Долина страха

Глава 1 Он

Было 4 февраля 1875 года. Зима в тот год стояла суровая, и в ущельях Гилмертонских гор скопилось много снега. Однако железнодорожные пути постоянно расчищали паровым снегоочистителем, и вечерний поезд, связывающий длинный ряд шахтерских и железолитейных поселков, медленно подымался по крутому склону от Стэгвилла до Вермиссы, местного центра, расположенного в верхнем конце долины Вермисса. Оттуда железная дорога начинала спуск к Бартонской переправе, Хелмдейлу и дальше в сельскохозяйственное графство Мертон. Дорога одноколейная, но у каждого разъезда, а их там много, на запасных путях стояли составы из платформ, груженных углем и железной рудой — свидетельства таящихся в земле богатств, которые привлекли грубый народ и кипучую жизнь в этот прежде совершенно необжитой угол Соединенных Штатов Америки.

Это был действительно медвежий угол. Могли ли первопроходцы, некогда прошедшие здесь, предполагать, что цветущие прерии и зеленые заливные луга будут цениться гораздо дешевле, чем эти сумрачные места, где одни только черные скалы и лесные заросли? По обоим склонам длинной извилистой долины над темными, труднопроходимыми лесами виднелись голые вершины гор, белые снега и острые утесы. По этой-то долине и полз сейчас местный поезд.

В длинном переднем вагоне, где ехали человек двадцать-тридцать пассажиров, только что зажгли лампы. Большинство из сидевших были рабочие, возвращавшиеся домой в Вермиссу после трудового дня в нижней части долины. Из них человек десять, судя по почерневшим лицам, были шахтерами. Они сидели тесной группой, курили и негромко переговаривались, поглядывая на двоих, расположившихся по другую сторону от прохода. Форменная одежда и бляхи на груди выдавали в них полицейских.

Помимо них в вагоне ехало несколько женщин из рабочих семей и два или три господина почище, очевидно местные лавочники, да еще молодой мужчина, сидевший отдельно в углу. Именно он нас сейчас и интересует. Давайте приглядимся к нему как следует, он стоит того.

Невысокий румяный молодой человек лет тридцати. Большие умные серые глаза, весело и заинтересованно поблескивают за стеклами очков. Сразу можно сказать, что он прост и общителен и стремится быть в дружбе со всеми, что у него быстрый ум и всегда наготове приветливая улыбка. Но если приглядеться попристальнее, нельзя не обратить внимание на твердую линию скул и плотно сжатые губы — признаки, свидетельствующие о том, что за приятной наружностью этого темноволосого ирландца таится сила, способная оставить добрый или недобрый след в любом сообществе, куда бы он ни попал.

После нескольких реплик, обращенных к ближайшему углекопу, который в ответ лишь бурчал что-то нелюбезное, молодой путешественник погрузился в молчание и стал смотреть в окно на окружающий ландшафт.

Невеселая это была картина. В сгущающемся сумраке здесь и там на склонах гор мерцали красные горнила. Справа и слева темнели высокие груды шлака и отвалов, а над ними к небу уходили копры угольных шахт. Проплывали мимо тесные группы бедных дощатых хижин, в них только-только начинали зажигаться окна. И на всех остановках, которые встречались тут чуть не на каждом шагу, в ожидании толпились темноликие жители здешних мест.

Угледобывающий и железоплавильный район Вермиссы — отнюдь не курорт. Здесь повсюду видны знаки суровой и беспощадной борьбы за существование, здесь делается грубая работа, и делают ее грубые люди.

Молодой человек смотрел на эту мрачную землю с выражением страха и в то же время любопытства, свидетельствовавшим о том, что все это было для него внове. По временам он доставал из кармана толстый конверт, вынимал из него письмо и сверялся с ним, оставляя на полях какие-то заметки. Один раз он вытащил откуда-то сзади из-за пояса предмет, которому, казалось бы, не место в руке такого благовоспитанного пассажира. Это был флотский револьвер самого большого калибра. Когда он повернул оружие к свету, в магазине блеснули медные кружки гильз: револьвер был полностью заряжен. Владелец поспешил вернуть его на место в потайном кармане, но сидевший напротив рабочий заметил револьвер.

— Эге, приятель, — сказал тот, — ты, я вижу, при полном снаряжении.

Молодой человек смущенно улыбнулся.

— Да, — ответил он. — Там, откуда я еду, такие игрушки бывают иногда кстати.

— И где же это?

— Я держу путь из Чикаго.

— А здесь раньше не бывал?

— Нет.

— Может статься, что она тебе и здесь понадобится.

— Вот как? Неужели?

— А ты разве не слышал, что здесь делается?

— Особенного ничего не слышал.

— Да? А я думал, шум на всю страну. Ну ничего, скоро услышишь. Что тебя сюда привело?

— Мне сказали, что тут для желающих всегда есть работа.

— А ты член союза?

— Как же, конечно.

— Тогда, думаю, работу ты получишь. Друзья здесь есть?

— Пока нет. Но есть возможность ими обзавестись.

— Интересно, что за возможность?

— Я принадлежу к Высокому Ордену Свободных Работников. Его ложи имеются во всех городах и поселках, а где есть ложа, там я найду друзей.

Эти слова произвели на собеседника странное действие. Он опасливо оглянулся на других пассажиров. Углекопы по-прежнему о чем-то тихо переговаривались. Двое полицейских дремали. Рабочий пересел на скамейку рядом с молодым человеком и протянул ему руку.

Они обменялись рукопожатием.

— Я и так вижу, что ты не обманываешь, — сказал рабочий. — Но лучше все-таки удостовериться.

Он поднял правую руку и тронул правую бровь. Приезжий сразу же тронул левой рукой левую бровь.

— Темные ночи неприютны, — произнес рабочий.

— Да, для путника в чужой стороне, — подтвердил приезжий.

— Ну вот и все. Я — брат Сканлан, 341-я ложа в Вермиссе. Рад приветствовать тебя в наших краях.

— Благодарю. Я — брат Джон Макмердо, 29-я ложа Чикаго, мастер — Дж. Х. Скотт. Для меня большая удача — сразу же встретить брата.

— Нас вообще-то тут довольно много. Нигде в Соединенных Штатах наш орден так не процветает, как в долине Вермиссы. Однако такие парни, как ты, всегда нелишние. Но как могло быть, что проворный молодец вроде тебя не нашел работы в Чикаго?

— Работы у меня было вдоволь, — ответил Макмердо.

— Тогда почему ты оттуда уехал?

Макмердо кивком указал на двух полицейских и улыбнулся.

— Вот кому было бы интересно это узнать, — сказал он.

Сканлан сочувственно покачал головой.

— Попал в переплет?

— Еще в какой.

— Исправительные работы?

— И все остальное.

— Неужто за убийство?

— Не время об этом разговаривать, — сказал Макмердо, явно раскаиваясь, что наболтал лишнего. — У меня были причины уехать из Чикаго, и пока с тебя довольно. Кто ты такой, чтобы расспрашивать меня?

Его серые глаза угрожающе блеснули за стеклами очков.

— Ладно, приятель, я ничего худого тебе не желаю. Братья не будут к тебе хуже относиться, что бы за тобой ни числилось. Куда же ты направляешься?

— В Вермиссу.

— Это через две остановки. Где думаешь остановиться?

Макмердо опять вынул большой конверт и поднес к тусклой керосиновой лампе.

— Вот адрес: «Джейкоб Шафтер, Шеридан-стрит». Это пансион, его рекомендовал мне один знакомый в Чикаго.

— Не знаю. Вермисса вообще не мой район. Я живу в Хобсон-Пэтч, сейчас как раз моя остановка. Но дам тебе один совет, прежде чем мы расстанемся. Если у тебя будут неприятности в Вермиссе, ступай прямо в Дом Союза и спроси босса Макгинти. Он — мастер Вермисской ложи, и в здешних местах ничего не делается без одобрения Черного Джека Макгинти. Пока, приятель! Встретимся как-нибудь вечером в ложе. И помни мои слова: возникнут сложности, обратись к боссу Макгинти.

Сканлан вышел из вагона, и Макмердо вновь предался своим мыслям. Наступила ночь, за окном то и дело вспыхивали огни железоплавильных печей, перед которыми мелькали черные тени под ритмичное сопровождение лязга и грохота.

— Это, думаю, похоже на ад, — раздались рядом слова.

Макмердо обернулся и увидел, что один из полицейских проснулся и смотрит в окно на огненную пустыню.

— А я лично думаю, — отозвался второй, — что не похоже на ад, а он самый и есть. И очень будет удивительно, если у адских огней найдутся дьяволы свирепее некоторых наших знакомцев. А вы, молодой человек, приезжий?

— Допустим. И что из того? — хмуро отозвался Макмердо.

— Только то, мистер, что я бы посоветовал вам осторожнее выбирать себе друзей. На вашем месте я бы не начинал с Майка Сканлана и его компании.

— Какое тебе, черт подери, дело до того, кто мои друзья? — рявкнул во всю глотку Макмердо, и все в вагоне повернули головы в их сторону, привлеченные завязавшейся перебранкой. — Разве я обращался к тебе за советом? Я что, похож на простака, которого надо водить за ручку? Подожди, пока тебя спросят, а со мной, клянусь Богом, тебе придется ждать долго.

Он выпятил подбородок и оскалил зубы, словно рассвирепевший пес.

Полицейские, двое добродушных здоровяков, были явно поражены тем, как яростно он огрызнулся в ответ на их попытку завязать разговор.

— Не обижайся, приезжий, — сказал один. — Это простое предостережение для твоего же блага, ведь ты, по собственному признанию, новый человек в здешних местах.

— Да, в здешних местах я человек новый, но с такими, как вы, хорошо знаком! — с холодной яростью в голосе прорычал Макмердо. — Гляжу, вы всюду одинаковы: ко всем суетесь с непрошеными наставлениями.

— Не иначе как мы скоро с тобой встретимся, — с ухмылкой заметил один полицейский. — Ты, я вижу, не простая птица.

— Да, мне тоже так сдается, — подхватил второй. — Очень возможно, что нам еще доведется с тобой увидеться.

— Я вас не боюсь, не воображайте! — крикнул Макмердо. — Меня зовут Джек Макмердо. Поняли? Если я вам понадоблюсь, найдете меня у Джейкоба Шафтера на Шеридан-стрит в Вермиссе. Я, как видите, от вас не прячусь. Будь то днем или ночью, я всегда готов смотреть вашему брату в глаза, так и знайте!

Среди углекопов послышался ропот сочувствия и восхищения бесстрашием приезжего. А двое полицейских пожали плечами и возобновили разговор между собой.

Через несколько минут поезд подъехал к тускло освещенной платформе, и пассажиры двинулись к выходу; Вермисса была самой крупной станцией на этой линии. Но когда Макмердо, подняв кожаный саквояж, приготовился уже шагнуть во тьму, с ним вдруг заговорил один из углекопов.

— Ну, друг, чтоб мне провалиться, лихо ты разделался с фараонами, — уважительно сказал он. — Одно удовольствие было тебя послушать. Дай-ка я поднесу твой саквояж и заодно покажу дорогу. Мне по пути, я прохожу мимо Шафтера, идучи домой.

Они спустились с платформы, провожаемые дружными пожеланиями доброй ночи. Макмердо не успел еще ступить на здешнюю землю, как уже сделался в Вермиссе знаменитостью.

Окрестности города были ужасны; но сам город Вермисса производил еще более гнетущее впечатление. Когда едешь по длинной извилистой долине, открываются виды, полные сумрачного величия: высоко вверх взлетают огромные языки пламени, в небе плывут черные клубы дыма, и крутые груды отвалов громоздятся по обе стороны от железнодорожной колеи монументами силе и усердию человека. Город же — воплощение безобразия и убожества. Широкая дорога разбита колесами бессчетных экипажей и превратилась в жуткое месиво из грязного снега. Тротуары узки и неровны. Многочисленные газовые фонари служат лишь для того, чтобы освещать длинный ряд деревянных домишек с выходящими на улицу грязными, захламленными террасками.

Правда, ближе к центру появляются магазины с ярко освещенными витринами, а также салуны и игорные дома, где углекопы спускают свои немалые заработки.

— Вот это Дом Союза, — указал провожатый на один из салунов, вознесшийся почти до уровня солидной гостиницы. — Здесь хозяином Джек Макгинти.

— А что он за человек? — спросил Макмердо.

— Ты что же, ничего не знаешь про здешнего босса?

— Откуда же мне знать, когда я, как ты слышал, здесь человек новый?

— Ну, я думал, его имя известно по всей стране. О нем часто писали в газетах.

— По какому поводу?

— Да по поводу тех дел, — ответил его спутник, понизив голос.

— Каких дел?

— Господи боже, мистер, странный же ты человек, не сочти за обиду. В здешних местах ты о других делах не услышишь, как только о «метельщиках».

— О «метельщиках» я, сдается мне, что-то читал в Чикаго. Это банда убийц, верно?

— Тсс! Молчи, не то расстанешься с жизнью, — сдавленным голосом проговорил углекоп, застыв на месте и испуганно глядя на Макмердо. — У нас тут долго не проживешь, если будешь открыто говорить такие вещи. Многих забили до смерти за меньшие прегрешения.

— Но мне ничего не известно. Я только повторил, что напечатано в газетах.

— Я не говорю, что напечатанное в газетах — неправда. — Углекоп нервно осмотрелся вокруг, вглядываясь в темноту, словно опасался, что там затаилась опасность. — Если те, кто лишают людей жизни, — убийцы, то тут их хватает. Но смотри, приезжий, не произнеси в этой связи имени Джека Макгинти. До него доходит каждый шепот, а он не из тех, кто пропустит такое мимо ушей. А вот и дом, который ты искал, стоит в глубине, отступя от улицы. Его владелец, старый Джейкоб Шафтер, слывет в этом городе за честного человека.

— Спасибо, — сказал Макмердо и, пожав новому знакомцу руку, поволок свой саквояж по дорожке, которая вела к крыльцу жилого дома. Остановившись у двери, он громко постучал.

Дверь сразу же открылась, и он увидел совсем не того, кого ожидал. На пороге стояла молодая девушка редкостной красоты. Красота ее была германского типа: белокурые волосы, и в контраст им пара темных бархатных глаз. Она с недоумением взглянула на незнакомого человека и залилась смущенным румянцем. На фоне ярко освещенной прихожей она показалась ему прекраснейшей картиной, какую только довелось ему в жизни видеть, тем более восхитительной в сравнении с окружающим уродством и мраком. Прелестная фиалка, расцветшая на груде черных отвалов, не поразила бы его сильнее. Онемев, он стоял перед нею и хлопал глазами, так что молчание нарушила в конце концов она.

— Я думала, это отец, — проговорила она с милым, еле заметным немецким акцентом. — Вы к нему? Он ушел в город. Я жду его с минуты на минуту.

Макмердо продолжал восторженно смотреть на нее. Она смешалась и вынуждена была опустить глаза перед этим нахальным посетителем.

— Нет, мисс, — ответил он наконец, — мне не к спеху повидаться с ним. Ваш дом мне рекомендовали как место, где я мог бы поселиться. Я полагал, что он мне подойдет, а теперь убедился, что не ошибся.

— Быстро же вы принимаете решения, — с улыбкой заметила она.

— Любой, у кого есть глаза, потратил бы не больше времени, — ответил он.

Она рассмеялась комплименту.

— Войдите, сэр, — пригласила она. — Я мисс Этти Шафтер, дочь мистера Шафтера. Моей матери нет в живых, и дом веду я. Вы можете до прихода отца посидеть в гостиной у печки… А вот и он! Так что вы обо всем договоритесь, не откладывая.

По дорожке к дому шел грузный пожилой человек. Макмердо встретил его и объяснил свое дело. Ему дал этот адрес некто Мерфи, который, в свою очередь, получил его еще от кого-то. Старый Шафтер не возражал. Новый жилец принимает все условия, и, похоже, денег у него куры не клюют. Так что сговорились, что за семь долларов в неделю, плата вперед, он получает кров и стол.

Так Макмердо, беглец от правосудия (по собственному признанию), поселился в доме у Шафтеров, и это был первый шаг, повлекший за собой длинный и мрачный ряд событий, которые завершились в далекой заморской стороне.

Глава 2 Мастер ложи

Макмердо был из тех, у которых что задумано, то и сделано. Где бы он ни появлялся, это скоро становилось известно всем. Не прошло и недели, как он сделался в доме Шафтера самым главным постояльцем. Помимо него там жили еще человек десять-двенадцать, но это были скромные десятники или простые приказчики из магазинов, не чета молодому ирландцу. По вечерам, когда все сходились вместе, его шутка всегда была самой быстрой, разговор — самым занимательным, песня — самой красивой. Он был настоящей душой общества и притягивал к себе людей. Но при этом мог вдруг, как тогда в поезде, прийти в бешенство, отчего окружающие смотрели на него с уважением и даже опаской. К тому же не упускал случая выразить презрение служителям закона, чем одних восхищал, а другим внушал тревогу.

Макмердо с первого же дня, не скрывая своего восхищения красотой и изяществом дочери хозяина, дал всем понять, что она завладела его сердцем. Поклонник он был не из робких. Назавтра после приезда он объявил Этти, что любит ее, и в дальнейшем без конца это повторял, какие бы возражения она ни пыталась выдвигать.

— Кто-то другой? — восклицал он в ответ на ее слова. — Тем хуже для этого другого. Пусть поостережется! Неужто я пожертвую счастьем всей моей жизни, моей мечтой из-за какого-то другого человека? Можешь говорить «нет» сколько тебе вздумается, Этти, все равно настанет день, когда ты скажешь «да», а я еще молод, подожду.

Он был опасный ухажер, владевший искусством сладких ирландских речей. И еще было в нем что-то от бывалого человека, посвященного в какие-то тайны, а это всегда возбуждает у женщины интерес, переходящий в конце концов в любовь. Он рассказывал про живописные долины своего родного графства Монахан, про далекий зеленый остров, чьи пологие холмы и сочные луга особенно прекрасны, когда представляешь их себе, находясь среди заснеженных, засыпанных угольной пылью улиц.

Живал он и в больших городах Севера, в Детройте, в лагерях мичиганских лесорубов, наконец в Чикаго, где работал на лесопилке. Дальше шли намеки на какую-то романтическую историю, на какие-то удивительные происшествия в этом огромном городе, настолько необыкновенные и тайные, что о них и рассказывать нельзя. С грустью вспоминал он о вынужденном внезапном отъезде, о бегстве в незнакомый мир, приведшем его в эту сумрачную долину. А Этти слушала, и темные ее глаза блестели состраданием и жалостью, которые быстрее и естественнее всего перерождаются в любовь.

Макмердо устроился на место бухгалтера, ибо был человеком образованным. Служба отнимала у него почти весь день, так что он не нашел еще времени побывать у мастера местной ложи Высокого Ордена Свободных Работников. Но ему напомнили об этом упущении: однажды вечером в салун Шафтера зашел Майк Сканлан, член ложи, с которым он познакомился в поезде. Сканлан, узколицый, низкорослый, чернявый и нервный, был как будто бы рад встрече. После пары стаканов виски он заговорил о цели своего прихода.

— Послушай, Макмердо, — сказал он. — Я запомнил твой адрес и вот решил зайти. Ты, оказывается, до сих пор не явился к мастеру ложи. Почему не идешь к боссу Макгинти?

— Некогда было. Работу искал.

— Для чего другого, может, и некогда, а для него у тебя всегда должно быть время. Ну, знаешь, и глупец же ты, что не явился в Дом Союза назавтра же после приезда и не внес свое имя в списки! Если вздумаешь пойти против него, то… в общем, нельзя этого, вот и все.

Макмердо слегка удивился.

— Я уже два года член ложи, но первый раз слышу про такие строгие порядки.

— В Чикаго, может, и не такие строгие.

— Но ведь орден-то тот же самый!

— Думаешь?

