Долгое путешествие. Остросюжетный иронический мистический шпионский детективный путеводитель

Глава III

История Нюрнберга представляет собой рассказ о великих взлетах и грандиозных падениях. С момента первого появления на берегу реки Пегниц города в XI веке, почти тысячу лет назад, Нюрнберг переживал и блеск имперского величия, и забвение, и катастрофу, и новый подъем.

Средневековый расцвет в статусе имперского города, дававшего нюрнбергским купцам право беспошлинной торговли в семидесяти городах Священной Римской империи, был подорван грандиозным пожаром 1349 года. Пожар же был вызван погромом еврейского гетто, событие типичное для средневековой Европы, но не менее от того отвратительное. Особенностью этого погрома стало то, что по некоторым данным, он был спровоцирован евреями Праги, опасавшимися конкуренции со стороны нюрнбергских соплеменников.

Город снова отстроили, благодаря кайзеру Карлу IV, любившему этот город настолько, что по его знаменитой «Золотой булле» каждый новый император должен был проводить первое заседание своего правительства именно в Нюрнберге. Величие и значимость Нюрнберга в то время особенно подчеркивает и то, что младший сын Карла, Сигизмунд, в 1420 году повелел перевезти императорские регалии в Нюрнберг и хранить их там вечно. Что и исполнялось до тех пор, как в 1796 году регалии не были перевезены в Вену из-за угрозы французского вторжения.

Около 1470-х годов Нюрнберг переживает новый расцвет. Его обходят стороной религиозные войны – реформация в Нюрнберге проходит относительно спокойно.

Новое падение городу приносит Тридцатилетняя война 1618—1648 годов. Хотя в ней Нюрнберг и сохранил нейтралитет, но ценой его был огромный выкуп, разоривший город и загнавший его в долги. От этого удара Нюрнберг не мог оправиться довольно долго. Лишь в XIX веке намечается подъем индустриального развития, но город всё же остается глубоко в тени и Мюнхена, и прочих крупных немецких городов.

В то время как его более удачливые соседи вовсю перестраиваются, заменяя средневековые фахверковые домики на современные каменные здания, Нюрнберг сохранял свою средневековую застройку и средневековый дух до двадцатого века. И это нежданно стало причиной его нового, хоть и своеобразного, успеха.

Адольф Гитлер в двадцатые годы был буквально очарован готическим Нюрнбергом. Он посчитал, что город, сохранивший средневековую архитектуру, наилучшим образом воплощает германскую культуру. В 1927 году именно здесь проводится первый съезд НСДАП, и с этого момента начинается новый расцвет Нюрнберга, пусть и краткосрочный.

В городе строятся величественные здания, предназначенные для различных нацистских собраний и шествий (почти не сохранились до нашего времени). В город стекаются миллионы людей. Фактически, он становится главным и самым сокровенным местом для идеологов нацизма. В 1938 году здесь проходит грандиознейший съезд нацистской партии, который посетили более миллиона человек. После оккупации Вены Гитлер возвращает в Нюрнберг имперские регалии.

Этот стремительный взлет всего через несколько лет сменился катастрофическим падением. Англо-американские бомбардировки 2 и 3 января 1945 года уничтожили почти 90% зданий старого города, превратив город в горы камней, тлеющих углей и обломков стен, печальными останками возвышающихся над тем, что еще несколько дней назад было одним из красивейших и древнейших городов Германии, да и всей Европы.

Город пролежал в руинах годы, но, в конце концов, его восстановили. Причем сделали это так хорошо, что каким-то чудесным образом удалось сохранить его средневековый дух, при том, что подавляющее большинство зданий старого города в той или иной степени являются новоделами. Это удивительно, но каждый раз, когда я приезжаю в Нюрнберг (пусть я и делаю это нечасто), меня не покидает ощущение того, что я погружаюсь в какую-то средневековую сказку, погружаюсь в историю, оказываюсь в самом центре той самой, старой, средневековой Европы времен первых императоров и рыцарских турниров. И это при том, что я прекрасно знаю историю этого города, и то, что почти все здания в нем построены на самом деле чуть более полувека назад. Но ощущение остается. Удивительно.

Нюрнберг – город с двойным дном. И фигурально, и реально. Не все знают, но под этим городом существует огромная разветвленная сеть подземелий-катакомб. Образовалась она еще в средневековье как система подвалов для хранения пива – в городе были десятки, если не сотни пивоварен – и сохранилась до сих пор. О ней и об ее запутанности ходит множество легенд, но одна история совершенно правдива – именно эта сеть катакомб, естественных бомбоубежищ, спасла тысячи людей во время ужасных бомбардировок. В Нюрнберге стараниями английских и американских бомбардировщиков погибло около четырех тысяч мирных жителей, в основном, женщин, стариков и детей – совершенно кошмарная цифра, но все же не идущая ни в какое сравнение с двадцатью пятью тысячами погибших при бомбардировке Дрездена месяцем позже.

