Глава 9 Изгнание Маршала Тоту

Кухонный водопровод загремел среди ночи. Один длинный, надсадный визг и три коротких, еле различимых. Звук был несколько приглушён ввиду позднего времени суток.

Люди продолжали спать, проснулись Облики и потянулись на «13-й этаж», в лифтёрку. Не до всех сразу доходило, что объявлен Общий Сбор. Тревога в массах нарастала по мере наполнения этими массами замкнутого пространства лифтовой комнаты. Наконец, все разместились, вновь со стороны напоминая стаю озябших воробьёв на проводах. Огляделись вокруг. Все девяносто шесть Обликов налицо, как штыки. Глазки у всех бегают из стороны в сторону, в попытке понять причину.

Господин Председатель сидел в позе мыслителя, подперев кулаком могучий лоб. Ни на кого не смотрел, думал. Рядом что-то пописывал в замызганный блокнотик сосредоточенный Дзержинский. Он, наоборот, был оживлён и время от времени потирал руки, что, несомненно, означало — скоро кому-то будет несдобровать. По другую руку от господина Председателя ёжился МихСэрыч, утерявший свою знаменитую улыбку, и растерянно покачиваясь. Так же, в непосредственной близости от руководства находились: жующий сигару Черчилль, ошарашенный Ваня Сусанин, озадаченная Дама Пик и, обалдевший совершенно — Утёнок Тим. Они так же никому не смотрели в глаза, явно находясь вкурсе случившегося.

Наконец, господин Председатель выпрямился, обвёл присутствующих тяжёлым взглядом, откашлялся и глухо заговорил. Его голос словно холодом веял на собравшихся, отчего все вокруг постепенно стали поёживаться.

— Дорогие коллеги. Не секрет, что последнее время в нашем доме творятся спорные безобразия. Спорные они, так как направлены вроде бы на благо. А безобразия, потому что это вообще позор. Попраны Правила, нарушены все мыслимые устои. Наш тысячелетний опыт поставлен под сомнение и осквернён. Это должно прекратиться. Для этого мы и собрались.

Господин Председатель, как и все руководящие товарищи, обладал замечательным ораторским даром: он умел произнести большое количество слов, сказав при этом всего одну, довольно-таки заурядную мысль, известную даже детям. Кстати, он уже находился в таком возрасте, когда стал задумываться над созданием собственных мемуаров. В этом деле он проявил бы свой талант в полной мере и, выдавая «нагора» очередную главу, не стал бы утруждать себя досужими мыслями вроде: а что именно я хочу сказать каждым абзацем?

— Мы с вами, друзья, вместе пережили не один десяток лет. Сложных и радостных, простых, скучных, голодных… Мы всегда были рядом с людьми и делили с ними невзгоды, разруху, опустошение, смену ценностей… Радовались, когда они женились и рожали детей, печалились и горевали вместе с ними в их трудные или последние дни. Но! Никогда мы не преступали Закон о Правилах! У нас нет тюрем, мы не собираемся никого исправлять. Мы должны жить, всегда помня о том — кто мы. И — зачем мы. Если кто-то из нас оступается, а, точнее сказать — отступает от наших Правил, это означает только одно: такому не место среди нас и он обязан покинуть нас навсегда. Сгинуть. Так и произойдёт сегодня с тем, кто нарушил всё, что есть у нас ценного. Вы понимаете, о чём я.

Публика стала ошалело оглядываться друг на друга. Каждый думал про себя, что не понимал речь господина Председателя только он один, а другие уже давно, мол, догадались — о ком из них идёт речь. По существу надо отметить, что ближнее окружение как раз и знало, о ком идёт речь, вот только сама речь господина Председателя запутала даже посвящённых. Народ жаждал конкретики.

— И я вас уверяю, — продолжал оратор, — что никогда здесь не будет попустительства. Всё сделанное должно иметь отклик. Я передаю слово уважаемому МихСэрычу, которому было поручено расследование этого запутанного дела. Приступайте, МихСэрыч, раз у вас уже сложились выводы. Народ должен знать в лицо своих уродов. Начинайте.

Несчастный МихСэрыч поднялся со своего места и опустил очи в долу.

— Дорогие мои друзья… Выводы у меня есть. Правда, никто не пойман за руку, точнее, был пойман, но остался неузнанным. Есть только предположения…

— Не стесняйтесь, МихСэрыч! — ободрил господин Председатель, он горел желанием покончить с виновником раз и навсегда. — Приступайте. В вашей квартире живёт потомственный милиционер, и мы всецело доверяем вашему опыту.

— Друууузья… Это очень не простое дело. Действительно — нарушен Закон о Правилах. Страшно нарушен. Но с другой стороны…

— А вот другая сторона, сейчас, уважаемый МихСэрыч, никого как раз-то и не волнует! Незачем нам тут разглагольствования о «зле во благо». Оставьте это философам, и говорите, наконец, как и что. Точнее — кто!

МихСэрыч затравленно посмотрел на перебившего его господина Председателя, вздохнул и продолжил, выдавливая из себя слова монотонно как пономарь.