Сканлан остановил на нем долгий многозначительный взгляд. В нем было что-то зловещее.

— А разве нет?

— Подожди с месяц, сам узнаешь. Слышал, ты потом, когда я сошел, разговаривал с полицейским патрульным?

— А ты откуда узнал?

— Да так, слух прошел. В этом районе все становится известно, и плохое, и хорошее.

— Ну да, верно. Сказал ищейкам, что я о них думаю.

— Богом клянусь, ты Макгинти придешься по вкусу!

— А что, он тоже ненавидит полицию?

Сканлан расхохотался.

— Ступай повидайся с ним, парень, — сказал он, направляясь к выходу. — Не то он не полицию, а тебя возненавидит! Послушайся дружеского совета и отправляйся прямо сейчас.

Случилось так, что в тот же вечер Макмердо получил еще один такой же совет. По-видимому, внимание, которое он оказывал Этти, стало сильнее бросаться в глаза, и ситуация наконец прояснилась для медленно соображающего немца; но как бы то ни было, старый Шафтер поманил к себе молодого человека, привел в отдельную комнатку и без околичностей перешел к сути.

— Мне кажется, мистер, тебе приглянулась моя Этти. Это правда, или я ошибаюсь?

— Да, это правда, — ответил молодой человек.

— Ну так вот, хочу тебе сразу сказать, что из этого ничего не получится. Тебя уже опередили.

— Она говорила.

— И можешь поверить, она говорила правду. А сказала ли она тебе, кто он?

— Нет. Я спрашивал, но она не захотела ответить.

— Ага, еще бы! Негодница! Небось боялась тебя отпугнуть.

— Отпугнуть? Меня? — Макмердо моментально вспыхнул.

— Да, да, приятель! Его испугаться не стыдно. Это сам Тедди Болдуин.

— И кто же он такой, черт побери?

— Главарь «метельщиков».

— «Метельщиков»? Я уже о них слышал. «Метельщики» то, «метельщики» се, только и разговоров, и всегда вполголоса. Чего вы тут все боитесь? Кто они такие, эти «метельщики»?

Хозяин пансиона понизил голос, как и все, кто говорил об этом страшном обществе.

— «Метельщики», — произнес он, — это и есть Высокий Орден Свободных Работников!

Молодой человек удивленно вздернул брови.

— Но я и сам член этого ордена.

— Ты? Я бы никогда не взял тебя постояльцем, если бы знал это, предложи ты мне хоть сто долларов в неделю.

— Чем плох этот орден? Его цели — помощь ближним и установление доброго товарищества. Так написано в уставе.

— Не знаю, может, где-нибудь еще у него и такие цели, но не здесь.

— А что здесь?

— Здесь это общество убийц, вот что.

Макмердо недоверчиво рассмеялся.

— Как ты можешь это доказать? — спросил он.

— А чего тут доказывать? Пятьдесят человек убитых — это не доказательство? Как насчет Милмена и Ван-Шорста, и семейства Николсонов, и старика Хайема, и малыша Билли Джеймса, и всех остальных? Доказывай ему. Разве в этой долине есть хоть один мужчина, хоть одна женщина, которые бы этого не знали?

— Послушай, — строго сказал Макмердо, — я требую, чтобы ты взял свои слова обратно, или же приведи серьезные доказательства. Либо то, либо это — прежде чем я выйду отсюда. Поставь себя на мое место. Я новый человек в этом городе. Я состою членом ордена, за которым не знаю ничего худого. Его дела известны в Соединенных Штатах, и это только добрые дела. Я собираюсь вступить в местную ложу, и вдруг ты мне говоришь, что мой орден и тайное общество убийц под названием «Метельщики» — одно и то же. Я жду извинения или же объяснения, мистер Шафтер.

— Могу только повторить то, что и так знают все, мистер. Боссы ордена и боссы «метельщиков» — одни и те же лица. Не угодишь одним, тебя покарают другие. Нам здесь слишком часто приходилось в этом убеждаться.

— Это все разговоры. Мне нужны доказательства!

— Поживешь тут дольше, получишь сколько угодно доказательств. Хотя я забыл, ты же сам из их числа. И скоро сделаешься таким же, как все они. Но придется тебе искать другое жилище, мистер. Я не могу оставить тебя здесь. Хватит с меня того, что один из этих злодеев приходит сюда и ухаживает за моей Этти, и я не осмеливаюсь выставить его вон. Но чтобы еще и жилец у меня такой был?! Так что ты ночуешь у меня последний раз!

Макмердо одновременно получил отказ от пансиона и был отлучен от любимой девушки. В тот же вечер, застав ее в гостиной одну, он сообщил ей горестную новость.

— Твой отец дал мне сроку до завтрашнего утра, — пожаловался он. — Я бы не стал особенно печалиться, если бы лишился просто комнаты, но дело в том, Этти, что, хотя я знаю тебя только неделю, ты — светоч моей жизни, и жить без тебя я не могу.

— Тише, мистер Макмердо, не говорите так! — оборвала его девушка. — Разве я не сказала, что вы опоздали? За меня сватается другой, и если я и не дала ему согласия тут же выйти за него замуж, то и больше ничьего предложения принять не могу.

— А если бы я был первым, Этти, мог бы я рассчитывать?

Этти закрыла лицо ладонями.

— О, если бы только ты был первым! — всхлипнув, проговорила она.

В тот же миг Макмердо упал перед ней на колени.

— Заклинаю тебя Богом, Этти, ни слова больше об этом! — воскликнул он. — Неужели ты хочешь погубить свою и мою жизнь ради того, чтобы выполнить то обещание? Послушай своего сердца, красавица!

И он сжал ее белую руку своими смуглыми ладонями.

— Скажи, что согласна быть моей, и мы вместе отстоим свое право!

— Но не здесь.

— Здесь, здесь!

— Нет, Джек! — Он уже обнял ее. — Здесь это невозможно. Ты не можешь увезти меня отсюда?

На минуту на лице его отразилась борьба.

— Нет, дорогая, об этом не может быть и речи.

— Но почему нам нельзя уехать?

— Нет, Этти, я не могу уехать.

— Почему?

— Я никогда не смогу смотреть людям в глаза, если буду чувствовать, что был изгнан. Да и чего нам бояться? Разве мы не свободные люди в свободной стране? Раз ты любишь меня, а я тебя, кто посмеет встать между нами?

— Джек, ты не знаешь. Ты слишком недолго здесь пробыл. Ты не знаешь Болдуина. И Макгинти с его «метельщиками».

— Да, не знаю. Но я не боюсь их! — ответил Макмердо. — Мне приходилось жить среди грубых людей, и вместо того, чтобы бояться их, я добивался того, что они боялись меня, всегда, милая моя Этти! Если эти люди, как утверждает твой отец, совершают здесь, в долине, где их отлично знают по именам, преступление за преступлением, почему же никто из них не привлекается к суду? Ответь-ка мне на это, дорогая!

— Да потому, что никто против них не осмеливается свидетельствовать. Ему потом и месяца не прожить. И еще потому, что всегда найдется кто-нибудь, кто будет утверждать, что обвиняемый в это время находился за тридевять земель от места преступления. Неужели ты об этом не читал, Джек? Я думала, про здешнее положение пишут все газеты Америки.

— Кое-что читал, не спорю. Но думал, это просто так, больше сочиняют. Может, у этих людей есть причина для таких действий? Может, они — жертвы несправедливости и не имеют другого способа постоять за себя?

— Ради бога, Джек, я не могу это слышать! Точно так говорит и он.

— Болдуин? Он именно так рассуждает?

— Да. И потому он мне так отвратителен. Ах, Джек, теперь я могу сказать тебе правду. Я его терпеть не могу, но и боюсь. Боюсь за себя, а еще больше за отца. Знаю, с нами случится большая беда, вздумай я отказать ему. Вот почему я стараюсь держать его на отдалении полуобещаниями. Но если бы ты согласился уехать со мной отсюда, мы бы захватили с собой отца и жили бы до скончания века свободные от власти этих дурных людей.

Снова на лице Макмердо отразилась борьба, и снова он остался тверд, как гранит.

— Ни малейшего вреда не случится с тобой, Этти, ни с тобой, ни с твоим отцом. А что до дурных людей, вдруг ты решишь, что я такой же, как они, если не хуже?

— Нет, нет, Джек! Тебе я во всем доверяю.

Макмердо горько рассмеялся.

— Боже милосердный! А ведь ты меня совсем не знаешь! Ты, чистая душа, даже представить себе не можешь, что сейчас творится у меня в душе. Но смотри-ка, кто это пришел?

Дверь распахнулась, и вразвалку, по-хозяйски в салун вошел молодой парень, красивый, развязный, одного примерно возраста и роста с Макмердо. Из-под широкополой черной фетровой шляпы, которую он, входя, даже не потрудился снять, на красивом лице с орлиным носом свирепо и властно сверкнули ледяные глаза, устремленные на сидящую у печи пару.

Этти всполошилась, вскочила.

— Рада видеть вас, мистер Болдуин, — проговорила она. — Вы нынче раньше, чем мы ожидали. Проходите и присаживайтесь.

Болдуин, уставя руки в боки, разглядывал Макмердо.

— Кто такой? — буркнул он.

— Это мой друг, мистер Болдуин, наш новый постоялец. Мистер Макмердо, позвольте вам представить мистера Болдуина.

Мужчины хмуро кивнули друг другу.

— Возможно, мисс Этти говорила вам о наших с ней отношениях? — сказал Болдуин.

— Я так понял, что никаких отношений между вами нет.

— Вы так поняли? Теперь, может быть, поймете иначе. Я сообщаю вам, эта барышня — моя, а вам представляется возможность убедиться, что сейчас прекрасная погода для прогулки.

— Благодарю, но у меня нет настроения сейчас гулять.

— Нет настроения? — В злобных глазах Болдуина зажегся огонек бешенства. — Может, вы в настроении подраться, мистер Постоялец?

— А вот это пожалуйста! — вскочил на ноги Макмердо. — С превеликим удовольствием.

— Ради бога, Джек! О, ради всего святого! — в отчаянии воскликнула бедная Этти. — О, Джек, Джек! Он тебя изувечит!

— Ах, он, оказывается, уже Джек? — Болдуин выругался. — Вот до чего дошло!

— Тед, умоляю, не сердись! Ради меня, Тед, если ты меня хоть когда-нибудь любил, прояви благородство и снисхождение!

— Я думаю, Этти, если бы ты ушла и оставила нас самих уладить это дело, мы бы быстро разобрались, — спокойно заметил Макмердо. — А, может быть, вы, мистер Болдуин, согласились бы выйти со мной прогуляться? Погода прекрасная, и поблизости за поворотом есть неплохая открытая площадка.

— Я разделаюсь с тобой, не замарав рук, — отозвался его противник. — Ты еще пожалеешь, что переступил этот порог!

— Зачем же откладывать?

— Я сам выберу время, мистер. Ты мне не указ. Видал вот это? — Он вдруг отвернул обшлаг и обнажил на руке выше запястья странный знак, похожий на клеймо: круг и в нем треугольник. — Знаешь, что это такое?

— Не знаю и знать не хочу!

— Ничего, узнаешь, за это я ручаюсь. Притом скоро. Возможно, мисс Этти кое-что тебе объяснит. А что до тебя, Этти, ты приползешь ко мне на коленях — слышишь, моя милая? На коленях! И я назначу тебе наказание. Что посеяла, то и пожнешь, уж я об этом позабочусь!

Свирепо взглянув на девушку, он повернулся на каблуках, и мгновенье спустя за ним с шумом захлопнулась входная дверь. Макмердо и Этти минуту стояли молча. Потом она обвила его шею руками.

— О, Джек, ты такой храбрый! Но все равно, выхода нет, тебе надо бежать! Сегодня же, Джек, до наступления ночи! Это единственная надежда. Не то он явится с другими, чтобы тебя убить, я прочла это в его страшном взгляде. Ты бессилен один против дюжины, да еще за ними босс Макгинти и вся их могущественная ложа!

Макмердо расцепил ее руки, поцеловал ее и бережно усадил обратно в кресло.

— Успокойся, моя красавица, успокойся! Не дрожи и не волнуйся за меня. Я ведь и сам Свободный Работник. Сейчас я пойду и втолкую это твоему отцу. Может, я не лучше их. Так что не делай из меня святого. Может, теперь ты и меня возненавидишь, после того как я тебе признался?

— Возненавидеть тебя, Джек? Никогда, пока я жива! Я слышала, что повсюду в мире не считается зазорным принадлежать к братству Свободных Работников, но только не здесь. За что же я стала бы ненавидеть тебя? Но если ты тоже Свободный Работник, Джек, почему бы тебе не пойти и не заключить союз с боссом Макгинти? Поспеши, Джек, не теряй ни минуты!

— Я и сам так думаю, — сказал ей Макмердо. — Пойду прямо сейчас и все улажу. А ты скажи отцу, что нынче я ночую здесь, а завтра утром съеду.

В салуне у Макгинти всегда было полно народу: здесь любила собираться вся грубая публика города. Простецкие, шутливые замашки Макгинти, которые были на самом деле маской, многое скрывающей от глаз, вызывали у этих людей симпатию. Но они его еще и боялись, боялись и в городе, и во всей тридцатимильной долине Вермиссы, и по обе стороны от перевала, и одного этого страха было довольно, чтобы наполнить народом его салун; ибо никто не отваживался, выказав неуважение, потерять его благосклонность.

К тому же он был большим городским начальником, муниципальным советником и главой комитета по дорожному строительству, избранным на эти должности благодаря голосам головорезов, рассчитывавших на его благодарность. Поборы и налоги в городе были огромные; общественные работы заброшены; отчеты с помощью подкупленных аудиторов подделывались, а перепуганным гражданам оставалось лишь отдавать то, что у них открыто вымогали, и держать язык за зубами из опасения худшего.

Вот каким образом бриллиантовые булавки в галстуке Макгинти год от года становились все огромнее, золотые цепи поперек жилетки — все весомее и сами жилетки — все наряднее. Да и салун его все расширялся, пока не занял чуть ли не всю сторону Центральной площади.

Макмердо распахнул двери салуна и стал пробираться через толпу, сквозь табачный дым и спиртной дух. Салун был ярко освещен, и висящие по стенам большие зеркала в золоченых рамах многократно отражали и усиливали это сияние. За широкой, обитой медью стойкой суетились несколько барменов в белых рубахах, смешивая и подавая напитки теснящимся посетителям. А у конца стойки, привалившись животом и пожевывая торчащую изо рта сигару, стоял крупный, широкоплечий мужчина, который мог быть только самим достославным боссом Макгинти, — эдакий темноликий великан, по самые глаза заросший смоляной бородой и с густой черной гривой до плеч; смуглостью он походил на итальянца, а черные мертвенно-матовые глаза, к тому же еще косящие, придавали ему поистине зловещий вид. В остальном же его наружность — могучий рост, правильные черты и простецкие замашки — вполне соответствовала той шутливой панибратской манере, которую он для себя избрал. Вот, сказал бы всякий при взгляде на него, честный, прямодушный малый, у которого наверняка доброе сердце, как бы ни были грубы и безыскусны его речи. Но когда человек встречал взгляд этих мертвенных черных глаз, такой глубокий и неумолимый, хотелось спрятаться, забиться в угол, ибо возникало ощущение, что перед тобой — само воплощение зла.

Присмотревшись к нему, Макмердо стал спокойно, работая локтями, пробираться туда, где в окружении свиты, раболепно смеявшейся над малейшей шуткой всемогущего босса, стоял Макгинти. Серые глаза молодого гостя бесстрашно глядели навстречу черному взгляду хозяина, уже заприметившего его приближение.

— Что-то, парень, мне твое лицо вроде бы незнакомо.

— Я здесь человек новый, мистер Макгинти.

— Не настолько новый, чтобы не знать, как правильно ко мне обращаться.

— Это советник Макгинти, молодой человек, — услужливо подсказал голос из толпы.

— Простите, советник. Я незнаком со здешними обычаями. Но мне рекомендовали повидать вас.

— Что ж, вот он я, и ты меня видишь. Ну и как я тебе?

— Пока еще рано судить. Если ваша душа так же велика, как ваше тело, и так же прекрасна, как лицо, то лучшего и желать не приходится, — ответил Макмердо.

— Ах ты черт! Ишь как его ирландский язык хорошо подвешен! — воскликнул хозяин, еще не решивший, то ли посмеяться вместе с дерзким гостем, то ли изобразить оскорбленное достоинство. — Стало быть, мою внешность ты одобряешь?

— Ясное дело, — ответил Макмердо.

— И тебе рекомендовали меня повидать?

— Да.

— А кто же это тебе рекомендовал?

— Брат Сканлан из 341-й ложи в Вермиссе. Пью за ваше здоровье, советник, и за наше будущее близкое знакомство.

Он поднес к губам стакан и осушил его.

Макгинти, внимательно за ним наблюдавший, вздернул лохматые черные брови.

— О, вот оно, что, — проговорил он. — Тут надо будет кое в чем удостовериться, мистер…

— Макмердо.

— Н-да, удостовериться, мистер Макмердо; потому что в нашем краю мы не принимаем людей просто так и не всему, что нам говорят, верим. Зайдем сюда на минуту.

Макгинти провел его в комнату за стойкой, где вдоль стен рядами стояли бочки. Он плотно закрыл дверь и уселся на одну из бочек, задумчиво пожевывая сигару и разглядывая гостя своими неприятно-загадочными глазами. Минуты две оба молчали. Макмердо спокойно выдержал его взгляд. Внезапно Макгинти пригнулся, и в руке у него оказался далеко не игрушечный револьвер.

— Слушай меня, шутник, — проговорил он. — Если увижу, что ты с нами игры играешь, тебе не поздоровится.

— Странное приветствие мастера ложи Свободных Работников новоприбывшему брату, — с достоинством произнес Макмердо.

— Последнее тебе надо еще доказать, — отозвался Макгинти. — И моли Бога о спасении, если тебе это не удастся! Где тебя принимали?

— В двадцать девятой ложе, город Чикаго.

— Когда?

— 24 июня 1872 года.

— Кто там мастер?

— Джеймс Х. Скотт.

— Кто районный руководитель?

— Бартоломью Уилсон.

— Гм. Чешешь гладко. Что ты делаешь здесь?

— Работаю, как и вы, только зарабатываю поменьше.

— На ответы ты скор.

— Да, я всегда был скор на слова.

— А на дела?

— Кто близко меня знал, всегда считали меня быстрым на руку.

— Что ж, мы тебя испытаем, и может статься раньше, чем ты думаешь. Что ты слышал о здешней ложе?

— Слышал, что надо быть мужчиной, чтобы вступить в нее.

— Твоя правда, Макмердо. Почему ты уехал из Чикаго?

— На этот вопрос я вам не отвечу!

Макгинти вздернул брови. Он не привык, чтобы с ним так разговаривали, и оживился.

— Почему ты не хочешь отвечать?

— Потому что брат брату не должен лгать.

— Значит, правда такова, что сказать страшно?

— Это уж понимайте как хотите.

— Послушай, парень, не могу же я как мастер ложи принять к нам человека, прошлого которого не знаю.

Макмердо взглянул на него в замешательстве. А потом вынул из внутреннего кармана истертую газетную вырезку.

— А вы не донесете?

— Я оботру руку о твою рожу за такие слова! — вспыхнул Макгинти.

— Вы правы, советник, — смиренно признал Макмердо. — Приношу извинения. Ляпнул, не подумав. Знаю, с вами мне ничего не угрожает. Взгляните на эту вырезку.

Макгинти скользнул глазами по заметке, где сообщалось, что в первую неделю 1874 года в салуне «Озерный» на Маркет-стрит, в Чикаго, был застрелен некий Джонас Пинто.

— Твоя работа? — уточнил он, возвращая газетный листок.

Макмердо кивнул.

— За что же ты его?