И все же город выжил. И не просто выжил, но восстановившись и чудом сохранив свой средневековый дух, является сильнейшим магнитом для миллионов туристов, приезжающих сюда ежегодно чтобы прикоснуться к этому чудесному ощущению, особенно в предрождественские дни, когда здесь открывается лучшая в Европе, а значит – и во всем мире, рождественская ярмарка. Нюрнберг вступил в эпоху своего нового, туристического, расцвета.

Я еду в Нюрнберг, чтобы поговорить с Клаусом Крюгером. Я его терпеть не могу, но, увы, он один из немногих, кто может мне сейчас помочь. И единственный, с кем я могу встретиться быстро.

Крюгер уже немолод. Он родился в 1944 году, и сейчас ему семьдесят три. Сын эсэсовского офицера, одного из командиров конвойных подразделений сначала концлагеря Треблинка, а потом и Аушвица4, лично ответственного за уничтожение десятков, а то и сотен, тысяч безвинных пленников. В Треблинке чуть более чем за год, погибло около восьмисот тысяч человек (больше полутора тысяч каждый день!), а в Аушвице от полутора до четырех миллионов человек. Для сравнения, во всем Нюрнберге сейчас живет чуть больше пятисот тысяч человек.

После войны старший Крюгер сумел сбежать в Аргентину, где его долго и безуспешно разыскивали израильские и немецкие спецслужбы, равно как и Центр Симона Визенталя.

Сам Клаус Крюгер привлек внимание к себе после теракта на олимпийских играх в Мюнхене в 1972 году, выпустив в подпольном неонацистском журнале антисемитскую статью, оправдывавшую действия террористов. Умные ребята в Моссаде сопоставили имена, даты рождения и прочую имеющуюся у них информацию, и в следующем году участники группы Рафи Эйтана (который сам к тому времени уже вышел в отставку) похитили Клауса Крюгера во время его отдыха в Палермо с целью допросить его и выяснить местонахождение его отца.

Клаус рыдал и клялся, что ничего не слышал о своем отце с самой войны. Он признавался, что на самом деле не испытывает никакого сочувствия к нацистам или антисемитам. Рассказывал о том, что у него была возлюбленная, наполовину еврейка. Убеждал своих похитителей в том, что его статья – это всего лишь глупый эпатаж с целью произвести впечатление на своих друзей. Его не пытали, даже не били, но бледный и дрожащий молодой человек настолько активно заливал свою рубашку слезами и соплями, что ему поверили и отпустили.

Он лгал. Клаус Крюгер постоянно поддерживал контакт со своим отцом и прекрасно знал, в каком пригороде Буэнос-Айреса тот живет вполне припеваючи, имея прибыльный мясной бизнес и десяток скотобоен по всей стране.

Я нашел старшего Крюгера в 1975 году и хотел выдать его Моссаду, но те, после скандала с похищением Адольфа Эйхмана и неудачных попыток арестовать Йозефа Менгеле, решили не идти на новый конфликт с Аргентиной5. Тогда я вспомнил о том, что я не только ангел-вестник, но еще и ангел смерти, приходящий к грешникам с зазубренным и тупым ножом. Для старшего Крюгера я выбрал самый зазубренный нож.

Поиск Крюгера был лишь одним из эпизодов моей личной охоты за нацистскими преступниками в 1960—1970 годах. В то время я был почти одержим идеей воздаяния чудовищам по заслугам, прекрасно помня то, что я сам увидел и прочувствовал на своей шкуре в фашистских лагерях смерти. Я не смог спасти многих тогда, но я был непосредственно причастен к знаменитому побегу из Треблинки. Увы, всё пошло не так, как я хотел, и этот побег лишь вызвал больше жертв в самом лагере. Это надолго выбило меня из колеи тогда.

Я тайно сотрудничал с Моссадом, с немецкими спецслужбами и с Центром Симона Визенталя. Я искал преступников, а когда находил – сдавал их властям. Если же такой возможности не было, я карал их самостоятельно. Мне не доставляло это удовольствия, но я считал это правильным. Все знают, что Йозеф Менгеле умер от сердечного приступа в Бразилии в 1979 году, но только я помню ощущение последних биений его сердца, сжимаемого моей призрачной рукой. Только я видел своими глазами момент, когда нож входил в грудь Густава Вагнера в 1980-м6. Официально это посчитали самоубийством. Я находил в середине восьмидесятых Шандора Кепиро и Алоиза Бруннера, но по разным причинам их арест в тот момент не состоялся, а я сам убивать их не стал. Было и много других имен за двадцать с лишним лет, пока я этим занимался. А потом я прекратил эту охоту. Отчасти от того, что почти все существенные фигуры уже умерли или были арестованы. Отчасти из-за того, что всем оставшимся в живых и на свободе было уже немало лет. А охотиться за стариками, несмотря на те ужасные и отвратительные вещи, что эти старики когда-то творили, мне совершенно не хотелось.

