Дом колдовства

1

Я смотрел на прелестную блондинку в открытом купальнике, думая о том, что будь она хоть немного пышнее, ее бы просто изгнали с пляжа ревнивые жены. И в эту минуту, словно угадав мои мысли, она поднялась и направилась ко мне. Возможно, чтобы дать мне пощечину.

Я сидел возле водоема, напоминающего по форме амебу и принадлежащего отелю «Лас Америкас», и впитывал дневное солнце. На мне были плавки — в больших красных цветах, которые могли дать повод для шуток с бог знает каким исходом. И я потягивал шипучее кокосовое молоко из половинки кокосового ореха, жалея, что не заказал обыкновенный «бурбон» с водой. Чувствовал я себя довольно глупо — то ли из-за красных цветов на плавках, то ли из-за кокосовой шипучки.

Был один из тех прекрасных дней, какие нередки в Акапулько. Ярко-желтые цветы гибискуса и красные бегонии горели, как маленькие солнца, а солнечные лучи пронизывали густые ветви деревьев. Было жарко, чуть веял легкий ветерок, и я чувствовал, как по моей обнаженной груди бегут ручейки пота. Лишь немногие купались в бассейне, большинство же расположились вокруг него и под тентом бара, устроенного на открытом воздухе в нескольких футах от мелкого конца водоема. Куда ни посмотришь — всюду яркие краски, а в воздухе — непрерывный гул голосов, в который врывались иногда взрывы смеха. Всюду царили покой и красота, и над всем этим господствовали взъерошенные темные грифы, то взмывая ввысь, то стремительно падая к земле,— такая же специфическая черта Акапулько, как пляжные отели вдоль Лас Плайас.

Моя лос-анджелесская контора с надписью «Шелдон Скотт, следователь» по оконному стеклу представлялась мне такой же далекой от Мексики, как Марс, но блондинка выглядела так, будто только что свернула с бульвара Биверли или вышла из отеля «Эрл Кэрролз». И шла она в мою сторону.

Она подходила все ближе. Ее походку у нас, на голливудском бульваре, сочли бы недопустимой, а если бы и не сочли, то все равно никто не смог бы ее сымитировать. Шла она как-то зигзагообразно, но самое главное — прямо на меня. Казалось, она не делает ничего особенного: сначала выносит вперед одну ногу, потом другую, но это сопровождалось дюжиной других почти неуловимых грациозных движений. Тело же было едва прикрыто лоскутком легкой материи, трепетавшей у нее на груди, и столь же эфемерным кусочком цветастого тумана на бедрах. Длинные светлые волосы ниспадали на плечи, а приятный ровный загар так и хотелось потрогать.

Она остановилась прямо передо мной и улыбнулась.

— Хэлло! — произнесла она.— Почему-то ее голос казался тоже загорелым, теплым и каким-то матовым.

Она так хорошо смотрелась с моего места, что мне ужасно не хотелось вставать и менять его. Но я встал.

— Хэлло! Хотите составить мне компанию?

— Спасибо! — Она грациозно опустилась, подвернув под себя ноги, и, когда я сел рядом, устремила на меня взгляд, сияющий улыбкой.

Я ничего не понимал. У меня хороший рост и приличный вес, но вокруг было немало мужчин, гораздо более красивых. Мои почти белые волосы на дюйм торчат в воздухе, как белые вихри, а белые брови, похожие на две опрокинутые буквы «Л» и спускающиеся к внешним уголкам серых глаз, отнюдь не делают меня похожим на романтического героя.

Слегка искривленный нос также не прибавлял мне красоты. Ведь не может быть, что ее просто-напросто привлекают крупные мужчины. В этот день вокруг бассейна собралось такое множество огромных мясистых парней, какого я еще никогда не встречал на одном небольшом пространстве. Меня как раз удивило — и обеспокоило— это скопище крепких и увесистых типов, и я размышлял об этом до того, как заметил блондинку. Это неспроста. Обычно в любом первоклассном отеле вокруг бассейна собирается столько толстых старичков и высохших сморщенных дам, что это скорее напоминает музей или мавзолей. А эти крупные мальчики были сложены как чемпионы в тяжелом весе.

Блондинка не сводила с. меня глаз, и я спросил:

— Приехали половить рыбку? Или просто отдохнуть?

— Главным образом, отдохнуть. Ах, если бы только это! — Она помолчала.— А вы?

— Просто... побездельничать.

— Я не бездельничал. Я расследовал, может быть, самое крупное дело за все шесть лет своей работы на поприще частного детектива. Но я вовсе не собирался сообщать ей об этом и надеялся, что ее вопрос — просто повод для праздной беседы.

— Хорошее местечко для бездельников,— сказал я.— Вы остановились в этом отеле?

— Нет, но дела моего мужа заставляют его проводить здесь много времени, вот я и пользуюсь возможностью отдохнуть и позагорать, чтобы вернуться домой в лучшей форме.,

В лучшей форме. Гм, гм. Если ее форма станет лучше, ей будет только хуже. Тут что-то не то. Однако меня смутило не столько это, сколько упоминание о муже. Мне бы раньше догадаться! С такой внешностью и манерами у нее их, наверное, по меньшей мере — по одному на каждый день недели, а в воскресенье... Ну, насчет воскресенья вы и сами знаете.

— Вашего мужа? — сказал я весело.— Так у вас есть муж, а?

— Надеюсь, ненадолго, Именно поэтому я и хотела вас повидать, мистер Скотт.

Я опешил. Я вижу эту особу первый раз в жизни, а она знает, как меня зовут, и даже хочет поговорить со мной о своем муже! Обычно отношение сторон как раз обратное. .

— Леди,— сказал я,— как вы узнали мое имя? И потом, я совершенно уверен, что незнаком с вашим мужем. И, признаться, не: имею желания с ним знакомиться,

Она весело рассмеялась, взмахнув ресницами, словно опахалами.

— Вы в точности такой, как о вас говорили,— сказала она с воркующей интонацией,— Только выглядите проще.— Она понизила голос.— Ну-ну, мистер Скотт, неужели вы подумали, что я подошла к вам только потому, что мне понравились ваши мускулы?

— Ну, я...

Она улыбнулась.

— Мне нравятся ваши мускулы, во всяком случае внешне.— Она засмеялась. —Но это не единственная Причина. И даже не главная. Я хочу предложить вам работу.

— Мне? Зачем? И откуда вы меня знаете?

— В сущности, я вас не знаю. Вчера вечером мы с мужем сидели в баре, вы тоже туда зашли. Он сказал мне, кто вы, и тогда я вспомнила, что видела ваше фото в газетах. Я из Беверли-Хилл.

Она пожала плечами, и лицо ее стало серьезным. Я заметил, что глаза у нее зеленые, широко расставленные, под изогнутыми рыжевато-темными бровями.

Она сказала:

— Пожалуй, вы здесь единственный человек, о котором я знаю, что он не бандит.

Это меня несколько озадачило, но я снова оглядел собравшееся вокруг бассейна общество и, кажется, понял, что она имеет в виду. Я ведь и сам призадумался, увидев вчера, в отеле этих мясистых мальчиков,— особенно после того, как среди гостей, занимавших лучшие номера, узнал парочку рэкетиров. Показались мне знакомыми еще несколько лиц, только я не мог вспомнить, когда и при каких обстоятельствах их видел. На другой стороне бассейна, напротив меня, сидел белокожий тип в коричневых плавках, лысый, с лицом, как будто вырезанным из гриба. И вдруг, взглянув еще раз, я вспомнил: ведь это Куши Островский, глава по части протекций и азартных игр на территории Сан-Франциско. Мне стало как-то не по себе..

— О’кей,— сказал я.— Значит, я не бандит. Очевидно, вы знаете, что я частный сыщик. Зачем же вам понадобился сыщик?

Она усмехнулась.

— Может быть, мне понравились ваши мускулы,— Потом ее улыбка угасла, и она сказала: — Нет, серьезно, мне нужна помощь. Я хочу уйти от мужа.

— Для этого вам сыщик не нужен. Соберите вещички и уезжайте.— Я усмехнулся, взглянув на нее.— Поезжайте в Лос-Анджелес.

— Боюсь, что, если я уйду от него, он... он убьет меня.

Мне вдруг снова захотелось увидеть ее идущей. Только не ко мне, а от меня, прочь. Я сказал:

— Леди, кстати, как мне вас величать, кроме этого?

— Глория.

— Так вот, Глория. Я наслаждаюсь отдыхом. И вообще, я не могу взять клиентку только потому, что ей не нравится муж.

— Не так. Все гораздо сложнее. Я боюсь и его, и его друзей.

— Да что вы такое натворили? Подняли на кого-нибудь топор?

— Ничего я не натворила. Разве что прислушивалась к людям, которые слишком много болтают. Не исключая и моего мужа. Все, что мне от вас нужно, это чтобы вы не спускали с меня глаз, пока я не уеду. Были бы чем-то вроде телохранителя.

Я засмеялся.

— Лапочка, нет ничего, на что я смотрел бы с большей охотой и что я хотел бы охранять. Но сейчас не могу. Я занят.

Она нахмурилась, потом взглянула на мужчину в зеленых плавках, который проходил в этот момент мимо.

— Хэлло, Джордж!

Я обернулся и посмотрел на него. Его можно было бы считать чертовски красивым, если бы не это туповатое выражение лица.

— Джордж, познакомься, это Шелл Скотт,— сказала она.

Я поднялся и протянул руку.

— Привет, Джордж!

Он посмотрел на мою руку, но продолжал держать собственные лапы по швам. Глупее положения не придумаешь. Я почувствовал, что начинаю закипать.

— Шелл Скотт,— произнес он.— Вы, случайно, не тот грязный дурак-полицейский из Лос-Анджелеса?

— Шелл Скотт,— сказал я.— В точности, как вам сказала леди. Хотите, чтобы я повторил еще раз?

На миг его лицо стало угрюмым, но потом он изобразил улыбку. Он был почти с меня ростом и моего возраста— лет тридцати, с волнистыми волосами песочного оттенка, безукоризненно прямым носом и массивным квадратным подбородком. Он смотрел на меня и улыбался. У него были хорошие зубы.

Все еще улыбаясь, он сказал:

— Человек в моем вкусе. Руку!

Он протянул руку, и я сгреб ее с тем особым видом условного дружелюбия, какой принимают в подобных случаях мужчины. Я тоже улыбнулся. Знаете, по пословице: «Кто старое помянет...» Кто знает, может, у него язва желудка.

Одно было ясно — у него дьявольски крепкая хватка. Он явно хотел дать мне компенсацию за то, что в первый раз «не заметил» моей протянутой руки. Усмешка не сходила с его лица.

— Шелл Скотт? — переспросил он любезным тоном.— Так вы сказали?

Усмешка стала шире.

Я хотел отпустить его руку. Но он сжал мою еще сильнее. Я почувствовал боль в суставах и снова сжал его руку.

— Послушайте,— сказал я,— вам не кажется, что это немного глупо? Да отпустите, черт возьми!

Тогда он сжал мою руку всерьез. Он не был сильнее меня, но я расслабил пальцы, и он, воспользовавшись этим, так сдавил их, что я почувствовал — сейчас что-нибудь хрустнет. Я понял, что именно этого он и хочет.

Подождав секунды две, я сказал:

— О’кей! — и рванул руку вверх и влево, увлекая его руку за своей, нырнул под его руку и, оказавшись у него за спиной, сжал левой рукой его правое предплечье.

Его правая рука была заведена ему за спину, и если он хочет поиграть в сломанные кости,— что ж, можно и поиграть. Не будь я таким разгоряченным, я бы, вероятно, этого не сделал, но он вывел меня из терпения. И, освободившись от него в тот момент, когда он закричал от боли, я пинком отправил его прямо в бассейн. Он сделал несколько спотыкающихся шагов — два по земле и третий уже в воде — и с громким всплеском ушел с головой под воду.

Через несколько секунд он, однако, вынырнул и стал грести одной рукой — вторая у него, несомненно, сильно болела. Но он сам на это напросился.

Добравшись до края бассейна и ухватившись за него левой рукой, он начал поливать меня отборной бранью. Я наклонился к нему и сказал вполголоса:

— Пожалуйста, повежливее, иначе я спрыгну в воду и утоплю вас. Хватит! И не попадайтесь мне на глаза. Ваши игры мне не нравятся.

Он замолчал, попытался ударить меня, но, конечно, не смог. В конце концов, он выбрался по краю на мелкое место и вышел. С минуту он стоял, пожирая меня ненавидящими глазами, попытался поднять правую руку, но сморщился от боли. Потом стал шарить левой рукой по правому плечу, все так же не спуская с меня глаз.

Какого черта, подумал я, этот идиот пыжится — хочет оторвать кусок собственной грудины и швырнуть им в меня? И вдруг, обдав липким потом, меня осенила внезапная догадка. Администрация отеля разрешает пользоваться своим бассейном людям, не носящим при себе оружия. Но Джордж в припадке ярости забыл об этом. Наконец, он успокоился, круто повернулся и, дойдя до дальнего края бассейна, свернул направо.

Я огляделся. Я совсем забыл, что вокруг было множество людей. Впрочем, мало кто заметил нашу стычку. Все произошло тихо и быстро. Однако я поймал на себе некоторые взгляды, и они мне не понравились. В частности, взгляд Куши Островского. Он пристально посмотрел на меня, потом поднялся и пошел к дальнему краю бассейна, по диагонали от меня. Я испытал некоторый шок, увидев появившегося там Джорджа.

На этот раз он был не один. С ним разговаривали двое из тех крупных увесистых типов, что с самого начала показались мне подозрительными, а когда к ним присоединился Куши, рядом возникло еще два гиганта. Они поговорили, потом каждый смерил меня взглядом. Все это мне очень не понравилось.

Я вернулся к Глории, но продолжал незаметно наблюдать за подозрительной группой.

— Этот мерзкий тип,— сказал я,— кажется, имеет нескольких мерзких приятелей. Глория, кто этот болван?

Она перестала кусать губы.

— Джордж? — переспросила она, уставившись на меня.— Этот болван — мой муж.

2

Теперь я уставился на нее.

— Глория, ваше полное имя?

— Мэдисон. Глория Мэдисон.

Мэдисон... Джордж. Нет, не может быть.

— Глория,— спросил я,— ваш муж случайно не Маленький Джордж Мэдисон? Тот самый Джордж Мэдисон?

— Да. Но как вы узнали?

— Ха, ха,— сказал я,— старый знакомый — Скоровестимый Мэдисон! — Я посмотрел на болванов, собравшихся вокруг Джорджа,— Глория, я не смогу стать вашим телохранителем, пока у меня самого нет охраны.

Я действительно знал многое про Джорджа Мэдисона. Говорят, что мальчишкой он поклонялся Дракуле. Он совершил несколько убийств. Никто не смог бы сказать, сколько именно, да и сам Джордж, наверное, не сумел бы сосчитать до такой цифры. Он пользовался покровительством пары главарей американской мафии и прославился эффективностью своих действий и непроходимой глупостью. Возможно, он был единственным человеком на земле, который ходил, говорил и спускал курок, не имея в голове ни капли мозгов.

— Прошу прощения, но я вас покину,— сказал я Глории.— Кажется, мне следует выпить стакан воды. Или «бурбона». Или яда.

Я стал собираться. Я всегда знаю, когда враг превосходит меня численно. Джордж как раз имел это преимущество.

Она удержала меня за руку. Это было нервное прикосновение. И даже несмотря на мое состояние, оно послало электрический заряд через мою руку в хребет и дальше. Я взглянул ей в лицо. Оно подергивалось и умоляло.

— Мистер Скотт,— проговорила она хрипло,— пожалуйста! Кто-то должен мне помочь. Вы здесь единственный, кто смог бы. Я не шутила ни одной минуты, просто не знала, как вас попросить. И... вы теперь поняли, почему я так боюсь, мистер Скотт.

Я колебался.

— Да-а. Теперь я понял, это уж точно. И, лапушка, зовите меня просто Шелл, пока я жив.

— Вы мне поможете? Я буду так вам благодарна...

Передо мной стояло прелестное существо, которое всем своим видом обещало быть чрезмерно благодарным, и даже с избытком. А я люблю некоторые избытки. Но, честно говоря, я не знал, что ей ответить.

Сейчас у меня был клиент —один из самых влиятельных людей в Штатах. Если бы я назвал его по имени, вы бы тотчас его узнали, поэтому я буду называть его .просто Джо. Это было одним из условий, на которых он нанял меня. Уже при первой нашей встрече я называл, его Джо, настолько важны его дела и он сам. Джо — один из главных профсоюзных лидеров в Штатах. Я даже не могу сказать вам, какой профсоюз он возглавляет,— это было бы равносильно тому, что я публично называю его собственное имя.

Я не мог объяснить Глории, что веду расследование, потому что по договору с Джо я якобы только что закончил дело, связанное с кражей бриллиантов, и теперь приехал в Мексику немного отдохнуть. Именно так мне следовало отвечать, если бы кто-нибудь полюбопытствовал, что я делаю в Акапулько. И вдруг у меня в голове забрезжила — еще смутным намеком — одна идея. Как раз перед моим прибытием вчера в Акапулько я нашел одного из тех людей, которых разыскивал. Обнаружил его мертвым, с простреленной головой, и выяснил, что он направлялся сюда, в Акапулько. Тогда я еще не знал зачем, но теперь, увидев, что здесь специально, по-видимому, собрались все эти бандиты, начал кое-что соображать. Немного подумав над этим, я повернулся к Глории.

Я еще не знал в точности, что ей скажу, но, увидев ее позу, решился. Она сидела, все так же поджав под себя ноги, но наклонившись слегка вперед и умоляюще глядя на меня снизу вверх. Лоскуток на груди соскользнул чуть ниже, чем ему полагалось быть, и золотой загар резко контрастировал с открывшейся ослепительно-белой полоской, кожи. Глядя на нее, я сказал:

— О’кей, Глория. Я сделаю все, что смогу.

Она вздохнула. Вздохнула так тяжело, что мне в самом деле захотелось ей помочь.

— О, Шелл,— сказала она.— Я...— Голос ее замер.

— Но имейте в виду,— продолжил я,— я не смогу быть подолгу возле вас, как бы ни хотел этого. Я... ну, у меня есть еще кое-какие дела. И вообще, вам, наверное, будет мало от меня толку. Черт, я даже не знаю, чего вы от меня хотите.

— Я сама не знаю, Шелл. Ну, я просто хочу, чтобы был кто-нибудь, на кого я могу положиться, кто совершенно не похож на Джорджа. Я чувствую себя в каком-» то кольце. Вы, наверное, не понимаете, что я имею в виду» Я просто хочу сначала выбраться отсюда живой, а уж потом использую свои возможности. И я заплачу вам.

Я прервал ее.

— Заплатите, конечно, я надеюсь. Но только не деньгами.

Она улыбнулась ядовитой улыбкой и хотела даже что-то сказать по этому поводу, но я снова остановил ее.

— И поймите меня правильно. Необходимо, чтобы для начала вы столкнули меня в бассейн.

Она озадаченно наморщила лоб. Я продолжал, думая о том смутном намеке, который появился у меня в голове минуту назад:

— И мне нужно гораздо больше знать о ваших неприятностях, о Джордже, о его друзьях.— Я кивнул в сторону отвратительной группы на другой стороне бассейна.

Их было теперь восемь или девять, включая Скоровестимого Джорджа. Взглянув на них, я заметил спину, которая была мне знакома. Именно спина, такая уж она была характерная. Ее обладатель обернулся и посмотрел на меня, но я уже знал, кто это. Он был из Голливуда, где я обычно обретаюсь, и занимал примерно такое же положение в тамошней преступной иерархии, какое Куши Островский — в Сан-Франциско. Его звали Гарри Мейс, и я несколько раз сталкивался с ним во время одного интересного голливудского дельца, касающегося голых дам и их фотографий. Тогда он ухитрился оставить меня с носом, и притом без особого труда.

Мейс заулыбался и помахал мне рукой. Я слабо помахал в ответ. Голливудское дело закончилось для него благополучно, и Мейс был так доволен своей изворотливостью, что оставил меня в живых. Более того, между нами с тех пор установились настолько приятельские отношения, насколько это возможно для людей, находящихся на противоположных сторонах рэкета. Мне не нравился способ, каким Мейс добывал деньги, но сам он мне нравился. Однако в Акапулько Мейс дополнял собой лагерь бандитов, а это мне уже не нравилось. Такое сборище означало, что назревает крупная неприятность для какого-то простофили, а я не мог отсюда уехать.

Мейс снова помахал мне и направился в мою сторону. Я сказал Глории:

— Расскажу вам после.

Она озадаченно спросила:

— Что вы такое сказали насчет того, чтобы столкнуть вас в бассейн?

Я не ответил. Я смотрел на Мейса. Он был наверняка шести футов роста, но почему-то выглядел таким же великаном, как и любой из этих типов. Его плечи были просто фантастичны, и если у него не было еще больше мускулов, то лишь потому, что для них не хватило места.

Он обошел угол бассейна и направился ко мне —бум, бум, бум, как какое-то стальное чудовище. Казалось удивительным, что его ноги не оставляют вмятин на бетонной дорожке.

Он остановился прямо передо мной. Губы его раздвинулись в широкой усмешке, приподняв густые темные усы, которые торчали, как две проволочные щетки.

— Черт меня дери,— загремел он глухим басом на весь пляж,—если это не Шелл Скотт! Мой мальчик, как поживаете?

Он протянул огромную лапу. Я сгреб ее, усмехнулся и сказал:,

— Привет, мошенник! Только, пожалуйста, не играйте в игры Джорджа — моя рука мне еще пригодится.

Он захохотал. Казалось, по улице прокатилось несколько пивных бочек.

— Это было прекрасно! Я видел все от начала и до конца. Мне следовало предупредить Джорджа, что вы — бывший моряк.—Он взглянул на Глорию.—Привет, куколка!

Она ответила: «Хэлло!», а я сказал Мейсу:

— Как бы не стать бывшим сыщиком, и к тому же весьма скоро. Я не знал, кто этот тип. Думал — просто еще один шут.

Мейс засмеялся.

— Бывший сыщик! Шут! — Он покатил еще несколько пивных бочек. Его действительно развеселила мысль, что Джордж может меня убить.— Что вы здесь делаете, Скотт?

— Просто отдыхаю. Вернее, отдыхал до этого момента. Стараюсь легко смотреть на жизнь.

— Как раз то, что делает Джордж: легко смотрит на жизнь!

Он так загрохотал, придя в восторг от собственной шутки, что все головы, окружавшие бассейн, повернулись в нашу сторону. Ничего забавнее он не слышал. Конечно, это было только его собственное мнение. Отсмеявшись, он сказал:

— Вы же знаете, как он зарабатывает себе на жизнь, не правда ли, Скотт?

— Угу. На смерти. На смерти других людей. А как вы, Мейс? Я имею в виду: что вы здесь делаете? И все эти типы?

Он стал серьезным.

— Послушайтесь моего совета, Скотт: даже не спрашивайте. Здесь все отдыхают, а вопросы вредны для здоровья.

— Да, понимаю.

Я оставил эту тему, но теперь меня дьявольски мучило любопытство. Мы еще немного потрепались, потом он пожал плечами.

— Ну, ладно, Скотт, я должен вернуться к ним,— сказал он.— Поскольку вы мне нравитесь, я сделаю все, что смогу.— Он снова пожал плечами.— Но я ведь только маленькое колесико.— Он повернулся и утопал. Обратно.

Маленькое колесико? Как бы не так! Насколько я знал, он был большим колесом. Я снова подсел к Глории и сказал:

— Лапочка, у меня такое чувство, что я. ничем не смогу помочь вам, и вам следует это знать. Но я на вашей стороне. Пока что это выглядит так: двое против всего мира.

Я обдумывал, как бы сформулировать следующую часть. По тому, как складывалась ситуация, представлялось вероятным, что Глория со своими связями может оказаться мне очень полезной. Я спросил:

— Что же произошло? И главное, как это вы решаетесь порвать с Джорджем?

Глория откинулась назад, опершись на локти, и начала рассказывать.

Она работала официанткой на Беверли-Хилл. Примерно два месяца назад ее увидел Джордж и принялся за ней ухаживать. Она поверила, что он работает в компании, импортирующей оливковое масло. Почти сразу же он сделал ей предложение, пообещав, что медовый месяц они проведут в Акапулько, где он должен быть по своим делам в апреле и. мае. И вот сейчас как раз их медовый месяц, и он ей совсем не нравится. Когда же она узнала, каким образом Джордж добывает деньги и что он не имеет никакого отношения к импорту оливкового масла, она решила порвать с ним. Он надоел ей еще раньше, заявила она. А после того, как она узнала о нем правду, он, напившись, расхвастался и выболтал многое, о чем ему следовало бы молчать. Теперь он ни за что не позволит ей уйти, боясь, что она проговорится обо всем не тем людям.

Глория говорила и говорила, рассказывая о себе и Джордже. Кое-что не имело для меня особого значения. Слушая ее, я думал о том, можно ли и, если да, как связать это с тем делом, которым я занимался, и тем человеком, которого позапрошлой ночью я нашел с простреленной головой. В свои сорок лет он стал — или теперь, точнее говоря, был — почти легендарной личностью. Тот, кого я нашел, был одним из величайших преступников в мире: он совершил несколько самых дерзких и потрясающих преступлений века. Звали его Уоллес Паркинсон, прозвище — Стрелок. Возможно, он ехал сюда, чтобы встретиться с кем-нибудь из сообщников. Впрочем, едва ли с кем-нибудь из этих мелких бандитов, которых я здесь увидел. Стрелок был в своем роде гений и, если бы с самого начала не вступил на путь криминала, мог преуспеть на любом другом поприще. Это он шантажировал техасского нефтепромышленника, угрожая ему разоблачением по радио, в результате чего получил от него сто пятьдесят тысяч долларов, а два месяца спустя заставил заплатить еще двести тысяч, чтобы предотвратить разоблачение в печати. Он имел дерзость шантажировать даже моего клиента. Для шантажистов он был тем же, чем Билл Кид для объявленных вне закона, а Джек Потрошитель —для убийц. Мне даже было немного жаль, что его убили.

Я услышал, как она сказала:

— Так что я теперь завязала,— и заставил себя вернуться в мыслях к Джорджу Мэдисону, невольно содрогнувшись. Она продолжала: — Обычная история. Он ужасно красивый мужчина, а когда мы поженились, оказалось, что я его совсем не знала. Мы вечно куда-то ходили, то в ночные клубы, то на вечеринки. У него всегда была куча денег, и мы много пили. Может быть, если бы не это, все было бы иначе. Но, господи, он такой глупый, когда трезв.

— Значит, когда он пьян, он просто блеск?

Она улыбнулась.

— Нет. Но я пила вместе с ним и не сразу это заметила. Еще два месяца его разговоров — и я просто сойду с ума. Меня тошнит от него, а он заставил меня приехать сюда. Он говорит, что, если я попробую уйти, он меня убьет. Но я все-таки попробую. Вот так обстоят мои дела, Шелл. Не очень-то приятная история, правда?

— И не очень много мы сможем сделать. Не могу же я его убить.

На минуту я задумался. Вполне вероятно, что все, рассказанное Глорией, правда, и то, что она обратилась ко мне, естественно и логично. Но мне чудилось в этом нечто большее. Не старалась ли она выведать у меня, зачем я приехал сюда? У нее такие подозрительные друзья —хотя, может быть, это пойдет мне на пользу.

Я спросил:

— Глория, а что здесь делает Джордж? И Мейс? И все остальные?.

На миг она прикусила алую нижнюю губу.

— Право, я точно не знаю. Кажется, что-то в связи с каким-то профсоюзом, но я не уверена. А что?

— Просто любопытство.

В связи с профсоюзом! Мне пришлось приложить все усилия, чтобы сохранить спокойное выражение лица.

— Кстати, где вы остановились?

— «Эль Фикантадо». Это на Калло де Тамбуко, недалеко отсюда. В коттедже 27.

— Я знаю, где это. О’кей. Ну что, лапушка? Вы делаете из меня дурака, а потом возвращаетесь к любящему мужу. Подыграйте ему. Скажите, что вы объяснили мне, кто он такой, и я чуть не лишился чувств. Это будет почти правда. А после держите ушки на макушке и выясните, что против меня замышляется. Я не смогу вам помочь, и вообще никому, если стану бездыханным трупом. Позже постараюсь с вами увидеться.

Она немного нахмурилась, покусывая губы, и сказала:

— Джорджу покажется странным, если я вдруг начну с ним любезничать.

Я усмехнулся.

— С вашей внешностью вы можете заставить его поверить во что угодно. Вы могли бы даже заставить его прыгнуть в пропасть.

Она приятно улыбнулась мне, помахав ресницами над зелеными глазами.

— Ну, ладно, а почему я должна сделать из вас дурака?

— Это несколько смягчит остроту гнева. Если человек видит, что его противник поставлен в дурацкое положение, ему обычно становится немного легче. А для меня это очень важно. Смажьте мне раз-другой по физиономии, а потом столкните в воду. Сыграйте это как можно правдивее, и, может, Джордж почувствует себя лучше.

— Звучит довольно забавно. Но что я скажу Джорджу?

Я пожал плечами.

— Ну, скажите, что я ущипнул вас за... Нет, этого не нужно. Скажите что угодно. Например, что я сказал про него что-то оскорбительное и вам это не понравилось. Вы за него заступились. Что угодно. В его нынешнем состоянии это не добавит ему ярости, так что мне все равно. К тому же я предпочел бы, чтобы меня утопили вы, а не Джордж и его дружки.

— Ну, хорошо, вы сами напросились.

Я встал, повернувшись спиной к бассейну, и она встала напротив меня. Уголком глаза я видел весь этот сброд.

— Валяйте,— сказал я,—Дайте же мне по морде.

Она колебалась.

— Как-то ужасно глупо, когда у меня нет на вас ни капли злости.—Тень улыбки тронула ее губы.—Скажите что-нибудь такое, чтобы мне захотелось вас ударить.

Я усмехнулся, глядя ей прямо в глаза.

— О’кей, раз вы просите.

Я сказал ей кое-что, но это гнева -у нее не вызвало. Уголки ее рта дрогнули, затем она подняла брови, размахнулась правой рукой и выдала мне просимое. Потом, вероятно, для большей убедительности, она ударила меня второй раз и обеими руками с силой толкнула в грудь.

Звук пощечины все еще отдавался эхом, особенно в моей- голове, когда я отлетел назад и шлепнулся в воду. Когда я вынырнул, банда смотрела на меня и смеялась. Я вылез, метнул в их сторону взгляд и увидел, что Глория стоит рядом с мужем, обнимая его за талию. Тогда я отошел от бассейна и, взяв свой купальный халат, ушел.

Входя в отель, я оглянулся через плечо на всю компанию. Никто за мной не последовал. В небе медленно и лениво кружились грифы.

3

Отель «Лас Америкас» — один из самых красивых в Акапулько. Он раскинулся по всей вершине Чарро де лос Каньонес, которая Врезается в синие воды Акапулькского залива. Кроме номеров и апартаментов люкс в главном здании есть еще несколько дюжин маленьких коттеджей и бунгало, рассыпанных по всей территории отеля. Вокруг главного здания и бунгало вьются тенистые дорожки. Почти всюду, куда вы ни посмотрите,— цветы и виноград, а деревья плетут разнообразные узоры из красных, зеленых и оранжевых красок.

Выехав из города, вы сворачиваете с широкого бульвара влево и оказываетесь в Калета-Бич. Потом взбираетесь по Калло де Тамбуко на полуостров Лас Плайас и проезжаете под бетонной аркой с выцветшей надписью «Отель Де Лас Америкас». Отсюда вы поднимаетесь по извилистой дороге, проезжаете сторожевую башню и оказываетесь напротив главного здания. За ним, если вы спуститесь по затененной виноградом аллее, находится плавательный бассейн. Вы проходите мимо него и между столиками на небольшой площадке, где обедают и танцуют, и попадаете в бар. Там вы можете посидеть на невысоком стуле перед стойкой или за одним из столиков, обтянутых кожей и напоминающих огромные тамтамы. Позади бара — ресторан, тоже — как и бар — на открытом воздухе. Наконец, вы приходите в «Ла Бокана». Этот вечерний ресторан расположен на самой вершине, откуда виден весь залив с его тремя изгибами. Вечером здесь зажигаются разноцветные огни, они слабо мерцают среди ветвей гигантских деревьев, которые служат единственным потолком над головой, не считая открытого неба.

От бассейна я пошел по тенистой дорожке к живописному патио, расположенному рядом с открытой гостиной. Мой номер—103 —был как раз на углу патио. Ключ от номера висел на доске у дежурного, но, уходя к бассейну, я оставил дверь незапертой, так что теперь просто толкнул ее и вошел. Растянувшись на одной из двух кроватей, я с минуту раздумывал о своем деле, спрашивая себя, какое отношение к нему может иметь вся эта компания, явно для чего-то здесь собравшаяся. Очень возможно, что между ними есть связь, целый ряд связей. Глория сказала, что все эти мальчики собрались здесь «в связи с каким-то профсоюзом», а мой клиент Джо стоит где-то на вершине профсоюзной пирамиды. Если я возвращу ему то, что он хочет, это принесет мне чистых пятьдесят тысяч долларов.

Забавно, как все складывается. У меня никогда не было дела, даже отдаленно похожего на это. Чем глубже я погружался в него, тем значительнее и сложнее оно становилось. Когда четыре дня назад я встретился с Джо, оно уже было значительным, хотя бы потому, что мой клиент — чертовски важная персона, которую шантажируют. Когда я узнал, что шантажист — Стрелок, дело выглядело так, что большой честный человек подвергается шантажу со стороны большого нечестного человека, хотя мне и показалось странным, что такой первоклассный мошенник, как Стрелок, прибегнул к простому шантажу: обычно мошенники столь высокого ранга до него не опускаются. Все усложнилось, когда я узнал, что Джо — вовсе не честный человек. И я совсем запутался, выяснив, что дело отнюдь не в шантаже, во всяком случае в обычном смысле этого слова.

Я разговаривал с Джо более двух часов, и, если бы его преследователем был не Стрелок, а кто-нибудь другой, я бы подумал, что Джо просто дурачит меня, говоря о массе грязных сведений, которые тот о нем собрал. Но хорошо зная, кто такой Уоллес Паркинсон, я не очень удивился.

В своих запасниках, хранимых на случай шантажа, Стрелок нашел много материалов, которые, естественно, не давали Джо спокойно спать: доказательства незаконного присвоения профсоюзных фондов, фотокопии профсоюзных документов, которые в свое время были уничтожены, и даже доказательство того, что Джо еженедельно выдавал певице ночного клуба по имени Лейла пятьсот долларов на нее и ее ребенка, который, по странному совпадению, был также ребенком Джо. А между тем он был женат и имел троих детей. Троих собственных детей!

Все это показалось мне достаточно плохим, но это была лишь малая доля, отдельные факты, о которых я узнал за первый час нашей беседы. Я согласился взяться за это дело. Вот тут-то Джо и раскрылся во всей красе.

Мы сидели вдвоем посередине огромной лужайки на простых' стульях возле карточного стола. Перед нами стояли стаканы, вокруг — свежий воздух, прекрасный день, но мы не поэтому сидели здесь. Джо, по его словам, не мог рисковать, он боялся, что кто-нибудь сможет подслушать наш разговор или — что еще хуже — записать на магнитофон. Он выглядел осунувшимся, почти на грани нервного срыва. Хмурясь, Джо говорил:

— Он пришел с этим прямо сюда, мистер Скотт. Принес в довольно маленьком портфельчике кое-какие документы, фотографии и магнитофонную запись.— Он помолчал, качая головой.— Этот человек подкапывался под меня много месяцев. Ночью и днем. Не понимаю, зачем он столько трудился? И почему именно против меня?

Такой человек, как Стрелок, всегда трудится и всё планирует. Вот почему он — большой человек. Правда, я никогда не слышал, чтобы он занимался шантажом.

Джо снова нахмурился.

— Странная вещь, мистер Скотт, Он не требовал у меня денег. Он принес все эти документы и нагло заявил, что цена, которую он за них хочет,— это высокое положение в моем профсоюзе, чтобы он был первым после меня. А вовсе не деньги. Сначала я его даже не понял.

Меня самого это смутило. Я сказал:

— Вы имеете в виду, что он требовал должность?

— Да. Смысл его требования в этом. Но высокую должность, чтобы его контролировал только я, и больше никто. Но с таким человеком, как он...