— Я помогал дяде Сэму чеканить доллары. Может быть, в моих золото было не такой высокой пробы, как у него, но вид они имели такой же и изготавливать их было дешевле. А этот тип Пинто помогал мне их толкать…

— Толкать?

— Да, запускать в обращение. А потом заявил, что донесет на меня. Может, он и донес, не знаю, я не стал дожидаться, что будет, просто застрелил его и подался в угольные края.

— Почему в угольные?

— Читал в газетах, что там не особенно смотрят, кто да что.

Макгинти рассмеялся.

— Так ты чеканил фальшивую монету, убил человека, а потом приезжаешь сюда и думаешь, что тебе будут рады?

— Да, думаю, что будут, — подтвердил Макмердо.

— Что ж, ты далеко пойдешь. Скажи-ка, ты и теперь можешь нашлепать долларов?

Макмердо вынул из кармана горсть монет.

— Эти филадельфийский монетный двор не прошли, — похвастал он.

— Ну да? — На своей большой и волосатой ладони Макгинти поднял монеты к лампе. — Ей-богу, не видно подделки. Похоже, ты будешь у нас ценным собратом! Нам не помешает парочка таких ребят, брат Макмердо. А то иначе нас быстро прижмут к стенке, если сами не навалимся на тех, кто на нас давит.

— Готов навалиться вместе со всеми.

— Вижу, ты не из пугливых, не сдрейфил, когда я наставил на тебя пушку.

— Опасность грозила не мне.

— А кому же?

— Вам, советник. — Макмердо достал из бокового кармана своей тужурки взведенный револьвер. — Я все время держал вас на мушке. Думаю, мой выстрел не отстал бы от вашего.

— Ну и ну! — Макгинти покраснел от злости, но потом разразился хохотом. — Ей-богу, давно у нас не появлялись такие лихие молодчики. Наша ложа, похоже, еще будет гордиться тобой… А тебе какого черта здесь надо? Пяти минут не могу поговорить с джентльменом с глазу на глаз, тут же лезут!

В дверях топтался смущенный бармен.

— Прошу меня простить, советник, но там пришел Тед Болдуин. Говорит, ему срочно необходимо вас видеть.

Сообщение это было излишним, ибо из-за плеча слуги уже высунулось свирепое лицо самого Болдуина. Он оттолкнул растерянного бармена и захлопнул у того перед носом дверь.

— Значит, вот оно как? — Он бросил на Макмердо яростный взгляд. — Ты, стало быть, опередил меня? Советник, мне надо сказать вам пару слов насчет этого типа.

— Вот и говори при мне! — крикнул ему Макмердо.

— Я буду говорить когда мне удобно и при ком захочу.

— Ай-ай-ай, — произнес Макгинти, вставая с бочки. — Куда же это годится? К нам явился новый брат. Разве так полагается его привечать, а, Болдуин? Протяни руку и давайте миритесь.

— Ни за что! — взревел Болдуин.

— Я предлагал ему драться, если он считает, что я нанес ему обиду, — сказал Макмердо. — Готов на кулаках, а не хочет на кулаках, согласен на любые другие условия. Предоставляю вам, советник, рассудить нас, как и положено мастеру ложи.

— А что же между вами?

— Юная леди, которая вправе выбирать.

— Нет, не вправе!

— Между двумя членами ложи, полагаю, она имеет право выбора, — вынес решение босс.

— Значит, вот каков ваш суд?

— Да, Тед Болдуин, таков мой суд, — повторил Макгинти грозно. — Не думаешь ли ты его оспорить?

— Вы готовы предать того, кто стоял за вас пять лет, ради чужака, которого видите первый раз в жизни? Джек Макгинти, мастер ложи — звание не пожизненное, и, клянусь Богом, когда придет срок нового голосования…

Как тигр набросился советник на Болдуина. Огромная ручища сомкнулась у того на горле и повалила злосчастного на бочки. Охваченный бешенством, Макгинти совсем задушил бы его, если бы не вмешался Макмердо.

— Спокойнее, советник, бога ради, спокойнее, не надо так! — произнес он, оттаскивая разъяренного босса.

Макгинти разжал пальцы, и Болдуин, потрясенный, судорожно хватая ртом воздух и весь содрогаясь, как человек, только что заглянувший в глаза смерти, приподнялся и сел на бочке.

— Ты уже давно напрашивался на это, Тед Болдуин, вот и получил! — крикнул Макгинти. Его широкая грудь вздымалась и опадала. — Уж не возомнил ли ты, что если меня не выберут мастером, место достанется тебе? Там посмотрим, это ложе решать. А пока я здесь главный, никому не позволю поднимать голос против меня и оспаривать мой суд.

— Я не против вас, — прохрипел Болдуин, ощупывая шею.

— Ну и ладненько! — воскликнул босс весело и по-свойски, как ни в чем не бывало. — Мы опять добрые друзья, и дело с концом.

Он снял с полки бутылку шампанского.

— Предлагаю тост примирения, принятый в нашей ложе, — продолжал он, разливая вино в три высоких стакана. После этого, как вы знаете, все обиды забываются. Итак, левую руку мне на шею, Тед Болдуин, и я спрашиваю тебя: в чем обида, сэр?

— Тучи собрались, — отозвался Болдуин.

— Но они всегда расходятся.

— И в том я клянусь!

Они осушили свои стаканы, и та же церемония была повторена между Болдуином и Макмердо.

— Ну вот, — проговорил Макгинти, потирая руки. — Вражда забыта. Кто вспомянет, с тем разберется ложа, а у нас с этим делом строго, брат Болдуин знает, и ты тоже, брат Макмердо, живо в этом убедишься, если вздумаешь лезть на рожон.

— Да нет, я не из таких, — ответил Макмердо и протянул руку Болдуину. — Я скор на ссору, но скор и на примирение. Говорят, это все моя горячая ирландская кровь. Что прошло, то забыто, я больше зла на тебя не держу.

Болдуину ничего не оставалось, как пожать протянутую руку, уж слишком грозен был взгляд босса. Но по хмурому выражению его лица было видно, как мало подействовали на него мирные слова Макмердо.

Советник хлопнул того и другого по плечу.

— Эх! — воскликнул он. — Уж эти мне барышни! Надо же, из-за одной и той же юбки повздорили двое моих парней! Вот незадача, черт подери. Но тут уж пусть сама красотка решает, в обязанности мастера ложи, слава богу, это не входит. У нас и без женщин забот выше головы. Ты принимаешься в ложу 341, брат Макмердо. У нас свои обычаи, отличные от чикагских. В субботу вечером мы устраиваем сходку, приходи, и о тебе узнает вся долина.

Глава 3 Вермисса, ложа 341

На следующий день после всех этих событий Макмердо перебрался от старого Джейкоба Шафтера в дом вдовы Макнамары на самой окраине города. Тогда же в Вермиссу по своим делам переехал Сканлан, с которым они познакомились еще в поезде, и они поселились вместе. Больше жильцов в доме не было, а хозяйка, добродушная старуха-ирландка, не докучала им своим вниманием; так что они получили свободу слова и дела, так высоко ценимую теми, у кого есть общие секреты.

Шафтер настолько смилостивился, что позволил Макмердо когда угодно приходить есть в его салун, и отношения его с Этти вовсе не были прерваны, а наоборот становились все теснее и ближе с каждым днем.

На новом месте Макмердо чувствовал себя настолько в безопасности, что решился достать и установить свой монетный чекан и под страшной клятвой о неразглашении показал его кое-кому из собратьев по ложе. Каждый из гостей уносил в кармане образцы фальшивых монет, так умело подделанных, что сбывать их было легче легкого. Собратья не переставали дивиться, почему, владея таким искусством, Макмердо не гнушался обыкновенной работы; но всякому, кто задавал подобный вопрос, он объяснял, что отсутствие законного заработка очень скоро привлекло бы к нему внимание полиции.

Впрочем, один полицейский все-таки напал на его след, но по воле случая это принесло молодому авантюристу гораздо больше пользы, чем вреда. Макмердо почти каждый вечер бывал в салуне Макгинти, не упускал случая поближе познакомиться с «ребятами» — так шутливо называли друг дружку члены банды, державшей в страхе город. Лихие ухватки и бесстрашные речи завоевали ему общую любовь, а отточенное мастерство, с которым он однажды отделал кулаками противника во время общей свалки в баре, внушили этой грубой публике глубокое к нему уважение. Но вскоре он вознесся в их глазах еще выше.

Однажды поздно вечером, когда в салун набилось полно народу, открылась дверь, и вошел человек в темно-синем мундире и фуражке — шахтовый полицейский. Это специальное подразделение стражей порядка, которое совместно содержали железнодорожные власти и владельцы шахт в помощь муниципальной полиции, совершенно беспомощной перед организованным бандитизмом, терроризировавшим весь район. При его появлении все примолкли; на вошедшего со всех сторон устремились любопытные взгляды. Но в Соединенных Штатах кое-где отношения между преступниками и полицией весьма своеобразны, и сам Макгинти, стоящий за прилавком, не выказал ни малейшего удивления тем, что у него в салуне объявился такой клиент.

— Мне неразбавленного виски, на улице лютый холод, — сказал полицейский. — Мы, кажется, до сих пор не встречались, советник?

— Вы, стало быть, новый капитан? — откликнулся Макгинти.

— Я самый. Мы надеемся, что вы, советник, и другие видные горожане помогут нам в деле поддержания закона и порядка в этом городе. Капитан Марвин мое прозвание.

— Мы бы лучше управились без вашего вмешательства, капитан Марвин, — холодно отозвался Макгинти. — У нас в городе есть своя полиция, и в привозном товаре никто не нуждается. Вы ведь просто платное орудие капиталистов, вас наняли бить дубинками и расстреливать из ружей ваших неимущих сограждан.

— Ну, ну, не будем спорить, — добродушно ответил полицейский. — Полагаю, каждый исполняет свой долг, как его понимает.

Он осушил свой стакан и, собравшись уходить, повернулся к дверям, но тут заметил Макмердо, который, насупившись, стоял неподалеку.

— А, привет! — воскликнул капитан Марвин. — Старый знакомый!

Макмердо попятился.

— Я никогда не был в дружбе ни с тобой, ни с каким другим чертовым фараоном, — процедил он сквозь зубы.

— Знакомый — не всегда друг, — ухмыльнулся полицейский капитан. — Но ты — Джек Макмердо из Чикаго, ты ведь не будешь этого отрицать.

Макмердо пожал плечами.

— Я и не отрицаю. Уж не воображаешь ли ты, что я стыжусь своего имени?

— Возможно, на то у тебя есть причина.

— Ты на что намекаешь? — прорычал Макмердо, сжав кулаки.

— Ну, ну, Джек, меня на горло не возьмешь. Я работал в чикагской полиции до того, как попал в этот угольный погреб. И чикагского мошенника узнаю с первого взгляда.

У Макмердо вытянулось лицо.

— Неужто ты тот самый Марвин из чикагского централа?

— Я самый. Тедди Марвин к вашим услугам. Мы там не забыли, как был застрелен Джонас Пинто.

— Я в него не стрелял.

— Не стрелял? Надежные показания незаинтересованного свидетеля, а? Во всяком случае, его смерть пришлась тебе очень кстати, иначе бы тебя упекли за фальшивую монету. Ну да ладно, кто старое помянет… Между нами говоря (это я тебе сообщаю не по долгу службы), собрать против тебя доказательств не удалось, так что можешь хоть завтра возвращаться в Чикаго.

— Мне и здесь хорошо.

— Дело твое. Я тебе намекнул, а ты будешь неблагодарный пес, если не скажешь за это спасибо.

— Что ж, думаю, ты говоришь по доброте душевной, так что спасибо, — не слишком любезно отозвался Макмердо.

— От меня никто слова не услышит, пока я буду знать, что ты живешь честно, — сказал капитан. — Но, клянусь Богом, если ты опять свернешь с прямого пути, тут уж не взыщи! Ну, доброй тебе ночи. И доброй ночи вам, советник.

Полицейский покинул салун, но он успел создать образ героя. О подвигах Макмердо в далеком Чикаго ходили в Вермиссе слухи и раньше. Сам он на все вопросы с улыбкой отмалчивался, как человек, не рвущийся к славе. Но теперь то, о чем шептались, получило официальное подтверждение. Завсегдатаи бара столпились вокруг, чтобы пожать ему руку. Отныне он стал своим в их среде. Он умел пить не пьянея; но в тот вечер, не окажись друг Сканлан поблизости, чтобы довести его до дому, ночевать бы герою, с которым каждый непременно хотел выпить, под стойкой.

В субботу вечером Макмердо был представлен ложе. Он рассчитывал, что его примут сразу, без лишних церемоний, поскольку он уже прошел инициацию в Чикаго, но не тут-то было: в Вермиссе были свои правила, которыми здесь очень гордились, и каждый вновь поступающий обязан был пройти через определенный обряд. Собрание происходило в просторном помещении Дома Союза, специально предназначенном для этих целей. Здесь расположились около шестидесяти членов ложи; но это были далеко не все Свободные Работники Вермиссы, потому что в долине имелись и другие ложи по ту сторону перевала, и на серьезное дело из любой из них отбирались люди, так что преступление совершали не местные, а посторонние. В общей сложности по всему угледобывающему району их было разбросано не менее пятисот.

Собравшиеся расселись в пустом зале за длинным столом. Рядом стоял второй стол, уставленный бутылками и стаканами, и кое-кто из сидящих уже озирался на них в предвкушении выпивки. Макгинти восседал на почетном месте. На голове у него, едва прикрывая всклокоченные черные кудри, была плоская шапочка из черного бархата; с плеч свисал лиловый шарф, наподобие епитрахили, так что он был похож на жреца, свершающего некий дьявольский ритуал. По правую и по левую руку от него расположились братья, занимающие в ложе более или менее высокие должности, среди них виднелось жестокое красивое лицо Теда Болдуина. На каждом был либо шарф, либо бляха — знак той или иной должности.

В основном это были люди в годах, но имелись и юнцы от восемнадцати до двадцати пяти лет, умелые и всегда готовые выполнить приказания командиров. В чертах старших уже отчетливо проявилось их свирепое звериное нутро; но, глядя на открытые молодые лица рядовых членов ложи, трудно было представить, что видишь, в сущности, беспощадных убийц с исковерканными душами, что здесь гордятся своим кровавым искусством и с глубоким почтением взирают на того, кто славится как специалист по «чистой работе», так у них это называлось.

У этих страшных людей почиталось доблестью и заслугой вызваться на дело против кого-то, кто в жизни не причинил им ничего худого, кого они подчас до того и в глаза не видели. Совершив преступление, они пускались в спор, чей именно удар оказался смертельным, и, веселясь и веселя остальных, изображали предсмертные вопли и корчи жертвы.

Поначалу такие дела творились под покровом некоторой тайны, но к тому времени, к которому относится данный рассказ, все цинично проделывалось в открытую, так как закон перед ними оказался бессилен: во-первых, никто не отваживался свидетельствовать против них в суде; во-вторых, к их услугам имелось сколько угодно верных людей, готовых показать все, что им ни потребуется; и в-третьих, в их распоряжении был полный сундук денег, откуда можно было черпать средства для оплаты лучших адвокатов в стране. За десять долгих лет торжества беззакония не был вынесен ни один обвинительный приговор, и единственную опасность для этих убийц представляли только сами жертвы, которым нет-нет да удавалось даже в неравной схватке оставить кровавый след на теле кого-нибудь из нападавших.

Макмердо предупредили, что ему предстоит пройти испытания. Но в чем они будут состоять, никто не объяснил. И вот теперь двое дюжих парней ввели его в прихожую. За дощатой перегородкой раздавались голоса собравшихся. Раз или два он уловил свое имя — очевидно, обсуждалась его кандидатура. Наконец, из зала в прихожую вышел страж с золотой и зеленой лентами через плечо.

— Мастер ложи распорядился, чтобы ему связали руки, завязали глаза и ввели, — объявил он.

Втроем они сняли с него сюртук и, закатав рукав рубахи на правой руке, связали руки выше локтей. На голову надели колпак из черной материи, закрывший всю верхнюю половину лица так, чтобы ему ничего не было видно. В таком виде его ввели в зал собрания.

Под колпаком было темно и душно. Слышались какие-то шорохи и голоса. Потом, словно издалека, раздался голос Макгинти:

— Джон Макмердо, ты уже являешься членом древнего Ордена Свободных Работников?

Он слегка поклонился.

— Твоя ложа — номер 29, Чикаго?

Он опять поклонился.

— Темные ночи неприютны, — произнес голос.

— Да, для приезжего в чужой стороне, — отозвался он.

— Тучи собираются.

— Да, близится гроза.

— Ну как, братья, вы удовлетворены? — послышался вопрос мастера ложи.

Раздался общий гул согласия.

— Мы видим, брат, по твоим знакам и отзывам, что ты один из нас, — сказал Макгинти. — Но да будет тебе известно, что в этом графстве и в других графствах в здешнем краю имеются свои правила и свои обязанности, поэтому нам требуются надежные люди. Ты готов подвергнуться испытаниям?

— Готов.

— Храбрый ли ты человек?

— Да.

— Сделай шаг вперед, чтобы доказать это.

При этих словах он почувствовал, как два острия надавили ему на глаза, так что казалось, сделать шаг вперед, значило лишиться обоих глаз. Однако он взял себя в руки и решительно шагнул навстречу опасности. Два острия мгновенно исчезли. Послышался тихий гул одобрения.

— Да, он храбр, — сказал голос. — Ты способен переносить боль?

— Не хуже других, — ответил Макмердо.

— Испытайте его!

Он еле удержался от того, чтобы не заорать: его оголенную правую руку пронзила страшная боль. Он едва не лишился сознания, но прикусил губу, сжал кулаки и не показал виду.

— Могу вытерпеть и больше, — выговорил он.

На этот раз все шумно зааплодировали. Так великолепно у них еще никто не выдерживал вступительного испытания. Его шлепали по спине, сорвали колпак с головы. Он стоял среди поздравляющих, хлопал глазами и улыбался.

— Еще одно, последнее слово, брат Макмердо, — сказал Макгинти. — Ты уже дал клятву хранить тайну и верность, понимаешь ли ты, что расплата за ее нарушение — неотвратимая и немедленная смерть?

— Да, — ответил Макмердо.

— И ты принимаешь власть того, кто будет над тобой мастером, что бы ни случилось?

— Да.

— Тогда от имени ложи 341 в Вермиссе я приветствую тебя и приглашаю разделить ее привилегии. Вино на стол, брат Сканлан, и выпьем за нашего достойного брата!

Новому брату вернули сюртук, но прежде чем надеть его, он осмотрел свою правую руку, причинявшую ему сильную боль. На коже выше запястья горел круг и в нем треугольник — след, прожженный железным клеймом. Кое-кто из соседей по столу завернули рукава и показали ему такие же клейма.

— Оно есть у нас у всех, — сказал один. — Но не все выказали такую стойкость, как ты, когда его получали.

— Пустяки, — отмахнулся Макмердо; но на самом деле рука страшно болела.

Когда было выпито вино по случаю приема нового члена, приступили к насущным делам ложи. Макмердо, знакомый только с простыми чикагскими делами, слушал, развесив уши и испытывая глубокое изумление, которое он старался не показывать.

— Первый пункт в повестке, — начал Макгинти. — Читаем письмо от мастера Уиндла из графства Мертон, ложа 249. Вот что он пишет: «Дорогой сэр! Надо кое-что предпринять с Эндрю Рэем из компании ▒Рэй и Стермаш, местные шахтовладельцы’. Ваша ложа, как помнится, задолжала нам услугу за услугу, ведь к вам прошлой осенью были направлены два брата по делу участкового полицейского. Пришлите двоих крепких ребят, пусть доложатся казначею нашей ложи Хиггинсу, адрес которого вам известен. Он укажет, когда приступать и где. Ваш брат по свободе Дж. У. Уиндл, М. Л. О. Св. Р.». Уиндл ни разу не отказывал нам, если мы просили прислать одного-двух человек, так что и нам не пристало отказывать ему в просьбе. — Макгинти умолк и обвел помещение тусклыми злыми глазами. — Ну, кто вызовется на это дело?