Эпизод с Моссадом лишь научил Крюгера осторожнее относиться к тому, что он делает, и все его последующие мерзкие антисемитские и фашистские статьи (а их было множество) в многочисленных неонацистских изданиях выходили под разнообразными псевдонимами.

Более того, он полюбил скрываться и прятаться. Со временем, игра в конспирацию вылилась в серьезный бизнес по промышленному шпионажу и торговлей секретами – компаний, частных лиц, а потом и государств. В восьмидесятые годы, после кризиса вокруг ракет средней дальности в 1983—1984 годах, который едва не привел к ядерной войне, Крюгера много раз неофициально нанимало командование НАТО для сбора сведений о происходящем в странах Варшавского договора, особенно в Польше, Чехословакии и в Венгрии.

Так у Клауса Крюгера появились знакомые в Восточной Европе из числа антикоммунистических подпольщиков. После падения Берлинской стены, Бархатных революций и коллапса Советского Союза многие из этих знакомых внезапно оказались на высокопоставленных позициях в политике и в бизнесе, чем Крюгер немедленно воспользовался.

Одновременно он финансировал и поддерживал десятки неонацистских и антисемитских объединений, формируя базу для оправдания нацистских преступлений и, возможно, для фашистского реванша в Европе в будущем. Впрочем, почти все его инициативы в этом направлении терпели крах. Крюгер злился, но продолжал биться лбом о стену, бесплодно тратя свои деньги. Он не знал, что его игра на этом поле обречена на провал, поскольку здесь ему противостоял я.

Он отошел от дел примерно десять лет назад, являясь тайным владельцем целой бизнес-империи, скрытой в оффшорных компаниях под управлением трастовых агентов, обеспечивающих самому Крюгеру анонимность. Однако он до сих пор крайне внимательно следил за всем, что происходит в Восточной Европе.

И если кто и мог рассказать мне об Ауструми и о странном интересе этой группы к венгерскому банку Эгрес, то это был Клаус Крюгер. Как бы неприятен он мне ни был лично.

До Нюрнберга я доезжаю быстро. Девятый автобан является достойным представителем германских дорог, как известно, лучших в мире, а мой Мерседес – достойным представителем германских автомобилей, как известно, лучших в мире. Я разгоняюсь до двухсот тридцати, а мое сердце колотится в такт ритмам Deep Purple из окружающих меня неисчислимых динамиков.

Я паркуюсь в гараже на Адлерштрассе. Ресторан, в котором мы встречаемся с Клаусом Крюгером, находится в северной части Старого города, но у меня еще есть немного времени, и мне хочется пройтись.

Я пересекаю Пегниц по мосту Музеумсбрюкке (название которого, на самом деле, не связано ни с одним музеем), любуясь на расположенное на арках прямо над рекой имбирно-пряничное здание Больницы Святого Духа. Построенный еще в начале XIV века, этот дом связывается с легендами о том самом Тиле Уленшпигеле, знаменитом немецком шуте, мошеннике и балагуре, который довольно зло подшутил над его обитателями. На протяжении веков комплекс больничных сооружений пережил множество перестроек, самой существенной из которых было, естественно, восстановление здания из руин после бомбардировок. Тогда от здания осталась только часть первого этажа и обломки наружных стен, но сейчас вы ни за что этого не скажете, настолько аутентичным и «средневековым» этот дом выглядит.

По Плобенхофтштрассе я выхожу на Гауптмаркт – самую знаменитую площадь Нюрнберга, рыночную площадь, над которой возвышается коричневая Фрауэнкирхе – Церковь Девы Марии. Двойной готический портал входа в нее украшен искусно выполненными многочисленными скульптурами святых, а над высокими витражными окнами фасада синевой небес и золотом солнца привлекает внимание циферблат огромных часов. Часы эти, установленные в 1506 году, напоминают о Золотой булле 1356 года, объявленной в Нюрнберге и закрепившей порядок престолонаследия в Империи и ставшей одним из главнейших законов Священной Римской империи. Каждый полдень под звуки колоколов, труб и барабанов процессия герцогов-выборщиков окружает золотую фигуру императора.

Сама церковь, построенная в 1350-х годах на месте разрушенной во время еврейского погрома 1349 года синагоги, ныне оказалась неразрывно связана с Рождеством, а точнее, с предрождественскими ярмарками и гуляниями. И дело здесь не только в том, что два храмовых многотрубных органа позволяют устраивать здесь великолепные рождественские концерты. Просто площадь Гауптмаркт стала домом для лучшей и самой известной в мире рождественской ярмарки, и Фрауэнкирхе стала непременным участником рождественских фотографий и открыток, этой ярмарке посвященных.

