Дом без привидений

Глава 1 Мирно, тихо

— Проснулся, что ли? А мамки нет, да? А ты не волнуйся, не волнуйся, хочешь, я как Джерри с Томом побегаю тут у тебя по манежу?

МихСэрыч вздрогнул, контур его тела пошёл рябью и, раздвоившись на диснеевских мышку и кота, понёсся по парапету детского манежа. Он подпинывал сам себя, кусал за хвост, выполнял целую уйму каскадёрских пируэтов, заодно размышляя над тем, что художники в мультипликации даже не представляют себе, насколько тяжело выполнить в действительности то, что они там для людских детей рисуют. Ребёнок в восторге загукал. Дело сделано, лишь бы не плакал. Ай-да диснеевцы! Уловили потребности зрителя!

— Скоро мамка придёт, молочка принесёт! — пищал Джерри, а Том поддакивал, — и скорее бы уже пришла, сколько можно тут в мультики играть…

Пробегая очередной раз мимо стены, МихСэрыч ясно различил на обоях у решётки воздуховода — два сосредоточенных на нём глаза. От неожиданности он чертыхнулся через манеж и больно врезался в письменный стол обеими своими персонажами. Но раздавшийся со стены голос соседа успокоительно прокряхтел:

— МихСэрыч, этт я, не пужайся…

Хозяину дома не стало легче от этого, он уже соскребал свою мультипликационную лепёшку со стены и придавал ей положенный по штату Облик Д`Артаньяна.

— Ты меня извини, — продолжал скрипеть сосед. — Сейчас я, сейчас…

От стены начало отлепляться молочное облако, постепенно превращаясь в милашку Одри Тоту. Носик хмурый, походка старческая и никак не вяжущаяся с образом. Актриса проковыляла по комнате и взгромоздилась в огромное для неё кресло.

— Эхх… ну не могу я в этом вот безобразии ходить, — пожаловалась красавица, показывая распростёртые в стороны руки. — Как гляну на себя в зеркало, так плеваться хочется. Ну что за жизнь?..

В это время Д`Артаньян уже полностью проявился и направился поздороваться с гостьей. Та по-мужски пожала руку.

— Одри, ты не права. Нельзя пользоваться нашей дружбой и постоянно меня пугать. Правила запрещают нам: А) Не стучаться в чужой дом; Б) Вламываться в чужой дом без разрешения; и, самое страшное: В) Путешествовать без сущности! Ты в своём уме? А если бы кто увидел? И мне не поздоровится, что я не докладываю о твоих нарушениях!

— МихСэрыч! — взмолилась девушка, — да ты не сердчай на меня, не сердчай! И не учи, не учи… Всё знаю. А вот только если бы тебе после твоего Д`Артаньяна выдали бы вот таку «одёжу», как бы ты запел??!

Собеседник «актрисы» согласно кивнул и потупил взор. Да и действительно, как не понять товарища? Полвека в маршале Жукове ходил, а тут на тебе — французская актриска… тут любой на его месте взвоет и наплюёт на все Правила. Однако — Правила. Их никто не отменял, и нарушать их нельзя. А получается, что он, эээ, она, не только сама нарушает, а ещё и его тянет в нарушители, ведь который раз тут одними глазами проявляется! И ни разу МихСэрыч ещё не доложил об этом «наверх», а это — преступление не меньше первого.

— Подведёшь ты меня, друг, под монастырь…

— А я бы вот лучше в монастыре сейчас чертёнком жил, чем тут по белу свету в юбке рассекать, — жалилась красавица, и на кокетство это похоже не было.

— Ага, кто же твоего маршала в монастырь примет? Даже чёртом…

Запищал ребёнок.

Одри подошла к манежу и побрякала погремушками. Посюсюкала, поумилялась:

— Ай ти мой мапонький, ай ти мой толстощёкинький! Утю-тю, утю-тю! Скоро мамочка придёт, Кеше милко принесёт, станет Кеша сытинький, спатки ляжет миленький! Утю-тю, му-тю-тю…

Ребёнок скосил глазки к носику, затем зевнул и вдруг уснул, расплывшись в блаженной улыбке. Да, Одри совмещала в себе и дедушку Жукова, бойца, но — добрейшего деда, и юную особу, умеющую убаюкать младенца. Опыта по сюсюканью с малышнёй у Одри-Жукова было — сколько хочешь, ещё в блокадном Ленинграде он успокаивал голодных грудничков и умел их усыпить сладкими «сытыми» снами. Дом тогда разгромили, но хозяйка квартиры была женщина понимающая, перевезла его в тапочке в этот дом.