Подняли руки несколько парней. Мастер ложи оглядел всех, одобрительно ухмыляясь.

— Ты пойдешь, Тигр Кормак. Если управишься так же ловко, как прошлый раз, будешь молодцом. И ты, Уилсон.

— У меня нет револьвера, — пожаловался доброволец, совсем еще зеленый юнец.

— Это твой первый выход, верно? Рано или поздно каждому надо принять крещение кровью. Славное будет начало. Ну а револьвер тебя дожидается. На место вам следует явиться в понедельник, времени будет достаточно. А по возвращении вас ждет самый горячий прием.

— А вознаграждение на этот раз полагается? — спросил Кормак, темнолицый, грубый парень, получивший за зверский нрав прозвище Тигр.

— Вознаграждение ни при чем, — ответил Макгинти. — Это дело чести, и, может быть, когда вернешься, на дне общего ящика найдется несколько лишних долларов.

— А в чем он виновен, этот человек? — задал вопрос юный Уилсон.

— Ну, это уж не твоего ума дело — интересоваться, в чем он виновен. Его приговорили в 249-й ложе. А нас это не касается. От нас, раз они просят, требуется только привести приговор в исполнение. И кстати сказать, на той неделе к нам прибудут двое из мертонской ложи, чтобы обделать одно дельце в наших местах.

— Кто такие? — поинтересовался один из присутствующих.

— Лучше не знать. Кто ничего не знает, тот и показать ничего не сможет, и никакого вреда из этого не произойдет. Но люди они надежные и работу, коли берутся, делают чисто.

— Давно пора! — воскликнул Тед Болдуин. — Тут народ совсем от рук отбился. Вот только на прошлой неделе десятник Блейкер рассчитал троих наших людей. Он давно напрашивается и теперь получит по заслугам.

— Получит — что? — шепотом осведомился у соседа Макмердо.

— Как что? Заряд дроби! — расхохотался тот. — Нравятся тебе, брат, наши методы?

Криминальная душа Макмердо уже прониклась духом этого подлого сборища, членом которого он теперь стал.

— Нравятся вполне, — ответил он. — Подходящие методы для человека с характером.

Кое-кто из сидевших поблизости, услышав эти слова, громко выразил одобрение.

— В чем дело? — крикнул черногривый мастер ложи с другого конца стола.

— Да вот, наш новый брат, сэр, одобряет наши методы.

Макмердо тут же вскочил и провозгласил:

— Хочу сказать, достопочтенный мастер, если потребуется исполнитель, я почел бы за честь быть избранным для дела!

Все радостно загудели.

— Выдвигаю предложение, — произнес сидевший рядом с председателем секретарь Харрауэй, похожий на сивобородого стервятника, — чтобы брат Макмердо повременил, покуда ложа не сочтет нужным прибегнуть к его услугам.

— Ну да, я это и говорю: отдаю себя в ваши руки, — отозвался Макмердо.

— Твой срок придет, брат, — сказал ему председатель. — Мы взяли тебя на заметку как добровольца и верим, что ты еще отличишься в наших краях. У нас тут есть одно небольшое дельце, и ты можешь принять в нем участие, коль будет охота.

— Я лучше подожду чего-нибудь посерьезнее.

— Ну, все равно, можешь прийти к ночи, посмотришь своими глазами, за что мы стоим. Об этом позже. А пока, — он заглянул в повестку дня, — собрание еще должно обсудить два или три пункта. Во-первых, вопрос к казначею: что у нас на банковском счете? Надо назначить пенсию вдове Карнауэя. Он погиб, выполняя работу для ложи, и наша обязанность позаботиться о том, чтобы вдова не испытывала нужды.

— Джим получил пулю в лоб месяц назад при попытке убить Честера Уилкокса в поселке Марли-Крик, — пояснил Макмердо сосед.

— В настоящее время на счете сумма немалая, — доложил казначей, заглядывая в банковскую книжку. — Фирмы не скупились на взносы. «Макс Линдер и К^о» выплатили пять сотен за то, чтобы их оставили в покое. «Братья Уокеры» прислали сотню, но я взял на себя смелость вернуть ее назад и потребовать пятьсот. Если до среды ответа не будет, у них может выйти из строя подъемный механизм. В прошлом году нам пришлось спалить их дробилку, чтобы они заговорили по-другому. Внесла ежегодный взнос Западная угольная компания. Так что у нас на руках сейчас достаточно, чтобы расплатиться по всем обязательствам.

— А как насчет Арчи Суиндона? — спросил кто-то.

— Этот продал дело и покинул наши края. Оставил записку, старая скотина, что лучше свободным мести улицы в Нью-Йорке, чем владеть шахтой под властью банды вымогателей. Пусть благодарит Бога, что успел смыться, прежде чем мы получили эту записку. Надо думать, в эту долину он больше носа не сунет.

С противоположного председательскому конца стола поднялся пожилой бритый мужчина с добрым лицом и широким лбом.

— Мистер казначей, — обратился он к докладчику, — можно спросить? Кто приобрел собственность этого человека, которого мы заставили покинуть здешние места?

— Да, брат Моррис. Она была куплена Железнодорожной компанией штата и графства Мертон.

— А кто купил шахты Тодмена и шахты Ли, попавшие на рынок таким же образом в прошлом году?

— Та же компания, брат Моррис.

— А кем приобретены чугуноплавильные заводы Мэнсона, Шумана, Ван Деера и Атвуда, которые тоже были вынуждены закрыть свои предприятия в последние годы?

— Эти заводы были скуплены Вест-Гилмертонской компанией «Дженерал Майнинг компани».

— Я не понимаю, брат Моррис, — вмешался председатель, — какое нам дело, кто их купил, ведь из здешних краев они их не вывезут?

— Со всем моим уважением позвольте заметить, досточтимый мастер ложи, думаю, для нас это имеет большое значение. Вот уже десять долгих лет мы постепенно выживаем отсюда мелких предпринимателей. И каков результат? Их сменяют крупные компании, вроде Железнодорожной или «Дженерал айрон», чьи директора живут в Нью-Йорке или Филадельфии и недоступны нашим угрозам. Мы, правда, можем собирать дань с местных управляющих, но это приведет только к тому, что их отзовут и взамен пришлют других. Кроме того, мы ставим себя в опасное положение. Люди маленькие не могут причинить нам вреда, у них нет на это ни денег, ни влияния. Если мы не будем выдаивать их досуха, они останутся в нашей власти. Но стоит этим компаниям-гигантам раскусить, что мы мешаем им получать законные доходы, и они не пожалеют ни денег, ни усилий, чтобы выследить нас и привлечь к суду.

После этой зловещей речи за столом воцарилась тишина, собравшиеся испуганно переглядывались. Члены ложи ощущали себя такими всемогущими и неуязвимыми, что мысль о возможной расплате просто не приходила им в голову. Теперь же похолодели все, включая самых безрассудных.

— Мое мнение, — продолжал оратор, — нам следует уменьшить давление на малых предпринимателей, ибо в тот день, когда будет изгнан последний из них, могуществу нашей организации придет конец.

Неприятные истины никого не радуют. Моррис сел. Раздались сердитые возгласы. И тут с нахмуренным челом поднялся Макгинти.

— Брат Моррис, — произнес он, — ты всегда брюзжишь и каркаешь. До тех пор пока члены этой ложи стоят друг за друга, нет такой силы в Соединенных Штатах, которая бы нас одолела. Разве мало было судебных процессов, когда мы могли в этом убедиться? Думаю, что крупные компании тоже придут к выводу, что выгоднее платить, чем драться. Ну а теперь, братья, — он снял черную шапочку и шарф, — вопросы на сегодня исчерпаны, осталось только одно маленькое дельце, о котором успеется, когда будем расходиться. Настало время гармонии и братских возлияний.

Странно устроен человек. В зале сидели люди, для которых убийство — привычное дело, которые без тени сожаления лишали жизни ничем перед ними не провинившегося отца семьи, не задумываясь о судьбе бедной вдовы и малых деток, — и тем не менее, слыша горестную, заунывную песню, они были способны проливать слезы. У Макмердо был неплохой тенор, он уже и так завоевал расположение ложи, но теперь он потряс души братьев балладами «Я жду у калитки, Мэри» и «На берегу Аллан-реки», и все прониклись к нему безоговорочной симпатией.

Так вышло, что новичок в первый же вечер стал одним из самых популярных членов ложи, которому будущее сулило славную карьеру и высокие посты. Однако, чтобы добиться видного положения в ложе, одного всеобщего расположения было мало, требовалось еще кое-что, в чем ему пришлось убедиться прежде, чем окончился вечер. Бутылка с виски несколько раз обошла братьев по кругу, народ разгорячился и был готов на все, когда мастер ложи снова встал и обратился к присутствующим с еще одной речью.

— Ребята, — сказал он, — в нашем городе есть один человек, который давно напрашивается, чтобы его научили хорошим манерам, и сделать это должны вы. Я имею в виду Джеймса Стейнджера из «Вестника». Опять он разинул на нас пасть, читали?

В подтверждение поднялся гул голосов, кто-то выругался. Макгинти вынул из жилетного кармана листок.

— «Закон и порядок», вот как он озаглавил свое сочинение. «В краю угля и железа правит страх. Прошло двенадцать лет с тех пор, как первые убийства показали нам, что в нашем городе орудует преступная организация. С того времени злодеяния не прекращались, а только умножались, пока не достигли такого размаха, что мы стали позорищем цивилизованного мира. Неужели для этого наша великая страна зовет к себе чужеземцев, спасающихся от европейского деспотизма? Чтобы они здесь стали сами тиранить людей, давших им приют, чтобы беззаконие и терроризм воцарились под священной сенью звездного флага свободы и чтобы здесь установился такой же режим, как в какой-нибудь умирающей восточной монархии? Люди эти нам известны. Организация их имеет официальный общественный статус. Доколе же мы будем ее терпеть? Неужели нам всю жизнь…» Ну и так далее, довольно слушать эту мерзость! — Председатель швырнул газету на стол. — Вот как он о нас пишет! Я спрашиваю вас, что мы ему ответим?

— Убьем его! — раздался хор свирепых голосов.

— Я протестую, — произнес брат Моррис, человек с бритым лицом и широким лбом. — Говорю вам, братья, мы слишком жестоко правим в этой долине, еще немного, и люди объединятся для самозащиты, чтобы нас уничтожить. Джеймс Стейнджер — старый человек, почитаемый и в городе, и в районе. Его газета отстаивает интересы всех уважаемых жителей Вермиссы. Если этот человек будет убит, по всему штату поднимется возмущение, и дело кончится нашей гибелью.

— И как же это они навлекут на нас гибель, мистер Мое-Дело-Сторона? — крикнул ему Макгинти. — Кто это сделает? Полиция? Так ведь половина полицейских у нас на содержании, а вторая половина перед нами трепещет. Или, может быть, присяжные заседатели и городской судья? Но разве этот способ уже не испробован? И что выходило?

— В городе есть судья Линч, он может взяться за это дело, — сказал брат Моррис.

Его слова были встречены взрывом негодования.

— Да мне довольно пошевелить мизинцем, — возразил Макгинти, — и две сотни людей явятся сюда и очистят город вплоть до самых окраин. — Он вдруг грозно нахмурил свои лохматые черные брови и продолжил громким голосом: — Слушай меня, брат Моррис! Я уже давно к тебе приглядываюсь. Ты не боец и норовишь пригасить боевой пыл в остальных. Смотри, настанет для тебя черный день, когда твое имя появится в повестке нашего схода, и сдается мне, дело к тому идет.

Моррис побледнел как смерть, и, должно быть, колени у него подогнулись, потому что он упал на стул. Дрожащей рукой поднеся ко рту стакан, он сделал несколько глотков, прежде чем смог ответить:

— Приношу извинения, досточтимый мастер ложи, тебе и всем братьям за то, что наговорил лишнего. Я верный член нашей ложи, вы все знаете это, и только беспокойство о благе ложи побудило меня произнести такие тревожные речи. Но я больше доверяю твоему мнению, досточтимый мастер, чем своему собственному, и даю слово, что больше это не повторится, таких речей вы от меня не услышите.

Мастер ложи выслушал эти покаянные слова, и его насупленное чело разгладилось.

— Ну и прекрасно, брат Моррис. Мне и самому было бы жаль, если бы пришлось дать тебе урок. Пока я сижу в этом кресле, наша ложа останется крепко спаянной. А вам, ребята, — обратился он к сидящим за столом, — скажу, что действительно, если Стейнджер получит по заслугам, будет столько шума, что это не в наших интересах. Журналисты такой народ, стоят стеной друг за друга, и все газеты в штате подымут крик, чтобы вызвать сюда войска и полицейские силы. Так что пусть он просто получит серьезное предостережение и прочувствует хорошенько, чем тут пахнет. Берешься это организовать, брат Болдуин?

— А как же! — горячо воскликнул молодой человек.

— Сколько тебе понадобится людей?

— Полдюжины да еще двое — стоять на стреме. Пойдешь ты, Гауер, и ты, Мэнсел, и ты, Сканлан, и оба Уиллоуби.

— Я обещал новому брату, что он примет участие, — сказал председатель.

Тед Болдуин бросил взгляд на Макмердо, ясно показывающий, что он ничего не забыл и ничего не простил.

— Пожалуйста, пусть и он идет, если хочет. Этого будет довольно. Чем скорее приступим к делу, тем лучше.

Свободные Работники с шумными возгласами, с гоготом и обрывками песен гурьбой ринулись в бар. Там уже было полно посетителей. А маленький отряд, назначенный на дело, выскользнул наружу и двинулся по улице, однако не вместе, а врассыпную, чтобы не привлекать внимание. Ночь была холодная, на усеянном звездами морозном небе сиял полумесяц. Собрались во дворе большого дома. Окна дома были ярко освещены, между окнами на стене блестели золотые буквы вывески: «Вермисский вестник». Изнутри доносился лязг работающей печатной машины.

— Эй, ты, — обратился Болдуин к Макмердо, — останешься стоять внизу у входа, следи, чтобы обратный путь был свободен. Ты и с тобой Артур Уиллоуби. Остальные — за мной. Не беспокойтесь, ребята, у нас есть десяток свидетелей, что мы сейчас выпиваем в «Юнион-баре».

Была уже почти полночь, на пустынной улице лишь редкий гуляка плелся домой после поздней попойки. Болдуин толкнул дверь редакции, и все побежали вверх по лестнице. Макмердо и еще один «свободный работник» остались сторожить у порога. Сверху послышались крики о помощи, топот, грохот опрокидываемых стульев. На площадку выбежал седоволосый мужчина.

Его тут же схватили, по ступеням к ногам Макмердо скатились очки. Удар, глухой стон. Мужчина упал ничком, полдюжины палок обрушились на его спину. Его длинные ноги дергались под ударами. Потом помощники Болдуина отступились, и только он один с дьявольской ухмылкой продолжал орудовать палкой, норовя угодить редактору по голове, которую тот напрасно пытался прикрыть локтями.

— Ты же его убьешь. Брось палку, — крикнул Макмердо, отталкивая его от лежащего.

Болдуин изумленно оглянулся.

— Ты? Чтоб тебе провалиться! Ты же новенький в ложе — а ну, отойди!

Он замахнулся палкой, но Макмердо выхватил из кармана револьвер.

— Сам отойди! — крикнул он. — Я выстрелю тебе в физиономию, если посмеешь ко мне прикоснуться! А что до ложи, то разве мастер не запретил его убивать? Ты же бьешь так, чтобы убить.

— А что, он правду говорит, — сказал один из «свободных работников».

— Эй! Убегаем! — крикнул тот, кто вместе с Макмердо караулил внизу. — На улице зажигаются окна, и через несколько минут против нас будет весь город.

Действительно, на улице слышались крики, а в нижнем коридоре собралась группа печатников и наборщиков, готовясь вступить в драку. Преступники, бросив на лестничной площадке недвижное тело своей жертвы, кубарем скатились вниз и со всех ног помчались по улице. Очутившись в Доме Союза, одни поспешили смешаться с толпой посетителей и шепотом доложили боссу, что все сошло как нельзя лучше. Другие же, и Макмердо в том числе, свернули в переулки, а затем кружными путями добрались к себе домой.

Глава 4 Долина страха

Проснувшись наутро, Макмердо не мог не вспомнить все подробности своего вступления в 341-ю ложу. Голова болела от избыточных возлияний, клейменая рука воспалилась и распухла. Обладая собственным незаконным источником дохода, Макмердо мог позволить себе иногда не появляться на работе. Без спешки позавтракав, он остался дома и все утро писал длинное письмо другу. Потом развернул газету «Вермисский вестник». Взгляд его упал на специальную колонку, вставленную в последнюю минуту: «Налет на редакцию «Вестника». Главный редактор серьезно пострадал». Дальше следовало краткое изложение событий, которые ему были известны лучше, чем автору заметки. Кончалась она так:

«Теперь дело в руках полиции; однако едва ли можно ожидать, что усилия полицейских увенчаются бóльшим успехом, чем в предыдущих случаях. Кое-кто из налетчиков был опознан, и есть все основания для обвинительного приговора. Но вина за это злодеяние лежит, разумеется, на преступной организации, которая уже давно подчинила себе всю округу и против которой так решительно выступила наша газета. Многочисленные друзья мистера Стейнджера будут рады узнать, что, несмотря на жестокие побои и полученные ранения головы, жизнь его вне опасности».

Ниже сообщалось, что для охраны редакции приглашен полицейский наряд, вооруженный винчестерами.

Макмердо положил газету и попытался раскурить трубку, держа огонь в дрожащей после вчерашних излишеств руке. В это время в дверь постучали, и хозяйка принесла ему записку, только что доставленную с посыльным мальчишкой. Записка была без подписи и содержала всего несколько строк:

«Мне надо поговорить с Вами, но лучше не у Вас дома. Вы найдете меня у мачты на Миллеровом холме. Приходите, если можете, прямо сейчас, у меня имеется сообщение, которое Вам будет важно узнать, а мне важно сообщить».

Удивленный Макмердо прочитал записку два раза подряд и ничего не понял. Кто ее написал и что это значит? Будь она написана женской рукой, он бы мог усмотреть тут начало одной из тех интрижек, которые были хорошо ему знакомы по прошлой жизни. Но писал мужчина, притом образованный. Наконец, после некоторых колебаний, Макмердо принял решение выяснить, в чем дело.

На Миллеровом холме в самом центре города раскинулся городской парк. Летом это было любимое место отдыха горожан, но в зимнюю пору он заброшен и неприютен. С холма открывался широкий вид не только на хаотически раскиданные, закопченные городские строения, но и дальше, на долину с разбросанными там и сям шахтами и заводами, от которых почернели снега на ее склонах, и на обступившие ее с обеих сторон лесистые горы с белыми вершинам.

Макмердо шагал по узкой обсаженной кустами дорожке, которая привела его к заколоченному на зиму ресторану, превращавшемуся летом в центр народного гулянья. Рядом высился флагшток, а под ним стоял человек в надвинутой на лицо шляпе и в пальто с поднятым воротником. Он повернулся навстречу идущему, и Макмердо узнал брата Морриса, который накануне вечером навлек на себя гнев мастера ложи. Они сошлись и обменялись условными знаками.

— Я хотел кое о чем поговорить с вами, мистер Макмердо, — произнес старший, и по его неуверенному тону можно было понять, что дело, о котором он намеревается говорить, очень деликатное. — Спасибо, что вы пришли по моему зову.

— Почему вы не поставили на записке свое имя?

— Из осторожности, мистер. В наше время нельзя предугадать, как что может аукнуться. И неизвестно, кому можно доверять, а кому нет.

— Но собратьям-то по ложе можно доверять.