Блистающее и манящее волшебство огней, игрушек, раскрашенных вручную елочных шаров, музыки, глинтвейна и, конечно, всевозможных сосисок охватывает эту площадь каждый декабрь на протяжении вот уже многих веков. Неизвестно, когда эта традиция началась, но в начале XVII века она уже существовала, и с тех пор дошла до нас с небольшими перерывами 1898—1933 годов, когда домом для ярмарки являлись набережная Флейшбрюкке или остров Шютт, и 1939—1948 годов, когда ярмарки не проводились из-за войны и послевоенного восстановления. Места на ярмарках строго распределены и передаются по наследству. Я не знаю, можно ли купить их за деньги, я не проверял, но даже если и можно, то, вероятно, это какие-то невероятные деньги, ведь каждый год рождественский рынок посещают больше двух миллионов высокоплатежеспособных туристов, готовых обменять разноцветные бумажки из своих кошельков на чудеса рождественских настроений. И неважно, к какой вы принадлежите религии и как вообще относитесь и к рождеству, и к праздникам, и к ярмаркам – да будь вы хоть самым настоящим Гринчем, едва вы окажетесь среди этих огней, звуков, запахов, образов и впечатлений, вы тут же ощутите себя ребенком в ожидании чуда прямо посреди волшебной сказки. А чудеса эти будут вокруг вас постоянно, только протяните руку и не забывайте следить за кошельком.

До декабря еще далеко, и площадь, несмотря на субботний день, почти пустынна. Легкое оживление имеет место лишь у резной колонны фонтана Щённер Бруннен – дословно «Прекрасный фонтан». Построенный в 1396 году фонтан привлекает туристов не только своей историей и красотой, действительно впечатляющей, но и двумя медными кольцами, вставленными в его ограждение. Если загадать желание и прокрутить каждое из этих колец трижды, то оно исполнится. И, как ни удивительно, это действительно работает. Я сам проверял.

Мое же желание нынче – побыстрее разобраться со встречей с Крюгером, и для его исполнения помощь сверхъестественных сил мне не нужна. Поэтому я миную фонтан и, пройдя мимо дома с улыбающейся башенкой на углу Вааггассе и улицы Гауптамаркт, начинаю подниматься вверх по мощеной серым булыжником мостовой.

Еще через минуту я подхожу к массивному зданию самого старого храма Нюрнберга – церкви Святого Себальда. Во времена своей первоначальной постройки в середине XIII века, она была чуть ли не в два раза меньше и выглядела совершенно по-другому – в романском стиле. Удивительно, но то самое, первоначальное здание, сохранилось там, в центре собора, обстроенное массивными (но легкими с виду) готическими пристройками. Бомбардировки (о которых, увы, приходится в Нюрнберге вспоминать постоянно), хоть и повредили храм довольно значительно, но пощадили его древнюю часть, а также великолепные витражи и захоронение самого Себальда.

Я обхожу храм вокруг и выхожу на площадь Альбрехта Дюрера. С именем Дюрера, родившегося в этом городе и прожившего здесь почти всю жизнь, за исключением относительно коротких периодов путешествий, в Нюрнберге связано очень много. Вот и я иду на встречу в ресторан, носящий имя этого великолепного художника и, кстати, хорошего и достойного человека.

Я встречаюсь с Клаусом Крюгером в ресторане Albrecht-Dürer-Stube на углу Альбрехт-Дюрер-Штрассе и Агнесгассе. Ресторан, расположенный в чудом сохранившемся доме с почти пятивековой историей только открылся, на часах едва за шесть часов, но Крюгер уже на месте и ждет меня, мрачно уставившись в кружку пива.

Я прохожу мимо пристального взгляда автопортрета Дюрера на стене, миную зеленую изразцовую печь и сажусь напротив моего собеседника. Он приветствует меня кивком, но ничего не говорит, пока милая улыбчивая девушка не возьмет у меня заказ – прошу принести печеную щуку с яблочной капустой и клецками, местный специалитет, он здесь бесподобен, и, конечно, пшеничное пиво Gutmann.

– Что такое срочное привело тебя в Нюрнберг, юный Герхард? – он хитро прищуривается, поднимая, наконец, на меня взгляд.

Герхарду Бауэру сорок, и юным его назвать никак нельзя. Крюгер рисуется, как бы говоря «с высоты моего возраста и опыта вы все юнцы». Сам он, кстати, выглядит неплохо, значительно моложе своих лет. Современная пластическая хирургия и омолаживающая косметика делают чудеса.

