одинока. И боюсь. И я устала от того и другого. Я хочу быть с кем-то, кто заставляет меня забыть, кто я. Ты заставляешь меня чувствовать себя отважной, а я не думала, это возможно.

Вот она. Правда. Большая часть. Она висит в воздухе, сгущая напряжение.

Он садится рядом со мной и пьет виски.

— Вау, — произносит он, проводя рукой по бороде на челюсти. — А я-то думал, тебе нужен мой член.

Я начинаю смеяться. Как и он, удивительный звук. Напряжение в комнате ослабевает.

— Прости, — говорю ему, когда удается восстановить дыхание. — Полагаю, это может значить одно и то же.

Кейр ненадолго прикусывает губу, в глазах появляется похоть.

— Если ты этого хочешь. — Несколько минут мы смотрим друг на друга. Затем он отводит взгляд и говорит: — Почему бы тебе не остаться?

И вот она. Возможность узнать, каково будет ощущать эти полные губы на моих, какова на вкус его кожа.

— Не уверена, что готова... — думаю о ноге в гипсе, о том, как я, должно быть, выгляжу обнаженной, такая опустошенная и неухоженная, думаю о том, что боюсь быть с ним настоящей и уязвимой в другом смысле.

— Нам не обязательно трахаться, — поясняет он, и от того, как он говорит «трахаться», мой живот ухает вниз, его хриплый акцент заставляет слово звучать абсолютно непристойно. — Это означает, что ты просто можешь остаться. Для компании. Моя кровать достаточно большая для нас двоих. Обещаю, я не притронусь к тебе, если ты не попросишь.

— А если я попрошу тебя?

Его взгляд становится чувственным, опускаясь к моим губам.

— Я сделаю все, что ты хочешь. Просто скажи, Рыжик. Хочешь, чтобы я поцелуем убрал вкус виски с твоих губ, я сделаю это. Хочешь, чтобы я скользнул пальцами между твоих ног, я тоже это сделаю. Я в твоем полном распоряжении, каждый мой дюйм.

Вау. От таких слов я теряю дар речи. Уже практически ощущая его между ног. Мое тело в огне.

«Время идти, — голос говорит мне. — Поставь напиток, вызови такси и иди. Он поймет, что ты не готова».

Но готова или нет, я не хочу слушать голос. Я никогда не была ни к чему готова, так зачем начинать сейчас?

— Хорошо, — медленно говорю ему. — С удовольствием. Я о той части, где ты сказал просто остаться. Но запомню и остальное.

Он кивает, откидываясь назад, рука вытянута на спинке дивана позади меня. Как было бы легко просто облокотиться назад и позволить ему обнять меня, крепко удерживая на месте.

Тем не менее, это немного раскачало бы лодку, тогда как я просто согласилась остаться на ночь.

— Мне не в чем спать, — сообщаю ему, и теперь осознаю, что у меня нет зубной щетки, дезодоранта или чего-то еще важного.

— Спи голой.

— Ты бы этого хотел.

— Да, хотел бы. Хотя тогда не прикасаться к тебе станет намного сложнее. Послушай, у меня есть футболка, которую ты можешь надеть. И лишняя зубная щетка. Я покупаю их упаковками.

— Всегда готов?

— Именно, — он поворачивает свой бокал, наблюдая за мной. — Так, сейчас уже поздно, и скажи, завтра тебе надо вставать рано или я могу сделать тебе завтрак?

— Завтра вечером у меня встреча, но до этого ничего. Хотя, полагаю, мне стоит написать Кристине и сообщить, где я.

Пока я вынимаю свой телефон, он спрашивает:

— Она часто беспокоится о тебе? Я имею в виду, до происшествия.

Качаю головой.

— Нет. Все было совсем наоборот.

— Понятно. А что за встреча?

Морщусь, пытаясь взглядом извиниться.

— Это группа поддержки ПТСР и подобных. Круг людей. Я хотела начать поправляться как можно скорее.

На его губах мрачная улыбка.

— Для этого требует много мужества. Признаться, что тебе нужна помощь, а затем получить ее.

Быстро печатаю сообщение сестре и киваю.

— Да. Но опять же, я не чувствую смелости. В половине случаев я ничего не чувствую.

— Тогда нам нужно изменить это, — говорит он, и резкий тон его голоса сообщает мне, что он точно знает, как это сделать.

Внезапно я начинаю нервничать. Все нервные окончания на теле оживают, меня словно накрывает волной крошечных иголок, а затем я покрываюсь холодным потом.

Кейр указывает на мой стакан.

— Допивай. Пока не передумала.

— Не передумаю, — отвечаю я, и залпом допиваю напиток, кашляя в локоть. По крайней мере, боль в ноге утихла.

Мой телефон издает звук, и я смотрю на него.

Кристина написала: «Что? Ты серьезно? Ты не знаешь этого парня! Это небезопасно. Тебе нужно вернуться домой».

— Даже после такого сообщения? — спрашивает Кейр, глядя мне через плечо, чтобы прочитать его.

Убираю от него телефон.

— Даже после него.

Отвечаю сестре: «Мне тридцать, и я ему доверяю. Позволь мне жить своей жизнью. Я позвоню тебе завтра. Доброй ночи». Затем отключаю телефон.

И вот так начинается немного неудобный процесс подготовки ко сну в незнакомом доме с мужчиной, которого вы находите ужасно привлекательным, но все еще не очень хорошо это понимаете. Добавьте тот факт, что вы на костылях, и у вас гипс, и это определенно не самая простая и спокойная ночевка вне дома, которая у меня была.

Но Кейр делает все, чтобы я чувствовала себя комфортно. Он дает мне поношенную футболку с эмблемой Guns N 'Roses, которая висит на мне, как ночнушка, и, пока я в ванной снимаю макияж и чищу зубы, он делает кровать более удобной.

Как и остальная часть его квартиры, спальня скудно обставлена: лишь большая кровать и комод из тикового дерева. Никакого намека на его личность и никаких личных вещей. Широкие окна выходят в сад, и свежий морской бриз проникает сквозь щелочку, заставляя кровать выглядеть еще более привлекательной.

— Нужна помощь, чтобы забраться? — спрашивает он, стоя на другой стороне кровати. Я нахожу вопиюще несправедливым то, что он все еще одет в рубашку и джинсы, в то время как я почти голая.

Смотрю на него.

— Я могу справиться сама.

— Я знаю, — терпеливо говорит он, — но ты спишь с поднятой ногой? Прошло время с тех пор, как я ломал кости. Тебе нужна подушка? Тебе нужны подушки, — он выходит в коридор, и я слышу, как он роется в бельевом шкафу.

— Я в порядке, — заверяю его, но он уже возвращается с тремя подушками в руке.

— Я не врач, но знаю, как это работает, — замечает он. — Забирайся в кровать.

— Сэр, так точно, сэр, — говорю я ему, будто он сержант армии.

Кажется, ему это не нравится.

— Просто залезай, — говорит он, откидывая серые простыни.

Ладно, вернемся к неловкости. Как лечь в кровать, не показывая ему свое нижнее белье? На это требуется нескольких попыток.

Он все время с иронией наблюдает за мной. Наконец, я оказываюсь в постели, и он берет в руки мой гипс. Я почти чувствую жар ладоней сквозь гипс. То, как он обращается с моей ногой, заставляет меня испытать то, что я не могу описать. Словно какие-то крошечные нити над моим сердцем рвутся одна за другой. Я уязвима как никогда, и под его полным контролем.

— Симпатичные трусики, — говорит он, подкладывая подушки.

И от этих слов я начинаю сходить с ума еще больше.

Я резко опускаю руки, пытаясь потянуть футболку, но безрезультатно. Боже мой, я даже не знаю, когда в последний раз использовала воск. Двигаю здоровую ногу ближе к другой, закрываясь от его взгляда.

— Дразнишься, — игриво бормочет он, затем осматривает свою башню с подушками. — Все хорошо?