— Нет, совсем не всегда! — горячо возразил Моррис. — Все, что мы говорим, даже что думаем, становится известно этому субъекту, Макгинти.

— Послушайте, — остановил его Макмердо, — я только накануне вечером, как вам хорошо известно, дал клятву верности мастеру нашей ложи. Вы что же, хотите, чтобы я ее нарушил?

— Если вы так на это смотрите, — сокрушенно проговорил Моррис, — то, значит, я напрасно затруднил вас просьбой встретиться со мной. Весьма сожалею. Плохо наше дело, если два свободных гражданина не могут высказать друг другу то, что думают.

Глядя ему в лицо, Макмердо произнес уже не столь воинственно:

— Я ведь говорил только о себе. Я, как вы знаете, в этих краях человек новый и в здешних делах еще не слишком разбираюсь. Так что не мне судить да рядить, но если вы желаете чем-то поделиться со мной, я с готовностью вас выслушаю.

— А потом донесете боссу Макгинти! — горько усмехнулся Моррис.

— Нет, тут вы ко мне несправедливы! — воскликнул Макмердо. — Сам я верен ложе и об этом сказал вам прямо. Но я был бы жалким подлецом, если бы вздумал повторить кому-нибудь то, что сказано мне доверительно. Дальше меня это никуда не пойдет, хотя предупреждаю, может статься, что ни сочувствия, ни помощи вы от меня не получите.

— Я уже больше не жду ни того, ни другого, — сказал Моррис. — Возможно, я рискую жизнью, говоря с вами. Но как бы ни были вы развращены — а вчера вечером мне показалось, что вы скоро станете не лучше остальных, — но все-таки вы новичок и ваша совесть не успела еще так задубеть, как у этих людей. Вот почему я решил поговорить с вами.

— Ну так говорите.

— Если вы предадите меня, да падет проклятье на вашу голову!

— Я же сказал, что не предам.

— В таком случае хочу спросить: приходило ли вам хоть на минуту в голову, что, вступая в Чикаго в Общество Свободных Работников, вы становитесь на дорогу, которая приведет вас к преступлению?

— Если можно это называть преступлением, — ответил Макмердо.

— Можно ли! — воскликнул Моррис, и голос его дрогнул. — Значит, вы еще мало видели, если у вас это вызывает сомнение. Разве не преступление было совершено вчера, когда человека, годящегося вам в отцы, избили так, что кровь текла у него по седым волосам? Как вы это назовете, если не преступлением?

— Кое-кто сказал бы, что это война, — ответил Макмердо. — Война двух классов, война без правил, в которой каждый сражается как может.

— А вы готовы были к этому, когда вступали в Чикаго в Общество Свободных Работников?

— Нет, признаюсь.

— И я не был к этому готов, когда вступал в Филадельфии. У нас был просто клуб взаимопомощи и место встречи друзей. Но потом я узнал про Вермиссу — да будет проклят тот час, когда я впервые услышал это имя! — и решил перебраться сюда ради лучшей жизни! Бог мой! Лучшей жизни! Жена и трое детей приехали со мной. Я открыл торговлю галантерейными товарами на Маркет-сквер, и поначалу дело пошло хорошо. Но стало известно, что я член Общества Свободных Работников, и меня заставили вступить в здешнюю ложу, как вы вступили прошлой ночью. У меня на руке выжжено клеймо позора и еще худшее клеймо — на сердце. Я попал во власть подлого злодея, запутался в сетях преступлений. Что я мог сделать? Каждое мое возражение рассматривалось как измена, вы сами это видели вчера. Уехать я не могу, все, чем я владею на земле, это моя лавка. Если я выйду из ложи, меня наверняка убьют, и что тогда станется с женой и детьми? О господи, как все ужасно, ужасно!

Он закрыл лицо руками. Грудь его содрогалась от беззвучных рыданий.

Макмердо пожал плечами.

— У вас не хватает боевого духа для такой работы, это дело не для вас, — сказал он.

— У меня есть совесть и есть вера. А эти люди превратили меня в преступника. Меня выбрали для одного темного дела. Я знал, что со мной будет, если откажусь. Может быть, я трус. Может быть, мысль о жене и детях лишает меня храбрости. Словом, я согласился. И никогда, до смертного часа, этого не забуду. Дом стоял на отшибе в двадцати милях отсюда, за перевалом. Меня поставили сторожить у двери, как тебя вчера. Остальные вошли в дом. А когда вышли, их руки были по локоть в крови. Когда мы отъезжали, из дома доносились рыдания ребенка — это заходился в плаче пятилетний мальчик, на глазах у которого убили отца. Я чуть не потерял сознание от ужаса, но надо было выглядеть веселым и улыбаться. Ведь я знал, что в противном случае в следующий раз они выйдут с окровавленными руками из моего дома и плакать по своему отцу будет мой маленький Фред. Но я уже был преступник, соучастник убийства, навсегда погибший для этого мира и для мира иного. Я добрый католик, но патер, услышав, что я — «метельщик», не пожелал со мной разговаривать, я отлучен от моей церкви. Вот так обстоит дело со мной. Но я вижу, что и вы встали на ту же дорогу, и я спрашиваю вас: чем это все кончится? Готов ли вы стать еще одним хладнокровным убийцей или можно что-то сделать, чтобы положить этому конец?

— А что тут сделаешь? — прервал молчание Макмердо. — Не собираетесь же вы донести?

— Боже упаси, — ответил Моррис. — Одна мысль об этом стоила бы мне жизни.

— И то хорошо, — сказал Макмердо. — Думаю, просто вы человек слабодушный и все преувеличиваете.

— Преувеличиваю? Поживи тут подольше, сам убедишься. Посмотри на долину. Видишь, как дым из сотни труб тучей навис над домами? Вот так же, только еще чернее и ниже, висит над людьми туча убийств. Вермисса — Долина страха, Долина Смерти. Ужас днем и ночью царит в сердцах. Подожди немного, молодой человек, и ты все увидишь своими глазами.

— Хорошо, я сообщу вам свое мнение, когда присмотрюсь получше, — спокойно отозвался Макмердо. — А вот что ясно уже сейчас: здешняя жизнь — не для вас, чем скорее вы продадите свою лавку, пусть хоть за десятую долю настоящей цены, тем будет для вас лучше. О том, что вы мне говорили, от меня никто не узнает; но если доносчиком окажетесь вы, клянусь Богом!..

— Нет, нет! — горячо воскликнул Моррис.

— Ладно, оставим это. Я запомню все, что услышал от вас, и как-нибудь на досуге об этом подумаю. Я понимаю, вы желаете мне добра. Ну а теперь я пойду домой.

— Еще одно слово, прежде чем ты уйдешь, — задержал его Моррис. — Нас могли видеть вместе. И могут спросить, о чем мы разговаривали.

— Верно! Хорошо, что вы об этом подумали.

— Я предлагал тебе место бухгалтера в моем магазине.

— Да, а я отказался. Об этом и шла у нас речь. Ну, всего доброго, брат Моррис, и желаю вам в будущем перемены к лучшему.

В тот же вечер Макмердо, погруженный в размышления, сидел с трубкой у печки в своей комнате, как вдруг дверь распахнулась и проем заполнила мощная фигура босса Макгинти. Обменявшись с хозяином условными знаками, он уселся против него и молча устремил на него твердый взгляд, который тот встретил взглядом не менее твердым.

— Я не из тех, кто является с визитами, брат Макмердо, — произнес он наконец. — Мне хватает дел с теми, кто является ко мне. Но на сей раз я решил изменить своему правилу и посетить тебя в твоем доме.

— Я горжусь, что вижу вас здесь, советник, — приветливо отозвался Макмердо, ставя на стол бутылку виски. — Я не ожидал такой чести.

— Как рука? — справился босс.

Макмердо поморщился.

— Забыть себя не дает, — ответил он. — Но дело того стоит.

— Дело стоит того для тех, кто хранит верность и не сходит с прямой дороги, заботясь о благе ложи. Про что вы толковали с Моррисом нынче утром на Миллеровом холме?

Вопрос прозвучал совершенно неожиданно, хорошо, что у Макмердо был готов на него ответ. Весело рассмеявшись, он объяснил:

— Моррис не знал, что у меня есть способ зарабатывать, не выходя из дома. Не знал и не узнает; уж слишком он совестливый, не чета таким, как я. Но он добрый старик. Решил, что я не могу найти работы и он окажет мне услугу, предложив место бухгалтера в своей галантерейной лавке.

— Ах, вот оно что.

— Ну да.

— А ты отказался?

— Понятное дело. Я же могу зарабатывать у себя в комнате в десять раз больше и всего за четырехчасовой рабочий день.

— Твоя правда. Но я бы не советовал тебе слишком близко сходиться с Моррисом.

— Это почему же?

— Ну, просто потому, что я так говорю. Для большинства людей в наших краях этого достаточно.

— Для большинства, может, и достаточно, но недостаточно для меня, советник, — храбро возразил Макмердо. — Если вы разбираетесь в людях, значит, знаете это сами.

Глаза темноликого великана свирепо блеснули, рука на мгновение сжала стакан, словно он собирался запустить им в голову собеседника. Но потом он громко и неискренно расхохотался.

— Ну ты и фрукт, — проговорил он, тряхнув шевелюрой. — Что ж, хочешь узнать почему, могу объяснить. Моррис говорил тебе дурное про ложу?

— Нет.

— А про меня?

— Тоже нет.

— Это потому, что он тебе пока еще не доверяет. Но в глубине души он предатель. Нам это отлично известно. И мы следим за ним, чтобы при случае дать острастку. Это, как я понимаю, произойдет уже скоро. В нашей овчарне не место шелудивой овце. И если ты будешь водить дружбу с тем, у кого в сердце нет верности, мы можем подумать, что ты тоже предатель, понятно?

— Дружба с этим человеком мне не угрожает, — ответил Макмердо, — потому как он мне не по душе. А что до предательства, скажи это не вы, а любой другой, второй раз назвать меня так ему бы не пришлось.

— Ну ладно, будет. — Макгинти осушил стакан. — Я хотел предостеречь тебя заблаговременно, и ты мое предостережение слышал.

— Интересно было бы узнать, — сказал Макмердо, — каким образом вам вообще стало известно, что я разговаривал с Моррисом?

Макгинти рассмеялся.

— Это мое дело — знать, что происходит в городе. И запомни: до меня все доходит. Тебе же лучше будет. Ну, мне пора. Скажу только на прощанье…

Но прощанье это было прервано самым неожиданным образом. Дверь с грохотом распахнулась, и они очутились лицом к лицу с тремя полицейскими. Макмердо вскочил и потянулся было за револьвером, но рука его повисла в воздухе — он увидел, что на него направлены дула двух винчестеров. Третий полицейский с шестизарядником в руке вышел на середину комнаты. Макмердо узнал капитана Марвина, прежде служившего в чикагской полиции, а теперь входящего в охрану шахт. Он усмехнулся, глядя на Макмердо, и покачал головой.

— Так и знал, что вы мне попадетесь, мистер мошенник Макмердо из Чикаго, — проговорил он. — Не можете удержаться от соблазна, а? Надевай шляпу и пойдем с нами.

— Вы поплатитесь за это, капитан Марвин, — сказал Макгинти. — Кто вы такой, хотелось бы мне знать, что врываетесь в частные дома и досаждаете честным, законопослушным гражданам?

— Вы здесь ни при чем, советник Макгинти, — ответил полицейский капитан. — Мы явились не за вами, а вот за этим человеком, за Макмердо. Вам бы следовало помогать, а не препятствовать нам в исполнении нашего долга.

— Он мой друг, и я за него ручаюсь, — заявил босс.

— Вам, мистер Макгинти, похоже, самому скоро придется держать ответ за свои действия, — сказал капитан. — Этот Макмердо как был мошенником до того, как приехал сюда, так мошенником и остался. Держи советника под прицелом, патрульный, пока я разоружу этого.

— Пожалуйста, вот мой револьвер, — холодно проговорил Макмердо. — Я думаю, капитан Марвин, окажись мы с вами с глазу на глаз, вы бы меня так легко не скрутили.

— Где ваш ордер на арест? — негодовал Макгинти. — Ей-богу, можно подумать, что мы живем не в Вермиссе, а где-нибудь в России, раз в полиции у нас такие люди, как вы. Это капиталистическое беззаконие, и мы еще к этому вернемся, вот увидите!

— Выполняйте свой долг, как вы его понимаете, советник, а мы будем выполнять свой.

— В чем я обвиняюсь? — спросил Макмердо.

— В том, что принимал участие в избиении старого Стейнджера, редактора газеты «Вестник». И не твоя заслуга, что не в убийстве.

— И это все? — со смехом переспросил Макгинти. — Ну так можете не трудиться понапрасну и топать домой. Этот человек был у меня в салуне, играл в покер до полуночи, я могу предоставить дюжину свидетелей.

— Это уж ваша забота, завтра в суде вы, я думаю, все уладите. А пока пошли, Макмердо, пошли подобру-поздорову, если не хочешь получить рукояткой револьвера по голове. Отойдите в сторону, мистер Макгинти, предупреждаю, я не потерплю сопротивления на своем дежурстве.

Вид у капитана Марвина был такой решительный, что Макмердо и его босс поневоле подчинились. Макгинти только успел на прощанье шепнуть арестованному:

— А как с этим делом? — и показал большим пальцем вверх, намекая на фальшивомонетный станок.

— С этим порядок, — ответил Макмердо, так как он прятал станок под половицами.

— Я пока прощаюсь, — Макгинти пожал ему руку. — Повидаю адвоката Рейли, а расходы возьму на себя. Верь моему слову, им тебя не посадить.

— Ну, это еще как сказать, — отозвался капитан. — Сторожите задержанного вы двое и стреляйте, если начнет чудить. А я, прежде чем мы отсюда выйдем, произведу обыск.

Он исполнил свое намерение, но станка так и не обнаружил. Наконец Марвин спустился, и трое полицейских под конвоем повели Макмердо в полицейский участок. Уже стемнело, вьюга хлестала в лицо, прохожих на улицах почти не было. Но все-таки собралось несколько зевак, которые шли следом за ними и, расхрабрившись в темноте, на чем свет стоит честили арестанта.

— Линчевать проклятого «метельщика»! Расправимся с ним своим судом! — кричали ему.

Хохот и насмешки раздавались у него за спиной, пока полицейские не втолкнули его в дверь участка. Дежурный инспектор коротко допросил его и отправил в общую камеру. Там Макмердо встретил Болдуина и троих остальных участников вчерашнего налета. Все они утром должны были предстать перед судом.

Но длинная рука Союза Свободных Работников сумела дотянуться и в эту цитадель закона. Попозже ночью тюремщик принес ворох соломы для подстилки, а под соломой оказались две бутылки виски, стаканы и колода карт. И ночь прошла весело, ни у кого и в мыслях не было беспокоиться о том, что ждет их завтра.

Да и не было причины беспокоиться, как показало утро. Судья не мог направить дело в высшую инстанцию на основании тех свидетельских показаний, которые были получены. С одной стороны, печатники и наборщики признали, что помещение было освещено очень слабо, что все ужасно разволновались и не могут под присягой опознать налетчиков, но им кажется все-таки, что обвиняемые входили в их число. На перекрестном допросе, проведенном умелым адвокатом, которого нанял Макгинти, они высказывались еще неувереннее.

Пострадавший редактор сразу же заявил, что был слишком ошарашен внезапным нападением и ничего не может утверждать с определенностью, кроме того, что у человека, ударившего его первым, были усы. Он добавил, что, конечно, это были «метельщики», так как больше никто в городе не может питать к нему вражду, а эти ему много раз угрожали за его откровенные передовые статьи. Но с другой стороны, шестеро горожан, включая муниципального советника Макгинти, не колеблясь, в один голос показали, что в тот самый вечер обвиняемые играли в карты в Доме Союза и ушли гораздо позже того часа, когда было совершено преступление.

Нечего и говорить, что их всех отпустили, да еще судья чуть ли не извинился перед ними за причиненное беспокойство и пожурил капитана Марвина и вообще полицию за излишнее рвение.

Судебный приговор был встречен громогласным одобрением публики, среди которой Макмердо приметил немало знакомых лиц. «Свободные работники» радостно улыбались и махали друг другу. Но были там и другие, которые сидели поджав губы и хмуро смотрели, как обвиняемые выходят из-за загородки, где сидели на скамье подсудимых. Один из этих недовольных, невысокий решительный чернобородый мужчина, когда бывшие арестанты проходили мимо, высказал то, что думал он сам, а с ним и его товарищи.

— Проклятые убийцы! — пробормотал он. — Мы с вами еще разделаемся.

Глава 5 Черный час

Если было еще что-нибудь, что могло бы подогреть любовь товарищей к Джеку Макмердо, так это его арест и последующее освобождение. Чтобы новичок в первую же ночь, как его приняли в ложу, сделал что-то такое, из-за чего угодил под суд, это в истории их Общества еще не случалось. За ним уже закрепилась слава свойского парня, веселого выпивохи и вообще молодца, который не потерпит оскорбления даже от самого босса. Но вдобавок к тому он еще произвел на всех впечатление самого ловкого и сообразительного из всех «ребят», способного в два счета измыслить какой-нибудь хитроумный план и сам же его осуществить. «Вот парень для чистой работы», — говорили о нем старшие в ложе и только ждали момента, когда можно будет запустить его в дело.

У Макгинти было много послушных исполнителей, но этот, как он сам видел, превосходил всех. Хозяин словно держал на поводке свирепого охотничьего пса. Есть собачки попроще, чтобы делать простую работу, но рано или поздно он спустит этого с поводка на большую дичь. Некоторые члены ложи, Тед Болдуин в их числе, завидовали его скорой славе и злились; но они старались держаться от Макмердо подальше, ибо он всегда готов был не только к забавам, но и к драке.

Но если среди собутыльников Макмердо добился большого успеха, то в другом, более важном для него деле терпел неудачу. Отец Этти Шафтер не желал иметь с ним ничего общего и в дом к себе больше не допускал. Этти, правда, была слишком влюблена, чтобы совсем от него отказаться, но здравый смысл предостерегал ее, что выходить замуж за человека, которого считают преступником, — беды не оберешься.

Однажды утром после бессонной ночи она решила повидаться с ним, быть может, в последний раз и сделать последнюю отчаянную попытку увести его от дурных губительных влияний. Она пришла в дом, где он жил и куда он много раз умолял ее прийти, и заглянула в гостиную. Макмердо сидел за столом, спиной к двери, писал письмо и не слышал, как дверь открылась. Вдруг поддавшись порыву девичьей шалости, ей было всего девятнадцать лет, она неслышно, на цыпочках подкралась и положила ладонь ему на плечо.

Если она хотела, чтобы он вздрогнул от неожиданности, ее желание исполнилось; но исполнилось настолько, что теперь вздрогнуть пришлось ей. Словно тигр, Макмердо обернулся в прыжке, и его правая рука оказалась на ее горле. Одновременно левая рука смяла лежавший на столе листок. Но в следующий миг изумление и радость сменили на его лице гримасу бешенства, бешенства такого свирепого, что бедная Этти, ничего подобного не видевшая за всю свою тихую жизнь, в ужасе отшатнулась.

— Это ты! — проговорил он и провел ладонью по лбу. — Подумать только, ко мне пришла ты, сокровище моей души, а я не нашел ничего лучше, как броситься душить тебя! Иди же сюда, моя милая, — позвал он, раскрыв объятия, — позволь мне искупить свою вину.

Но Этти еще не опомнилась от потрясения.

— Что с тобой, Джек? — спросила она. — Отчего ты так переполошился? О, Джек, если бы совесть твоя была чиста, ты бы не смотрел на меня так!

— Ну, конечно! Я думал совсем о другом, и вдруг ты неслышно приблизилась…

— Нет, нет, Джек, не только это, — она вдруг взглянула с подозрением. — Ну-ка покажи, что за письмо ты писал.

— Нет, Этти, не могу.

Подозрения ее перешли в уверенность.