Ну, и спорт, конечно – он прекрасно помогает держать тело в тонусе, а Крюгер спортом никогда не пренебрегает и всячески это подчеркивает – короткий ежик седых волос, серая рубашка военного покроя с короткими рукавами, оставляющая открытой мускулатуру рук, фитнес-браслет на правом запястье, Ролекс ограниченной спортивной серии на левом. Готов спорить, на ногах у него какие-нибудь модные кроссовки из последней коллекции Nike или Under Armor.

– Ну, так что? – бледно-серые глаза буравят меня, кончик узкого длинного носа чуть подергивается над тонкими губами, словно он обнюхивает меня.

– Сразу к делу, уже-не-юный Клаус? – я откидываюсь на спинку стула. – А как же поговорить о жизни? Давно же не виделись.

– Любой каприз за твои деньги, Герхард, – он усмехается, показывая маленькие ровные зубы: стоматолог, наверное, озолотился. – Кстати, о деньгах. Я еще не получил перевод.

– Потому что я его еще не отправил, – я опускаю руку в карман брюк, достаю телефон, захожу в банковское приложение и набираю сумму, а потом демонстрирую экран Крюгеру. – Вот, теперь отправил. Как договаривались, двадцать пять тысяч.

Обычно он берет двадцать. Еще пять – за срочность встречи. Не такая уж и маленькая надбавка, учитывая, что живет он почти в соседнем доме.

– Хорошо, – он кивает. – Стоило бы, конечно, подождать прихода денег, но сегодня суббота…

– Я тебя никогда не обманывал, – напоминаю я. Хотя и стоило бы – добавляю про себя.

– Не обманывал, хе-хе, – он хрипло хихикает. А годы-то всё-таки берут свое…

– Ауструми.

– Ауструми? – он удивленно поднимает брови. – С чего бы вдруг?

– Я плачу за ответы, а не за вопросы.

– Разумно, хе-хе. Ауструми… Латвийская банковская группа, одна из крупнейших в стране, да и на всём Востоке. Но это, хе-хе, полагаю, ты и без меня знаешь, Герхард. Что именно тебя интересует? Акционеры? Отчетность? Структура?

– У них есть интересы в Венгрии?

– В Венгрии? – он задумывается. – Явных нет. Они работают в Латвии, Чехии, Швейцарии, Румынии, России и Беларуси. Пробовали заходить в Словакию, но что-то у них не пошло. Приглядываются к Польше. Но про Венгрию я не слышал. А что, ты знаешь что-то про их интересы в Венгрии?

– Может быть.

– Слушай, Герхард, – он кривится, – если ты хочешь получить действительно полезную информацию, расскажи, с чем это связано. Я могу тебе что угодно рассказать про Ауструми, но пока я не знаю, к чему это всё, ты получишь только общие сведения. Что конкретно тебя интересует?

– Некоторое время назад группа Ауструми заинтересовалась одним банком в Будапеште. Переговоры закончились не очень хорошо. Один человек погиб. Убит.

– Убит? – он удивленно поджимает губы. – Хочешь сказать, что Ауструми стоит за убийством?

– Нет, – качаю головой, – всё наоборот. Человек, третье лицо, представлял интересы Ауструми.

– Ну, тогда всё может быть. Ауструми в криминал не лезет. По крайней мере, никаких доказанных связей с преступным миром у них нет. И если мне про такие связи не известно, это значит, хе-хе, что их нет. Но что происходит на другой стороне, они иногда контролировать не могут. Видимо, подозревали, что что-то нечисто, если не сами в переговорах участвовали, а кого-то наняли. А что за банк?

Я колеблюсь, рассказывать или нет.

– Ну, же Герхард, – он разводит руками, – если хочешь что-то еще от меня, спрашивай конкретнее. Ты заплатил, я рассказываю, хе-хе. А пока я тебе скажу, что хотя Ауструми и работают на строго ограниченных рынках, но иногда они выполняют поручения очень крупных клиентов или своих акционеров, помогая им приобретать те или иные активы. В том числе, и в странах, где Ауструми не присутствует. Так что если они что-то покупали в Венгрии, да еще и наняли других лиц вести переговоры, то они выполняли просьбу кого-то из клиентов, скорее всего. Кого-то очень крупного. Если хочешь разобраться в этой истории – ищи их клиентов. Так что за банк?

– Эгрес Банк, – я решаюсь рассказать.

– Эгрес?.. – он задумывается больше, чем на минуту, потом делает долгий глоток пива. – Маленький банк для десятка мелких клиентов. Ничего особенного… С криминалом, вроде, не связан. Там была какая-то история в начале двухтысячных, они, вроде, начали развиваться, деньги у них появились, но как-то всё утихло быстро. Впрочем…

– Что? – я нетерпеливым жестом прерываю его молчание.