— Да, — тихо говорю я.

Он подходит к своей стороне кровати, и я ожидаю, что он выключит свою прикроватную лампу, прежде чем начнет раздеваться, но, к моему шоку, он хватает край рубашки и стягивает ее через голову.

Кажется, все происходит в замедленном темпе. Неторопливая демонстрация снизу вверх, сначала V его бедер опускающаяся под пояс брюк, затем дорожка тонких волос, ведущих от плоского живота вниз. Отдельные части его каменного пресса - один, два, три, четыре, пять, шесть кубиков. Затем его грудь: широкая, массивная и твердая, как скала, ведущая к могучим плечам. Его бицепсы слишком велики, чтобы можно было обнять их. А предплечья восхитительно крупные и испещрены жилками, как и прежде, но теперь, когда я вижу остальное его тело выше пояса, я понимаю, что они подходят к нему.

Блин.

Этот мужчина создан для того, чтобы сражаться.

И вот тогда я обнаруживаю одну из его секретных татуировок. Латинские слова нацарапаны на груди похожим на средневековый шрифтом: Nec Aspera Terrent⁷.

Затем он немного поворачивается, чтобы бросить свою рубашку поверх комода, и я вижу то, что не ожидала увидеть. Большой рубец на левом боку. Вся область, от ребер до бедер, усеяна толстыми рубцами, как белыми, так и слегка розоватыми.

Не хочу спрашивать, что случилось, и прежде чем у меня появляется шанс передумать, он начинает снимать штаны, привлекая мое внимание к другому месту.

Его джинсы с легкостью скользят вниз, и он стоит в синих боксерах, обтягивающих мускулистые квадрицепсы и чудовищно большую выпуклость.

До сих пор он избегал смотреть мне в глаза, хотя он знает, что я пялюсь на него, как какая-то озабоченная девочка-подросток, но теперь он глядит на меня.

— Ты, наконец-то нашла мои татуировки, — говорит он. — Хорошо рассмотрела?

Татуировки? И затем я замечаю большой, мастерски затемнённый парусник: старинное судно с рваными парусами и воронами, летающими вокруг.

Точно. Татуировки. Вот на что я смотрела. А не на то, что в его трусах.

— Красивая, — тихо говорю я, хотя голос дрожит. — Имею в виду, они хороши, — делаю пометку позже расспросить его о них, посмотреть поближе, но сейчас я должна отвести взгляд.

Я тут же поворачиваю голову, закрываю глаза и делаю вид, что пытаюсь уснуть.

— Тебе нужно от меня что-то ещё? — хрипло спрашивает он. — До того, как я погашу свет?

Да, чтоб ты не снимал белье. Не уверена, что сделаю, если эта штуковина уткнется в меня посреди ночи.

— Все хорошо, — отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал сонно.

— Хорошо, — говорит он, и я сопротивляюсь искушению взглянуть на него в последний раз, прежде чем он выключит свет. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — отвечаю я.

Комната становится черной, за исключением луны, светящей через окно. Через некоторое время я вижу его силуэт, лежащий рядом со мной, его дыхание становится все тяжелее с каждой минутой. Впервые с момента происшествия я сплю не одна. Впервые чувствую себя в безопасности.

Есть в этом близость, которую я никогда не предвидела. Просто деля кровать, ночь, разделяя сны и ужасы, которые могут прийти. Часть меня жаждет протянуть руку и коснуться его кожи, попросить его прикоснуться ко мне. Почувствовать его, всего его, каждым дюйм, который у меня есть.

Это было бы так легко.

И так хорошо.

Я засыпаю с рукой, протянутой в его сторону.

Глава 7

Кейр

Я сижу в грязной комнате с картами на стенах и одним столом посередине. На нем стоит радио. И микрофон с песком по краям, покрывшийся коркой.

Я никогда раньше не был в этой комнате. Она зарезервирована не для меня. А для тех, кто держится позади и получает входящие звонки, информацию о рейдах, бомбах, жертвах. Они диктуют, а другие сражаются

Но теперь я здесь и я один.

Звонят разведывательные группы.

Им нужна поддержка. Они нуждаются в подстраховке.

В рации раздается стрельба.

А я ничего не могу сделать.

Массовый хаос. Массовая смерть вокруг меня. На расстоянии я слышу их крики, их просьбы:

— Помоги, Кейр, помоги нам.

Моих друзей, моих людей убивают, и я ничего не могу сделать

Затем комната погружается во тьму. Солнце чернеет.

Волоски на затылке встают дыбом, когда температура падает, как всегда бывает ночью. Почти мороз.

Затем крики прекращаются.

Лишь тишина.

Но никакого облегчения.

Потому что я знаю, люди мертвы.

И в комнате со мной есть кто-то ещё.

Я не вижу его, но слышу. Его рваное дыхание.

Льюис.

— Не могу больше терпеть это, — шепчет он, и его голос звучит словно радио, то обрывается, то слышится снова. — Почему люди не понимают, что они наделали? Эта война была оплачена за счет их налогов, они заплатили за эту смерть. Они виноваты в этом так же, как и мы.

Я пытаюсь сказать Льюису, что это часть работы, часть игры, что так всегда было, мы знали, на что подписались, каждый из нас.

Но эти слова для него словно пустой звук, как и раньше.

— Здесь нет плохих парней, — продолжает он. — Нет хороших. Просто куча бедолаг, пытающихся остаться в живых, убивая друг друга. Лучшее, на что можно надеяться, что выживешь и увидишь другой день. Но какой это будет день? В чем смысл всего этого страдания? — длинная пауза. — Теперь они здесь.

Несмотря на то, что уже и так темно, тени появляются в углах комнаты.

— Они забрали мужчин, которых ты должен был защитить, теперь они идут за тобой.

Тени приближаются. Я знаю, что должен делать. Меня отлично обучили.

Мое тело готово бежать.

— Ты никого не можешь защитить, — шепчет Льюис мне на ухо. — Не себя, ни ее. Ни от меня. Ущерб уже нанесен. Ты потерял ее еще до того, как даже начал бороться.

Бомба взрывается передо мной, белый горячий ужас.

Я сажусь и хватаю ртом воздух, словно тону, а затем спрыгиваю с кровати, бегая по комнате, пытаясь найти винтовку, оружие, чтобы сражаться.

Мне необходимо жить.

— Кейр, — сквозь затуманенное сознание пробивается тихий, испуганный голос.

Оружия нет, но вокруг меня солдаты, я вижу их тени.

Я бросаюсь к одному, собираюсь разорвать его на части, когда мои руки ударяют комод.

— Кейр, пожалуйста, что такое? Что случилось?

Наполненный паникой голос Джессики прорывается сквозь мои мысли.

Джессика.

Я замираю, глядя на открытый ящик, пальцы сжимаются вокруг ручки. Я моргаю, привыкая к темноте, в комнате виден лишь слабый свет от луны.

Джессика сидит на моей кровати, опираясь на руки, в глазах отражается страх.

— Я в порядке, — хриплю я. — Все нормально. Кошмар. Просто чертов ночной кошмар.

— Ты уверен? Я подумала... — она замолкает, и я слышу страх в ее голосе. Чтоб меня. Я, наверное, до чертиков напугал ее.

— Прости, — говорю я, все еще пытаясь отдышаться. Последнее, чего я хочу, чтоб она стала свидетелем моих ночных кошмаров. В тот момент, когда она согласилась остаться, мне даже не пришло в голову подумать об этом. Я принял решение забыть о прошлом.

Но у прошлого есть свои способы, как прокрасться, пока ты спишь, погружая тебя во мрак.

— Правда, я в порядке, — говорю ей. — Сейчас, принесу немного воды. — Я выхожу из спальни на кухню, где зелено-голубые часы на микроволновке говорят мне, что сейчас четыре утра. По крайней мере, нет необходимости спать всю ночь, потому что нет ни единого шанса, что мне удастся уснуть после такого.

