Дом людей и зверей

Танец ветра сирокко

«Катя, я люблю тебя», — написано на хозяйственной будке — той, где лопаты и мётлы. Какая-то особая краска, буквы светятся. Они кривые, с разным наклоном, и вся строчка съезжает вниз, к самой земле. А там, где буквы ещё высоко, под «Катя», приписано — «из 7В».

Будка стоит как раз напротив крыльца. У 7В на эту сторону окна выходят на математике, физике и английском. И всем просто необходимо ещё раз взглянуть в окно, убедиться, что буквы всё ещё там — даже тем, кто не у окна сидит. Катя Ануфриева и Катя Замятина поглядывают на всех чуть смущённо. Ира, Маша, две Насти, Анжелика и другие девочки шепчутся: «Подумаешь… Чтобы расписать будку, большого ума не надо!»

И третья Катя, Полковникова, им поддакивает:

— Испортить легко. А люди старались, красили…

Так классная руководитель сказала, Марина Андреевна. А ей сказала директор, Анна Михайловна.

— Гостей ждём, — объявила она учителям. — В среду к нам приезжают директора со всего города, знакомиться с нашей школой. И классы будем показывать, и всю территорию. А значит, везде должен быть порядок…

За порядкам только и глаз… На газонах бумажки, и, мало того, кто-то притащил с улицы ящик от бутылок — теперь он валяется на дорожке. А главное — эта надпись.

Не будь Анна Михайловна директором, она, может, глядела бы на кривые буквы и улыбалась: вон как сияют на солнышке. Когда она училась в этой школе, ей тоже однажды написали «Аннушка, я тебя люблю!». Но только не на стене — на асфальте, мелом. У самого крыльца. И она так и не узнала, кто писал… А толстые буквы постепенно темнели и стирались под ногами, и до чего ей жалко было. Хотя она и виду не показывала…

— Будку сегодня же отмыть! — скомандовала она учителям. — Вот вам задание: найти, кто это сделал! А потом — тряпку в руки…

А кому тряпку-то? Классная повторяет:

— Я в последний раз спрашиваю: кто это писал?

И снова:

— Я в последний раз…

И тут она, видно, тоже что-то вспоминает. Хлопает себя по лбу:

— Я понимаю, перед всем классом никто не признается! Вы можете подойти ко мне, тихонько…

— А будку потом тоже мыть тихонько? — хихикает кто-то.

И она не может разобрать, кто, и даже не понимает, мальчик или девчонка. А кто-то ещё замечает:

— Может, это кто-то не наш написал!

И ей нечего возразить.

Скоро звонок, а они ещё не обсудили осенний бал, до которого — всего одна неделя! Вначале будет маленький концерт, и надо распределить стихи и выбрать, кто покажет танец…

И о поведении на математике не поговорили. Максимов с Пахомовым пускали самолётики, и ей завуч сказала по слогам: «Вы должны от-реа-ги-ро-вать!». И она думала — ну ладно, о математике совсем чуть-чуть. Не глупые же Максимов с Пахомовым. Может, подзабыли, что надо учиться — она им быстренько напомнит, а после объявит:

— Всем внимание! Это будет ваш первый школьный бал, — и дальше расскажет, какие в старые времена были балы у гимназистов, и как готовились к ним, и как она сама готовилась к первому школьному балу.

Но нет, куда там. Они ещё и про будку ничего не решили. Надо же кому-то было расписать её именно сейчас…

— Решено, — говорит Марина Андреевна. — Будку моют Замятина и Ануфриева!

— А чего это… — встаёт Катя Замятина, и слышит со всех сторон шёпот:

— Вы же Кати! Вам написали…

Ануфриева оглядывается на одноклассниц. Она и слова не может вымолвить от возмущения.

— А кто же ещё? — как будто извиняется Марина Андреевна. — Кого ещё я могу отправить мыть эту будку…

И тут Замятина ей кивает:

— А правда, кого ещё?

И улыбается:

— Вымоем мы её, эту вашу будку! Легко! Ведь правда, Катька?

Ануфриева ещё больше теряется:

— Катька, ты что, серьёзно?

И тут Замятина говорит как бы ей, а на самом деле так, чтобы все слышали:

— Ну, понимаешь, за радость надо платить!

— Чего? — переспрашивает Ануфриева, да и Марина Андреевна теряется:

— Катя, ты что?

А Катька Замятина, гордая, оглядывает всех:

— Никому больше не признаются в любви! Да ещё чтобы потратили столько краски!

— Что она сказала? — переспрашивает Настя Иванова у Насти Васильевой.

А Замятина уже на Марину Андреевну смотрит и улыбается:

— И вам никто на будке не писал!