– Кажется, было у них что-то странное тогда, лет пятнадцать назад. Какой-то резкий всплеск по оборотам, совсем не отразившийся на выручке. Это даже привлекло внимание венгерских налоговиков, кажется. Но, хе-хе, безрезультатно. Подробностей не помню, поищу.

– Поищи.

– Я бы на твоем месте, – он снова делает глоток, – поехал бы в Будапешт и разобрался бы в происходящем на месте. Не знаю, каким боком ты впутался в эту историю, но подозреваю, что ты представляешь или интересы Ауструми, или той самой третьей стороны, чей представитель там погиб.

Он выжидающе смотрит на меня. Я молчу, мое лицо не выражает никаких эмоций.

– Думаю, скорее, последнее, хе-хе, – он усмехается и делает еще глоток. – Но в любом случае, будет больше проку, если разберешься на месте. Ты сам, или кого-то пошлешь. Я подумаю, повспоминаю, поспрашиваю. Если что найду, скину тебе информацию. Имэйл тот же?

– Тот же.

– Ну, что, поедешь?

– Я подумаю, – пожимаю плечами.

– Ну, подумай, хе-хе, подумай… – он встает как раз, когда девушка приносит мою щуку. – Приятного аппетита, Герхард. И удачи в Будапеште.

Он уходит, не оборачиваясь, оставив пустую кружку на столе.

А я наслаждаюсь ужином в обществе прекрасной щуки, не менее прекрасного пива и совсем уж прекрасного одиночества.

Из Нюрнберга в Будапешт есть прямой рейс. Правда летает этим маршрутом только Ryanair и только раз в день. Я залезаю в смартфон и сверяюсь с расписанием – следующий рейс завтра утром. Значит, ночуем в Нюрнберге. Ехать восемь часов на машине на ночь глядя всё равно не хочется. А так, хоть погуляю немного вечером по любимому городу.

Выйдя из ресторана, я спускаюсь по Альбрехт-Дюрер-Штрассе до Вайнмаркта. Свернув на Карлштрассе, прохожу мимо великолепного музея игрушек, который в это время, конечно, уже закрыт, а жаль. Дойдя до здания суда, сворачиваю и выхожу на Максплатц.

На саму площадь, впрочем, не иду, а сворачиваю налево, и мимо высокого бело-красного фахверкового дома Вайнштаделя, то есть винного склада, направляюсь к буро-черной высокой прямоугольной Водяной башне.

Водяная башня, которая сейчас используется как общежитие (интересно, наверное, в ней жить), была построена в 1325 году на берегу реки как часть городских защитных сооружений. Однако уже к 1400 году она потеряла свое значение и с тех пор использовалась как тюрьма, соединенная крытым деревянной крышей мостом с маленькой Башней палача (Henkerturm), находящейся на Блошином острове. Как и следует из названия, в последней башне, также построенной в 1325 году, была квартира городского палача, а мост, по которому палач направлялся из дома на работу в тюрьму, получил название Моста палача (Henkersteg). Так же называется и мост, соединяющий Башню палача с южным берегом реки. Мне нравится этот маленький мостик под крышей, поддерживаемой массивными квадратными деревянными балками, почерневшими то ли от времени, то ли от пропитки. Говорят, что в старые времена никто не решался ходить по тому мосту, где ходил палач, а сама работа палача была хоть и прибыльной, но презренной. Не знаю, правда ли это, но с тех пор, несмотря на всех туристов, посещающих этот мост, есть в нем какая-то иллюзия уединения. Именно за ней я туда я и направляюсь.

Она стоит примерно посередине моста, облокотившись на растрескавшиеся доски ограждения, и смотрит вниз – на мутно-зеленые воды Пегница, вяло текущие так близко внизу. Есть в ней что-то неуловимое и глубокое – какое-то ощущение одиночества, но одиночества не отчаянного и печального, а, напротив, одиночества гордого и самодостаточного. Одиночества, которое не тяготит, а к которому стремишься, чтобы отгородиться на время от бурных потоков событий и сменяющих друг друга мгновений. Так одинок ветер, так одинока луна, так одинока первая звезда на вечернем небосводе. И так одинок я.

Она красива. Я не могу угадать ее происхождение. Есть в ней что-то и восточное, и европейское. Какая кровь течет в ее жилах? Арабская? Еврейская? Польская? Венгерская? Скорее всего, всё вместе. Ей, кажется, чуть за двадцать. Темные длинные волосы, спадающие на плечи, тонкое лицо с аккуратным носиком, нежная белая шея, как и кисти рук, лежащие на черном дереве, тонкие губы. Есть в ней какая-то особенная гармония. Какое-то… совершенство?