Залпом выпиваю стакан воды и наполняю один для неё, затем несу его в спальню.

Она все ещё сидит и смотрит на меня в темноте.

— Вот, — говорю я, ставя стакан рядом с ней. — Выпей немного воды и ложись спать, — словно это она проснулась, бегая по комнате в поисках оружия.

— Хочешь поговорить об этом? — мягко спрашивает она, когда я забираюсь обратно в кровать.

— Это был всего лишь сон, — заверяю ее. — Не надо было пить столько чая перед сном, — добавляю я, пытаясь казаться убедительным. — Из-за него мне снятся кошмары.

— А, — говорит она.

— Сможешь снова заснуть? — спрашиваю ее, почти надеясь, что она скажет «нет», что она останется со мной, и мне не придется мучаться в темноте в одиночку.

Но она говорит:

— Ага. Кровать очень удобная.

Улыбаюсь ей в темноте.

— Тогда еще раз спокойной ночи.

***

— Не возражаешь, если я приму душ?

Я поворачиваю голову и вижу Джессику, стоящую в дверях спальни на костылях, она зевает и чешет голову. С утренним светом, льющим через окна, ее волосы похожи на один огненный венец.

— Конечно, нет, — отвечаю я. — Хорошо спала? — надеюсь, она не станет упоминать, или вообще не вспомнит, что случилось прошлой ночью. Я не мог спать после своего маленького инцидента. Так что взял книгу, пошел в гостиную и с тех пор почти не двигался.

— Вообще-то, да, — говорит она, немного улыбаясь. Ее глаза яркие и прекрасные без макияжа. — Не хотела спать так долго, но это просто... наверное, лучший сон, который у меня был в течение длительного времени.

От этого признания у меня теплеет на душе, а сердце словно увеличивается в размерах. Моя кровать дала мне так мало комфорта, ей же удалось получить гораздо больше.

— Хорошо, — говорю ей. — Под раковиной есть дополнительные полотенца. Я начну готовить завтрак, — встаю со стула и вытягиваю руки над головой. — Какие-то пожелания?

Когда я поднял руки, моя футболка задралась на несколько дюймов, и Джессика пристально смотрит на мой живот. С этого ракурса я знаю, она видит мой пресс, а не кучу шрамов на боку.

Затем она отводит глаза, и немного краснеет.

— Все что угодно. Я не привереда. Яйца вполне сгодятся.

— Хлеб?

— Он без глютена?

Опускаю руки и ухмыляюсь.

— Ты на безглютеновой диете?

Она пожимает плечами.

— Больше похоже на палеолитическую⁸. Натуральные и органические продукты. Что-то в этом роле.

— Но ты пьёшь пиво, это как-то не вяжется с диетой.

Она пару секунд жуёт губу, а потом дерзко смотрит на меня.

— Это моя слабость.

— Ты не очень-то умеешь контролировать ее. Есть другие пороки, о которых мне необходимо знать?

Моему эго хотелось бы верить, что в ее глазах отражается нечто горячее и беспокойное, словно она размышляет о том, что я мог бы оказаться ее пороком. Я, конечно, не против.

— Только пиво, — говорит она. — И мужчины, похожие на Джеральда Батлера.

Затем она уходит в ванную, бросая на меня застенчивый взгляд через плечо, прежде чем закрыть за собой дверь.

Что ж, черт побери. Полагаю, я мог бы стать ее слабостью. Я давно не слышал этого сравнения, но согласен на него.

Я направляюсь на кухню и начинаю готовить завтрак, неспособный удержаться и не улыбаться, как дурак. Ночные ужасы ушли, она понятия не имеет, как тяжело было спать рядом с ней всю ночь и не прикасаться. Но гипс, приносящий чувство уязвимости, напомнил мне, что мяч был на ее половине поля. Наверное, я мог повести себя более нахально, но сперва я планирую быть джентльменом, а позже, если потребуется, животным.

И я чертовски надеюсь, что потребуется.

К тому времени, как она выходит из душа - на голове полотенце, лицо раскраснелось - завтрак уже готов. Она надевает зеленое платье, в котором была вчера, но без кардигана, демонстрирующее ее подтянутые руки. Мне хочется соединить языком веснушки на ее ключице и более бледные точки на плечах, они одинаково соблазнительны.

— Выглядит потрясающе. Тебе не стоило так стараться, — говорит она, беря кофейник и наполняя чашку. На столе картофельные оладьи из сладкого картофеля, бекон, колбаса, жареные грибы и помидоры, а также жареные яйца - типичный шотландский завтрак.

— Определенно стоило, — отвечаю я, садясь напротив за крошечный дубовый стол, переполненный пищей. — Если бы тебя здесь не было, я бы, как обычно, просто стоял над раковиной и пил йогурт прямо из бутылки. Кстати, он тебе нужен?

Она качает головой.

— Я не ем молочные продукты.

— Молочка - нет, пиво - да...

— Я противоречивая женщина, — просто говорит она, отпивая кофе. Закрывает глаза от удовольствия, делая глубокий вдох через нос. — Божественный вкус.

«Бьюсь об заклад, ты на вкус такая же», — думаю я, а стояк, которого я старался не допустить с тех пор, как она вышла из ванной, теперь распирает брюки.

Я делаю глубокий вдох и вместо этого решаю сосредоточиться на еде. То, как она ест, гипнотизирует. Этот широкий, пышный рот и удовольствие, с которым она смакует еду. Знаю, я мог бы заставить ее чувствовать себя так же хорошо, если не намного лучше, лишь с помощью рук.

Она накалывает на вилку кусочек картофеля и окунает его в желток, жест выходит практически чувственным.

Ёрзаю на стуле, прочищая горло.

— Так когда тебе снимут гипс?

Она перестает жевать, ее глаза расширяются, как будто все это становится для нее шоком. Ей удается проглотить и сказать:

— О, вообще-то завтра.

— Волнуешься?

Она рассеянно начинает гонять картошку по тарелке.

— Может быть? Не знаю. Я так привыкла к гипсу...

— Это, должно быть, облегчение, — предполагаю я.

Она кивает.

— Да. Но и неизвестность. Знаешь, это последняя часть. Все. После этого больше никаких мечтаний.

С любопытством смотрю на неё.

— Что ты имеешь в виду?

— В смысле, сейчас у меня есть гипс, и я могу представлять, каково это, жить без него. Могу притворяться, что моя нога выглядит так же, как и всегда, что я смогу ходить и бегать точно так же, как и раньше. Я имею право притворяться, что у меня есть ложная надежда, что все снова станет нормальным, — она делает паузу и хмурится. — Завтра наступит реальность. Завтра, когда гипс исчезнет, моя нога останется искалеченной, а ходить будет еще сложнее, чем без гипса... это меня пугает. Потому что все. После этого больше нет надежды.

Мне больно слышать, что она говорит так негативно, хотя я чувствую, что я единственный человек, с которым она позволяет себе быть такой пессимисткой.

— Но ты же знаешь, физическая терапия требует времени, сначала ты не сможешь ходить как раньше, но, в конце концов, станешь как новенькая. И ты всегда можешь сделать пластическую операцию на ноге, убрать шрамы, если от этого почувствуешь себя лучше.

— Могу, да, — осторожно говорит она, ее глаза встречаются с моими. — Я видела твои шрамы на боку. Почему ты их не исправил?

Я на мгновение замираю. Потом вспоминаю, что надо дышать.

— Потому что они недостаточно беспокоят меня, — признаюсь я. — Они напоминают мне, кто я, хочу я этого или нет. Кажется неправильным скрывать их. Словно это слишком легко.

— Вот и я чувствую то же самое, — отвечает она. Делает глубокий вдох, и я знаю, сейчас задаст вопрос. — Что произошло?

Резко качаю головой и занимаюсь куском бекона.

— Длинная история.

Ее ясные глаза долго-долго оценивают меня.