— Откуда ты знаешь? — теряется Марина Андреевна. И тут же захлёбывается от возмущения:

— Как — не писали?.. Катя, выйди …

Ануфриева тоже вся в негодовании:

— Замятина пускай моет, если ей радость! Что это она будет решать за меня?

— Я, я за вас решила, — перебивает Марина Андреевна.

Нет, не успеют они сегодня поговорить о предстоящем бале!

— Тряпки возьмите у технички, и можете прямо сейчас начинать, — командует классная.

Ануфриева поджимает губки:

— А что, мы одни Кати в классе, что ли?

— А кто ещё? — теряется Марина Андреевна.

И все глядят по сторонам.

— Полковникова тоже Катя! — объявляет Ануфриева.

И тут все видят Полковникову. Она сидит, низко пригнувшись к парте, как будто её ругают и ей очень стыдно.

— Полковникову-то вы что не отправляете будку мыть? — спрашивает Ануфриева.

Несколько мальчишек смеются. И девочки тоже.

— Катя, ну, как не стыдно, — начинает Марина Андреевна.

И тут Полковникова вскакивает на ноги:

— А что? Я Катя! За радость надо платить.

Три девочки водят тряпками по стене будки.

— Трите сильнее! — кричит, проходя мимо, Андрей Прокопьев.

Ира и Настя хихикают:

— Это надолго! Позвоните, чтобы вас дома не ждали!

А сами — домой идут, значит, уже поговорили про школьный бал. И выбрали, кто будет показывать танец. А какие танцы без Кати Замятиной? На День учителя у 7В было выступление ни на чьё не похожее. Сначала все выстроились в ряд, и ведущая объявила звонко, налегая на р:

— Танец ветррра сирррокко!

И шестерых девчонок точно ветром вдруг понесло! Какие коленца выделывали они под бой барабана. А на переднем плане Замятина высоко вскидывала тонкие ножки, взлетала и переворачивалась в воздухе. А потом приземляется — и обратно идёт по сцене колесом…

Кажется, Катя умеет складываться во все стороны. И сейчас она тоже ловко сложилась, тонкие ножки согнула так, что коленки торчат над головой. Оттирает стенку у самой земли. Тряпочкой водит быстро, ловко. Намочит в ведре — и раз-раз. Вот-вот уже воскликнет: «Готово!» — и поднимется резко, прыжком. Оглянется: «Кому помогать!».

Ануфриева повыше трёт, чуть нагнувшись. Стала бы она приседать и наклоняться к земле, как эта Замятина! У Кати Ануфриевой все движения плавные. Руки грязные, но она то и дело ребром ладони отводит чёлку.

Ануфриева догадывается, кто мог написать на будке. С чего только Замятина решила, что это ей? Тоже ещё — «За радость надо платить»! У Кати Ануфриевой каждый день радость, достаточно портфель открыть или ящик в И-нете. Витька и Юрка уже надоели своими посланиями. «Катя, идём вечером в парк?» Или в кино…

И это ещё что, вторую неделю на неё один девятиклассник поглядывает. И вот — осмелел. «Ишь ты, как решил в любви объясниться, — возмущается Катя. — Мне такой радости не надо. Ещё захочу я с тобой дружить или не захочу, а уже будку мыть?» В Кате закипает обида. Она думает: «Ладно-ладно, завтра же до уроков тебе подадут записку: «А не слабо просто так подойти?» И подпись: «От кого — знаешь».

А Катя Полковникова стоит во весь рост. Тряпкой водит на уровне глаз, «Катю» стирает. Такая разве присядет на корточки? Брюки и без того вот-вот треснут.

Полковникова толстая, неповоротливая. Она уже давно выше всех в классе. Говорит басом, учится на «пятёрки».

— Катя, — говорит ей Замятина, — ты иди домой. Мы с Катей сами, а то будет несправедливо…

— А чего это несправедливо? — протестует Ануфриева. — Мы с тобой, значит, работай…

— Должна быть справедливость! — заявляет и Катя Полковникова. Наклоняется к ведру с водой — прополоскать тряпку. Пиджак ей тесен и короток, он ползёт вверх. Рубашка выползает из брюк и открывает голую спину. Над краем брюк видны синие трусики.

— Вы, Марина Андреевна, извините меня, но вы ничего умнее не придумали? — спрашивает Анна Михайловна.

Классная и директор стоят в раздевалке возле окна.

— Я думала… вы же сказали — срочно стереть, — оправдывается классная. — А кто признается?

— Хм, — говорит директриса. — Ну, а Полковникова-то здесь зачем?