Он не закончил, но я понял, что он имел в виду. Джо было чертовски трудно контролировать Стрелка. Он продолжал:

— Представляете себе? Он смог бы протаскивать в союз таких же негодяев, раздавать им важные должности, подчиненные только ему.

Мне не показалось забавным, что он говорит о негодяях, стремящихся к высоким постам,— я уже догадывался, что из себя представляет он сам.

— А вы могли бы это устроить? — спросил я.— Ну, дать ему должность, которую он хочет?

Он почти улыбнулся.

— Конечно, мистер Скотт. Без всякого труда.

Джо отхлебнул из стакана и посмотрел на меня серьёзно и с выражением глубокой усталости.

— И я бы это устроил, как вы выразились. У меня не было выхода. И нет. Мне придется уступить —Голос его зазвучал громче и напряженнее.— Мистер Скотт, мне незачем объяснять вам, насколько важны эти документы и все остальное. Некоторые из них имеют копии, например материалы насчет Лейлы и ее мальчика, но большинство — нет. Уж я об этом позаботился. Кое-что уже уничтожено. Я сказал ему, что не хочу иметь с ним дела, но я уверен, он знает, что у меня нет выхода. Мне придется заключить эту сделку, лишь бы получить от него эти материалы. Дам ему все, что он хочет, любую должность, деньги, вообще все!

Он замолчал и посмотрел на меня. Потом сказал:

— Я понимаю, все это не вызывает у вас восхищения, но это и не входит в мои планы. Моя цель — убедить вас в том, насколько важна для меня его папка.

Если эти материалы будут опубликованы, моя жизнь кончена. Мне... для меня жизнь потеряет всякий смысл. Уверяю вас, огласка этих сведений затронет еще многих людей. Больших людей, их имена упоминаются в этих бумагах: видных дельцов и государственных деятелей. Это ударит по биржевому рынку, повлияет на официальное отношение к моему профсоюзу. И, смею заверить, вызовет скандал в Конгрессе

Он тяжело вздохнул.

— Вы должны добыть мне эти бумаги, мистер Скотт. Я бы предпочел, чтобы вы отдали их мне в руки, но если это невозможно, то, по крайней мере, уничтожьте их. Если я буду знать, что они уничтожены, я вздохну свободно.

Для него это была действительно страстная речь. Я дал ему немного успокоиться, потом сказал:

— Вы упомянули о магнитофонной записи. Что это было?

Джо устало покачал головой, проведя языком по пересохшим губам.

— Эта запись и эти документы... один документ из военного министерства. Предполагалось, что никто не увидит его, кроме меня. Он хранился в моем сейфе. В моем сейфе. — Тут у него вырвалось бранное слово, которое я от него никогда не слышал,—Этот... этот сукин сын выкрал мой сейф!

— Послушайте,— сказал я,— вы бы лучше рассказали, каким образом это удалось Стрелку. Все, что вы об этом знаете.

Он допил стакан и стал рассказывать.

Очевидно, Стрелок охотился за Джо многие месяцы. Он установил за Ним настоящую слежку и уже очень скоро знал обо всех его действиях. Ровно за два дня до того, как Стрелок явился к Джо со своей папкой, кто-то ночью проник в дом к Джо и изъял из стены целиком весь сейф — этот трюк некоторые из людей Стрелка могли провернуть без особого труда. Объясняя все это, он опять упомянул про магнитофонную запись, но сразу же перескочил на другое. Я уже понял, что Стрелок осуществил всю аферу даже с большей точностью и тщательностью, чем обычно, и все же в целом в этой истории с шантажом оставалось много непонятного.

Я все время старался вернуться к документу из военного министерства, но Джо уходил от этого вопроса. Извлечь из него какую-либо конкретную информацию было так же трудно, как извлечь каплю крови из манекена. Наконец я сказал, почти потеряв терпение:

— Послушайте, Джо, ведь мне предстоит раскопать весь этот мусор, если мне повезет, конечно. Так что я все равно узнаю, из чего он состоит. Вы действуете как больной, который нарочно не говорит врачу, что у него болит, чтобы тот сам это обнаружил. Если вы хотите, чтобы я нашел материалы, скажите мне, что именно я должен найти. Итак, что это за документ из военного министерства?

Он покачал головой.

— Это секретный документ.

— Он был секретным.

Мне показалось, что Джо немного побледнел.

— Да. Но даже при этом... возможно, Паркинсон не сознает его значения.

— Так он имеет большое значение?

На этот раз он действительно побледнел, это было совершенно ясно. Поднеся руку ко лбу, он стал тереть его от виска к виску, уставившись в стол. Дело принимало все более серьезный и сложный оборот, и мой интерес к нему все больше возрастал.

Наконец он сказал:

— Как я уже говорил, этот документ — секретный. Я просто не имею права раскрыть вам его содержание. Но, в общем, он чертовски важный.

— Для кого? Для вас?

— Да, для меня. И для вас тоже, мистер Скотт. Для... всех нас.

Больше он ничего не пожелал добавить. Во всяком случае, в тот момент. Я переменил тему.

— Ну, а что насчет магнитофонной записи?

Это он выдал мне сразу, с жадностью ухватившись за возможность поговорить о чем-то другом. На вид история казалась достаточно простой, но мне почудилась в ней какая-то фальшь, что-то такое, от чего дурно пахнет. Он сказал, что в конце марта, то есть около месяца тому назад, здесь, у него в доме, собралось с полдюжины его деловых знакомых и некоторые члены профсоюза. Они обсуждали дела... профсоюзные дела. Он сказал об этом почти небрежно, скороговоркой, словно речь шла о неофициальной встрече друзей, собравшихся поболтать о том и о сем и поиграть в покер. В это время у Джо не было ни малейшего подозрения насчет того, что Стрелок или кто-либо другой знал об этом собрании или даже о том, что Джо в Лос-Анджелесе: он только на два дня приехал из Нью-Йорка. Но Стрелок за ним следил. Более того, Стрелок сумел записать всю их беседу. Вот почему сейчас мы с Джо сидели не в доме, а на Лужайке.

Когда он замолчал, я сказал:

— Джо, я не хотел бы, чтобы это звучало как допрос, но скажите, если это была дружеская встреча, почему вас так волнует запись разговора?

Он облизнул губы.

— Мы обсуждали деловые вопросы. Кое-какие профсоюзные дела, некоторые... я не хотел бы предавать это огласке. Вырванные из контекста... представляете, как странно могут прозвучать некоторые вещи. А запись, насколько я понимаю, можно составить так, что первоначальный смысл будет совершенно искажен.

Он замолчал. Я не прерывал молчания, но у меня все сильнее создавалось впечатление, что Джо гораздо больший мошенник, чем Стрелок. Мы поговорили еще с полчаса, в течение которого я узнал, что могу располагать достаточным количеством времени, ибо Стрелок сказал Джо, что их следующая встреча состоится через месяц или два. Другими словами, он решил на некоторое время оставить Джо в покое. Возможно, он хотел заставить Джо как следует помучиться в неизвестности, что сделало бы его более покладистым. Это было вчера, так что Стрелок обогнал меня всего на один день, если он действительно покинул Лос-Анджелес, оставив Джо в состоянии крайнего беспокойства.

Потом я сказал:

— О’кей, думаю, мы обо всем договорились. И, зная Стрелка, мне, пожалуй, не стоит медлить. Ах, да, еще один вопрос.

— Да?

— Намекните мне, по крайней мере, о чем тот документ из военного министерства, который сейчас неизвестно где гуляет.

Он тяжело вздохнул.

— Ну... ну, ладно. Он касается тех шагов, которые США предприняли бы в случае войны.

Лицо его совсем обвисло, а веки еще ниже опустились на глаза. Следующую фразу он произнес столь мрачно и торжественно, что у меня по спине поползли мурашки:

— Я имею в виду настоящую войну, мистер Скотт. Тотальную, разрушительную войну, Документ, который вас так интересует...— он поколебался,— он касается возможностей США использовать бактериологическое оружие против... против любого агрессора. Это все, что я могу вам сказать.

Это потрясло меня, но по другой причине. Я знал, что он лжет. Я не мог определить, в чем именно, но то ли его лицо, то ли слова или тон, каким они были сказаны, но что-то было фальшивое. Когда вашим единственным занятием на протяжении многих лет становится постоянное расследование, бесчисленные расспросы, и беседы со многими и многими людьми, время от времени вы попадаете в ситуацию, когда наверняка знаете, что кто-то вам лжет. Джо выдавал мне какую-то фальшивку. И хотя он мне не очень нравился, мне больше, чем когда-либо, хотелось докопаться до истины.

Я сказал:

— Похоже, это действительно чертовски важно. Да и все в целом тоже. А этот документ, как я понял, настолько значителен, что я просто диву даюсь, почему он хранился не в Пентагоне или хотя бы не в кармане какого-нибудь конгрессмена, а в вашем, Джо, сейфе.

На мгновение в его глазах вспыхнул гнев.

— Мистер Скотт, я нанял вас не- для того, чтобы вы задавали мне вопросы, а для того, чтобы вы вернули похищенные документы. Вы забываете, что я человек с известным положением, работаю в нескольких комиссиях и моя деятельность распространяется на многие области помимо той, с которой вы меня ассоциируете. Я стою близко к самому Президенту. Скажу вам одно: для того, чтобы хранить этот документ у меня, была достаточно веская причина. И это все, что я, естественно, могу об этом сказать.

— Не горячитесь. Мне просто кажется, что ФБР справилось бы с этим гораздо лучше, чем я.

Он выпрямился.

— Можете быть уверены, что ФБР работает над этим. Это я утверждаю со всей ответственностью. Однако ФБР не интересуется моими частными делами — словом, моими бумагами. Это уже ваше дело. Фактически вся эта масса мерзкой грязи — ваше дело. Включая тот документ и магнитофонную запись. Пятьдесят тысяч долларов — огромная сумма, мистер Скотт.

Я мысленно с ним согласился. Он успел внушить мне, что эта сумма будет моим вознаграждением.

— За хорошую работу, мистер Скотт, пятьдесят тысяч на самом деле даже мало. Вероятно, я накину «солидную премию.

— Звучит неплохо. Ладно, принимаюсь за работу.

Я встал и посмотрел на него сверху вниз, помня, что он лгал мне, по крайней мере отчасти. И сказал то, что иногда, но не всегда, говорю новому клиенту:

— Кстати, Джо, как вы знаете, я расследовал в этих местах множество убийств. Обычно для ясности я сразу предупреждаю: если бы мой клиент кого-нибудь укокошил, я вывел бы его на чистую воду прежде, чем он успел бы опомниться. И даже быстрее.

Его лицо налилось краской, и я добавил;

— Просто я люблю ясность во всем.

— Вот как! Но какое отношение это имеет ко мне?

— Абсолютно никакого. Я же сказал, что люблю, чтобы все было ясно как день, прежде чем начать дело. То есть в тех случаях, когда я нанят.

— А вы и наняты. Да я и не мог бы уважать человека, который думает иначе.

Прощаясь, он пожал мне руку; Хорошее, сердечное, крепкое пожатие. Обычно — веселый и приветливый парень, хороший малый, добрый Джо. Но сейчас — просто испуганный человек. Почти все, что от него осталось, эго крепкое рукопожатие.

Я уехал.

Так началось это дело. Достаточно запутанное, но я еще не знал тогда, нисколько оно значительно. Первый намек на это я получил, когда нашел Стрелка.

Я следовал за ним по пятам, используя самые различные методы и прибегая к помощи советчиков и осведомителей низшего ранга. В отеле «Де ла Борда» в Тахио я обнаружил автомобиль, взятый им напрокат в Мехнко-Сити на имя Артура Бранда. В отеле он зарегистрировался под именем Роберта Кейна, и там, в просторном номере с высоким потолком и выходом на балкон, на третьем этаже, я нашел Стрелка. Он был мертв, в его голове застряла пуля. При нем ничего не было. Я тщательно обыскал его, но единственное, что нашел и .что могло помочь мне, лежало в его бумажнике. Это была квитанция, одна из тех, что выдается в бюро путешествий, удостоверявшая, что Стрелок оплатил забронированный для него номер в отеле «Лас Америкас» в Акапулько. Бронь была на имя мистера и миссис Джекоб Бродин и начиналась с 28 апреля, то есть как раз утром этого дня.

Несколько минут я посидел в номере возле мертвого Уоллеса Паркинсона, потом вышел и как бы мимоходом навел справки у дежурного администратора. Никто не мог сказать, был Стрелок один или с кем-нибудь. Очевидно, он явился к администратору один, но это ровно ничего не значило.

Вернувшись к своей машине, я немного подумал, соображая, что же делать дальше. По-видимому, Стрелок либо ехал с кем-то, кто его убил, либо за ним следил еще кто-то, помимо меня. И, видимо, он собирался ехать в Акапулько с некоей «миссис Джекоб Бродин» либо должен был встретиться с ней там.

Ясно также, что едва ли Стрелок направлялся в Акапулько, чтобы лежать там на пляже, особенно имея при себе материалы против Джо. Я подумал еще с минуту и принял решение: ехать в «Лас Америкас», где для него забронирован номер. С этого момента, по крайней мере на время, я стану Уоллесом Паркиисоном-Стрелком и посмотрю, что из этого получится.

Уже совсем рассвело, когда я оставил Тахио и поехал по узкому, идиотски извилистому шоссе, ведущему в Акапулько. Вскоре после полудня я добрался до отеля и узнал, что никто еще не затребовал забронированный номер. Я предъявил квитанцию, начал было расписываться именем Джекоба Бродина, но остановился. Даже при том, что в моей голове был туман от усталости, я понял, что это заведет меня слишком далеко. Особенно если Стрелок, прикрываясь именем Бродина, должен был встретиться с кем-то, кто его знал. Я-то совсем не был похож на Стрелка.

Я предоставил клерку считать, что я Джекоб Бродин, но в регистрационной карточке расписался как Шелл Скотт. Потом вручил клерку —смышленому на вид мексиканцу по имени Рафаэль — сумму, эквивалентную сотне американских долларов. Он должен был, если его спросят, поклясться, что Джекоб Бродин телеграфировал, что задерживается, и поэтому Рафаэль отдал номер странному типу, расписавшемуся как Шелл Скотт. Рафаэль был весьма этим озадачен, но за 864 песо готов был присягнуть в чем угодно — даже в том, что на маисовой лепешке водятся вши.

Я подумал, что это будет чем-то вроде страховки на случай, если какой-нибудь приятель Стрелка с задатками убийцы поинтересуется, что.: я делаю в номере убитого Паркинсона. Потом я отправился прямо в номер 103 и, не раздеваясь, лег на одну из кроватей и вскоре заснул.,

На следующее утро я справился у дежурного, не интересовался ли кто-нибудь номером 103. Никто. После завтрака— тот же вопрос дежурному, утомительное ожидание в холле, в баре, у административной стойки. Ничего не случилось, если не считать, что я заметил среди гостей еще нескольких мошенников, включая их доверенное лицо — Арчи Краузе. Он был мне кое-чем обязан, и я взял его на заметку: возможно, он мне пригодится. Потом я зашел в бар, позавтракал во второй раз и выкупался в бассейне. И вот на сцене появилась Глория, подошла ко мне (как я уже рассказал) и заявила, что нуждается в моей помощи.

И теперь в «своем» номере я за полминуты перебрал в уме то, что произошло с того момента, когда мне впервые позвонил Джо, а я взялся расследовать это дело. Пожав плечами, я встал и сбросил на кровать халат. Ну что ж, по крайней мере, у меня здесь хороший номер и в нем все удобства, какие только может предоставить администрация, а стоит выйти из номера — и передо мной засияют воды Акапулькского залива и гладь бассейна.

Я потянулся, и в этот момент открылась дверь. Вошедший посыльный имел черт знает какой вид. Никогда еще я не встречал такого посыльного. Войдя, он прислонился к стене и уставился на меня.

Он выглядел футов на пять в высоту и не меньше — в ширину, а лицо его, видимо, претерпело множество пластических операций. В нем было примерно столько же интеллекта, сколько в заднице слона, и ему, несомненно, следовало стать экспонатом в музее с соответствующей латинской надписью на дощечке. Внезапно я пожалел, что мой револьвер не при мне, а в ящике бюро. Я судорожно глотнул.

Тот спросил тихим голосом:

— Стрелок?

Я ответил:

— Угу.

— Одевайтесь,— сказал он полушепотом.— Пятнадцать минут.

«Угу» как будто сработало, так что я повторил его еще раз. Он кивнул и вышел, тихо; прикрыв дверь. Я не знал, что последует дальше, но, что бы там ни было, решил одеться полностью — включая кольт 38-го калибра под пиджаком,.

Но в этот самый момент кто-то спустил воду в туалете слева от меня. Я посмотрел на закрытую дверь, ведущую в туалет, и она тут же открылась. Передо мной появилась прекрасная дева в норковой шубке поверх чего-то эфемерного. Я разинул рот.

Она засмеялась.

— Боже мой,— произнесла она бархатным контральто.— Вы, должно быть, Стрелок? И, конечно, знали о моем приезде?

Само собой. Я все знаю. Она улыбалась мне, а я смотрел на нее во все глаза. И было на что.

На ней было фунтов сорок норки и одна-две унции золотистой ткани — без рукавов, без верха, без спины и почти без пользы. Она была одета как раз для вечера, и я пожалел, что еще не вечер. В руке у нее был маленький черный чемоданчик, вроде тех, что берут с собой женщины, когда собираются переночевать где-то вне дома. Она бросила его на кровать и небрежным жестом кинула сверху свою шубку. Теперь я смог рассмотреть то, во что она была, так сказать, одета.

У меня мелькнула мысль, не халатик ли это — такой глубокий был вырез. Но это было платье. Передо мной стояла женщина, у которой ничего не было подложено — ни на плечах, ни на груди,— у нее было лишь то, что ей дала природа, а я большой любитель природы.

Она сверкнула на меня синими глазами.

— Торелли прислал меня, чтобы я составила вам компанию, лапушка.

Лапушка! Она назвала меня лапушкой! Но меня привело в чувство другое слово.

— Торелли?

— Конечно. Торелли велел мне... ну, поговорить с вами, пока он не будет готов.

Торелли? Я не знал никакого Торелли. И кого бы она ни имела в виду, я не понял, что значит: «пока он не будет готов». Может быть, это относится ко мне? Черт возьми, я-то уже готов.

У нее были красивые изящные ноги. Волосы — именно такой длины, какая мне нравится, но совершенно особого цвета. Она была чуть ли не малиновая блондинка. Пожалуй, можно было бы назвать ее оранжевой, но мне было все равно, будь она хоть зеленой. Тонкая талия подчеркивала прелестную линию ее бедер. О, я ничего не выпускал из поля зрения.

Я все еще смотрел на нее, когда она сказала:

— Ну? Долго я еще буду гак стоять?

— О, простите! Уф, садитесь.

Я подвел ее к креслу.

— Вы меня немного смутили... Так неожиданно.,.

Я чуть не начал расспрашивать ее, что, собственно, происходит и кто такой Торелли, но вовремя спохватился, вспомнив, что я, как предполагается, Стрелок и, следовательно, знал все ответы.

Я сказал:

— Так вас прислал Торелли?

— Угу.

— Хороший человек Торелли.

Она промолчала, и, чтобы заполнить паузу, я спросил:

— Как насчет того, чтобы выпить?

— Как скажете.

Я посмеялся над ее ответом и извлек бутылку «бурбона», которую держал на крайний случай. Но разве это не крайний случай? Налив два стакана, один подал ей, а второй тут же выпил до дна.

На пальце у нее был перстень с печаткой, на которой выделялась выпуклая буква «Э». Я заметил этот перстень потому, что он был почти такой же величины, как платье, столь небрежно ее прикрывавшее. Но чего же требовать от такого платья?

— Кстати,— сказал, я,— как вас зовут?

— Эвелин. Можете называть меня Евой.

Ничего лучше придумать было нельзя, и я мог бы из этого что-нибудь извлечь. Но сначала нужно выпить еще стаканчик. Я так и сделал, пока она смаковала первый.

Отпивая мелкими глотками, Ева сказала:

— Как насчет музыки?

— Само собой. Прекрасно. Немного музыки — это я люблю. Я просто без ума от музыки.

Она уже высмотрела, где приемник, поднялась и пошла к нему, покачивая бедрами. В комнату ворвалась музыка. Ева крутила ручку, пока не поймала то, что ей понравилось. Это была чувственная мелодия, очень ритмичная, но я не мог определить, что именно. Может быть, мамба, но для меня она звучала сладостно, потому что Ева отбивала такт маленькой ножкой и разными другими частями тела.

— Потанцуем? — спросила она.

Я должен был откашляться, прежде чем ответить:

— Черт возьми, да.

Она повиляла бедрами и чуть приподняла платье.

— О-о-о-о! — сказал я.

Ева подняла платье немного выше и пошла на меня, как Гильда Грей.

Вскоре мы бурно двигались по комнате, и я думал, что многим обязан этому Торелли. Потом дверь открылась, и вошел тот безобразный посыльный. Я бы с радостью сварил его в кипящем масле! Он мог хотя бы постучать.

— О, господи! — простонал он.— Вы еще не оделись?

Этим замечанием он поставил рекорд по бессмыслице. Я произнес ледяным тоном:

— Нет, мой добрый приятель, еще не оделся. И если вы соблаговолите убраться к черту...

Внезапно его лицо стало еще жестче, что крайне меня удивило, ибо я думал, что более жесткого выражения на человеческом лице быть не может.

— Послушайте, вы, Стрелок. Даю вам одну минуту, чтобы одеться, иначе отправитесь как есть, в плавках. А Торелли это едва ли понравится.

Ева сказала:

— Господи, как жаль! Но ничего не поделаешь. С Торелли много не попрыгаешь.

У меня появилось сильное желание выпрыгнуть в окно. Но Ева доставила мне столько удовольствия, что я подошел к кровати и, подхватив ее шубку, подал ей. При этом я задел чемоданчик, и он упал на пол.

Она взвизгнула:

— О! Мой чемоданчик!

Я сказал:

— Прошу прощения,— но она уже наклонилась и подняла его. .

— Неужели нельзя поосторожнее? Вы могли его сломать.

— Милая, ни за что на свете!

Она повернулась и вышла, неся на одной руке шубку, а в другой — чемоданчик. Посыльный проворчал, что дает мне тридцать секунд, и я быстро вскочил в брюки и спортивную куртку, сунув босые ноги в туфли. Он даже не дал мне времени завязать шнурки.

— Что с вами, Стрелок? — спросил он.—Теряете голову?

Я не ответил, и он выпроводил меня из комнаты. Эта идея — занять номер Стрелка и выдать себя за него — была хороша только в тот момент, когда пришла мне в голову. Сейчас мне уже стало казаться, что она сработала даже слишком хорошо.

Посыльный взял меня за руку и провел через живописное патио. Нигде не останавливаясь, мы вышли наружу и пошли по узкой дорожке к большому бунгало, стоящему отдельно от главного здания и похожему скорее на дом. «Интересно,— думал я,— кого или что я там увижу». Дом назывался «Виллой аль Кар» и представлял собой один из самых больших, роскошных и дорогих номеров люкс отеля «Лас Америкас».

Мы приблизились к дому и поднялись по цементным ступенькам на длинную террасу, выходящую на море. Я посмотрел через залив на город, на моторную лодку, вздымавшую за собой пенистую дугу, за которой неслись на водных лыжах мужчина и женщина. И невольно подумал, как было бы хорошо очутиться на месте этого мужчины. В заливе было еще много лодок и несколько яхт. Не более чем в ста ярдах от берега стояла огромная белая яхта, кормой к террасе. Я прочел название: «Фортуна». Я вспомнил, что слово это означает «счастье», «удача», и с беспокойством почувствовал, что у меня оно ассоциируется с чем-то знакомым, где-то я уже встречал это название.

Посыльный подвел меня к двери, ведущей внутрь дома, постучал четыре раза и, когда дверь открылась, толкнул меня перед собой. Первое впечатление — просторная комната, табачный дым, висящий под низким потолком, люди, сидящие на стульях, расставленных по всей комнате, и еще несколько человек — за квадратным столом в центре комнаты. Я перешагнул через порог, дверь у меня за спиной закрылась, и ключ в замке повернулся со звуком, в котором мне послышалось что-то бесповоротное.

4

Человек, сидящий во главе стола, и был Торелли. Винченте Торелли. Многие называли его Гориллой, но только за спиной. Теперь я узнал, кто это. Теперь я знал, и это меня глубоко опечалило. Неважно, как его называли, он был хуже яда: выше в международном синдикате преступников никого не было.

Мои глаза чуть не вылезли из орбит — не только потому, что он был тем, кем был, но и потому, что я меньше всего ожидал встретить его здесь. Несколько лет назад его выслали из Штатов, и предполагалось, что сейчас он где-то в Италии.

Во рту я почувствовал вкус смерти. Я смотрел прямо в лицо синдикату и мафии. У меня не было времени разглядывать это сборище, но комната буквально кишела многими самыми жестокими убийцами и гангстерскими боссами, выбившимися из рядовых распространителей наркотиков в главари мафии и синдиката.

Я понял все это за полсекунды, а дальше поднялся адский шум. Трое или четверо молодчиков вскочили со своих мест, один устремился ко мне, и примерно дюжина их заговорили и закричали все вместе, перебивая и не слушая друг друга.

Все, кроме Торелли. Ни один мускул не дрогнул на его лице, даже когда он увидел меня. Он лишь холодно смотрел своими темными глазами, неподвижными, как глаза мертвой змеи. Когда шум и суматоха достигли своего апогея, он подождал секунды две, потом поднял руку и слегка помахал ею.

Казалось, будто он повернул выключатель. Все как один тотчас умолкли, и в комнате наступила тишина. Те, что поднялись со своих мест, снова сели и успокоились. Я почувствовал на себе взгляд множества глаз—глаз, которые уже видели слишком много мучений и крови и готовы были смотреть на них дальше.

В наступившей тишине Торелли сказал мягким мурлыкающим голосом, с заметным итальянским акцентом, глядя мне в глаза холодным взглядом:

— Вы — не Стрелок.

Я выпалил первое, что мне пришло в голову, зная, что я должен что-то сказать:

— Стрелок? Какой, к черту, стрелок? И кто, черт возьми, вы сами? Его смуглое лицо затвердело, как быстро засыхающий цемент, и это должно было бы испугать меня. Но не испугало. Я вдруг понял, что не мог сказать ничего другого, что из моего сознания вырвались единственно правильные в этой ситуации слова. Я должен был заставить Торелли поверить, что я случайно влип в эту кашу, и убедить его, что я абсолютно не знаю, кто он такой. Я не был уверен, что мне это удастся, но должен был как-то действовать, и притом немедленно.

— Послушайте, мистер,— раздался голос Торелли, и в этот момент мне показалось, что к моему горлу приставили лезвие ножа,— говорите сразу. Что вы делали в номере Стрелка?

Я напряг силы, чтобы заставить свой собственный голос звучать нормально и не сорваться. Нужно было притвориться, что я не понимаю, о чем он говорит. Если бы я выказал страх или хоть тень подобострастия, он сразу же понял бы, что я его знаю. В каком-то смысле мои следующие слова и действия были самыми глупыми в моей жизни, но это был единственный способ справиться с ситуацией и получить хотя бы малейший шанс на спасение. Поэтому я сказал:

— Да что вы там гавкаете насчет этого стрелка, кто бы им ни был? Я уже сказал вам: не знаю, о чем вы говорите.

До сих пор я стоял, почти касаясь спиной двери, а теперь обошел стол, направляясь к Торелли. Двое из тех, что сидели ближе, приподнялись со своих мест, и чьи-то правые руки поползли к левым подмышкам. Торелли слегка помахал рукой, и все снова успокоились.

Я остановился в нескольких футах от Торелли, и мне вдруг пришло в голову, что, успей я тщательно одеться и захватить свой кольт, я бы уже сейчас был покойником. Одно невольное движение, одна попытка выхватить свой револьвер — и во мне было бы столько же дырок, сколько в губке.

Я глотнул и посмотрел на него сверху вниз, стараясь придать своему лицу гневное выражение. И сказал:

— И какое вам дело, в каком номере я сплю?

Впервые выражение его лица слегка изменилось. Он содрогнулся. Не знаю, что бы он сказал и что могло бы случиться, но сзади вдруг раздался голос, который я тотчас узнал. Это был глубокий громоподобный голос, и он произнес, обращаясь, видимо, к Торелли:

— Гм, разрешите?

Торелли взглянул на меня и кивнул.

Я оглянулся через плечо и увидел Гарри Мейса. Он смотрел на меня, и его лицо было серьезно. Я постарался принять непринужденный вид.

— Мейс! Старый мошенник! Что здесь происходит?

На последнем слове я не выдержал, и мой голос чуть-чуть дрогнул.

Мейс, понизив голос, сказал Торелли:

— Это Шелл Скотт, сыщик из Лос-Анджелеса. Я хорошо его знаю и видел сегодня утром. Говорит, что прискакал сюда отдохнуть.— Мне он сказал:— Прими мой совет, Шелл: отвечай, когда тебя спрашивают.— Впервые за время нашего знакомства он назвал меня не Скоттом.

Я пожал плечами.

— О’кей, раз вы советуете, Мейс.

Я оглядел комнату. Смутно я уже начал представлять себе, что происходит в Акапулько, и не очень удивился, увидев среди присутствующих одного деятеля профсоюза, насчитывающего, как я знал, свыше ста тысяч членов. Немного удивило меня присутствие сенатора США. Только одного. Какова позиция остальных девяноста пяти почтенных мужей, оставалось неизвестным. Я сказал Торелли:

— О’кей! Так в чем дело?

Он молча смотрел на меня: он уже задал свой вопрос и не имел обыкновения переспрашивать. И я не собирался заставлять его начинать все заново.

— Насчет номера? — переспросил я.— Как я уже говорил, я не понимаю, что вы имеете в виду. Я приехал сюда вчера днем из Мехико-Сити, и мне было чертовски трудно устроиться на ночь. Заранее не забронировал номер.

Он сказал уверенно:

— Вы получили номер.

— Разумеется. В конце концов я уговорил дежурного клерка. Пришлось, правда, немного его подмазать, но у него был один отказ, и он отдал этот номер мне.

На миг темные глаза Торелли оторвались от моего лица, он посмотрел в пол и тотчас снова на меня, но я услышал, как тихо открылась и закрылась дверь.

Он, конечно, допускал, что я могу говорить и правду, и немного смягчился. Он был дьявольски умен, потому и оказался на вершине. Довольно любезно он спросил:

— Зачем же вы пришли сюда вместе с посыльным?

Я посмотрел через плечо, не посыльный ли это вышел, чтобы проверить у дежурного мою историю. Нет, он по-прежнему торчал у меня за спиной. Значит, с клерком, получившим от меня сто долларов, разговаривает сейчас кто-то другой. Я пожалел, что не дал клерку тысячу.

Показав на посыльного жестом и усмехнувшись, я обратился к Торелли:

— Пусть он сам вам скажет,— ответил я.— Я сижу в номере, и вдруг он входит и говорит что-то вроде того, что я должен одеться за пятнадцать минут, потом выкатывается. Я решил, что он откуда-то сбежал. Потом — эта кукла Ева, одетая почти в то, в чем мать родила. Говорит, что я, должно быть, стрелок, и начинает со мной заигрывать. Ну что ж, если ей хочется играть с каким-то стрелком, я стану этим стрелком. Я совсем забыл про того типа. Решив, что его, должно быть, взяли, я полностью вошел в роль, как вдруг он вваливается снова и с таким видом, будто он здесь хозяин. По правде говоря, у меня не было никакого желания идти сюда, но он меня заставил. Велел одеться и притащил.— Я подтянул брючину.— Посмотрите, он не дал мне времени даже завязать шнурки у ботинок. Он действовал как сумасшедший, поэтому я не хотел с ним пререкаться.— Я перевел дух, потом добавил: — Когда Гарри Мейс говорит, что мне делать, я обычно так и поступаю. Но к чему все эти вопросы?

Торелли пожевал губу, на одну долгую секунду остановив взгляд на посыльном, потом снова перевел его на меня. Затем он оглядел присутствующих, и на миг его взор задержался на сенаторе. Я почти видел, как крутятся у него в голове шарики. Он улыбнулся мне. Улыбка придала его лицу сходство с лобовой частью старого локомотива.

— Пожалуй, мне следует объяснить. У нас здесь нечто вроде совещания, мистер Скотт. В ноябре будут выборы, как вы знаете. Естественно, нам не хотелось бы, чтобы слухи о нашей стратегии просочились еще до партийных совещаний.— Он посмотрел на другой конец стола.— Верно, сенатор?

Натренированный, бодрый голос ответил:

— Совершенно верно! Может быть, в этой комнате мы помогаем проложить курс, по которому в будущем последует Государственный корабль.—Он откашлялся.— В эти трудные времена...

Торелли кивком прервал его — сейчас было не время произносить речи. Это было ясно всем, кроме сенатора. Он замолк.

Я снова взглянул на Торелли. Как можно вежливее сказал:

— Прошу извинить за то, что был груб, когда вошел сюда. Я понимаю ваше любопытство. Ведь я мог быть шпионом республиканской партии, а? Ха-ха-ха!

Я прервал свое «ха-ха-ха», потому что увидел, что никому это смешным не показалось. Торелли сказал:

— В таком случае, вы не возражаете, если я задам вам еще несколько вопросов?

— Ничуть.

— Что вы делаете в «Лас Америкас», мистер Скотт?

— Мне просто повезло получить здесь номер, вот и все.

За моей спиной тихо открылась и закрылась дверь, и мне вдруг стало трудно говорить. Но я заставил себя продолжать, в то время как Торелли взглянул на дверь, а потом снова на меня.

— Я приехал сюда отдохнуть. Как сказал Мейс, я частный сыщик. Вчера я закончил одно дело в Мехико-Сити, а оттуда сюда рукой подать, вот я и решил: а почему бы мне не прокатиться? Я здесь никогда не был.

— Мехико-Сити? Что вас туда привело? Мне просто интересно.

— Некто Уилли Лейк похитил кое-какие драгоценности у почтенной старой дамы в Лос-Анджелесе. Ее имя Брейдсток. Я обнаружил парня в какой-то блошиной гостинице— его куколка выдала его — и захватил вместе с добычей. Его держат в Мехико, а камешки я отослал обратно в Лос-Анджелес. Думаю, я заслужил свой отдых.

Я заулыбался, но тут же стер улыбку с лица. Торелли не принадлежал к улыбчивым людям.

— Понятно,— произнес он.

Несколько мгновений он молчал, неподвижно уставившись мне в лицо. Потом задал еще несколько вопросов, на которые я ответил о’кей. Пока что все мои ответы можно было проверять: дело Уилли Лейка мне устроил Джо с тем, чтобы создать впечатление, что моя деятельность не имеет к нему никакого отношения. И, видимо, Торелли получил соответствующие кивки, или подмигивания, или еще какие-нибудь знаки от стоящих позади меня его соратников. Дежурный клерк, вероятно, выболтал историю & выдуманной телеграммой от Джекоба Бродина, такиё люди легко уступают всякому давлению. Вот когда или если Торелли узнает, что Стрелку просверлили голову пулей... Я заставил себя не думать об этом.

Наконец Торелли произнес;

— Надеюсь, мы не очень нарушили ваш покой, мистер Скотт. Можете вернуться к своей Еве.

Я усмехнулся.

— Боюсь, что ваш посыльный лишил меня ее общества. Она ушла, когда он начал распоряжаться у меня в номере. Ладно! — Я глубоко вздохнул. — Пока, господа! — Обернувшись, я сказал: — До скорого, Мейс! Рад был встретить вас, сенатор. Надеюсь, ваш человек получит по заслугам.

На этих словах я повернулся спиной к Торелли, что обычно делать не рекомендуется, но я сотворил уже столько глупостей, что, добавь я еще одну или десять,— это ничего не изменило бы. Я направился к двери, задавая себе вопрос, действительно ли я выкрутился.

Урод-посыльный распахнул дверь, и как раз в этот момент я увидел сидящего в углу Джорджа — Скоровестимого Мэдисона. Он смотрел на меня ненавидящими глазами.

Я сделал еще один шаг к открытой двери, как услышал за собой голос Торелли и чуть не бросился бежать. Но все, что он сказал, было:

— Мистер Скотт, ввиду чрезвычайной важности этого... гм... совещания прошу вас оставаться в пределах вашего номера, по крайней мере до конца совещания.