— Ты когда-нибудь расскажешь мне?

Дерьмо. Не могу лгать.

— Расскажу, — говорю ей.

— Обещаешь? — подняв бровь, спрашивает она, уже не веря мне.

— Обещаю, — заверяю ее и быстро меняю тему. — Итак, как насчёт компании завтра?

— Когда пойду снимать гипс?

— Ага.

— Там будет моя сестра, — говорит она. Я собираюсь сказать ей, чтобы она забыла об этом, когда она быстро добавляет: — Все хорошо. Чем больше, тем лучше. Я имею в виду, ты уверен, что хочешь?

— А почему нет?

Она пожимает плечами и смотрит на свою тарелку.

— Не знаю. Не очень интересное мероприятие.

— Я собираюсь туда не потому, что там будет интересно. А потому, что хочу быть там ради тебя.

Она резко смотрит на меня, пока мои слова доходят до нее. Наконец, улыбается. Сначала неуверенно, а затем большой, широкой улыбкой. Она такая чертовски красивая, что я мог бы перелезть через стол и поцеловать ее прямо сейчас.

Но продолжаю везти себя сдержанно.

— Ладно, — говорит она.

Ладно.

Глава 8

Джессика

Чем ближе вторник и встреча в церкви, тем больше я нервничаю, что меня будут сторониться из-за того, что я не пришла на прошлой неделе. С тех пор я разговаривала с Анной, дала понять, что кое-что произошло, и хотя никогда не упоминала, что «кое-что» было временем, проведенным в баре с Кейром, думаю, она и так все поняла.

Но пропускать встречи - нормально, пока вы все же возвращаетесь. Конечно, есть какое-то покаяние, которое нужно заплатить, и Пэм удостоверится, что большую часть вечера буду говорить я.

Я рассказываю им о том, что завтра мне снимут гипс, о тех же страхах, которые озвучила Кейру. Все надежды исчезнут.

Затем Анна прямо задаёт мне вопрос перед всеми присутствующими о том, боюсь ли я, что мои физические возможности повредят меня в эмоциональном плане?

У меня нет ответа на это, хотя, полагаю, если я попытаюсь разобраться во всем, то узнаю жалкую правду: из-за того, как я хожу и как выгляжу, я могу не только стать непривлекательной для противоположного пола, но и лишиться любви.

К счастью, мне не приходиться ни в чем признаваться. Анна встает со своего места и говорит всем, что психологические шрамы от пожара, оставшиеся у нее, а так же чувство вины и потеря сына, мешали ей по-настоящему сойтись с кем-то. Конечно же, сейчас она пытается, но страх, что она никогда не будет достойна любви, всегда есть, затаился в тени и готов саботировать любую хорошую вещь, которая встречается у нее на пути.

Я не хочу потерять то, что у меня есть с Кейром, если у меня вообще есть что-нибудь. Но я знаю, я ничем не отличаюсь от Анны, находясь в одном шаге от того, чтобы начать игнорировать нас из чувства страха.

Именно поэтому, когда он спросил, может ли он пойти со мной, когда мне будут снимать гипс, я сказала «да». Ну, это не единственная причина. Я желаю, чтобы он был там, хочу его поддержки, и я мечтаю, чтобы Кристина познакомилась с ним. Я хочу ее одобрения, чтобы она увидела, что он хороший человек. Человек с демонами - свидетелем чего я стала ночью - но все-таки хороший человек.

И вот теперь Кристина за рулем, мы едем по мощеной Серкус-лэйн, собираясь забрать его.

Сказать, что я нервничаю, значит, ничего не сказать. Из-за него, из-за доктора, да тому куча причин. Я сижу на переднем сиденье, барабаня пальцами по коленям, в то время как Кристина выходит из машины и идет к двери, так как мне это сделать слишком неудобно.

На мгновение я думаю, может быть, мисс Шипли подойдет к двери и пригласит ее на чай (мой бог, эта женщина такая болтушка), но затем появляется Кейр, возвышаясь над Кристиной.

Судя по всему, сестра тоже нервничает, выдавая ему быструю улыбку в ответ на его очаровательную. А затем быстро разворачивается, направляясь к месту водителя.

Она забирается в машину до того, как это удаётся ему, и у меня есть достаточно времени, чтобы шикнуть ей:

— Будь милой.

Она притворяется, что не слышит меня.

Затем Кейр садится на заднее сиденье, и я поворачиваюсь, чтобы улыбнуться ему.

— Привет, — радостно здороваюсь я.

— Увидев меня сегодня утром, ты не демонстрировала подобный энтузиазм, — бормочет сестра себе под нос.

Я игнорирую ее, когда Кейр здоровается. Кроме того, у меня появляется шанс по-настоящему рассмотреть его. Черт меня дери, если он когда-нибудь был сексуальнее, чем сейчас в кожаной куртке. Сегодня у него мрачный наряд: серые джинсы, черная рубашка, черная кожаная куртка, черные ботинки. Я точно могу представить его в роли механика, как он вытирает большие грязные руки о тряпку, споря с каким-то парнем, а затем лишь в одной майке, которая показывает все эти загорелые мышцы, скользит под капот старинного автомобиля.

Кристина прочищает горло, слишком быстро вырывая меня от моей маленькой фантазии. Я отворачиваюсь, хотя знаю, что Кейр не возражал против того, как долго я смотрела на него.

Он делает попытку завести разговор с Кристиной, расспросить ее о Ли, о ее работе (она менеджер по маркетингу), начиная с вопроса, почему она переехала в Шотландию.

Она замолкает, осторожно глядя на меня. Нам не нравится говорить на эту тем, и я знаю, теперь Кейр это понимает.

Я говорю за нее, предупреждая Кейра взглядом, больше не расспрашивать об этом.

— Наша мать оставила отца сразу, как Кристина окончила среднюю школу. Я уже училась в колледже. Мама выросла в Эдинбурге, поэтому решила вернуться и забрать с собой Кристину.

Минуту он смотрит на меня, пытаясь прочитать по глазам, затем кивает.

— Понимаю. Эдинбург - довольно гостеприимный город. Никогда не думал, что, будучи мальчиком из Глазго, захочу жить здесь сам, но красивые улицы светят ярче, чем захудалые. Хотя, я все еще скучаю по музыкальной сцене. Вы когда-нибудь бывали на каких-нибудь шоу в Глазго?

Когда темой разговора становится музыка, я вижу, что Кристина заметно расслабляется, и вскоре разговаривает с Кейром так, словно они старые друзья.

Вскоре мы оказываемся в больнице. И мне сразу же хочется сказаться больной.

— Кейр отведёт тебя внутрь, — говорит Кристина, когда я выхожу перед главным входом. — Я встречу тебя там.

Она уезжает, и взгляд Кейра следует за автомобилем, когда он исчезает в гараже.

— Она очень похожа на тебя, — комментирует он, щурясь от солнца, решившего прервать это дождливое утро. В воздухе пахнет росой.

— Как так? — спрашиваю я.

Мы начинаем идти, и я поражена осознанием того, что на обратном пути у меня не будет гипса. Костыли, я уверена, будут, пока я не научусь снова ходить или, по крайней мере, не научусь использовать трость, но гипс исчезнет. Глупый повод для сентиментальности.

— Скажем так: она вылитая ты, — комментирует он. — Какая у вас разница?

— Пять лет.

— Значит, она ты, но на пять лет моложе. И ниже. И у неё не такие красивые волосы.

— О, пожалуйста, — говорю я, пытаясь подыграть ему. — В лучшем случае она - рыжеватая блондинка, а это значит, что ей досталась лучшая карта. Ей не пришлось жить с тем, что ее звали Тряпичная Энни, Маленькая сирота Энни или Ариэль, Русалочка, когда она росла.

— Ты думаешь, что прозвище «Русалочка» - оскорбление? — недоверчиво спрашивает он. — Я знаю, что она лишь мультяшный герой, но она чертовски горяча. Не знаю ни одного мальчишку, который бы не мечтал встретить ее, когда вырастет.