Классная разводит руками:

— Полковникова — тоже Катя… Кому-то из Кать написали…

— Но не Полковниковой же! — отвечает Анна Михайловна. — Вы что, хотите снова беседовать с её папой? Катя, мол, умница у него, только об учёбе думает. Я лично уже устала от него…

— Как? — спрашивает Марина Андреевна. — Он и к вам приходил? Он мне всё грозит, что жаловаться к вам пойдёт!

— Ходит он, ходит, — кивает Анна Михайловна, — и регулярно жалуется на вас. Класс, говорит, не дружный, Катя обижается на детей, плачет. Все её пытаются поддеть. И учителя к ней несправедливы, физкультурник упёрся, чтобы сдавала прыжки в длину… А вы будто не видите — нет чтобы договориться, помочь девочке. Папа требует сменить классную…

— А как же я… — не понимает Марина Андреевна. — Какие я могу ей делать поблажки? Её и так в классе не любят… А папа не хочет этого понимать.

Анна Михайловна кивает:

— И не захочет! Идёмте скорее! — и выбегает во двор.

Классная — следом за ней.

— Послушай, Катя! — говорит директриса и все три Катя поворачиваются к ней. — Ты, ты, Катя Полковникова.

— Да, — вскидывается Полковникова.

— Иди домой! — тоном, не допускающим возражений, говорит Анна Михайловна. — Мы с Мариной Андреевной отпускаем тебя. И Кати, — она смотрит на девочек, — и Кати отпускают. Ведь правда, Кати?

— А я ей сразу сказала: «Иди домой», — кивает Катя Замятина.

А Катя Ануфриева только стоит-улыбается — и ни словечка о том, что Полковникова — тоже Катя.

— Вам уже немного осталось, — утешает Ануфриеву и Замятину директриса. — Завтра у нас в школе гости, приходится наводить порядок.

И напоследок спрашивает у Замятиной:

— Ты как, готовишься к осеннему балу?

Замятина расцветает. Она-то думала: неужто не позовут её танцевать в этот раз?

Может быть, классная в отместку уже всех назначила, кто выступает — пока они здесь работали? Катя пристально смотрит на Марину Андреевну. А та улыбается, как ни в чём не бывало. Видать, и не пожаловалась, что Катя сказала: «Вам никто не пишет на стене!».

— Мы все удивлялись, что это за танец такой — сирокко, — говорит Анна Михайловна. — Где танцуют его?

— Это… Я забыла… — теряется Катя Замятина.

Кто бы знал, есть танец с таким названием или нет? На географии Кате понравилось слово — лёгкое, прыгающее, как если переворачиваешься через голову: «Си-рок-ко!» Она и подумала: «Если все сначала пойдут вот так, а потом так, а я в это время — колесом, сначала туда, а потом вот сюда…» Может, так делают в какой-то стране?

Кто-то смотрит с высоты на смущённую Катю.

Мишу Сергеева техничка уже выгнала из кабинета биологии. Сказала: «Кончились уроки — значит, марш домой!». Он ткнулся в соседний кабинет, а там заперто. Наконец, нашёл открытый пустой класс, юркнул туда — и дальше глядеть, как три девчонки работают.

И Полковникова почему-то здесь… Да, она тоже Катя, — вспоминает Мишка.

Полковникову кто не знает — её фотография висит на школьной доске почёта! И третья, вон та воображала, которая ходит плавно, как будто хочет, чтобы успели её разглядеть — выходит, она тоже Катя. Уж ей-то Мишка ничего бы писать не стал…

Вот директриса вышла и Полковникову отослала домой. Поверила, видать, что не ей написали на стенке — и значит, Полковникову наказали неправильно. Может, их классной теперь влетит — все знают, папа Полковниковой чуть что ходит жаловаться.

Мишке с высоты не видно лиц, он видит только, что Замятина крутнулась на каблуках, присела как-то хитро, и тут же вскочила на ноги, нагнулась тряпку помыть в ведре — и снова из травы только коленки торчат…

Какой длины у Замятиной ноги? В художественной школе скоро выставка. Миша хотел нарисовать ночной город и салют над крышами. Но после того концерта на День учителя взял и нарисовал танец девчонок из 7В. Впереди всех — Катя Замятина, похожая на кузнечика, или на тонкий прутик, но только живой. Такой прутик может согнуться во все стороны, как будто переломиться в любом месте. Но нет, он не переломится! Катя, только что делавшая шпагат, уже подпрыгивает и идёт над сценой колесом.

— Миша, ты огорчаешь меня, — сказала в художественной школе Наталья Ивановна. — Ты совершенно забыл пропорции. Мы же ещё в прошлом году говорили о том, сколько раз длина головы укладывается в длине туловища.