Я даже не обернулся.

— О, черт,— сказал я.— Куда же мне еще деться?

Потом я прошел через эту открытую дверь и услышал, как она за мной закрылась.

5

Да, здесь действительно проходило совещание. Только это было совещание подонков и гангстеров, и в неслыханных до сих пор масштабах. Теперь я представлял себе, о чем они совещались. Но хотел знать наверняка. Я вспомнил, что видел сегодня утром в баре своего знакомого — Арчи Краузе. Может быть, он мне что-нибудь скажет. Зная его, я был уверен, что ничего он так не делает, как расплатиться со мной. Его обвиняли в убийстве, и я доказал его невиновность. Не потому, что хотел ему помочь, а потому, что хотел разоблачить истинного убийцу. И мне это удалось; Арчи никогда не забывал этого. Мало кто забыл бы, но уж мошенник — никогда.

Минут пятнадцать я бродил по территории отеля и, наконец, в вестибюле увидел Краузе. К сожалению, еще раньше я увидел посыльного, который явно следил за мной. Поэтому я как бы случайно прошел мимо Арчи и, почти не разжимая губ, сказал:

— Встретимся в баре, Арчи.

Потом вышел к фасаду главного здания, постоял там минуту, вернулся и почти столкнулся со своим посыльным.

Слава богу, это был не Винченте Торелли. Я сказал:

— Что вы из себя изображаете? Следопыта? Держитесь от меня подальше, приятель. Я итак уже имел из-за вас кучу неприятностей.

Я прошел мимо него, миновал бассейн и вошел в бар. Арчи сидел на высоком табурете у стойки, Я примостился на другом, рядом с ним, попросил у бармена стакан «бурбона» и бутылку минеральной воды. Между глотками я объяснил Арчи, что именно меня интересует, и он, хотя и не горел желанием высказаться, выложил мне все, что знал, во многом подтверждая мои подозрения.

Несколько минут мы спокойно разговаривали, потом я сказал:

— Значит, это совещание не имеет отношения к большой затее Стрелка— его плану шантажа?

— Только косвенное, но вы видите, как здорово этот план сюда вплетается

— Да. Тончайшая работа. Из всех, с какими я когда-либо сталкивался.

— Вы же знаете Стрелка?!

— Еще бы,— сказал я. И подумал, что бы, интересно, почувствовал Арчи, если бы узнал о смерти Стрелка. Ведь он знал его лично. Заказав еще двойную порцию «бурбона», я спросил: — Арчи, а что он записал на магнитофонную ленту? Совещание каких-то членов профсоюза?

— Да, человек пяти-шести. Довольно крупные деятели, и они не могли допустить, чтобы их планы стали известны. Эта запись— настоящий рычаг. По крайней мере, я так слышал. Я ни разу не видел ни одного из этих материалов, как вы понимаете.

— Угу.

Что-то зажужжало у меня в мозгу, разрозненные факты стали связываться друг с другом, и я уже видел, во что может вылиться все в целом. Вполне вероятно, что для меня лично это закончится смертью. Но я подавил это жужжание и мысленно отправился дальше, вперед. Возможно, сейчас я смогу заронить в голову Арчи одну мысль, которая позже даст мне важные результаты.

Я отхлебнул из стакана, поставил его на стойку и сказал:.

— Арчи, похоже, Стрелок собрал все эти порочащие Джо документы, чтобы явиться сюда и доказать их Торелли. Ведь это дало бы ему преимущество перед Торелли, верно?

— Это было бы здорово, Скотт. То, что собрал Стрелок, заложит основу всей программы.

— Угу.

Эта программа беспокоила меня теперь даже больше, чем затруднения моего клиента. Арчи изложил мне почти всю подоплеку совещания на «Вилле аль Кар». Я переключился на более конкретную проблему и сказал:

— Отличную работу проделал Стрелок, если она на уровне.

Он нахмурился.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ничего обидного, Арчи. Вы сами знаете ловкачей высшего — действительно высшего —класса. Их можно сосчитать по пальцам. Кажется, сейчас к ним можно причислить и Стрелка. Пожалуй, он как раз тот человек, который мог бы попытаться обскакать Торелли.

Арчи круто развернулся на своем табурете и уставился на меня.

— Обскакать Торелли? Ну, вы даете! Даже Стрелок не пошел бы на такое!— А почему бы нет? Разве он не мог бы собрать кучу материалов, как уже сделал с Джо? Пустить какие-нибудь слухи и заставить Торелли попотеть, как любого другого? Конечно, его могли бы убить, но, если нет, он мог бы извлечь из этого миллионы.

Арчи нахмурился и закусил губу. Потом тихо сказал:

— Тогда бы он действительно установил рекорд, каких еще никто никогда не добивался.

Я спустил на тормозах.

— Ну, это так, просто мои домыслы. Сомневаюсь, чтобы Стрелок пошел на это. Вы могли бы порасспросить, поразведать, не знает ли кто-нибудь чего-то в этом роде. Здесь есть кое-кто из его дружков.— Я усмехнулся.— Попади они в зависимость от Стрелка, Торелли наверняка убрал бы его. Торелли ведь не какой-нибудь заурядный мошенник, у него большая власть.

Арчи покрутил за щекой языком, размышляя над тем, что я сказал.

— Ну, ладно,—сказал яг— Спасибо, Арчи.— Я допил свой «бурбон».

Он спросил:

— Скотт, теперь мы квиты? Верно?

— Да.

Арчи занялся своим стаканом.

— Один вопрос, если не возражаете,— сказал я.— Арчи, кто этот урод, вон там, в конце стойки? Он ходит за мной, как собака. Ему даже наплевать, замечаю я его или нет..

Арчи посмотрел в ту сторону, потом на меня, мрачно хмурясь.

— Если он висит у вас на хвосте, лучше отделаться от него. Черт возьми, неужели вы не знаете, что это Джокер?

Я даже не поблагодарил его. Выбравшись из бара, я рванул прямо в свой номер и запер дверь на задвижку.

Я много слышал о Джокере, но не знал его в лицо. Мне известна масса горилл по их именам, делам и отвратительным характеристикам, но никогда я не видел их лично, ибо большинство типов, с которыми мне приходится сталкиваться, принадлежат к калифорнийской разновидности. Этим Джокером на самом деле был Абель Самюэлс, дробитель черепов из Чикаго, получивший свое прозвище потому, что выглядел далеко не забавным, а еще потому, что имел неодолимую склонность к практическим шуткам. Перед тем как убить кого-нибудь, он всегда разыгрывал над жертвой какую-нибудь шутку. Мальчики из его ближайшего окружения говорили о нем, что он просто чудо. Жертвы ничего не говорили. Он был то в почете, то в немилости у своих преступников-боссов, ибо, будучи выносливым, эффективным и смертоносным, он, как большинство проповедников практической шутки, умом не отличался и, восхищаясь собственными проделками, часто передергивал. Например, выбивал зубы тому, кого предстояло допрашивать, и тому подобное.

Главная беда Джокера состояла в том, что он, раболепствуя перед своими боссами, не питал уважения ни к каким законам, считая — правильно или ошибочно,— что ему все сойдет с рук. Может быть, и правильно. Я помнил, что именно он убил Арта Фляя, лос-анджелесского букмекера, на весенних скачках в Лос-Анджелесе. Десять человек видели, как он его застрелил, и только один из них, хотя и трепеща, выступил против него свидетелем на суде. Джокер сумел отбиться от обвинения. Три месяца спустя мужественный свидетель умер в собственной постели, он истек кровью от ран. Джокер был также близким другом Джорджа Мэдисона.

Я подошел к бюро и вынул из ящика свой курносый «кольт». Я не думал, что в этом городе меня неизбежно ожидает смерть, но все-таки вложил шестой патрон в пустую камеру, которую обычно держу на предохранителе. Правда, я рисковал выстрелить себе в руку, но в сравнении с другим это было не страшно.

Я надел тропический светло-голубой костюм, пеструю спортивную рубашку, яркие носки и сверкающие туфли. Лег на кровать и стал думать о том, во что я встрял. Это было что-то огромное, огромнейшее.

Фактически это было два или даже три дела, объединенные в одно. Шантаж, предпринятый Стрелком по отношению к моему клиенту Джо, составлял одно дело. Совещание гангстеров в Акапулько было вторым. И хотя они возникли независимо друг от друга, между собой они сочетались и в чем-то совпадали.

Я еще раньше знал, что Стрелок, напугав до смерти Джо, отправился в Акапулько. А когда я приехал сюда, то увидел всех этих крупных дельцов преступного мира здесь. Сначала я решил, что они собрались из-за папки с материалами, которую везет Стрелок. Эта идея, однако, показалась мне не очень убедительной, потому что, даже учитывая все значение моего клиента и его профсоюза, трудно было предположить, что только из-за Джо может завариться такая каша. По крайней мере, из-за Джо как личности. Это было маловероятно.

Теперь я узнал, что Джо и направленный против него шантаж не имели никакого отношения к созыву этого преступного сброда. Джо был лишь Одной частицей всеобъемлющей схемы, притом частицей, которую в Поисках крупного деятеля придумал и нашел сам Стрелок. Совещание же в Акапулько и то, ради чего они все собрались, было запланированно задолго до того, как Стрелок — или любой другой — задумал шантажировать Джо.

Это совещание отборных преступников преследовало только одну Цель, но столь огромную и дерзкую, что становилось страшно: завоевание и захват преступным миром всех Профсоюзов в Соединенных Штатах! А самой крупной приманкой среди них был профсоюз, которым руководил Джо.

Когда Арчи сказал мне о цели этого совещания, я чуть не свалился с табурета. По подумав немного над этим, удивился, почему это не случилось раньше. Американские профсоюзы теперь настолько могущественны, что стали приманкой не только для политических боссов, но и для гангстеров, для любого деятеля любой группы, которая жаждала власти. Люди, контролирующие национальные профсоюзы, контролируют также национальную индустрию и, в некотором смысле, саму нацию.

Я знал, что в прошлом рэкетиры подчинили себе многие союзы и что то же происходит и теперь. Но это совещание было заключительным шагом в планировании интенсивной и целенаправленной кампании по упрочению уже существующего положения и устремлению вверх — к полному и тотальному контролю над всеми американскими профсоюзами. И это послужило достаточно важной причиной для Винченте Торелли, заставившей его приплыть из Италии и возглавить совещание. Он должен был лично руководить операциями, но поскольку въезд в США ему был запрещен, то из-за близости Акапулько местом общей встречи был избран этот город. .

Вот таким было положение, когда на сцене появились Джо и Стрелок.

Торелли и другие гангстерские боссы разработали первоначальные планы. Была назначена дата совещания в Акапулько, и первые слухи просочились. Стрелок просто опередил остальных мошенников и начал раскапывать грязь вокруг моего клиента. Его жертвой мог стать не обязательно Джо, а любой другой профсоюзный лидер в Америке. Но Джо был одним из самых крупных, и главное — уязвим.

Чем больше я об этом думал, тем больше росла во мне уверенность в том, что Торелли и его люди, собравшиеся здесь, имеют немало шансов получить то, чего хотят. А если бы. они это получили, то смогли бы иметь и деньги, и власть, и собственных полицейских и политиков, и даже собственного Президента. Возможно, такого, как тот сенатор, что сейчас заседал вместе с ними.

Мне и раньше это дело казалось значительным. Но сейчас я твердо знал, что оно, конечно, самое серьезное из всех, какие мне когда-либо приходилось и, может быть, еще придется расследовать.

Теперь легко понять все значение собранных Стрелком документов, перехватить которые — моя непосредственная задача. Личный шантаж Стрелком Джо не представлял бы важности, кроме как для самого Стрелка, будь он просто охотником за долларами. Но если бы гангстерам удалось наложить на Джо свою лапу, то в их руках оказалась бы важная отрасль индустрии, которую представлял Джо. Истинное значение этого шантажа заключалось не в том, что он повредил бы карьере Джо, а в том, что, стараясь избежать скандальной огласки, он тайно передал бы профсоюз гангстерам.

Конечно, он не мог бы буквально «передать» его, как передают дом или небольшое предприятие. Но он мог, пользуясь своим влиянием, проследить, чтобы гангстеры заняли важные, ключевые посты в профсоюзе. А для этого не нужно много людей — достаточно нескольких человек, получивших большую власть.

Имея порочащие Джо документы, Торелли мог на протяжении полугода или года спокойно и незаметно захватить фактический контроль над этим профсоюзом. И это было бы лишь одним шагом в грандиозном плане Торелли.

Я скатился с кровати. Я пролежал, размышляя, более получаса. Было 15.30 дня. Хватит думать о том, что может случиться в результате этого совещания в Акапулько, надо сосредоточиться на своей прямой цели: захватить папку с документами. Мало того, что в руках Торелли они стали бы рычагом, который помог бы ему перевернуть все в профсоюзе Джо, в этом была угроза и другим профсоюзам и их лидерам. Кроме того, в папке был секретный документ, связанный так или иначе с военным министерством.

Я пересмотрел свое расписание на этот день. Вначале я наметил встречу с Глорией, чтобы вместе подумать, не смогу ли я все-таки ей чем-нибудь помочь, а заодно узнать, не слышала ли она чего-нибудь интересного от своих друзей-гангстеров и не собирается ли Джордж меня пристрелить. Но теперь, при том, как складываются дела, мне показалось,, что лучше на время исчезнуть отсюда, раскопать какую-нибудь нору, которую никто не будет знать, кроме меня, и скрыться в ней, а оттуда позвонить в два места — так, чтобы меня никто не подслушал: в ФБР и моему клиенту.

Я вышел из номера и плотно закрыл дверь. Запереть ее я не мог, потому что еще утром оставил ключ на доске дежурного. Я направился по дорожке к выходу и вдруг вспомнил, что Торелли советовал мне не покидать отель. Вспомнил я об этом, увидев, что, поджидая меня, на углу патио торчал Джокер.

6

Притвориться, что его не вижу? В этом не было смысла. Я подошел и остановился перед ним, лицом к лицу. Поскольку предполагалось, что я — невинный простак, нечаянно оказавшийся в номере 103, я сказал:

— Вам еще не надоело ходить за мной по пятам, а? Может, хватит?

Он не ответил, но глаза его чуть прищурились. Возможно, он обдумывал очередную шутку — например, не сломать ли мне хребет.

Я повторил:

— Может быть, хватит? Мне лично ваше общество надоело. Хорошего понемножку. Отцепитесь!

Наконец он заговорил. В трех коротких словах он объяснил, что я должен с собой сделать. Я ответил любезностью на Любезность и направился к столу дежурного. Вместе с Джокером. Он явно не намеревался расставаться со мной, поэтому я забрал ключ от номера 103 и пошел по направлению к нему. Джокера это как будто озадачило. Отойдя футов на десять, я прибавил шагу, но так, чтобы это не выглядело бегством.

— Эй! — сказал тот и двинулся за мной.

Я достиг цели, обогнав его ярда на три, и толкнул дверь комнаты как раз в тот момент, когда Джокер протянул лапу, чтобы схватить меня за плечо. Я отскочил в сторону, и он автоматически дернулся за мной. Опершись спиной о край открытой двери, я поднял ногу и с силой ударил его в живот.

Удар не сбил Джокера с ног, но все же отбросил его от меня прямо в комнату. Я быстро выскочил обратно в коридор, захлопнул дверь, запер ее на ключ и поспешил прочь. На третьем шаге я услышал, как затрещала дверь,— это Джокер обрушился на нее всем своим весом. Дверь не смогла бы долго выдержать такой натиск, но мне нужно было лишь успеть выбраться из отеля. При условии, конечно, что за мной не следит кто-нибудь еще. К счастью, Джокер был единственным, а дверь достаточно прочной.

Я спустился вниз и пошел туда, где оставил арендованный «бьюик». Завел мотор, развернулся и поддал газу. Машина с ревом вынесла меня на бульвар Мануэля Гусмана, и, убедившись, что за мной никто не следует, я свернул направо и въехал в город Акапулько.

В действительности Акапулько — это два города.

Один — это целый ряд роскошных отелей люкс, с удобствами и обслуживанием, которые удовлетворили бы даже самого Лукулла, это площадь и живописный залив с разбросанными тут и там лодками и яхтами, длинный красивый пирс, место для прогулок. И наконец, как бы второй город, собственно Акапулько.

Этот город —в основном грязное, обшарпанное сообщество строений, каких в Мексике полно. Многое в нем издает зловоние, и потоки грязной, кишащей бактериями воды стекают в придорожные канавы, добавляя свои дурные запахи. Здесь неизбежные лохматые собаки, свиньи и люди: индианка, кормящая ребенка прямо на улице, уличные торговцы и протянутые ладонями кверху руки.

Вы видите туристов в ярких спортивных рубашках и легких платьях. Они высыпают из отеля на улицу и глазеют на слепого нищего или снимают на кинопленку причудливую старинную церковь около полусовременного кинотеатра на бульваре Хуана Альвареса. А в это время ребенок, одетый во что-то, похожее на мешок, ползает за ними на коленях и его слабые кривые ножки волочатся за ним, как две тощие деревянные щепочки. Прославленный Акапулько!

Я доехал до бульвара Хуана Альвареса, потом свернул налево и пересек площадь. Проезжая по Калле Прогрессе и Авенидо Чинко де Майо, я внимательно всматривался, но не находил того, что мне было нужно. Вернувшись на Калеано, я заметил местечко, показавшееся мне подходящим. Это была маленькая гостиница, в которой наверняка не останавливались ни туристы, ни крупные преступники. Здесь и будет моя нора. Пожалуй, здесь никто не живет, кроме блох. Облупившаяся надпись над узким входом еле заметно извещала, что это «Отель дель Мар».

Я, проехал еще полтора квартала, остановил машину, вернулся пешком обратно и вошел в отель. В вестибюле плохо пахло. Клерк оторвал глаза от иллюстрированной, книжки и спросил меня о чем-то на своем скоропалительном — пятьсот слов в минуту — испанском языке. От клерка совершенно так же, как и на улице, шел скверный запах. Я спросил, говорит ли он по-английски, и он ответил — немножко. В конце концов я зарегистрировался как Джон Б. Смит и получил заржавленный ключ, от которого тоже пахло. Да, это местечко мне понравится! .

Я бегло осмотрел маленькую сырую комнатку на первом этаже. Если придется покидать ее через окно, по крайней мере, я не сверну себе шею. Комната, расположенная в глубине здания, числилась под номером 10, ее единственное мутное окно выходило в переулок. Это меня тоже вполне устраивало.

Оставив ключ дежурному клерку, я пересек крошечный пустой вестибюль и заметил в углу телефон. Я потратил целых двадцать, минут, пока добился междугородной связи и меня соединили с Лос-Анджелесом, с отделением ФБР на Спринг-стрит. Это учреждение находилось всего в нескольких кварталах от моей собственной конторы на Бродвее, и я знал нескольких его сотрудников. С одним был даже в дружеских отношениях. Его звали Арт Дуган, и я наделся Поймать его по телефону. Это потребовало еще некоторого времени, но в конце концов я услышал его голос.

— Арт,— сказал я,— это я, Шелл Скотт.

После минутного предисловия, вроде: «Какого черта вы делаете в Мексике?» и так далее, я перешел к делу. Сначала сообщил ему, откуда я звоню, потом задал несколько вопросов относительно Джо и, наконец, изложил настоящую ситуацию. Через пятнадцать минут он знал столько же, сколько и я, и, несомненно, даже больше, чем я.

Помолчав с минуту, он сказал:

— Торелли? Я не знал, что он в Мексике.

— Он здесь. Яхта в заливе и все прочее. И остальное в точности, как я рассказал. Арт, мне нужна кое-какая дополнительная информация, если, конечно,, вы можете ее дать.

— Валяйте, спрашивайте.

— Вы имеете хоть какое-нибудь представление о том, что записано на пленке? И что это за секретный документ, о котором он болтал? Звучит немного фантастически: шпионаж, контршпионаж, что-то вроде этого.

— Шелл,— сказал он,— для большинства американцев секретные документы всегда звучат немного фантастически. Но, к счастью, не для нас. Подождите секунду.

Я слышал, как он положил трубку. Он отсутствовал, как мне показалось, очень долго, может быть, пять или десять минут. Наконец, он вернулся.

— О’кей, Шелл. Могу сказать вам следующее: это настолько важно, что мне жаль, что меня там нет.

Его слова сказали мне многое: они означали, что либо сам Дуган, либо кто-нибудь из отделения ФБР будет здесь, и притом в скором времени.

— Помните одно,— сказал он,— ваш Стрелок и его друзья, возможно, не представляли, насколько важен этот документ, так что, вероятно, вы сейчас единственный, кто об этом знает.

Он продолжал говорить. Многого он не мог сказать по телефону, но по разным намекам и по ссылкам на то, что нам обоим было известно, я кое-что уловил, и меня осенило.

— Как? Никаких бактерий?— спросил я.

— Полегче, Шелл,— сказал Дуган и ввернул какую-то шутку.

Мы поговорили еще минут пять, и я повесил трубку. Ожидая, пока меня соединят с Джо, я обдумывал то, что узнал от Дугана о секретном документе из военного министерства. Он касался вовсе не бактериологического оружия, а управляемых снарядов. Я не знал, какая часть общей программы по производству управляемых снарядов была отражена в этом документе, но понимал, насколько он важен, и, по правде говоря, не очень представлял себе, что мне с этим делать.

Однако две-три идеи у меня были, и с одной из них я решил начать в предстоящем разговоре с Джо.

Наконец нас соединили, и к телефону подошел Джо.

— Джо? Это Шелл Скотт...

Он тут же прервал меня. Голос его слегка дрожал.

— Вы добыли эти бумаги? Они... у вас?

Я не испытывал к своему клиенту никакого уважения и должен был приложить усилия, чтобы это не прозвучало в моем тоне.

— Нет. Даже не видел их. Я не уверен, что секретный документ среди них, но готов поклясться, что скоро он будет здесь.

Я вкратце рассказал ему, как обстоят дела,—ровно столько, сколько посчитал нужным сообщить, и закончил:

— А во главе всего — Винченте Торелли. Он жаждет получить эти документы не меньше, чем я.

Молчание на другом конце провода было столь долгим, что я подумал, не прервалась ли связь. Но потом я услышал его голос:

— Боже мой! О, боже мой...

Как только я удостоверился, что он слушает, я сказал:

— Так что, как видите, это не шантаж. И вот что мне от вас нужно...

Я объяснил ему, какие материалы он должен достать и прислать мне. Когда я кончил, он сказал:

— Это очень трудно. Когда вам это нужно?

— Сейчас. Но я подожду до завтра.

Он даже не счел нужным подумать.

— Это смешно! Нет, это просто невозможно! Я не могу так скоро!

— Придется смочь! В этом — ваша жизнь. Но и моя тоже. Если мне понадобятся эти материалы, а у меня их не будет,— я покойник. Я не преувеличиваю. А если меня прикончат, вы пойдете ко дну, приятель!

С минуту в трубке царило молчание, потом он сказал:

— Ладно, это невозможно, но, думаю, мне удастся.

— Кстати, Джо, насчет тех пятидесяти тысяч. Я бы, вероятно, работал лучше, если бы вы перевели их на мой счет.

Он забормотал:

— Что вы имеете в виду? Мы же договорились, что вы их получите в случае успеха.

— Да, да, но я бы хотел, чтобы их получили мои наследники. Если я буду знать, что деньги есть, я буду смеяться над опасностью, Джо. Подозреваю, что очень скоро в меня полетят пули. Честно говоря, Джо, если бы у меня было пятьдесят тысяч в банке, моя работа здесь была бы эффективнее. И я уверен, что папка с документами где-то здесь.

Я держал его над бездной, да еще воткнул в него нож, поворачивая при этом. И наслаждался этим. Я даже хотел бы, чтобы это был настоящий, реальный нож.

Он пофыркал еще. немного, но под конец бессвязно сказал:

— Ну, хорошо, хорошо. Я это сделаю.

— И завтра же, с утра пораньше, Джо!

Бедняга Джо. Все подталкивали его к бездне. И все, что он хотел, были только Соединенные Штаты! Я пытался было придумать, чем можно еще донять его, но решил, что этого уже достаточно.

— О’кей,—сказал я,—буду держать вас в курсе. Я сейчас в отеле «Дель Мар» под именем Джона Б. Смита. Завтра пришлите с кем-нибудь то, что я заказывал, как можно раньше. Купите реактивный самолет, если без этого нельзя. И никому ничего не говорите, об этом шито не должен знать, кроме вас, меня и вашего гонца.

Когда он меня увидит, пусть спросит, кто я —не Джон ли Б. Смит. В ответ я спрошу его, кто прошел на выборах. Он скажет, что Костелло. Так мы будем знать, что все правильно.

— Хорошо, мистер Скотт.

Я повесил трубку, посидел немного в вестибюле. На улице уже стемнело. Я должен был браться за дело, но убей меня бог, если я знал, с чего начать. И тогда я вспомнил о Глории. Правда, я хотел повидать ее еще днем, но и теперь не поздно. Сейчас мне больше, чем когда-либо, нужен кто-то со стороны, кто-то, кто может доставить мне отдельные сведения, а я уж сложу их в единое целое. А она, если, конечно, не дурачила меня при нашей первой встрече у бассейна,—она в этом смысле почти идеальна. Это шанс, который нельзя упускать. Если возникнут. какие-нибудь неприятности в связи с Торелли или станет известно, что Стрелок убит, Глория услышит об этом одна из первых.

Итак, начнем с Глории. И я отправился к коттеджу номер 27.

7

Я поставил машину в неосвещенном уголке у извилистой дороги, идущей мимо главной части отеля, и пошел, высматривая номера коттеджей, пока не увидел номер 27. Я был в некотором затруднении: не могу же я просто постучать в дверь. В моем воображении возник возможный .разговор: «Хэлло, Джорджи, я хотел бы поболтать немного с вашей женой. Не стреляйте!»

Я могу войти в главный вестибюль и оттуда позвонить по телефону, но всегда есть опасность, что вас подслушает кто-то, кому не надо слышать. Может быть, даже в «Лас Америкас» телефон был снабжен подслушивающим устройством. Собравшиеся здесь гангстеры — настоящие: профессионалы в таких делах и очень осторожны, так что, возможно, они установили целую: подслушивающую систему. Но хуже всего, если муженек дома. Ну да, я могу заглянуть в окно. На миг мне вспомнился восхитительный момент, когда однажды мне пришлось заглянуть в окно одной спальни в Лас Вегасе. Я тут же стал искать окно. В коттедже горел свет, так что кто-то наверняка был дома, но шторы на окнах были опущены. Я решил обойти коттедж и обследовать окна на задней стороне дома. И тут же столкнулся с досадным препятствием.

Этот коттедж был расположен на одной из вершин, которая со стороны океана представляет собой отвесную скалистую стену. Большинство коттеджей имеют маленькие террасы, с которых открывается прекрасный вид на океан, но под ними крутой обрыв в двести футов, а внизу — волны, бьющиеся о скалы. На террасы чаще всего можно попасть только из комнат коттеджей. А мне очень не хотелось ради одного взгляда в окно лететь двести футов на острые скалы.

Все-таки я зашел за коттедж и приблизился, насколько мог, к отвесному скалистому краю. Терраса выдавалась над бездной пустоты, но, по крайней мере, я мог перелезть через перила, которые были с трех сторон. Сделав это, я постоял с минуту, оценивая обстановку. Вот неудача! Терраса захватывала лишь часть дома, и единственное окно, которое было открыто и освещено н куда можно было бы заглянуть, отстояло от края фута на три-четыре. А под ним не было ничего, на чем можно было бы стоять, кроме воздуха. Однако на воздухе, как известно, вы стоять не сможете.

Над перилами террасы со всех сторон проходил узкий деревянный карниз. Если перелезть через перила на этот карниз и, ухватившись одной рукой за перила, перегнуться и достать до окна, вися над бездной, можно заглянуть в комнату. Внизу было слишком темно, чтобы увидеть белые гребешки волн, но я слышал их слабый, глухой шум и шипение прибоя среди камней.

Я не мог долго стоять там, глядя вниз в черноту, поэтому перебрался на карниз и, укрепившись На его четырех дюймах, которые, казалось, съежились и превратились в один, крепко ухватился за перила и дотянулся до окна. Хотя моя голова едва поднималась над подоконником, я ясно видел интерьер маленькой комнаты, вероятно, гостиной. И в ней сидела Глория. Изящная, зеленоглазая Глория, загорелая, с изогнутыми бровями, обладательница отвратительных друзей. Джорджа не было видно, и я тихо сказал:

— Хэлло, Глория!

Она читала книгу. Оторвавшись, она ногтем отметила то место в книге, где остановилась, и оглядела комнату. Слегка поеживаясь, как от внезапного холода, она вернулась к чтению. Я почувствовал, что моя рука начала уставать.

— Хэлло, Глория! — повторил я свистящим шепотом.

Она замерла. Оглянувшись, отбросила книгу, не отметив места на странице, поднялась и вышла из комнаты. Рука моя страшно устала держаться за перила.

Через полминуты она вернулась, и вид у нее был озадаченный. Я не слышал, чтобы она разговаривала с Джорджем, поэтому рискнул. Обычным тоном я сказал:

— Здесь я, Глория. Это я.

На миг она оцепенела, потом медленно повернула голову. Она посмотрела на меня прямо, увидела мою голову на вытянутой шее, склонившуюся набок над подоконником, и не издала ни звука. Ничего даже не изменилось в ее лице, только одна бровь поднялась. Она явно не верила своим глазам.

Я сказал снова:

— Хэлло, Глория! — И она лишилась чувств.

Черт возьми, что я мог сделать в таком состоянии! Окно было слишком далеко от террасы, так что я, если бы даже и дотянулся до него, влезть в комнату не мог. Поэтому я просто висел и ждал, пока она придет в себя. Я начал говорить, объясняя ей, что это не одна моя голова, и я не привидение, а я весь тут, и что все прекрасно, и что Джорджа, очевидно, нет дома? Понемногу она оправилась, и мне удалось убедить ее, что я — это я и действую сознательно и серьезно.

Все еще сидя на полу, она повернулась ко мне и спросила:

— Ради бога, что вы там делаете, за окном?

— Джордж дома?

Я, правда, не сомневался в его отсутствии, иначе уже не висел бы здесь под окном.

— Нет,— ответила она и хотела что-то добавить, но я прервал ее:

— Я подумал, что он, может быть, дома, да еще с пистолетом, поэтому не постучался в дверь. В следующий раз постучусь. Впустите же меня и погасите свет.

Она встала, выключила свет и приблизилась к окну. При слабом свете огней из отеля ©на некоторое время смотрела на меня, потом спросила:

— Вы пили?

— Ни капли. Впустите меня.

— Лучше уходите, Шелл. Джорджа еще нет, но я жду его с минуты на минуту. Что вам нужно?

— Поговорить с вами. Боюсь, что телефон могут подслушать. Что-нибудь узнали новое?

— Угу. Но лучше уходите. Джорджу это может не понравиться.— Она усмехнулась.— Ах, если бы он сейчас был в вашем положении!

Я взглянул вниз, в черноту, и понял ее намек. Ей не пришлось бы даже разводиться.

— Ну, хорошо,— сказал я,—- встретимся в другом месте, более комфортабельном.

— Отлично. Одна из идей Джорджа в том, что, раз вы мной заинтересовались, я должна поддержать этот интерес и выкачать вас.

— Выкачать? То есть как это — выкачать?

— Выведать у вас, что вы делаете в Акапулько. Кажется, Торелли вас подозревает. Что-то случилось у них на совещании.

— Это все мне известно.

Мы поговорили еще немного, совсем немного, потому что моя рука совершенно онемела. К тому же все сводилось к уже упомянутому поручению Торелли: Джордж должен был велеть Глории выведать у меня мои планы и подвести меня под монастырь. Такова ситуация, если она меня не обманывает. Тогда будет неплохо, если нас увидят вместе. Не так, конечно, как сейчас. Мы договорились встретиться в клубе отеля «Эль Фикантадо», где сможем поговорить в более удобной обстановке.

Мы решили, что Глория скажет Джорджу, будто я позвонил ей в его отсутствие, но потом я вспомнил про подслушивающие устройства и сказал, что позвоню ей через несколько минут и разыграю страстного Ромео, который приехал сюда и жаждет свидания.

С каждой минутой она казалась мне все интереснее и симпатичнее, но в моем затруднительном положении я не мог этим воспользоваться.

— Шелл, подумать только, на что вы пошли, лишь бы поговорить со мной!

— Ну, я также...

— По-моему, это ужасно мило с вашей стороны, Шелл. Джордж никогда бы на такое не решился.

Я начал было объяснять ей, что, как Джордж ни глуп, у него есть доля здравого смысла, но ее лицо было всего в нескольких дюймах от моего, и ей достаточно было высунуться из окна еще на два дюйма, чтобы заставить меня замолчать. Именно это она и сделала, поцеловав при этом меня в губы и чуть не заставив меня умолкнуть навеки. Я не возражал, но все-таки порадовался, что поцелуй был скорее нежным, чем страстным.

Хороший поцелуй отправил бы меня на двести футов вниз.

— Шелл,— сказала она,— вы — прелесть! — и снова поцеловала меня.

Даже на твердой почве от такого поцелуя можно закачаться. Одни ее губы действовали сильнее, чем все ухищрения большинства женщин, и я бы получил истинное наслаждение, если бы не болтался над пропастью.

И все-таки это было более чем приятно. Я вытянулся еще немного и ухватился свободной рукой за подоконник, а потом разжал пальцы, сжимавшие перила, и перенес на подоконник и вторую руку. Теперь я буквально повис над бездной, но клянусь богом, теперь я стал ближе к ней. Я готов был предпринять рискованную попытку влезть в окно, но Глория отстранилась и сказала:

— Шелл, не глупите. Я же вам сказала, что Джордж вот-вот вернется.

— Вернется? Ха, пусть возвращается. К черту Джорджа! Я влезу в это окно, и плевать мне на Джорджа!

— Он уже должен быть здесь,—- сказала она.— Шелл, встретимся в баре.

Ну, во всяком случае, мои руки были на подоконнике. Я мог держаться и на одной руке, а это оставляло вторую руку свободной.

— О, Шелл,—сказала она;—перестаньте, Шелл!

И она еще раз поцеловала меня. По сравнению с этим поцелуем, предыдущий показался Мне поцелуем сестры. Теперь я не висел, а парил над бездной, и, уверен, оторвись я от подоконника, не упал бы, а продолжал бы все так же парить в воздухе. И все-таки одной рукой за подоконник я держался — на всякий случай. Это было прекрасно, но в конце концов я убедился, что мое намерение неосуществимо. Я совсем забыл о Скоровестимом Мэдисоне, как вдруг услышал стук входной двери. Я даже не заметил, как он подъехал. Но зато, черт его возьми, я отчетливо услышал его тяжелые шаги уже внутри коттеджа, и все ближе и ближе.

— Глория! —завопил он.— Где ты, Глория? Ты здесь? Что со светом — почему темно?

Это был момент моей бешеной активности. Дьявольским усилием я удержался, ухватившись за подоконник обеими руками и нагнув голову как можно ниже, как раз в то мгновение, когда в комнате вспыхнул свет. Больше всего на свете мне хотелось вновь очутиться на террасе, но я не мог перебраться туда, не подняв головы, а тогда Джордж меня бы заметил. У меня возникло чувство, будто я не смогу это сделать ни при каких обстоятельствах. Мои ноги где-то позади меня нащупали карниз, руки, вытянутые в другую сторону, вцепились в подоконник, сердце, казалось, билось в горле, а тело висело в пустоте, начиная прогибаться посередине. Прогибаться в опасном направлении. Говоря совершенно откровенно, я был в критическом положении.

8

Прислушиваясь к шуму прибоя, я поглядывал вниз и, одновременно, на ноги Джорджа. Его голос, совсем близко от меня, произнес:

— Эй, Глория, что ты там делаешь на полу?

Она быстро ответила:

— Хэлло, Джордж, милый! Пойдем на кухню, я приготовлю тебе что-нибудь поесть,

Я услышал, как она поднялась с пола, и на мой левый глаз, тот, что; был ближе к окну, упала тень. Я мог бы поклясться, что от этой тени мое тело прогнулось вниз еще на один дюйм.

Джордж спросил:

— Что ты делаешь на полу у окна, Глория?

— Я... просто глядела в окно, Джордж. Такой красивый вид.