— Даже несмотря на то, что она не могла заниматься сексом, пока у неё не появились чёртовы ноги?

Он ухмыляется мне.

— К тому времени, как они понимают это, они уже переключаются на Джессику Рэббит⁹). Кстати, еще одну горячую рыжулю.

— И снова из мультика.

— Ага. Спорим, ты сейчас думаешь, что у меня какой-то странный фетиш по поводу мультяшные героев?

Моя улыбка застенчивая.

— Если ты считаешь, что я так же сексуальна, как они, приму это за комплимент. Кроме того, сравнение с Ариэль я считаю лестным, — замолкаю, потому что в горле пересохло. — Вот почему я сделала татуировку с ее изображение на ноге.

Кейр серьезно кивает, когда мы приближаемся к входным дверям.

— Тогда хорошо, что мы говорим о ней. Маленькой русалке Рыжика. Ты снова увидишь ее.

— Она уже не будет такой сексуальной, гарантирую, — предупреждаю его.

Я сказала ему правду. Надо мной смеялись, пока я росла, как и над каждым рыжим ребенком. Мои волосы всегда были более темно-рыжими, не оранжевыми, как у большинства детей, и, вероятно, поэтому мне было немного легче. У меня были веснушки, но они были не везде и не были заметными. Но прозвище «Ручалочка» прилипло, потому что, хотя дети и пытались обидеть меня, я всегда хотел быть ею. Она была моей любимицей, потому что мечтала о лучшей, другой жизни. Когда мне исполнилось восемнадцать, я ушла из дома и сделала татуировку, как символ того, кем была на самом деле, и кем стала.

Мы направляемся в больницу, и в нос ударяет запах йода, пластика и чего-то кислого, явно присущего человеку.

Боже, ненавижу его.

Вскоре к нам присоединяется Кристина, а затем доктор Синклер, который на этот раз, похоже, не ведет себя как самый заботливый «дедушка». Он не в восторге от Кейра, хотя тот едва ли произнес пару слов, и дважды спрашивает, не лучше бы ему подождать где-то в другом месте. Но Кейр решителен и остается на месте.

Но когда дело доходит до цели моего прихода, ни Кейра, ни Кристины нет в комнате, пока доктор Синклер снимает гипс. Лишь я на операционном столе, неприветливый, резкий свет сверху ослепляет меня, пока доктор работает с тупым лезвием.

Мне не больно, но я ощущаю дискомфорт, и из-за вибрации лезвия кажется, что мой мозг находится в блендере. Звук также невероятно громкий, и я постоянно зажмуриваюсь, молясь, чтобы все закончилось.

Наконец, я ощущаю ногой холодный воздух и слышу звук того, как гипс откладывают в сторону. Затхлый запах заполняет мои ноздри, и я поворачиваю голову. Я еще не хочу смотреть.

— Все сделано, — говорит доктор Синклер. — Хочешь сохранить гипс? Многие люди цепляются за них, словно за сувениры, я не сужу их.

— Нет, — кротко говорю я.

— Хорошо, — говорит он, и я слышу, как он откладывает гипс в сторону. — Ну, все кончено. Твоя нога свободна. Я просто быстро осмотрю ее, чтобы проверить твою подвижность и уровень боли. Если будет больно, ты должна сказать мне, поняла?

У меня перехватывает дыхание, и я резко открываю глаза, когда его холодные руки накрывают мою ногу.

— Так больно?

— Нет, — отвечаю я. — У вас руки холодные.

— Прости, — говорит он. — Обычно женщины не жалуются, ха-ха.

Ха-ха, иди на хрен, идиот.

Его руки скользят к моей ноге, слегка сгибая ее. Все нормально, пока я не ощущаю другое.

— Ой, больно, — практически вою я. Вся нога ощущается холодной, повидавшей многое и чувствительной, и теперь боль двигается вверх по задней части ноги.

— Твое ахиллово сухожилие, — объясняет он. — Какое-то время ты не сможешь носить высокие каблуки, но мы будем работать над этим. Как насчет этого?

Он хватает мою лодыжку и крутит туда-сюда, но, к счастью, боль уменьшается.

Пока его руки не двигаются дальше по моей ноге, к икре, и я почти схожу с ума. Боль настолько реальна, настолько интенсивна, не похожа ни на какую другую, которую я когда-либо испытывала.

— Пожалуйста, нет, нет, нет. Стоп!

— Рубцы причиняют боль, — говорит он. — Они ещё свежи. Все нервы обнажены и могут защемляться во время формирования ткани.

Я едва могу дышать. Его руки остаются на моей ноге.

— Я думала, если что и почувствую, так это онемение.

— Не всегда, — говорит он и впервые звучит серьезно. — Просто, я должен проверить подвижность твоей икры. Я постараюсь как можно быстрее.

Стискиваю зубы, когда он сжимает мою икру. Может быть, он делает это нежно, но ощущается как... я даже не могу описать. Боль настолько яркая и новая, в отличие от всего, что я испытывала раньше. Он словно прикасается ко мне сквозь туман, и область, покрытая рубцами, даже не принадлежит моему телу. Тем не менее, все это причиняет боль, словно молот бьет по самому чувствительному синяку в мире.

Я скулю, пытаясь вспомнить, чему меня учила Кэт, как дышать сквозь боль, но, кажется, она все не утихает. Наконец, доктор убирает от меня руки, и боль сразу исчезает.

Я выдыхаю, испытывая облегчение.

— Как ты уже поняла, — говорит он, — боль не останется навечно. Ты ощущаешь боль в костях, все еще приспосабливаясь, но рубцы будут болеть лишь при касании. Можешь посмотреть. Когда-нибудь тебе придется привыкнуть. Ты можешь быть приятно удивлена.

Не уверена, как мне удаётся справляться с нервами, но я держу себя за локти и смотрю вниз на свою ногу.

Маленькая.

Это моя первая мысль. Моя нога выглядит такой маленькой. Не говоря уже о том, что она бледная и волосатая. Она словно принадлежит кому-то другому, какому-то худому волосатому мальчику, что имеет смысл, поскольку ткань рубцов, кажется, принадлежит кому-то другому.

Должна сказать, он прав. Все выглядит не так плохо, как я думала. И моя маленькая Ариэль, сидящая на скале прямо над моей лодыжкой, тоже выглядит неповрежденной, в значительной степени такая же, когда я видела ее в последний раз, хотя и покрытая волосами и обрамленная небольшими рубцами над ней, которые почти похожи на облака в виде сахарной ваты.

Но потом я двигаю ногу влево, совсем немного, на самом деле просто проверяя, могу ли я это сделать или нет. И хотя я могу, да, все ещё вижу ужасное зрелище.

Я даже не осознаю этого. Секунду назад она была такой знакомой, а теперь как чужая. В то время как рубцы в виде сахарной ваты располагаются на боку моей икры, они собираются вместе сзади, как нечто нечеловеческое, гнездо гадюк и насекомых. Моя икроножная мышца исчезла, а на ее месте - путаница из порезанной ткани и рубцов, накладывающихся друг на друга. Подобному ущербу, я знаю, не поможет ни мазь, не говоря уже о пластической хирургии. Это свидетельство того, что моя нога должна была исчезнуть, но по какой-то причине была спасена.

Доктор молчит, внимательно наблюдая за мной. Наконец он говорит мягким голосом:

— Это небольшая цена за то, чтобы сохранить ногу. Со временем ты будешь чувствовать себя, как новенькая. Возможно, ты будешь хромать, вероятно, твои кости могут болеть, когда становится холодно, но ты будешь жить вполне нормальной жизнью. Сейчас тебе кажется, что это слишком, но тебе повезло, Джессика. Подобный вид ущерба ... Я поражен, что врачи в Лондоне вообще смогли сохранить тебе ногу. И они это сделали. Это исцеление, и оно работает. Тебе придется жить с этими шрамами, возможно, придется немного пожертвовать мобильностью, но, в конце концов, это твоя нога. Как я уже сказал, это небольшая цена за все, что могло случиться.