Тогда Мишка попробовал нарисовать всё снова — так, чтобы правильно было, по пропорциям. И Катя получилась не настоящая — застывшая, как кукла в витрине… Он тогда снова начал рисовать, чтоб и пропорции были, и Катькин танец. Движение изобразил идущими во все стороны линиями — и вышла вообще мазня. Он взялся в четвёртый раз и вконец измучился. Ему даже приснилось, что он опять нарисовал Катю, и она в самом деле танцует, кружится на бумаге, разбрызгивая ещё не засохшие краски. А Наталья Ивановна смотрит и говорит: «Ты огорчаешь меня, Миша, разве это по правилам?».

И настоящая Наталья Ивановна сказала в тот день:

— Не получается у тебя пока танец, значит, давай возьмём другую тему. Ты же хотел — праздничный город?

А Мишке про город уже расхотелось. Шёл он из художественной школы, и город вокруг скучным, унылым был. Осенний дождик накрапывал. И вдруг Мишка увидел под ногами белые буквы. «Светик, я люблю тебя!» — тянулось вдоль тротуара, у кого-то под окнами. «И так можно», — вдруг сказал себе Мишка. И удивился. Конечно, он видел и раньше написанные кем-то кому-то признания. Взрослые парни писали своим взрослым девчонкам. Мишка из них никого не знал, а если и знал бы — какая разница. Но сегодня у него точно песенка зазвенела внутри: «И так можно, тир-лир-лим, и так можно, тир-лир-лим». Как будто какой-то груз сбросил…

Назавтра он встал раньше всех. В потёмках, когда никто не видел, пришёл к школе. На асфальте стояли лужи, но совсем рядом была стена хозяйственной будки — удобная, как классная доска. У Мишки с собой были не только мелки, он выбрал самые лучшие краски. И надпись получилась яркая, как выложенная красными лампочками. Кривая, но что поделаешь.

И вот теперь по стенке текут красные разводы, местами она стала розовой, а девочки трут её и трут, чтобы сделать опять одноцветной, чтобы все буквы смыть без следа. И работать им ещё и работать!

Классная седьмого В домой убежала, директор вернулась в школу, а Мишка на девчонок глядит из окна. И снова стало ему невмоготу, как тогда, когда мучился над картиной «Танец».

Спустился Мишка во двор, сам себя не помня, замирая от ужаса, подошёл к девчонкам.

— Идите домой… Я сам вымою. Это я написал.

Ануфриева и Замятина так и замерли:

— Ты-ы-ы?

Оглядывают его, а Мишка маленький, даже для своего пятого класса. В Ануфриевой возмущение закипает:

— Ты что, недомерок, совсем того? Правда, ты, что ли? А мы, значит, мыть?

Она идёт на него, и ему страшно становится. Сейчас стукнет.

Замятина хватает Ануфриеву за руки:

— С ума сошла! Он же маленький!

Хватка у Замятиной та ещё. Не зря же Катя и на руках может, и колесом. Ануфриева рвётся и так, и сяк, пинается — а не вырваться.

— Я думала, что человек мне писал — а это ты, мелкий!

Замятиной уже трудно её держать.

— Удирай, — бросает она Мише.

А он стоит.

— Я подержу её, — сбивчиво говорит Замятина. — Мы домоем, ничего…. Ты беги домой…

— Пулей! — добавляет Ануфриева, отчаявшись освободиться. — И чтобы я тебя больше не видела! Не позорь нас.

Мишка, ссутулившись, идёт к школе. Он бы, наоборот, к калитке пошёл и домой. Но он чувствует — слёзы вот-вот потекут, а на улице плакать стыдно. Лучше в тот класс зайти, который ещё открытый — чтоб слёзы вылились, а потом домой. Но класс уже закрыли. И все другие двери вдоль коридора уборщица уже заперла. Мишка спускается по лестнице. А навстречу поднимается директриса.

У пятых классов уроки давно закончились, а он в школе. Она видит его — хлюпающего, с мокрыми глазами. А на куртке следы… уж не той ли краски — ярко-красной, сверкающей… Мишка утром разве смотрел, чтоб куртку не замарать?

Да и потом, ящик же, ящик! — понимает Анна Михайловна. Ящик от бутылок… На него залезали — в начале! Но оказалось неловко, шатко. И дальше писали, стоя на земле. Сразу можно было понять, что это был кто-то маленький!

В первый миг Анна Михайловна не знает, что и сказать. Мишка сам говорит:

— Я же сознался. Я сказал им, что давайте я вымою…

Девчонки домывают будку в молчании. На самом деле, не так много осталось. И, наконец, они бегут по домам.