— Да, но ведь там темно!

— Ну да, но красивый именно в темноте.

— Да? —сказал он.—Дай-ка взглянуть.

Она почти крикнула:

— Нет!

— И я подумал: «Ну, Скотт, теперь тебе крышка. На твоем надгробии напишут: Погиб при попытке...»

Вдруг Глория сказала:

— Пошли, Джордж, не сейчас... Слышишь? Что-то горит! Чувствуешь, какой ужасный запах?

Действительно, я тоже почувствовал его.

Часть разговора я пропустил. Потом послышались шаги. Мне показалось, что Джордж подходит к окну, и я приготовился, как только он высунет голову, плюнуть ему в лицо. Но шаги удалились. Щелкнул выключатель, в свет погас. Мэдисоны вышли из комнаты.

Я вздохнул. Теперь я могу вернуться на террасу. Но я должен действовать крайне осторожно, ибо маленькая ошибка может оказаться самой большой, а я никак не могу определить, какое движение должно быть первым. Я никогда не подозревал, что две руки и две ноги вместе составляют такое множество конечностей! Однако я решился. Осторожно и медленно протянул одну ногу и просунул носок между прутьями перил. Потом зацепился за них пяткой. Надеясь, что нога держится достаточно крепко, я согнул колено, напрягся, оторвал руки от окна и, подтянувшись к перилам, вцепился в них руками.

В какой-то момент мне показалось, что я вот-вот сорвусь, но я преодолел это чувство и перелез через перила на террасу. Внутри коттеджа слышались голоса Глории и Джорджа. Но я, не останавливаясь, выбрался с террасы на твердую землю тем же путем, каким попал туда. Сев в машину, я немного отдышался и поехал на стоянку за главным зданием. Никто меня не преследовал, так что я спокойно вышел из «бьюика» и направился к входу в отель. Там я немного постоял. Все вокруг было залито ярким светом. Но банда вооруженных убийц внутри здания была гораздо опаснее, чем освещенное пространство. Что такое пули? К тому же мы с Глорией решили, что ничего не случится, если нас увидят вдвоем. Я вошел в отель.

Все, что я знал о своем положении, сводилось к тому, что Торелли велел Джокеру следить за мной и, несомненно, уже осведомлен о том, что я от него сбежал. Больше мне ничего не было известно. Обычно такие типы, как Торелли, стараются избегать прямого насилия и убийства. Однако верно и то, что иногда отдельное, чисто сработанное убийство признается необходимым — а Шелл Скотт отнюдь не стал бы одной из жертв массового убийства.

Я нашел телефон и набрал номер, который мне дала Глория. Она сама взяла трубку.

— Привет! — сказал я.— Это я, Глория. Джордж дома?

— Да,— ответила она.— Это я.

Значит, Джордж слушает. Я сказал:

— Очень хочу вас видеть. Такой чудесный вечер, мы могли бы искупаться, как Адам и Ева.

— Звучит заманчиво,— сказала она.— Как единственные люди на всей земле.

— Не то,— сказал я,— я имею в виду — без костюмов.

— Ах, вот что! Я бы с удовольствием, милый!

— Эй,— сказал я,— вы уверены, что Джордж там?

— Да.

— Я просто так сболтнул, но, пожалуй, это неплохая идея. Как....

— Нет. «Эль Фикантадо» звучит гораздо лучше. Вы понимаете?

Я понял. Джордж примирился бы с моим приходом в ночной клуб, но не с купанием без костюма. Я его не осуждаю.

— О’кей,— сказал я, понимая, что, если нас подслушивают, нужно говорить достаточно точно. И продолжал: — Серьезно, Глория, как насчет того, чтобы встретиться в баре? Вы можете уйти одна, без мужа?

— Думаю, что смогу. Он сейчас в маленькой комнате, той, откуда выход на террасу. Впрочем, вам это ни о чем не говорит, ведь правда? Словом, я все устрою. Встретимся, скажем, через полчаса, может быть, даже раньше. Пока!

Я повесил трубку. Да, Джордж действительно дурак. Мне нужно было убить время, и, поскольку я собирался в ночной клуб, прятаться не было смысла. Все равно меня обнаружат — рано или поздно. Я вошел в бар, забрался на высокий стул и заказал «бурбон» и тоник. Это было так вкусно, что я повторил. Потом лениво побродил по аллеям, приглядываясь к лицам, и отметил одно, которое видел на совещании. Ничего не случилось, поэтому я развлекался, разглядывая афиши, рекламирующие программу ревю.

«Эль Фикантадо» означает «скала» или «утес», что весьма подходит для этого ночного клуба — ресторан, соединенный с танцплощадкой, подвешен на склоне утеса, выдаваясь над морем. Если бы пол был сделан из стекла, посетители могли бы созерцать океан прямо под собой с высоты ста футов.

Центральный номер программы был скопирован администрацией с номера, который показывался в варьете в «Ла Парла» — ночном клубе отеля «Мирадор» и, возможно, одном из самых красивых и уникальных ночных клубов в мире. Этот номер заключался в том, что при трепетном свете факелов отважный и дерзкий пловец бросался с утеса в океан и уходил на глубину сто двадцать футов. Ё тот вечер, наряду с прыгуном, «Эль Фикантадо» представлял своим гостям, как гласила афиша, исполнительницу акробатического танца Марию Кармен вместе с Эрнандесом и Родригесом. Тут было помещено фото Марии — прелестной миниатюрной мексиканки, которой, видимо, совсем недавно исполнилось двадцать лет. Рядом красовались фото Эрнандеса и Родригеса, но я не обратил на них внимания.

После моего звонка к Глории прошло минут двадцать, часы показывали уже 21.00, и я подошел к зданию отеля и стал ждать. Через пять минут появились двое, весьма похожие на Родригеса и Эрнандеса. Едва они прошли мимо меня, как к отелю подкатил большой желтый «кадиллак» и остановился перед входом, а из него выскочила девушка, которая могла быть только Марией Кармен.

Она была среднего роста, но впечатление, которое она производила, было далеко не средним. Мне говорили, что мексиканки созревают совсем в юном возрасте, а я бы сказал, что Мария созрела, когда ей было лет шесть. Прелестная маленькая женщина, точеная и изящная, как куколка.'

Когда она пробегала мимо меня, я сказал:

— Хэлло, Мария! — просто так, из озорства. Я люблю жить с риском.

Она остановилась, видимо, подумав, что я — кто-то из знакомых, и ответила:

— Хэлло!

Похоже, пообщаться будет не так легко, как я вообразил. Я говорю по-испански, так сказать, спотыкаясь, и, если эта крошка Мария будет продолжать в том же духе, лучше сразу сказать ей «Адибз» — единственное испанское слово, которое я могу произнести без запинки. Все же я ответил на всякий случай:

— Я сказал-«Хэлло!» просто из азарта. Я узнал вас по фото.

Она засмеялась и ответила по-английски гораздо красивее и чище, чем говорю я:

— О, я к этому привыкла. А вы кто?

— Шелл Скотт.

Она сказала:

— Привет, Шелл. Ну, я побежала.

Она именно так и сделала. Но прежде, чем завернуть за угол, обернулась и звонко крикнула через плечо:

— Эй, Шелл! Посмотрите варьете, если сможете! — И исчезла.

Еще'через две минуты я увидел Глорию: она обогнула здание и поднялась по ступенькам. И хотя после Марии Кармен Глория показалась мне несколько тяжеловатой — она была прелестна и очень привлекательна в красивом голубом платье, которое облегало ее фигуру, словно собственная кожа.

Она одарила меня сияющей улыбкой и подмигнула своим зеленым глазом.

— Хэлло, Шелл! Мне удалось незаметно удрать. Я вижу, вы живы и здоровы.

— Жив, но еще не совсем оправился от шока. Боюсь, ваше платье снова вгонит меня в это состояние.

Она засмеялась.

— Вам нравится? — Потом сказала, понизив голос: — Пока вы не позвонили, я не знала, где вас искать — здесь или на дне океана.

— Почти что на дне. В какой-то момент я был уверен, что сорвусь. Если бы кто-нибудь до меня дотронулся, я бы пропал.

Я предложил ей руку, и мы прошли через вестибюль.

— И большое вам спасибо, Глория,— сказал я,— за то, что вы так смело бросились на мою защиту. Я в долгу у вас.

Она сжала мою руку и улыбнулась.

— Я потребую свой долг.

Глория засмеялась и, пока мы, выйдя через боковую дверь, шли к бару, сжимала мою руку. Мы пришли рано. Нам повезло — нашелся столик на двоих прямо напротив танцевальной площадки. Я сделал заказ и огляделся..

В архитектурном отношении в зале излишеств не было. Но, сидя здесь, чувствуешь себя так, словно паришь на волшебном ковре-самолете. За нами, частично захватывая левую сторону клуба, возвышался утес, но все остальное, включая фасад и правую сторону, было воздушным пространством. Ни стен, ни потолка — только воздух и перила фута в четыре высотой по всему наружному краю клуба. Казалось, в отвесный склон утеса встроили огромную площадку и расставили на ней столики и кресла. Свет лился с утеса за нашей спиной. Перед нами была танцевальная площадка, небо и океан внизу. Слева на площадке возвышалась низкая эстрада для оркестра, который еще не начал вечернюю программу.

Когда принесли напитки, я сказал Глории:

— Надеюсь, под нашим столиком нет микрофона? И, если я не ошибаюсь, никто из соседей не навострил уши? Так что, приступим? Во-первых, кому поручено распоряжаться моим трупом?

— Никому, насколько мне известно. Джордж занялся бы этим .с удовольствием, но Торелли хочет узнать, что у вас на уме. Это я и делаю — выкачиваю из вас сведения. Джордж сошел бы с ума, если бы узнал правду. С тех пор, как я к нему милостива, он ходит за мной, как собака.

Это мне было понятно. Я обдумывал следующий вопрос. Я мог получить от нее массу необходимой информации, но сам при этом не хотел выдавать ей много. Не исключено, что она ловит меня и, делая вид, что помогает, на самом деле старается «выкачать» из меня то, что нужно гангстерам.

— Сегодня днем по ошибке я попал на одно сборище, и там многие говорили о каком-то парне по имени Стрелок. Вы о нем что-нибудь знаете?

Она отпила из своего стакана.

— Немножко. Предполагается, что он должен встретиться с Торелли по какому-то поводу. Не знаю, по какому, но, видимо, достаточно важному для Торелли.

— А кто такой Стрелок? Он сейчас здесь?

Она покачала головой.

— Мошенник и жулик. Джордж знает его. Кажется, он пока не явился. По крайней мере, по последним сведениям, какие у меня есть. Они все просто в ярости от того, что Стрелок все еще не приехал. Почему его прибытие так важно?

— Именно это я и хотел знать. Сегодня кое-кто принял меня за него. Это меня немного обеспокоило. Вы не знаете, зачем он должен был встретиться с Торелли?

— Точно не знаю, Шелл. Этот Стрелок должен был что-то привезти. Но что именно, я не знаю.

— Если Стрелок не появился, значит, Торелли не получил того, что ожидал, верно?

— О, в этом я уверена. Джордж сказал мне, что Торелли просто в бешенстве, потому что не получил от Стрелка того, что ему нужно. Сейчас он старается выяснить, куда Стрелок запропастился,— Она помолчала.— Откровенно говоря, мне кажется, что Стрелок должен был привезти Торелли дурману. Ну, вы знаете, наркотики.

Я подумал, что дурман в данном случае более подходящее слово, чем наркотики. Но если то, что сказала Глория, правда, Торелли еще не заполучил папку с документами и пока не знает о смерти Стрелка.

Я сказал:

— Глория, вы можете оказать мне услугу, не задавая вопросов?

— Полагаю, да.

Как бы это лучше высказать? Если они считают ее своей, она действительно может помочь мне. Я решился.

— Лапушка, Что бы Стрелок ни привез Торелли, это должно быть что-то чертовски важное. Я бы хотел знать об этом, как только оно проявится. Вы, имея такое окружение, можете что-нибудь услышать, в таком случае сообщите мне сразу же. Но если вы хотя бы намекнете кому-нибудь, что я вас об этом просил, я погиб. Может быть, и вы тоже, но я-то уж наверняка. И если вы действительно что-то узнаете и скажете мне, а Торелли станет об этом известно, вы тоже погибнете.

На этом я остановился. Она молчала, наверное, целую минуту, потом сказала:

— Шелл, вы правда в этом заинтересованы? Вы действительно хотите знать? Вы здесь не на отдыхе, да?

Лицо ее вытянулось, и в зеленых глазах появилось выражение обиды. Если она накидывала мне на шею петлю, то делала это весьма искусно. Но если она была заодно с ними, ее мнение обо мне было, вероятно, не очень лестным. Однако я не мог позволить себе больше никакой откровенности.

Я сказал:

— Глория, лапушка, никаких вопросов, помните?

— Я рискую быть убитой, и никаких вопросов?

Я молчал. Наконец она спросила:

— Ради этого вы и согласились мне помочь? — Ее голос звучал мягко, но слегка дрожал. Не ожидая ответа, она продолжила: —Тем не менее, Шелл, я расскажу вам все, что услышу. Вы этого хотите?

— Да, я хочу этого.

Я чувствовал себя изрядным подлецом. Допив свой стакан,я сказал:

— Ну ладно, давайте наслаждаться.

— Конечно,— сказала она,— умрем, смеясь.— Она осушила стакан и подтолкнула его на середину стола.— Закажите мне еще. Я собираюсь наслаждаться, даже если это... убьет меня.

Молча, не глядя на нее, я подозвал официанта и сделал заказ. В толпе появились кое-какие знакомые лица. Мы пробыли здесь минут десять, и, когда пришли, в зале было довольно свободно. Но сейчас все места оказались заняты. И если вначале я заметил только трех бандитов, то теперь мне казалось, они составляют половину посетителей.

Глория лихорадочно глотала свой коктейль. Я наклонился через столик и положил свою руку на ее.

— Расслабьтесь, лапушка. Постарайтесь провести приятные полчаса.

Она сделала еще глоток.

— Черт возьми,— сказал я,— разве я не влез ради вас на утес?

Она слабо улыбнулась, но ответила:

— Не ради меня, Шелл.

— Ну, может быть, не на все сто процентов, Глория, но отчасти. И я бы повторил на сто процентов — ради вас.

Она улыбнулась немного веселее.

— Ну, что ж, поверю вам на слово. Я действительно верю, что вы повторили бы,— Она усмехнулась.— Догадываюсь, вы любите делать то, что трудно.

И я усмехнулся в ответ. Потом огляделся и перестал улыбаться. Сидевшие через три столика от нас две приятные пожилые пары, которые я заметил вначале, исчезли, а вместо них сели две другие пары, которых даже при самом пылком воображений приятными пожилыми парами назвать было нельзя. Девушки были достаточно красивы, но грубоватой, броской красотой — таких можно встретить в Нью-Йорке или Голливуде, в Мехико-Сити или в Париже, или в Акапулько, путешествующими со своими «дядюшками». В данном случае одним из «дядюшек» был Дэйв Морони — незначительный винтик в банде убийц в ту пору, когда Бэгси Эмбель был еще одним из вожаков. Второй — известный карманный вор, способный снять у вас с руки часы в промежутке между «тик» и «так».

Я думал о причине, заставившей пожилыё пары покинуть свои места, и в это время заметил, что в зале происходит какая-то игра. Рядом со столиком, который занимали мы с Глорией, был столик на троих, за ним сидели две женщины и Невзрачного вида человечек в костюме из грубого английского твида. За следующим столиком я увидел двух типов, которых заметил утром у бассейна. Они сидели и упорно глазели; -

А глазели они на двух женщин и невзрачного человечка, и с каждой секундой этот человечек становился еще невзрачнее. Не помогал даже твидовый костюм. Один из типов закурил и швырнул спичку на их столик.

Человечка передернуло. Еще через минуту обе женщины и теперь уже не просто невзрачный, но и перепуганный человечек поднялись и ушли. Типы пересели за их столик. Один из них с усмешкой, взглянул на меня.

Мы оказались заблокированными. Создалось впечатление, будто все гангстеры мира съехались сюда после трудов праведных. И им, видимо, нравилось смешивать дело с удовольствием, ибо, судя по их виду, они уже изрядно нализались.

По странному совпадению все эти гангстеры собрались здесь именно в тот час, когда сюда пришел я. А я не люблю таких странных совпадений. Посмаковав эту мысль, я обратился к Глории:

— Послушайте, лапочка, вы обратили внимание на посетителей?

Она кивнула.

—- Да. Забавно и странно. Мне это не нравится.

— Значит, наши впечатления совпадают.

Она сказала:

— Интересно, не Джордж ли...— но тут же прикусила губу и умолкла.

— Что — Джордж?

— Нет, ничего. Но, конечно, он знал, что мы будем здесь. Он был возле телефона, когда вы позвонили. И все же не думаю...

— Вы считаете, что он мог передать своим, чтобы они собрались здесь? Большой аттракцион — расстрел Шелла Скотта.

— О, это... неразумно,—возразила она.

— А кто сказал, что Джордж разумен?

Я снова быстро огляделся. То, что я увидел, навело меня на мысль, что, возможно, Джордж здесь ни при чем. Двигаясь между столиками с видом небольшого дизеля-локомотива, от входа пробирался мой приятель Джокер.

Он остановился и обвел всех взглядом. Я не знал, кого он, ищет, но он недолго держал меня в неизвестности. Заметив меня с Глорией, он шевельнул плечами и тяжело затопал к нашему столику.

Я сказал ей:

— Держись, детка, нас будет трое,— и немного отодвинулся от столика. Под пиджаком у меня был мой «кольт-38», но я даже думать не хотел, чтобы размахивать им в таком месте.

Глория облизнула губы и сказала:

— О, господи, еще этот!

Джокер остановился возле нас и злобно созерцал меня в течение нескольких секунд. Потом сказал:

— Предполагалось, что ты в отеле, вошь.

— Ага,— сказал я,— наверное, под кроватью. И оставь свой вшивый лексикон. .

Я встал. Посмотрел в глаза Джокеру и увидел два крошечных острия зрачков. И снова сел.

Наркоман. Я знал, что он наркоман, но чертовски не вовремя он нагрузился! Судя по его зрачкам, он был переполнен зельем: возможно, морфием. В таком состоянии он мог сделать все что угодно. Решительно все. Поведение наркоманов непредсказуемо. Вот почему я снова сел.

Он вел себя как-то странно. Впрочем, для него вполне естественно. И я не представлял себе, что он может выкинуть. Он смотрел на своих бандитов, а их было здесь немало. Джокер широко усмехнулся, обводя их взглядом и получая в ответ кивки и усмешки. Он развлекался. Его приятели, которые знали, что он комик, следили за ним в ожидании шутки. Я жаждал одного — быть где-нибудь далеко-далеко отсюда, но был твердо убежден, что нравится мне это или нет, но мне отсюда не уйти.

Наконец Джокер снова взглянул на меня.

— Не нравится, что я назвал тебя вошью?

— Не нравится.

— Ну, ладно,— отозвался он.— Почему не сказал сразу? Не буду больше называть тебя вошью. Я со всеми в дружбе.

Это мне- тоже не понравилось. Я сказал, тщательно подбирая слова:

— Знаете, лучше бы вам убраться подальше. Вы мешаете мне отдыхать.

Ему показалось это забавным. Он громко захохотал, шлепая себя по животу. Внезапно смех прекратился, словно он его выключил, потом он повернулся и пошел прочь. Казалось, я должен был бы почувствовать облегчение. Но я не почувствовал, потому что он остановился у одного из столиков и сел напротив... Джорджа Мэдисона.

— Детка,— сказал я Глории,— мне это совсем не нравится. И я начинаю нервничать. Этот Джокер вместе с вашим мужем... Многим может показаться странным, что я сижу здесь с вами.

Она почти позеленела.

— Уйдем отсюда!

— Конечно. Прямо по воздуху.— Я глотнул немного воздуха.— Но можно попытаться.

Я попробовал встать, но тут случилось нечто странное. Когда я отодвинул стул, он подался дюймов на шесть назад и тотчас ринулся обратно, ударив меня сзади по ногам. Я шлепнулся на стул и оглянулся через плечо.

У меня за спиной, за столиком на четверых, сидело шесть человек, и один из них, примерно моих габаритов (отнюдь не малых), держал ногу на спинке моего стула. Он и толкнул его на место, когда я поднялся. Я не знал, кто он и чем занимается, впрочем, о последнем догадывался. Он выглядел как бывший боксер, «бывший» потому, что был не очень хорошим боксером. Сплющенный нос, поврежденное ухо, шрамы под обоими глазами. Он укоризненно покачал головой. И не произнес ни слова — ему этого не требовалось. Остальные пятеро, сидевшие за столиком и отличавшиеся лишь ростом и степенью уродливости, тоже качали головами. Они явно показывали, что я плохо себя веду.

Я отвернулся.

— Забудьте об этом, Глория. Я только что обнаружил, что мне здесь нравится.

Она все видела и, схватив стакан, начала усердно пить. Но я ее перегнал: выпил свой стакан и заказал еще, прежде чем она допила. Почти все кажется легче, когда ты наполовину пьян.

Обычно после стольких выпитых стаканов теплая волна медленно поднимается из желудка, и я начинаю чувствовать себя счастливым. Сейчас волна поднялась уже до самых моих волос, но ощущение счастья все не возникало. Я выпил еще, и это немного помогло. Я не знал, что именно они задумали, но чувствовал, что что-то заваривается. Даже имея половину мозгов, можно было догадаться, что повара — Джокер или Скоровестимый Мэдисон, или оба вместе.

— Слишком много поваров,— сказал я.

Глория сказала:

— Да, сэр. Слишком много воров.

— Не воров.

— Именно воров. Все они мошенники.

Я не собирался спорить.

— Не совсем то, что я имел в виду,— сказал я.— Джокер и Джордж. Мне не нравится, что они сидят вместе за одним столом. Кто бы другой, но не они.

Несколько секунд она смотрела на меня.

— Думаю,— сказала она медленно,— они собрались и сообразили, что два бандита лучше, чем один.

Она истерически рассмеялась.

Я не счел нужным комментировать ни ее замечание, ни ее смех. Мне вдруг пришло в голову, что они принимают меня за конкурента, вообразив, что я охочусь за документами с теми же целями, что и они, наравне с тысячью других бандитов. Я был бы счастливейшим из людей, если бы смог выбраться отсюда и отправиться на поиски этих бумаг после того, как узнал все, что можно было узнать от Глории. Милый она человечек.

— Глория,— сказал я,— ты — прелесть. И ты мне нравишься.

— И ты прелесть. Ты мне тоже нравишься.

Я хотел еще раз попытаться уйти, но в это мгновение вдруг погрузился, в черноту. На миг мне показалось, что меня ударили сзади по голове, но этого явно не было. Может, я ослеп? Возможно, официант тоже был членом синдиката и подмешал в мой «бурбон» воды из мексиканского водопровода, а эта вода может убить любого. Неожиданно в оркестре зазвучали фанфары, а со стены утеса вспыхнули прожекторы и осветили танцевальную площадку. Настало время варьете. Конферансье вытащил на площадку микрофон и заговорил в него по-испански.

— Эй! — сказал я Глории. — Варьете! Это, должно быть, неплохо.

Затем конферансье перешел на английский язык и объявил Марию Кармен, исполнительницу акробатического танца.

9

У нас были отличные места: наш столик стоял в нескольких футах от края площадки, прямо перед ней. Вспомнив Марию, я порадовался хоть этой удаче и немног,о выдвинул свой стул, чтобы ничто не мешало мне смотреть. Конферансье убрал микрофон, луч прожектора осветил всю площадку, и откуда-то из глубины на сцену вышла Мария Кармен.

Когда я увидел ее на улице, мне показалось, что она среднего роста. Теперь я понял, почему: тогда она была полностью одета. Она и сейчас была во Что-то одета; но это что-то едва стоило упоминания. На ней было нечто вроде лифчика, слегка прикрывавшего ее грудь, которая, должен признаться, не была средней, и плотно облегавшие тело трусики из тонкой, но, вероятно, очень крепкой ткани, поскольку они не треснули, когда Мария начала выполнять свои акробатические трюки.

Выступала она босиком. Мария медленно вышла на середину танцплощадки и поклонилась в ответ на раздавшиеся аплодисменты, в которых и я принял живейшее участие. Ударник в оркестре начал выводить дробь на барабане, сначала тихо, потом все громче и громче. Мария стояла лицом к публике, расставив ноги и сильно упираясь ступнями в пол. Потом стала медленно прогибаться назад. Вначале показалось, что Мария делает обычный «мостик», но она, вместо того чтобы просто коснуться руками пола и на этом остановиться, продолжала изгибаться, пока ее голова не показалась между ног, устремляясь вверх, и из этого причудливого положения она подарила публике ослепительную улыбку.

Мария замерла в этой позе на несколько секунд, и в это время увидела меня, узнала и слегка кивнула головой — это выглядело действительно странно. И вдруг подмигнула мне.

Я улыбнулся в ответ, и акробатка стала разгибаться обратно, как вдруг Глория спросила:

— Что это означало?

— Что означало «что»? — Я чувствовал выпитый «бурбон».

— Вы знаете, что означало «что».

— Похоже, она кому-то подмигнула.

— Похоже, что вам. Вы с ней знакомы?

— Лишь настолько, чтобы обменяться «хэлло».

— Но она же не говорит «хэлло» таким образом?

Я оставил этот вопрос без ответа: разговаривать было некогда. Мария двигалась теперь быстрее. Оркестр играл что-то в джазовом стиле, а она кружилась, и прыгала, и садилась на пол, и продолжала делать множество других более странных движений. Она села, например, и приставила к затылку одну ногу, потом вторую, и я не сомневаюсь, что, будь у нее третья: нога, она бы приставила и ее. Казалось, еще немного, и у нее не останется ничего, кроме того, что за головой.

Я смотрел как зачарованный. Мне приходилось пару раз видеть женщин в разных странных позах, но сейчас я понял, что видел далеко не все. Извиваясь на полу, Мария поочередно постояла на голове, потом на спине, .потом на ягодицах, как будто прошлась по самой себе. Некоторые положения не стоит даже описывать — невозможно описывать невозможное. Мария двигалась по всей площадке, время от времени срывая аплодисменты и на какие-то мгновения задерживаясь у края, прямо передо мной. И я блаженствовал.

Она была в двух футах от меня, может быть, даже ближе, и вдруг снова подмигнула.

— Ах, вот как! — прошипела Глория. — Значит, все-таки вам!

А потом Мария, кружась, вернулась в центр площадки, где упала как будто без чувств, но тут же вскочила на ноги и раскланялась. Публика бешено аплодировала. Послав в зал воздушные поцелуи, она убежала, и конферансье на двух языках объявил, что сейчас Мария Кармен выступит с двумя партнерами — Эрнандесом и Родригесом.

Они выбежали втроем и прыгали и бегали, как сумасшедшие,— мужчины в черном трико и свободных белых рубашках, а Мария Кармен все в том же одеянии, которое до сих пор почему-то не треснуло.

Потом один из партнеров крикнул по-испански:

— Алле... оп! — или что-то похожее, и Мария с разбегу прыгнула. Будь я проклят, если он не схватил ее за ногу и не отбросил в сторону. Она взлетела в воздух и опустилась на плечи второго партнера. Это повторялось несколько раз — она прыгала вверх и проносилась по воздуху, словно ракета.

Я закрыл глаза, чтобы не видеть, что с ней творили. Но так было хуже, и я снова стал смотреть. Все было о’кей. Они продолжали перекидывать, ее, как сумасшедшие. Мария была так прелестна, что я изнемогал от мысли: а вдруг кто-нибудь из них ее не поймает. Ведь здесь не было стен, и она просто вылетела бы в открытое пространство. О, это было ужасно! Они перебрасывались ею снова и снова, выше и выше. Я опять закрыл глаза. Вот на этот раз уж точно, я знал, с нею все кончено. Сейчас я открою глаза и увижу, как эти двое перегнулись через перила и с воплями смотрят вниз. Но когда я открыл глаза, увидел, что все трое стоят, дружно держась за руки, и, улыбаясь, кланяются под звуки фанфар и гром аплодисментов.

Потом один из партнеров, по-моему, Эрнандес, подошел к посетителю, сидевшему в нескольких футах от меня, а затем, поговорив с ним,— к Джорджу. Я удивился, о чем он может говорить с гиппопотамом. Или почему Джордж хочет говорить с Эрнандесом. Или... Но тут я услышал, что Глория откашливается, видимо, собираясь что-то сказать.

Я повернулся к ней.

— Ну, как, лапушка, понравилось? Получили максимум удовольствия?

— Думаю, вам это понравилось больше,— сказала она ледяным тоном.— Жаль, что нет специальных варьете для женщин.

— Это мысль! Может быть, какой-нибудь умный мальчик сколотит миллионы на варьете для женщин. Но, с другой стороны, разве женщинам не нравится смотреть на женщин?

— Не так, как мужчинам. Что за выпендреж устроила эта... эта маленькая эксгибиционистка! Полагаю, вы считаете, в ней масса секса?

Я усмехнулся и допил свой «бурбон». Потом меня вдруг словно ударило. Я -медленно поставил стакан на стол и оглянулся, чтобы осмотреть сборище. Представление было настолько захватывающим, что я совершенно забыл, где я, забыл об окружающих меня бандитах и даже о Джокере, о котором нельзя было забывать ни на секунду. Или... почему Джокер хочет говорить с Эрнандесом. Я даже почти не обратил на это внимания. Черт возьми, что же тут происходит?

Они сидели достаточно близко, и я мог уловить обрывки разговоров, но беседа велась по-испански, так что для меня в этом было столько же пользы, как если бы они говорили на птичьем языке. Но в том, что говорил Эрнандесу собеседник, мне удалось уловить несколько слов, Эрнандес одобрительно кивал и, очевидно, поддакивал, а затем следовал поток непонятных слов.

Потом этот карточный шут Джокер вышел на танцевальную площадку и сгреб микрофон, а Эрнандес присоединился к Марии и Родригесу, и все трое стали о чем-то оживленно болтать.

— Господа и дамочки! — начал Джокер.

Все его дружки зааплодировали, засвистели, затопали ногами, и в их восторге было что-то странное и непонятное. Джокер сиял и усмехался и, видимо, испытывал истинное удовольствие. Помахав рукой, чтобы водворить тишину, он продолжал:

— Все устроилось!

Толпа ловила каждое его слово, умирая от любопытства, какую еще шутку он придумал.

— С разрешения администрации и с ее любезного согласия нам покажут дополнительный аттракцион. Знаменитый комический танцор, который находится сегодня среди нас, исполнит для вас вместе с ними, — он ткнул пальцем куда-то через плечо,— акробатический танец.— Он сделал паузу.— А теперь,— сказал он, блаженствуя,— я представлю его вам, поскольку он с радостью согласился танцевать для вас. Итак, знаменитый иностранный комический танцор — Шелл Скотт!

10

Бежать. Бандиты или не бандиты — все смешалось. Бежать.

Я вскочил и повернулся, сделав грациозный пируэт, но в это мгновение в оркестре раздались фанфары, и на меня упал луч прожектора. На меня, в самый момент движения. Я замер, резко повернув голову от слепящего света. Все закричали: «Ура!», и этот крик тут же потонул в визге и свисте. Сплошной восторг! Можете положиться на старину Джокера.

Я сделал движение вперед, но в этот момент тощий малый за соседним столиком поймал мой взгляд и скинул салфетку с пистолета, который держал в руке, а потом снова ее набросил. Он был не единственным, кто имел оружие. Я почувствовал, как жесткое дуло пистолета уперлось мне в бок, и, оглянувшись, увидел тупо усмехающееся самодовольное лицо Джорджа Мэдисона.

— Не портите удовольствия, Скотт,— сказал он.— Станцуйте что-нибудь хорошенькое.

Он еще раз ткнул меня в бок пистолетом, причинив резкую боль, и тут же рядом появился Джокер. Они вытеснили меня из луча прожектора, чтобы им было легче отобрать мой кольт, что Джокер и сделал, ударив меня им же по голове. Он слышал замечание Джорджа и повторил — «что-нибудь хорошенькое».

Мне было больно. Я сказал:

— И что же вы собираетесь делать? Стрелять мне в ноги? Когда я возьму вас на мушку, Джокер, я не стану стрелять по ногам. Подумайте над этим, и вы поймете, куда я буду стрелять.

Они оттащили меня на край площадки, где было почти темно, и Джокер снова ударил револьвером по моему затылку, на этот раз сильнее. Он не хотел меня оглушить— только немного поубавить мой пыл, но выбрал для этого неудачный способ. Я был в бешенстве и готов был сразиться со всеми бандитами вселенной. Но Джокер толкнул меня с такой силой, что я пролетел через танцевальную площадку, упал и долго поднимался, скользя и падая на натертом полу.

Толпа впала в истерику. Убийцы, грабители, торговцы наркотиками и шантажисты — все, кто были здесь, надрывали глотки, вопя и хохоча. Я, наконец, обрел равновесие и с минуту стоял почти в центре площадки, сжимая и разжимая кулаки, готовый взорваться. Повернув голову, я увидел Марию, которая хлопала в ладоши и смеялась, в то время как оба ее партнера ободряли меня криками. Они приняли это представление за чистую монету!.

Прожектор бил мне в глаза, и я не видел Ни Джорджа, ни Джокера. Иначе я бы на них бросился. Но все сливалось, кроме лиц у самого края площадки, и среди них было лицо Глории. Волны музыки заглушали шум прибоя, звучавшего где-то подо мной, смешиваясь с волнами смеха, криков и свиста.

Я жаждал пулемета. Бомбы. Я хотел зарыть их всех по шею в землю, прогнать по ним табун лошадей. Я хотел...

Внезапно все, что я хотел, вытеснило одно желание — бежать отсюда. И в этот момент раздался этот нелепый возглас акробатов: «Алле... оп!», и я в ужасе метнулся в сторону. Мария взлетела вверх, ее партнеры ловко поймали ее и, держа —один за руку, другой за ногу,— стали раскачивать, глядя на меня. Раскачивать всё сильнее и сильнее. О, нет, ради бога — нет! Нет!

Они собирались бросить ее мне!

Я отшатнулся, замахав на них руками, под вопли и смех, которые стали еще громче,— они все считали, что это очень весело. Мария раскачивалась все сильнее, то почти касаясь,пола, то взмывая в воздух, а я пятился и кричал:

— Не надо! Пожалуйста, не надо! Если вам дорога ваша...— И тогда они бросили эту женщину прямо в меня.

Мария летела по воздуху, извернувшись в сидячую позу, грациозно поджав под себя одну ногу и подняв над головой слегка согнутую руку. На ее лице сияла счастливая улыбка.

Я вскрикнул в панике, но сделал все то; малое, что смог сделать. Она обрушилась на меня, а я поймал ее за ногу. Мы оба устремились в одном направлении, в том, куда она летела, только теперь, мы скользили по полу: я —лежа на спине, Мария сверху, полуобняв меня за шею, и это было не вовремя и неуместно.

Когда я упал, моя голова чуть не пробила пол, но он оказался таким же крепким, как и голова. Вокруг все бесновались. Я услышал три шли четыре глухих удара, как от падения. Очевидно, зрители вывалились, из своих кресел и с визгом катались по полу.

О, это был небывалый успех!. Я стал звездой, гвоздем программы. Теперь Джокер умрет счастливым, он достиг высочайшей вершины. Может быть: он и умрет счастливым, но, клянусь богом, он умрет непременно.

И вот он рядом со мной, с выражением дьявольского веселья на уродливом лице, по которому катились, слезы. Мария Кармен исчезла,, но я все еще лежал на спиле; оглушенный падением., Я попытался посмотреть направо, туда, где оставались счастливые люди, но в этот момент меня отбросило так далеко, что я оказался за, эстрадой для оркестра. Видимо, это было необходима для осуществления того, что задумал Джокер, потому, что он- сказал:

— Позвольте, я помогу вам, танцор.

Затем он поднял мою голову и, выпустил ее так; что она с силой ударилась об пол. Он ударил: по полу моей головой.'

Вероятно, на какое-то время я потерял сознание, хотя все еще слышал голоса веселящихся людей. Но то, что: происходило сейчас, совершенно очевидно, было порождением моего затуманенного сознания.

Передо мной возникло двое людей. Один, схватил меня за руки, другой за ноги подобно тому,: как Эрнандес и Родригес держали раньше Марию,. и эти двое возле меня были: похожи на Джокера и Джорджа. Должно быть, я все еще не пришел в себя, все происходило во сне.