Все, что, бл*дь, могло случиться. В это время я могла быть где-то еще. Проклятье. Я могла быть с Полой, Шоном и Джо, пить пиво. Могла бы сказать «да» и пойти с ними, но вместо этого я получила эту ногу и потеряла так много.

Доктор делает шаг ко мне, кладет руку на мою.

— Джессика. Ты - счастливчик. Знаю, ты не хочешь в это верить, но так и есть. Со временем ты поймешь это. Пройдет время, ты оглянешься назад в этот момент и подумаешь, а почему все это так беспокоило тебя. В конце концов, это всего лишь кожа. Просто кожа.

Это не просто кожа. Но он не имеет гребаного понятия.

Доктор быстро хлопает меня по плечу и поворачивается ко мне спиной, выпаливая список указаний о том, как ухаживать за ногой. Я должна вымыть ее антибактериальным мылом, использовать лосьон без ароматизаторов, увеличить количество сеансов физиотерапии, использовать шину, начать ходить с тростью вместо костылей. Он продолжает и продолжает, пока не осознает, что я не слушаю.

Затем уныло вздыхает и идёт к двери, зовя мою сестру. Кейр следует за ней.

Они стоят поблизости от меня, пока доктор повторяет указания уже для них. Кристина выглядит так, словно она вне себя от радости, как будто боялась, что у меня вообще нет ноги, а Кейр смотрит лишь на меня. Даже когда врач указывает на повреждение в задней части икры, область, которая напоминает сырую говядину и розовые полоски, Кейр не сводит с меня глаз, словно хочет, чтобы я сосредоточила все внимание лишь на нем. Рада ему угодить.

Позже, когда мою ногу зафиксировали повязкой и шиной, и я все еще на костылях, мы направляемся к дороге, пока Кристина подгоняет машину. Мне пришлось притворяться, что все в порядке, улыбаться, кивать и пытаться, чтоб мои слова звучали так же оптимистично, как и ее. Это изнурительно. Все, чего я хочу, это лечь и плакать.

Кейр берет меня за руку, его хватка твёрдая и горячая на моем бицепсе. Он наклоняется ко мне.

— Ужин. Сегодня вечером. Со мной.

— Я не могу сегодня вечером ужинать с тобой, — ошеломлённо отвечаю я.

— Почему нет?

— Не видел, что только что случилось?

— Видел. И что с того?

Усмехаюсь, пытаясь найти слова.

— Я только что сняла гипс.

— Ещё одна причина отпраздновать.

— Что тут праздновать? Ты видел, на что похожа моя нога?

— Я видел твою татуировку Русалочки. На твоей ноге она выглядит так же сексуально, как и на экране.

Хмурюсь, не понимая этого.

— Да что с тобой такое? Тебе нравится преследовать беспомощных, искалеченных девушек? Это твоя фишка?

Он тут же убирает руку, и через несколько секунд я сожалею обо всем, что сказала. Его лицо становится твердым, как камень - мрачная, неприступная стена.

— Моя фишка? — медленно повторяет он, подчеркивая каждое слово.

Я с трудом сглатываю, сердце дергается в груди. Дерьмо. Я его разозлила. И у него есть на это все основания. На самом деле, даже я не считаю себя беспомощной. По крайней мере, не хочу.

— Прости, — извиняюсь я. — Мне, правда, жаль. Плохой выбор слов, я...

— Ты думаешь, что я рядом и ты нравишься мне, потому что мне жаль тебя? Или, что еще хуже, у меня есть какой-то больной фетиш про девиц в беде? Ну так вот, экстренное сообщение, Русалочка. В тот момент, когда я увидел тебя, я не только понял, что ты одна из самых сильных людей, которых я знаю, но и что твоя сила заставила бы мою покраснеть от стыда. Девица в беде? Возможно, это то, чего ты боишься, но говорю тебе, ты не такая. Меня не привлекают слабые девушки с равнодушными сердцами и скрытыми мыслями. Я хочу, чтобы женщина удивляла меня, ошеломляла, заставляла меня кончать снова и снова лишь спустя секунду после нее. — Он отходит от меня, обида и отвращение искажают его лицо. — Думаю, ты спутала меня с кем-то другим. Полагаю, ты и себя спутала с кем-то другим.

Он быстро начинает уходить, направляясь к стоянке такси. Все внутри меня падает. Если бы не костыли, я бы тоже упала.

Как по команде, начинается дождь.

— Подожди, — слабо произношу я, и когда он не останавливается, я говорю громче: — Подожди! Кейр, пожалуйста!

Он останавливается. Но не поворачивается.

— Прости! — кричу ему вслед. — Я совсем не то имела в виду. Просто я... я не знала, что ты видишь во мне.

За секунды, которые пролетают между нами, дождь усиливается. Звук падающих на тротуар капель наполняет воздух.

Кейр немного оборачивается.

— Я вижу женщину, которую не видишь ты.

Бл*дь. Черт возьми, черт, черт. У моего сердца, словно тоже есть рубцы, слишком чувствительные и болезненные. Я хочу немедленно исправить это, больше всего на свете.

— Тогда помогите мне тоже увидеть ее, — говорю ему, как раз тогда, когда Кристина подъезжает ко мне. Жестом указываю на него. — Пожалуйста.

Он качает головой. Такое чувство, что часть меня умирает.

— Я поеду домой на такси, — говорит он. — Так проще. Но вечером заберу тебя в шесть.

Я почти смеюсь.

— Что?

— На ужин, — грубо говорит он. Затем поворачивается и снова начинает шагать.

***

Когда время приближается к шести, я все еще немного не в себе. Я пропустила ужин с Кристиной и Ли и потратила время на то, чтобы сделать все возможное, чтобы заставить чувствовать себя красивой.

Я не многое могу сделать. Но я долго принимаю ванну, радуясь тому факту, что мне не надо надевать мешок для мусора на ногу. Затем использую скраб для тела, чтобы убрать всю отмершую кожу, плюс бритье. Я заканчиваю кучей увлажняющего крема и небольшим количеством масла с витамином Е в тщетной попытке остановить рубцевание.

Я много думаю о том, что сказал Кейр. Правда в том, что я не хочу быть девицей в беде. И я думала, что хорошо справляюсь с этим, но до сих пор это было только поверхностно. По большей части я делала это для своей сестры, чтобы она не беспокоилась обо мне, ее защитнице, единственной семье, которая у нее осталась. В ее присутствии я должна быть сильной.

Но в глубине души, это все заставляет меня нервничать. Может быть, это даже не из-за моей ноги. Может быть, моя нога - всего лишь козел отпущения, то, на чем можно сосредоточиться вместо Льюиса Смита.

Льюис Смит. Даже мысль о его имени заставляет мою кровь заледенеть. Кажется, очень глупо сосредоточиться на том, как выглядит моя нога, когда реальный ущерб не на поверхности, он скрыт внутри меня. Существует рубцовая ткань кожи, но как насчет рубцовой ткани души? Когда я действительно позволяю себе думать об этом, я едва вижу поверхность.

Но Кейр наоборот. По крайней мере, он этого хочет. Ему не наплевать на мою ногу, он хочет узнать, как справляюсь настоящая я. Он хочет видеть, как от всего этого моя сила возрастает.

Не хочу разочаровать его.

Укладываю волосы в небрежные волны, накладываю на глаза легкий макияж и использую красную помаду, потому что той ночью он не переставал смотреть на мои губы. Спасибо, жидкая губная помада Stila. Яркая и стойко выдерживающая поцелуи.