— Значит, это письмо другой женщине! — горько воскликнула она. — Иначе зачем бы тебе скрывать его от меня? Уж не жене ли ты пишешь? Откуда мне знать, может, ты женат, человек ты здесь новый, кто за тебя поручится?

— Нет у меня жены, Этти. Ты для меня единственная на всем свете. Клянусь святым крестом!

Он говорил так страстно и так побледнел при этом, что она не могла ему не поверить.

— А если так, то почему бы тебе не показать мне это письмо?

— Я отвечу почему, моя красавица, — сказал он. — Я дал клятву, что никому его не покажу, и как для меня невозможно нарушить слово, данное тебе, точно так же я не могу обмануть доверие тех, кому дал эту клятву. Это дела ложи, они тайна даже от тебя. А что я испугался, когда почувствовал руку на своем плече, то разве ты не понимаешь? Это ведь могла быть рука сыщика.

Она чувствовала, что он говорит искренно. Он крепко обнял ее, поцелуями отгоняя страхи и подозрения.

— Сядь вот тут, подле меня. Это никудышный трон для такой королевы, но роскошнее у твоего бедного Джека пока нет. Думаю, однако, что скоро заработаю для тебя и кое-что получше. Ну, теперь душа твоя спокойна, не правда ли?

— Как может моя душа быть спокойна, когда я знаю, что ты водишься с ворами и сам вор? Когда каждый день я боюсь услышать, что тебя схватили и судят за убийство? Макмердо — «метельщик», — так сказал вчера про тебя один из наших постояльцев. И эти слова пронзили мне сердце как острый нож.

— Слова — пустой звук.

— Да, но это правдивые слова.

— Поверь, дорогая, на самом деле все не так плохо, как кажется. Мы всего-навсего бедные работники и стараемся как можем защитить свои права.

Этти обняла его за шею.

— Брось их, Джек! Ради меня, ради Господа Бога, уйди из этой ложи! Я для того и пришла к тебе, чтобы просить об этом. Джек, о Джек, я заклинаю тебя, стоя на коленях! Смотри, я стою перед тобой на коленях и умоляю: брось все это!

Он поднял ее и стал успокаивать:

— Милая моя, дорогая, ты не знаешь, о чем просишь. Как я могу бросить все это, я же нарушу клятву и предам товарищей! Если бы ты понимала мое положение, ты бы не стала об этом просить. К тому же, как бы я мог это сделать, даже если бы и захотел? Не думаешь же ты, что ложа отпустила бы на все четыре стороны своего члена, посвященного во все ее секреты?

— Я думала об этом, Джек. У меня есть план. Отец скопил кое-какую сумму. Ему осточертели эти места, где страх затмевает нашу жизнь. Он готов уехать. Мы сбежим отсюда втроем и поселимся в Филадельфии или в Нью-Йорке, где они не смогут до нас добраться.

Макмердо засмеялся.

— У ложи длинные руки. Думаешь, они не дотянутся до Филадельфии или Нью-Йорка?

— Тогда переберемся на Запад, или в Англию, или в Германию, откуда отец родом. Куда угодно, только бы вырваться из Долины страха!

Макмердо вспомнил старого Морриса.

— Второй раз слышу, что так называют Вермиссу, — сказал он. — Похоже, тень и вправду затмила иным из вас жизнь.

— Нет ни мгновенья, когда бы мы не ощущали угрозы. Думаешь, Тед Болдуин простил нас? Если бы он не боялся тебя, знаешь, какая судьба бы нас ждала? Видел бы ты, какими голодными черными глазами он на меня смотрит!

— Черт возьми, я научу его хорошим манерам, если только замечу за ним такое! Но ты пойми, девочка моя, уехать отсюда я не могу. Не могу, и баста, запомни это раз и навсегда. Но если ты предоставишь мне самому все устроить, я постараюсь найти способ, как выйти с честью из этого положения. Дай мне шесть месяцев, я подготовлю наш отъезд так, что смогу не стыдясь смотреть в глаза остальным.

Девушка радостно улыбнулась.

— Шесть месяцев! — воскликнула она. — Ты обещаешь?

— Ну, может быть, получится семь или восемь. Но не позже чем через год мы покинем эту долину.

Больше Этти ничего не смогла от него добиться. Но от сердца у нее все же отлегло.

Не следует думать, что ему, Макмердо, было теперь известно все, что делалось в тайном обществе. Он скоро убедился, что их организация гораздо шире и сложнее, чем простая ложа. Даже босс Макгинти был посвящен далеко не во все; над ним стоял так называемый Делегат от графства, который жил в поселке Хобсон-Пэтч и имел право командовать несколькими ложами исключительно по своему усмотрению. Макмердо видел его лишь однажды — маленький, ушлый крыса-человечек, волосенки седые, ходит словно крадучись и поглядывает искоса, ядовито. Звался он Эванс Потт, и даже могущественный босс Вермиссы, похоже, испытывал к нему отвращение.

Однажды на имя Сканлана, жившего в том же доме, что и Макмердо, пришло письмо от Макгинти, а в нем была вложена записка от Эванса Потта с уведомлением, что он шлет в Вермиссу двух крепких молодцов, Лоулера и Эндрюса, которым поручено разделаться кое с кем в их краю; но в интересах безопасности, о ком именно идет речь, не уточнялось. Не позаботится ли мастер Макгинти об их ночлеге и устройстве на то время, пока не придет срок действовать? От себя Макгинти добавлял, что в Доме Союза тайно расположиться невозможно, поэтому он будет признателен, если Макмердо и Сканлан примут двух незнакомцев у себя.

Они явились в тот же вечер. Каждый нес в руке саквояж. Лоулер оказался пожилым, молчаливым и необщительным; он был одет в старый черный фрак, который вместе с клочковатой, сивой бородой и проницательным взглядом делал его похожим на странствующего проповедника. Зато его спутник Эндрюс был молодой парнишка с открытым, жизнерадостным лицом и развязными манерами человека на отдыхе, намеренного получить от нескольких свободных дней как можно больше удовольствия. Оба были непьющие и вели себя как образцовые члены человеческого сообщества, за одним только исключением — они были киллеры, зарекомендовавшие себя как отличные исполнители кровавых замыслов тайного общества. За Лоулером числилось четырнадцать убийств, за Эндрюсом — три.

К удивлению Макмердо, оба охотно повествовали о своих прошлых подвигах с застенчивой гордостью людей, сослуживших добрую и самоотверженную службу обществу. Однако о том, что им предстоит совершить на этот раз, они помалкивали.

— Нас выбрали, потому что ни я, ни парень спиртного в рот не берем, — пояснил Лоулер. — На нас можно положиться, мы лишнего не сболтнем. Вам, может, и обидно покажется, но это распоряжение Делегата от графства.

— Ну, ясное дело, мы ведь все заодно, — поддакнул Сканлан. Все четверо уселись за стол ужинать.

— Что верно, то верно, и мы готовы хоть до петухов рассказывать про убийство Чарли Вильямса, или Саймона Берда, или про любое другое дело из прежних. Но что еще не сделано, о том молчок!

— У нас тут найдется с полдюжины человек, с которыми я бы и сам непрочь разобраться, — проговорил Макмердо. — Вы случайно не по душу Джека Нокса из Айронхилла явились?

— Нет пока что.

— Или Германа Стросса?

— Пока нет.

— Ладно, не хотите говорить, не надо.

Лоулер с улыбкой покачал головой. Его на подначку не возьмешь. Но несмотря на молчание гостей, Сканлан и Макмердо решили непременно присутствовать при «деле». Так что, когда через несколько дней рано утром Макмердо услышал, что по лестнице кто-то тихо спускается, он поспешил растолкать Сканлона. Они торопливо оделись и, сбежав вниз, обнаружили, что их гости, уходя, даже не закрыли за собой дверь. Еще не рассвело, при свете фонарей они успели заметить в отдалении тех двоих и, осторожно ступая по глубокому снегу, пошли за ними следом.

Дом, где они квартировали, стоял на краю города, так что скоро они очутились на перекрестке дорог уже за городской чертой. Здесь ждали еще трое, и между ними завязался негромкий, взволнованный разговор. Затем они двинулись дальше, уже впятером. Похоже, дело предстояло не простое, если требовалось столько участников. От дороги отходило несколько троп, ведущих к разным шахтам. Пятеро заговорщиков свернули к шахте «Воронья гора», на которой, благодаря стараниям энергичного и бесстрашного управляющего из Новой Англии Джозайи Х. Данна, сохранялся строгий порядок.

Рассвело, стало видно, как по черной тропе в одиночку и группами идут на шахту рабочие. Макмердо со Сканланом затесались в эту толпу и пошли дальше, не упуская из виду тех, за кем следили. Над землей колыхался густой туман, и откуда-то из тумана вдруг прозвучал громкий гудок. Он означал, что через десять минут клети пойдут вниз и начнется рабочий день.

У входа в шахту столпилось в ожидании человек сто угольщиков, от холода они притопывали ногами и дышали себе на пальцы. Пятеро чужаков стояли отдельно от всех под навесом подъемной машины. Сканлан и Макмердо взобрались на кучу шлака, откуда была видна вся площадка у входа в шахту. Из машинного отделения вышел старший механик, могучий бородатый шотландец по фамилии Мензис, и дал свисток, чтобы спускали клети.

В это же время ко входу в шахту торопливо прошел высокий и стройный молодой мужчина с умным бритым лицом. Взгляд его упал на пятерых, сгрудившихся у машинного навеса. Они стояли с поднятыми воротниками, в надвинутых на лицо шляпах. На миг сердце управляющего сжало ледяное предчувствие смерти. Но он тут же встряхнулся и, как велел ему долг, обратился к непрошеным гостям.

— Кто вы такие? — спросил он, приблизившись. — Кто вам позволил болтаться тут без дела?

Ответа не последовало; молодой Эндрюс сделал шаг вперед и выстрелил ему в живот. Сто дожидающихся шахтеров беспомощно замерли, точно парализованные. Управляющий прижал к животу ладони, согнулся и побрел в сторону. Но раздался второй выстрел, и управляющий повалился на бок, царапая пальцами черную землю; ноги у него дергались. При виде этого могучий механик Мензис, подняв над головой огромный гаечный ключ, с грозным ревом бросился на бандитов; но был встречен двумя выстрелами в лицо и упал замертво под ноги своим убийцам.

Кое-кто из толпы шахтеров двинулся было на злодеев, раздались возгласы жалости и гнева; но двое из пришельцев выстрелили в воздух над головами рабочих, и толпа сразу же разбрелась, а некоторые со всех ног бросились в Вермиссу по домам.

Когда же самые отважные опомнились и снова собрались у входа в шахту, пятеро убийц уже исчезли, растаяли в утреннем тумане, и не нашлось ни одного свидетеля, кто взялся бы опознать этих людей, совершивших на глазах у всех два убийства.

Сканлан и Макмердо пошли домой, Сканлан слегка подавленный — он впервые своими глазами увидел, как делается «чистая работа», о которой поговаривали в ложе, и на поверку она оказалась вовсе не такой забавной, как ему внушали. Жуткие вопли жены убитого управляющего звучали у них в ушах на всем пути в город. Макмердо шел молча, погруженный в свои мысли, но малодушия своего напарника он не разделял.

— Это ведь как на войне, — втолковывал он Сканлану. — Между нами и ими идет война, и мы наносим ответные удары как можем.

А вечером в Доме Союза ложа праздновала победу — убийство управляющего и механика на шахте «Воронья гора», благодаря которому теперь эта компания будет вести себя так же, как и остальные терроризированные и порабощенные компании.

Оказалось, что Делегат от графства, направляя пятерых убийц в Вермиссу, потребовал, чтобы в уплату за это оттуда выделили троих и тайно послали в Гилмертонский район для убийства Вильяма Хейлса, одного из самых известных и наиболее уважаемых там владельцев шахт, человека, не имевшего ни единого врага на свете, поскольку у него на шахте для рабочих были созданы образцовые условия. Однако за это он требовал хорошей работы и поэтому рассчитал нескольких бездельников и пьяниц, оказавшихся членами всемогущей организации. Над его дверьми вывесили изображение гроба, но он остался тверд и поэтому в свободной и цивилизованной стране был приговорен к смерти.

Казнь состоялась. Возглавлял операцию Тед Болдуин, и теперь он, развалясь, восседал на почетном месте рядом с мастером ложи. Его раскрасневшееся лицо и налитые кровью остекленевшие глаза свидетельствовали о пьяной и бессонной ночи. С двумя помощниками он провел ее, пробираясь через горы, и теперь вид у них был немытый и нечесаный; но никаких героев, вырвавшихся из вражеского окружения, еще не встречали товарищи с таким почетом.

Под восторженные крики и хохот они рассказывали и пересказывали, как все было. Они ждали его на вершине холма, где он проезжал, когда уже стемнело, по дороге домой. На подъеме лошадь перешла на шаг, они набросились на него, а он был так укутан в мех, что не успел даже вытащить револьвер. Бросив шахтовладельца на землю, они выстрелили в упор несколько раз. Он кричал, умолял о пощаде. И теперь на потеху всей ложе убийцы воспроизводили его крики.

— Ну-ка, еще разок изобразите, как он визжал! — просили слушатели.

Там не было никого, кто был бы знаком с убитым; но драма человекоубийства захватывает дух, и к тому же они показали «метельщикам» из Гилмертона, что люди Вермиссы тоже не лыком шиты.

Хотя приключилась одна небольшая неприятность: они еще расстреливали мертвое тело, когда снизу по дороге подъехали двое, муж и жена, направлявшиеся куда-то по своим делам. Сначала решено было их тоже прикончить; но люди это были безвредные, на шахте не работали, и им позволили ехать своим путем, да чтобы помалкивали, не то с ними случится еще кое-что пострашнее. А окровавленное тело бросили на дороге как предостережение всем другим хозяевам. Трое же благородных мстителей поспешили в горы, где дикие скалы обрываются над самыми горнами и дымящимися грудами шлака. И вот они здесь, живые и невредимые, безупречно выполнившие свой долг и дружно восхваляемые соратниками.

То был славный день для «метельщиков». Тень, падающая на долину, сгустилась еще больше. Но как мудрый полководец выбирает миг победы, чтобы напасть на врага с удвоенной силой, не дав ему опомниться и прийти в себя после поражения, так босс Макгинти, оглядывая поле битвы своими хмурыми, злобными глазками, задумал еще одну атаку на тех, кто стоит у него на пути. В ту же ночь, когда упившиеся братья стали расходиться, он тронул за рукав Макмердо и поманил его в комнату за стойкой, где когда-то состоялся их первый разговор.

— Послушай-ка, парень, — сказал он, — я нашел наконец дело, которое достойно тебя.

— Горжусь доверием, — ответил Макмердо.

— Можешь взять себе в помощь двоих, Мэндерса и Рейли, они предупреждены. Мы не будем знать покоя у себя в районе, покуда не разделаемся с Честером Уилкоксом, и если ты его утихомиришь, все ложи в угольном краю скажут тебе спасибо.

— Сделаю, что смогу. Кто он такой и как мне его найти?

Макгинти вынул изо рта свою неизменную сигару, которую всегда то ли курил, то ли жевал, и набросал на листке из блокнота некое подобие плана.

— Уилкокс — старший бригадир на шахте «Айрон дайк». Он крепкий орешек, ветеран, старший сержант Гражданской войны, убеленный сединой и весь в шрамах. Мы уже дважды пытались с ним сладить, но без толку, а Джим Карнауэй лишился при этом жизни. Теперь возьмись за него ты. Вот тут его дом, стоит на отшибе у дороги к руднику, видишь на карте? И кругом никого, ни жилья, ни строения. Днем соваться бесполезно, он вооружен, стреляет мгновенно и без промаха, не задавая вопросов. Другое дело — ночью. В доме он сам, жена, трое детей и прислуга. Выбирать не придется, тут все или никто. Если сможешь заложить под дверь мешок с взрывчаткой и осторожно поднести спичку…

— А что он сделал?

— Я же сказал: он застрелил Джима Карнауэя.

— Почему он его застрелил?

— Какое тебе до этого дело, черт побери? Карнауэй рыскал ночью вокруг его дома, вот он его и застрелил. Нам с тобой этого достаточно. Теперь ты должен ему отомстить.

— А две женщины и детишки? Они тоже взлетят на воздух?

— Куда же им деваться. Иначе мы до него не доберемся.

— За что же им так? Они ведь ничего не сделали.

— Что за дурацкие разговоры? Ты, может, отказываешься?

— Спокойнее, советник. Что я такого когда-нибудь сказал или сделал, чтобы можно было подумать, будто я отказываюсь выполнить приказ, полученный от мастера моей ложи? Правильно это или неправильно, не мне решать, а вам.

— Так выполнишь это?

— Конечно выполню.

— Когда?

— Дайте мне ночь или две, чтобы я мог осмотреть дом и продумать план. А уж тогда…

— Ну и прекрасно, — Макгинти пожал ему руку. — Полагаюсь на тебя. Будет большой праздник, когда ты сообщишь нам, что дело сделано. После этого они уже не подымутся с колен.

Макмердо долго и тщательно обдумывал неожиданное поручение. Дом, где жил Честер Уилкокс, находился в пяти милях от города в небольшой лощине. В ту же ночь Макмердо отправился на рекогносцировку. Обратно вернулся днем. На следующий день потолковал со своими помощниками, Мэндерсом и Рейли, легкомысленными юнцами, которые радовались предстоящей вылазке, как будто собирались охотиться на оленей.

На третью ночь все трое, вооруженные, сошлись за городской чертой. Один из юнцов нес мешок со взрывчаткой, которой пользовались подрывники в шахтах. Пока дошли, было уже два часа ночи. Дул холодный ветер, по черному небу неслись рваные облака, то затмевая, то приоткрывая ущербную луну. Налетчики были предупреждены, что у дома могут быть собаки, и держали в руках револьверы с взведенным курком. Но все было тихо, только выл ветер, и нигде ни малейшего движения, лишь ходили ходуном верхушки деревьев.

Макмердо приблизился к двери, прислушался — в доме ни звука. Он осторожно привалил к двери мешок со взрывчаткой, ножом проделал в нем небольшое отверстие, просунул туда конец фитиля. Убедившись, что фитиль разгорелся, они со всех ног бросились бежать и успели залечь на дно отдаленной канавы, прежде чем оглушительный взрыв, сопровождаемый грохотом разваливающегося здания, оповестил их о том, что дело сделано. Такой чистой работы не ведали кровавые анналы тайного общества.

Но, увы, несмотря на безупречную организацию, подготовку, все их старания пропали даром! За день до этого Честер Уилкокс, хорошо знавший, что приговорен к казни, перебрался с семьей в более безопасное место, под охрану полиции. От взрыва взлетел на воздух лишь пустой дом, а строгий ветеран Гражданской войны продолжал командовать своими шахтерами.

— Предоставьте его мне, — сказал Макмердо. — Он мой, и я до него доберусь, хоть бы пришлось выжидать целый год.

На общей сходке ему выразили благодарность и доверие, и на том дело пока остановилось. Когда несколько недель спустя стало известно, что в Уилкокса стреляли из засады, всем стало ясно, что это Макмердо старается довести до конца свою недоделанную работу.

Таковы были приемы Общества Свободных Работников, и такие дела творили «метельщики», чтобы держать в страхе этот обширный и богатый район, над которым они на долгое время установили свое владычество. К чему дальше пятнать бумагу описаниями злодейств? Разве не довольно уже сказано о том, чтó это были за люди и как они действовали?

Преступления их вошли в историю, кто хочет узнать дальнейшие подробности, пусть обратится к официальным документам. В них можно прочитать о том, как расстреляли безоружных полицейских, Ханта и Эванса, за то, что они осмелились арестовать двух членов Общества, — двойное убийство было задумано в Вермисской ложе и выполнено хладнокровно. Есть там и описание того, как застрелили миссис Ларби, когда она ухаживала за своим мужем, избитым до полусмерти по приказу босса Макгинти. Убили старшего Дженкинса, а вскоре и его брата; изувечили Джеймса Мердока; взорвали семью Стапхаузов; и все за одну ту страшную зиму.