И в этом сне Джокер и Скоровестимый Мэдисон вынесли меня на площадку, и, держа за руки и за ноги, стали раскачивать. Позади была публика, а впереди ничего, кроме свободного пространства, и звезд, и океана далеко внизу.

И вот я взлетел вверх. Внизу мелькнула поверхность воды. Если бы я не знал, что это глупо, я бы додумал, что они хотят бросить меня в океан.

И в этот момент они меня отпустили, и я увидел, что на меня несутся перила, а потом они пронеслись подо мной, и внизу уже ничего не было, кроме океана.

Странно. Даже эти сумасшедшие бандиты не бросили бы меня в океан.

11

Как только я перелетел через перила и увидел внизу черную бездну, я понял, что шутки кончились. Даже во время прилива расстояние до низу было не менее сотни футов, во время же отлива... ну, а сейчас начался отлив.

Я мчался по воздуху, как неуправляемый снаряд. Как я попал сюда? Я мчался вниз, брыкаясь и крича, пытаясь падать ногами вперед, чтобы не сломать позвоночник, когда достигну воды — если я ее достигну. Я упал в воду ногами вперед.

Я упал в вертикальном положении, но меня как будто вытолкнуло обратно, а потом, словно молотом, ударило снизу и с боков. Но это была вода, и я был жив и невредим и не собирался умирать. Я брыкался и барахтался, бил по воде руками и продвигался вперед — только не в нужную сторону: я все еще погружался, увлекаемый инерцией падения. Наконец, мое движение вниз замедлилось, и мне показалось, что я иду кверху, хотя даже не был уверен, что плыву по косой. Было ощущение, что я провел под водой добрый час и мои легкие вот-вот вырвутся из груди.

Мне удалось сбросить пиджак, Но это было все, чего я добился перед тем, как начал подниматься.

И вот я пробил головой воду и, крича, стал дышать, пытаясь вобрать в себя весь воздух Акапулько. Постепенно голова моя перестала кружиться. Океан был спокоен. Одежда и обувь тянули меня вниз, и приходилось бороться изо всех сил только для того, чтобы удержаться на поверхности. Все же хотя и медленно, но я продвигался к берегу, и, наконец, .мои пальцы коснулись скалы. Последним усилием я подтянулся и выбрался из воды.

Я лежал и думал, смогу или нет когда-либо двигаться вновь. Скалистая поверхность казалась .мне мягкой, как перина, и мне пришло в голову, что я избрал неверный путь для поисков секретных документов. Наконец, я поднял голову, досмотрел на небо, с которого летел в океан, и увидел огни. Это были лучики фонарей, и они спускались по .ступенькам, ведущим на берег от самого «Эль Фикантадо». Возможно, искали мои останки.

Ведь скорее всего я должен был- разбиться насмерть. Может быть, бандиты думали, что я утонул. Они были наполовину правы: я был почти утопленником. Однако доказывать им, что я жив, не было никакого смысла. Совсем ни к чему, чтобы они узнали, что я жив. На берегу было темно, но мне удалось пробраться вдоль подножия утеса, цепляясь за скалистые выступы и обдирая кожу с рук. Я ушел достаточно далеко от спускающихся огней, так что никто не смог бы заметить меня в темноте, среди скал и камней.

Я отдохнул, чувствуя себя временно в сравнительной безопасности, и попытался понять, чем обусловлено мое фиаско. В одном только я был уверен: Винченте Торелли не принимал в этом никакого участия и едва ли одобрил бы то, что произошло. Люди, подобные ему, просто не прибегают к таким действиям. Если бы он захотел от меня избавиться, он бы сделал это быстро и эффективно. Мне не верилось даже, что Джокер и Мэдисон с самого начала задумали то, что у них в конце концов получилось. Должно быть, они слишком увлеклись, забавляясь своей Шуткой. У меня возникла мысль, что бес внес их в свой черный список. Если это так, значит, они числятся одновременно в двух списках.

Возможно даже, что ни один из гангстеров, кроме Джокера и Мэдисона, не участвовал в этой проделке. Они, вероятно, просто собрались, чтобы позабавиться, не зная заранее, какое развлечение им предложат. На минуту в голове пронеслась мысль о Глории. Была ли она посвящена в то, что должно было произойти? Я не хотел так думать, но все-таки такую возможность не исключал.

Я думал и о том, как сейчас поступить. Вернуться в свой номер в «Лас Америкас» я не мог: Джорджии Джокер утопили бы меня в луже. Может быть,-они и не хотели уничтожить меня, но для моих будущих планов важно было знать это наверняка. Мне нужно было знать множество вещей, например, что было после того, как я исчез, как повели себя бандиты, что делала Глория и что с ней сейчас. Я невольно усмехнулся, подумав, что я исчез из переполненного бандитами ресторана именно тем способом, какой предложил Глории,—«прямо по воздуху».

Однако мне пора было улетучиваться отсюда и хотя бы временно уйти в подполье. О том, чтобы добираться пешком до города, нечего было и думать. Особенно, если они предполагали, что я погиб.

Поразмышляв несколько минут, я решил, что стоит попробовать добраться до моего взятого напрокат «бьюика». Автостоянка находилась на достаточном расстоянии отсюда, в этот час там наверняка почти никого нет, так что, если я буду действовать осмотрительно, все будет в порядке. Имея машину, я смогу уехать в любое место. Например, в Калифорнию. В конце концов, если дела и дальше пойдут таким же образом, пусть гангстеры захватывают Соединенные Штаты. Пусть они захватывают хоть весь мир, и провались они все к черту. А я пройду по этой узкой полоске у воды сотню футов, потом взберусь на утес и отправлюсь в обход к автостоянке. И я пошел.

Через десять минут я был почти у цели. В полутьме, в шестидесяти футах от меня, виднелся мой «бьюик». Но я колебался, решая, что лучше,— подойти к нему с небрежным видом, как ни в чем не бывало, или, быть может, подползти на брюхе. Недалеко от машины вдруг вспыхнул огонек: кто-то закурил сигарету. Кто это мог быть? Кто-нибудь, кто вышел подышать свежим воздухом, или один из бандитов, поджидающий меня на случай, если я остался в живых? Бандиты вооружены... А мой «кольт» остался у Джокера. Я оглядывался — нет ли поблизости других фигур, занявших стратегические точки, и увидел желтый автомобиль, который узнал сразу: «кадиллак» Марии Кармен.

Пять секунд — и я все обдумал. Пригнувшись, чтобы не привлечь ничьего внимания, я. пробрался между рядами машин к желтому «кадиллаку». Он не был занят. Я влез на заднее сиденье и скорчился на полу.

Тянулись долгие минуты, у меня уже начало сводить мышцы, как вдруг я услышал дробный стук высоких каблучков по асфальту. Я запрятался поглубже за спинку сиденья. Кабина водителя открылась, и Мария Кармен проскользнула в машину, захлопнув дверцу. Она что-то напевала про себя, как будто вполне, всем довольная; Я поднялся за ее спиной, перегнулся и схватил одной рукой за плечо, а другой зажал ей рот. Она чуть не ударилась головой о крышу машины.

Держа ее, в то время как она жевала мою ладонь, я сказал:.

— Мария, это Шелл Скотт. Вы просили меня не пропустить представление. Помните?

Она перестала сопротивляться, и я добавил:

— Я просто не хотел, чтобы вы закричали. Так что, пожалуйста, не кричите.

Я отпустил ее.

Она не закричала. Повернувшись, она уставилась на меня, и я сказал:

— Простите за вынужденную грубость, но, если бы вы хоть чуть пискнули, это привело бы сюда кучу моих... гм, друзей!

Несколько секунд она смотрела на меня, а потом стала хохотать, как сумасшедшая,

— Я поняла, что вы не профессионал, по тому, как вы поймали меня,— проговорила она сквозь смех.— Но вы действительно не упустили представления!

— Вообще-то мой вид спорта — кегли,— сказал я,— но у меня быстрая реакция.

Она еще немного посмеялась.

— Вам не хватает только практики.— Потом она успокоилась и спросила: — А что вы здесь делаете? Я имею в виду, в моей машине.

Я объяснил, как попал в ее «кадиллак», потом сказал:

— Поскольку вы единственная из всех, в ком я не чувствую врага, я подумал: может быть, вы увезете меня подальше от этой шайки? Я спрячусь на полу.

— Конечно. Перебирайтесь вперед.

С каждой минутой эта девочка нравилась мне все больше. .

— Лучше я подожду, пока мы не отъедем отсюда. Надеюсь, вы расскажете мне, что было после того, как закончилось представление.

Она снова засмеялась и включила зажигание.

— Масса интересного,— ответила она.— Почему вы живой?

— Это останется для меня тайной до конца моих дней.

Я примостился внизу, жалея, что. при мне нет оружия, между тем она вырулила на шоссе и поехала в направлении Калло де Тамбуко. Никто нас не остановил.

Когда мы свернули направо, на бульвар Мануэля Гусмана, она сказала:

— Ну вот, теперь можете перебираться вперед.

Я перелез через сиденье и шлепнулся рядом с ней.

— Куда вас отвезти? — спросила она.

— Не знаю. Но спасибо за то, что- вы меня вывезли оттуда, Мария.

— Не за что.

— Можете провезти меня еще немного? Подальше от того, что осталось позади?

— Конечно! Куда угодно. До завтрашнего выступления я совершенно свободна. Если оно состоится! — Она хихикнула.

Я откинул голову на спинку сиденья. Теперь, когда я немного успокоился, я серьезно задумался над тем, что же делать дальше. В эту ночь, вероятна, больше ничего уже не случится, во всяком случае, я не вижу и не жажду новых приключений. В другое время я бы давно уже спал в своей постели. Фактически я не ложился с тех пор, как пошел в «Эль Фикантадо». Отдых в «Лас Америкас» исключался, а мысль о том, чтобы переночевать в вонючем отеле «Дель Мар», была мне противна. Я и так уже достаточно сражался, чтобы воевать еще всю ночь с тараканами и клопами. Но, похоже, этот отель будет моим единственным пристанищем.

Я прислонился к дверце с моей стороны и посмотрел на Марию, Стекло было опущено, и ароматный ветерок Акапулько играл ее волосами. Разговаривая, она время от времени поглядывала на меня, и ее красивые губы изгибались в улыбке. Она снова была в обычной одежде, но теперь уже не казалась мне средней. Даже сидя в спокойной позе, она была переполнена воодушевлением и энергией.

— Вы такая живая и бодрая,— сказал я.—Что вы делаете со всей этой энергией?

— Ну, я выпускаю огромную ее часть во время выступления.— Она снова взглянула на меня с быстрой улыбкой.— Много плаваю. Занимаюсь водными лыжами. Здесь для этого прекрасные условия. А вы любите водные лыжи?

— Нет... Я... гм... вдруг разлюбил воду.

Она засмеялась.

— Это очень легко. Может быть, я как-нибудь научу вас.

— Что ж, танцевать вы меня уже научили. Кстати, что было потом, ну, после?

Тут она взглянула на меня серьезно.

— Сначала скажите — эти люди действительно хотели вас убить? Вначале я подумала, что это комический трюк.

Я покачал головой.

— По правде сказать, не уверен. Конечно, они были бы не против убить меня, но собирались ли они сделать это сегодня, право, не знаю. -

— Так вот,— сказала она,— после вашего ухода,— она усмехнулась,— ресторан сразу опустел. Только что было полно народу, и вдруг все исчезли. Остались сидеть только за тремя-четырьмя столиками. Многие даже не допили свои стаканы.

— Вот как? А девушка, с которой я был? Как она себя вела?

Мария искоса взглянула на меня.

— Она вела себя глупо. Надавала вокруг себя пощечин и подняла страшный шум. Побила тех двух, что бросили вас вниз. Даже меня ударила. Меня-то-за что?

Я оставил этот вопрос без ответа.

— Может быть, это очень важно, Мария. По-вашему, она действовала так, как будто произошедшее со мной было для нее неожиданностью?

— Естественно. Я бы сказала, что все действовали так. Я бы вцепилась ей в волосы, если бы тот тип не увел ее с собой.

— Какой тип?

— Тот, огромный, с тупым лицом. Один из ваших друзей.

Это могло значить очень многое или ничего. Тип с тупым лицом — это, очевидно, Джордж. Естественно, что она ушла домой с мужем. Теперь я был почти уверен, что мое «купанье» в океане было шальным экспромтом. Я подумал, что в эту ночь мне, пожалуй, больше нечего делать, как вдруг Мария спросила:

— Ну как, придумали, куда вас отвезти?

— Куда-нибудь в город. Переночую в каком-нибудь маленьком отеле, не на виду, пока не обдумаю, что делать дальше.

Мы поговорили еще немного, пока она медленно вела машину по направлению к городу. Мария спросила, в связи с чем у меня возникли осложнения с такими неприятными субъектами. Я сказал ей, что я сыщик, и туманными ответами постарался увести ее в сторону от главного.

Наконец Мария сказала:

— Шелл, по вашим словам, город кишит миллионами вооруженных бандитов, которые, возможно, подстерегают вас. Я снимаю дом неподалеку отсюда. На берегу. Если хотите, можете переночевать у меня. Там вы будете в полной безопасности.— Она засмеялась.— От бандитов.

Забавно, но мне ни разу не пришло в голову, что у нее есть дом, где я могу укрыться. Однако эта Мысль, вероятно, существовала где-то у меня в подсознании, потому что, когда она произнесла это, я вдруг почувствовал себя необыкновенно счастливым.

— Знаете что? — сказал я.— Это звучит как ответ на все мои вопросы и как разрешение многих проблем.

Я взглянул на нее. Это было лучшее предложение, какое я получил за весь день. Я посмотрел пристальнее, вспоминая, как она танцевала,, придвинулся к ней поближе и, посмотрел на нее по-настоящему. Нет, клянусь, действительно это было лучшее предложение за весь день.

— Ну, как, поехали? — спросила она.

— Да,— ответил я,— конечно да. А вы не можете ехать быстрее?

12

Дом, который снимала Мария, был расположен в укромном местечке в одной-двух милях за городом, на самом берегу моря. Она поставила машину за домом и, взяв меня за руку, повела к входной двери. Не потому, что я медлил следовать за нею, просто она лучше ориентировалась в темноте и сама не хотела терять время.

В передней она включила свет.

— Ну вот,—сказала она,— ваше убежище. Нравится?

Откровенно говоря, в моем положении мне понравился бы любой сарай. Но этот дом был местом, где вам хотелось бы жить. Мягкий свет не бил в глаза, на стенах висели красочные репродукции, гармонируя с яркими расцветками уютных диванов и кресел. Пол покрывал тростниковый ковер, а снаружи, всего в нескольких ярдах от дома, шумел прибой.

— Прелесть,— сказал я.— Я мог бы скрываться здесь, целый год.

Она улыбнулась.

— Я буду здесь только два месяца.— Она окинула меня критическим взглядом.— Господи! Да у вас ужасный вид! Вам нужно переодеться во все сухое.

Я начал было придумывать, как бы повеселее ответить, но Мария не дала мне времени. Она вышла из комнаты, но быстро вернулась и, схватив меня за руку, потащила за собой.

— Включите подогрев воды,— сказала она,— и через пять минут у вас будет горячая вода.— Она втолкнула меня в ванную. В углу, отделанный изразцами, был большой душ.

— Забирайтесь туда,— сказала она.— Даже в Акапулько можно простудиться. Ну, как, я хорошо о вас забочусь?

— Ага. Душ — это отлично! — Я ждал, когда она уйдет и я смогу раздеться.

Мария следила за мной, мило улыбаясь.

— Ну, что же вы? Не встанете же вы под душ в одежде?.

— О, нет, я никогда этого не делаю.

Прислонившись к стене, она следила за мной. Я сказал:

— Сказать по правде, обычно я принимаю душ в одиночестве.

Она закинула голову и рассмеялась.

— И это все, что вас волнует?

Затем подошла ко мне и остановилась. Ее голова едва достигала моего подбородка. Она показала на кобуру, которая все еще была на мне.-

— Это что — для оружия?

Подергала ремешок, сняла кобуру с моего, плеча и стала расстегивать рубашку. Я схватил ее за руку.

— Эй, послушайте, полегче. Оставьте. Я сам. Я умею.

Она усмехнулась:

— Я сделаю это лучше. Пустите.

— Нет, нет. Я сам.

Мария вздохнула и любезно сказала:

— Ну, ладно, Шелл. Отдадите мне все это за дверью.

— За дверью?

— Ну, да. Я пойду приготовлю выпить, если вы уверены, что справитесь сами.

— Конечно, уверен. То есть, конечно, я не сомневаюсь... я не справлюсь в одиночку... то есть, .черт возьми, женщина, раздеться я сумею и сам!

Она усмехнулась.

— Именно это я и имела в виду. Можете снимать свою одежду в полном одиночестве.

Она слегка ущипнула меня, повернулась и вышла.

Я разделся, включил подогрев воды и повернул кран.

По собственному опыту я уже знал, что в Мексике из крана, помеченного буквой «Г», обычно течет не горячая, а холодная вода, а из того, что помечен буквой «X»,— не холодная, а ледяная. Однако струя воды постепенно теплела. Должно быть, у Марии хороший подогрев воды.

Я отрегулировал душ, собрал свою одежду и поднес ее к двери.

— Ой-хо-хо! —сказал я.

Послышался стук каблучков: Мария подошла к двери ванной. -

— Ой-хо-хо! Вы можете впустить меня?

Впустить ее? Я сказал:

— Ну, ну...

Она прервала меня.

— Вы разделись, наконец?

— Да, да, разделся.

Открыв немного дверь, она просунула в щель руку и начала шарить ею, ища мою одежду. Мы оба повторили «Хоп!», и я подсунул свой узелок под ее маленькую цепкую руку.

Она заливалась за дверью смехом, как девчонка, на которую напала «смешинка» — приступ безотчетно-счастливого смеха. Наконец, проговорила:

— Одну минутку. Пойду принесу вам стаканчик.

И убежала, а через минуту я снова услышал ее шаги. Однако на этот раз она не стучала каблучками. Ее шаги звучали так же, как в «Эль Фикантадо», когда она танцевала босая. Ну что же, в конце концов, она у себя дома. Если ей хочется ходить босиком, пусть ходит. Вдруг у меня по коже побежали мурашки. Черт возьми, душ ведь тоже ее.

Мария снова просунула руку в приоткрытую дверь, но теперь в ней был высокий, наполненный до краев стакан. Не знаю, что в нем было, что-то вроде коктейля, я схватил стакан одной рукой, а ее руку — другой и выпил все до дна. Потом опустил стакан на ее ладошку и сказал:

— Еще!

— Хоп! — сказала она и добавила: — Вот вам еще один!

Я невольно засмеялся. Очевидно, она принесла сразу два стакана.

— Спасибо,— сказал я.— А это не ваш?

— Можете выпить, для себя я приготовлю еще.

Все, что она говорила, стало казаться мне очень забавным. Видно, первый стакан уже начал оказывать свое действие. Я отпил из второго и услышал ее удаляющиеся шаги. Отпил еще глоток и полез под душ. Во мне росло ощущение счастья. Согревавший изнутри ликер, горячая, ласкающая кожу вода, и снаружи — никаких следящих за мной жесткими глазами бандитов.

Я даже не слышал, как Мария вернулась. Просто открылась дверь, и она вошла в ванную, явно намереваясь тоже принять душ. И, конечно, не собираясь делать это в одежде. В руке она держала наполненный стакан. Закрыв дверь, Мария непринужденно отхлебнула глоток и, усмехаясь, посмотрела на меня.

— Я вижу, вы освоились.

Я ответил что-то, чего она не поняла. Допив свой стакан, она поставила его на столик. Заметив мой стакан, спросила:

— Допьете?

— Да, пожалуй. Спасибо. Думаю, что допью. Уверен, что допью.

Я допил остаток коктейля. Она взяла у меня стакан, перевернула его вверх дном и поставила рядом со своим. Вода лилась мне в открытый рот. Потом Мария повернулась и пошла на меня. Да, это было единственно подходящее слово — пошла на меня.

— Подвинься, Шелл, лапушка. Выдели Марии немного места.

Я подвинулся. Подвинулся в самый угол. Я знаю правила вежливости.

— Конечно,— сказал я.— Иди сюда. Вода — просто чудо.

Она подлезла под струю воды.

— М-м-м! — вздохнула она. — Хорошо!

Я не знал, что сказать, но сказать что-то мне определенно хотелось. Не следовало просто стоять столбом. Если я буду просто стоять, как столб, Мария подумает, что я невоспитанный олух. Однако это был, видимо, один из тех моментов, когда очень трудно подобрать нужные слова.

— Да,— сказал я.— Ах, Мария, ты такая красивая.

Она не ответила и взяла мыло.

Я попытался еще раз.

— Право,— сказал я,— у тебя здесь прелестное гнездышко. Очаровательное, уютное гнездышко.

— Вода в самом деле, чудо,— сказала она.— Потри мне спину.

Ну, если она не хочет разговаривать, ей-богу, я не против. Не будем разговаривать. Я потру ей спину. Что я и начал делать, а она в это время повторяла;

— М-м-м! Хорошо!

Наконец, вода стала остывать, и мне пришло в голову, что с меня уже хватит вторжения посыльных, карабканья по террасам, висящим над бездной, и разговоров под душем.

— Детка,— сказал я,— давай выбираться на этого тесного угла.

Так мы и сделали. Она примчалась в затемненную спальню и буквально втолкнула меня в постель.

Эта маленькая акробатка была просто необыкновенна. Ее выступление в ресторане было ничто — легкая разминка перед настоящей игрой. А сейчас, продолжая сравнение, начался чемпионат.

Я знал, что где-то за моей спиной открыто окно, и не исключено, что какой-то дьявол-бандит подсматривает в него и наводит на меня дуло пистолета. Меня это не тревожило. Пусть там хоть десять бандитов с пистолетами — мне было все равно. Это как будто принадлежало какой-то прошлой, давно прожитой жизни, да к тому же я знал, что мне едва ли доведется долго жить.

Все последнее время было насыщено странными приключениями, которые расшатывали мою веру в законы вероятности. Больше того — в законы возможного.

Наконец, наступили покой и безмолвие, как в могиле. Может быть, подумал я, это действительно смерть.

Позже Мария сказала:

— Шелл?

— Да,— сказал я.— Ты здесь?

— Шелл,— повторила она.

— Да?

— Встань и включи свет.

— Встать и включить свет! О, господи! Ну, конечно, встать и включить свет. Почему ты решила, что я могу двинуться? Я что-то вывихнул. Я все вывихнул.

— Шелл.

— Да?

— Ты знаешь, кто я?

— Ага. Ты —шпион в пользу синдиката. Ты меня поймала, и теперь они получат все на свете.

— Не знаю, о чем ты говоришь. Я хочу сказать, то, чем я была, того уже нет. Ты меня уничтожил. Я даже не могу включить свет..

— К черту свет. Не хочу никакого света. Хочу, чтобы всегда было приятно и темно.— Шелл.

— Ну?

— Спокойной ночи, Шелл.

— Спокойной ночи, Мария,

Так закончился наш разговор. Последнее, о чем я подумал, прежде чем заснуть: Мария Кармен едва ли сможет много танцевать завтра вечером.

13

Наступило утро, о котором я охотно не стал бы рассказывать.

Мария принимала душ, что-то напевая,— настоящее воплощение радостной энергии. Мне же едва удалось опустить одну ногу. Я осторожно пытался дотянуться пальцами до ковра, когда Мария вышла из ванной, накинув на себя атласный халатик. Она выглядела свежей и сияющей, как утренняя роса, была оживлена и прелестна. И, черт возьми, слишком уж жизнерадостна.

Она присела на край кровати и пристально посмотрела на меня.

— Как мой мальчик?

Я не ответил: об этом она могла судить, по моему виду. То, что я чувствовал, было совершенно незнакомой мне прежде похмелье от моих вчерашних возлияний в ресторане, от морской воды, воды из душа, того, чем напоила меня Мария, плюс тысячи разных мелочей.

Она вгляделась в меня еще пристальнее.

— Ух, твои глаза просто ужасны.

— Ты бы посмотрела на них изнутри.

— Ты хочешь сказать, что ты ими видишь?

— Я вижу цвет.

— Гм. Интересно только, какой?

— Оставь их в покое. Не могу думать, не могу смотреть.— Я закрыл глаза.—Какой сегодня день? Который час? '

— Одиннадцать часов утра, тринадцатое апреля 1952 года. Светит солнце, море голубое, маленькие...

— О, прекрати! Значит,, мир все еще существуем!

Она засмеялась.

— Существует. Вставай и я приготовлю тебе роскошный завтрак.

Я застонал.

— Не утруждай себя. Принеси мне просто тарелку «бурбона».

Мария ушла и через две минуты вернулась, неся два стакана: один с шипучей сельтерской, другой — с какой-то жидкостью. И то, и другое я выпил с полным безразличием. Она села на край кровати и взяла мою руку. Я попросил ее пощупать пульс.

Так прошел почти час, но в полдень я поел и взял себя в руки. Это был поистине тяжкий труд, потому что мне казалось, будто я весь рассыпался на части. Тем не менее я представлял собой довольно опасное факсимиле Шелла Скотта, когда Мария спросила меня:

— Что ты собираешься сегодня делать, мой неукротимый?

— Еще не решил, огнеметик.— К этому времени мы уже придумали друг для друга несколько, ласкательных имен.— Но у меня есть кое-какие идеи. Пока что мне бы хотелось на полчаса воспользоваться твоей спальней..

Она улыбнулась.

— Только на полчаса?

— В полном и' абсолютном одиночестве,— объяснил я.— Мне нужно подумать. Если ты не знаешь, я еще. и мыслитель. Так оставишь меня одного минут на тридцать?

Мария премило надула губки.

— А я-то думала, мы поплаваем. Или побегаем на водных лыжах. Я бы тебя поучила.

— Ты хорошо ими владеешь?

— О, да, я большой специалист по водным лыжам. Правда-правда. Я бы тебя быстро научила.

— Как-нибудь в другой раз. Сейчас мне нужно решить несколько мировых проблем.

— В моей спальне?

— Мария, это лучшее место для решения трудных проблем.

— О’кей, а я полежу на солнышке.

В спальне я лег на кровать.. Мария пошла за мной следом, разделась и. надела купальный костюм. Я закрыл глаза. Мне действительна' нужно подумать. Правда, глаза я закрыл уже после того, как она ушла.

Пока Мария загорала, я расслабился и попытался проанализировать все события последних дней. Теперь я знал гораздо больше, чем когда приступил к делу, но не приблизился ни на один шаг к своей цели — документам, ставшим орудием шантажа.

Я был уверен: все эти документы, включая секретные и магнитофонную запись, находятся либо в Акапулько, либо где-то поблизости от него. Но тот, в чьих руках они сейчас находятся, не знает или не понимает их истинного значения. Их нынешний обладатель — несомненно, убийца Стрелка — наверняка считает, что они важны только для Винченте Торелли. Ну и, конечно, для самого Джо.

Вероятно, любой на месте Торелли хотел бы получить материал,. благодаря которому можно подчинить себе руководимый Джо профсоюз и его 800 тысяч членов. С точки зрения Торелли, нет такой цены, какой бы он не дал за эти бумаги.

Сто против одного, что их обладатель сейчас в Акапулько и годов как следует поторговаться, а возможно, уже торгуется с Торелли.

И почему-то мне стало казаться, что человек этот— женщина.

Я вернулся к началу. Стрелок обладал недюжинным умом, в его руках оказалось целое состояние, на добычу которого он потратил немало сил. И он хорошо бы им распорядился. Однако Стрелок убит, а бумаги похищены.

Вполне возможно, он ехал сюда не один, а с женщиной: номер в отеле был забронирован на двоих —мистера и миссис Бродин, а не просто на мистера Бродина. Женщина могла быть в непосредственной близости от него.' Скажем, в постели. Ведь он был в постели, когда его убили.

С другой стороны, его убийца — будь то мужчина или женщина — вполне мог узнать, что в отеле «Лас Америкас» для Стрелка забронирован номер, и устремился туда же. Это предположение и заставило меня взять именно этот номер. Однако оставаться там сейчас, видимо, вредно для моего здоровья. Вчера, перед тем как пойти к бассейну, я удостоверился, что никто, кроме меня, не претендовал на забронированный номер. На такую возможность я возлагал некоторые надежды и потому решил сегодня же узнать, нет ли чего нового.

Мысленно я составил список очередных дел: восстановить связь с клерком-регистратором в «Лас Америкас», связаться с Глорией, выяснить, считают ли меня погибшим или живым, и узнать у нее, не слышала ли она о подготовке или завершении каких-либо значительных акций. Может быть, документы уже в наманикюренных руках Торелли. Если так, моя задача дьявольски усложнится. Но пока я не удостоверюсь в этом и не выясню, где эти материалы (если когда-нибудь мне вообще это удастся), в своих действиях я должен исходить из того, что я их добуду, и заранее решить, что в таком случае делать. Все должно быть тщательно продумано, и я надеялся придумать что-то приемлемое. Ведь как только эти материалы окажутся у меня, объединенные силы синдиката и мафии обрекут меня на смерть. Но, конечно же, думал я, Джо сделает все возможное, чтобы скрыть даже от своих ближайших друзей как потерю, так и возвращение этих документов.

Тем не менее, я должен по мере сил обезопасить себя от профессиональных убийц, гангстеров и членов мафии. Следовательно, единственная надежда, что я добьюсь своей цели и вместе с тем останусь в живых, заключается в том, чтобы добыть документы тайно от всех, кто бы это ни был. Но кто знает, может быть, Торелли как раз в этот момент читает их и смакует содержащиеся в них сведения.

Меня охватило жгучее желание немедленно выяснить положение дел, но я провел, еще двадцать минут, мысленно закрывая все прорехи и устраняя все препятствия, какие только я мог предвидеть.

Я вышел из спальни, подошел к телефону и набрал номер отеля «Лас Америкас». Попросил подозвать к телефону клерка Рафаэля. Когда он взял трубку, я сказал:

— С вами говорит человек, который дал вам сто американских долларов. Позавчера. Помните?

— Что? Ах, да, да. Но я думал...

— Что вы думали? И говорите тише.

— Ну, я слышал... то есть я думал, что вы утонули. Разве вы...

Я прервал его.

— Ага. Я немного поплавал. Каковы дела по этой части?

— Они послали людей обследовать дно под скалами «Эль Фикантадо».

Уже хорошо: это я и хотел узнать. Бандиты, видимо, не уверены в том, что я погиб. И останутся в неизвестности, пока кто-нибудь меня не увидит.

— Спасибо,— сказал я Рафаэлю.— Еще один вопрос: кто-нибудь спрашивал обо мне или насчет номера один-ноль-три?

— Один уродливый большой парень, вчера. Я ответил ему, как вы просили.

— Отлично,— Это было тогда, когда Торелли послал человека проверить то, что я сказал о себе.— Он не доставил вам никаких неприятностей?

— Нет. Только спросил, кто занимает номер 103, и я сказал то, что вы мне велели.

— Спасибо, друг. А теперь слушайте: забудьте, что я вам звонил. Для вас я — утопленник. Я бы хотел, чтобы все так и думали. Понятно?

— Ну...

Я догадался, почему он колеблется. Старая история, всегда одна и та же. Я сказал:

— Я вскоре заскочу к вам еще раз с сотней долларов. Так же, как в тот раз. Так вы запомните, что надо забыть?

— Да, сэр.

— Кроме вчерашнего парня, никто больше к вам не приходил? Сегодня никто ничего не спрашивал? Не обязательно про меня, но и про занятый мною номер. Абсолютно никто, Рафаэль?

— Нет, только он.

— О’кей. Так продолжайте наблюдать и постарайтесь все запомнить. Я свяжусь с вами позже. Может, еще сегодня вечером. И если не принесу деньги сам, то пришлю их с кем-нибудь.

Он сказал, что все понял, и я повесил трубку. Потом набрал номер коттеджа 27. Если ответит мужской голос, я забуду, что звонил Глории. Но ответил ее мягкий голос:

— Алло?

— Глория? Не прыгайте из окна. Говорит тот, кто виснет на утесах, летучий парень.

— О! — Она на минуту умолкла, потом сказала: — Я боялась...

— Опустите это. Вы одна?

— Да.

—- Пройдите в главный вестибюль и ждите. Я позвоню вам туда по телефону, который, я знаю, безопасен. О’кей?

— Через пять минут.— Она положила трубку.

Я с нетерпением выждал четыре минуты. Потом позвонил дежурному администратору и попросил его вызвать находящуюся в вестибюле Глорию Мэдисон к названному мной внутреннему телефону. Когда она ответила, я спросил:

— Путь свободен?

— Ага. Ведь это вы? Это вы, Шелл?

— Да, я.

Быстро покончив с выражениями радости по поводу счастливого исхода и с прочими предварительными любезностями, мы перешли к делу, и я спросил:

— Глория, ничего нового? Вы что-нибудь слышали о пакете, который Торелли ожидает от Стрелка?

— Ничего, Шелл. Я бы знала, если бы что-то было. Джордж сейчас со мной мягок, как тесто, и обязательно бы мне сказал.

— Даже после того, что было вчера вечером?

Она засмеялась.

— Даже. Я чуть с ума не сошла. Но когда успокоилась, сказала Джорджу, что это от страха, как бы ему не влетело за вас от Торелли. И Джокеру тоже. Они поверили.

— Отлично, Глория. Вы уверены, что Торелли ничего не получил? Никакая каша не заваривается?

— Пока еще ничего, Шелл. Джордж говорит, что Торелли как на иголках. Должно быть, эта посылка — или что бы то ни было — очень важная вещь.

— Да. Должно быть, так.

Я не мог понять, почему эти бумаги еще не проклюнулись, но тут же представил себе Торелли, который, по словам Глории, как на иголках ждет с возрастающим нетерпением и тревогой желанных документов. Возможно, здесь и надо искать объяснение. Их обладатель — если его целью было поднять цену до предела — намеренно старается довести Торелли до крайней степени беспокойства и нетерпения. Правда, этим он увеличивает риск быть убитым, но это единственное, чем я мог объяснить отсутствие у Торелли ожидаемых бумаг, хотя после убийства Стрелка прошло уже два дня. Тот, кто прострелил ему голову, уж конечно, сделал это не ради забавы.

В этот момент меня пронзила странная мысль, и я автоматически выразил ее словами:

— Послушайте, Глория, вы и Джордж ведь женаты, верно?

— Что? Фу, какая глупая мысль! Конечно женаты. Мы поженились в Лос-Анджелесе. Почему...

Я прервал ее.

— Простите. Я просто сболтнул. Забудьте об этом.

Ч-черт! Я хватаюсь за соломинки. Я знал, что она живет с Джорджем, и, если нужно, мог бы проверить достоверность их брака. Но я знал также, что в этом нет необходимости. Нет, Глория — на моей стороне, это несомненно. Таким образом, исключив Глорию как возможного члена оппозиции, я имею одним врагом меньше. На миг что-то вспыхнуло в моем мозгу и тут же исчезло. Я попытался удержать это что-то, но тщетно. Во мне промелькнуло то странное, тоскливое чувство, которое на мгновение возникает у вас, когда вам кажется, что вы забыли что-то очень важное.

Наконец я сказал:

— О’кей, лапушка, спасибо. Продолжайте прислушиваться, не поднимается ли какой-нибудь шум. Сейчас у меня дела, но позже я вам позвоню. Когда вы ожидаете Джорджа?

— Он сейчас у Торелли вместе со всеми. Думаю, пробудет там весь день.

— О’кей. Позвоню вам позже. У меня предчувствие, что это затишье ненадолго.

— Шелл, будьте осторожны.

— Можете быть уверены. Пока, Глория.

Я повесил трубку. Потом заказал по телефону такси, договорившись, что водитель будет ожидать меня на углу, в трех кварталах от дома Марии.

Высунувшись в окно, покричал Марии. Она тотчас прибежала — смотреть на нее было одно удовольствие. В комнате она бросилась на диван.

И с лукавым выражением, которое раскрывало двойной смысл ее вопроса, спросила:

— Я тебе нужна?

Я усмехнулся.

— Ага. Но я — человек железный. Мне пора ехать.

Она слегка нахмурилась.

— Уже?