Ануфриева никак не отделается от чувства, что её обманули. Неужто и в самом деле писал этот малявка? А она уж совсем решила, что это девятиклассник не знает, как предложить дружбу. Она же придумала уже, какую напишет записку! Да она, пока мыла будку, уже представляла, как они с тем парнем вместе из школы идут, а в спину ей одноклассницы смотрят. Ира, Маша, две Насти, Анжелика… И эта, Катька Замятина, тоже смотрит — завидует…

«Пожалуй, я всё-таки напишу ему, — решает Катя. — Пусть докажет, что это не он мне на будке написал. Никто же не знает, что это тот маленький… Лишь бы он никому сам не сказал…»

Кате Замятиной некогда раздумывать — ей в секцию скоро. «Интересно, что это за мальчик? — думает она о Мишке. Раньше она его никогда не замечала. Старшие разве замечают маленьких? А теперь любопытство разбирает её. — В каком он классе, и как его зовут? И неужто он в самом деле кому-то из нас написал? Интересно, кому?»

Кате Замятиной кажется почему-то, что именно ей, а не злюке Ануфриевой. Но ей самой смешно от своей догадки. Такого не может быть, он, конечно, писал Ануфриевой! В неё все мальчишки влюбляются. «Но он же маленький, — думает Катя. — Это же — как младший братишка…»

Мишка с Анной Михайловной чай пьёт. Сколько людей учатся в школе и сколько уже закончили, а много ли таких, кто пил чай с директрисой у неё в кабинете? Анне Михайловне всё боязно отпускать Мишку, всё кажется, что он ещё не успокоился. И она расспрашивает его о пропорциях и о том, что вот бывает, смотришь на рисунок — а на нём всё застывшее. А на другой рисунок посмотришь — а там всё движется. Отчего так?

Мишка о рисунках может говорить сколько угодно. Анну Михайловну ждёт целая стопка бумаг. Все их читать надо и на каких-то расписываться, а на каких-то что-то подчёркивать и что-то писать на полях… А они всё говорят и говорят.

Катя Полковникова по проспекту идёт, смотрит на витрины. Брючки ей тесны, пиджак короток. Но вот такое платье папа ей ни за что не купит. И такое не купит. Скажет: «Это не школьное». Хотя у Ануфриевой примерно такое есть… А ещё Ануфриевой сегодня написали на будке, что её любят. А может, Замятиной. Замятина с Ануфриевой вместе мыли будку, а ей, Кате, не разрешили…

— Девочка, почему ты плачешь? — спрашивает какой-то человек, но Катя Полковникова твёрдо знает, что с незнакомыми на улице говорить нельзя.

— А почему ты плачешь? — спрашивает какая-то уж совсем малявка, ей по плечо. Такая-то что тебе сделает? А Кате до невозможности хочется рассказать своё горе, и она сквозь слёзы говорит так, что и слов не разберёшь:

— Мне не разрешили будку вымыть!

И мама девочкина тут как тут:

— Леночка, что случилось?

А Леночка к ней:

— Мама, давай возьмём девочку с собой! Ей не разрешили будку вымыть.

Катя Полковникова тоже пьёт чай. Как и Мишка из её школы, о котором она понятия не имеет. Но только не у директрисы в кабинете, а в маленьком кафе недалеко от школы. Мама Леночки всем купила пирожных.

— Так какую будку не разрешили тебе помыть? — спрашивает она у Кати.

Та хлюпает:

— У школы… Директорша сказала, Замятиной и Ануфриевой мыть можно, а я чтоб шла домой…

Ничего-то она объяснить не может, хотя и отличница.

Странное дело, думает девушка за соседним столиком, повернув голову от ноутбука. Дети могут быть похожи на родителей или совсем не похожи. Но когда дети и родители вместе, всегда можно понять, кто чей ребёнок и кто чья мама. А кто — не их, просто знакомый.

Леночка с мамой обе узколицые, угловатые. В креслах сидят, развалясь, локти в стороны, и в круглых глазах блаженство. Ещё бы, думает девушка, им, таким сколько пирожных ни съешь, не растолстеешь.

Рядом с мамой и дочкой черноглазая девочка — пухлявая, выросшая из своего костюмчика, и ножкам под столом тесно.

Как ни сядь — всё тебе не удобно, и мысли в голове об одном — что дома сказать, почему припозднилась из школы? Пирожных дома ей не дают, мама говорит — вредно ей. А папа всё повторяет: «Кто хочет вкусного, должен сначала заслужить».

Катя, как может, старается быть интересной девочке с мамой — чтоб они видели, что не зря позвали её в кафе.