Я осторожно обхожу ее, машинально стараясь ступать по скрипящим доскам тише, чтобы не прерывать ее безмолвное созерцание. Но она внезапно поворачивается ко мне.

– Вы ведь тоже пришли сюда за покоем, – она хитро улыбается, в глубине ее темных глаз, кажется, пляшут огоньки, или это просто отражение вечернего солнца? – А я вам помешала.

– Нет, что вы… – я смущаюсь и качаю головой.

– Меня зовут Джудит, – в ее немецком слышится странный акцент, но это акцент не английский, в отличие от имени. Ну, Джудит, так Джудит.

– Я Герхард, – изображаю старомодный поклон, снимая воображаемую шляпу. – Джудит… Красивое имя. Я знал как-то одну Джудит. Пожалуй, не стоит напиваться в вашей компании, а то можно потерять голову.

– Только если вас зовут Олоферн, – она задорно смеется. – Но вы молодец, Герхард. Вы не первый, от кого я слышу эту шутку, но не могу сказать, что слышу ее часто7. Мне теперь стоит придумать шутку о вашем имени.

– Пожалуй, не стоит, – усмехаюсь. – Боюсь, такая шутка получится слишком пошлой и недостойной такой прекрасной леди.

Она весело смеется.

– Ладно, обладатель красивого и чуть двусмысленного древненемецкого имени8, – она машет рукой, подзывая меня, – идите сюда. Чувствую, что мы с вами мыслим на одной волне, а значит, покою друг друга не помешаем. Давайте смотреть на воду вместе.

Мы смотрим. Через непродолжительное время мы переходим на «ты». Еще чуть позже мы оказываемся за столиком пивоварни Барфюссер на Кёнигштрассе. Вкусное пиво разогревает нашу кровь и наши щеки, а потом и темы наших бесед. Не удивительно, что, четыре часа и два бара спустя, мы оказываемся в моем номере на пятом этаже гостиницы Holiday Inn на Энгельхардгассе в юго-западном углу старого города, почти у самой древней крепостной стены.

– Я хочу поиграть, – она сняла блузку, кружевной лифчик сверкает белизной в полутьме.

– И как же?

Она роется в сумочке и достает оттуда две пары наручников и несколько цепочек.

Эге, вот оно что. В эти игры мы уже играли. Далеко не первый раз я встречаю девушку, которая проводит вечер с богатым мужчиной с целью сковать его и оставить в гостиничном номере, скрывшись с его бумажником. Странно, Джудит не производит впечатление такой.

В любом случае, я ничем не рискую. Если она действительно просто хочет поиграть – значит, я интересно проведу время. Если же она хочет меня ограбить… Что ж, в таких случаях хитрые девушки неожиданно обнаруживали себя самих прикованными к кровати, не понимая, как же такая внезапная рокировка произошла. Ну, что посеешь, то и пожнешь. Как говорится, не рой другому яму, особенно если он архангел.

Так, что поиграем.

– Давай, – я улыбаюсь.

Ее юбка падает на пол. Надо сказать, фигура у нее великолепная. Она нежно гладит меня ладонью, проводит губами по моей груди, я чувствую тепло ее дыхания. Потом она берет мои руки и сковывает их наручниками. Пропускает через них цепочку и затягивает ее, пристегнув где-то под кроватью. Момент истины.

Она встает и поднимает юбку. Не обращая на меня внимания, я лежу в одних трусах, надевает ее, застегивает молнию, поправляет.

– Уже уходишь? – скептически интересуюсь я. – Интересная игра. Своеобразная.

– Ну, ты же сам сказал, что не стоит поддаваться мои чарам, – она тепло улыбается и начинает застегивать блузку.

– Надеюсь, голову-то хоть рубить не будешь?

Она несколько секунд внимательно и оценивающе смотрит на меня, как будто размышляя на самом деле – рубить или не рубить.

– Нет, – наконец решает она, – пожалуй, не сегодня.

– Ну, и на том спасибо.

– Всего доброго, Герхард, – она достает мой бумажник из кармана моих брюк.

– Всего доброго, Джудит, – я усмехаюсь.

Игра только начинается, девочка. Через мгновение я войду в твое тело, а еще через несколько секунд ты сама меня освободишь, потом ляжешь на мое место и глубоко заснешь. А я, вернувшись в тело Герхарда Бауэра, закую тебя и уйду, повесив на дверь табличку «не беспокоить». Впрочем, может, стоит поиграть и по-другому, устроив веселый ночной вояж по клубам Нюрнберга в теле красавицы-Джудит. Можно с интересом провести время.

Что ж, приступим.

Я выхожу из тела Герхарда и тянусь к Джудит. И вдруг отлетаю назад.