— У меня масса дел. Пора. Даже под душ не успею,

Она не улыбнулась.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Нет. Но спасибо, Мария. Ты можешь попасть в беду, вокруг столько неприятностей, хоть отбавляй. Я воспользовался твоим телефоном, но никто не знает, что я приехал сюда вчера вечером. С тобой все будет о’кей, если ты забудешь, что когда-либо видела меня. Кроме, конечно, вчерашнего вечера, перед тем как я нырнул в океан. Я серьезно. Иначе тебя могут сильно обидеть или даже убить.

Она по-прежнему хмурилась.

— Забыть... Но ты ведь приедешь ко мне опять, да?

Просто смех. Мне следовало уже давно исчезнуть, а я...

Я сказал:

— Мария, пока у меня есть хоть одна нога, я прискачу обратно. Но сейчас мне надо работать, делать то, ради чего я сюда приехал. По крайней мере, стараться.

Я подошел к двери и выглянул в сияющий солнечный мир. Мне было страшно выходить наружу, я еще не был таким ловким и находчивым, каким стану в очень скором времени. И выглядел тоже неважно; был небрит, и, хотя Мария погладила мою одежду, брюки сели и выглядели так, будто их шили на другого человека. Но все же это были брюки, и притом — единственные, других у меня не было.

Мария тронула меня за плечо, и я обернулся. Она ничего не сказала, только обняла и, встав на цыпочки, поцеловала в губы. Потом, отступив па шаг, сказала:

— Это чтобы ты меня помнил. Мы, акробаты, должны держаться вместе. И... если твои ноги будут целы, прибегай обратно.

Я смотрел на нее, восхищаясь. Я не хотел с нею расставаться. Фактически все, что я наметил на ближайший час-другой, сводилось к тому, чтобы поехать в город, в отель «Дель Мар», и проверить, не прислал ли Джо те материалы, которые были мне нужны-. Я не хотел, чтобы Мария была рядом, только потому, что рано или поздно положение станет очень сложным и опасным и мне не следует впутывать ее в это дело. Забавно, как сильно вы можете привязаться к жизнерадостной маленькой девушке всего за несколько часов.

— Не беспокойся, я вернусь,— сказал я.— Просто некоторое время я должен быть один. Не хочу подвергать тебя опасности. Возможно, уже сегодня мне придется встретиться с некоторыми опасными типами.

Она сказала лукаво, но глаза ее были серьезными:

— А что, если я готова рисковать? Вдруг я смогла бы тебе помочь? У меня масса талантов.

Я усмехнулся.

— Знаю, что масса. А стрелять ты умеешь?

— Не уверена.— Она нахмурилась.— Но я могу водить машину. И буду твоим шофером.

— Опоздала, лапушка. Я уже заказал такси.

— Такси? А мой «кадиллак»? Позволь мне поехать с тобой, Шелл!

Я заколебался, и она это заметила. Но я тут же сказал небрежно:

— Не пойдет. Ты мне наскучишь, а я не хочу, чтобы ты мне надоела.

Я простился с ней, повернулся и вышел из дому. Я шел вдоль бульвара, залитого солнцем, направляясь к тому месту, где меня ожидало такси.

Слева сверкал и искрился океан, воздух был насыщен ароматом цветов. Был прекрасный день. День для водных лыж, загорания на пляже, для того, чтобы пить газированное кокосовое молоко под соломенной крышей кафе «Капакабана» и смотреть на красивых женщин.

Это был самый подходящий день для того, чтобы умереть.

14

Впереди показалось кафе «Капакабана» — разлапистые верхушки пальм, соломенная крыша. Я хотел ничего не делать, а только сидеть в этом прохладном и экзотическом на вид кафе под этой крышей, зарыв ступни в песок и потягивая прохладный напиток.

Через квартал от «Капакабаны» я увидел ожидающее меня такси. Ни о чем особенном я не думал, разве что о приятном кафе, как вдруг услышал приближающийся шум мотора, и возле меня остановилась машина.

От неожиданности я отпрянул в сторону. Кровь закипела у меня в жилах при мысли, что кто-то меня выследил, и я чуть не упал на тротуар, но в этот момент меня поразил желтый цвет машины. Я узнал знакомый мне «кадиллак», из которого, приоткрыв рот, смотрела Мария.

Во мне вспыхнул гнев.

— Какого черта ты стараешься? Отпугнуть...— Я запнулся. Нет смысла кричать на нее и ставить себя в дурацкое положение. Я подошел к машине.

— Прости меня, Шелл,— сказала она.— Я не собиралась следить за тобой, это получилось как-то вдруг,

Я подумала, может быть, смогу подвезти тебя, куда надо. Мне просто захотелось побыть с тобой.

В ее тоне было столько нежности и раскаяния, что я почувствовал себя подонком из-за своей грубости. Она открыла дверцу, и я сел рядом с ней.

— Ничего? — спросила она.

Я сдался.

— Ничего. Мне надо в центр.

Она с полуулыбкой повернулась ко мне.

— И я — твой шофер?

— Валяй. Сама напросилась.

Черт возьми, подумал я, как славно, что она здесь, рядом. Я всегда могу отделаться от нее прежде, чем случится что-то страшное.

Она развернулась и направилась в центр. Я объяснил, как подъехать к отелю «Дель Мар», но велел остановиться поодаль, хотя ее «кадиллак» пока еще никак не ассоциировался со мной. Почему бы ей не знать, где находится мое временное убежище? Она и так знает обо мне почти все.

— Это место,— сказал я,— не люкс. Это почти конец света. Здесь рождается гангрена. Ты все еще хочешь идти со мной?

— Разумеется.

Мы пошли. Она сморщила нос, когда мы проходили через вестибюль. Войдя в номер 10, я запер дверь и показал Марии на стул. Единственный стул.

Она сказала:

— Запираешь дверь? Ожидаются посетители?

— Это для того, чтобы преградить путь более крупным тараканам. Запах людей их просто с ума сводит.

— Шелл! Как ты можешь так говорить?

— Я предупреждал, что все будет очень грубо. Ты сама захотела.

Я стал ходить взад и вперед по убогой комнатушке. У меня нет такой привычки, но сейчас что-то меня беспокоило. Что-то опять сверлило в моем мозгу. Так часто бывает, когда имеешь .дело с трудным случаем. И обычно это означает, что я либо о чем-то забыл, либо, сложив два и два, получил пять.

Папка с материалами, думал я. Она где-то здесь, но никакого шума по этому поводу не поднимается. У кого же она находится, будь она проклята? Я снова вернулся к версии с женщиной. Она казалась вполне логичной, но как я мог выделить какую-то одну женщину — если это действительно женщина — из всей толпы Акапулько? За редким исключением, каждый мужчина подоночного мира имеет при себе жену или «жену». Единственные женщины, с которыми я как-то связан, это Глория и Мария. Едва ли это Глория, она могла бы уже несколько раз отделаться от меня. Мария — она и вовсе исключается. Не подходит ни по каким статьям. А впрочем, почему ей так хотелось сопровождать меня? Нахмурившись, я обдумал этот неожиданный поворот и решил, что у меня уже ум за разум зашел. Но ведь кроме этих двух женщин других не было. Нет, были! Вернее, была: тот дикий помидорчик, Ева! Ба, красавица, которая вышла из моего туалета. Какого дьявола она там торчала? Ну, ответил себе я, это глупый вопрос. Но я подумал о ней еще немного,

— Шелл.

— Ау? — Я так погрузился в свои мысли, что совсем забыл о Марии.

— В чем дело? У тебя такой странный вид.

— Одну минутку, Мария. Я думаю кое о чем.

Я вернулся в мыслях к тому, на чем остановился. Вынув из кармана ключ, я открыл дверь, вышел, медленно прошелся по вестибюлю. Сел в кресло возле телефона, продолжая думать и стараясь вспомнить, что встревожило меня, промелькнув в сознании в ту минуту, когда я говорил с Глорией по телефону. Я опять припомнил, как обнаружил Стрелка с простреленной головой, в полном одиночестве, потом то, как я перехватил забронированный номер, и все остальное.

Я схватил трубку и еще раз позвонил Рафаэлю.

— Это опять стодолларовый клиент. Кто-нибудь спрашивал про забронированный номер?

— Нет. Без перемен.

Я медленно сказал:

— Подумайте хорошенько, Рафаэль. Вчера, например? Вчера днем?

— Нет. Все, как я сказал.

— Решительно никто, кроме меня?

— Ну,— сказал Рафаэль,— конечно, не считая вашей жены. Но я...

— Ах вы, идиот! Паршивый...— Я умолк. Какой смысл кричать? Я сердился скорее на себя за то, что не понял этого раньше.

— Простите. Опишите ее. Как она выглядела?

— Описать вашу жену?

— Ну и осел же вы! Это не моя жена. Опишите ее!

Несколько слов, и я сразу понял, кто это был. Конечно же, Ева. Оранжевая головка! Миссис Джейкоб Бродин! Это и сверкнуло у меня в мозгу, но теперь удар был так силен, что голова у меня заболела. Все оказалось так просто! Но это было все равно, что предсказывать результаты после того, как игра уже закончилась.

Вот как это было: я зарегистрировался в «Лас Америкас», переночевал, спросил у дежурного, осведомлялся ли кто-нибудь обо мне или о забронированном номере, а потом отправился к бассейну. Вероятно, вскоре после моего ухода в отеле появилась Ева (откуда бы она ни пришла) и заявила, что она — миссис Джейкоб Бродин. Клерк не имел оснований усомниться в этом: номер был забронирован на имя мистера и миссис Бродин, и я уже занял его под этим именем. Правда, я расписался как Шелл Скотт, но клерк решил, что у меня на то есть свои причины: он был убежден, что я — Джейкоб Бродин.

А Ева, должно быть, сопровождала Стрелка в его поездке и была той женщиной, которую Стрелок намеревался взять с собой в Акапулько. Она и приехала в отель согласно их плану, но только без Стрелка. Почему бы нет? Я был почти уверен, что ни она, ни Стрелок не знали, что их выслеживают. И раз Стрелок путешествовал под именем Роберта Кейна, а номер в отеле был забронирован на имя Бродина, она, естественно, решила, что никто не обнаружит никакой связи между телом мертвого Уоллеса Паркинсона и какой-то миссис Бродин, остановившейся в «Лас Америкас». Единственный ее промах состоял в том, что, застрелив Паркинсона, она забыла вынуть из его бумажника квитанцию об уплате за номер.

Я спросил Рафаэля:

— Что она сказала, когда взяла у вас ключ? Как объяснила, почему она одна?

Он был несколько озадачен.

— Я полагал, что она с вами. Даже если она не была вам настоящей женой, многие в Акапулько...

— Понимаю. Ну, ладно. Спасибо.

Он не мог ничего добавить к сказанному, так что я повесил трубку.

Все сходилось. Только Ева не знала, что я ее опередил и занял номер. Не удивительно, что у нее чуть не отвисла ее красивая челюсть, когда она меня там увидела. Но она — девушка находчивая, какой и должна быть девушка Стрелка, и быстро оправилась от смущения. Меня послал Торелли... вы, должно быть, Стрелок?.. Потанцуем? Она так закружила мне голову, что я не успел даже подумать. А потом, очевидно, оставив ключ у дежурного, она скрылась.

Я снова схватился за телефон. Я должен ее найти, и немедленно, хотя не имею ни малейшего представления, где она может прятаться. Но, по крайней мере, я знаю немного больше того, что знал пять минут назад.

Я крикнул: «Мария!» — и попросил клерка срочно соединить меня с Глорией Мэдисон.

Прибежала Мария, и я сказал ей:

— Заводи мотор, да поскорее.

Номер был занят. Я подождал несколько секунд и снова набрал номер коттеджа. Все еще занято! Больше не было сил ждать. Я готов был взорваться.. Я выбежал на улицу и бегом бросился навстречу «кадиллаку», который как раз вылетел из-за угла и со скрежетом затормозил. Мария распахнула дверцу со словами:

— В чем дело? Что случилось?

— Отель «Эль Фикантадо». Быстро!

Мария нажала на газ, и мы помчались. По дороге я бегло рассказал ей, в чем дело. Из-за меня она входила в эту историю гораздо глубже, чем мне хотелось, и теперь самое меньшее, что я мог для нее сделать, это предупредить о возможной опасности.

Она не задавала вопросов, только внимательно слушала и вела машину, как пилот реактивного самолета. Когда мы. домчались до отеля, я сказал:

— Лапушка, события могут посыпаться, как бенгальские огни, и очень скоро. Я — все равно что ад, и любая девушка, которую увидят со мной, рискует попасть в беду. Ты и так уже знаешь слишком много. Лучше брось все это. Оставь меня и мотай со всех ног.

— Нет.

Ее лицо горело, и она почти улыбалась. Она вела себя так, будто все это доставляло ей истинное наслаждение. Эта Мария—женщина в моем духе. Женщина!

Я указал ей на коттедж, и она остановила машину перед номером 27. Я заранее приготовился выпрыгнуть и бежать в коттедж, надеясь, что Джорджа нет. Даже если он и дома, то шок, который он, вероятно, испытает, увидев меня живым и невредимым, даст мне фору, и я с наслаждением рассчитаюсь с ним за разыгранную надо мной «шутку».

Как только машина остановилась, я выскочил из нее и бросился к двери. Она не была заперта, а стучать я не собирался. Я просто распахнул ее и ворвался внутрь.

Первая комната была пуста, но я услышал шаги, и в следующий миг появилась Глория. Она резко остановилась, и лицо ее выразило удивление.

— Шелл! Каким...

— Вы одна?

— Да.

— В Акапулько находится девушка с оранжевыми волосами. Имя — Ева. Большие голубые глаза, полная грудь, красивые ноги. Имеет какое-то отношение к рэкету. Знаете ее?

— Похоже, Ева Уилсон. Но где вы были? Я пыталась дозвониться вам, Шелл. Что вы здесь делаете?

— Вы знаете, где эта Ева Уилсон? Мне срочно нужно ее найти.

— Она как раз здесь.

— Здесь? В этом коттедже?

— Здесь, в «Эль Фикантадо». Коттедж номер 6...

Но я не стал ждать конца фразы, повернулся и бросился обратно к машине. И остановился. Что сказала Глория? Я обернулся и спросил ее:

— Что вы сказали? Дозвониться мне? Почему? Зачем?

— Я и хотела сказать вам... Я звонила в ваш номер в «Лас Америкас» раз шесть, но никто не отвечал. Я и не думала, Шелл, что вы там, но ведь вы не сказали мне, где можно вас найти.

Я подошел к ней и схватил за руку.

— Зачем вы звонили мне, Глория? Что-нибудь произошло?

— Шелл, мне больно!

— Простите, девушка.— Я отпустил ее руку.— Кажется, дело заварилось. Надо спешить.

— Об этом я и хотела вам сказать. Я не уверена, что это именно то, что вас интересует. Но вы велели мне сообщать о любой новости, связанной с Торелли и той посылкой или пакетом, который он должен получить.

Она помолчала. От нетерпения я готов был встряхнуть ее за плечи, но сдержался. В конце концов, у каждого свой темперамент. Она сказала:

— Не знаю, право, что в том пакете, но кто-то говорил о нем с Торелли, и он узнал, что Стрелок погиб. Мне рассказал об этом Джордж. В общем, тот, у кого этот пакет, запросил у Торелли пять миллионов долларов. Чушь какая-то, правда?

Я был вынужден на минуту присесть. Мой мозг закрутился, как балерина в пируэте, и я никак не мог осознать все сразу.

Наконец, все стало выстраиваться по порядку — сначала по частям, а потом и в целом.

Я увидел, как из туалета вышла Ева, неся в руке маленький черный чемоданчик, в котором, как я тогда подумал, косметика и разные мелочи. Косметика — какого черта! В нем же были те самые бумаги, запись на ленте, секретный документ... То, что теперь оценено в пять миллионов долларов! Я застонал. Все было так близко, прямо у меня в руках! Нет, не совсем так. Я вспомнил, как рассердилась и встревожилась Ева, когда я нечаянно смахнул чемоданчик на пол. А потом спокойно подняла его и вынесла из комнаты.

— Глория,— сказал я резко,— когда вы об этом узнали? Как давно?

— Только полчаса назад. А когда узнал Торелли — я не знаю. Джордж был у него, когда ему позвонили.

— Значит, Торелли узнал об этом по телефону?

— Да. Джордж зашел домой и сказал мне, что какое-то время он будет занят. Говорил, что должен провернуть для Торелли какую-то сделку. Вот так я все от него и узнала. Шелл, ведь это огромные деньги, масса денег.

Сделка. Ну, конечно. Торелли торговался с Евой, пытаясь сбить цену. Получить все бумаги даром! Я знал, какие сделки проворачивает Торелли, и Джордж был для него самым подходящим исполнителем. А эта хорошенькая глупенькая Ева, всерьез предлагающая Торелли свой чемоданчик за пять миллионов долларов! Пять миллионов — и бумаги у него в руках. Кое-что, однако, меня озадачило.

— Глория, полчаса назад Торелли еще не получил этот пакет?

— Нет. Но он...

— Ага, обдумывал предложение Евы. Вы говорите, Джордж заходил домой? Прямо сюда, в этот коттедж?

— Да.

Я встал и заглянул ей в глаза.

— Глория, где эта женщина? Может, ее уже нет на свете? Где ее коттедж? Быстро!

Ее глаза округлились, но она тотчас ответила:

— Почти наискосок от нашего. Он виден с крыльца.

Она показала, где находится коттедж Евы, и я бросился бежать. Пробегая мимо «кадиллака», я махнул рукой Марии, чтобы она следовала за мной. Не оборачиваясь, я пересек зеленый газон. До коттеджа было примерно сто ярдов.

Так оно и случилось. Даже на таком расстоянии я увидел, мужскую фигуру: человек вышел из коттеджа и поспешил к черному «линкольну». Он сел в машину, она рванула с места и помчалась по дороге — неизвестно куда.

Я не останавливался, даже побежал быстрее. Но я уже знал, что опоздал.

15

До коттеджа оставалось футов пятьдесят. Мне было больно дышать, пот катил градом — не только от быстрого бега, но и от охватившего меня возбуждения, и от страха за Еву.

Я был убежден, что найду ее труп. И это убеждение превратилось у меня почти в знание. Одному богу известно, что молодчики Торелли могут с ней сделать, если она еще жива. Или уже сделали.

Я пробежал последние несколько футов, взлетел на крыльцо и толкнул дверь. Она распахнулась, и я чуть не упал.

Комната была почти точной копией комнаты Глории, и в ней никого не было. Оглядевшись, я сначала ничего не заметил, но потом, через открытую дверь, увидел во второй комнате пляшущие тени, которые то вытягивались вверх, то опадали, исчезая. Я бросился туда и чуть не угодил в огонь.

Я резко отвернулся, охваченный ужасом, не желая видеть того, что предстало моему взору. На кровати лежала Ева, и я знал, помимо всякой логики или доказательств, что она мертва. Когда я увидел пламя, то подумал, что коттедж подожгли. Но теперь другие органы чувств сказали мне, что этот огонь имел другое назначение. Воздух и мою глотку наполнял запах горелой плоти. Настолько густой и сильный, что я почти ощущал его на вкус.

Пламя вырывалось из большого ведра, стоящего у подножия кровати, и жадно облизывало почерневшие ступни, связанные проволокой и выступавшие над ведром. Ева Уилсон лежала на кровати, руки ее, закинутые над головой, были привязаны к изголовью.

Я увидел все в первый же момент, как только ворвался в комнату: прелестное тело Евы, изогнувшееся на кровати, следы ожогов на белой коже, спутанные оранжевые волосы, кляп, засунутый в рот. Увидел все детали с необыкновенной четкостью, хотя у меня мурашки по коже побежали и к горлу подступила тошнота. Я увидел, как кляп исказил линии ее красивого рта, увидел размазанную по щеке губную помаду, багровые отметины на запястьях в тех местах, где она содрала кожу, видимо, стараясь вырваться из пут.

Я шагнул ближе и ногой отшвырнул ведро к стене, понимая, что это бесполезный жест, внезапная реакция, вызванная отвращением и ужасом. Но я не мог вынести вида пламени, обжигавшего человеческую плоть, даже если Ева мертва.

И вдруг она пошевелилась!

Я уставился на нее, не вполне даже понимая, что случилось. Потом, потрясенный, бросился к ней. Она снова пошевелилась, сделав едва заметное движение головой, кляп чуть сдвинулся, как будто ее мучитель небрежно или поспешно всунул его между ее накрашенными губами после того, как она сказала то, что ему было нужно. А в том, что она сказала это, можно было не сомневаться.

Я вынул кляп изо рта и увидел, что ее глаза медленно раскрылись. Это было так же страшно, как если бы вдруг пошевелилась и открыла глаза мумия. Длинные, загнутые кверху ресницы задрожали, веки затрепетали и поднялись, и большие глаза устремились на меня. В их синей глубине сосредоточились вся боль и весь ужас мира. Потом шевельнулись губы, наружу вырвались звуки— не слова, а только звуки, страшные, уродливые, жалкие, пронзавшие меня, словно кинжалы.

Я не мог двинуться, не мог даже отвести взгляда от ее измученного лица, от ее дрожащих и кривившихся губ. Ева пыталась заговорить, тратя последние остатки сил и издавая лишь эти несчастные замирающие звуки, которые, казалось, оставались в комнате как осязаемый, слышимый ужас. А потом прорвались слова — как слабые крики, искаженные, почти неузнаваемые:

— Сказала ему... он позвонил Торелли... знает...

Я хотел приласкать ее, прикоснуться к ней, сделать все что угодно, лишь бы это страшное выражение исчезло из ее глаз.

— Не разговаривайте, милая,— сказал я.— Успокойтесь, родная. Даже не старайтесь говорить. Я сейчас позову доктора.

Ее глаза раскрылись еще шире, с отчаянием глядя в мои, и она слегка повернула голову. Она пыталась заговорить, заставляла себя говорить, в то время как ее глаза неотрывно держали мой взгляд. Я приблизил свое лицо к ее лицу, и на последнем дыхании она прошептала:

— Галл-Айлендс...Талл...

Черты ее лица разгладились, глаза и губы расслабились. Рот все еще был открыт, и глаза продолжали смотреть, но они смотрели уже как глаза, которые навсегда устремлены в черную тьму вечности. Сложная, удивительная машина внутри ее когда-то прекрасного тела застопорилась и остановилась, и она лежала, застыв в этой совершенной и полной неподвижности, называемой смертью.

Я смотрел на нее, зная, что это она убила Стрелка, убила из-за денег, ради наживы. Но в эту минуту я не мог вызвать в себе ни гнева, ни ненависти, ни презрения к ней. Я чувствовал только жалость и что-то похожее на печаль, оттого что она никогда больше не будет живой.

Я передвинулся к подножью кровати и увидел ее изувеченные, обожженные, почерневшие ноги, потемневшую и потрескавшуюся кожу, и мне вспомнилось, как эти ноги пританцовывали в такт мексиканской мелодии у меня в номере. Я содрогнулся, во мне вдруг поднялась волна отвращения. Я хотел выбраться отсюда на чистый воздух и солнце, но заставил себя еще на минуту задержаться. Для Евы я уже ничего не мог сделать, но она сказала мне то, что мне нужно было знать.

Убийца пытал ее и узнал, где она хранила те бумаги. Он тут же позвонил Торелли, а потом оставил ее умирать, даже не погасив огня... Я снова содрогнулся.

Галл-Айлендс, сказала она. Я знал, что на выходе из залива, в четырех или пяти милях отсюда, есть острова под таким названием. Туда и мчится за папкой с документами убийца Евы.

Я подумал еще минуту. Я знал, что я сделаю. Но был уверен, что никакое потрясение не вытеснит из моей головы намеченные ранее планы. Я должен тщательно обдумывать каждую деталь общей схемы действий, каковы бы ни были мои чувства и переживания.

Я снова подошел к Еве. На ее левой руке все еще был тот перстень с печаткой, который я заметил при нашей первой встрече в отеле. Я снял с пальца этот перстень, спрятал к себе в карман и вышел из комнаты.

Мария не ждала меня возле коттеджа. Видимо, она не поняла, что означал мой странный жест, который я сделал, пробегая мимо нее. Ее машину я увидел возле коттеджа Глории. Я поспешил туда, а перед моим мысленным взором витало мертвое лицо Евы. Беспокойство овладело мной. Кто бы ни был в том черном «линкольне», он имел передо мной преимущество в несколько минут. Но я еще мог его догнать. Я должен его догнать.

До сих пор меня сопровождала удача: еще ни один из бандитов меня не обнаружил. Но я знал, что так долго продолжаться не будет, если я буду спокойно разгуливать тут среди белого дня. И я оказался прав.

Я был в пятнадцати ярдах от «кадиллака» и Мария как раз включила мотор, как вдруг дверь коттеджа Глории распахнулась и появился Джокер. Увидел ли он меня из окна или просто вышел из коттеджа и наскочил на меня случайно — не знаю. Он скосил на меня глаза и приостановился, как будто стараясь убедиться в том, что это действительно я, и притом живой.

Я бросился к машине, крича:

— Поезжай, милая, поезжай, не медли!

И это побудило Джокера к действию.

Похоже, восемь футов он покрыл одним прыжком. Я увидел, как Джокер выхватил из кобуры револьвер. Не знаю, заметила ли это Мария (а в следующий миг на солнце блеснуло дуло револьвера), или на нее подействовал мой крик, или у нее возникла какая-то идея, но она резко нажала на газ. Колеса закрутились на месте какую-то долю секунды, а потом машина сорвалась с места.

Я изменил направление и устремился к точке где-то впереди машины, крича Марии:

— Беги, милая, беги! — употребляя, конечно, не те слова, но надеясь, что она меня поняла.

Я не собирался вскакивать в машину, просто хотел, чтобы она поскорее убралась отсюда, как можно дальше от Джокера и любых других мальчиков Торелли. Во мне росло чувство страха — более острое, чем то, которое я испытал при виде умирающей Евы. Оно возникло от мысли, .что Мария может подвергнуться такой же пытке, умереть той же смертью.

Я хотел сбить Джокера с толку, внушить ему, что я пытаюсь спастись бегством,—тогда я смог бы застать его врасплох и, неожиданно повернувшись, перейти в атаку.

Джокер почти догнал меня, а я — «кадиллак». Мария сбросила скорость и испуганно посмотрела на меня. Джокер не выстрелил, может быть, потому, что не хотел поднимать шум и привлекать внимание посторонних людей. А может быть, потому, что считал — я и так у него в руках.

Теперь нас разделяло не больше ярда, и я уже чувствовал его приближение. Он бежал наискосок, протягивая огромные ручищи, чтобы схватить меня. Не глядя на него и все еще устремляясь к машине, с которой я не сводил взгляда, уголком глаза я увидел его. Тогда я резко уперся правой ногой в землю, а левой — в траву, притормозив свой стремительный бег, повернулся и, вложив в рывок весь свой вес и всю свою силу, бросился навстречу Джокеру, всем телом целясь в его крепкие ноги.

Мое плечо ударило его в колени. Я покатился в траву, проехался по ней лицом, перевернулся на спину и поднялся на ноги. Джокер уже перелетел через меня, головой вперед и потом вниз, он упал еще тяжелее, чем я, выпустив из руки револьвер, затем поднялся на четвереньки и повернулся ко мне, оскалив зубы,— страшный и безобразный зверь.

Мария остановилась. Черт возьми, что за женщина! Что она, с ума сошла? Неужели она не понимает, что должна убираться отсюда?

— Уезжай! — закричал я. — Гони прочь, милая! Ради бога, уезжай!

Джокер был уже на ногах и подкрадывался ко мне. Длинные руки его висели. Он не пытался поднять револьвер, но надвигался на меня, не сводя глаз. Обратись я в бегство, он успел бы схватить оружие и уложить меня на бегу. Я ждал его. Проклятая малютка Мария все еще сидела в машине с работающим двигателем и смотрела на меня.

Джокер подполз ближе, его руки поднялись, как два огромных крюка. Если только они обхватят меня, все кончится сразу: я знал, что он примерно вдвое меня сильнее. Я поднял и слегка расставил руки, чтобы в любую секунду ударить его в лицо или в шею ребром ладони. Я знал все приемы и удары, применяемые в дзю-до, а приемам безоружной обороны обучился еще на флоте. Только бы удержать расстояние между нами и не попасть в объятия его могучих рук.

Я немного отступил назад и в сторону. Джокер, после секундной паузы, ринулся на меня. Он весь открылся в этом движении, и я выбросил правую руку, целясь в его тонкую, как лезвие, переносицу. Но одна из его ручищ взлетела кверху, отбив мою атакующую руку, не столь сильно, чтобы блокировать удар, но достаточно, чтобы отбить его в сторону,— этот удар убил бы его, если бы попал в цель.

Ребро моей ладони угодило ему в щеку, но Джокер успел схватить меня за запястье. Он сжал мою руку обеими руками и попытался согнуть ее. У меня мелькнула мысль, что в эту минуту черный автомобиль мчится вперед, все дальше и дальше от меня. Если Джокер сломает мне руку, все будет кончено. Через час папка с документами будет в руках Торелли. А Джокер просто убьет меня — в этом не было никакого сомнения.

Он крепко держал меня. На миг расслабившись, я весь собрался и рванул назад и вниз, увлекая Джокера за собой, несмотря на резкую боль, пронзившую мое плечо. Но еще не коснувшись спиной земли, я с силой толкнул его правой ногой в живот в тот момент, когда он обрушивался на меня всем своим телом. Его ноги оторвались от земли, и он, перелетев через мою голову, с рычанием грохнулся на землю позади меня.

Я устремился к нему, не удержав его руку, но зато освободившись от его мертвой хватки. Он ползал и барахтался вокруг меня, а я в бешенстве бил его по уродливому лицу, моя правая рассекла его губы, левая ударила в челюсть, а потом по шее, пальцы вцепились ему в глаза, но расцарапали щеку, потому что он отдернул голову. Он попытался встать. Я бросился на него как раз в тот момент, когда он начал подниматься, и угодил ему коленом в челюсть. В бедре вспыхнула резкая боль, и мне показалось, что я сломал колено. Джокер снова упал, перевернулся набок и попытался подняться. Я шагнул к нему. Боль огнем обожгла колено, но я мог ступать на ногу и, добравшись до него, лягнул в лицо. Это его доконало. Он упал, уже больше не пытаясь сопротивляться.

Я обернулся. Мария смотрела на меня, открыв рот. Я подошел к машине, сел на заднее сиденье и крикнул ей, чтобы она трогалась. Машина так рванула с места, что меня отбросило на спинку сиденья. Мария лихо погнала машину по извилистой дороге, и я с трудом, цепляясь за спинку, Перелез на переднее сиденье и сел рядом с ней.

Один раз я оглянулся назад. Джокер поднялся на четвереньки и мотал головой. Судя по его лицу, он вполне мог добраться до телефона и позвонить Торелли, как только будет в состоянии вспомнить об этом. Тучи надо мной сгущались.

Я наклонился вперед, глядя на дорогу и умоляя машину бежать быстрее.

Может быть, я еще успею. Может быть.

16

Мария гнала машину, как маньяк, и, домчав до бульвара Мануэля Гусмана, свернула направо.

Я сказал:

— Детка, почему ты не уехала? Я же велел тебе уезжать прочь.

Она взглянула на меня, сжав зубы, а потом сказала:

— Я хотела, Шелл. Я очень испугалась. Хотела уехать, но не могла. Просто не могла бросить тебя, ведь... ведь он мог тебя убить. Я просто не могла уехать...

Несколько минут прошло в молчании, потом она спросила:

— Куда мы едем?

— Не мы. Я- Ты и так уже слишком рисковала. Тебе лучше где-то отсидеться.

Я бегло рассказал ей обо всем, что случилось: о Еве, о том, что ее убийца сейчас на пути на Галл-Айлендс и, может быть, в этот момент уже почти у цели.

— И мы туда поедем? — спросила она.— Но ведь тебя могут убить.

Я не ответил, но в том, что сказала Мария, было правды больше, чем она могла предположить. Конечно, я должен был убить Джокера. Но одно дело убить человека в пылу драки или в момент, когда он направил на тебя пистолет, и совсем другое — когда он беспомощен. И все-таки мне следовало его убить. Сейчас, или очень скоро, он позвонит Торелли и расскажет ему обо всем, что произошло.

Еще раньше Торелли позвонил убийца Евы, который, несомненно, доложил ему, где находится папка с документами, и получил от него указание забрать эту папку и привезти ему. Торелли без труда сопоставит эти два звонка, а когда это сделает, то сразу поймет, что я не только остался жив, но еще узнал о Еве и, возможно, направляюсь сейчас по следу убийцы. А стало быть, и за документами. Он сразу догадается, что я не какой-нибудь болван, случайно попавший в номер, забронированный Стрелком на имя Бродина.

Все это достаточно плохо, но хуже всего то, что следующим шагом Торелли, вне всякого сомнения, будет приказ —отправить отряд людей на Галл-Айлендс, в погоню за Шеллом Скоттом. Моим единственным шансом на успех была быстрота — прибыть на остров и отбыть еще до того, как туда доберется шайка Торелли. Что я сделаю, оказавшись там, я еще не знал. Но там находились сейчас документы, которые я должен добыть, а это самое главное.

Внезапно Мария затормозила и остановила машину у обочины. Я посмотрел на нее.

— Я больше не могу,— сказала она, сжав руки на коленях.— После этой драки мне кажется, что я просто распадаюсь на куски. .

Ее стало трясти. Я резко сказал:

— А ну-ка, соберись! Этого еще мне не хватало! Садись на мое место. За руль сяду я.

Мы поменялись местами. Я ненавидел себя за эту грубость, но, если бы я стал ей сочувствовать, она бы совсем расклеилась.

Я переключил скорость и поехал к пристани, где надеялся арендовать лодку.

Найти лодку стоило мне пятнадцати драгоценных минут— после того, как мы приехали на пристань,— и целой горсти песо. Но зато я получил быстроходную моторку и точные указания о курсе на Галл-Айлендс.

Эти острова уникальны тем, что они необитаемы, но зато населены миллионами птиц, буквально миллионами громкоголосых чаек. Острова лежат примерно в миле от берега — шесть крохотных точек в синеве океана. Над ними всегда носятся чайки, издавая пронзительные крики. Эти птицы гнездятся там и выводятся, острова служат им чем-то вроде заповедника.

Островов, как я уже сказал, было шесть, и это весьма осложняло мою задачу: ведь я не знал, на каком именно острове спрятаны нужные мне бумаги. Я не мог не отдать должное находчивости Евы: она выбрала для бумаг прекрасное хранилище.

Когда я раздобыл лодку, Мария почти повисла на мне, умоляя меня остаться, умоляя словами и глазами. Один раз я чуть не стряхнул ее с себя. Но, господи, как я любил ее в эти мгновения!

Я посмотрел назад, где за кормой пенились разбегающиеся волны, потом вперед, где острый нос лодки разрезал гладь океана, открывшегося мне, как только я покинул залив. Океан был странно спокойным, неправдоподобно плоским и гладким, отливал медью под лучами жаркого солнца. Казалось, это не океан, а огромное озеро — так мало сейчас ощущалось движение волн. Я почти не ощутил разницы, когда лодка вышла из залива в океан.

Острова теперь были отчетливо видны, и я мог уточнить курс. Я знал, что иду в верном направлении, но это было не все. Я не представлял, на каком острове мне надо высадиться, где искать папку с документами, на каком именно острове находится сейчас опередивший меня человек. А в том, что он уже там, я не сомневался. Не мог же я объезжать каждый остров. Это не только отняло бы у меня массу времени, но и привлекло бы внимание того человека, подонка, который пытал и убил Еву, стремясь получить нужную ему информацию. Ему ничего не стоило бы совершить еще одно убийство, а я был безоружен. Я так спешил и потерял так много времени и сил, сражаясь с Джокером, что даже забыл подобрать брошенный им мой же собственный кольт.

Меня беспокоили также шум моторной лодки и опасность, которая меня подстерегала. Человек мог спрятаться на берегу, подождать, пока лодка подойдет достаточно близко, и спокойно всадить в меня пулю. Но мне ничего не оставалось делать, как только двигаться вперед; если Торелли получит эти бумаги, я уже ничего не смогу сделать. Ни я, ни другие заинтересованные в них люди. Никто и никогда не сможет вырвать из его рук эти документы.

Я оглянулся. Приходилось смотреть в оба: не исключено, что какая-нибудь лодка или лодки уже гонятся по моим следам. Пока я их не обнаружил, но я не мог знать, что происходит в заливе, который остался позади.