— Я стихи пишу, — сбиваясь, рассказывает она, — хотите послушать? Я пишу, когда идёт дождь. В хорошую погоду не получается. А ещё я фокусы показываю. Дома пока только, маме и папе. И бабушке. А ещё на флейте играю…

Ей очень хочется быть не собой, а кем-то другим, кто понятия не имеет обо всех её горестях:

— А учусь я так себе, не очень, — сообщает она чужой маме. Хотя та вовсе не спрашивает, как она учится. — Но дома меня ни капельки не ругают!

Сколько она ещё будет пищать? И пересесть некуда. Девушка, похоже, пришла в кафе поработать. Но она уже пытается смотреть в ноутбук — соседей разглядывает.

Вот мама и дочь поднялись, и Катя чувствует себя глубоко несчастной. Она ещё не успела почувствовать, как ей хорошо с этими людьми, которые не знают, как нелегко ей живётся, и значит, можно сделать вид, что и сама про то не знаешь! Но сейчас всё вернётся к обычной жизни. Надо идти домой, и там бабушка скажет: «У тебя два часа назад уроки закончились!»

Девушка привстаёт из-за столика:

— Поди-ка сюда.

Катя уже забыла, что с незнакомыми дети не говорят. Покорно подходит.

— Слушай меня, — говорит девушка, точно гипнотизируя её. — У тебя всё должно быть хорошо. Ты сама из себя кое-что представляешь. Ты человек. И нечего здесь лебезить.

Катя смотрит, не понимая.

— Я волшебница, — с нажимом говорит девушка. — И я точно знаю, что у тебя всё будет хорошо. Вот представь, чего ты больше всего хочешь?

Какой сегодня странный день! Сначала надпись на стенке, которую её отправили отмывать с хулиганками Замятиной и Ануфриевой, потом пирожные, купленные чужими людьми…

Катя закрывает глаза и видит надпись на белой будке: «Полковникова, я тебя люблю».

Но это что ещё. Только начался первый урок, как её вызывает директор. Входит она в кабинет — а там сидят странные мужчина и женщина, очень красивые и в необыкновенных костюмах. Они говорят: «Мы забираем у вас Катю. Такие девочки очень нужны на нашей планете. Катя учится лучше всех. И потом, она просто очень хорошая. Никто не знает об этом, а мы — знаем».

За школой, на стадионе стоит, переливается на солнце ракета. И на ступеньках Катю встречает высокий, красивый мальчик. Он говорит: «Привет! Это я написал на будке…».

Кто-то кладёт руку ей на плечо, а это девушка с ноутбуком.

— Представила? — улыбается. — В общем, знай, всё так и выйдет.

На дорожку она покупает Кате ещё одно пирожное и утыкается, наконец, в свой ноутбук.

— Хоть увольняйся! — говорит Марина Андреевна, переворачивая котлету на сковородке. — Что ни сделаешь, всё не так будет.

Она уже рассказала мужу и сыну про надпись на будке, а про папу Кати Полковниковой они давно знают. Но её так и тянет возвращаться к сегодняшнему происшествию снова и снова.

— Полковниковой, и я сама понимаю, никто бы не написал. Но как не позволишь ей будку мыть? Это же как сказать, что тебе никто не напишет… А папа её — как узнаешь, когда ему угодишь? Вот сегодня нажалуется, что отослали её, — придёт, будет кричать: «Моей дочке дали понять, что она не достойна, чтоб ей писали…»

Муж хмыкает, насыпая заварку в чайник:

— Знаешь, иногда руки чешутся пойти с этим Генераловым по-мужски поговорить.

— С Полковниковым, — поправляет Марина Андреевна. — Даже не вздумай, с ума сошёл!

Она глубоко вздыхает.

— И он же в своём праве, он может быть недоволен учителем…

А как сделать, чтобы тобой все довольны были? Она опять начинает:

— А эта-то танцорка, Замятина! Вам, говорит, никто не писал на будке. Перед всем классом. Я и не знала, что ей отвечать…

Саша, четвероклассник, за стеной доделывает математику. Скоро ужинать. Из кухни доносятся голоса родителей.

— Ну, хочешь, я напишу на будке: «Марина, я тебя люблю!», — растерянно говорит маме папа. — Пусть твой 7В увидит, что и ты не хуже.

— Ой, ты что, не надо! — ахает мама.

В кухне гремят тарелки, свистит чайник. Марина Андреевна вздыхает и тихо говорит мужу:

— Во всяком случае, завтра не надо. Завтра к нам какая-то комиссия приходит, и все директора школ. Будут и на уроках сидеть, и всю территорию осматривать. Аннушка так волнуется, что на себя непохожа стала.

Назавтра пятиклассник Миша Сергеев тащит в школу огромную папку с рисунками. Вчера Анна Михайловна сказала за чаем, чтобы принёс, показал. Правда, она добавила: «Только не завтра, завтра у меня такой трудный день, приезжают директора всех школ, о нас сложится мнение…» — но это Мишка счастливо пропустил мимо ушей.