— МихСэрыч? — вернулась к креслу Одри и уселась рядом, — можешь замолвить за меня словечко на Собрании? Пусть вернут Облик…

Она просила, но сама не верила в то, что говорит. Всякому понятно, что бы вернуть Облик, надо вернуть портрет маршала Жукова на стену его квартиры. Выбросить вырезку из журнала с фотографией актрисы и — вернуть прежнюю картину на место. А кто для него это сделает? Новые жильцы о нём даже не знают… Как умерла бабка Капиталина Семёновна, так внуки въехали в её квартиру и всё, что напоминало им о их героической бабушке — живо спустили в мусоропровод. Благо, портрет маршала сразу заменили вот на эту картинку, потому и не сгинул Жуков-Одри, потому и перешёл по наследству к новой семье, лишь сменив Облик. А так бы шатался сейчас где-нибудь на просторах городской помойки, людей пугал. Повезло, можно сказать. Можно сказать…

По стенам прогремел чей-то сорванный водопроводный кран. Один сиплый длинный звук, один визгливый короткий. Знак к новостям. Это означало: «Всем закончить свои дела, скоро будут новости!» Одри и Д`Артаньян тревожно переглянулись.

— Новости… Не дай вам Бог жить в эпоху новостей… — Одри не любила ничего неизвестного или нового, не ожидая от грядущего ничего хорошего.

— Да ладно тебе… не новостей, а перемен, — поправил друга МихСэрыч.

— Чаво?

— Ничаво. Не дай вам Бог жить в эпоху перемен. Так звучит пословица.

— А ну и чёрт с ней, всё один хрен…

Д`Артаньян заволновался. Как же так, «закончить дела»? Ребёнка тут бросить? Мамка совсем разнежилась — видит, что ребёнок легко остаётся один, вот и бегает на молочную кухню со спокойной совестью, даже не подозревая, каких трудов МихСэрычу стоит оберегать этот самый покой младенца. Она думает, что малыш спит без задних ног, а на деле — ничего не спит, он, МихСэрыч, персонально носится тут по парапету манежа в виде висящих на стене в рамке Тома и Джерри, что бы дитё не орало в бешенстве, а блаженно гукало себе под нос. Как же так, «закончить дела»? Как же так? Как же…

— А меня пёс уже совсем замордовал, — жаловалась Одри. — Хитрый они народ, эти псы, да кошки… Толку от них — никакого, а подиж ты, любят их, как родных! Вчера отыскал я хозяйкину серёжку, подбросил ей на подушку, она подумала, что барбос нашёл. Ага, «барбос нашёл»! Барбос. Ага. Печеньем его кормила. Хозяин тапочки всё время теряет, кто их ему носит? Кто носит ему тапочки, скажи мне?! Думают — барбос… А на прошлой неделе газ открытым оставили на кухне… барбос ихний сунул нос в балконную щель и спит!!! Сссабака… Я ему таааак этой щелью балконной нос прищемил, что он орал как бешенный, пока они газ не закрыли. И что? Барбос — спаситель! Барбос — ангел хранитель! А я??! А я — девка на листочке…

Одри уже в двадцатый раз рассказывала эту историю, случившуюся не «на прошлой неделе», а в прошлом году. Что ж тут поделаешь? Стар маршал, даже в новом наряде облика. Стар и ворчлив, это простительно. Поэтому в двадцатый раз, МихСэрыч только сочувственно покачал головой и поцокал языком об нёбо, в знак поддержки.

— Дурной народ эти псы да коты, — подытожила актриса. — Дармоеды и лицемеры. Только еду и могут выпрашивать. Не люблю я их, чесс слово, не-люб-лю. Бездари.

Неизвестно, сколько бы длились старческие излияния молодой актрисы, но в стенах дома раздался рёв крана: один длинный, надсадный и три коротких, еле различимых. ОБЩИЙ СБОР!

— Боги мои… — побледнела Одри. — Сбор… Даже и не Собрание…

— Как же так… я же не могу Кешу оставить! Одри, что делать?!

— А ты вот меня попроси как следовывает, я можж и выручу старого друга, аась? — актриса ехидно прищурила глаз.

Ох, старый маразматик. Как же ребёнка оставить? А ну как проснётся? И что будет? Да Бог весть, что может случиться. Это же только мамаша его думает, что — ничего не происходит, пока у неё «одна нога там, другая здесь»… Ай-яй-яйй… Что ж, надо на поклон к маршалу…

— Жуков, будь любезен, старый хрыч, объяснись на Сборе за меня. Скажи, мол, сию секунду примчусь, лишь только мамаша объявится! Будь ласков, маршал, уважь!