Я уже был у самых островов и собрался приглушить мотор, выруливая к берегу, как вдруг над островом, который был третьим по счету, кружа и взмывая, поднялась огромная стая птиц и направилась к центру острова, справа налево, как огромная белая волна. Над другими островами ничего подобного не происходило. И я понял, что было причиной птичьего переполоха.

Там был он.

Из всех шести островов эго был самый большой, полмили или больше в диаметре. От ближайшего острова его отделяли примерно триста-четыреста ярдов. Вероятно, Ева выбрала его потому, что на нем можно было спрятать тысячу чемоданчиков, портфелей или папок с документами, и охотник за ними мог потратить полгода и не найти их, если он не знал, где искать. Я направил лодку к этому острову. Теперь до меня уже отчетливо доносились резкие крики чаек, и, когда до берега оставалось двадцать ярдов, я выключил мотор.

Тысячеголосый хор чаек стал оглушительным. Берег приблизился, и вот уже нос лодки скользнул на песок. Белая волна взметнулась перед моим лицом — казалось, тысяча чаек взмыли в воздух. И я понял, что никто не видел и не слышал моего приближения. Я сам мог видеть не более чем на двадцать ярдов вперед и только в те моменты, когда летящее облако пернатых тел разрывалось, образуя свободное пространство. Вокруг виднелись одиночные скалы и чахлые кусты — вот и вся скудная растительность острова. Почти вся почва была покрыта птичьим пометом. И всюду кружилось это живое облако птиц, содрогая воздух неумолкающими пронзительными криками. У меня возникло такое чувство, будто меня неожиданно переместили со спокойной глади океана в тесный, жуткий мир кошмарного сна.

Еще в лодке я отметил то место, над которым взлетела первая стая чаек, и теперь я знал, что оно совсем близко, только чуть правее. Возбуждение птичьей колонии шло волной от берега к центру острова; человек, вероятно, следовал именно в этом направлении.

Но в первую очередь меня интересовало место, где он оставил лодку. Я пошел направо по берегу, поднимая новые облака чаек, и не прошло и двух минут, как я нашел лодку. Она была такая же, как и моя, только немного меньше. Никого в ней не было. Я отошел в сторону на пятнадцать ярдов и стал ждать. Скоро он сюда вернется и принесет документы, которые, с точки зрения Винченте Торелли, стоили пять миллионов долларов или многих человеческих жизней. Документы, которые нужны мне и которые отчаянно нужны Джо, в которых заинтересованы ФБР и военное министерство, за которые многое отдали бы и профсоюзные лидеры.

Прошло пятнадцать минут — долгих и томительных, Я знал, что человек, которого я жду, будет вооружен, и был уверен, что только один из нас останется жить. Странное спокойствие овладело мной. Я давно предвидел наступление этого часа и был рад, что он, наконец, наступил. Моим преимуществом будет внезапность атаки, а это уже половина победы.

И все же это было какое-то жуткое и даже страшное ожидание среди движущейся массы птиц. Они летали между мной и солнцем, и на мне и вокруг меня плясали трепетные тени и блики, мелькали перья, а порой какая-нибудь чайка проносилась перед самым моим лицом. Пронзительные крики сливались в многоголосый хор, заглушая шум прибоя.

Я так и не услышал, как он подошел. Но птичий хор вдруг зазвучал громче, и полет чаек убыстрился. И это подсказало мне, что он появился и подходит все ближе. Я чувствовал, что готов к встрече с ним, и с удивлением заметил, что стою, крепко расставив ноги и сжав кулаки, и что во рту у меня пересохло, а сердце отчаянно колотится в груди.

И тут я его увидел. Сначала я увидел его как бы мельком, среди носившихся между нами чаек. Но я сразу узнал его: это был Джордж Мэдисон. Я был почти уверен, что это будет Джордж, проворачивающий «одну сделку» для Торелли,— возможно, для того, чтобы вернуть его расположение. Я был рад, что теперь знаю это наверняка. Я даже хотел, чтобы это был Джордж; встреча с ним, рано или поздно, была бы неминуемой, и, зная его, я был почти убежден, что в результате получу пулю в спину. И вот сейчас, здесь, мы окажемся с ним один на один. При одном взгляде на него внезапно вспыхнули и закипели во мне гнев, унижение и ненависть, охватив всего меня, и по какой-то странной ассоциации я снова вдруг ощутил запах горящей плоти, столь же реальный и острый, как тогда, когда я переступил порог комнаты Евы.

Я выждал секунду после того, как увидел его приближающуюся фигуру, и медленно пошел ему навстречу под прикрытием стаи чаек. Как только среди них мелькнет его лицо или тело, я должен буду действовать без промедления. Нельзя было давать ему опомниться — я должен взять его врасплох, возникнуть перед ним прежде, чем он поймет, в чем дело и что он — не один.

Я увидел его снова, в шестидесяти футах от себя — в двадцати коротких ярдах, и, собрав все силы, бросился ему навстречу. Я покрыл эти двадцать ярдов еще до того, как он меня заметил. У него в руке был тот черный чемоданчик, который я впервые увидел в руках Евы Уилсон.

Джордж вскинул голову, не веря своим глазам, потрясенный моим внезапным появлением из ниоткуда, среди летающих чаек. Бог знает, какие мысли пронеслись у него в этот момент в голове. Может быть, он подумал, что я поднялся со дна морского, чтобы убить его, или он просто увидел и узнал меня, и его тупой мозг медленно подталкивал его к действию.

Но внезапность сыграла свою роль. Я оказался рядом с ним прежде, чем он инстинктивно швырнул в меня чемоданчик и сунул руку под пиджак, чтобы выхватить пистолет. Чемоданчик угодил мне в лицо, но я даже не почувствовал боли и ринулся на него. Наши тела столкнулись с глухим звуком. Казалось, что мое тело врезалось в него, как топор врезается в Ствол дерева. Он отпрянул и упал на спину. Я бросился на него.

Джордж был оглушен, но знал, что это борьба, из которой выйдет только один из нас. Его рука ударила меня по лицу, и сотрясение от удара волной прошло по позвоночнику. Одновременно он вывернулся из-под меня, и его пальцы нацелились мне в шею. Я уклонился и перехватил его руку, стараясь удержать ее и не дать ему подняться. Но ему все же удалось встать на колени, и тогда он попытался выхватить пистолет.

Я схватил его за рукав, не давая ему сунуть под пиджак руку. Я понимал, что мой противник — это не Джокер, который держался лишь своей физической силой. Джордж был борцом того же типа, что и я. Когда он ударил меня по лицу и нацелился пальцами в шею, я понял, что он, так же как и я, может в одну секунду убить противника, действуя только руками.

Мы оба стояли на коленях, и я держал его за рукав. Другую руку я выбросил вперед, стараясь попасть ему в переносицу, как тогда Джокеру. Но Джордж быстро нагнул голову, и в тот же момент я увидел, что его свободная рука с вытянутыми пальцами метит мне в солнечное сплетение, от этого удара у меня бы разорвалось сердце.

Я, как безумный, увернулся от этих жестких пальцев, перейдя исключительно к обороне, поскольку попытка поразить его в голову оставила бы мое тело открытым для нападения. Я бросился вперед и влево, и его удар не попал в цель. Пальцы Джорджа вонзились мне в ребро, оставив меня в живых, но причинив острую, мучительную боль.

В этот момент он легко мог прикончить меня, но он снова попытался вытащить пистолет, и, когда ему это удалось, я бросился на него и ребром ладони ударил в предплечье — он как раз собирался выстрелить. Пистолет выпал из его руки—тяжелый пистолет 45-го калибра.

Ни один из нас даже не пытался поднять его, хотя пистолет лежал между нами. Ни он, ни я не могли позволить себе больше ни одного неверного движения. Мы уже оценили друг друга и знали, что повлечет за собой следующий неверный ход. Стоя на коленях, в грязи, разделенные расстоянием всего в один ярд, мы смотрели друг на друга, как два человека, принадлежащие разным эпохам, сражающиеся на необитаемом острове под пронзительные крики носящихся вокруг нас чаек.

Не вставая с колен, он попятился, надеясь, что я попытаюсь поднять пистолет и тем самым оставлю себя на миг без защиты. Я подобрал под себя ноги и вскочил, Джордж сделал то же самое. Мы стали сходиться — медленно, осторожно кружа, как два лесных зверя, подстерегая удобный момент для атаки.

Внезапно он сделал ложный выпад одной рукой. Но я следил за ним, вновь обретя уверенность в себе, и шагнул назад, наступая на правую ногу. Острая боль пронзила колено, то самое, которым я ударил Джокера. Я почувствовал, как моя нога сгибается под тяжестью моего веса. Связки и сухожилия не выдержали, ступня подвернулась, и я упал на колено, удерживаясь на нем и уже не чувствуя боли, видя лишь несущееся на меня тело Джорджа и взмах его руки от бедра к моему лицу. Я блокировал его руку левой рукой и,схватил за запястье. Он почти упал на меня, но я еще крепче сжал его запястье. Он схватил мою руку свободной рукой, и мы покатились по земле. Потом вдруг его руки выпустили мою, и я снова поднялся на одно колено, тряся головой, чтобы разогнать перед глазами туман. И вдруг что-то ударило меня в висок, погасив зрение, и я опрокинулся на спину.

Как при вспышке магния, я неожиданно увидел его искаженное безобразное лицо всего в двух футах от моего. Я увидел, что он снова взмахнул левой рукой, и в ней блеснул пистолет. Так вот чем он меня ударил! Должно быть, когда мы катались по земле, он наткнулся на пистолет, схватил его и использовал как дубинку.

И теперь, когда он обрел оружие, он думал только о нем: об оружии, которое он столько раз использовал, совершая свои убийства. Он знал, что теперь он может меня убить. Но из-за того, что он привык полагаться на оружие и верил в его силу, он забыл о том, что может убить меня просто руками.

Пистолет был направлен прямо на меня, грозя мне смертью. И я понял, что еще секунда — и для одного из нас все будет кончено. Я рванулся к нему, оттолкнувшись от земли левой рукой, и выбросил правую, открыв ладонь и выпрямив пальцы, устремляя их ему в живот, в мягкое место под самой грудной клеткой. Он целился мне в голову и, вероятно, уже нажал на курок, когда мои пальцы вонзились ему в плоть. Отдернув руку, я откатился в сторону.

Он даже не успел спустить курок. Сила моего удара опрокинула его, и он, не вставая с колен, медленно упал на спину. Я знал, что сердце его разрывается в груди, посылая поток крови по телу в последний раз, и что через несколько секунд он умрет.

Так все и случилось.

Он опрокинулся на спину и умер. Пистолет выпал из его ослабевших пальцев. Я поднял его и несколько секунд сидел рядом с ним, стараясь справиться с дыханием и унять охватившую меня дрожь. Над нами с криком кружились чайки. Некоторые спускались на землю и прыгали вокруг, производя странные, комичные движения.

Я огляделся, потом посмотрел на мертвое тело на песке, думая, какая это странная могила для человека и как легко она могла стать моей могилой. Когда я покину этот берег, чайки слетятся вниз, как мерзкие белые грифы, а потом остров примет свой прежний вид. Чайки могут проявить любопытство к человеку, лежащему без движения. Но любопытство скоро угаснет, и они станут игнорировать это неподвижное существо и будут летать над ним и вокруг него и, может быть, садиться на его окоченевшее тело и восковое лицо. А потом, со временем, он станет частью почвы, на которой сейчас лежит.

К черту его. Большего он не заслужил.

Я поднялся, подошел к валявшемуся на земле черному чемоданчику, поднял его и вернулся к Джорджу. Обыскав его, я нашел серебряный ключик, который в точности соответствовал замку, положил его в карман и направился к своей лодке, засунув пистолет в карман брюк. С моим коленом в.се было о’кей, пока я ступал на ногу осторожно, почти не сгибая ее. Но бок чертовски болел, и вообще я чувствовал себя так, будто я весь — одна сплошная рана.

Я прошел мимо лодки Джорджа и добрался до своей, влез в нее и стал отталкиваться от берега, а потом случайно посмотрел на водную гладь.

Я совсем забыл о них, сражаясь с Джорджем. И вот они появились, рассекая волны и устремляясь в мою сторону: армия Торелли.

17

Они видели меня. По крайней мере, я их видел хорошо: по три человека в каждой лодке. Черт побери, у меня, вероятно, шесть патронов, может быть — семь, так что все, что мне предстояло сделать, это одолеть шесть горилл, а потом расстрелять их; Возможно, у меня даже останется седьмая пуля, для волшебника. Ибо для того, чтобы все это осуществить, нужно быть именно волшебником.

Конечно, я не стоял, разглядывая своих преследователей, разинув рот, пока эти мысли проносились у меня в голове. Я бежал, как черт от ладана, сквозь тучи обеспокоенных чаек. В одной руке я держал черный чемоданчик, в другой — пистолет. Я знал, как можно скорее я должен избавиться от чемоданчика. У меня не было никаких шансов покинуть остров, не встретившись с людьми Торелли, а чемоданчик — хотя я до конца не мог себя в этом убедить — был сейчас гораздо важнее, чем я сам. Я только надеялся, что они не заметили его у меня в руке. А если так, то я могу закопать его где-нибудь и поклясться, что не видел его. Ну, а когда-нибудь потом за ним явился бы мой дух.

Я бежал, не останавливаясь. В общих чертах я представлял себе, в каком направлении бегу, но вдруг мне пришло в голову, что, если я все-таки останусь жив и выберусь отсюда, я должен буду найти то место, где спрячу чемоданчик. Я огляделся, ища подходящее место, но все, что я видел, были только чайки. Кажется, я уже начинал их ненавидеть.

Вдруг впереди я заметил старое корявое дерево выше всех остальных. Почти у верхушки три ветки срослись, образуя своеобразный узор, который я бы безошибочно узнал, доведись мне вновь когда-нибудь увидеть это дерево, да и бежать дальше, имея при себе этот чемоданчик, становилось опасно. Я прислонился спиной к стволу, потом отсчитал двадцать шагов, наклонился и вырыл руками яму фута два глубиной. Земля была достаточно рыхлой, и копать было нетрудно. Я опустил чемоданчик в яму, забросал землей и, насколько мог, придал почве прежний вид.

Подумав еще мгновение, я вернулся к дереву и дулом пистолета процарапал на стволе крошечную черточку. Потом, отойдя от дерева, как можно лучше запутал свои следы. Сначала я отбежал в одном направлении, потом, вернувшись,— в другом, чтобы могло показаться, что я бегал во все стороны. Закончив этот блестящий маневр, я на всякий случай еще немного побегал, а потом начал серьезно думать, что же делать дальше.

Мне чертовски необходимо отсюда выбраться. Для этого было только три пути: воздух, вода и суша. Нет, не то. Нужно найти какой-то четвертый путь. Суша простиралась только до берега, уйти по воздуху было невозможно, по воде — я не смог бы проплыть и сотни ярдов, что же говорить о миле, если не больше? Так или иначе, но выбираться отсюда было, необходимо. Значит, нужна лодка, а единственные две лодки — моя и Джорджа — остались там, где сейчас были бандиты. В этом острове есть что-то особенное, подумал я. Это не просто остров — это какой-то пробный камень для человека.

Я пошел обратно. Выйдя к берегу, я обошел остров так, чтобы подойти к лодкам с другой стороны. Через пять минут, никого не встретив, я увидел впереди лодку Джорджа. Возле нее спиной ко мне сидел один из бандитов. Только один. Может, у меня все-таки есть шанс выкрутиться. Не спуская с него глаз, я подкрался ближе. Я старался решить, что лучше: пристрелить его и тем самым привлечь внимание остальных или попытаться подойти настолько близко, чтобы оглушить его ударом по голове. Пока я решал эту задачу, кто-то шарахнул по голове меня.

В каждой из артерий, ведущих к мозгу, был маленький твердый молоточек, и с каждым ударом сердца эти , молоточки вскидывались и били в мягкое местечко в моем черепе. Я знал, что оно мягкое, потому что всякий раз чувствовал, как оно то вдавливается, то выгибается. Ко мне вернулось сознание, и я ощутил, как сквозь закрытые веки просачивается пятно красноватого света. Я открыл глаза.

С минуту я не мог понять, где я. Меня и раньше оглушали ударом в затылок, и обычно, приходя в себя, я видел перед собой потолок. На этот раз там, где должен быть потолок, мелькало, хлопая крыльями, множество белых птиц. Птицы и небо, и опять птицы. Как странно. Похоже, я получил не один удар.

Я начал поворачивать голову влево, чтобы посмотреть, где же это я нахожусь, но тут что-то твердое ударило меня в челюсть, и мне вдруг стало все безразлично. Боль в челюсти была намного сильнее, чем в затылке, Я поднял руку и провел ею по щеке, она уже стала распухать. Я провел языком по внутренней стороне зубов: зубы пока были на месте, но я почувствовал вкус крови от порезов во рту.

Грубый голос позади меня произнес:

— Скотт, обернись-ка! — И я, как дурак, начал поворачиваться.

Бам1 Та же челюсть, тот же удар — все повторялось. Это была забавная шутка.

— Встань! — приказал грубый голос.

Встань, как же. Бросьте мне веревку в зубы, и я на них подтянусь. Но я застонал и напрягся. Я поднялся и сел. И увидел их, всех шестерых. Мерзкое и страшное зрелище.

Никогда я еще не видел такой коллекции тупых и бессмысленных лиц — крупные самцы с мускулами вместо мозгов. Вы можете увидеть их на пляже, где они швыряют ногами песок и играют в футбол на виду у девушек. Или — на спортивной площадке, где они на параллельных брусьях свисают на одной руке, скребя другой у себя под мышкой и показывая вам верхние зубы. При этом они выглядят вполне естественно.

Жуткое сборище.

— Встань! — повторил грубый голос.

Я медленно поднял на него глаза, сразу же выделив его из остальной компании, и, взглянув на него впервые, тотчас пожалел, что этот первый взгляд Не был последним.

Этот человек не был реальностью. Это существо было иллюзией. Одна половина его лица была меньше, чем другая, и если она казалась менее уродливой, то лишь потому, что ее было меньше. На голове не было ни одного волоса, а над его огромным мясистым носом сидели, как две мухи, маленькие черные глазки. Жесткие черные волоски торчали из его ноздрей, словно заблудившиеся усы.

Поистине, Торелли послал за мной сливки своей банды. Глядя на эту шестерку, можно было подумать, что Корелли хотел запугать меня до смерти.

— Ну ладно, Скотт,— снова сказал грубый голос.— Где бумаги?

Вот мы и перешли к делу. Я сказал:

— О чем вы говорите?

— Послушай, Скотт, может, тебе нравится получать оплеухи? Мне, во всяком случае, нравится их давать. Понятно? Так что, когда я задаю вопросы, отвечай быстро и точно.

Это не предвещало ничего хорошего. Я подумал о черном чемоданчике, зарытом неподалеку отсюда, и о том, что было бы, если бы эти типы его нашли. Пятеро из них стояли за спиной грубого голоса, смотря на меня сверху вниз. У двоих в руках были пистолеты, и у одного свешивался с шеи полевой бинокль. Вид у всех был угрюмый. Я дал себе слово держаться до конца, но был почти уверен, что грубый голос действительно начнет меня обрабатывать и тогда я помимо воли могу не выдержать и заговорить. Есть такие способы обработки, при которых почти любой человек заговорит, как только перестанет кричать.

— Послушайте,— сказал я,— разве не понятно? Я не знаю, что вам нужно.

— Где Мэдисон?

Вот это уже лучше, они его еще не нашли. Я сказал:

— Мэдисон? Черт возьми, откуда я знаю?

Грубому голосу это не понравилось. На щеках заиграли желваки, усы задергались. Он сказал:

— Единственная причина, по которой ты в сознании, это то, что, когда ты без сознания, ты не можешь говорить. Однако мне все это надоело. Ты приехал сюда не развлекаться.

— Почему? Я люблю птиц.

Бам! Я снова отправился в небытие, к черту все. Там я и остался. Но ненадолго. Грубый голос наклонился, сгреб меня за рубашку и рывком вернул в сидячее положение. Он слегка тряхнул меня и велел одному из стоящих сзади отправиться на поиски. Тот удалился.

— Скотт, лучше признавайся,— сказал этот тип.— Ты, я знаю, явился сюда вслед за Мэдисоном, за документами. Я знаю, что они были здесь. И ты знаешь, что я об этом знаю. Скажешь, где они, и еще поживешь.

Ага, я прекрасно знал, сколько проживу: только до того момента, когда они захватят эти бумаги.

Я скрипнул зубами и сказал:

— Не знаю, о чем вы болтаете!

Его огромный кулак врезался мне в живот, и весь воздух до последнего атома вышел из моих легких. Он приподнял меня и снова врезал кулаком в живот. Потом, сквозь туман, я увидел, что его огромный кулак опять устремляется ко мне. На этот раз солнце не просто померкло — оно погасло.

Отсутствовал я довольно долго. Потом красноватый свет проник сквозь мои веки, и минуту или две я трудился над тем, чтобы открыть глаза, хотя обычно, приходя в сознание, это делаешь автоматически. Но когда я открыл их, понял, что возвращение не стоило такого труда. Тот же грубый голос схватил меня за рубашку, заставив сесть.

Его огромная ручища шлепнула меня по одной щеке, потом по другой. В голове у меня все перемешалось. Однако я сообразил, что убивать меня он не хочет. Он только старается внушить, что хочет меня убить. По крайней мере, до поры до времени.

Он резко сказал, без всякого намека на юмор:

— Ох, устал я от этой возни! Через минуту начну ломать тебе кости. А ну, поднимайся!

Я неуклюже поднялся на ноги. В мозгу у меня немного прояснилось, стоя думать почему-то оказалось легче. Нужно сообразить, что отвечать этим типам, и сообразить как можно скорее. Ну, ладно, они знают, зачем я здесь, но, может быть, все же есть какой-то выход!

Если бы мне удалось убедить их, что Мэдисон опередил меня и увез эти документы, они бы, возможно, не убили меня на месте, а отвезли на берег. Они бы подождали до выяснения правильности моей версии. Конечно, мои шансы весьма сомнительны, но, во всяком случае, мой старый котелок начал варить.

Вдруг я заметил, что все пятеро повернули головы и смотрят куда-то влево. Я посмотрел туда же.

Нет, ничего хуже не могло быть. Ничего. Это был предел. Посланный на поиск возвращался обратно и тащил за собой Джорджа Мэдисона, держа его за одну ногу.

18

Подойдя к нам, он остановился и выпустил из рук ногу Джорджа Мэдисона. Семеро смотрели на тело с мрачным интересом, а потом шестеро повернули головы ко мне. Я по-прежнему смотрел на Джорджа.

Эта нога, бессильно упавшая на землю, подорвала мой моральный дух больше, чем перенесенные до сих пор физические страдания. Я смотрел на эту ногу — и видел свою. Это я лежал там на земле. Доставивший тело всю дорогу волочил его за собой, иногда лицом вниз. Глаза трупа были открыты, но, даже если бы он был жив, он ничего бы ими не увидел. Лицо покрылось царапинами и ссадинами, челюсть отвисла. Вид у Джорджа был малопривлекательный.

Я сам чувствовал себя весьма неважно. Губы распухли, язык болел от порезов, вероятно, о зубы. По крайней мере, хоть зубы пока были целы. Впрочем, у Джорджа тоже.

Грубый голос подступил ближе. Еще ничего не было сказано, а я уже знал, что теперь я могу до скончания века убеждать их в том, что Джордж бежал вместе с документами.

Он вкрадчиво сказал:

— Так ты не знал, где Мэдисон, а? Он просто упал и расшибся, да? Ну, Скотт, пожалуй, для начала я сломаю тебе руку.

— Погоди минутку.— Я перевел дух.— Ну, ладно, я преследовал Мэдисона, верно, мы с ним не поладили, вы знаете — я был зол на него.

Я не знаю, насколько они мне поверили, но, по крайней мере, я еще стоял на ногах. Я продолжал:

— Я причалил, должно быть, минуты через три после него. Вероятно, он следил за мной с берега. Мы сошлись, и... ну, в общем, он проиграл.

— Конечно,— сказал грубый голос.— У него был пистолет, но он почему-то не захотел тебя убивать.

— Мы сначала разговаривали, спорили. Он подошел совсем близко, и я вырвал у него оружие.

Грубый голос засмеялся. Это был противный смех.

— Вырвал у него пистолет! — сказал он. Он вытащил из-под пиджака пистолет. Это был еще один, точно такой же, 45-го калибра. Он дослал патрон и направил пистолет на меня.

Как мне хотелось уйти отсюда! Мысль эта становилась наваждением.

— Ну? — сказал грубый голос.— Почему ты не вырываешь пистолет у меня? А, Скотт? Ведь ты на это мастер.

Он явно развлекался.

— Эй! — сказал один из его парней, стоявший сзади.— Смотрите-ка!

Все посмотрели туда, куда он показывал, и мы все одновременно увидели лодку. Это была длинная белая моторка. Рассекая морскую гладь, она устремилась в нашу сторону. Во мне вспыхнула надежда, что это моряки военно-морского флота.

Ярдах в пятидесяти от берега лодка повернула обратно. Я заметил, что в ней сидели двое, и успел разглядеть, что их лица обращены к нам. Разговор на берегу затих — все следили за лодкой. Отойдя ярдов на двести, она снова развернулась и опять устремилась в нашу сторону.

Грубый голос сказал:

— Пожалуй, нам лучше уйти подальше. Совершенно незачем показывать людям, что здесь происходит.— Он взглянул на меня.—Знаешь, что будет, если ты вывернешься наизнанку?

— Ага. Вы вывернете меня наизнанку.

Ударом он сбил меня с ног.

Я вовсе не. чувствовал себя так уверенно, как могло показаться, и, конечно; не имел в виду ничего такого. Я не потерял сознания, но был оглушен. Он снова ударил меня и схватил спереди за рубашку. При этом дёрнул, ее так сильно, что ткань порвалась. Заодно ор прихватил немного моей кожи. У него был так-ой вид, будто он вот-вот начнет меня обрабатывать всерьез, а я, тряся головой, поднял руки к вискам, стараясь остановить головокружение.

— Эй! — снова крикнул один из бандитов.— Смотрите-ка!

Не выпуская из рук моей рубашки и меня самого, грубый голос повернул голову. Мы все дружно повернули головы.

Лодка, почти домчавшись до берега, круто развернулась. Что-то случилось с моим зрением, должно быть — это результат последнего удара. Но я мог бы поклясться, что за лодкой мчалась женщина. Как ни кружилась у меня голова, я был уверен, что это женщина, потому что на ней ничего не было надето, а если на человеке ничего не надето, то определить, что это женщина, обычно довольно просто. И эта нагая женщина летела вслед за лодкой, стремительно приближаясь к нам, поднимая брызги и пену,— она была на водных лыжах.

Когда женщина почти у берега пронеслась мимо нас, она улыбнулась и со счастливым видом помахала нам рукой.

— Глядите! — сказал тог же бандит.— У-у-у, да глядите же! Она голая!

Я едва слышал его.

Я впился глазами в удалявшуюся спину спортсменки. Это была Мария Кармен.

Лодка опять развернулась и направилась к берегу. Все остальное, казалось, произошло автоматически. Я даже не успел как следует подумать. Все бандиты таращив ли глаза — все, даже грубый голос. Он всё еще держал меня за рубашку, а в другой руке сжимал пистолет. В таком положении всадить в него пулю было бы трудно, поэтому я сделал то, что было единственно возможным, но оказалось даже эффективнее.

Я шагнул вперед и изо всех сил ударил его коленом между ребер, применив прием, который все здравомыслящие люди назвали бы нечестным и запрещенным. Но я все-таки применил его, и вполне успешно. А когда он, вскрикнув, скорчился и начал падать, я выхватил у него пистолет и ударил рукояткой в висок.

Он свалился на меня, и, так как двое или трое его дружков подняли в это время страшный крик, я прижал его к себе, как будто мы собрались с ним танцевать. Пистолет надежно сидел в моей руке. Я положил палец на курок и крикнул остальным — они уже начали подступать ко мне;

— Назад, или я...

Я не договорил, потому что тот, который все время стоял с пистолетом в руке, слегка присел и прицелился в меня. Думаю, ему было совершенно безразлично, что он может попасть в их главаря,— лишь бы зацепить меня.

Я трижды быстро нажал на курок, целясь в него довольно неуклюже из-под обмякшей руки грубого голоса и надеясь, что хотя бы одна пуля попадет в него. Попали две. Одна заставила его отпрянуть, а вторая сбила с ног, и он упал в пяти футах от того места, где я его первоначально достал.

Это остановило других. Один, правда, выхватил пистолет и нерешительно направил его в какую-то точку на земле, на полпути между ним и мной.

— Хватит! — резко крикнул я,— Бросьте оружие! Быстро!

Я прицелился в него, и он бросил пистолет на землю. Остальные колебались, ошеломленные внезапностью случившегося, и я, пятясь, стал отступать. Мои ноги вошли в воду. Я продолжал отходить, держа пистолет наготове, и, когда вода коснулась моих бедер, крикнул им:

— Бегите, мерзавцы, бегите!

С последним еловом я выстрелил поверх их голов, и они с воплями разбежались в разные стороны, но только не в мою.

Я бросил своего спутника в воду, швырнул пистолет вдогонку убегающим бандитам и поплыл прочь от берега.

И тут появилась Мария.

Не хватало только оркестра. Алле оп! И вот она тут как тут. Лодка замедлила ход, и Мария, прыгнув на свои лыжи, оказалась в нескольких футах от меня.

— Здесь я! Сюда! — крикнула она.— Держи!

Все это было необыкновенно странно, но я действительно ухватился за одну из лыж. Я вцепился в нее обеими руками, и лодка тотчас стала набирать скорость. Какое-то время я держался на поверхности, но потом стал погружаться, как кит. Я уже думал, что сейчас ударюсь о дно, но тут же вынырнул из глубины. Это было суровое испытание, но зато я удалялся от острова. У меня мелькнула мысль, что я все-таки везучий парень. Конечно, мне чертовски повезло: разве я не мчусь на водных лыжах в Акапулько?

19

В лодке, после первых отрывочных реплик, которые казались совершенно невразумительными, я сгреб Марию в объятия и запечатлел на ее губах совершенно неистовый поцелуй. Она уже успела одеться — в то же, в чем была, когда мы с ней расстались на пристани,— так что я не мог расцеловать ее так, как мне хотелось бы, но, тем не менее, поцелуй был в высшей степени удовлетворительным.

У руля, вежливо игнорируя нас, стоял человек лет сорока в спортивной кепочке, синей куртке и белых парусиновых штанах. Мы устроились вдвоем на сиденье позади него.

— Как это все получилось? — спросил я Марию.— Только сейчас я начинаю верить, что это реальность.

Она улыбалась мне, мигая темными глазами. Намокшие темные волосы прилипли к ее лбу и вискам и казались почти черными,.

Она сказала:

— Я видела, как эти мерзкие люди пришли на берег и взяли лодки, и сразу поняла — по тому, что ты мне говорил, и по их виду тоже,— кто они такие. Я чуть с ума не сошла! В конце кондов я наняла лодку.— Она кивнула в сторону спортивной кепочки.— То есть не то чтобы наняла. Джим — мой старый друг. Я разыскала его, и вот мы здесь.— Она улыбнулась счастливой улыбкой.— И вот я здесь.

— И вот ты — там,— сказал я.— Собственной персоной. Это было великолепно, лучше не могло и быть. Ты отвлекла от меня их внимание, всех до одного. Но как тебе пришла в голову такая сумасшедшая идея?

Она засмеялась.

— Я сразу подумала о водных лыжах. Подумала, что просто лодка может показаться им подозрительной, а так они решат, что кто-то занимается спортом. Сначала я была в своей обычной одежде й боялась, что это может вызвать удивление. А потом, в самый последний момент, когда мы увидели тебя, и их, и лодки у берега, я придумала... тот, другой вариант.

Она хихикнула.

— Я надеялась, что они, может быть, станут смотреть на меня, а ты в это время сбежишь.

Надеюсь, что они, может быть, станут смотреть на меня, сказала она. Это была самая вопиющая недооценка своих возможностей, какую я когда-либо встречал. Я снова поцеловал ее.

Она засмеялась, потом слегка нахмурилась.

— Ты добыл...

Я отрицательно покачал головой. Но вопрос заставил меня задуматься. Мы отошли не очень далеко от острова, и, оглянувшись, я отчетливо увидел обе лодки и крошечные человеческие фигурки на берегу. Никто еще не пустился нас преследовать. Вероятно, они больше были заинтересованы в этих документах, чем во мне;

К тому же, им надо было еще выудить из воды типа с грубым голосом.

— У меня возникла одна идейка.

Я рассказал о ней Марии, и она дала указание Джиму. Мы повернули и взяли курс обратно.

Лодка, на которой я прибыл на остров, была, конечно, быстроходней,-чём лодка Джорджа, а лодка Джима — быстроходнее моей. Если бы дело дошло до погони, у нас, на мой взгляд, не возникло бы особенных неприятностей,

К тому же, сейчас мы взяли курс не на большой остров, а на один из более мелких островков, лежащих от большого на расстоянии трехсот-четырехсот ярдов. Я надеялся, что тот тип, у которого на шее болтался бинокль, непременно им воспользуется.

Мы стали обходить островок, все время следя за большим островом, но не заметили, чтобы от него отошла хотя бы одна лодка. Мы причалили, и я, выскочив на берег, на бегу врезался в стаю чаек. Это был просто ужас, особенно после моей ванны в океане. Эти- чайки как будто напились воды из мексиканского водопровода — а всем известно, как она. действует на желудок. Птички были явно нездоровы. Но я бежал, пока не очутился в кустах. Тогда я остановился и огляделся. Найдя несколько засохших кустов, я наломал сучков длиной около фута, снял рубашку и завернул их в нее. Заодно я сгреб горсть земли с этого птичьего островка и всыпал ее в карман брюк. Потом побежал обратно, держа перед собой этот узелок. Не бог весть какое представление, конечно, но, если бандит следил за мной в бинокль, оно могло зародить в его голове кое-какие мыслишки. Они , знали, что разыскивается какой-то пакет или чемоданчик, но могли не знать точно, на каком островке зарыт этот клад. Если вся эта банда разроет остров вдоль и поперек, кто-то из них, в конце концов, наткнется на зарытый мною чемоданчик. Но если мне удастся отвлечь их внимание и переключить его на этот маленький островок, это может мне немного помочь.

Я влез в лодку, и мы отчалили.

Солнце склонялось к горизонту, когда мы с Марией высадились на пустынном пологом берегу. По дороге Мария объяснила мне, что шкипер — старый друг, с которым она познакомилась, когда впервые начала выступать в ресторанах Акапулько. Когда мы добрались до берега, мы все трое были уже старыми друзьями. Джим отбыл, а Мария и я побрели по песку по направлению к дороге.

— Куда мы теперь, Шелл?

— Мы?

— Мы.— Она решительно кивнула головой.

— В зловонный отель. Что там, что в другом месте — одинаково небезопасно.

Добраться до моего отеля было нетрудно. Машина Марии осталась на пристани, поэтому мы взяли такси и, выйдя за три квартала до отеля, дошли до него пешком. По пути я заглянул в Пять-шесть лавочек, пока не обнаружил то, что мне было нужно,. И это нужное я попросту украл. Я не хотел, чтобы кто-то впоследствии сказал, что видел, как неопрятный, грязный человек со следами побоев на лице, очевидно, Шелл Скотт,— покупал эти вещи. И. я также, не хотел, чтобы кто-нибудь вспомнил, что покупательницей была Мария. Труднее всего было стащить черный чемоданчик, но я нашел один подержанный в убогой лавочке, которую содержал сонный старичок, и Мария занимала его разговорами все то время, пока я совершал кражу. Чемоданчик был не совсем такой, как у Евы, но он был черный и примерно такой же по размеру. В третьем месте я нашел и стянул красную палочку сургуча, а в маленьком киоске купил газету и завернул в нее всю добычу.

В отеле я получил ключ от своего номера и пошел туда вместе с Марией, надеясь, что хоть там будет хорошо пахнуть. Когда мы вошли, мною овладели совсем другие мысли.

Прямо на меня смотрело дуло большого револьвера в руке какого-то парня. Это был человек моего возраста и, несмотря на револьвер, вполне приличной внешности.

Я толкнул ногой дверь, и она закрылась.

— Джон Б. Смит? — спросил он.