Полковникова на ходу вспоминает о вчерашней встрече в кафе.

«Она сказала, у меня всё будет хорошо», — озадаченно думает Катя.

Вчера бабушка, только открыв ей дверь, сказала: «У тебя уже два часа, как уроки закончились!»

А папа вечером допытывался:

— Я хочу знать, почему ты не пошла сразу домой после уроков?

А что она могла ответить?

«Но эта, вчера, в кафе… Она сказала ещё, что она волшебница! И что у меня всё будет, как я хочу…» — растерянно думает Катя.

Она вбегает во двор и останавливается как вкопанная.

Буквы чёрные, снова неровные, и совсем низко от земли. Как будто писал кто-то маленький.

«Мне? — ахает Катя. — Или не мне…»

На будке написано: «Марина, я тебя люблю».

И под «Марина», у самого асфальта, добавлено: «Из 7В».

«Кто у нас — Марина?» — машинально думает Катя Полковникова. И никак вспомнить не может.

— Кто у нас — Марина? — недоумевают девчонки седьмого В. — Разве что классная…

Наташа и Анжелика смеются. А Катя Замятина ахает:

— Точно ведь, классная!

Анна Михайловна тоже ахает: надо же было кому-то это сделать сегодня! И надпись ещё кривее, ещё безобразнее, чем вчера!

Но ей некогда думать о надписи на будке. Надо встречать гостей… Шутка ли — тридцать пять директоров …

И как раз сегодня в школу привезли оборудование для площадки. Обещали его уже давно. Игорь Макаров, бывший выпускник, сказал: «Не волнуйся, Анечка, сделаем космический городок. С ракетами, с горками…»

И вот рабочие выгружают ракеты из кузова. А рядом крутится мальчик — ни дать ни взять Игорь Макаров в седьмом или восьмом классе. Почему-то он не пошёл в школу… В какую-то свою школу. А Игорь кивает на школьное здание и на двор, рассказывает сыну:

— Я здесь учился. Только у нас всё не так было. Турник стоял вон там… Анна Михайловна училась на три класса старше.

Большим человеком стал Игорь Макаров. Анне Михайловне благодарить бы его за ракеты, но вот не понятно — то ли с директорами по школе ходи, то ли рабочим показывать, где ставить горки и турники. Она совсем забыла попросить Игоря, чтоб не сегодня!

На задней парте сидит директор какой-то чужой школы. Смотрит, как седьмой В отвечает на географии. И всё равно по классу идёт шёпоток: «Марина-то наша, классная…».

Никому спокойно не сидится. Хотя и окна выходят совсем в другую сторону — на стадион.

Только Полковникова слушает Павла Ивановича и руку тянет, когда он спрашивает. Папа вчера в очередной раз беседовал с ней о том, как важно всё делать вовремя. На уроках не отвлекаться, слушать учителя. А после уроков — сразу домой. Пообедать, помочь бабушке по хозяйству, немного погулять во дворе…

«С кем там гулять?» — с тоской думает Катя.

Она бросает взгляд за окно. И громко ахает: в школьном дворе стоит ослепительная, сияющая на осеннем солнце ракета. А из неё на землю ведёт лесенка…

Не сразу Катя замечает человека в синей куртке. И ещё одного в такой же … Он что-то делает, нагнувшись, пока его товарищ придерживает ракету. А рядом — директриса, Анна Михайловна, руками водит — что-то показывает…

И вдруг прямо из ракеты на лесенку выходит мальчик… Полковникова ясно видит, что он не взрослый, он, наверно, в седьмом классе, как она. Или в восьмом.

Анна Михайловна что-то спрашивает у него. Может быть, почему он не на уроке?

Катя не отрываясь следит за ними. И вдруг слышит свою фамилию.

— Полковникова, — повторяет географ.

И когда Катя встаёт на ноги, объявляет:

— Полковникова расскажет нам о ветре сирокко.

На следующий день Анна Михайловна подходит к школе, как обычно, раньше всех, и от калитки до крыльца ей хочется бежать вприпрыжку, точно первоклассница. На будке всё ещё чернеет надпись — и её вчера никто, как будто, не заметил! Всё прошло удачно, и директрису похвалили. Районный начальник над всеми школами сказал: «Мы знаем, что Анна Михайловна может служить примером…»

Но даже не это главное. А то, что все хлопоты в ожидании гостей, вся нервотрёпка остались позади. Анне Михайловне кажется, что вся школа вместе с ней выдохнула: «Уфф!» — и задышала размеренней, спокойней.