Непроглядная черная тень нависла над Долиной страха. Зиму сменила весна, побежали ручьи, зацвели деревья. Ожила надежда для всей природы, которую так долго сковывала железная хватка холода. И только для людей, живших под ярмом страха, не было надежды. Никогда еще над ними не нависала такая черная, такая беспросветная туча, как в начале лета 1875 года.

Глава 6 Опасность

Это был расцвет царства террора. Макмердо уже был выбран помощником старосты и мог рассчитывать, что когда-нибудь сменит Макгинти на должности мастера ложи. Соратники постоянно искали его совета, без его ведома и подмоги в ложе не делалось ничего. Но чем более влиятельной личностью он становился в своей организации, тем более хмурые взгляды бросали на него встречные на улицах Вермиссы. Горожане, стряхнув оцепенение, начали объединяться, чтобы вместе противостоять угнетателям. До ложи дошли слухи о тайных собраниях в редакции «Вестника» и о том, что там законопослушные граждане получают оружие. Однако Макгинти и его подчиненных это не пугало. Их было много, хорошо вооруженных, готовых на все. А их противники разрознены и ни на что не способны. Все кончится, как уже бывало прежде, пустыми разговорами да может быть, двумя-тремя бессмысленными арестами. Так говорили Макгинти, Макмердо и те из братьев, кто похрабрее.

В одну майскую субботу — а суббота всегда была у них днем сходок, и Макмердо как раз собирался выйти из дому и направиться в Дом Союза — к нему явился Моррис, малодушный член ложи. Лоб его избороздила забота, доброе лицо осунулось, щеки ввалились.

— Могу ли я поговорить с тобой откровенно, мистер Макмердо?

— Конечно.

— Я помню, что однажды поделился с тобой своими мыслями, а ты никому ничего не рассказал, даже когда сам босс пришел к тебе с допросом.

— Ну а как же иначе? Ты же мне доверился. Хоть я и не был с тобой согласен.

— Это я знаю. Но ты единственный, с кем я могу говорить открыто, без опаски. У меня есть секрет, — он приложил ладонь к груди, — который жжет мне сердце. Лучше бы об этом узнал кто-нибудь из вас, а не я. Если я его сообщу, будет еще одно убийство, это ясно. А если промолчу, возможно, мы все погибнем. Ей-богу, я совсем растерялся, не знаю, как поступить.

Макмердо посмотрел на гостя с недоумением. Моррис весь дрожал. Макмердо налил в стакан виски и протянул ему.

— Человеку в таком состоянии надо подкрепиться, — сказал он. — Вот так. А теперь я тебя слушаю.

От спиртного бледное лицо Морриса слегка порозовело.

— Я могу выразить все одной фразой, — проговорил он. — На наш след вышел сыщик.

Макмердо недоуменно пожал плечами.

— Ты что, старик, умом тронулся? Город кишмя кишит полицейскими и сыщиками, и много ли от них вреда?

— Нет, тут другое. Этот сыщик не местный. Здешних, ты правильно говоришь, мы всех знаем в лицо, и они против нас бессильны. Слыхал когда-нибудь про агентство Пинкертона?

— Я встречал нескольких, кто носит такую фамилию.

— Поверь, человеку становится не до шуток, когда они сядут ему на хвост. Это не государственная контора, которой вышло или не вышло — без разницы, а серьезное предприятие, бизнес, они не воду в ступе толкут, а добиваются результатов, и пока не добьются, руки не сложат. Если агент Пинкертона займется нами всерьез, нам конец.

— Значит, надо его убить.

— Вот-вот! Это первое, что тебе пришло в голову. То же самое будет и на общей сходке. Я же говорю, быть еще одному убийству.

— Ну и что? Подумаешь, убийство. Обычное дело в здешних краях, разве нет?

— Что верно, то верно. Но я бы никогда не предложил такого. Я бы до самого смертного часа утратил покой. Однако, с другой стороны, мы рискуем своими головами. Господи, ну что же мне делать?

Его отчаяние тронуло Макмердо. Кажется, им действительно грозит опасность и необходимо срочно принять меры. Схватив Морриса за плечи, он встряхнул его и взволнованно сказал, почти выкрикнул:

— Да пойми же! Какой толк от того, что ты будешь сидеть и качаться, как старая баба на панихиде? Расскажи толком, что тебе известно. Кто этот агент? Где он находится? Как ты про него узнал? И зачем пришел ко мне?

— К тебе я пришел, так как ты единственный, кто может посоветовать, что делать. Я рассказывал тебе, что перед тем как перебраться сюда, у меня на Востоке был магазин. Там у меня остались добрые друзья, один из них служит на телеграфе. Вот письмо, которое я вчера от него получил. Читай сам, здесь, наверху страницы.

И вот что прочел Макмердо: «Как там у вас «метельщики», все орудуют? О них много пишут в газетах. Скажу тебе по секрету, пять крупных корпораций и две железные дороги сговорились взяться за них всерьез. А уж раз они приняли такое решение, они своего добьются, увидишь! Заниматься этим делом они наняли Пинкертона, и он направил в ваши края своего лучшего агента Берди Эдвардса. Этому безобразию давно пора положить конец!»

— А теперь прочти постскриптум.

— «Само собой, то, что я здесь пишу, мне стало известно случайно и никак не должно пойти дальше. Когда через твои руки проходят ярды этой ленты с точками и черточками, поневоле начинаешь улавливать, что на ней написано».

Несколько минут Макмердо сидел молча, держа письмо в бессильно опущенной руке. На миг пелена тумана у него перед глазами рассеялась, и он увидел, что стоит на краю пропасти.

— Кто-нибудь еще об этом знает? — спросил он наконец.

— Я никому больше не говорил.

— Но этот телеграфист, твой приятель, у него нет здесь других знакомых, которым он мог написать?

— Думаю, два-три человека отыщутся.

— Из «свободных работников»?

— Может быть.

— Я спрашиваю, потому что кому-нибудь он мог сообщить, как выглядит этот Берди Эдвардс, и по этому описанию мы бы попробовали его выследить.

— Все возможно. Но только вряд ли он с ним знаком. Он же сообщает мне, что узнал это случайно. Как он мог познакомиться с пинкертоновским агентом?

Макмердо вдруг встрепенулся.

— Ну конечно! — воскликнул он. — Как же я, дурак, раньше не догадался? Вот это удача, черт возьми! Мы с ним расправимся, прежде чем он успеет приступить к делу. Слушай, Моррис, ты не согласишься оставить это письмо у меня?

— Сделай милость, лишь бы мне избавиться от него.

— Я тебя избавляю. Можешь умыть руки, а этим займусь я. Даже имени твоего не буду упоминать. Я все возьму на себя, скажу, что письмо пришло мне. Ты доволен?

— Большего я и желать бы не мог.

— Ну тогда пусть будет так. Смотри только, не болтай языком. Я немедленно отправляюсь в ложу, и старик Пинкертон у нас еще поплачет.

— Вы не убьете этого человека?

— Чем меньше ты будешь знать, друг Моррис, тем легче станет у тебя на душе и тем лучше ты будешь спать. Не задавай вопросов и предоставь делу идти своим путем. Я все устрою.

Моррис направился к двери, печально качая головой.

— Чую, — простонал он, — что его кровь на моих руках.

— Самозащита не считается убийством, — Макмердо криво усмехнулся. — Тут либо мы, либо он. Не сомневаюсь, этот человек уничтожил бы нас всех, если бы мы ему позволили пожить в долине Вермиссы. Смотри веселей, брат Моррис, мы еще, пожалуй, выберем тебя мастером ложи, ведь ты наш спаситель.

Однако по его дальнейшим поступкам можно было видеть, что он отнесся к этому повороту событий серьезнее, чем на словах. То ли совесть в нем пробудилась, то ли репутация конторы Пинкертона так подействовала или известие о том, какие могущественные корпорации поднялись, чтобы смести «метельщиков» с лица земли, но факт тот, что повел он себя как человек, который готовится к худшему. Перед тем как выйти из дому, он уничтожил все бумаги, бросающие на него тень. Затем заглянул к старому Шафтеру. Войти он права не имел, но на тихий стук в окно Этти выбежала к нему. Задорный ирландский огонек больше не плясал во взоре ее любимого. По его озабоченному лицу она прочла о нависшей над ним угрозе.

— Что-то случилось? — сразу же спросила она. — О, Джек, тебе угрожает опасность!

— Ну, ну, ничего такого ужасного, моя голубка. Но, кажется, будет разумнее, если мы сразу тронемся с места, пока не стало хуже.

— Тронемся с места?

— Я ведь обещал тебе, что придет срок и мы уедем. Сдается мне, что срок этот наступил. Сегодня ночью я получил весть, плохую весть, — похоже, быть беде.

— Полиция?

— Не совсем. Некто Пинкертон. Но откуда тебе знать, моя голубка, кто это такой и что это означает для таких, как я. Я слишком глубоко увяз, и надо будет, наверно, убираться прочь. Ты говорила, что поедешь со мной. Я честный человек, Этти, — в некоторых вещах. За все сокровища мира я не трону волоска с твоей головки и не допущу, чтобы ты сошла хоть на дюйм с золотого трона в заоблачных высях, где ты для меня всегда восседаешь. Готова ли ты довериться мне?

Этти молча вложила руку в его ладонь.

— Тогда слушай, что я скажу, и делай, как я велю, ибо, видит Бог, другого пути для нас нет. В Вермиссе наступают перемены. Я это чувствую. Многим из нас, похоже, надо будет самим о себе позаботиться. Например, мне. Но если я уеду, днем ли, ночью ли, ты обязательно должна уехать со мной!

— Я поеду за тобой следом, Джек.

— Нет, нет! Не следом, а вместе со мной. Если долина Вермиссы окажется для меня навсегда закрыта, как же мне оставить тебя здесь, да еще тебе надо будет скрываться от полиции, и всякое сообщение между нами будет невозможно? Нет, тебе надо уехать вместе со мной. Я знаю одну добрую женщину там, откуда я приехал, я оставлю тебя у нее до той поры, когда мы сможем пожениться. Ты согласна?

— Да, Джек, я поеду с тобой.

— Бог да благословит тебя за доверие! Я буду последним негодяем, если хоть сколько-нибудь злоупотреблю им. Теперь слушай. Ты получишь от меня весточку, и лишь только она дойдет до тебя, брось все как есть, ступай на вокзал, сядь в зале ожидания и жди, пока я за тобой приду.

— Ночью ли, днем ли, я приду по твоему слову, Джек.

После этого уже не с такой тяжелой душой Макмердо отправился на сходку ложи. Все уже были в сборе. Длинная зала была полна народу, сквозь завесу табачного дыма Макмердо разглядел косматую черную гриву мастера, злое, непримиримое лицо Болдуина, стервятничий нос Харрауэя, секретаря, и еще с десяток людей, возглавлявших ложу. Его обрадовало, что ложа в полном составе и все услышат то, что он собирается сообщить.

— Ну, брат, мы все от души рады тебя видеть! — приветствовал его председатель. — Тут у нас такое дело, что нужен премудрый Соломон, чтобы его разрешить.

— Спор между Лэндором и Эганом, — пояснил сосед, когда он уселся на свое место. — Оба претендуют на наградные деньги, назначенные ложей за убийство старика Крэбба в Стайлстауне. А как проверить, чья пуля достигла цели?

Макмердо привстал и поднял руку. Лицо у него было такое, что все посмотрели на него, словно притянутые магнитом. Стало очень тихо.

— Достопочтенный мастер ложи! — произнес он торжественным тоном. — У меня экстренное сообщение.

— Брат Макмердо говорит, что у него экстренное сообщение, — повторил за ним Макгинти. — По правилам нашей ложи его выслушают вне очереди. Итак, брат, мы слушаем тебя.

Макмердо достал из кармана письмо.

— Достопочтенный мастер и вы, братья, — сказал он. — Сегодня я принес вам дурную весть. Но лучше вам услышать ее заблаговременно. Я получил известие, что самые могущественные и богатые компании в этом штате объединили усилия, чтобы уничтожить нас, и что прямо сейчас, пока мы разговариваем, в Вермиссе уже работает сыщик из агентства Пинкертона, некий Берди Эдвардс, собирает факты, которые многим из нас накинут петлю на шею, а всех прочих, кто сейчас тут сидит, отправят за решетку. Вот что я имел в виду, когда заявил, что мое сообщение не терпит отлагательства.

В зале воцарилась мертвая тишина. Нарушил ее председатель.

— Какие у тебя доказательства, брат Макмердо? — спросил он.

— Доказательства в письме, которое попало ко мне в руки, — ответил Макмердо. Он прочитал вслух отрывок из письма. — Больше никаких подробностей об этом письме сообщить не могу, это дело чести, как не могу и передать его в ваши руки. Могу только заверить, что больше ничего связанного с делами ложи в нем не содержится. Все, что мне известно по этому поводу, я выношу на ваш суд.

— Позволь мне сказать, мистер председатель, — проговорил один из братьев постарше годами. — Имя Берди Эдвардса мне известно, и я слышал, что у Пинкертона он считается самым лучшим сыщиком.

— Кто-нибудь знает его в лицо? — спросил Макгинти.

— Да, я знаю, — отозвался Макмердо.

Среди собравшихся раздался ропот удивления.

— Я думаю, что он у нас в руках, — продолжал Макмердо с торжествующей улыбкой. — Надо только действовать быстро и умно, и мы поставим на этом деле точку. Если вы мне верите и согласны помогать, можно ничего не бояться.

— А чего нам вообще бояться? Разве ему что-то известно о наших делах?

— Вы были бы правы, советник, будь все такими же стойкими, как вы. Но к услугам этого человека капиталисты с их миллионами. Вы уверены, что среди членов всех здешних лож не найдется ни одного слабака, которого можно было бы купить за деньги? Нет, он доберется до наших секретов, возможно уже добрался, и верное средство против этого только одно.

— Не дать ему выехать из Вермиссы, — подхватил Болдуин.

Макмердо кивнул.

— Ты прав, брат Болдуин. У нас с тобой были кое-какие расхождения, но сегодня ты сказал золотое слово.

— Где же он находится? Как мы его узнаем?

— Достопочтенный мастер ложи, — посерьезнев, сказал Макмердо, — по-моему, это дело слишком ответственное, чтобы обсуждать его открыто при всех. Упаси меня Бог, я ни на кого из присутствующих не хочу бросить тень. Но даже если хоть одно кем-нибудь сказанное слово дойдет до этого человека, мы потеряем шанс взять над ним верх. Я прошу ложу избрать комитет доверенных лиц, мистер председатель, — вас, если мне позволено внести предложение, брата Болдуина и еще пятерых. Тогда перед ними я смогу свободно говорить о том, что мне известно и что я советую предпринять.

Предложение тотчас же было принято и комитет избран. Помимо председателя и Болдуина, в него вошел крючконосый секретарь Харрауэй, свирепый молодой киллер Тигр Кормак, казначей Картер и два брата Уиллоуби, бесстрашные и отчаянные головорезы, из таких, что не останавливаются ни перед чем.

Попойка, по обычаю следовавшая за общей сходкой, была на этот раз недолгой и прошла тихо, ибо пирующим было не до веселья, многие впервые ощутили над своей головой тень карающего Закона — в чистом небе, под которым они так долго беззаботно обитали, собирались черные тучи. Эти люди так сжились с ужасами, которые учиняли над другими, что мысль о расплате даже не приходила им в голову, и теперь, вдруг явившаяся, она была как гром среди ясного неба. Так что вскоре все разошлись и оставили командиров держать совет.

— Итак, слушаем тебя, Макмердо, — провозгласил мастер ложи.

Все семеро застыли за столом как каменные изваяния.

— Я давеча сказал, что знаю Берди Эдвардса, — приступил к объяснениям Макмердо. — Вы сами понимаете, конечно, что он живет здесь не под этим именем. Человек он храбрый, но не сумасшедший. Он именуется здесь Стивом Уилсоном и проживает на Хобсон-Пэтче.

— Откуда тебе это известно?

— Я с ним однажды разговаривал. Тогда я не придал этому значения, да и сейчас бы не вспомнил, если бы не письмо. Но теперь могу точно сказать: это он. Мы ехали в одном вагоне, дело было в прошлую среду. По виду парень крутой. Сказался репортером нью-йоркской газеты. Я тогда ему поверил. Расспрашивал про «метельщиков» и их злодеяния, как он выразился. Я, понятно, ничего ему не выдал. «Я бы заплатил, и немало, — сказал он мне, — за сведения, которые интересуют моего редактора». Я наболтал ему так, кое-чего, чтобы ему угодить, и он дал мне за это двадцатку. «Получишь в десять раз больше, — посулил он, — если разузнаешь то, что мне нужно».

— И что же ты ему наболтал?

— Всякую ерунду, что в голову взбрело.

— А как ты узнал, что он на самом деле не газетчик?

— Сейчас расскажу. Он вышел из поезда в Хобсон-Пэтче, я тоже. Позже заглядываю в телеграфную контору, а он выходит мне навстречу. Телеграфист мне говорит: «Ты только взгляни! За такую муть, по-моему, надо брать двойную плату». «Верно», — отвечаю. У него там на бланке была какая-то китайская грамота. «Представляешь, каждый божий день отправляет по странице эдакой чертовщины», — жалуется телеграфист. А я ему объясняю, это, мол, специальные сообщения для его газеты, он боится, чтобы другие не перехватили. Телеграфист и сам так думал, да и я тоже. Но теперь думаю иначе.

— Вот черт! — забеспокоился Макгинти. — Похоже, ты прав. Но что, на твой взгляд, нам следует по этому поводу предпринять?

— Почему бы не отправиться прямо сейчас и не разделаться с ним? — предложил кто-то.

— Да, да! Чем скорее с ним покончим, тем лучше.

— Я бы сию же минуту пустился за ним, если бы только знать, где его найти, — отозвался Макмердо. — В Хобсон-Пэтче, это точно; но в каком доме, не знаю. Однако у меня есть план, если только вы к нему прислушаетесь.

— Ну, что за план?

— Завтра же утром я поеду в Хобсон-Пэтч и найду его через телеграфиста. У него ведь остается точный адрес. А ему я скажу, что сам состою в ложе Свободных Работников, и предложу выдать ее секреты за определенную цену. Он клюнет, можете не сомневаться. Скажу, что бумаги у меня дома, но если он явится ко мне открыто, среди бела дня, это будет стоить мне жизни. Это у него подозрений не вызовет, тут все очевидно. Пусть, скажу, придет по мне в десять вечера и ознакомится на месте со всеми материалами. И он явится, можете не сомневаться.

— Ну и?..

— А дальше вы сами решайте, как вам быть. Дом вдовы Макнамары стоит на отшибе. Старуха она верная, как сталь, и глухая, как бревно. В доме, кроме Сканлана и меня, никого. Как получу от него согласие, сразу же сообщу, и к девяти вы все семеро соберетесь у меня. Тут вы его и возьмете тепленького.

— Клянусь, в конторе Пинкертона появится вакансия! Довольно разговоров, Макмердо! Завтра в девять часов встречаемся у тебя. Ты только закроешь за ним дверь, а остальное предоставь нам.

Глава 7 Ловушка для Берди Эдвардса

Как сказал Макмердо, дом Макнамары, где он жил, стоял на отшибе и вполне подходил для задуманного дела. Если бы речь шла не о сыщике, заговорщики бы просто вызвали его из дому, как делали уже множество раз, и разрядили бы в него свои револьверы. Но в данном случае важно было выяснить, как много он сумел узнать, какими путями и что успел передать своим хозяевам.