Моя шина черная и совершенно немодная, но я все равно подбираю к ней черное платье до колен, с тонкими лямками, демонстрирующими грудь и плечи. Затем хватаю кожаную куртку, чтобы сделать образ немного более жестким, и свожу на нет все усилия, надевая сандали «Биркеншток». Эй, никто не сказал мне, что моя нога распухнет, пока будет находиться в гипсе, и подходящая обувь - это находка. Когда я вышла из больницы, я едва могла влезть в свою обувь.

— Отлично выглядишь, — говорит Кристина, сидя у телевизора, когда я спускаюсь вниз по лестнице.

Даже Ли смотрит на меня и замечает:

— Хорошая работа.

— Спасибо, — отвечаю я с глупой улыбкой, когда иду вниз, словно немного дефилируя. — Я подобрала платье к шине. Намного легче, чем подбирать платье к гипсу. Белый совершенно не мой цвет.

— И ещё раз, кто этот парень? — спрашивает Ли. Не то чтобы ему действительно интересно, он уже снова смотрит футбольный матч.

— Кейр, — напоминает ему Кристина. — И он хороший парень. Старше. Но я одобряю.

— Ему тридцать восемь, — возражаю я.

Она пожимает плечами и садится на диван рядом с Ли с миской попкорна и пивом.

— У него седые волосы.

— Седые, — говорю я в его защиту. — Как и у многих, как у Джорджа Клуни в «Скорой помощи». И вообще, у Ли они бы тоже были, если бы он не красил волосы. Не надо смотреть с таким удивлением, я видела коробку «Только для мужчин» в ванной.

Прежде чем они успевают отреагировать, раздается звонок в дверь. Спасённая звонком, к слову о другом шоу девяностых.

— Это он, — говорю я, пробираясь по коридору. — Не ждите меня.

— Не буду, — кричит Ли.

— Я буду, — кричит громче Кристина. И я верю им обоим.

Я открываю дверь и вижу Кейра, стоящего на ступеньках. На нем черный блейзер, белая рубашка, расстегнутая на ключице, и темные джинсы. Одет не нарядно, но чертовски сексуально.

— Привет, — говорю ему, понимая, что это мое стандартное приветствие. В сочетании с дурацкой усмешкой, которую я не могу контролировать в его присутствии. Знаю, что должна быть более обеспокоена, ведь раньше мы кричали друг на друга. Но, видя его, я ощущаю лишь как мое тело наполняется теплом.

— Привет, — здоровается он в ответ. Его глаза взмывают вверх-вниз по моему телу. — Великолепно выглядишь.

— Спасибо, — отвечаю ему, закрывая за собой дверь и надеясь, что Ли и Кристина это услышали.

— Хочу заметить, — продолжает он, — если бы я умел рисовать, то написал бы тебя за секунду.

— Шина и все?

— Шина и все, — подтверждает он. И указывает на такси, стоящее на улице. — Я на такси. Пытаюсь получить машину и должен был решить этот вопрос несколько недель назад, но я слишком придирчив.

— Дай угадаю, — говорю я, направляясь к нему. Без веса гипса использовать костыли стало намного проще, — ты ищешь ту, что нуждается в серьезном ремонте.

— Угадала, — произносит он, открытая для меня дверь.

Такси везет нас из города, направляясь на восток к воде.

— Куда мы едем? — спрашиваю я его, вытягивая шею, чтобы посмотреть, как центр города исчезает в заднем окне.

— Я знаю отличное место, — туманно говорит он.

— Я неподобающе одета? Слишком нарядно? — спрашиваю я, не зная, правильно ли думаю о нашем свидании или нет.

— Ты имеешь в виду меня или ресторан? — спрашивает он, поворачиваясь лицом ко мне. Его рука опирается на середину сиденья в нескольких дюймах от моей, и острый, свежий запах его туалетной воды наполняет мой нос, принося странное чувство покоя.

— Ресторан, — нерешительно отвечаю я.

— Ты идеальна.

— Тогда ты.

Его губы дергаются, и взгляд снова опускается на мое тело, проходясь по рукам, ключице, вверх к шее и губам.

— Ты не голая. Даже не в моей футболке с Guns N 'Roses. Значит, ты одета неподобающе, Рыжик.

Я краснею и отвожу взгляд, чувствуя себя неловко, как проклятый подросток, когда он говорит нечто подобное. Честно говоря, я никогда не бывала в обществе мужчин, которые в такой манере сообщают о том, что у них на уме. Я думала, что они нахальные и любят льстить, или и то, и другое. Но Кейр - ни то, ни другое. Просто он не боится рассказать мне о том, что думает или чего хочет.

Я должна следовать его примеру.

Вскоре такси паркуется у набережной прямо на пристани Лейт, и Кейр ведет меня по дороге, направляясь к разным кафе, вода омывает высокую стену сбоку от нас, танкеры стоят на расстоянии. Мы останавливаемся у «Хонгс Фиш энд Чипс».

— Вот оно, — говорит он с гордостью.

— Что? — Я смотрю на белую надпись с красными буквами, на выглядящий потрепанным прилавок, где азиатская женщина что-то жарит на плите. — Это оно?

— Ты не сноб, Джессика. Не притворяйся одной из них. Они великолепно готовят рыбу, обжаренную в безглютеновых панировочных сухарях. У владельца целиакия и он увидел спрос на такую еду.

В ту минуту, когда я это слышу, мне стыдно даже думать, что такое место не подходящее для меня. На самом деле, хорошая рыба и чипсы - это то, чего я не видела в течение многих лет.

Кейр подходит к окну и заказывает треску для нас обоих, а затем присоединяется ко мне, вручая мне бумажную чашку.

— Это что? — спрашиваю его.

Он улыбается и вытаскивает фляжку из кармана пиджака.

— Виски. Без него нельзя есть рыбу и чипсы.

Мы берем еду, женщина за прилавком невероятно милая и добавляет дополнительные кусочки для меня, когда замечает, насколько я тощая. Кейр ведет меня вдоль дороги в соседний парк, расположенный между домами и водой. Нам удается найти горстку травы, прежде чем она опускается к берегу пляжа, сталкиваясь с восточным волноломом и заканчиваясь там.

— Ты уверена, что все в порядке? — спрашивает Кейр в миллионный раз. — Там есть столы и стулья, если так проще.

— Все в порядке, — говорю я ему, беря свою завернутую в газету еду из его рук, горячая подлива уже обжигает пальцы. — Я уже сажусь. Кроме того, я ведь не девица в беде.

Он становится тихим, единственный шум исходит от пакетика заправки для салата, из которого он выжимает соус тартар.

— Просто за это. То, что было раньше.

— Тебе не за что извиняться.

Он вздыхает, поднимая колени и ставя на них локти.

— Я не должен был сходить с ума. Ты этого не заслужила. Я в курсе, это непросто для тебя, и я не должен обесценивать происходящее для тебя или делать вид, что понимаю, что ты переживаешь. Ведь я не знаю. Все, что ты чувствуешь, совершенно обосновано.

«А мои чувства к тебе? — думаю я. — Они обоснованы? Я вообще знаю, что они из себя представляют»?

Несколько минут мы сидим молча, наблюдая за чайками, кружащими над головами, вдыхая ветер, дующий с берега, сильный и бодрящий. Он заставляет мои волосы разметаться по лицу, и Кейр тянется ко мне, осторожно убирая их за уши. Я закрываю глаза от его прикосновений, ощущения его грубых пальцев на моих скулах.

Поцелуй меня.

Мысль ужасная, но это правда. Я хочу, чтобы его рука скользнула ниже, подняла мой подбородок, удерживая на месте, а затем хочу, чтобы он прижался губами к моим губам. Я хочу узнать, каково это, целовать его, оживит ли он меня.

Но он медленно убирает руку и снова окунает свои чипсы в соус тартар, его глаза блуждали по морю, лодки плывут туда и обратно.

Я делаю то же самое, задаваясь вопросом, каково было бы просто подняться на борт одного из этих кораблей и посмотреть, куда он меня увезет. Идея уйти, убежать, с каждым днем становится все более соблазнительной.