Как будто я бежал со всех ног и в темноте всем телом налетел на бетонную стену. Как будто на меня, идущего по цветущей поляне, врезался на полном ходу грузовик.

Я отлетаю назад, в тело Герхарда. Я дрожу и задыхаюсь, корчусь на кровати, ловя воздух. Перед глазами всё плывет, в голове бьет колокол, всё тело болит и скрючивается в судорогах. Я кашляю и пытаюсь снова втянуть воздух.

И что хуже всего, я чувствую, что не могу покинуть тело Герхарда.

Впервые за сто лет. Нет, впервые за многие тысячи лет, я чувствую себя бессильным. Я чувствую, что я привязан к этому телу, прикованному к кровати где-то на окраине центра города на окраине центра Европы.

Мне страшно.

Она стоит надо мной и смотрит на меня своими глубокими темными глазами. Она расплывается – мои глаза залиты слезами. Она наблюдает за мной, без злорадства, но и без сочувствия, вообще без эмоций. Просто стоит и смотрит.

– Спокойной ночи, Гэбби, – тихо говорит она, поворачивается и уходит.

Она знает, кто я?

Она! Знает! Кто! Я!???

Кто она?

Кто! Она! Такая!???

Я паникую.

Только секунду. Это проходит. Всё проходит.

Я чувствую, что мне становится лучше, и страх понемногу уходит. Я начинаю брать себя в руки. Никогда бы не подумал, что мне придется бороться со страхом, паникой и почти истерикой. Я пережил две мировые войны и кучи мелких конфликтов. Я был в таких ситуациях, которые не могли бы присниться Стивену Кингу в самых страшных кошмарах. И никогда я не испытывал страх. Я знал, что это такое – из воспоминаний моих носителей. Но никогда сам его по-настоящему не испытывал.

До сегодняшнего вечера.

Осознав встречу с чем-то, что сильнее меня. Ощутив свою привязанность к человеческому телу. Допустив невозможность контролировать ситуацию. Прикоснувшись к смертности, свойственной каждому живому существу и незнакомой реально ни мне, ни моим братьям. Я ощутил дикий, животный ужас. И он меня захватил.

Всё проходит. Я чувствую себя лучше. Перед глазами еще стоит туман, но я могу нормально дышать. Я спокоен.

Еще через несколько минут я могу поднять голову и осмотреться. Я один. Мой бумажник лежит на столе. Джудит его не забрала. Я понимаю, что он ей был не нужен. Ей была нужна демонстрация силы. Ей нужно было меня спровоцировать, чтобы показать, на что она способна. И ей удалось. Удалось легко, несмотря на весь мой многотысячелетний опыт.

Потому что она сыграла на моей многотысячелетней самонадеянности.

Кто она?

Я останавливаю себя, чувствуя приближения нового приступа паники. Кто она – будем разбираться позднее. Сейчас нужно выбираться отсюда.

Проходит еще пара минут и я осознаю, что преграда, держащая меня в теле Герхарда Бауэра, почти исчезла. Еще несколько долгих, очень долгих мгновений, и я покидаю своего носителя, погрузив его в сон.

Взглянув на спящего в наручниках Герхарда, я ментально вздыхаю и начинаю свой путь. Пройдя сквозь дверь, я по лестнице (лифт мне в бесплотном варианте не вызвать) спускаюсь вниз, в лобби. Это занимает чертовски много времени.

Уже далеко за полночь, когда я, наконец, вселяюсь в тело портье. Мартин Дворжак родился в пригороде Праги, но совершенно не скучает по своему родному городу. Здесь, в Нюрнберге, он чувствует себя свободнее, да и платят здесь лучше. Он неплохой человек, этот Мартин, хотя и порядком подустал отвечать на вопросы туристов. Пожалуй, склад характера у него не для сферы обслуживания. Он натура романтическая, пишет стихи на чешском языке, и неплохие. Пожалуй, Мартину повезло. Очень скоро неизвестный меценат подарит ему издание и продвижение его книги. А дальше уже от него самого зависит, как пойдет.

Я роюсь в нижнем ящике бюро. Нахожу кусачки, а потом, покопавшись в памяти Мартина, и связку ключей от разных моделей наручников. В отелях всякое случается и нередко, нужно быть подготовленными.

Поднимаюсь на пятый этаж, открываю мастер-ключом номер Герхарда. Третий ключ из испробованных мной, подходит к наручникам.

Я выхожу из тела Мартина, стерев у него воспоминания о посещении постояльца, оказавшегося в столь затруднительном положении. Мартин отправляется обратно на свое место, а я вселяюсь в Герхарда и засыпаю, не давая мыслям о таинственной Джудит помешать моему сну.

Завтра рано вставать. Нужно лететь в Будапешт. В самолете будет достаточно времени, чтобы подумать о том, с кем или с чем я столкнулся.