Не исключено, что они поздно спохватились и о них уже известно где надо. Если так, то, по крайней мере, можно будет рассчитаться с человеком, который это сделал. Впрочем, они надеялись, что ничего существенного детектив еще не разведал, иначе бы он не стал потеть над бумагой и слать в свою контору ту чепуху, которую наговорил ему Макмердо. Это все, однако, они точно узнают от него самого. Когда он будет у них в руках, уж как-нибудь да сумеют заставить его говорить. Не впервой им.

Макмердо, как условились, поехал в Хобсон-Пэтч. Полицейские в то утро проявляли к нему какой-то повышенный интерес, а капитан Марвин — тот самый, что знал его еще по Чикаго, — даже заговорил с ним, когда он ждал поезда на станции. Макмердо отвернулся и не стал отвечать.

Вернулся в Вермиссу он днем и явился к Макгинти в Дом Союза.

— Он согласился. Будет, — доложил Макмердо.

— Отлично! — обрадовался Макгинти. Косматый великан был в шелковой рубахе, поперек жилета на мощной груди висели цепи и печати, сквозь бороду поблескивал бриллиант. Салун и политика сделали из босса не только могущественного хозяина города, но и богача. Тем ужаснее показался ему представший перед ним накануне призрак тюрьмы, а то и виселицы.

— Как, на твой взгляд, он много знает? — с тревогой спросил он у Макмердо.

Макмердо мрачно пожал плечами.

— Он здесь уже давно, недель шесть по крайней мере. И приехал в здешние края не бизнес заводить. Если все это время он работал среди нас и получал финансовую поддержку от железнодорожной компании, надо полагать, кое-какие сведения он раздобыл и успел отправить по инстанции.

— Но в нашей ложе нет малодушных людей! — заспорил Макгинти. — Наши все тверды как сталь. Вот разве только — клянусь Господом! — этот жалкий трус Моррис… Может быть, он? Если нас кто-то выдает, то он, больше некому. Я думаю, не послать ли прямо сейчас к нему пару-тройку ребят, чтобы дали ему взбучку и попробовали у него что-нибудь выяснить?

— Что ж, худа от этого не произойдет, — ответил Макмердо. — Вообще-то, честно сказать, я к старому Моррису отношусь хорошо, и если он пострадает, мне будет его жаль. Он раза два обращался ко мне с разговором о делах нашего общества, и хоть смотрит он на них, может, не так, как ты или я, но на доносчика, я бы сказал, совсем не похож. Однако же не мне становиться между тобой и им.

— Ну нет, я с ним разделаюсь, со старым чертом! — прорычал Макгинти. — Я весь последний год с него глаз не спускаю.

— Тебе виднее, — пожал плечами Макмердо. — Но что бы ты насчет него ни надумал предпринять, придется отложить до завтра. Нам сейчас надо затаиться, покуда не управимся с агентом Пинкертона. Сегодня ворошить полицейское гнездо нам никак нельзя.

— Твоя правда, — согласился Макгинти. — Да и узнать, откуда Берди Эдвардс получал информацию, мы сможем уже сегодня, от него самого, даже если для этого понадобится вырезать у него сердце. Как тебе показалось, он не почуял ловушку?

Макмердо рассмеялся.

— Я нащупал у него слабую точку, — сказал он. — Чтобы выследить «метельщиков», он пойдет хоть в самый ад. Он дал мне денег, — Макмердо, ухмыляясь, достал из кармана пачку долларов. — И столько же отсчитает еще, когда увидит все бумаги.

— Какие бумаги?

— Никаких бумаг, ясное дело, нет. Но я наговорил ему с три короба: и про устав, и про своды правил, и про списки новых членов. Он рассчитывает, что до всего докопается.

— Докопается, как же, — свирепо осклабился Макгинти. — А он не спрашивал, почему ты с собой эти бумаги не принес?

— Да разве я мог брать с собой такие документы? Я же нахожусь под подозрением, капитан Марвин даже сегодня на вокзале ко мне подкатывал.

— Да, слыхал, — кивнул Макгинти. — Боюсь, тебе в этом деле хуже всех придется. Тело-то мы можем сбросить в старую шахту, но как ни крути, того, что он жил в Хобсон-Пэтче, не спрячешь, а ты туда сегодня ездил, и они об этом узнают.

Макмердо опять пожал плечами.

— Если мы всё сделаем чисто, они не смогут доказать, что было убийство. Он придет затемно, никто ничего не увидит. Ну и как уйдет, тоже, понятное дело, никто не увидит. А теперь вот что, советник. Я сейчас изложу поподробнее свой план и попрошу вас растолковать его остальным. Вы все прихóдите заблаговременно. Очень хорошо. Он явится в десять. Мы условились, что он трижды стукнет в дверь. Я отпираю. Потом пропускаю его вперед, и дверь за ним захлопывается. Всё. Он наш.

— Просто и ясно.

— Да. Но следующий шаг надо обдумать. Его так просто, голыми руками не возьмешь, он вооружен и вооружен хорошо. Я, конечно, навешал ему лапши на уши, но думаю, бдительность он не утратит. Скажем, я впускаю его в комнату, а там семь человек вместо одного меня, как он ожидал. Подымется стрельба, кого-нибудь непременно ранят.

— Что так, то так.

— Да еще на выстрелы заявятся все фараоны, сколько их есть в городе.

— Сдается мне, ты прав.

— Если послушаете меня, я бы поступил так. Ваша семерка усядется в большой комнате — вы ее видели, когда приходили потолковать со мной. А его я приглашу войти в маленькую гостиную, рядом с входной дверью, и попрошу там подождать, пока я схожу принесу бумаги. Это даст мне возможность зайти к вам и доложить обстановку. Затем я возвращаюсь к нему с какими-нибудь поддельными бумагами. Он принимается читать, и тут я набрасываюсь сзади и заламываю ему правую руку. Вы услышите, что я вас зову, и бросаетесь со всех ног в малую гостиную. Тут чем скорее, тем лучше, он парень крепкий, не слабее меня, я могу один с ним не сладить. Но до вашего появления, думаю, удержу его.

— План хорош, — сказал Макгинти. — Наша ложа будет перед тобой в долгу. Когда я освобожу это кресло, мне, полагаю, легко будет назвать своего преемника.

— Ну что вы, советник, — скромно возразил Макмердо, но на лице у него было написано, как он отнесся к похвале великого человека.

Вернувшись домой, Макмердо занялся приготовлениями к предстоящему вечеру. Прежде всего он почистил, смазал и зарядил свой револьвер смит-вессон. Затем оглядел комнату, которая должна была стать ловушкой для сыщика. Комната довольно просторная, в середине — длинный сосновый стол, сбоку — большая печь. Три остальные стены прорезаны окнами без ставен, закрытыми только шторами. Макмердо внимательно исследовал окна. Ему, конечно, не могло не прийти в голову, что это помещение слишком хорошо просматривается для такого тайного дела. Но зато дом стоит в стороне от улицы, так что это уж не особенно и важно. В заключение он переговорил со вторым жильцом. Сканлан, хотя и «метельщик», был незлобивый человек, у него, правда, не хватало характера идти наперекор товарищам, и в глубине души он ужасался кровавым делам, в которых его иногда заставляли принимать участие. Макмердо вкратце рассказал ему, что тут должно произойти.

— Будь я на твоем месте, Майк Сканлан, — заключил он свой рассказ, — я бы взял отгул и немедленно исчез. В этом доме нынче прольется много крови.

— Да, ты прав, Мак, — ответил ему Сканлан. — Умом-то я со всем согласен, но вот духу не хватает. Давеча на шахте, когда увидел, как упал управляющий Данн, думал, у меня сердце остановится. Не создан я для таких дел, не то что ты или Макгинти. Если в ложе обо мне не подумают худого, я и вправду поступлю по твоему совету — оставлю вас на сегодняшний вечер.

Члены ложи пришли в условленное время. С виду это были чисто одетые добропорядочные горожане; но тот, кто умеет читать по лицам, понял бы, глядя на их твердо сжатые губы и неумолимые глаза, что Берди Эдвардсу надеяться не на что. Среди этих людей не нашлось бы ни одного, у кого руки не были бы обагрены кровью. Для них убить человека значило не больше, чем для мясника зарезать овцу.

Первым, и по виду, и по злодейству, был, разумеется, сам страшный босс. Затем Харрауэй, секретарь, тощий, мрачный человек с длинной, морщинистой шеей и нервными, дергаными жестами, фанатически честный во всем, что касалось финансовых дел Ордена, но не имеющий понятия о чести и справедливости в отношении к остальным людям. Казначей Картер, мужчина средних лет с бесстрастным, хмурым выражением на желтом, как бумага, лице; этот был умелым организатором, планы почти всех преступлений ложи были рождены в его хитроумном мозгу. Двое Уиллоуби, молодые киллеры, рослые, ловкие, готовые на все; и их товарищ, Тигр Кормак, темнолицый, могучий и такой свирепый, что его боялись даже члены ложи. Таковы были люди, собравшиеся в ту ночь под крышей Макмердо с целью убить сыщика из конторы Пинкертона.

Хозяин гостеприимно поставил на стол бутылку виски, и каждый поторопился подкрепиться перед работой, которая их ожидала. Болдуин и Кормак и без того уже явились в подпитии, последняя бутылка только еще больше распалила их злобу. Кормак на секунду приложил ладони к печи — она была жарко натоплена, ночью еще морозило.

— Подойдет, — с проклятием отдернув руки, проговорил он.

— Точно! — сразу поняв его, подхватил Болдуин. — Прикрутим его к печке, и он нам все скажет.

— Скажет как миленький, можешь не беспокоиться, — откликнулся Макмердо. У этого человека, похоже, нервы были стальные: вся тяжесть предстоящего дела ложилась на его плечи, а ему хоть бы что. Это все заметили и лишний раз восхитились.

— Брать его будешь ты, — одобрительно сказал босс. — Он ничего не заподозрит, пока не почувствует у себя на горле твою лапу. Жаль только, тут на окнах нет ставен.

Макмердо обошел все окна и плотнее задернул шторы.

— Вот. Теперь нас никто не увидит. Уже скоро.

— А вдруг он не придет? Вдруг почует опасность? — произнес секретарь.

— Придет, не беспокойтесь, — ответил Макмердо. — Ему так же не терпится оказаться здесь, как вам — увидеть его. Тсс! Слышите?

За столом все замерли, точно восковые фигуры, кое-кто даже не донес до рта поднятый стакан. В дверь трижды громко постучали.

— Молчок! — прошептал Макмердо.

Сидящие за столом обменялись торжествующими взглядами. Ладони легли на запрятанные револьверы.

— Смотрите, чтоб ни звука! — шепотом напомнил им Макмердо, вышел из комнаты и плотно закрыл за собой дверь.

Убийцы остались ждать, напрягая слух. Вот прозвучали шаги их товарища, идущего по коридору. Открывается наружная дверь. Произносятся невнятные слова — это хозяин и гость здороваются. Потом еще какие-то непонятные шаги в доме, незнакомый голос. Наружная дверь захлопывается, скрежещет ключ в замке. Добыча в ловушке! Тигр Кормак разразился жутким ликующим хохотом, но Макгинти ударил его ладонью по губам.

— Тихо, болван! — шепотом обругал он Кормака. — Не то мы все из-за тебя погибнем!

В соседней комнате послышались голоса. Ну когда же? Наконец дверь распахнулась, и вошел Макмердо, приложив палец к губам. Подойдя к столу, он обвел глазами сидящих. С ним произошла какая-то перемена: выражение лица сделалось торжественным, черты стали твердыми, точно гранит, глаза за стеклами очков возбужденно сверкали. Он казался полководцем на поле брани. Бандиты нетерпеливо, вопросительно смотрели на него; но он хранил молчание. И только переводил взгляд по очереди с одного лица на другое.

— Ну? — не выдержал наконец Макгинти. — Он уже здесь? Пришел Берди Эдвардс?

— Да, — медленно ответил Макмердо. — Берди Эдвардс здесь. Я — Берди Эдвардс!

Первые десять секунд после этой краткой речи в комнате стояла такая тишина, словно там не было ни живой души. Только свистел, раздирая слух, вскипевший чайник на печи. Семь бледных лиц окаменели в невыразимом ужасе. Потом зазвенели разбитые стекла, и в каждое окно просунулось блестящее дуло винтовки; шторы, сорванные с колец, упали на пол. Босс Макгинти взревел, как раненый медведь, и рванулся к полуоткрытой двери. Но наткнулся на револьвер, в прицеле которого голубел суровый глаз полицейского капитана Марвина. Босс отшатнулся и рухнул на стул.

— Так вы целее будете, советник, — проговорил тот, кто был им известен как Макмердо. — И ты, Болдуин, если опустишь сейчас револьвер, можешь не попасть на виселицу и оставишь с носом палача. Руки на стол, не то, клянусь Создателем… Вот так-то лучше. Этот дом окружают сорок вооруженных людей, сами прикиньте, каковы ваши шансы. Заберите у них револьверы, Марвин.

Под дулами винтовок ни о каком сопротивлении не могло быть и речи. Бандиты были разоружены. Оторопелые и обозленные, они как сидели, так и остались сидеть за столом.

— Прежде чем мы разойдемся, я хочу сказать несколько слов, — проговорил тот, в чью ловушку они попались. — Следующий раз мы встретимся только в суде, где я буду давать показания. Хочу, чтобы вам было о чем поразмыслить до той поры. Кто я такой, вы теперь знаете. Могу выложить карты на стол. Я Берди Эдвардс, пинкертоновский агент. Меня выбрали, чтобы я взорвал изнутри вашу шайку. Это была трудная и опасная игра. Ни одна живая душа, даже самые близкие и дорогие мне люди не знали, что я ее веду. Это было известно одному капитану Марвину да моим нанимателям. Но сегодня, хвала Господу, игра окончена, и выигрыш — мой!

Семеро с непримиримой ненавистью смотрели на него исподлобья. Он прочел их угрозу.

— Вы, может, полагаете, что игра еще продолжается? Ну что ж, я готов рискнуть. Но в любом случае некоторым из вас придется из игры выйти, и кроме вас еще шестьдесят человек окажутся сегодня за решеткой. И еще я скажу вам вот что. Когда меня назначили на эту работу, я не верил, что на свете существует такая организация, как ваша. Думал — пустая газетная болтовня, поеду и докажу это. Мне объяснили, что вы имеете отношение к Свободным Работникам, поэтому я отправился в Чикаго и вступил в общество. Там я и вовсе уверился, что рассказы про вас — это все газеты наплели; потому что я не нашел в Обществе Свободных Работников ничего дурного, зато увидел много хорошего. Но в вашем городе я убедился, что ошибался, что это не выдумки газетчиков, а чистая правда. И я остался, чтобы во всем разобраться.

Я не совершал убийств в Чикаго. И никогда в жизни не чеканил фальшивых денег. Те доллары, что я вам раздавал, были настоящие; но потратил я их здесь очень выгодно. Знал, как завоевать ваше расположение, и поэтому представил дело так, будто меня преследует закон. Как я рассчитывал, так все и получилось.

Я вступил в вашу дьявольскую ложу и ходил на ваши сходки. Может быть, кто-то скажет, что я не лучше вас. Пусть говорят, мне было нужно до вас добраться. Но если кого интересует правда, то вот она. В тот вечер, когда я к вам присоединился, вы избили старика Стейнджера. Предупредить его я не мог, на это не было времени, но схватил тебя за руку, Болдуин, когда ты хотел его убить. Когда я выдвигал какие-нибудь предложения, чтобы казаться среди вас своим, это всегда было что-нибудь такое, что я сам же мог предотвратить. Я не смог спасти Данна и Мензиса, мне многое было тогда неизвестно; но я позабочусь о том, чтобы их убийцы были повешены. Честера Уилкокса я предупредил, и когда я взрывал его дом, он с домочадцами прятался в другом месте. Было немало преступлений, которые я не мог предотвратить, но если вы припомните, как часто случалось, что тот, за кем вы охотились, почему-то возвращался домой другой дорогой, или был в городе, когда вы нагрянули к нему домой, или сидел дома, когда вы рассчитывали выманить его наружу, вы поймете, что я не бездействовал.

— Проклятый предатель! — прошипел Макгинти сквозь сжатые зубы.

— Да, Джон Макгинти, можешь назвать меня так, если тебе от этого полегчает. Ты и тебе подобные были врагами Бога и человека в здешнем краю. Нужен был кто-то, способный встать между тобою и бедными простыми людьми, подпавшими под твою власть?! Был только один способ осуществить это, и я его применил. Ты назвал меня предателем, но тысячи других, полагаю, будут считать меня спасителем, сошедшим в ад, чтобы вызволить их. Я пробыл в аду три месяца. Такие три месяца пережить еще раз я не согласился бы ни за что, пусть мне посулят в награду хоть всю сокровищницу федерального казначейства. Я не мог вырваться, покуда не узнал все, покуда все секреты, все члены ложи не оказались у меня в руках. Я бы и еще задержался, но узнал, что мне грозит разоблачение. В Вермиссу пришло письмо, из которого вы бы всё узнали. Так что мне пришлось действовать немедленно.

К этому мне нечего добавить, разве только то, что, когда придет мой час, мне легче будет умирать, зная, какую работу я тут проделал. А теперь, Марвин, не буду вас больше задерживать. Уводите их, и покончим с этим.

Осталось сообщить лишь несколько подробностей. Сканлану была дана записка для передачи мисс Этти Шафтер — поручение, которое он принял, многозначительно подмигнув и улыбнувшись. А утром на рассвете железнодорожная компания подала специальный поезд, в него сели красивая молодая женщина и мужчина в пальто с поднятым воротником, по уши обмотанный шарфом. Этим поездом они быстро и беспрепятственно выехали из района, где над ними нависла угроза. И больше ни Этти, ни ее возлюбленному не довелось ступить на землю Долины страха. Десять дней спустя в Чикаго они обвенчались, и старый Джейкоб Шафтер был у них на свадьбе свидетелем.

Суд над «метельщиками» состоялся вдали от тех мест, где приверженцы Ордена могли бы запугать служителей закона. Напрасно они запирались, напрасно были потрачены огромные суммы — вырванные шантажом и насилием все у тех же местных жителей — в расчете на то, что удастся добиться их оправдания. Хладнокровный и ясный рассказ того, кому были знакомы во всех подробностях их жизнь, их порядки и их преступления, не смогли поколебать никакие ухищрения наемных защитников. Наконец, после стольких лет террора, организация прекратила существование и члены ее разбежались кто куда. Тень, нависавшая над Долиной страха, растаяла.

Макгинти встретил свой смертный час на виселице, визжа и умоляя о пощаде. Восемь помощников разделили его судьбу. Более полусотни получили тюремные приговоры на разные сроки. На этом работа Берди Эдвардса завершилась.

Однако, как он и предполагал, игра была не закончена. Карты еще не раз и не два переходили из рук в руки. Во-первых, жив был Тед Болдуин, который избежал виселицы; остались живы и братья Уиллоуби, и еще некоторые злодеи из банды. На десять лет они оказались выключены из жизни; но настал день, когда они снова вышли на свободу, — день, который, как понимал Эдвардс, хорошо знавший этих людей, положит конец его мирному существованию. Они давно поклялись всем, что было для них свято, рассчитаться с ним за товарищей. И взялись за выполнение этой клятвы.

После двух покушений, которые были настолько близки к удаче, что третья попытка настигла бы его непременно, он, изменив имя, переехал из Чикаго в Калифорнию. Там скончалась Этти Эдвардс, его жена, и на какое-то время свет его жизни померк. И опять его едва не убили, и опять он уехал — перебрался под именем Дугласа в безлюдный каньон, работал там вдвоем с напарником, англичанином Баркером, и сколотил немалое состояние. Но потом получил известие, что кровавые псы снова вышли на его след, едва успел оттуда убраться — и уплыл в Англию.

Вот каким образом в Суссексе появился Джон Дуглас, женился второй раз на достойной женщине и пять лет вел мирную жизнь деревенского сквайра, пока ее не пресекли странные события, о которых рассказано выше.