— О чем ты думаешь? — спрашивает Кейр меня, голос тихий, словно он боится вторгаться в мои мысли.

Киваю на лодки.

— Каково это было бы, уехать.

— Куда бы ты отправилась?

Я пожимаю плечами, улыбаясь возможности.

— Не знаю. Куда угодно. Это не имеет значения. — Тогда реальность обрушивается на меня, нависая надо мной, как темное облако. — Я хочу начать заново, понимаешь? Я и раньше много раз пыталась сделать то же самое, и такое чувство, что никогда не делала правильно. Когда я оставила родителей и сестру, я пыталась сделать то же самое. Сбежать. Держаться на расстоянии от дома, в котором выросла, от человека, которым стала. Но жизнь, которую я создала для себя, не похожа на жизнь. Я ходила в школу, работала официанткой, у меня были друзья, но они исчезли. Ничего из этого не было... настоящим. Реальным.

Я делаю глубокий вдох и смотрю на Кейра. Он пристально наблюдает за мной.

— Знаю, что ты имеешь в виду, — говорит он. — Так как ты оказалась здесь?

— Мама умерла, и я не могла оставить сестру одну, — рассказываю ему. — В смысле, у нее был Ли, но они еще не были женаты. Они были вместе с девятнадцати лет. Она влюбилась в практически первого шотландца, которого увидела, но я не встречалась с ним. Я не доверяла ей без мамы рядом. Переехала ради моральной поддержки, но осталась, потому что чувствовала себя обязанной ей.

— Почему?

Справедливый вопрос.

— Не очень хочу говорить об этом. Давай просто скажем, я старшая сестра и это моя работа.

Он медленно кивает.

— Как умерла твоя мать? — тихо спрашивает он.

Еще один глубокий вдох.

— Суицид.

Его лицо медленно мрачнеет.

— Мне очень жаль.

Снова смотрю на море.

— Да. — Сжимаю губы вместе, пытаясь говорить дальше. — Если честно, я не удивилась. Думаю, именно это и причиняет боль. Зная, что была такая возможность. Тем временем я осталась в Канаде, пытаясь дистанцироваться от всего этого, и не была рядом с ней, когда она умерла. Кристине пришлось нести это бремя.

Слезы начинают колоть уголки моих глаз, в горле появляется ком. Не плакать, не плакать, не плакать.

— Господи, — говорит он, наклоняясь ко мне и беря за руку, пока пристально смотрит на меня. — Джессика, ты знаешь, что это не твоя вина. Ничего из этого. Ни твоя мать, ни твоя нога... ни то, что случилось с твоей сестрой.

Резко смотрю на него.

— Кто сказал, что что-то случилось с моей сестрой?

Он хмурит брови.

— Ты не обязана ничего говориться мне, чтобы я понял, есть причина, по которой ты так сильно защищаешь ее. — Он продолжает удерживать мой взгляд, и я не могу смотреть никуда, кроме как на него. — Можешь со временем рассказать мне или нет, это не имеет значения. Мне не нужно знать. Но мне нужно, чтобы ты знала, вина, которую ты несешь, в конце концов, утопит тебя.

Тяжело сглатываю.

— И что ты знаешь о вине?

На минуту он выглядит измученным, и я знаю, что задела его за живое. То, что я видела в ту ночь, его кошмар, то, как он бегал по комнате, словно был пойманным в ловушку животным, это всего лишь верхушка айсберга.

— Я знаю больше, чем большинство людей, — говорит он. — Это то, что я ношу с собой каждую минуту каждого дня.

— Значит, ты можешь давать советы, но сам не пользуешься ими. — Отрываю взгляд от его глаз, путешествуя вниз по его носу, к губам, где и задерживаюсь.

— Я прилагаю усилия, — осторожно говорит Кейр, голос тихий. — Я пытаюсь. Тебе тоже нужно попробовать.

Он наклоняется на дюйм, теперь его взгляд сосредоточен на моих губах. У меня перехватывает дыхание.

— Ты заслуживаешь счастья, Рыжик, — бормочет он, его глаза ненадолго смотрят на мое ухо, когда он тянется и убирает еще одну прядь. — Ты заслуживаешь чувствовать себя красивой. — Его пальцы остаются на моем подбородке, удерживая меня. — Я хочу заставить тебя почувствовать себя красивой. Ты позволишь мне?

И у меня есть выбор.

Прежде чем мне удается промямлить какие-то слова согласия, он сокращает пространство между нами, немного улыбаясь, прежде чем прижимается губами к моим губам. Поцелуй как мягкий, так и жесткий, слой осторожности намекает на похоть, прячущуюся под ним. Его рот теплый, и я могу попробовать виски, сладкий ожог, когда его язык нежно касается моего.

Боже правый.

Я не думаю, что меня когда-то так целовали. Эта нежность, близость, которая ощущается более личной, чем секс. Я таю рядом с ним, когда его рука двигается к моей шее, ладонь теплая, когда он обхватывает ее.

— Работает? — шепчет он, упираясь лбом в мой лоб.

— Что? — говорю я, запыхавшись, губы гудят в том месте, где он поцеловал меня. Мое тело одновременно и свободно и напряжено, желает большего, гораздо больше.

— Теперь ты чувствуешь, насколько прекрасна? — Он снова наклоняется, на этот раз поцелуй жестче, более голодный. Я открываю рот, чтобы впустить его, и стон, который он издает, освобождает что-то внутри меня.

Я не чувствую себя красивой, я чувствую голод. То, как он целует меня, зажигает мое тело, опаляет солнцем душу. Я не помню последний раз, когда чувствовала себя вот так, и в эти пьяные моменты, только его рот, его вкус, руки на моем подбородке, в моих волосах, я совсем другая.

Я хотела убежать. Вот мой побег.

Кейр может заставить меня начать заново.

Глава 9

Кейр

Не думаю, что когда-то хотел поцеловать кого-то так же сильно, как желал поцеловать Джессику. Не только ради своих собственных сокровенных желаний, чтобы найти какое-то облегчение в этой постоянной тоске, но и для того, чтобы отключить ее мозг и поставить на передний план ее сердце.

Так я и сделал. Потому что не мог ждать больше ни секунды.

Она сладкая на вкус, как виски и сахар, а губы и язык на моих ощущаются словно шёлк.

Горячий поток страсти струится сквозь меня по всему телу, член в джинсах напрягается. Внезапная потребность пожирать, попробовать каждую ее часть и изучить все секреты ее тела поднимается, как огненная буря, и на мгновение я забываю, что мы сидим в общественном месте, солнце садится за нашими спинами и зажигает море оттенками лаванды и золота.

Я знаю, что мне нужно снова проявить сдержанность, быть джентльменом, отступить и позволить ей дышать. Но моя рука скользит по ее платью и сжимает грудь. Джессика стонет мне в рот, лишь еще больше распаляя меня.

Я так давно не был с женщиной. Было несколько между кампаниями, но я едва помню их имена, не говоря уже о внешности. С Джессикой я чувствую, что никогда не забуду ее, она пробралась мне под кожу.

Тяжело дыша, она отстраняется, руками упираясь мне в грудь, словно удерживая от того, чтобы снова поцеловать ее.

Я сразу ощущаю робость, словно слишком сильно надавил на неё, и тут уже убираю руку, давая ей пространство.

— Прости, — бормочу я, собираясь встать, но она обнимает меня за шею и притягивает к себе.

— Не извиняйся, — говорит она с улыбкой, ее помада смазана, губы выглядят покрасневшими и припухшими, что сразу заставляет меня думать о том, как краснеют другие части ее тела.

Я невероятно возбуждён.

Несколько раз прочищаю горло.

— Я увлёкся.

— Тогда мне нравится, когда ты увлекаешься, — тихо говорит она, глядя на меня. Она выглядит скорее виноватой, чем испуганной. — Я давно ждала, когда же ты меня поцелуешь.