После уроков Катя Замятина бежит в актовый зал. Надо обсудить танец с учительницей музыки. Договориться о музыкальном сопровождении… В актовом зале малыши вешают рисунки: море, корабли, городские улицы, освещённые салютом и какие-то непонятные танцующие люди. Или не люди — кузнечики? Вот этот, впереди — точно, большой кузнечик!

Все рисунки между собой похожи, отмечает Катя. И вдруг понимает, почему. Их рисовал один и тот же человек! Рисунки из папки вытаскивает мальчик — то самый, которому вчера чуть не попало от Ануфриевой. А другой мальчик, видно, одноклассник, спрашивает у него:

— Ты что, всё это сам?

Тот кивает в ответ испуганно. Он не думал, что его рисунки — это что-то необычное, то, что заинтересует других людей. Но Анна Михайловна вчера сказала: «Ребята должны видеть, как ты умеешь. Может, кто-то ещё захочет рисовать…»

Катя говорит мальчику:

— Привет!

И спрашивает:

— Я высокая, можно, я вам помогу?

Катя Полковникова, понурая, идёт по вестибюлю на первом этаже, и тут на неё налетает вчерашний мальчик, который вышел из ракеты. Это точно он, Катя не верит своим глазам.

— Привет! — говорит ей мальчик. — Покажешь, где у вас директор?

И улыбается:

— Вчера такая спешка была, что папа перепутал сертификаты.

Катя смотрит на него, не понимая. Он вытягивает из сумки какой-то лист бумаги:

— Ну, документы на детский городок! На горки и на лесенки…

Катя не знала, что у горок и лесенок бывают документы. Но разве это сейчас важно?

Она ведёт мальчика по коридору и всё готовится сказать: «Я тебя видела вчера».

«Сейчас, сейчас скажу!» — думает она.

И тут мальчик говорит:

— А ты ведь Катя? Покловникова? Я видел тебя вчера!

Она вконец теряется:

— Ты — видел?

Мальчик смеётся:

— Чья фотография висит на доске почёта?

И спрашивает:

— Ты правда отличница? А какой урок у тебя любимый?

— Физика, — почему-то виновато отвечает Катя.

И добавляет, точно оправдываясь:

— Мне интересно, как всё движется, как падает, и почему летает… Вот мы в физическом кружке говорили, что…

— Спасибо! — перебивает мальчик. Потому что они уже дошли до кабинета Анны Михайловны.

Он скрывается за дверью, а Катя какое-то время не двигается с места. Ей надо понять: неужто это было в самом деле? Мальчик подошёл к ней, и они разговаривали…

Ануфриева топчется на школьном крыльце. Уже и Витька, и Юрка убежали домой. Она сказала им обоим, по очереди: «Нечего ходить за мной хвостом!».

Катя всё ждёт девятиклассника. Она узнала — его зовут Серёжей. Странный, он так и не подошёл к ней, ни вчера, ни сегодня.

Вчера на математике он в парте нашёл записку: «А не слабо просто так подойти?». Катя Ануфриева под большим секретом просила одного парня передать, а тот ещё кого-то попросил.

Но девятиклассник Сергей не знал о такой сложной цепочке. Он решил, что это Люда Петрова сама ему в парту кинула записку. По школе Петрова ходила медленно, как будто специально, чтобы все успели разглядеть, какая она красивая. И некоторые маленькие девчонки пытались ходить точно как она. И чёлку точно так же укладывали — набок и наверх. Как-то Сергей увидел Катю Ануфриеву и удивился: «До чего же она хочет быть как наша Петрова!»

Заговорить с Петровой он действительно боялся. Но сегодня решился наконец. Хотя что скажет — так и не придумал.

Поэтому так и сказал:

— Ну что? Я подошёл.

Секунду Люда смотрела на него в недоумении — и вдруг рассмеялась, как только она умела:

— Да? Ой, как мы все рады!

И огляделась, приглашая и других девчонок с ней посмеяться.

Говорили, что она дома отрабатывает смех. Перед зеркалом тренируется, точно артистка.

Озадаченный, Серёжа выходит на крыльцо — а там почему-то стоит та самая девчонка, которая подражает их Петровой.

— Привет! — кокетливо говорит она Сергею.

Он нехотя кивает:

— Привет…

И она в изумлении смотрит, как он идёт мимо неё к калитке. Может, он так и не прочитал записку?

Тётя Зоя, техничка, оттирает надпись на будке «Марина из 7В, я тебя люблю». Буквы большие, жирные — Саша постарался на совесть.

Марина Андреевна смотрит в окно и думает:

«Надо бы выйти, помочь, а то неудобно. Вот только подожду, пока все разойдутся. Чтобы никто не видел, что это было мне».

Но всем и так известно, что писали ей.