— Я не возьму на себя смелость указать на одного из нас и сказать точно, что это — он и есть — преступник. Я только раскрою вам свои доводы. Решайте сами. Итак: в нашем доме появился Образ, который взял на себя смелость обращаться к людям непосредственно. Словно он сам — человек. Всегда это происходило примерно одинаково: появлялись глаза. За всю историю этого дома, только два Образа позволяли себе такое нарушение. Об одном вы все знаете. Это был граф Толстой. Но его сейчас нет с нами и уже давно… О втором вы не знаете, так как появлялся одними глазами без Образа он только перед мной…

В публике возник ропот возмущения. Сам господин Председатель удивлённо поднял бровь, в уме засчитывая за МихСэрычем уже второе нарушение Правил. Не докладывать о преступлениях — такое же преступление. Причём, это и его ошибка — доверить расследование нечистоплотному Образу. И какой пример сейчас во всеуслышание подаётся присутствующим… Господину Председателю было теперь ещё над чем задуматься. И народ не одобрял следопыта, что немного успокаивало, но так же и требовало действий.

— С вами, МихСэрыч, мы разберёмся отдельно, на плановом Собрании, а пока — продолжайте. Тихо всем!

МихСэрыч ещё ниже опустил голову и следующие его слова звучали уже в полной тишине, так как требовалось изрядно напрягать слух, что бы хоть что-нибудь расслышать.

— Я прошу меня извинить. Да, я молчал о данных выходках, так как их себе позволял мой друг… Готов понести наказание.

— И понесёте, батенька, понесёте, как миленький, продолжайте! — вставил слово напряжённый Дзержинский, в его прищуре искрилось предвкушение расправы.

— Так вот. Есть ещё довод. Хотя и сомнительный. В войну с немцами, мы с вами, всё больше прятались в руинах. И только один из нас всегда был в гуще событий и помогал людям как мог. Этот Образ вмешивался в жизнь людей, прятал или жёг похоронки, подбрасывал одежду умерших — живым, вынимал из под руин хлеб, вскрывал щели в завалах, давая доступ кислорода тем, кого можно было из под этих камней спасти… И много людей выжило, благодаря, как они потом говорили, чуду. Но чудеса творил он. Один. Молча. Это были неизвестные никому подвиги. Так вот. А гражданский подвиг ничем не отличается от подвига военного. На него так же надо быть способным.

Господин Председатель просто вскочил со своего места от возмущения.

— МихСэрыч, я вам дал задание анализировать преступления, а не обозначать их подвигами, проводя сомнительные аналогии! Немедленно прекратите отсебятину, и назовите имя преступника!

— Я склонен предположить, что Закон во благо людей нарушал маршал Жуков… Простите ещё раз — Одри Тоту.

Лифтёрная содрогнулась от общего изумлённого вздоха. Образы загалдели уже вслух, а не на языке мысли. Одни выражали сомнение, но таковых было не много. В массах звучало единодушное осуждение бывшего маршала. Казалось, судьба престарелой юной актрисы была предрешена и почти озвучена.

И тут, присутствующие, друг за другом (начиная с господина Председателя), начали искать глазами виновника их полуночного Сбора. Все хотели видеть реакцию преступника на обвинение. Как воспримет маршал столь резкий выпад собственного уже бывшего друга? Что он скажет в оправдание? Что сейчас ожидать от полумаразматичного «героя», какие выпады и фокусы? Искали, заглядывали под лавки и канаты лифтов. Посылали гонцов в семьдесят вторую квартиру — нашли там только изорванный в клочья листок с фотографией актисы. В конце концов, обшарили весь дом, от подвала до крыши. Перебудили всех кошек — те ещё целые сутки бродили по подъезду с торчащими от ужаса распушёнными хвостами. Напуганные мыши очумев неслись от злополучного дома прочь, так как эту мелочь проверяли на аутентичность не стесняясь в средствах. Нигде преступника обнаружить не удалось.

Общий Сбор был закрыт под всеобщее недоумение. Все подавлено молчали, не понимая одного: как можно было не только не явиться на Сбор, но и вообще — исчезнуть из дома. Об этом боялись думать, и были благодарны господину Председателю, официально запретившему в конце Сбора — думать на эту тему. Все разошлись по своим квартирам и делам, накопившимся за странную ночь. Бывают случаи, когда лучше вообще не думать на тему, мысли о которой могут подорвать суть и смысл бытия. Сейчас это был тот самый случай. Всех ждали обычные понятные дела, что как кирпичики составляют здание жизни.

А в этот момент, мимо дома прогуливался странный старичок в видавшей виды военной форме. Он наслаждался вкусным воздухом, накопившим за ночь аромат листвы, радовался затеявшимся рассветом, и убивал лишний час до поезда. Вот-вот пойдут автобусы, и он направится к московскому вокзалу, предвкушая исполнение своей старинной мечты — съездить в Москву, выйти, наконец, на Красную площадь и зайти на огонёк к старику Виссарионычу, повспоминать, пожурить кой за что, да просто попить чайку со старым боевым товарищем. Да и к чудаку Ульянову тоже очень хотелось заглянуть!

Загрузка...