Да. Кто победил на выборах?

— Костелло.

— Ч-черт,— сказал я.— Нагнали на меня страху;

Я не думал, что вы будете ожидать меня прямо в номере.

Он усмехнулся и отложил в сторону револьвер.

— Вон там, возьмите.— Он кивнул туда, где на столе лежал новый портфель. Он подошел ко мне.— Я подкупил дежурного, и он впустил меня в номер.— Потом взглянул на Марию.— Не ожидал встретить тут девушку.

— Это не то, что вы думаете,— ответил я.— Если бы я даже и объяснил, вы бы никогда не поверили. Никогда. И большое вам, спасибо, друг.

— О’кей. Мне за это платят.

Он пожал мне руку и простился, но, прежде чем он ушел, я заключил с ним сделку насчет револьвера. Ведь теперь, когда он отдал мне портфель, револьвер был ему не нужен, а мне он еще мог пригодиться. Конечно, конечно, сказал он. Джо велел ему оказывать мне всяческое содействие.

После его ухода Мария спросила?

— Что это он тебе привез?

— Сейчас покажу тебе, детка,— сказал я.—Ты заслужила это.

Я перенес портфель на кровать и открыл его. Джо хорошо поработал. Здесь было все, что нужно. И все выглядело как подлинное. Я нашел здесь сведения о Лейле — я предупредил его, что их необходимо включить,— и ряд фото, письменных показаний, документов с секретной информацией, включая и магнитофонную запись. Все выглядело прекрасно, но, кроме бумаг, касающихся его романа с Лейлой, все было подделкой. По-настоящему этот ворох бумаг не мог иметь силы ни против Джо, ни против кого бы то ни было.

— Вот то, что все они усиленно ищут,— сказал я Марии.

Она была озадачена. Она уже знала о бумагах против Джо, так что я продолжил:

— Вернее, это мой дубликат того, что все ищут. Смотри.

Я разложил все на кровати: черный чемоданчик, сургуч, фальшивые бумаги, перстень Евы Уилсон — слава богу, эти бандиты не додумались до того, чтобы меня обыскать,—- и коробок спичек. Вложив все фальшивки в чемоданчик, я закрыл его, запер на ключ и немного запачкал землей, взятой с острова чаек. Затем я залил замок расплавленным сургучом, дал ему немного поостыть и придавил его сверху перстнем Евы с печаткой. Итак, все было готово: чемоданчик заполнен, заперт и опечатан, и на печати — отчетливое «Э». Когда сургуч окончательно застыл, я повернул чемоданчик и потряс его. Все было о’кей. Печать не отвалилась. Очистив перстень, я спрятал его в карман, потом проверил оставленный мне револьвер. В нем было пять патронов. Я был почти готов.

Мария сказала:

— Я не совсем понимаю.

Я усмехнулся, хотя, говоря по правде, мне было не до смеха.

— Ну,— сказал я,— если повезет, этот чемоданчик— то, с чем ты видела меня, когда я отправился на тот маленький островок, а также, когда я вернулся оттуда через пару часов.

— Но ты же вернулся со связкой сучков.

— Угу. Но люди Торелли, если они следили за мной с большого острова, не знают, что это сучья.— Я указал на чемоданчик,— Они думают, что это был он.

Она ахнула, так как сразу все поняла. А я уже не мог даже ахать. Если до Торелли дойдет слух о том, что бумаги у меня, то вопрос встанет даже резче и острее, чем он стоял до сих пор: а подать сюда Шелла Скотта! Каждый бандит в Акапулько, каждый крупный бандит в мире будет выслеживать меня. Для Торелли и его клана я теперь важнее, чем президент США.

Поэтому я должен действовать следующим образом. Во всяком случае, мой потрепанный мозг не мор придумать ничего другого. Иначе мне придется либо начисто забыть о существовании подлинных документов, либо вывезти их с острова, чтобы потом разрешить себя убить. Ибо если я их окончательно добуду и Торелли узнает, что я его Обскакал, он, естественно, меня убьет. Все дело в том, что я не смогу спрятаться ни от мафии, ни от всей международной сети шантажистов, убийц и специалистов по части быстрого обогащения. Потому что куда же мне бежать? Понятно, я готов подвергнуть себя маленьким неприятностям, если это спасет мне жизнь.

Не мешкая, я каким-то образом должен довести до сведения Торелли, что черный чемоданчик, за которым он охотится, находится в этой комнате. Торелли знает только одно; Стрелок вез ему какие-то бумаги, но он их никогда не видел, а потому не сразу узнает, что в моем чемоданчике только искусные подделки. Насколько мне известно, подлинники видели только двое — Стрелок и Ева. Но их уже нет на этом свете. Кроме того, я внушил Арчи мысль о том, .что Стрелок, возможно, хочет обмануть Торелли. Я надеялся, что Арчи не будет об этом молчать. Едва ли он промолчал. Ну, так почему бы не предположить (когда выяснится, что это подделка)', что в чемоданчике, лежащем у меня на кровати, находились именно те бумаги, которые Стрелок собирался подсунуть Торелли вместо Подлинников.

Очень важно всячески затруднить для Торелли доступ к этим бумагам: если добраться до них будет нелегко, он скорее поверит, что это именно те документы, которые он так стремится получить. Придется мне создать определенные условия, обставить дело так, чтобы все выглядело правдоподобно. Может быть, таков был и план Стрелка. В сущности, идея такого розыгрыша пришла мне в голову именно потому,, что я заподозрил в этом Стрелка — мошенника, игравшего на доверии намеченных им жертв.

Мошенник, играющий на доверии, которое он намеренно внушает будущей жертве, часто для выполнения своего плана затрачивает не меньше усилий, чем постановщик спектакля в театре на Бродвее. При розыгрыше, например, он приводит свою жертву в контору маклера. Здесь все выглядит так же, как и в конторе маклерской фирмы, где происходит купля и продажа собственности, акций и т. п.,— только в действительности все это подделка. «Спектакль» разыгрывается по всем правилам: другие мошенники и их преступные дружки следят за операциями, выигрывают и теряют тысячи долларов — бандиты с видом честных людей вносят крупные суммы, «кассиры» выплачивают огромные деньги — и у жертвы загораются глаза. Самый смак заключается в том, что даже лосле того, как жертва теряет свои пятьдесят или сто тысяч, долларов, она ни о чем не подозревает. Однако для того, чтобы игра на доверии имела полный успех, мошенник должен иметь не только соответствующую обстановку, но и жертву, жаждущую добиться своего.

В маленьком розыгрыше, который я задумал, я был мошенником, а Торелли — жертвой. Во всяком случае, я надеялся, что он будет жертвой, ведь он жаждал получить свое. Если мне повезет, он получит эти документы и то, что они поддельные, обнаружит позже. Но, зная, что такое игра на доверии, и зная Стрелка, решит, что тот с самого начала стремился его обмануть. Таким образом, Торелли не придет в голову разыскивать подлинные документы.

Этот убогий номер отеля будет декорацией к спектаклю, а черный чемоданчик — реквизитом. Но этого еще недостаточно, это только оформление. Мне придется устроить для Торелли маленький спектакль — может быть, разыграть сцену убийства. Хладнокровное убийство сделает происходящее более внушительным, более реальным. Итак, мне нужен актер, который даст себя убить, сам того не ведая, и этим поможет мне осуществить мой план. Мне нужен кандидат на роль трупа.

Я много об этом думал и, наконец, остановился на кандидатуре Абеля Самуэлса — то есть Джокера.

Джокер подходил по всем статьям. Он отобрал у меня мой револьвер. Он был вдохновителем забавной шутки — заставил меня искупаться в океане после того, как стучал моей головой по полу. Он первый столкнул меня лицом к лицу с Винченте Торелли. Он напал на меня, когда я вышел из коттеджа убитой Евы Уилсон.

И конечно, именно Джокер позвонил после этого Торелли и стал, таким образом, виновником моего сегодняшнего знакомства с шестью бандитам на Галл-Айлене. Не говоря уже обо всех убийствах, которые он совершил и за которые ещё ни разу не расплатился.

Он подходил и в другом отношении — как большой любитель хорошей «практической шутки». А та шутка, что я-задумал,— просто красота, и к тому же самая что ни на есть практическая! Единственная неприятность заключалась в том, что объектом этой шутки будет он сам.

Итак, все решено и обдумано. Дело лишь за тем, чтобы найти Джокера, а потом тем или иным способом убедить, что ему следует объединиться со мной. Очень может быть, что он откажется.

— Мария,— сказал я,— мне, конечно, приятно твое общество, и ты очень много для меня сделала, но, думаю, тебе лучше отсюда уматывать, Через чае здесь будет, большая заварушка. Сейчас мне надо выполнить одно маленькое поручение, а потом я снова сюда вернусь. Так что уезжай, встретимся где-нибудь попозже.

Она хмуро смотрела на черный чемоданчик.

— Шелл, кажется, я понимаю. Но зачем сургуч и все прочее?

— Сургуч? Если этот чемоданчик попадет в руки Торелли, то он, надеюсь, поверит, что, раз чемоданчик запечатан,— значит, все бумаги в целости и находятся в том виде, в каком их Ева запечатала»

— А перстень? Это «Э»?

— А это одна из самых остроумных уловок, детка. В его глазах это будет означать, что Ева запечатала чемоданчик и перед тем, как зарыть его, припечатала еще своим перстнем, чтобы быть уверенной, что никто его не открывал. Здорово, а? Я даже использовал ее собственное кольцо.

Она все еще хмурилась.

Я сказал:

— Понимаешь, бандиты убили ее. Едва ли они оставят ее тело в коттедже, так что сегодня же, как только стемнеет...—Я выглянул в окно — было уже темно — Да, примерно в это время они за ней придут; чтобы куда-нибудь вынести труп. Но сначала они снимут с нее все, что может помочь опознать тело. И когда они увидят этот перстень, они сразу догадаются, даже если не снимут его... с пальца... О, господи!

Ну, я. даю! Рассчитал все до детали — все прекрасно! Великолепно! А проклятое кольцо у меня в кармане.

Оно не было самой важной частью моего плана, но ему отводилась некоторая роль — лишний раз убедить Торелли, что бумаги в чемоданчике — подлинные. А для меня каждая мелочь значила много.

Теперь придется вернуться в коттедж номер 6 и, если Ева еще там, надеть перстень ей на палец.

20

Я притаился в кустах в пятидесяти футах от коттеджа номер 6, размышляя о том, найду ли я там тело Евы или бандиты уже увезли его.. Я знал, что если нет, то они не заставят себя долго ждать.

Перед уходом я схватил Марию за руку, вывел из отеля, усадил в такси. Потом нашел незакрытую машину и «занял» ее на время:, разъезжать в такси в таком виде не хотелось, -кроме того, мне понадобится транспорт для Джокера, если я, конечно, буду жив. Оставив машину у дороги, ведущей к отелю, я дошел до коттеджа пешком. Теперь осталось пройти последние пятьдесят футов, и медлить уже я не мог.

Сейчас, вероятно, целая компания бандитов копает большой остров. Возможно, и маленький островок тоже. А то и все шесть. Независимо от того; найдут они зарытый мною чемоданчик или нет, я знал, что приближаюсь к концу этой истории, каким бы он ни был.

Я чувствовал, что медлить нельзя, что надо спешить, но мои ноги с трудом отрывались от земли, когда я, пригнувшись, пробирался к боковой стене коттеджа. Я выждал несколько минут, чтобы удостовериться, что внутри никого нет: за это время, будь они там, они бы вынесли труп и тем завершили бы свое черное дело. Однако входить туда все равно не хотелось.

Я поднялся на крыльцо и толкнул дверь. Она открылась с чуть слышным скрипом. И тут же мне в лицо ударил запах. Он по-прежнему наполнял воздух все такой же острый и крепкий, и меня на миг замутило. Я переступил через порог, вошел в темноту и ощупью добрался до двери в спальню. Здесь я с минуту помедлил, ухватившись за косяк двери, потом вошел в комнату. Меня снова замутило, и мышцы напряглись до боли, когда я по памяти стал обходить то место, где были конец кровати и изуродованные ноги Евы, если она еще здесь. В темноте я ничего не видел, даже кровати. Наткнувшись на нее, я двинулся к изголовью и медленно протянул руку к центру. Она коснулась холодного тела, и я невольно отдернул руку.

Но я заставил себя дотронуться до нее снова. Я провел рукой по изгибу ее холодного плеча и нащупал левую руку, все еще привязанную к спинке кровати. Вынув из кармана перстень, я с трудом надел его на палец, с которого снял.

Потом повернулся и услышал какой-то звук. Я оцепенел. До меня донесся голос, и я понял, что означают эти звуки: люди Торелли пришли за ней и сейчас входят в дом. Я опередил их на какие-то несколько минут. Если они приехали на машине, я не слышал шума мотора, а фары они, конечно, выключили. Как бы то ни было, но они уже здесь. Я услышал тихие шаги и произносимые вполголоса ругательства. Они приближались.

Я сделал единственное, что мне оставалось,— лег на пол и быстро и тихо втиснул свое тело под кровать.

Почти в ту же минуту шаги зазвучали в комнате и тихий голос спросил:

— Та дверь заперта?

Другой голос ответил:

— Да. Включи-ка фонарь, а то как-то не по себе,

В комнате разлился слабый свет.

— Вот проклятая история,— пробормотал один из мужчин.

Они подошли к кровати, и я затаил дыхание. Почти у самого моего лица я видел две пары ног. Значит, их тут двое, возможно, кто-то остался снаружи.

— Дай-ка мне нож. Надо с этим кончать.

Пружины на кровати заскрипели, и я тихонько вздохнул, набрав в легкие воздуха, и вновь затаил дыхание. Снова заскрипели пружины, и один из мужчин закряхтел. Наконец другой сказал:

— Помоги мне завернуть ее в эту штуку.

Потом он грязно выругался. В течение следующих секунд я слышал, как они, кряхтя, подняли тело, как в последний раз скрипнули пружины, освободившиеся от веса, и тяжелые шаги удалились.

Послышался шум отъезжающей машины. Подождав еще пять минут, я вылез из-под кровати и покинул коттедж.

Сев в оставленную неподалеку машину, я миновал пляж, Глория говорила, что Джокер остановился в Калето, но кроме этого я ничего не знал и не хотел, чтобы меня там видели

Я подождал, пока на улице появился мексиканский мальчик, дал ему песо и попросил его сбегать в отель и передать посыльному, чтобы тот вынес мне стакан прохладительного. Пять минут спустя появился посыльный, и я заплатил ему за напиток бумажкой в сто песо, что составляло около одиннадцати американских долларов. Когда он крайне удивился этой щедрости, я объяснил, за что я дал ему эту сотню и дам еще столько же. И он, кивнув, отправился выполнять мое поручение — постучаться в номер Абеля Самюэлса-Джокера и передать ему бутылку виски от некоей поклонницы, которая, если он не против, подойдет к его двери и постучит, и заодно узнать, будет ли он один.

Через несколько минут посыльный вернулся и сказал, что Джокер чистит зубы. Не потребовав дополнительной п^аты, он показал мне, как пройти в его номер. Комната находилась в домике, который администрация отеля называет бунгало и где останавливаются бедняки. Он стоял немного поодаль от главного здания, в нескольких футах от ресторана, на краю скалистого обрыва, с которого открывался изумительно красивый вид. Номер Джокера был на втором этаже — угловой.

Я подъехал к бунгало, вышел из машины и, поднявшись на второй этаж, подошел к угловой комнате. Вынув револьвер, легонько постучал в дверь. Здание как будто сотряслось, когда все 330 фунтов Джокера ринулись мне навстречу. Он широко распахнул дверь, оскалившись в улыбке, и в этот момент я приставил дуло револьвера к его лбу. Думая, что он бросится на меня, несмотря на оружие, я сказал как можно резче:

— Назад, Джокер, или я расплескаю ваши мозги по веранде!

Злобно глядя на меня, он отступил назад. Я вошел и захлопнул за собой дверь. Подойдя к нему поближе, приказал:.

— Повернитесь кругом!

Джокер нахмурился.

— Что...

— Повернитесь!

Он медленно повернулся, и я поспешно шагнул вперед, держа его под прицелом. Краем глаза Джокер увидел мое движение и, зарычав, дернулся в сторону, но я ударил его револьвером в висок.. Он покачнулся, но, падая, ухватился за мои ноги. На этот раз я прицелился тщательнее и рукояткой револьвера стукнул его по макушке. Джокер соскользнул на ковер и замер в неподвижности.

Я запер дверь, оглядел комнату, чтобы убедиться, что мы одни и что никто снаружи нас не видит. Револьвер Джокера — еще один автоматический 45-го калибра — лежал в верхнем ящике туалетного столика рядом с моим милым 38-го калибра. Взяв оба, я вернулся к Джокеру как какой-то ходячий арсенал. Он пошевелился, оперся руками о ковер, но как, будто не собирался вставать.

— Как вы себя чувствуете, Джокер? — спросил я.— Разве вам не смешно?

— Зачем...— Он потряс, головой и поднялся на два-три дюйма от пола.— Зачем всё это? Что вам нужно?

— Ваша голова, Джокер.

Я стоял над ним, держа, револьвер за ствол, чтобы быть наготове.

— За что?

Я сказал:

— Помните. «Эль Фикантадо»? Кто-то швырнул в меня женщину, и я упал. Вы ударили меня по голове. Вот вам за это первая шишка. Око за око. Потом вы вышли на сцену и ударили меня головой об пол. За это вот вторая. ;

И снова стукнул его по голове, и он снова перестал двигаться.

Я включил вентилятор, валил в стакан воды и побрызгал на Джокера. Понемногу он стал приходить в себя, но еще не собрался с силами,

Я сказал:

— Сейчас мы с вами кое-куда поедем. Сегодня мы заодно. Вы.— мой партнер.

Он сидел на полу, привалившись к креслу. Потрогал затылок своей огромной ручищей и с удивлением увидев на ней пятна крови, он злобно взглянул на меня и сказал:

— Ах ты, чертов, вонючий...

Я перегнулся через кресло и снова стукнул его по макушке.

Не стану описывать, что было дальше, но, когда я вышел из комнаты, Джокер покорно пошел рядом. Все это . было по-зверски, жестоко, не спорю, но это было одним из тех тонких волосков, на которых висела моя жизнь.

Мы подошли к машине, сели, я еще раз стукнул Джокера. В городе я подъехал к своему отелю со стороны переулка и забросил Джокера в свой номер через окно. Все это кажется простым лишь на словах, а вы попробуйте одним махом бросить через окно три мешка цемента. Все это я сделал. Потом отъехал на несколько кварталов, оставил машину и вернулся в отель пешком. Пробравшись в номер тоже через окно, я его закрыл, задернул занавеску и взглянул на Джокера, который все еще был без сознания.

О, со временем он оправится, и все будет о’кей — если останется жив. На это у него были шансы, правда, незначительные. Однако это уже зависело не от меня. Это зависело от того, что сделает Винченте Торелли после того, как Джокер позвонит ему и объяснит, где он находится и где черный чемоданчик. Возможно, мне придется стукнуть его еще раз-другой, но я должен натаскать его в том, что именно ему следует сказать Торелли. И я добьюсь от него полного послушания.

21

Это было довольно сложно, но теперь все подготовлено. По крайней мере, сцена готова: можно было начинать представление. Однако я все еще тренировал Джокера.

Он уже добровольно сообщил мне разные подробности, например, о том, что он делал после нашей стычки в ресторане. Я хотел знать все, чтобы свести к минимуму возможность неудачи. Я узнал, что после нашей драки днем он позвонил Торелли, и тот велел ему следить за моим -номером в отеле «Лас Америкас»: не появлюсь ли я и что буду делать дальше. Этот же приказ получили другие бандиты. Джокер слышал, что интересующие Торелли документы, возможно, находятся у меня или что я знаю, где они спрятаны. Поэтому не случайно бандит на острове следил за мной в бинокль и, основываясь на моих действиях, сделал вывод, который показался ему логичным.

Пока Джокер не позвонил Торелли из отеля «Дель Мар», я не знал, остались ли его молодчики на островах, раскапывая их в поисках документов. Теперь же, после его звонка, я знал, что все это время они именно этим и занимались. Однако мне было неизвестно, продолжают Ли они и сейчас свои поиски. Если да, что вполне вероятно, ибо Торелли не успокоится, пока черный чемоданчик не будет у него в руках, то они могут откопать этот клад еще до завершения моего розыгрыша, в таком случае я напрасно потеряю массу времени и вся моя энергия пропадет даром.

Розыгрыш Торелли начался с того, что Джокер позвонил ему по телефону. Если отбросить всякие детали, то по существу Джокер сделал следующее: буквально следуя моим указаниям и даже не понимая, что происходит, он сообщил Торелли, будто видел, как я вышел из белой моторной лодки на пустынный берег, притом не один, а с красивой девушкой. Джокер напал на меня, избил до потери сознания и захватил черный чемоданчик, который я нес В руках. Сейчас Джокер в городе и готов продать Торелли документы всего за один миллион долларов. Торелли ответил, что он подумает. Джокер, естественно, не сказал, откуда он звонит, а вместо этого обещал снова связаться с Торелли через час, и, если тот подготовит ему миллион долларов, Джокер передаст ему чемоданчик.

Тогда я сыграл над Джокером подлую шутку. Подождав пять минут, я сам позвонил Торелли и рассказал то же, что говорил Джокер, только, разумеется, со своей точки зрения. Я добавил гневно, что выследил Джокера» и сообщил, где он сейчас скрывается: назвал улицу, отель, номер, переулок, куда выходит окно номера. Словом, все. Я подбросил еще кучу всякой чепухи, например, что только теперь узнал от Джокера, кто его босс, и что, поскольку, как я теперь знаю, это сам великий Винченте Торелли, я не хочу больше иметь хоть какое-то отношение к черному чемоданчику... Поэтому я сообщаю ему не только место, где находится Джокер, но и где документы, и надеюсь, что взамен он согласится заключить со мной мир. Я много наговорил в этом духе, и Торелли сказал, что, если я действительно отдам ему эти бумаги, между нами не будет больше никаких неприятностей. Мне хотелось ему верить.

После этого я сделал последние приготовления. Положил черный чемоданчик на кровать, откуда он был бы виден первому же вошедшему в номер, подтащил единственный стул к окну и повернул его спиной к переулку. Я поднял штору, но оставил нетронутыми занавески, потом открыл окно, вылез через него в переулок и заглянул в комнату. Занавески были как раз нужной плотности— я видел сквозь чих очертания стула, но никаких подробностей ясно различить не мог. Я влез обратно в окно, запер его и поправил занавески, оставив штору наверху..

В комнате в правом углу, если смотреть от двери, был маленький чуланчик. Я открыл его и убедился, что дверь не скрипит. Это мне и было нужно: дверь не должна скрипнуть, когда я войду в .чуланчик и закрою ее за собой.

Джокер сидел на полу: мне опять пришлось его стукнуть, и на голове у него было немного крови.

— Сядьте на стул, Джокер! — сказал я.

Он покорно поднялся и плюхнулся на стул, спиной к окну. Жестко и отчетливо я сказал:

— А теперь, Джокер, слушайте внимательно и запоминайте.

Он повернул голову и тупо уставился на меня.

— Когда я щелкну пальцем,— сказал я,— вы встанете и подойдете к двери, а потом пойдете обратно и сядете на стул.

Он провел языком по губам, вряд ли понимая, что происходит: он находился как бы в тумане. Я подождал, пока мри слова дойдут до него, потом щелкнул пальцами. Джокер поднялся, пошел, пошатываясь, к двери, вернулся и снова сел на стул. Я все время держал наготове пистолет, но это, в сущности, было излишне.

Мне было, тяжело смотреть на него. И меня тошнило от того способа, который я вынужден был применить, чтобы довести его до нынешнего состояния. Глядя сейчас на этого усмиренного быка, я почти забыл, что, будь у него возможность, он бы через неделю или месяц сбивал бы с ног какого-нибудь конкурента или разбивал бы кого-нибудь в лепешку, убирая лишнего свидетеля. К тому же я хотел жить: древний, первобытный инстинкт самосохранения так же силен во мне, как и в любом другом. Джокер сам избрал себе свой жизненный путь насилия и жестокости, который, как он, должно быть, и сам ожидал, мог привести к насильственному концу. Не я вложил ему в руки оружие. Кроме того, эта вошь не должна была кидать меня в океан.

Мы ждали. Джокер стал понемногу приходить в себя, а вместе с тем и нервничать. Но его беспокойство не могло сравниться с моим. Особенно сейчас, когда я собирался вернуть ему его пистолет. Я не думал, что он им воспользуется, но не знал, откуда придут молодчики -— через дверь или через окно,— и хотел быть готовым к любому варианту. Если через дверь, то я хотел, чтобы Джокер держал револьвер в руке. Я отдал ему оружие. Не спуская с него глаз и дула своего «кельта».

— Зачем это?

— Просто держите его, и все. И не рыпайтесь.

Он посмотрел на меня с недоумением, перевел взгляд на мой «кольт» и положил свой револьвер на колени. Я вынул из кармана второй револьвер и взял его в левую руку. Мы подождали еще немного.

Джокер облизнул губы, нахмурился и огляделся.

— Эй,— сказал он.— Что это вы...

— Тихо! — прошипел я.

Он затих.

Прошла еще минута. Я напряженно вслушивался, стараясь уловить каждый звук. Слышал дыхание Джокера и свое собственное, легкое поскрипывание стула, когда Джокер шевелился, устраиваясь поудобнее. С улицы донесся шум машины, где-то в отеле кто-то спускал воду в туалете. И дальше — тишина.

И вдруг я услышал то, что ожидал. Или мне показалось... Тихий, шелестящий, скользящий звук в переулке за спиной. Это был как будто шепот звука, и я не был уверен, что он означает то, чего я жду, но я щелкнул пальцами, пристально глядя на Джокера. Похоже, это будет через окно.

Он уставился на меня, но не сдвинулся, просто смотрел с тупым выражением. Я снова щелкнул пальцами и кивком показал на дверь. Он вздохнул, насупился, поколебался, потом встал, подошел к двери и вернулся обратно. Хорошо, что мне удалось так его обработать. Он повернулся к окну и снова сел на стул. На занавеске хорошо виднелся контур его головы.

Я не слышал даже легкого звука от выстрела: очевидно, они воспользовались пистолетом 22-го калибра с глушителем. Но я следил за занавеской и увидел, что в ней, как по волшебству, вдруг появилась .маленькая дырочка, услышал, как зазвенело оконное стекло, и, даже не глядя, знал, что, когда Джокер упал со стула, такая же дырочка была у него в затылке.

Ну что ж, у него был один шанс поживиться за счёт Торелли, но он не сработал, В конце концов, он умер. Он упал на пол лицом вниз, и пол у меня под ногами дрогнул, когда рухнуло его тяжелое тело. Вот что он получил за попытку пойти против Торелли.

Я вошел в чулан и тщательно прикрыл дверь, оставив щелочку, чтобы видеть черный чемоданчик на кровати.

Я взвел курки каждого из двух револьверов и стал ждать появления посланцев Торелли. Я не знал, сколько их и кто именно придет, но, что они сейчас войдут, было несомненно. Я надеялся только на то, что они сразу заметят чемоданчик, иначе — мне смерть.

Я услышал приближающиеся шаги, услышал, как открывается дверь. Потом на мгновение наступила тишина.

Мужской голос тихо сказал}

— Вот он.

Через комнату прошелестели шаги. Я увидел, как протянулась рука, и на миг чье-то тело заслонило от меня кровать. Потом оно отодвинулось и исчезло: черного чемоданчика не было. Снова шаги, кто-то выключил свет, дверь закрылась, и все затихло. Ни слова больше, ни звука.

Едва дыша, я подождал пять минут. Потом открыл дверь. Из переулка в комнату проникал слабый свет. В комнате никого не было, не считая Джокера. Чемоданчик исчез. Все сработало точно, как часовой механизм.

Конечно, мне еще предстояло незаметно выйти отсюда, и я должен был привезти настоящий чемоданчик. Галл-Айлендс не очень-то понравились мне днем. Легко понять, что перспектива отправиться туда ночью не вызывала во мне энтузиазма. Особенно, когда я подумал, что люди Торелли, может быть, все еще там.

Я проверил свои револьверы, вышел из чуланчика и направился к окну.

Ночное путешествие на острова было совсем не то, что дневное. Море неспокойно, кругом все черно, только в кубрике светился огонек. Чернота давила со всех сторон, смягченная лишь слабым отблеском луны. Меня угнетало чувство одиночества, хотя у меня была компания — Джим, тот парень в спортивной кепочке, который днем доставил нас с Марией с этих островов. Мария сказала мне, где от живет, и я успел с ним договориться.

Из отеля я выбрался без всяких приключений, хотя даже дышать боялся, вылезая из окна в переулок. Но через десять минут я был на том месте, где оставил машину:. С Джимом я договорился потому, что у него была собственная быстроходная лодка и он мог доставить ночью на остров. Если бы я отправился туда один, я бы легко оказался в открытом океане. Мы просидели у него дома около часа, убивая время. Я надеялся, что часа будет достаточно.

— Теперь уже близко,— сказал Джим и выключил свет в кубрике. Чернота окутала нас.

Впереди возникло что-то вроде темной массы.

— Это? — спросил я.—Тот самый?

— Да. Большой.

Он выключил мотор.

Нос лодки скользнул к берегу, слегка зашуршав по песку. Я судорожно сглотнул. В этот раз не было птичьего гама, хотя чайки ощущались всюду — шорох, взмах крыла, случайный крик. Я вылез из лодки и, пройдя поводе, выбрался на берег.

С собой у меня были револьвер и электрический фонарик, но я намеренно пользовался фонариком как можно реже, а револьвер вообще решил не пускать в ход. . Вполне возможно, что я был единственным человеком, на острове,-но нельзя быть уверенным в этом до конца. Джим постарался причалить в том месте, где нашёл меня днем. Отсюда я отправился в глубь острова, надеясь найти помеченное дерево. Мое движение потревожило стаи чаек: они взлетали прямо передо мной с испуганными криками. В -слабом лунном свете они казались призрачными существами.

Прошел час, а я все еще искал то дерево. Потом я вернулся к исходному месту и снова пошел вглубь, теперь я знал, что дерево, где-то близко. Из предосторожности я останавливался, но, если бы на острове кто-то был, мы бы уже обязательно столкнулись. Я включил фонарик и десять минут спустя нашел дерево. Я сразу узнал его по рисунку, который образовали верхние ветви, и по оставленной мной отметине на стволе. Отсчитав двадцать шагов, я начал откапывать ямку.

Разрыв почву на два фута, я ничего не нашел.

Черт возьми, двадцать шагов — солидное расстояние. Может быть, я Ошибся на фут или два? Я снова начал ковырять, прямо руками, работая все лихорадочнее. Пот катился по лицу и ,груди. Меня мучила мысль о том, что произойдет, если люди Торелли уже нашли бумаги: может быть, они выкопали их в тот момент, когда я осуществлял свой розыгрыш. .

Вдруг моя рука на что-то натолкнулась — на что-то твердое. Я схватил это, вытащил и осветил фонариком.

Это был он, черный чемоданчик.

Вот и конец поискам. Остальное было уже легко...

Жаркое солнце горело на песке и сверкало» в голубых водах залива. Я опять пил кокосовую шипучку из огромного кокосового ореха, но на этот раз не в «Лас Америкас», а под соломенной крышей кафе «Капакабана», почти у кромки прибоя на прелестном пляже.

У меня все болело — прошло всего два дня с тех пор, как я откопал чемоданчик, но тем не менее я чувствовал себя здоровым. И, наконец, чистым. Я отмокал в горячих ваннах и восемь раз отмывался под душем. Но самое лучшее заключалось в том, что я свободно бродил по городу, входя в отели и выходя из них, и никто не убил меня. По-видимому, между мной и Торелли было перемирие, и я мог еще некоторое время жить спокойно.

Розыски подлинного черного чемоданчика, подлинных документов, предназначенных для шантажа, розыгрыш Торелли — все это было действительно чертовски трудно. Остальное уже казалось просто. Я рассмотрел все документы в другом невзрачном номере другого отеля: бумаги, фото, подобные тем, что прислал мне Джо, но на этот раз подлинные. Тут было все, о чем говорив Джо, и даже больше: полная подборка, иллюстрирующая его действий почти за два месяца, фотографии Лейлы и шустрого курносого мальчугана, фото Лейлы и Джо вдвоем, доказательства его недобросовестности в профсоюзных делах и незаконного присвоения профсоюзных денег, о чем Джо умолчал.

И документ, связанный с военным министерством. Я не очень разобрался в нем несмотря на то, что держал его в руках, но понял, что это список баз для размещения по всему миру управляемых ракет, баз, в высшей степени секретных, известных отчасти союзникам США и только немногим в американском правительстве. В нем была масса слов, цифр, расчетов и причудливых значков, которые для меня ничего не значили, но очень многое значили для тех, кто понимал их смысл. Все это я рассматривал вместе с Дуганом.

Мне пришлось снова обратиться в Лос-Анджелес, но я не застал Дугана на месте. Я дал адрес того места, где я в то время отсиживался, и через час он уже был у меня. Я вручил ему все материалы и рассказал всю эту мрачную историю. Что касается моего клиента, то я с самого начала предупредил его о том, что его может ожидать, если выяснится, что он не такой, каким. следует быть профсоюзному лидеру. Он оказался не таким, каким ему следовало быть, И мне даже не понадобилось сообщать ему, что его дело закончено: об этом теперь должно было позаботиться ФБР.

Я зарыл пальцы босых ног в прохладный песок под столиком. Я давно мечтал сделать это. Допив шипучку, я заказал еще одну порцию. Пока что я был один, но я позвонил по телефону, и скоро мое одиночество кончится.

Теперь, думал я, Глория свободна — Джорджа Мэдисона нет в живых. Нам предстоит обсудить еще некоторые моменты. В Акапулько было еще одно незаконченное дело: я не успел оплатить счет в отеле «Лас Америкас», отдать Рафаэлю обещанную мною сумму. Ну, да, это сущие пустяки по сравнению с тем, что было.

У меня было достаточно денег, чтобы справиться с любой ситуацией. В Национальный банк в Мехико мне перевели пятьдесят тысяч долларов. Это равнялось 432 тысячам песо, на которые можно было купить массу кокосовых шипучек.

Время от времени я поглядывал в сторону улицы. Она еще не появлялась. На мне были мои цветастые плавки. Может быть, мы еще успеем немного поплавать. Я не возражал бы против того, чтобы провести весь день здесь, в блаженной праздности, подобно жителю тропической лачуги на берегу экзотического моря. Сегодня вечером, когда заиграет оркестр; мы могли бы потанцевать босиком в пене прибоя. У меня было удивительное чувство — свободы, покоя, здоровья. Я снова мог предвкушать завтрашний день.

Но я не мог так же спокойно думать о Торелли, о синдикате преступников, о мафии и всем прочем. Торелли внушал мне истинную, ненависть — Винченте Торелли, который, вероятно, возвращается в Италию. Я видел сегодня утром, как его большая белая яхта «Фортуна», стоившая ему полмиллиона долларов, выходила из гавани. Торелли все еще жив и все еще строит планы. Но, по крайней мере, моя роль в этом деле кончена^ Я отчасти спутал карты гангстерской игры, разрушил один из проектируемых ими подступов к захвату влияния и власти, но это‘была лишь малая доля. И я знал, что преступная чернь будет продолжать работу, намеченную для них Торелли и теми, кто стремится нечистыми средствами завоевать богатство и могущество. Они нащупали путь к внедрению в профсоюзы, и я один не в силах воздвигнуть на этом пути достаточно прочную преграду. Герои рэкета развернут бурную деятельность, чтобы достичь своей цели. Возможно, это им и удастся. То же самое, в меньших масштабах, происходит уже долгое время, и никто еще до сих пор их не остановил.

К черту все это. Пока что с меня хватит. Кто-нибудь может начать там, где я сегодня закончил. А я?

Я начинаю по-настоящему отдыхать в Акапулько. У меня есть 432 тысячи песо, кокосовая шипучка, мои гнусные цветастые плавки и песок, в который можно зарыться босыми пальцами.

И тут появилась она. Я сказал ей, чтобы она надела купальный костюм, и вот она шла ко мне, покачивая бедрами, прикрыв полную грудь легкой косынкой. Я невольно подумал, что почти так же все началось и тогда, четыре дня назад.

Только на этот раз, конечно, это была Мария.