— Эхх, и ты — лицемер, МихСэрыч, — довольно залыбилась красавица. — Как ничо не надоть, так «Одри-мордри», а как приспичило — нате вам, «маршал»!!! Вижу я вас всех насквозь, злыдни! Не будет вам пощады! Всех в порошок под Сталинградом!

При этом в нежных руках актрисы появился пулемёт и, ещё бы секунда, и по квартире засвистели бы кинематографические пули… но во сне повернулся ребёнок. Одри сразу осеклась, умолкла, кротко заулыбалась.

— Ладно, пойду я. Скажу, как есть — занят ты. Как освободишься — прибудешь сей же миг.

— Спасибо, Одррр…маррршал! — исправился МихСэрыч и торжественно взял под козырёк.

— Гыы, то-то.

Одри по-солдатски крутанулась на каблучках, её тело заколыхалось в солнечном свете, не теряя облика стало зыбким и, через секунду, она уже просочилась сквозь замочную скважину на лестничную площадку. Словно и не было никого.

Ребёнок спал, блаженно лыбясь. Малюсенькие пальчики что-то незримое хватали во сне. Тишь-благодать. Ведь можно и уйти? Ещё ни разу МихСэрыч не опаздывал на Общий Сбор. Ни разу. А их, этих разов, на его памяти, было всего-лишь три… На первом — его самого определяли в квартиру № 71. Он тогда только появился, был глуп до невозможности, ничегошеньки не знал и не умел. Доверили квартиру, рискнули. Оправдал и теперь — на хорошем счету. Были, правда, просчёты, но куда ж без них? Люди, народ странный и малопредсказуемый, с ними без опыта — куда как тяжело! Во второй Сбор решали о переезде дома. Тогда много шуму было, городские власти хотели снести старую «хрущёвку» и строить на её месте новенький «монолит». Передумали в конце концов, а у них вот, на Общем Сборе, тогда, много шуму было — страшно представить — иерархия рушилась, отменялась за ненадобностью. Никто к такому повороту событий готов не был. Никто ничего тогда и не решил, задумали подождать, как чувствовали — люди оставили дом в покое. Всё само и образумилось. А в третий раз Толстого изгоняли… Грустный случай. Хозяин 69 квартиры выбросил портрет, не оставив взамен на стенах ни одной картинки, в которой бы он мог спать дальше в новом облике. Старец надеялся и верил, бродил по дому босой и неприкаянный. Без сна одичал совсем. Ждал. Ничего. Тогда его облик стал меркнуть, пока одни глаза не остались. А в таком виде шастать по дому нельзя. Против Правил. Ополоумел к тому времени старец. Тыкался ко всем подряд. Пугал. И это против Правил. Вот и объявили Общий Сбор — решать судьбу. Изгнали. Правила нарушать нельзя. Никому. А маршал нарушает. И его самого втягивает… Эх, не к добру это всё…

Д`Артаньян мялся с ноги на ногу у детского манежа, дилемма была слишком сложна. Оставить спящего ребёнка без присмотра — нарушение Правил. Не явиться на Общий Сбор — невероятная несусветность! Как же так…

И тут в замочной скважине спасительно загремело. Пришла!

Мамаша только успела вынуть ключ из двери, как вслед за ним из отверстия выпорхнуло облачко, напоминающее что-то вкупе — перья, шляпа, сапоги. Видение было настолько молниеносным, что Зинаида приняла его за воспоминание о любимом фильме. Она в отрочестве пятьсот раз пересмотрела «Трёх мушкетёров» и до сих пор с умилением взирала на старенький календарь за 79 год, с фотографией главного улыбчивого усача-сердцееда. Муж Саша, потомственный милиционер, спокойно относился к картинке (работа такая — нельзя на всё реагировать, здоровья не хватит), да и достаточно был он умён, что бы не ревновать супругу к Боярскому. Где Боярский и где она? Вот и всё. Хотя… нет, не совсем всё… по правде сказать, Сашу слееегка напрягало то, что знаменитый артист живёт здесь же, на набережной Мойки… но, думать об этом, дольше чем 5 секунд — Саше не хотелось. Значит и правда — всё.

Выставив бутылочки из сумки в холодильник, Зина первым делом убедилась, что Кеша мирно сопит в манеже. Вот же ребёнок! Просто — подарок матери на восьмое марта! Хоть на полдня уходи по магазинам, он будет спать как ангел!

Всё было — как всегда. Мирно, тихо.